Лев Регельсон
К оглавлению
Глава III
Русская Церковь после смерти Патриарха Тихона (1925-27 гг.)
Экклезиологические принципы, намеченные Всероссийским Церковно-Поместным
Собором, углубленные затем Патриархом Тихоном и его ближайшими сотрудниками, не
были и не могли быть сразу поняты и осуществлены в жизни Русской Церкви.
Помимо непривычной "новизны" самих принципов, положение осложнялось еще
и тем, что расстрелы, эмиграция и ссылки унесли к моменту кончины Святейшего Патриарха
Тихона самых видных иерархов и крупнейших церковных деятелей, которые своим авторитетом
могли бы утвердить в общецерковном сознании эти дерзновенные прозрения.
Вековые привычки и традиции делали свое дело, приводя к непроизвольному
искажению Соборного и Патриаршего замысла о созидании подлинно православных
форм церковной жизни.
Уже обновленчество, несмотря на все его эффектные нововведения, в своих духовных
корнях было течением глубоко реакционным, ибо возвращалось к преодоленным
Церковью формам существования: церковно-государственной симфонии и синодально-бюрократическому
управлению. Но если раньше на эти формы можно было смотреть как на промежуточные
и несовершенные, то возврат к ним перед лицом воинствующего антихристианства приводил
к неизбежному духовному краху.
Однако и те члены Русской Церкви, которые сохранили верность патриаршему строю,
в большинстве своем еще не осознали с полной ясностью, в чем состоит сущность
этого строя. Если Соборные установления были направлены к тому, чтобы Церковь
видимым образом осуществила себя как Богочеловеческий организм, как Теократию,
реализация которой требовала предельного напряжения свободной человеческой
активности, то в сознании многих членов Церкви эта идея Теократии подменялась
идеей человеческого единовластия, образ монархии церковной невольно подменялся
образом несовершенной монархии государственной, с ее лишь частичным освящением,
системой наследования власти и патриархальным принципом беспрекословного
и безответственного послушания "старшим".
Такое частичное отступление с духовных позиций, завоеванных Собором, казалось
единственным способом оградить Церковь от натиска обновленчества и прочих
раскольников. При этом на время был совсем отвергнут тот путь сохранения
православной церковности в бедственных условиях, который был указан Патриархом
Тихоном в духе Соборных установлений, — превращение Местной Церкви каждого
Епископа в самостоятельное и незыблемое основание Православия.
Но, как это не раз случалось в истории Церкви, кажущаяся благочестивой
— а в действительности означающая нежелание откликнуться на Божественный Призыв
— попытка удержаться на консервативной позиции в борьбе с антиправославными течениями
и на этот раз привела к потере всего, что хотели сохранить.
Попытка подменить Боговластие единоначалием, попытка заменить трудный
путь утверждения достоинства каждого епископа как самостоятельной основы Церкви
лжесмиренным послушанием церковно-административному "начальству" привела к разрушению
всего патриаршего строя Русской Церкви. В результате Русская Церковь оказалась
ввергнутой в те же бедствия, которые несло с собой обновленчество, — частичное
восстановление церковно-государственной лжесимфонии и подмена соборно-патриаршего
строя Церкви строем административно-бюрократическим.
30 марта/12 апреля, после торжественного погребения Святейшего Патриарха Тихона
в Донском монастыре, в присутствии 60 архиереев было оглашено распоряжение
Патриарха Тихона о порядке местоблюстительства, составленное им 25 дек. 1924/7
янв. 1925 г., следующего содержания: "В случае Нашей кончины Наши Патриаршие права
и обязанности, до законного выбора нового Патриарха, предоставляем временно
Высокопреосвященному митрополиту Кириллу (Смирнову). В случае невозможности по
каким-либо обстоятельствам вступить ему в отправление означенных прав и обязанностей,
таковые переходят к Высокопреосвященному митрополиту Агафангелу (Преображенскому).
Если же и сему митрополиту не представится возможности осуществить это, то Наши
Патриаршие права и обязанности переходят к Высокопреосвященному Петру (Полянскому),
митрополиту Крутицкому.
Доводя о настоящем Нашем распоряжении до общего сведения всех Архипастырей,
пастырей и верующих Церкви Российской, считаем долгом пояснить, что сие распоряжение
заменяет таковое Наше распоряжение, данное в ноябре месяце 1923 года.
Тихон. Патриарх Московский и всея России".
Таким образом, Патриарх Тихон открыл Церкви имена тех избранников, которых
он, по поручению Собора, наметил в 1918 году и которые были наделены Собором
чрезвычайными полномочиями — всей полнотой "патриарших прав и обязанностей".
Однако большинство собравшихся архиереев восприняло это распоряжение как
"завещание" (так называет этот документ и сам митр. Петр в своем первом послании),
и в этой нечеткости понимания соборного происхождения власти Чрезвычайных Местоблюстителей
уже скрывалась опасность будущих тяжких ошибок. Но никто не мог тогда предполагать,
что эти, на первый взгляд, "тонкости" в действительности будут определять судьбу
Русской Церкви. Все покрывалось благоговением перед волей почившего Патриарха
и сознанием необходимости иметь единственного и бесспорного возглавителя Церкви.
Возможно, что здесь в сознании архиереев, в их понимании благодатной природы церковной
власти на первый план выступила идея "благословения", игравшего столь важную
роль в русской церковной и, особенно, монашеской жизни. Отсюда и представления
о "преемстве власти" и "послушании во исполнение воли почившего Патриарха", выраженные
в тексте заключения, подписанного архиереями, еще не осознавшими, что харизма
первосвятительской власти есть нечто такое, что дается лишь при условии соборного
избрания и путем завещания или благословения не передается. Текст "заключения"
звучал так:
"Убедившись в подлинности документа и учитывая 1) то обстоятельство, что почивший
Патриарх при данных условиях не имел иного пути для сохранения в Российской Церкви
преемства власти и 2) что ни митрополит Кирилл (Смирнов), ни митрополит Агафангел
(Преображенский), не находящиеся теперь в Москве, не могут принять на себя возлагаемых
на них вышеприведенным документом обязанностей, Мы, Архипастыри, признаем,
что Высокопреосвященный митрополит Петр (Полянский) не может уклониться
от данного ему послушания и во исполнение воли почившего Патриарха должен
вступить в обязанности Патриаршего Местоблюстителя ".
Первой под документом стояла подпись Нижегородского митрополита Сергия
— он снова был самым авторитетным иерархом и, возможно, одним из главных
составителей текста заключения...
Понадобилось 8 лет дальнейшей мучительной внутрицерковной борьбы, для того
чтобы несколько выдающихся иерархов Русской Церкви смогли ясно осознать и выразить
существо соборного замысла и подлинное происхождение первосвятительской власти
митрополита Петра. Но достигли они этого тогда, когда их голос уже почти никем
не был услышан...
Встав во главе Русской Церкви, митрополит Петр в сане первоиерарха, как прежде
Патриарх Тихон, оказался тем камнем, об который опять разбились надежды обновленцев.
Вскоре стало ясно, что митрополит Петр — не тот возглавитель Церкви, который
может устроить Ее врагов. По-прежнему твердо держа курс на полное уничтожение
Церкви — и не скрывая этого, — они нуждались при этом в таких церковных лидерах,
которые предварительно помогут сломить в народной массе верующих духовное
предубеждение против новой государственной идеологии, помогут воспитать таких
верующих, которые "рука об руку" с непримиримыми врагами Церкви будут "строить
коммунизм", а затем "религиозные предрассудки сами собой и безболезненно
отомрут"... Самые искренние заверения Патриарха Тихона и митр. Петра в гражданской
лояльности, но без провозглашения внутренней духовной солидарности с советской
властью — устроить последнюю, очевидно, не могли.
Ни Патриарха Тихона, ни митрополита Петра, твердо вставших на позицию "аполитичности",
т. е. духовной отстраненности Церкви от политики, заставить сойти с этой
позиции так и не удалось. Обновленцы же постепенно теряли паству, а попытка вынудить
митр. Петра и православных епископов пойти на "примирение" с обновленцами также
потерпела неудачу...
27 ноября/ 10 декабря 1925 г. митрополит Петр и группа близких ему епископов
были арестованы.
За несколько дней до ареста он составил распоряжение о своих временных заместителях:
"В случае невозможности по каким-либо обстоятельствам отправлять Мне
обязанности Патриаршего Местоблюстителя, временно поручаю исполнение таковых
обязанностей Высокопреосвященнейшему Сергию (Страгородскому), митрополиту
Нижегородскому. Если же сему митрополиту не представится возможности осуществить
это, то во временное исполнение обязанностей Патриаршего Местоблюстителя
вступит Высокопреосвященнейший Михаил (Ермаков), Экзарх Украины, или Высокопреосвященнейший
Иосиф (Петровых), архиепископ Ростовский, если митрополит Михаил (Ермаков)
лишен будет возможности выполнить это мое распоряжение.
Возношение за богослужениями Моего имени, как Патриаршего Местоблюстителя,
остается обязательным.
Временное управление Московской епархией поручаю Совету Преосвященных Московских
викариев, а именно: под председательством епископа Дмитровского Серафима (Звездинского),
епископу Серпуховскому Алексию (Готовцеву), епископу Клинскому Гавриилу (Красновскому)
и епископу Бронницкому Иоанну (Василевскому).
Патриарший Местоблюститель
Митрополит Крутицкий, смиренный
Петр (Полянский)"
23.11 (6.12) 1925 г.
гор. Москва
"Заместителем Местоблюстителя" стал митр. Сергий (Страгородский)...
Трудно было тогда предполагать, какую исключительную роль сыграет это
распоряжение митр. Петра в дальнейшей истории Русской Церкви.
Сравнивая этот документ с аналогичным распоряжением Патриарха Тихона перед
арестом в 1922 г., мы можем видеть каноническую непоследовательность митр. Петра,
в которой проявилась нечеткость экклезиологического сознания, свойственная в то
время большинству русских иерархов.
Патриарх Тихон передавал митр. Агафангелу всю полноту первосвятителъской
власти, без всяких, оговорок о возношении имени, на основании чрезвычайного
постановления Собора. Очевидно, в случае принятия митр. Агафангелом обязанностей
первоиерарха, имелось в виду, что его имя и будет возноситься за богослужением,
вплоть до возвращения Святейшего, когда будет восстановлено и фактическое
управление, и возношение имени Патриарха.
Но в тот тяжкий период 1922-23 г., когда Патриарх Тихон был под арестом,
когда митр. Агафангел принять управление Церковью не смог, а натиск обновленчества
был стремительным и успешным, для многих православных основным символом
единения против обновленцев было возношение имени Патриарха Тихона на великом
входе за литургией. Этот богослужебный символ, введенный Поместным Собором
через три месяца после избрания Патриарха, был наиболее понятным и близким для
церковного народа выражением признания первосвятительского возглавления Церкви.
В принципе трудно возразить против такого символического выражения верности
находящемуся под арестом или в ссылке первоиерарху, но отделение в сознании верующих
литургического поминания первоиерарха от того реального управления Церковью, в
котором заключается сущность первосвятительского сана, могло породить иллюзию,
что сан первоиерарха связан прежде всего с литургическим действием, так что
поминание его необходимо для совершения таинства. Более того, мог возникнуть взгляд,
что харизматическая природа первосвятительского сана исчерпывается этим
литургическим проявлением, тогда как фактическое управление Церковью есть обычное
человеческое дело, сопровождаемое или не сопровождаемое Божественной
благодатью — как и всякое другое дело — в зависимости от личной духовности
первоиерарха.
В дальнейшем обе эти ошибки проявились в церковной практике, и возможность
их заложена уже в распоряжении митр. Петра, разделяющем мистический аспект первосвя-тительского
сана от фактического управления Церковью.
Оговорив необходимость возношения своего имени, митр. Петр не оговаривает объема
полномочий заместителя, так что по прямому тексту документа можно предположить,
что передается вся полнота власти Местоблюстителя, равная, согласно Чрезвычайному
постановлению Собора, власти Патриарха. Между тем, на такую передачу власти митр.
Петр полномочий не имел, и если бы даже попытался это сделать, такой акт был бы
канонически бездейственным, и никакими постановлениями митр. Петра первоиерархом
не мог бы стать никто, кроме лиц, поименованных в распоряжении Патриарха
Тихона.
Хотя митр. Петр впоследствии поясняет, что он имел в виду лишь весьма ограниченные
полномочия своих заместителей — ведение текущих дел, — однако и такое заместительство
было нововведением, не предусмотренным никакими предыдущими церковными установлениями.
Если строго следовать принципам, установленным Собором и Патриархом,
то с арестом митр. Петра должен был вступить в действие Указ 7/20 ноября
1920 г. о децентрализации церковной структуры и самоуправлении епархий. Безразлично
— с возношением имени митр. Петра, или только своего епархиального архиерея,
вплоть до освобождения митр. Петра или передачи им своих полномочий другому Местоблюстителю.
Не вполне удавшийся опыт исполнения этого Указа в период ареста Патриарха Тихона,
возможно, в какой-то мере оправдывал введенную митр. Петром практику заместительства,
но дальнейший ход церковной жизни показал, что как сама эта практика, так, в особенности,
отсутствие четкой формулировки круга дел, относящихся к "текущим" и подлежащих
ведению заместителя, породило много бедствий, соблазнов и недоумений.
Все та же рожденная в синодальный период привычка смотреть на церковное управление,
как на дело чисто человеческое, административно-бюрократическое, связанное по
преимуществу с государственной политикой, - создавала грозную опасность возникновения
новых, помимо обновленческого ВЦУ, фальшивых центров церковного управления.
Вторым (после обновленческого) таким фальшивым центром стал григорианский ВВЦС,
третьим — митрополит Сергий, в качестве заместителя Патриаршего Местоблюстителя
претендовавший на полноту первосвятительскои власти.
Григориане по отношению к митр. Петру повторили (под руководством того же А.
Е. Тучкова) почти тот же маневр, что обновленцы с Патриархом Тихоном, но с исправлением
некоторых наиболее грубых ошибок обновленцев.
9/22 декабря 1925 г. в Донском монастыре собралось 10 епископов, объявивших
себя Временным Высшим Церковным Советом (ВВЦС), который должен был стать
"временным органом церковного управления Российской Православной Церкви",
при этом оставаясь "в каноническом и молитвенном общении с Патриаршим Местоблюстителем".
Итак, в отличие от обновленцев, орган — временный, сохраняющий духовную связь
с заключенным Главой Церкви, и — никакого "женатого епископата".
На первый взгляд может показаться, что в действиях григориан была какая-то
связь с Указом 7/20 ноября 1920 г., ибо там говорится о возможности создания Временного
Высшего Церковного Правительства для группы епархий. Разница, однако,
в том, что Указ подразумевает лишь добровольное объединение нескольких
епархий, находящихся в одинаковых условиях. Если бы речь шла именно о таком объединении,
то при условии отсутствия связи с Высшим Церковным Управлением в лице митр. Петра
было бы трудно канонически возразить против того, чтобы 10 григорианских
епископов управляли своими 10-ю епархиями совместно или даже под добровольно
признанным руководством самых авторитетных иерархов из своей среды.
Григориане, однако, создали новое Высшее Церковное Управление всей Русской
Церкви (хотя и "временное"), вместо того реального возглавления, которое
мог осуществлять лишь один из названных Патриархом Тихоном Местоблюстителей.
И такое действие не может быть расценено иначе, как узурпация первосвятительскои
власти, тогда как одна из целей Указа 1920 г. — именно предотвращение такой
узурпации.
В позиции григориан отчетливо сформулирована экклезиологическая ошибка, намеченная
уже в распоряжении митр. Петра, — разделение мистического и фактического аспектов
власти первоиерарха. Мистический аспект мало беспокоил григориан и тем более А.
Е. Тучкова — они готовы были управлять хотя бы и от имени митр. Петра, лишь
бы сам митр. Петр не имел возможности реально вмешиваться в церковные дела.
Такая подмена была бы невозможна при ясном сознании единства двух аспектов
первосвятительской власти: кто имеет первосвятительскую харизму, тот и управляет
Церковью — и никто другой!
Узурпаторские цели ВВЦС стали вполне очевидными, после того как членам ВВЦС
обманным путем удалось добиться от митр. Петра (при свидании в тюрьме ГПУ)
резолюции о передаче временного управления коллегии из трех архиереев, в
числе которых был назван арх. Григорий (Яцковский) — глава ВВЦС.
Продолжая развивать идею заместительства, митр. Петр полагал безразличным,
будет ли поручено временное ведение текущих дел единоличному заместителю
или архиерейской коллегии. На этот раз митр. Петр сформулировал свое поручение
более четко, чем в распоряжении от 23 ноября/6 декабря, оговорив, что "коллегия"
является "выразительницей Наших, как Патриаршего Местоблюстителя, полномочий
по всем вопросам, кроме вопросов принципиальных и общецерковных, проведение в
жизнь которых допустимо лишь с Нашего благословения", причем и такие полномочия
поручались лишь "временно, до выяснения Нашего дела".
Ясно, что после такой резолюции полномочия предыдущего заместителя — митр.
Сергия (и без того ограниченные, как видно из пояснений митр. Петра, относящихся
к любому заместительству) теряли какое бы то ни было основание.
Митр. Сергий, однако, не подчинился резолюции на том основании, что григориане
добыли ее обманным путем, скрыв от митр. Петра, что другие (кроме арх. Григория)
назначенные им члены коллегии фактически приступить к управлению не могут,
а также на том, что митр. Петр не имеет права подменять единоличное управление
коллегиальным...
Если митр. Сергий прав, обвиняя григориан в получении резолюции обманным
путем, то его соображения насчет "коллегиальности" менее убедительны. Единоличное
управление митр. Петр не отменил, но оставил за собой, по поводу же структуры
"временного заместительства" при живом первоиерархе никаких соборных определений
не было, т. к. эта форма управления вообще не предусматривалась. Митр. Сергий,
однако, начинает уже развивать идею, что заместительство подразумевает передачу
всей полноты "фактической" власти (ибо, действительно, где тот принцип, по
которому можно "раздробить" первосвятительскую власть на части, а церковные дела
разделить на "существенные" и "несущественные"). В этом случае действительно становится
оправданным обвинение митр. Сергия против митр. Петра о замене "единоличного"
возглавления "коллегиальным". Однако ложна сама идея митр. Сергия, подменяющая
вопрос об онтологии первосвятительской власти, о ее происхождении
(соборное избрание) — вопросом о ее внешнем образе ("единоличная" или "коллегиальная").
Тем самым образ власти отрывался от ее сущности, становился лишь формальным принципом.
Мы здесь не будем рассматривать сложный ход борьбы митр. Сергия с григорианским
ВВЦС. Мы полагаем, что в этой борьбе как ВВЦС, так и митр. Сергий намного превысили
свои полномочия...
Митр. Сергию удалось практически нейтрализовать влияние ВВЦС на русский
епископат и сильно укрепить на этом деле свой личный авторитет. Можно было бы
только приветствовать этот успех, если бы митр. Сергий добился победы исключительно
путем разъяснений ошибок митр. Петра и незаконности притязаний григориан, однако
он сам при этом начал вводить в церковную жизнь принципы, имевшие гибельные последствия.
Эти принципы сводились к следующему:
1. Применение канонического понятия "первый епископ" к иерарху, так или
иначе сосредоточившему в своих руках фактическое управление церковными делами
(например, по "преемству" власти);
2. Усвоение этому иерарху права на перемещение и запрещение архиереев.
К сожалению, многие русские епископы, видя неправоту григориан, одобрили действия
митр. Сергия, единолично наложившего запрещение на членов ВВЦС, не понимая, что
такими действиями, с одной стороны, подрывался принцип первосвятительства и, с
другой стороны, восстанавливалась порочная практика синодской эпохи, когда на
епископа смотрели как на чиновника, находящегося в полной власти синодального
начальства.
Ярким примером такой порочной практики было взволновавшее всю Россию увольнение
в 1912 г. на покой епископа Гермогена, обвинившего Синод в раболепстве перед
обер-прокурором, а через последнего — перед Распутиным, и в некоторых канонических
ошибках, допущенных, по его мнению, Синодом, и затем отказавшегося подчиниться
распоряжению Синода о выезде из Петербурга в свою епархию. Синодальная
идеология, была весьма прямолинейно выражена в интерпретации этих событий
официальным церковным органом:
"Отказ от повиновения противоречит самому существу церковной правительственной
иерархии. Епархиальный епископ несомненно занимает известную степень в ряду
правящих органов, из коих одни стоят выше, а другие ниже его. К высшим он
обязан и почтением и повиновением, а низшие, в свою очередь, — ему обязаны
тем же... Проявление произвола в этой области граничит с обструкцией и анархией,
а потому решительно не может найти извинения... В порядке управления, по общему
правилу, следовательно, принципиально неповиновение совершенно немыслимо, и начальнику
ничего не остается делать, как лишить непокорного вверенной ему должности
и, следовательно, отчислить от занимаемого места. Здесь не может быть выбора:
или слушайся, или уходи". ("Прибавление к Церк. Вед.", 1912, 1, § 8, стр. 322-323).
Именно эта идеология, уподоблявшая Церковь бюрократическому ведомству
или армейскому подразделению, была подхвачена митр. Сергием [Архиеп. Финляндский
и Выборгский (Страгородский) с 6 мая 1911 г. состоял членом Св. Синода ("Церк.
Вед.", 1911, № 19-20, стр. 104)] и одобрена значительной частью русского
епископата, далеко еще не свободного от синодальных традиций.
Между тем, Собор 1917-18 гг. предпринял важнейшие шаги к восстановлению достоинства
епископа. Пусть не все из этих постановлений осуществились на практике, но общее
направление, принятое Собором, должно было неуклонно соблюдаться.
Вспомним, что, согласно определению Собора, только "в исключительных и чрезвычайных
случаях, ради блага церковного, допускается назначение и перемещение архиереев
высшей церковной властью".
При нормальном же порядке вещей "архиерей пребывает на кафедре пожизненно
и оставляет ее только по церковному суду или по постановлению высшей церковной
власти в случаях, указанных выше" (т. е. чрезвычайных — Л. Р.).
Если так оговариваются права патриаршей власти вместе со Св. Синодом и
Высшим Церковным Советом по отношению к епархиальному архиерею, то как мог дерзнуть
временный заместитель, с ограниченными полномочиями, единолично распоряжаться
судьбами архиереев?!
Вместо восстановления достоинства епископа, начатого Собором и с такой
силой подтвержденного в Патриаршем Указе 1920 года, митрополит Сергий начал
восстанавливать синодскую систему бюрократической централизации, разрушающую
основу церковности, которая выражена в словах: где Епископ — там Церковь!
В русском епископате тогда еще не созрело представление о том, что из
всех вопросов "принципиальных и общецерковных" самым принципиальным и наиболее
важным для судеб Церкви является вопрос о перемещении, запрещении и смене
епископов, ибо тот, за кем признается такое право, получает возможность определять
по своему усмотрению состав иерархии и тем самым — все направление церковной
жизни.
Та легкость, с которой епископ соглашается с правом "временных заместителей"
накладывать прещения, привела к тому, что митр. Сергий смог в дальнейшем
сделать церковно-административное насилие над епископатом основным оружием
для утверждения своей власти и изменения состава иерархии Русской Церкви.
Это оружие, испробованное митр. Сергием на григорианах, где он был прав в своих
обвинениях по существу, он применил вскоре против митр. Агафангела, в ситуации,
когда он занимал уже позицию по существу ложную.
5/18 апреля 1926 года, отбывший срок ссылки митр. Агафангел обратился из Перми
с сообщением о вступлении в исполнение обязанностей Патриаршего Местоблюстителя,
на основании "постановления Собора, установившего порядок патриаршего управления
Русской Церкви", послания Патриарха Тихона от 2/15 июля 1923 года, разъяснявшего
назначение митр. Агафангела в 1922 г. ссылкой на это постановление, и, наконец,
распоряжения Патриарха от 25 дек./7 янв. 1925 г.
Получив от митр. Агафангела письмо о вступлении его в должность Патриаршего
Местоблюстителя с распоряжением о возношении его имени за богослужением,
митр. Сергий ответил письмом, показывающим его осведомленность в сути чрезвычайного
соборного постановления.
"Прежде всего, — писал митр. Сергий, — Собор 1917-18 гг. сделал Св. Патриарху
поручение, в изъятие из правил, единолично назначить себе преемников или
заместителей на случай экстренных обстоятельств. Имена же этих заместителей
Патриарх должен был, кроме их, не объявлять, а только сообщить Собору в общих
чертах, что поручение исполнено... В силу именно такого чрезвычайного поручения
Св. Патриарх и мог назначить Вас своим заместителем грамотой от 20.4/3.5 1922
г. единолично. О Вас и говорит Святейший в его послании от 2/15 июля 1923 года".
Попутно разбив ссылку митр. Агафангела на старшинство по хиротонии, которой
митр. Агафангел думал, по-видимому, придать больше убедительности своей позиции,
митр. Сергий, далее, возражает по существу.
Указав, что власть уже принял митрополит Петр, митр. Сергий отмечает, что "в
распоряжении Святейшего нет ни слова о том, чтобы он принял власть лишь временно,
до возвращения старейших кандидатов. Он принял власть законным путем и, следовательно,
может быть ее лишен только на законном основании, т. е. или в случае добровольного
отказа, или по суду архиереев".
Если соображение митр. Сергия о необходимости добровольного отказа Местоблюстителя,
уже принявшего власть, можно признать справедливым, то последнее добавление "или
по суду архиереев" требует самого пристального внимания.
Поскольку чрезвычайный Патриарший Местоблюститель является в полном смысле
слова первоиерархом, то, очевидно, к нему применима та же процедура привлечения
к суду, которая установлена для Патриарха. Об этой процедуре соборное определение
от 8/21 декабря 1917 года гласит:
"В случае нарушения Патриархом прав или обязанностей его служения, вопрос
о признании в его действиях наличности поводов, могущих повлечь за собой его ответственность,
разрешается соединенным присутствием Священного Синода и Высшего Церковного
Совета. Самое же предание суду и суд над ним совершается Всероссийским Собором
епископов с приглашением по возможности других Патриархов и предстоятелей
автокефальных Церквей, причем как для предания суду, так и для обвинительного
приговора требуется не менее 2/3 наличных голосов".
Таковы условия, необходимые для предания суду первоиерарха. Очевидно, они в
общих чертах распространяются и на Патриаршего Местоблюстителя, каким был
митр. Петр. Между тем, митр. Сергий не случайно оговаривается о возможности
предания митр. Петра суду архиереев, т. к. он в дальнейшем, как мы увидим,
еще раз повторяет эту угрозу, оказавшись в безвыходной ситуации. При этом
заметим, что полная неопределенность понятия "суд архиереев" позволяет митр.
Сергию понимать под Собором архиереев любую кучку своих сторонников.
Мы видим, таким образом, что дух насилия сопровождает митр. Сергия с первых
же шагов его самостоятельной деятельности.
После обмена письмами и личных переговоров, 10/23 мая, митр. Сергий направляет
митр. Агафангелу письмо с угрозой отстранить его от управления Ярославской епархией,
если он не восстановит возношение по епархии имени митр. Петра.
11/24 мая митр. Агафангел отвечает телеграммой: "Продолжайте управлять Церковью.
Я воздержусь от всяких выступлений, распоряжение о поминовении митрополита
Петра (Полянского) сделаю, так как предполагаю ради мира Церковного отказаться
от местоблюстительства".
В тот же день, не дожидаясь ответа митр. Агафангела, митр. Сергий предает его
суду архиереев, находящихся в Москве. И епископы снова поддерживают эти антиканонические
насильственные действия митр. Сергия, т. к. встревожены контактами митр.
Агафангела с уполномоченным В. А. Тучковым.
Указывая в письме архиереям от 11/24 мая на свое требование, чтобы митр. Агафангел
распорядился по Ярославской епархии возобновить возношение имени митр. Петра,
митр. Сергий пишет: "В случае неподчинения, я тем же письмом устраняю его от управления
Ярославской епархией... Если же подсудимый окажется непреклонным, я просил бы
решить, достаточно ли одного устранения от управления епархией, или, ввиду тяжести
нарушения канонов и размеров произведенного соблазна, наложить на митр. Агафангела
(Преображенского) запрещение в священнослужении впредь до решения его дела собором
Архиереев".
Помимо того, что митр. Сергий безусловно не имел права отстранять митр. Агафангела
от кафедры или предавать его суду епископов, его действия очевидно несправедливы,
если не сказать жестоки, ибо совершенно ясно, что митр. Агафангел действовал для
блага Церкви; если ошибался, то ошибался искренне и свои ошибки умел признавать.
Вскоре произошел эпизод, позволивший проверить уже искренность самого митр.
Сергия, который в письме 10/23 писал митр. Агафангелу: "Мы оба одинаково заинтересованы
в том, чтобы осталось незыблемым каноническое основание нашего первого епископа,
потому что на законности этой власти заждется всё наше церковное благосостояние..."
18/31 мая митр. Агафангел получил письмо митр. Петра из тюрьмы о том, что он,
митр. Петр, узнал о вступлении митр. Агафангела в отправление обязанностей Местоблюстителя
и приветствует его по этому поводу, отказываясь в его пользу от своих прав, о
чем митр. Агафангел немедленно известил митр. Сергия.
Итак, права митр. Агафангела получили незыблемое основание, и в интересах "церковного
благосостояния" митр. Сергий должен был сразу же прекратить свою борьбу против
нового Патриаршего Местоблюстителя.
Митр. Сергий, однако, не отвечает на письма митр. Агафангела, а вместо этого,
28 мая/10 июня 1926 г., обращается с заявлением в НКВД с просьбой о легализации
возглавляемого им церковного управления и с проектом обращения к всероссийской
пастве (отвергнутым НКВД).
Через три дня после этой попытки обрести "незыблемое каноническое основание"
митр. Сергий накладывает резолюцию на определении 24 епископов, одобривших его
действия против митр. Агафангела, о том, что воздерживается пока от запрещения
митр. Агафангела в священнослужении, поскольку "его выступление находит для себя
некоторое извинение в получении им письма митр. Петра (Полянского)", и
с предложением дать митр. Агафангелу недельный срок для отказа от его притязаний.
Так относился к законному первоиерарху митр. Сергий, не имевший в тот
момент уже решительно никакого отношения к церковному управлению, ибо сам митр.
Петр не был в это время Местоблюстителем.
Но тут вступают в действие оба "экклезиологических принципа" митр. Сергия:
первый епископ — тот, кто "фактически управляет", и — насилие решает всё.
31 мая/13 июня митр. Сергий пишет письмо митр. Агафангелу (это уже 5-ое
письмо!) с прямым выражением отказа подчиниться митр. Петру, поскольку митр. Петр,
"передавший мне хотя и временно, но полностью права и обязанности Местоблюстителя
и сам лишенный возможности быть надлежаще осведомленным о состоянии церковных
дел, не может уже ни нести ответственности за течение последних, ни тем более
вмешиваться в управление ими", а также о том, что митр. Агафангел ранее уже предан
архиерейскому суду (вспомним Правила о предании суду Патриарха, которому в этот
момент равен по своему положению митр. Агафангел!) за совершенное им антиканоническое
деяние, приветствуя которое митр. Петр "сам становится соучастником его и
тоже подлежит наказанию". Проступок же митр. Агафангела митр. Сергий формулирует
так: "Вы объявили себя Местоблюстителем при живом законном Местоблюстителе, т.
е. совершили деяние, влекущее за собой даже лишение сана..."
Ирония судьбы заключалась в том, что все эти "решительные" действия митр.
Сергия были уже абсолютно излишними: еще 26 мая/8 июня, т. е. за два дня
до обращения митр. Сергия в НКВД, митр. Агафангел сообщил властям о своем отказе
от занятия должности Местоблюстителя, 30 мая/12 июня он сообщает митр. Петру о
своем отказе ввиду "преклонного возраста и расстроенного здоровья", и лишь 4/17
июня он уведомляет об этом митр. Сергия, начиная свою телеграмму обращением "Милостивый
Архипастырь и Отец..." Трудно выяснить все мотивы, руководившие митр.
Агафангелом в его отказе от уже воспринятых прав первоиерарха, но, по-видимому,
главным из них было стремление избежать церковной смуты, ставшей неизбежной вследствие
позиции митр. Сергия.
В поддержке борьбы митр. Сергия против митр. Агафангела значительной частью
русского епископата снова выразился печальный факт: отсутствие ясного экклезиологического
сознания у русских архиереев и преобладание мотивов политических над каноническими.
Политическая ориентация митр. Сергия в тот период совпадала с позицией митр.
Петра у подавляющего большинства православного епископата. Проект послания
к пастве, составленный митр. Сергием в июне 1926 г., выдержан в достойном тоне,
с четким утверждением гражданской лояльности, аполитичности и духовного размежевания
Церкви с государством (контрастом звучат лишь некоторые выражения в заключительной
фразе проекта, где говорится о "гражданском долге" "перед приютившим нас (! —
Л.Р.) и давшим нам право легального существования Советским Союзом"). Ознакомив
епископов со своим проектом, митр. Сергий одновременно распространял версию о
сговоре митр. Агафангела с НКВД. Митр. Сергий казался мудрым и твердым выразителем
воли митр. Петра, и епископы предпочли встать на сторону митр. Сергия, не дав
себе труда вникнуть в антиканоничность его претензий на возглавление Церкви.
Здесь начала развиваться ошибка, для углубления которой много сделал сам
митр. Сергий: в развернувшейся духовной битве, которая лишь на поверхности казалась
политической, — возлагать надежды не столько на Божественную помощь, сколько на
человеческий ум, на личные качества возглавителя Церкви.
Церковь неодолима "вратами адовыми" лишь до тех пор, пока она стоит на "камне",
на таком Петровом служении, в котором действует благодать и проявляется могущество
Самого Бога Вседержителя. И если не было возможности сохранить первосвятительское
возглавление Церкви, то таким "камнем" должен был стать каждый епископ, в соответствии
с Указом 1920г.
Но произошло худшее: в лице митр. Сергия начал определяться антиканонический,
безблагодатный, фальшивый церковный центр. И те, кто возлагал свои надежды
на личные качества, мудрость и духовную твердость митр. Сергия, уже через год
получили жестокий урок...
Осенью 1926 г. митр. Сергий был арестован.
Поводом для этого послужила попытка русских епископов осуществить избрание
Патриарха путем конспиративного сбора подписей. Это была затея канонически
сомнительная (ибо Собор, как живое и личностное единение в Св. Духе, не может
быть заменен никаким "сбором подписей"), а политически — чрезвычайно опасная,
если не сказать — провокационная. Сейчас трудно установить, кто именно был
инициатором этой затеи: по одним сведениям, это был сам митр. Сергий, по другим
— епископы во главе с архиеп. Иларионом Троицким. Во всяком случае митр.
Сергий (вместе с еп. Павлином /Крошечкиным/) возглавил практическое осуществление
этого проекта. Большинство епископов высказались за кандидатуру митр. Кирилла,
которому осенью 1926 г. истекал срок ссылки. Было собрано уже 72 подписи в его
пользу, когда начались массовые аресты епископов по делу "контрреволюционной
группы, возглавляемой митр. Сергием". По сведениям современников, в этот период
были сосланы не менее 40 епископов. Митрополит Кирилл получил дополнительный
срок ссылки.
Согласно распоряжению митр. Петра от 23.11/6.12 1925 г., после ареста митр.
Сергия временным заместителем Местоблюстителя стал митр. Иосиф (Петровых),
незадолго перед этим назначенный митр. Сергием, по настойчивым просьбам
верующих, на Ленинградскую кафедру.
Понимая, что и ему недолго придется оставаться на свободе, митр. Иосиф сразу
же составляет распоряжение об управлении Церковью на случай своего ареста. Документ
этот показывает, до какой степени развилась ложная идея заместительства, согласно
которой для получения всей полноты первосвятительской власти достаточно иметь
предыдущего "фактического управляющего". Распоряжение митр. Иосифа оставляет
впечатление, будто речь идет не о Церкви, но об армии, в которой любыми средствами
должно сохраняться единоначалие, для чего устанавливается детально разработанная
система передачи власти в случае выбывания или возвращения в строй определенных
лиц, в строго определенном порядке старшинства.
Митр. Иосиф в этот период совершенно не отдает себе отчета в том, что устанавливая
новую систему преемственности Высшего Церковного Управления, он (впрочем,
вслед за митр. Петром) покушается на такое действие, которое не дерзал совершать
даже сам Святейший Патриарх, строго и безупречно выполнявший соборное постановление,
руководствуясь не только тактическими соображениями минуты, но прежде всего
заботой об исполнении церковной правды.
Митр. Иосиф указывает четырех иерархов, которые при строго определенных условиях
могут заменить митр. Петра на посту Местоблюстителя, и шестерых иерархов, которые
могут в определенном порядке занимать пост Заместителя Местоблюстителя. Более
того, если "будет исчерпан ряд поименованных Местоблюстителей — все права
и обязанности Патр. Местоблюстителя, вместе со званием такового, канонически должны
быть усвоены наличному Заместителю".
Непосредственно же митр. Иосиф "преемственно" призывал "к канонически
неоспоримому продолжению наших полномочий" арх. Корнилия (Соболева), арх.
Фаддея (Успенского) и арх. Серафима (Самойловича).
И лишь "в том критическом положении, если бы оказалось совершенно невозможным
дальнейшее управление Церковью ни Местоблюстителями, ни их Заместителями, таковое
управление в отдельности, в пределах возможности и законных прав и велений чувства
долга, возлагается на архипастырскую совесть ближайших иерархов каждой в отдельности
епархии", причем оговаривается необходимость уклонения от каких бы то ни было
компромиссов с обновленцами.
В этом документе проявились все слабые стороны экклезиологического сознания
Русской Церкви: непонимание природы первосвятительской власти, неспособность
епископов к самостоятельному управлению своей "местной Церковью", общая привычка
к бюрократической централизации. Особенно трагично, что ошибки эти разделяет
и распространяет такой безупречный, нравственно твердый и пользующийся народным
доверием иерарх, как митр. Иосиф. Мы знаем, однако, что в дальнейшем митр. Иосиф,
который действительно искал церковной правды, все эти ошибки исправил и словом
и действием, тогда как митр. Сергий на этих дефектах церковного сознания построил
все свое дело.
При такой чехарде заместителей вполне понятной становится реакция, например,
архиепископа Томского Димитрия (Беликова), который в конце 1926 г. созвал
епархиальный съезд и объявил Томскую епархию автокефальной, т. е. не
подчиняющейся никому из временных управителей Церкви. Казалось бы, такие
действия можно было только приветствовать, предоставив архиереям исполнять Указ
1920 года, и лишь тем, кто не считал себя и свою паству к этому готовыми, оставить
возможность добровольно подчиняться наличному заместителю, как духовно-нравственному
авторитету.
Но арх. Серафим Угличский, сменивший митр. Иосифа, без колебаний пошел проторенным
путем и запретил арх. Димитрия в священнослужении. (Отметим, что арх. Димитрий,
не подчинившись запрещению, не долго устоял на своей позиции: через два года он
примкнул к ВВЦС). Тот же архиеп. Серафим в беседе с Тучковым сказал, что ничего
не может сказать об условиях "легализации", так как не сознает у себя права решать
принципиальные вопросы в отсутствие старших иерархов. Между тем, запретив
арх. Димитрия за поступок вполне правильный и в духе Патриаршего Указа, арх. Серафим
мимоходом решает вопрос гораздо более принципиальный, чем любая "декларация"
или "легализация": вопрос о положении и правах епископа в Православной Церкви.
Запрещение епархиального архиерея — событие, по духу соборных установлений, чрезвычайное
и исключительное — не колеблясь, совершает очередной временный управитель, отчетливо
сознающий ограниченность своих полномочий!
Здесь скрывается корень грядущих бедствий, которые не замедлили наступить...
7/20 марта 1927 г., когда судебные репрессии против епископата все возрастали,
митр. Сергий был неожиданно освобожден, через месяц был освобожден еп. Павлин
(Крошечкин), вместе с которым митр. Сергий собирал подписи об избрании митр. Кирилла,
затем митр. Сергий получил право жить в Москве, хотя даже до ареста он таким правом
не пользовался.
5/18 мая митр. Сергий собирает несколько епископов, которые образуют из себя
Синод "при Заместителе Патриаршего Местоблюстителя". Состав Синода еще более
увеличил тревогу среди епископата. В него вошли: митр. Серафим (Александров),
которого все подозревали в связях с ГПУ, арх. Сильвестр (Братановский) и
арх. Алексий (Симанский) — бывшие обновленцы, арх. Филипп (Гумилевский), переходивший
в секту беглопоповцев. Приглашен был также митр. Арсений Новгородский, проживавший
в ссылке в Ташкенте, однако ответа он не прислал и в работах Синода не участвовал.
(Н. Ф. Фиолетова, вдова известного профессора Фиолетова, свидетельствует, что
митр. Арсений был настроен отрицательно к действиям митр. Сергия и лишь позже
примирился с ним, получив от него затем назначение на Ташкентскую кафедру).
Получив в НКВД справку о регистрации, (о "неусмотрении" "препятствий к
деятельности"), митр. Сергий начинает страшное и непоправимое дело — целенаправленное
изменение состава иерархии Русской Церкви. Прежние единичные опыты, распоряжения
судьбами епископов, столь необдуманно одобренные многими архиереями, теперь
повторились в массовом масштабе. Ссыльные епископы увольнялись на покой,
возвратившиеся из ссылки и "неблагонадежные" епископы переводились на дальние
окраины, начались хиротонии и назначения бывших обновленцев и лиц, близких к митр.
Сергию.
Наконец, 16/29 июля 1927 г. появилась знаменитая "Декларация" митр. Сергия,
в которой православных больно задели слова, свидетельствовавшие о переходе
с позиции аполитичности на позицию внутренней духовной солидарности с властью.
Пришло время отрезвления и раскаяния для русских епископов за те времена, когда
они смотрели сквозь пальцы на канонические злоупотребления митр. Сергия ради
чистоты его нравственно-политической позиции. Позиция изменилась, злоупотребления
приняли катастрофические и непоправимые масштабы.
С созданием Синода, с изменением гражданской позиции Церкви, с присвоением
права изменять состав иерархии — давно намечавшаяся опасность создания фальшивого
церковного центра во главе с митр. Сергием стала совершившимся фактом. Этот безблагодатный,
лишенный первосвятительской харизмы, бюрократический центр стал проводником антицерковных
влияний, орудием разрушения и растления Церкви.
Но совершавшаяся на глазах духовно-нравственная катастрофа Русской Церкви одновременно
стала мощным стимулом к ее духовному возрождению и продолжению той творческой
работы, которая была начата Поместным Собором 1917-18 гг. и Святейшим Патриархом
Тихоном с его верными собратьями и детьми.
В мае 1927 г. появляется Послание Соловецких епископов, в котором твердо
провозглашаются принципы лояльности и аполитичности Церкви, полная невозможность
вовлечения Церкви в русло государственной политики (см. полный текст в Приложении
I).
"При... глубоком расхождении в самых основах миросозерцания, — гласило
Послание, — между Церковью и государством не может быть никакого внутреннего сближения
или примирения, как невозможно примирение между положением и отрицанием,
между да и нет, потому что душою Церкви, условием ее бытия и смыслом её существования
является то самое, что категорически отрицает коммунизм".
Отдавая себе ясный отчет в том, что Высшее Церковное Управление и вся
централизованная структура церковной организации без труда могут быть разрушены
государством, если оно будет в этом заинтересовано, — соловецкие узники провозглашают
принцип, еще никогда не звучавший из уст православных епископов. Здесь, в узах
и темнице, начала возрождаться в сознании русских епископов идея внутренней
свободы Православной Церкви:
"Если предложения Церкви будут признаны приемлемыми, Она возрадуется о
правде тех, от кого это будет зависеть. Если Ее ходатайство будет отклонено, Она
готова на материальные лишения, которым подвергается, встретит это спокойно,
памятуя, что не в целости внешней организации заключается Её сила, а в единении
веры и любви преданных Ей чад Её, наипаче же возлагает свое упование на непреоборимую
мощь Её Божественного Основателя и на Его обетование о неодолимости Его Создания".
(Подч. нами — Л. Р.).
Напрасны будут попытки усмотреть в этих освобождающих словах новый протестантизм
или умаление Соборных принципов патриаршества. Ибо само патриаршество — через
которое Господь управляет Церковью — есть одно из выражений этого упования Церкви
на "непреоборимую мощь Её Божественного Основателя и на Его обетование о неодолимости
Его Создания". Патриаршество есть не "внешняя организация", но благодатное увенчание
церковной Жизни, сутью которой изначально было и остается свободное "единение
веры и любви"...
Вот как описывает события этого периода один из деятелей церковной оппозиции
в своем письме, датированном 1962 годом:
"...Придя к власти, большевики сразу же объявили войну Церкви. Это было, пожалуй,
единственным честным актом во всей их политической деятельности, ибо никакое соглашение
между этими двумя станами совершенно немыслимо вследствие тех противоречий,
которые их разделяют (кое общение Христово с Велиаром?), а о терпимости
со стороны большевиков не может быть и речи. Но самым объявлением войны и ограничилась
их честность. Ибо мотивы они выставляли ложные. Они сразу стали обвинять Церковь
в контрреволюции. Это была явная неправда, ибо со времени утверждения большевиков
на всей территории бывшей России и прекращения гражданской войны, т. е. с того
времени, когда всем стало ясно, кому принадлежит государственная власть, большевики
не могли указать ни одного факта (подчеркнуто автором письма), который
бы подходил под это понятие — понятие политической борьбы, заговора с целью уничтожения
противника. Но они стали преследовать христиан именно под этим фальшивым
предлогом. И когда пришла моя очередь, я на одном из последних своих допросов
заявил своему следователю: "да, я контрреволюционер, я не отрицаю этого.
Там, где вы говорите "да", я говорю "нет", где вы говорите "белое", я говорю "черное",
где вы хвалите, я резко порицаю — но вы не имеете никакого права меня за это преследовать,
раз вы объявили свободу религии. Следовательно, мои религиозные убеждения
по вашим собственным законам не являются преступлением; обвинить же меня в политической
борьбе с вами, в деяниях, имеющих целью вызвать ваше уничтожение, вы не сможете
никак". И несмотря на то, что он таки действительно не смог предъявить мне обвинения
ни в одном контрреволюционном деянии, я был "осужден" без всякого суда на 10 лет.
Вначале большевики были довольно наивны: им казалось, что главная сила
Церкви заключается в ее материальной мощи и что поэтому надо ослабить или
уничтожить эту мощь. Под предлогом помощи голодающим было произведено так
называемое изъятие церковных ценностей, из которых ни одной копейки голодающим
не попало, а весь металл был употреблен не на покупку продовольствия, а на
чеканку монеты, чтобы поддержать фантастически обесцененный советский рубль.
Но вопреки ожиданиям, Церковь продолжала стоять, и даже свет Её стал намного
чище и ярче. Освобождение от чуждой ей обязанности защищать и поддерживать
далеко не идеальный с ее точки зрения, а потому преходящий государственно-общественный
строй, Русская Церковь перешла, наконец, к осуществлению вечной своей задачи —
благодатного обновления и возрождения человеческих душ. Настало несколько
лет, о которых все, пережившие их в ограде Церкви, могут вспомнить лишь с
чувством великой духовной радости и горячего благодарения Богу, сподобившему их
испытать то, что они испытали. Были исповедники, были мученики, были преследования,
уничтожения и издевательства, но это не умалило радости, ибо всё это переносилось
не во имя достижения каких-нибудь земных целей, а только во имя Христово
— только во имя Его. Церковь, абсолютно беззащитная, ощущала себя и правой
и непобедимой. Воочию, самою жизнью была доказана правота мысли св.
Иоанна Златоустого о том, что как с Господом Иисусом Христом и Его учениками враги
ничего не могли сделать, пока среди них не нашелся предатель, так и Церкви
не страшны никакие гонения со стороны внешних, пока среди пастырей ее не найдутся
предатели. И, увы, такие предатели нашлись. Сов. власти удалось найти нескольких
иерархов, которые не погнушались выступить один за другим в роли Иуды Искариотского.
Сначала это были живоцерковцы, обновленцы, потом григорианцы, лубенцы и многие
другие. Их попытки передать кормило канонического управления Церкви в руки ее
заклятых врагов и тем исказить или даже совсем парализовать её влияние на
духовную жизнь страны оказывались бесплодными, пока заместителем патриаршего
местоблюстителя, после арестов целого ряда архиереев, занимавших эту должность,
не оказался митр. Сергий. Этот даровитый иерарх, делавший быструю карьеру при
самодержавии и потом оказавшийся членом Синода после того, когда обер-прокурор
Временного Правительства, Львов, разогнал старый Синод, перешедший в "Живую
Церковь" сразу после её образования и всячески ее рекламировавший, но сейчас же
покаявшийся публично на коленях перед Патриархом Тихоном и отрекшийся от
неё, увидев, что она провалилась, очевидно был беспринципным карьеристом. Но многие
его ученики, ставшие епископами, не всматривались в его сомнительные моральные
качества, а преклонялись перед его блестящим богословским авторитетом. И этот
авторитет помог ему осуществить то страшное дело, на которое сов. власть давно
уже толкала церковных деятелей.
Большевики выдумали вопрос о так называемой "легализации" Церкви и приставили
к ним как к возглавлявшим ее иерархам, так и к рядовым епископам. Давление было
усиленное. В конце концов большинство епископов было вывезено со своих кафедр
и сосредоточено то в Москве, то в Харькове (украинские епископы). Они находились
"на свободе", т. е. жили на частных квартирах, но им всячески затрудняли управление
епархиями и часто вызывали в тогдашнее НКВД. Там от них требовали провести пресловутую
"легализацию", выставляя условиями её оглашение Церковью "деклараций" о признании
справедливости революции и ее методов, об осуждении и экскоммуникации всех
уехавших за границу иерархов, о своей "лояльности" по отношению к сов. власти
и ее деяниям и т. д. Взамен давалось обещание не трогать Церковь. Иерархи обыкновенно
отвечали, что по законам СССР Церковь уже легализована, ибо конституцией всем
предоставлена свобода совести, и что поэтому никаких дополнительных обязательств
с неё требовать не полагается! В многочисленных списках среди верующих ходила
"декларация соловецких (заключенных на Соловках) епископов", которые заявляли,
что уступки должна делать не Церковь, а сов. власть: она должна остановить разрушение
храмов и монастырей, возвратить отнятые святыни — чудотворные иконы, мощи
и проч., отменить запрещение преподавания учащимся Закона Божьего, прекратить
вмешательство в дела церковного управления (ведь Церковь отделена от государства!),
не мешать созыву в назначенные сроки как всероссийских соборов, так и местных
епархиальных съездов и т. д. Эта декларация была выражением общего церковного
сознания и одобрялась всеми, сверху донизу. Но НКВД все усиливало давление.
Не находя желающих среди влиятельных епископов, оно перенесло давление на все
рядовое духовенство, создавая для него невозможные условия и этим побуждая требовать
от своих архипастырей скорейшего выпуска деклараций, проекты которых обыкновенно
прилагались при воплях иереев. Епископы старались успокоить малодушных, но
опасались выполнять их пожелания. В это время заместителем Местоблюстителя
оказался митрополит Сергий, и сразу стало известно, что он решил обнародовать
"декларацию". В церковных кругах возникло острое беспокойство, к митрополиту
Сергию направлялись делегации, выражавшие тревогу (всем было известно, какая
декларация требовалась и как она неприемлема для нас) и высказывавшие мнение,
что если уж нельзя от нее отбояриться, то что в ней должно быть сказано.
Митрополит Сергий всех успокаивал и уверял, что в его декларации будет всего
один пункт — о том, что православный христианин может быть таким же лояльным
советским гражданином, как и все прочие.
И вот, кажется, в мае 1927 г. (в июле — Л. Р.) его декларация была опубликована.
Вы ее, думается, читали и поэтому мне не нужно подробно излагать ее. Можно только
сказать, что в ней митр. Сергий выполнил не те обещания, какие он давал своим
братьям по вере, а те, какие от него требовали в НКВД. Настала великая смута.
С одной стороны, все чувствовали, что православно верующий христианин не
может согласиться ни с одним словом этой декларации, что она, если не формально,
то по существу, является отступнической, провозглашая принципы, несовместимые
с христианским сознанием и совестью. Но с другой стороны, именно это явное
попрание церковной правды раздирало души жгучим сомнением; возникала мысль:
не может быть, чтобы митр. Сергий решился на дело, которое представляется
нам таким недостойным не только святителя, но и простого христианина; вероятно,
это наш излишний ригоризм, наша гордыня такими мрачными красками рисует нам
трезвое и мудрое деяние м. Сергия, всеми почитаемого и высоко ценимого архиерея.
Решать было мучительно и трудно. В конце концов одна часть иерархов и простого
духовенства с великой душевной болью решила, что если уж говорить о декларациях,
то единственной достойной Церкви могла быть только декларация соловецкого
типа и что поэтому декларация митр. Сергия абсолютно неприемлема для них, что
она принесет страшные беды Православной Церкви, что те радужные перспективы, которые
сулил м. Сергий в случае принятия его декларации вплоть до открытия духовно-учебных
заведений и разрешения Церкви печатать свои издания, никогда не будут осуществлены.
А так как митр. Сергий в конце декларации предлагал всем несогласным "отойти",
пока не убедятся в правоте и успешности его курса, то они и "отошли", прекратив
общение с ним и со всеми, ему подчинившимися. При этом у отошедших и не возникал
вопрос о том, благодатны или безблагодатны пошедшие за митрополитом Сергием. Этого
вопроса они не ставили и не решали. Но острота церковной борьбы доводила многих
из числа церковных простецов до заявлений, что от последователей митр.
Сергия благодать отнята, что таинства их — не таинства и что посещение их храмов
оскверняет христианина и делает его отступником. Эти воззрения особенно распространялись
после того, как паства вскоре после обнародования декларации быстро стала лишаться
своих пастырей и архипастырей, уходивших в ссылку, тюрьмы и концлагеря. Но
возглавлявшие отход от митр. Сергия иерархи и близкое им духовенство учили только
тому, что в эту годину великой смуты и разделения следует посещать только те храмы,
где не читается декларация м. Сергия и где его не поминают, в знак того, что
они отвергают нечестивые деяния митр. Сергия и его сторонников. Этих сторонников
оказалось гораздо больше, чем отошедших. Тут действовал и великий авторитет
митр. Сергия, и малодушие — боязнь репрессий, и надежда, что их можно будет избежать,
пойдя по пути, на который звал митр. Сергий...". (Цитируемое письмо, известное
нам из перепечатки в Самиздате, по-видимому до сих пор не публиковалось.
Судя по тексту, автор является одним из духовно-авторитетных лиц катакомбной Церкви).
Приведенная оценка достаточно характерна.
Действия митр. Сергия заставили русских епископов, духовенство и весь церковный
народ задуматься прежде всего о том, как провести четкую границу между вопросами
политическими, связанными с отношением Церкви к государству, и вопросами каноническими,
связанными с сохранением правильного строя внутрицерковной жизни.
В послании трех епископов [имена их нам не известны. Судя по содержанию,
текст послания составлен под влиянием еп. Василия (Зеленцова). Возможно, он —
один из авторов] говорилось о том, что в те времена, когда Церковь была связана
с государством, она поневоле вовлекалась в политику, но после отделения Церкви
от государства у Церкви появилась возможность встать "в стороне от всякой
политики, делая только свое церковное дело и будучи совершенно свободной от всяких
влияний на ее внутренний уклад и порядки со стороны гражданской антирелигиозно
настроенной власти".
Однако митр. Сергий пытается вернуться к уже преодоленным традициям.
"Послание митр. Сергия и его Синода вновь толкает Церковь на путь союза с государством,
ибо самое послание есть уже политическое выступление, как и смотрят на него и
составители, и правительство".
"Бывает частная политика отдельных членов Церкви, — продолжали епископы, —
которую ведет лично от себя тот или иной член Церкви за своей личной ответственностью.
Это еще не есть церковная политика, хотя бы так занимался политикой и сам Патриарх,
это только его личная политика. Когда же политику ведет та или другая Поместная
Церковь, как целостное религиозное учреждение, как организованное религиозное
общество, через свою церковную высшую власть, такая политика суть церковная
политика, т. е. политика всей этой Церкви, а не отдельных только ее членов.
Если Патриарх или другой член Церкви ведет свою личную политику, то за эту политику
перед Богом и перед людьми отвечает только он сам, а не вся Церковь; кроме того,
для других членов нет еще обязательности присоединиться к его политике. А за Церковную
политику отвечает перед Богом и людьми вся Церковь".
Епископы в своей позиции опирались на постановление Поместного Собора
от 2/15 августа 1918 года, которым была упразднена общеобязательная церковная
политика и предоставлено на волю каждого заниматься или нет церковной политикой,
но с обязательством, чтобы никто не занимался политикой от имени Церкви, а только
от своего имени, не переносил на Церковь ответственности за свою или чужую политическую
деятельность и не стремился вредить самой Церкви своей политической деятельностью.
В связи с этим авторы послания делали вывод, что митр. Сергий и его Синод проводят
частную, хотя и групповую политику и, вопреки постановлению Поместного Собора,
стремятся силой заставить следовать всех их политике, отлучая от Церкви тех,
кто этой политике не последует...
Соловецкие епископы в своем отзыве от 14/27 сент. 1927 г. согласились с заявлением
о лояльности, содержащимся в Декларации митр. Сергия, но в целом Декларацию
не одобрили, т. к. она дает повод думать о "полном сплетении Церкви и государства",
содержит неискреннее, не отвечающее достоинству Церкви выражение благодарности
правительству за внимание к духовным нуждам, возлагает на Церковь "всю вину в
прискорбных столкновениях между Церковью и государством".
Наиболее важным нам представляется возражение соловчан против церковных прещений
по политическим мотивам.
"Послание угрожает исключением из клира Московской Патриархии священнослужителям,
ушедшим с эмигрантами, за их политическую деятельность, т. е. налагает наказание
за политические выступления, что противоречит постановлению Всероссийского
Собора 1917-18 гг. от 3/16 августа 1918 года (здесь, очевидно, имеется в виду
то же постановление, которое "три епископа" датируют 2/15 авг. — Л. Р.), разъяснившему
всю каноническую недопустимость подобных кар и реабилитировавшему всех лиц,
лишенных сана за политические преступления в прошедшем (Арсений Мацеевич,
свящ. Григорий Петров)".
Не будет мира в Русской Церкви, пока этот Соборный принцип аполитичности Церкви
и личной свободы Её членов в отношении дел внецерковных не будет со всей
искренностью осуществлен во всех частях Русской Церкви, во всех аспектах
церковной жизни! Чего стоит любовь церковная, если она не может подняться выше
мирских и политических разномыслии!...
Можно было бы признать право на существование и такой политической позиции,
которую занял митр. Сергий и его сторонники, — ибо в условиях жестоких гонений
неизбежно проявляется и малодушие, и маловерие, твердых же ревнителей
можно было бы лишь призывать к братскому снисхождению, терпению, несению немощей
своих собратьев. Все это делалось и делается, но сохранить взаимную братскую
любовь, это реальное проявление церковного единства, можно было лишь при условии,
если бы митр. Сергий действовал в духе Соборных постановлений, в духе канонической
правды и церковной свободы. Без претензий на первосвятительскую власть, без насилия
над епископатом и над совестью верующих, пусть бы он опирался только на свой личный
авторитет и призвал к добровольному объединению вокруг себя тех, кто разделил
бы с ним взгляды, изложенные в Декларации! Основная трагедия Русской Церкви заключалась
не столько в духовном бессилии, политической беспринципности и гражданском
малодушии значительной части Ее иерархии и паствы, сколько в том, что эти
слабости и пороки навязывались всей Церкви насильственным путем, ценой отречения
от братской любви и церковной правды. Тот же грех, который разрушил Россию,
угрожал теперь духовно разрушить Русскую Церковь. Насилие это не могло быть оправдано
даже и в том случае, если бы митр. Сергий занял позицию канонически, политически
и граждански безупречную, — но как можно назвать поведение иерарха, который подкреплял
ссылки своих собратьев архиереев увольнениями с кафедр и предпосылал арестам —
"канонические" запрещения не признавших его программу епископов.
Один из духовных наследников митр. Сергия — архим. (теперь архиеп.) Иоанн (Снычев)
в 1965 г. по поводу описываемых событий заявлял:
"Христова Церковь на земле не может существовать иначе, как только в союзе
с государством. Бесправное положение не может продолжаться долго... Древняя
Церковь во времена мучеников тяготилась своим святым бесправием и всегда
стремилась к тому, чтобы выйти из своего нелегального положения... Митр. Сергий...
правильно оценил, что неразумно ввергать великое множество "малых сих" в
горнило искушений и что развитие нормальной жизни церковной может происходить
только в правовом союзе Церкви и Государства".
Оставим все эти утверждения на совести автора (в том числе звучащий злой насмешкой
термин "правовой союз" — в контексте нашей истории). Мы слишком хорошо знаем,
что с таким "аргументом", как страх, невозможно бороться с помощью исторических
и канонических доводов. Мы знаем, что, к сожалению, многие в Русской Церкви
думают так же, как арх. Иоанн, и, скорбя об этом, отнюдь не считаем, что это ставит
их вне Церкви.
Но мы также твердо знаем, что так думают не все в Русской Церкви, и
в 1927 году было еще немало епископов, которые думали не так, как митр. Сергий,
и не имел митр. Сергий морального и канонического права покушаться на их
право занимать другую позицию, покушаться на их церковное положение как
иерархов, дополняя насилие государственное — насилием духовным!
То же самое относится к аргументу "бюрократическому".
"Господь возложил на нас, — писал митр. Сергий в послании от 18/31 декабря
1927 г., — великое и чрезвычайно ответственное дело править кораблем нашей
Церкви в такое время, когда расстройство церковных дел дошло, казалось,
до последнего предела и церковный корабль почти не имел управления. Центр был
мало осведомлен о жизни епархий, а епархии часто лишь по слухам знали о центре.
Были епархии и даже приходы, которые, блуждая как ощупью, среди неосведомленности,
жили отдельной жизнью и часто не знали, за кем идти, чтобы сохранить православие.
Какая благоприятная почва для распространения всяких басен, намеренных обманов
и всяких пагубных заблуждений. Какое обширное поле для всякого самочиния..."
Великую боль вызывает состояние Церкви, когда у нее такие пастыри, епископы
и священники, которые без распоряжений из "центра" не знают, как "сохранить православие",
и так легко, оставшись без "начальства", становятся жертвами "басен", "обманов"
и "заблуждений". Как бы сильно ни преувеличивал митр. Сергий эту "беспомощность
пастырей", в его словах, безусловно, есть доля горькой правды. Об эту беспомощность
в значительной степени разбился великий патриарший замысел, выраженный
в Указе 7/20 ноября 1920 г., в ней — корень многих бед Русской Церкви.
Но, в какой-то мере понимая заботу митр. Сергия о немощных и "блуждающих" пастырях
и ни в какой мере не отрицая необходимости в ту эпоху разного рода церковных объединений
вокруг авторитетных иерархов в духе Указа 1920г., мы никак не можем согласиться
с тем, что митр. Сергий был единственным архиереем Русской Церкви, способным
стать центром такого объединения. Дальнейший опыт показал, что в Русской
Церкви нашлось достаточно много иерархов, которые без руководства митр. Сергия
и без пресловутой "легализации", добытой ценой нарушения нравственной и канонической
правды, смогли сохранить православие в своих епархиях не хуже, чем это делал митр.
Сергий!
И самые выдающиеся из этих иерархов не только осуществили замысел Патриарха,
но и доказали незаконность и экклезиологическую ничтожность, фиктивность
всех претензий митр. Сергия быть вершителем судеб Русской Церкви, доказали
безнравственность и недействительность всех его "прещений", "запрещений" и "увольнений".
И чем больше старался митр. Сергий узаконить и усугубить вековые недуги Русской
Церкви, тем значительнее и плодотворней становилось то пророческое дерзновение,
с которым лучшие Ее пастыри эти недуги исцеляли.
|
