Лев Регельсон
К оглавлению
Глава II
Установление канонических основ церковной организации Всероссийским
Поместным собором и патриархом Тихоном
Основным содержанием константиновской эпохи было глубокое единение и взаимное
влияние христианской Церкви и земного государства.
В частности, если вся таинственно-литургическая структура Церкви определилась
задолго до начала константиновской эпохи и выражалась простой формулой "где
Епископ — там Церковь", то структура ее организации как целого, выразившаяся
прежде всего в образовании Поместных Церквей, возглавляемых Первосвятителями-Патриархами,
окончательно сложилась уже под сильным воздействием римской государственности.
Стремительное и катастрофическое крушение последнего оплота этой христианской
государственности в лице русской православной монархии поставило Церковь перед
необходимостью выяснения собственно экклезиологического содержания структуры церковной
организации и церковного управления — того содержания, которое должно незыблемо
сохраняться при любых изменениях в жизни человеческого общества.
Это была подлинно творческая, если не сказать более, — пророческая задача.
Трагические события, потрясавшие снаружи и изнутри здание Русской Церкви после
крушения христианского государства, вынуждали соборный разум Церкви приложить
огромные духовные усилия к решению этой задачи, неожиданно приобретшей первостепенную
жизненную важность.
Мы призваны теперь пожать плоды этих усилий, рассмотрев с пристальным
вниманием тот исключительный по своей глубине духовный опыт, который приобрела
Русская Церковь в борьбе за прояснение и развитие канонических основ своего бытия
как единого духовного организма.
Быть может, приобщение к этому недостаточно осознанному опыту поможет
нам найти путь к восстановлению ныне утраченного церковного единства.
Более того, автор дерзает предположить, что этот опыт необходим не только для
свершения будущих судеб Русской Церкви, но окажется ценным вкладом в искания
и усилия Церкви Вселенской, стремящейся осознать и осуществить свою онтологическую
структуру, как она задумана в Замысле Божием.
Хотелось бы надеяться на то, что события, отделенные от нас десятилетиями,
привлекут к себе внимание не только церковных историков, но и всех тех, кому дороги
грядущие судьбы Церкви, тех, кто ясно понимает, что наше будущее коренится в нашем
прошлом.
Всероссийский Церковно-Поместный Собор 1917-18 гг. заложил основы канонического
устройства Православной Российской Церкви. Согласно общему положению о высшем
церковном управлении, основы эти заключаются в следующем:
"1. В Православной Российской Церкви высшая власть — законодательная, административная,
судебная и контролирующая — принадлежит Поместному Собору, периодически,
в определенные сроки созываемому в составе епископов, клириков и мирян.
2. Восстановляется патриаршество, и управление церковное возглавляется
Патриархом.
3. Патриарх является первым среди равных ему епископов.
4. Патриарх вместе с органами церковного управления подотчетен Собору".
По смыслу дальнейших соборных определений, избираемый Собором Высший Церковный
Совет, а также Священный Синод, образуют Высшее Церковное Управление, возглавляемое
Патриархом Российской Церкви, причем Патриарх наделен правом при необходимости
единолично принимать самостоятельные решения, подлежащие в таком случае утверждению
ближайшего Собора.
Как же понималась природа первосвятительской власти соборным сознанием?
Отметим прежде всего, что сознание это было многогранным и Собор далеко не
сразу пришел к единству даже в основном вопросе — следует ли восстанавливать патриаршество?
"Встал жгучий вопрос, — рассказывает митр. Евлогий,— как управлять Церковью
— стоять ли за старый синодальный строй или за патриаршество? "Левые" — светские
профессора Духовных Академий и либеральные "батюшки" — были против патриаршества.
Вновь, как и в Предсоборном Присутствии, заговорили об одиозном монархическом
начале, об единодержавии, от которого революция освободила не для того, чтобы
вновь к этому принципу возвращаться. Это был все тот же закоренелый интеллигентский
либерализм — верность отвлеченным идеям, не считаясь с фактами и исторической
действительностью".
Митр. Евлогий показывает, что восстановление патриаршества было ускорено
теми великими потрясениями государственной и духовной жизни России, которые происходили
в период деятельности Собора. Переживание совершающихся на глазах Божьих
Судеб вызвало глубокие сдвиги в сознании многих членов Собора:
"В начале октября, — продолжает рассказчик, — стали приходить вести из
Петербурга одна другой ужаснее, одна другой тревожнее... Временное Правительство
доживало свои последние дни. Учредительное Собрание казалось исходом
из безвыходного положения, но созыв его отсрочивали. Русская жизнь разваливалась
и надвигался хаос...
В эти ужасные, кровавые дни в Соборе произошла большая перемена. Мелкие человеческие
страсти стихли, враждебные пререкания смолкли, отчужденность сгладилась.
В сознание Собора стал входить образ Патриарха, печальника, заступника и водителя
Русской Церкви. На будущего избранника стали смотреть с надеждой. Настроение
поднялось. Собор, поначалу напоминавший парламент, начал преображаться в
подлинный "Церковный Собор": в органическое церковное целое, объединенное одним
волеустремлением — ко благу Церкви. Дух Божий повеял над собранием, всех утешая,
всех примиряя..."
"Когда Члены Всероссийского Церковного Собора съезжались в Москву, — писал
в своей подготовленной для выступления на Соборе статье-речи проф. С. Н.
Булгаков, — то лишь у немногих было определенное мнение по вопросу о патриаршестве,
а иные и сами не ожидали, что они станут вскоре горячими поборниками его восстановления.
Бесспорно, нечто совершилось здесь в самой атмосфере соборной: произошло новое
духовное рождение, в недрах соборности церковной родилось патриаршество". С. Н.
Булгаков, ссылаясь на "живое соборное сознание, которое долго выбаливало
и перебаливало это новое рождение", свидетельствует, что рождение патриаршества
в Русской Церкви было чем-то значительно большим, чем простым восстановлением
нормального канонического строя поместной Церкви: "...Русская Церковь, конечно,
могла бы и теперь оставаться при синодальном строе, никакой необходимости
восстановления патриаршества здесь нет, и речь может идти лишь о его возможности,
которая становится действительностью только в творческом акте церковного
соборного сознания. Восстанавливаемое патриаршество не есть только реставрация,
но совершенно новый акт Русской Церкви, хотя, конечно, она и действует здесь в
согласии с древним преданием".
Подчеркивая роль Патриарха как церковной вершины, через которую осуществляется
связь со Вселенской Церковью, С. Н. Булгаков усматривает в восстановлении патриаршества
великий пророчественный смысл — важнейший шаг к всемирному соединению христианства.
"Важнее всего, конечно, — писал он, — стоит вопрос об основной болезни
всего христианского мира, о разделении между восточной и западной Церковью,
которое не может не вызывать непрестанной боли в христианском сердце. В европейской,
а вместе и русской трагедии, развертывающейся перед нашими глазами, не осуществляется
ли ныне зло, которое было посеяно тысячу лет назад, в те недобрые дни, когда
назревала последняя распря константинопольского и римского престолов? И если
Провидению угодно, чтобы настал, наконец, исторический час, когда ощутится
близость чуда — нового мира по всей Вселенской Церкви, то мы должны быть готовы,
чресла наши препоясаны и светильники горящи. Вот какие всемирно-исторические
перспективы открываются с той вершины, на которой мы ныне находимся, вот
какие думы навевает день торжественного настолования Святейшего Патриарха всея
Руси. В таком смысле приемлем мы совершающееся торжество". (Деян. Собора,
кн. III, прилож, к деян. 31, Пг., 1918).
Важные догматические основания патриаршества изложил в своей статье-речи
член Собора Н. И. Троицкий (там же):
"...Каким же должен быть Патриарх в отношении к прочей иерархии, особенно —
к епископам? На это уже существует ответ: в отношении к епископам Патриарх должен
быть "первым иерархом между равными". И это есть совершенно точное о нем понятие,
и только оно придает ему истинно апостольский характер (разрядка Н. И. Троицкого).
Здесь, в обширных речах, некоторые собеседники несколько касались святости Церкви,
многие и много до излишества говорили о соборности ее, но сравнительно очень мало
была сказано о ее апостольстве. А между тем, именно с этим ее характером стоит
в связи данное понятие о Патриархе как "первом среди равных"...
Понятие "первый среди равных" имеет для себя глубокое догматическое и
историческое основание. Пред вознесением Своим на небо Спаситель, посылая
учеников Своих на всемирную проповедь, повелел им: "Шедше научите вся языки, крестяще
их во имя Отца и Сына и Святого Духа"(Мф. 28,19). И мы православно исповедуем,
что Лица Св. Троицы равны и равночестны, но первое именуется Отцом, и это
Лицо Отца будет именоваться всегда первым из трех Лиц Св. Троицы, равных между
собою. Перестановка здесь невозможна, и порядок этот останется вечно неизменным,
ибо и он основывается на истории божественного Откровения... И при этом порядке
Лица Святой Троицы все равны: здесь нет подчинения одного Лица другому, но
есть первое между равными — всегда первое между всегда равными, и при таком
равенстве сии Лица никогда не могут быть смешиваемы и переставляемы. Посему-то
и Спаситель, открывший тайну трех Лиц Божества, повелел возвещать ее только в
порядке исторического откровения, как она действительно была и пребудет
открытою...
Но, от Евангельской догмы переходя к апостольской истории, видим, что идея
"первый среди равных" встречается при самом возникновении Апостольской Церкви
— в первом сонме 12-ти Апостолов. ...И Самому Христу, и Апостолам, и всему народу
Симон Петр говорил, как "первый между равными", или, как выражается дееписатель
Лука, "став посреди учеников", или "став с одиннадцатью"... Как первый и
таковой между сими ему равными он и есть Апостольский прототип всех патриархов
последующих исторических времен Церкви. Таким-то именно должен быть и высший
иерарх Русской Церкви — "как первый между равными ему иерархами", первый — в деле
исповедания веры, и в управлении Церковью, и в приумножении ее членов.
Таковое, истинно апостольское патриаршество и предстанет в Русской Церкви,
если Патриарх ее будет именно как первый среди равных...".
Те же догматические основания патриаршества, но в других выражениях и с подчеркиванием
других аспектов, излагает член Собора А. В. Васильев в своей статье-речи "Патриаршество
и Соборность" (там же):
"...Православно понимаемая соборность, по которой все стосковались и восстановления
которой хотят, объединяет в себе совет и священноначалие. Прообраз соборности
Триединый Бог: при равночестности Божественных Лиц в нем есть и священноначалие.
От Единого источника Начала-Отца рождается Слово-Сын и исходит Дух Святый.
Господь наш Иисус Христос говорит: "Аз и Отец едино есма", "видевый Меня виде
и Отца", но Он же сказал: "Отец Мой болий Мене есть" и — "снидох с небесе не да
творю волю Мою, но волю пославшего Мя Отца". В предвечном Божием Совете о
творении мира и человека участвуют все Божественные Лица; но Сын покорствует
Отцу до самоуничижения, до сошествия на землю в образе человека-раба, до
страданий и смерти крестной. И Дух равен Сыну и Отцу; но Сын посылает Его от Отца
и Он покорен Отцу и Сыну, нисходит на нашу грешную землю, животворит, просвещает
и святит ее. И весь мир, и все населяющие его Бого-зданные твари носят в себе,
в меру большего или меньшего их совершенства, образ и подобие своего Творца.
О человеке прямо сказано в книге Бытия: "Сотворим человека по образу Нашему
и по подобию". Человек, как и его Творец, соборен и иерархичен в телесном составе,
а в душевном существе — триедин. Но в его отдельности он еще не венец Божественного
Творчества. Правда, сотворив его в 6-й день, Бог почил от дел Своих; но Господь
наш Иисус Христос говорит: "Отец Мой доселе делает, и Аз делаю". Но это Божественное
делание уже не непосредственный вызов стихий и существ Божественным Словом
из небытия к бытию, а зодчество из данных в первые дни стихий и сил, совершаемое
при посредстве созданных тогда же разумных тварей, главным образом — человеков
и ангелов...
Церковное наше священноначалие идет и получает свое освящение и благодатную
силу и власть не от избрания снизу, а сверху. "Не вы Меня избрали, — говорит Христос
ученикам, — но Я вас избрал". И Он дал им власть учить и священнодействовать,
вязать и решать и пасти Его стадо, и от Апостолов передается преемственно эта
власть чрез святительское рукоположение доныне. По православному нашему пониманию,
Церковь не только общество верующих, но — тело Христово; тело же возглавляется
единою главою, и все члены его от нее получают веления, куда им двигаться или
что делать. Верховному Апостолу Петру трижды повелел Господь: "паси агнцы (овцы)
Моя", и на этом камне воздвиг Он Церковь Свою и обещал, что врата адова не противостанут
ей. И Церковь Христова, в Православном ее понимании, не бездеятельная и не
оборонческая, но воинствующая, наступательная. "Дадеся Мне всяка власть
на небеси и на земли. Шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца
и Сына и Святаго Духа, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам; и се Аз с вами
есмь до скончания века", — таковы последние слова, последний завет Господа
нашего Иисуса Христа Апостолам и их преемникам перед вознесением Его на небо.
И как всякому великому воинству необходимы единый верховный вождь и подчиненные
ему вожди — военачальники в каждом самостоятельно действующем отряде, так и великое
воинство Христово — Святая Вселенская Церковь, возглавляемая единым Верховным
Пастыреначальником Господом Иисусом Христом, в каждой из автокефальных, самостоятельных
своих частей должна иметь своего верховного пастыреначальника и вождя в лице
первоиерарха своего народа, своей области или страны".
Таким образом, и в непосредственном переживании, и в попытках догматического
осмысления патриаршего сана Собор усваивал этому сану характер священный, софийный
(т.е. несущий на себе образ Божий), благодатный. Для закрепления этого восприятия
в народном сознании 16/29 февр. 1918 г. Св. Синод принимает постановление о поминовении
Патриарха на великом входе во время литургии во всех православных храмах.
(В других Православных Поместных Церквах имеет место другая практика: там имя
Патриарха возносится только в церкви его собственной епархии, в других же епархиях
поминает Патриарха епархиальный архиерей, клирики же епархии поминают только своего
архиерея — ЖМП, I, 1931).
События, происходившие в это время в политической жизни, показывали, что Св.
Церкви угрожает жесточайшее гонение и не исключена возможность насильственного
лишения жизни Патриарха. Реальные события показали в дальнейшем обоснованность
этих опасений: до своей скоропостижной смерти в 1925 г. Патриарх дважды подвергался
покушениям (в 1919 и в 1924 гг.) и затем едва избежал расстрела по приговору суда.
Перед Собором встал вопрос исключительной важности: как в такой чрезвычайной
ситуации обеспечить сохранение первосвятительского возглавления Русской Церкви
в случае насильственного устранения Патриарха Тихона? Ясно было, что в этих условиях
не будет возможности созвать Собор для избрания нового Патриарха, и в то же время
нельзя было допустить, не нарушая соборного начала, чтобы сан первосвятителя мог
быть получен кем-либо без прямой санкции Собора. Нельзя было вводить ни практику
завещаний, осужденную Вселенской Церковью, ни присвоение первосвятительского сана
традиционному Местоблюстителю — старейшему по хиротонии члену Синода, полномочия
которого, согласно этой традиции, исчерпывались обязанностью в кратчайший
срок созвать новый Собор. Кроме того, было ясно, что если гонители поставят
целью обезглавить Русскую Церковь, то одновременно с Патриархом будут устранены
и те иерархи, которые смогут его заменить, если их имена заранее будут известны.
В этих беспрецедентных обстоятельствах Собор принимает столь же беспрецедентное
— и в свете будущих событий, дерзнем сказать, Богодухновенное — решение о тайном
соборном избрании нескольких Местоблюстителей Патриаршего Престола, наделенных
всей полнотой патриаршей власти, т. е. фактически как бы нескольких "сопатриархов",
наделенных правом, в случае необходимости, в порядке старшинства обнаруживать
свою первосвятительскую власть.
Беспрецедентность решения заключалась и в том, что для сохранения в тайне имен
Местоблюстителей избрание конкретных лиц было доверено Собором Патриарху Тихону.
25 января/7 февраля 1918 г., в день убийства митрополита Киевского Владимира,
Собор постановил: "на случай болезни, смерти и других печальных для Патриарха
возможностей, предложить ему избрать нескольких блюстителей патриаршего престола,
которые в порядке старшинства и будут блюсти власть Патриарха и преемствовать
ему".
3/16 февраля при обсуждении вопроса о нормальном порядке местоблюстительства
было сообщено, что имело место "закрытое заседание Собора", на котором на случай
чрезвычайных обстоятельств "было постановлено, что вся полнота власти Патриарха
переходит к Местоблюстителю", причем имелся в виду не Местоблюститель в обычном
смысле, но именно те "чрезвычайные" Местоблюстители, избрание которых было
поручено Патриарху Собором.
В своем письме митр. Агафангелу от 17/30 апреля 1926 г. митр. Сергий (Страгородский)
писал об этом постановлении:
"Собор 1917-18 г. сделал Св. Патриарху поручение, в изъятие из правил, единолично
назначить себе преемников или заместителей на случай экстренных обстоятельств.
Имена же этих заместителей Патриарх должен был, кроме их, не объявлять, а
только сообщить Собору в общих чертах, что поручение исполнено. Я знал о таком
поручении Собора Патриарху, но на заседании том не был. Преосвященный
же Прилукский Василий (Зеленцов) подтверждает, что он был и на первом (закрытом)
заседании, когда Патриарху было дано поручение, и на втором, когда Патриарх доложил
Собору, что поручение исполнено".
Будущее показало, насколько нелишними были все эти предосторожности. К моменту
смерти Патриарха Тихона все крупные иерархи, о которых можно было предполагать,
что именно их избрал по поручению Собора Патриарх Тихон в 1918 г., были
тем или иным способом устранены: митрополит Харьковский Антоний — в эмиграции,
митрополит Петроградский Вениамин — расстрелян, митрополит Новгородский
Арсений, Казанский Кирилл и Ярославский Агафангел — в ссылке.
Первосвятительскую власть в Русской Церкви после смерти Патриарха Тихона удалось
сохранить лишь благодаря тому, что одним из своих Местоблюстителей Патриарх
Тихон избрал в 1918 году будущего митрополита Петра, который в момент избрания
был всего лишь синодальным служащим! Многих архиереев изумляла и смущала его дальнейшая
стремительная "карьера", в течение шести лет превратившая его в митрополита Крутицкого
и Коломенского... Но именно благодаря необычайности своей судьбы он
оказался единственным избранником Патриарха (фактически, избранником Собора,
по доверию к Патриарху), оставленным на свободе к моменту смерти Патриарха
Тихона. Трудно даже предположить, как сложилась бы и без того трагическая судьба
Русской Церкви, если бы мудрый замысел Собора и Патриарха не был осуществлен в
жизни.
Несмотря на принятые чрезвычайные меры к сохранению в Русской Церкви первосвятительской
власти, развитие событий в 1918-29 гг. показало, что необходимо принять
решение о форме управления Русской Церковью на тот случай, если первосвятительская
власть по тем или иным причинам прекратит свое реальное действие.
После двух творческих актов Поместного Собора: разрыва с синодальной формой
управления и принятия беспрецедентной формы местоблюстительства, требовалось
еще одно, наиболее трудное, решение — санкционировать организацию церковной жизни
при отсутствии первосвя-тительского возглавления. Трудность этого решения, и в
особенности воплощения его в реальной жизни, заключалась в том, что за всю
свою историю Русской Церкви никогда не приходилось существовать без централизованного
управления. Эта веками укоренившаяся привычка к централизации создавала большую
опасность в случае ликвидации реальных носителей первосвятительской власти
— опасность создания ложного, фиктивного центра церковного управления, который,
в силу своей безблагодатной природы, легко мог стать орудием разрушения Церкви.
Восстановив и утвердив начало единоличного возглавления, Русской Церкви предстояло
восстановить еще более глубокую и древнюю основу церковности — самобытное
и самостоятельное достоинство каждого отдельного епископа в неразрывной связи
с началом церковной соборности.
Основание для такого восстановления достоинства епископа было положено уже
соборными определениями, которые гласили:
"Епархиальный архиерей, по преемству власти от святых Апостол, есть предстоятель
местной Церкви, управляющий епархией при соборном содействии клира и мирян...
Архиерей пребывает на кафедре пожизненно и оставляет ее только по церковному
суду или по постановлению высшей церковной власти... в исключительных и чрезвычайных
случаях, ради блага церковного". (Постановление о епархиальном управлении, пп.
15, 16 и 18, февр. 1918 г.).
7/20 ноября 1920 года Святейший Патриарх Тихон совместно со Священным
Синодом и Высшим Церковным Советом (авторитетность этих органов обусловлена
соборным избранием их членов!) принимают снова беспрецедентное, исключительное
по своей важности, постановление о самоуправлении епархий в случае отсутствия
канонического Высшего Церковного Управления или невозможности связи
с ним.
Один из пунктов постановления гласил:
"2. В случае, если епархия, вследствие передвижения фронта, изменения государственной
границы и т. п., окажется вне всякого общения с Высшим Церковным Управлением,
или само Высшее Церковное Управление прекратит свою деятельность (подч.
нами — Л. Р.), епархиальный архиерей немедленно входит в сношение с архиереями
соседних епархий на предмет организации высшей инстанции церковной власти
для нескольких епархий, находящихся в одинаковых условиях (в виде ли Временного
Высшего Церковного Правительства, или Митрополичьего округа, или еще иначе)".
Ясно, что суть дела здесь не в тех условно указанных конкретных обстоятельствах
("передвижение фронта, изменение государственной границы и т. п."), которые
лишают связи с Высшим Церковным Управлением, но в самом факте "отсутствия
общения" или "прекращения деятельности" Высшего Церковного Управления. Ясно
также, что это "прекращение деятельности" неизбежно в случае тяжелой болезни,
смерти или ареста первоиерарха, при невозможности обнаружения власти каким-нибудь
из Местоблюстителей, наделенных чрезвычайными "полномочиями.
Учреждаемые "Церковные Правительства" для групп епархий не означают, очевидно,
учреждения новых Поместных Церквей со своей первосвятительской властью, но
лишь по общему согласию избираемые временные органы административного управления,
полезные для согласования действий нескольких епархий и прекращающие свое
существование немедленно после восстановления реальной первосвятительской власти
и установления надежной связи с ней.
Экклезиологически наиболее существенным является следующий пункт постановления:
"4. В случае невозможности установить сношения с архиереями соседних епархий
и впредь до организации Высшей Церковной Власти, епархиальный архиерей воспринимает
на себя всю полноту власти, предоставленной ему церковными канонами" (подч.
нами — Л. Р.).
В этом постановлении вскрывается тот факт, что в основе церковной структуры
по-прежнему остается изначальный принцип: "где Епископ — там Церковь". При
всей своей древности и несомненности, этот принцип так неполно реализовался
в практике церковной жизни многих столетий, что внедрение его в сознание епископата
и церковного народа было и остается нелегким делом. Только чрезвычайное положение
Русской Церкви, сознание величия происходящих духовных потрясений и пророческое
дерзновение Патриарха Тихона вместе с окружавшими его выразителями соборного разума
Церкви — только все это, вместе взятое, могло подвигнуть Высшее Церковное Управление
на такой решительный разрыв с традицией поверхностной, но прочной, на восстановление
традиции более глубокой, но менее явной и в значительной степени забытой. Дальнейшая
история показала, до какой степени трудным оказалось для русского епископата понимание
и исполнение этого постановления, при всей его очевидной простоте и практической
разумности.
Постановление, предусматривая возможность длительного существования Церкви
без первоиерарха, наделяет отдельного епископа правами исключительными, не имеющими
прецедента в церковной истории константиновской эпохи:
"5. В случае, если положение вещей, указанное в §§ 2 и 4, примет характер длительный
или даже постоянный, в особенности при невозможности для архиерея пользоваться
содействием органов епархиального управления, наиболее целесообразной (в смысле
утверждения церковного порядка) мерой представляется разделение епархии на
несколько местных епархий, для чего архиерей:
а) предоставляет преосвященным своим викариям, пользующимся ныне, согласно
Наказу, правами полусамостоятельных, все права епархиальных архиереев, с
организацией при них управления, применительно к местным условиям и возможностям;
б) учреждает, по соборному суждению с прочими архиереями епархии, по возможности
во всех значительных городах своей епархии новые архиерейские кафедры с правами
полусамостоятельных или самостоятельных;
в) разделенная указанным в § 5 образом епархия образует из себя во главе
с архиереем главного епархиального города церковный округ, который и вступает
в управление местными церковными делами, согласно канонам".
Так в церковной жизни взаимодействуют начала, кажущиеся при поверхностном
взгляде несовместимыми: соборность в Русской Церкви восстановила патриаршество,
патриаршество утвердило личное церковное достоинство епископа, и, наконец, это
личное достоинство епископа восстанавливает разрушенную соборность! При этом временная
внешняя раздробленность Церкви в отношении управления ни в коем случае не приемлется
как норма, но при первой возможности восстанавливается патриарший строй Поместной
Церкви. Последний пункт постановления гласит:
"10. Все принятые на местах, согласно настоящим указаниям, мероприятия,
впоследствии, в случае восстановления центральной церковной власти, должны быть
представлены на утверждение последней".
Помимо установлений, определивших структуру церковного управления, исключительную
важность для будущих судеб Церкви имело постановление Собора от 2/15 августа
1918 г., разорвавшее многовековую прикованность Церкви к государственной политике.
Вот как раскрывает содержание и смысл этого постановления член Собора
еп. Василий Прилукский в 1927 г. в своем послании из Соловков (по поводу Декларации
митр. Сергия от 16/29 июля 1927 г.):
"...Постановление... Собора от 2/15 августа 18 г. содержит в себе отказ
Всероссийской Православной Церкви вести впредь церковную политику в нашей
стране и, оставив политику частным занятием членов Церкви, дало каждому члену
нашей Церкви свободу уклоняться от политической деятельности в том направлении,
какое подсказывает ему его православная совесть: причем никто не имеет права принуждать
церковными мерами (прямо или косвенно) другого члена Церкви примыкать к чьей-либо
политике...
...Ни Всероссийский Патриарх, ни его заместители и Местоблюстители, и вообще
никто во Всероссийской Православной Церкви не имеет канонического права назвать
свою или чужую политику церковной, т. е. политикой Всероссийской Церкви как
религиозного учреждения, а должны называть свою политику только своей личной
или групповой политикой.
...Никто во Всероссийской Православной Церкви не может принуждать (прямо или
косвенно) церковными мерами другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике,
хотя бы и патриаршей..."
В соответствии с этим принципом Поместный Собор признал недействительными постановления
духовных судов, в свое время лишивших сана архиеп. Арсения (Мацеевича) и
свящ. Григория (Петрова) по обвинениям в политических преступлениях.
С четырьмя основополагающими установлениями — патриаршеством, чрезвычайным
положением о местоблюстительстве, принципом свободы политической деятельности
членов Церкви и указом о самоуправлении епархий — Русская Церковь предстала перед
суровыми испытаниями, которые должны были показать, насколько глубоко и
прочно восприняты церковным сознанием эти смелые имудрые установления. Лишь будучи
правильно реализованными в практике церковной жизни, эти установления были способны
провести Русскую Православную Церковь через любые гонения и соблазны.
Первым таким испытанием было обновленчество.
Когда для Патриарха Тихона выяснилась неизбежность его ареста по делу о церковных
ценностях, он принял решение, во исполнение соборного постановления, передать
первосвятительскую власть в порядке старшинства одному из Местоблюстителей,
избранных им в свое время в соответствии с постановлением Собора.
В это время возвращался из ссылки митрополит Ярославский Агафангел, которому
Патриарх Тихон направил 29 апр./12 мая 1922 г. послание следующего содержания:
"Вследствие крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от
привлечения меня к гражданскому суду, почитаю полезным для блага Церкви поставить
Ваше Высокопреосвященство во главе церковного управления до созыва Собора. На
это имеется и согласие гражданской власти, а потому благоволите прибыть в Москву
без промедления".
Однако события развернулись иначе... Митр. Агафангел был задержан властями
в Ярославле, а 5(18) мая протоиерей Введенский и священники Белков и Калиновский
направили Патриарху Тихону докладную записку:
"Ввиду устранения Вашего Святейшества от управления церковного впредь
до созыва Собора, с передачею власти одному из старейших иерархов, фактически
сейчас Церковь осталась без всякого управления, что чрезвычайно губительно
отражается на течении наличной общественной жизни, и московской в частности,
порождая этим смущение умов.
Мы, нижеподписавшиеся, испросивши разрешение Государственной власти в
лице т. Калинина о создании Высшего Церковного Управления, настоящим сыновне
испрашиваем благословения Вашего Святейшества на это, дабы не продолжалась
пагубная остановка в делах управления Церковью. По приезде Вашего Заместителя,
он тотчас же вступит в исполнение своих обязанностей.
К работе в канцелярии мы привлечем временно, до окончания сформирования Высшего
Церковного Управления под главенством Вашего Заместителя, находящихся на
свободе в Москве Святителей".
Патриарх Тихон в тот же день наложил на докладной записке резолюцию:
"Поручается поименованным лицам принять и передать Высокопреосвященному
Агафангелу (Преображенскому), по приезде его в Москву, синодские дела, при
участии секретаря Нумерова".
Незадолго до этого, 1/14 мая в "Известиях" была опубликована Декларация "Живой
Церкви", которую подписали епископ Антонин, 8 священников и псаломщик Стаднюк.
В Декларации говорилось о контрреволюционных выступлениях церковных верхов, об
ответственности Патриарха Тихона за "пролитие крови" при изъятии ценностей,
провозглашалось требование немедленного созыва Собора "для суда над виновниками
церковной разрухи, для решения вопроса об управлении Церковью и об установлении
нормальных отношений между нею и советской властью".
14/27 мая митрополит Петроградский Вениамин, выслушавший сообщение священников
Введенского, Крас-ницкого и Белкова, принадлежавших к его епархии, о том, что
в их лице якобы создано Высшее Церковное Управление, обратился к петроградской
пастве с посланием, в котором сообщал о появлении в Церкви узурпаторов власти,
которые "ставят себя в положение отпавших от общения со святой Церковью,
доколе не принесут покаяния перед своим епископом. Таковому отлучению подлежат
и все присоединяющиеся к ним". Призвав самочинников к покаянию и предупредив епархию
об угрожавшей опасности, митр. Вениамин призвал, в случае прекращения деятельности
подлинного Высшего Церковного Управления, перейти к самоуправлению епархий.
"По учению Церкви, — гласило послание, — епархия, почему-либо лишенная возможности
получить распоряжение от своего Патриарха, управляется своим епископом, пребывающим
в духовном единении с Патриархом. Епархиальный епископ есть глава епархии.
Епархия должна быть послушна своему епархиальному епископу и пребывать в единении
с ним. "Кто не с епископом, тот не в Церкви", — говорит мужеапостольный Игнатий
Богоносец..."
17/30 мая митр. Вениамин был арестован и вскоре по приговору суда расстрелян.
Епископ Ямбургский Алексий (Симанский), первый викарий Петроградской епархии,
23 мая/4 июня издал послание, в котором, в частности, говорилось:
"...Ввиду исключительных условий, в какие поставлена Промыслом Божиим
Церковь Петроградская, и не решаясь подвергнуть в дальнейшем мира церковного
каким-либо колебаниям, я, призвав Господа и Его небесную помощь, имея согласие
Высшего Церковного Управления (так у Левитина и Шаврова; выражение неясное: "согласие"
ВЦУ на что? — Л. Р.), по преемству всю полноту власти замещаемого мною
Владыки Митрополита, принимая во внимание все обстоятельства дела, признаю потерявшим
силу постановление Митрополита Вениамина о незакономерных действиях прот.
А. Введенского и прочих упомянутых в послании Владыки Митрополита лиц и общение
их с церковью восстановленным..." Вскоре еп. Алексий отказался выполнить
некоторые требования Красницкого, отказался от управления Петроградской епархией
и в августе 1922 г. был сослан. Но его послание сделало свое дело, расчистив
путь обновленцам...
3/16 июня появилось воззвание трех иерархов, известное как "Декларация"
или "Меморандум трех", следующего содержания:
"Мы, Сергий (Страгородский), митрополит Владимирский и Шуйский, Евдоким
(Мещерский), архиеп. Нижегородский и Арзамасский, и Серафим (Мещеряков),
архиеп. Костромской и Галичский, рассмотрев платформу Временного Церковного
Управления, заявляем, что целиком разделяем мероприятия Церковного Управления,
считаем его единственной канонически законной Верховной церковной властью, и все
распоряжения, исходящие от него, считаем вполне законными и обязательными.
Мы призываем последовать нашему примеру всех истинных пастырей и верующих сынов
Церкви, как вверенных нам, так и других епархий".
Разрушительное значение этого послания трудно переоценить. В отсутствие
многих видных иерархов, митр. Сергий, бывший ректор Петербургской академии, "член
всех Синодов", маститый архиерей, пользовавшийся репутацией выдающегося богослова
и канониста, — был образцом поведения для многих, в особенности молодых,
архиереев и священников.
Сторонник и почитатель митр. Сергия, митр. Мануил (Лемешевский), не считавший,
однако, возможным обходить молчанием общеизвестные факты, впоследствии писал
(в своем "Словаре епископов"):
"Мы не имеем права скрыть от истории тех печальных потрясающих отпадений от
единства Русской Церкви, которые имели место в массовом масштабе после опубликования
в журнале "Живая Церковь" письма-воззвания трех известных архиереев. Многие из
архиереев и духовенства рассуждали наивно и правдиво так: "Если же мудрый Сергий
признал возможным подчиниться ВЦУ, то ясно, что и мы должны последовать его примеру".
Обновленчество, как церковное течение, опиралось на два ложных духовных принципа:
1. Определение степени православного благочестия политическим мировоззрением
верующего.
2. Отношение к Высшему Церковному Управлению как бюрократическому инструменту
централизованной организации церковных дел...
Оценивая первый из этих принципов и признавая, что в церковном учении не содержится
оснований для однозначного общеобязательного принятия или отвержения той
или иной социально-политической концепции, необходимо сделать вывод, что церковное
единство глубже всех различий во взглядах по поводу наилучшего устройства
человеческого общества. Св. Церковь призывает нас, когда мы подходим к Евхаристической
Чаше: "всякое ныне мирское оставим попечение...". За порогом храма должны быть
оставлены и наши политические симпатии и антипатии, как вещи вторичные и относительные
рядом с вечной и незыблемой истиной Евангелия. В условиях стремительно меняющихся
форм человеческого существования, различия, порой значительные, в политической
ориентации между членами одной и той же Церкви — неизбежны. И тот, кто убежден
в своей правоте, должен с братским терпением сносить заблуждения другого.
Очевидно, именно это стремление отделить несомненное от проблематичного,
оградить Церковь от поглощения политическими стихиями, было положено в основу
важнейшего постановления Собора от 3/16 авг. 1918 года, объявившего
политику частным делом Церкви и упразднившего общеобязательную церковную
политику.
Евангельская заповедь братолюбия, которая обращена ко всем христианам, и постановление
Собора, освободившее Церковь от многовековой прикованности к политике, были
грубо нарушены обновленцами. Нет возможности беспристрастно рассматривать их политическую
платформу или программу церковных преобразований — все это обесценивается,
теряет значение перед основополагающим фактом: те, которые призывали гражданскую
власть обрушить карающий меч на своих собратьев по Церкви, возлагая на церковную
иерархию вину за "пролитие народной крови", не могут быть названы иначе, как "сборищем
иуд". Это во всяком случае относится к главным лидерам обновленчества.
Вот — духовный портрет одного из руководителей обновленческого движения,
главы организации "Живая Церковь", священника Красницкого, дававшего показания
во время процесса митрополита Вениамина (описание принадлежит одному из современников,
присутствовавшему на процессе):
"Высокий, худой, лысый, с бледным лицом, с тонкими губами, еще не старый
человек (лет 40-45), в священнической рясе, — решительными шагами, с вызывающим
видом подошел к своему месту и начал свое "показание". И с каждым словом, с каждым
звуком этого мерного, спокойного, резко-металлического голоса над головами
подсудимых все более сгущалась смертная тьма. Роль свидетеля была ясна. Это
был очевидный "судебный убийца", имевший своей задачей заполнить злостными
инсинуациями и заведомо ложными обобщениями ту пустоту, которая повисла
в деле на месте доказательств. И надо сказать, что эту свою роль свидетель
выполнил чрезвычайно старательно. Слова, исходившие из его змеевидных уст, были
настоящей петлей, которую этот человек в рясе и с наперсным крестом поочередно
набрасывал на шею каждого из главных подсудимых. Ложь, сплетня, безответственные,
но ядовитые характеристики, обвинения в контрреволюционных замыслах — все это
было пущено в ход столпом "Живой Церкви".
Фигуры членов трибунала и самих обвинителей померкли на время перед Красницким.
Так далеко даже их превосходил он в своем стремлении погубить подсудимых. Какое-то
перевоплощение Иуды... Как-то жутко и душно становилось в зале... Все — до трибунала
и обвинителей включительно — опустили головы... Всем было не по себе.
Наконец эта своего рода пытка окончилась. Красницкий сказал все, что считал
нужным. Ни трибунал, ни обвинители — редкий случай — не поставили ему ни
одного вопроса. Всем хотелось поскорее избавиться от присутствия этой кошмарной
фигуры — свободнее вздохнуть". (А. А. Валентинов, "Черная книга", Париж, 1925,
стр. 223).
А вот что писал другой лидер обновленчества, митр. Антонин (Грановский):
"...Благодарение Христу, что Он пресек каноническую преемственность обновленной
церкви от Тихона, спас церковь от разъедавшей ее, как ржавчина, архиерейской
вражды против революции. Что передал Тихон митр. Агафангелу? Озлобленность
и непримиримость по отношению к революции.
В том и спасение наше, что мы не почерпнули ни одной ложки отравы из злобной
бочки тихоновской контрреволюции, не унаследовали староцерковнического тихоновского
демонизма по отношению к революции, но возгрели в собственных тайниках сердца
осенившее нас Христово чувство и подошли к революции с благожелательством.
Церковь Христова, простодушие которой эксплуатируют Тихоны и Иларионы
и на нем откармливаются, лежала избитою и израненною. Ходили ее путями чванные
родовитою преемственностью, стародавними мандатами на благодать — священники и
левиты — Тихоны и Иларионы, и от их "патентованного" охаживания ничего, кроме
горя и бед, церкви Божией не приходило, а пришли Антонины-обновленцы, которых
тихоновцы называют "самарянами", и нашли общий язык и дружбу с революцией, нашли
пластыри и стали залечивать церковные раны.
"Благодатные" Тихоны и Иларионы только и делали, что открыто и подпольно разжигали
вражду против революции и уплотняли тюрьмы и сами были помяты революционным
зажимом, а "безблагодатные" обновленцы отводили смертоносные дула от доверчивых
жертв революции, загнанных под расстрел Тихоном. Тихон с Иларионом вырабатывали
"благодатно" удушливые газы против революции, и революция ополчилась не только
на тихоновских церковников, но и на всю церковь, как на скопище заговорщиков.
Иларион ходит и окропляет храмы после обновленцев. Он наглостью входит в эти
храмы. Как евреи в судный день бьются лбами о "стену плача", так староцерковники
должны своими книжнически муравлеными лбами припасть к стенам храмов и здесь
оплакивать свое упрямое окаянство, свое ожесточение против революции, свою
сердечную жесткость против нравственной правды революционных достижений,
каяться и просить у Христа прощения за раны и горе Его церкви.
Тихон с Иларионом — подсудимые перед революцией, досадители церкви Божией,
и в свое извинение не могут представить никаких добрых дел". ("Известия", 1923,
23/IХ).
Конечно, как и во всяком движении, не все участники обновленчества несут равную
ответственность за общий дух движения, но, несомненно, каждый, присоединившийся
к нему, не мог не понимать, что в какой-то степени и он предает своих пастырей
и собратьев по Церкви, и в первую очередь — Святейшего Патриарха Тихона.
Труднее было понять ложь второго принципа, на котором стояло обновленчество,
— взгляд на Высшее Церковное Управление, как на чисто бюрократический, безблагодатный
институт, лишь формально огражденный каноническими правилами. У тех, кто
поверил в "каноничность", "законность" обновленческого ВЦУ, возникало убеждение
в необходимости подчиниться духовному насилию над своей совестью со стороны
"церковной власти", т. к. казалось, что подчинение такому насилию есть условие
сохранения единства Церкви.
Только при таком формально-бюрократическом понимании церковной власти
могла возникнуть чудовищная иллюзия "каноничности" обновленческого ВЦУ, иллюзия,
основными творцами которой были митрополит Сергий и два других соавтора "Меморандума
трех" (сами обновленцы поначалу готовы были признать "революционный" характер
своего захвата власти, ломающий "устаревшие" канонические нормы).
Принятие обновленческого ВЦУ многими архиереями было обусловлено тем, что они
не видели альтернативы: другого административного центра не было, а жизнь без
администрации казалась немыслимой и невозможной.
Указ Св. Патриарха, Синода и Высш. Церковного Совета от 7/20 ноября 1920
г. о самостоятельном управлении епархий должен был стать основой для противостояния
узурпаторам церковной власти. К этому призвали архиереев и митр. Петроградский
Вениамин, и митр. Ярославский Агафангел.
5/18 июня 1922 г., убедившись, что гражданская власть препятствует его приезду
в Москву и вступлению в управление Русской Церковью, митрополит Агафангел,
обладавший в этот момент, согласно чрезвычайному соборному постановлению,
всей полнотой первосвятительской власти, призвал русских епископов:
"Возлюбленные о Господе Преосвященные Архипастыри! Лишенные на время высшего
руководства, вы управляйте теперь своими епархиями самостоятельно, сообразуясь
с Писанием, церковными канонами и обычным церковным правом, по совести и
архиерейской присяге, впредь до восстановления Высшей Церковной Власти. Окончательно
вершите дела, по которым прежде испрашивали разрешения Св. Синода, а в сомнительных
случаях обращайтесь к нашему смирению".
Итак, образ действий епископов в условиях безвластия был указан, и в течение
года, до освобождения Патриарха Тихона, православные архиереи, не признавшие обновленчества
и при этом оставшиеся на свободе, шли путем самостоятельного управления.
Православных, не признавших обновленческого ВЦУ в период отсутствия подлинного
церковного центра, называли в то время "автокефалистами", т. к. каждая епархия
становилась самоуправляющейся церковной единицей (Местной Церковью —
по определению Собора), подчиненной лишь своему правящему архиерею. Вопрос о возношении
за богослужением имени заключенного Патриарха решался по-разному. Передавая власть
митр. Агафангелу, Св. Патриарх ничего не говорит о возношении имени, но, по-видимому,
подразумевалось, что это возношение вместе со всей полнотой власти переходит к
Местоблюстителю Ага-фангелу (как мы указывали, своего рода "сопатриарху" — в силу
чрезвычайных обстоятельств своего избрания). Митр. Агафангел, призывая епископов
к самоуправлению, также ничего не говорит о возношении имени снявшего свои полномочия
Патриарха Тихона, очевидно полагая, что вполне достаточно возношения имени епархиального
архиерея. Однако многие в то время все же возносили имя Патриарха Тихона,
хотя и не надеялись, что Святейшему удастся избежать расстрела и вернуться к церковному
управлению. Но были и другие решения. Вот, например, как практически реализовал
Указ 7/20 ноября епископ Златоустовский Николай (Ипатов), который писал своей
пастве 10/23 ноября 1922 г.:
"Жизнь епархии я представляю в таком виде — самоуправляющиеся церковные
приходы во главе с приходскими советами объединяются в общеепархиальном Союзе
Приходов, возглавляемом союзным правлением (или советом) под руководством
епископа. При епископе может быть самостоятельный церковно-административный орган
управления. Для Златоуста это не новость. Здесь с 1917 года так именно устроилась
и идет церковная жизнь. Вот и вся схема епархиальной жизни. Епископ, клир (духовенство)
и миряне автономная (самостоятельная) церковная организация. Епископ и епархия,
единомысленные во взглядах, сумеют войти друг с другом в общение... Если
же не все Златоустовские приходы будут согласны со мною, то я могу остаться только
с теми приходами, которые пожелают иметь меня своим епископом".
"Религиозные церковные вопросы, — продолжает он в письме от 16/29 ноября, —
дело совести каждого человека. Я по своей совести высказал отношение к ВЦУ...
Если кто в Златоусте окажется согласным со мною — пусть прямо мне и скажет
об этом. Тогда мы, единомышленные, обсудим и все дальнейшие вопросы касательно
нашей церковной жизни. Это самый простой и естественный путь без всякого
шума, без лишних разговоров... Но зато это и самый верный и прочный путь,
ибо воистину является делом совести каждого отдельного христианина, свободным
и личным его волеизъявлением".
Нередко случалось, что иерархи, поначалу принявшие обновленчество, поняв, с
кем имеют дело, переходили на самостоятельное управление. Обновленцы (а с ними
— и их покровители) были настолько напуганы православным движением "автокефалистов",
что ВЦУ было вынуждено в начале декабря 1922 г. обсудить специальную докладную
записку В. Красницкого "Об автокефалиях и борьбе с ними" и разослать ее в
качестве циркуляра всем епископам. В этом циркуляре движение "автокефалистов"
расценивается как "тихоновщина", как выполнение указаний Патриарха Тихона
и митр. Агафангела, и, разумеется, как результат "влияния" эмигрантской и
церковной "контрреволюции" на некоторых иерархов...
Действительно, в условиях систематического гонения многочисленные, способные
к дроблению, трудноуловимые, автономные церковные единицы, возглавляемые епископами,
борющимися с массовыми арестами — массовыми тайными хиротониями, были наилучшей,
если не единственно возможной формой церковной организации, и это, несомненно,
учитывали в своих постановлениях и призывах Патриарх Тихон, митр. Вениамин,
митр. Агафангел и близкие им по духу православные иерархи.
Если бы архиереи Русской Церкви были духовно подготовлены к такой форме
церковной жизни, то успехи обновленчества были бы ничтожны, т. к. рядовое
духовенство и особенно миряне относились к обновленчеству недоверчиво
или враждебно. При такой экклезиологической позиции епископов государственная
программа расчленения Церкви, развращения ее с помощью подобранных "лидеров"
и затем полной ликвидации — встретила бы гораздо больше препятствий, чем
это было в реальной истории.
Массовое отпадение епископов в обновленчество было одной из основных причин
его чрезвычайного успеха в первые месяцы после ареста Патриарха.
Неспособность большинства русских архиереев понять и реализовать Соборный и
Патриарший замысел, их духовная несостоятельность перед лицом кучки церковных
бюрократов, поддержанных государственной властью, коренилась в системе подготовки
епископов, отразившей в себе многие пороки синодальной эпохи. Вот как об этом
свидетельствует, например, о. Георгий Шавельский, выдающийся по личным качествам
церковный деятель, главный протопресвитер армии и флота, один из 25 кандидатов
на пост Патриарха на Соборе 1917-18 гг.:
"...Епископского звания достигали не выделившиеся своими дарованиями, проявившие
способность к церковному управлению и творчеству священники и верующие, но
лишь одна категория служителей Церкви — "ученые" монахи... Надо было студенту
Духовной Академии или кандидату богословия принять монашество, сделаться
"ученым" монахом, и этим актом архиерейство ему обеспечивалось. Только исключительные
неудачники или абсолютно ни на что непригодные экземпляры — и то не всегда! —
могли в своем расчете потерпеть фиаско. Поэтому исключения были редки...
Кто хоть немного следил за нашей церковной жизнью, тот знает, что своим печальным
расцветом такое направление обязано знаменитому во многих и положительных
и отрицательных отношениях Антонию (Храповицкому)...
Упоенный так легко давшейся ему важностью своей особы, оторванный от жизни,
свысока смотрящий и на своих товарищей, и на прочих обыкновенных людей, "ученый"
монах несся вверх по иерархической лестнице со стремительностью, не дававшей ему
возможности опомниться, осмотреться и чему-либо научиться...
У нас, как ни в одной из других православных церквей, епископское служение
и вся жизнь епископа были обставлены особенным величием, пышностью и торжественностью.
В этом, несомненно, проглядывала серьезная цель — возвысить престиж епископа и
его служения. Несомненно также, что пышность и торжественность всей архиерейской
обстановки неразумными ревнителями величия владычного сана, с одной стороны,
самими честолюбивыми и славолюбивыми владыками, с другой, у нас часто доводились
до абсурда, до полного извращения самой идеи епископского служения. Они делали
наших владык похожими на самых изнеженных и избалованных барынь, которые спать
любят на мягком, есть нежное и сладкое, одеваться в шелковистое и пышное,
ездить — непременно в каретах... Внешний блеск и величие часто скрывали от
толпы духовное убожество носителя высшего священного сана, но компенсировать
его не могли... Рано или поздно подделка разоблачалась, если не людьми, то
делом — фетиш не мог заменить чудотворной иконы... В конце же концов, жестоко
страдала из-за нее Церковь.
...Сыпавшиеся на владык ордена и отличия, а также практиковавшаяся только в
Русской Церкви, строго осужденная церковными канонами (См. 14 Апост. прав.,
16 и 21 Антиох. соб., 15 Никейского, 1 и 2 Сардик. соб., 48 Карф. соб. См. толк.
Зонара и Аристина на 14 Апост. прав.), система беспрерывного перебрасывания
владык с беднейших кафедр на более богатые — в награду, и наоборот — в наказание,
расплодили в святительстве совершенно неведомые в других православных
церквах карьеризм и искательство...
Имел наш епископат, конечно, и достойных представителей... Но они, думается
мне, в своем архиерейском служении были бы еще значительно выше, если бы
прошли серьезную школу и имели счастливую архиерейскую коллегию...
Если... историк... заглянет в хартии наших дней и, красочно изобразив
типы предреволюционных церковных управителей, представит картину предреволюционных
методов, путей и средств владычного управления, то современники удивятся
тому, как при всем хаосе в управлении могла так долго держаться Церковь, как могла
наша Русь оставаться и великой, и святой...
...После всего сказанного сверлит мой мозг один вопрос: ужели из 150-миллионного
верующего, талантливого русского народа нельзя было выбрать сто человек,
которые, воссев на епископские кафедры, засияли бы самыми светлыми лучами
и христианской жизни, и архипастырской мудрости? Иного, как положительного ответа
на этот вопрос не может быть. И тем яснее становятся те удивительные,
непонятные, преступные небрежность, халатность, легкомыслие, с которыми относились
у нас к выбору и к подготовке кормчих Церкви...
Люди, искренне любящие Церковь, ждут серьезных церковных реформ — отнюдь не
реформации. А знающие действительные церковные недуги согласятся со мной, что
самая первая церковная реформа должна коснуться нашего епископата", (о. Георгий
Шавельский, "Воспоминания", стр. 260-275).
Подвиг исповедничества, понесенный большинством русских архиереев, показал,
что под всеми этими наслоениями скрывалась здоровая духовная сердцевина.
Но для епископа в ту эпоху недостаточно было одной этой духовной стойкости:
от него требовались также мудрость, энергия, инициатива, самостоятельность
— и Русская Церковь жестоко поплатилась за то, что эти качества не были в архиереях
своевременно воспитаны.
Если бы все или хотя бы большинство русских архиереев вместо академической
учености и лжесмиренного послушания любой администрации проявили в это время
ясное и глубокое экклезиологическое сознание и способность, оказавшись без
руководства церковной власти, к самостоятельному и уверенному возглавлению
своих епархий, то фальшивый бюрократический центр — обновленческое ВЦУ
— не смог бы в течение одного года вовлечь в свое подчинение более 60 православных
епископов. Необходимо, конечно, учитывать и то, что аресты десятков православных
епископов убедительно "подкрепляли" лжеканоническую аргументацию обновленцев...
На этом фоне массового отпадения становится особенно значительным духовный подвиг
тех архиереев, которые устояли перед первым натиском обновленчества...
Когда под давлением мирового общественного мнения, разбуженного от эгоистического
равнодушия прежде всего настойчивыми усилиями предстоятелей инославных Церквей
— Католической и Англиканской (верим, что Русская Церковь никогда не забудет
этого искреннего порыва братской христианской любви) — гражданская власть отказалась
от замысла повторить с Патриархом Тихоном то же, что было сделано с митрополитом
Вениамином, весной 1923 г. произошло событие, справедливо воспринятое верующими,
как чудо: Патриарх, вместо расстрела, был неожиданно освобожден из-под стражи.
Условием этого вынужденного освобождения (см. хронологию событий в Приложении
I) было выставлено заявление Патриарха об изменении отношения к советской
власти с "враждебного" на "лояльное".
Патриарх Тихон, видимо не вполне представлявший себе истинную причину своего
освобождения, это условие принял, публично объявив о своем "раскаянии" в прежней
" антисоветской деятельности "...
Мы не беремся судить о правильности или ошибочности этого решения Святейшего
Патриарха Тихона. Одних это решение смутило, другие восприняли его с чувством
облегчения, но мы знаем главное — Патриарх Тихон никого не предал, ничем не нарушил
духа любви церковной, сохранил верность соборным постановлениям, никому в
Церкви не навязывая, методами прямого и косвенного церковного принуждения, свою
личную политическую ориентацию.
Так, призвав Церковь к аполитичности, понимаемой им уже не как свобода политической
деятельности членов Церкви, а как полная и безропотная покорность наличной гражданской
власти, он осудил политическое воззвание Карловацкого Собора, от имени Русской
Церкви провозгласившего необходимость восстановления в России монархического
строя. Однако никакими силами советская власть не могла добиться от него запрещения
карловацких епископов в священнослужении, ибо такое запрещение было бы нарушением
соборного постановления, отменившего церковные наказания по политическим
мотивам. Внутренняя архиерейская оппозиция, т. н. "даниловская", также не вызвала
со стороны Святейшего никаких актов прещения, хотя глава оппозиции — выдающийся
иерарх, долгое время бывший ректором Московской Академии, пользовавшийся высоким
авторитетом среди епископов и духовенства, — архиепископ Феодор (Поздеевский)
не только не одобрял слишком компромиссную, по его мнению, политическую ориентацию
Патриарха, но и отказался принять от Патриарха назначение управляющим Петроградской
епархией. Более того, арх. Феодор объединял вокруг себя группу иерархов, оказывавшую
своим авторитетом заметное влияние на Русскую Церковь в направлении большей
непримиримости к советской идеологии и поползновениям обновленцев под видом "объединения"
заразить своим духом всю Русскую Церковь. Гораздо более важным, чем вопрос
о том, чья позиция была правильной, нам представляется тот факт, что, при
всех этих серьезных разномыслиях, взаимная церковная любовь не была нарушена,
и, несмотря на свое неподчинение, епископы, пребывавшие в Даниловом монастыре,
не прерывали молитвенно-канонического общения с Патриархом, а он, в свою очередь,
по-видимому признал их право руководствоваться своей совестью в вопросах отношения
к властям предержащим...
То, что церковная любовь не всегда совпадает с единомыслием, показывает
следующий характерный эпизод.
Ближайшими советниками и единомышленниками Патриарха Тихона были в этот
период арх. Иларион (Троицкий) и арх. Серафим (Александров). Арх. Иларион
вел переговоры с Тучковым, занимался восстановлением церковной организации,
был составителем ряда патриарших посланий. Популярность его в народе была весьма
велика.
Тем не менее, арх. Иларион и арх. Серафим, в своем стремлении восстановить
внешнее единство Русской Церкви, не остановились перед тем, чтобы принять
выдвинутое обновленцами условие объединения: добровольный отказ Святейшего Тихона
от патриаршества.
В то же время арх. Феодор, столь критически настроенный к позиции Патриарха,
весь свой авторитет направил на то, чтобы убедить епископов сохранить Патриарха
Тихона, и с ним — патриаршество, и не идти на беспринципные соглашения
с раскольниками.
Другой выдающийся иерарх, митрополит Кирилл, на короткое время вернувшийся
из ссылки, убедил самого Патриарха прекратить попытку примирения с живоцерковниками
путем введения их лидера — Красницкого — в Высший Церковный Совет, который Патриарх
не имел права собирать из лиц, не избранных Поместным Собором.
Когда верующий человек определяет свое внутреннее отношение к тому или иному
церковному деятелю, он не может выдвигать на первый план только лишь большую или
меньшую степень безошибочности его поступков в сложной и неясной ситуации. Безграничная
любовь церковного народа к Святейшему Тихону, ставшему живым олицетворением
русской церковности, ни в какой степени не умаляется от мысли, что Святейший
мог совершать ошибки. Более того, эти ошибки — точнее то, как Святейший их исправлял
— дали всем возможность с еще большей ясностью увидеть тот образ подлинной церковности,
ощутить дух истинной соборности, носителем которых был Патриарх Тихон.
Всем своим сердцем воспринимал каждый член Церкви, от мирянина до иерарха,
глубокую и бескорыстную любовь церковную, исходившую от всего существа, от всех
действий Святейшего.
Незабываемое впечатление произвел на современников тот дух кротости и отеческого
всепрощения, который проявил Патриарх Тихон, принимая в общение кающихся
обновленцев...
Покаяние наиболее видных иерархов было обставлено с особой торжественностью...
Глубоко символической представляется картина покаяния митрополита Сергия,
нарисованная его сторонником и апологетом митр. Мануилом.
"На первый взгляд для знатоков истории обновленческого раскола стало бы
непонятным, почему Патриарх Тихон, олицетворение любви безграничной и милости
бесконечной, применил такие строгости к этому старцу, когда других отпадавших
в обновленчество архиереев принимал в своей келий и келейно прощал содеянный грех.
Конечно, он поступил правильно. Ведь недаром говорится, что "большому кораблю
и большое плавание". А он (митр. Сергий — Л. Р.) был кормчим большого корабля,
он был "ума палата", он был иерарх выдающийся, а не посредственный...
Своими... качествами, достижениями и вкладами он достиг в среде своих собратьев
по архипастырству явного преимущества. Даже скромный Святейший Тихон признавал,
что владыка Сергий давил окружающих своим интеллектом, давил своими глубокими
знаниями во всех областях и многообразных дисциплинах богословия и языкознания.
Поэтому Святейший Тихон и обставил чин покаяния и приема митрополита Сергия
в соответствующей величественной обстановке, давившей на его неложное смирение
и сокрушение сердечное.
И вот, этот отец всех чаяний русской современной богословской мысли, этот
неутомимый исследователь во всех областях богословских наук (оставим эти оценки
на совести митр. Мануила — Л. Р.) стоит на амвоне, лишенный моментом покаяния
и архиерейской мантии, и клобука, и панагии, и креста... Кланяется низко Святейшему
Тихону, восседавшему на кафедре, в сознании своего полного уничижения и признанной
им вины приносит он дрожащим от волнения, на этот раз негромким голосом свое покаяние.
Он припадает до пола и в сопровождении патриарших иподиаконов и архидиаконов тихо
сходит с солеи и приближается к вершителю его судьбы, к кроткому и всепрощающему
Святейшему Тихону. Снова земной поклон. Постепенно вручаются ему из рук Святейшего
панагия с крестом, белый клобук, мантия и посох. Патриарх Тихон в немногих словах
тепло, со слезами, приветствует своего собрата во Христе взаимным лобзанием, и,
прерванное чином покаяния, чтение часов возобновляется.
Все тяжелые переживания стыда и муки раскаяния остаются отныне позади. Митрополит
Сергий соучаствует в сослужении с Патриархом Тихоном за Божественной всепримиряющей
литургией..."
Возвращение Патриарха Тихона к церковному управлению было тяжелым ударом
для обновленчества, от которого оно никогда уже не смогло оправиться. Верующий
русский народ массами покидал этих лжепастырей, запятнавших себя иудиным
грехом, и объединялся вокруг своего исповедника — Патриарха.
Обновленчество, однако, представляло собой мощную организацию, продолжавшую
пользоваться поддержкой властей. Поддержка эта выражалась прежде всего в
так называемой "легализации", которой обновленцы добились с самого начала
своего возникновения. Смысл, который вкладывался в термин "легализация", весьма
специфичен и труден для понимания в силу исключительного "своеобразия" советской
системы законодательства. Игра с этим термином вводила в заблуждение не только
западных исследователей с их правовым сознанием, но и многих церковных деятелей
в России, порождая в них ложные надежды и отвлекая от подлинной борьбы за
сохранение Церкви.
Курс на уничтожение Церкви, как и вообще всякой религии, неуклонно проводился
с ноября 1917 г. вплоть до Великой Отечественной войны. При этом, однако, задача
властей заключалась в том, чтобы уничтожаемая Церковь не только не взывала к сопротивлению
со стороны верующей народной массы, но в процессе своего уничтожения помогла
перевоспитать эту массу в духе преданности советской власти и идеалам коммунизма.
Другой, не менее важной задачей, которую недооценивают многие исследователи
этого вопроса, была борьба за международный престиж советской власти, необходимый
для ее выживания и экспансии ее идеологии.
Этим задачам и служило советское законодательство о Церкви.
Принцип "регистрации", введенный Декретом ВЦИК от 12 июня 1922 г., ставил вне
закона все религиозные общества, не получившие разрешения на свое существование
от местных органов власти.
Поскольку в декрете указывалось, что в регистрации должно быть "отказано, если
утверждаемое Общество или Союз по своим целям или методам деятельности противоречат
Конституции РСФСР и ее законам", это открывало возможность полного произвола властей
в отношении регистрации, поскольку обвинение в антисоветских целях и тем
более "методах" могло быть, как показывала юридическая и административная
практика тех лет, применена к любой религиозной организации.
Таким образом, сама принадлежность к Церкви, к одной из ее общин, становилась
преступлением, а регистрация, снимавшая это обвинение, выдавалась при выполнении
практически произвольных требований власти.
Церковь, как единое целое, имела право на существование только как объединение
зарегистрированных обществ, избирающих на своих всероссийских или губернских съездах
центральные исполнительные органы съезда. Разрешение на съезд, согласно декрету,
давало НКВД.
В отдельных случаях, когда созыв съезда был нежелателен, органу церковного
управления, заслужившему "доверие" НКВД (ни о каких правовых нормах здесь
говорить не приходилось), просто выдавалась справка о "неусмотрении препятствий
к деятельности" (как было сделано с Синодом митр. Сергия в 1927 году).
"Легализация" носила, таким образом, негативный характер: сама принадлежность
к Церкви переставала быть уголовным преступлением, и обвинения предъявлялись уже
к отдельным лицам, а также переставала считаться преступной деятельность
церковного управления.
Практика применения этого законодательства была продемонстрирована на
примере обновленчества. Против той части духовенства и верующих, которые признали
обновленческое ВЦУ, репрессии были временно приостановлены, тогда как
отказ признать ВЦУ расценивался как солидарность с Патриархом Тихоном, привлеченным
к уголовной ответственности, что давало повод для нерегистрации церковных общин
и преследования церковных деятелей.
Эффективное средство для разрушения церковной организации предоставил
декрет ВЦИК от 10 июля 1922 г. об административной высылке, позволявший в несудебном
порядке, согласно прилагавшейся к декрету инструкции НКВД, ссылать на срок до
3-х лет лиц, "пребывание коих в данной местности... представляется по их деятельности,
прошлому, связи с преступной средой с точки зрения охраны революционного порядка
опасным".
Таким образом, расчленение и ликвидация Церкви по частям (5-й отдел Наркомата
Юстиции, занимавшийся церковными делами, так и назывался "ликвидационный")
позволяло выполнить обе основные задачи: временно сохраняемая часть
церковной организации, в надежде на продление своего существования, "для
блага Церкви", занималась перевоспитанием верующей массы в духе любви и преданности
советской власти и делу коммунистического строительства, а сама дифференциация
Церкви на преследуемую и "покровительствуемую" части создавала иллюзию "свободы
совести" и "невмешательства" государства в "чисто религиозные" вопросы, подрывая
нравственную основу всякой борьбы и протеста, как внутри страны, так и за рубежом.
Существование "привилегированной" части церковной организации создавало также
соблазн для ликвидируемой части, порождая тенденцию к сделкам, компромиссам, идеологическим
уступкам, что и было необходимо для "ликвидаторов". В конечном счете вспоминали,
что "модернизированная" и "перекрасившаяся" Церковь еще более опасна,
чем прежняя, и подвергали ее той же участи.
Разумеется, эта программа уничтожения Церкви сталкивалась порой с весьма
серьезными препятствиями. Так, неожиданным ударом для всей программы было непредвиденно
мощное движение "автокефалистов" (т. е. православных) против обновленчества,
затем сила христианской солидарности и возмущенного морального чувства человечества,
вынудившего, вопреки всем планам, выпустить на свободу Патриарха Тихона и тем
подорвать влияние обновленчества. Фактической неудачей обернулась также попытка
использовать самого Патриарха Тихона для идеологического перевоспитания верующего
народа: никто не поверил, что Патриарх призывает к чему-то большему, чем
лояльность, т. е. терпеливое перенесение злоупотреблений советской власти, и аполитичность,
т. е. равнодушие к политическим целям и идеалам, включая коммунистические.
Характерно, что последнее послание Патриарха Тихона, подписанное им
в день смерти, единодушным народным суждением было признано подложным, чем
было сведено на нет все запланированное идеологическое воздействие этого
воззвания.
Что же касается системы регистрации, то она также потерпела в то время
неудачу, т. к. народ попросту игнорировал эту систему, продолжая посещать
"незарегистрированные" храмы и возносить за богослужением имена своих сосланных
епископов, не допуская в храмы обновленческих священнослужителей.
Столь же малое впечатление произвели угрожающие указы, изданные через несколько
месяцев после освобождения Патриарха Тихона, о том, что обвинение с него
не снято, но он освобожден лишь в порядке частной амнистии, так что поминание
его имени за богослужением будет рассматриваться как контрреволюционное действие
и может служить основанием для расторжения договора с общиной об аренде храма
(т. е. для закрытия храма или передачи его обновленцам).
Массовые аресты епископов также не привели к разрушению Церкви, т. к.
на аресты Церковь отвечала массовыми хиротониями, многие из которых были совершены
тайно. При этом неустойчивая часть епископата, отпавшая в обновленчество,
заменялась лицами, проявившими себя как исповедники и хранители Православия в
самый трудный период 1922-23 гг.
Неудивительно, что власти так настойчиво добивались от Патриарха Тихона и его
преемников права контролировать состав епископата: пока это требование, бывшее
важнейшим, хотя и негласным, условием "легализации", не было выполнено, Церковь,
возглавляемая пастырями-исповедниками и опиравшаяся на поддержку верующей
массы, была непоколебима. Ликвидация Церкви могла идти беспрепятственно лишь
после того, как церковное управление начало дополнять судебно-административное
насилие над иерархами насилием церковно-каноническим, увольняя с кафедр исповедников
и ставя на их место лиц, удовлетворяющих требованиям властей. Патриарх Тихон все
эти притязания категорически отклонил.
Таким образом, пока Церковь сохраняла внутреннюю чистоту и верность своим каноническим
основам, Она успешно противостояла натиску всех врагов.
И все же духовно устоять против коварного сочетания насилия и лжи было чрезвычайно
трудно.
Для подкрепления своего "канонического" фундамента, опиравшегося на справку
Патриарха Тихона о передаче канцелярии и на "Поместный Собор" 1923 года, "низложивший"
Патриарха Тихона, обновленцы прибегли к помощи Восточных Патриархов.
Угрожаемое положение Вселенского Престола, подвергнутого жесточайшим репрессиям
со стороны правительства Кемаля Ататюрка, вынуждало Константинопольских Патриархов
и тесно с ними связанных глав других Восточных Церквей попытаться идти проторенным
путем, добиваясь политической поддержки от русского правительства. Обновленцы
обещали такую поддержку выхлопотать и всячески приподнимали авторитет Восточных
Патриархов, признавших обновленческий Синод единственным законным возглавлением
Русской Церкви, Патриарха Тихона — виновником церковной разрухи, а сам институт
патриаршества, как родившийся в ненормальных условиях революционной эпохи, — неуместным
и вредным для Русской Церкви. Лишь после того, как митр. Сергий сумел добиться
такого же "доверия" советской власти, как и обновленцы, Восточные Патриархи
признали также и его Синод и стали призывать к объединению двух частей Русской
Церкви (обновленческой и сергианской).
Над Православной Церковью с 1924 г. нависла реальная опасность "разбойничьего"
"Вселенского" Собора, на котором должны были доминировать советские обновленцы.
Милостью Божией Церковь была избавлена от этого великого соблазна. В 1927
году, когда все препятствия к созыву дважды назначенного и откладывавшегося "Вселенского
Собора", казалось, были устранены, произошло (11 июля) сильное землетрясение
в Иерусалиме и его окрестностях, вынудившее Иерусалимского Патриарха отказаться
от участия в подготовке Собора, из-за этого снова отложенного на неопределенное
время...
И все же поддержка обновленцев Восточными Патриархами была одним из величайших
духовных бедствий, обрушившихся на Русскую Церковь. Всем бедствиям победно
противостояло одно: величие патриаршего сана, его благодатная сила, в которой
проявлялось духовное могущество Пастыреначальника Церкви — Самого Господа Иисуса
Христа. "На камне сем воздвигну Церковь Мою, и врата адовы не одолеют Ей",
— сказал Спаситель об апостоле Петре, и Святейший Патриарх Тихон достойно нес
свое Первосвятительское Петрово служение...
Последней надеждой обновленцев и их покровителей оставалась смерть Патриарха
Тихона, надежда на то, что, потеряв патриаршее церковное возглавление, русские
архиереи не смогут самостоятельно управлять Церковью и снова потянутся к
обновленческому Синоду, влекомые столь трудно искоренимой привычкой иметь
над собою хоть какое-нибудь "начальство".
Надежды эти на смерть Патриарха Тихона удивительно скоро сбылись.
26 ноября/9 декабря 1924 г. состоялось покушение неизвестных лиц на жизнь
Святейшего Патриарха — лишь по ошибке вместо Патриарха был убит его келейник.
А вскоре, в день Благовещения, 25 марта/7 апреля 1925 г., Патриарх Тихон скоропостижно
скончался в лечебнице Бакунина (обстоятельства болезни и смерти см. ч. II,
Приложение I: "Даты и документы"). Вот как описывает его последние минуты
ленинградский протоиерей Н.: "Около 10 часов вечера Святейший потребовал умыться
и, с необычайной для него строгостью, "серьезным тоном, к которому я не привык",
— рассказывал его келейник (Константин Пашкович), сказал: "Теперь я усну...
крепко и надолго. Ночь будет длинная, темная-темная"... Минута проходила
за минутой, Святейший лежал с закрытыми глазами. После маленького забытья Святейший
открыл глаза и спросил: "Который час?" "Без четверти двенадцать". "Ну, слава
Богу", — сказал Святейший, точно только этого часа он ждал, и начал креститься...".
"Дело и страдания Патриарха Тихона столь огромны, столь единственны в своем
роде, что ускользают от холодного и равнодушного взгляда, — говорил в своем
поминальном слове проживавший в это время в Праге прот. С. Булгаков.
— Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая.
Слова изнемогают и отказываются служить, присутствуя при этом Гефсиманском борении
и видя этот Голгофский путь, и только любовь и благодарность стремятся излить
себя в словах.
Лишь немногие лица в Церкви столь трагичны в своей земной судьбе и в то же
время столь явно отмечены особым помазанием Божественного избранничества. Век,
слабый верой, ищет знамений, но знамения не дадутся тем, кто не хочет видеть или
слышать. Но для тех, кто имеет глаза и уши, наше время полно великих чудес, и
из этих знамений и чудес одним из самых поразительных, как великая милость Божия
к Русской Церкви в дни гонений и горя, был Патриарх Тихон.
...То, что произошло в нем — смерть еще до смерти, прохождение через огонь
жертвенного очищения, — оставило неизгладимые черты на его духе; он был закален
и вырос духовно, как никто другой. То была особая царственная свобода с полным
отсутствием страха за свою судьбу. Каждый ощущал радость в присутствии Патриарха,
т. к. он не знал страха, хотя и был окружен постоянно грозящей опасностью.
Даже мужественные сердца подчас испытывали тайный страх, но он оставался
ясным и светлым, даже когда находился на волосок от смерти... Я даже скажу больше:
было ясно, что Патриарх даже стремился быть принесенным в жертву за свой народ;
казалось, им руководит тайная мысль, что его смерть может быть выкупом за
свободу народа...
Ныне он молится за народ, страдающий и ослепленный, чтобы он стал верным, чтобы
он смог сохранить в чистоте святое сокровище Православия, чтобы он мог возлюбить
Бога более, чем свою собственную жизнь. Патриарх в узах во главе России, в узах
стал светом мира. Никогда от начала истории Русская Церковь не была столь
возвышена в своей Главе, как Она была возвышена в эти прискорбные дни испытаний.
И во всем христианском мире нет имени, которое повторялось бы с таким уважением,
как имя Главы Русской Церкви...
И святое имя, которое венчает Ее в дни испытаний, есть имя мученика в Церкви,
терпящей мучения, отца его недостойных детей, Святейшего Патриарха Тихона". ("Славянское
обозрение", Лондон, 1925, т. IV, § 10).
Все существующие и существовавшие течения и группировки в Русской
Церкви (кроме обновленчества) единодушно признают, что носителем духовной
традиции Собора, хранителем полноты и единства Русской Церкви являлся
на протяжении всего своего служения Святейший Патриарх Тихон, который своей
благодатной мудростью и глубоко православным духом церковного братолюбия
сумел удерживать вокруг себя разнородные, тяготевшие к взаимному разрыву,
захватываемые мирскими страстями и раздорами человеческие элементы Церкви.
В то же время он был и остается символом духовного единства России, Пастырем
и Предстоятелем всего русского народа.
|
