Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

КСЕНОФОНТ АФИНСКИЙ

CОКРАТИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

К оглавлению

Воспоминания о Сократе

КНИГА ВТОРАЯ

Глава 1

[Разговор с Аристиппом об умеренности. Рассказ Продика о Геракле]

(1) Еще и такой беседой, казалось мне, Сократ внушал своим друзьям желание развивать в себе умеренность в еде, питье, сладострастии, сне и выносливость в перенесении холода, жары и труда.

Узнав, что один из его собеседников в этом отношении отличается довольно большой невоздержностью, он обратился к нему с такими словами:

– Скажи мне, Аристипп1, если бы тебе пришлось взять двоих молодых людей на воспитание, – одного воспитывать так, чтобы он умел властвовать, а другого так, чтобы он и не мечтал о власти, – как стал бы ты воспитывать каждого из них? Хочешь, рассмотрим этот вопрос, начиная с пищи, как будто с азбуки?

Аристипп отвечал:

– Да, действительно, пища – это начало воспитания, как мне кажется: нельзя и жить, если не будешь питаться.

(2) – Значит, желание вкушать пищу, когда настанет время, должно являться у них обоих?

– Да, должно, – отвечал он.

– Так вот, которого из них будем мы приучать ставить выше исполнение неотложного дела, чем удовлетворение желудка?

– Того, клянусь Зевсом, – отвечал он, – которого будем воспитывать для власти, чтобы государственные дела не оставались неисполненными во время его правления.

– Значит, – продолжал Сократ, – и когда они захотят пить, надо приучать его же переносить жажду?

– Конечно, – отвечал он.

(3) – А которого будем приучать к умеренности в сне, так чтобы он мог и поздно лечь, и рано встать, и совсем не спать в случае надобности?

– И к этому – его же, – отвечал он.

– Ну а к умеренности в наслаждениях любви, так чтобы это им не было помехой в исполнении обязанности?

– И к этому – его же, – отвечал он.

– Ну а которого будем приучать не избегать трудов, а, напротив, добровольно брать их на себя?

– И к этому – того, кого воспитываем для власти.

– Ну а которого скорее следует наставлять в науке преодоления врагов, если есть такая наука?

– Гораздо скорее, клянусь Зевсом, – того, кого воспитываем для власти, – отвечал он, – потому что без таких наук не будет никакого толку от остальных.

(4) – Значит, человек, прошедший такое воспитание, не правда ли, не так легко попадется в руки врагов, как попадаются животные? Как известно, некоторых из них соблазняет желудок: хоть они и очень пугливы, но желание поесть влечет их к приманке, и они попадаются; других ловят на питье.

– Конечно, – отвечал он.

– Не попадаются ли иные в сети из-за своей похотливости, как, например, перепела и куропатки, которые стремятся на голос самки, объятые желанием и ожиданием наслаждений любви, и забывают об опасности?

(5) Аристипп согласился и с этим.

– Так не унизительно ли для человека, как ты думаешь, если с ним случается то же, что с самыми неразумными животными? Так, например, соблазнители чужих жен проникают в женские покои, хоть и знают, что соблазнитель рискует не только понести наказание, которым грозит закон2, но и попасть в засаду и, попавшись, подвергнуться позорному обращению. И, хотя соблазнителя ожидают такие бедствия и унижения, хотя есть много средств избавиться от любовной страсти без всякой опасности, они все-таки идут на риск: разве это не полное сумасшествие?

– И мне кажется так, – отвечал Аристипп.

(6) – Хотя самые необходимые занятия по большей части происходят под открытым небом, как, например, военные, земледельческие и многие другие, тем не менее люди в большинстве случаев не закаляют себя против холода и жары: как по-твоему, не есть ли это большое упущение?

Аристипп согласился и с этим.

– Значит, по-твоему, будущему правителю следует развивать в себе способность переносить и эти неудобства легко?

– Конечно, – отвечал он.

(7) – Значит, если людей воздержных во всем этом мы ставим в разряд годных к власти, то неспособных к воздержанию мы поставим в разряд тех, которые не должны даже мечтать о власти?

Аристипп согласился и с этим.

- Что же? Раз ты можешь указать каждому классу этих людей его место, ты уж, верно, сообразил, в который из этих классов ты имел бы право поставить себя самого?

(8) – Да, – отвечал Аристипп, – и ни в каком случае я не ставлю себя в разряд тех, которые хотят властвовать. Трудное дело – добывать для себя самого, что нужно; но лишь совершенный безумец, кажется мне, может, не довольствуясь этим, налагать на себя еще новое бремя – доставлять всем гражданам, что им нужно. Человек отказывает себе в удовлетворении многих желаний и в то же время, стоя во главе государства, подвергается наказанию в случае неисполнения всех желаний граждан: да разве это не совершенное безумие? (9) Государства считают себя вправе распоряжаться должностными лицами, как я своими слугами: как я считаю своим правом, чтобы слуги мне доставляли продукты в изобилии, а сами ничего из них не касались, так и граждане думают, что должностные лица обязаны доставлять им всякие блага в возможно большем количестве, а сами должны от всего этого отказываться. Ввиду этого тех, кто желает и сам иметь много хлопот и другим доставлять их, я воспитал бы так и поставил бы в разряд годных к власти; а уж себя-то я ставлю в разряд желающих жить как можно вольготнее и приятнее.

(10) Тогда Сократ сказал:

– Так, хочешь, рассмотрим и этот вопрос, кому живется приятнее, – властителям или подвластным?

– Хорошо, – отвечал Аристипп.

– Так вот, прежде всего, из числа известных нам народов, в Азии персы властвуют, а подвластны им сирийцы, фригийцы и лидийцы; в Европе скифы властвуют, а меоты подвластны; в Африке карфагеняне властвуют, а африканцы подвластны. Так вот, кому из них, по-твоему, приятнее живется? Или из эллинов, к которым и сам ты принадлежишь, кому, думаешь, приятнее живется, – господствующим или подчиненным?

(11) – Нет, – отвечал Аристипп, – я и в разряд рабов тоже себя не ставлю: мне кажется, есть какой-то средний путь между этими крайностями, по которому я и стараюсь идти, – путь ни через власть, ни через рабство, а через свободу, который вернее всего ведет к счастью.

(12) – Да, – сказал Сократ, – если этот путь не ведет и через людей, как не ведет он ни через власть, ни через рабство, тогда, пожалуй, в твоих словах есть доля истины; но если, живя среди людей, ты не захочешь ни властвовать, ни быть подвластным и не станешь добровольно подчиняться властителям, то, думаю, ты увидишь, как умеют сильные, ввергая слабых, как целые общины, так и каждого порознь, в скорбь, держать их в рабстве. (13) Или тебе неизвестны случаи, когда косят хлеб, посеянный другими, рубят деревья, посаженные другими, и всячески притесняют слабых, не желающих подчиняться, пока не заставят их согласиться лучше быть рабами, чем воевать с сильными? И в частном быту опять-таки, – разве ты не знаешь? – храбрые и сильные порабощают трусливых и бессильных и выжимают из них соки?

– Верно, – отвечал Аристипп. – Во избежание этого я даже не включаю себя в число граждан: я везде иностранец.

(14) Тут Сократ сказал:

– Вот это ловко! Со времени уничтожения Синиса, Скирона и Прокруста3 иностранцев разве никто уж не обижает? Нет, теперь заправилы в родных городах не только издают законы с целью оградить себя от обид, но, кроме родственников, еще запасаются помощью друзей, города окружают укреплениями, приобретают оружие для защиты от обид, да сверх того еще в чужих краях добывают себе союзников. Но, обладая всеми этими средствами, они тем не менее терпят обиды. (15) А у тебя ничего этого нет; напротив, ты проводишь много времени в дороге, где люди всего чаще подвергаются обидам, и во всяком городе, куда бы ты ни приехал, пользуешься меньшими правами, чем каждый гражданин, оказываясь в таком положении, при котором охотники наносить обиды всего больше любят делать нападения4. И, несмотря на это, ты думаешь, что как иностранец ты не подвергнешься обиде? Верно, ты полагаешься на то, что государства гарантируют тебе безопасность и при въезде и при выезде? Или же на то, что если бы ты попал в рабство, то был бы таким рабом, который бесполезен для всякого хозяина? И действительно, кому была бы охота держать в доме человека, который работать ничего не хочет, а роскошную жизнь любит? (16) Давай рассмотрим и этот вопрос, как хозяева обращаются с такими слугами. Не смиряют ли они похотливость их голодом? А воровать не мешают ли тем, что запирают места, где можно что-нибудь стащить? А от побега не удерживают ли оковами? А лень не выгоняют ли из них побоями? А ты не так ли поступаешь, когда замечаешь у какого-нибудь слуги такие наклонности?

(17) – Жестоко наказываю всячески, пока не заставлю служить5, – отвечал Аристипп. – Однако, Сократ, кто воспитывается для этого царского искусства, которое ты, по-видимому, признаешь счастьем, чем те отличаются от людей, испытывающих разные невзгоды в силу необходимости, если им придется терпеть и голод, и жажду, и холод, не спать ночи и переносить всякие другие труды, но только добровольно? Я со своей стороны не понимаю, какая разница, если одну и ту же шкуру стегают плетью, хочет ли этого человек или не хочет, как и в том случае, когда все его тело целиком несет описанные тяготы, будь то добровольно или вынужденно; разве только та, что кто хочет подвергаться неприятностям, вдобавок еще и глуп.

(18) – Как же так, Аристипп? – сказал Сократ. – В подобных случаях разве нет разницы, по-твоему, между страданиями добровольными и невольными, в том отношении, что добровольно голодающий может поесть, когда хочет, и добровольно терпящий жажду – напиться и так далее; а кто терпит эти страдания в силу необходимости, тот лишен возможности прекратить их, когда хочет? Затем, кто терпит разные невзгоды добровольно, тот утешается мыслью, что трудится с надеждой на успех, как, например, охотникам приятно трудиться в надежде на добычу. (19) Конечно, подобные награды за труд имеют мало цены; но, кто трудится с целью приобрести добрых друзей или одолеть врагов или укрепить тело и душу, чтобы хорошо вести свое собственное хозяйство, оказывать услуги друзьям, приносить пользу отечеству, – как же не думать, что и трудиться им приятно для таких целей и жить им весело, когда они сами довольны собой, а другие хвалят их и им завидуют? (20) Кроме того, легкое времяпрепровождение и удовольствия, получаемые сразу, без труда, ни телу не могут дать крепости, как говорят учителя гимнастики, ни душе не доставляют никакого ценного знания; напротив, занятия, соединенные с упорным трудом, ведут к замечательным достижениям, по словам добрых людей. Так, Гесиод6 в одном месте говорит:

Можно порока набрать легко хоть целую кучу:
Путь к нему гладкий ведет, и живет он от нас очень близко.
Пред добродетелью ж пот положили бессмертные боги:
Только тропинкой крутою и длинной дойдешь до нее ты,
Очень неровной сначала; когда же достигнешь вершины,
Станет легка добродетель, тяжелою бывшая прежде.

О том же свидетельствует и Эпихарм7 в следующем стихе:

Боги продают все блага людям только за труды.

И в другом:

Дурень, не гонись за мягким: как бы жестко не было!

(21) Ученый Продик8 в своем сочинении о Геракле, которое он читает перед многочисленной публикой, высказывает такое же мнение о добродетели; он выражается так, насколько я припоминаю.

Геракл, говорит он, в пору перехода из детского возраста в юношеский, когда молодые люди уже становятся самостоятельными и видно бывает, по какому пути пойдут они в жизни, – по пути ли добродетели или порока, – Геракл ушел в пустынное место и сидел в раздумье, по которому пути ему идти. (22) Ему представилось, что к нему подходят две женщины высокого роста, – одна миловидная, с чертами врожденного благородства; украшением ей была чистота тела, стыдливость в очах, скромность наружности, белая одежда; другая была упитанная, тучная и мягкотелая; раскрашенное лицо ее казалось на вид белее и румянее, чем оно было в действительности; фигура казалась прямее, чем была от природы; глаза широко раскрыты; одежда такая, чтобы не скрыть красоты молодости; она часто оглядывала себя, наблюдала также, не смотрит ли кто другой на нее, часто обертывалась даже на свою собственную тень.

(23) Когда они были уже близко от Геракла, то первая продолжала идти прежним шагом, а вторая, желая опередить ее, подбежала к Гераклу и сказала:

– Я вижу, Геракл, ты в раздумье, по какому пути тебе идти в жизни. Так если ты сделаешь своим другом меня, то я поведу тебя по пути самому приятному и легкому; радости жизни ты вкусишь все, а тягостей не испытаешь во весь век свой. (24) Во-первых, ты не будешь заботиться ни о войнах, ни о делах, а всю жизнь будешь думать только о том, какое бы кушанье или напиток тебе найти по вкусу, чем бы усладить взор или слух, чем порадовать обоняние или осязание, с какими мальчиками побольше испытать удовольствия, как помягче спать, как поменьше трудиться, чтобы все это получить. (25) А если когда явится опасение, что не хватит средств на это, не бойся, я не поведу тебя добывать эти средства путем труда и страданий, телесных и душевных: нет, что другие зарабатывают, этим будешь пользоваться ты, не останавливаясь ни перед чем, откуда можно чем-нибудь поживиться: своим друзьям я предоставляю свободу извлекать пользу изо всего.

(26) Выслушав это, Геракл спросил:

– А как тебе имя, женщина?

– Друзья мои, – отвечала она, – зовут меня Счастьем, а ненавистники называют Порочностью.

(27) В это время подошла другая женщина и сказала:

– И я пришла к тебе, Геракл: я знаю твоих родителей и твои природные свойства изучила во время воспитания твоего. Поэтому я надеюсь, что если бы ты пошел путем, ведущим ко мне, то из тебя вышел бы превосходный работник на поприще благородных, высоких подвигов, и я стала бы пользоваться еще большим почетом и славой за добрые деяния. Не буду обманывать тебя вступлениями насчет удовольствий, а расскажу по правде, как боги устроили все в мире. (28) Из того, что есть на свете полезного и славного, боги ничего не дают людям без труда и заботы: хочешь, чтобы боги были к тебе милостивы, надо чтить богов; хочешь быть любимым друзьями, надо делать добро друзьям; желаешь пользоваться почетом в каком-нибудь городе, надо приносить пользу городу; хочешь возбуждать восторг всей Эллады своими достоинствами, надо стараться делать добро Элладе; хочешь, чтобы земля приносила тебе плоды в изобилии, надо ухаживать за землей; думаешь богатеть от скотоводства, надо заботиться о скоте; стремишься возвыситься через войну и хочешь иметь возможность освобождать друзей и покорять врагов, надо учиться у знатоков военному искусству и в нем упражняться; хочешь обладать и телесной силой, надо приучать тело повиноваться рассудку и развивать его упражнениями, с трудами и потом.

(29) Тут Порочность, перебив ее, как говорит Продик, сказала:

– Понимаешь ты, Геракл, о каком трудном и длинном пути к радостям жизни рассказывает тебе эта женщина? А я поведу тебя легким и коротким путем к счастью.

(30) Тогда Добродетель сказала:

– Жалкая тварь! А у тебя что есть хорошего? Какое удовольствие знаешь ты, когда ты не хочешь ничего делать для этого? Ты даже не ждешь, чтобы появилось стремление к удовольствию, а еще до появления его ты уже насыщаешься всем: ешь, не успев проголодаться, пьешь, не успев почувствовать жажду; чтобы еда казалась вкусной, придумываешь разные поварские штуки; чтобы питье казалось вкусным, делаешь себе дорогие вина и летом бегаешь во все концы и разыскиваешь снега; чтобы сон был сладким, делаешь не только постели мягкие, но и подставки под кровати9, потому что тебе хочется спать не от труда, а от нечего делать. Любовную страсть ты возбуждаешь насильственно, раньше появления потребности в ней, придумывая для этого всякие средства и употребляя мужчин как женщин; так ты воспитываешь своих друзей: ночью их бесчестишь, а днем, в самые лучшие часы, укладываешь их спать. (31) Хотя ты и бессмертна, но из сонма богов ты выброшена, а у людей, у хороших, ты в презрении. Самых приятных звуков, – похвалы себе, – ты не слышишь; самого приятного зрелища не видишь, потому что никогда не видала ни одного своего славного деяния. А кто поверит каким-нибудь словам твоим? Кто поможет тебе в какой-нибудь нужде? Кто в здравом уме решится быть в свите твоих почитателей? В молодые годы они немощны телом, в пожилые слабоумны душой; всю молодость они живут без труда, на чужой счет упитанные, а чрез старость проходят трудно: изможденные, они стыдятся своих прежних дел и тяготятся настоящими, ведь чрез радости жизни они промчались в молодости, а тягости отложили на старость.

(32) А я живу с богами, живу с людьми, с хорошими; ни одно благое дело, ни божеское, ни человеческое, не делается без меня; я больше всех пользуюсь почетом и у богов и у людей, у кого следует, потому что я – любимая сотрудница художников, верный страж дома хозяевам, благожелательная помощница слугам, хорошая пособница в трудах мира, надежная союзница в делах войны, самый лучший товарищ в дружбе. (33) Друзья мои приятно и без хлопот вкушают пищу и питье, потому что они ждут, чтобы у них появилась потребность в этом. Сон у них слаще, чем у праздных; им не бывает тяжело оставлять его, и из-за него они не пренебрегают своими обязанностями. Молодые радуются похвалам старших, престарелые гордятся уважением молодых; они любят вспоминать свои старинные дела, рады хорошо исполнять настоящие, потому что благодаря мне любезны богам, дороги друзьям, чтимы отечеством. А когда придет назначенный роком конец, не забытые и бесславные лежат они, а воспоминаемые вечно цветут в песнях. Если ты совершишь такие труды, чадо добрых родителей, Геракл, то можно тебе иметь это блаженное счастье!

(34) Таков приблизительно был рассказ Продика о воспитании Геракла Добродетелью; но он разукрасил эти мысли еще более пышными словами, чем я теперь. Во всяком случае, Аристипп, тебе следует принять это во внимание и стараться сколько-нибудь заботиться о том, что пригодится в жизни на будущее время.

Глава 2

[Разговор с Лампроклом о признательности родителям]

(1) Сократ, заметив однажды, что его старший сын Лампрокл1 сердится на мать, спросил его:

– Скажи мне, сынок, знаешь ли ты, что некоторых людей называют неблагодарными?

– Конечно, – отвечал молодой человек.

– Так заметил ли ты, за какие поступки людям дают это название?

– Да, – отвечал он, – кто получил благодеяние и может отплатить за него благодарностью, но не платит, тех называют неблагодарными.

– Значит, по-твоему, неблагодарных причисляют к несправедливым?

– Да, – отвечал он.

(2) – А задавал ли ты себе когда такой вопрос: как продажа друзей в рабство считается делом несправедливым, а врагов – справедливым, так ли и неблагодарность друзьям дело несправедливое, а врагам – справедливое?

– Конечно, задавал, – отвечал он, – и мне кажется даже, кто получит благодеяние от друга ли, или от врага, и не старается платить благодарностью, тот – человек несправедливый.

(3) – Если это так, то неблагодарность будет, так сказать, несправедливостью без всякой примеси?

Лампрокл согласился.

– В таком случае человек будет тем более несправедлив, чем большие благодеяния он получил и не платит за них благодарностью?

Лампрокл согласился и с этим.

– Так кто же и от кого, – продолжал Сократ, – получает большие благодеяния, как не дети от родителей? Им, не бывшим прежде, родители дали бытие, дали им возможность увидеть столько прекрасного и сделали их причастными стольких благ, – всего того, что боги предоставляют людям; эти блага кажутся нам дороже всего на свете, – до такой степени, что мы все больше всего боимся расстаться с ними; да и государства в наказание за самые тяжкие преступления назначили смертную казнь, руководясь тем, что нет страшнее зла, которое могло бы удержать людей от преступлений. (4) И, конечно, ты далек от мысли, что люди производят детей ради любовных наслаждений: тем, что может избавить человека от этой страсти, полны улицы, полны публичные дома. Как всем известно, мы и то еще принимаем в соображение, от каких женщин могут родиться у нас самые лучшие дети; с этими женщинами мы и вступаем в союз для рождения детей. (5) При этом мужчина содержит женщину, которая будет в союзе с ним рождать детей, и для будущих детей заранее готовит все, что, по его мнению, пригодится им в жизни, и притом в возможно большем количестве. А женщина после зачатия не только носит это бремя с отягощением для себя и с опасностью для жизни, уделяя ребенку пищу, которой сама питается, но и по окончании ношения, с большим страданием родив ребенка, кормит его и заботится о нем, хотя еще не видала от него никакого добра; и хотя ребенок не сознает, от кого он получает добро, и не может выразить свои нужды, но она сама старается удовлетворять его желания; долгое время она кормит его, и днем и ночью неся труды и не зная, какую получит за это благодарность. (6) Но недостаточно только выкормить детей: когда родители находят, что дети уже в состоянии чему-нибудь учиться, они сообщают им сведения, полезные в жизни, какие у них самих есть; а если чему, думают они, другой более способен научить детей, то посылают их к нему, не щадя расходов, и всячески заботятся, чтобы из детей у них вышли как можно лучшие люди.

(7) В ответ на это молодой человек сказал:

– Хоть она и сделала все это и другое, во много раз большее, но, право, никто не мог бы вынести ее тяжелого характера.

Тогда Сократ сказал:

– Что же, по-твоему, труднее выносить, – лютость зверя или матери?

– Я думаю, – отвечал Лампрокл, – матери, по крайней мере такой.

– Так разве она когда причинила тебе какую-нибудь боль, – укусила тебя или лягнула, вроде того, как это многим случается испытывать от животных?

(8) – Нет, но, клянусь Зевсом, она говорит такие вещи, что я готов всю жизнь отдать, только бы этого не слышать.

– А ты, – возразил Сократ, – мало, думаешь, доставлял ей хлопот и криком и поступками, и днем и ночью, капризничая с детства, мало горя во время болезни?

– Однако, – отвечал он, – я никогда не говорил ей и не делал ничего такого, от чего ей стало бы стыдно.

(9) – Что же? – сказал Сократ. – Разве, думаешь, тебе тяжелее слушать ее слова, чем актерам, когда они в трагедиях говорят друг другу самые неприятные вещи?

– Нет, я думаю, они равнодушно к этому относятся, потому что видят, что кто бранится, бранится не с целью сделать неприятность и, кто грозит, грозит не с целью причинить какое зло.

– А ты прекрасно понимаешь, что когда мать говорит тебе что-нибудь, то у нее нет на уме никакого зла, а, напротив, она желает тебе добра, как никому другому, и все-таки сердишься на нее? Или ты предполагаешь, что мать желает тебе зла?

– Конечно, нет, – отвечал он, – этого я не думаю.

(10) Тут Сократ сказал:

– Значит, хоть она желает тебе добра и во время твоей болезни прилагает все заботы, чтобы ты выздоровел и не нуждался ни в чем необходимом, хоть она, кроме того, усердно молит богов за тебя и исполняет обеты, ты все-таки говоришь, что у нее тяжелый характер? Я думаю, что если ты не можешь выносить такой матери, то не можешь выносить счастья. (11) Скажи мне, – продолжал Сократ, – признаешь ли ты необходимость уважать кого-нибудь, или ты решил не стараться никому на свете нравиться и повиноваться, – ни полководцу, ни другому какому начальнику?

– Нет, клянусь Зевсом, я готов, – отвечал Лампрокл.

(12) – Значит, – продолжал Сократ, – ты и соседу хочешь нравиться, чтоб он давал тебе огня в случае надобности и оказывал тебе содействие в хорошем деле или, в случае какого несчастья, помогал, как добрый сосед?

– Да, – отвечал он.

– Ну а спутник в дороге или на море, или другой кто, с кем встретишься, – все равно для тебя, другом ли он станет тебе или врагом, или ты находишь нужным заботиться и об их расположении к тебе?

– Да, – отвечал он.

(13) – Так на них обращать внимание ты решил, а мать, которая любит тебя больше всех на свете, ты не находишь нужным уважать? Разве ты не знаешь, что и государство никогда не обращает внимания на неблагодарность и не привлекает за нее к суду, а равнодушно относится к тому, что люди за благодеяние не платят благодарностью; но, если кто не почитает родителей, того оно подвергает наказанию и, как оказавшегося при испытании недостойным, не допускает к занятию государственных должностей, находя, что он не может с надлежащим благочестием приносить жертв, приносимых за государство, и вообще ничего не может делать хорошо и справедливо? Клянусь Зевсом, если кто не украшает могил умерших родителей, и об этом государство производит расследование при испытании должностных лиц2. (14) Так вот, сынок, если ты благоразумен, у богов проси прощения за непочтительность к матери, как бы они, сочтя тебя неблагодарным, не отказали тебе в своих благодеяниях, а людей остерегайся, как бы они, узнав о твоем невнимании к родителям, не стали все презирать тебя и как бы тебе не оказаться лишенным друзей. Ведь если люди сочтут тебя неблагодарным к родителям, то никто не будет рассчитывать на благодарность от тебя за свое добро.

Глава 3

[Разговор с Херекратом о братской любви]

(1) Сократ заметил однажды, что его знакомые, Херефонт и Херекрат1, братья, ссорятся между собою. Увидав Херекрата, он обратился к нему с таким вопросом:

– Скажи мне, Херекрат, ты, конечно, не принадлежишь к числу таких людей, которые считают деньги чем-то более полезным, чем братьев, несмотря на то, что деньги – вещь неразумная, а брат – существо разумное, что деньгам нужна помощь, а брат сам может помогать, что кроме того денег много, а брат один? (2) Странно еще и то, когда человек в братьях видит ущерб для себя оттого, что он не владеет имуществом братьев, а в согражданах не видит ущерба оттого, что не владеет имуществом сограждан. Напротив, в последнем случае люди могут сообразить, что лучше жить со многими и без опасности иметь достаточные средства, чем жить одному и, подвергаясь опасности, владеть всем достоянием сограждан; а когда дело касается братьев, этого же самого не понимают! (3) Слуг, кто может, покупает, чтобы иметь работников, и друзей приобретают ввиду того, что нужны помощники; только на братьев не обращают внимания, как будто из сограждан выходят друзья, а из братьев не выходят! (4) А между тем, для дружбы большое значение имеет происхождение от одних родителей и совместное воспитание: ведь даже у животных есть какая-то врожденная любовь к тем, которые с ними вместе росли. Кроме того, все люди больше уважают тех, у кого есть братья, чем тех, у кого их нет, и реже на них нападают.

(5) Тут Херекрат сказал:

– Да, Сократ, если причина раздора не важная, пожалуй, к брату надо относиться с терпимостью и не бежать от него из-за пустяков: действительно, как и ты говоришь, брат – сокровище, если он таков, каким ему следует быть. Но когда у него нет никаких качеств, нужных для этого, и он представляет собою полную противоположность этому, то зачем же браться за дело невозможное?

(6) Сократ на это ответил:

– Что же, Херекрат? Херефонт не может понравиться никому, как он не нравится тебе, или же есть люди, кому он очень даже нравится?

– Поверь мне, Сократ, – отвечал Херекрат, – потому у меня и есть основание его ненавидеть, что другим нравиться он может, а мне, где бы он ни был, везде он и делом и словом приносит скорее вред, чем пользу.

(7) – Кто не знает, как обращаться с лошадью, и берется за это не умеючи, тому она приносит вред, – сказал Сократ. – Не так ли бывает, что и брат приносит вред, когда не знаешь, как обращаться с ним, и берешься за это не умеючи?

(8) – Неужели я не знаю, как обращаться с братом, – возразил Херекрат, – когда я умею и на доброе слово отвечать добрым словом, и на доброе дело добрым делом? Но кто старается мне делать неприятности и словом и делом, тому я не мог бы отвечать ни словом добрым, ни делом, да и пробовать даже не стану.

(9) Тут Сократ сказал:

– Как странно ты говоришь, Херекрат! Будь у тебя собака при стаде, хорошая, которая к пастухам ласкалась бы, а при твоем приближении огрызалась, ведь ты не стал бы сердиться на нее, а старался бы приручить ее добром. Что же касается брата, то ты сам говоришь, что он – великое сокровище, если он по отношению к тебе таков, каким ему следует быть, и сам ты признаешь, что умеешь быть любезным и на деле и на словах, и все-таки не пробуешь найти средство сделать его по отношению к себе возможно более хорошим!

(10) Тут Херекрат сказал:

– Боюсь, Сократ, у меня не хватит ума, чтобы сделать Херефонта по отношению ко мне таким, каким ему следует быть.

– А между тем, – отвечал Сократ, – против него, как мне кажется, нет надобности придумывать каких-нибудь хитрых, необыкновенных средств: думаю, его можно завоевать теми средствами, которые и ты сам знаешь, так что он будет очень дорожить тобою.

(11) – Говори же скорее, – сказал Херекрат, – уж не заметил ли ты, что я знаю какое-нибудь средство возбуждать любовь, чего я и не подозревал в себе.

– Скажи мне, – отвечал Сократ, – если бы ты хотел добиться того, чтобы кто-нибудь из знакомых, принося жертву, всякий раз приглашал тебя на обед2, что стал бы ты делать?

– Разумеется, я сам первый стал бы приглашать его, когда приношу жертву.

(12) – А если бы хотел от какого-нибудь друга своего получить согласие смотреть за твоим имуществом во время твоих отлучек из города, что стал бы ты делать?

– Разумеется, я брался бы первый смотреть за его имуществом во время его отлучек.

(13) – А если бы хотел устроить так, чтобы кто-нибудь, живущий в другом городе, принимал тебя, когда ты приедешь в его город3, что стал бы ты делать?

– Разумеется, и его я первый стал бы принимать, когда он приезжает в Афины, и, если бы хотел, чтобы он с охотой хлопотал для меня о деле, ради которого я приехал4, то, разумеется, мне пришлось бы самому первому и это для него делать.

(14) – Видно, ты давно знаешь все на свете средства возбуждать любовь, только ты скрывал это. Или ты не решаешься сделать первый шаг, чтобы не унизить своего достоинства, если первый станешь брату делать добро? А между тем, считается достойным величайшей похвалы тот, кто первый врагам делает зло, а друзьям добро5. Если бы я считал Херефонта более способным, чем тебя, проявить инициативу к этому сближению, я попробовал бы его убедить попытаться сделать первый шаг к сближению с тобой; но, мне кажется, ты, если бы взял на себя инициативу, скорее устроил бы это дело.

(15) Тут Херекрат сказал:

– Какая нелепость! Совсем не в твоем это духе, Сократ! Ты советуешь мне, младшему, взять на себя инициативу; а между тем везде на свете принято наоборот, чтобы старший был инициатором во всяком слове и деле!

(16) – Как так? – возразил Сократ. – Да разве не принято везде, чтобы младший при встрече уступал старшему дорогу; если он сидит, чтобы вставал; чтобы в знак уважения отдавал ему мягкую постель; чтобы при разговоре предоставлял ему первое слово? Нет, дорогой мой, оставь свою нерешительность, попробуй смягчить его: он очень скоро откликнется на зов твой; разве не видишь, как он честолюбив и благороден? Подлых людишек не привлечешь ничем так, как подачкой какой-нибудь; а людей благородных скорее всего расположишь к себе ласковым обхождением.

(17) Тогда Херекрат сказал:

– А что если, несмотря на мои старания, он нисколько лучше не станет?

– Ну что же? – отвечал Сократ. – Ты рискуешь только тем, что покажешь себя человеком порядочным и любящим брата, а он покажет себя человеком скверным и недостойным благодеяний. Но, на мой взгляд, ничего этого не будет. Я думаю, он, заметив с твоей стороны вызов на это состязание, будет изо всех сил соперничать с тобою в том, чтобы превзойти тебя добротою и на словах и на деле.

(18) Теперь, – продолжал он, – вы находитесь в таких отношениях друг к другу, как если бы руки, которые бог создал для взаимной помощи, пренебрегли этим назначением и обратились ко взаимной помехе или если бы ноги, созданные по божьей воле для взаимного содействия, забыли об этой цели и стали препятствовать одна другой. (19) Разве не было бы верхом глупости или даже безумием употреблять во вред то, что создано на пользу? А братьев, мне кажется, бог создал с целью большей взаимной пользы, чем руки, ноги, глаза и другие органы, которые бог создал людям парами. Так, если бы рукам понадобилось работать одновременно над предметами, находящимися на расстоянии больше сажени6, они не могли бы этого делать; ноги не могут одновременно ступить на места, удаленные одно от другого даже на сажень; глаза, которые, по-видимому, охватывают очень большое расстояние, не могут видеть даже у предметов еще более близких одновременно переднюю и заднюю стороны; но братья, если дружны, даже и на большом расстоянии действуют одновременно и притом на пользу друг другу.

Глава 4

[Разговор о друзьях]

(1) Слышал я однажды разговор Сократа также о друзьях, из которого, казалось мне, можно извлечь очень много пользы при выборе друзей и обхождении с ними. От многих, говорил он, он слыхал, что из всего того, что приобретает человек, самое лучшее – добрый и надежный друг; но, как он видит, большинство людей обо всем заботится больше, чем о приобретении друзей. (2) Дома, земли, рабов, скот, домашние вещи люди усердно приобретают и стараются сохранить то, что есть; что же касается друзей, этого величайшего сокровища, по их словам, большинство не заботится ни о приобретении их, ни о сохранении тех, какие есть. (3) Мало того, во время болезни друзей и слуг некоторые к слугам приглашают врачей и вообще стараются достать все, что нужно для их здоровья, а на друзей обращают мало внимания; когда умирают те и другие, о рабах жалеют и смерть их считают ущербом для себя, а в смерти друзей не видят никакого убытка; ни одну из вещей своих не оставляют без ухода и без присмотра, а друзей, нуждающихся в заботе, оставляют без внимания. (4) Кроме того, большинство людей знает своим вещам счет, хоть бы их было у них очень много; а друзей, хотя их и мало, не только числа не знают, но даже, начавши пересчитывать их кому-нибудь, кто спросит, сперва назовут некоторых в числе друзей, а потом исключат: так мало думают о друзьях! (5) А между тем, с какой вещью ни сравни хорошего друга, он окажется гораздо ценнее всякой: какая лошадь, какая пара волов так полезна, как добрый друг? Какой раб так привязан и предан? Какая вещь так пригодна на все? (6) Хороший друг является со своими услугами при всякой нужде друга, при устройстве как частных, так и общественных его дел; нужно ли ему благодеяние, друг посодействует; страх ли какой тревожит, он помогает, то принимая участие в его расходах и работе, то действуя вместе с ним уговорами или силой; в его счастье радуется больше него, в несчастье все налаживает. (7) Где человеку служат руки тем, что работают, глаза тем, что заранее видят опасность, уши тем, что заранее слышат об опасности, ноги тем, что исполняют его намерения, там везде благодетельный друг оказывает не меньше услуг, чем они. Мало того, где иной сам для себя не делает, не видит, не слышит, не исполняет своего намерения, там часто друг делает это вместо своего друга. Несмотря на это, некоторые стараются ухаживать за деревьями из-за плодов, а о самом плодоносном предмете, который называется другом, огромное большинство людей заботится лениво, кое-как.

Глава 5

[Разговор с Антисфеном о выборе друзей]

(1) Слышал я однажды еще другую беседу Сократа, которой, как мне казалось, он побуждал слушателей испытать, как велика стоимость их в глазах друзей. Он увидал, что один из его собеседников не заботится о друге, живущем под гнетом бедности. Тогда в присутствии самого забывшего свой долг друга и многих других он обратился к Антисфену1 с таким вопросом:

(2) – Антисфен! Есть ли какие цены на друзей, как на слуг? Из слуг, например, один стоит мины2 две, другой – полмины, третий – пять мин, а иной – и десять; а Никий3, сын Никерата, говорят, купил управляющего для серебряных рудников4 за талант. Так вот, – продолжал Сократ, – меня интересует вопрос, есть ли цены на друзей, как на слуг?

(3) – Да, клянусь Зевсом, – отвечал Антисфен, – я по крайней мере больше хотел бы иного иметь другом, чем иметь две мины, другого не взял бы и за полмины, третьего предпочел бы даже десяти минам, а дружбу четвертого купил бы ценою любых сокровищ и трудов.

(4) – Если это так, – отвечал Сократ, – то, пожалуй, хорошо было бы каждому испытать, насколько дорог он друзьям, и стараться быть как можно дороже, чтобы друзья не так легко ему изменяли. Я часто слышу – от одного, что ему изменил друг, от другого, что человек, которого он считал своим другом, предпочел ему мину, и тому подобное. (5) Меня и интересует такой вопрос: как плохого слугу хозяин желает продать и отдает за что попало, не так же ли соблазнительно и плохого друга продать, когда представляется возможность получить больше, чем он стоит? А хороших слуг, вижу я, никогда не продают, как и хорошим друзьям не изменяют.

Глава 6

[Разговор с Критобулом о выборе друзей]

(1) Казалось мне, что Сократ давал умные советы также и при решении вопроса, каких людей должно выбирать в друзья; такова нижеследующая его беседа.

– Скажи мне, Критобул1, если бы нам понадобился хороший друг, как стали бы мы решать этот вопрос? Не правда ли, прежде всего надо искать такого человека, который не поддается чревоугодию, пьянству, сладострастию, сонливости, лени? Ведь человек, одержимый этим, не мог бы ни сам для себя, ни для друга делать, что нужно.

– Конечно, клянусь Зевсом, – отвечал Критобул.

– Значит, по-твоему, надо держаться подальше от того, кто подвержен этим слабостям?

– Конечно, – отвечал он.

(2) – Ну а если это – мот, – сказал Сократ, – которому не хватает своих средств, который вечно нуждается в помощи окружающих и, если получит ее, не может вернуть долга, а если не получит, ненавидит отказавшего, – как по-твоему, и это – друг отяготительный?

– Конечно, – отвечал Критобул.

– Значит, и от него надо держаться подальше?

– Конечно, подальше, – отвечал Критобул.

(3) – А если это – человек, умеющий копить, но жадный до денег, с которым поэтому трудно иметь дело, который брать любит, а отдавать не хочет?

– По-моему, – отвечал Критобул, – этот еще хуже, чем его предшественник.

(4) – А если кто, из-за страсти к накоплению денег, ни на что не находит времени, кроме как на то, откуда может поживиться?

– По-моему, и от этого надо держаться подальше: ведь он будет бесполезен для товарища.

– А если кто – склочник, желающий доставлять друзьям массу врагов?

– Клянусь Зевсом, надо бежать и от этого.

– А если кто не будет иметь ни одного из этих недостатков, но оказывать ему добро соизволяет, а сам нисколько не думает платить добром?

– Бесполезен будет и этот. Однако, Сократ, какого же человека попробуем мы выбрать в друзья?

(5) – Думаю такого, который, в противоположность предыдущим, воздержен в чувственных удовольствиях и вместе с тем домовит, покладист и стремится не отстать от людей, делающих ему добро, в отплате им добром и таким образом приносит пользу товарищам.

(6) – Так как же нам это испытать, Сократ, до сближения с ним?

– При суждении о скульпторах, – отвечал Сократ, – мы не основываемся на словах их, а когда видим, что скульптор делал прежде статуи прекрасно, то верим, что он и впоследствии будет их делать хорошо.

(7) – Ты хочешь сказать, стало быть, – заметил Критобул, – кто прежним друзьям делал добро, тот, очевидно, и последующим будет его делать?

– Да, – отвечал Сократ, – когда я вижу, что человек умел обращаться с прежде бывшими у него лошадьми, я думаю, что он сумеет обращаться и с другими.

(8) – Ну, хорошо, – сказал Критобул. – А как нам сделать другом того, кого мы сочтем достойным дружбы?

– Прежде всего, – отвечал Сократ, – надо узнать волю богов, советуют ли они сделать его другом.

– А что же дальше, – спросил Критобул, – если и мы нашли это нужным и боги не против этого, можешь ли ты сказать, как его ловить?

(9) – Клянусь Зевсом, – отвечал Сократ, – нельзя ловить его быстротою ног, как зайца, обманом, как птиц, и силой, как кабанов1*. Поймать друга против его воли – дело нелегкое; трудно также держать его в оковах, как раба, потому что к кому применяется эта мера, тот становится скорее врагом, чем другом.

(10) – А друзьями как же становятся люди? – спросил Критобул.

– Говорят, есть какие-то волшебные напевы, посредством которых знатоки этого делают своими друзьями, кого захотят; говорят, есть также любовные зелья, посредством которых знатоки этого приобретают любовь, кого хотят.

(11) – Так откуда мы можем узнать это? – спросил Критобул.

– Что Сирены2 пели Одиссею, ты слышал от Гомера; начало этого напева приблизительно такое:

К нам, Одиссей многохвальный, великая слава ахейцев!

– А всем людям, Сократ, Сирены пели этот напев и удерживали их, так что очарованные им не уходили от них?

(12) – Нет, они пели так только тем, кто свою славу видел в добродетели.

– Ты хочешь сказать, что каждому надо петь какие-нибудь такие напевы, чтобы он, слушая их, не счел их насмешкой со стороны хвалящего?

– Да, он навлечет на себя скорее вражду и будет отваживать от себя людей, если, например, в похвалу человеку, знающему, что он мал, безобразен и слаб, будет говорить, что он красив, высок и силен.

– А другие какие-нибудь напевы ты знаешь?

(13) – Нет, но слышал, что Перикл много их знал и что, напевая их согражданам, внушал им любовь к себе.

– А Фемистокл как внушил согражданам любовь к себе?

– Клянусь Зевсом, Фемистокл для этого употреблял не напевы, а наполнял отечество счастьем3.

(14) – По-видимому, ты хочешь сказать, Сократ, что если мы вздумаем приобрести дружбу какого-нибудь хорошего человека, нам самим необходимо стать хорошими людьми и на словах и на деле.

– А ты думал, – сказал Сократ, – что можно быть дурным человеком и приобрести хороших друзей?

(15) – Да, я видал, – отвечал Критобул, – что и ораторы плохие бывают в дружбе с хорошими народными витиями, и люди, совершенно неспособные командовать войском, бывают приятелями хороших полководцев.

(16) – А знаешь ли ты таких (об этом у нас и идет речь), которые сами никому пользы не приносят, а дружбу полезных людей умеют приобретать?

– Конечно, нет, клянусь Зевсом, – отвечал Критобул. – Но если невозможно дурному человеку приобрести дружбу благородных людей3*, то мне интересно знать, легко ли может благородный человек приобрести дружбу благородных людей?

(17) – Тебя сбивает с толку, Критобул, то, что часто ты видишь, как люди, нравственные в своей деятельности и не позволяющие себе никаких позорящих поступков, вместо того, чтоб быть в дружбе, ссорятся между собою и относятся друг к другу хуже, чем к людям ничего не стоящим.

(18) – И не только отдельные граждане, – заметил Критобул, – так поступают; целые государства, которые особенно заботятся о нравственности и не допускают позорных действий, часто бывают во враждебных отношениях между собою. (19) При мысли об этом я прихожу совершенно в отчаяние насчет приобретения друзей. Дурные люди, вижу я, также не могут быть в дружбе между собою: как в самом деле люди неблагодарные, незаботливые, корыстолюбивые, вероломные, невоздержные могли бы стать друзьями? Поэтому мне кажется, дурные люди по самой природе своей вообще скорее враги, чем друзья. (20) Но, по твоим словам, и с хорошими людьми дурные никогда не могут подружиться: как в самом деле люди, поступки которых безнравственны, стали бы друзьями тех, которым такие поступки ненавистны? А уж если и добродетельные люди ссорятся из-за первенства в государстве и из зависти ненавидят друг друга, то какие же еще люди будут друзьями, и в ком будет благожелательность и верность?

(21) – Да, – сказал Сократ, – тут довольно пестрая картина, Критобул. От природы у людей есть отчасти дружественные чувства: люди нуждаются друг в друге, жалеют, помогают в работе и, понимая это, чувствуют благодарность друг к другу; отчасти же враждебные: если они считают одно и то же хорошим и приятным, то борются за обладание им; если расходятся в мнениях, то противодействуют друг другу; к вражде ведут также спор и гнев; равным образом подает повод к неприязни своекорыстие, к ненависти – зависть. (22) Однако дружба пробирается через все эти препятствия и соединяет людей благородных. Благодаря своим высоким качествам, они предпочитают без отягощения владеть умеренным состоянием, чем путем войны быть хозяевами всего; несмотря на голод и жажду, они могут без горя делиться едою и питьем; хотя им приятны любовные отношения с молодыми красавцами, но они могут сдерживать свои страсти, чтобы не огорчать, кого не следует. (23) Они могут также не только честно, без своекорыстия, владеть деньгами сообща, но и помогать друг другу; могут и споры улаживать не только без взаимного огорчения, но и к обоюдной пользе, и не давать гневу заходить так далеко, что после приходится раскаиваться. Зависть они совсем устраняют, – тем, что свое имущество предоставляют в собственность друзьям, а имущество друзей считают своим. (24) Так не следует ли ожидать, что люди благородные и почести в государстве будут делить не только без вреда, но даже и с пользой друг другу? Кто стремится к почестям и власти в государстве, чтоб иметь возможность деньги воровать, людей притеснять и предаваться чувственным удовольствиям, тот, надо думать, человек бесчестный, низкий, неспособный подружиться с другим. (25) Но если кто ищет почета в государстве лишь с целью ограждать себя от несправедливости и иметь возможность оказывать поддержку друзьям в правом деле и старается, достигнув власти, приносить пользу отечеству, почему такой человек не мог бы подружиться с таким же? Разве в союзе с благородными людьми у него будет меньше возможности помогать друзьям? Или он будет менее способен приносить пользу отечеству, имея благородных сотрудников? (26) Нет, даже при гимнастических состязаниях видно, что если бы лучшим дозволялось сговориться и идти на худших, то они побеждали бы во всех состязаниях и получали бы все награды. Но там этого не дозволяют делать, а в состязаниях государственных, где люди благородные играют главную роль, никто не мешает трудиться на пользу отечеству, с кем кто хочет: так не выгодно ли государственному деятелю заручиться дружбой лучших людей и иметь в них сообщников и сотрудников, а не противников? (27) Ясно также и то, что если кто и войну будет с кем-нибудь вести, ему понадобятся союзники, и притом в большем числе, если противники его будут люди благородные. А кто предлагает свои услуги в качестве союзников, тем надо делать добро, чтобы у них была охота ревностно служить. Но гораздо выгоднее делать добро лучшим, которых мало, чем худшим, которых много, потому что дурные требуют гораздо больше благодеяний, чем хорошие. (28) Нет, Критобул, не бойся: старайся быть хорошим человеком и, ставши таким, начинай ловить благородных людей!

Пожалуй, и я мог бы оказать тебе содействие в охоте за нравственными людьми по своей склонности к любви: когда я почувствую влечение к кому-нибудь, я страшно, всем существом стремлюсь к тому, чтобы те, кого я люблю, тоже меня любили, те, по ком я тоскую, тоже тосковали по мне, чтобы тем, с кем мне хочется быть в общении, тоже хотелось общения со мной. (29) И у тебя, вижу я, будет потребность в такой взаимности, когда тебе захочется подружиться с кем-нибудь: так ты не скрывай от меня, с кем ты захочешь подружиться, потому что благодаря стараниям понравиться тому, кто нравится мне, я довольно опытен, думается мне, в охоте за людьми.

(30) Тут Критобул сказал:

– Да, мне давно уже хочется приобрести такие познания, особенно если одной и той же науки будет достаточно мне для охоты за людьми, хорошими душой и прекрасными телом.

(31) Тогда Сократ сказал:

– Нет, Критобул, в моей науке ничего не говорится о том, чтобы удерживать прекрасных, налагая на них руки: и от Скиллы4, я уверен, люди бежали потому, что она налагала на них руки; а Сирены ни на кого не налагали рук, а всем пели издали свои напевы, и потому все, как говорят, у них оставались и, слушая их, очаровывались.

(32) Тут Критобул сказал:

– Я не стану налагать рук; учи меня, если у тебя есть какие сведения, годные для приобретения друзей.

– Так и уст не станешь прикладывать к устам? – сказал Сократ.

– Не бойся, – отвечал Критобул, – и уст не стану прикладывать к устам ничьим, если кто не прекрасен.

– Вот сейчас, – заметил Сократ, – ты сказал, Критобул, то, что идет вразрез с пользой. Прекрасные5 такого обращения терпеть не могут, а безобразные с удовольствием дозволяют это, воображая, что за душевные качества их называют прекрасными.

(33) Тут Критобул сказал:

– Так, прекрасных я буду целовать, а хороших расцеловывать: поэтому не бойся и учи меня, как охотиться за друзьями.

Тут Сократ сказал:

– Так вот, Критобул, когда ты захочешь подружиться с кем, разрешишь ты мне пожаловаться ему на тебя, что ты от него в восторге и желаешь быть его другом?

– Жалуйся, – отвечал Критобул, – я знаю, никто не относится с ненавистью к тем, кто хвалит.

(34) – А если я прибавлю еще такую жалобу, – продолжал Сократ, – что от восторга ты еще и расположен к нему, не подумаешь ты, что я хочу тебя очернить?

– Нет, и у меня самого, – отвечал Критобул, – является расположение к людям, которых я считаю расположенными ко мне.

(35) – Значит, – продолжал Сократ, – мне можно будет так говорить о тебе тем, с кем ты захочешь подружиться; а если ты уполномочишь меня еще говорить про тебя, что ты заботишься о друзьях, что ничему не радуешься так, как добрым друзьям, что гордишься благородными поступками друзей не меньше, чем своими собственными, что радуешься благополучию друзей нисколько не меньше, чем своему собственному, и неустанно придумываешь средства к тому, чтоб у друзей оно было, что достоинство человека видишь в том, чтобы друзьям делать больше добра, а врагам больше зла6, чем они могли бы сделать, то, думаю, я был бы полезным помощником тебе в охоте за хорошими друзьями.

(36) – Зачем же мне ты это говоришь, – сказал Критобул, – как будто не в твоей власти говорить про меня, что хочешь?

– Клянусь Зевсом, нет, как я слышал однажды от Аспасии7. Она говорила, что хорошие свахи, у которых хвалебные отзывы соответствуют действительности, успешно соединяют людей брачными узами, а лживо хвалить они не решаются, потому что обманутые ими ненавидят равно друг друга и сваху. По-моему, это правильно, и я думаю, что не имею права говорить в похвалу тебе ничего, несогласного с истиной.

(37) – Так вот ты какой друг мне, Сократ! – воскликнул Критобул. – Если у меня самого есть какое свойство, пригодное для приобретения друзей, ты готов помогать мне, а если нет, то сочинить в мою пользу ничего не захочешь?

– А чем, – спросил Сократ, – я могу, по-твоему, больше пользы принести тебе, Критобул, – если буду лживо расхваливать тебя, или если буду внушать тебе, чтобы ты старался быть хорошим человеком? (38) Если так это тебе не ясно, то суди на основании вот каких соображений. Представь себе, что я захотел бы подружить тебя с каким-нибудь владельцем корабля и стал бы лживо расхваливать тебя, будто ты – хороший кормчий, а он поверил бы мне и отдал бы корабль в распоряжение тебе, не умеющему править рулем: есть у тебя какая надежда, что ты не погубишь и себя и корабль? Или представь себе такой случай из общественной жизни: я стал бы лгать гражданам и убедил бы их отдать государство в распоряжение тебе как выдающемуся полководцу, судье и государственному деятелю: как ты думаешь, что ты наделал бы и себе самому и государству? Или представь себе случай из частной жизни: я стал бы лгать гражданам и убедил бы некоторых отдать имущество в распоряжение тебе как опытному и заботливому хозяину: разве не оказалось бы при таком опыте, что ты – человек вредный, и разве не попал бы ты в смешное положение? (39) Нет, Критобул, самый короткий, безопасный и честный путь – это стараться быть хорошим в той области, в которой хочешь казаться хорошим. Когда подумаешь о тех качествах, которые у людей называются добродетелью, то найдешь, что все они развиваются путем изучения и упражнения. Так, по моему мнению, Критобул, нам и следует [упражняться в добродетелях]7*; а если ты думаешь как-нибудь иначе, объясни.

Тут Критобул сказал:

– Нет, Сократ, мне совестно было бы возражать против этого: мои возражения были бы и низки и противны истине.

Глава 7

[Разговор с Аристархом о помощи друзьям]

(1) Также и в затруднительных обстоятельствах друзей Сократ старался быть полезен им: если они происходили от незнания, он подавал им совет; если от бедности, учил их оказывать друг другу посильную помощь. Расскажу, что знаю о нем также и в этой области.

Однажды Сократ увидал Аристарха1 в мрачном настроении духа и сказал:

– Должно быть, у тебя тяжело на душе, Аристарх: отдай часть этой тяжести друзьям: может быть, и мы сколько-нибудь тебя облегчим.

(2) Тут Аристарх сказал:

– Да, Сократ, я – в очень затруднительном положении. Когда у нас в городе началось восстание2 и многие бежали в Пирей, ко мне сошлись покинутые сестры, племянницы, двоюродные сестры, и столько их собралось, что теперь у меня в доме одних свободных3 четырнадцать человек. А доходов нет у нас никаких – ни от земли, потому что она в руках противной партии, ни от домов, потому что в городе народа мало. Домашних вещей никто не покупает; занять денег негде: скорее, кажется, на дороге найдешь, чем получишь взаймы. Тяжело, Сократ, смотреть на смерть родных, но и прокормить столько человек при таких обстоятельствах невозможно.

(3) Выслушав это, Сократ сказал:

– Что же за причина, что Керамон, который содержит много людей, может не только добывать и себе и им средства к жизни, но еще столько у него остается, что он даже нажил состояние, а ты оттого, что содержишь много людей, боишься, как бы вам всем не умереть от недостатка средств?

– Потому что, клянусь Зевсом, – отвечал Аристарх, – он содержит рабов, а я – свободных.

(4) – Кто же, по-твоему, лучше, – спросил Сократ, – свободные у тебя или рабы у Керамона?

– Я думаю, – отвечал он, – свободные у меня.

– Так разве это не срам, – сказал Сократ, – что он благодаря худшим живет в богатстве, а ты с гораздо лучшими – в бедности?

– Да, клянусь Зевсом, – отвечал Аристарх, – он ведь содержит ремесленников, а я людей, получивших воспитание свободных граждан.

(5) – Так ремесленники – это люди, умеющие делать что-нибудь полезное? – спросил Сократ.

– Конечно, – отвечал Аристарх.

– Мука – полезная вещь?

– Очень даже.

– А печеный хлеб?

– Нисколько не хуже.

– А плащи мужские и женские, рубашки, солдатские накидки, рабочие блузы? – спросил Сократ.

– И это все – очень полезные вещи, – отвечал Аристарх.

– Неужели твои ничего этого не умеют делать? – спросил Сократ.

(6) – Нет, все умеют, думаю4.

– Разве ты не знаешь, что одним таким занятием, приготовлением муки, Навсикид не только себя со слугами может прокормить, но сверх того и множество свиней и коров, и столько у него еще остается, что он и в пользу города может часто исполнять разные литургии5; а печением хлеба Киреб содержит весь дом и живет великолепно; Демей из Коллита работает солдатские накидки, Менон – тонкие платья, а огромное большинство мегарцев – рабочие блузы, и на это все они живут, – разве ты этого не знаешь?

– Да, клянусь Зевсом: они ведь покупают и держат у себя варваров, которых могут заставлять работать такие хорошие вещи, а у меня живут свободные, да еще родные.

(7) – Так неужели оттого, что они – свободные, они не должны ничего делать, как только есть и спать6? А другие свободные граждане? Кому, по твоим наблюдениям, лучше живется, и кого ты считаешь счастливее, – тех ли, которые живут в такой праздности, или тех, которые знают какое-нибудь полезное для жизни дело и занимаются им? Или ты обнаружил, что для усвоения нужных знаний, для запоминания выученного, для укрепления телесного здоровья, для приобретения и сохранения полезных для жизни предметов ничегонеделание и пренебрежительное отношение ко всему полезно людям, а труд и забота ни на что не годны? (8) С какой целью твои родственницы учились тому, что они, по твоим словам, знают? Считали ли они эти знания непригодными в жизни и не имели в виду делать из них никакого употребления, или, наоборот, думали применять их на практике и извлекать из них пользу? Когда у людей больше благоразумия, – когда они ничего не делают или когда занимаются полезным трудом? Когда они бывают справедливее, – когда работают или когда ничего не делают, а только рассуждают о средствах к жизни? (9) Мало того, теперь, думается мне, ни ты их не любишь, ни они тебя: ты видишь в них тяжкую обузу, а они видят, что ты тяготишься ими. А отсюда возникает опасность, что вражда будет расти, а прежняя симпатия – уменьшаться. А если, благодаря твоей инициативе, они станут работать, ты будешь любить их, видя в них полезных членов семьи, а они тебя будут ценить, заметив, что ты радуешься, глядя на них; вам приятнее будет вспоминать о прежних услугах, чувство признательности за них будет расти, а от этого ваши взаимные отношения будут более дружескими и родственными. (10) Если бы они вздумали заниматься каким-нибудь позорным промыслом, тогда лучше было бы предпочесть смерть; но, как видно, их знания – вполне честные, вполне подходящие для женщины, по общему убеждению; а все люди очень легко, скоро, хорошо и охотно исполняют работы, которые знают. Итак, не думай долго и предложи им заняться работой, которая будет на пользу и тебе и им; они, наверное, с удовольствием тебя послушаются.

(11) – Клянусь богами, – отвечал Аристарх, – твой совет мне кажется очень хорошим, Сократ; прежде я не позволял себе занимать, зная, что, истратив занятые деньги, я не буду иметь возможности их отдать; но теперь, думаю, решусь это сделать, чтобы было с чем начать дело.

(12) После этого добыли начальные средства, купили шерсти, во время работы обедали, после работы ужинали, из мрачных стали веселыми; прежние косые взгляды сменились радостными; домочадцы любили Аристарха как покровителя, Аристарх ценил их как полезных членов семьи. Наконец он пришел однажды к Сократу и с радостью рассказал ему об этом, прибавив, что они упрекают его, что он в доме единственный дармоед.

(13) Тогда Сократ сказал:

– А ты бы им рассказал басню про собаку. Когда животные еще обладали способностью речи, говорят, овца сказала хозяину: "Как странно ты поступаешь: мы доставляем тебе шерсть, ягнят, сыр, и ты нам ничего не даешь кроме того, что мы возьмем из земли; а собака ничего подобного тебе не доставляет, и ты ей даешь ту же пищу, которую сам употребляешь". (14) Услыхав это, собака сказала: "Так и должно быть, клянусь Зевсом: я вас охраняю, чтобы и люди вас не воровали и волки не уносили; а не то вы, если я не буду вас стеречь, не сможете даже пастись: будете все бояться гибели". Тогда, говорят, и овцы признали право собаки на больший почет. Так вот, и ты им говори, что вместо собаки ты – сторож и попечитель и что благодаря тебе они ни от кого не терпят обид и живут, работая без опасения и с удовольствием.

Глава 8

[Разговор с Эвфером о выборе работы]

(1) Однажды Сократ увидал другого своего старинного приятеля, с которым давно не видался:

– Откуда ты, Эвфер1? – спросил он его.

– Под конец войны2, Сократ, я возвратился из-за границы, – отвечал Эвфер, – а теперь живу здесь. Заграничную усадьбу у нас отняли, а в Аттике отец мне ничего не оставил: поэтому я принужден теперь жить на родине и добывать хлеб трудом чернорабочего. По-моему, это лучше, чем просить у людей, тем более, что мне нечего дать под залог займа.

(2) – А как ты думаешь, – спросил Сократ, – на сколько времени хватит у тебя сил для работы за плату?

– Клянусь Зевсом, – отвечал он, – ненадолго.

– А между тем, – продолжал Сократ, – когда ты состаришься, ясное дело, расходы нужны будут, а платы никто не захочет тебе давать за труд чернорабочего.

(3) – Правда твоя, – согласился Эвфер.

– В таком случае, – сказал Сократ, – лучше теперь же заняться таким делом, которое и на старости лет обеспечит тебя: обратиться к какому-нибудь состоятельному человеку, которому нужен помощник по управлению хозяйством, смотреть за полевыми работами, помогать в уборке хлеба и охране имущества и, таким образом принося ему пользу, получать ее и самому.

(4) – Тяжело будет мне, Сократ, – отвечал он, – нести такую рабскую службу.

– Однако о лицах, стоящих во главе государства и заведующих народным достоянием, не думают, что они этим унижают себя до положения раба, а, напротив, думают, что они становятся выше других свободных граждан.

(5) – Вообще, Сократ, – отвечал он, – мне не очень хочется выслушивать упреки от кого-нибудь.

– Однако, Эвфер, – возразил Сократ, – не очень-то легко найти работу, за которую не услышишь упреков: трудно сделать что-нибудь так, чтобы ни в чем не ошибиться; да если что и без ошибки сделаешь, трудно не натолкнуться на неразумного судью; дивлюсь я, как тебе удается так легко избегать упреков и от тех, на кого ты теперь работаешь. (6) Поэтому надо стараться быть подальше от придирчивых людей и искать судей справедливых; надо браться за дело, которое тебе по силам; а которое не по силам, того надо избегать; и вообще, всякое дело исполнять с возможно большей тщательностью и охотой. В таком случае, думаю, меньше всего подвергнешься упрекам, скорее всего найдешь помощь в нужде и проживешь всего легче, безопаснее, не терпя никакого недостатка в старости.

Глава 9

[Разговор с Критоном о защите от сикофантов. Архедем]

(1) Мне известен еще такой случай. Однажды Сократ услышал, как Критон1 жаловался на то, что тяжело жить в Афинах тому, кто хочет заниматься своими делами.

– Теперь, – говорил он, – меня таскают по судам разные лица не за вину с моей стороны, а только в расчете, что я скорее готов откупиться деньгами, чтобы только не возиться с судом2.

(2) Сократ спросил его:

– Скажи мне, Критон, собак ты держишь, чтобы они отгоняли волков от овец?

– Конечно, – отвечал Критон, – мне выгоднее держать их, чем не держать.

– Так ты бы держал и человека, который хотел бы и мог бы отгонять от тебя тех, кто вздумает напасть на тебя.

– С удовольствием держал бы, – отвечал он, – если бы не боялся, что он накинется на меня самого.

(3) – Но разве ты не видишь, – продолжал Сократ, – что, имея дело с таким человеком, как ты, гораздо приятнее получать пользу, угождая тебе, чем ставши с тобою во враждебные отношения? Будь уверен, у нас здесь есть люди, которые сочли бы за большую честь для себя быть в дружбе с тобою.

(4) После этого они разыскали Архедема3, очень ловкого оратора и дельца, но бедного: это был человек не такого сорта, который умеет извлекать выгоду из всего; он любил действовать честно и говорил, что легче всего наживаться на счет сикофантов. При сборе хлеба, масла, вина, шерсти или других каких полезных сельских продуктов Критон отделял часть их и давал Архедему, приглашал его при жертвоприношениях4 и вообще при всех подобных случаях выказывал ему внимание. (5) Архедем смотрел на дом Критона как на свое пристанище, и очень уважал его. У одного из сикофантов, нападавших на Критона, он сразу открыл множество преступлений, разыскал и много врагов его; против него он возбудил процесс в народном суде, в котором о самом сикофанте решался вопрос, какому личному наказанию или штрафу надлежит его подвергнуть. (6) Сикофант, знавший за собою много скверных дел, употреблял все усилия, чтобы отделаться от Архедема. Но Архедем не отставал от него, пока тот не оставил в покое Критона и не дал денег самому Архедему. (7) Когда он успешно справился с этим делом и с другими подобными, тогда многие друзья Критона стали просить его дать и им Архедема для охраны, – вроде того, как вблизи пастуха, имеющего хорошую собаку, и другим пастухам хочется ставить свои стада, чтобы пользоваться его собакой. (8) Архедем с удовольствием услуживал Критону, и не только самому Критону жилось покойно, но и друзьям его. Если кто из новых врагов Архедема укорял его, что он льстит Критону из-за выгод, получаемых от него, то Архедем отвечал: "В чем позор, – в том ли, что человек, пользуясь благодеяниями честных людей и платя им тем же, подружится с ними и поссорится с негодяями, или же в том, что он, стараясь вредить хорошим людям, станет во враждебные отношения с ними и, помогая негодяям, старается подружиться с ними и предпочтет их общество обществу хороших людей?" С тех пор Архедем был другом Критона и пользовался уважением всех его друзей.

Глава 10

[Разговор с Диодором о приобретении друзей. Гермоген]

(1) Мне известна еще такая беседа Сократа с его приятелем Диодором1.

– Скажи мне, Диодор, – начал Сократ, – если у тебя убежит слуга, ты принимаешь меры к возвращению его?

(2) – Да, клянусь Зевсом, – отвечал Диодор, – я обращаюсь даже к помощи других и объявляю награду за его возвращение.

– А если слуга твой болен, – продолжал Сократ, – ты заботишься о нем и приглашаешь врачей, чтобы он не умер?

– Очень даже, – отвечал он.

– А если кто из знакомых твоих, гораздо более полезный, чем слуги, находится в опасности умереть от недостатка средств, как по-твоему, не следует ли тебе позаботиться о спасении его? (3) Ты знаешь, конечно, что Гермоген2 – человек, не отличающийся неблагодарностью, и что ему совестно было бы получать от тебя одолжения и не платить тебе тем же. А между тем иметь помощника добровольного, благожелательного, привязанного, который не только способен исполнять приказания, но может и по собственной инициативе быть полезным, – предусматривать, принимать заранее нужные меры, – это, я думаю, стоит многих слуг. (4) "Когда дорогую вещь можно купить дешево, тогда надо покупать", – говорят хорошие хозяева. А при теперешних обстоятельствах можно приобрести хороших друзей очень дешево.

(5) – Правда твоя, Сократ, – отвечал Диодор. – Скажи Гермогену, чтоб он пришел ко мне.

– Нет, клянусь Зевсом, – возразил Сократ, – и для тебя более прилично самому пойти к нему, чем звать его, и он не больше заинтересован в осуществлении этого дела, чем ты.

(6) Таким образом, Диодор сходил к Гермогену и с небольшой затратой приобрел друга, который считал своим долгом всегда печься о том, чтобы и словом и делом приносить пользу и доставлять радость Диодору.

ПРИМЕЧАНИЯ

КНИГА ВТОРАЯ

Глава 1

1. Аристипп был родом из Кирены, богатой греческой колонии на африканском берегу; время его жизни было приблизительно 435-360 годы. В Грецию привлекла его слава Сократа, одним из ревностных почитателей которого он и сделался. После смерти Сократа он сам выступил в качестве софиста, т. е. профессионального и оплачиваемого учителя, – сперва в Афинах и в других местах, а потом явился в Сиракузы к царю Дионисию. В Кирене он основал школу, получившую название киренской, или гедонической. Он был известен своей житейской ловкостью, с какою приноравливался "и к месту, и к времени, и к лицу и во всяком положении мог ловко играть роль" (Диоген Лаэртский II 66). Цель жизни, по его учению, есть удовольствие, потому что мы по природе чувствуем стремление к нему и вполне бываем довольны, если его имеем, а ничего не избегаем так, как противоположного ему – страдания. См.примеч. 18 к I

2. Закон дозволял мужу даже убить соблазнителя жены. Но большей частью мужья довольствовались или денежным вознаграждением, или каким-нибудь унизительным, но не опасным для жизни наказанием виновного. См. речь I Лисия и введение к ней в моем переводе.

3. Синис, Скирон и Прокруст – три знаменитых мифических разбойника. Синис на Коринфском перешейке убивал прохожих, привязывая их к верхушкам двух нагнутых им сосен, которые затем, распрямляясь, разрывали их. Скирон, живший на скале между Аттикою и Мегарами, грабил прохожих, потом заставлял их мыть себе ноги и во время этого сталкивал их в море. Прокруст, живший в Аттике, истязал пойманных им путников тем, что клал их на кровать и если они были больше кровати, то отрубал им ноги, а если меньше, растягивал их соответственно длине кровати. Отсюда выражение "Прокрустово ложе". Они все были убиты Тесеем (см. примеч. 7 к III 5).

4. Каждый грек вне пределов своего родного государства везде был иностранцем и не пользовался никакими правами. Только гуманность и издревле освященный религией обычай гостеприимства могли защищать его от насильственных посягательств на его жизнь и свободу. Все чужестранцы были под покровительством Зевса Гостеприимца, и нанесение им какой-либо обиды считалось тяжким религиозным преступлением. Кроме религиозных мотивов, основанием для гостеприимного отношения к чужестранцу служила надежда встретить и от него радушный прием, если со временем придется побывать в его родном городе, так как тот, кто был радушно принят кем-либо на чужбине, считал себя обязанным ответить тем же принявшему его.

5. Довольно характерная черта для такого свободомыслящего космополита, вероятно, намеренно указанная Ксенофонтом, который, по замечанию Диогена Лаэртского (II 65), относился к Аристиппу враждебно.

6. Цитата взята из поэмы "Работы и дни", ст. 286 и след.

7. Эпихарм – древний поэт, один из авторов дорической комедии. Он родился на острове Кос около 540 года, в детстве был привезен в Сицилию и большую часть жизни провел в Сиракузах при дворе царя Гиерона, где и умер 90 лет от роду. Он придал комедии правильную форму. Язык его был изящный; в комедиях было много нравоучительных сентенций. До нас дошли лишь мелкие отрывки.

8. Продик, софист, уроженец острова Кеос, родился около 470 года, долго жил и учил в Афинах, и слава о его мудрости во всей Элладе была так велика, что выражение "умнее Продика" вошло в поговорку. Он был не только философ, но и специалист по языку и работал над тонким разграничением синонимов; как чтец и декламатор он собирал толпы восторженных слушателей. Сократ относился к нему с уважением. Приводимый здесь рассказ составлял часть более обширного сочинения.

9. Разумеются диагонально расположенные подставки под кровать, производившие ее качание.

Глава 2

1. У Сократа были три сына: Лампрокл, Софрониск и Менексен. Их мать и жена Сократа была пресловутая Ксантиппа, о которой Антисфен в "Пире" (2, 10) говорит Сократу: "Как же ты не воспитываешь Ксантиппу, а живешь с женщиной, сварливее которой ни одной нет на свете, да, думаю, не было и не будет?" У позднейших греческих писателей имеется много рассказов о ее сварливости; но, судя по словам Сократа в этом разговоре, она была хорошей матерью и любила мужа (Платон "Федон" 60a). По-видимому, Сократ женился поздно (но все-таки не позже 422 года, к которому относится время действия Ксенофонтова "Пира"), как видно из слов его в Платоновой "Апологии" (34d) о том, что у него есть трое сыновей – один уже отрок и двое маленьких, и из рассказа в Платоновом "Федоне" (116b), что перед смертью Сократа к нему были приведены его сыновья – двое маленьких и один большой (вероятно, Лампрокл). По сообщению позднейших авторов, у Сократа, кроме Ксантиппы, была другая жена, Мирто, – по одним до Ксантиппы, по другим после нее, по третьим одновременно с нею. Но ни Ксенофонт, ни Платон об этом ничего не говорят. Новые критики считают это известие не соответствующим действительности уже на основании хронологических соображений – она была будто бы матерью двоих младших сыновей: тогда надо предположить, что она была или после Ксантиппы, или одновременно с нею; а между тем, Ксантиппа была жива при смерти Сократа, а двоеженство по афинским законам не дозволялось.

2. Сократ имеет в виду докимасию, о которой сказано в примеч. 3 к I 2. При докимасии кандидату на должность предлагались вопросы о гражданском полноправии, о возрасте, об исполнении военных и податных повинностей по отношению к государству и об исполнении обязанностей детей по отношению к родителям.

Глава 3

1. Херефонт и Херекрат – друзья Сократа, упоминаемые выше в I 2, 48 в числе тех, которые "искали его общества не с тем, чтобы сделаться ораторами в Народном собрании или в суде, но чтобы стать благородными людьми и хорошо исполнять свои обязанности по отношению к дому и домашним, родным и друзьям, отечеству и согражданам". Херефонт спросил оракула в Дельфах, есть ли кто мудрее Сократа, и получил ответ, что никого мудрее его нет (Платон "Апология" 21a; ср. "Защита Сократа на суде" 14). Он умер раньше Сократа; Херекрат присутствовал на суде его.

2. После жертвоприношения обыкновенно устраивали обед, на который приглашали родных и знакомых.

3. См. выше, примеч. 4 к II 1.

4. Так как иностранцы не имели в чужом городе никаких гражданских прав, то они должны были иметь в этом городе "покровителя" из граждан, который служил посредником во всех сношениях его с государственными властями или перед судом.

5. Этот принцип древней этики о мщении врагам, судя по словам Ксенофонта (II 6, 35), разделял и Сократ, а по Платону ("Критон" 49с), Сократ держался противоположного мнения. См. также IV 2, 16.

6. Тут в подлиннике поставлено слово ojrguiav, которое означает расстояние, обхватываемое в ширину человеком с распростертыми руками.

Глава 5

1. Об Антисфене, основателе кинической школы, см. введение к "Пиру".

2. Мина – 1/60 часть таланта, самой крупной весовой и денежно-счетной единицы в Древней Греции (аттический талант – 26,2 кг). Талант равнялся 6000 драхм, одна драхма равнялась 6 оболам (самая мелкая монета). Во времена Ксенофонта средняя семья могла прожить на одну драхму в день.

3. Никий – афинский государственный деятель и полководец, один из самых богатых людей в городе, прославился еще при жизни Перикла своими военными талантами; после смерти Перикла в 429 году он был пять раз выбираем в стратеги во время Пелопоннесской войны. В 415 году афиняне решили послать экспедицию в Сицилию и во главе ее поставили Никия, Алкивиада и Ламаха. Поход этот окончился неудачей: афинское войско было разгромлено, Никий был взят в плен неприятелями и казнен. Подробнее о нем сказано в примечании к моему переводу речей Лисия (стр. 498).

4. В Греции добывались три главных металла: медь, золото и серебро. Из всех мест, богатых рудниками, самым известным был Лаврий, гора в южной Аттике, где имелась в изобилии свинцовая руда, содержавшая в себе серебро. "Серебряные копи, – говорит Ксенофонт ("О доходах" 4, 3-4), – не только не уменьшаются, но, как видно, все расширяются. Даже тогда, когда в них находилось максимальное количество рабочих, никто не оставался без дела, а, напротив, работа превышала число рабочих рук. И теперь ни один владелец рабов в рудниках не сокращает числа их, но каждый прикупает постоянно рабов, сколько может". По афинским законам, участки, на которые были разделены рудники, отдавались государством на концессию частным предпринимателям за определенную плату. Концессионер был обязан разрабатывать рудник и выплачивать государству ежегодный взнос, равный одной двадцать четвертой части добытого металла. Неисполнение этого обязательства могло повлечь за собою отмену такой концессии. Одним из таких концессионеров и был Никий, который, по словам Плутарха ("Параллельные жизнеописания", "Никий", гл. 4), "ежедневно приносил жертвы богам и, держа гадателя у себя в доме, делал вид, что гадает о государственных делах, а гадал по большей части о своих личных и особенно о серебряных рудниках: у него было их много в местности Лаврия, и они приносили ему большой доход, но разработка их была не без риска; он содержал там массу рабов и большую часть состояния имел в серебре". Употребление машин было неизвестно; все работы исполнялись рабами. Несовершенство тогдашних металлургических процессов не давало возможности афинянам извлекать из руды все содержавшееся в ней серебро, так что даже в настоящее время лаврийские заводы заняты лишь переплавкой шлаков, оставшихся от древних времен. Тем не менее разработка рудников в то время была делом очень выгодным. Во времена Ксенофонта рудники были еще довольно богаты, но потом стали истощаться, так что уже в конце IV века доходы с них были весьма сомнительны. См. ниже, III 6, 12.

Глава 6

1. Критобул – сын Критона, упомянутый выше в I 3, 8 и след., одно из действующих лиц в "Пире" и "Домострое". См. введение к этим сочинениям.

1*. "Кабаны" (kavproi) – исправление издателей; в рукописях стоит ejcqroiv – враги.

2. Сирены – морские нимфы, одаренные силой очаровывать пением всех слушавших их. Когда Одиссей проезжал мимо острова, на берегу которого они сидели и старались прельстить его и его спутников, он залепил уши спутников воском, а себя велел привязать к мачте корабля и в таком положении слушал их пение. Цитируемый стих взят из "Одиссеи" (XII 184).

3. Сократ хочет сказать, что Перикл пользовался славой и уважением в глазах народа преимущественно благодаря своему красноречию, а Фемистокл был любим народом за услуги, оказанные им отечеству. Но этим Сократ не умаляет заслуг Перикла, как видно из сравнения этих лиц в "Пире" (8, 39), где сказано, что Фемистокл был велик делами, Перикл – советами, Солон – мудростью.

3*. Предпочитаем переводить kalo;" kajgaqov" "благородный человек", а не "нравственный", как было у С.И.Соболевского, чтобы избежать пересечения с соответствующим новоевропейским понятием. Впрочем, "благородство" также не свободно от этого нежелательного момента. Притом следует заметить, что kalo;" kajgaqov" предполагает не только прекрасные душевные качества, но и, что также очень важно, внешнюю привлекательность (ср. слова Критобула ниже – II 6, 30 и примеч. 2 самого С.И.Соболевского к гл. 6 "Домостроя").

4. Скилла – морское чудовище, лаявшее наподобие собаки, с 12-ю ногами и 6-ю головами, в каждой из которых было 3 ряда острых зубов. Она жила в пещере, против которой была скала, где находилась Харибда, другое чудовище. Скилла хватала проезжавших мимо моряков.

5. Критобул употребляет слово "прекрасный" в смысле внешней красоты, а Сократ – в смысле нравственной красоты, но слово "безобразные" – в смысле внешнего безобразия.

6. См. выше, примеч. 5, к II 3.

7. Аспасия – знаменитая гетера, родом из Милета. Она приехала в Афины и пленила Перикла не только красотой, но и духовными дарованиями. Он развелся с женой и остальную жизнь провел с Аспасией, но вступить в брак с ней не мог, так как афинский закон запрещал брак между гражданином и иностранкой. Его политические враги возбудили против Аспасии судебный процесс по обвинению в нечестии, и Периклу пришлось употребить все свое влияние, чтобы добиться ее оправдания. Дом Аспасии был "салоном", где собиралась афинская интеллигенция; бывал там и Сократ. По смерти Перикла в 429 году Аспасия жила с Лисиклом, который благодаря ее наставлениям сделался первостепенным оратором.

7*. Слова в квадратных скобках являются конъектурой издателей, поскольку в рукописи здесь пропуск.

Глава 7

1. Аристарх и упоминаемые далее Керамон, Навсикид, Киреб, Демей, Менон – лица неизвестные.

2. Дата этого разговора относится к 403 году. После взятия Афин спартанцами в 404 году, что положило конец многолетней Пелопоннесской войне, в Афинах было установлено олигархическое правление Тридцати. Тираны действовали жестоко; против них возникла оппозиция. Многие демократы бежали или были изгнаны из Афин и нашли себе приют за пределами Аттики, например в Мегарах, в Халкиде на острове Эвбее и особенно в Фивах. Во главе их стал Фрасибул. Им удалось овладеть пограничной горной крепостью Фила и образовать там центр, куда стекались все недовольные. Вскоре дело дошло до вооруженного столкновения. Несмотря на численный перевес олигархов, противники их без труда овладели сначала холмом Мунихией, господствовавшим над Пиреем, а затем и самим Пиреем (порт в 6 км от Афин с гаванью Фалер). Во время битвы погиб сам Критий, глава олигархической партии. Таким образом, в ту пору в Аттике были как бы два лагеря, две партии – "Городская" и "Пирейская". К этому времени и относится описываемое в этой главе положение дел. Аристарх, как видно, принадлежал к Городской партии; его свойственники, мужья его сестры, племянниц, двоюродных сестер, примкнули к Пирейской партии. Доходы у Аристарха от земли прекратились, потому что вся Аттика, кроме Афин и Элевсина, была в руках Пирейской партии.

3. Т. е. не считая рабов.

4. Даже и в богатых домах дочери обучались кулинарному искусству, пряже, тканью, чтобы в будущем, ставши хозяйками, они могли смотреть за работами служанок: все нужное по части пищи и одежды порядочный дом должен был производить сам. Так, в "Домострое" (7,6) Исхомах рассказывает Сократу, что его жена, придя к нему из родительского дома, умела сделать плащ из шерсти, которую ей дадут, и видала, как раздают пряжу служанкам. Хлебопекарни и ткацкие мастерские, упоминаемые в нашем месте, работали, вероятно, только на бедных людей и на рабов, занятых в других мастерских.

5. Вместо постоянного подоходного налога в Афинах были натуральные повинности – "литургии". Главные виды литургий были: снаряжение военного корабля (триеры), снаряжение хора для драматического представления или музыкального состязания ("хорегия") и устройство гимнастических игр. Отправлять литургии было обязанностью богатых граждан и метеков (см. примеч. 2 к гл. 2 "Домостроя"). Всякий гражданин, которому казалась обременительной или неправильно наложенной та или другая литургия, мог предложить ее более богатому и в случае отказа последнего имел право потребовать от него поменяться имуществом. Подробнее об этом см. примеч. 2 к гл. 2 "Домостроя".

6. О презрении древних к ручному труду сказано выше в примеч. 4 к I 6. Весь разговор Сократа с Аристархом может служить иллюстрацией к тому, что сказано там.

Глава 8

1. Эвфер – лицо неизвестное.

2. Разумеется Пелопоннесская война. Отсюда видно, что разговор этот происходил после 404 года.

Глава 9

1. Критон – друг и ровесник Сократа, богатый человек, именем которого озаглавлен один из Платоновых диалогов.

2. Этот разговор Сократа с Критоном и рассказ Хармида в "Пире" (4, 30 и след.) иллюстрируют характер борьбы между богатыми и остальной массой свободных в Афинах. Борьба межу богатыми и бедными, на общей рабовладельческой основе, принимала уродливые формы. Аристотель ("Политика" V 4, 1, 1304 b 22) объясняет это влиянием демагогов, которые возбуждают против состоятельных людей народную массу. Однако корень этого явления был глубже. Характерной чертой афинского судопроизводства было отсутствие государственной обвинительной власти. У них не было лица, соответствующего теперешнему прокурору, на котором лежала бы обязанность преследовать от имени общества виновников различных правонарушений и преступлений. Это право принадлежало потерпевшей стороне. В преступлениях, затрагивавших общественные интересы, право преследования принадлежало любому гражданину. Этот обычай повлек за собою большое злоупотребление. Некоторые лица, называвшиеся "сикофантами", избирали своею специальностью подобные доносы, лично их не касавшиеся; эта профессия пользовалась очень дурной репутацией. Нельзя однако сказать, что роль добровольного обвинителя в Афинах сама по себе приносила какое-либо бесчестие: лица, безупречные в нравственном отношении, как, например, оратор IV века Ликург, не раз брали на себя эту роль; но они всегда тщательно старались оправдать свои выступления на суде одним из двух мотивов, которые греческая мораль признавала почти одинаково почтенными, – желанием защитить общественные интересы или личной местью. Напротив, сикофант – профессиональный доносчик, руководящийся только стремлением к наживе. Источников наживы у сикофанта было много. В некоторых судебных процессах часть имущества осужденного лица и штраф, наложенный на него судом, поступали в пользу обвинителя. Этот способ обогащения, хотя и считавшийся позорным, был, по крайней мере, законным. Но были и бесчестные способы: например, возбудив процесс, они брали отступное за то, чтобы прекратить его; часто бывало достаточно угрозы, чтобы заставить жертву откупиться деньгами; иногда люди, почему-либо боявшиеся сикофанта, сами заранее старались его задобрить. Многие из сикофантов были на жалованьи какого-нибудь государственного деятеля и действовали против его врагов. Донос, мошенничество, шантаж – вот что составляло приемы сикофантов. Их целью была нажива. Но, несомненно, успешность их действий определялась в значительной степени тем, что эти действия, направленные против богатых, встречали сочувствие у представителей низших слоев, принимавших участие в суде и не имевших возможности выразить свое отношение к богатым в иной, более последовательной и принципиальной форме. "В суде, – говорит один клиент Исократа (XVIII 9-10), – дело принимает часто оборот неожиданный: решение скорее зависит от случая, чем основывается на справедливости; поэтому мне выгоднее истратить небольшую сумму, но избавиться от тяжкого обвинения, чем ничего не платить, но подвергаться такому большому риску". Сикофанты держали в страхе состоятельных граждан; кроме Критона и Хармида, о которых рассказывает Ксенофонт, можно указать еще на известного полководца Никия (см. выше, примеч. 3 к II 5). "Он давал деньги, – говорит Плутарх в биографии его (гл. 4 и 5), – как тем, кто мог ему делать зло, так и тем, кто заслуживал благодеяний, и вообще его трусость была доходной статьей для скверных людей... Он так боялся сикофантов, что не обедал ни у кого из сограждан, не вступал в разговоры, не имел общения, но, когда занимал должность, до ночи был в палате стратегов (см. примеч. 2 к III 1), из совета уходил последним, а приходил туда первым". Несмотря на бесстыдство и продажность сикофантов, они считались до некоторой степени нужным элементом в государстве. Без таких добровольных обвинителей закон и суды были бы бессильны, а между тем далеко не всякий готов был взять на себя эту роль. Сами они указывали на себя как на ревностных патриотов. Некоторому риску они все-таки подвергались: по закону, всякий обвинитель, не получивший в свою пользу одной пятой части голосов судей, подвергался штрафу в 1000 драхм и лишался права на будущее время возбуждать судебное преследование против кого-нибудь. Однако несмотря на это Афины были полны сикофантами, по словам историка Феопомпа у Атенея (IV 254 В). Вот отзыв одного из клиентов Лисия о сикофантах: "Цель сикофантов – привлекать к суду даже людей ни в чем не повинных, потому что от таких людей они могут всего больше поживиться" (Лисий XXV 3). Яркую характеристику сикофанта дает Демосфен, сравнивая его со змеей и скорпионом, которых следует уничтожать. "Сикофант, по выражению некоторых, – это собака демоса, которая тех, кого выдает за волков, не кусает, а, наоборот, овец, которых будто бы защищает, сама пожирает. Его ум не направлен ни на одно доброе государственное дело. Сикофант не занимается ни искусством, ни земледелием, ни ремеслом, ни с кем не вступает в дружественное общение. Он ходит по площади, как ехидна или скорпион, подняв жало, устремляясь то туда, то сюда, высматривая, кому бы причинить беду, поношение, зло и, нагнав на него страх, взять с него денег... Непримиримый, блуждающий, необщительный, он не знает ни расположения, ни дружбы, ничего такого, что испытывает порядочный человек. Он ходит, окруженный тем, чем окружены нечестивые в Аиде, как их рисуют живописцы, – проклятием, руганью, завистью, раздором, враждой" (Демосфен, речь XXV 40, 52).

3. Архедем – вероятно, тот самый, который был влиятельным членом радикальной демократической партии и в 406 году, после сражения при Аргинусских островах (см. примеч. 16 к I 1), выступил обвинителем одного из полководцев, Эрасинида. Лисий дает о нем неодобрительный отзыв: "Алкивиад (сын известного Алкивиада) еще в детстве пьянствовал у Архедема Гнойноглазого, который немало наворовал у вас" (речь XIV 25). Аристофан ("Лягушки" 417 и след.) насмехается над его неафинским происхождением. Отзыв Ксенофонта, напротив, очень хороший, но, очевидно, характеристика его, данная здесь, относится к значительно более раннему времени, когда Архедем был беден и не играл политической роли. Из этого видно, что разговор Сократа с Критоном происходил раньше 406 года (намного ли, определить нельзя).

4. О жертвоприношениях см. примеч. 2 к II 3.

Глава 10

1. Диодор – лицо неизвестное.

2. О Гермогене см. введение к "Пиру", где он – одно из действующих лиц. См. также "Защиту".

 

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова