О путях доказательства при анализе источников
(на материале древнерусских памятников)
Оп.: Вопросы истории, 1985, №5, Стр. 61-68
Номер страницы предшествует тексту на странице.
-61-
Роль источниковедческой
методики в историческом познании трудно переоценить. Если "ни мысли, ни язык не
образуют сами по себе особого царства", если "они - только проявления действительной
жизни" 1), то точность установления объективных фактов этой действительной
жизни столь же важна для историка, как и точность эмпирического исследования для
естествоведа. Именно поэтому известный упрек К. Маркса и Ф. Энгельса историографии
в том, что она "верит на слово каждой эпохе, что бы та ни говорила и ни воображала
о себе" 2), относится не только к современной им исторической науке
в целом, но и к источниковедению.
Но что мы имеем в виду, говоря
о достоверности источника? Источник не только содержит описание отдельных фактов,
он и сам продукт определенной эпохи, "остаток прошлого". Критика источника была
знакома историкам уже с древних времен (с эпохи Возрождения и даже античности),
но именно с конца XIX в. в историографии возникла и стала распространяться мысль
о возможности косвенного использования источников, неточность и недостоверность
которых тоже отражают определенные исторические явления: "Торжество исторической
критики - из того, что говорят люди известного времени, подслушивать то, о чем
они умалчивают", - писал в 1893 г. В. О. Ключевский 3). В XX в. этот
путь использования источников стал довольно распространенным. Английский историк
Р. Дж. Коллингвуд (1889-1943 гг.), отвергая архаические историографические методы,
которые он характеризовал как историографию "ножниц и клея", писал, что если историк
прошлого читал источники, "исходя из допущения, что в них нет ничего, о чем бы
они прямо не говорили читателю", то современный историк выжимает из них "сведения,
которые на первый взгляд говорят о чем-то совершенно ином, а на самом деле дают
ответ на вопрос, который он решил поставить" 4). Сходную мысль высказывал
и его французский коллега М. Блок, замечая, что "даже в явно намеренных свидетельствах
наше внимание сейчас преимущественно привлекает уже не то, что сказано в тексте
умышленно. Мы гораздо охотнее хватаемся за то, что автор дает нам понять, сам
того не желая" 5).
_________
1) Маркс К. и Энгельс
Ф. Соч. Т. 3, с. 449.
2) Там же, с. 49.
3) Ключевский В. О.
Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М. 1968, с. 349.
4) Коллингвуд Р. Дж.
Идея истории. Автобиография. М. 1980, с. 245, 256.
5) Блок М. Апология
истории, или ремесло историка. М. 1973, с. 37.
-62-
Но не скрывается
ли за таким изменением отношения к источнику безразличие к вопросу о достоверности
тех фактов, о которых источник сообщает прямо, отказ от стремления выяснить, "как
это было на самом деле" (по известному выражению Л. Ранке)?
Многие историки XX в., отвергая
методы исторической критики разработанные их предшественниками, действительно
приходили к крайнему релятивизму - к представлению о сугубой относительности исторического
знания. А.-И. Марру противопоставлял "высокомерной, мелочной и злобной критике"
источника, которой, по его словам, предавались ученые XIX в., "симпатию" к нему.
"История неотделима от историка", "историческое исследование - произведение искусства",-
заявлял Марру 6).
Такой подход, естественно, совершенно
чужд исследователям-материалистам, видящим в истории реальный и закономерный процесс.
В своей научной практике его не могут принять даже и многие историки-исследователи,
которые не стоят на материалистических позициях. Так, Коллингвуд, идеалист неогегельянского
толка по своим философским воззрениям 7), определяя историю как "воображаемую
картину прошлого", писал, что в отличие от произведения искусства "картина, рисуемая
историком, претендует на истинность". Историю объединяет "с любой иной наукой"
ее "доказательный (inferential - выведенный из доказательств.- Я. Л.) характер"
8). Иными словами, историческая наука подчиняется принципу достаточного
основания, который фактически лежал в основе логических построений еще в античности,
а наиболее определенно был сформулирован Г. В. Лейбницем 9). Ответ
на вопрос, "что доказывают свидетельства, данный компетентным исследователем",
писал Коллингвуд, "вызывает не больше сомнений, чем ответ на любой вопрос, решаемый
в любой области научного знания". Одно из основных "правил игры" исторической
науки гласит: "Ты не можешь сообщить ничего, как бы резонно это ни было, кроме
того, что доказывают исторические свидетельства, подвергнутые критическому исследованию"
10).
Но если это верно, если историк
не может внести в свое исследование ничего, кроме того, что доказывают свидетельства,
выдержавшие проверку источниковедческой критикой, то значение такой критики для
исторической науки первостепенно. Какова же ее цель? Мы уже отмечали, что памятник
прошлого может интересовать нас и как прямой источник фактических сведений и как
отражение идеологии и культуры своей эпохи. Само собой разумеется, что косвенное
использование источника не означает отказа от оценки его прямых показаний. Напротив,
каждый нарративный источник нуждается в такой двойной оценке и в обоих случаях
анализ источника является необходимым условием его использования.
Разграничение прямых и косвенных
показаний источника весьма существенно при изучении древнерусских памятников.
Особенно очевидна необходимость такого разграничения при использовании источников
по истории еретических движений конца XV-XVI века. За единичными исключениями
все эти источники исходят от решительных
_________
6) Маrrоu H.-I. Ober
die Historische Erkenntnis. Welches ist der richtige Gebrauch der Vernunft, wenn
sie sich historisch betatigt? Munchen. 1973, S. 115-120, 323-336.
7) Киссель М. А. Р.
Дж. Коллингвуд - историк и философ. В кн.: Коллингвуд Р. Дж. Ук. соч., с. 426-427,
436.
8) Там же, с. 234-237,
239-240. Термин "inferential" не совсем удачно передан в русском переводе как
"выводной" (ср.: Collingwood R. G. The Idea of History. N. Y.-Oxford. 1956, p.
250).
9) Лейбниц Г. В. Соч.
Т. 1. М. 1982, с. 418.
10) Collingwood R.
G. The Limits of Historical Knowledge. In: Winks R. W. The Historian as Detective.
Essays on Evidence. N. Y. 1968, pp. 518, 522.
-63-
противников и обличителей ереси, носят резко тенденциозный,
пропагандистский характер. Историк, несомненно, может "выжать" из этих источников
разнообразные и ценные косвенные сведения: свидетельства об идеологии самих обличителей,
об устройстве инквизиционных процессов той эпохи и т. д. Но прямые показания о
самих еретиках и их взглядах, содержащиеся в этих источниках, сугубо сомнительны:
авторы их вовсе не стремились к объективному изложению таких взглядов, а старались
изобразить их носителей "отступниками", заслуживающими смертной казни. Пропагандистский
характер обличительных памятников оставляет возможность использовать их только
в тех случаях, когда они не говорят, а "проговариваются" - сообщают о взглядах
своих противников нечто такое, что не соответствует задаче обличения 11).
Сходные проблемы возникают и при
изучении относительно поздних источников. Они дают ценные сведения об идеологии
породившей их среды. Но могут ли считаться достоверными их прямые показания о
конкретных фактах? Достоверны ли известия о Киевской Руси, содержащиеся в Иоакимовской
летописи конца XVII или начала XVIII века? Достоверно ли известие "Казанской истории"
1564-1565 гг. о том, что Иван III накануне похода Ахмата в 1480 г. отверг полученную
им от татарского хана "базму парсуну лица его, и плева на ню, и излома ея, и на
землю поверже, и потопта ногама своима. И гордых послов его избити повеле всех,
пришедших к ему дерзостно. Единаго же отпусти жива" 12)? С. М. Соловьев
считал это известие "сильно подозрительным", а А. Е. Пресняков отмечал "наивно-театральную
форму" рассказа и его несоответствие осторожному характеру и всей политике Ивана
III 13). Однако это не мешает ряду авторов включать его в свое изложение
в качестве реального факта истории низвержения ордынского ига 14).
В какой степени могут быть признаны
достоверными конкретные факты, о которых сообщает "Сказание о Мамаевом побоище"?
М. Н. Тихомиров обратил внимание на "явные несообразности" в этом памятнике. Несообразности
эти он объяснил отчасти тем, что "Сказание" было уже сводным памятником, испытавшим
влияние различных произведений: "С одной стороны, поэтического произведения, подобного
Задонщине, с другой - текста со множеством церковных вставок". По мнению Тихомирова,
"Сказание" было не только поздним, но и тенденциозным памятником, прославлявшим
литовских Ольгердовичей и Владимира Серпуховского и изображавшим Дмитрия Донского
"почти трусом": "Это - сознательное искажение действительности, а не простой литературный
прием". Не признал М. Н. Тихомиров исторически достоверными и содержащиеся в "Сказании"
описание ночного гадания Дмитрия Донского и Дмитрия Волынца (русские переправились
через Дон в день битвы, и "вряд ли была эта поэтическая ночь перед битвой") и
рассказ о нахождении Дмитрия Донского вдали от поля боя, где его нашли воины,
посланные Владимиром Андреевичем. "Эта легенда, при всей ее несообразности, прочно
утвердилась в исторической ли-
_________
11) Ср. Лурье Я. С.
О некоторых принципах критики источника. В кн.: Источниковедение отечественной
истории. М. 1973, с. 94-96.
12)Казанская история.
М.-Л. 1954, с. 55.
13) Соловьев С. М.
История России с древнейших времен. Кн. III. M. 1960; Пресняков А. Е. Иван III
на Угре. В кн.: Сергею Федоровичу Платонову - ученики, друзья и почитатели. СПб.
1911, с. 289-290. Предположение Н. П. Лихачева, что "Казанский летописец" имел
в виду, вопреки его прямому тексту, не "парсуну лица" хана, а бумажный ярлык (без
изображения) с деревянными палочками (Лихачев Н. П. Басма золотоордынских ханов.
В кн.: Сб. ст. в честь графини Уваровой. М., 1916, с. 85-86), не увеличивает степени
достоверности фантастического рассказа Казанской истории.
14) См., напр., Каргалов
В. В. Конец ордынского ига. М. 1980, с. 76.
-64-
тературе, - писал Тихомиров. - Между тем, она представляет своего
рода памфлет, направленный против великого князя и, вероятно, возникший в кругах,
близких к Владимиру Андреевичу Серпуховскому" 15).
Ценные исследования источников
по истории Куликовской битвы принадлежат Л. А. Дмитриеву и другим авторам. Л.
А. Дмитриев доказал, что первоначальной редакцией "Сказания о Мамаевом побоище"
была не та, которая читается в летописях, а иная (Дмитриев назвал ее "Основной
редакцией"), в которой, вопреки хронологии, союзником Мамая выступает не литовский
князь Ягайло, а его отец Ольгерд 16). Наличие такого анахронизма уже
в оригинале "Сказания" свидетельствует об относительно позднем происхождении памятника.
М. А. Салмина отнесла "Сказание о Мамаевом побоище" к концу XV в.; еще более поздним
временем (первой третью XVI в.) датирует его В. С. Мингалев 17).
Эта датировка "Сказания" получила
недавно новое подтверждение в работе В. А. Кучкина. Он обратил внимание на то,
что в "Сказании о Мамаевом побоище" среди участников битвы названы Андомские (Андожские)
князья, которые появились только в 20-х годах XV в., Владимирский собор именуется
"вселенской церковью" (что указывает, очевидно, на время после падения константинопольской
Софии в 1453 г.) и, что особенно важно, упоминаются Константино-Еленские ворота
Кремля. Такое название ворота, расположенные между Фроловскими (Спасскими) воротами
и Москвой-рекой, получили только при возведении кремлевских стен в 1491 г. (под
1475 г., рассказывая о пожаре близ ворот, находившихся на этом месте, летописи
именуют их Тимофеевскими). Очевидно, "Сказание" составлено не ранее конца 80-90-х
годов XV века 18).
К сходным выводам пришел Р. Г.
Скрынников. Он считает, что "Сказание" во всех тех вариантах, которые дошли до
нас, относится к концу XV в. и что эпизод, где Киприан благословляет воинов, отправлявшихся
на битву с Мамаем, "недостоверен от начала до конца". Скрынников отмечает"грубейшую
ошибку" в "Сказании": жена Владимира Андреевича Серпуховского Елена названа Марией
и "снохой" жены Дмитрия Донского. К числу несообразностей "Сказания" автор
_________
15) Тихомиров М. Н.
Куликовская битва 1380 г. - Вопросы истории, 1955, № 8, с. 15, 23.
16) Дмитриев Л. А.
О датировке "Сказания о Мамаевом побоище". - ТОДРЛ Т. X. 1954, с. 185-199; его
же. К литературной истории "Сказания о Мамаевом побоище". В кн.: Повести о Куликовской
битве, с. 406-435; его же. История памятников Куликовского цикла. В кн.: Сказания
и повести о Куликовской битве. Л., 1982, с. 333.
17) Мингалев В. С.
"Сказание о Мамаевом побоище" и его источники. Автореф. канд. дисс. М.- Вильнюс.
1971; Салмина М. А. К вопросу о датировке "Сказания о Мамаевом побоище". - ТОДРЛ.
Т. XXIX. 1974.
18) Кучкин В. А. Победа
на Куликовом поле. - Вопросы истории, 1980, № 8, с. 7. До 1491 г. в летописях
упоминаются только Тимофеевские (ПСРЛ. Т. VIII. СПб. 1859, с. 181; т. XXV. М.,
1949, с. 304; т. XII. М. 1965, с. 158), под 1491 г. - только Константиноеленские
ворота (ПСРЛ. Т. VIII, с. 219; т. XXV, с. 331; т. XII, с. 228). Случаев одновременного
употребления обоих названий как синонимов не встречается. Отмечая позднее происхождение
"Сказания о Мамаевом побоище", В. А. Кучкин считает, однако, что "некоторые детали"
в рассказе этого памятника совпадают с известиями "Задонщины" и Летописной повести
о Куликовской битве и поэтому "заслуживают доверия" (Кучкин В. А. Ук. соч., с.
11-12). Он не уточняет этого замечания, но имеет в виду, очевидно, дополнение
к основному тексту в списке "Задонщины" XVI в. (ГИМ, Музейское собр., № 3045),
где речь идет о засадном полке: "с правыя рукы на поганого Мамая со своим князем
Волынскым 70-ю тысящами" ("Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла.
М.-Л. 1966, с. 546; ср. с. 539, 544, 554). Но Р. П. Дмитриева и А. А. Зимин с
достаточным основанием признали это место в данном списке "Задонщины" вставкой,
заимствованной из "Сказания о Мамаевом побоище" (Дмитриева Р. П. Взаимоотношения
списков "Задонщины" и "Слова о полку Игореве". В кн.: "Слово о полку Игореве"
и памятники Куликовского цикла, с. 206- 207; Задонщина. Древнерусская песня-повесть
о Куликовской битве. Тула. 1980, с. 117).
-65-
отнес и эпизод с переодеванием Дмитрия Ивановича и Бренка. "Сказание",
по мнению исследователя, тенденциозно преувеличивало роль Владимира Андреевича
и его полка в исходе сражения 19).
"Сказание о Мамаеве побоище" и
"Казанская история" - выдающиеся произведения древнерусской литературы; их ценность
как памятников общественной мысли своего времени также не вызывает сомнений. Но
использование этих памятников для освещения конкретных фактов истории 1380 или
1480 г. требует специальной источниковедческой работы и невозможно без восстановления
их более ранних протографов (если таковые существовали).
Однако такая постановка вопроса
о поздних и не внушающих доверия источниках нередко наталкивается на одно возражение.
Пусть данные источники сомнительны, но отдельные их известия не заключают в себе
ничего физически и логически невозможного. Почему же им не верить?
Аргумент "Почему бы и нет?" часто
противопоставляется критике источника. Несколько лет тому назад этот аргумент
облекся в довольно любопытную форму: был провозглашен принцип "презумпции невиновности"
источника, аналогичный принципу "презумпции невиновности" обвиняемого, существующему
в юриспруденции 20).
Уподобление источника подсудимому,
которого надо защищать от обвинений ученого скептика, встречалось в исторической
науке и раньше. К уподоблению этому прибегал, например, Марру. Историк, писал
он, не должен обращаться к источнику, как судья: "Подсудимый, встаньте!". Марру
ссылался при этом на бельгийского историка права П. Пеетерса, считавшего, что
нормы права неприменимы к историческому источниковедению, ибо требования строгого
юридического доказательства поставили бы в трудное положение "упорного защитника
сомнительного источника" 21). Принцип "презумпции невиновности" источника
строится на той же параллели (источник - "подсудимый"), но, напротив, защищает
источник именно ссылкой на юридические нормы; как и судья, "ученый не может обязывать
источник оправдываться".
Принцип "презумпции невиновности"
в юриспруденции неразрывно связан с важнейшим логическим принципом необходимости
обоснования любого доказываемого положения. В правовой науке этот принцип формулируется
так: "обязанность (бремя) доказательства лежит на том, кто является автором" доказываемого
положения; "доказательство лежит на том, кто утверждает, а не на том, кто отрицает"
22). В судебной процедуре в роли "автора доказательства" выступает
прокурор; ему противостоит обвиняемый. Презумпция же невиновности означает, что
обвиняемый считается невиновным, пока его виновность не будет доказана, а недоказанная
виновность обвиняемого равнозначна его доказанной невиновности. Если не доказано,
что обвиняемый виновен, значит, доказано, что он невиновен 23).
_________
19) Скрынников Р. Г.
Куликовская битва. В кн.: Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины.
М. 1983, с. 57-62, 67-68. Р. Г. Скрынников предполагает, что в основе дошедшего
до нас текста "Сказания" лежит более древнее повествование, составленное приверженцами
Владимира Серпуховского, но и этот гипотетический протограф (существование которого
исследователем текстологически не обосновано) представляется ему крайне тенденциозным
памятником, прославлявшим серпуховского князя.
20) Кузьмин А. Г. Спорные
вопросы методологии изучения русских летописей. - Вопросы истории, 1973, № 2,
с. 33.
21) Marrou H. I. Op.
cit., S. 154; Peeters P. Les aphorismes du droit dans le critique historique.
- Bulletin de I'Akademie Royale de Belgifue, Bruxelles, 5-е Serie, 1946? t. ХХХII.
22) Владимиров Л. Е.
Учение об уголовных доказательствах. СПб. 1910, с. 119. Ср. кодексы римского права:
Institutions II, tit. 20; Corpus juris civilis: Digestae, XXII, tit. 3, 1. 21
e. a.
23) Строгович M. С
Курс советского уголовного процесса. Т. 1. М. 1968, с. 349-358; ср. Владимиров
Л. Е. Ук. соч., с. 115-137.
-66-
Но правильно
ли построена в данном случае аналогия? Нет никаких оснований уподоблять историческое
исследование суду, в котором источник выступает в роли подсудимого. Работа историка-исследователя
действительно имеет черты сходства с юридической процедурой, но источник чаще
всего играет здесь роль не одной из тяжущихся сторон, а свидетеля. Это отметил
уже Коллингвуд. Характерным для историографии нового времени он считал то, что
источник стал играть в исследовании роль человека, "который добровольно занял
положение свидетеля на процессе и должен подвергнуться перекрестному допросу".
Если методы судебного следствия "не во всем тождественны методам научной истории",
то отличие это Коллингвуд усматривал не в меньшей строгости исторического доказательства
(как считал Пеетерс), а, напротив, в том, что следователь основывается "на наиболее
вероятных линиях поведения людей в обыденной жизни, в то время как в истории мы
требуем достоверности. Во всем же остальном налицо полная параллель", - писал
Коллингвуд 24).
Если источник играет в исследовании
роль свидетеля, то отношение исследователя к нему никак нельзя отождествлять с
позицией обвинителя по отношению к обвиняемому. Источниковедческая критика, как
считал Н. В. Устюгов, имеет целью "не осуждение источника, а его разбор", она
"определяет, на какие вопросы источник дает или не может дать ответа"; мнение
Н. В. Устюгова поддержал С. О. Шмидт 25). Выяснение осведомленности
источника предпринимается не ради него самого, а для установления фактов, о которых
он сообщает. Нет смысла привлекать к дознанию свидетеля, не выяснив предварительно,
насколько он знаком с обстоятельствами и способен дать существенные и заслуживающие
доверия показания. Точно так же нельзя привлекать источник, не установив предварительно
степени его пристрастности и, что еще важнее, степени осведомленности, в значительной
мере зависящей от времени его написания. Иначе провозглашаемый принцип "презумпции
невиновности" источника превратится в "презумпцию достоверности свидетеля", а
это опасная презумпция. "Нет дыма без огня", "зря не скажут" - такая, довольно
обычная, "презумпция достоверности" свидетеля обращается как раз в презумпцию
виновности обвиняемого, т. е. равнозначна отказу от действительной "презумпции
невиновности" 26).
Насколько важен подход к источнику
именно как к свидетелю (а не как к тяжущейся стороне), явно обнаруживается в тех
случаях, когда предметом исследования становится сам автор источника и предлагается
развернутая его оценка - как человека и идеолога. Нам известно два подобных примера
в литературе, посвященной писателям Древней Руси. В свое время Н. Ф. Каптерев
использовал "Житие" Аввакума как свидетельство того, что автор его был не только
фанатик, но и человек "самомнения, самообожания", использовавший "самопрославление"
как "прием пропаганды"; его нравственные воззрения были грубы, эгоистичны" 27).
Недавно американская исследовательница Г. Ленхофф пришла к выводу, что, судя по
"Хожению за три моря", Афанасий Никитин вопреки его заверениям переменил в Индии
веру: его пу-
_________
24) Коллингвуд Р. Дж.
Ук. соч., с. 246, 255-257. Сближение показаний источника со свидетельскими показаниями
находим и у А. С. Лаппо-Данилевского. Собственно "свидетельскими показаниями"
он именовал, однако, лишь "независимые показания" источников, опирающиеся на собственные
чувственные восприятия" (Лаппо-Данилевский А. С. Методология истории. Вып. II.
СПб. 1913, с. 653, 748-749).
25) О критике исторических
источников. - Исторический архив, 1957, № 5, с. 285- 286.
26) Ср. Строгович М.
С. Ук. соч. Т. 1, с. 402-403.
27) Каптерев Н. Ф Патриарх
Никон и царь Алексей Михайлович. Т. 1. Сергиев Посад. 1909, с. 333-336, 350, 354-355,
363, 372-373.
-67-
тешествие "за три моря" есть "путь от православия к отступничеству"
28).
Само собой разумеется, что и Афанасий
Никитин и Аввакум, свидетельствующие об исторических событиях, не могут претендовать
на "презумпцию невиновности", а их сочинения - на "презумпцию достоверности".
Как свидетель Афанасий Никитин не был и не всегда мог быть достаточно осведомленным:
он явно преувеличивал размеры войска бахманидского султана, во владениях которого
оказался, утверждая, что султан посылал на войну два миллиона воинов, неправильно
считал, что бахманидская столица Бидар была столицей всех мусульманских земель
Индии, принимал на веру многие местные легенды 29). Ставить в упрек
тверскому купцу подобные неточности не следует (напротив, нужно удивляться тому,
что, живя в чужой стране и с трудом объясняясь с ее обитателями, Никитин так много
понял и заметил в Индии), но принимать эти известия за истину исследователь не
обязан. Естественно, что и Аввакум мог быть и неточен и пристрастен в своих воспоминаниях.
Он утверждал, что его возвращение из Даурской ссылки длилось три года, а судя
по документальным источникам, путешествие это продолжалось около двух лет; преувеличено
в "Житии" число лиц, арестованных в 1653 г. Никоном; утверждения Аввакума, будто
греческие патриархи, отстаивая в 1667 г. трехперстное знамение, ссылались на католиков
и что Никон защищал иконы "фряжского" (западного, латинского) письма, тенденциозны
и сугубо сомнительны 30). Исследователь вправе брать под сомнение подобные
известия.
Но иной оказывается позиция историка,
если он сам предлагает некую общую характеристику Афанасия Никитина или Аввакума.
Тут уже он выступает как "автор" доказываемого положения и на нем лежит "бремя
доказательства". Чтобы доказать "отступничество" Афанасия Никитина, нужно не только
опровергнуть его многочисленные заявления о том, что, несмотря на давление, он
"христианства не оставил", но и объяснить, почему Никитин, раз уж он стал мусульманином,
поехал затем на Русь, где его, несомненно, ждала суровая кара за такое отступничество.
Отсутствие соответствующих аргументов делает построение Г. Ленхофф неубедительным.
Точно так же Н. Ф. Каптереву для вынесения приговора Аввакуму недостаточно было
привести примеры "грубой, площадной брани" протопопа против его противников (включая
царя), а нужно было постараться понять психологию автора "Жития". Вера Аввакума
в правоту и даже святость своего дела была порождена не просто свойствами его
характера - она родилась в преодолении бесчисленных сомнений и в тяжелой борьбе
не только с мучителями, но и с самим собой; наконец, ему трудно было сохранить
почтительность и даже простое уважение к представителям той самой власти и служителям
той церкви, которые обращали целый народ в новую веру "огнем, да кнутом, да виселицею".
Если Афанасий Никитин или Аввакум оказываются в положении подсудимых, то "недоказанная
виновность" их логически равносильна доказанной невиновности".
Приведенные примеры исключений
из обычной исследовательской процедуры) при которых автор источника попадает в
положение подсудимого, еще яснее подчеркивают общее правило: неприменимость
_________
28) Lenhoff G. Beyond
Three Seas: Afanasij Nikitin's Journey from Orthodoxy to Apostasy - East European
Quarterly, December. 1979. Vol. XIII, № 4.
29) Минаев И. Старая
Индия. Заметки на "Хожение за три моря" Афанасия Никитина - ЖМНП, 1881, ч. CCXV,
с. 211; ч. CCXVI, с. 14-16; Кудрявцев М. К. Индия в XV в. В кн.: Хожение за три
моря Афанасия Никитина. М.-Л. 1958, с. 147.
30) Житие протопопа
Аввакума, им самим написанное, и другие сочинения. М. I960, с. 368, 373, 383,
392.
-68-
принципа "презумпции невиновности" к источнику во всех других
случаях, когда источник выступает в обычной для него роли свидетеля, а под следствие
или в положение подсудимого попадают лица, фигурирующие в показаниях источника.
В этом случае презумпция достоверности источника может на деле перерасти в презумпцию
виновности конкретных лиц прошлого.
Разбирая обвинения
против еретиков в одном из ранних источников о ереси - послании архиепископа Геннадия
Новгородского епископу Нифонту Суздальскому, Н. К. Голейзовский в интересном исследовании
дал убедительное объяснение одному обвинению, выдвинутому Геннадием: "А зде се
обретох икону у Спаса на Ильине улици... стоит Василий Кисарийский, да у Спаса
руку да ногу обрезал, а на подписи написано: Обрезание господа нашего Исуса Христа",
- заявлял новгородский владыка, перечисляя еретические "наругательства". Голейзовский
доказал, что изображение, о котором писал Геннадий, отнюдь не было еретическим,
а соответствовало одному из эпизодов жития Василия Кесарийского. Помещение около
этой композиции не соответствующей ей надписи "Обрезание господа нашего Исуса
Христа" объяснялось тем, что память Василия Кесарийского и обрезание Христово
приходятся в церковном календаре на один день - 1 января, почему и могли оказаться
рядом изображение чуда и не относящаяся к нему надпись. Но если это так, то приведенный
Геннадием рассказ, как признает Н. К. Голейзовский, вовсе не свидетельствует о
"происках жидовствующих" 31). К тому же остальные обвинения Геннадия
не более убедительны. Но Н. К. Голейзовский считает, что "полностью отрицать причастность"
виновных в ереси также и к кощунствам, описанным их обвинителем, "нет оснований"
32). Итак, "презумпция достоверности" свидетеля, даже в ослабленном
виде, здесь как раз оборачивается презумпцией виновности жертв инквизиционных
процессов.
Аналогичную роль играет презумпция
достоверности источника и при использовании "Сказания о Мамаевом побоище". Считать
достоверным известие "Сказания" о том, что Дмитрий Донской перед Куликовской битвой
поменялся одеждой с боярином Михаилом Бренком и тот погиб в битве, значит предполагать,
что Бренк был сознательно принесен в жертву 33). Но есть ли основание
принимать это нигде больше не встречающееся известие и возводить на Дмитрия Донского
обвинение в подобном расчете? Перед нами вновь пример того, как презумпция невиновности
(достоверности) "свидетеля"-источника может свести на нет презумпцию невиновности
"обвиняемого" - того исторического деятеля, о котором этот источник сообщает.
Задача историка не "осуждение"
и не "защита" источника, а прежде всего установление того, что он представляет
собой и какие вопросы могут быть перед ним поставлены. Обращаясь к источникам,
исследователь должен отрешиться от какой бы то ни было "презумпции". Единственной
целью их изучения является установление истины.
_________
31) Голейзовский Н.
К. Два эпизода из деятельности новгородского архиепископа Геннадия. - Византийский
временник, 1980, т. 41, с. 126-130. Послание Геннадия см.: Казакова Н. А., Лурье
Я. С Антифеодальные еретические движения на Руси XIV - начала XVI в. М.-Л. 1955,
с. 312-313.
32) Голейзовский Н
К. Ук. соч., с. 125.
33) Тихомиров М. Н.
Куликовская битва 1380 г. В кн.: Повесть о Куликовской битве. М. 1959, с. 369
|
