Лев Регельсон
К оглавлению
См.: документы по истории Церкви;
хронологический указатель ХХ в.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Автор настоящей книги принадлежит к молодому поколению русской
интеллигенции. Он и его современники пришли к Православной Церкви путем сознательного
обращения ко Христу, хотя по воспитанию они принадлежат к советскому обществу,
из которого религия искореняется вот уже почти шестьдесят лет.
Весьма знаменателен тот факт, что эта первая — на русском языке
— попытка написать очерк истории Русской Православной Церкви в страшные годы гонений
20-х и 30-х годов появляется именно сейчас в России, хотя напечатать свой труд
на родине автор, конечно, не может. Религиозное возрождение в среде молодой интеллигенции
не может обойти вопросы: в какую Церковь она призвана обращаться? Какова природа
современного русского православия? Каково место Церкви в трагической истории революции
и её последствий? Справедливы ли обвинения антирелигиозной пропаганды в том, что
православное духовенство в своем неприятии марксизма всегда руководилось лишь
корыстными интересами и мечтой о политической реставрации монархии? Правда, никакая
"официальщина" и, тем более, официальная пропаганда особенным доверием не пользуется
среди современной интеллигенции, но вопрос о том, почему органы самой Церкви,
т. е. Московской Патриархии, подтверждают государственную версию событий, отрицают
наличие гонений на религию, хотя закрытие церквей, дискриминация верующих, колоссальные
налоги, облагающие и приходы, и духовенство, являются легко наблюдаемыми фактами
советской действительности, не может быть обойден. И поэтому: если официальная
версия о положении Церкви является ложной, не пришло ли время восстановить истину
и, особенно, возродить память и культ мучеников?
Но на все эти вопросы можно ответить, только восстановив исторические
факты последних десятилетий и сделав их доступными широкой общественности. Так
же, как без восстановления памяти об "Архипелаге" Россия не может возродить свою
совесть, так и Православие не может строить будущее без памяти о прошлом и, особенно,
без памяти о своих мучениках, на телах которых христиане первых веков совершали
Евхаристию и кровью которых Русская Церковь жива и сейчас. Попытка Льва Регельсона
собрать материалы о событиях и лицах, ответственных за жизнь Церкви в переходные
годы между Революцией и Второй мировой войной, есть не только исторический труд,
но и весьма своевременный манифест преданности всему честному, чистому и святому
в жизни Церкви.
Автор имел доступ к частным архивам и переписке, пользовался
воспоминаниями и неопубликованными рукописями (среди которых важное место занимает
шеститомный словарь русских епископов этого периода, составленный митрополитом
Куйбышевским Мануилом (Леме-шевским) до его кончины в 1969 г.). Это не значит,
конечно, что все выводы Льва Регельсона могут рассматриваться как окончательные.
Не подлежит сомнению, что огромное количество документов осталось ему недоступным.
В настоящий момент невозможно даже поставить вопроса о "нормальном" исследовании
новейшего периода истории Русской Церкви. Можно только мечтать о продолжении "подпольного",
личного собирания сведений, начатого автором. Только понемногу лица, обстоятельства,
падения, а также истинные Божьи чудеса будут становиться известными и общая историческая
картина начнет выясняться. Героический труд Льва Регельсона несомненно послужит
основой историографии Русской Церкви нового периода, но он требует продолжателей.
Среди материалов, не использованных автором, имеются и заграничные
издания. Л. Регельсон имел под рукой только некоторые из них : о "Новых мучениках"
прот. М. Польского, "Путь моей жизни" митрополита Евлогия и др. Но ему не были
доступны книги, напечатанные на немецком, английском и французском языках. Многие
из этих иностранных изданий имеют несомненную ценность для выяснения церковной
политики Патриарха Тихона и Местоблюстителя Сергия. Я имею в виду, например, книги
католического иеромонаха Хризостома (Кirchengeschichte Russlands der neuesten
Zeit, Freiburg 1968) [4]. William C. Fletcher (A study in survival. The Cherch
in Russia? 1927-1943/ London/ SPCK 1965), Harvey Fireside (Icon fnd Swastika:
The Russian Orthodox Church under Nazi and Soviet Control, cambridge, Mass. Harvard
University Press 1971), и многие другие. Хотя эти авторы и не имели в руках тех
источников, которыми пользовался Регельсон, и, конечно, не пользовались тем личным
(а потому незаменимым) опытом, который принадлежит современному участнику церковной
жизни в России, тем не менее и в их трудах есть факты и оценки, существенно дополняющие
материалы, собранные Регельсоном. Из важных русских заграничных изданий автору
неизвестны книги Т. В. Троицкого ("Что такое Живая Церковь?", Варшава, 1928) с
замечательной оценкой обновленчества как своеобразного бунта белого духовенства
против епископата, и воспоминания бывшего сотрудника Патриарха Тихона и митрополита
Сергия протопресвитера Василия Виноградова ("О некоторых важнейших моментах и
деятельности последнего периода жизни Свят. Патриарха Тихона", Мюнхен, 1959)[5].
Но если эти издания могут дополнить содержание книги Регельсона,
то эта последняя дает канву, в рамки которой входят отдельные события и материалы,
описываемые в других источниках, и сама содержит огромное количество неизвестных
до сих пор фактов и документов. Можно спорить в отдельных случаях с критериями
и "духовным стилем" автора при подборе фактов. Необходимо ли было, например, включать
известия о явлениях Божьей Матери в Фатиме в ряд "дат и документов" истории Русской
Церкви? Но не "духовный стиль" книги представляет её главный интерес, а общая
концепция автора, имеющая огромное значение не только для оценки событий внутри
России, но и для суждения о зарубежных русских церковных образованиях.
Следующие положения нам кажутся самыми важными для понимания
исторической концепции Регельсона:
1. Его история есть, преимущественно, история русского епископата
в послереволюционный период: в книге очень мало данных о жизни и взглядах
рядового духовенства и приходских общин и о том, как они относились к спорящим
между собой епископам, к различным течениям патриаршей Церкви и обновленчества.
Смысл того потрясающего факта, что именно народ сумел сохранить истинное
Православие, отвергнуть фальшь обновленческого раскола и "выдержать" натиск государственных
попыток уничтожить Церковь, остается задачей для будущих историков.
Мы не ставим автору в упрек его интерес к епископату. Будучи
православным историком, он понимает, что без епископата не может быть ни православия,
ни церкви, и справедливо считает, что история епископата должна послужить основой
русской церковной историографии нового периода. Но история русского епископата
20-х и 30-х годов предполагает центральность вопросов канонического порядка: епископат
сохраняет преемственность церковной жизни и церковного учения; он призван соблюдать
единство Церкви; он ответствен за Церковь в целом — за ее структуру, за
миссию, за жизнь каждой церковной общины. Советская власть стремилась упразднить
все эти структуры и шла на временный компромисс с Церковью только в ту меру, в
какую Церковь продолжала пользоваться народной поддержкой. Но одновременно власти
пытались использовать иерархическое устройство православной церкви, чтобы контролировать
ее "сверху" (т. е. как раз через епископат), разделить ее (пользуясь каноническими
и личными разногласиями между епископами) и, наконец, вызвать ее внутреннее разложение.
Основным вопросом для руководителей Церкви был следующий: пытаться
ли или не пытаться сохранить централизованную структуру Церкви во главе с патриаршим
управлением (хотя после смерти Патриарха Тихона в 1925 г. власти не допускали
избрания нового Патриарха)? Согласиться на упразднение патриаршего "центра" означало
передачу монополии "легализованной" церковности обновленческому "Синоду" (признанному
Восточными Патриархами!!!), который постепенно получил бы пользование всеми открытыми
церквами. Но сохранение патриаршего управления предполагало государственный контроль.
Странная альтернатива стояла перед совестью Местоблюстителя Сергия, избравшего
(после долгих колебаний) путь сотрудничества с властями ради сохранения преемственности
"законного" Православия.
Лев Регельсон считает этот выбор Местоблюстителя неправильным.
По его мнению, в кредит Местоблюстителя нельзя даже поставить восстановление церковной
жизни Сталиным во время Второй мировой войны: Сталин разрешил избрание Патриарха
и открытие церквей не потому, что Сергиевский Синод был готовым (и послушным)
органом этого восстановления, а потому что этого требовал народ и мировое общественное
мнение. Если бы в 1943 г. патриаршего управления не существовало, Сталин вызвал
бы из подполья разрозненные группы духовенства и верующих и, всё равно, восстановил
бы патриаршее управление, которое было бы внутренне свободнее и нравственно чище,
чем "Сергиевское".
2. В основу своих канонических и исторических оценок автор полагает
Указ Патриарха Тихона, изданный 7/20 ноября 1920 г., т. е. еще во время
гражданской войны. Указ допускал возможность временно независимого существования
епархий (или групп епархий) в случае разобщения с патриаршим центром или в
случае прекращения деятельности Высшего Церковного Управления. В этом Указе автор
видит возврат к древне-церковному строю, где действительно не было понятия подчинения
епископов и их епархий какой бы то ни было "высшей власти". Собор 1917-1918
гг., восстановив порядок избрания архиереев епархиями, отчасти восстановил и этот
древний строй, в котором автор справедливо видит основу православного понимания
Церкви, как оно выражалось в доконстанти-новскую эпоху, когда Церковь не имела
связи с государством. Постепенное историческое образование "митрополий", "архиепископий"
и "патриархий" (в IV-V веках) не имело целью изменить первоначальную структуру
Церкви, как единство веры между местными общинами, возглавляемыми своими епископами,
а просто выражало необходимость организованного единства в новых исторических
условиях. "Подчинение" местных епископов митрополитам и патриархам не было самоцелью,
а только средством, обусловленным "соборностью", т. е. подчинением самого митрополита
или патриарха соборному суду епископов и всей Церкви.
Указ Патриарха Тихона 1920 года допускал возможность ликвидации
патриаршего управления и указывал на то, как Церковь должна была, в этом случае,
вернуться к тем условиям, которые существовали в эпоху гонений первых веков христианства.
По мнению Регельсона — и это является лейтмотивом его исследования
— ошибка митрополита Сергия, возглавившего патриаршее управление после ссылки
Местоблюстителя Петра Крутицкого (декабрь 1925 г.), заключалась именно в том,
что он не последовал Указу 1920 г., а всю свою энергию и ум направил к тому, чтобы
сохранить "центр", которому бы епископы "подчинялись". Ошибочность его пути заключалась
в том (по мнению автора), что в советских условиях сохранение "центра" было возможно
только путем "согласования" его деятельности с властями, т. е. путем фактического
допущения контроля властей над деятельностью "центра".
Мы вернемся ниже к этому основному тезису Регельсона, но уже
сейчас необходимо отметить, что сам автор признает не только психологическую неподготовленность
русского епископата к принципу "независимого существования епархий", но и то,
что сам Патриарх Тихон в своем Указе допускал эту независимость только "впредь
до организации Высшей Церковной Власти", сохраняя за последней право утверждения
или неутверждения постановлении, принятых в условиях временной "независимости"
епархий. Следовательно, усилия митрополита Сергия сохранить "центр" соответствовали
внутренним стремлениям русской иерархии и самого Патриарха. Но вопрос, конечно,
должен оставаться открытым в отношении того, правильны ли были эти усилия по существу
и по методу, которого придерживался митрополит Сергий.
Книга Регельсона содержит много исторических сведений о сделанных
несколькими русскими иерархами попытках установить фактические временные "автокефалии"
в соответствии с Указом 1920 г. Наиболее значительными среди них были митрополит
Ярославский Агафангел и митрополит Казанский Кирилл. Можно напомнить о том, что
Северо-Американская епархия в 1924 г. провозгласила себя "временно самоуправляющейся"
на том же основании Указа 1920 г. Во всяком случае, в 20-х и 30-х годах возникло
несколько "автокефалий". Некоторые из них находились в несколько двусмысленных
отношениях с установленным в 1922 г. обновленческим "Высшим Церковным Управлением":
так, управляющий Петроградской епархией епископ Ямбургский Алексий (Симанский)
— будущий Патриарх — вместе с другим Петроградским викарием, епископом Петергофским
Николаем (Ярушевичем), тоже учредили "автокефалию" в 1922 г., о которой в свое
время подробно писал А. Левитин в своей истории обновленчества. 9 июня 1922 г.
епископ Алексий снял запрещение с Введенского и хвалился, что его управление епархией
получило "согласие" обновленческого ВЦУ. Лев Регельсон не вполне прав, обвиняя
епископов Алексия и Николая в прямом принятии обновленчества. Епископ Алексий
ограничился — и то очень кратковременно — полупризнанием обновленческого управления,
но уже через две недели (24-го июня 1922 г.) отказался от прямого сотрудничества
с ВЦУ и за это был сослан.[6]
Совсем по-другому обстоит случай — митрополита Сергия (Страгородского).
Открытое признание обновленчества этим выдающимся богословом и иерархом сыграло
роковую роль в трагические месяцы 1922 г. Правда, его торжественное покаяние в
1923 г. перед Патриархом Тихоном тоже не лишено огромной духовной значимости.
3. Личность митрополита Сергия и его деятельность стоит
в центре всех церковных событий 20-х и 30-х годов. Решительное неприятие и критика
этой деятельности является главным тезисом книги Регельсона. По мнению автора,
власть "Заместителя Местоблюстителя", а затем просто — "Местоблюстителя" митрополита
Сергия была, с одной стороны, лишена бесспорной канонической законности, а с другой
стороны, предполагала морально недопустимый сервилизм по отношению к властям.
Такая оценка деятельности митрополита Сергия, в основном, совпадает
с позицией тех церковных деятелей, которые, хотя и находились в оппозиции "Местоблюстителю"
в 30-х годах, признали законным избрание Патриарха Алексия Собором 1945 г. и вступили
с ним в общение. Наиболее авторитетным и выдающимся иерархом в этой группе был
епископ Афанасий (Сахаров), о его исповеднической жизни много говорится в книге.
Вопрос о законности или незаконности возглавления Русской Церкви
митрополитом Сергием связан, во-первых, с самой системой назначения Местоблюстителей
еще при жизни правящего Первосвятителя, введенной Патриархом Тихоном по поручению
Собора 1917-1918 г.г. Система эта не имеет прецедентов в истории Церкви и прямо
противоречит канонам, запрещающим епископам (и тем более патриархам) назначать
себе преемников: епископ — всегда избранник Божий, через Церковь, и не может назначаться
единолично. В оправдание действия Патриарха можно только сказать, что условия,
в которых находилась Русская Церковь, были вполне беспрецедентны, и, как правильно
указывает Регельсон, Патриарх действовал в силу соборного поручения, а не по личному
произволу. Правда, "Местоблюстители", указанные в его завещании в 1925 г., были
вероятно уже не те, которых он назначил на закрыт том заседании Собора в 1918
г. Из трех патриарших избранников 1925 г. — митрополитов Кирилла Казанского, Агафангела
Ярославского и Петра Крутицкого — только последний находился на свободе. Его "Местоблюстительство"
стало единственным общепризнанным — в России и за рубежом — символом единства
Церкви после смерти Патриарха Тихона.
Еще более спорными являются дальнейшие назначения "Заместителей".
Митрополит Петр назначал "Заместителей" два раза: еще находясь у власти, он назначил
митрополита Сергия (Страгородского), Михаила (Ермакова) и Иосифа (Петровых), а
после ареста — заместительскую "коллегию" во главе с архиепископом Григорием (Яцковским).
Митрополит Иосиф (будущий глава "иосифлян"), вступив в управление Церковью после
ареста митрополита Сергия в 1926 г., назначил до десяти возможных заместителей...
Заявление — почти тотчас взятое обратно — митрополита Агафангела в 1926 г. о восприятии
им полномочий, полученных им от самого Патриарха Тихона, еще больше усложнило
вопрос о возглавлении Церкви. При этом не подлежит сомнению — как неоднократно
признает Регельсон, — что хаос в "заместительстве" сознательно поддерживался властями,
которые науськивали и обновленцев, и "григориан", и самого митрополита Агафангела
на заявление "прав" на местоблюстительство.
Итак, если "права" митрополита Сергия были несомненно спорными,
то еще более спорными были притязания всех его конкурентов. Концепция Регельсона,
о которой мы уже упоминали выше и согласно которой наилучшим выходом для церковного
руководства была бы децентрализация, в согласии с Указом 1920 г., нам кажется
также не вполне убедительной. Во всяком случае, как признает сам автор, русский
епископат был к ней психологически не подготовлен: ему была слишком привычна централизованная
рутина синодального управления, а избрание Патриарха в 1918 г. было воспринято
как обретение харизматического вождя Церкви, без которого церковная жизнь казалась
невозможной. Сам Регельсон подчеркивает важ-ность "первосвятительской харизмы"
для церковного сознания верующих. Наконец, наличие обновленческого "Синода" и
григорианского "Временного Высшего Церковного Совета" требовало и от канонического
Православия создания временного Центра, хотя бы для представительства и свидетельства
о неканоничности раскольничьих "центров". Нам также кажется очевидным, что из
всех наличных русских иерархов этих лет митрополит Сергий оказался наиболее способным
разобраться в трагической сложности положения. Митрополиты Петр, Агафангел, Иосиф,
а также и другие возможные "Местоблюстители", не показывали ни последовательности,
ни состоятельности в своих действиях и назначениях. Принципиальное согласие митрополита
Сергия в 1926 г. признать свободу заграничных епархий определять свой путь вне
зависимости от Москвы и особенно его неудавшаяся попытка, тоже в 1926 г., (о которой
Регельсон сообщает много нового и за которую сам митрополит Сергий попал под арест)
избрать митрополита Кирилла Патриархом путем тайного, письменного голосования
епископата, вне ведома властей, показывают, что перед тем как "пойти на компромисс",
он активно, и даже весьма ловко, пытался найти наиболее выгодный для Церкви выход.
"Ловкость" митрополита Сергия вновь проявилась в 1941 г., когда его Экзарх в Прибалтике,
митрополит Сергий "младший" (Воскресенский), остался в оккупированных областях
и возглавил возрождение Церкви под немцами [7]. Трудно представить, чтобы это
делалось без ведома Сергия "старшего". Деятельность Сергия "младшего", почти неизвестная
Регельсону, и опубликованные за границей его свидетельства об условиях работы
Московского Синода в 30-х годах, в котором митр. Сергий (Воскресенский) активно
участвовал, также очень важны для окончательной исторической оценки роли Местоблюстителя
в жизни Русской Церкви.
Конечно, за "легализацию" Сергиевского Синода в 1927 году пришлось
заплатить дорогой ценой, и, в первую очередь, заявлениями о том, что в СССР нет
и не было гонений на Церковь. Эта по существу бессмысленная и никого не убеждающая
ложь, а также прямая зависимость "легализованного" церковного управления от государственных
"уполномоченных", и вызвала оппозицию так наз. "непоминающих", среди которых оказались
и некоторые видные иерархи Тихоновского времени.
Но и тут беспристрастный историк должен признать, что и самого
Патриарха Тихона обвиняли в излишней уступчивости и что ядро будущей антисергиевской
оппозиции уже находилось в оппозиции и самому Патриарху Тихону ("Даниловская группа").
Во всяком случае, сам Патриарх счел возможным сделать в 1923 г. заявление о том,
что "ни в каком преследовании какой бы то ни было религии советскую власть обвинить
нельзя". Митрополит Сергий мог сослаться на этот прецедент.
Как бы ни относиться к примирительной и "лояльной" политике Патриарха
в последние два года его святительства, имя Святейшего Тихона уже воспринято и
Церковью, и народным сознанием как имя великого исповедника веры. У Заместителя
и затем Патриарха Сергия такого авторитета не было, и оппозиция против него стала
более открытой. Во всяком случае критика его деятельности в книге Льва Регельсона
несомненно заслуживает гораздо большего внимания, чем всё то, что о нем писалось
и говорилось за рубежом. Но нам кажется, что и Регельсон еще не сказал о нем последнее
слово.
Одна сторона деятельности Заместителя подвергается особо острому
и справедливому осуждению в настоящей книге: это та легкость, с которой Сергиевский
Синод применял канонические санкции и запрещения против инакомыслящих, как внутри
России, так и за границей. Возможно, что митрополит Сергий пытался этими санкциями,
на-ложенными на тех, кто оспаривал его власть, упрочить свое собственное, далеко
не бесспорное, положение, показать urbi et orbi, что именно он возглавляет единственноистинную
Церковь. Но результат, без суда и расследования наложенных запрещений, был один:
углубление разделений и ответные заявления некоторых крайних оппозиционеров о
"безблагодатности" Сергиевской церкви. Правда, не митрополит Сергий начал политику
поспешных запрещений — ее начали обновленцы, "лишив сана" самого Патриарха Тихона,
и продолжали "григориане". Восприняв эту практику раскольников, митрополит Сергий
возобновил худшие — и отнюдь не "тихоновские" — черты старого бюрократического
централизма.
Совершенно справедливо Регельсон характеризует этот аспект политики
митрополита Сергия как "хулу на благодать" и приравнивает его спор с митрополитом
Агафанге-лом к конфликту между Карловацким Синодом и митрополитом Евлогием. И
тут и там, по мнению автора, иерарх, имеющий бесспорные полномочия от Патриарха
Тихона, защищал свою ответственность за Церковь от притязаний самозванной и произвольно
подобранной группы епископов. По нашему мнению, между этими двумя случаями параллель
действительно существует, но существуют и различия: митрополит Сергий был правящим
митрополитом Нижегородским и общепризнанным Местоблюстителем, он возглавлял Синод
канонических епископов. Карловацкий же Синод, состоявший из епископов, покинувших
свои епархии, действовавших на территории другой поместной (Сербской) Церкви,
и формально лишенный всякой канонической действенности прямым Указом Патриарха
в 1922 г., совершал большую "хулу на благодать", чем митрополит Сергий, "запрещая"
митрополитов Евлогия Западно-Европейского и Платона Северо-Американского, законно
назначенных Патриархом Тихоном. В чисто каноническом отношении "карловчане" все
же в большей мере "самозванцы", чем Местоблюститель Сергий, и им одним, действующим
вполне свободно, вне досягаемости советской власти, принадлежит печальная монополия
заграничных анафем и запрещений. От анафем митрополиты Евлогий и Платон, так же,
как митрополиты Агафангел и Кирилл, о которых подробно пишет Регельсон, всячески
воздерживались и, даже пренебрегая, ради любви и мира, каноническими принципами,
неоднократно вступали с карловчанами во временно-практические братские договоры,
при сохранении принципа своей самостоятельности [8].
На протяжении всего своего труда автор не скрывает своей симпатии
к анти-сергиевской оппозиции 20-х и 30-х годов и к остаткам "непоминающих", существующим
еще в 60-е годы. Позиция последних хорошо и пространно выражена в анонимном письме,
написанном в 1962 г. и приводимом в книге полностью. Из него следует, что движение
"непоминающих" в настоящее время существует только в "кельях" и что у всего многомиллионного
верующего народа в России нет возможности ходить в иные церкви, кроме патриарших.
И "непоминающий" автор письма нисколько не осуждает тех, которые так поступают.
Вообще, подлинная церковность книги Регельсона выражается в том,
что она вся покоится на вере в единство Церкви и единство Христовой благодати:
спор между митрополитом Сергием и "оппозицией" есть спор внутри Церкви. Можно
— и должно — ставить под сомнение правильность поведения некоторых иерархов Церкви,
но другой Церкви, кроме той, которую они возглавляют, всё же нет. Точно
так же, как церковное сознание не может не рассматривать некоторые действия Патриарха
Никона и, тем более, придворных иерархов эпохи Петра I как ошибочные и даже богохульные,
но таинства и преемственность Церкви не были ущерблены их грехом!
Основная сила книги Регельсона в ее справедливом протесте против
сведения всей церковности и каноничности к понятию "подчинения". Всему народу
Божию, а тем более епископам, принадлежит и право, и обязанность "рассуждения"
и "различения духов". Без возможности судить о смысле и справедливости "указов
высшей власти" не существует православной соборности. Но также справедливо
пишет автор, что "оставление за собой права суждения о действиях церковной власти
не должно означать разрыва канонического и молитвенного общения с ней". Именно
на этом основании он принимает как правильную позицию тех "непоминающих", которые
признали Московскую Патриархию, восстановленную на Соборе 1945 г., несмотря на
вопиющие канонические несовершенства восстановленной церковной структуры.
В этой вере в Церковь есть главная сила книги, которая может
быть и не удовлетворит ни ригористов "каноничности" Московской Патриархии, ни
новых донатистов, мечтающих о Церкви "чистых" и исключающих историческую действительность
и ответственность за души "малых сих". — Эта сила в словах Спасителя: "На сем
камне созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее" (Мф. XVI, 18).
Протоиерей
Иоанн Мейендорф
Нью-Йорк
Св. Владимирская Духовная Академия
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Два десятилетия, прошедшие со времени первого издания этой книги,
были насыщены поистине эпохальными событиями. Россия сдвинулась с вековых устоев
и встала на новый путь, суть которого может быть выражена словом "свобода". Это
значит, что отныне главной ценностью и одновременно главной движущей силой общества
и государства становится человеческая личность. Требование быть личностью, ответственной
за свои взгляды и поступки, предъявляется теперь ко всем без изъятия. Эта идея,
казалось бы, самоочевидная для христианского сознания, впервые в русской истории
принята как государственный принцип. И пришла эта идея не из Церкви, хотя сам
факт существования альтернативной идеологии в тоталитарном государстве производил
огромное раскрепощающее действие. Поневоле Церковь выполняла роль прибежища для
тех, кто хотел сохранить живую душу и отказывался думать как все.
Теперь положение Церкви внезапно и резко изменилось. Сможет ли
она выполнять свое служение миру в новых условиях, или, подобно западным традиционным
конфессиям, станет маргинальной структурой в индифферентном к религиозным проблемам
обществе? Вопрос не в том, потерпит ли христианство в целом историческое поражение,
а в том, сможет ли оно начать новое наступление и снова завоевать мир, т.е. живые
человеческие души? Ясно, что это невозможно до тех пор, пока причины совершившегося
уже поражения не осознаны и не устранены. Трагедия Русской Церкви — это история
крушения христианства в России. Сейчас, как будто, происходит его видимое возрождение.
Но, восстанавливая церковность в том состоянии, в каком она была до революции,
мы восстанавливаем и сохраняем и те причины, которые в свое время вызвали духовное
крушение России. Какую же новую революцию вызовет новое поражение христианства?
Тот, кто не боится жить внутри истории, кто осознает свою личную ответственность
перед ней, тот не может не чувствовать небывалого и все возрастающего напряжения
исторических сил. Если апокалиптическая истерия приводит к пассивности и к бегству
от жизни, то зрячая апокалиптическая тревога побуждает к понимаю и к действию.
Сейчас большая часть Русской Церкви сидит за приходской партой.
И это обнадеживает. Искренность и ответственность в сочетании с глубоким и всесторонним
знанием — это знаки взросления. Цель истории — взращивание самостоятельной и зрелой
личности, и решающая задача христианства сегодня — найти путь возрастания человека,
не уводящий в сторону от Творца. Речь идет не только о возрастании святости, но
и о росте интеллекта, самостоятельности, социальной и творческой активности. Пока
эта задача не решена, историческая судьба христианства стоит перед лицом смертельной
угрозы. Русская религиозная мысль перед революцией поставила самые глубокие и
жизненно актуальные вопросы. Ни один из этих вопросов подлинного решения пока
не получил. Одни готовы удовлетвориться решениями иллюзорными и формальными, другие
призывают отказаться от всяких вопросов и терпеливо ждать, пока Всевышний уничтожит
этот ненавистный мир и переделает все заново. Но и те, и другие забывают о том,
что Его главная цель — сотворить нас самих как своих соработников, собеседников,
соучастников в деле созидания мира. Задача нашего врага — помешать этому, оставить
нас в инфальтивном, недоразвитом состоянии или увести на путь ложного возрастания,
движения в пустоту. Есть и самоубийственные решения фашистского типа — яростный
протест против тех труднейших требований, которые Творец предъявляет к личному
росту каждого из нас.
В середине 1970-х годов, когда писалась эта книга, она адресовалась
прежде всего православной эмиграции, а затем — сравнительно небольшому числу церковных
людей в России, имевших доступ к нелегальной литературе. Действительный круг читателей
оказался значительно более широким, выйдя далеко за пределы собственно церковной
среды. При этом внимание привлекали не только вопросы отношений Церкви и государства
или нравственная оценка революции, но также сугубо внутрицерковные проблемы, подробно
обсуждаемые в книге.
Этот факт можно считать свидетельством острого общественного
интереса к самой Церкви, к ее структуре, самосознанию и способу решения внутренних
конфликтов. Еще раз подтвердилось, что иллюзия идеологической и дисциплинарной
монолитности вызывает не симпатию, но скорее отталкивание у современника, который
за всякой монолитностью привык видеть принуждение и неискренность. Напротив, одновременное
существование разнообразных, порой остро-конфликтных позиций и взглядов в пределах
одной Церкви воспринимается как признак ее внутреннего богатства и духовной силы.
Автор хотел бы надеяться, что эта книга, с большим запозданием
став доступной современному читателю, хотя бы в малой степени донесет до него
свидетельство веры, которое явила Русская Церковь в трагическую послереволюционную
эпоху. И сияние подлинности этой веры становится особенно ярким и убедительным
на фоне тех решений и поступков членов той же Церкви, в которых эта вера никак
себя не проявила. Живущим на земле не позволено — даже в глубине сердца — выносить
осуждающий приговор какой-либо человеческой душе. Но вглядываться и вдумываться
в слова, поступки и решения наших отцов мы обязаны: иначе мы не научимся ничему
и никогда. Их страдания и жертвы, их ошибки и обретения, их падения и подвиги
окажутся напрасными и бесплодными. Да не будет этого!
В связи с новым изданием скажем несколько слов о церковных проблемах
1920-х гг., которым в книге уделено так много места и внимания. Негативная авторская
оценка позиции и церковной практики митрополита Сергия связана с принципиальной
убежденностью этого деятеля в правомерности административного насилия как основы
церковного единства. Это выразилось прежде всего в беспощадных запрещениях и отлучениях
от Церкви всего лишь за отрицание его политической платформы или несогласие с
его спорными правами на роль Первоиерарха. Церковно-административное насилие удесятерялось
в своих разрушительных последствиях, когда связывалось с насилием государственным,
в те времена обычно пахнувшем кровью. В главном аспекте своей внутрицерковной
политики митрополит Сергий ничем не отличается от обновленцев.
Патриарх Тихон, запрещая обновленцев, применил свое властное
право именно для той цели, для которой он был этим правом наделен — как необходимую
защиту Церкви от насилия со стороны части духовенства, пытавшейся незаконно подчинить
себе всю церковную организацию дисциплинарными методами. Ничего подобного критики
митр. Сергия не делали, за исключением части Русской Церкви за рубежом, объединившейся
вокруг "карловацкого Синода" и заявившей свои властные права на всю зарубежную
Церковь. Церковную же традицию Патриарха Тихона в наибольшей степени продолжили
такие иерархи, как митрополиты Агафангел, Иосиф, Кирилл и за рубежом — митр. Евлогий.
Многолетнее обсуждение книги показало, что автору, к его огорчению,
так и не удалось довести до сознания читателей основную мысль — приоритет церковного
начала над политическим. Обсуждение упорно сводится к вопросу: прав ли был митр.
Сергий в своей Декларации 1927 г., и была ли в то время другая возможная политическая
позиция церковной власти? Между тем, гораздо важнее для будущих судеб Православной
Церкви в России другой вопрос: имел ли право митр. Сергий навязывать свою Декларацию
всей Церкви как общеобязательную, имел ли он право отстранять от служения тех
иерархов, которые с его позицией не были согласны? За ответом на первый вопрос
стоит всего лишь то или иное понимание политической ситуации того времени; за
ответом на второй — то или иное понимание природы самой Церкви.
Для верующего человека бывает трудно принять дух внутрицерковной
свободы — ему кажется, что за этим кроются привнесенные извне начала гражданского,
внецерковного демократизма и либерализма... Такой взгляд, к сожалению, не лишен
оснований. Историческая трагедия Православия заключается именно в том, что пятьсот
лет назад было насильственно пресечено нормальное развитие христианской личности,
опиравшееся на мощный духовный фундамент, построенный пятнадцативе-ковыми трудами
Церкви. Всякий персонализм и проповедь духовной свободы стали с тех пор восприниматься
как вызов самому Православию. Если бы это было действительно так, и Православие
не содержало в себе реальных потенций для развития личности, то никакой надежды
на историческое будущее у христианства не оставалось бы. Есть все же надежда,
что это не так. Мучительное восстановление глубинной церковной памяти, усилившееся
в XX веке, постепенно приводит к осознанию того, что свободная личность предшествует
соборности как необходимое условие. Поэтому главная задача Церкви в нашу эпоху
— дать не только надежную опору, но и мощный импульс для развития и становления
такой личности.
Еще одна важнейшая задача, стоящая перед церковной общественностью
в наше время, состоит в преодолении соблазнов национального самолюбования, выход
из полусектантской замкнутости, а также полное отвержение новомодных фашистских
теорий с их пресловутыми идеями расовой (национальной) исключительности и поисками
"врага" в лице других народов или даже христианских конфессий.
В 1988-89 гг. автор вернулся к работе над книгой и подготовил
к изданию расширенную (почти в полтора раза) версию книги. Но это издание так
и не вышло в свет (1) по разным причинам, главной из которых было опасение автора
оказать невольную помощь "карловчанам", начавшим в эти годы яростную атаку против
Московской Патриархии. Надо сказать, что использование "карловчанами" жупела "сергианства"
носит чисто конъюнктурный характер. Будучи сами откровенными узурпаторами церковной
власти за рубежом, они не имеют никакого морального права обвинять в узурпации
митрополита Сергия. "Синодалы" значительно превзошли самого митр. Сергия в развитии
худших традиций эпохи Победоносцева. Суть этой новоявленной "традиции" — глубокое
презрение к личности человека и связанной с ней соборности, пугливая подозрительность
ко всем проявлениям творческого духа, несокрушимая вера в административное принуждение
как высший аргумент в любом церковном споре. К несчастью, достаточно широкая поддержка
в определенных кругах верующих им обеспечена. Спекулируя на неизбежных муках запоздалого
роста, которые обрушились сейчас на Россию, эти "лжефундаменталисты" (ибо фундамент
действительной традиции они как раз и разрушают) пытаются законсервировать в душах
отдельных верующих состояние личной и национальной инфаль-тильности, причем злобной
и агрессивной. Глубоко символично, что в России нашлись (даже в среде иерархии)
"духовные лидеры" этого направления, чье по сути "карловацкое мировоззрение",
облеченное в "сергианские одежды", создает почву для крупнейшего церковного раскола.
Но есть и другая опасность, заключающаяся в отрыве от корней
во имя мнимого творчества, отказ от традиции во имя ложно понятой свободы, стремление
к межконфессиональному сближению за счет "теплохладности". К сожалению, часть
верующих склонна преувеличивать эту угрозу, другая же часть — ее недооценивать.
Наша надежда на преодоление этих опасных "уклонений" внутри Церкви возлагается
на усвоение святоотеческого богословия и творческое его приложение во всем его
полном объеме. В связи с вышесказанным относительно вышеочерченных течений внутри
современной православной Церкви фигура митр. Сергия становится еще более значительной.
Требует своего осмысления удивительный факт — тот, что у истоков возникновения
современных противостоящих внутрицерковных течений стоит митр. Сергий с его психологией
"церковного строительства". Вот почему преодоление двух современных соблазнов
церковного сознания связываются нами с искоренением "сергианских заблуждений".
За годы, прошедшие со времени выхода в свет Парижского издания
"Трагедии
Русской Церкви", было опубликовано множество материалов и документов, и поток
публикаций продолжается. Многие пробелы в нашем тексте можно было бы восполнить,
но, насколько мы можем судить, каких-либо серьезных ошибок в нашем издании не
обнаружено. Когда в мае 1990 г. "Известия ЦК КПСС" вынуждены были опубликовать
подлинник печально знаменитого письма В. И. Ленина по делу о церковных ценностях,
мы обнаружили большое число мелких разночтений с нашей версией, не меняющих самого
смысла текста. Это обусловлено тем, что письмо было заучено наизусть одним из
лиц, имевших доступ к ленинскому архиву, и оттого его воспроизведение с разночтениями
обусловлено характерными при устном запоминании ошибками памяти.
Автор пользуется случаем отвести от себя незаслуженную похвалу
ныне покойного протопресвитера Иоанна Мейендорфа за "героический" труд по собиранию
уникальных церковных документов. Как подробно объяснено в предисловии автора к
1-му изданию, этот действительно героический труд совершили другие. Задача же
автора состояла в осмыслении, отборе и удобной для читателя подаче этого материала.
Для православных читателей будет важно узнать, что Парижское
издание этой книги было одобрено в рукописи такими авторитетными деятелями Русской
Церкви как архиеп. Леонид (Поляков), архиеп. Ермоген (Голубев), а также иеромонах
Таврион (Батозский). Назвать их имена в предисловии к изданию 1977 г. было невозможно
ввиду обстоятельств того времени.
Лев Регельсон.
Москва, 9 сентября 1996 г.
[1] - Протопресв. Польский, "Новые мученики российские", т. 1-2.
[2] - Автобиография еп. Афанасия: "Даты и этапы моей жизни".
[3] - Биографические данные по прот. Польскому.
[4] - Иеромонах Хризостом сам был участником и свидетелем церковной
жизни в России в 20-х и 30-х годах.
[5] - Прот. В. Виноградов был членом Высшего Церковного Совета
при Патриархе Тихоне в 1924 г.
[6] - Сведения и документы об этих событиях опубликованы арх.
Сергием (Лариным) в "Вестнике Русского Западно-Европейского Патриаршего Экзархата"
№№ 45-48, 1964 г. Это издание осталось автору неизвестным.
[7] - Митрополит Сергий (Воскресенский) был убит гестапо (или
советскими партизанами?) в 1944 г., когда он уже готовил "возврат" к советским
условиям.
[8] - Лев Регельсон, ссылаясь на весьма одностороннюю книгу митр.
Сергия "Правда о религии в России", указывает на будто бы состоявшееся в 1935
г. "объединение феофиловцев (Сев.-Американская Церковь) с карловчанами". В действительности
имело место только принятие "временного положения", при котором Американская Церковь
сохраняла свою полную независимость. Также неправильно сообщение о подписании
митр. Евлогием "лояльности" в 1927 г. В действительности, ради сохранения канонического
общения с Русской Церковью, митр. Евлогий дал заверение только о своей "аполитичности".
Повторные требования о "лояльности" привели к его разрыву с митр. Сергием в 1931
г.
|
