Майкл Киммел

См. война; насилие.

См. о Киммеле отзыв Кона.

Майкл Киммел. Гендерное общество Пер. с англ. - М.: РОССПЭН, 2006. (Гендерная коллекция –зарубежная классика). 464 стр. 1500 экз

Как нация мы озабочены насилием. Нас тревожит «насилие среди подростков», мы жалуемся на «преступность в центре города» и боимся «банд окраин». Мы выражаем негодование, когда слышим о насилии в наших общественных школах, входы в которые оборудованы металлоискателями, а ножи и пистолеты вытесняют из ученических ранцев карандаши и линейки. Выстрелы в школах лишают нас дара речи и пронзают болью наши сердца. И все же, когда мы думаем об эти страшных событиях, принимаем ли мы во внимание, что будь то преступник с белой или черной кожей, в старом районе города или пригороде, группы мародерствующих юнцов или трудных подростков – фактически все они молодые мужчины?

В вечерних новостях нам сообщают о насилии на этнической почве в Косове, о самалийской военщине, о нападениях расистов на турок в Германии и пакистанцев в Лондоне, о колумбийских наркобаронах и их легионах вооруженных головорезов, об ультраправых вооруженных группировках; мы слышим о террористических взрывах на Ближнем Востоке, в Оклахома-Сити, в Центре международной торговли. Разве в этих сообщениях когда-нибудь говорят о гендере всех этих огрызающихся бритоголовых расистов в Германии и Великобритании, арестованных, но дерзких террористов типа Тимоти Макви, Теодора Качински, Абдуллы Рахмана?

В новостях редко обращают внимание на то, что фактически все насилие в мире сегодня совершается мужчинами. Теперь представьте, если бы все это совершали женщины. Разве об этом не раструбили бы в новостях, давая всевозможные объяснения? Разве не подвергли бы гендерному анализу каждое из подобных событий? Тот факт, что насилие совершают мужчины, кажется настолько естественным, что не ставит никаких вопросов и не требует анализа.

Возьмем два недавних примера. В 1993 году в своем докладе Комиссия Американской психологической ассоциации по проблемам насилия среди молодежи назвала среди причин роста насилия доступность оружия, участие в бандах, показ насилия в средствах массовой информации, физические наказания, родительское небрежение, наркоманию, бедность, предрассудки и отсутствие программ по борьбе с насилием. На следующий год корпорация Карнеги целиком посвятила выпуск своего ежеквартального журнала «спасению молодежи от насилия» и в своем списке факторов насилия среди молодежи перечислила фрустрацию, неразвитость социальных навыков, клеймление «дураками», бедность, жестокое обращение, небрежение, наркотики, алкоголь, жестокие видеоигры и доступность оружия. Ни в одном из этих докладов не упоминалось слово «маскулинность».

Достаточно ознакомиться с цифрами: мужчины составляют 99% арестованных за изнасилования, 88% - за убийство, 92% - за грабеж, 87% - за разбойные нападения, 83% - за насилие в семье, 82% - за нарушения общественного порядка. Мужчины гораздо более склонны к насилию, чем женщины. Согласно отчетам Министерства юстиции США, около 90% жертв убиты мужчинами.

Во всех возрастных группах – с раннего детства до старости – насилие является самым явным гендерным различием в поведении. Национальная академия наук делает радикальный вывод: «Наиболее устойчивое гендерное различие проявляется в том, что мужчины в любом возрасте гораздо чаще, чем женщины, становятся участниками тяжких преступлений, независимо от источника данных, типа преступления, степени причастности и меры участия». «Всегда и везде мужчина чаще совершает преступление, чем женщина», - пишут криминологи Майкл Готтфредсон и Трэйвис Хирши. Однако как понимать эту очевидную связь между мужественностью и насилием? Является ли она биологической производной, природным фактом, обусловленным особенностями мужской анатомии? Универсальна ли связь между гендером и насилием? Претерпела ли она какие-либо изменения на протяжении истории? Усилилась она или ослабела с течением времени? Что можем мы, как культура, сделать для предотвращения или по крайней мере смягчения проблемы мужского насилия?

Объяснений мужского насилия более чем достаточно. Некоторые исследователи ссылаются на биологические различия между женщинами и мужчинами, полагая, что «повсеместность и длительность во времени демонстрации относительной агрессивности мужчин» определенно указывает на генетические различия. Например, некоторые ученые утверждают, что андрогены, мужские гормоны, особенно тестостерон, являются причиной мужской агрессии. Действительно, увеличение содержания тестостерона обычно приводит к повышению агрессии. Другие исследователи обратились к эволюционным объяснениям, таким, как гомосоциальная конкуренция, которая видит в насилии со стороны мужчин результат эволюционной конкуренции за сексуальный доступ к женщинам. Мужчины в борьбе с друг с другом устанавливают иерархию господства; победители получают право выбирать женщин.

Но, как мы уже видели в предыдущих главах, биологические объяснения не убедительны. Хотя тестостерон связан с агрессивным поведением, он не является причиной агрессии, а только облегчает ее проявление. (К примеру, он никак не действует на неагрессивных мужчин). Причинно-следственная связь не всегда направлена от гормона к поведению. У победителей спортивных состязаний уровень тестостерона увеличивается после победы. Насилие приводит к увеличению уровня тестостерона; повышение уровня гормонов ведет к насилию. Однако тестостерон не приводит к насилию против тех, кто находится значительно выше на иерархической лестнице. Увеличение содержания тестостерона вызовет агрессию у самца бабуина среднего уровня по отношению к самцу низшего уровня, но не подвигнет его на то, чтобы бросить вызов иерархическому порядку.

На самом деле существует очень немного данных в поддержку эволюционной теории гомосексуальной конкуренции. В некоторых культурах мужчин не проявляют ни насилия, ни конкуренции в отношениях друг с другом. Если «мальчишки есть мальчишки», то они в различных культурах очень разные. В некоторых обществах, включая наше, мужчины особенно часто творят насилие над женщинами – над той самой группой, за которую они якобы соперничают. (Убивать и грубо насиловать того, кого стараешься оплодотворить – подобная стратегия воспроизводства далека от благоразумия). Социолог Джудит Лорбер резонно ставит следующий вопрос:

«Когда малыши шумно бегают вокруг нас, то, говоря «мальчишки есть мальчишки», мы имеем в виду, что нахрапистость заключена в Y-хромосоме, поскольку она рано проявляется почти у всех мальчиков. Но разве мальчики везде, во всем мире, в каждой социальной группе, заявляют о своем присутствии криками и активностью? Или только там, где их поощряют к свободе тела, к захвату пространства, к риску, к участию во всех играх и состязаниях на открытом воздухе?»

Вслед за Фрейдом некоторые психоаналитики искали объяснение мужского насилия в эдиповом комплексе: фрустрация мальчишеских сексуальных желаний трансформируется в агрессию – гипотеза фрустрации-агрессивности. Более нейтрально эта гипотеза формулируется следующим образом: мальчик должен постоянно на людях демонстрировать, что он успешно отделился от матери и перенес свою идентичность на отца, т. е. «стал мужчиной». Мужчины прибегают к насилию, чтобы доказать свое мужество или, по крайней мере, чтобы самим не стать добычей. В своем блестящем исследовании Барбара Эренрайх утверждает, что войны происходят не столько из врожденной склонности к агрессии и хищнических наклонностей, сколько из опасения попасться кому-нибудь на обед. Истоки общества лежат в необходимости защищаться: мы стали жить в обществе не из-за глубокой потребности в нем, а потому что только вместе могли успшно себя защищать. Поэтому почти универсальная связь мужественности с войной является компенсаторным, защитным механизмом, который обеспечивает «замещающее занятие недогруженных мужчин-охотников и защитников».

Если не считать их культурно универсальными, эти психологические модели помогают объяснить связь мужественности с насилием, особенно среди молодых мужчин. (Есть, конечно, и общества, где мужественность не связана с насилием). В частности, психологи показали, как насилие становится формой выражения эмоций мужчинами, как будто единственной законной эмоцией для мужчин оказывается гнев. Где Гамлет, поставленный перед нравственным выбором, мучительно раздумывал, Люк Вудхэм, оправдываясь, пожал плечами.

Психологические объяснения часто претендуют на универсальность обобщения. Психологи мало принимают во внимание кросс-культурные вариации и исторические изменения внутри культур. Но для адекватного объяснения насилия учет культурных и исторических особенностей принципиально важен. В 1980-е гг. два социальных антрополога поставили вопрос иначе: чему нас могут научить общества, где насилия очень мало? Они обнаружили, что определение мужественности в этих культурах имело существенное воздействие на склонность мужчин к насилию. В обществах, где мужчинам позволено признавать страх, уровень насилия низок. Но в тех обществах, где мужская бравада – превознесение силы, подавления других и отрицание страха – была главной чертой мужественности, уровень насилия выше. Оказывается, в обществах, где мужчинам предписывается напускная храбрость, велики различия в определениях мужественности и женственное.

Таким образом, где сильнее гендерное неравенство, там мужественность и женственность полярно противопоставляются, и тем самым общество дает мандат на «мужскую браваду». Джоанна Оверинг пишет, например, что в джунглях Амазонки чрезвычайно агрессивные люди племени шаванте определяют мужественность как «сексуальную воинственность», состояние, одновременно превосходящее и противоположное женственности, в то время как по соседству с ними мирное племя пиароас определяет мужественность и женственность как способность к сотрудничеству в повседневной жизни. Здесь приведены некоторые признаки, которые по мнению антропологов, ведут к насилию между индивидами и обществами:

1. идеал мужественности – свирепый, красивый воин;

2. управление обществом связано с господством мужчин как над другими мужчинами, так и над женщинами;

3. женщинам запрещено участие в общественной и политической жизни;

4. основное общественное взаимодействие происходит между мужчинами и женщинами и не среди женщин;

5. мальчики и девочки систематически отделяются друг от друга с раннего возраста;

6. при инициировании мальчиков упор делается на длительные ограничения, в течение которых их отделяют от женщин, обучают мужской солидарности, воинственности и выносливости, и они свыкаются с господством старших мужчин;

7. тщательно разработаны способы выражения молодечества, свирепости, сексуальности;

8. ритуальное празднование плодородия сосредоточено не на женской, а на мужской продуктивной способности;

9. экономическая деятельность мужчин и результаты труда мужчин ценятся выше, чем труд женщин.

Стало быть, одна из главных «причин» мужского насилия заключается в гендерном неравенстве. Все вместе эти исследования помогают сформулировать некоторые цели для политики снижения гендеризованности насилия в обществе. Во-первых, ясно, что чем меньше будет разделения между мужчинами и женщинами, тем менее гендеризованным будет насилие. Это означает, что чем больше мы будем видеть «женоподобных» мужчин – готовящих еду, заботящихся о детях, не стесняющихся страха – и «мужеподобных» женщин – решительных, рациональных, компетентных в общественных делах, тем реже агрессия будет находить себе выход в гендеризованном насилии.

Насилие мужчин над женщинами происходит из-за того, что, по мнению мужчин, женщины покушаются на обладание тем, что мужчинам принадлежит по праву; подобным же образом оправдывается насилие мужчин над другими мужчинами. Я полагаю, что существует криволинейная зависимость между насилием мужчин над мужчинами, насилием мужчин над женщинами и незыблемостью патриархальной власти. Если так, то в поисках мирных обществ нам необходимо обратить внимание на те культуры, где патриархальная власть либо не оспаривается, либо ее нет вовсе. Минимум гендеризованного насилия между мужчинами мы найдем там, где патриархат остается в неприкосновенности и не подвергается сомнению или его просто нет.

Гендеризованность насилия: институциональная проблема

После успешных испытаний ядерной бомбы в ноябре 1952 г., когда произошел примерно в тысячу раз более мощный взрыв, чем тот, что семью годами ранее разрушил Хиросиму, Эдвард Теллер, ядерный физик и лауреат Нобелевской премии, послал своим коллегам короткую телеграмму: «Это - мальчик». Теллер прировнял военное могущество – способность к невиданному насилию – к мужественности. Эта ужасная трагическая связь сохраняется неизменной, как для героев-воинов наших мужских фантазий, так и для очкариков-ученых, которые создают технологии, с помощью которых не знающие страха Рэмбо собираются завоевать мир.

Нетрудно перечислить фаллические образы и риторические приемы в этом огромном историческом параде героев-воинов в расшитых мундирах и ученых в белых лабораторных халатах, внушающих, что подтвержденная мужественность является твердой валютой для воина и зубрилы, для гладиатора и тихони. Популярные психологи уже исчерпали всю сексуальную фразеологию для описания мужественности. Одна феминистка называет мужскую воинственность «завистью к ракетам», другая пишет, что мужчины «создавали цивилизацию под действием образом вечной эрекции: возбужденного фаллоса». Эти образы превращают гендер в экран, на который индивиды проецируют свои страхи и психологические проблемы, сводя войну и организованное государством насилие к простому сборищу мужчин, отчаянно доказывающих свою мужественность. Такая аргументация, как мы увидим, небезосновательная, однако она не объясняет то институциональное насилие, которое неявно присутствует в построении современного бюрократического государства. Для объяснения нам необходимо исследовать между тем, как «милитаризм увековечивает тождество между мужественностью и насилием», и тем, как война «кодирует насилие в понятие мужественности на протяжении целых поколений».

Хотя мужественность исторически связана с войной, современные способы ее ведения не оставляют большинству мужчин ни малейшей возможности проверить и подтвердить мужественность в традиционной схватке. В конце концов, большинство солдат в атаку не ходят. Личный состав в основном сконцентрирован в обслуживающих подразделениях: в транспорте, управлении, технической поддержке, снабжении. Технологическое усложнение войны только ускорило этот процесс: ядерное оружие, «умные бомбы», автоматическое оружие, самоходные боевые средства, оружие дальнего радиуса действия – все это уменьшает потребность в примитивных бойцах типа Рэмбо и увеличивает спрос на тех, кто способен хладнокровно и расчетливо нажимать на кнопки.

Все же власть присутствует в том, как наши политические лидеры стремятся доказать агрессивную мужественность на политической арене. Война и ее технологии придают мужчинам «престиж мужчины», как выразилась французский философ Симона де Бовуар. Вспомните резню семинолов при президенте Эндрю Джексоне или Теодора Рузвельта, кричавшего повсюду о том, как он разнес Сан-Хуан-Хилл. Большую часть американской истории наши политические лидеры пытаются балансировать между мужской сдержанностью и мужским молодечеством. Военная удаль и готовность идти на войну, как и прежде, подтверждают мужество. Объясняя, почему Линдон Джонсон продолжал эскалацию военных действий во Вьетнаме, его биограф пишет:

«Он хотел сохранить уважение к себе со стороны мужчин, жестких и настоящих ястребов. Он подсознательно делил мужчин вокруг себя на мужчин и мальчиков. Мужчины были активистами, деятельными завоевателями империй в мире бизнеса. Они действовали, а не болтали, и сумели пробиться в мире мужчин, завоевав их уважение. Мальчиками были болтуны, писатели и интеллигенция, которые усаживались поразмышлять, покритиковать, посомневаться, вместо того, чтобы действовать».

(Если такое деление вам покажется странным, вспомните распространенное выражение: «Кто умеет делать – делает, кто не умеет - учит».) Когда оппоненты выступали против военных действий, Джонсон обвинял их в отсутствии мужественности. Когда ему сообщили, что один из членов его администрации стал выступать против войны во Вьетнаме, Джонсон хмыкнул: «Черт, чтобы поссать, ему придется присесть!» Приветствуя бомбежки Северного Вьетнама, Джонсон хвастливо заявлял, что «не просто сделал Хо Ши Мина. Я отрезал ему яйца».

Подобное бахвальство продолжает оставаться болезнью американской политики. Когда Джимми Картер отказался от вторжения в Иран, один аналитик по вопросам безопасности заметил, что США «раздвинули ноги для Советского Союза».

Картера на следующих выборах победил «последний ковбой» Рональд Рейган, который обещал вывести американцев из послевьетнамской спячки и отчасти выполнил свое обещание, совершив ряд вторжений в маленькие страны типа Гренады. Джордж Буш-старший получил переходящую мантию мужественности, когда вторгся в Панаму и провел в Персидском заливе операцию «Буря в пустыне». Даже у Билла Клинтона взлетел рейтинг популярности во время слушаний по делу о его импичменте в 1998 г., когда он пообещал, а потом нанес воздушные удары по Ираку.

Этот президентский дух далее нисходит на тех, кому по должности положено начинать и вести сражения, обволакивает стратегов по вопросам обороны, обученных обеспечивать ведение войн и вычислять соотношение тоннажа боеприпасов и количества убитых. «У некоторых появилось маниакальное стремление к передовым технологиям – ощущение, что мужчина должен постоянно доказывать свою мужественность освоением новых земель или чем-либо еще». В статье о мужественности и войне во Вьетнаме журналист И.Ф.Стоун наглядно показывает распространенность мании подтверждения мужественности среди тех, кто планировал войну. На брифинге об эскалации бомбардировок Северного Вьетнама официальный представитель Пентагона описал стратегию США как драку двух мальчиков: «Когда один мальчик выворачивает руку другому мальчику, тот, скоре всего, позовет на помощь «дядю», если первый будет выворачивать руку сильнее, намеренно причиняя боль и выражая готовность сломать руку сопернику». Позже, когда один немецкий политик выразил обеспокоенность тем, что идея развертывания американских ракет в Европе вызывает широкие протесты, американский оборонный стратег авторитетно назвал протестующих «насосавшимися пива бюргерами, у которых не стоит».

Кэрол Кон провела этнографический анализ среди военных интеллектуалов. Она вспоминает:

«На лекциях постоянно говорилось о вертикальных «стоячих» пусковых установках, соотношении силы толчка и веса, о том, как «мягко уложить» и «глубоко проникнуть», о сравнительных достоинствах затяжных атак и мощных ударов, когда, по словам одного военного консультанта Совета национальной безопасности, «в единой судороге оргазма выпускается 70-80% мегатоннажа». Выражалась серьезная озабоченность тем, как «засадить» наши ракеты, «учитывая, что русские потверже нас». Мы с моей союзницей – еще одной женщиной – периодически обменивались скептическими взглядами, но больше никто как будто не видел тут ничего особенного».

Было бы упрощением сводить сложные военные и политические решения к психологии «у кого длиннее», но не менее важно указать здесь на гендерный аспект. У высших политических руководителей, у военных стратегов и у технологических экспертов гендер проявляется уже в формулировке военной политики. И общественное мнение также играет важную роль в этих демонстрациях сексуальной потенции. Вспомните, например, как во время войны в Персидском заливе сексуализировался образ Саддама Хусейна на бамперных наклейках «Саддам, нагнись» и «США нагнули Саддама»; таким образом военный конфликт приравнивался к гомосексуальному насилию. Широко показывали мультик, где Саддам Хусейн склоняется к молитве, а в это время приближается огромная американская ракета, которая вот-вот влетит ему прямо в зад. Так сексуальная природа военного авантюризма находит себе выход в побочных проявлениях.

*

Из отзыва Игоря Кона (www.sexology.narod.ru/info185.html)

Майкл Киммел – известный американский социолог, профессор университета штата Нью-Иорк в Стони Брук, один из ведущих мировых специалистов в области социологии и истории маскулинности, главный редактор международного научного журнала Men and Masculinities, председатель секции “Пол и гендер» Американской социологической ассоциации и т.д. Вторая любовь Майкла, после социологии, - социальная и культурная история. Его докторская диссертация, защищенная в 1981 г., была посвящена социальным проблемам английского и французского абсолютизма ХУ11 в.

Майл Киммел – очень плодовитый автор. Среди его многочисленных книг по социологии и истории маскулинности такие важные сборники, как «Меняющиеся мужчины: новые направления в исследовании мужчин и маскулинности» (Changing Men: New Directions in Research on Men and Masculinity, Sage, 1987) и «Мужчины противостоят порнографии» ( Men Confront Pornography, Crown, 1990). Его книга «Против течения: про-феминистские мужчины в Соединенных Штатах 1776-1990» (Against the Tide: Pro-Feminist Men in the United States, 1776-1990. Beacon, 1992) – документальная история мужчин, поддерживавших идею женского равноправия на всем протяжении истории США. Сам Киммел – убежденный сторонник феминизма, что решительно опровергает распространенное в России мнение, будто феминизм – идеология ущербных и агрессивных женщин, которые ненавидят мужчин.

Книга Киммела «Мужчины в Америке: Культурная история» (Manhood in America: A Cultural History. Free Press 1996) была оценена прессой как настоящий прорыв, позволивший дополнить уже привычные исследования истории женщин не менее интересной, но еще более трудной для изучения историей мужчин. Изданный им совместно с Майклом Месснером университетский учебник «Мужские жизни» (Men’s Lives) выдержал 6 изданий и используется практически во всех университетах США, где читаются курсы о мужчинах и маскулинности. Киммел много пишет о разных аспектах мужской жизни, например, о спорте и сексуальности. Его лекции пользуются неизменным успехом. Много времени он уделяет семье и воспитанию маленького сына.

Предлагаемая российскому читателю книга - также университетский учебник, но не по мужским проблемам, а по гендерной социологии в целом. В нем рассматривается практически весь комплекс вопросов, касающихся взаимоотношения мужчин и женщин в обществе. Первая часть книги излагает социологическую теорию гендера, тому, как соотносятся биологические и социальные факторы формирования пола и гендера, являются ли гендерные категории универсальными или культурно-специфическими, каковы сильные и слабые стороны психологических интерпретаций гендерного развития индивидуума и как конкретно происходит социальное конструирование гендерных отношений. Вторая часть книги посвящена тому, как гендерно-сформированные , «гендеризованные» (gendered) идентичности функционируют и формируют те или иные личностные черты в рамках таких социальных институтов как семья, школьный класс и рабочее место. В третьей части книги автор рассматривает в гендерном ключе важнейшие межличностные взаимодействия: близкие отношения, дружбу и любовь; сексуальные отношения и разные формы и проявления насилия. В эпилоге Киммел возвращается к теоретической проблеме о возможности существования безгендерного общества.

По своему образованию и стилю мышления Киммел социолог, и хотя к числу его специальных интересов относится социологическая теория, он строит свою книгу не догматически, выводя одни теоретические положения из других, а отправляясь от конкретных фактов, событий и случаев. В отличие от некоторых переведенных у нас феминистских работ, которые трудно, а иногда вовсе невозможно понять из-за обилия психоаналитических и иных терминов, значение коих не объясняется, а правомерность порой проблематична, книга Киммела написана просто и ясно.