Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Петр Иванов

ТАЙНА СВЯТЫХ

К оглавлению

ТОМ II

БОРЬБА СВЯТЫХ С АНТИХРИСТОВЫМ ДУХОМ ВНУТРИ ЦЕРКВИ

Внутри церкви совершается противление церкви”.

(Св. Августин).

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

Уже во многих главах первого тома нам приходилось говорить, что в недрах церкви почти с самого ее основания идет мучительная борьба между духом Христовым и духом антихристовым, - между послушанием Богу и превозношением, - иначе сказать, между любовью и злобой. Впервые, плоды злого духа оказали себя обидой вдовиц еллинистов в иерусалимской общине, где до тех пор было “одно сердце и одна душа”. Совершенное состояние церкви нарушилось этой обидой. Много времени спустя, ап. Павел, свидетельствуя, что “тайна беззакония уже в действии”, обозначил характерные черты духа антихристова: “противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом”, и предсказал, что этот дух “в Храме Божием сядет, как Бог, выдавая себя за Бога”; т. е. будет преобладать в церкви.

В главе “Маранафа” мы говорили о судьбе этого антихристова рода.

Теперь же нашей задачей будет показать в исторических образах, как дух этот проникает на престольные места в Христовом обществе и, как “выдавая себя за Бога” (разумеется тайно, яснее было бы выразиться: незаметно для других, а часто и для самих жрецов этого духа, замещая Бога), перерождает христианские понятия (отчего в христианском мире появляется вторая истина). И никто в церкви (кроме мучающихся святых) не осознает его диавольским духом.

Имена людей антихристова рода будут скрыты до второго пришествия Христа во славе. Поэтому, изображая деятельность лиц, которые несомненно поступали в духе антихристовом, мы не осуждаем их, а просим молиться за них. Ибо совершенно неизвестно действовали ли они, как истинные служители сатаны, или были соблазненными малыми сими. Следует помнить, что диавол чрезвычайно хитер, и потому вернее думать, что настоящие его клевреты под личиной великого благочестия, порождая всяческую неправду и развращая народ, ничем внешне не проявляют себя, предоставляя быть выразителями своего духа людям, выдвинувшимся на первые места злым стечением обстоятельств.

На некую бессознательность интересующих нас деятелей христианского мира указывает также и то, что они никогда не выступают ради своего имени, а всегда во имя идеи, т. е. чего-то навязанного им как бы со стороны. Однако идея эта всегда имеет в виду величие - величие государства или величие церкви. Причем имя Христа всегда избегается: считается, что будто бы христианское государство или церковь уже содержит в себе имя Христа. По существу же вопрос идет о власти, о захвате власти над миром в государственном масштабе или даже всесветном, т. е. о том, что больше всего интересует диавола во всяком деле на земле, если он принял в нем участие. И совершенно противоположно духу Христа и Его верных свидетелей, которые всегда отстраняют от себя всякую власть, желая только любви.

Характерной исторической чертой лиц, о которых мы говорим, является необычайный шум, который они поднимают вокруг своих дел. Все историки (и светские и церковные) не находят достаточно громких эпитетов, чтобы всячески превознести этот исторический шум и имена, его вызвавшие.

Кажется, что дела их единственны, необычайны и новы. На самом деле, они завершают собой целую эпоху борьбы, которая до них тайно велась в христианском мире, и ново здесь только то, что, становясь явными, дела эти получают новую силу сковывать церковь черной печатью антихриста.

* * *

При оценке деятельности исторических лиц, нас интересующих, необходимо отметить, что идеальные цели, которые они провозглашают во имя церкви и часто по видимости их достигают, обыкновенно, проваливаются или к концу их жизни или некоторое время спустя. Однако, идеи и, в особенности, чувства, руководившие ими (противоположные любви) , проникают в жизнь церкви и получают такую силу, что то, что было ранее, не. имеет теперь главенствующего значения. Дальнейшая церковная жизнь отравлена их ядом.

В этом сказывается тончайшая хитрость и глубочайшее коварство, свойственное злой силе противления Христу. Ее не интересуют церковные события и видимая перемена, ей необходимо то, что незаметно внутренне влияет на состояние церкви, развивает и укрепляет противоположное Христову духу, т.е. угашение любви. Оттого события истории столь причудливы и разнообразны и не имеют связи, также и герои событий не похожи друг на друга. Но все они оставляют за собой совершенно одинаковый след - облегчение противления Христу.

С этой точки зрения рассмотрим жизнедеятельность в церкви некоторых особенно нашумевших в истории лиц: византийского императора Юстиниана (VI век), римских пап Григория VII (ХI век) и Иннокентия III (начало ХIII века) и борьбу с нею святых. А затем покажем борьбу святых с антихристовым духом в русской церкви.

 

ВИЗАНТИЯ

В начало | Оглавление |

В 527 г. в Византии вступил на престол Юстиниан. Это был человек чрезвычайной деятельности, идеалистически настроенный, от природы добрый.

Юстиниан думал, во-первых, что царское призвание требует величия и грандиозности дел, и, во-вторых, что все в государстве (также церковь) нуждается в царском попечении. Эти идеи зовут его к большой работе. и здесь трудно найти ему равных.

Юстиниан обладал чрезвычайной трудоспособностью, доходящей до подвижничества. Его прозвали “бессонный государь”: он отдыхал только четыре часа в сутки, был аскетически умерен в пище, кроме того, - ревностный молитвенник.

Юстиниан ставит себе реальную задачу, величайшую из всех, какие могут явиться в помышлениях человека: оружием покорить весь мир и ввести в нем истинную веру, которая соединит все народы в поклонении единому истинному Богу. “Христианнейший государь, - так декретировал Юстиниан свое намерение, - обязан, если нужно, силою подчинить себе постепенно все народы, ибо там, где император будет господином, воссияет правая вера”. Затем - царь создаст общие законы, воплощающие на земле высший разум и совершенную справедливость (таково, по мнению Юстиниана, назначение закона) .

Воинский успех Юстиниана соответствовал его замыслам. Вот как оценивает его он сам: “Никогда до времен нашего правления Бог не даровал римлянам таких побед. Возблагодарите небо, жители всего мира, в ваши дни осуществилось великое дело, которого Бог признавал недостойным весь древний мир”.

Что касается законов, то, конечно, всем известно, что кодексом Юстиниана пользуются и до сих пор составители и творцы законов всех государств мира.

Эта грандиозность всесветных успехов блистательно увенчалась великолепием строительных памятников Цареграда. Чудо чудес Собор Св. Софии, уцелевший до нашего времени (теперь мечеть с заделанными мозаичными иконами и украшениями). Тогда появились в мире мозаиковые иконы с небывалыми эффектами. Ликование торжествующего Христианства царит на этих иконах, сложенных как бы из самоцветных камней и золота, сияние которых смягчено бархатным фоном. Таким же грандиозным размахом постройки отличался гипподром для конских ристалищ, выстроенный Юлианом, где собирались десятки тысяч зрителей. Здесь создались партии по цвету любимых наездников - синие, зеленые и др. Юстиниан покровительствовал синим. И когда однажды зеленые, - как это было принято в Византии: заявлять свои политические требования именно в цирке, - обратились к императору с какой-то просьбой, и он не удовлетворил ее, - произошел бунт, охвативший большую часть города. Юстиниан хотел бежать, и были приготовлены галеры. Но, по совету жены Юстиниана Феодоры, усмирение бунта было поручено Велизарию, одному из великих мировых победителей. Он запер 30.000 мятежников в цирке и всех истребил.

Третьей монументальной постройкой Юстиниана был чудесный дворец императора, занимавший место, как целый город.

Не нужно думать, что победа над зелеными есть некое исключение в царствование доброго Юстиниана, все его победы над миром для распространения повсюду правой веры носят такой же кроваво-бессмысленный характер. Ибо, как говорит история, византийские солдаты, отличаясь храбростью, воодушевлялись на победу жаждой добычи. Дружным натиском они одолевали врага, а затем грабили жителей и разоряли страну. Но и само обращение в Христианство носило принудительный характер. Юстиниан не терпел язычества, предписал всем креститься. Для выполнения своего предписания он применял террор в стране. Наступило обращение в христианство огнем и мечом.

* * *

Еще при жизни Юстиниана мощь его царства стала хиреть и обширное государство распадаться, ибо сам он по смерти жены своей Феодоры, к которой болезненно был привязан, впал в апатию. Однако идея, им формулированная и неуклонно проводимая в жизнь: насилием способствовать росту и целостности Христианства - посредством оружия вводить правую веру и оружием вершить правое дело, - просачивается, как некая истина, в сознание Христианских правителей. Начинают истязать и губить физически еретиков. Провозглашаются священные войны.

До Юстиниана идея насилия в делах веры если у кого и появлялась, то тотчас горячо оспаривалась, как сугубо языческая. Истиной неоспоримой признавалось противоположное утверждение: кровь мучеников способствует торжеству и распространению веры. И после Юстиниана эта бесспорная истина, конечно, не исчезла, но сделалось возможным, что две противоположные истины стали как-то уживаться вместе в христианском сознании. Лжеистину Юстиниана уже никто не оспаривал в правящей церкви; напротив, ею стали пользоваться, Как равноправной с прочими Христианскими истинами. Это непонятное явление и есть проникновение в Храм антихриста (развитие “тайны беззакония”). Страшное и таинственное помрачение любви Христовой.

Является тенденция: во что бы то ни стало доказать, что идея насилия свойственна Христианству; для этого особым о6разом толкуются тексты из апостольских посланий и даже на Христа возводится безумная клевета: он взял бич, чтобы выгнать торгующих из Храма, т. е. употребил насилие, как при мер для будущих начальников в церкви*.

* Такое толкование несомненно есть злое извращение смысла данного бытия и противоречие всей жизни Христа (в главе “Благодатное время” мы пояснили, как надо понимать изгнание торгующих из храма Христом).

Следует вчитаться в то, как толкуют великие учителя церкви апостольские изречения, чтобы понять, какая ложь кроется в утверждении, будто апостолы одобряли воздействие насилием и сами его употребляли.

Например, св. Иоанн Златоуст всюду, можно сказать, спешит уничтожить самую тень обвинения ап. Павла в недоброте: - “Апостол предлагает исправлять в духе кротости, - т. е. крайне снисходительно; не сказал: наказывайте или осуждайте, но в духе кротости (Толков. Гал. VI)” - Св. Отцы соборов (т.е. до века Златоуста) отлучали и отвергали ереси, но никого из еретиков не подвергали проклятию. И ап. Павел только по нужде в двух только местах употребил это слово, впрочем, не относя его к известному лицу ( “Слово, что нельзя проклинать...” Соч. Иоан. Злат. Том I) - По поводу обвинения медника Александра ап. Павлом: “да воздаст ему Господь по делам его”. Св. Иоанн Златоуст изъясняет: “апостол говорит так не по тому, чтобы святые радовались наказаниям злых людей, но потому что слабейшие из верующих имели нужду в таком утешении (т.е., что Бог воздаст за зло). Не сказал: Отомсти, накажи, прогони его, хотя по благодати Божией мог сделать это; нет, Павел не вооружает своего ученика (Тимофея) против него, а заповедует только удаляться от него. Для утешения слабейших он говорит: Бог воздаст ему. Эти слова -пророчество, а не проклятие”.

Конечно, ученые исследователи (с научным чутьем, а не любовью, желающие проникнуть в Слово Божье) или некоторые позднейшие сочинители догматических богословий, влюбленные в проклятия и наказания грешников (себя, разумеется, они к таковым не причисляют), способны утверждать, что Иоанн Златоуст смягчил слова ап. Павла. Но мы знаем и верим, но в словах и делах любви Дух Святой не разнствует в устах свидетелей верных. И если в век любви достаточно было слов ап. Павла, чтобы понимать его, как надо, то в век малой любви необходимы пояснения учителя церкви, чтобы апостол любви был понят, как надо.

Таково было сознание, которое полновластно царило в Христианском обществе. Было, конечно, и противоположное, - и сам Златоуст подвергся гонению, однако никто тогда не осмеливался в церкви утверждать, что насилие какое бы то ни было и откуда бы оно ни исходило и ради каких бы целей ни предпринималось не чуждо Христианству, может ему иногда содействовать. Нет, с совершенной ясностью высказывалось и было принято иное: “Нет нужды прибегать к насилию, - провозглашал Лактанций, - потому что нельзя вынудить религию. Чтобы возбудить ее добровольно, нужно действовать словами, а не ударами, нужно защищать религию, не убивая, но умирая, не жестокостью, а терпением. А если ты вздумаешь защитить религию кровопролитием, то, ты не защитишь ее, а опозоришь, оскорбишь ее. Нет ничего свободнее, как религия. И если у приносящего жертвы нет сердечного расположения, то религии Христианской вовсе и нет”"

Или вот поразительный образец христианского миросозерцания - св. Ириней о мучениках в Галлии: “Другие историки всегда рассказывали о победах над неприятелями, о торжествах над врагами, о доблести военачальников, о мужестве воинов, которые защищали детей, отечество и другое достояние, оскверняли себя кровью и многочисленными убийствами*: напротив, наше повествовательное слово о царстве Божием изобразит самые мирные брани за мир души и опишет мужество сражавшихся больше за истину, чем за отечество. с нашей стороны воинствовала благодать Божия, укрепляя слабых, противопоставляя гонению необоримых столпов”.

* Где здесь хотя малейшее оправдание войны, хотя бы самой правой? (Прим. автора книги)

Изумительно, что вторую, вторгшуюся в сознание земной церкви “истину, - полезность насилия в делах веры, - провозгласил позднее с необычайной экспрессией, сделал ее основой своего сатанинского трактата никто иной, как величайший антихристианин Макиабелла: “Если вера отсутствует, надо уметь заставить верить. Поэтому вооруженные пророки побеждали, а невооруженные всегда гибли” (намек, конечно, на Христа и Магомета) .

Императоры Христианские до Юстиниана, первенствуя в государстве, не посягали первенствовать в церкви. Памятуя языческий Рим, где император обожествлялся, они инстинктивно чувствовали, что смешение императорской и церковной власти может привести к опасным последствиям. В своем законодательстве они касались церкви слегка, так сказать, случайно, не устанавливая в точности к ней свои отношения, не проникая во внутреннюю ее жизнь и ее устройство. Поэтому и своих подданных они не принуждали насильственно принимать христианство. Вот что говорит император Константин, причтенный к лику святых: “Всякий делай, что желает душа его. Те, которые отделяются (т.е. остаются в прежнем языческом состоянии), должны по своей воле держаться Храмов лжи: но мы наслаждаемся светозарным делом божественной истины и желаем также и им, чтобы они, благодаря всеобщему миру, благодаря счастливому покою мира, и сами нашли для себя правый путь”. Это исповедание истинного Христианского царя как раз противоположно совету, который дал Августу первому обоготворенному римскому императору язычник Меценат: “ненавидь и наказывай тех, которые вводят чужих богов” .

Тогда епископы были далеки от светского правительства, сознавали себя чем-то совершенно иным, чем правящая власть государства. Вот разговор св. архиеп. Василия Великого с начальником области. - “Вы - правители, и не отрицаю – правители знаменитые, однако же не выше Бога. И для меня важно быть в общении с вами (почему не так? - и вы Божья тварь). Впрочем, не важнее, чем быть в общении со всяким другим из подчиненных вам; потому что Христианство определяется не достоинством лиц, а верою”. С такой свободой никто не говорил со мной, с удивлением заметил правитель области.

“Может быть, ты не встречался с епископом ,- сказал Василий Великий. - Ибо во всем ином мы скромны и смирнее всякого и не только перед таким могуществом, но и перед кем бы то

ни было не поднимаем даже брови...” Какая глубокая невозмутимость духа перед лицом земного владыки! В самом тоне св. Василия слышится Божественная оценка властителя мира сего: начальник не важнее любого члена церкви, ибо Господь равно дорожит всякой душой человеческой.

В акафисте трех святителей читаем: “радуйтесь царей обличители небоязненнии; радуйтесь диавола победители славные. Радуйтесь, славу земную, яко прах презиравшие”. Победа над диаволом следует непосредственно за безбоязненным обличением царей. Отмечаем это, чтобы тем ярче подчеркнуть точку зрения на царскую власть Юстиниана, которую приведем ниже.

Примером расхождения во взглядах у Христианских Начальников до юстиниановского периода с “государственно мыслящими” людьми может служить отношение священнослужителей к преступникам. Они постоянно стремятся избавить преступника от строгости закона. В 398 году было издано постановление, запрещающее священнослужителям отнимать преступника из рук правосудия. Отнимать! - вот выражение, проливающее свет на истинное положение дела. Невольно вспоминается известный образ св. Николая Чудотворца, останавливающего уже занесенный над коленопреклоненным человеком меч палача. Позднейшие составители жития святых выдумали объяснение, что святой остановил казнь, желая спасти невинного. Научившиеся “государственно мыслить” церковнослужители никак не могут себе представить, что служителям Божиим, церковным начальникам, подобает ходатайствовать, вообще, о преступниках и по возможности спасать их от жестоких наказаний. Миросозерцание великих учителей церкви утверждает, что виновных нужно исправлять мерами кротости, а не казнить. Вот типичнейшее Изречение св. Иоанна Златоуста: “я могу указать на многих, дошедших до крайней степени зла, потому что на них было наложено наказание, соответствующее их грехам”. Или св. Силуана: “не должно быть пределов осторожности в применении наказания человеку за его преступление. Есть много примеров, что снисходительность доводила виновного до полного душевного переворота. Было бы только ему предоставлено время раскаяться и бодрствовала бы только над ним любовь”.

Запрещая “отнимать” преступника, государство все же чувствовало необходимость отозваться на великое милосердие тогдашних священнослужителей. Поэтому действовало так называемое право ходатайства и право убежища. Убежавший в храм или даже в ограду храма считался неприкосновенным, гражданская власть не смела его взять оттуда. Вероятно, такой человек отдавался на исправление священнослужителям или последние входили с ходатайством (которое невозможно было игнорировать) о смягчении его участи (у русских до времен Иосифа Волоцкого, канонизированного церковью, - печалование).

Однако следует отметить, что положение доброго епископа в византийском обществе почти с самого начала христианской империи было очень трудным. Святой христианский начальник изнемогал от византийских нравов. Вот что, например, стал говорить св. Григорий Богослов, пробыв некоторое время на константинопольской кафедре: “Я устал. Отпустите меня в пустыню (в сельскую жизнь). Меня порицают за то, что нет у меня богатого стола, ни соответствующей сану одежды, ни торжественных выходов, ни величавости в обхождении (огонь Духа Святого – любовь есть, а величавости нет! Примеч. автора). Не знал я, что мне должно входить в состязание с консулами, правителями областей, знатнейшими из военачальников, которые не знают, куда расточить свое богатство. Что и мне надобно роскошествовать из достояния бедняков. Не знал я, что и мне надобно ездить на отличных конях, блистательно выситься в колесницах, что и мне должны быть встречи, приемы с подобострастием, что все мне должны давать дорогу и расступаться передо мной, как скоро даже издали увидят идущего” (сравн. русский архиерей времени Империи) .

Св. Григорий, который пришел в Константинополь, чтобы уничтожить торжествующее засилье ариан, который воздвиг слово истины в небольшом храме св. Анастасии и через недолгое время весь город привлек на свою сторону, - теперь вдруг изнемог до того, что просит отпустить его вон из города. Кто же мог одолеть его - победителя ариан - злейших врагов Христа! Конечно, внутренние враги церкви, столь тайные, что их нельзя уничтожить, как ариан. Их главное орудие: полное отсутствие любви и уничтожение любви в народе.

Св. Григорий ушел сам, св. Иоанна Златоуста с позором и мучением изгнали.

На смену истинным преемникам апостолов начинают прокрадываться те, о которых св. Василий Великий говорит: “а теперь боюсь, что в настоящее время иные и не облекшиеся во Христа и в милосердие, смиренномудрие, долготерпение, если кто возьмется за них, не откажутся, а если никто не возьмется, во множестве будут втесняться, и окажется много самопоставленных соискателей власти, гоняющихся за настоящим блеском и не предвидящих будущего суда”.

Лишь только земная власть в лице царя почуяла ослабление Христовой любви в церкви, она тотчас спешит заговорить на своем исконном языке насилия. Св. Иоанн златоуст про еретиков говорил так: еретические учения должно проклинать и нечестивые догматы обличать, но людей нужно всячески щадить и молиться за них. - Но не так говорил теперь император Феодосий Великий: “мы желаем, чтобы еретики, заклейменные своим позорным именованием, кроме осуждения божественного правосудия, должны еще ожидать тяжких наказаний, которым по внушению небесной (не языческой ли? - Примеч. автора) мудрости заблагорассудит подвергнуть их наше величество”.

Как видим, совсем иной язык, чем у св. Константина Великого в его, цитированном нами выше, исповедании. Однако историк, приведя этот приказ Феодосия, замечает: Впрочем, Феодосий Вел. строгими законами только хотел устрашить еретиков*, но не приводил их в исполнение.

* Сравнительно: “человека нельзя ни силою влечь, ни страхом принуждать”.

Почему же не приводил? Потому, очевидно, что в церкви еще не было забыто апостольское предание. Государство пока еще не смело нарушить традицию любви.

Увы! эта было уже не апостольское предание, как святыня, а только традиция; внутренний огонь любви догорал, и потому достаточно было некоего усилия побеждающего духа, чтобы ценности переместились, и то, что было преобладающим, стало преодоленным.

Чтобы дать перевес созревшему антихристову духу занять первенствующее место: “в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога”,- надобно было, пользуясь помрачением от недостатка любви, вдвинуть в христианское умозрение некую пустую величину, провозгласив ее священной.

Это и совершено было теперь. В шестой новелле Юстиниан ,заявляет, что есть два величайших блага, дары Всевышнего людям: “священство и императорская власть. Когда священство безукоризненно во всех отношениях и имеет дерзновение к Богу, а императорская власть справедливо и как должно устрояет вверенное ей государство, тогда будет некоторая дивная симфония (гармония), доставляющая все полезное роду человеческому”.

Эта пышная фразеология извращает Христианскую правду. Истину надлежало бы изложить так: когда церковь Христова, - а церковь - это все ее члены, из которых каждый имеет от Всевышнего какое-либо служение, - безукоризненна во всех отношениях, т. е. каждый из членов, как должно, устрояет свой внутренний образ, - ибо всякий Христианин есть Храм Бога и царь самого себя, - то будет некоторая дивная гармония, которая называется церковью совершенной.

Утверждение Юстиниана, что для совершенства церкви достаточно, чтобы безукоризненно было священство и справедлива (через законы) императорская власть, есть с христианской точки зрения решительная неправда. Можно указать на времена апостольские, когда священство было не только безукоризненно, но и свято ( апостолы, пророки и учителя - все Божии избранники), но никакой дивной гармонии в церкви не была, а было очень много недостатков (конечно, гораздо менее, чем при Юстиниане), и общины христианские далеко не были совершенны (хотя и гораздо добрее времен Юстиниана).

Юстиниан сам не понимает, о чем он говорит. Приводить в дивную гармонию через деятельность отдельных людей можно только внешнее соединение людей - полк, партию, государство, - и для этого существуют более подходящие глаголы: Хорошо устраивать, великолепно организовать, дисциплинировать. Церковь же в дивную гармонию, в царствие Божие приводит только один Глава ее - Господь Иисус Христос на основе любви братий друг к другу. Отдельные члены церкви, какое бы высокое служение ни исполняли - даже апостолы, - не могут привести церковь в дивную гармонию, иначе, в совершенство соединения. Усилиями отдельных братий можно только помогать немощным членам церкви перерождаться из душевных в духовные, чему и способствуют все имеющие полноту Духа Святого.

Это значение работы духовных (настоящих и единственных работников церкви, внутренне возрастающей во Христа) свидетельствует ап. Павел так: “Я сделался всем для всех, чтобы спасти некоторых”, - не сказал, чтобы спасти всю церковь - привести ее в дивную гармонию, а только спасти некоторых. Значит, тот, кого сам Христос посылает на Свою работу в церковь, ограничивает ее спасением некоторых братий, которых он в состоянии по своим силам спасти; других спасают другие по указанию Христа.

Итак, прежде чем обращаться к Юстиниану и показать, что он принес своими декларационными положениями и своей деятельностью в церковь, мы должны ясно созерцать, в чем заключается жизнь церкви. Ее внутренняя жизнь заключается в благоустроении себя каждым ее членом (духовном перерождении) , чему способствуют духовные - посланные Христом в помощь Его домостроительству. Помогают этому также таинства, совершаемые рукоположенными священниками. Внешнюю же жизнь, распорядок в церкви предоставлено ведать самому обществу Христианскому, собору: - в общинах собранию общины; в более крупных объединениях: собору выборных от отдельных общин. Сами общины выбирают себе начальников – иерархов всяких степеней, которые совместно с народом ведают внешней жизнью общин и их объединений. Характерной чертой епископов первых столетий было то, что каждый акт приложения церковно-правительственной власти совершался епископом публично при ближайшем участии всей его паствы и сам епископ рассматривался не только как начальник, но и как излюбленное, доверенное лицо общины. В свою очередь каждый член общины - по слову Христову каждая душа драгоценность Божия - представлял собою значимую величину, имеющую всегда и во всем право голоса. (См. сравн. у Болотова, “История древней церкви”).

Эта тонкая и свободная организация Христова - церковь, конечно, могла бы потерпеть очень большой ущерб, если бы какое-нибудь отдельный член ее вздумал узурпировать в ней власть, ссылаясь на то или иное вымышленное им священное право. Таковыми всегда были лжеапостолы, лжепророки, лжеучителя, которые в противоположность избранникам Божиим (наставляемым Духом Святым: быть при всей своей силе как бы низшими среди братий) - захватывали власть и овладевали душами ближних, внося великое смятение и разрушая любовь.

Таким узурпатором ворвался в церковь и Юстиниан, объявив свою императорскую власть священной, дарованной Богом. До сих пор Христианские императоры считали себя простыми членами Христова общества, равными среди равных и, таким образом, берегли хрупкую организацию Христианского общества, основанную на великом значении свободы всякого члена церкви и участии всех без исключения братий в жизни общины (до какой степени ценно это участие каждого, доказывает Учение ХII апостолов, умоляя всех и каждого члена церкви не уродовать тело церкви своим отсутствием на собраниях).

Юстиниан присваивает своему величеству то, о чем должна заботиться вся церковь, все члены ее без изъятия. Он утверждает, что император имеет долг и право пещись о чистоте догматов, соблюдении канонов, о достоинстве священства. Он развивает в этом отношении кипучую деятельность, ни с кем не советуясь, а, напротив, всем навязывая свою волю. Причем все свои предписания снабжает бесчисленными цитатами из священного писания (преимущественно Ветхого Завета), доказывая своим подданным, что он всегда прав.

История пятого вселенского собора, как нельзя ярче, изображает нам деятельность Юстиниана в церкви.

Однажды Юстиниан издал указ, в котором произносилась анафема на лицо и сочинения покойного Феодора Мопсуетского, на некоторые сочинения Феодорита и письмо Ивы*. Император хотел придать этому указу общецерковное значение. С этой целью он потребовал, чтобы под ним подписались все представители церковной власти - патриархи и епископы.

* Мотивом этого указа было желание примирить церковь с монофизитами (которым покровительствовала очень любимая Юстинианом его супруга Феодора). Монофизиты упрекали, что церковь не осудила (на Халкидонском соборе) этих трех лиц, писавших в духе Нестория (конечно, это было ничто иное, как повод опорочить Халкидонский собор, осудивший их самих (монофизитов).

Сначала все отказывались. Первое лицо, от которого император потребовал подписи, был патриарх Константинопольский Мина. Последний находил, что осуждение трех глав грозит опасностью авторитету предыдущего (Халкидонского) собора, ибо собор этот не осудил Феодора, хотя и знал о нем. Однако, по настоянию царя, Мина подписал, но с оговоркой, что возьмет подпись обратно, если папа римский не согласится с указом. Тоже патр. Зоил Александрийский отказывался, но после понуждений со стороны Юстиниана подписал. Патр. Ефрем Антиохийский объявил себя врагом указа, но опасность. лишиться своей кафедры побудила его согласиться. Патр. Иерусалимский Петр объявил перед Иерусалимскими монахами, что, кто подпишет указ, тот враг Халкидонского собора. Но, наконец, и он согласился исполнить волю императора. Остальные епископы Востока так или иначе последовали за патриархами. Однако Запад во главе с папой решительно отказался присоединиться к пожеланию Юстиниана. Но вот что произошло с папой Вигилием. Юстиниан, чувствуя, что его желание анафемствовать трех глав не вызывает сочувствия во церкви, вызвал папу Вигилия к себе в Константинополь. Здесь сначала папа повел себя совершенно независимо и отлучил патр. Мину от церковного общения на четыре месяца за его подпись под указом императора. Однако проходит время, и папа Вигилий тоже оказался не в состоянии противостоять духу, царившему при дворе Юстиниана, и согласился на осуждение.

Болотов говорит: “Юстиниан умел, как немногие, производить давление на епископов, и никогда еще римские папы не стояли в такой зависимости от Константинопольского двора, как в его время”.

Возмущение папой Вигилием на Западе было огромно: считали отступником от веры, и даже среди сопровождавшей его свиты нашлись некоторые, обличавшие своего начальника. Однако согласие Вигилия не было, очевидно, искренним. Когда через шесть лет после его приезда в Константинополь (он все еще продолжал здесь жить) открылся собор - пятый вселенский собор 553 г. - то он под разными предлогами отказался явиться в собрание. И собор состоялся без его участия, а также и без участия западных епископов. Только много времени спустя уже из Рима папа Вигилий прислал письмо патр. Константинопольскому, где высказывался за присоединение к собору. Вообще же только через 50 лет все на западе присоединились к собору.

Что, собственно, отвращало всех от осуждения трех глав?

Мы имеем драгоценное свидетельство представителей африканской церкви, которая, в особенности, восстала против указа Юстиниана: еп. Понтиака, ответившего от лица африканской церкви Юстиниану, Ферранда, написавшего послание в Рим по просьбе папы Вигилия (оно сделалось руководящим для римской церкви) и еп. Факунда в его сочинении: “В защиту трех глав”.

Понтиак писал: из вашего последнего указа мы узнали, и это нас сильно смутило, что мы должны осудить Феодора, сочинения Феодорита и письмо Ивы. Сочинения их нам мало известны. Если они дойдут до нас и мы прочтем, а равно и другие сочинения, противные правой вере, то мы осудим их, но не самих авторов, уже умерших. Они подлежали бы справедливому осуждению, если бы были живы доселе и отказались бы осудить свои погрешности. Но к чему нам вести войну с умершими? Они перед лицом Судии истинного, выше которого нет другого судии. Оставь, государь, мир церквам.

Феранд говорил: (I) на предыдущем Халкидонском соборе не высказано было осуждение этим трем лицам, хотя собор имел о них суждение. Высказывать осуждение теперь - колебать авторитет Халкидонского собора. (2) Умерших осуждать не должно. Что пользы вести борьбу уже с умершими или производить из-за них смуты в церкви. (3) Император своим указом производит насилие над совестью членов церкви; никто не может навязывать своего мнения другим, иначе мыслящим.

Святые, которых сам Господь через Духа мудрости призвал к научению верующих, никогда не требовали подписи под своими книгами. Благочестивый исследователь не спешит, чтобы его мысли тотчас были приняты верующими, напротив, он готов сам согласиться с теми, кто лучше мыслит по данному вопросу”.

Еп. Факунд: “Феодор умер в мире с церковью. О нем не произнес осуждения собор Халкидонский, Хотя на нем читалось послание Ивы, осыпавшего похвалами Феодора. Хотят осудить Феодора, как еретика, за его заблуждения. Но еретик не тот, кто заблуждается, а тот, кто, будучи уличен в неправославии, однако же остается упорным. святые Отцы, прежде чем осудить кого-либо, сначала увещевали его и давали ему время одуматься. как же осуждать Феодора еретика, когда он умер. Собор Халкидонский решил: “никто да не судит отсутствующего”, а вы хотите судить не только отсутствующего, но даже умершего. Разве Феодор, если бы был жив (а ведь он умер до Третьего собора, где был осужден Несторий - за те мысли, корни которых вы теперь находите у Феодора), не мог бы исправиться в своих заблуждениях и считаться оправданным”.

Мысли, высказанные этими тремя африканцами, производят потрясающее впечатление своей правдой. Разве они Хотя сколько-нибудь оправдывают заблуждения или восстают против осуждения тех, кто не желает каяться. Они взывают к любви к братьям. Во имя любви они восстают против чудовищного дела: осуждать тех, кто не в состоянии покаяться, потому что умерли.

Что же Юстиниан? Он продолжает, как верно сказал Ферранд, насиловать совесть своих собратий - членов церкви, упорно отстаивая свое желание. Желание же его во что бы то ни стало добиться, чтобы и все в церкви, как и он, осуждали и анафемствовали умерших.

Он снова издает указ (551 г.), в котором сначала богословствует о святой Троице, потом анафемствует различных еретиков современной и древней церкви. Он всячески старается доказать, что церковь будто бы всегда анафемствовала еретиков после смерти, если не успела отлучить их при жизни. Он ссылается на Никейский собор, который безымянно анафемствовал тех, кто следует нечестивому учению Ария (при чем здесь умершие?), он припоминает, что св. Августин однажды писал, что “если бы открылось, что Цецилиан мыслил что-нибудь вопреки церкви, то он подверг бы его анафеме и после смерти”. Если бы! - приводить в виде положительного аргумента, христианское ли это дело. Не лучше ли было бы в тиши помолиться за Августина, за неосторожное выражение. Наконец, последнее рассуждение Юстиниана в защиту своей мысли самое показательное для определения его духовного состояния: “Иоанн Златоуст оправдан после смерти. Значит, можно и осуждать после смерти”. Заметим, что Иоанн Златоуст не оправдан после смерти, он, как невинный, не нуждался в оправдании, а признано только неправильным его осуждение на разбойничьем соборе (вернее было бы сказать, не Златоуст оправдан, а собор, на котором он осужден, признан разбойничьим). Кроме того, оправдание после смерти есть дело .любви, которое всегда допустимо, осуждение же есть дело не любви, а поношения, которое недопустимо к покойным. Далее, возражая тем, кто утверждал, что не следует вместе с сочинениями анафемствовать и лицо сочинителя, Юстиниан говорит: кто мыслит так, тот не знает священного писания, в котором говорится, что равно ненавистны Богу и нечестивец и нечестие его (книга Премудрости Соломона) . Заносчивость тона обличает Юстиниана но кроме того, неужели достойно Христианина цитировать Ветхий Завет, чтобы оправдать немилосердие к брату. Ведь там сказано также: “око за око, зуб за зуб”.

Быть может, читателю кажется странным, что мы так подробно разбираем Юстинианово желание анафемствовать покойного. Да, это было бы излишне, если бы вопрос этот остался спорным в церкви. Но состоялся по воле Юстиниана собор, наименованный пятым вселенским собором. Собор руководствовался программой, начертанной в указе Юстиниана, где обозначалось, с каких именно сторон должно рассмотреть спорный вопрос о трех главах.

Обсудив дело, собор исполнил желание Юстиниана: анафемствовать умершего Феодора. Таким образом, своим (вселенским) авторитетом он одобрил анафемствование покойников.

Сейчас мы увидим, согласно ли это было с преданием апостольским. Где искать правды? Конечно, у великих учителей церкви.

Богослову-царю вовсе не следовало обращаться к древним временам Соломоновой премудрости и не ссылаться на блаж. Августина с его сомнительным: если бы, а надлежало поучиться у тех, кто по этому вопросу высказался с необычайной ясностью, - именно у св. Иоанна Златоуста и у цитируемого им в “Слове о том, что не должно проклинать* ни живых, ни мертвых” - св. Игнатия Богоносца.

Вот что сказано в этом “Слове”: “св. отцы соборов отлучали и отвергали ереси, но никого из еретиков не подвергали проклятию**. И ап. Павел только по нужде в двух только местах употребил это слово, впрочем не отнеся его к известному лицу” (Кор. 16, 22 Гал. 1, 9) . И далее Златоуст говорит: “почему же ты, когда никто из получивших власть (т. е. отцов собора и апостолов) не делал этого или не смел произнести такого приговора, ты осмеливаешься делать это, поступая вопреки (цели) смерти Господней, и предупреждаешь суд царя”. - Далее св. Иоанн Златоуст для подтверждения цитирует св. Игнатия Богоносца: “Предающие человека церковной анафеме подвергают себя совершенной погибели, присваивая себе достоинство Сына Божия. Ибо анафема совершенно отлучает от Христа”.

* Выражения проклинать и анафемствовать по смыслу “Слова” тождественны. Нынешние священники на вопрос об анафеме стараются отклонить ответственность за современную практику церкви тем, что, не имея никаких оснований, отрицают тождественность проклятия и анафемы.

** Свидетельство Златоуста о действии св. отцов первого и второго вс. соборов (он умер в 407 г., значит, мог говорить только о первых двух соборах) чрезвычайно драгоценно не только потому что свидетельствует великий учитель церкви, но и потому, что от первых двух соборов не осталось никаких протоколов, - значит, он утверждает по свежему преданию о соборах.

“Еретические учения, не согласные с принятым нами, должно проклинать и нечестивые догматы обличать, но людей всячески щадить и молиться об их спасении”. (Твор. св. Иоанна Злат. Том I).

Вот истинное учение апостольской церкви! Можно ли сильнее и тверже высказаться по этому поводу? И кто так говорит? Св. Игнатий Богоносец. Тот, кто писал о значении епископов церкви и на которого поэтому ссылаются епископы позднейших времен, чтобы сказать о своих великих преимуществах. Однако замалчивают его, когда дело идет о самой основе Христианства - Христовой любви к людям. Кто еще говорит: тот, кого церковь соединила неразрывно с двумя другими учителями церкви и тем засвидетельствовала, что трое: Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст- едино мыслят о Всем, проповедуемом каждым из них.

Но это учение столь не похоже на последующую практику в церкви (“гремит анафема в соборах”!), что было бы легче и приятнее всего объявить “Слово” Златоуста, напечатанное в первом томе его творений, - подложным. Один из исследователей творений св. Отцов (католик Мин) называет его сомнительным (не осмеливается назвать подложным, как именует некоторые другие слова Златоуста). Мы знаем, что ученые исследователи Евангелия, главным образом из протестантов, не стесняются утверждать, что и “Откровение св. Иоанна” в Евангелии написано не Иоанном Богословом, а каким-то другим Иоанном, что послания Иоанновы тоже не его и даже что Евангелие от Иоанна написано не одним человеком, а несколькими.

Но не будем спорить о писаниях Иоанна Богослова, ибо - это означало бы сомневаться и в истинах, проповедуемых им в Евангелии, скажем о слове Иоанна Златоуста. у кого есть малейший критический дар и просто даже художественный вкус, не может не почувствовать, что данное слово Златоуста написано совершенно в духе и стиле других его писаний. Что же касается правды, им благовествуемой, то мы знаем, что в словах любви великие учителя церкви не ошибаются, ибо ошибаться в любви - это возводить ложь на Духа Святого.

Быть может, следует высказать еще некоторые соображения по поводу мыслей “Слова” Иоанна Златоуста. Как следует разуметь изречение св. Игнатия Богоносца: “анафема совершенно отлучает от Христа”? Анафема есть разрыв церкви со своим членом; это не лишение тех или иных прав, даже всех прав (напр. права причащения), каковое лишение можно считать мерой исправления внутри церкви. Нет, здесь церковь выбрасывает из своей среды отлучаемого ею (доказательство: отказ поминать его имя на проскомидии). Значит, .лишает его своей любви - всякого касания любви. Последствия поистине страшны: отлучаемый никогда не будет в состоянии покаяться, ибо без любви церкви человек не имеет сил осознать свои грехи.

Таким образом, отлучая от себя брата, церковь обрекает его на вечные муки - это и утверждает св. Иоанн Златоуст словами: “предупреждая суд Царя”. “Нарушена цель смерти Господней”, ибо Он умер за всех (за каждого), и второе пришествие не совершается еще ради того, чтобы все пришли к покаянию (“не медлит Господь, а долготерпит нас, чтобы все пришли к покаянию”, ап. Петр) . Заметим также, что еще не пришедший в церковь (т.е. язычник) имеет особое общение с Богом (закон написан у него на плотяных скрижалях сердца – говорит ап. Павел), член же церкви, отлученный от церкви, отлучен и от Ее Главы (т. е. от общения со Христом): “что свяжете на земле, будет связано на небе”*.

* Все, что здесь говорено, относится к земной церкви, а не небесной. О той мы ничего не знаем настоящего.

В заключение вопроса (именного анафемствования в церкви) приведем типичнейший пример, как члены церкви, ослепленные антихристовым духом, не видят, что делают и что говорят, когда дело идет об анафеме. В книге “История вселенских соборов” проф. Лебедева (по кафедре истории церкви), одобренной свят. синодом для ученических библиотек всех учебных заведений России, в книге 2 - приложение “О Никейском соборе на языке Коптском”, автор на стр. 247 цитирует фрагменты сохранившихся древних рукописей анафемствования собора: “.Мы анафемствуем также веру Фотина, который”... и т. д. На стр. 252 автор говорит от себя: “анафематизмы собора проклинают не только Ария, но и еретика Фотина”. Таким образом, анафемствование собором веры Фотина (что и согласно утверждению св. Златоуста) превращается у проф. Лебедева в проклятие собором еретика Фотина.

В “Откровении св. Иоанна” Господь, явившийся апостолу на острове Патмосе, в послании ангелу церкви Ефесской говорит: “ты ненавидишь дела Николаитов, которые и я ненавижу” и ангелу Пергамской церкви: “у тебя есть держащиеся учения Николаитов, которое Я ненавижу”. Дела! - а не людей Бог ненавидит.

* * *

Итак, Юстиниан достиг своего. В конце концов даже собор согласился с его страстным желанием анафемствовать покойного. Во имя чего Юстиниан действовал? Конечно, он ни минуты не сомневался, что работает на благо церкви. Например, в Данном случае он был уверен, что помогает монофизитам воссоединиться с церковью. Он думал также, что способствует вере Христовой, оружием расширяя пределы своего государства. Также -думал, что оказывает услугу церкви, насилием присоединяя к ней язычников. Но мало того, что так думал, Юстиниан как бы даже жертвовал собой: своим здоровьем, временем - был аскет, молитвенник, горел одушевлением.

Однако вся деятельность Юстиниана стала несчастием для церкви Христовой. Ибо действовал он не по внушению Божию, а по собственным произволениям. Трудно найти в истории более лучший пример того, что может натворить христианин, не знающий цели христианской жизни. Как мы много повторяли, цель эта во втором рождении свыше, и для этого необходимо стяжать Духа Святого, т. е. научиться распознавать голос Духа Святого.

Сообразно этой истине, настоящий Христианин, не имея мановения от Господа в своей мирской жизни развивает природные дарования и тем в поте лица зарабатывает хлеб, но в церкви не дерзает выступать с желанием осуществить планы и мысли, кажущиеся ему полезными для нее. Чем грандиознее планы и чем более усилий употреблено для их проведения, тем страшнее деятель для жизни церкви. Многим, быть может, даже большинству (в этом и несчастие), будет он представляться значительнейшим и необходимым церковным работником. Но историк, пожелав оценить такого человека, даже преклоняясь перед великими его трудами, непременно почувствует облик его как бы двоящимся. Свет истины искажен игрой неправды, которой он был проводником.

Посмотрите, например, какую характеристику дает Юстиниану высокий и искренний христианин Хомяков: “В общих начертаниях и намерениях действия Юстиниана запечатлены величием и глубоким чувством” (но мы знаем, что добрыми намерениями вымощена дорога в ад. - примеч. автора книги). Однако далее истина заставляет Хомякова сказать: “в подробностях своих действия его представляют часто или жестокость или бессилие”. Еще обольщение: “император Византии одной силой любви к правде и к просвещению пробудил стихии мысли и жизни”, - и снова - противоположное: “Игралище придворных интриг и развратной жены, не внушающий страха народу по добросердечию, ни глубокого уважения по недостатку твердости и самостоятельности в делах правления”.

То же произошло с первым летописцем Юстиниана Прокопием. К удивлению историков, обнаружена вторая биография Юстиниана того же Прокопия. В первом жизнеописании изображается необычайное величие дел этого императора. Историческая наука, которая привыкла подобострастничать перед творцами громких событий, присвоила Юстиниану эпитет Великого. И вот оказалось, что вторая биография совершенно противоречит первой по нравственной оценке Юстиниана и его жены Феодоры: она рисует их как жалких, развратных, жестоких, вообще отталкивающих личностей. Историческая наука сначала заподозрила, что было два Прокопия, но эту мысль пришлось оставить, так как подлинность одного Прокопия и двух его биографий несомненна. Тогда стали обвинять во всем Феодору, называя ее развратницей. Мы понимаем это иначе. Хотя Феодора и была происхождения низкого (дочь служителя цирка) и в молодости не вела особо нравственной жизни, но затем изменилась и во времена своего венчанного положения на троне не отличалась образом жизни, который на светском языке называется развратным. Ключ к пониманию возможности второй биографии (обличительной) Юстиниана заключается в Характере его религиозных дел. Если бы он был только светским деятелем, то спокойно пользовался бы именем великого, как им пользуются собратья его по величию: Наполеон, Петр I, Екатерина II и пр. Но он вторгся в церковь с величием своих дел. И Дух Божий разоблачил его во второй биографии, чтобы его вторая истина, которую он привил церковному сознанию, в конце концов была заклеймена, как и величие его дел. Что касается разврата - то это, вообще, атмосфера, присущая великим (по приговору истории - не церкви) деятелям.

Итак, лик двоится: умнейший, ученейший и как будто добрейший, работающий до кровавого пота и одушевленный как будто правдой, и в то же время жалкий- игралище придворных интриг и властной жены. Если оценить строго по-христиански: Юстиниан был несчастный человек, менее всего пригодный для верного служения Христу. Однако, ревнуя всеми силами своего недюжинного дарования служить церкви, но не призванный Христом к служению, он стал замечательным проводником антихристова духа, способствуя его взбиранью на престольное место.

Два заветных памятника оставил Юстиниан: чудо чудес - Храм св. Софии и - кодекс законов. С точки зрения духа Христианского - роскошный Храм св. Софии продолжает традицию достижений языческих: недаром он причислен к одному из семи чудес света (являет славу мира сего). В сущности, великолепие храма св. Софии символизирует материализацию церкви, которая, благодаря Юстиниану, получила великое значение для церкви. Древняя церковь ценила простоту. Кодекс Законов - венец достижений языческого мира - и опять как бы символ поражения христианства, где должна действовать благодать, а не закон.

Вот положительные плоды Юстиниановой деятельности. Теперь будем говорить о явно отрицательных.

При вступлении на престол Юстиниана духовное состояние Церкви было таково, что сила истины возвышалась над христианским сознанием всей церкви. Выражаясь усвоенным нами языком: святые еще главенствовали в церкви. Однако антихристов дух созрел настолько, что готовился очень приблизиться к престольному месту. Характерное для такого положения вещей событие произошло еще за двести лет до Юстиниана. Мы цитировали поистине мученическое слово св. Григория Богослова к жителям (к церкви) константинопольским с просьбой отпустить его в пустыню (в деревню) , ибо жить и дышать в столице ему стало нестерпимо: митрополиту навязывают придворный этикет. в изображении св. Григория этот этикет представлен как чистое издевательство над служителем Христа. и когда св. Григорий ушел, на его место был избран Нектарий, человек светский, умевший ладить с придворным миром. Такова была участь епископа в империи. Но все же не нектарии, втеснявшиеся (выражение св. Василия Великого) ради выгод на Начальственные места церкви, до Юстиниана давали тон Христианскому обществу. Императоры, а за ними и все имевшие вес в государстве, тогда еще благоговели перед духовными и святыми, чтимыми в народе, т.е. в церкви. И потому не только не дерзали равняться с ними, а признавали себя гораздо ниже. Как, например, можно указать на Феодосия I (в четвертом веке), который смиренно исполнил епитимию, наложенную на него епископом Амвросием за избиение в Фессалониках.

Юстиниан уничтожил это преимущество святых, объявив императорский престол священным местом. Таким образом, навязывалось мнение, что всякий, кто угодно, занявший престол в христианском государстве, получает будто бы право “милостью Божией” властвовать в государстве и церкви. Как Божий избранник - помазанник, - он становится безответственным и его нельзя учить.

Правда, Юстиниан так Не говорил, не мог говорить. Тогда еще жило апостольское предание и под помазанием разумелось не помазание веществом елея, а руководство Духа Святого (“помазание, которое вы получили от Святого, учит вас всему” (первое послание Иоан. 2, 20-7)*. Тогда знали, что само слово Христианин значит помазанник. Только когда стало забываться истинное понятие слова помазанник - императоры, коронуясь и будучи миропомазуемы (для укрепления духовных сил), стали провозглашать себя какими-то отличными от всех помазанниками Божьими.

* См. об этом у первого историка церкви Евсевия.

Итак, это впоследствии, Юстиниан же, словесно отделываясь велеречивыми суждениями (выше мы приводили примеры), фактически захватывал власть в церкви для себя и для своих преемников. Вот что говорит Болотов: “Тогда каждый епископ обязан был прислушиваться к голосам придворных партий, иначе его могла смять железная рука такого государя, как Юстиниан”. и еще: “принцип Юстиниана удержался и, развиваясь, пришел к заключению: “всякий христианский император есть вместе с тем и священник” (к этому следовало бы добавить: священник-властелин, - противоречие прямым словам Спасителя, обращенным к апостолам: “цари господствуют над народами, а вы не так” Лук. 22, 25, 6).

“В конце концов идея императорского блюстительства в делах веры и церкви так глубоко укоренилась в сознании византийцев, что стало обычным воззрение: императорская власть может все делать в церковном управлении” (пр. доц. Заозерский, о церковной власти). И еще сильнее выражает эту мысль один историк: “со времени Юстиниана зарождается теория об императоре, как равном апостолам (равноапостольный), получающем благодать прямо от Бога и стоящем над государством и над церковью” ( “Юстиниан”, энцикл. сл. Брокг. и Эфр.).

Представители новоизобретенной божественной власти в церкви постарались очень скоро уничтожить значение народа в церковном управлении. Вот как говорит об этом академик Болотов: “простой народ стали вовсе устранять от участия в собрании для выборов епископа; только клиру и почетным гражданам (богачам) представлялось назначать трех кандидатов для назначения митрополитом его избранника. От этого устранения народа от выборов ослаблялась его сердечная связь со своим пастырем, которая существовала в лучшие времена древней церкви. Наконец, седьмой Вселенский собор нашел дело в таком положении, что участие народа в избрании епископа было для него совершенно непонятное и противозаконное явление, почему он постановил совсем устранить влияние в этом деле светского элемента”.

Изгнание церковного народа из управления церковью совершенно ослабляет ее. Ибо Дух Святой, вдохновляющий церковь на правый путь, дышит, где хочет. Никому не известно, через кого сегодня или завтра в собрании церкви угодно Ему сообщить ко всеобщему церковному познанию истину - волю Свою. Закрепостить, устранив народ, церковное управление за теми лицами, которые занимают в те или иные времена начальственные места (безразлично цари или иерархи), -то же, что желать закрепостить (урегулировать харизматизм, как мы недавно где-то прочли) Духа Святого за теми, кто бы ни оказался на данном месте (значит, как это нередко бывает, за нечестивцами) , что, конечно, невозможно и противоречит истине: “Дух дышит, где Хочет”.

Чтобы понять всю унизительность, в какую ввергается церковь Христова при императорах, правящих будто бы особой милостью Божией, следует обратить внимание на положение в эти времена святых - верных свидетелей Христа. “Царей обличители безбоязненные”, сказано в акафисте трех великих учителей церкви. Такова обязанность Божиих людей в церкви.

Но как осуществить столь важное святительское дело, если правят не просто цари, а помазанники Бога на земле, как они сами - и другим велят - себя почитают? Не обидятся ли очень эти помазанники Божии на вмешательство в их непосредственное отношение к Богу.

Спустя несколько веков после Юстиниана, св. Симеон Нов. Богослов среди причин отказа от настоятельства приводит следующую: “возможно ли, чтобы Ты, Господи, не удалился от меня если я не стану с дерзновением праведно обличать царей и другие власти в их беззакониях и неправдах?” Не потому “не стану”, что святой боится обличать сильных мира сего, ибо верный свидетель, если есть на то соизволение Божие, не только обличает, но и мужественно принимает казнь за свою правду. Припомним у нас в России св. Максима Грека, обличавшего Василия Третьего за беззаконную женитьбу и посаженного почти до конца жизни на цепь в смрадную тюрьму. Или митр, Филиппа, обличавшего Ивана Грозного. Св. Симеон Нов. Бог. выражением “не стану” Хочет указать на невозможность в его время настоятелям церкви осуществлять одну из важнейших своих обязанностей. Ибо не всегда обличения святых бывают во спасение братий, но могут превратиться в соблазн. Именно на это указывают слова Христа: “не давайте святыни псам, и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас”.

Для примера представим себе, что могло бы произойти даже с великим святым - назовем св. Серафима Саровского, если бы он пришел ко двору Екатерины Великой обличать ее в разврате или к Николаю I обличать его за горделивое превозношение своим величием; за жестокость: пропускание людей через строй (наказание шпицрутенами);за незаконное сожительство с фрейлиной императрицы при живой жене, фривольные приключения на маскарадах, которые царь любил посещать. Или к митрополиту московскому Филарету обличать его оправдание телесного наказания ( см. “государственное учение” м. Филарета). При гуманных веяниях, проникших в Россию в конце 18 века, св. Серафима Саровского, конечно, не казнили бы, но, вероятнее всего, отправили бы в сумасшедший дом или в монастырскую тюрьму.

При государственной власти “Божией милостью” Христовы верные свидетели приговорены к молчанию. С высоты престола на них взирают как на неких блаженных, подвигам которых (до известной степени) удивляются. Даже обращаются к святым в случае неизлечимой болезни, которую отказались лечить ученые доктора. Но, конечно, дикой бы показалась мысль просить у них государственного совета. Деятельное желание святых самим осуществить древнее право убежища для преступников или их настойчивое ходатайство об освобождении преступников от наказания, несомненно, объявлено было бы бунтом, преступным вмешательством в “святая святых” власти (полученной от Бога) - самодержавно творить суд и расправу.

Блаженно (не государственно) мыслящим место в монастырях: в кельях безмолвников, -таково исповедание царей, вскормленных от утробы матери своей антихристовой Юстиниановой идеей о святом значении в христианстве царской власти.

Чтобы осветить страшную картину опустошения любви, которое произвела в церкви Христовой деятельность империума, объявленного священным, достаточно привести следующие факты. в конце четвертого века, как мы сказали, в Византии был издан закон, запрещающий священнослужителям и монахам отнимать преступников из рук правосудия (ибо так поступали тогда служители алтаря) и в виде компенсации (ибо государственная власть преклонялась перед Божиими людьми) даровано было право убежища и действительного (т. е. непременно исполняемого) ходатайства о смягчении наказаний преступникам. Таково было положение дел в первые века империи, объявившей себя христианской. В конце десятого века, когда Россия приняла Христианство, наехавшие из Греции епископы возмущались, что Владимир Святой совсем не казнит преступников (казни, вообще, были не свойственны славянам) , и учили его, что преступников следует непременно казнить. На это Владимир Святой Ответил им: “Бога боюсь”. Позднее русские, а не греческие, иерархи создали акт печалования (истинное духовное творчество).

Таким образом, императорская власть подчинила своей государственной мудрости священство, но, конечно, она не могла подчинить этой мудрости Божиих людей. Поэтому между святыми, с одной стороны, и представителями империи и священства (покоренного императорской властью) - с другой, произошел разрыв - легла великая пропасть непонимания и разномыслия и разноделания (и мука для святых иерархов).

Приведем примеры. В первой половине двенадцатого века Бернард Клервосский говорит: “еретиков следует брать, но не избегать, брать не оружием, а доводами, опровергая заблуждения их. Такова воля Того, к то хочет, чтобы все люди спаслись”. А католическое священство позднее насилует и жжет на кострах еретиков.

Св. Феодосий Печерский (11 век) учит: “будь милостив не только к своим домочадцам, но и к чужим: еретика и латынина помилуй и от беды избавь”. в то же время греческие епископы пытались учить русских византийским обычаям: “еретиков бить воловьими жилами” (что запретила им “Русская Правда”).

Самое страшное для человека: обладать властью (под властью мы разумеем всякую власть - и церковную, и гражданскую). Даже великие святые, имеющие полноту Духа Святого, изредка соблазняются. Только 12 апостолов были освобождены от злого недуга власти. Они неизменно сияли в свете великой благодати (конечно, уже после сошествия Духа: раньше же они постоянно ссорились, даже в присутствии Христа, кто из них больший): после пятидесятницы в них и вокруг них все плавилось в Христовой любви. Но уже сам ап. Павел должен был всю жизнь терпеть страдания, предохранявшие его от превозношения.

Последующие святые, как мы приводили примеры из жизни Антония Великого и Макария Великого, хотя и были изобличаемы тотчас же Духом Святым, не могли уберечься иногда от горделивого ощущения своей силы.

Нестерпимо трудно человеку, находящемуся в славе, чувствовать себя равным братьям своим в церкви. Оттого Христос определил, как помощь против этого сатанинского чувства, всякому начальствующему христианину быть всем рабом (каким образом, будучи начальником, стать всем рабом, - этому учит Дух Святой, если начальствующий примет в сердце данный завет Христа).

Если для духовных мучительно трудно устоять против соблазна власти, то, что бывает с малыми сими, каковы (за самыми немногими исключениями) , обыкновенно, все цари и начальники церквей? Их единственное спасение в христианском обществе благоговеть перед явленными святыми и смиряться перед ними, а также искать среди подвластного народа праведных обличителей себе и каяться*.

* Даже св. Тихон Задонский однажды получил оплеуху от Юродивого, который шепнул ему: не превозносись. За это св. Тихон всю жизнь уплачивал пенсию Юродивому.

Но возможность такого отношения к своей власти для малых сил Юстиниан уничтожил, провозгласив их деятельность, как Божие вдохновение. Они стали чувствовать себя как бы наместниками Бога на земле, которые сами знают, что нужно и что не нужно, которым как бы вложено Богом всяческое разумение власти (отсюда именование самодержец). Подобное самочувствие, конечно, должно было стать несчастием как для начальствующих, так и для всего христианского народа.

Положение христианских царей в этом смысле гораздо горше и страшнее, чем языческих императоров, - последние почти безответственны, тогда как христиане, объявившие себя выше братий и правящие, пользуясь всегда насилием, не имеют оправдания. Под ними разверзается пропасть всяческой неправды.

Вот отчего свирепой жестокостью и безобразием насилий Византия не только не уступает, а в некоторых случаях превосходит языческую Римскую империю.

Византия блистала великолепием своих церемоний религиозных и зрелищами в цирках. Но трудно сказать, что у византийцев стояло на первом плане. По крайней мере, каждый император, пышно, сложнейшим ритуалом, короновавшись в храме св. Софии, много внимания уделял на представления в цирке, ибо весь город принимал участие в этом деле и могучие политические партии своими реликвиями выбирали цвета любимых наездников цирка. и именно в цирке народ привык изъявлять перед царем свои государственные требования.

После Юстиниана невозможно назвать императора, который не совершил бы кровавого насилия над своим предшественником, сородичами и соправителями.

Развернем этот печальный свиток кровавых императорских дел. Юстиниан, не имея детей, назначил своим наследником племянника Юстина II, по указанию последнего был умерщвлен его собственный Племянник, казавшийся Юстину Опасным соперником.

Через 20 лет Следующий имп. Маврикий, свергнутый Фокой, хотя уже и не опасный счастливому заместителю, все-таки был доставлен в Халкидон, и там на глазах несчастного были умерщвлены его трое сыновей, а затем казнили и самого Маврикия. Убит был также и старший его сын.

Через 8 лет новый имп. Ираклий, овладев троном, предоставил самой византийской толпе расправиться с Фокой. Она подвергла его жестокому поруганию и его сожгли на площади Быка.

Ираклий от жены Мартины имел сына Ираклиона. После вступления последнего на престол, спустя несколько месяцев, по воле сената и народа, матери царя Мартине был отрезан язык, а Ираклион был подвергнут не менее жестокому и более позорному наказанию, которое потом повторяется по отношению к лицам царской фамилии, - к усечению носа. По поводу этого новый царь Констант (брат Ираклиона от другой жены Ираклия) произнес речь к сенату, начинавшуюся так: “ваш боговдохновенный приговор справедливо низверг...” При Константе папа Мартин был подвергнут истязаниям и умер в ссылке. Еще более зверские истязания претерпел св. Максим Исповедник: его привезли в Константинополь, долго били воловьими жилами, затем отрезали до корня язык, отсекли правую руку, провели с позором по всем кварталам Константинополя. Имп. Констант также был умерщвлен в 668 г. Сын Константа Константин Пагонат при восшествии своем на прародительский престол с страшной жестокостью подавил восстание, а у братьев своих велел вырвать ноздри. Этот же Пагонат в 680 году созвал шестой вселенский собор. - Сын Константина Юстиниан II получил название Рипотмит, что значит рваные ноздри, так как и он, по воле народа, был изуродован (был десятилетний перерыв его царствования). При следующем имп. Льве Исавре в 740 году был издан судебник “Эклога”. Характерными особенностями этого памятника является, Во-первых, необычайное обилие ссылок на священное писание, а во-вторых, изобилие в главе о наказаниях членовредительских наказаний: отсечение руки, ноги, урезание языка, ослепление, отрезание носа. Императоры Исаврийской династии по поводу членовредительства хвалились своею гуманностью: этими-де наказаниями была заменена смертная казнь (заметим, что членовредительство назначалось за обычные преступления: воровство и проч.)

После Льва Исавра царствовал его сын Константин Копроним. Кроме убийств соперничавших с ним о власти, отметим, типичные для тех времен, его поступки с патриархом. В начале царствования, после победы над овладевшим престолом Артаваиодом, которого Константин ослепил, заподозрив патр. Анастасия в недоброжелательстве, Константин подверг его следующему унижению: патриарха посадили на осла лицом к хвосту и дали в руки держать хвост, так водили по цирку. Впрочем, затем патриарх продолжал свое церковное служение. Гораздо сильнее пострадал патриарх Константин. Его подвергли избиению воловьими жилами и затем привезли в собор св. Софии. Здесь поставили (так как он уже не мог стоять от истязаний - его держали) перед возвышением, где стоял новый патриарх Никита с епископами. Стали читать патр. Константину указ с перечислением его различных вин; после каждой вины так называемый асикрит наносил бывшему патриарху удар по лицу. Затем несчастного подвели к патр. Никите и тот, надев омофор, произнес отлучение. Затем патр. Константина посадили на осла лицом к хвосту и дали хвост в руки. Осла вел его Племянник, которому вырвали ноздри. В переполненном зрителями цирке толпа сбегала вниз, ругала бывшего владыку, плевала на него, бросала грязью. Потом его стащили с осла и попирали шею ногами. Через несколько дней он был убит.

Мы привели исторические факты приблизительно за двести лет Византии после Юстиниана. То же самое продолжалось и далее. Не нужно думать, что так называемые благочестивые дела императора, вроде собраний вселенских соборов, сколько-нибудь предохраняли их от гнусных насилий власти. Так, знаменитая защитница икон Ирина, мать молодого царя Константина VI, которая закончила долголетнее иконоборческое движение, созвав в 787 г. седьмой вселенский собор, и которая всегда очень благоволила к монахам и священникам, через десять лет после собора, подвергла ослеплению своего сына императора, дабы он не мешал ей править единолично. В 802 году Ирина была наверху счастья, ей удалось достигнуть высочайшего прославления: в государственных актах ее именовали: “Ирина великий царь и автократор ромеев”. Обласканные ею монахи и духовенство оказывали ей повсюду чрезвычайный почет и внимание. Карл Великий прислал к ней послов с предложением брачного союза. Но послы еще дожидались ответа, как византиец Никифор сверг Ирину с престола и сделался императором.

Вообще, историк Византии Феодор Успенский говорит: “жестокость, проявлявшаяся в членовредительстве, в мучениях, в продолжительности заключений и в казнях, засвидетельствована одинаково в отношении икoнoпoчитателей и иконоборцев”.

Но и до иконоборческого движения, как мы говорили, Константин Пагонат, созвавший шестой вселенский собор в 680 году, в свое время приказал вырвать ноздри у своих братьев.

Чтобы не перечислять по порядку византийские безобразия, но показать дальнейшее безнадежно злое состояние нравов, остановимся на деяниях двух монархов.

Василий II (967-1025) из македонской династии (начало династии положил Василий I, бывший конюх императора, свергший своего благодетеля Кесаря Варду и убивший имп. Михаила III), был настроен демократически: он очень ограничил влияние крупных землевладельцев ради помощи мелкому землевладению, укротил хищничество правителей областей. Известен же он, главным образом, победами над болгарским царством (именован: болгаробойца). После одной победы ослепил 15.000 пленных болгар (начало одиннадцатого века). При этом Василии II русские приняли христианство (от греков). Во времена русского вел. князя Ярослава Мудрого греки взяли в плен русских (под начальством Вышаты) и 800 человек ослепили (царст. Константина Мономаха в 1043 году) .

В 1192 году Андроник Комнин, дядя пятнадцатилетнего имп. Алексея, объявил себя соправителем царя. Венчаясь на царство и приступая к принятию Пречистых Тайн, он поднял руку и поклялся, что принимает власть ради помощи молодому царю. Через несколько дней Андроник удавил своего племянника-царя.

Андроник ослепил мужа своей дочери, а его письмоводителя приказал сжечь в народном цирке. Разведен был огонь. Привели юношу нагого, в кандалах. Coжигатели обступили его и длинными острыми кольями подталкивали в огонь. Юноша то бросался на обращенные против него острия, то быстрыми прыжками выскакивал из огня. Зрелище продолжалось долго. Изнемогший, наконец, он упал и сгорел.

Андроник помогал бедным и обуздал хищничество вельмож, так что в провинции поборы прекратились.

Через два года правитель созвал своих приверженцев и объявил, что всех содержимых в тюрьмах необходимо убить. Составили приговор: “по внушению Божию, а не по приказанию державного и святого государя, объявляем, что для пользы государства нужно уничтожить всех находящихся в тюрьмах, а равно захватить и умертвить всех их друзей и родственников” .

Этот приговор, однако, не удалось осуществить, так как в храме св. Софии народ провозгласил императором Исаака Ангелоса.

Андроник попытался бежать на корабле, но был схвачен и предстал перед новым монархом. Здесь его били, ругали, выщипывали бороду и волосы на голове, вырывали зубы. Затем отдали на общее поругание, и все, даже женщины, бросались на Андроника и били, наконец, ему отрубили правую руку и бросили в тюрьму; не давали там пить и есть. Через несколько дней ему выкололи левый глаз, посадили на паршивого верблюда и возили по площадям. Масса народа преследовала его, и не было зла, какое не учинили бы Андронику: одни били его по голове палками, другие пачкали ему ноздри пометом, третьи, намочив губку скотскими и человеческим испражнениями, выжимали ему на лицо. Некоторые срамными словами поносили его мать и отца. Привели, наконец, верблюда в открытый театр и здесь, стащив несчастного, повесили за ноги между двумя столбами. Перенеся такое множество страданий, Андроник еще крепился и говорил: “Господи, помилуй, для чего вы еще ломаете сокрушенную кость?” Толпа же, разорвав его рубашку, терзала его детородные члены, Один всадил ему в зад ятаган, другой вонзил длинный меч в горло. и Андроник, наконец, с трудом испустил дух (из книги Еп. Порфирия Успенского. Восток Христианский. Афон).

Если Андроник злодей, то что же все-таки представляло из себя византийское христианское общество, при котором на виду у всех- в цирке, куда сходился весь город, - мог ли совершаться такие дела?

* * *

Что в приводимых фактах самое страшное и гибельное для христианства? Не преступления. В преступлениях можно покаяться, лишь бы совесть проснулась. Но может ли проснуться совесть у людей, когда словом Божиим они оправдывают свои гнусности, боговдохновением именуют злодейства, законодательный сборник с наказаниями, которым ужаснулись бы древние греки-язычники, обильно уснащают цитатами из книги, которая основана на призыве к всепрощению и нелицемерному братолюбию.

Вот какую неисцелимую рану нанесла церковная деятельность Юстиниана Великого (как ярко сказывается в этом эпитете антихристианство исторической науки, которая по преимуществу именно такого рода личностям присваивает именование - великий).

До Юстиниана* мало кто сомневался, что христианин – это человек, духовно перерожденный; а кто еще не переродился, тому необходимо стяжать Духа Святого. После Юстиниана наступает формальное отношение к христианскому званию. Точно установленный ритуал делает человека христианином. Церковь, как некое учреждение, а не как новый род людей на земле. Члены этого учреждения очень уверены в своих правах, но плохо сознают свои христианские сокровенные обязанности. Это в особенности характерно для начальствующих в государстве и церкви. Им мнится, что они Самим Богом вознесены на священные места - цари, как помазанники Божии, архиереи, как преемники апостолов по рукоположению.

* Конечно, имя “Юстиниан” мы употребляем здесь скорее как понятие собирательное - в нем, как в фокусе, отобразилось то, что в тайне подготовлено духом антихристовым.

Но нет ничего более антихристианского, как эта уверенность в своих правах начальствующих в Христовом обществе.

Весь смысл того, что писали великие учители церкви о священстве, кроется как раз в полном нечувствии своих прав и в чрезвычайно остром, мучительном сознании своей немощи.

Они знали, что Христос заповедовал им умывать ноги ближним, а не владычествовать над ними.

 

КАНОССА. ГРИГОРИЙ VII (1073-1085 гг.)

Мы переходим теперь к Западной Европе к началу нового тысячелетия нашей эры, через 500 лет после Юстиниана.

Мучительнейшая картина духовного разорения. Безнадежность положения сказывается не в пороках христианского общества, - в пороках можно покаяться, если свет Христов не погас в церкви, - а в том, что те, как бы вершители церковных судеб, кто с начальственных мест стремятся улучшить жизнь Христова общества, преобразовать церковь, преобразование это совершают не в духе Христа, а в духе антихристовом. И ужасно то, что до сих пор они не обличены церковью, как будто церковь признает, что они, действительно, послужили братьям. Причина, разумеется, та, что дух антихристов через этих деятелей омрачил церковное сознание.

Кто же были эти преобразователи?

Обыкновенно связывают начало преобразовательного движения во второй половине XI века с французским монастырем Клюни (в Бургундии, близ Макона). Однако мы не будем держаться того тона, который свойственен не духовному подходу к явлениям церковной жизни - тону, который всякие события истории готов называть значительными и всяких деятелей великими, славно потрудившимися для церкви, - лишь бы эти последние выкинули импонирующие лозунги: спасение церкви, единство христианского мира и проч. и сделались виновниками многошумящих событий.

Во-первых, лозунгами и программами вдохновляются только пустые величины: партии и проч. Во-вторых, есть события не добрые, духовно ничтожные, и их должно изображать соответственно творимому ими злу. Как говорит знаток стиля Тэн: при изображении какого-либо предмета заимствуй краски из него самого.

Вот поэтому клюнийскую инициативу церковных преобразований мы не будем характеризовать, как это обычно принято, вроде: “в Риме образовалось гнездо разврата, а лучшая часть духовенства, решив бороться с этим развратом, выдвинула нескольких замечательных деятелей, монахов из Клюни” и т.д.

Памятуя, что не всякую борьбу можно назвать христианской: есть борьба, которая бесконечно усугубляет зло и вместо того, чтобы уничтожить, делает его неизгладимым, творит обман добра, или, иначе, служит антихристову духу (пребывающему до самого пришествия Христа), - памятуя это, мы скажем так: некоторая группа лиц монахов из Клюни задумала исправить несовершенство церковного строя, разумея церковь как весь христианский мир. Их теоретики свое намерение провозглашали очень высоким (наивным?) стилем: введение Божьего царства во всем христианском мире. По их мнению, идеал церковный (не будем говорить: совершенство церкви, ибо совершенство есть понятие духовное и здесь решительно не подходящее), – идеал церковный достигается через единство церкви, а единство- через правильно построенный иерархический порядок: иерархическую лестницу (здесь они сравнивали церковь с ангельским миром, указывая, что, как на небе ангелы не равны по степени \власти, так и в церкви устанавливаются над епископами архиепископы, далее митрополиты, патриархи, и весь строй получает завершение в папе, который есть устроитель и глава всех*).

* Послание папы Григория VII к трем французским архиепископам (1079 г.)

Желая помочь церкви выправить иерархическую лестницу, группа преобразователей старается занять места начальников церкви. И это им удается как нельзя лучше: некоторые становятся папами, другие кардиналами и проч.

Можно спросить: при помощи каких сил достигли они столь крупных успехов в своем намерении начать преобразования церкви с вершины иерархической лестницы? Благодаря ли собственным недюжинным и даже гениальным способностям, как это думают почти все историки, - или здесь замешалось еще нечто, Одно только бесспорно: Дух Святый нимало не содействовал членам этой группы, ибо стремление к власти ради великих дел в церкви не путь Христова свидетеля верного, а наиболее ему противоположный (сравнительно св. Бернард из Клерво).

Клюнийские преобразователи, однако, и это необходимо отметить, были люди искренние, не ради самой Власти желавшие властвовать, горевшие послужить тому, в чем видели истину. Но в них не было главного христианского качества: терпения нести свой крест, как несут его те монахи, которые, видя нечестие в церкви, усугубляют свою скорбь и свои молитвы и потому преодолевают соблазны сатаны, зовущего их на великие дела.

Клюнийские преобразователи были из тех монахов - аскетов и молитвенников, - которые без мановения Божия дают духовные обеты и, удаляясь от скромной доли житейской, предназначенной им Промыслом Божиим, становятся добычей навязчивых идей (под видом добра), которые внушает им сатана, ибо пришло его время и его час. В другое время такие люди гораздо менее заметно для историков церкви служат злу. Эти же явились в тот момент церковной жизни, когда тайное должно было стать явным, иначе сказать: дух антихристов тогда созрел настолько, чтобы совершить новый захват власти, и клюнийцы оказались избранниками злых сил, дабы выполнить их предназначение.

Усугубление антихристова сознания в церкви идет через искажение духовных целей христианства, подмену их материальными. и те, которые призваны совершить этот подмен, объявляют борьбу всеми средствами за цели, выдаваемые ими как истину - ложь за правду. Можно ли выдавать ложь за правду, не будучи сознательным обманщиком, - мы сказали ведь, что клюнийцы были люди искренние? Есть два противоположных вдохновения: просвещение Духом Божиим и галлюцинации сатаны. Здоровье сознания и помрачение сознания.

Клюнийцам стало мерещиться, что римские папы призваны вводить царство Божие на земле. Если бы они имели разум Христов, то помысл этот сейчас же был бы разоблачен: ввести царство Божие - значило бы преобразить всех христиан в святых (духовных); если бы даже папы имели такую благодатную силу (которую и апостолы Христовы не имели) , то далеко не все христиане согласились бы добровольно стать праведниками, а без доброй воли нет царства Божия.

Царство Божие было истолковано ими как единство христианского мира в чисто материалистическом порядке: церковная власть подчиняет себе всех и все: папе послушны и церковнослужители и светские властители- императоры и короли, ему же принадлежит и земельная территория христианских народов.

Когда навязчивая идея о папском Божьем царстве или единстве христианского мира или, вернее, единой власти в мире окончательно завладела будущими преобразователями, им пришло на ум, что три явления в жизни церкви мешают осуществлению их идеи: то, что они называли симонией, затем инвеститура и, в-третьих, брак священнослужителей. Они объявляют беспощадную борьбу этим врагам своего идеала; в борьбе исчерпывают все свои силы, отдают ей свою жизнь.

Как же велась борьба против этих, кажущихся клюнийцам самыми пагубными, недостатков церковного строя. Прежде всего, были ли преобразователи согласны друг с другом в мнении о способах этой борьбы? нет, мнения были не одинаковы; но один из членов их партии одержал верх и вел борьбу в своем духе, в крайнем направлении. Как понять его победу над товарищами?

В деле добром, Божием, никто из трудящихся в церкви не побеждает других: каждый служит и действует по указанию Духа Святого - все идет согласно во Христе. В деле самочинном, недобром, является соревнование и тенденция действовать насилием, поэтому верх берет самый решительный. Так было и здесь. Победителем оказался Гильдебранд, впоследствии папа Григорий VII. Два предшествовавших ему папы, избранные при чрезвычайном его усилии, правили по указаниям и наставлениям Гильденбранда. Кардинал Петр Дамиани, значительнейшее лицо в преобразовательной группе, характеризуя отношения папы Николая II и Гильденбранда, называет последнего господином папы, а о папе говорит, что он боготворит Гильденбранда. Отзывы враждебной партии еще резче: епископ Бенцон называет Николая II ослом, пасомым Гильдебрандом. Следующий папа Александр II был по общим отзывам крайне слабодушен. Если в чем-либо он пытался не согласиться с Гильдебрандом, тот пушил его (по выражению Дамиани), и папа, растерявшись, спрашивал у окружающих: чем я его обидел?

Впрочем, и сам кардинал Петр Дамиани, человек даровитый и добрый, которого папа, посылая с поручением к императору, называл “незыблемым столпом и оком римского престола”, и даже “что Дамиани пользуется после папы наибольшей властью”, - должен был сознаться, что ему не под силу соревноваться с Гильдебрандом; хотя он и считался другом Гильденбранда, но характеризовал эти дружеские отношения так: “Гильдебранд господин своих друзей; дружеский тиран; любил его любовью Нерона; ласкал его оплеухами и держал, как коршун в когтях”, а однажды Дамиани назвал Гильденбранда - святой сатана.

Можно признать, что Дамиани и Гильдебранд являли собой в группе преобразователей два различных начала: Дамиани хотел быть милостивым, Гильдебранд, напротив, не милосерд, и ничто так ярко не характеризует преобразователей ХI века, как это постоянное поражение Дамиани в его разногласиях с Гильдебрандом.

Например, Дамиани был против вмешательства в английские междоусобия, ибо считал недозволительным войну между христианскими народами: однако, вопреки его настояниям, Вильгельму Завоевателю было послано священное знамя ап. Петра, как благословение на победу (о Вильгельме (нормандец) мы читаем в истории: “при завоевании Англии Вильгельм действовал с холодной, сознательной жестокостью”). Дамиани считал предосудительным расходовать церковные деньги на военные надобности, но их не только расходовали, но даже нанимали за деньги прежде считавшихся лютыми врагами престола, сарацин, норманнов, когда они понадобились для уничтожения антипапы. Дамиани ужасался отлучению от церкви жителей города Анконы: “вопреки Христову милосердию папа исключил из царства Божия, осудил на погибель несколько тысяч душ”. Он скорбел также о том, что высшие власти в католическом мире - папа и император - не были соединены узами любви, и полагал, что необходимо папе действовать по отношению к императору в самом примирительном тоне.

Было бы праздным вопросом спрашивать, во что вылились бы преобразовательные тенденции, если бы победил добрый Дамиани, а не Гильдебранд. Самое существо недоброго дела выдвинуло главным вершителем всего задуманного - Гильдебранда. Его победа означает, что клюнийское движение произошло не по мановению Духа Святого и протекало без помощи Божией, содействуя развитию духа злобы.

Изумительно, что историки, называя Гильдебранда великим и гениальным преобразователем, как бы совершенно не видят, что всей своей жизненной деятельностью он непрестанно осмеивал самого себя. Во главе угла Гильдебранд так же, как и все теоретики преобразовательного движения, ставил строжайшее иерархическое послушание, начиная от младших степеней к старшим, и папа, как вершина, никому не подсудный, вершитель всех церковных дел. И вот, будучи еще в младших иерархических чинах, Гильдебранд неизменно повелевал, командовал епископами, кардиналами, папами. Во что же превращал он эту священную иерархическую лестницу, которую проповедывал, ради восстановления которой и началось все это странное преобразовательное движение?

Рассмотрим, как велась Гильдебрандом - папой Григорием VII и его сотоварищами - борьба с симонией, инвеститурой и семейной жизнью священников. Кого называют они симонистами*? На что негодуют? На то ли, что люди, не имеющие права на священный сан, покупают его за деньги, или нечто другое их возмущает? “Симонисты, - жалуются преобразователи, - в свое оправдание говорят, что они покупают не посвящение в сан, а только связанное с саном церковное имущество”.

* Буквально симонист значит покупщик благодати. Они производили это название от Симона мага, который хотел купить за деньги у ап. Петра и Иоанна благодать св. Духа, чтобы творить чудеса: воскрешать мертвых, исцелять больных и проч.

Преобразователи и слушать не хотят о такой, казалось бы, правильной постановке вопроса: что покупается – сан или имущество? Напротив, они тотчас доказывают: “сан и принадлежность сана - имущество составляют единое и неделимое целое (!!!). Вещи эти неразрывными узами благодатно (!?) скреплены с достоинством епископа”.

Таким образом, обвинение предъявляется не в том, что “покупщики” не имеют права на сан и хотят купить его за деньги (очевидно, они имеют на это право, иначе им, от кого это зависит, и не вверяли бы имущества, связанного с саном). А негодование за то, что священнослужители соглашаются платить за переходящее в их владение материальное добро (кому? вероятно, данной общине, или герцогу, или императору, - вообще хозяину имущества).

Но должны ли они платить, по мнению клюнийцев? Да, должны. Кому же? Здесь необходимо помнить главную идею клюнийцев: борьба за абсолютную власть папы. Этой борьбой все и определяется. Григорий VII говорит: “папе римскому принадлежит вся территория христианских государств”.

Вот значит кому священнослужители должны платить: церковной казне или папе, имеющему абсолютную власть и в светском и церковном смысле. Они не должны отдавать принадлежащее церкви в чужие руки (постепенно мы выясним, кто это: чужие)

Ревность к материальному богатству церкви! Преобразователи считают кощунством разделение священнического сана от имущества.

Вот что говорит один из их теоретиков (а за ним и другие, всячески варьируя свою “истину”): “имущество составляет материю епископата, а духовная власть его форму” (Гумберт). “Епископства не могут существовать без земных владений, как душа не может жить без тела”. “Духовный сан и церковное владение составляют единую святыню Божию. и всякий, рассекающий эту живую единицу, разлучает в ней душу и тело, совершает духовное убийство”. “Церковные имущества – ризы Божества”. Симонисты те самые враги Христа, про которых сказано: “делят ризы Мои между собой”.

И, наконец, положение: “церковь должна приобрести всю территорию епископств, тогда она будет свободна”. (Вопреки слову Спасителя: “познайте истину, и вы будете свободны”).

Итак, симонист тот священнослужитель, кто в имущественном положении зависит не от папы, а от кого-либо иного. Церковь в лице папы борется с расхитителями ее имущества. Имуществом же своим она хочет считать все земельные и прочие богатства христианских народов и даже самые государства.

* * *

Борьба с симонией тесно связана с борьбой за инвеституру*. Здесь она даже получает свое настоящее выражение, полную ясность. Ибо до сих пор неясен был тот главный претендент, кому обвиняемые в симонии, священнослужители, вынуждались платить за церковное имущество, расхищать священную собственность. Борьба за инвеституру открывает этого соперника папы так же, как и папа, имеющего претензию на территорию государства. Это император. Благодаря ему все епископы . оказываются симонистами, ибо, получая от государя связанные с епископством княжества и герцогства, они становятся его обязательными плательщиками, вассалами.

* Инвеститура есть вручение императором или королем посоха и кольца лицу, имеющему принять епископский сан. Основанием этого акта было то, что епископство тогда не было только священнической должностью, но и включало в себе властительские права герцогства, княжества, графства и проч.

Давным-давно устами греческого имп. Юстиниана императорская власть провозгласила две святыни, согласием которых держится государство: власть священническая и власть императорская. Но, как мы показали в предыдущем очерке, императорская власть постепенно и как бы незаметно совершенно подчинила себе церковную, навязала ей свою волю.

И вот теперь церковная власть в лице папы Григория VII, в свою очередь, хочет поступить так же с императорской, как императорская, не по Божески, поступала с ней. Тщетно добрый Петр Дамиани советует своему другу Григорию разрешить это дело мирным путем, т. е. путем обоюдных уступок; Григорий VII настроен весьма воинственно. Говоря вульгарным языком, священническая власть беззастенчиво, пользуясь всеми средствами, готовится поесть императорскую власть, как императорская до сих пор поедала церковную.

Быть может, блюстители (мнимой) духовности вздумают упрекать нас за профанацию столь великих событий церковной истории. Но мы уже сказали, что намерены придерживаться совета Тэна изображать предмет свойственными его природе красками, чтобы не было сомнения, с кем и с чем мы имеем здесь дело.

Да поверит нам читатель, что, вынужденные в своем изложении (дабы апокалипсис стал понятен) от времен благодатных апостольских и святых церковных истин опуститься столь низко и цитировать и рассказывать о том, что до сих пор в богословских трактатах именуется теократическим идеалом и чему уделяются длиннейшие и серьезнейшие исследования, - мы испытываем неизъяснимую скуку в сердце, как насильно отдаленные от Господа Иисуса Христа и церкви Его Святой.

Но откуда взялись столь возвышенные понятия: теократический идеал? или именования: великие церковные преобразователи, могучие деятели? Так всегда бывает, когда диавол приходит в святое место: мутя разум человеческий, он заставляет людей самыми высокими понятиями и важным стилем рассуждать о пустейших и смешных предметах.

* * *

Итак, папа предъявил к императору требование отказаться от своих прав назначать епископов-князей и передать это право всецело в руки папе, как истинному властителю церкви. Григорий VII мог бы оставить за собой право назначать и посвящать в епископы, предоставляя территорией государства распоряжаться законному правителю империи*, но, как мы уже сказали, этот папа не только территорию Княжеств, которой правили епископы, считал своею собственностью, но и все государство своим христианским имуществом, так что имел святое право лишить любого короля и императора короны**.

* Позднее так и было поступлено. В 1122 г. по Вормскому конкордату церковные должности должны были замещаться по каноническому избранию и утверждению папы (папа Калликст II), а император (Генрих V) давал посвященному инвеституру на Княжеские права, владения и бенефиции, связанные с духовной должностью.

** До какой непомерной кичливости доходила идеология папы Григория VII, можно видеть из следующих двух (из многих подобных) начертанных им параграфов папского достоинства (как бы высокого порядка): “светский государь получает свой свет от папы, как луна от солнца”; (низкого порядка): “если папа садится на лошадь в присутствии императора, то последний должен держать ему стремя”.

Состояние тогдашнего имп. Генриха IV было очень тяжким. Не говоря уже о том, что императору с детских лет было внушено, что его звание имеет мистический ореол помазанничества Божия, что его власть Божия - Бог на небе, а царь на земле (отец Генриха IV- Генрих III на основании таких прав свел с престола и посадил на престол нескольких пап), не говоря обо всем этом, но и в обычном государственном смысле, он был поставлен в очень затруднительное положение: в ту пору даже ничтожные владетели областей старались стать самостоятельными государями - значит раздробить страну; епископы же по самому своему положению церковных людей были наиболее послушными императору. Передать назначение этих правителей в чужие руки, хотя бы и папы, не всегда имеющего возможность понять положение страны в данный момент, конечно, представлялось актом государственно немудрым.

Генрих IV, поддержанный многими епископами, отказывался исполнить папское приказание. Быть может, дело так бы к осталось нерешенным, если бы решительный Григорий VII не изобрел нового сильно действующего средства борьбы. Он отлучил от церкви императора и верных ему епископов. До сих пор от церкви отлучали только еретиков - людей по-тогдашнему позорных и ненавистных всем за искажение Христовой истины. Уподобить еретикам императора и епископов за то, что они не принимали (вернее, не понимали по существу) того, что требовал от них папа, было делом неожиданным и неслыханным. Все были как бы ошеломлены.

Но расчет оказался верным. В те времена нельзя было изобрести более верного средства для уничтожения сопротивления церковной власти. Взглянем как бы изнутри на тогдашнее религиозное сознание. Люди все были очень благочестивы, однако благочестие это можно назвать более храмовым, чем истинно христианским. Слово Христа Самарянке: “истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине” тогда почти никем не разумелось. Исполняя всякое служение в храме, верующие считали священным делом мстить врагу, то есть нарушали самую основу Христова завета*. Без любви жить могли, но без исполнения церковных обрядов не были в состоянии, это разрушало весь уклад жизни. Испуганный император с небольшой свитой отправился в Италию, желая испросить прощения у папы. Как же принял его Григорий VII? Он находился в это время в Каноссе - в замке его верной сторонницы, марк-графини Матильды. Три дня папа заставил короля дожидаться решения перед стенами замка: в холодную пору, босой, с непокрытой головой, в одежде кающегося должен был стоять здесь тот, кого с детства церковь уверяла, что он помазанник Божий.

* Например, человек, посвящаемый в рыцари, всю ночь накануне проводил в молитве. Давая же рыцарский обет, клялся мстить за каждое оскорбление.

Такой прием кающегося был, конечно, противоположен заповеданному Евангелием: “и когда шедший к отцу, чтобы покаяться, сын был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и побежав, пал ему на шею и целовал его” (Лук. 15. 20) .

Мы не побоимся назвать вещь ее именем: здесь было злое презрение к апостольскому преданию, притом человеком, называвшим себя преемником апостолов. Ибо подвергнуть просящего о снисхождении столь тяжким переживаниям значило совершенно нарушить меру его сил, иначе сказать - отдать на растерзание бесовским полчищам, для которых, конечно, нет приятнее добычи, как изнеможение обремененного церковной властью более, чем сверх сил, человека.

В Каноссу! - стало нарицательным именем, как бы вызовом Богу любви. Именно отсюда тянутся злейшие нити в истории церкви: издевательство над кающимся человеком, впоследствии превращенное в систему нравственно-физических пыток инквизиции.

* * *

Третьей борьбой преобразователей с несовершенствами церковного строя была борьба с женатыми священниками, вернее, уничтожение семейств церковнослужителей. Вопрос был поставлен чрезвычайно прямолинейно, не о том, что: отныне следует посвящать в церковнослужители только неженатых, иначе, монахов, а гораздо проще: для введения царства Божия на земле папой, единству власти его препятствуют женатые священники, ибо они плохо повинуются, развлекаемые семейными заботами. И, кроме того, церковное имущество расходуется на их семейства. Так как единство власти должно быть достигнуто немедленно, то немедленно следует всех священников развести с их женами. Ходячим выражением того времени было изречение, приписываемое Григорию VII: “не может церковь освободиться от рабства мирянам, доколе духовные лица не будут освобождены от жен”.

Чрезвычайно характерен в этом изречении страдательный залог: будут освобождены, - как бы уже признается, что иначе, как насилием, здесь ничего поделать нельзя. И, действительно, насилие употребляют не только те, кому ведать это надлежит, но и мирянам от папы дано разрешение и даже вменено в обязанность содействовать всяческими насилиями делу безбрачия священнослужителей. Ссылаясь на данную им папой инструкцию, миряне преследуют женатых клириков, и те не знают, куда им скрыться: их всюду встречают ругательствами, оплеухами, их грабят, многие превращены в нищих, другие искалечены, третьи убиты. Так говорит история.

Можно было бы сомневаться во всем этом, подозревать наветы врагов, если бы писатели папской партии (очевидно, по наивности) не прославляли в своих писаниях насилий мирян над женатыми священниками.

Биограф Григория VII Бернрид видит в несчастной судьбе жен священников, разлученных с мужьями, действие божественного гнева и правосудия: одни после разлуки с мужем умирают внезапно, ошеломленные постигшим их ударом, другие сходят с ума, третьи сами налагают на себя руки, бросаясь в пламя.

Если бы преобразователи ставили вопрос о безбрачии идеологически, с ними можно было бы говорить, ибо на безбрачие священнослужителей могут быть разные точки зрения. И сам ап. Павел говорит: “разве мы не имеем власти иметь спутницей сестру жену, как и прочие апостолы и братья Господни и Кифа” (1 Коринф. 9, 5). Далее, если бы клюнийцы ставили вопрос о целомудрии, необходимом, по их мнению, священнослужителям, - им можно было бы доказывать, что вряд ли безбрачие, и притом насильственное, способствует целомудрию. Но они и не преследуют нравственной цели: о целомудрии они рассуждают даже кощунственно. Преобразователи великолепно отдают себе отчет, что аскетизма не будет, но им кажется, что ради великой цели - единства власти - лучше согрешить со многими тайно, чем связываться с одной женой явно с ведома людей. Тут даже добрый Дамиани присоединяется к общему хору: “если бы сношения духовных лиц с женщинами, пишет он, оставались тайными, с этим еще можно было бы примириться; главным злом является явное сожительство клириков со своими собственными женами”*.

* Изумительно! - таинство священства эти церковники признают, а как они поступают с таинством брака?

Кто может усомниться после этого во власти над клюнийцами - даже над лучшими из них - навязчивых идей?

Антихристианскому характеру борьбы папы Григория VII с несогласными с ним лицами соответствует его учение об участии, вернее сказать, о неучастии, в делах земной церкви г лавы церкви Господа Иисуса Христа, а также учение о благодати не Духа Святого, а иной, действующей будто бы в церкви.

В произведениях папы Григория VII и его письмах Христос - вышний Первосвященник. Его царство не от мира сего. Его церковь на небесах (иначе заперт на небесах). На земле же церковь возглавляется ап. Петром. Верховному ап. Петру поручено пасти овец, ему же вручены ключи царствия. Власть ключей, данная верховному апостолу, есть власть над целым зданием вселенской церкви. Петр властвует в церкви через папу. Папа до такой степени пресуществляется в ап. Петра, что действия его, как должностного лица, суть действия самого апостола.

Здесь, прежде всего, поражает какая-то сумасшедшая безцеремонность по отношению к тому, что известно церкви. Что же известно церкви? То, что Христос сказал ученикам и, конечно, всей церкви через них (ибо апостолы никогда не отрывали себя от тела церкви): “и се, Я с вами во все дни до скончания века”. И в этом смысле, конечно, гораздо больше правды в стихах Тютчева, чем в многотомных исследованиях о преобразовании церкви клюнийскими преобразователями: “всю тебя, земля родная, в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя”. Это может сказать про себя всякая христианская страна. Но и второй верховный апостол Павел говорит: “Я с вами до тех пор, пока не отобразится в вас Христос”. Отобразится в вас - значит примете в себя Христа живого - состояние, о котором апостол Павел свидетельствует: “не я живу, а живет во мне Христос”, - присущее всем духовным земной церкви. Мы много раз говорили, что апостолы не властвовали над душами, они только помогали душевным преобразиться в духовных (т.е. достичь цели христианской жизни). Духовных же они считали равными себе (вас нечему учить, ибо помазание (т. е. Дух Святой) учит вас всему. Ап. Иоанн), или: вы, духовные, исправляйте впавших в согрешение в духе кротости. Ап. Павел). Конечно, здесь понятие “духовные” употреблено не в смысле пустого слова “духовенство”, а как у апостола Павла в отличие от душевных (“душевный не может разуметь, что от Духа Божия, потому что о сем надобно судить духовно” 1 Коринф.2, 14). Столь прославившиеся своим могуществом папы, вроде Григория VII, Иннокентия III и им подобные отцы воображали, что они могут властвовать над душами, но они могли только насиловать души, так что они были сами душевные, не разумевшие, что от Духа Божия, т. е. основы христианства. Сам Христос не властвует над душами, ибо союз Его с душами не есть власть, а любовное водительство (наставление) через Духа Святого тех, кто свободно, сердечно принимает Его.

Вот что знает церковь (все духовные, все святые) Христова на земле, но она совершенно не знает, что означали слова Господа апостолу Петру: “дам тебе ключи царствия” - где осуществляются эти слова Спасителя? и осуществлены ли они? – Об этом никогда никому не было дано знать на земле (т. е. откровенно*). Об ап. Петре, однако, известно, что он жил и умер, не воскрешен. Значит, душа его, как и прочие души умерших, живет особой жизнью, нам неизвестной. Душа умершего (нечто разъединенное, не получившее еще цельного образа, который будет дан при воскрешении мертвых: снова соединение души и тела) не может, конечно, возглавлять земную церковь, которую возглавляет Сам Христос (и, как надо полагать, призванная к служению Пресвятая Богородица - святая помощница Главы церкви, много раз являвшаяся великим святым и беседовавшая с ними, как имущая небесную власть). O Пресвятой Богородице церковь знает, что Она воскрешена. Церковь также знает; что все преставившиеся святые ходатайствуют перед Христом за братий живых и умерших своими молитвами; они могут являться людям по повелению Христа: Эти явления запечатлены в рассказах многих святых, имевших видения (см. жития святых). Но то, что умершие святые будто бы имеют какую-то свою особую благодать, противоречит единой благодати Духа Святого. Апостолы при жизни и, вообще, все имевшие полноту Духа Святого могли передавать эту благодать другим (“духоносные, озаренные от Духа и другим сообщают благодать”, - св. Василий Великий). Благодать Духа Святого и теперь, как воскрешенная и призванная к служению в земной церкви, сообщает Пресвятая Богородица. (В Лурде, например). Как известно, происходят не только исцеления физические, что чудесно, но что несравнимо чудеснее, бывают чудеса духовного рождения.) Но ни у одного святого в житии не говорится, что души умерших сообщают живым благодать, да еще какую-то свою собственную (исцеления не есть дарование благодати).

* Папские же толкования этого текста есть не более как пустые кабинетные умозаключения превозносящихся, не разумевших, что такое они говорят, иначе лишенные всякого духовного значения.

Посмотрим теперь, что говорится о благодати у Григория VII. Апостол Петр по этому учению является как держатель благодати в земном ее действии. Григорий VII постоянно повторяет: “благодать ап. Петра”. “Благодать св. Петра для всех жизнь и блаженство” - “гнев его для всех погибель”. Во власти ап. Петра не только царство царей, но и души верующих в силу данного ему преимущественного права связывать и разрешать. Он может даровать или отнять спасение и честь как в этой земной жизни, так и в будущей загробной жизни.

Григорий VII часто отлучал от церкви по формуле: “отлучаю от благодати св. Петра”. Кто лишен благодати св. Петра, тот, по объяснению папы, становится членом общества диавола; во всех делах своих утрачивает божественную помощь, не может одержать победу на войне (?!). Не может ни в чем преуспеть в мире.

Благодать у ап. Петра, можно думать, явилась в горячечном мозгу Григория VII как нечто необходимое, чтобы утвердить власть самого Гильдебранда и других подобных ему пап. Рассуждение его узко материалистическое: Петр за гробом и потому, конечно, не может говорить и действовать, за него говорит и действует папа. И даже еще позитивистичнее: я занимаю место епископа Рима, где первым был ап. Петр, я его духовный наследник и потому все, что я говорю и делаю, тождественно тому, что говорил бы и действовал ап. Петр на моем месте. Следовательно, под благодатью ап. Петра папа не разумеет нечто таинственное и потустороннее, а нечто присущее (по наследству от ап. Петра) ему самому - не духовная сила, а правовая эмблема власти. Для материалистов, смешивающих имущество церковное со священным саном (“то и другое связано благодатно неразрывными узами”), конечно, очень легко вообразить, что по наследству, подобно имуществу, можно передавать духовность, апостольство. Для христианина это абсурд, ибо апостол есть личный избранник, данное лицо, и передать это избранничество невозможно другому лицу, тем более целому учреждению. Как мы уже говорили, апостол, пророк, учитель, - всякий духовный есть чин Мельхиседека, а не священник, всегда людьми выбираемый, и чрезвычайно редко Христов избранник по чину Мельхиседека.

Когда папа Григорий VII переставал учить по своим собственным кабинетным умозаключениям, а начинал молиться на свой лад, то вот что у него получалось: молитва при отлучении Генриха IV апостолам Петру и Павлу: “Молю вас, св. отцы и властители, да поймет и да узнает теперь весь мир от вас, что в силу принадлежащей вам власти связывать и разрешать на небе, вы можете на земле отнимать и давать каждому по заслугам империю, царства, княжества, герцогства, маркграфства”.

Или молитва в ответе императору Генриху VI на его предложение папе Григорию VII покинуть за негодностью папский престол: “Блаженный Петр, первоверховный апостол, власть вязать и разрешать на небе и на земле мне была дана Богом по твоей просьбе, дабы я пользовался ею во имя твое. Черпая силы из этого убеждения, я для чести и защиты твоей церкви, во имя Бога Всемогущего Отца и Сына и Святого Духа, твоею властью и твоим авторитетом - запрещаю царю править царством германским. Я анафемствую его во имя твое, дабы народы знали и познавали, что ты Петр и что на сем камне Сын Бога Живого построил Свою церковь и что врата адовы не одолеют ее”.

Обращение к апостолу чисто идолопоклонническое. Как мы говорили в начале первого очерка “вступительное слово”, судьба проводников антихристова духа часто не соответствует необычайному успеху их деятельности. Плоды этой деятельности великолепно прививаются и неизгладимо запечатлеваются на дальнейшем состоянии церкви, между тем карьера потрудившихся пап заканчивается нередко очень жалко. Таков был конец Григория VII.

Выписываем из истории: ожесточившийся (вот духовный результат Каноссы) Генрих IV отправился в Италию, чтобы наказать своего злейшего врага - папу. Он достиг того, что часть немецкого населения и итальянского духовенства избрала на место Григория архиепископа Равенского. Генрих овладел Римом и короновался императором. Григорию не оставалось ничего более (хорошо рассуждает история), как прибегнуть к помощи норманнов (прежде врагов Рима). Их герцог Гюискар к своему войску присоединил отряды сарацин (язычников, разбойников) и пришел на выручку папы. Император не захотел меряться с силами Гюискара и ушел в Германию. Гюискар взял Рим приступом, норманны и сарацины жестоко грабили город на глазах папы. Григорий VII принужден был покинуть Рим вследствие понятного возмущения на него жителей за приглашение столь свирепых папских союзников. И в Риме водворился ставленник императора Климент III. Григорий недолго пережил свое унижение; перед смертью он сказал своим приближенным: “Всю жизнь я любил правду и ненавидел беззаконие, за то и умираю в изгнании” (1085 г.)

 

ИННОКЕНТИЙ III (1198-1216 гг.)

В начало | Оглавление |

Самый могущественный из пап - так рекомендует его исторический шаблон. Как в сказке о “Рыбаке и золотой рыбке” разлакомившаяся старуха требует, чтобы быть ей столбовой дворянкой, а потом хочет стать даже самодержавной повелительницей морей и чтобы сама золотая рыбка (символ дарующих высших сил) была у нее на посылках, так материалистически понимающий христианство папа объявляет себя в лице Григория VII наместником (вернее было бы сказать, воплощением) ап. Петра, а затем продолжающий эту идеологию (именно идеологию, а не откровенную действительность) папа Иннокентий III провозглашает себя наместником Христа и владыкой благодати Духа Святого.

Сообразно не Божьему, а человечьему возвышению папы, и папская тиара, как эмблема этого материалистического роста, изменила свой вид. Когда-то она была простым золотым венцом и убрана белыми павлиньими перьями; потом ее разукрасили драгоценными камнями, обвели тремя золотыми диадемами и на ее верхушке прикрепили большой рубин. Подавая ее папе при кликах народа, архидиакон говорил: “прийми тиару и знай, что ты отец князей и царей, правитель мира, на земле, наместник нашего Спасителя Иисуса Христа”. Во время церемонии своего посвящения папа неоднократно выходил к народу и бросал толпе горсти золота, серебра и меди, и жадная римская толпа, давя друг друга, бросалась подбирать деньги.

К драгоценному росту папской тиары присоединяется еще и новый храмовой жест папского величия: уже не как добрый христианин смиренно подходит он к Святым Тайнам Христовым, и даже не как достойный священнослужитель, а как чрезмерно зазнавшийся слуга (пользуясь величайшим смирением Господина), приказывает подносить к себе, где он стоит посередине храма, Святую Жертву Христа; грустно и тяжко писать о таких делах в церкви.

К совершенно материалистическому понятию благодати относится право папы раздавать (а затем и за деньги продавать) индульгенции, т. е. прощение грехов (даже будущих). Это право основывается на том убеждении, что святые, спасая свои души, накопили столько заслуг перед Богом, что оказался значительный их излишек, - выходит, по материалистическому воззрению, составлен капитал. Папы, собственники всех церковных богатств, как хорошие хозяева, пускают и этот капитал в живое обращение. Не только расплачиваются ими с Богом за проступки своих подданных, но еще и извлекают из капитала выгоду денежную (ибо ведь по их учению церковное имущество, денежное и духовное одинаковая святыня): продают покупателям грешникам, кому угодно, заслуги святых (симонией они назвали бы в данном случае продажу фальшивых индульгенций, т. е. выручка с которых не попадет в папскую казну).

Нужно ли напоминать христианскую истину, что прощение грехов возможно только при условии чистосердечного их исповедания. Но здесь еще ошибка и в понимании заслуг святых.

Изумительно, что преемникам ап. Петра неизвестно его знаменитое изречение: “и праведник едва спасается” (1 Петра 4, 18). Откуда же после этого излишки заслуг? Но и все святые неоднократно свидетельствуют о себе: если бы не помощь Божия, мы бы непременно впали в грех (см. главу “Свидетели верные”: “непреодолимая благодать”). Утверждать возможность излишков заслуг членов церкви - значит утверждать ересь Пелагия. Если бы Божий промысел знал о накопленном богатстве в церкви заслуг святых, то Господь, будучи бесконечно милостивее римских пап, давно бы преобразил человеческий мир в царство Божие.

Превыспренное сознание своего могущества вылилось у палы Иннокентия III в следующих словах: римский первосвященник, всегда сохраняя за собой полноту власти, если и пользуется помощью других, которым поручает себя заместить, то делает это по примеру Господа и Учителя нашего, который также разослал учеников своих по всему миру.

А вот нечто вроде Иннокентиева исповедания: “Викарий Иисуса Христа, наследник святого Петра занимает среднее место между Богом и человеком: меньше Бога, но больше человека... Римская церковь, с которой я совершил супружеский союз (очевидно, предваряя брак Агнца, который наступит только после разрушения великой блудницы, когда церковь облечется в праведность святых, т.е. приготовит себя. Откров. 19, 7, 9), мне принесла приданное, я получил от Рима митру, знак моего религиозного служения, и тиару, дающую мне владычество земное... Мы поставлены Богом над народами и царствами. Ничто из того, что происходит во вселенной, не должно ускользать от внимания и контроля верховного жреца (понтифекс максимус)”. Непонятно, какой бог поставил этого папу над народами и царствами, ибо наш Господь Иисус Христос сказал Своим апостолам: “цари господствуют над народами, а вы не так: но кто из вас больший, будь, как меньший” (Лук, 22, 25, 26). Впрочем, понятно, кто мог дать ему тиару, дающую владычество земное, - только тот, кто, искушая Христа в пустыне и показывая с высокой горы все царства мира, обещал все это дать Ему, если, падши, поклонится.

* * *

Каким образом являл свою власть папа Иннокентий III? Сравнительно с Григорием VII в более изощренных насилиях. Григорий VII непослушных отлучал от церкви, теперь был изобретен интердикт: если император не повиновался папе, по всей стране прекращалось совершение таинств и церковных треб; церкви стояли запертыми, умирающие не получали последнего напутствия.

Другой род насилия было объявление крестового похода одного христианского народа на другой. Один раз это произошло в Англии. За непослушание короля Иоанна Безземельного на все государство папа наложил интердикт. Однако страдал от этого только народ, сам король был глубоко равнодушен и к папе, и к христианской религии. Он воспользовался этим разрывом с церковью, чтобы отобрать у церковнослужителей их имущество в свою пользу. Тогда Иннокентий III лишил (т.е. издал соответствующее предписание) Иоанна короны и провозгласил избрание нового короля под руководством папы. Так как этот акт (лишение папой короны короля) не был предусмотрен никакими законами, то, чтобы привести его в исполнение, понадобилась соответствующая сила. Иннокентий нашел ее в лице французского короля. Он писал Филиппу, что поручает ему это “святое дело” и в награду обещал отпущение всех его грехов. В то же время рыцарям всех народов было разослано послание, чтобы, “осеняясь знаменем креста, они потрудились отомстить за обиду вселенской церкви”. В награду обещались привилегии, которыми пользуются “посещающие гроб Господен” .

На этот раз папа одержал, так сказать, бескровную победу. Испуганный Иоанн Безземельный согласился “ради отпущения грехов как собственных, так и всех родичей живых и покойных уступить все королевство - Англию и все королевство - Ирландию - Господу и св. апостолам Петру и Павлу и святой римской церкви и господину своему папе Иннокентию III и всем преемникам его, а затем получал эти королевства от Господа и от римской церкви, как вассал” (Грамота Иоанна 1213 года).

Папа Иннокентий III пишет по этому поводу: “кто научил тебя, Иоанн, как не тот божественный Дух, Который нисходит, на кого пожелает. Теперь власть твоя стала царственным. священством, как сказано в послании Петра" (1 Петра 2, 9). Хорошо понимание царственного священства! (но об этом ниже). Торжество папы было непродолжительно. Не только английские князья, но и епископы потребовали от Иоанна Великой Хартии вольностей. Трусливый король тотчас исполнил их желание и выдал хартию. Злой досаде папы не было конца. “Не желая потакать дерзости столь великой злобы, пишет Иннокентий III своему клеврету Иоанну Безземельному, - к презрению Апостольского престола, к нарушению королевского права, к позору английского народа и великой опасности делу Христову, - мы именем Господа Всемогущего, Отца, Сына и Св. Духа, а также властью св. апостолов Петра и Павла, как и Нашей собственной властью, осуждаем безусловно эту сделку и проклинаем ее (т. е. великую хартию вольностей), воспрещая под страхом анафемы, чтобы король не смел ее соблюдать, а бароны и их сообщники требовать ее соблюдения”.

Однако ни светские, ни духовные бароны не отказались от великой хартии, и папская анафема не помешала этой хартии стать основой английского государственного устройства.

Надо удивляться, что такую победу над английским королем история считает одним из проявлений могущества папы Иннокентия III. Но столь же двусмысленны были его пресловутые победы над германскими императорами. Если здесь и был успех, то исключительно благодаря счастливым для Иннокентия III случайностям.

Перед вступлением Иннокентия III на папский престол положение папской области было трудное. Германским императором сидел один из самых энергичных, крутых и предприимчивых Гогенштауфенов - Генрих VI. Он женился на последней в роде владетельнице Норманнского королевства (юг Италии), бывшего до сих пор оплотом пап против империи. Таким образом, император своими владениями взял как бы в тиски папскую область. Не стесняясь, Генрих насажал везде в папских владениях своих воевод и в самом Риме префекта сделал орудием империи.

И вдруг (первая счастливая случайность для Иннокентия III) Генрих VI умер, процарствовав всего семь лет. Наследнику Фридриху было лишь три года. Началась смута. Южная Италия перешла в руки вдовы императора, а Германия разделилась на два враждебных лагеря: гибеллинов (Гогенштауфенов) и Вельфов.

Явились три кандидата в императоры. Так как маленького Фридриха оказалось невозможным привезти в Германию (препятствовал Иннокентий), его дядя Филипп выставил свою кандидатуру, как представитель Гогенштауфенов. Со стороны Вельфов был Оттон. Большинство германских князей избрало Филиппа, но партия противоположная, поддерживаемая английским королем, выбрала Оттона.

Иннокентий III писал в Германию: “мы, согласно слову пророка, поставлены Господом над народами и царствами. Желая исполнить обязанность, лежащую на нашем сане, извещаем апостольским посланием, что на того обратим апостольскую благосклонность, за кем признаем больше заслуг”.

Филипп, избранный огромным большинством, не спешил с заслугами. Напротив, Оттон, теснимый своим противником, все упование возложил на Иннокентия, уверял его в самых ласкательных выражениях в своей сыновней преданности и давал самые торжественные обещания всячески служить римской церкви. Однако дела Оттона шли все хуже, покровитель его, английский король, умер, и из его и так немногочисленных приверженцев большая часть перешла на сторону Филиппа.

Здесь Иннокентий нашел удобным вмешаться и провозгласил, что его апостольская благосклонность всецело на стороне Оттона. Однако ничего из этого не вышло. Папе было послано заявление за личной подписью главнейших князей империи одного патриарха, 4 архиепископов, 22 епископов, 4 аббатов, короля Богемского, 8 герцогов, 6 маркграфов и 3 пфальцграфов, в котором папу просили “не протягивать никоим образом руки на права империи к обиде ее”.

Иннокентий решил идти на компромисс. Он послал двух кардиналов к Филиппу с предложением признать его императором с тем, однако, что Оттон женится на старшей дочери Филиппа и получит в приданое родовое герцогство Гогенштауфенов. Но только что начались переговоры, вдруг (вторая счастливая случайность для Иннокентия) один из вассалов по какому-то личному неудовольствию убил Филиппа.

Папа не мог сдержать своего восторга и тотчас написал Оттону письмо: “благословен будь Господь, Который по невыразимому Своему милосердию исполнил наше желание относительно тебя, и как мы твердо уповаем, не отступит от нас, пока желание наше не исполнится вполне к хвале и славе Его имени, к чести и пользе церкви, а также империи и всего христианского мира... О, драгоценный мой сын, моя душа так слилась с твоей и твое сердце так срослось с моим, что мнится, как будто мы одного и того же хотим, как будто составляем одну душу и одно сердце; - какую можно ожидать от этого пользу, того ни пером нельзя написать, ни языком сказать, ни даже умом помыслить. Ибо нам двоим, главным образом, поручено управление этим миром; ибо в наших руках оба меча, о которых Господь сказал апостолам: довольно их”. Значит, желание папы исполнилось: “сросшийся с ним сердцем” Оттон был коронован в Риме императором. Однако он так великолепно стал исполнять свои сыновние обязанности, что папа уже в следующем году отлучил его от церкви и объявил всех князей Германии свободными от верности тому, кто не верен Богу и церкви. После этой неудачи Иннокентий стал всячески содействовать юному Фридриху, сыну Генриха VI, вступить на императорский престол. В сущности, этот Фридрих был единственный законный наследник; еще в младенчестве отец-император короновал его. Но Иннокентий не хотел допустить Фридриха в Германию, утверждая пагубное значение для церкви всех Гогенштауфенов.

Через три года, незадолго до смерти папы Иннокентия III, Фридрих победил Oттона и снова короновался в Ахене.

Таковы были громкие победы в Англии и Германии самого могущественного из пап. Не вернее ли их назвать плачевными? Бесспорны были победы папы Иннокентия III среди второстепенных повелителей Европы. Так, он венчал на царство Болгарского царя и, как папскую милость, разрешил этому царю чеканить в своем собственном государстве монету. Король Петр Аррагонский положил на “алтарь апостольский” в Риме свои королевские регалии и получил их обратно, как дар Папы. Также польский король Болеслав подчинился папе с небольшим условием, чтобы папа отлучил от церкви всех нарушителей прав его наследников в Кракове... Таковы были победы служителя Господа нашего Иисуса Христа.

Но, конечно, величайшую победу одержал папа Иннокентий III над альбигойцами во Франции. Характер альбигойской ереси типичен для ересей второго тысячелетия христианства.

В основе их лежит некое томление среднего человека, малого сего, по правде, не воплощающейся в церкви. К этому присоединяется возмущение на недостойных служителей церкви, и словом и делом извращающих истину - любовь. Таким образом, эти ереси носили не догматический, а, так сказать, нравственный характер. Их порождала не гордость первых веков, желавшая проникнуть в тайны Пресвятой Троицы и извращавшая тайну пришествия Сына Божия, а болезнь слишком нетерпеливого сердца, оскорбленного поруганием святыни. Заблуждение альбигойцев, катаров и других коренилось в том, что, пренебрегая церковным послушанием, они тщились собственным распорядком и самочинными подвигами вернуть христианское общество к святости.

Альбигойцы жили на юге Франции вперемежку с католиками. Им открыто покровительствовали светские власти, так как альбигойцы своим благочестивым образом жизни и трудолюбием чрезвычайно содействовали процветанию тамошних городов и областей.

Иннокентий III отправил на юг Франции двух легатов, но ни проповедь их, ни крутые меры не достигали цели; раздражение росло с обеих сторон, и властолюбивый и жестокий легат папы пал от неизвестной руки. Тогда Иннокентий III приказал своим легатам проповедывать в Северной Франции крестовый поход против еретиков. В сущности, это было натравливание одной части населения страны на другую, так как еретики на юге жили не отдельными селениями, а в тесном единении с католиками. И, действительно, война превратилась в захват земель и богатств юга менее зажиточными северянами. Католиков уничтожали вместе с еретиками. Осталось, например, донесение легата о взятии города Безие, где католики жили рядом с альбигойцами. Войско в надежде на добычу не стало дожидаться эвакуации католиков и нетерпеливо ринулось на приступ. “Наши, говорится в донесении папе, не щадя ни звания, ни пола, ни возраста, около 20.000 людей поразили острием меча и по учинении этой великой резни среди врагов весь город был разграблен и сожжен, так что на нем дивным образом проявилась божественная кара”. В конце концов иннокентиевские крестоносцы разделили между своими предводителями всю Южную Францию, нисколько не заботясь, были ли то католические или еретические земли. “Жадные руки, - по выражению самого папы, счастливого победителя ереси, - протянулись на такие земли, которые нисколько не были запятнаны бесчестием ереси” .

Но насколько Иннокентий III успевал в уничтожении и истреблении, настолько ему не везло в проявлении некоторого рода справедливости. Когда на Латеранском соборе он вздумал защищать невинно пострадавшего Раймонда Тулузкого, лишенного всех своих владений, и просил поделить земли между северным крестоносцем Симоном Монфором и законным монархом, то прелаты, столь послушные папе в злодействе, отказались исполнить его справедливое пожелание. Они с яростью окружили Иннокентия, всячески понося Раймонда и величая “доброго и верного сына церкви Симона Монфорского” (разбойнически завладевшего чужим престолом). Папа отказался от своего доброго намерения.

Впрочем, трудно сказать, была ли искренность у Иннокентия при защите им Раймонда. По крайней мере, в начале, когда Раймонд еще до нашествия крестоносцев с севера пытался разрешить дело мирно, папа дал совет своим легатам: действовать, подобно ап. Павлу, который, “будучи хитер, лукавством брал с вас” (II Кор. 12, 16): захватите поодиночке отделившихся от церкви, начинайте войну не с Раймонда, но, опутав его искусством мудрого лицемерия (диссимулационис), приступите сначала к истреблению других еретиков, чтобы тем легче потом сокрушить этих служителей антихриста”, - так толковал “римский преемник апостолов” слова апостола Павла.

Это издевательство над апостольским учением и преданием в особенности заметно при сличении того, что писал о заблуждающихся ап. Павел и какие меры принимались против еретиков папой. Ап. Павел: “С кротостью наставляй противников, не даст ли им Бог покаяния к познанию истины” (II Тимоф. 2, 25).

Папа Иннокентий III так говорит о заблуждающихся: “если виновные в оскорблении царя земного наказываются смертью, а у детей их отнимается имущество, то тем паче надлежат каре те, кто наносит, заблуждаясь в вере, оскорбление Сыну Божию Иисусу Христу”. Для еретиков тогда было установлено особое гражданское состояние, вернее, полное бесправие: никто не обязан быть ответчиком перед ними на суде (т.е. каждый мог нанести им любой вред и оставался безнаказанным). Даже раскаяние не принималось во внимание: если еретики покаются, то имущество возвращалось им только в том случае, если кто-либо пожалеет их, и сам (отнюдь не законным порядком), как милостыню, вернет им добро.

* * *

Папа Иннокентий III известен не только как самый могущественный из пап, но и как чрезвычайно умный человек. В молодости Лотарь (его прежнее имя) написал талантливый этюд: “О презрении к миру”. Он мастерски изображал там людские пороки, громил их с высоты добродетели. Однако интересно отметить, что в посвящении своего труда епископу Портуенскому диакон Лотарь обещает изобразить впоследствии не только пороки, но и достоинство человеческой природы. Это обещание не было выполнено. Литературная способность Иннокентия проявилась во времена папства в написании 3702 посланий и писем (за 18 лет). Грандиозна и всеохватывающа область тем, им затрагиваемых, начиная с определения евхаристии до определения, что такое в сельском хозяйстве “новь”, или рассуждения по вопросам супружеской жизни. Называясь духовным властителем царств и народов, Иннокентий III, очевидно, чувствовал себя полномочным рассуждать обо всем и обо всех в мире (чувство совершенно незнакомое святым). Вероятно, в его письмах было много интересного и полезного, если такая масса народа со всех стран обращалась к нему с вопросами. Мы остановимся только на духовной стороне этих писем, ибо ведь от него ждали ответа, как от Божьего человека. Достаточно приведенного нами раньше, чтобы сделать решительный вывод.

Так Иоанна Безземельного Иннокентий приравнивает к “царственному священству”, ссылаясь на послание ап. Петра (1 Петр. 2, 9). Но, как известно, понятие “царственное священство” принадлежит к самым высоким и таинственным в Новом Завете, обозначая степень духовного совершенства членов церкви апостольских времен. У Иннокентия это выражение получилось чисто механически из сцепления эпитета царский, царственный со словом священство (в данном случае лишенном всякого смысла). Оно понадобилось ему, чтобы как можно торжественнее (а что может быть торжественнее для иерарха, как “цитаты” из Евангелия) похвалить английского короля Иоанна, который подчинился папе (в испуге от собиравшегося на него по зову Иннокентия войска со всего христианского мира).

Далее, в деле искоренения альбигойской ереси Иннокентий, ссылаясь на слова ап. Павла, советует своим легатам опутать лицемерием Раймонда Тулусского, чтобы тем легче погубить его. Ап. Павел как раз в указанном месте говорит обратное: “я охотно буду издерживать свое и истощать себя за души ваши... хотя чрезвычайно любя вас, менее любим вами”, и далее прибавляет о своей хитрости, т.е. хитрости любви, с какой умная мать, не давая заметить сыну, направляет его на доброе дело (II Корин. 12, 15, 16). Несравнимую ни с чем доброту апостола Иннокентий превращает в злейший совет своим пасомым, пользуясь внешне словами из послания. В письме к Оттону Иннокентий говорит о двух мечах власти: царской и церковной. Он указывает на Тайную Вечерю, где будто бы Христос утвердил (или благословил) эти мечи. На самом деле Христос на заявление апостолов, что у них два меча для сопротивления, сказал: “довольно” (Лук. 22, 38). Но затем, когда один из апостолов обнажил свой меч для защиты, Спаситель сказал ему: “возврати меч твой в место его, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут” (Мтф. 26, 52). Примером курьезного понимания папой “меча Петрова” может послужить его письмо к Роману, князю Галицкому, и соответствующий ответ Романа. Папа писал: Россияне живут как бы в особенном мире, бесчисленны, подобны звездам небесным и в хладных, мрачных странах своих, ведая Спасителя единственно по имени (!), ожидают теплотворного света истинной веры от апостольского наместника. Посол Иннокентия доказывал князю превосходство латинского закона, но, опровергаемый Романом, искусным в богословских прениях, сказал наконец: “папа может наделить тебя, князь, многими городами и сделать великим королем посредством меча Петрова”. Роман, выхватив свой меч и потрясая им, воскликнул: “таков ли у папы? Доколе ношу его при бедре, не имею нужды в ином и кровью покупаю города”. Ответ вполне достойный предложения (о Романе Галицком см. ниже Киевская Русь (“Последнее время”).

Как же квалифицировать подобное пользование Словом Божиим в письмах иерарха, учащего свою паству? Отсутствием у этого иерарха не только духовности, но и ума. Именно тут вскрывается источник мудрости папы Иннокентия III. Когда он говорит о житейских предметах или зло высмеивает человеческие немощи, он проявляет то, что в людском общежитии зовется умом и талантом. Но лишь только касается Слова Божия, Господь за его превозношение отнимает у него разум, и он обнаруживает себя безумным неучем.

* * *

Личная судьба пап Григория VII и Иннокентия III наводит на некоторые размышления. Мы видели, как печально закончилась жизнь Григория VII: против Генриха IV он призвал себе на помощь сарацин, и они разграбили его собственную резиденцию Рим; папа умер в изгнании. Глубокий неуспех в большой политике сопутствовал также и Иннокентию III: “Великая хартия вольностей” в Англии как результат победы папы над королем; полная измена “любимого сына” Оттона (с которым Иннокентий, по его словам, сросся сердцем) в Германии; наконец, вынужденная помощь молодому Гогенштауфену - Фридриху II на беду, если не себе (ибо умер вовремя), то папской власти.

Можно считать, что папы эти, несмотря на приписываемое им могущество, перешли в иной мир с чувством личного поражения, что, конечно, благоприятно для спасения их душ. Это чувство поражения в делах земных надо признать милостью Божией к несчастным, занявшим, вследствие особого состояния церкви: назревающего антихристова духа, не соответственное их духовности первое место в церкви. Будучи в духовном порядке сосудами низкого употребления (терминология ап. Павла), они, получив власть в Христовом обществе, стали действовать, по их разумению, на благо ему, на самом же деле сеяли и утверждали в церкви зло. Самая сущность христианства: живой Христос, откровение, голос Духа Святого, любовь между братьями, духовное разумение Священного писания были для них пустыми понятиями, которые они заполняли, в случае надобности, любым содержанием.

“Тайна беззакония”, о которой говорил ап. Павел, при этих папах обернулась проявленным беззаконием, однако не была решительно отвергнута церковью, а была как бы усвоена ею, впиталась в ее жизнь как некая вторая истина.

 

ТАЙНЫЙ ВРАГ ЦЕРКВИ

Мы достаточно ознакомились с письмами, посланиями, делами и мыслями папы Григория VII и папы Иннокентия III, чтобы сделать заключение, что деятельность их исполнена насилия, а не любви. Почему же до сих пор католическая церковь не только не отвергла их, а пользуется их мыслями как доброкачественным церковным материалом? И почему все историки - и церковные и светские называют их великими и могущественными и уделяют им так много места, как будто бы они были не крайнее духовное и злое невежество - случайное явление в церкви, а некая очень положительная величина?

Что касается светских историков, то они не могут, да и не их дело входить в духовную оценку церковных деятелей; они уделяют этим папам много места, потому что, действительно, последние имели огромное влияние на ход истории церкви. Что влияние это было отрицательное, многие историки, конечно, видят и даже показывают, но как бы негласно, соблюдая декорум принятой церковной традиции. Так как большинство историков или позитивисты, или деисты, относящиеся к церкви с презрительной снисходительностью (в лучшем случае) , то при изображении этих пап держатся двойного тона: традиционно-церковного - называют их великими из великих и уделяют им томы исследований и иронического, указывая на их действия, подтверждающие всегдашнее мнение этих историков, что церковь ничего общего с духом Евангелия Христова не имеет.

Другое дело, церковные историки и сама церковь. В их признании за этими папами церковного значения свидетельствуется, воочию, что в церкви последнего тысячелетия нет истинной духовной оценки событий. Вернее сказать, она есть, но не на словах, а в жизни святых, Божиих людей, по чину Мельхиседека, служителей Христа. Молча, они громко говорят и обличают. Те же, кто говорит в церкви, не знают, в чем правда. Им кажется, что в церкви отступление от истины бывает только одного порядка, именно нарушение чистоты догмата. "Они предполагают, что у церкви только один свой внутренний враг - еретик. Сначала ему стараются доказать его заблуждение, а потом круто расправляются (вопреки апостольскому завету и мнению всех святых), если он упорствует. Считают также своим кровным врагом атеиста, т. е. человека, не по своей вине отошедшего не только от церкви, но и от веры в Бога, и пытаются с ним бесплодно спорить. Называют также врагами язычников, магометан и проч. Но, стараясь одолеть зримого врага, церковные деятели не только не борются, но как бы не предполагают, что в церкви есть гораздо более злой враг, чем ересь, ибо это враг сокровенный внутрицерковный. И не один враг, а несколько.

Эти враги - лжехристианство, лжеапостоольство и лжесвятость.

Лжехристианством назовем признание и осуществление целей выдаваемых за христианство церковным учительством, между тем как они ничего общего с христианством не имеют. Например, стремление ввести Царство Божие на земле путями внешними (теократия); или объявление imperium'а священным и потому освящение всяких действий, направленных к его возвеличению (миропомазание царя, которое рассматривается как нечто придающее этому званию сверхъестественное значение, а не как благодатная помощь на служение и которое (миропомазание) может повторяться в жизни и не только царской). Лжеапостoльcтво это антихристовы способы действий, применяемые начальниками церквей; прежде всего насилия всякого рода и одобрение насилий. Чтобы оттенить правду апостольскую, необходимо всегда помнить завет ап. Петра: “Пастырей умоляю (а не повелеваю!) я, свидетель страданий Христовых (не понапрасну вставлено: Сам страдал, а не других заставлял страдать), пасите Божие стадо, не владычествуя над наследием Божиим, но подавая пример стаду” (I. Петр 5, 1-3). Сказано: не владычествуйте, а епископов, словно в насмешку, принято именовать владыками.

Лжесвятость это всяческая праведность и аскетство, но без любви.

 

ЯЗЫЧЕСТВО В ЦЕРКВИ

В чем заключалась хитрая цель антихристова духа, когда он утвердился в церкви через лжехристианство, лжеапостольство и лжесвятОсть. Он материализировал догмат. Чтобы это понять, вспомним слова Христа о соли: соль добрая вещь, но если потеряет силу, никуда не годится. Догмат, применяемый и соблюдаемый без любви, теряет всякое значение, превращается в нечто безблагодатное, мертвое. Мало того, при действии диавола превращается и в нечто живое, но противоположное духу Христа, Чтобы убедиться в этом, следует обратить внимание, что произошло с догматом после времен Григория VII и Иннокентия III.

Он был превращен в орудие истязания человеческой души.

Как это могло стать?

Догмат, т. е. писаное учение Христа, лишенное света Божия (благодати), становится идолом. Это злейший идол из всех, когда-либо бывших, ибо его творит сознательное противление духу Христа (любви).

И если финикийский бог и индусская богиня Кали требуют кровавых человеческих приношений, то этот христианский идол жаждет мучительных истязаний не только физических, но, главным образом, нравственных пыток. Здесь воплощается мысль одного святого, что человек в своей злобе может превзойти диавола. Сатана принадлежал к роду ангелов; но не ангелам, а только человеку дан творческий дар. и вот этот дар здесь создает все новые и новые извилины допроса пытаемого еретика, допрашивающий инквизитор играет - творит муку в душе подсудимого.

Когда Иннокентий III, кощунственно ссылаясь на слова ап. Павла, что “он (ап. Павел), будучи хитер, брал лукавством” (II. Кор. 12, 16), рекомендовал своим легатам “в подражание апостолу” опутать подозреваемого искусством мудрого лицемерия (dissimulationis), он, конечно, еще не предвидел, до каких вершин творчества дойдет в лице инквизиторов католическая церковь, приказывая “опутывать” души подозреваемых в ереси искусством “мудрого лицемерия” (издевательства).

В специальных исследованиях читатель может познакомиться с сатанинским глубинами инквизиции, большинство же историков церкви не любят углубляться в этот предмет. Они скромно отмечают даты: соборы авиньонский 1209 г. и монпелиесский 1215 г. предписали, чтобы в каждом приходе одно духовное лицо и один мирянин были обязаны выслеживать еретиков. Папой Григорием IХ инквизиция была предоставлена ордену доминиканцев (1232 г.). Папой Иннокентием IV инквизиторам для выведывания истины было даровано право употреблять пытки (1250 г).

Некоторые из историков прибавляют: германскому уголовному суду вначале было чуждо применение пыток при допросах подсудимых. Пытки введены гораздо позднее в подражание церковной инквизиции.

* * *

Из мрачных подземелий, где священники (т. е. учителя веры) - инквизиторы - с творческим вдохновением истязали души людей и всячески проливали человеческую кровь, сжимая, ломали кости, вытягивали жилы, - расползался по всему церковному обществу злой и болезненный духовный смрад. Церковное учительство всегда подает тот или иной пример стаду: и инквизиция не могла не вызвать в народе соответствующих ей чувств.

Самый предмет инквизиции - расследование чистоты веры - не был понятен огромному большинству: кто в те времена на западе при царящей неграмотности интересовался догматическими тонкостями. Народ только видел, что из его среды внезапно хватали и уводили человека, вчера еще со всеми вместе посещавшего храм Божий. Через несколько времени арестованного, изуродованного пытками, торжественно вели на площадь, чтобы сжечь на костре во славу Божию. Верным сынам церкви, привыкшим к послушанию, давалось понять, что осужденный знался с диаволом. Чтобы в этом никто не сомневался, его одевали в причудливый наряд, испещренный отвратительными фигурами бесов, а на голову нахлобучивали сатанинский колпак.

И вот в народе пополз страх: диавол может входить в общение с живыми людьми и через них совершать различные таинственные преступления. Очень может быть, что здесь же у нас на улице живет злодей, которого нельзя никогда уличить как простого преступника: ему помогает диавол, и он действует на людей не внешними орудиями, а внутренними (мистическими) способами. От него невозможно уберечься. Расстроенное воображение стало рисовать картины: медленное обескровление .человека, прививка заразы страшных неслыханных болезней, высасывание крови у младенцев... Мучительный страх, злая ненависть, накопляясь, требовали во что бы то ни с тало указание виновных. и вот родилась зловещая мысль, что этим занимаются некоторые женщины. Нечаянно оброненное слово на базаре, - мы знаем, как легко начинается то, что у нас теперь зовется сплетней, - давало повод заподозрить какою-нибудь женщину. Подозрение росло, превращалось в общую уверенность.

Ведьма! - шептали в ужасе обыватели окрестных улиц. Сжечь ее! - подсказывала суеверная злоба. И заподозренных стали сжигать на кострах, подобно как церковь жгла еретиков. Слово ведьма было знакомо и язычникам среди прочей нечисти; леший, домовой, русалка и др. Но тогда это была вера в сверхъестественные существа, страшные только для тех, кто слишком в них верил: тогда стихийные силы или даже бесы принимали вид призраков. А здесь член церкви Христовой - сестра во Христе - заподозревалась в сношении с диаволом.

Церковь сначала боролась с этим безумным обвинением ближних. В 1398 г. Сорбонна опубликовала в поучение народа 87 положений против ведовства. Но злая вера продолжала распространяться. Ведьмы горели во множестве на кострах.

Наконец и церковь пришла на помощь. Папа Иннокентий VIII дал полномочие на преследование ведовства трем доминиканцам. Двумя из них было издано сочинение под названием “Колдовской молоток” (Malleus maleficarum)*. Это сочинение заключало в себе научное обоснование веры в ведьм, предохранительные указания средств от колдовства и изложение уголовного процесса против заподозренных (1487 г.). Церковный раскол не только не уменьшил, но даже способствовал преследованию ведьм. Так как ведовство рассматривалось как существенная часть религии, то им воспользовались различные христианские исповедания в борьбе друг с другом. “Колдовской молоток” неоднократно переиздавался и католиками и протестантами. Пытками вынуждали показания, клавшиеся в доказательство существования ведовства, и это в свою очередь приводило к усилению преследования. Оспаривание этой веры грозило смертельной опасностью. Профессор Лоос принужден был отречься от своих возражений. Иезуит Фридрих Шпее счел за лучшее прикрыть свой голос против ведовства анонимом.

* Изумительно, как католической церкви везло на Иннокентиев. Иннокентий III натравил французских северян на южан под видом крестового похода на ересь альбигойскую. Иннокентий IV подписал указ о введении пыток при инквизиции. А Иннокентий VIII увенчал дело “Колдовским молотком”.

 

ВЫРОЖДЕНИЕ МОГУЩЕСТВА ПАП

Как мы говорили в главе “Вступительное слово”, сатана, стремясь привить церкви антихристов дух, породить в ней вторую истину, нисколько не заинтересован в видимом могуществе своих приспешников. Когда полезно было с высоты престола пропагандировать urbi et orbi, противоположное Христову учению: земную власть над миром, скопление всех Христианских богатств в руках иерархической власти, полнейшую неразборчивость средств в достижении (святой) цели, - папы, хотя и миражно, но одерживали победу над своим врагом. Но как только вторая истина была вдвинута в католическое сознание и одержала в церкви победу над святостью (то есть над святыми, проповедывавшими Христову истину - см. об этом следующую главу), могущество папы рассеивается, как дым. Сатана даже как бы подсмеивается над людьми, сослужившими ему службу (ниже мы изъясним причину этого).

Хитрость ума, помогавшая папам, сменяется недостатком ума и иногда даже безумием. В конце тринадцатого века, в начале которого небезуспешно орудовал Иннокентий III, является папа Бонифаций VIII, начинающий собой эру папского падения. Насколько умно (впрочем, не умом Христа), осторожно и хитро действовал Иннокентий III, настолько бестактно и слабоумно поступает Бонифаций VIII. Его властолюбивые притязания на права королей, правителей различных стран производят впечатление карикатуры.

Венцеславу Богемскому Бонифаций пишет: “нас беспокоит, что ты в своем письме самовластно и с немалой смелостью называешь себя также королем Польши. Ты этим высказываешь пренебрежение к римской церкви, матери и наставнице всех верующих, которой принадлежит Польша, как это каждому известно”. Когда и кому было известно, что Польша принадлежит римской короне?

Эдуарду I английскому Бонифаций пишет: “с древних времен Шотландия принадлежит римской церкви, и никогда она не была леном английских королей. Тебе небезызвестно, что она обратилась в католическую веру, благодаря реликвиям ап. Андрея, и ты не имеешь права взять ее в свою собственность на Погибель души своей. Ирландия и Дания принадлежат святому престолу, потому что пророк Исайя пророчествовал: “Славьте Господа на Островах морских”, а пророк Софония говорил: “Ему будут поклоняться все острова язычников”.

Испанские королевства принадлежат папе, потому что вся страна, отвоеванная у язычников, по праву креста, есть собственность ап. Петра, давшего победу.

Наконец, французский король Филипп Красивый, которому надоели бесчисленные притязания папы на королевские дела во Франции, в 1303 году послал войско. Бонифаций VIII, выступивший со своим войском, был взят в плен и ему было нанесено то, что в наше время называют оскорбление действием. Вернувшись в Рим, папа впал в исступление, начал грызть свой посох и через три дня скончался.

Можно считать, что с этого времени императоры и короли никогда уже не становились в зависимость от пап. Напротив, папы подвергаются все большему унижению. Продолжая быть государями римской области, они переселяются во Францию, в Авиньон, и, таким образом, становятся в зависимое положение от французской короны (авиньонское пленение пап). Еще глубже их внешнее падение, когда выбираются без нарушения закона (так сложились обстоятельства) два папы - один в Риме, другой в Авиньоне (1378 г.). Эти два папы, законно избранные, непрестанно анафемствовали друг друга. А церковь в своем послушании разделилась на две части: одни страны стали на сторону римского папы, другие на сторону авиньонского.

По смерти этих пап преемниками их снова были выбраны законно поставленных два папы. Так продолжалось до Констанцского собора, который низложил трех пап (к этому времени оказался тоже законно избранным третий папа) и выбрал вместо них одного (1417 г.).

В этом сосуществовании в течение 40 лет одновременно двух законных пап сказалась вся неправда присвоения папой себе наместничества Христа и благодати ап. Петра. Разве мог бы Глава церкви Господь Иисус Христос допустить в церкви одновременно двух Своих наместников, анафемствующих друг друга и раздвоение благодати ап. Петра, если бы действительно, по Его решению и с Его ведома папа был наместником Главы церкви и благодатным преемником ап. Петра.

После того, как явственно обнаружилась в жизни церкви ложь великих знаний, присвоенных себе папами, казалось бы, последующие папы должны были образумиться и отказаться за себя и за своих предшественников от своих грешных - кощунственных, ибо притязают на них именем Христа - наименований. Но нет, они продолжают как ни в чем не бывало свою неправду.

И тогда Господь попускает некоторых из них быть блудодеями, других убийцами, третьих отравителями своих ближних, истинными симонистами, ибо старались обогатить своих родственников, мучителями ближних, ибо поддерживали заплечных дел мастеров инквизиции, творцами мерзости, ибо по их благословению был написан и действовал: “колдовской молоток”, судящий ведьм.

И, несмотря на все это, папы продолжал утверждать и требовать от членов церкви именовать себя святыми Отцами, восседающими на святом престоле. В то время как вся церковь земная и небесная взывает: “один свят, один Господь Иисус Христос”, они издеваются над понятием святости, называя святыми блудодеев и свое золотое или деревянное седалище святым. Мы говорили, что в церкви Христианской нельзя играть словами, ибо за каждое слово церковь дает отчет Богу.

Но тогда кто же они - эти папы по отношению к церкви Христовой?

Они продолжают быть, действительно, законно поставленными епископами римскими, имеющими первое место (начальственное) среди других епископов на западе. Им необходимо повиноваться (пока вся церковь, или, иначе, вселенский собор, не снимет с них звания). И верные члены церкви им повинуются: малые сии, соблазняясь, а святые, зная правду, мучаются, ибо папы не хотят слышать голос Духа Святого, желающий обличить их через посланников Христовых (об этом будем говорить в следующем очерке: “Святость католической церкви” ) .

Все постановления самых преступных пап, все их “буллы” имеют законную силу, даже такие, как введение пыток при инквизиции. Вот когда обнаруживается, во что может превратиться закон в церкви Христовой, утратившей любовь. И вот когда во всем иррациональном ужасе обозначается именование, данное кардиналом Дамиани папе Григорию VII: святой сатана. Это прозвище получает зловещее всецерковное значение. Оживает в церкви великая блудница, сидящая на звере багряном, предсказанная Откровением св. Иоанна.

В святой католической церкви существует замечательное учение о папах и для пап. Истинным учением церкви мы называем не тонкие догматические изыскания кабинетных богословов, пропущенные духовной цензурой и даже иногда одобренные для учебных заведений (при настоящем процветании в церкви двойной истины духовная цензура пропускает иногда и вторую (т.е. антихристову) истину). Только учение святых отцов церкви следует признавать истинным учением церкви. Таково учение св. Бернарда Клервосского о папах. Об этом учении мы будем говорить в следующей главе, теперь же укажем на письмо св. Бернарда (письма св. Бернарда, ном. 235) папе Целестину II по поводу неправильностей, допущенных его предшественником папой Иннокентием II, который был утвержден на папском престоле при святом содействии св. Бернарда.

Призывая Целестина II исправить погрешности предшествующего ему папы, св. Бернард говорит: “повсюду плач праведных; пальцем показывают позор матери церкви, осмеянию подвергается отец Иннокентий, срам которого раскрыл негодный раб, считая его умершим, но ведь в вас он продолжает жить”.

Если продолжает жить умерший папа в ныне здравствующем папе, то ясно, что живой должен исправить ошибки своего предшественника и, таким образом, снять позор с матери церкви, покаяться перед всеми (ибо папа творит свои дела перед лицом всей церкви, как ее начальник земной) в грехе того, кого он стал преемником.

Духовный человек - святой, имеющий полноту Духа Святого, - учит со властью: раскрывает Божии суды о церкви. Следовательно, поучение св. Бернарда папе Целестину II свидетельствует истину: папы несут ответственность за своих предшественников.

Утратив могущество, папы продолжают вожделеть его, мечтают о былом величии. Они свирепо борются за свои светские владения, без жалости проливая кровь тех, жизнь которых вручена их пастырскому бережению. Для них их королевство выше Христова дела.

Наконец, лишенные владении, папы гордо запираются в своем дворце - Ватикане - крошечном королевстве, и сидят там, готовые при благоприятно сложившихся обстоятельствах снова принять большую власть, выжидают. Какое значение после этого имеют их призывы к миру в Европе; они призывают к тому, чего сами никогда не поддерживали, когда имели царство. Осуждают войну владыки, лишенные владения, не осудившие себя самих за кровь, проливавшуюся их предшественниками. Не покаялись и, значит, непременно снова будут ее проливать при возвращении к ним светской Власти.

Святой престол папский таит в себе и еще одну возможность. Инквизиция была прекращена не ее изобретателями папами, а врагами пап, просвещенными монархами. Просветительное движение, отменившее пытки и общественное мнение, рожденное веком просвещения, отняли у пап возможность мучить людей. Папы осуждают деятелей просвещения как врагов церкви, но не осуждают себя как инквизиционных деятелей, как творцов пытки. Если папы не покаялись, не признали инквизицию преступлением, то ее возможность продолжает существовать в католической церкви как самая реальная действительность. И если снова удастся вернуть теократическую власть, снова явится инквизиция и пытки. Это так же верно, как верно то, что существует диавол, который владеет теми, кто не покаялся в своих преступлениях, который лелеет их преступления, чтобы рано или поздно вернуть их.

Мы заканчиваем эту главу так, чтобы отнять всякую возможность обвинить нас в непослушании церкви. И потому еще раз спрашиваем: кто такие папы римской католической церкви? Законно поставленные епископы, которых католическая церковь признает первыми епископами-начальниками западной церкви. Их необходимо чтить.

 

СВЯТОСТЬ КАТОЛИЧЕСКОЙ ЦЕРКВИ

В первые века нашего тысячелетия христианские народы на западе были очень верующими. т. е. усердно молились, посещали храмы, воздвигали здания церквей, почти в каждой фразе упоминали о Боге, о Богородице, о святых. Неверующий считался бы уродом и презренным. Но трудно в истории найти более грубо-нехристианский образ жизни, чем в те времена. Грабежи, насилие, потешные (на турнирах) убийства друг друга, лютые казни, на которые сбегалась вся округа, чтобы насладиться зрелищем. Злая месть царила в обществе. Война считалась как бы непременным занятием, так что церковь предложила ввести “Божий мир” - отдых от войны. Каждую неделю Божий мир наступал в среду вечером н оканчивался утром в понедельник... Наконец, и сами священнослужители церкви вступили на мрачный путь: мы видели, какой ужас и безумие являли собой дела наиболее влиятельного папы одиннадцатого века Григория VII - дела, выдаваемые за борьбу во имя церкви Христовой.

И вот, чтобы знаменовать правду, Сам Христос в лице Своих верных свидетелей приходит в церковь. Мы видим двух великих святых, настоящих апостолов Христовых - Бернарда

Клервосского и Франциска Ассийского. и время их прихода, и образ действий, и сила и слава Божия, явленная в их ликах, с изумительной ясностью говорят нам о том, как управляет Своей церковью Глава ее Христос.

 

СВ. БЕРНАРД ИЗ КЛЕРВО

В начало | Оглавление |

Св. Бернард всю жизнь оставался простым аббатом небольшого монастыря (Клерво) . Он постоянно отклонял от себя всякие церковные почести, отказался от епископства в Генуе и

Шалоне, от архиепископа - первого во Франции - Реймского.

Но положение его в церкви было таково, что он писал в конце своей жизни папе: “Многие говорят. что не вы папа, а я”. Хотя Бернард признает, что “полнота Власти дана папе над всеми церквами мира” (послание к Миланскому народу), хотя почтительность и послушание его папе чрезвычайны, однако апостол Христов не смеет не знать, что Сам Господь действует через него в церкви и говорит его устами, когда хочет. Поэтому и сам папа ничто, когда возвещается правда Христова. Когда однажды Бернард нашел приговор папы неправильным, он так пишет в одном письме: “Прийдет Тот, Кто снова рассудит дурно рассужденное, Кто сотворит суд обиженным; к Твоему судилищу Господь мой Иисус я взываю на Твой суд уповаю, Тебе поручаю мое дело”.

Промыслом Божиим св. Бернард предназначен быть судьею пап. и вот сама жизнь чудесно складывается так, что скромнейший монах оказывается выше занимавших Римский престол иерархов.

Прежде чем говорить, как это произошло, дадим некоторое понятие о жизни и любви Бернарда.

* * *

Св. Бернард родился в 1091 г., через 6 лет после смерти папы Григория VII, - с антихристовым духом которого он пришел бороться духовным мечом, как подобает апостолу Христову, а не мечом власти. И не в центре земли - Риме, - а в глуши французской провинции. Здесь Господь утвердит Свой престол Главы церкви, никого не насилуя, а всех привлекая к Себе Духом Святым, любовью.

Родители Бернарда были добрые христиане, подтверждая этим, что источник живой воды еще бьет в полной силе в церкви Христовой. До 20 лет св. Бернард жил в мире, получил прекрасное образование и проявлял недюжинные способности, в особенности литературный талант. Но бросил мир и пошел в монастырь: избранник Божий не мог иначе поступить в те времена: разожженный грубой чувственностью мир поедал человека, необходимо было освободить от него свою плоть. И вот Бернард с большим усердием предается аскетизму. Мы говорили в главе “Свидетели верные” (отд. “Безумие проповеди”), до какого мучительного самоистязания дошел он. Однако, как подобает монаху, показал послушание - прервал свой чрезмерно успешный подвиг по совету епископа Шампо. И хотя навсегда потерял вкус к еде (не мог различать пищу) и ко всему

мирскому, однако, понял великую истину: “аскетические подвиги служат к усовершенствованию любви”. Эта мысль св. Бернарда раскрывает нам смысл аскетического подвига, если он необходим в данном состоянии церкви (апостолы не были аскетами) для избранников Божиих: аскетизм ведет к любви, конечно, с помощью Божией (как мы знаем, он может привести и к крайнему развитию тонкой злобы (как бы невидимой) - это у тех, кто самовольно вступает на путь подвига, - лжесвятые).

Многое и другое заметил св. Бернард в тайниках монашеской жизни. и написал трактат о смирении и гордости. Монастырское соревнование в победе над самим собой рождает честолюбие и постепенно, Бернард насчитывает двенадцать ступеней, - восходит к греху неодолимому, - гордости. Великое предостережение святого своим братьям монахам.

Наблюдая внутреннее безобразие людей, казалось бы, всецело посвятивших себя Богу, св. Бернард прозревает также и во внешнем служении Богу опасное уклонение от христианской простоты. Грандиозность и роскошь храмовых зданий - развивающийся материализм в церкви Христовой - заставляет его с горечью восклицать: “Не буду касаться бесконечной высоты церквей, неумеренной длины, излишней ширины, роскошной отделки, интересной разрисовки. Все это, притягивая к себе глаза молящихся, ослабляет их чувства и напоминает мне чин древних евреев” (какое глубочайшее замечание! - ведь литургия не образ истины, как было служение у евреев, а сама истина, благодатно нас преобразующая, - всё излишнее материальное мешает духовному состоянию любящих. Вспомним простоту вечерей любви (Примеч. автора). “Но пусть это будет к славе Божией. Но вот о чем я, монах, спрошу у монахов (не вообще ли у христиан? - Примеч. автора): скажите о том, в чем язычник некогда обличал язычников (один поэт): скажите, говорит он священникам: к чему в святыне золото?.. Размещаются в церквах венцы - не венцы, вернее, целые колеса, обставленные свечами, но не менее ярко сияющие вставленными в них драгоценными камнями. Какая цель всем этим преследуется? Сокрушение ли сердца грешников? Или восхищение зрителей? О суета сует, и даже не столько суетное, сколько безумное. Сияют стены церкви, а бедные ее в нужде; золотом облекает она свои камни, а сыновей своих оставляет нагими. Достояние бедных служит для того, чтобы доставлять зрелище богатым!”

Когда в Риме с высоты престола, называвшегося апостольским, звучал призыв к сосредоточению всех богатств в церкви, из Клерво взывают к христианской совести.

Кто-то, уже в наше время, совершенно утратившее представление о святых, о том, кто они, высказал мысль, что необычайные аскетические подвиги св. Бернарда создали ему большую известность в христианском мире. Но мало ли в те времена было аскетов, но св. Бернард - один. Нет, не аскетизм влечет сердца людей к избранникам Божиим, а лучи славы Божией и любви, сияющие в них*.

* К избранникам сатаны - лжесвятым привлекает магия. А к аскетам без избрания никто не приходит.

Сохранилось 495 писем св. Бернарда. Письма адресованы и к простым монахам, н к аббатам, и к епископам, к римским кардиналам, к женщинам и горожанам, к папам. Святой так изъясняет в одном письме причину столь разносторонней своей общительности: “Как могу я отказать в просьбах, ко мне обращающихся за духовной поддержкой, советом! Грех будет, если промолчу! Совесть всегда требует от меня внимания ко всем братьям христианам”. Но, конечно, здесь воля Божия. Ведь были святые, которые в глубине келий возносили молитвы - любовь к братьям, и по воле Божией не открывали своих дверей миру. А теперь всему на свете предпочитающий уединение - “в лесах, окружающих твою келью, как писал он однажды, ты найдешь нечто лучшее, чем слова людей: деревья и скалы научат тебя, чего от людей не услышишь” - призван стать духовным вождем современников.

Главной характерной чертой Бернарда во всех его обращениях к людям является правда во имя любви Христовой. Тенденции тех злосчастных времен к различным насилиям он противопоставляет милосердие и всячески старается смягчить сердца. Как в былые времена на заре греческой империи епископы защищали преступников от лютой жестокости законов, святой Бернард взывает к повелителям своего века, прося их за провинившихся подданных. Он пишет одному графу: “Везде, где преступление может быть прощено, - уже не говорю, что, если есть малейшая возможность заподозрить его сомнительность, - вы не только должны поспешить оправдать, но и радоваться, что имеете возможность явить свое благочестие”. Вот в чем св. Бернард видит благочестие!

С болью в душе сознавая, что полнота милосердия недоступна жестокосердию его времени, и наказание- месть считается незыблемой охраной порядка, Бернард осторожно старается пробудить христианские чувства у властителя: “там, где милосердие по вашему убеждению может быть оказано лишь в ущерб справедливости- и там вы должны приступать к каре: со страхом и скорбью, больше побуждаемые необходимостью положения, чем желанием мести”.

Там, где приговор состоялся и приведен в исполнение, на где возможно еще предотвратить следствие свирепого наказания, Бернард спешит со своей добротой. Так, например, один из вассалов, побежденный на судебном поединке, был подвергнут ослеплению по распоряжению графа-сюзерена, человека, впрочем, благочестивого и доброго, прибавляет летопись (трудно вообразить, как же тогда поступали мало благочестивые и не особенно добрые?). Кроме того, у несчастного было конфисковано всё его имущество, так что он и дети его (дети до французской революции по уголовному закону несли ответственность за родителей) стали нищими. И Бернард шлет письмо графу: “как будто этого мало, что он побежден, т.е. проиграл дело и лишен зрения, - у него еще конфисковано все его достояние. Справедливо было бы возвратить ему, в силу вашего благочестия, столько имущества, сколько нужно для поддержания его жизни, а невинным детям следует унаследовать отцовские дома”.

Об еретиках св. Бернард говорит: “еретиков следует брать, но не избегать. Брать не оружием, а доводами, опровергая их заблуждения. Такова воля Того, Кто хочет, чтобы все люди спаслись” (Проповедь 64-я на “Песнь Песней”). В позднейшие времена, когда поднят был вопрос о свободе совести, стали яростно обвинять св. Бернарда за его отрицательное отношение на диспутах к Абеляру и за его согласие на осуждение мнений Абеляра. Но церковь никогда не может оставить без осуждения неправильное вероучение. Другое дело наказание за ересь, но здесь Бернард был ни при чем. Напротив, когда Абеляр, опасаясь возможного по тем временам физического воздействия, скрылся у настоятеля Клюнийского монастыря, Бернард вскоре высказал ему свои дружеские чувства. Никогда святой не действует вопреки своему учению.

Что Бернард обладал терпимостью, доказывает его отношение к евреям. Он пишет в окружном послании духовенству Франции: “Не должны быть преследуемы евреи; не должны быть избиваемы; не должно даже их избегать: вопросите о них божественные книги”. Бернарду пришлось лично выступить в защиту евреев. Когда он путешествовал по Рейну, встретил в одном городе монаха Радульфа, который призывал народ к истреблению врагов Христа. С опасностью для жизни св. Бернард вмешался в ожесточившуюся толпу и, хотя не говорил по-немецки, жестами и восклицаниями опровергал Радульфа.

Вскоре Радульф принужден был бежать и укрыться в свою келью, а весь народ перешел на сторону Бернарда.

Однако, как мы сказали, дело святого не ограничивалось выступлениями в народе, он был поставлен Христом судьею пап.

Еще до того, как жизнь пригласила Бернарда учить правде тех, кто сами по своему сану являлись учителями, он высказывался вполне решительно, если папский авторитет поддерживал нечто неправильное. “Каким образом, писал Бернард монаху Адаму (Письм. 7), может разрешение папы сделать законным то, что есть чистое зло? Эти господа не решались совершать неправду, пока папа не дал согласия на нечестивый замысел. Но разве зло перестало быть злом, если папа на него согласился. Кто станет отрицать, что давать согласие на зло есть зло”.

И вот произошло так, что однажды судьба папы была вверена собором Франции бесстрашному обличит ело зла, где бы оно ни проявилось.

Случилось в 1130 г. в Риме был избран один папа, а к вечеру второй. Начались крупные беспорядки: в монастырях явились по два аббата, а в епархиях по два епископа. Наконец второй папа одолел первого (Иннокентия II). Тогда побежденный папа отправился во Францию и просил помощи. Был созван королем собор. Бернард получил приглашение от короля и епископов. По собственному его признанию, он ехал на собор в страхе и смущении, но на пути ему было одобряющее видение. По обычаю собор готовился к принятию решения постом и молитвой и единогласно решил, что дело Божие должно быть предоставлено человеку Божьему - Бернарду. Это постановление Всеми было принято, как выражение воли Господней. Бернард тщательно рассмотрел дело, ход выборов, юридические права конкурентов и личные их достоинства. Собор ждал приговора Бернарда, как слова, исходящего от Святого Духа. Когда Бернард признал первого папу законно избранным, собор принял Это решение без голосования, общим ликованием. После Франции необходимо было, чтобы и германский император дал свое согласие. Бернард отправился вместе с папой в Лютих и там обаянием своей святости победил колебание монарха. Отсюда Бернард едет в Италию, где второй папа нашел себе защитников. Бернард не успокоился, пока не водворил папу в Риме, он посвятил этому делу 7 лет. Его влияние везде было неотразимо: когда Бернард приближался к Милану, жители вышли к нему навстречу за семь верст от города, целовали его ноги и старались получить хотя один волосок из его рясы. Однако вот мнение Бернарда обо всем этом хлопотливом папском деле, когда он вернулся в свой бедный монастырь. Приступая к проповедям на “Песнь Песней”, прерванным на столь продолжительное время, он заметил: “Боюсь, что достоинство предмета окажется не по силам отвыкшему от этого духа, столь долго развлекавшемуся различными и малодостойными заботами”.

Во все продолжение понтификата Иннокентия II Бернард обращался к папе с различными советами и даже высказывал иногда свое недовольство неправильными, по его мнению, решениями папы. И когда Иннокентий II умер (1130-1143), он с горечью констатировал, что папа этот не был на высоте положения. В письме к преемнику Иннокентия папе Целестину II (+1144) Бернард пишет: “Слишком поздно, увы! Торжество диавола стало ведомо всему миру. Повсюду плач праведных; потому что лукавство победило мудрость. Пальцем показывают позор матери церкви, осмеянию подвергается отец Иннокентий, срам которого раскрыл негодный раб, считая его умершим, но ведь в вас он продолжает жить” (призыв к Целестину II исправить неправильность некоторых дел папы Иннокентия II - письмо 235).

Следует заметить, что отношение св. Бернарда к папам было очень почтительно, но и требовательно во имя правды. Однако до поры до времени в этих письмах-отношениях не было главного: святой не высказывался по существу о папской власти, об ее ответственности, о ее границах. Необходимо было бы, чтобы какой-нибудь близкий, родной в душе Бернарду занял престол. Тогда бы он мог раскрыть свое сердце и высказать, что говорит глубина его совести о человеке, занимающем папский престол.

И угодно было Главе церкви Господу Иисусу Христу, чтобы это исполнилось. В последние годы жизни св. Бернарда в Риме был избран папой бывший ученик св. Бернарда, благоговевший; перед ним, Евгений III.

К избранию этому Бернард отнесся так, как святые вообще относятся к почетным служениям мира сего. И здесь полная противоположность клюнийским преобразователям во главе с папой Григорием VII, которые все силы употребляли, чтобы занять высшие иерархические места в церкви. Ибо через это они думали преобразовать мир Христианский (подчинив его единой власти) в Царствие Божие.

Св. Бернард не только не обрадовался возможности влиять с высоты папского престола на весь христианский мир, а, напротив, огорчился за своего ученика. Изумительно по духу его письмо к избравшим Евгения III кардиналам: “Помилуй вас Бог, что вы сделали? Того, кто захотел быть презренным в обители Господа Своего, того вы поставили господином над всеми, смутили мысль убогого и сокрушенного сердцем. Шел он хорошей стезей, с усилием вырвался он, так сказать, из насильственных объятий диавола, ушел от славы мира сего, но не удалось ему избегнуть рук ваших. Право смешно подобрать нищего человека, чтобы сделать его главой государств, правителем епископов, распорядителем держав и царств”.

Напрасно думать, что в этом письме смирение монаха. О, нет! здесь нечто совсем другое. Прежде всего, здесь выражено более чем равнодушное отношение истинного христианина (стяжавшего Духа Святого) к значению тех, кто избирается на служение в церкви не Господом по чину Мелхиседека (такому всегда радуется вся святая церковь), а людьми. Но кроме того, в этом письме заметно и еще некое чувство. Можно, пожалуй, назвать его досадой, чувство неприятной неожиданности, что близкий, кровный человек попадает в ложное положение: это слышится в ироническом замечании: “смешно подобрать нищего человека и сделать его главою государств, правителем епископов, распорядителем держав и царств”. Невольно встает вопрос: а кого же не смешно избирать папой? - ведь Евгений III до избрания был аббатом известного монастыря в Италии. Здесь, очевидно, ударение сделано не на папе, а на том, что навязывается папам: глава государств, правитель епископов, распорядитель держав и царств. Видится в этом ироническом перечислении некий пропущенный эпитет: сомнительный. Сделать его сомнительным главою государств, сомнительным правителем епископов... Эта мысль вполне обосновывается, когда читаешь позднейшее письмо св. Бернарда папе Евгению III, написанное не только не иронически, а, напротив, настолько серьезно, насколько серьезен великий христианский учитель, поучающий своего ученика, хотя он и папа Римский. Вот что читаем в этом письме: “помни, что ты не господин над епископами, а один из них. Не самый главный, а самый любящий”.

Любящий! Т.е. таковым ты должен быть, - по положению нельзя стать любящим. Замечательно, что главное поучение св. Бернарда папе Евгению III заключается в напоминании ему, кем он должен быть, а не в присвоении ему того, что любят себе присваивать Григории седьмые и Иннокентии третьи как носители папской власти. Прежде всего, учитель святой обращает внимание ученика - папы на сущность церкви Христовой: “помни, что римская церковь мать церквей, а не госпожа. Таков завет апостольский: господство тебе воспрещается. Гряди же ты и решай: присвоять ли себе главенствующее апостольство (т.е. совершенную любовь, - примеч. автора) или апостольское владычество (завет Григория VII. - примеч. автора). Одно из двух тебе воспрещается. Если ты хочешь обладать тем и другим, ты утратишь то и другое”.

“Во всех же делах твоих помни, что ты человек, и страх Того, Кто лишает жизни князей мира, пусть будет всегда перед очами твоими. Сколько смертей римских первосвященников ты узрел в короткое время своими глазами. Предшественники твои сами напоминают тебе о несомненной и скоро предстоящей кончине твоей, и короткое время их власти предвещает тебе краткость дней твоих. Поэтому среди прелестей этой проходящей славы памятуй последний час твой, ибо кому ты стал преемником на престоле, за теми несомненно последуешь в смерти”.

Как только мысль о папстве любимого ученика коснется сердца св. Бернарда, он не в состоянии сдержать слов горечи: “о, кто мне даст прежде, чем умру, увидеть церковь Божию, какова она была во времена древние, когда апостолы протягивали сети для улова душ, а не для добывания золота и серебра! Как жажду я, чтобы ты наследовал речь того, чье место ты занимаешь, - “серебро твое да будет в погибель с тобою” (Д. А. 8, 20). О слово громовое, о слово величавое, праведное!”

Вообще, Бернард поминает имя ап. Петра в письмах к Евгению III отнюдь не для того, чтобы напомнить о высоте папского престола, как любят поминать ап. Петра папы превозносящиеся, а только затем, чтобы указать, что было у апостолов и чего теперь нет, или обратно, чего у них не было, а теперь есть.

“Смотри, чтобы не отрекся от тебя Петр апостол, тот Петр, о котором неизвестно, чтобы он когда-нибудь шествовал, украшенный драгоценными камнями или шелковой одеждой, был покрыт золотом, восседая на белом коне, был окружен грозной стражей и шумящей толпой придворных служителей. Безо всего этого он считал возможным исполнять свое святое поручение”.

Или в другом месте: “что апостолы сами стояли перед судом, это я читал, но я никогда не читал, чтобы они восседали и творили суд”. Бернард говорит, что римский престол превратился в судилище и папе приходится “с утра до вечера сутяжничать или слушать тяжущихся”. Разве к апостолу со всего земного шара стекались честолюбцы, стяжатели, симонийцы, прелюбодеи, чтобы, благодаря его апостольскому авторитету, получить или удержать церковные почести?” И Бернард прибавляет: “пусть доходит до тебя дело вдовы, дело бедняка и того, кому нечего дать” (примечание к этому историка церкви: “тогда суд в гражданских и уголовных делах все более поглощал внимание и силы римской курии” ) .

На папском престоле св. Бернард видит обыкновенного человека, который, как и все, должен отдать отчет своей совести. “Хочу, чтобы она смирила тебя: всмотрись, каким ты был прежде и каким стал теперь: преуспел ли ты в добродетели, мудрости, в разумении, в кротости нрава или ослабел во всем этом? стал ли ты терпеливее или наоборот? гневнее или мягче? приветливее или суровее? надменнее или смиреннее? снисходительнее или недоступнее? серьезнее или распущеннее? мнительнее или самоувереннее?”

Когда знакомишься с такими вопросами св. Бернарда, удивляешься, кому Они предлагаются: пастырю пастырей, святому Отцу, преемнику апостола. Но ведь это вопросы младенцу во Христе. Такие вопросы мог задавать апостол Павел коринфянам, но не апостолу, не духовному. Вот здесь-то и свидетельствуется глубочайшее различие апостольского времени и падшей церкви: конечно, каждый из пап cчитал себя духовным - потому и считал, что решительно не понимал апостольского выражения: духовный. Но вот является в церкви духовный человек и учит папу - младенца во Христе - учит апостольски. По свидетельству ап. Иоанна: “всякий рожденный свыше не грешит”. Но папа не рожден свыше (хотя как превозносящийся младенец во Христе, утверждает, что наделен апостольской благодатью). И свидетель верный, избранник Божий уличает его: “Разве может укрыться запустение города, расположенного на горе, или неразумный владыко, восседающий на престоле?”, “краснея, я как будто вижу на высокой горе нагого человека поспешившего облечься своими почетными (вот слово истины - почетными, а не духовными. - примеч. автора) отличиями”, “так смой же с себя румяна мимолетной почести твоей; удали блеск плохо намалеванной славы и воззри на себя, какой ты есть; по природе нагим ты вышел из утробы матери. Что же из того, что ты увенчан митрой, что на тебе блестят драгоценные камни и разноцветные шелковые ткани, что голова твоя украшена перьями и несешь ты на себе тяжесть драгоценного металла. Если дунуть на все это, то рассеется, как облако, и ты увидишь себя человеком нагим и убогим, жалким и ничтожным, человеком, скорбящим о том, что он человек, стыдящийся своей наготы...”

Но самой страшной силы достигает слово св. Бернарда папе (к папам) , когда он, придерживаясь их собственного мировоззрения о своем сане, говорит: “Кто же ты? великий иерей и первосвященник, ты главный из епископов, преемник апостолов, по первенству Авель, по управлению Ной, по патриаршеству Авраам, по чину Мелхиседек, по достоинству Аарон, по авторитету Моисей, по судейству Самуил, по власти Петр, по помазанию Христос”. Далее подразумевается слово: значит, “ты должен быть нормою справедливости, зеркалом святости, образцом благочестия, заступником за истину, защитником веры, учителем языков, руководителем христиан, другом Жениха, дружкою Невесты (церкви), устроителем клира, пастырем народа, убежищем угнетенных, опорою бедных, надеждою убогих, попечителем сирот, судьею для вдов, оком незрячих, языком немых, посохом старцев, ужасом злых, молотом для тиранов, отцом царей, регулятором законов, хранителем канонов, солью земли, светочем мира”. “Пойми, что я говорю., Господь даст тебе разумение”, - прибавляет Бернард.

Что можно понять из этого: “быть зеркалом святости, образцом благочестия, другом Жениха” - понять можно одно: устрашиться и сказать себе: “не имею никаких сил, чтобы исполнить все это”. Зачем же все это перечислено?: потому что папам свойственно думать о себе очень высоко. Но когда Дух Святой устами апостола раскрывает в глубине совести бездну дел, которые, сам не сознавая, принимает на свою ответственность превозносящийся, то всякий, в ком не погас свет Христов, скажет себе: не буду ничего думать ни о себе, ни о своем сане, мал я и ничтожен, помилуй меня Господь Иисус Христос.

Все вышеизложенное- мысли святого Бернарда для поучения Евгения III - что это такое? Это духовное наставление святой католической церкви всем папам – законно поставленным начальникам церкви. Оно возвещено, как обычно возвещается в церкви, утратившей совершенство, духовная истина, - одним из великих учителей церкви, по чину Мелхиседека, посланного Главою церкви Господом Иисусом Христом.

Такие истины церкви не только сохраняются внутренне в сердцах верных, но и внешне охраняются ангельским охранением: никто не в состоянии изменить в свитках даже и буквы, начертанной Божиим посланником. Вот почему многое искажено, многое привнесено в церковь антихристовым духом, но письма св. Бернарда папе Евгению III дошли и до нашего времени в полной неприкосновенности.

Послания св. Бернарда к папе Евгению III - это огненные слова, написанные Духом Святым на скрижалях католической церкви. Каждый папа судится ими в глубине совести своей. И вся святая католическая церковь созерцает эти слова, как видимую совесть пап.

* * *

Но скажут некоторые: почему предназначенное для всех пап, общее, является в форме личных обращений св. Бернарда папе Евгению III? Потому что, как мы говорили все время, Господь в Своей церкви никого не принуждает ходить по Его воле. То, что говорит св. Бернард папе, есть призыв к смирению, к покаянию, обличение превозносящихся. Это совесть христианская - всегда живая (“Я всегда с вами отныне и до века”), слышимые слова Духа Святого, указующие правый путь. Они не как декреты начальников церкви и не угрожают инквизицией – но предносятся подобно тому, как заканчивал свою речь Господь Иисус: “Имеющий уши слышать, да слышит”. - Господь говорит тебе, но, если хочешь идти по-своему, ступай, никто не держит тебя, - вот образ наставлений апостола Христова.

Каждый папа (по святому обычаю католической церкви) получает в наследство архив, архивы предшествующих ему пап, и все приглашаются продолжать доброе и не следовать худому.

Как писал св. Бернард папе Целестину II о некотором деле умершего папы Иннокентия II: “Мать-церковь подвергается осмеянию, ибо один из негодных рабов ее раскрыл срам проступка папы Иннокентия, считая его умершим. но в вас ведь он (т. е. Иннокентий) продолжает жить - исправьте это дело”.

Святые приходят не для того, чтобы громить церковные учреждения и учить законно-поставленных начальников церквей, они только слегка прикасаются к их сердцу, как бы со стороны, и говорят: брат мой, Господь Иисус Христос говорит вам, что вы идете не по правому пути.

* * *

Раздался голос Духа Святого в католической церкви, обличая путь неправды, и как бы замолк, скрывшись в папских архивах. И не остановил он мутный поток злого превозношения - победный ход духа антихристова, развивающихся насилий в церкви.

И вот на папском престоле (40 лет спустя после св. Бернарда) воссел человек, как бы даже насмехающийся над заветом св. Бернарда, - папа Иннокентий III. При нем папская Власть, говорит история, достигла предела своего могущества. То, на что св. Бернард указывал как на самое жалкое: шапка, украшенная драгоценными камнями, теперь возведена в эмблему величия: архидиакон при короновании папы возглашает: “прими тиару и знай, что ты отец князей и царей, правитель мира на земле, наместник Христа”. И позднее сам Иннокентий III пишет: “я получал тиару, дающую мне владычество земное”. Не терновый венец Христа, а золотая корона с драгоценными камнями дает будто бы апостольство Христово.

Что же говорит, как действует в это страшное время противления Себе - Глава церкви Христос. Так же, как и всегда, как действовал еще и при жизни на земле: “трости надломленной не переломит и льна курящего не загасит”. Только сердцем, только великой любовью. На самого сильного направляет как бы самого слабого.

 

СВ. ФРАНЦИСК ИЗ АССИЗИ

Св. Бернард был послан, как образ Божией власти, - никто при встрече с ним не мог сомневаться, что видит перед собой лицо значительнейшее. в нем было достоинство чрезвычайного посланника в земную церковь Главы - Христа – Победителя смерти.

Совсем иной вид являет другой великий святой, посланный. в церковь через 50 лет после св. Бернарда. Жалкий и изможденный св. Франциск многими был почитаем глупым, как бы полоумным. Похож был на бродягу, видом своим отталкивал, а не привлекал.

Этот облик, прежде всего, знаменовал умаление Христа в церкви. Образ Господа, изгнанного из Своей собственной церкви, ибо Он дал свободу Себя не слушаться, Собою пренебрегать. Но верный Своему слову - Я с вами до конца века - Христос, не принимаемый как Глава, входит в церковь, как один из ничтожных мира сего.

Желая однажды проповедовать в одной епархии, св. Франциск просил разрешения у епископа, тот сказал: “Я проповедую сам и этого достаточно”. Франциск почтительно поклонился и вышел, но через несколько минут снова вернулся так же дружелюбно и сказал: “если отец выгнал своего сына через одну дверь, обязанность этого сына войти через другую”. Епископ, смягчившись, дал разрешение проповедовать.

Как смиренный подвластный, Христос в лице своего верного свидетеля, обращается к земным начальникам церкви, слишком разбогатевшим собственной мудростью, властью, земным богатством, и просит у них разрешения проповедовать истину в Своей церкви, просит униженно и настойчиво, но и с неизъяснимой любовью.

Превозносящимся на их пути уже нестерпима сила величия Божия, явленная в таких святых, как св. Бернард, но жалкого и унижающего себя св. Франциска, именующего себя и своих товарищей скоморохами Божьими, к которому можно относиться не с благоговением, а снисходительно, - такому не опасно (для нашего величия) разрешить (согласно его большому желанию и просьбе) проповедовать в церкви “простейшие” христианские истины, конечно, под строжайшим присмотром церковного начальства.

Сообразно труднейшему и мучительнейшему духовному состоянию тогдашней церкви, - когда святой (т. е. Дух Божий) принимается только при безмерном умалении Своем, - сила Божия рождается даже не в немощи (“Когда я немощен, тогда силен”), как у ап. Павла, а в поношении (когда святого поносят, рождается сила Божия в нем. Поносимый Христос и есть сила Божия) .

Св. Франциск и его святые друзья - святой собор Франциска - вышли не из простого звания, напротив, все они были знатного рода или из богатых семей в стране. Но всем надлежало принять крест чрезмерного поношения. Вот что сказано о первом товарище св. Франциска- св. Бернарде из Ассизи: св. Франциск* носил еще мирскую одежду, хотя уже отрекся от мира и был весь жалкий и изможденный от трудов покаяния, из-за чего многими был почитаем глупым, как бы полоумным, и все, и родные л чужие, издевались над ним и кидали в него каменьями и грязью, а он, словно глухой и немой, терпеливо сносил всякие обиды и издевательства; в это время господин Бернард из Ассизи, один из самых благородных, богатых и разумных жителей города, видя в св. Франциске столь безмерное презрение к миру и великую терпеливость в обидах, видя, что уже два года он вселяет во всех ужас и презрение к себе, все время оставаясь неизменно терпеливым, начал чувствовать к нему мудрое почтение. Бернард пригласил его к себе в дом, угостил и положил спать с собою в комнате. Ночью, притворившись спящим, он видел, как молился св. Франциск. И вот Бернард почувствовал, что его коснулся Дух Святой (призыв на служение), и вскоре стал товарищем св. Франциска.

* Св. Франциск был сын богатого купца и до 20 лет пользовался своим положением и был в светском почете.

В таком же обличии поношения, как и св. Франциск, начинает свидетельствовать истину и св. Бернард из Ассизи. Его выступление в Болонье так изображается в “Цветках св. Франциска” - книге, которую следует почитать евангелием святого собора Франциска (о чем будет сказано ниже): “В Болонье подростки, видя св. Бернарда в рваной и странной одежде, стали смеяться над ним, как над сумасшедшим. Но Бернард терпеливо сносил обиды. Вокруг него на площади в течение ряда дней собиралась толпа подростков и мужчин; кто дергал его за шлык сзади, кто спереди, кто бросал в него пылью, кто камнями, кто его толкал сюда, другой туда.. Но видом своим он оставался неизменным, с радостным лицом. и вот один мудрый законник*, взирая с почтением на такое терпение, сказал про себя: это святой человек. Он предложил ему помещение для обители. И вскоре брата Бернарда начал так уважать народ, что всякий считал себя счастливым, кому удавалось прикоснуться к нему или увидеть его”.

* Тогда Болонья славилась своим университетом, правовым факультетом.

И еще пример почти сверхъестественного поношения, которому подверг своего товарища и себя св. Франциск. Однажды святой повелел брату Руффину идти в церковь Ассизи и проповедовать. Но брату Руффину, погруженному в созерцание, казалось, что ему не дарована благодать проповедания. Тогда св. Франциск (вероятно, чтобы мгновенно пресечь в брате Руффине неверное о себе понимание) сказал: так как ты не сразу повиновался - повелеваю тебе именем святого послушания идти проповедовать нагим. Руффин тотчас разоблачается и нагой идет в церковь. Встречавшиеся ему смеялись, говоря: смотрите, вот эти люди предаются такому покаянию, что совсем выжили из ума. Между тем св. Франциск начал укорять себя, ужасаясь, что подверг одного из самых знатных людей в Ассизи столь великому осмеянию. и тогда в духовном рвении он разоблачается сам и отправляется нагим в Ассизи. Жители же Ассизи, увидя его, начали смеяться и над ним, полагая, что и он и брат Руффин ополоумели от излишнего покаяния. Но когда св. Франциск, взойдя на кафедру, стал говорить об отречении от мира, о святом покаянии, о наготе и поношениях распятого Христа, то все присутствующие при проповеди, вся великая толпа мужчин и женщин начала неудержимо плакать в невероятном благоговении сердца, и не только там, но и по всему Ассизи было в тот день столько плача по Страстям Христовым, что никогда не случалось там ничего подобного”.

Вот изумительное свидетельство о том, как вырастает сила Божия из безмерности унижения, которому предают себя братья святого собора Франциска.

Господь говорит этим, что раболепие перед богатством, знатностью, вообще, внешним положением, распространявшееся в церкви через церковных начальников, столь противно Ему, что Христовы верные свидетели как бы на самих себе показывают, что сила Божия противоположна силе земной и совершенно не зависит от земного величия.

Насколько этот Божественный смысл сделался чуждым и даже противоположным понятиям иерархического священства, доказывает следующее. Кардинал Гуго, назначенный покровителем братства и лично большой почитатель св. Франциска, предложил возвести знатных родом братьев на высшие церковные должности, чтобы тем поднять значение (курсив наш) нищенствующего ордена в глазах общества. Тогда св. Франциск возразил со смиренным поклоном: “потому они и называются меньшими братьями, что не должны занимать высоких должностей. Их единственная цель быть в уничижении, как и Сын Человеческий”.

В этом хранении уничижения Сына Человеческого святым Франциском и сказывается вся внутренняя сопротивляемость истинных носителей Духа Святого в церкви Христовой иерархическому тогдашнему строю, который весь держится на внешнем авторитете высоких санов.

* * *

Св. Франциск послушен начальникам церкви до конца, он требует от всех своих товарищей величайшего послушания, ибо святые, нося печать Духа Святого и знаменуя собой образ Христа, посылаются Богом в церковь не для внешнего сопротивления церковным начальникам, не для бунта и не для реформации, а чтобы усовещивать, просить, целуя их расшитые золотом туфли, умолять... И св. Франциск - весь вопль, стон, мука безумия. и тем внешне безумнее кажется он и его святые товарищи, чем безумнее внутренне становятся те, кто продолжает держаться своего неверного, предательского истине пути. Если именно отсюда, из глубины этой высшей цели - задачи, данной Богом св. Франциску, взглянуть на все действия и поступки святого собора св. Франциска, видишь н понимаешь, что они значат и зачем они.

Историки церкви так же, как и составители житья, как бы с неким недоумением рассказывают о любви св. Франциска к бедности, нищете. И, действительно, когда читаешь эпитеты, которые расточает св. Франциск бедности, кажется, что он одержим манией. Он называет ее небесной, святой, святейшей госпожой, царицей, вдовой Христа, говорит, что она была распята с Христом, с ним воскресла и с ним вознеслась на небо, объясняется ей, как живому существу, в любви.

Но это только иносказательное обличение порока римской иерархии, провозглашающей святость церковного богатства. Ибо нет уже слов для обличения. Что можно прибавить к огненным речам св. Бернарда, обращенным ко всем папам в лице его ученика папы Евгения III. И вот верный свидетель Христов превращается в скомороха Божия, который и3 бедности делает как бы куклу, перед которой паясничает, провозглашая ее царицей из цариц. Тот, кого Господь преобразил в видимое чудо, кого и птицы слушают, кому звери лютые повинуются, чье появление перед народом сопровождается как бы пожаром всеобщей любви, - так странно и так мучительно сосредоточен на бедности: быть может, они задумаются над этим и поймут!

Но нелепо думать, что чрезвычайная нищета, особенное хранение ее- подвиг св. Франциска. О своих подвигах святые никогда не кричат, тайна сердца раскрыта только Богу, их крест невидим никому. То, что видимо в святых, есть проповедь, обращение Божие к людям, как живая азбука для поучения детям.

Необходимо также понять, что все слова и отношения св. Франциска к бедности отнюдь не есть призыв святого ко всеобщей нищете, как к великой добродетели христианской. Во-первых, христианство ничего не имеет и против достатка. Во-вторых, в христианстве нет никаких цариц добродетели, преклонения перед какой-нибудь одной добродетелью, возвеличение этой добродетели перед всеми другими совершенно не христианское чувство. Каждый имеет свой путь добродетелей и совершенства. И у христианина есть только одно настоящее чувство, одно сердечное устремление - Господь наш Иисус Христос. Всякое другое чувство затемняет свет Христов.

Вместе с особым почитанием бедности подчеркивается ненависть к деньгам: “кто-то из братьев, взяв несколько серебряных монет, положенных под распятием в церкви, бросил их на подоконник, но вскоре, почувствовав, что поступил неправильно, пошел сказать об этом св. Франциску. Укорив брата за то, что прикоснулся к деньгам, святой велел ему, взяв ртом монеты с подоконника, отнести их за ограду и выплюнуть на кучу ослиного навоза”. Вообще, деньги совершенно и навсегда запрещены в обителях св. Франциска, вместо денег принимаются, как плата за труд, только продукты. В церкви, где на вес золота оцениваются индульгенции, т. е. прощение грехов настоящих и будущих, отвращение к деньгам как к навозу представляется как бы необходимостью для святых.

Наперекор объявлению папами церковной собственности святыней, равной духовным святыням церкви (не отсюда ли у западных народов родилось благоговение к собственности), - наперекор этой второй (т.е. антихристовой) истине в церкви св. Франциск стремится совсем уничтожить в душе привязанность к собственности: “остерегайтесь, братья, смотреть на церкви и жилища и прочее, что для нас строят, иначе, как на места (согласно нашей нищете), в которых мы только гости. Если сами поставили хижины, то должны их через некоторое время сломать или покинуть”.

Нищете материальной соответствовала нищета проповеднической мысли.

“Я запоминаю почти слово в слово речи всех проповедников, но не могу запомнить то, что говорит св. Франциск”, - свидетельствует современник святого. - Но еще изумительнее, что если даже запоминаю, то мне все кажется, будто это не те слова, которые я слышал из его уст”.

Очевидно, слушатель потрясен не смыслом речи, иначе он запомнил бы слова, как всегда запоминал, а чем-то другим в проповеди св. Франциска. Чем же?

Вот еще другое свидетельство: “Часто, приготовившись проповедовать и выйдя к народу, св. Франциск не мог вспомнить ни одного слова и молча благословлял слушателей. Но действие на народ было не меньшее, как бы проповедь была произнесена”.

В Болонье один студент, казалось, понял смысл проповеди: “он заключался в увещании отложить вражду и сохранить мир” (т.е. основная тема св. Франциска, взятая из его всегдашнего приветствия встречным: “Сам Господь открыл мне, что мы должны приветствовать каждого встречного: да дарует тебе Господь мир”). Но главное, что поразило студента, несмотря, как он отмечает, - на ужасную незначительность вида св. Франциска и непривлекательность его лица, действие этой проповеди на слушателей: “многие из самых знатных, дотоле совершенно непримиримые, свирепствующие, проливавшие потоки крови, вдруг заключили между собой и с другими великий мир, так что на долгое время в стране установилось благодетельное спокойствие”.

Никаким словесным призывом к миру, даже прекраснейшей проповедью о согласии нельзя мгновенно достичь таких результатов. Здесь чудо.

Св. Франциск был огненной силой любви Христовой. Его речь, едва касаясь слуха, проникала в сердце, как Божий свет (оттого и нельзя было запомнить слова). Св. Франциск преображал души.

Когда он приходил куда-нибудь и обращался к народу, все, кто здесь были, становились иными (как бы переселялись в инобытие) .

Вот, говорится, однажды: “взяв в товарищи брата Массео и брата Ангела, людей святых, и идя со всей стремительностью духа, не разбирая ни дороги, ни тропы, дошли они до одного замка. Св. Франциск стал проповедовать, попросив сначала распевавших ласточек, чтобы они молчали, пока он будет говорить, и ласточки послушались его. И после проповеди все мужчины и женщины из замка захотели оставить замок и идти вслед за святым Франциском”. Нечто чудное происходит с людьми, они теряют представление о действительности. и они стремятся за св. Франциском, боясь, что вместе с его уходом исчезнет (фаворский) свет, в который они неожиданно вступили.

Но нет еще царствия Божия на земле. Необходимо еще пребывать в земном порядке. И св. Франциск оставляет жителей замка, обещая им позаботиться об их спасении (“тогда замыслил он устроить третий орден - мирской”). “И идя с тою же стремительностью, св. Франциск поднял глаза и увидел возле дороги несколько деревьев, на которых сидело прямо бесчисленное множество птиц; св. Франциск подивился этому н сказал товарищам: “Подождите здесь, а я пойду проповедовать сестрам моим птицам”. И, сойдя на поле, он начал проповедовать птицам, бывшим на земле, и тотчас те, которые сидели на деревьях, слетели к нему. Пока святой говорил им, все, какие были птицы, пораскрыли рты, повытянули шеи, приподняли крылышки и почтительно наклонили головки к земле и движениями своими и пением начали показывать, что речи св. отца доставляют им величайшую усладу; вместе с ними радовался и св. Франциск, и дивился такому множеству птиц, их красивому разнообразию, их вниманию и доверчивости и восхвалял Творца. Окончив проповедь, св. Франциск прошел между птицами, касаясь их одеждой, и ни одна не тронулась с места, и он совершил над ними знамение креста и отпустил их. И тогда все птицы стаей поднялись на воздух с дивными песнями и затем, согласно знамению креста, разделились на четыре части: одна часть полетела на восток, другая на запад, третья на юг, четвертая на север, и каждая стая летела с дивными песнями”.

Но не только птиц, но и свирепого волка св. Франциск обратил к Богу. “Близь Губбио появился громадный волк, нападавший на людей, так что никто не осмеливался выходить из города без вооруженной охраны. и вот св. Франциск, сжалившись над горожанами, осенил себя знамением Креста и вышел навстречу волку, возлагая все свои упования на Бога. Когда волк с разинутой пастью побежал к св. Франциску, тот осенил его знамением креста и сказал: поди сюда, брат волк; повелеваю тебе именем Христа не делать зла ни мне, ни другому. Чудно вымолвить, едва св. Франциск совершил знамение креста, как страшный волк закрыл пасть, кротко подошел и лег у ног святого. И св. Франциск сказал ему: “Брат волк, ты причиняешь много вреда в этих местах, ты совершил величайшие преступления, обижая и убивая Божии твари, ты даже имеешь дерзость убивать людей, созданных по образу Божию; и весь народ кричит и ропщет на тебя, и вся эта страна во вражде с тобой, но я хочу, брат волк, установить мир между тобой и здешним народом, так чтобы ты больше не обижал их, а они простили бы тебе все прошлые обиды и чтобы не преследовали тебя больше ни люди, ни собаки”. Когда он произнес эти слова, то волк движениями тела, хвоста и ушей и наклонением головы показал, что он соглашается со словами св. Франциска и готов их соблюдать. “Брат волк, продолжал св. Франциск, с тех пор как тебе угодно будет заключить и соблюдать этот мир, я обещаю тебе, что будешь получать пищу от жителей этой страны постоянно, пока ты жив, так что не будешь терпеть голода; ведь я знаю, что все зло ты делал от голода. Обещаешь ли ты не причинять больше вреда людям?” и волк наклонением головы показал, что обещает .- “Заверь меня в этом, чтобы я вполне мог положиться на тебя”. И волк поднял переднюю лапу и положил в протянутую руку св. Франциска. - Затем волк пошел вслед за св. Франциском в город, и там на площади повторился этот чудесный разговор св. Франциска с волком в присутствии жителей всего города. После этого волк прожил два года и, как ручной, ходил от двери к двери, все любезно кормили его, и никогда ни одна собака не залаяла на него. и когда волк умер от старости, горожане сально скорбели об этом, потому что, видя его у себя, они всегда вспоминали про святость св. Франциска.

Все воскресает и преображается, когда приходит св. Франциск, Христова любовь; все начинает дышать, радоваться, жить, любить, ибо нет ничего из сотворенного Богом злого и мертвого по существу. И если мертвеет, то только потому, что духовно умирает человек, которому было поручено Творцом все оживлять любовью.

Вот почему у св. Франциска: брат волк, сестра ласточка, брат разбойник (см. главу 1З-ю: “Любовь святых”), брат сокол, братья месяц и звезды, брат солнце, брат огонь, которым Господь освещает ночь и он прекрасен и весел и очень силен и могуч; братья ветер и воздух и облака, хорошая и всякая погода, которую Ты, Господи, посылаешь на сохранение Твоих созданий. Но и то, что причиняет нам страдание - наши братья, ибо страдания помогают нам возродиться духовно: брат голод и сестра боль... И, как великая надежда на Господа, - сестра смерть.

Но и сами исторические события, если примет в них участие св. Франциск, освещаются солнцем Христовой любви и видно становится, что в них не правда. Вместе с другими св. Франциск и его святые братья отправились в крестовый поход, но не для того, чтобы мечом и огнем истреблять неверных, как учила римская церковь, проповедуя крестовые походы с чисто материалистической, недостойной Христова имени, целью. Ревнуя о вере Христовой и не боясь грозящей им мученической смерти, братья отправились прямо к султану Вавилонскому, чтобы с любовью сказать ему о Христе. На границе сарацинской земли их взяли в плен и по их большому желанию и промыслу Божию представили перед лицом султана. и стоя перед ним, св. Франциск, наставляемый Духом Святым, начал Божественно проповедовать о вере Христовой. И султан почувствовал к нему великое почтение, видя его твердость и его презрение к миру, так как, будучи очень беден, не хотел принять никакого дара. Султан просил св. Франциска чаще заходить к нему и всегда охотно слушал его; разрешил ему и его товарищам проповедовать, где им угодно, и дал им грамоту, по которой никто не смел их обижать. И св. Франциск отправил любимых своих товарищей по двое в разные части Сарацинской земли возвещать веру Христову. Когда по откровению свыше св. Франциск с товарищами вознамерился вернуться обратно домой, пришел к султану проститься. Тогда сказал ему султан: “Брат Франциск, я бы охотно обратился в веру Христову, но боюсь сделать это теперь, ибо если услышат, то и меня и тебя с твоими товарищами убьют; но ты научи меня, как спастись, и я исполню, что повелишь”. Сказал тогда св. Франциск: господин, я сейчас уеду и вернусь в свою страну, но после, когда умру и по милости Божией уйду на небо, я, если угодно Господу, пошлю тебе двух братьев, от которых ты примешь Христово крещение, и будешь спасен, как открыл мне то Господь мой Иисус Христос. Так он обещал и исполнил. Через несколько лет умер св. Франциск, а султан заболел и в ожидании обещанного св. Франциском велел поставить на дорогах стражу, которой приказал тотчас привести к нему двух братьев, как только в одеянии св. Франциска они покажутся на дороге. А в это время св. Франциск явился двум братьям и просил их тотчас отправиться к султану. И они, переправившись через море, были приведены стражей к повелителю. И, увидя их, в величайшей радости, воскликнул султан: теперь я поистине знаю, что Бог по обещанию св. Франциска посылает мне спасение. И, приняв крещение и возродившись во Христе, он скончался.

Вот истинный христианский “крестовый поход”. К нему и обратилась всецело католическая церковь, позднее, когда по всему миру пошли католические священники проповедовать Христа, не боясь никаких лишений и мученической смерти от диких язычников, но более всего на свете боясь проливать чью бы то ни было и во имя чего бы то ни было кровь.

* * *

Что такое христианская милость, о ее беспредельности, и что не может быть у христиан не прощения, говорится в наставлениях св. Франциска, а также видно из деяний его святого собора. Все это кажется сверхъестественным. Не даром сложились в народе мнения- поговорки: “слышит св. Франциск молитвы тех, кого и Господь не слышит”, или “милует он тех, кого и Господь не помиловал”. Конечно, такие поговорки возможны лишь потому, что Христа почти не знают в несовершенной церкви. В действительности св. Франциск только напоминает о полноте милости Божией.

“В какой бы великий грех ни впал один из братьев во всем мире, пусть не отойдет от тебя без твоего прощения, если он попросит его у тебя. Если же он не попросит прощения, то ты сам должен спросить его, не хочет ли он получить отпущение. Чтобы привлечь его сердце к Богу, ты должен любить его, и ты всегда должен быть сострадательным к таким братьям. Когда же брат под влиянием злого духа впадет в смертный грех, нужно, чтобы братья, которые знают об его грехе, не старались его пристыдить или унизить (сравнительно, у Иоанна Златоуста: “душа, если принуждением, хотя раз, будет приведена в стыд, впадает в нечувствительность и после этого не в состоянии слушаться даже и кротких слов”). Но, наоборот, показали бы ему великое сострадание; и необходимо, чтобы они сохранили его трех в тайне. Согрешившего брата нужно послать к начальнику. Но и начальник должен прийти к нему с великим милосердием так, как он хотел бы, чтобы и с ним поступили в подобном случае”. “Блажен тот, кто со вниманием и уважением относится к ближнему во время ошибок его”.

“А если брату случится впасть не в смертный грех, он должен исповедовать его священнику. Но ни в коем случае не следует возлагать на него другой эпитимии, кроме слов: “Иди и вперед не греши”. И начальники не должны допускать в себе чувства гнева при виде чужих грехов, ибо гнев есть сущее препятствие к христианской любви. И ты должен любить противящихся тебе и не ожидать от них ничего другого, кроме того, что Господь пошлет тебе. Ты должен любить их, не желая, чтобы они стали лучше (т.е. предоставить их сердце на волю Господа Самого). Пусть для тебя это будет больше, чем удаление в пустыню”.

А вот и дела милосердия, дивной милости. “Брат Риччьери впал в такое искушение, что не был в состоянии прогнать его. Измучившись, в отчаянии он решил идти к св. Франциску. “Если, думал он, св. Франциск встретит меня с добрым лицом, я поверю еще в милосердие Божие; если же со строгостью, это будет знаком, что я покинут Богом”. В это время св. Франциск лежал тяжко больной, и Бог открыл ему все искушение и отчаяние брата. И немедленно зовет св. Франциск братьев Льва и Массео и говорит: “идите скорее навстречу к дорогому моему сыну, брату Риччьери и обнимите его от моего имени и скажите, что из всех братьев в мире я особенно люблю его”. Когда посланные встретили Риччьери и передали ему это приветствие св. Франциска, тот так обрадовался, что был как бы вне себя. И когда он приблизился, св. Франциск, хотя тяжко больной, пошел к нему навстречу, нежно обнял его и сказал: “дорогой брат Риччьери, изо всех братьев, какие только есть в мире, я особенно люблю тебя. Искушение твое попустил Бот ради вящего возрастания заслуг, но, если не хочешь, не будешь иметь”. Изумительно! - едва только св. Франциск произнес эти слова, внезапно отошло от Риччьери всякое искушение; и будто никогда в жизни не испытывал его”.

“В больнице находился один прокаженный, который бесстыдно осыпал ругательствами и побоями всякого, кто за ним ухаживал, и хуже этого - он кощунственно поносил Христа и Его Матерь - Деву Марию. Собственные обиды братья терпели во переносили, однако хулы на Христа и Его Матерь не в состоянии были терпеть. И они оставили прокаженного, сообщив об этом св. Франциску. Последний приходит к больному и говорит: “да подаст тебе Господь мир, дорогой брат мой”. - А какой мне может быть мир от Бога, с сердцем вскричал прокаженный, когда Он Сам отнял у меня мир и сделал меня гноящимся и зловонным. А твои братья своим неумелым ухаживанием увеличивают мои терзания. - Св. Франциск, помолившись, предложил больному свои услуги ходить за ним. - Но что ты можешь сделать больше, чем они? - Что хочешь ты, я то сделаю. - я хочу, чтобы ты обмыл меня всего, ибо я испускаю такое сильное зловоние, что сам не могу терпеть. - Тогда св. Франциск нагрел воду и положил в нее много пахучих трав и собственными руками начал обмывать его. И чудо! Где св. Франциск прикасался, сходила проказа, оставляя совершенно здоровую кожу. И прокаженный, видя, что выздоравливает, стал испытывать великое сокрушение и, заплакав, сказал: Горе мне, я достоин ада за все гнусности и обиды, которые нанес братьям, и за кощунство перед Богом. Св. Франциск, видя чудо, которое Бог совершил его руками, возблагодарил Бога и ушел оттуда в далекие места, ибо не любил человеческой славы. Исцелившийся же через 15 дней заболел другой болезнью и, причастившись Св. Тайн, умер в святости. Душа его явилась в воздухе св. Франциску, который стоял в лесу на молитве, и сказала ему: узнаешь ты меня? - Кто же ты? - спросил св. Франциск. Я тот прокаженный, которого Христос исцелил ради тебя. Да будут благословенны речи твои и душа и тело твое, знай, что не проходит дня в мире, чтобы ангелы и другие святые не благодарили Бога за тебя и твоих товарищей. - С этими словами душа исцеленного вознеслась ко Христу, а св. Франциск остался в великом утешении.

Такое же великое милосердие к людям являли товарищи св. Франциска. Брат Коррадо, который жил после св. Франциска, обратил к Богу одного юного брата, смущавшего весь монастырь своим распутным поведением и кощунственным отношением к богослужению. Из жалости брат Коррадо стал говорить этому юноше так сердечно и убедительно, что тот, по милости Божией, из мальчика превратился в старца нравом и такого заботливого и благочестивого, притом такого услужливого, что вся братия - и старые и молодые, - насколько прежде смущались, столько утешились теперь и сильно полюбили его.

В рассказе “О великой святости брата Симона из Ассизи” (гл. 41) говорится об одном юноше в братстве, который столь пламенел любовью к Богу и к ближнему, что, когда однажды был пойман в городе некий злоумышленник и ему должны были выколоть оба глаза, - из сострадания пошел этот юноша бесстрашно к наместнику в заседание суда и с обильными слезами и в почтительной мольбе просил, чтобы один глаз был выколот у него, а другой у злоумышленника, чтобы не оказался совершенно лишенным зрения. Но наместник и суд, видя в этом брате великий пыл милосердия, освободили преступника.

Истинным хранителем милосердия св. Франциска был Иоанн Пармский - начальник ордена (1237-57). Тех, кто нападал на него, он побеждал, называя их своими господами. Если делал наставления братьям, то в легкой, как бы шутливой, чрезвычайно дружественной форме. И если был очень строг, то только к самому себе. Его любовные отношения к провинившимся братьям можно уподобить, но как бы в иной форме, Феодосию Печерскому, игумену Киево-Печерского монастыря, который, когда обличал кого, плакал и слезы неудержимо лились из его глаз.

* * *

Итак, св. Франциск не получил от Господа проповеднического дара богословской премудрости, какой был у апостола Иоанна Богослова, у трех великих учителей церкви и других отцов, и за сто лет до этого времени, у св. Бернарда из Клерво. Но что еще изумительнее: св. Франциск был малограмотен, почти не умел писать, отличался как бы прирожденной неспособностью к учению.

Ничто, никакое качество не бывает напрасно у великих святых, посылаемых Господом свидетельствовать истину. Как прославляемая святым нищета обличала порочное церковное богатение, так малограмотность св. Франциска возвещала еще об одной беде, постигшей церковь. Христианское учение было заслонено чрезмерными умствованиями схоластики. Схоластика - это рассуждения душевных о духовном, мертвые мысли о живом Христе. Школьная богословская ученость, как похоть, охватывала церковный мир, и, конечно, вместе с ученостью шло великое превозношение.

“Надутая гордыня схоластики” - так обозначил св. Франциск знаменитую ученость своего века. “Ныне столько таких, - говорил он, - которые ищут знания и учености, что блажен воистину тот, кто ради Господа Бога нашего стал бесплодным и невеждой”.

“Почему за тобой? почему за тобой? почему за тобой? - вопросил однажды брат Массео св. Франциска. А св. Франциск спросил: Что ты хочешь сказать? - Говорю, почему все идут за тобой во след? Ты ведь не красавец телом и не великом учености и не знатен родом? И ответил св. Франциск: ты хочешь. знать, почему за мной идут все во след? Потому что для свершения того дивного деяния, которое Бог замыслил совершить, Он не нашел на земле более безобразного создания и потому избрал меня для посрамления всех знатных, и великих, и сильных, и прекрасных, и мудрых мира; да знают люди, что всяческая добродетель и всяческое благо от Него, а не от твари!

Чтобы никто не сомневался, что безобразное создание избрано для дивного дела, которое замыслил Господь, св. Франциску было даровано то, что осталось у ограбленного и вновь как бы нагим распятого Главы церкви Христа - Его любовь. И в такой безмерности, что многие тогда в народе были уверены, что в лице св. Франциска Христос вновь сошел на землю. Мы ничего не знаем о том времени: действие любви Христовой нельзя не запечатлеть, ни представить, как нельзя понять, что такое был свет преображения Господа Иисуса на горе Фаворе, если снова не увидеть его и не быть в нем. Оттого многим теперь кажется, что чудеса того времени - фантазия народа.

Но нет ни одного слова неправды в чудесной и святой книге- “Цветки св. Франциска”. Чудесна эта книга потому, что в форме, всем доступной, под видом простеньких рассказов (сообразно обличию св. Франциска) таит в себе сокровеннейшие деяния и откровения Духа Святого в церкви. Как в Евангелии многое проходит сначала как бы незаметным, но при вторичном чтении начинает раскрываться все с большей и большей глубиной, так и здесь. Святая эта книга - “Цветки св. Франциска” потому, что писал ее через избранника Божия (как евангелиста) Дух Святой*. Об этом говорит прежде всего святость благоуханного изложения. и каждый рассказ заканчивается не случайно, а как бы музыкально, божественно вытекая из самой глубины его содержания - истины: “Во славу благословенного Христа. Аминь”. И каждый раз рука читателя, покорная сердцу, забившемуся божественной мудростью любви, сама тянется совершить крестное знамение.

Эта святая книга также свидетельствует о некоей великой тайне собора св. Франциска. О тайне этой можно сказать словами первого историка церкви Евсевия- муч. Памфила об ап. Павле: “Павел мог говорить о бесчисленных и таинственных предметах, но он не передал письму ничего, кроме весьма кратких посланий”. То же самое и св. Франциск с товарищами, с тою только разницей, что их посланий, т. е. их запечатленных на бумаге изречений гораздо меньше, чем у ап. Павла.

* Как повелось, что о книгах духовных пишут люди душевные, то и о “Цветках св. Франциска” существует много нелепых мнений, высказываемых тоном важной учености и многим поэтому импонирующих. Подобно тому, как недавно еще европейские ученые старались научно доказать, что Евангелие от Иоанна, его послания и апокалипсис написаны разными людьми, тем более развязно судят о “Цветках”. Утверждают, что “Цветки” - сборник разных авторов и разных по достоинству произведений; немного рассказов прелестных, большинство однообразны и утомительны, что все это народные сказания, и, как всегда у народа, к былям присоединено много небылиц, что автор “Цветков” только собиратель их, а по отношению большей части рассказов только переписчик; в “Цветках” есть подражательный элемент: напр. “явная стилизация рассказ о проповеди св. Антония рыбам в подражание проповеди св. Франциска птицам” (бессмысленное утверждение: достаточно сличить эти рассказы, чтобы увидеть, как они различны по теме, по индивидуальности духа, по мотивам содержания). Больно и тяжело, когда о великих духовных вещах распространяется неправда, соблазняющая многих духовно неискушенных. К счастью, о “Цветках св. Франциска” есть мнение такого же душевного человека, как писавшие вышеизложенное, человека даже не христианского мирочувствия, позитивиста, однако имеющего художественный вкус и критическое чутье стиля - известного критика Тэна. Он говорит, что “Цветки” одно из высочайших литературных произведений, созданное для духовного наслаждения и блага человечества. Высочайшее литературное произведение, конечно, может быть написано только одним автором (гениальным) и не может быть собранием рассказов разного достоинства и разных авторов. Мы же утверждаем, что автор “Цветков” не гений, как это разумеется в мире, а боговдохновенный человек, лично избранный Богом, чтобы поведать людям о святом соборе св. Франциска истину во Христе. Все в этой книге духовно (и потому многим многое не понятно и как бы пусто); но ничего здесь лишнего нет, все необходимо.

Известно, почему ап. Павел не говорил о таинственных предметах всем: “мудрость тайную, сокровенную мы проповедуем между совершенными. Как написано: не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его. А нам Бог открыл сие Духом Своим; ибо Дух все проницает и глубины Божии” (I Кор. 2, 6-10). Интересно, что эти слова ап. Павла повторены, но чрезвычайно своеобразно в “Цветках”, подтверждая, что язык совершенных решительно недоступен тем, кого ап. Павел называет душевными в отличие от духовных. Брат Эгидий, отвечая братьям, почему он не принял, как подобает, и не сказал ни слова королю Людовику Святому, который Пришел повидаться с Эгидием, а только выбежав из обители навстречу королю и обнявшись с ним у ворот обители, долгое время простоял молча и затем расстался с ним, и король ушел, не зашедши в обитель. Эгидий, Отвечая на это, сказал: “Едва мы обнялись с королем, как свет Премудрости Божией раскрыл и явил сердце его мне, а мое ему, и глядя так, по Божьему соизволению, в сердца друг друга, мы гораздо лучше и с большим утешением узнали то, что хотели сказать друг другу, чем если бы говорили наши уста: а если бы мы хотели голосом выразить то, что чувствовали в сердцах, то, благодаря слабости человечески речи, которая не может ясно выразить сокровенных тайн Божиих, мы испытали бы скорее огорчение, а - теперь король ушел дивно утешенным”. Так беседуют сердцами Внутренним языком - святые, т. е. совершенные. Так и Бог беседует с духовными. И вот эти беседы Божии с братьями св. Франциска по свидетельству “Цветков” превосходят всякое разумение. Поэтому в первой главе даже сказано, что со времени апостолов доныне не было в мире столь чудных в святости Мужей. Велика, ужасна мука людей, которые ради ближних обречены на вечное распятие, в которых сила Божия является через безмерное поношение их ближними. И оттого в утешение им их внутренние озарения Духом Святым превосходят озарения других святых (здесь, главным образом, чудно, что озарение получает целый собор святых) и уподобляются первоапостольским.

Все из святого собора Франциска “были отмечены особым знаком святости: “один был восхищен до третьего неба, как св. Павел, то был брат Эгидий; некоему из них, то было Филиппу Долгому, ангел коснулся уст горячим углем, как пророку Исаии; некий из них, то был брат Сильвестр, беседовал с Богом, как беседуют два друга, тем же образом, как делал Моисей; некий тонкостью мысли взлетел, как орел, к свету божественной мудрости - то был евангелист Иоанн, - и таким был смиреннейший брат Бернард, который глубочайшим образом толковал Священное Писание”. Один молоденький брат видел (конечно, по соизволению Господа, Которому угодно было это раскрыть) в лесу на молитве св. Франциска, его окружал дивный свет, и в этом свете он увидел Христа и Деву Марию и Иоанна Крестителя и величайшее множество ангелов, беседовавших со св. Франциском.

Видения, раскрывавшего тайну великой святости собора св. Франциска, удостоились и жители Ассизи. “Однажды, когда в обители пребывала св. Клара и трапезовала со св. Франциском и братьями, и св. Франциск начал беседовать о Боге, сошла великая благодать, и все были восхищены и сидели, вознеся очи и воздев руки к небу: в это время жители Ассизи и Бетмоны и окрестностей видели, что обитель и лес, окружавший ее, ярко пылали, и казалось, что огромное пламя охватило и обитель и лес. Поэтому с великой поспешностью побежали тушить огонь. Но, дойдя до обители и найдя, что ничто не горит, они вошли внутрь и обрели св. Франциска со св. Кларой и других сидящими за смиренной трапезой и поглощенными созерцанием Бога. Из этого они верно уразумели, что то был божественный огонь, который явил Бог, знаменуя им огонь божественной любви, которым горели души тех братьев; и они вернулись с великим утешением в сердцах своих и со святым назиданием”.

То, что в братстве происходили духовные явления времен первоапостольских, мы можем узнать, например, из главы: “Как св. Франциск и его братья рассуждали о Боге и явился среди них Христос” (гл. 14). Однажды в собрании братий еще в начале своего монашества св. Франциск “в духовном рвении повелел одному из товарищей, чтобы тот во имя Бога открыл свои уста и говорил о Боге все, что внушит ему Дух Святой. Брат начал исполнять приказания и дивно говорил о Боге, когда св. Франциск сказал ему замолчать и говорить другому. и второй тончайшим образом заговорил о Боге, и опять третьему тоже, и третий начал говорить с углублением, и вот в подтверждение чудесности происходящего явился посреди их благословенный Христос в образе прекраснейшего юноши и, благословляя, преисполнил их неизъяснимой радостью”. В чем же заключалась чудесность! Мы нарочно подчеркнули те эпитеты, которыми автор “Цветков” отмечает оттенки индивидуальности речи каждого из говоривших. Что здесь происходило? Конечно, явление духовных даров - пророчества и др., о которых ничего мы не знаем и которые понять не духовным нельзя. Этот рассказ только как бы намек на то, что бывало в братстве. Некоторый ключ можно было бы найти у ап. Павла в его главах о духовных дарах (1 Кор. 12 и 14), но именно о духовных дарах св. Иоанн Златоуст уже про свое время говорит: “это предмет ныне неизвестный, а отчего неизвестный? Потому что когда-то это бывало, а теперь не бывает”. Только один жест св. Франциска можно пояснить словами ап. Павла, именно, его как бы быстрое прерывание речи одного брата и передача слова другому, следующему. У ап. Павла читаем: “если же другому из сидящих будет Откровение, то первый молчи. Ибо все один за другим можете пророчествовать, чтобы всем поучаться и всем получать утешение”. Только здесь св. Франциск как бы уподобляется Христу, наводя божественный порядок среди пророчествующих. Конечно, такие рассказы приводят в недоумение людей нашего очень цивилизованного, но очень не духовного времени. Они кажутся ничего не говорящими и лишними.

Или вот в главе 30-й, где св. Антоний Падуанский, проповедуя слово Божие перед слушателями разных народностей: греков, латинян, французов, немцев, славян, англичан и других языков мира, - был понимаем всеми, как будто он говорил на языке каждого. И всем казалось, что возобновилось древнее чудо с апостолами в день Пятидесятницы, когда апостолы силою Духа Святого были понимаемы говорившими и на других языках. В этом рассказе находим ответ на неясное для нас обстоятельство: что в Пятидесятницу апостолы говорили с каждым наречием на его языке, или их язык (чудом) понимали все народности.

К чрезвычайно непонятным для нашего времени рассказам относится - явление диавола брату Руффину (глава 29). “Просвещенные” люди относятся к сатане скорее как к эмблеме зла, чем как к страшной и убийственной реальности. Заигрывание с Мефистофелем и “пользование” им у Гете в “Фаусте” дает представление о глубочайшем духовном невежестве европейца. В действительности борьба с диаволом есть величайшее искусство, и даже из святых немногие владеют им в совершенстве. Но св. Франциск умел поражать сатану даже при его, казалось бы, уже непоправимых для спасения успехах. Вот что узнаем из вышеназванной главы. Брату Руффину диавол стал являться в образе Христа (одно из самых страшных, можно сказать, единственных по силе искушений). Диавол доказывал Руффину, что он из числа осужденных к гибели (здесь диавол, очевидно, воспользовался некоторой неясностью церковного учения о предопределении). “Я Сын Божий, говорил сатана и мне все известно: ты не записан в книгу жизни, поэтому все твои молитвы и покаяния не имеют никакого смысла”. Руффин впал в чрезвычайное уныние. Но Дух Святой открыл Св. Франциску об искушении, и тот призвал к себе бр. Руффина. После мучительных колебаний (ибо диавол убеждал Руффина, что и Франциск из числа осужденных) несчастный пришел к святому. Тот рассказал Руффину по порядку все искушение внутреннее и наружное, какое тот имел от демона, и наставил его: когда демон еще раз скажет тебе: ты осужден, - ты ответь ему: открой рот, чтобы мне в него испражниться. И Св. Франциск прибавил: что это был демон, ты должен был понять, что он ожесточил твое сердце, но благословенный Христос не ожесточает сердца верных Ему, Он, напротив, смягчает и умиляет их (какое великое поучение многим немилостивым пастырям иерархического священства). Руффин поверил Св. Франциску и, когда явился демон в образе Христа, неожиданно сказал ему то, что советовал учитель. Тогда демон, рассвирепев, немедленно исчезает, сопровождаемый таким ураганом и сотрясением соседней горы, что обрушилась масса камней, и так сильно сшибались камни друг с другом в то время, так катились, что искрились на долине страшным огнем; и доныне там виден этот огромнейший обвал. И брат Руффин тогда ясно понял, кто к нему являлся под видом Христа, и был утешен. Некоторые комментаторы находят неприличными слова, сказанные диаволу, и думают, что это грубость народной легенды. Однако именно в этом сказался святой гений Св. Франциска, ибо диавол, упоенный своим успехом и как бы возвеличенный перед самим собой обликом Христа, под видом которого являлся (иначе сказать, войдя в роль и привыкнув в течение долгих дней к своему вящему успеху), был поражен так сказать, в самое сердце столь презрительным и внезапным разоблачением своего лжехристовства. Оттого немедленно исчезает в жестоком гневе. Чтобы еще сильнее убедиться в необычайности этой победы, следует сравнить, что произошло за столетие перед этим в Киево-Печерской лавре, где диавол также под видом Христа явился св. Исаию и тот поклонился ему до земли, как Богу. Он был замучен демонами: они плясали с ним всю ночь, и на утро Исайя найден был в своей келье без памяти; он впал в совершеннейшее младенчество, и понадобилась великая святость и милосердие св. Феодосия, бывшего тогда игуменом монастыря, чтобы в течение нескольких лет непрестанного ухода за пострадавшим вернуть ему человеческий облик и направить на путь истинной святости.

И после смерти св. Франциска продолжалась эта жизнь среди созерцаний - жизнь, которую никто так верно не характеризует, как слова св. Франциска: “Глава нашего общества - Святой Дух”.

В “Цветках” помещен и апокалипсис св. собора Франциска. Именно в главе 49, в видении бр. Якопом из Массы золотого дерева, на котором находились все меньшие братья со всего мира. Без этой главы мы не могли бы постигнуть, что произошло в Католической церкви с тем явлением Божией милости, которую мы назвали собором св. Франциска (дабы отличить его от того, что именуется орденом францисканцев). Прежде чем раскрыть смысл этого апокалипсиса, мы должны рассмотреть отношения св. Франциска к иерархической власти, а также показать его личную судьбу или, иначе сказать, его жизненную обреченность, обреченность всего его дела в судьбах католической церкви (до нашего времени).

Для этого, прежде всего, мы обратим внимание на мысли св. Франциска о послушании - смирении. “Мы были покорными каждому”, - сказано в завещании. Это значит ни с кем не спорили, никому не противоречили (как сказано замечательно об Иоанне Пармском: нападки он отражал тем, что называл противников своими господами и учителями) . Только молча раскрывали сердце свое; кто хотел, тот брал; кто противился, на того не было никакого оружия. Ибо Христос пришел в их образе, не как глава Церкви, а как случайный путник, предлагающий Свою любовь и ничего не требующий.

Конечно, крест послушания - смирения, который выпадает на долю таких святых, превосходит всякое человеческое терпение. Чтобы дать понятие об их как бы безумия креста, имеется в “Цветках” рассказ о том, что такое совершенная радость? По апостолу совершенная радость в лицезрении верных друг друга: “Надеюсь прийти к вам и говорить устами к устам, чтобы радость ваша была полна” (II Иоанн 12). Так говорил благовестник Воскресения Христова в церкви, а вот что говорит апостол страданий Христовых, не имеющих предела. Совершенная радость, по его словам, в том, чтобы терпеть сверхъестественные издевательства. “Промоченные дождем и прохваченные стужей и запачканные грязью и измученные голодом, донельзя усталые святые приходят в христианскую обитель и стучатся у ворот. Выходит рассерженный привратник и, обругав их за бродяжничество, не отворяет им двери, а заставляет стоять за воротами под снегом и на дожде, терпя холод и голод до самой ночи. Если они будут снова стучаться, привратник опять обругает их и пригрозит избить. И, наконец, в третий раз выйдет за ворота с узловатой палкой и обобьет ее об их спины, бросив святых на землю в снег. А они перенесут это, помышляя о муках благословенного Христа. в этом и есть совершенная радость. Мы видели, в чем у апостолов была радость, терпение же страданий они проповедовали как необходимость креста. Проповедовать терпение унизительных мук, как совершенную радость есть искажение образа Божия в человеке, юродство. Однако это юродство становится необходимым состоянием святых, когда привратник христианской обители (в этом все дело) вместо того, чтобы лобызать святых братий, обивает о них палку: в святом как бы переворачиваются нормальные человеческие чувства наизнанку; он обречен находить радость в терпении адской злобы от своих братьев, не впускающих его в обитель, им же основанную. В названии обители, куда не впускают святых, Святой Марией Ангельской заключается, конечно, пророчество. Ниже мы узнаем, как это пророчество исполнилось.

В изложенном нами понимании св. Франциском терпения - послушания находится ключ его отношения к современным ему начальникам церкви - иерархам. “Сам Господь внушил мне такую веру в пастырей святейшей римской церкви, что, если бы они гнали меня, я все-таки пошел бы за ними”. Не заключена ли горькая двусмысленность в этом признании св. Франциска!

Как можно предполагать, что пастыри Христовой церкви, раньше всего призванные к деятельной любви, будут гнать христианина. Кощунственно было бы произнести такие слова об апостолах (если они будут гнать), но о пастырях современной церкви, очевидно, можно, даже должно, если их говорит имеющий полноту Духа Святого. Оттого и “внушил Господь веру”, то есть дал силы верить (вернее, повиноваться) в тех, которые могут гнать; нет надобности внушать веру в тех, которые любят Христовой любовью, вера сама рождается из этой любви.

Дальнейшие изречения св. Франциска углубляют сказанное: “Если бы мне дали гвардианом (т.е. младшим начальником) только что поступившего послушника, я повиновался бы ему так же пунктуально, как и опытнейшему брату, потому что видел бы в нем не послушника, а гвардиана, т.е. церковного (орденского) начальника”. На первый взгляд: что за нелепое предположение. Кто же способен поставить в начальники только что поступившего в обитель? Однако святой не будет говорить напрасно: следует искать в этом изречении тайный смысл. Не ошибемся, если скажем, что под послушником надо разуметь здесь духовно неопытного. И таким образом, братьям вменяется в обязанность - в святое послушание - повиноваться не духовным начальникам. Так как братья собора св. Франциска все духовные, то, значит, духовные оказываются на послушании у не духовных. Хорошо если эти начальники (не духовные) смиренны и сознают свое недостоинство. А если нет?

Следующая цитата о послушании вскрывает весь ужас такого положения вещей “Всякий инок да будет послушен настоятелю, как труп”. Это и есть “послушание совершенное: мертвое тело возьми и клади, куда хочешь, не будет противиться, потому что ему все равно где лежать: посади его на престол – будет смотреть вниз, в царский пурпур одень - только побледнеет вдвое” .

Помазанный, т. е. руководимый Духом Святым, которому необходимо стать трупом, -лишен жизни в общине, - он уходит в самого себя, замолкает (тем самым и Дух Святой замолкает в церкви). Когда начальники церковные превращаются в палачей, жгут, пытают в подвалах людей, разыскивают ведьм, то есть издеваются над Христом, верные Христу уходят в подземелье духа: они как бы лишены слуха, зрения, всякой видимости; они повинуются нечестивым начальникам и, хотя в нечестии не участвуют, но в церкви пребывают, подобно трупам. Их жизнь переносится исключительно в. сердце, никому не видимое и как бы не чувствуемое никем; от боли за Христа и братьев оно превращается в кровоточащую рану.

Чтобы представить себе наглядно, как происходит в церкви превращение святого -духовного в подобие трупа, надо проследить взаимоотношения святого собора Франциска и католической иерархии.

Что представляла из себя группа собравшихся братьев до их прихода в Рим за получением санкции от законно поставленного иерархического начальства?

В первой же главе “Цветков” торжественно провозглашается: “Сначала надлежит помыслить, что преславный господин наш святой Франциск во всех деяниях жизни своей был сообразен Христу; посему, как Христос в начале своей проповеди избрал двенадцать апостолов, так и св. Франциск в начале своего служения избрал двенадцать товарищей, наставников высочайшей бедности (указан учительный для церкви их святой подвиг).

Из самого наименования братства “общиной апостольской церкви” мы заключаем о характере отношений братий друг к другу. Конечно, св. Франциск знал, что надлежит разуметь под этим великим именованием, и не смел бы его присвоить, если бы не получил на это указание Духа Святого. В этой общине св. Франциск непременно становится равным среди равных, хотя и почитается как старший брат. Св. Франциск благоговеет перед своими святыми товарищами, как и они перед ним. Об этом неоднократно упоминается в “Цветках”. Так о Бернарде из Ассизи сказано, что он имел исключительную милость собеседования с Богом, и когда св. Франциск однажды, придя к нему, не получил от него тотчас отзыва и обратился об этом с вопрошанием к Господу, то получил ответ: “Брат Бернард, когда ты кликнул его, был в общении со Мною и потому не мог ни пойти к тебе, ни ответить тебе, - разве надлежит человеку покидать Бога ради твари”. И сама эта глава 3 названа: “Как св. Франциск смутился, когда, окликнув брата Бернарда, не получил от него ответа”. И о брате Сильвестре сказано, что он был в такой милости у Бога, что, чего не просил у Господа, получал. Однажды св. Франциск, впавши в некоторое сомнение, надлежит ли ему вести только созерцательную жизнь или и проповедовать, обратился к брату Сильвестру и сестре Кларе, прося Их вопросить об этом Господа. И брат Эгидий назван божественным. О брате Руффине св. Франциск однажды сказал: вы видите Руффина, выходящего из леса. Бог открыл мне, что его душа одна из трех самых святых душ, какие только есть у Бога в этом мире. Такие же свидетельства имеются в “Цветках” и о других братьях святого собора. Апостольская любовь царила между братьями; а если св. Франциск помогал духовно братьям, то по повелению Св. Духа во время их искушений, как мы выше рассказывали о явлении диавола в образе Христа Руффину или об искушении Риччьери.

Однако только св. Франциску была открыта та великая цель, которую возлагал Господь на святой собор: “рушащийся Мой дом обнови Франциск”. И всю ответственность за это и силы, дарованные братству, и надежда Господа на Своих избранников во всем значении чувствовал только св. Франциск. Поэтому вначале, когда посланные на проповедь братья стали возвращаться к св. Франциску и просить его отправиться в Рим, ибо проповедь была сильно затруднена законно поставленными священнослужителями, то св. Франциск воскликнул: “Братья, братья, вы не понимаете воли Божией и не даете мне обратить весь мир, как это желает Бог. Ибо, прежде всего, я хочу обратить самих прелатов смирением и почитанием. Когда они затем увидят вашу святую жизнь и наше почтение к ним, то они сами станут вас просить, чтобы вы говорили народу и обращали его ко Христу, и это будет более верный способ, чем привилегии ордена, которые сделают вас высокомерными”.

Святая истина! Несомненно такова была воля Божия о соборе св. Франциска. Но разве когда-нибудь воля Божия в ее чистом, откровенном виде принималась греховным человечеством? Никогда! Она всегда искажается немощностью людской. Оттого в первоначальных общинах христианских, когда в собраниях церкви имевший откровение сообщал волю Божию, то далеко не всегда принималась она собранием; там существовало правило: последнее решение зависело от голоса всей общины - тела церкви. Тело церкви инстинктивно угадывает свои человеческие возможности и сообразно этому принимает (вернее было бы сказать, искажает) по своей слабости волю Божию.

То же было и здесь - чистый сосуд Святого Духа св. Франциск хочет того, что Господь Иисус Христос жаждет от своей церкви, но братья общины- тело церкви, чувствуют земную тень неудачи, которая начинает уже ложиться на святое дело: прелаты сами не придут, папы не обратятся к истине (они себя считают полномочными от Христа выразителями правды, а не св. Франциска) Необходимо идти к ним, чтобы просить у них разрешения на святое дело Христа.

Вот почему св. Франциск, Хотя и знает волю Божию, как бы не в силах преодолеть мнение своих собратьев и отправляется с ними в Рим к церковному начальству и (роковая необходимость) тем предает свое Тело в руки младенцев (в лучшем случае).

Прежде всего, чтобы явиться к папе за разрешением общины, необходимо представить ее устав, самое трудное (и по существу невозможное) для св. Франциска, ибо, как он говорил: “после того, как Бог поручил мне заботу о братьях, никто не указывал мне, что я должен делать, но Сам Всемогущий открывал мне, как я должен жить по учению Св. Евангелия”. Другими словами, как все духовные, св. Франциск получает, сообразно времени, месту и обстоятельствам, живое руководство Святого Духа.

Св. Франциск преодолевает неудобство необходимости устава тем, что не составляет точных правил и параграфов поведения, а пишет несколько общих пожеланий евангельского характера. Устав этот впоследствии был дотла уничтожен (мы скажем потом для чего); однако сохранилось предание, что он состоял из самых простых слов, трогательных выражений. Следует отметить, что он не заключал в себе никаких текстов из священного писания, какими всегда изобилуют все мертвенные богословские построения, а также и прямо отвратительные документы вроде византийской эклоги (род судебника), где изобилие текстов из священного писания перемежается с изобилием членовредительных наказаний. Конечно, римским начальством это отсутствие текстов будет сочтено за большой дефект и впоследствии промах исправят (в следующих уставах учеными схоластами).

Не трудно, впрочем, представить себе, что заключалось в уставе. На первом плане стояло, конечно, то изречение, которым братья приветствовали каждого встречного, о чем св. Франциск сказал в завещании: “Господь открыл Мне, что мы должны приветствовать каждого встречного: “Да дарует тебе Господь мир”. Ведь и во всех речах своих к народу св. Франциск и братья прежде всего призывали всех к миру.

Далее в устав св. Франциска включено было, конечно, наставление, как относиться к согрешившему брату - с высочайшим милосердием, а начальнику спешить навстречу и проявить к павшему брату всю силу любви (как мы цитировали выше). Было, разумеется, в уставе и упоминание о проповеди святейшей бедности и что братьям нельзя даже дотрагиваться до монет. Такого рода устав “общины апостольской церкви” был представлен папе Иннокентию III, который известен тем, что всю силу своего ума сосредоточил не на мире, а на всякого рода борьбе с королями, императорами, еретиками, всюду возбуждая кровавые войны, а затем на скоплении всех богатств в церкви. Впрочем, по преданию, он не особенно резко выразил свое суждение об уставе св. Франциска: не сомневаюсь, сын мой, что ты и твои товарищи горите исполнить задуманное, но для тех, кто будет после вас в общине, этот устав суров. Тонко дипломатический отзыв (мы ведь говорили, что папа Иннокентий III отличался светским умом). Кардиналы, на рассмотрение которых поступил устав св. Франциска, выразились гораздо сильнее и кратче: идиот, а как проповедник. Вредный идиот. Сохранилось известие, что на этом знаменитом судилище святого один кардинал Колонна воскликнул: да имеем ли мы право запретить людям жить по Евангелию, разве мы не христиане? Этого одинокого кардинала можно уподобить Никодиму, который в синедрионе пытался вступиться за Господа Иисуса Христа и получил за это соответствующее внушение.

Конечно, на дело св. Франциска было бы наложено запрещение, если бы не произошло непредвиденное, иррациональное событие. Папа увидел зловещий сон.

Историк только упоминает о сне папы, не придавая, разумеется, как добрый позитивист, особого значения этому “случайному” событию, суеверию.

Сон такой: папа Иннокентий III увидел себя стоящим на высоком балконе Латеранского дворца - и вот смотрит он и чувствует, что стены древней базилики Константина как бы от тихого землетрясения шатаются, трещины зияют в сводах, вот-вот все рушится. Вдруг откуда-то является маленький человечек в нищенском рубище, босой, начинает расти, расти, становится исполином и подпирает своды головой, стены выпрямились и храм снова стал крепок. Этот человек обернулся к папе и тот к ужасу своему узнал в нем своего недавнего гостя - Франциска.

Сны бывают разного происхождения. и разное производят впечатление на душу человека. Самый страшный сон может происходить от несварения желудка и, несмотря на весь свой ужас, забывается через полчаса при ярком свете дня. Но есть сны иные.

В деле св. Франциска, кроме упомянутых лиц, участвовало еще очень заинтересованное лицо - Бог. Он не мог никак выразить в Риме Свою волю, ибо никто слушать Его там не хотел. И вот Он заговорил с папой на единственно возможном для того языке. и здесь, как и всегда, Господь не навязывает Свою волю. Однако сон, посылаемый для вразумления далекого к Богу человека, имеет одну особенность. Он как бы молниеносно проносится через сердце, возбуждая в нем тревогу ответственности, предчувствие страшного суда Божия. И человек не может не исполнить данного желания Божия. Исполнив же, становится опять свободным и далеким от Господа и совершенно забывает о пережитом волнении, как бы его и не было.

То же произошло и теперь. Папа Иннокентий III тотчас призвал к себе св. Франциска и дал ему разрешение на все, что он просил, утвердил его “нелепый” устав. Таким образом, антихристов дух, действовавший через этого папу, был бессилен помешать разрешению. Однако, как только было исполнено Божие желание и папа стал снова свободен, иной дух опять овладел Иннокентием III и постарался как говорится, всунуть палки в колеса отъезжавшему победителю св. Франциску*. Три вещи пожелал папа прибавить к своему разрешению. Что же это были за вещи? На первый взгляд совершенно неопасные для святого собора: (I) цезура (полумонашеское пострижение братьев; (2) условие, чтобы число братьев умножалось беспрепятственно; (3) братство должно было избрать себе папского наместника, который был должен поклясться папе в послушании. Но именно эти нововведения послужили закваской претворения святого собора Франциска в орден, совершенно послушный католической иерархической власти, подпавшей духу немилосердие. Можно считать символическим, что устав получил девиз: “Во имя Бога и папы”.

* Один очень серьезный исследователь жизней св. Франциска и папы Иннокентия III сетует, что не осталось никаких известий о дальнейших сношениях папы и св. Франциска, неизвестно даже, виделись ли они еще. Конечно, таких известий и не могло оставаться, ибо, конечно, они никогда больше не виделись: как можно видеться со своим антиподом.

Наместником стал епископ Ассизи кардинал Гуголино. Он благоговел перед святостью св. Франциска, говорят, даже целовал ему руку. Однако, судя по дальнейшему, Гуголино принадлежал к типу тех христианских начальников, которые очень любят молиться Христу и святым, умиляются их святости, восторгаются их чудесами, но в своей душе отводят им место, как иконе в углу. По своим же действиям и устремлениям остаются всецело во власти государственного порядка, т.е. духа материалистического. Лучшего наместника к святому нельзя было и придумать римской власти.

И вот начинается тайная и мучительнейшая для св. Франциска борьба с его святым делом видимых друзей братства, на самом же деле его смертельных врагов, - в сущности, следовало бы сказать - врагов Христа.

Кардинал Гуголино вполне искренне умилялся святости св. Франциска, но в то же время считал его, также вполне искренне, наивным и несведущим в “деловых” вопросах церкви и братства. Святое дитя Божие! Это типичнейший взгляд иерархического священства второго тысячелетия Христианства на тех, кто в церкви являются провозвестниками судов Божиих, чистыми сосудами Духа Святого (т. е. несут служение пророческое, учительское и апостольское); но иерархи самих себя считают преемниками апостолов, пророков и учителей, полагая, что благодать на это служение принадлежит им по должности (как бы в казенном порядке).

Кардинал Гуголино, сочувствуя св. Франциску в его неумении, в великой для него трудности - так Гуголино верил - управлять общиной, всячески старался ему помочь. К чему эти старания клонились, легко себе представить, если точно установить, кому служил св. Франциск и кому и чему служил кар. Гуголино. Св. Франциск служил Христу, получая на все свои действия, и личные и для общины, указания от Духа Святого. Кардинал Гуголино служил богам римской иерархии, которых она тогда чтила: папской всемирной власти; твердой, основанной на жестокости, дисциплине, церковной организации и сосредоточию всех богатств в руках римской курии.

Что чрезвычайно должно было огорчать кардинала Гуголино, это отсутствие настоящего устава. Вместо устава (хотя это и называлось уставом) какие-то расплывчатые, трогательные увещания, даже мольбы (например, как повторил св. Франциск в завещании: я, маленький брат, ваш Франциск целую ноги ваши, молю и заклинаю вас всех, во всем мире живущих людей... принять с любовью и смирением Господа нашего Иисуса Христа). Пригодно ли для устава не знающее меры добросердечие, всем прощение даже и в случае тяжких прегрешении: “иди и не греши” - и только. Невозможно примириться с полным отсутствием в уставе наказаний (для твердой власти это нож острый в сердце). Как тяжко, нестерпимо называть уставом полное отсутствие точных правил, параграфов поведения.

На эту борьбу за настоящий устав, конечно, поощряла кардинала Гуголино - цезура, полумонашеское пострижение всех членов общины в Риме - первая палка в колеса св. Франциску.

Если монашество, - значит, нужен серьезный устав, мыслил Гуголино.

Как пример борьбы кардинала Гуголино со св. Франциском за устав, мы имеем следующее их столкновение на общем собрании всего братства- (св. Франциск при жизни своей созвал общий капитул, на котором присутствовало более пяти тысяч братьев). На этом капитуле был один весьма почитавший св. Франциска кардинал, которому тот предсказал, что он должен стать папой (так и случилось: кард. Гуголино позднее стал Папой Григорием IХ). Этот кардинал нарочно прибыл из Перуджии, где находился двор, в Ассизи и каждый день приходил к братьям, иной раз служил обедню, иной раз держал проповедь и, посещая это святое собрание, испытывал этот кардинал величайшую усладу и благоговейные чувства. Видел он на той равнине вокруг святой Марии братьев, сидящих кучками, где шестьдесят, где сто, где двести, а где и триста, всецело занятых одними рассуждениями о Боге и молитвой, слезами и делами любви, и стояли они в таком молчании и с такой скромностью, что там не слышно было ни шума, ни шороха; и дивясь столь великой и стоящей в таком порядке толпе, он говорил со слезами и великим благоговением: “Вот лагерь и войско рыцарей Христа”.

Кажется, сам видел и сам засвидетельствовал. Но нет! Дивное согласие и любовь само собой, а необходимость устава само собой. И кардинал Гуголино от имени нескольких ученых братьев является к св. Франциску и просит его последовать совету этих ученых братьев и принять в руководство уставы св. Бенедикта, св. Августина, св. Бернарда. Что же св. Франциск? Выслушав кардинала, он молча взял его за руку и повел к собранию всего братства и воскликнул, пламенея Духом Святым: “Братья, братья, Сам Господь открыл пути Свои мне и тем, кто идет за мной. Не говорите же мне ни о каких уставах, ни св. Бернарда, ни Августина, ни св. Бенедикта, и ни о каком пути, кроме этого, открытого мне Самим Господом, ибо хочет от меня Господь одного, чтобы я был величайшим безумцем (подразумевается, конечно: среди мудрецов века сего), и нет мне иного пути, кроме этого. Вас же всех ученых и умных да посрамит и покарает Господь”.

Достаточно сильно, определенно и авторитетно... только не для кардинала Гуголино и ему подобных. Он не только продолжает свою линию, но и получает свое... Но прежде выясним, откуда в любовно согласном братстве нашлись “ученые братья”, которые предлагают святому основателю, духовному, свои не духовные советы. Тут делу Гуголино опять помогла вторая римская палка в колеса св. Франциска - именно требование, чтобы число братьев беспрепятственно возрастало. Из “Цветков” мы знаем, что первые товарищи св. Франциска испрашивали особым таинственным путем волю Божию на свое вступление в братство*, ибо они благоговейно чувствовали вместе со св. Франциском, что на особое служение Божие необходимо мановение от Господа, - только тогда вселяется Дух Святой. Теперь же, благодаря поощрениям наместника Гуголино, вступали в общину все желающие без какого-то особого спрашивания у Господа (достаточно цезуры!). Отсюда эти “ученые братья”, вздумавшие учить св. Франциска. Впрочем, у св. Франциска для противодействия всем самочинно (без мановения Божия) втеснявшимся чужакам Духа Святого оставалось средство освобождать от них святую обитель. Это бывшее еще в силе разрешение свободно вступать в братство, но и свободно же его оставлять (несмотря на цезуру). И вот по преданию, св. Франциск, который Духом Святым знал о внутреннем состоянии братьев, не подходящих отпускал из общины. Против этой свободы также тайно восставал кардинал Гуголино и выжидал удобного случая ее упразднить.

* См., например, “Цветки”, гл. 2-я о первом брате Бернарде.

Впрочем, десять лет (1909-19) после римского утверждения “общины апостольской церкви” св. Франциск ни в чем не уступал внутренним врагам братства. Однако в одном кардинал Гуголино преуспел (не в уставном порядке), а в назначении (викарием) помощником св. Франциска, очевидно, под предлогом хозяйственной необходимости в разрастающейся общине, - дорогого для себя человека - Ильи Кротонского. Дважды “Цветки” упоминают имя брата Ильи, и оба раза с плачевностью. В гл. 31 сказано: “так же, как добродетели, св. Франциск по откровению Божию видел недостатки братьев своих, что легко уразуметь на бр. Илье, которого он часто укорял за высокомерие”. и в гл. 38: “св. Франциску было откровение, что бр. Илья осужден и должен отпасть от Ордена (хотя по просьбе самого бр. Ильи св. Франциск за него молился и было сказано, что “душа его будет спасена, но несомненно он покинет орден и умрет вне его”,- что и случилось впоследствии)”.

Брат Илья помог наместнику в его планах. В 1219 году в отсутствии св. Франциска, который уехал в Сирию (см. выше) к султану, они ввели более строгие (с точки зрения монашеских обетов, конечно) правила, отменили свободный выход из общины. Одним словом, все “неопределенное” и “расплывчатое”, - т.е. там, где св. Франциск, не стесняя свободы в уставном порядке, давал свободу для указаний (откровений) Духа Святого- постарались, если еще не совсем уничтожить, то сократить. “Строже” на их языке обозначало более сильное воздействие начальства и сокращение личной инициативы братии во всем распорядке их жизни: в благочестии и служении народу.

Хотя далеко не все, что установил и желал св. Франциск, было изъято, однако жизнь в общине уже не могла быть подчинена непосредственно Духу Святому. То, что изрек св. Франциск как святую истину своей общины: “глава нашего братства Дух Святой”,- теперь стало упраздненной истиной для общины в ее видимой целостности.

Вот совершенно ясная причина (скрытая от душевно-подобной церкви, вследствие ее нечувствия духовных мотивов всего происходящего) вынужденного отказа св. Франциска по возвращении из Сирии от главенствования в собственной общине. Что это был не простой отход от начальствования, свидетельствуют слова св. Франциска: “умер я для вас, братья мои, а вы слушайтесь (и он назвал нового начальника”). И тут же св. Франциск стал проповедовать: “будь послушен начальству, как труп”. Когда у него спросили, почему он вверил другому попечение о братьях, как будто они стали ему совершенно чужими, св. Франциск сказал: “Я люблю братьев, как могу, но если бы они шли по моим столпам, я любил бы их больше. Некоторые прелаты (явный намек на Гуголино: посторонние прелаты не могли распоряжаться в братстве) вовлекают братьев в дела, их не касающиеся”. И тут же восклицает с горечью: “Кто те, кто вырвали из рук моих мое братство”.

Св. Франциск не может вернуть прежнее, - это значило бы или вступить в пререкание с Гуголино (а он “покорен каждому”) или проявить свою духовную силу (но Христос в образе св. Франциска как странник, а не как Глава Церкви)

Здесь произошло то, что в “Откровении св. Иоанна” обозначено: “и дано было ему (зверю с семью головами и десятью рогами) вести войну со святыми и победить их” (Откр. 13,7). Конечно, не победить внутренне (ибо тут же сказано: “здесь вера и терпение святых”), но изъять их видимое главенствование в церкви.

Обрадованные уходом “от власти” св. Франциска, прелаты и “ученые братья” переименовывают общину апостольской церкви в орден римской церкви и сочиняют новый устав (1221 г.), где “увещания и мольбы” св. Франциска заменяются твердыми повелениями и требованиями, как во всяком “настоящем” уставе. Впрочем, изъять все прежнее еще не решаются: еще отводится немного места и “простоте” св. Франциска с его сердечными советами евангельского духа, но, большею частью, устав разукрашен текстами священного писания, подобранными к случаю ученым схоластом. Старый устав исчезает бесследно – и горе тем из братий, кто впоследствии захочет придерживаться его духа, - на них будет воздвигнуто мстительное гонение.

В 1223 г. устав снова переделывают. Здесь уже все по-своему. Все изречения св. Франциска выброшены. Вводится строгое, различимое по степеням командования, начальство, министры и проч. Казарменная дисциплина, непременные обеты. При нарушении обета не уход из ордена, а классическая опора всякой земной власти - наказания. Здесь мы должны на минуту остановиться и с горечью констатировать: в уставе есть параграф с наказанием розгами. Таким образом, историки получают право свидетельствовать, что св. Франциск допускал розги в своей общине.

После третьего устава 1223 г. духовная жизнь в ордене становится гонимой. Жизнь духа уходит в тайники совести каждого. Однако до времени община, конечно, не во всем своем составе, но в лице тех, кто верен первоначальному, продолжает иметь и некую общую духовную жизнь, но тайную. Она, разумеется, до смерти св. Франциска сосредоточена вокруг него как неизменного своего главы - старшего брата, поставленного самим Господом Иисусом Христом и руководимого Духом Святым. Что это именно так, свидетельствует шестая глава “Цветков”. Умирая св. Франциск старшинство передает не начальнику ордена, а тому, кто указан ему, конечно, Духом Святым. Вот как сокровенно повествует об этом шестая глава: “Когда близился к смерти св. Франциск и стояли кругом преданные сыны, горюя и плача, он спросил: “где мой первородный сын? Подойди, чтобы благословила тебя душа моя. Тогда брат Бернард сказал тайком брату Илье, который был начальником Ордена: подойди и стань с правой стороны. И когда бр. Илья подошел к св. Франциску, тот возложил правую руку на голову брата Ильи, не видя его, ибо к концу жизни лишился зрения. И сказал св. Франциск: “Это не голова моего первородного брата Бернарда”. Тогда брат Бернард подошел к нему с левой стороны. Св. Франциск перекинул руки наподобие креста (знак крестных мук общины) и возложил правую руку на голову брата Бернарда, а левую на голову брата Ильи и сказал брату Бернарду: да благословит тебя Отец Господа нашего Иисуса Христа всяческим благословением духовным и небесным во Христе. Будь старшим над всеми (не сказано будь начальником, как в уставе, а будь старшим: особое святое назначение) и да повинуются твоему приказанию все братья (конечно, духовно, ибо власти начальнической у Бернарда нет), владей правом принимать (тайно) и (тайно) удалять, кого пожелаешь (право, уже отмененное уставом), и ни единый из братьев да не будет иметь власти над тобой (подразумевается причина этого, так как ты духовно старший среди братьев, и Духом Святым дается тебе знание, как угодно Главе Церкви Господу Иисусу Христу вести нашу общину, хотя ты и не начальник); и да будет тебе дано право идти куда и оставаться где тебе угодно (право, тоже отмененное уставом).

Что же значит это благословение умирающего св. Франциска на духовное старшинство среди братий одного из братий при живом наместнике и начальниках ордена, занимающих свои начальственные места по уставу? Это значит, что духовное старшинство и все (духовные) права среди братий внутренне и не отходили от основателя общины апостольской церкви, хотя он давно уже отказался от власти и даже сказал: “умер я для вас, братья мои, а вы слушайтесь такого-то начальника”. И община апостольской церкви и старший в ней св. Франциск живы Главою Церкви Христом и управляются Духом Святым, и их не может упразднить ни устав, ни начальство переорганизованного внешне братства. Сокровенная жизнь общины апостольской церкви продолжает твориться в святости и любви Христовой, и вместо отходящего ко Господу св. Франциска - старшего брата дается ей другой старший брат Бернард. “И после смерти св. Франциска братья любили и почитали св. Бернарда как преподобного отца”. Чтобы свидетельствовать особую святость бр. Бернарда, приводится его последний завет перед смертью: “молю вас, братья мои дорогие, любите друг друга” (как мы знаем, эти слова перед смертью непрестанно повторял любимый ученик Христа Иоанн Богослов).

В той же шестой главе “Цветков” говорится, что при кончине св. Бернарда им также указывается преемник, как и он был указан св. Франциском. И опять сокровенно: “и когда близок был он к смерти, сошлось к нему множество братьев из различных частей света, среди которых пришел тот священноначальный и божественный брат Эгидий (именно к нему, как мы упоминали выше, приходил св. Людовик IХ - король Франции). И сказал Эгидий с великой радостью: sursum corda (горе сердца), брат Бернард. А святой брат Бернард сказал тайно одному из братьев, чтобы приготовил брату Эгидию место, удобное для созерцания, и так и было сделано”. Это упоминание здесь брата Эгидия среди множества других братьев, пришедших к Бернарду, и эпитет священноначальный и есть несомненное указание на его первое место после св. Бернарда.

Мы не в состоянии сообщить подробности о внутренней жизни общины апостольской церкви по завету св. Франциска, расходящейся с уставной жизнью ордена, введенной кардиналом

Гуголино и “учеными братьями”. Об этом неясно повествует история, как о распадении ордена на два толка. Римское начальство, всячески преследуя и ненавидя первый толк - т.е. духовных последователей св. Франциска, обвиняет его в так называемом иоахимизме, т. е. в вере будто бы в наступающее уже царство св. Духа, как пророчествовал Иоахим в начале тринадцатого века до св. Франциска. Но, конечно, “преступление” это заключалось не в иоахимизме, а в том, в чем заключалась сущность духовной жизни собора св. Франциска: в стяжании для руководствования Духа Святого. Конечно, папам, которые считали самих себя непреложными собственниками благодати Духа Святого, которой они призваны распоряжаться (ибо они-де наместники Христа), как им угодно (пример: индульгенции), - папам были неприемлемы люди, которые “самовольно” (т.е. без позволения пап) получали непосредственно от Христа полноту духа Святого, т.е. достигали цели христианской жизни.

Поэтому все время церковным начальством велась борьба с духовным наследием св. Франциска, и со свойственной католической иерархии последовательностью свирепо уничтожались всякие письменные свидетельства о жизни первоначальной общины. в последний раз этот самум уничтожения устроил начальник ордена Бонавентура (1257-1273 г.), истребивший все до него бывшее и написавший новое житие св. Франциска (иконописного порядка). Этот Бонавентура вел борьбу с предшествовавшим ему начальником ордена Иоанном Пармским и “победил” его. О таинственном значении этой борьбы говорит апокалипсис “Цветков” (об этом скажем ниже).

Прежде чем повествовать о судьбах общины св. Франциска, по апокалипсису “Цветков св. Франциска” укажем на то безобразие, в какое превращено было дело св. Франциска в ордене его имени. Достаточно нескольких штрихов.

Община по завещанию св. Франциска должна быть нищей, не только не копить богатства, но даже прикасаться к деньгам братьям было запрещено. Генералу ордена вменялось в обязанность проклинать деньги, как пагубные для общества, основанного на бедности. Чтобы обойти этот завет св. Франциска, каждому путешествующему брату был дан в спутники отрок, который носил с собой кожаный мешок для денежных подаяний. Таким образом, богатство копилось. К 1247 году оно столь возросло, что папской буллой приказано назначать в каждой провинции прокураторов, которые по желанию братьев могли продавать, расходовать, обменивать - одним словом, заведовать денежным обращением. В 1283 г. этим прокураторам разрешено вести судебные тяжбы, а также являться представителями на суде по делам духовных завещаний в пользу ордена. В виде эмблемы издевательства над св. Франциском (вот как Бог лишает ума противящихся святым - т.е. Духу Святому) на могиле св. Франциска была приделана большая кружка для денежных подаяний.

Далее, по завещанию св. Франциска, братья должны были жить в хижинах, наскоро выстроенных, и не иметь никаких собственных зданий. Но стали строить огромные монастыри и великолепные храмы, но чтобы остаться верными букве завещания - строили эти величественные здания наподобие хижин. Один наивный историк говорит: таким образом, искусству были поставлены оригинальные и благодарные задачи (архитектурно превращать хижины в дворцы).

Последний видимый момент духовной жизни общины как бы вспыхнул, озарившись святым и чудесным светом, в лице начальника ордена Иоанна Пармского (1247-57), чтобы затем погаснуть до новых, еще и теперь не наступивших времен. Про Иоанна история говорит, что он еще раз явил миру образ, какого свет не видел со смерти св. Франциска. В 1258 году он был смещен по проискам Бонавентуры и предан суду за иоахимизм. Но мы уже говорили, что под иоахимизмом в общине св. Франциска церковное начальство разумело святость, т.е. следование в жизни указаниям Духа Святого. Говорят, Бонавентура на суде всячески обвинял своего предшественника и тому грозила смертная казнь. Но Пармский был приговорен к пожизненному заключению. После некоторого заключения в тюрьме, он прожил еще десять лет в небольшой обители.

Теперь обратимся к апокалипсису “Цветков св. Франциска”.

Апокалипсисом мы почитаем 48-ю главу, имеющую название: “Как брату Якопо из Массы предстало в видении золотое дерево, на котором находились все братья (ордена) со всего мира”. Про этого Якопо автор “Цветков” говорит: “Я возымел великое желание видеть Якопо, ибо Иоанн Пармский, друг Эгидия, мне сказал: если ты желаешь быть осведомленным в духовной жизни, постарайся побеседовать с братом Якопо, ибо сам брат Эгидий жаждал просветиться от него: ибо ум его дошел до небесных тайн, речи его - речи Духа Святого”.

Брат Якопо в начале служения Иоанна Пармского был однажды во время молитвы восхищен в Боге. И простоял в этом восхищении три дня, и было ему от Бога откровение о том, чему надлежало быть и случиться с нашим орденом. “Ему предстало прекрасное и весьма большое дерево, корни которого были из золота; главные ветви дерева были по числу провинций ордена, и на каждой ветви было столько братьев, сколько их было в провинции; а на самом высоком месте средней ветви Якопо увидел брата Иоанна Пармского и на окружающих веточках находились начальники провинций. и после этого увидел Христа на светлом престоле. Христос призывал к себе св. Франциска и подавал ему чашу, полную духа жизни, и сказал: иди и посети братьев твоих и дай им испить из этой чаши духа жизни: ибо дух сатаны поднимется против них. И, прежде всего, св. Франциск поднес чашу брату Иоанну, который поспешно и с благоговением выпил все до дна и внезапно стал лучезарным, как солнце. После него св. Франциск подносил чашу последовательно всем прочим братьям, и мало было таких, которые приняли бы ее с благоговением и испивали до дна. Кто испивал до дна, внезапно становились сверкающими, как солнце; те же, кто проливали все из нее, делались черными и безобразными. А те, кто часть проливали, а часть выпивали, делались частью лучезарными, а частью темными. Брат Иоанн выпил больше всех и потому глубоко проник взором в божественный свет и узрел в нем злосчастье и бурю, которая должна была пошатнуть дерево и потрясти его. Поэтому брат Иоанн сошел с верхушки дерева и, спустившись по всем ветвям вниз, спрятался в основании ствола дерева и погрузился в думы. А брат Бонавентура, который частью выпил, а частью разлил из чаши, взошел на место, которое занимал Иоанн: пока брат Бонавентура стоял на этом месте, ногти на его руках сделались железными когтями, острыми и режущими, как бритва. И с бурной яростью хотел броситься на брата Иоанна, чтобы причинить ему вред. Но брат Иоанн воскликнул громко и поручил себя Христу. И на крик его Христос позвал св. Франциска и дал ему острый кремень и сказал: поди отрежь этим камнем у брата Бонавентура ногти, которыми он хочет повредить брату Иоанну, и тогда он не сможет сделать ему зло. Св. Франциск исполнил повеление Христа. После этого налетел ураган и так сильно потряс дерево, что братья попадали на землю. И, прежде всего, упали те, которые разлили чашу с духом жизни и были унесены в тьму. А брат Иоанн и другие были перенесены в обитель вечного света. И так силен был натиск бури на дерево, что оно упало и ветер унес его прочь. И затем прекратилась буря и из золотых корней того дерева вышло иное дерево, все из золота и произвело золотые листья и плоды. Об этом дереве, об его распустившихся ветвях, о глубине и красоте, о запахе и силе лучше будет в настоящее время помолчать, а не говорить. Во славу Христа. Аминь.

Здесь, хотя образно, но вполне ясно говорится об иссякновении любви в ордене: ставший на место начальника Бонавентура, вместо солнечного света любви, присущего святому Собору, отрастил ногти, похожие на железные когти, - символ жестокого отношения к братьям (и людям вообще). Только особой защитительной благодатью через св. Франциска (получившего кремень -образ защиты своего брата Иоанна) истинный брат собора был избавлен от этих когтей. Жизненные поступки Бонавентуры символически изображают, что произошло в братстве: он тщательно уничтожал все записанное о св. Франциске до него и сам написал “новое” житье святого (но не только внешнее, а вместе с присными губил и внутреннее дело святого собора - любовь). Не имеющее любви братство, конечно, должно было внутренне (духовно) перестать существовать, вместе с ним иссякли силы и церкви воинствующей: “так силен был натиск бури (антихристова духа) на дерево (образ церкви воинствующей), что оно упало, и ветер (жизни нелюбовной) унес его прочь”.

Но золотые корни, то есть сокровенная святая жизнь в церкви верных, конечно, никогда не прекращающаяся, сохраняют свою силу. В свое время “корни эти произведут иное дерево все из золота”.

Последнее пророчество нельзя иначе понять, как то, что в церкви Христовой на земле наступит жизнь святая, совершенная - засияет Фаворский свет, - церковь станет огненной, то есть все в ней исполнятся Духа Святого, как было некоторое время после Пятидесятницы; великая благодать и одно сердце и одна душа у всех. Это католическое предсказание о будущей огненной церкви, подобное предсказанию афонских безмолвников в церкви восточной*, выражено и здесь также осторожно, как там: “об этом дереве, о глубине и красоте... лучше будет в настоящее время помолчать” (“Цветки”). Осторожно, чтобы не породить соблазна, как было во втором веке: движение монтажистов или у католиков: последователи Иоахим, впавшие в экстаз от ожидания (без мановения Духа Святого) огненной церкви.

* См. главу “Должно вам родиться свыше”, в конце ее.

 

ПОСЛЕ СВ. ФРАНЦИСКА

Вселенские силы воинствующей Христовой церкви иссякли, ибо ни иерархия, ни народ не прониклись достаточно светом великих святых, посланных Христом, чтобы противостоять развивающемуся антихристову духу. После св. Франциска область действий верных свидетелей ограничивается тесным кругом их личных влияний на отдельных людей, или на отдельные категории людей. и свет Христовой любви не сияет по всей церкви, как во времена св. Бернарда или собора святого Франциска.

Чтобы дать понятие о святых времен после св. Франциска до настоящего времени, остановимся на деяниях св. Екатерины Сиенской (1347-1380 г.), св. Петра Клавер (1585-1652 г.), св. Иосифа Коттоленго (1786-1842 г.).

 

СВ. ЕКАТЕРИНА СИЕНСКАЯ

Силы Екатерины Сиенской были как бы направлены на вселенское дело. Но цели, которые она преследовала в этом деле и усилия, которые она употребляла, обличают не Божие мановение на эти дела, а какие-то посторонние влияния на нее, вернее всего доминиканского ордена, через земные поступки думавшего получить положительные (т. е. духовные, иначе не бывает в церкви полезного) результаты.

Рассмотрим, однако, прежде то действительно святое, что сеяла эта Божия избранница. Мы различаем три периода в житии св. Екатерины. Еще подростком начала она свое служение, вернее сказать, любовь к Богу различными лишениями, переходящими в самоистязание, из сочувствия к страданиям Христа. Этот крест, данный святому, невинному почти ребенку, говорит о тяжком состоянии церкви. Постепенно мучения углублялись. Тогда пришло время видений. Видения св. Екатерины столь изумительны и высоки, что невольно иногда возникает сомнение: правда ли это. Но сомневаться невозможно: высота христианского сознания, мудрость этой неученой женщины свидетельствуют о правде. Ей постоянно являлся Христос, иногда в сопровождении Богоматери и святых, но, большею частью, один и раскрывал тайны Царства Божия. “Меня всему научил Сам Христос”, говорила св. Екатерина, побеждавшая своим неземным разумением самых ученых богословов того времени.

Однажды Христос повелел св. Екатерине оставить уединение, в котором она до сих пор пребывала. “Я желаю, сказал Он, чтобы милость, которой я удостаиваю тебя, пролилась через тебя и на других. С детства ты радела о чужих душах, и настала пора осуществить заветное желание твоей души”. В этот второй период своего верного свидетельства св. Екатерина непрестанно совершает чудеса над душами людей. Приведем некоторые примеры; кстати, они раскрывают звериное состояние той эпохи: двух, осужденных на какую-то утонченную казнь, вели по городу; еще по дороге палачи раскаленными щипцами рвали их тело; несчастные громко и страшно богохульствовали. Св. Екатерина стала на колени и молила Бога об их душах. И вот, не дойдя даже до городских ворот, к общему и великому изумлению, оба осужденные, вместо богохулений, стали громко каяться в своих грехах и умерли, как праведники. В другой раз один юноша из знатного рода был приговорен к смерти горожанами, взявшими власть в городе. Юноша восставал против несправедливости приговора и озлобленно поносил своих врагов. Св. Екатерина начала посещать его в тюрьме и привела несчастного не только к покаянию, но и к необычной кротости духа. Когда наступил день казни, св. Екатерина первая явилась к эшафоту и в ожидании приговоренного положила голову на плаху, как бы любовью своей освящая ее. И, действительно, юноша с радостью предал душу свою Богу. Еще одного человека, знаменитого по всей стране сеньора, любившего кровожадную месть, она привела к полному раскаянию, почти к святости. Вообще она сделалась ангелом мира на своей родине; к ней стали все чаще обращаться жители Сиены, чтобы с ее молитвенной помощью прекращать свои кровавые распри. Долгое время посвятила св. Екатерина примирению города Флоренции с папской властью и с великим трудом, наконец, достигла мира. Этот последний подвиг относится к третьему периоду ее деятельности. Как мы видели, второй период выражается во влиянии - следует прибавить молитвенно-чудесном - св. Екатерины на души людей.

Третий период есть попытки выхода из тесного влияния на одинокие души и желание осуществить цели вселенского характера. Однако роковым образом эти задачи сводятся опять только к влиянию на отдельные души.

Св. Екатерине казалось, что папский престол, пребывавший тогда в Авиньоне, следует снова перевести в Рим. И вот сначала она пишет письма к папе (Григорию ХI), наставляя его в истинах христианской церкви. Что наставления были необходимы, свидетельствует, например, характер папского интердикта, наложенного на Флорентийскую церковь: так как папская власть не надеялась на нравственное влияние своего запрещения, то есть на покаяние флорентийцев, то к запрещению церковному прибавились меры, достойные только свирепого духа насильничества восточных деспотов: воспрещалось всем в мире - христианам вести торговлю с флорентийцами и иметь с ними общение; вся недвижимая собственность флорентийцев становилась достоянием папской казны, а сами флорентийцы могли быть ограблены и обращены в рабство всяким, кто их захватит (и это делалось именем Христа, Его наместником). Характерно также для тогдашних “наместников” Христа свидетельство истории: “папы принуждены были вновь завоевывать с помощью наемных шаек свои прежние владения”. Св. Екатерина поучает наместника Христа, во-первых, чтобы он, подобно Христу, не прибегал к насилию против своих недругов и добротой побеждал их злобу. Кроме любви, она не знает другого средства, чтобы вернуть папе свою паству. и тут же св. Екатерина оправдывает восставших, указывая на ряд жестоких обид и издевательств, которые они терпели от плохих пастырей и правителей; во-вторых, св. Екатерина заклинает папу заботу о светской власти принести в жертву нуждам духовным и заботам о душах.

Конечно, с этими святыми словами можно было обращаться к отдельным представителям власти, имевшим совесть, но смешно думать, что указаниями на любовь Христа возможно тогда было изменить самую систему власти, достигшей апогея антихристова сознания, столь ярко сказавшегося в вышеприведенных мерах папской власти против пасомых им флорентийцев. Св. Екатерина так и поняла свою задачу, когда прибыла с флорентийским посольством в Авиньонскую резиденцию папы. Она сосредоточила свое святое внимание на самом папе - Григории ХI, человеке не плохом, но слабого здоровья. Она стремилась вырвать его из рук зловещего окружения - ибо это обычное окружение пап и было гнездом антихристова духа. Св. Екатерина усиленно просила папу возвратиться в Рим. Поскольку эта просьба касалась удобства на месте примириться с пославшими ее флорентийцами, она была целесообразна и вполне понятна.

Однако, св. Екатерине приписывают замысел вернуть папскую резиденцию в Рим, чтобы папам из этого центра, будто бы особенно благоприятствующего церковным улучшениям, править католическим миром. Удобство править обществом людей из данного, определенного центра- принадлежит к чисто материалистическим соображениям. Церковь Христова правится иначе, чем светское общество (государство). Поэтому если такая мысль и приходила св. Екатерине, то она была подсказана ей не духовными руководителями церкви.

И, действительно, ничего духовно доброго не произошло от переезда папы в Рим. Частное дело - мир с Флоренцией - был заключен, но во вселенском смысле, произошло даже нечто худшее, чем прежде. Папа Григорий ХI, которому доктора решительно не советовали менять место жительства но которого св Екатерина в конце концов, убедила переехать в Рим, чтобы начать большие церковные реформы, разболелся почти тотчас по приезде в Рим. Говорят, между прочим, что родители папы в Авиньоне на коленях умоляли его не ездить, а отец в отчаянии лег при выезде сына из ворот резиденции поперек дороги. Тяжко проболевши в Риме полтора года, папа - говорят, он раскаивался, что уехал из Авиньона, - скончался. При преемнике же его началась так называемая великая схизма. Вначале этот папа (Урбан VII) по совету св. Екатерины стал устранять наиболее худых служителей церкви, но тех, которых он назначил на их место, были еще хуже, на что жалуется и сама св. Екатерина в письме к Урбану VII. Французские кардиналы, обиженные папой, выбрали другого папу, и на несколько десятков лет явилось двойное папство - в Риме и в Авиньоне.

Через два года после смерти папы Григория Х! и св. Екатерина, как бы изнемогши в борьбе с сселенским церковным неблагополучием, скончалась тридцати трех лет от роду (1380 г.).

В своем предсмертном пророческом письме св. Екатерина говорит уже не о необходимости реформы, а предсказывает, что в некоем будущем Господь даст правителя, который страхом выметет дочиста церковь, а потом придет другой правитель, который исполнит церковь любовью. В этих двух образах правителей не трудно узнать пророчество о том же св. Иоанна в Откровении (апокалипсисе). Но только, как мы много уже об этом писали, под правителем, выметающим дочиста церковь, у Иоанна разумеются десять царей, разрушающих по соизволению Божию великую блудницу (Отр. 17, 12-18). Правителем же добрым у ап. Иоанна является сонм святых (белый конь с неба и всадник на нем), которые в церкви займут подобающие им места. И церковь станет святой (“и дано было ей облечься в виссон чистый и светлый, виссон же есть праведность святых” Откр. 19). - Иначе сказать, св. Екатерина этим своим пророчеством свидетельствует, что церкви до времени ничем нельзя помочь, нужно в тяжком, почти непереносном терпении ждать осуществления промысла Божия (указанного в Откровении св. Иоанна): - “Здесь вера и терпение святых”, сказано в этом откровении.

Если служение св. Екатерины Сиенской имело иногда некоторое подобие вселенского церковного служения, то последующие святые строго ограничены или местом своего верного свидетельства, или особой категорией лиц, которым они служат.

С. Петр Клавер являет собой, как он сам себя определил, “слугу негров во веки” или, иначе, апостола чернокожих рабов в Америке. Лучи его святости не распространяются на все тело церкви, и никаких соприкосновений с иерархической высшей властью он не имеет; эта власть меньше всего считает своей обязанностью поучаться у Божьего человека.

Эта далекость, можно сказать, отчужденность священнической иерархии от Божьего человека при его жизни (кроме некоторых личных исключений священников, разумеющих, что такое человек Божий) - характернейшее явление в церкви после св. Франциска. Превозносящееся сознание своей будто бы по сану принадлежащей им святости разрешает им относиться к святым при их жизни, как к подведомственным людям, то есть духовно ниже их стоящих, и значит не узнавать в них живого Христа, Который является в лице Своих свидетелей верных (то же самое и в православии последние столетия).

Св. Петр Клавер, родом испанец, приехал в Америку вместе с другими миссионерами ордена св. Иисуса. Он обосновался в городе Карфагене индейском, центре оживленной торговли. Сюда же прибывали корабли, привозящие живой груз - африканских чернокожих рабов. Тотчас по прибытии корабля с неграми св. Петр спешил на пристань, неся с собой требник, восковые свечи, святое миро. Неграм переводчикам он давал нести корзины с апельсинами, лимонами, бананами, вином. Погруженные в трюмы, как скот, нагие, грязные, распространяя тяжелый запах, кишели несчастные, недоумевая, куда их привезли и что их ждет. Больные лежали вместе со здоровыми, трупы - с новорожденными; св. Петр всех ласкал, обнимал, целовал, расспрашивал о пути, о покинутой родине. Он собственноручно обмывал их раны. Он крестил детей и напутствовал умирающих, вызывая слезы умиления и благодарности у несчастных.

После разгрузки корабля св. Петр распределял всех больных по баракам, приспособленным для этого им и его товарищами по ордену св. Иисуса. Здоровых собирал в особую горницу, здесь негры усаживались на скамьях или на. полу, и св. Петр, стоя перед распятием, начинал говорить о жизни, страданиях и воскресении Христа. Переводчики негры переводили на разные наречия его слова. После он приступал к таинству крещения. Крестившийся негр получал образок с изображением Христа, а на обратной стороне - Божией Матери. Негры носили эти образки с благоговением и радостью.

Отъезжающих из Карфагена св. Петр снабжал на дорогу вином, фруктами, приносил Им белье, книги; он с любовью просил их блюсти чистоту тела и души, не забывать исповеди и почаще прибегать к Евхаристии.

Св. Петр долгое время жил в келейке привратника, отсюда ему было удобно выходить на прием стекавшихся к нему со всех сторон негров. Выслушав их просьбу, он выносил им пищу, прислуживал им с любовью и смирением. Часто устраивал крестные ходы. Сам нес впереди большое распятие, а мальчики перед ними звонили в колокольчики. Негры сбегались со всех сторон, и он говорил им о жизни вечной; стон и плач умиления раздавался со всех сторон, бия себя в грудь, все воспевали хором: “помилуй меня, Боже”.

После Пасхи св. Петр отправлялся па дальним селениям, проповедуя Христа. В трудном пути, под жгучим солнцем, провожаемый тучами комаров, шел св. Петр, ободряя спутников.

На стоянках он выбирал всегда самую старую, запущенную хатку, так что сопровождавшие его невольники иногда роптали; но он сам помогал им все отчистить и привести в порядок; сам готовил обед, но лично довольствовался лишь остатками хлеба или картошкой.

Во время эпидемии оспы, не страшась заразы, св. Клавер посещал бараки, где несчастные разлагались заживо. Запах гниющего тела был так невыносим, что однажды сопровождавший его инок потерял сознание. Но св. Петр с любовью ухаживал за больными, восхищаясь терпению рабов; “научите меня следовать вам по пути терпения”, говорил он, в своем смирении, желая быть учеником тех, кому служил. В другой больнице св. Лазаря св. Петр отдавал себя на заботу о прокаженных. Осталось воспоминание о ряде людей, чудесно им исцеленных.

Жители Карфагена благоговели перед св. Петром. Всякий в городе спешил его тотчас уведомить о прибытии транспорта с рабами. Многие богатые и знатные женщины города хотели быть его духовными дочерьми, но он отказывался, указывая на негров. у него часто просили раздаваемые им неграм сушеные финики, веруя в их целебную силу.

Так протекли годы, десятки лет и вся святая жизнь святого Петра Клавера.

Вместе со св. Петром поминается и еще один святой - Альфонс Родригес. Он состоял привратником в католическом колледже в Испании, где учился Клавер. Св. Альфонс часто получал откровения от Св. Духа. Многие из иноков прибегали к его советам и становились под его руководство. Его можно сравнить с православными старцами некоторых русских монастырей. Св. Альфонс имел видение о св. Петре: он увидел его у престола Господня, увенчанного славой апостола негров. Когда Клавер, тогда молодой студент, узнал об этом видении, он принял его, как послушание, как мановение Господне на служение неграм-рабам.

Св. Иосиф Коттоленго - священник посвятил свою жизнь всем обездоленным. Во всем себе отказывая, даже не топя никогда печки, он отдавал все неимущим. Нищие, как сказал кто-то, “летели к нему, как пчелы к цветку”.

Но главное служение св. Иосифа было основание им “домика”, или “Приюта Божьего Провидения”. Как всякое живое дело, зарождение приюта явилось следствием одного мучительного и ничем не оправдываемого в христианском обществе происшествия. Одна женщина, проезжавшая через Турин, где жил св. Иосиф, тяжело заболела и за недостатком мест в больнице умерла на улице к горю мужа и детей.

Этот приют св. Иосиф открывал дважды. Первый, в самом городе, был закрыт правительством за чрезмерное сочувствие св. Иосифа “подонкам общества”. Тогда через год он снял небольшое помещение в пригороде. Несколько женщин, соединившихся в общину св. Викентия для прислуживания за больными, поселились в соседней заброшенной конюшне; несколько мужчин - мужская община св. Викентия - в старой полуразвалившейся хижине. Один доктор стал даром лечить больных, один аптекарь даром снабжать приют лекарствами.

Провидение посылало св. Иосифу хромых, слепых, глухонемых, идиотов, эпилептиков. Все нуждающиеся Находили здесь доброе жилище. “Обездоленные здесь хозяева, - говорил святой - мы их слуги”. Перед ними он всегда почтительно снимал шляпу. Чем несчастнее и уродливее были “хозяева”, тем с большей нежностью св. Иосиф заботился о них. Так он сделал примерного христианина и счастливого человека из одного страшного урода, человека, уже достигшего 50 лет, с огромным туловищем и безногого от рождения, - он поступил в приют сущим дикарем, не говорил, а ревел... Жил также здесь один 14-летний мальчик, у него была одна рука и одна нога, он жестоко страдал от какой-то неизлечимой внутренней болезни: но при всем том он был невероятно весел и от радости часто прыгал на одной ноге и смеялся. Когда его спросили о причине веселья, он ответил: как же мне не радоваться, когда я чувствую себя здесь Божиим ребенком.

Св. Иосиф умел пробуждать в своих сумасшедших питомцах подлинную, иногда очень глубокую духовную жизнь. Для глухонемых при “домике” образовалась школа, из которой вышли известные по всей Италии специалисты в трудном деле лечения и воспитания глухонемых. Из глухонемых девушек св. Иосиф составил особую женскую монашескую общину, их призванием было молиться за грешников и помогать ухаживать за больными приюта.

“Домик” разрастался, вокруг первого здания появились: дом Веры, дом Надежды, дом Любви, дом Богоматери и др. Приходили пожертвования, но св. Иосиф больше всего боялся нечистых денег, несколько раз ему предлагали целые имения в качестве постоянного обеспеченного дохода, но он отказывался. Он боялся ослабить веру в помощь Провидения, боялся оскорбить Бога недостатком детского упования, Чего всегда избегал св. Иосиф, это сокращения своих расходов, щедрости для обездоленных. Когда касса была пуста, он распоряжался принимать новых больных. Безбоязненно должал булочнику и мяснику и неприятности от них переносил с кротостью. И, действительно, деньги всегда поступали от неизвестных. Однажды ключница заявила, что почти исчерпан весь запас дров, белья и муки, но св. Иосиф приказал немедленно выдать все остатки, чтобы “дать возможность Самому Господу нам помочь”. И к вечеру от неизвестного получили богатый дар.

Сам св. Иосиф жил хуже всех нищих домика. Его никогда не видали в новой рясе, он донашивал чужие. Ел только то, что казалось невкусным. Обед его состоял из ложки овощей или куска черного хлеба. Все, что дарили ему для личного употребления, он отдавал “хозяевам”. Часто ходил босиком, отдавал башмаки неимущему. По ночам много молился, а целый день был занят с больными.

Почувствовав приближение кончины, св. Иосиф стал заканчивать беседы с посетителями словами: “Увидимся у Господа”.

Последние слова его были: “верьте в Провидение”.

При кончине св. Иосифа было 1.300 немощных, теперь их 8.000- целый городок около Турина, исключительно состоящий из хромых, слепых, эпилептиков и проч. Забота о “хозяевах” распределена между 34 монашескими братствами, каждое братство вместе с “хозяевами” образует “семью”. Семья носит название того святого, под чьим покровительством находится. Семье св. Людовика Гонзага поручены сироты мужеского пола; достигшие отроческого возраста составляют семью св. Фомы, где проходят курс среднего учебного заведения; меньше одаренные поступают в семью св. Доминика для изучения какого-либо ремесла. Глухонемые составляют семью св. Иоанна Крестителя и так далее.

 

ЛУРД

В середине ХIХ столетия, в увлекательнейшее время грандиозных явлении человеческой мощи и “духа”, как это любят прибавлять, или, выражаясь тривиально, в самый разгар века пара и электричества, как называли девятнадцатое столетие, произошло странное и ни с чем не сообразное событие. Случилось оно в небольшом селении, на самом юге Франции, где живет полукультурный народец - баски, о котором парижанин, как мировой творец высшего Тона, и всспоминать-то считал неприличным. Впрочем, происшествие было скорей похоже на некий психоз, чем на серьезное событие.

Несколько девочек пошли в лес на берегу реки собирать валежник. Одна из них, ничем доселе не замечательная, самая обыкновенная девочка, отстала от подруг при переходе через ручей, желая снять башмаки, чтобы их не промочить. Девочки ушли, однако видя, что подруга долго не идет, вернулись к ней. И тут с удивлением заметили, что она стоит на коленях и как будто кого-то внимательно слушает, но никого вокруг не было. Девочки долго стояли, почему-то не решаясь прервать непонятное состояние своей товарки. Но вот она встала с колен и объявила подругам, что с ней сейчас разговаривала какая-то дама во всем белом, но запретила ей пересказывать свои слова другим. А завтра опять просила ее прийти на то же место и в том же часу, чтобы продолжать разговор.

Проведав об этом, отец девочки строго-настрого запретил ей идти в лес и, зная послушание дочери, отправил ее утром по важнейшему делу в другую сторону города. Девочка пошла исполнять поручение отца, но при наступлении условленного белой дамой времени вдруг повернула обратно и опрометью бросилась к вчерашнему месту у ручья. И опять говорила ей белая дама и снова назначила свидание на следующий день.

Отец решил сам идти к ручью и своим присутствием рассеять дочернюю галлюцинацию. Однако, не успела дочь стать на колени, как и отец опустился на колени и так простоял все долгое время, пока дочь, невидимо с кем, беседовала. На следующий день он уже не препятствовал девочке исполнять повеление дамы. Но теперь собралось много народа из села посмотреть, что происходит. и так же, как девочка, все стояли на коленях, ничего не слыша и ничего не видя, кроме коленопреклоненной девочки, с благоговением слушающей видимую только ей белую даму. Свидания продолжались день за днем. Со всех окрестностей сбегался народ, желая присутствовать при необъяснимом явлении. и все, кто ни приходил, хранили благоговение, пока девочка стояла перед никому незримой белой дамой.

Наконец, мэр селения на пятый или шестой день свиданий заявил, что он полицейскими мерами прекратит это безобразие, нарушение сумасшедшими общественного порядка и спокойствия. Однако и мэр, явившись, простоял на коленях во весь продолжительный разговор девочки неизвестно с кем.

Только в девятый день простилась белая дама с Бернадеттой и на прощание сказала слова, которые позволила сообщить всем и жителям и священникам: Я, Божия Матерь, хочу, чтобы сюда, на место наших с тобой разговоров, приходили со всего мира люди, целовали эту землю, пили из ручья воду и ели траву, растущую на берегу.

И католическая церковь, столь властная в своем иерархическом священноначалии, встала на колени и исполнила повеление, переданное от лица Богородицы простенькой девочкой. Только к тому, что завещала Богородица, церковь прибавила еще ритуал. Кто в мире может не исполнить того, что пожелает Бог?

Благоугодно было Главе церкви Господу нашему Иисусу Христу благословить Свою Мать обратиться на Ее материнском языке ко всему миру людей и на далекой окраине, в дебрях Франции, за тридевять земель от католического центра - Рима и мирового центра - Парижа - открыть, позволим себе выразиться, сообразно первоначальной простоте явления, - Божий луг для всех желающих во всем мире людей и христиан и не христиан (буде они возымеют охоту его посетить).

Нам нет нужды обращаться для изображения Лурда к имеющимся его описаниям; Божией милостью, мы были в Лурде и можем свидетельствовать его святость.

Странник, идущий в Лурд, вступая в селение Беттарам, в 20 километрах от города, чувствует большую перемену во всем.

Жители здесь не то что неприветливы, но серьезны, почти не улыбаются. Глуше раздаются голоса. Строго и таинственно кругом.

Путнику даже не мнится, а воистину видится: стоит здесь первая ангельская стража: славные вестники иного бытия, и вся округа такая... Подступы строги, но сам Лурд не строг. Там ангелы святые и люди благочестивые. Здесь Сама Пресвятая Богородица принимает своих милых гостей, угощает тем, чего найти нигде нельзя, только у Нее. Прежде всего снимается с них грех, омрачитель души, и оттого становится необычайно весело всякому приехавшему, детски весело.

Затем все приглашаются наслаждаться пиршеством веры, богатством благодати: и верующие и почти не верующие, и любящие и почти совсем не любящие, и люди церковные и люди вовсе не церковные, и христиане и не христиане, только в сердце бессознательно расположенные ко Христу. Всем найдется место, каждого матерински утешит Божия Мать.

Через главные ворота, ведущие к святыне, вступаем на обширный, растянувшийся в длину луг, на противоположном конце его видна подгорная церковь, перед ней большая мощеная площадь, по обеим сторонам площади широкие крылья лестницы ведут на верхнюю площадку, где расположен нагорный храм. От крыльев лестницы по всему лугу тянутся две дороги, сходящиеся у главных ворот; таким образом, широкая Дорога опоясывает всю огромность луга. По этой дороге от правого крыла: лестницы и совершается торжество Лурда - два крестных хода - дневной и вечерний. Крестные ходы начинают двигаться от пещеры- места видения Бернадетты. Чтобы побывать там, от главных ворот пройдем по правой луговой дороге до самого крыла лестницы, ведущей к нагорной церкви. Огибая справа это крыло, окажемся на сравнительно узком месте, налево будет тянуться хребет горы, направо река. Несколько далее в горе откроется ряд кранов-водоемов, - здесь заключена речка, через которую переходила Бернадетта. Затем будет довольно большая площадка перед пещерой, в сущности, неглубоком углублении в горе, - здесь стоит белая статуя Святой Девы Марии. Перед статуей небольшой открытый алтарь, перед ним ряды скамей и стульев. Над пещерой и далее по хребту горы идет лес-парк. Не доходя пещеры, там, где краны речной воды, здание, в котором находится “piscine” - водоем-купель, сюда привозят в колясочках больных, желающих окунуться. Исцеления происходят, главным образом, после погружения в воду. Слева пещеры развешаны в большом количестве костыли исцеленных. Пещера и площадка перед ней, окаймленная берегом реки, - сосредоточение паломничества. Здесь всегда большая толпа народа, прибывающая и убывающая, - молятся, прикладываются (всегда очередь) к статуе Богородицы. Многие проводят здесь все время своего паломничества.

От пещеры начинается дневной крестный ход. Он проходит на луговую дорогу, огибает ее всю и появляется на другой стороне церковной площади у левого крыла лестницы. Здесь он заканчивается благословением больных и народа дарохранительницей со святыми дарами. За несколько времени до начала по всем дорожкам появляются бесчисленные колясочки больных. Постепенно они заполняют всю площадь нижней церкви, выстраиваясь стройными рядами для благословения.

В этой дневной процессии участвуют только монахи и священнослужители. Народ стоит везде по пути ее, скопляясь, главным образом, по другой стороне церковной площади против больных, тоже ожидая благословения. Впереди идут монахи различных орденов, по два человека не в ряд, а по сторонам дороги, орден за орденом. За монахами тесно в ряд во всю ширину дороги следуют священнослужители разных санов в полном церковном облачении, их несколько рядов. За ними несут четырехугольный балдахин, под балдахином епископ предносит дарохранительницу со Святыми Дарами. Когда епископ, обойдя луг, появляется на другой стороне церковной площади, он выходит из-под балдахина, длинные ряды колясочек тянутся во всю глубину и ширину площади. Епископ подходит к каждому ряду и благословляет его дарохранительницей со Святыми Дарами. Потом благословляет и весь народ: епископ идет перед толпой и, останавливаясь приблизительно через каждые десять шагов, благословляет молящихся дарохранительницей со Святыми Дарами.

Во все время дневного крестного хода верующими испытывается молитвенная строгость и благоговение, возрастающее по мере приближения епископа со Святыми Дарами. В обычную торжественность крестных ходов присутствие множества больных с самыми разнообразными болезнями - ненормальности и искривления человеческого тела - вносит напоминание о кресте Господнем, который несут страдальцы, как жертвы за грехи церкви. Больные как бы вопиют к здоровым о необходимости хотя бы некоторого самопожертвования.

* * *

Истинным лурдским торжеством и чудом Пресвятой Богородицы надо почитать крестный ход с зажженными свечами. Он совершается тотчас, как смеркнется. Этому ежедневному лурдскому великому празднику несомненно (чувствуется всем сердцем) Господом присвоена особая благодать, которую можно назвать лурдской благодатью, нигде не повторимой, как и всегда в христианстве при “многоразличии Божией благодати” (по слову ап. Петра).

Как только начинает смеркаться, весь город приходит в движение. Это бесшумное, радостное движение легко сравнить с движением, происходившим на улицах русских городов при приближении пасхальной заутрени. Все спешат молча, ибо сердца уже горят наступающим Божиим счастьем. И это счастье доступно всем. Кто из русских, даже самых неверующих, не спешит в светлую ночь к пасхальной заутрене? Так и в Лурде - кто может устоять при зове Пресвятой Богородицы на Ее праздник. Вспомним Бернадетту, забывшую все приказания строгого родителя и бежавшую в назначенный час на свидание к Белой Даме.

Трудно представить более простой и внешне нестройной процессии, чем вечерний крестный ход в Лурде. Огромная толпа народа, скопившись и заполнив все место около пещеры до луга, начинает двигаться с зажженными свечами, растягиваясь по луговой дороге, обходя ее всю и появляясь на противоположной стороне площади нижней церкви у левого крыла лестницы, ведущей к нагорной церкви. Поднимается по этой лестнице, проходит по верхней церковной площади к правому крылу лестницы, спускается по ней и снова вступает на луговую дорогу, во второй раз обходя луг. Голова процессии почти соприкасается с ее концом. Таким образом, вся круговая дорога представляет из себя движущуюся массу людей, сияющую огоньками свечей. Три раза обходят вокруг.

Участники процессии идут тесно, почти соприкасаясь друг с другом, не соблюдая никакого порядка, одни спеша, другие отставая. Вся толпа поет старинные песенки басков, т.е. здешних жителей, с религиозным содержанием. Песенки эти напечатаны на фонариках, продающихся со свечами. Так как процессия растянута на очень большое расстояние, то пение идет по группам. Группа не представляет из себя какого-нибудь стройного соединения, а просто людей, случайно в толпе оказавшихся рядом. Кто спешит, присоединяется к следующей передней группе, идущие медленнее примыкают к группе последующей. Слова песенки поют не все, а только один или несколько голосов как бы запевают, толпа громко подхватывает припев “Аvе Магiа” (ударение по французскому обычаю на последнем слоге), и огромное пространство луга и верхней церковной площади полно радостного, ликующего возгласа Аvе Магiа, Аvе Магiа, Аvе Магiа. Священники (быть может, и епископы) в своих обыкновенных уличных рясах участвуют в процессии как рядовые ее члены, так что католический патер, быть может, идет подле протестантского пастора или американского сектантского проповедника, все подпевают песенкам и сливаются в радостное Аvе Магiа.

Зрителей нет: все пространство дороги - плотно движущаяся масса; кто пришел только посмотреть, увлекается общим потоком. И такова благодатная сила крестного хода: увлеченный в движение, так же начинает громко восклицать: Аvе Магiа.

Представители различных классов общества, никогда не смешивающиеся в общежитии, люди самых различных национальностей, приехавшие иногда просто как туристы, говорящие только на родном языке, здесь объединяются в общем приветствии Божией Матери: Аvе Магiа. и слова приветствия Божиим чудом проливают кругом лучи любви. Люди не только поют, но и любят друг друга, и потому не помнят себя от счастья.

Эта лурдская вечеря любви этот крестный ход как бы бесцельный, троекратно кружащий по одному и тому же месту, возбуждающий в участниках желание, чтобы он никогда не кончился, подобно ап. Петру, желавшему на Фаворской горе воздвигнуть вечные палатки, - правда, не расцвечен огнями духовных даров апостольских вечерей любви, все же он истинный духовный дар: благодатно возвращенное невинное детское счастье; дар, сообразный нашему теперешнему состоянию; дар людям, казалось бы, навсегда утратившим всякую невинность, всю детскость и самое понятие о блаженстве.

Достигнув в третий раз нижней площади церкви, голова процессии не поднимается на лестницу, а заворачивает на площадь нижней церкви и искусным маневром, змееобразно движется по ней, постепенно и тесно заполняя ее всеми участниками процессии. Когда площадь полна, движение прекращается. Все обращаются к храму и поют Символ веры. В этом окончании крестного хода великая мудрость его Строителя. Строгостью догматического исповедания веры разрешается необычайное духовное возбуждение, всех охватившее. Кончается небесное движение, и участники процессии снова занимают свои скромные земные места.

* * *

Как истинный духовный дар, лурдская благодать, коснувшись сердца, потрясает человеческую душу. Для одних это остается как воспоминание о том, чего нет на земле, но что может быть милостью Божией. Для других благодатная потрясенность сердца становится началом возрождения в новую тварь.

Лурд творит не только физические исцеления, но и совершает гораздо более великие чудеса - духовные.

Свидетельствуем 3десь: только шесть дней пришлось нам быть в Лурде,- но видели и знаем о трех духовных чудесах - трех духовных происшествиях с русскими православными людьми, - летом 1930 года.

Это стало известно во всех парижских госпиталях, где находились на излечении русские. Среди туберкулезных был один, который наводил на всех товарищей тяжелое уныние. Мрачно и неумолчно говорил он о самоубийстве как единственном выходе для чахоточных. Больные русские, довольно многочисленные в госпитале, где он лежал, стали просить, чтобы его перевели в другую больницу, где нет русских, так ужасно он действовал на них. и вот какая-то католическая организация предложила взять его вместе с другими паломниками в Лурд. Эта поездка показалась несчастному больному великолепной игрою судьбы; что он не вернется выздоровевшим, он ни минуты не сомневался, но поездка даст ему, наконец, толчок к самоубийству - до сих пор он никак не мог заставить себя уйти из жизни, чего желал от всей души. Через две недели он снова появился в госпиталях. Но в больницу не лег, а пристроился где-то на стороне. и каждый день в часы приема являлся то в одном, то в другом госпитале. Кто знал его раньше, не могли узнать: не видом изменился, болен был по-прежнему, но духом. Он рассказывал о необычайном веселье Лурда, не покидающем его и теперь; и, рассказывая, от радости не мог устоять, а как бы плясал. Так переходил он из больницы в больницу, всюду оповещая, что с ним произошло; предлагал лурдскую воду; уверял всех, что Бог существует и творит чудеса. О себе говорил, что Бог обещал вскоре взять его к себе в вечное веселье, согласно его желанию больше не мучиться на земле. и правда, после трех недель своего проповедания о Боге больным, однажды вернувшись домой, внезапно скончался, славя Христа и Пресвятую Богородицу.

Мой лурдский спутник встретил в толпе у пещеры слепого, который без проводника свободно двигался среди народа. Он оказался русским и, к моему крайнему удивлению, туберкулезным больным, которого за несколько месяцев перед тем я посещал в одной из парижских больниц. я помнил его бледное, безжизненное лицо обреченного. Он был так слаб, что не мог уже говорить, попросил не посещать его, так как посещения, казалось ему, мешают умирать спокойно: теперь этот бывший умирающий чрезвычайно обрадовался, встретив меня здесь. Вид его можно было назвать цветущим, даже слепота не отнимала жизнерадостности, которой дышало все его существо. Он поведал нам, что исцелен от чахотки и надеется на великую милость Божию - исцеление от слепоты. Впрочем, и слепота ему почти не мешает. Он сам нашел себе здесь квартиру, занятия и может себя содержать. Дал обет навсегда остаться в Лурде и свидетельствовать перед всеми приезжающими чудо своего телесного и духовного здоровья.

В то лето в Лурде побывала одна молодая дама, известная своим пристрастием к нарядам, балам, поклонникам. Вернувшись из Лурда в Париж, она стала интересоваться только жизнью церкви Божией. Совершенно изменила образ жизни. и столь не походила на прежнюю себя, что одна ее знакомая, долго ее не видавшая, однажды послушав, что она говорит, с изумлением наивно воскликнула: “Вы были Савлом, а сделались Павлом”. И это изменение не было случайным и внешним. Прошло уже 19 лет, и она не только никогда не затосковала о своем прежнем житье-бытье, но даже не хочет о нем вспоминать, как о недостойном своем существовании. Имея достаток, она скоро расточила его, ревнуя о храме Божием, и теперь с великим трудом добывая себе пропитание, непрестанно в Бога богатеет*.

* Конечно, она осталась православной. Пресвятая Богородица, подавая помощь, не делит Христовых детей на католиков и православных.

Лурд как бы нарочито противоположен во всем мудрости века сего, мучающей Христианские народы. Даже торговля его особенная.

Сначала может показаться, что магазины, расположенные: на улице, ведущей к святыне, по своей суете похожи на оживление большой русской ярмарки, раскинувшейся в летний праздник у стен всероссийски чтимого монастыря. Но нет, ярмарка всегда занята сама собой: товары, обновки, полезная утварь. В лурдских магазинах, посещаемых богомольцами, нет товара, - одни игрушки для детей Божиих, гостей Пресвятой Богородицы: кружки для святой воды всякой формы, абажуры для свечей, где напечатаны стихи, распеваемые на Вечернем крестном ходе, статуи лурдской Богородицы, образки самых различных видов и размеров, альбомы Лурда. В свободное от торжества время здесь толпятся большие дети, спешат накупить себе и своим родным и знакомым и знакомым знакомых, хорошо бы и всему миру людей, подарки от святыни. Кажется им, такова сила здешней детскости, что эти вещицы всем расскажут, воплотят неповторимое нигде лурдское счастье.

 

 

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова