Олег Мороз

ХРОНИКА ЛИБЕРАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ

К оглавлению. Библиография.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Хотя от событий 1991–1993 годов нас отделяет совсем немного времени, большинство наших сограждан уже мало что о них помнит. Отчасти по этой причине в ходу бессмысленные клише – "шоковая терапия“, "приватизация по Чубайсу“, "ограбление народа“… И еще – "РАССТРЕЛ ПАРЛАМЕНТА“. Происходившая тогда ожесточенная политическая борьба походя представляется как беспринципная с обеих сторон борьба за власть.

С удивлением думаешь: как же это людям удается "помнить“ о том, что было в Древней Греции или Древнем Риме, если пеленой забвения оказалось подернуто случившееся в нашем собственном отечестве каких-то 12 – 13 лет назад?

Но дело, конечно, не в одних лишь изъянах человеческой памяти. Противники российских реформ, явные и скрытые, – а имя им легион, – потерпевшие в начале 90-х сокрушительное поражение, до сих пор не желают с ним смириться, всеми силами стараются очернить и принизить произошедшие в те годы в России радикальные рыночные, демократические преобразования. Великая либеральная революция, возвратившая страну с абсолютно тупикового пути на путь в своем потенциале единственно перспективный, по которому идут все успешно развивающиеся страны мира, изображается ими как некое досадное недоразумение, как затея, потерпевшая закономерный провал, но последствия которой, дескать, еще долго придется расхлебывать.

В этой книге с достаточной степенью подробности (хотя, разумеется, и не исчерпывающим образом) восстановлены все основные этапы противоборства двух главных сил, составлявшего основной стержень политической жизни страны с октября 1991-го по октябрь 1993-го. Возможно, читатель сумеет лучше понять, кто и за что на самом деле тогда боролся, как эта борьба происходила, какие двери в результате оказались перед нами распахнуты.

Во всяком случае, эта книга для тех, кто хочет понять.

По своему опыту знаю, как нелегко бывает начать читать новую книгу, особенно объемистую. Это потом, когда углубишься в чтение, почувствуешь интерес, «разогреешься», обретается легкость…

Чтобы упростить читателю задачу вхождения в текст, приведу один из читательских откликов на «бумажный» вариант этой книги, благо существование Интернета, когда «сетевая» версия издания появляется спустя какое-то время вслед за «бумажной», позволяет это сделать. Возможно, кого-то этот отклик подтолкнет на более активное и заинтересованное чтение.

Впрочем, не исключаю и другое - что какая-то часть потенциальных читателей, увидев этот отклик, особенно подпись под ним, напротив, воздержится от чтения книги. Что ж, это тоже неплохо: в конце концов зачем отнимать время у того, для кого эта книга не предназначена?

Итак:

Уважаемый Олег Павлович!

Получил на днях подаренную Вами «Хронику либеральной революции». Честно говоря, собирался просто полистать, но пока не прочел все, - не смог остановиться. Я не знаю других работ об этом - действительно ключевом - отрезке нашей истории, в которых так сочетались бы профессиональная объективность и искренняя гражданская позиция автора. Если быть до конца точным, - есть несколько англоязычных монографий, но - нет наших! Точней - не было, пока Вы не сделали эту важнейшую книгу.

Мне кажется, что работа общества по осознанию и оценке нашей собственной новейшей истории - только начинается. И то, что сделали Вы в своей книге, - может быть, самое трудное - первый шаг.

Спасибо Вам за это.

C искренним и давним (еще со времен прежней "Литературки") уважением

А.Б.Чубайс

11.05.05

Еще раз напомню, о каком «ключевом отрезке нашей истории» идет в книге речь, - о периоде с октября 1991-го по октябрь 1993-го, когда в России начинался мучительнейший процесс освобождения от коммунизма (он продолжается до сих пор) и происходила острейшая политическая борьба вокруг базовых демократических, рыночных реформ.

Автор

I. СТАРТ ГАЙДАРА

НАКОНЕЦ-ТО ЕЛЬЦИН РЕШИЛСЯ…

Сдвинемся ли мы

когда-нибудь с места?

26 октября 1991 года. Мы разговариваем с госсекретарем РФ Геннадием Бурбулисом. Разговор происходит в Белом доме, в том его крыле, что повернуто к мэрии, бывшему СЭВу, – как раз к тому месту, где два года спустя, 3 октября, начались главные события первого дня мятежа. Сидим в “комнате отдыха” позади обширного кабинета Геннадия Эдуардовича.

Меня интересует главным образом один вопрос: когда же наконец, черт возьми, кончится это топтание на месте? После августовского путча прошло уже два месяца. И вот, вместо того, чтобы принять какие-то энергичные меры, поставить страну на твердые рельсы, взять какой-то новый курс, Ельцин “расслабляется” в Сочи. Страна между тем летит в тартарары… Я пытаюсь добиться от Бурбулиса, в то время, пожалуй, одного из самых близких к президенту людей, хоть сколько-нибудь вразумительного ответа на это мое – да и не только мое – недоумение. Однако Бурбулис отделывается общими словами.

Я:

– Чем объяснить, что после блистательной августовской победы произошел столь же блистательный сентябрьско-октябрьский провал? Я имею в виду двухмесячное беспомощное переминание российского руководства с ноги на ногу перед порогом реформ на фоне стремительно ухудшающегося положения в стране.

Бурбулис:

– Хотя я и не оцениваю последние два месяца как блистательный провал, я понимаю, что неудовлетворенность этим периодом очень сильна…

Я:

– Вон под вашими окнами люди стоят с плакатами: “Ельцин, действуй смелее!”. Это сегодня у всех на устах.

Бурбулис:

– Пауза была необходима, чтобы осознать принципиальную новизну ситуации. Надо было выработать новую стратегию. Сегодня она выработана. Главное ее содержание – радикальные реформы. Не приступать к этим реформам мы сегодня не можем.

Я:

– Вы хотите сказать, что выработать эту стратегию нельзя было быстрее, чем за два месяца? Так ли уж необходимо было Ельцину уходить в отпуск в столь критический момент? Одни говорили, что он пишет книгу о путче, другие – что он играет в теннис… Это в то время, как все рушится и летит к чертовой матери.

Бурбулис:

– Я считаю, что это было оправданно. Была острейшая необходимость сменить обстановку. “Отпуск” позволял Борису Николаевичу определить новый курс и как раз покончить с этой затянувшейся паузой.

Я:

– Но все-таки политик, руководитель страны, наверное, должен принимать решения, в том числе и по каким-то основополагающим вопросам, достаточно оперативно. Это же политик, а не философ. Что было бы, если бы во время путча Ельцин удалился для размышлений на гору Афон? В конце концов, то, что надо делать, было ясно давно…

Бурбулис:

– Да, стратегические задачи и цели были ясны, но в каких конкретных формах их решать и добиваться, – над этим пришлось до последнего времени думать.

Я:

– Вот здесь, в Белом доме, тепло, уютно, повсюду ковры лежат. Эта обстановка уюта, комфорта, довольства, спокойствия, конечно, не соответствует атмосфере растерянности, тревоги, смятения, которая там, за окном. Может быть, стоило бы здесь кое-где просверлить потолки, чтобы капало? Или выставить из двух хотя бы одну раму, чтобы поддувало? Может быть, тогда появились бы дополнительные стимулы действовать более энергично?

Бурбулис:

– Этот укор я не принимаю. Может быть, в будущем нам или тем, кто придет за нами, будет грозить этот “комфорт власти”, однако сегодня он нам не грозит. Большинство из нас и прежде, и теперь напрямую связаны с реальной жизнью, той самой, которая, говоря вашими словами, там, за окном.

Страшно далеки они от народа…

Эти слова Геннадия Бурбулиса вспоминались мне годы спустя, летом 2001-го, когда я разговаривал с другим известным деятелем – последним союзным премьером Валентином Павловым. Разговор происходил на Тверской, в офисе Международного союза экономистов, где Валентин Сергеевич исполнял обязанности вице-премьера (кроме того, в ту пору он был вице-президентом еще одной общественной организации, с совсем уж экзотическим названием – Вольное экономическое общество России).

Речь зашла о катастрофической ситуации лета 1991 года, накануне выступления ГКЧП, в котором Павлов, как известно, принимал активное участие. Мой собеседник категорически отрицал, что положение дел в экономике тогда было совершенно безнадежное, перечислял, какие замечательные шаги предприняло его правительство, чтобы жить людям стало лучше, жить стало веселей: был “перекрыт” экспорт топлива (его направили на собственные электростанции и домны), была разработана новая система оплаты труда шахтеров, впервые в советской истории заключили соглашение с профсоюзами о реформе оплаты труда и гарантиях занятости, начали реформу ценообразования…

– Валентин Сергеевич, – говорю, – но ведь все эти меры, как мы знаем, не остановили катастрофического развала экономики…

Павлов:

– Неверно. Начиная с апреля спад производства сменился ростом. Взгляните на отчеты…

– …Обстановка в 1991-м была страшная. Пустые прилавки, гигантские очереди, ничего не стоящие деньги… Вместо денег или вдобавок к ним – всевозможные денежные суррогаты: талоны, карточки…

Мой собеседник почему-то считал, что я его единомышленник. Мое видение той, десятилетней давности, ситуации оказалось для него неожиданным. Он все больше приходил в ярость:

– Нельзя все-таки смотреть на ситуацию того времени только с одной, черной, стороны. Пустые прилавки в магазинах? Зато ведь были и полные холодильники дома, и полные прилавки на рынках, в кооперативных магазинах, заказы на производстве, бесплатное питание в больницах и школах, в пионерлагерях, шахтах и многое другое. Очереди были, но далеко не везде и не за всем…

Хотелось сказать бывшему премьеру: вас плохо информировали, очереди были как раз везде и за всем; за полкило несвежих – зеленых и скользких – сосисок приходилось стоять по несколько часов…

– …Мы осуществили обмен денег. Таким образом ограничили возможность сметать товары с прилавков. Кстати, разговоры об очередях старушек, столь распространившиеся в то время, инициировала Межрегиональная депутатская группа г-на Ельцина.

Ощущение такое, что мы с Павловым жили в то время в разных странах. А может быть, на разных планетах. Я:

– Товары все равно сметали. Причем все возрастающими темпами. Гигантские хвосты выстраивались буквально за всем…

Павлов:

– Возьмите отчет о состоянии дел на 1 сентября и сравните с тем, что было, скажем, 1 апреля. За этот период все розничные цены – государственные, свободные, колхозные, кооперативные, – повысились, дай Бог памяти, на 1,6 процента. А товарные запасы в оптовой и розничной торговле возросли, если не ошибаюсь, примерно на 8 процентов.

– Возможно, – говорю, – эти цифры дали костюмы фабрики “Большевичка” и ботинки фабрики “Скороход”, которые даже тогда – при тотальном дефиците! – никто не покупал. Я как рядовой потребитель никакого увеличения товаров в магазинах не заметил. Напротив, ощущение приближающейся катастрофы все усиливалось и усиливалось.

– Утверждаю: никакого тотального дефицита не было! – почти кричит Павлов. – Булку хлеба и бутылку молока, рыбу с картошкой, яичницу мог иметь ежедневно каждый. На мясо и колбасу – да, спрос рыночный не удовлетворялся. Потому их и распределяли, а не продавали. Не было у нас голодных и голодающих. Наверное, вы предпочитаете видеть только то, что хочется, и так, как хочется. Уж вы-то сами, наверное, не голодали! Уж вас-то, наверное, в редакции заказами снабжали.

Этот последний выпад Валентина Сергеевича в мой адрес просто характеризует степень его раздражения: как может заметить читатель, я нигде не утверждал, что в стране в ту пору уже разразился голод. Другое дело, что он – стоял на пороге. Это было очевидно для всех. Разве что союзный премьер мог позволить себе не замечать этого.

Что касается “заказов”, о которых он упомянул… Да, действительно, продуктовые “заказы” мы иногда получали. Хоть редко, но бывали и товарные “распродажи”, где можно было ухватить что-то из одежды и обуви, чего никогда не увидишь в открытой продаже. Это все были формы торговли, не известные за пределами соцлагеря. Они практиковались лишь на “престижных” предприятиях да там, где имелись хваткие снабженцы. К моменту, о котором идет речь, они почти прекратились: нечего стало ни “заказывать”, ни “распродавать”. Большинство же людей вообще не знали, что это такое.

Чем ближе к зиме, тем ощутимей становились общее отчаяние и тревога. В сгущающейся атмосфере висел один почти различимый на слух вопль: ну сделайте же хоть что-нибудь! Проснитесь наконец!

Похоже, топтание на месте заканчивается

С Бурбулисом я беседовал, напомню, 26 октября 1991 года, а два дня спустя, 28-го, на открытии второго этапа V съезда народных депутатов РСФСР (первый этап проходил в июле) Борис Ельцин выступил с энергичным обращением к народам России, к съезду, свидетельствовавшим о том, что он наконец решился. Не только по содержанию, но и по стилю это был манифест, воззвание, призыв:

– Обращаюсь к вам с решимостью безоговорочно встать на путь глубоких реформ и за поддержкой в этой решимости ко всем слоям населения… Настало время принять главное решение и начать действовать… Действовать решительно, жестко, без колебаний… Положение напряженное. Трудно с продовольствием, товарами первой необходимости… Все сложнее купить товары, на которые установлены жесткие цены. Не помогают нормирование, карточки и талоны… Только после распада Центра полностью раскрылась бездна, в которой оказалась экономика, – промотанный золотой запас, исчерпанные валютные резервы, долги… На грани разрушения финансовая система. Инфляция достигла критической точки… В последнее время идет буквально рублевая интервенция в Россию, покупают товары, а взамен оставляют “деревянные” рубли. Тем самым увеличивая и без того огромный разрыв между денежной и товарной массой... 55 процентов семей живут ниже черты бедности. Обстановка не улучшается. Победа демократии и свободы не покончила с экономическим кризисом…

Разумеется, Ельцин счел нужным объяснить и то, чем была вызвана его затянувшаяся двухмесячная спячка, двухмесячное бездействие. Объяснение было вполне благопристойное:

– После поражения путча… был большой соблазн сразу, на горячую голову, начать широким фронтом экономическую, финансовую и другие реформы. И скажу прямо – давление на нас было и со стороны демократических сил, и со стороны депутатов, и со стороны средств массовой информации. Но начинать серьезнейшие реформы в совершенно новой обстановке без подготовки было бы верхом безответственности. Чтобы не превратить реформы в авантюру, чтобы не провалить их, нужно было взять паузу. Внести значительные коррективы в нашу тактику, в характер и последовательность действий… Сегодня выработаны конкретные меры по осуществлению пакета реформ… У нас есть уникальная возможность за несколько месяцев стабилизировать экономическое положение и начать процесс оздоровления. Мы отстояли политическую свободу. Теперь надо дать экономическую…

Ельцин считает нужным предупредить всех – реформы будут нелегкими:

– Должен сказать откровенно – сегодня, в условиях острейшего кризиса, провести реформы безболезненно не удастся. Наиболее трудным будет первый этап. Произойдет некоторое падение уровня жизни, но исчезнет наконец неопределенность, появится ясная перспектива… Реальные результаты получим уже к осени 1992 года…

Это неосторожное обещание президента потом долго ему будут припоминать. В действительности, как мы знаем, результатов пришлось ждать гораздо дольше, но тогда ориентир был “озвучен” такой – конец 1992-го. Более отдаленные сроки вряд ли могли бы кого-то вдохновить.

В своем обращении Ельцин излагал программу реформ, над которой все последние недели на одной из правительственных дач работала команда Гайдара. Об этой работе мало кто знал – она велась в обстановке секретности. Еще и отсюда, из этой секретности, проистекало общее недоумение по поводу затянувшейся паузы.

– Реформа пойдет по ряду направлений одновременно, комплексно и динамично, – продолжал Ельцин. – Первое направление – экономическая стабилизация. В ее основе – жесткая денежно-финансовая и кредитная политика, налоговая реформа, укрепление рубля. Но самая болезненная мера – разовое размораживание цен в текущем году. Без нее разговоры о реформах, о рынке – пустая болтовня… Второе – приватизация, создание здоровой смешанной экономики с мощным частным сектором. Особое значение для России имеет придание большей динамики земельной реформе, создание принципиально новой ситуации в аграрном секторе уже к весне 1992 года...

И снова Ельцин предупреждает – самым тяжелым испытанием станет либерализация цен:

– Хуже будет всем примерно полгода. Затем – снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами, а к осени 1992 года, как обещал перед выборами, стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей…

Размораживание цен, конечно, всех страшит. Президент успокаивает:

– Либерализация цен будет сопровождаться мерами по социальной защите населения… Будет создана адресная система социальной помощи наиболее уязвимым слоям населения и детям…

В действительности социальная защита оказалась, пожалуй, самым слабым местом российских экономических реформ. Реформаторы мало о ней думали. К тому же на пути соцзащиты встала самая подлая, самая непреодолимая в условиях России сила – тупорылая отечественная бюрократия.

Ставка реформаторов изначально делалась на самую энергичную, самую активную часть населения:

– Будут отменены все ограничения на рост индивидуальных заработков и возможности человека честно заработать… Наряду с мерами по макроэкономической стабилизации в ближайшее время начнется форсированное развитие мощного частного сектора в российской экономике.

Однако и здесь российское чиновничество, сохранившиеся в целости и неприкосновенности гоголевские “кувшинные рыла” мигом понастроили кучу препон. Эти препоны, позволяющие им грести под себя, сытно кормиться, вольно брать взятки, – основа основ их всегдашнего чиновничьего благополучия. При этом, тормозя реформы, вставляя им палки в колеса, они на всех перекрестках – сами и через оплаченных борзописцев – станут трубить, что во всех бедах народных виноваты реформаторы, что они все делают не так, да и вообще либерализм – и экономический, и всякий иной – никогда не укоренится в России, нет, мол, здесь для него почвы.

Но все это – сопротивление, саботаж, прямые диверсии – было впереди. А тогда, в момент выступления президента, вновь вспыхнула надежда, что Россия сумеет-таки вырваться из традиционной кучи дерьма. Как сказал бывший первый премьер независимой России Иван Силаев, мы снова увидели “нашего Ельцина”.

Гармония и благолепие

Это был последний съезд, на котором между президентом и большинством депутатского корпуса царили гармония и благолепие. Президент и российские депутаты все еще чувствовали себя соратниками в борьбе с союзным Центром, с дышащей уже на ладан, но еще живой КПСС. Ельцин:

– Настало время сказать четко и ясно – в России одна власть: российский Съезд и Верховный Совет, российское правительство, российский Президент! Идет динамичный процесс освобождения институтов власти из-под пяты КПСС... Ни одна партия впредь не будет самозваной хозяйкой в российском государстве.

Как видим, в перечислении органов единой российской власти Ельцин, лаская слух депутатов, еще ставит на первое место Съезд и Верховный Совет, себя же, президента, уступчиво задвигает на последнее. Пройдет совсем немного времени, и из-за этой очередности в перечислении между ним и депутатами развернется смертельная борьба.

Кстати, в своем обращении Ельцин выдвинул ряд максим, которые по разному поводу и с разным чувством вспоминались в последующие годы. Вспоминаются и теперь. Так, правительство, которому президент предполагал поручить реформы, он поименовал “правительством народного доверия”. Эту торговую марку, забыв про Ельцина, в дальнейшем, как мы знаем, постоянно использовал Зюганов, подразумевая, естественно, свой, коммунистический совмин, который, если ему дадут, неминуемо приведет Россию в очередное светлое будущее.

Далее, Ельцин заверил, что для облегчения работы этого самого правительства будет исключено дублирование его функций в любых органах, включая администрацию президента. Как мы знаем, это обещание выполнялось лишь в течение небольшого срока, когда в Кремле вообще не понимали, что делать. В дальнейшем, как всегда, нашлось много жаждущих порулить. Президентская администрация во многом стала дублировать правительство уже при Ельцине, а еще больше – при его преемнике.

Наконец уже при Путине отступили и от приведенного выше ельцинского заклинания о том, что “ни одна партия впредь (то есть во веки веков. – О.М.) не будет самозваной хозяйкой в российском государстве”. Тут более прозорливым пророком оказался Черномырдин с его афоризмом: “У нас какую партию ни создавай, – всегда получается КПСС”. Получившаяся при Путине КПСС-2 – “Единая Россия” – вновь заявила свои претензии на роль самозваной единоличной всероссийской хозяйки.

Ответом на благожелательные речи президента было столь же благожелательное отношение к нему депутатов. Разумеется, вполне лояльно по отношению к президенту высказывался и свежеиспеченный председатель ВС Руслан Хасбулатов: лютая взаимная ненависть, драка не на жизнь, а на смерть между ним и Ельциным – все это было еще впереди. Хасбулатова избрали на спикерский пост лишь накануне, 29 октября. На первом этапе съезда, в июле, несколько туров голосования не дали результата: ни Хасбулатов, ни его соперник Сергей Бабурин не набрали проходных баллов.

Сейчас удивительно вспоминать, что на должность парламентского руководителя Хасбулатов был выдвинут “Демократической Россией” – как верный и преданный соратник Ельцина. Правда, часть демократов отказалась его поддерживать, ставя ему в вину “авторитарный стиль” управления парламентом и “проявление высокомерия” по отношению к депутатам. Однако Ельцин буквально за уши протаскивал своего первого зама на освободившийся высокий пост (как ранее, в июне 1990-го, тащил его в первые вице-спикеры). Так что в конце концов он на нем – с шестой попытки! – и оказался.

Конечно, кое-какие трения между президентом и депутатами возникали уже и тогда, но кто ж мог предвидеть, до каких масштабов они разрастутся уже в скором времени. А то, что верный и преданный ельцинский соратник примется гасить очаги конфликта… керосином, – о таком вообще невозможно было помыслить.

– Ничего удивительного для меня нет в том, что какие-то недоразумения возникают между Верховным Советом и президентской властью, – миролюбиво вещал Хасбулатов в те дни в одном из интервью. – Это вполне объяснимо, и не надо драматизировать эту ситуацию… Президент накапливает опыт. И Верховный Совет накапливает опыт взаимодействия на партнерских началах. Какие-то коллизии возможны и в будущем, и характеризовать сегодняшнюю ситуацию как кризисную неверно.

Как и всех нормальных людей, нового спикера в ту пору больше беспокоило другое – очевидная потеря темпа в исправлении тяжелого, почти катастрофического экономического положения:

– Со времени августовского путча мы не видим никаких реальных действий со стороны правительства. Это очень опасно…

Соответственно, основную задачу парламента Хасбулатов, судя по его словам, усматривал в том, чтобы всячески содействовать президенту и правительству в проведении реформ:

– …Главное, надо отработать четкое взаимодействие с президентом. Отношения должны строиться на основе партнерства и доброжелательности. Мы должны создавать для президента свободное правовое поле деятельности, не связывать ни президента, ни правительство, принимать нужные законы для того, чтобы исполнительная власть могла решительно двинуть вперед самое глубокое экономическое реформирование.

Пройдет короткий срок, и спикер, прилагая воистину нечеловеческие усилия, станет делать все вопреки этой своей декларации.

Впрочем, “правильные” слова он не раз будет произносить и позже. Но то – слова…

Съезд дает реформам зеленый свет

В полном соответствии с этими декларациями провел свою работу и V съезд. 1 ноября он принял постановление:

“Одобрить основные принципы экономической реформы, изложенные в обращении президента РСФСР”.

Хочу особо обратить внимание читателя на это постановление и на это одобрение. Депутаты одобрили и экономическую стабилизацию, в основе которой жесткая денежно-финансовая и кредитная политика, и укрепление рубля, и приватизацию, и земельную реформу, и самую болезненную меру – разовое размораживание цен даже еще в “текущем”, то есть 1991-м, году (на самом деле она начала осуществляться с отсрочкой, лишь в январе 1992-го). В дальнейшем народные избранники станут всячески открещиваться от реформ, изображая дело так, что это, мол, Ельцин с Гайдаром придумали невесть что, а они, депутаты, ни сном, ни духом не помышляли ни о чем подобном и всегда были против этих придумок, которые они именовали не иначе как “шоковой терапией” и “антинародным курсом”. Но документ – вот он, перед вами. Все его могут прочесть и убедиться: СЪЕЗД ПРИНЯЛ НА СЕБЯ ТАКУЮ ЖЕ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА РЕФОРМЫ, КАК ПРЕЗИДЕНТ И ПРАВИТЕЛЬСТВО.

Другим пунктом постановления Съезд обязывал Верховный Совет до 1 января 1992 года “принять необходимые для обеспечения экономической реформы законы по перечню, согласованному с президентом РСФСР”.

Ельцин запросил у депутатов дополнительных полномочий на время реформ, и такие полномочия опять-таки были ему предоставлены. Это звучало так:

“Президент РСФСР… до принятия Закона РСФСР “О Совете Министров РСФСР” самостоятельно решает вопросы реорганизации структуры высших органов исполнительной власти. До проведения выборов глав администраций краев, областей, автономной области и автономных округов, городов и районов главы администрации назначаются президентом РСФСР или по его поручению главой администрации вышестоящего уровня по согласованию с соответствующими Советами народных депутатов и с учетом мнения народных депутатов РСФСР от соответствующей территории”.

Более того, президенту предоставлялось право самостоятельно решать судьбу глав республик. При необходимости он теперь мог также соответствующим образом реагировать на решения любых органов исполнительной власти:

“Президент РСФСР вправе приостанавливать действия главы исполнительной власти (президента) республики в составе РСФСР, а также решения других органов исполнительной власти на территории РСФСР, если они противоречат Конституции РСФСР и законам РСФСР”.

В дальнейшем депутаты будут буквально из кожи лезть, чтобы лишить президента предоставленных ему дополнительных полномочий. И это станет одной из самых жарких точек ожесточенной борьбы между ними и Ельциным.

Как мы знаем, спустя годы аналогичные “дополнительные полномочия” – право по своему усмотрению назначать глав субъектов Федерации – Путин получил от раболепствующих депутатов без всякой оговорки об их временном характере. Настало совсем другое время.

Наконец, заслуживает внимания и еще одно постановление Съезда, принятое 1 ноября:

“В целях правового обеспечения перехода к рыночной экономике Съезд народных депутатов РСФСР постановляет:

1. Установить до 1 декабря 1992 года следующий порядок правового регулирования проведения и обеспечения радикальной экономической реформы в РСФСР:

1. Законы РСФСР, Указы Президента РСФСР и иные акты, принятые в обеспечение экономической реформы в РСФСР, подлежат приоритетному исполнению…”

Одним словом, Съезд абсолютно четко обозначил свою позицию: НЕТ НИЧЕГО ВАЖНЕЕ РАДИКАЛЬНОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ РЕФОРМЫ, имеющей целью обеспечить переход страны к рыночной экономике; радикальная экономическая реформа – вот главный приоритет, рядом с которым другие приоритеты бледнеют и гаснут. Загадка из загадок: какие мутации должны были произойти в депутатских мозгах, чтобы этот главный приоритет вдруг сделался в их представлениях преступным антинародным курсом?

Впрочем, радикальные оппозиционеры уже и на V съезде, и сразу после него не уставали твердить о гибельности предложенного Ельциным курса. Сергей Бабурин:

– Когда ситуация в республике станет окончательно ясной даже самым непосвященным (то есть, надо полагать, когда реформы потерпят крах. – О.М.), наши депутатские группы, прежде всего “Россия”, должны быть готовыми предложить альтернативную программу сегодняшнему экономическому курсу, чтобы спасать Россию.

Беда заключалась в том, что никаких вразумительных альтернативных программ ни тогда, ни после оппозиционеры так и не сумели придумать. Придумали, было, академики для Примакова в 1998 году, но он по здравому размышлению – при всем политическом консерватизме хватило-таки у него простого ума, обычной трезвости, – быстренько от нее отказался.

Итак, V съезд народных депутатов дал реформам зеленый свет. Никаких серьезных препятствий для них впереди вроде бы не просматривалось. Зародилась надежда, что при общих дружных усилиях всех ветвей власти, поддержанных народом, эти реформы пойдут так же или почти так же споро, как, допустим, в Польше или в Венгрии (хотя, конечно, совсем беспрепятственного скольжения по паркету при демонтаже “социализма” не было ни в одной стране).

Оставалось сколотить команду реформаторов.

Кто возглавит реформы?

Во время нашего разговора с Бурбулисом я, среди прочего, спросил его, кого он видит наилучшим кандидатом в премьеры. По мнению моего собеседника, лучшим кандидатом был Юрий Рыжов, академик, ректор МАИ, один из организаторов знаменитой Межрегиональной депутатской группы. На втором месте в личном рейтинге Геннадия Эдуардовича стоял Григорий Явлинский. Про Егора Гайдара ни слова сказано не было. В тот момент его вроде бы собирались сделать всего лишь советником главы правительства.

Нисколько не сомневаюсь, что Бурбулису уже было прекрасно известно, что пост премьера Ельцин оставляет за собой. Однако он умолчал об этом. Секретность есть секретность. Не уверен также, что всерьез была упомянута кандидатура Явлинского. Тоже, может быть, просто наводилась тень на плетень…

Ссылаясь на исключительно тяжелую экономическую ситуацию в стране, Ельцин в своем обращении к народу и Съезду заявил, что он собирается предпринять шаг, в общем-то не предусмотренный Конституцией:

– В этой ситуации я, как глава исполнительной власти в России, осуществляющий в соответствии с Конституцией руководство деятельностью Совета Министров, на этот ответственный тяжелый период готов непосредственно возглавить правительство…

Дело было за Съездом. И Съезд снова милостиво и благодушно пошел навстречу президенту, предоставив ему право взять на себя функции премьера. Как видим, в ту пору депутаты еще шутя и играючи, без каких-либо колебаний и сомнений, шли на нарушение Конституции: о чем разговор, – надо, – значит, надо.

Ясно было, однако, что ельцинское премьерство будет достаточно формальным: он возьмет на себя лишь политическую поддержку реформ, подставит им свое плечо и защищающую спину. Это, конечно, немало, но оставался вопрос, кто займется самими реформами, станет фактическим лидером кабинета.

3 ноября появилась неофициальная информация, что принято принципиальное решение – экономический блок правительства возглавит Григорий Явлинский. Позднее Гайдар вспоминал о своей тогдашней реакции на это известие:

“Не убежден, что Григорий подходит для роли, которую необходимо играть в это время. Боюсь, что будет под разными предлогами уходить от неизбежного решения по либерализации цен”.

Как видим, если бы Явлинский в самом деле оказался в правительстве на ключевом экономическом посту, развитие ситуации в российской экономике могло бы пойти совсем по иному направлению.

Однако уже на следующее утро пришло новое известие, опять-таки неофициальное: Явлинский будто бы отказался.

Как все-таки обстояло дело в действительности? По версии самого Явлинского, Ельцин предлагал ему стать не только вице-премьером, но и премьером (разговор об этом президент с ним завел где-то в середине октября). А в конце этого месяца, как раз тогда, когда формировалось правительство, Григория Алексеевича пригласил к себе в кабинет госсекретарь Геннадий Бурбулис. Разговор происходил в той самой комнате отдыха при кабинете госсекретаря, в которой сидели и мы с Геннадием Эдуардовичем. В интерпретации Явлинского предложение, которое сделал ему Бурбулис, звучало так:

– Через пять минут будет подписан указ о назначении первого заместителя председателя правительства. Председателем правительства будет Ельцин. Первым заместителем можешь быть ты. Два проекта указа: про тебя и про Гайдара. Но Ельцин не хочет подписывать Гайдара, он его не знает, ничего о нем не слышал. Ельцину не нравится, что Гайдар из газеты “Правда”, из журнала “Коммунист”, поэтому соглашайся.

Явлинский поинтересовался, “что будет со страной, с экономическим договором” (Договор об экономическом союзе республик, разработанный ЭПИцентром Явлинского, как раз недавно был подписан), будет ли заключен политический договор. Узнав, что политического договора не будет, что главное ожидаемое событие – дальше “Россия пойдет одна”, Явлинский заявил решительно:

– Нет, Гена, я на это не согласен.

В декабре 2004 года я позвонил Бурбулису, спросил, действительно ли был такой разговор и такое предложение Явлинскому. Бурбулис категорически это отверг.

– Дело было так, – сказал Геннадий Эдуардович. – Когда стало ясно, что топтание на месте становится губительным для страны, мы решили создать несколько параллельных групп, поставив перед ними задачу разработать внятную программу экономических реформ с конкретным инструментарием ее выполнения – проектами законов, указов, постановлений правительства. В этом направлении работали группа Сабурова, группа Гайдара… Продолжались и контакты с Явлинским (лично у меня они были очень тесными все предшествующие месяцы). Но уже достаточно скоро – особенно после того, как он стал заместителем председателя Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР, – стало ясно, что ни по своим политическим устремлениям, ни по личным качествам Гриша не подходит для ведущей роли в будущем правительстве. Во-первых, он настаивал на сохранении союзного экономического пространства, я бы даже так сказал – сохранении его любой ценой. Во-вторых, что касается его личностно-волевых качеств… Он человек, как бы это сказать, достаточно “маневренный”… То есть принять какое-то практическое решение и биться за него он не может… Поэтому никаких конкретных предложений работать в новом правительстве никто Явлинскому не делал. Уже в сентябре, когда я поехал к Ельцину в Сочи для обсуждения вопросов о том, что делать с экономикой, было ясно, что от Григория мы ничего полезного не получим.

– Откуда ж тогда взялась эта версия про разговор в вашем кабинете?

– Я такого не помню. Более того, никаких проектов указов о том, что первым вице-премьером станет Явлинский или Гайдар, никогда в жизни не было. Реально события развивались так. Самым желанным кандидатом на пост премьера для нас был Юрий Алексеевич Рыжов. Однако он отказался им стать. Тогда, в некотором смысле от безысходности, вышли на идею обратиться к Съезду, чтобы он предоставил самому президенту полномочия возглавить правительство. Когда эти полномочия были даны, никаких разговоров о том, что Явлинский станет первым замом, повторяю, даже близко не было…

– Странно, что сам он все это так описывает…

– В принципе, это можно понять. В то время я очень интенсивно общался со всеми, кто так или иначе был заинтересован в профессиональной работе во властных структурах. Дело в том, что все это на мне висело. Прежде всего – кадровые вопросы. И расставание с членами кабинета Силаева (Ельцин ни с одним из них не встречался и не разговаривал), и предложения по составу нового кабинета. Поэтому в какой-то момент мы действительно могли сидеть в этой комнате отдыха и просто так, абстрактно обсуждать какие-то варианты: а что, если так, а что, если этак?.. Но я категорически настаиваю и в этом отношении полностью за себя ручаюсь, – никаких конкретных разговоров о том, что он мог бы котироваться на пост первого вице-премьера, близко не могло быть. Тогда эта тема в отношении Гриши уже была закрыта.

Небызинтересно, конечно, посмотреть, что говорит про “вариант Явлинского” сам тогдашний президент. Признавая, что Григорий Алексеевич в ту пору был “самым популярным экономистом в стране”, Ельцин также отрицает, что возлагал на него какие-то надежды как на одного из возможных руководителей правительства:

“…Измученный борьбой за свою программу (“500 дней”. – О.М.), он уже приобрел некоторую болезненность реакций. Кроме того, чисто психологически трудно было возвращаться во второй раз к той же самой – пусть и переработанной – программе “500 дней” и ее создателям”.

В общем, в правительство реформаторов Явлинский не попал. На все последующие годы главным для Григория Алексеевича стала беспощадная критика реформ, проводимых другими. Лично для него, наверное, так оно вышло и лучше: своим жизненным примером он вновь доказал, что позиция критика несравненно более комфортна и безопасна, нежели положение тех, кто что-то реально делает. Я уж не говорю о том, что сегодня, когда тот, начальный этап реформ, уже далеко позади, имя Явлинского не вызывает ничего похожего на то всеобщее (почти всеобщее) отторжение и ненависть, какую вызывают, допустим, имена Гайдара и Чубайса. Так что очень везучим человек оказался.

6 ноября, аккурат перед бывшим великим праздником, Ельцин подписал указ, в котором возложил на себя обязанности главы правительства РСФСР.

Другими указами Геннадий Бурбулис был назначен первым вице-премьером, вице-премьерами – Егор Гайдар и Александр Шохин.

По словам Бурбулиса, главным основанием для выдвижения Гайдара на роль ведущего реформатора стали итоги работы его группы. Сам Ельцин вспоминает об этом несколько иначе. Да, на стол ему легли различные “концепции, программы”, из которых надо было выбрать наиболее подходящую. Да, госсекретарь Геннадий Бурбулис советовал ему остановиться на программе Гайдара. Однако президенту, по его словам, “выбор главного “экономического рулевого” хотелось “совершить осмысленно, не торопясь, не оглядываясь на чужое мнение”. Решающими для президента стали такие мотивы:

“Гайдар прежде всего поразил своей уверенностью. Причем это не была уверенность нахала или уверенность просто сильного, энергичного человека, каких много в моем окружении. Нет, это была совершенно другая уверенность. Сразу было видно, что Гайдар… очень независимый человек, с огромным внутренним, непоказным чувством собственного достоинства. То есть интеллигент, который, в отличие от административного дурака, не будет прятать своих сомнений, своих размышлений, своей слабости, но будет при этом идти до конца в отстаивании принципов, потому что… это его собственные принципы, его мысли, выношенные и выстраданные.

Было видно, что он не будет юлить. Это для меня было неоценимо…

Гайдар умел говорить просто. И это тоже сыграло огромную роль… Он не упрощал свою концепцию, а говорил просто о сложном. Все экономисты к этому стремятся, но у Гайдара получалось наиболее убедительно. Он умеет заразить своими мыслями, и собеседник ясно начинает видеть тот путь, который предстоит пройти”.

Всякий, кто когда-либо сталкивался с Егором Тимуровичем, подтвердит, что это совершенно точная его характеристика.

“И, наконец, два последних решающих фактора, – продолжает Ельцин. – Научная концепция Гайдара совпадала с моей внутренней решимостью пройти болезненный участок пути быстро. Я не мог снова заставлять людей ждать. Оттягивать главные события, главные процессы на годы. Раз решились – надо идти…”

Вот все-таки и гайдаровской концепции Ельцин коснулся. Той, которая, среди прочих, была представлена на его суд. Вряд ли он ее как следует понимал или хотя бы более или менее подробно познакомился с ней. Но то, что он принял ее своим внутренним, интуитивным чутьем, – этому вполне веришь. Ельцин – человек чуткой интуиции.

А вот быстро пройти “болезненный участок пути”, к сожалению, не получилось. Тут сказалось и яростное сопротивление не приемлющих реформы, и частые колебания, нерешительность самого Ельцина.

“…Гайдар дал понять, что за ним стоит целая команда очень молодых и очень разных специалистов. Не просто группа экспертов, а именно ряд личностей, самостоятельных, рвущихся в дело, без комплексов... И мне страшно захотелось с ними попробовать, увидеть их в реальности.

Короче говоря, было очень заманчиво взять на этот пост человека “другой породы”.

В самом конце Ельцин довольно бесхитростно упоминает еще об одной причине, почему он остановил свой выбор на Гайдаре: Егор Тимурович – внук знаменитого писателя, с именем которого “выросли целые поколения советских детей”, в том числе и сам он, Ельцин, и его дочери. Так что он поверил “еще и в природный, наследственный талант Егора Тимуровича”.

Вот такие мотивы двигали президентом Российской Федерации, когда на роль фактического главы правительства реформ он выбрал Егора Гайдара.

“Самое главное, – говорит в заключение Ельцин, – и теперь я в этом выборе не раскаиваюсь”.

…Вскорости после указа 6 ноября, которым назначались руководители правительства, был сформирован и весь кабинет. Теперь – вперед!

НАЧАЛО РЕФОРМ, НАЧАЛОСОПРОТИВЛЕНИЯ

“Ученые мальчики в розовых штанишках”

Сейчас известные события октября 1993 года принято обозначать краткой формулой: “расстрел парламента”. Вот-де проклюнулись в России робкие ростки демократии, но тут же были беспощадно уничтожены танковыми выстрелами. Ощущение такое, что в здании парламента – Белом доме – в тот момент притулились все сплошь демократы, народолюбцы, правдоборцы, против которых президент с диктаторскими замашками, не имея других аргументов, применил грубую силу, – попросту говоря, утопил их в крови.

Чем дальше мы удаляемся от того времени, тем больше стираются в памяти реальные события, и даже многие из тех, кто был свидетелем этих событий и прекрасно видел, как все было на самом деле, вроде бы начинают соглашаться: да-да, “расстрел парламента” – наиболее точное обозначение того, что тогда произошло.

Конечно, обстрел Белого дома в ходе его штурма 4 октября 1993 года действительно был (восемь танков разведроты Таманской дивизии, занявшие позиции на Новоарбатском мосту и на набережной Тараса Шевченко, выпустили по зданию Верховного Совета около двенадцати снарядов), однако этот факт никак “не тянет” на то, чтобы стать исчерпывающим символом трагических событий, произошедших в ту пору в стране, хотя с “изобразительной” – фото- и кинематографической – точки зрения он, конечно, для этого весьма удобен. Удобно также использовать этот образ во всяких легковесных телевизионных дискуссиях, так называемых ток-шоу: не станешь же в самом деле подробно перечислять, как все было в действительности.

Но в книге это можно себе позволить – достаточно подробно изложить события с октября 1991-го по октябрь 1993-го. Чтобы освежить нашу общую память – повторяю, уже изрядно притупившуюся.

Октябрь 1993-го начался в январе 1992-го, точнее даже – в декабре 1991-го, когда гайдаровские реформы еще и не начались, а только готовились. Точкой отсчета можно считать выступление вице-президента Александра Руцкого во время его поездки по оборонным предприятиям Сибири в начале этого месяца. Как раз в ходе того турне, обрушившись на новое, лишь недавно сформированное правительство, он прилепил к нему нелепое словосочетание “ученые мальчики в розовых штанишках”. После оно на все лады бесчисленное число раз повторялось “доброжелателями” команды Гайдара.

Вообще-то, напомню, правительство возглавлял не Гайдар, а непосредственный начальник Руцкого – президент Борис Ельцин, можно было бы и поостеречься в выражениях. Но нет, не поостерегся. Очень уж хотелось поскорее заявить о себе как о центральной фигуре во власти, как об истинном защитнике народных интересов, в общем – перехватить политическую инициативу. Так что, повторяю, атаки на реформы начались еще до того, как начались сами реформы. Одновременно началось предательство Руцкого по отношению к Ельцину, который поверил ему, сделал его своим заместителем на высоком государственном посту.

Несколько позже, 18 декабря, в “Независимой газете” Руцкой вновь подверг правительство резкой критике: оно и такое, и сякое, и неуправляемое, и дезорганизованное, не знающее, куда, к какой цели оно идет. Уже тогда Руцкой выступил против либерализации цен, еще только готовившейся, заявив, что, если она не будет отменена, он, Руцкой, уйдет в отставку (потом, правда, не ушел, до конца цеплялся за свое кресло, – пока его не выкинули из него в октябре 1993-го).

Что касается депутатов, мы ведь видели: Съезд благословил президента и правительство на проведение реформ. Однако уже менее чем через две недели после ельцинского указа о либерализации цен – он начал действовать со 2 января – депутатские вожди и их единомышленники вслед за Руцким выступили с нападками на действия кабинета. Так, спикер ВС Руслан Хасбулатов “отметился” 13 января, заявив на встрече с делегацией итальянского сената, что Верховному Совету России следует “или предложить президенту сменить практически недееспособное правительство России, или, в соответствии с конституционным правом, самому сменить это правительство”. Нападки на кабинет спикер продолжил на заседании президиума ВС, состоявшемся в тот же день. “Создается очень безрадостное отношение к правительственной политике, – сказал Хасбулатов. – И какие-то выводы в организационном плане, безусловно, надо будет делать”.

Вот так, ни больше, ни меньше: правительство только начало работать – и оно уже “практически недееспособное”, в отношении него пора делать оргвыводы, то есть попросту менять.

Вроде бы ничего нет удивительного, если руководитель парламента в чем-то не согласен с правительством, критикует его действия, требует откорректировать те или иные принимаемые правительством меры. Поражало другое – агрессивность, яростная непримиримость, с которыми Хасбулатов обрушился на кабинет Гайдара (должен при этом еще раз заметить, что слова “кабинет Гайдара” я, как и многие, употребляю условно: вновь напомню – формально председателем правительства в ту пору был Ельцин, а Гайдар – всего лишь вице-премьером; в апреле он стал первым “вице”, а с 15 июня – исполняющим обязанности премьера).

Поражаешься, как они торопились заявить о себе как о противниках начатых реформ. Хотя бы выждали какое-то время приличия ради, посмотрели бы, что из этих реформ получится, дали бы другим посмотреть. Нет, невтерпеж было…

Эти два деятеля – Руцкой и Хасбулатов – и стали главными фигурами многомесячной борьбы консервативных сил с реформами Ельцина – Гайдара, закончившейся трагическими событиями октября 1993-го. Впрочем, точнее будет поменять этих двоих местами – на первое место поставить Хасбулатова, а уж на второе – Руцкого: все-таки спикер ВС сыграл тут более значительную и зловещую роль.

В ответ на демарш Хасбулатова последовали не менее резкие штыковые уколы со стороны членов правительства. Вице-премьер Сергей Шахрай назвал выступления спикера “по меньшей мере безответственными”, а первый вице-премьер Геннадий Бурбулис охарактеризовал Верховный Совет как “оплот тоталитарной системы”. Из этого видно: хотя атака на правительство и началась вроде бы неожиданно, на пустом месте, она не застала его врасплох; вскидывать руки вверх, отступать после первых же вероломных ударов, ударов в спину никто там не собирался. Нетрудно было догадаться: эта твердая позиция обусловлена прежде всего поддержкой со стороны Ельцина; пока она, эта поддержка, сохранится, все будет нормально.

Оставалось молиться: только бы президент не дрогнул, не попятился назад.

“Либерализация цен не наполнила прилавки”

Атаке спикера на правительство предшествовала его двухдневная поездка в Рязанскую область. Вроде бы именно она и настроила его на столь агрессивный лад. Собственно говоря, уже 11 января, непосредственно по итогам этой поездки, он сделал первые разносные антиправительственные заявления – в частности, констатировал, что начатая кабинетом либерализация цен “не решила проблем пустых прилавков”. Для этого надо было ехать за несколько сот километров? Все, что Хасбулатов узнал в Рязанской области, он мог бы узнать, пройдясь по московским магазинам вблизи Белого дома: да, прилавки по-прежнему пусты. Вообще, удивительное дело: профессор экономики, член-корреспондент Академии наук пускается в рассуждения о неэффективности такой меры, как либерализация цен, спустя всего лишь несколько дней после того, как она начата. Рассуждения, простительные для обывателя, но не для ученого мужа.

За этим и последовало: “недееспособное правительство”, его пора менять и т.д.

Разумеется, выступления спикера не были проявлением обычных разногласий между различными госдеятелями, – это было объявление войны, войны на уничтожение.

С точки зрения политического расчета, тут все понятно. Начавшиеся либеральные реформы, связанный с ними резкий подскок цен, проблемы с зарплатами, пенсиями, пособиями, сбережениями неизбежно должны были вызвать массовое недовольство населения. Воспользоваться этим недовольством, возглавить толпы протестующих (которые, как ожидалось, вскорости появятся), оседлать волну этого недовольства и протеста, въехать на ней во власть тогда захотели многие. В общем-то, это азбука политики – уловить какое-то мощное социальное движение и действовать в его русле, опираясь на его поддержку. Другой вопрос, какое это движение. Способствует ли оно поступательному развитию страны или направлено против него. Но такой вопрос волнует далеко не всякого.

Что касается Хасбулатова, уверен, им с самого начала и до конца двигало прежде всего безграничное честолюбие и властолюбие. Высокий пост, на котором он оказался (в первую очередь, повторяю, благодаря мощной поддержке Ельцина), безнадежно устаревшая, принятая еще в достославные брежневские времена, совсем в другой стране Конституция, открывали перед ним безграничные возможности для восхождения на самую вершину власти. Грех было ими не воспользоваться.

Что же касается интересов страны, интересов народа, – ну кто же из этих политиканов, прилежных учеников Макиавелли, беспокоится о таких пустяках. Это для людей совсем иного склада, старомодно-совестливых, – коих впору заносить в Красную книгу.

Кое-что о личных мотивах

Конечно, можно было бы затевать драку и не с такой яростью, не с такой прытью, как ее затеял Хасбулатов, – постепенно раскручивать маховик, не торопясь, наращивать его обороты. С тактической точки зрения, так оно, наверное, было бы выигрышней. Но у спикера были еще свои, личные счеты с Гайдаром. Да и не только с ним. Вспоминается подобная же неадекватность, с какой Хасбулатов осенью 1991-го обрушился на Явлинского, выдвинувшего свою очередную экономическую программу. Председателя парламента просто трясло при упоминании одного только имени этого экономиста. Точно так же чуть позднее его трясло при упоминании имени Гайдара.

Подобную реакцию трудно объяснить, если не принять во внимание, что Хасбулатов, как уже говорилось, сам экономист, научный работник, профессор, доктор наук. А незадолго перед тем на внеочередных выборах в Академию наук стал еще и членом-корреспондентом. Я не стану утверждать, что его избрали, учитывая не столько его научные достижения, сколько занимаемый им высокий государственный пост, хотя это вполне в традициях российской академии, – вспомним, как холопствующие академики избирали в свои ряды Сталина, Молотова, Вышинского и других пролетарских вождей. Допускаю, что Хасбулатов действительно “тянул” на членкора (хотя в таком случае непонятно, почему его не сделали таковым на предыдущих, очередных, выборах, которые состоялись не намного раньше внеочередных, когда Хасбулатов еще не был председателем ВС). Как бы то ни было, факт остается фактом – член-корреспондент. Так вот, если учесть это обстоятельство, а также то, что и Явлинский, и Гайдар – тоже научные работники, только академическим рангом пониже, ярость, с какой Хасбулатов обрушился на правительство и на его реформы, становится – по крайней мере отчасти – психологически понятна. В нашей академии умнее члена-корреспондента полагается быть только академику, умнее академика – академику-секретарю соответствующего отделения, умнее академика-секретаря – вице-президенту, умнее вице-президента – естественно, только президенту академии. Ну, а разные там доктора и кандидаты, эсэнэсы и эмэнэсы – это так, одушевленный фон, на котором вершат свои подвиги академические олимпийцы, небожители.

Ну, кто для Хасбулатова были все эти Явлинские, Гайдары, Бурбулисы, Шохины! Именно такая вот не различимая глазом институтская мелочь. А туда же лезут! Умничают! Не почитают старших.

Между тем, если уж говорить о научных авторитетах серьезно, Гайдара и его реформы поддержали люди, обладающие наивысшим авторитетом в мировой науке. Тут достаточно сослаться хотя бы на такого выдающегося ученого, как американский экономист русского происхождения, лауреат Нобелевской премии Василий Леонтьев. Уже тогда, когда реформы еще только задумывались, он призвал к скорейшему и всеобъемлющему их воплощению в жизнь. Своим весомым словом он подтвердил, что вырваться за пределы “королевства кривых экономических зеркал”, какое являла собой экономика советского образца, можно лишь через полноценную либерализацию цен и широкомасштабную приватизацию.

Что касается Хасбулатова, как потом выяснилось, он, ко всему прочему, еще и сам претендовал на пост главы правительства. Это тоже, по-видимому, было одной из причин патологической ненависти спикера ВС к Гайдару.

Если же отвлечься от политических и академических интриг, дрязг и склок, перенесенных на почву государственной деятельности, попытаемся ответить серьезно, – ну какое самое наикомпетентное и наиквалифицированное правительство способно было в мгновение ока вытащить Россию из той непролазной дыры, из того непроходимого болота, куда ее загнали коммунистические правители за десятилетия своего бездарного правления? Эти непролазность и непроходимость были многократно усилены в последние годы перед реформами, когда велись бесконечные обсуждения, какими именно эти реформы должны быть. Разговоры, разговоры, разговоры… Слова, слова, слова… А страна все ближе и ближе к пропасти – к экономическому коллапсу, к голоду и гражданской войне.

На пороге коллапса

Позже в разговоре со мной Гайдар признался, что самое тягостное его ощущение от конца 1991 года – пустые магазинные прилавки, нескончаемые мрачные очереди буквально за всем и – общее ожидание неминуемой катастрофы.

То же самое, почти слово в слово он напишет в своей книге “Дни поражений и побед” (впрочем, он это повторит не раз):

“Декабрьская Москва 1991 года – одно из самых тяжелых моих воспоминаний. Мрачные, даже без привычных склок и скандалов, очереди. Девственно пустые магазины. Женщины, мечущиеся в поисках хоть каких-нибудь продуктов… Всеобщее ожидание катастрофы. Когда, даже сегодня еще (книга вышла в 1996-м в издательстве “Вагриус”. – О.М.) меня продолжают обвинять в безнравственной и безжалостной политике, больно ударившей по карману трудящихся, в жестких мерах, приведших к обесцениванию и без того “пустых” вкладов в сберкассах, на память мне всякий раз приходит эта страшная картина зимней Москвы. И я убежден, что делом самой высокой нравственности в тот момент было спасение людей от голода и холода”.

(Кстати, аналогичные “светлые воспоминания” о тех днях сохранились и у другого лидера реформ – Анатолия Чубайса.

– Помню, в ноябре 1991 года, перед отъездом из Ленинграда, – рассказывал он в одном из телеинтервью, – зашел в универсам, обычный ленинградский универсам... И как сейчас помню, там продавался всего один товар, под названием “гнилая свекла”, ящик с которой стоял посреди универсама.

По-видимому, и для Чубайса эти воспоминания стали одним из самых мощных стимулов, подвигнувших его на энергичную реформаторскую деятельность).

Выдержки из справки, полученной правительством, о положении в стране и отдельных регионах на середину ноября 1991 года:

“Продажа мясопродуктов, масла животного, масла растительного, крупы, макаронных изделий, сахара, соли, спичек, табачных изделий, алкогольных напитков, мыла хозяйственного, туалетного и других и других производится, в основном, по талонам…

Отпуск хлеба и хлебобулочных изделий ограничен, реализация молокопродуктов – по мере их поступления – при наличии больших очередей и ограниченного времени торговли.

Архангельская область. Мясопродукты… реализуются из расчета 0,5 кг на человека в месяц… Молоко имеется в продаже не более часа. Масло животное продается по талонам из расчета 200 г на человека в месяц. Талоны не обеспечены ресурсами… Мукой в рознице не торгуют, она поступает только для хлебопечения. До конца года недостаток фондов на муку 5 тыс. тонн. Хлебом торгуют с перебоями. Сахар отпускают по 1 кг в месяц на человека, талоны на него из-за недогруза заводов Украины с июня не отовариваются.

Нижегородская область. Мясопродуктами торгуют по талонам, на декабрь не хватает ресурсов. Молоком торгуют в течение часа. Масло животное реализуется по талонам – 200 г на человека в месяц. Не хватает ресурсов. Растительное масло в продаже отсутствует… С перебоями торгуют хлебом, не хватает зерна на хлебопечение…

Пермская область. На декабрь выдано талонов на масло животное по 200 г на человека, но ресурсов под них нет… Растительного масла в продаже нет… Сахар отсутствует в продаже… Хлебом торгуют с перебоями, при наличии больших очередей. Не хватает муки на хлебопечение”.

И так везде. Пустые прилавки. Бесконечные очереди. За всем… Талоны, на которые в действительности ничего купить нельзя. Забавно сейчас слышать утверждения, что до Гайдара мы жили чуть ли не в раю…

До беспрецедентно низкой отметки – 289, 6 тонн – сократился золотой запас (для сравнения: трижды проклятое царское правительство в тяжелейшей ситуации войны оставило своему преемнику – Временному правительству – 1300 тонн золота). Этих крох уже не хватало на покрытие самых неотложных потребностей страны.

Столь же катастрофичным было положение с валютными резервами. Из справки, предоставленной правительству Внешэкономбанком:

“В связи с крайним обострением платежной ситуации страна в течение года неоднократно оказывалась на грани неплатежеспособности ввиду недостатка ликвидных ресурсов в свободно конвертируемой валюте, о чем неоднократно докладывалось руководству страны.

В конце октября 1991 года ликвидные ресурсы были полностью исчерпаны, в связи с чем Внешэкономбанк СССР был вынужден приостановить все платежи за границу, за исключением платежей по обслуживанию внешнего долга…

…К концу второй декады ноября ликвидных валютных ресурсов ожидается недостаточно даже для выполнения безусловных обязательств государства, и страна может быть объявлена неплатежеспособной”.

В справке также говорилось, что в связи с недостатком валюты банк, среди прочих источников, использовал находившиеся на его счетах “средства валютных фондов предприятий, организаций, республик и местных органов власти”. Почему-то умалчивалось, что использовались еще и деньги простых граждан.

Егор Гайдар:

“Итак, последний год своего правления коммунисты закончили тем самым, с чего начали 74 года назад, – реквизицией валютных счетов предприятий, организаций и граждан, хранившихся во Внешэкономбанке.

В общем, нет ни хлеба, ни золота. И нет возможности платить по кредитам. А новых ждать неоткуда. Потрясающим сюрпризом для меня это не явилось, и все же до прихода в правительство оставались какие-то иллюзии, надежды, что, может, дела чуть лучше, чем кажется, что есть тайные, подкожные резервы. Но нет, ничего нет!

Знаете, как бывает, когда видишь кошмарный сон? Конечно, страшно, но где-то в подсознании теплится надежда: ничего, стоит сделать усилие, проснуться, и ужасы исчезнут… А здесь делаешь это чертово усилие, открываешь глаза, а кошмар – вот он, рядом”.

Так обстояло дело с “волюнтаристским”, не вызванным будто бы объективной необходимостью желанием Гайдара начать либеральные реформы – такие обвинения до сих пор шлют в его адрес. На самом деле только они, эти реформы, и могли спасти страну. Других путей спасения не просматривалось…

Наконец, еще одно обвинение, адресуемое Гайдару: дескать, начав реформы, он делал все не так, очень старался, чтобы они легли тяжелым бременем на простых людей. Разумеется, ошибки были и у Гайдара (а кто их не делает?). Однако в действительности реформы пошли не так, как хотелось бы, совсем по другим причинам. Сказались, во-первых, тяжелейшие начальные условия, о которых уже говорилось. Во-вторых, дал о себе знать краткий – всего несколько месяцев – срок пребывания Гайдара у власти: его отстранили, не дав завершить практически ничего из задуманного. И наконец, в-третьих, решающую роль сыграло дичайшее сопротивление, которую оказали реформам их противники, которые и при Гайдаре, и при следующих премьерах действовали по принципу “Чем хуже – тем лучше!”. А реализовывать этот принцип им не составляло труда, поскольку у них было большинство и в Верховном Совете, и на Съезде, и в двух первых Думах, и в местных органах представительной власти…

Разговор с Гайдаром

Приступая к экономической реформе, Гайдар и его коллеги, конечно, предвидели, что на них обрушится ураганный огонь со стороны противников этой реформы. Но одно дело предвидеть, а другое – испытать все это на собственной шкуре в реальности. Сопротивление ведь не ограничивалось критикой тех или иных действий реформаторов – их старались оскорбить, уязвить, унизить, вывести из себя (это и до сих пор продолжается). Напомню: Руцкой назвал членов кабинета “учеными мальчиками в розовых штанишках”, Хасбулатов, как уже говорилось, – абсолютно некомпетентным и совершенно недееспособным правительством. Уже в январе – феврале на митингах можно было видеть плакаты: “Народ объегорен, народ обгайдарен”.

Где-то в середине февраля, беседуя с Егором Гайдаром (разговор происходил в бывшем здании ЦК на Старой площади, куда в ноябре – декабре переехало правительство, освободив Белый дом для Верховного Совета), я спросил его, стала ли для него неожиданностью такая “базарная” форма критики, задевает ли она его, способен ли он ее выдержать, вообще чувствует ли он в себе достаточно силы и твердости, чтобы не отступить перед этим оголтелым сопротивлением.

– Ощущения твердости у меня вполне достаточно, – ответил Гайдар. – Задевает ли все это меня? Может быть, когда я закончу свои дела на посту вице-премьера и оглянусь на то, что обо мне писали и говорили, мне это будет больно и неприятно. А сейчас груз огромной ответственности, очень жесткие рамки, определяемые текущей работой, не позволяют все это замечать, придавать этому особенное значение. Сейчас я слишком хорошо понимаю масштабы игры, слишком хорошо понимаю, что дело не в личностях, а в интересах, поэтому вся “критика” проходит мимо сознания, по периферии его.

Главный же политический вывод первых полутора месяцев реформы, который сделал для себя Гайдар: наше общество оказалось намного умнее, в нем гораздо больше здравого смысла и понимания, чем это обычно многие себе представляли.

Наверное, это было слишком лестное для общества мнение. Во-первых, что понимать под обществом? Часть его действительно проявила здравомыслие, осознав, что другого пути в будущее нет. Другая же часть сразу подняла панику по поводу возросших цен, “пропавших” денег, которые лежали на сберкнижке… Да и вообще, как показали минувшие годы, обществу предстояло пройти тяжелейшие испытания. Мало кто в состоянии был разобраться в их причинах, а потому все проклятия по привычке обрушивались, повторяю, на голову Гайдара: он, дескать, все затеял. Никто не хотел вспоминать, каким было положение в стране, когда Гайдар стал вице-премьером и о котором уже было сказано выше, – пустые прилавки магазинов, ничего не стоящий рубль, полностью парализованная экономика… Это какая-то особенность человеческой памяти. Она избирательна. Возможно, у наших соотечественников она особенно коротка и прихотлива.

Еще вопрос, который я задал тогда Егору Тимуровичу, – чья поддержка для него особенно ценна, ощущает ли он поддержку Ельцина, нет ли у него предчувствия, что в один прекрасный день президент лишит его такой поддержки, причем не из принципиальных, а из чисто политических, тактических соображений? Ответ Гайдара:

– Пока что самой ценной для нас, лично для меня является именно поддержка президента. Без его поддержки мы просто не могли бы ничего сделать – это надо четко себе представлять. И я не понимаю, почему мы должны думать о людях плохо. Президент показал способность принимать политически очень рискованные решения, брать за них ответственность на себя лично, а не сваливать ее немедленно на своих подчиненных. Я не понимаю, почему мы должны исходить из гипотезы непорядочного поведения президента.

Я возразил, что дело не в порядочности или непорядочности. Шахматист жертвует фигуру, видя, что ее трудно защищать, что она становится в тягость, ухудшает общую позицию. Так оно и произошло потом с Гайдаром. Минуло всего лишь десять месяцев, как Ельцин уступил нажиму депутатов, фактически предоставил им, своим противникам, право выбрать главу правительства (к тому времени Гайдар уже был и.о. премьера). Вместо “ученого мальчика в розовых штанишках” нардепы выбрали “крепкого хозяйственника” Черномырдина.

Была ли эта “жертва ферзя” гроссмейстерским ходом? Думаю, нет. Хотя она и не привела к немедленному проигрышу, но сильно понизила шансы реформаторов. И растянула во времени страдания тех, чья жизнь зависела от успешного проведения реформ. А зависела от этого вся страна.

Уже тогда, к моменту нашей беседы с Гайдаром, стало ясно, что главная фигура в стане контрреформаторов – Хасбулатов. Я поинтересовался, каково мнение Гайдара об этом деятеле как об экономисте. Гайдар ответил уклончиво-дипломатично:

– Я предпочел бы уйти от этого вопроса. Потому что если я скажу, что я оцениваю его высоко, подумают, что я пытаюсь подхалимствовать перед Верховным Советом. Если я скажу, что оцениваю низко, – это будет оскорбительно и неуважительно по отношению к главе высшей законодательной власти. Могу лишь сказать, что статьи Хасбулатова в начале перестройки, без всякого сомнения, были прогрессивными и шли в русле намечавшихся реформ.

Позже, когда Гайдар уже не был в правительстве и над ним не довлела необходимость прибегать к дипломатии, он несколько по-иному отзывался о достоинствах Хасбулатова-экономиста. В частности, рассказывал, как, работая в журнале “Коммунист”, отклонял статьи будущего спикера ввиду их банальности.

Наконец, еще один вопрос, который мы тогда обсуждали с Гайдаром, – устоит ли демократическая власть. Уже тогда было видно, что коммуно-патриоты ведут целенаправленную подготовку насильственного свержения тогдашнего российского руководства. Призывы к такому свержению открыто раздавались в печати, на митингах (например, на состоявшемся 9 февраля, незадолго перед нашей беседой, митинге на Манежной площади). Между тем создавалось впечатление, что правительство органически неспособно предпринять хотя бы что-то для предотвращения этой угрозы, защитить себя и Россию, что у него нет элементарного инстинкта самосохранения.

Гайдар возразил, что, по его мнению, правительство способно предотвратить подобные угрозы. Конечно, на нем лежит груз либеральной мягкотелости. Это вполне понятно в нашей стране, с нашей историей, с нашими традициями. Но все-таки, как считал тогда мой собеседник, опыт нас чему-то учит, в том числе и тому, что прекраснодушное либеральничанье в такой острый, критический момент неуместно.

Последующие без малого два года показали, что все-таки демократическая власть вела себя недопустимо беспечно перед угрозами своих врагов. И то, что она не пала, можно считать чудом. Назвать ли это традиционной российской либеральной мягкотелостью? Не уверен. Откуда в России традиции либерализма, хотя бы и в форме либеральной мягкотелости? Возможно, под прекраснодушным либеральничаньем Гайдар подразумевал хрестоматийное либеральничанье Временного правительства в момент хорошо просматривавшейся угрозы большевистского заговора и переворота в 1917 году. Но это в нашей истории скорее исключение, чем традиция. Традиции у нас совсем другие – традиции железной руки, “сильной” руки. Скорее всего, Ельцин не хотел ее проявлять, дабы не быть обвиненным в удушении демократии. А может быть, просто положился на авось. Это тоже наша традиция.

Ярче всего беспечность власти проявилась в сентябре – октябре 1993 года. Именно в тот момент из-за этой самой беспечности она едва не пала, пройдя по самому краю пропасти, называемой коммунистическим реваншем.

КОНСТИТУЦИОННАЯ ЛОВУШКА

Промедление смерти подобно

Главной ошибкой Ельцина – и стратегической, и тактической – многие считают то, что он не добился окончательного запрета компартии во всех ее вариантах – КПСС, КПРФ, РКРП и т.д. В результате вместо того, чтобы сконцентрировать свои силы на реформах, на спокойном и последовательном их проведении, он почти весь свой президентский срок, вплоть до ухода в конце 1999-го, вынужден был отбиваться от наскоков верных последователей Маркса – Энгельса, Ленина – Сталина, идти на компромиссы, на уступки, подчас принципиальные, искажающие суть реформ. По крайней мере дважды – не только в 1993-м, но и в 1996-м, – дело доходило до того, что он чуть было вообще не уступил коммунистам власть, не поднял шлагбаум для полного отката назад.

Однако не меньшей ошибкой – на начальном этапе реформ – было, пожалуй, и то, что Ельцин промедлил с принятием новой конституции России. В принципе, он должен был бы вплотную заняться этим сразу же после 12 июня 1991 года, когда была принята Декларация о государственном суверенитете России, а сам он избран ее президентом. У него было по крайней мере шесть – семь месяцев, чтобы в относительно спокойной (если исключить несколько дней августовского путча) обстановке, когда еще не возникла жесткая конфронтация между ним и депутатами – противниками начавшихся реформ – подготовить и принять Основной закон, где были бы четко прописаны полномочия каждой из ветвей власти и механизм взаимодействия между ними. Главное же – где не давалось бы полное законодательное преимущество Съезду и Верховному Совету. Увы, этого сделано не было.

Вообще-то, работа над новой конституцией началась в июне 1990 года. На I съезде народных депутатов РСФСР, 16 июня этого года, была образована Конституционная комиссия во главе с Ельциным, тогда председателем ВС, которой поручили подготовить проект новой конституции РСФСР. Дальше началась вроде бы рутинная работа, которой мало кто придавал значение. Всем, конечно, было понятно, что новому, по сути, государству нужен новый Основной закон, однако понимание это было достаточно формальным. Трудно было предвидеть, что через некоторое время вокруг конституционного текста разгорится острейшая политическая борьба.

В августе 1990-го Конституционная комиссия представила концепцию проекта, а к началу октября – рабочую основу новой конституции. Первый ее вариант был опубликован в ноябре того же года. Естественно, последовали многочисленные замечания и предложения от комитетов и комиссий Верховного Совета, депутатов, экспертов, специалистов, общественных организаций и простых граждан. Новый проект конституции, подготовленный Конституционной комиссией, был представлен через год, 2 ноября 1991 года V съезду. Снова пошли замечания и дополнения…

Как видим, дело двигалось ни шатко, ни валко. Президент не проявлял тут особенной настойчивости, не пытался его ускорить, а ВС и Съезд, понятное дело, не были заинтересованы в том, чтобы расставаться со старым Основным законом, который ставил их в привилегированное положение. В результате в двадцатимесячное жесткое противоборство с командой Хасбулатова – Руцкого Ельцин вступил на невыгоднейших условиях – на условиях, когда продолжавшую действовать брежневскую Конституцию РСФСР 1978 года (где изначально вообще даже не было упоминания ни о каком президенте) его противники кроили и перекраивали как хотели, подгоняли “под себя”, использовали как главный инструмент для борьбы с президентом.

Вообще-то, это поразительный, исключительный момент в российской истории. Ничего подобного в России не было ни до, ни после, – чтобы к тоненькой брошюрке под названием “Конституция” относились с таким трепетом, с такой серьезностью. Самое же удивительное, – чтобы с такой серьезностью к ней относился верховный правитель, в руках которого сосредоточены все рычаги власти, все силовые структуры, которому в общем-то – в полном соответствии с теми самыми российскими традициями – стоило только моргнуть или чихнуть, чтобы все его политические противники гуртом низринулись куда-нибудь в тартарары. Собственно говоря, в конце концов так оно и произошло – когда, ситуация окончательно зашла в тупик, Ельцин вынужден был нарушить Конституцию, а затем и применить силу, но до этого он ведь держался почти два года, даже в крайних обстоятельствах демонстрируя истовое уважение к Основному закону.

Такого, повторяю, никогда не было в российской истории. Вспомните хотя бы, как относились к конституции при коммунистах. Как к ничего не значащей бумажке, о которую можно вытирать ноги (при этом по-фарисейски каждый год отмечали День Конституции, расхваливали ее на все лады как самую демократичную и гуманную, славословили в адрес ее “автора”).

Мальчик на побегушках

Любопытно проследить, как депутаты “опускали” роль президента, стремясь свести ее к роли английской королевы. Они начали это делать еще до того, как был избран сам первый президент. Сказались ли тут прогностические способности народных избранников – предвидение грядущих столкновений с бывшим кандидатом в члены Политбюро? Думаю, что нет. Думаю, что здесь проявилось обычное инстинктивное желание подгрести под себя побольше власти.

В ту пору модными были разговоры о балансе властей, о равномерном распределении полномочий между ветвями власти, однако под сурдинку навязывалась схема парламентской республики как наиболее подходящая для России в ее тогдашнем состоянии.

(В скобках напомню, что при Путине все двинулось в обратном направлении. Здесь уже на полную катушку раскручивалась прямо противоположная идея, – что россияне, мол, с давних пор привыкли жить под единым всевластным начальником, как бы он ни именовался – царем, генсеком, президентом. Традиция, дескать, у нас такая. Такой, понимаешь, менталитет. Не можем мы по-другому.)

Пост президента был введен 24 апреля 1991 года специальным законом “О президенте РСФСР”. Основанием послужили результаты референдума, состоявшегося незадолго перед этим – 17 марта. Через месяц, 24 мая того же года, другим законом – “Об изменениях и дополнениях Конституции (Основного закона) РСФСР” – этот пост включили в Конституцию. Как уже говорилось, депутаты сразу же поставили президента в подчиненное положение по отношению к Съезду нардепов и Верховному Совету. Так, согласно поправкам, внесенным депутатами в Конституцию, президент – не глава государства, а всего лишь высшее должностное лицо и глава исполнительной власти; он издает указы и распоряжения “на основе и во исполнение” Конституции, Законов РСФСР и – обратите внимание! – постановлений Съезда и Верховного Совета. Не президент, а этакий мальчик на побегушках. В обязанности президента, среди прочего, входит не реже одного раза в год представлять Съезду доклады о выполнении “социально-экономических и иных программ”, принятых Съездом и Верховным Советом. То есть этой статьей депутаты как бы присваивали себе право определять социально-экономическую и “иную” политику государства, а обязанность президента – опять-таки брать под козырек, выполнять намеченные ими “программы”, а после перед ними же отчитываться. Кроме того, депутаты вправе потребовать от президента внеочередного отчета. Впрочем, в другой статье говорилось о том, что президент вносит на рассмотрение Верховного Совета Государственный план экономического и социального развития РСФСР. Тот его обсуждает и утверждает (или не утверждает). В результате неясно, кто же все-таки играет первую скрипку в проведении социально-экономической политики в стране – президент или депутаты. Такая нечеткость вскоре станет одной из причин того, что Съезд и Верховный Совет будут постоянно вмешиваться в ход экономических реформ, искажать и корежить замыслы реформаторов, не неся при этом абсолютно никакой ответственности за последствия своего вмешательства.

По закону от 24 мая 1991 года президент не имеет права распустить ни Съезд, ни Верховный Совет, ни любой другой “законно избранный орган власти”. Как видим, депутаты с самого начала подстраховались на случай, если у президента вдруг появится такое желание (в дальнейшем оно неоднократно у него появлялось, но он терпел до тех пор, когда терпеть уже стало невозможно).

Что касается Съезда, принятые депутатами поправки к Конституции наделяли его правом принимать к рассмотрению и решать “любой вопрос, отнесенный к компетенции РСФСР”, отменять указы и распоряжения президента, отправлять в отставку правительство, назначать референдумы… Наконец, Съезд получал право отстранять президента от должности – в случае заключения Конституционного Суда о том, что президент нарушил Конституцию, законы РСФСР или присягу, данную им во время вступления в должность.

Прописанная процедура отстранения была очень простой: достаточно, чтобы “за” проголосовали две трети списочного состава нардепов. Поскольку вскоре после начала реформ их противники без труда набрали такое большинство на Съезде, Ельцину около двадцати месяцев пришлось ходить под дамокловым мечом: в принципе, отстранить его от власти могли в любую минуту.

Но в ту пору, когда принимались эти нормы, он только еще собирался стать первым российским президентом. Столь очевидное верховенство законодательной власти, по-видимому, его не очень беспокоило, поскольку каких-то крупных, принципиальных разногласий с большинством депутатов у него тогда еще не было.

Еще проще было депутатам разогнать правительство. Недоверие ему мог выразить не только Съезд, но и Верховный Совет. После чего кабинет отправлялся в отставку. В случае Съезда для выражения недоверия достаточно было, чтобы “черные шары” опустило простое большинство общего состава нардепов, в случае ВС – большинство общего состава в каждой из палат. Отсюда ясно, сколь шатким было положение правительств Гайдара, а затем Черномырдина – вплоть до октября 1993 года, сколько сил требовалось от президента, чтобы уберечь его от разгона.

Усиливают свое верховенство

После начала реформ стремление депутатов перекроить Конституцию, подогнать ее “под себя” стало, понятное дело, уже вполне осознанным и последовательным: Конституция стала рассматриваться как главное оружие в борьбе с этими реформами и вообще – с “антинародным режимом”. Состоявшийся в апреле 1992 года VI съезд нардепов принял очередной закон об изменениях и дополнениях Основного закона, где конституционное верховенство Съезда и Верховного Совета еще более усиливались. Так, в Конституцию было введено положение, согласно которому Съезд и Верховный Совет решают “важнейшие вопросы, имеющие значение для всей Российской Федерации”, в то время как на долю президента остаются “вопросы, отнесенные к его ведению”. По этому кругу вопросов президент издает указы и положения, которые занимают заведомо подчиненное положение по отношению к законам, составляющим предмет творчества депутатов.

В Конституцию ввели также норму, по которой Съезду предоставлялось исключительное право изменять и дополнять Конституцию, приостанавливать действие тех или иных ее статей. Для этого требовалось две трети голосов. Они у противников Ельцина имелись. При необходимости Съезд мог делегировать свои полномочия Верховному Совету.

Столь простая процедура изменения Основного закона делала президента почти полностью беззащитным перед депутатским произволом.

Правда, в исходном тексте Конституции 1978 года эта процедура была еще проще – правом ее изменять (тоже двумя третями голосов) обладал Верховный Совет. Но мы ведь знаем, что тогда этот процесс был пустой формальностью – все решалось на Старой площади. Да и сама Конституция оставалась, повторяю, пустой бумажкой.

Вообще-то, право изменять Основной закон – по крайней мере его ключевые положения – должно принадлежать народу – единственному источнику власти. Он должен иметь возможность реализовать это право на референдумах. Любопытно посмотреть, как прописана процедура изменения этих самых ключевых положений в ныне действующей Конституции РФ, принятой 12 декабря 1993 года. Сначала изменения принимаются тремя пятыми голосов от общего числа членов Совета Федерации и депутатов Госдумы. Затем созывается Конституционное Собрание, которое разрабатывает проект новой Конституции и либо принимает его двумя третями голосов, либо выносит на референдум. Да и сама Конституция 1993 года, как мы знаем, была принята на референдуме. Можно по-разному относиться к столь сложному порядку внесения изменений, однако он, без сомнения, обеспечивает стабильность конституционного текста, защищает его от чьей-то мимолетной прихоти и переменчивых настроений.

Что касается VI Съезда нардепов, утверждая упрощенную процедуру изменения Конституции, отодвигая в сторону главного властелина – российский народ, – он руководствовался, конечно, совсем другими соображениями, нежели соображения стабильности и устойчивости. Имея за плечами вот такого могучего союзника – такую Конституцию, – противники реформ, повторяю, могли вести на них атаку вполне спокойно и уверенно: тылы их надежно обеспечены. Могли усиливать эту атаку от недели к неделе, от месяца к месяцу.

В сущности, страна попала в ловушку конституционного всевластия законодателей. В принципе, если бы пожелали, они могли принять любую поправку к Конституции. Например, ликвидировать пост президента. Совсем ликвидировать. Или, скажем, лет до десяти продлить свое депутатство… Сдерживала их на этом пути разве что боязнь негативной реакции общественного мнения. Преграда, согласитесь, довольно эфемерная.

И наоборот, кто знает, как повернулось бы дело, если бы контрреформаторы не обрели бы этого конституционного всевластия. Возможно, они повели бы себя сдержаннее и скромнее. Осмотрительнее. Не исключено, вместо бессмысленных криков “Долой!” из их рядов стала бы доноситься вполне осмысленная критика в адрес тех, кто осуществляет реформы (в принципе, такая критика, наверное, всегда полезна).

Впрочем, беда заключалась еще и в том, что в этих рядах практически не было грамотных, по-современному мыслящих специалистов. Потому-то “Долой!” и осталось преобладающей формой “критики” – и в парламенте, и за его пределами.

НА УЛИЦЫ, НА БАРРИКАДЫ

Приватизация патриотизма

Главная ставка, естественно, была сделана на то, чтобы взбунтовать народ, поднять его против правительственных “умников”, которые затеяли что-то там такое непотребное. Казалось, добиться этого совсем нетрудно: резкий подскок цен – основание более чем достаточное, чтобы вызвать всенародную ненависть и всеобщий протест. А то, что прилавки мало-помалу стали наполняться, – это вовсе не оправдание. Ситуация в самом деле была тяжелая. Но тут надо еще учесть такой психологический момент. К пустым прилавкам, к километровым очередям за годы Советской власти большинство людей успели привыкнуть. Для многих это было даже как бы в удовольствие – потолкаться в очереди, обсудить новости, сбежав с работы или из домашнего четырехстенного одиночества. Очередь служила своего рода клубом (других-то неформальных клубов не существовало)…

А вот к росту цен все относились (и относятся) одинаково – резко негативно. Нет худшего преступления, чем их взвинтить. И напротив, если кто вздумает вдруг их понизить, тот сделается отцом-благодетелем. Незабвенный Иосиф Виссарионович хорошо это понимал, время от времени прибегая к такой мере. Даром что это делалось без малейших экономических оснований, зато праздник всякий раз наступал воистину всенародный. Хорошо это помню по своему детству.

В 1992-м ничего похожего, разумеется, не могло происходить. Реформы были начаты людьми, которые не могли себе позволить пренебрегать законами экономики, не считаться с ними. А потому светлых детских “социалистических” праздников, естественно, не предвиделось. Напротив, в представлении людей, мало разбирающихся в экономических закономерностях, все напоминало Апокалипсис, неостановимое погружение во мрак. Причем – не по вине обстоятельств, не по каким-то объективным причинам, а именно по вине тех самых “умников”, не знающих народной жизни, народных бед, неправомерно скакнувших из своих стерильных лабораторий (ведущих реформаторов почему-то окрестили “завлабами”) в рулевую рубку государственного корабля.

Первое с начала реформ массовое выступление против президента, против правительства, против реформ – митинг на Манежной площади – состоялось 9 февраля. Участвовало в нем около ста тысяч человек. Главным организатором митинга была РКРП под руководством Виктора Тюлькина. Митингующие потребовали возродить СССР, КПСС, освободить гэкачеписта Лукьянова и поставить его во главе Съезда нардепов, сформировать новое правительство. Мелькали портреты Ленина, Сталина и почему-то Фиделя Кастро. Началась та самая активная политическая эксплуатация настроений терпящих нужду, растерянных людей (цены-то все лезут и лезут вверх), манипулирование ими.

Правда, в тот же день возле Белого дома прошел не менее многолюдный альтернативный митинг – в поддержку властей. Но, разумеется, действо на Манежной было более агрессивным, оголтелым, разнузданным. Таковыми все эти оппозиционные митинги, шествия, манифестации оставались с этой поры долгие годы.

В дальнейшем оппозиционеры взяли для себя за правило организовывать массовые выступления в памятные советские даты. Это было очень удобно. Многие люди, ощутившие на себе тяжесть с трудом продвигающихся реформ, уже почувствовали ностальгию по советским временам, когда жилось, может, и не очень хорошо, но, в общем, не так уж голодно и достаточно спокойно, а потому охотно выходили на митинги и демонстрации, проводимые оппозицией. Особенно годились для таких мероприятий даты, связанные с армией, с войной, с прошлыми победами.

Вообще, надо сказать, в числе ошибок, которые допустила демократическая власть в первые месяцы своего существования, было то, что она, сосредоточившись исключительно на экономике, позволила оппозиции “приватизировать” идею патриотизма, роль защитницы армии, роль союзницы церкви и т.д. Хотя, казалось бы, какой, например, союз может быть между церковью и теми же коммунистами, игравшими первую скрипку в оппозиционном оркестре? Тысячи расстрелянных, повешенных, утопленных, распятых на церковных воротах священников, сотни разграбленных, разрушенных по всей России храмов – такую память оставил о себе коммунистический молох.

Науськивают армию

Особенно прибыльной казалась роль защитницы армии. Выступая в этой роли, оппозиционеры постоянно науськивали военных на власть, всерьез рассчитывали, что в “час Х” те выступят на их стороне.

Первой после начала реформ вполне пригодной для организации массовых протестов “патриотической” датой было 23 февраля 1992 года. Позже оппозиционеры всегда пытались представить свое выступление в этот день и случившиеся при этом события в наиболее выгодном для себя свете: дескать, милиция и ОМОН жестоко избили ветеранов, единственным желанием которых было возложить цветы к Вечному огню у могилы Неизвестного солдата. В действительности ветераны вовсе не играли там первую скрипку. Начать с того, что среди главных организаторов митинга на Тверской были такие экстремистские организации, как Союз офицеров и движение “Трудовая Россия”, возглавляемые неистовыми “борцами за справедливость” Станиславом Тереховым и Виктором Анпиловым.

Московские власти запретили намеченные оппозицией митинг и шествие по Тверской. Несмотря на это, с утра на площади Белорусского вокзала стали собираться толпы народа, которые двинулись по направлению к центру. Возле метро “Маяковская” улица оказалась перегороженной рядами милиции и милицейскими автобусами. Переговоры демонстрантов со стражами порядка результатов не дали, и тогда участники шествия бросились на прорыв. Кордоны милиции были смяты. Такие вот против нее действовали “ветераны”…

Следующий милицейский кордон ожидал демонстрантов возле гостиницы “Минск”. Его преодолеть уже не удалось, оппозиционеры вынуждены были начать митинг прямо здесь. Зато с тыла со стороны Пушкинской площади прорыв осуществила еще одна группа “ветеранов”. Возглавлял этих “пенсионеров” небезызвестный генерал Альберт Макашов, который и в дальнейшем, включая октябрьские события 1993 года, был одним из самых активных участников уличных сражений. В тот раз его встретили на митинге как героя. В своей речи генерал, естественно, призывал собравшихся к борьбе за Великую Россию: “Ну-ка, матушка, встань с колен! Надо сделать последний шаг!”. Часть демонстрантов переулками вышла на Арбатскую площадь и попыталась прорваться в Александровский сад уже с этой стороны, однако продвинулась лишь до здания Военторга. Впрочем, и на этот раз разрозненные группы манифестантов, опять-таки переулками и дворами, просочились дальше, к Библиотеке Ленина. Здесь снова начались переговоры с милицией. В конце концов милицейское начальство предоставило оппозиционерам автобус, который двумя рейсами свозил их представителей к могиле Неизвестного солдата и доставил обратно, что впоследствии дало им повод утверждать: дескать, несмотря на милицейские дубинки, своей цели они все-таки добились, то есть, можно сказать, одержали победу.

Гости из Бендер

Уже тогда к митингующим и шествующим в колоннах антиправительственных демонстраций стали примешиваться профессиональные боевики, подчас прибывшие из неблизких краев. Они придавали всем этим митингам и демонстрациям дополнительный импульс агрессивности. Так, один из лидеров экстремистской организации “Возрождение” Валерий Скурлатов похвалялся позднее:

“Напомню, что наши бойцы стояли насмерть в Бендерах, мы были на острие прорывов 23 февраля 1992 года, мы под своим Андреевским стягом победили в схватке 1 мая 1993 года на Ленинском проспекте и до потолка заполнили свой штаб трофейными щитами, бронежилетами, дубинками и прочей омоновской амуницией, мы честно сражались и погибали 3 и 4 октября 1993 года в Останкино и у стен Дома Советов”.

Короче, все эти месяцы существовали группы “бойцов”, которых перебрасывали из Приднестровья (только ли из него?) в Москву и которые активно участвовали в уличных боях, происходивших в российской столице в 1992–1993 годах, подчас одерживали победу над милицией и захватывали немалые “трофеи”.

За что боролись “ветераны”, пытавшиеся 23 февраля прорваться в Александровский сад, можно судить по девизу национал-патриотических организаций, подобных “Возрождению”: “Национализм, патриотизм, ксенофобия”. А процитированную речь Скурлатов произнес на встрече представителей коммунистических и “левопатриотических” организаций по случаю… 85-летия со дня рождения товарища Ким Ир Сена. Действительно подходящий повод.

Именно в ту пору, зимой 1992 года, вскоре после начала реформ, коммунисты и “патриоты” стали образовывать союз, который со временем становился все более тесным.

Наконец, можно сослаться на еще одну достаточно известную фигуру – Эдуарда Лимонова. Спустя годы он горько сожалел, что оппозиция не использовала такие выступления, как 23 февраля 1992 года, для захвата власти:

“Можно было легко взять власть 23 февраля 1992 года, 17 марта 1992 года, 9 мая 1993 года, многосоттысячными демонстрациями опрокинув режим. Но тогдашние вожди не понимали, что это можно сделать. Власть можно было взять и в октябре 1993 года…”

Как видим, тут речь уже идет не об омоновских щитах, дубинках и бронежилетах, а о захвате более существенного “трофея” – самой власти.

Надо сказать, что в тот раз, 23 февраля 1992 года, московские власти вроде бы преодолели “мягкотелый либерализм” и, как видно из вышесказанного, действовали достаточно жестко.

Позднее в “расправе над ветеранами” оппозиционеры обвинили тогдашнего мэра Москвы Гавриила Попова, его зама Юрия Лужкова и начальника московской милиции Аркадия Мурашова. А Верховный Совет даже создал специальную комиссию для расследования событий 23 февраля. Что это были за события и в чем заключались истинные намерения их организаторов и участников, нетрудно понять из приведенных выше цитат.

Митинги оппозиции прошли 23 февраля также и в других городах России. Требования их участников не отличались разнообразием: восстановление СССР, сохранение единых Вооруженных Сил… Кому же в ту пору было уже под силу восстановить СССР и сохранить единую – для всего “восстанавливаемого” Союза – армию?

Естественно, уничтожающей критике подвергалась деятельность российского правительства…

Кстати, тут стоило бы отчетливо уразуметь одну вещь. Если парламентская оппозиция, особенно более или менее умеренная (была и такая), еще пыталась сделать вид, что озабочена лишь “корректировкой” реформ (они, видите ли, какие-то “не такие”, надо бы их чуть-чуть подправить), агрессивная уличная толпа, которую лидеры оппозиции постоянно “подзуживали”, прямо или косвенно, ни о каких таких тонкостях не думала и не помышляла. Единственной альтернативой “антинародному ельцинскому режиму” для нее был почивший в Бозе советский коммунистический строй. Соответственно, именно его, хотя бы в пределах России, скорее всего попытались бы возродить тогдашние противники Ельцина, приди они к власти на плечах этой не желающей разбираться ни в каких политических нюансах и тонкостях агрессивной многотысячной толпы.

“Всенародное вече”

Следующая дата, которую “оппозиция” сочла вполне подходящей для неких массовых (и немассовых) акций, было 17 марта, годовщина референдума, на котором большинство участников высказалось за сохранение Советского Союза. Правда, вопрос на эту тему тогда был поставлен так, что отрицательно на него было трудно ответить: “Считаете ли вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантированы права и свободы человека любой национальности?”. Ну, кто ж, в самом деле, будет голосовать против того, чтобы все были богатыми и здоровыми, а не бедными и больными? Впрочем, и при другой, менее лукавой формулировке, мнение большинства, наверное, тоже оказалось бы “за”.

Так вот, в годовщину этого события оппозиция решила провести чрезвычайный VI съезд вроде бы уже канувших в небытие народных депутатов СССР. Съезд не съезд, но некое собрание бывших депутатов состоялось в подмосковном совхозе Вороново под Подольском: вместо ожидавшихся 2250 человек в зале присутствовало менее двухсот. Вопреки громкому названию – Чрезвычайный съезд – заседание продолжалось недолго, всего 55 минут. В числе главных решений – на пост председателя постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР и главы постоянно действующего оргкомитета Съезда народных депутатов СССР избрали бывшую работницу одной из грозненских фабрик небезызвестную Сажи Умалатову. Кажется, она и сейчас еще борется за восстановление Советского Союза. Во всяком случае в сентябре 1998 года, когда я с ней встречался по своим журналистским делам, эта ее борьба была в самом разгаре. В тот момент она возглавляла все тот же постоянный Президиум Съезда нардепов СССР, а еще Партию мира и единства и была, как она мне сказала, “абсолютно убеждена”, что Советский Союз будет восстановлен. Судя по тому, что Сажи Зайндиновна со своей партией занимали просторный офис в самом центре Москвы, на Кузнецком, у нее имелись щедрые спонсоры, как и она, целиком устремленные вперед в прошлое (вечная для меня загадка, которую я, наверное, унесу в могилу: как это предприниматели, бизнесмены – а кому же еще и быть спонсором! – могут мечтать о восстановлении советского тоталитарного режима, в котором уж кому другому, а им-то сразу же и без всяких разговоров открутят башку?).

Думаю, вулканическую энергию, фанатическое мессианское упорство этой деятельницы в достижении целей (на вопрос, что ее интересует, помимо политики, она мне выпалила, сверкая очами: “Меня сегодня, кроме моей страны и народа, ничего не интересует”!), можно было бы использовать несравненно продуктивней – например, для установления мира на ее родине, в Чечне.

Гораздо более многочисленным, нежели съезд, оказалось созванное в его поддержку по инициативе все той же “Трудовой России” “Всенародное вече”.

Оппозиционеры постоянно старались подчеркнуть, что они выступают от имени всего народа. Для этого использовали и старинные русские названия своих сборищ – вот “вече”, например.

Тут, правда, некоторую комическую струю вносит воспоминание о щедринской “Истории одного города”:

“В порыве восторга (по случаю прибытия нового градоначальника города Глупова Дементия Варламовича Брудастого. – О.М.) вспомнились и старинные глуповские вольности. Лучшие граждане собрались перед соборной колокольней и, образовав всенародное вече, потрясали воздух восклицаниями…”

Инициатором “веча” выступила все та же “Трудовая Россия” во главе со своим вождем неистовым революционным трибуном Виктором Анпиловым. То было их золотое времечко. Почерк этого вождя-трибуна, бывшего журналиста чувствуется в листовке, призывавшей граждан к участию во “Всенародном вече”:

“ГРАЖДАНЕ! Год назад состоялся первый в истории нашей страны референдум. Народ сказал решительное “ДА” – единому Союзу Советских Социалистических Республик. Однако высшие должностные лица попрали волю народа, преступили Конституцию страны и в угоду западному капиталу объявили СССР несуществующим. Тем самым клика Горбачева – Ельцина спровоцировала развал государства, ограбление народа, гражданскую войну.

Долг честных людей – восстановить законную власть и пресечь спланированный геноцид… Надо помочь депутатам собраться (на тот самый VI чрезвычайный. – О.М.) и утвердить волю народа – результаты референдума.

Параллельно со Съездом созывается ВСЕНАРОДНОЕ ВЕЧЕ. Его цель:

– подтвердить выбор народа, сделанный на референдуме;

– положить конец антинародной политике и принять программу вывода страны из кризиса;

– утвердить Главу Государства и Правительство СССР, предложенное Съездом.

Мы призываем направить в Москву на Всенародное Вече представителей городов, областей, республик, избранных в трудовых коллективах от станка и плуга. Призываем трудящихся столицы, военнослужащих и милиционеров быть на Вече.

Сбор: 17 марта, в 17.00 на Манежной площади Москвы.

ВОЛЯ ВСЕНАРОДНОГО ВЕЧА – СВЯЩЕННА!

Движение “Трудовая Россия”.

Как видим, планы были грандиозные. Чего стоит одно только намерение – “утвердить Главу Государства и Правительство СССР, предложенные съездом”. В дальнейшем, правда, планку понизили…

На этот раз московские власти не возражали против проведения акции на Манежной площади – возможно, после вмешательства Верховного Совета и лично Хасбулатова, “расследовавших” события 23 февраля.

Организаторы потом уверяли, что на “вече” присутствовало более 350 тысяч человек. По оценкам милиции, их было около 100 тысяч. Тоже, впрочем, немало.

О характере речей, произнесенных на “вече”, можно судить хотя бы по выступлению бывшего офицера вильнюсского ОМОНа М. Войцеховского:

– Теперь мы, сотрудники вильнюсского ОМОНа, разбросаны по всей России... Все, все зубами скрипят и говорят: придет время... Будет еще литерный поезд. Отцы “демократов” валили лес, а они будут пни корчевать, к чертовой матери. И я попрошу назначить меня никаким не начальником, я попрошусь просто начальником литерного состава, и восемьдесят процентов они не доедут туда при попытке к бегству.

“Не доедут при попытке к бегству” – не правда ли, замечательная формула? Требуются ли комментарии? Единственно, что непонятно, почему только восемьдесят процентов не доедут, а не все сто. Патронов, что ли, может не хватить?

Впрочем, некоторые участники “веча” остались как раз недовольны недостаточной решительностью вождей оппозиции. Так, бывший Генпрокурор Литовской ССР Андрис Рейниекс сокрушался позднее: дескать, люди пришли на митинг, надеясь избрать новое советское правительство, но “приехали такие же, как руководители ГКЧП, и сказали – никаких провокаций, только выступим и расходимся, никаких выборов, никакой Советской власти, ничего не объявим. Это потом пытались объявить, когда нас стало мало, а тогда было полмиллиона (вот уж и цифра полмиллиона замелькала. – О.М.). И так же дрожали руки, как дрожали руки в августе, тогда, когда надо было давить безжалостно эту нечисть”.

Что ж, и Лимонов, как мы помним, утверждал: 17 марта можно было власть захватить. Но вот “руки затряслись”…

Тем не менее, на “Всенародном вече” приняли ряд звонких решений и резолюций. Подтвердили стремление сохранить СССР, избрали постоянно действующую думу Всенародного веча во главе со все тем же генералом Макашовым, выдвинули кандидатами на пост главы единого государства (вакантный после отставки Горбачева) опять-таки Макашова (очень популярная была личность среди оппозиционеров) и еще двух деятелей в лампасах – адмиралов Владимира Чернавина и Игоря Касатонова (видимо, все из того же простого расчета – привлечь на свою сторону армию).

Примечательно, что оппозиционеры никогда не выдвигали на высокие должности (хотя бы и сугубо фантастические) Виктора Анпилова. Это при всем его неистовстве и неслыханной активности в “отстаивании интересов народа”. Считалось, в частности, что, увлекаясь революционной риторикой, он слишком мало внимания уделяет практическим вопросам, что выдает его явное тяготение к анархизму: мол, приди Анпилов к власти, на следующий день он не будет знать, как накормить народ. Фокус, однако, заключался в том, что в таком же положении оказался бы любой оппозиционный деятель: ни у кого из них за душой не было ни малейшего понятия, каким образом наладить хозяйственную деятельность в стране, если отринуть то, против чего они так рьяно боролись.

Участники “веча” отвергли проект новой конституции России, подготовленный Конституционной комиссией, и постановили начать сбор подписей за проведение новых выборов главы российского государства (пока что занятый Ельциным). Были приняты также резолюции о необходимости освобождения членов ГКЧП, отставки мэра Москвы Гавриила Попова и руководства российского телевидения (на телевидение в ту пору оппозиция особенно “наезжала”).

Считается, что это было самое массовое выступление сторонников оппозиции. В дальнейшем им уже не удавалось собирать такое число участников.

Реформы поддерживает большинство

При всем том, что оппозиции удавалось выводить на улицу довольно много протестующего народа, опросы социологов показывали: большинство все-таки не на ее, оппозиции, стороне. Так, ВЦИОМ провел в марте опрос: нужно ли продолжать реформы или их следует прекратить? За продолжение реформ высказались 46 процентов опрошенных, против – 26 (28 процентов затруднились с ответом).

Кто конкретно за и кто против? Выяснилось: особенно активно за продолжение реформ выступают люди квалифицированного труда, имеющие среднее и высшее образование (в этих группах реформы поддерживают соответственно 51 и 66 процентов опрошенных). Реформаторский курс имеет особенно основательную поддержку среди горожан (в крупных городах его одобряют до 57 процентов), однако его сторонники преобладают над противниками и на селе.

В общем, никак не получалось у оппозиции цифрами подтвердить, что народ действительно – против “антинародного курса”. Большинство-то, как видим, – за него. И сколько ты ни выводи людей на Октябрьскую или какую другую площадь, – социология упрямо дает свои результаты, отличные от тех, что провозглашают “народные витии”.

VI СЪЕЗД. ПЕРВАЯ ПОПЫТКА РЕВАНША

“Собрание граждан России”

Самые тяжелые, самые концентрированные удары по президенту, правительству, реформам оппозиция наносила на депутатских съездах.

На 6 апреля был намечен VI съезд народных депутатов. Предполагая (вполне резонно), что ничего хорошего для президента и правительства на этом съезде не будет, демократические организации в качестве превентивной меры провели 5 апреля, накануне открытия съезда, в концертном зале гостиницы “Россия” “Собрание граждан Российской Федерации”. Впрочем, туда были приглашены не только демократы, но и представители других политических направлений из различных регионов России – в надежде добиться хотя бы минимального согласия.

Ельцин выступил на открытии собрания с развернутой программной речью. Он предупредил, что на депутатском съезде будет предпринята попытка реванша. Президент призвал сограждан дать отпор этим попыткам, “защитить радикальные преобразования, твердо поддержать тех, кто проводит их в жизнь, и прежде всего – правительство реформ”. Да, реформы идут трудно, но эти трудности порождены, в первую очередь, предшествующими десятилетиями правления коммунистов.

– Мы слишком долго жили в перевернутом мире, чтобы реформы пошли гладко и безболезненно, – сказал президент. – Главная задача сейчас – запустить хотя бы элементарные рыночные механизмы. Все мы видим, что на нынешнем этапе это порождает острые проблемы. Социальное расслоение приобретает уродливые формы… Ограничены возможности социальной защиты. Но если не пойти на это сегодня, завтра не будет ни активного предпринимательства, ни надежной социальной защиты… Жизненно необходимо преодолеть инерцию покоя, как говорят, “сдвинуть воз с места”. Только в этом случае можно будет сказать: экономическая основа тоталитаризма в России уничтожена навсегда, его восстановление невозможно.

Ельцин напомнил: ни он, ни правительство не обещали, что реформы будут легкими. Трудности, проблемы были ожидаемы:

– Первые месяцы преобразований вызвали существенное падение доходов граждан. К сожалению, оно было неизбежно. Мы честно сказали об этом заранее и благодарны людям за то, что они, хотя и стиснув зубы, проявляют величайшие терпение и выдержку в это труднейшее для России время. Еще раз хочу подтвердить: либерализация цен, стабилизация финансов, структурная реконструкция и т.д. – это средства для достижения главной цели наших реформ. Она состоит в том, чтобы изменить роль человека в обществе, создать условия для производительной, эффективной, качественной работы на себя и свою семью.

Как видим, Ельцин не обещает близкие златые горы, хотя кому-то хотелось бы именно таких обещаний. В качестве самой важной цели реформ он называет не скорое обилие материальных благ (“каждому – по потребности”), а создание условий для эффективного труда. То самое классическое – дать человеку не рыбу на сковородке, а удочку, чтобы он сам мог поймать эту рыбу. Совковая, десятилетиями сформированная психология, конечно, не возрадуется такой подмене, но переломить ее необходимо:

– Добиться перелома неимоверно трудно. Не прошли бесследно времена многомиллионного ГУЛАГа. Дает о себе знать превращение народа в крепостных государства…

В наследство реформаторам досталась поставленная с ног на голову, изуродованная, искаженная, абсурдная экономика:

– Страна утратила естественные источники своего развития. В течение последних десятилетий ее жизнеспособность поддерживалась за счет невосполнимых ресурсов природы, прежде всего российской, за счет благополучия следующих поколений. Обанкротившаяся экономика обрекала нас проедать, проживать достояние, не нами созданное и не нам одним предназначенное. Вся более или менее современная и значимая часть технологических мощностей работала на военные цели, производила средства уничтожения. Государственная политика привела к тому, что производство товаров для народа и продовольствия попало в жесткую зависимость от импорта.

К сожалению, мы до сих пор не избавились от привычки поддерживать свою жизнеспособность за счет невосполнимых природных ресурсов, прежде всего – за счет нефти и газа. Продекларировать недопустимость этого оказалось легче, чем переломить такую привычку.

Ельцин четко обозначил тех, кто противостоит реформам, открыто и тайно, кто стремится их затормозить, исказить, свернуть, кто мечтает возвратить страну в прошлое. Тут есть активисты и, так сказать, “массовка”:

– Выявились политические интересы конкретных лиц и политических группировок, которые пытаются сформировать жесткий блок для организованного противодействия реформам... Но противники реформ есть в каждой социальной группе населения. Еще немало тех, кто предпочитает слепо подчиняться сильным мира сего ради полунищенского, но спокойного существования. Они не хотят перемен или даже пытаются повернуть преобразования вспять. Это те, кто стоит или стоял при входе в это здание и размахивал красными флагами.

Остановился Ельцин и на одной из самых болезненных для него в ту пору тем – о новой конституции, о том, какой она должна быть:

– На первый план вышел вопрос: какой быть России – президентской или парламентской республикой? В республике парламентского типа президент не более чем декоративная фигура. Правительство формируется парламентским большинством и смещается им. При нынешней расстановке политических сил, в том числе в парламенте, пока еще зачаточном состоянии многопартийности в России, да еще в условиях глубокого кризиса, переход к парламентской форме правления был бы, конечно, крайне трудным, нежелательным, я думаю, что просто недопустимым. Постоянная внутрипарламентская борьба на фоне неблагоприятных социально-экономических условий будет приводить к правительственной чехарде. Это заблокирует работу исполнительной власти, и она вообще не сможет провести никаких реформ в этих условиях. Это путь, который в последнее время усиленно навязывается нам частью депутатов Верховного Совета. Считаю его неприемлемым. Он вновь обрекает на блуждание в потемках и постоянное запаздывание. Снова начнутся бесконечные разговоры и политические игры с псевдодемократическими ритуалами. В условиях кризиса такая политика равносильна самоубийству. Я, как президент, никогда на этот вариант не соглашусь. Именно в нынешней ситуации, может быть в течение двух-трех лет, речь может идти только о президентской республике. Это, разумеется, не означает наделения президента неограниченными правами. Он должен исполнять свои обязанности по защите конституционного строя, демократического порядка, прав человека, целостности страны – России. Президент должен иметь возможность в полной мере нести ответственность перед избравшим его народом за судьбу России и реализовывать свою программу.

Президентская или парламентская республика? Весь трагизм ситуации заключался в том, что с новой конституцией, как уже говорилось, недопустимо промедлили, проволынили. Теперь вопрос о ней приходилось решать в условиях смертельной политической схватки, исходя из сиюминутных политических потребностей. Но ведь конституция создается не на минуту – на десятилетия. По здравой логике, в тот момент лучше всего, наверное, было бы ограничиться каким-то временным конституционным актом – конституционным соглашением, конституционным договором, а уж потом, когда все успокоится, “устаканится”, принять хорошо продуманный новый Основной закон, который не открывал бы простор ни для анархической парламентской вольницы, ни для авторитарного президентского правления. Такой вариант решения проблемы неоднократно предлагался президентом, поддерживающими его демократами, однако оппозиция, крепкой хваткой вцепившаяся в старую Конституцию, уверенная, что, на худой конец, она всегда сумеет принять новую по собственному лекалу, всякий раз этот вариант отвергала.

Участники собрания обсудили ход реформ и, в свою очередь, обратились к Съезду и гражданам России с призывом поддержать проводимый правительством курс экономических преобразований. Было выдвинуто также предложение создать объединение гражданских, демократических, патриотических сил в поддержку гражданского согласия и российских реформ.

В принятом обращении “К власти и народу” делегаты заявили о своей поддержке президентской республики, сильной государственной демократической власти, единого демократического федеративного государства с приоритетом прав человека, высказались за ускорение структурной перестройки хозяйства, аграрной реформы, конверсии, потребовали поставить под контроль новую государственную бюрократию и бывшую номенклатуру, немедленно передать землю и основные промышленные фонды в руки тех, кто способен обеспечить высокую эффективность их использования.

Впрочем, не все подписались под этим обращением. Ряд участников, в основном представлявших коммунистические и “патриотические” организации (НПСР, РПРФ, Союз промышленников и предпринимателей, “Гражданское собрание” и др.), покинули зал до принятия итогового обращения – по их словам, в знак протеста против попыток руководства “ДемРоссии” “навязать Собранию решения, фактически дестабилизирующие общественно-политическую обстановку в России и открывающие возможность подрыва существующего конституционного строя”.

Какие же такие решения собрания могли все в стране подорвать и дестабилизировать? Представители Демпартии (они тоже ушли с собрания) потом объясняли, что причиной скандала будто бы стала попытка лидеров “ДемРоссии” Ильи Заславского и Льва Пономарева включить в итоговый документ поправки, “фактически сводящиеся к требованию провести референдум по проекту конституции и распустить Съезд народных депутатов РФ”.

Впрочем, если бы не было этой причины, ушедшие, без сомнения, нашли бы другую: декларировать свое согласие с властью и демократами, да еще накануне съезда, вряд ли входило в их планы.

В этот же день в Москве прошел митинг сторонников оппозиции. На нем было выражено недоверие политическому и экономическому курсу правительства. Митингующие обратились к депутатскому Съезду с призывом прекратить “чудовищный эксперимент над народом”, не допустить принятия новой конституции, добиваться отставки российского руководства. Одним словом, попытка Ельцина и демократов создать перед началом съезда хотя бы подобие атмосферы дружелюбия, стремления к согласию не удалась.

Начало съезда

VI съезд открылся 6 апреля и длился более двух недель. На нем действительно произошло первое серьезное лобовое столкновение парламента с президентом и правительством. Чтобы получить представление, какой состав депутатов противостоял кабинету министров (стало быть, и президенту), достаточно посмотреть на цифры, обнародованные информационно-аналитической группой Президиума ВС по итогам голосования в первый день съезда: полностью поддерживали правительство 130 депутатов, частично – 266, не поддерживали – 653 депутата, причем 483 из них занимали непримиримую позицию по отношению к кабинету. На съезде сложился оппозиционный блок “Российское единство”, объединивший противников правительственного курса реформ. С течением времени к нему примыкало все больше и больше депутатов.

В преддверии съезда правительство настаивало, чтобы доклад о ходе экономической реформы сделал Егор Гайдар. Это было вполне естественно: кому же и докладывать, как не главному ее автору и исполнителю? Однако депутаты решили по-своему: с докладом должен выступить глава правительства – президент Ельцин. Видимо, трудно было преодолеть соблазн демонстративно выказать пренебрежение и презрение к “ученому мальчику”. Ельцин обратился к съезду с просьбой пересмотреть это решение, заявив, что он считает “целесообразным выступить по всему спектру вопросов – политических, социальных, экономических и по конституционному”, однако депутаты высокомерно отказались возвращаться к уже решенному ими вопросу. Президент вынужден был подчиниться.

Ельцин выступил на съезде 7 апреля. Он положительно оценил первые месяцы реформ, хотя и снова признал, что идут они необычайно тяжело. Тяжесть эта, в первую очередь, обусловлена той исходной ситуацией, в которой они начинались.

– К сожалению, – сказал президент, – путь мягких, постепенных, безболезненных реформ оказался для нас плотно закрытым… Проанализировав реальное состояние экономики и общества, правительство пришло к твердому убеждению: стабилизировать положение возможно лишь в том случае, если до предела сжать время запуска важнейших рыночных механизмов, демонтажа командной экономики, резко ужесточив бюджетную и денежно-финансовую политику, не допустить развития гиперинфляции, парализующей рыночные механизмы.

Позже этот вопрос – о мягком и жестком варианте реформ – обсуждался бесчисленное число раз. Критики не уставали обвинять реформаторов – до сих пор обвиняют! – что вот, дескать, были все возможности достаточно безболезненно провести преобразования, а реформаторы до них так и не додумались, выбрали наихудший вариант – вариант “шоковой терапии”. В действительности вопрос, какой вариант выбрать – медленный и постепенный или быстрый и достаточно жесткий, – решался в правительстве не на уровне эмоций и дилетантских импровизаций, а на уровне строгого, трезвого анализа.

К сожалению, жесткий вариант удалось выдерживать недолго. Вскорости в результате почти всеобщего оголтелого сопротивления от него пришлось отступить. “Шоковой терапии”, которую с огромной пользой для реформ удалось осуществить в ряде других стран, выкарабкивавшихся из социализма, в России не получилось…

– Ключевой вопрос, вокруг которого было сломано столько копий, – продолжал президент, – социальная цена реформы. Вспомним, что накануне 1992 года не было недостатка в пессимистических прогнозах относительно реакции населения на либерализацию цен. Конечно, прошел он тяжело, первый этап, но, тем не менее, в основном население, хоть и скрипя зубами, но его выдержало… В целом на первом этапе реформ нам удалось не допустить краха социальной политики… Велось организованное отступление в вопросах социальной защиты. Но самые важные позиции удалось удержать.

Социальная политика, социальная защита… Я уже говорил и еще скажу не однажды – это было самым слабым местом реформ, их ахиллесовой пятой. В первые месяцы работы нового правительства вопросами социальной политики в нем занимался Александр Шохин. Гайдар, которого с Шохиным связывали долгие годы дружбы, аттестует его как “без сомнения, сильного, профессионального специалиста по социальным проблемам экономики, таким, как дифференциация доходов, проблемы бедности”. По оценке Егора Тимуровича, с “непростой и неблагодарной ролью ответственного за социальную политику… в рамках возможного, как мне казалось, он справлялся неплохо”. “Для меня было предельно важно, – вспоминает Гайдар, – что в самые критические месяцы социальное направление прикрывает квалифицированный человек, хорошо понимающий общий замысел, границы возможного”. Естественно, Шохин одним из первых – уже к весне 1992-го – попал под ожесточенную, нахрапистую атаку со стороны депутатов – его отставки они добивались особенно энергично и настойчиво. В начале апреля Шохин попросил Гайдара переместить его на другое направление работы, поскольку, по его словам, “на этом месте ему вряд ли удастся проводить осмысленную политику”. Гайдар согласился, вывел его из-под удара.

Всю тяжесть “социалки” приняла на себя министр соцзащиты населения Элла Памфилова. Как известно, женщина это добрая, совестливая… Симпатичная… Однако вряд ли к ней можно было отнести определение “сильный, профессиональный специалист по социальным проблемам экономики”, особенно если иметь в виду радикально реформируемую экономику – экономику переходного периода.

Впрочем, независимо от того, кто отвечал за социальную политику в правительстве Гайдара и в последующих правительствах, в течение всех этих лет, когда осуществлялись радикальные реформы, вопросы социальной политики, социальной защиты оставались в общем-то на заднем плане. По самым беззащитным, самим обездоленным эти годы проехались как самый тяжелый каток.

Возможно, отчасти дело тут заключается в том, что у реформаторов, которые вынуждены были занять жесткую оборонительную позицию перед напором безумных популистских требований оппозиции, касающихся социальных программ и просто-напросто разрушающих всю финансовую систему, выработалась своего рода идиосинкразия к самому понятию “социальная сфера”. Так что их собственные усилия по поиску не шизофренических, а разумных способов, какими можно было бы облегчить положение людей, оказались недостаточными…

Наконец, дефицит энергичной социальной политики можно было бы попытаться как-то смягчить активной разъяснительной работой. Известно ведь: человеку легче терпеть невзгоды, когда ему толково объясняют, какова их причина и как долго они еще будут длиться. Однако и этого не было. Никто ничего не объяснял. Информационная поддержка реформ была поставлена из рук вон плохо.

Вернемся, однако, к выступлению президента на съезде. Особо остановился он на приватизации: “Устойчивость экономических реформ, формирование их надежной социальной базы… зависят от темпов формирования мощного частного сектора в экономике… Мы совершенно не удовлетворены темпами приватизации”. Не приносит удовлетворения и ее качество. “Нам нужны миллионы собственников, а не сотня миллионеров”, – афористично провозгласил Ельцин.

К сожалению, в дальнейшем, мы знаем, только что возникшая в России рыночная экономика была деформирована и искорежена как раз поперек этой ельцинской декларации. Молодой российский капитализм – воспользуюсь этим классическим термином – стал в значительной степени олигархическим. В момент, когда пишу эти строки, журнал “Форбс в России” опубликовал список ста самых богатых наших соотечественников – той самой “сотни миллионеров”, из которых три с лишним десятка – миллиардеры. Подумалось: вот кому действительно, за небольшими исключениями, сейчас “живется весело, вольготно на Руси”. Что касается простых собственников, то бишь предпринимателей, не миллионеров и не миллиардеров, большинству из них с самого начала пришлось вести тяжелую, изнурительную борьбу за выживание с легионами продажных чиновников, с ордами обычных бандитов. Конца этой борьбе и поныне не видно, прежде всего потому, что неясно, на чьей стороне сама власть…

Впрочем, все это было впереди. Тогда, в апреле 1993-го, голова совсем о другом болела. Как бы сложно, трудно, противоречиво ни шли реформы, каждому здравомыслящему человеку было ясно: назад дороги нет. Не должно быть.

– Главное, что угрожает сегодня России, – сказал президент, – это возврат к недалекому прошлому – псевдореформам времен союзного правительства. Все помнят, что они свелись к бесплодным дискуссиям, к ведомственной борьбе за бюджетные дотации. Мы шли этим путем в течение семи последних лет и в полной мере убедились: такая политика является однозначно деструктивной. Именно она, в конечном счете, разрушила страну.

Ельцин вновь обозначил свою позицию и по вопросу о конституции. Напомнив, что пост российского президента был учрежден III съездом на основе результатов всенародного референдума, что V съезд предоставил президенту дополнительные полномочия, необходимые в условиях нынешней кризисной ситуации, Ельцин резко выступил против стремления оппозиции принизить роль президента, сделать ее формальной и номинальной:

– Попытки пересмотреть эти решения путем внесения поправок в ныне действующую или принятия новой конституции, ориентированной на парламентский тип республики с декоративной президентской властью, считаю, противоречат выбранному народом курсу реформ.

Итоги первых месяцев

7 апреля было-таки предоставлено слово и Гайдару – для короткого, пятнадцатиминутного выступления. За эти считанные минуты он в общем-то успел крупными мазками набросать картину, с чего начинало его правительство, какова ситуация в данный момент и каковы перспективы.

– К тому времени, – сказал Гайдар, – когда V съезд, дав президенту дополнительные полномочия, открыл дорогу к углублению экономических реформ, шесть лет колебаний, нерешительности, компромиссов уже породили настоящий социально-экономический хаос… Все прекрасно понимали, что пришло время расплаты за годы финансовой безответственности, за неплатежеспособность Внешэкономбанка, за разворованные природные ресурсы страны, за разваленные финансы, за неработающий рубль, за пустоту прилавков, за все те социальные демагогические обещания, которые раздавались вволю на протяжении последних лет… Осень 1991 года – это уже крутое падение общественного производства, это быстро останавливающаяся черная металлургия, за которой явно вставала угроза остановки всего машиностроения и строительства. Осень 1991 года – это время глубокого уныния и пессимизма, ожидания голода и холода. Все, кто в этой сложной ситуации решил бы и дальше тратить время на бесконечные и бесплодные дискуссии о безболезненных путях перехода к рынку, стабилизации экономики, ждать создания конкурентно-рыночной среды и формирования эффективной частной собственности, дождался бы паралича производства, гибели российской демократии и самой государственности.

Гайдар, вслед за Ельциным, напомнил, что он и его коллеги никогда не обещали, что реформы будут идти легко. Такие обещания были бы преступным легкомыслием – для них не было никаких оснований:

– Набравшие собственную деструктивную инерцию процессы в сфере материального производства нельзя было остановить по мановению волшебной палочки. За резко упавшим уже к осени 1991 года сокращением производства стоят и развал связей с Восточной Европой, и ухудшение условий торговли с государствами Содружества, и упавший импорт, и уже износившееся оборудование. Да и за саму финансовую стабилизацию, как известно, практически всем и везде в мире приходится довольно дорого платить падением производства. Предполагать, что вслед за либерализацией цен немедленно начнется индустриальный подъем, могли лишь безграмотные авантюристы.

Егор Тимурович подвел некоторые итоги первого этапа реформ, честно признав: не все предварительные расчеты и прогнозы реформаторов в точности оправдались:

– Да, масштабы повышения цен в январе оказались большими, чем мы предполагали, а падение уровня жизни – более резким. Вместо постепенного разгона темпов инфляции в январе – феврале мы получили их резкий скачок за первые три недели января, после чего наступил период относительной стабилизации цен, продолжавшийся с конца января примерно до конца февраля. В это время цены снизились примерно по 40 процентам номенклатуры продовольственных товаров. Лишь со второй половины февраля и в марте вновь начинает проявляться тенденция повышения цен вслед за смягчением денежной политики, увеличением социальных выплат.

Вот оно: это первое на начальном этапе реформ смягчение денежной политики и его неизбежный результат – увеличение инфляции, рост цен. В дальнейшем вокруг каждого очередного подобного смягчения будут возникать острые конфликты между правительством и депутатами, правительством и Центробанком, а в дальнейшем, после ухода Гайдара, – внутри самого правительства. Популистам, выставляющим напоказ свое стремление как можно скорее “сделать народу хорошо”, а на деле просто желающим набрать рейтинговые очки, будут противостоять трезвые квалифицированные экономисты. Увы, чаще всего – противостоять безуспешно.

Однако главный итог первых месяцев реформ, по словам Гайдара, все-таки положительный, обнадеживающий:

– Сейчас можно сказать, что хотя и со скрипом, но рыночные механизмы все же заработали. И сегодня, принимая под давлением любое вынужденное решение по смягчению денежной политики, мы должны иметь в виду, что это решение прямо и непосредственно через неделю скажется на ситуации на потребительском рынке. Ситуация в торговле, разумеется, не стала благостной, но она радикально переменилась. Практически постоянно растет число городов, в которых есть в продаже мясо, мясопродукты, молочные продукты, важнейшие виды промышленных товаров народного потребления. Это не благостный рынок, это не рынок изобилия, но это уже и не тот развал, который был в ноябре – декабре… Страна тяжело, болезненно преодолевает сопротивление тех социальных групп, которые всю жизнь занимались распределением дефицитных ресурсов и предпочитали бы заниматься этим вечно, она входит в другую систему регулирования.

Есть сдвиги и во внешней торговле:

– Если в прошлом году происходило помесячное сокращение экспорта, продолжавшееся и в январе, то к марту объем экспорта продукции из России увеличился по сравнению с январем более чем на два миллиарда рублей и более чем на миллиард рублей превысил уровень декабря прошлого года.

Один из главных козырей реформаторов – одобрение их действий со стороны развитых индустриальных стран Запада, помощь, – просто помощь, и гигантские кредиты, значительные инвестиции, – которую они оказали России в первые же месяцы реформ. Гайдар, конечно, не мог не упомянуть и об этом:

– Мы полагали, что в лучшем случае нам потребуются годы последовательных решительных рыночных реформ и проведения ответственной финансовой политики, чтобы переломить недоверие потенциальных инвесторов. К счастью, в данном случае мы ошиблись. Осознав меру своей исторической ответственности, роль России в современном мире, влияние происходящих в ней процессов на судьбу всего человечества, ведущие государства мира достойно ответили на вызов времени. Всего несколько месяцев серьезных рыночно ориентированных радикальных реформ потребовалось, чтобы переломить сомнения, отбросить накопившиеся предубеждения, принять решения о беспрецедентной по масштабам финансовой помощи реформам в России. Как вы знаете, речь идет о выделении только в этом году 24 миллиардов долларов, необходимых для обеспечения устойчивой конвертируемости рубля, жизненно важной бесперебойной работы промышленности, импортных поставок, финансирования масштабной структурной перестройки и обновления российской экономики.

Как сказал Гайдар, предоставление такого огромного кредита “сопоставимо лишь с планом Маршалла”.

Позже, однако, Гайдар вынужден будет признать, что новый “план Маршалла” не получился – финансовая помощь Запада России оказалась недостаточной, предоставлялась она с явным запаздыванием. Ведущие западные страны почти целиком перепоручили эту миссию Международному валютному фонду, а чиновники этой организации оказались слишком близорукими, чтобы осознать всю ее историческую важность. Недостаточная финансовая помощь извне стала одной из причин пробуксовывания российских реформ на начальном их этапе. Гайдар:

“В критические месяцы, с января по апрель 1992 года, даже несколько сот миллионов долларов свободных валютных резервов позволили бы нам серьезно расширить свободу экономического маневра, но и эти суммы были для нас недоступны. А к тому времени, когда бюрократические процедуры наконец завершены, стабилизационная программа уже расползается на глазах. И предоставленный нам в июле 1992 года миллиардный стабилизационный кредит на пополнение валютных резервов – теперь всего лишь запоздалая поддержка усилий первого полугодия”.

Разумеется, выступая на съезде, главный российский реформатор должен был бросить кость своим противникам – сообщить им о готовности внести коррективы, изменения, уточнения в проводимый им курс, – депутаты постоянно и страстно требовали от него этого.

– Нам действительно сегодня придется существенно сместить акценты в своей деятельности, – заверил их Гайдар. – Можно сказать, что сегодня сформировались предпосылки для того, чтобы перейти от вдохновленной мужеством отчаяния кавалерийской атаки к подготовке и реализации широкой программы углубления экономических реформ и реконструкции российской экономики. Среди возникших направлений этой политики – глубокая перестройка структуры народного хозяйства, демилитаризация экономики, ее открытие, приватизация, формирование эффективной структуры собственности. Именно здесь сегодня предстоит сконцентрировать усилия любому российскому правительству, которое понимает сложившуюся ситуацию, видит перспективы, ответственно за судьбы России.

Конечно, вряд ли это была та “корректировка” курса, которой ожидали от Гайдара сидящие в зале, но тем не менее. Теперь уж никто не мог его упрекнуть, что он упорно игнорирует призывы что-то изменить, что-то уточнить, что-то откорректировать.

О перспективах. Виден ли свет в конце тоннеля?

– Нам, – сказал Гайдар, – придется пройти еще нелегкий путь до того, как удастся в полной мере остановить промышленный спад, создать предпосылки экономического роста, но оснований для паники нет… Да, мы пережили очень тяжелые пять месяцев. Да, в этих пяти месяцах была сконцентрирована расплата за целый период нерешительности и безответственности. Но сегодня сформировались уникальные предпосылки для экономического подъема в России. Мы получили то, к чему страны идут годами. Мы получили возможность провести серьезную, глубокую структурную перестройку экономики на базе крупных дополнительных финансовых ресурсов, не сопоставимых сегодня с ресурсами нашего собственного государственного бюджета. Сегодня Россия имеет шанс войти в полосу экономического подъема. Упустить этот шанс, сорваться, испугаться трудностей было бы, на наш взгляд, преступлением перед Россией.

Гайдар завершил свое выступление под аплодисменты. Впрочем, аплодировало, разумеется, меньшинство депутатов – те, что поддерживали реформы. Большинством владели совсем другие настроения.

Атака на правительство

С самого начала на съезде развернулась борьба вокруг проекта постановления о ходе экономической реформы – основного документа, с помощью которого оппозиция решила сокрушить правительство, разгромить реформы, нанести тяжелый удар по президенту. Кабинет за проведение реформы получал в этом проекте “неуд”. Президент лишался дополнительных полномочий, предоставленных ему V съездом. Его обязывали немедленно, прямо на съезде, представить депутатам “для согласования” кандидатуру премьера.

Это был критический момент. Казалось, все повисло на волоске. Комментируя намерения оппозиционеров, известный историк Дмитрий Волкогонов сказал в первый день съезда: “Меня тревожит не то, что происходит сегодня, а то, что в России за последние 150 лет ни одна из экономических реформ не удавалась”.

С трибуны съезда звучат также требования поставить на обсуждение вопрос о доверии правительству и отправить его в отставку. Однако спикер верхним чутьем, которое у него исключительно развито, улавливает, что для решающего удара момент еще не настал. Гайдар вспоминал позднее:

“Председательствующий Хасбулатов, умело дирижируя съездом, ведет с помощью его тысячеголосья свою симфонию. Вопрос о доверии в повестку не включает, но делает все возможное, чтобы критика, даже самая демагогическая, постоянно звучала. Судя по всему, он еще не готов к прямой конфронтации с президентом и еще не считает, что настал момент свалить правительство реформ, но хочет, чтобы оно вышло со съезда предельно ослабленным, деморализованным, покорным Верховному Совету, точнее – лично ему, Хасбулатову”.

С инициативой своей отставки выступает само правительство. Это его реакция на проект постановления съезда. 8 апреля соответствующее заявление подписывают все члены кабинета, за исключением двоих-троих, отсутствующих в ту пору в Москве. Особенно возмутила членов правительства та часть проекта, которая лишала президента дополнительных полномочий: без них правительство делается полностью беззащитным перед своими противниками.

Ельцин просит Гайдара и его коллег до поры до времени не давать заявлению об отставке хода…

9 апреля Гайдар вновь выступил на съезде с коротким заявлением, в котором, не говоря прямо о возможной отставке правительства в случае принятия подготовленного проекта постановления, тем не менее дал понять депутатам, что такое событие вполне может произойти.

Гайдар весьма резко прокомментировал обвинения в адрес кабинета, прозвучавшие уже в первые дни со съездовской трибуны, в частности обвинения в допущенном будто бы правительством крахе бюджетной политики, развале внешнеэкономической деятельности и т.д. По его словам, подобные обвинения основаны либо на плохой информированности, либо просто на подтасовке фактов: в действительности на конец первого квартала дефицит бюджета не превысил полутора процентов ВНП, а внешнеторговое сальдо составило 8 процентов, как и было запланировано.

Что касается постоянно звучащих популистских призывов немедленно “сделать всем хорошо”, громогласных лоббистских требований удовлетворить бесчисленные групповые, отраслевые и чьи-то персональные интересы, Гайдар заметил, что следование этим призывам и требованиям повлекло бы за собой неудержимый рост едва ли не всех расходных статей бюджета при одновременном резком падении налоговых поступлений. То есть неминуемо произошла бы финансовая катастрофа.

– Вы можете создать другое правительство, – заявил Гайдар, – и сказать, что так и нужно делать. И все будут довольны. А потом вы будете смотреть, как разваливается рубль, как рушатся мелкие региональные рынки, как за развалом финансов идет развал российской экономики, как растут бешено цены. Смотреть – и думать: а кто же за все это отвечает? И менять, как перчатки, правительства, которые и призваны, видимо, за все это отвечать...

Депутаты наконец поняли, что в атаке на президента и правительство зашли слишком далеко. Первоначальный вариант постановления был несколько смягчен. В варианте, который редакционная комиссия подготовила 9 апреля, в отличие от первоначального варианта, уже не содержалось открытого требования об отмене дополнительных полномочий, предоставленных ранее президенту, однако требование “представить Верховному Совету РФ в ходе работы Съезда для согласования кандидатуру на должность председателя правительства РФ” сохранялось. Иными словами, у президента все-таки отбиралось право самостоятельно формировать кабинет. Вопрос о доверии правительству, как уже говорилось, редакционная комиссия также не посчитала нужным выносить на рассмотрение Съезда.

Этот проект постановления, представленный Съезду 10 апреля утром, в ходе обсуждения был опять-таки несколько смягчен. Вариант, принятый депутатами за основу, уже не требовал, чтобы президент представил кандидатуру премьер-министра прямо на съезде, а устанавливал для этого месячный срок.

Безумное постановление принято

Хотя самые неприемлемые требования противников президента и правительства из проекта постановления исчезли, тем не менее он ставил правительство в совершенно безвыходное положение своими требованиями “корректировки” реформы – теми самыми популистскими требованиями, о которых говорил Гайдар: на эти его слова никакой реакции со стороны депутатов так и не последовало.

11 апреля постановление было принято в окончательном виде. Это был, конечно, совершенно фантастический документ. Признав осуществление экономической реформы неудовлетворительным, депутаты требовали от президента внести “существенные коррективы в тактику и методы” ее проведения. Причем их требования сводились к тому, чтобы одновременно решить все проблемы и всем сразу “сделать хорошо”. Нардепам – то ли из-за простого невежества, то ли из-за непреодолимого желания показать себя радетелями народных интересов (заседания съезда транслировались по телевизору) – не приходило в голову, что одна группа их требований прямо противоречит другой. Так, в постановлении правительству предписывалось усилить меры социальной защиты населения, ослабить налоговое бремя, установить налоговые льготы в сферах здравоохранения, науки, культуры, образования, поднять зарплаты в этих отраслях до уровня зарплат в производственной сфере, полностью профинансировать давно устаревшие программы развития колхозно-совхозного АПК… И вместе с тем ему, правительству, вменялось в обязанность добиваться финансовой стабилизации в российской экономике. Давалась директива сохранить госрегулирование цен на топливно-энергетические ресурсы (в ту пору правительство как раз готовилось освободить и эти цены). Иными словами – сохранить дотации для ТЭКа.

Авторы постановления извлекали на свет Божий тезис из советских времен о необходимости “действенной борьбы со спекуляцией”. Учитывая, что с конца января в стране, как известно, действовал указ президента о свободе торговли, любого, кто что-то продает, можно было аттестовать как спекулянта. “Отмазаться” от такого обвинения торговец, понятное дело, мог только через взятку “проверяющему” чиновнику. Между тем депутаты, разумеется, требовали от правительства и усиления борьбы с коррупцией…

Постановление VI съезда – один из ярких примеров глубоко невежественного и абсолютно безответственного подхода депутатского большинства к решению важнейших государственных проблем.

Реакция правительства

Реакция правительства последовала незамедлительно, еще до того как постановление было окончательно принято: во время депутатского голосования, после того как был утвержден очередной его пункт, члены кабинета, протестуя, покинули зал заседаний. Несколько позже Гайдар заявил на пресс-конференции по поводу принятого документа:

– Это полная ревизия курса экономической реформы. Это вынужденная смена всего направления экономической политики. Это возврат к политике ублажения отдельных социальных групп, которые будут рвать куски уменьшающегося общественного пирога. Это крест на любых надеждах на серьезное сотрудничество в мире. Это путь к развалу финансовой системы. Это путь к развалу рубля, это крест на тех жертвах, которые все приносили.

Как говорил потом первый вице-спикер ВС Сергей Филатов, после принятия постановления возникла “нервозная обстановка” не только в правительстве, но и в депутатских фракциях, на телевидении и в других СМИ. В этой ситуации, осознав, что она опять перегнула палку, верхушка ВС снова решила несколько “сдать назад”. По ее предложению, уже на следующий день 12 апреля, в воскресенье, состоялось совещание Президиума ВС и вице-премьеров правительства. Причем что примечательно – без Хасбулатова.

Существуют разные версии, до чего договорились на этом совещании. Согласно одной из них, членам правительства было обещано, что в повестку дня съезда будет внесен вопрос о пересмотре злополучного постановления и что из него будут изъяты наиболее одиозные пункты. По другой версии – ее изложил Филатов – на воскресном совещании будто бы договорились, что постановление пересматриваться не будет, а Съезд примет специальную декларацию, где заявит о своей “решительной поддержке курса президента Российской Федерации на радикальные политические, экономические и социальные реформы” и о том, что он “считает важнейшей задачей Верховного Совета и правительства комплексное развертывание программы реформ, укрепление бюджетной и финансовой системы, исключение принятия решений в интересах отдельных ведомств или социальных групп и сосредоточение усилий на социальной защите малоимущих слоев населения”. Вместе с тем, по словам Филатова, в декларации подтверждалось, что правительство должно разработать и представить к 20 мая в ВС “перечень мер по выполнению постановления VI Съезда народных депутатов о ходе экономической реформы в Российской Федерации”.

Однако пункт о пересмотре постановления в съездовской повестке дня так и не появился, а декларация в том виде, как ее изложил Филатов, устроить правительство, конечно, не могла…

Правительство подает в отставку

В этой обстановке Гайдар принимает решение не ждать пассивно дальнейшего ухудшения ситуации, а самому предельно обострить ее – дать ход подписанному ранее членами правительства заявлению об отставке. Текст этого заявления 13 апреля утром был передан президенту. Ельцин пообещал принять по нему решение до окончания съезда.

В этот же день Гайдар огласил упомянутое заявление на пресс-конференции в пресс-центре съезда. В нем говорилось, что решения Съезда “блокируют возможность продолжения избранного курса… что под предлогом усиления контроля деятельности правительства со стороны представительной власти на деле лишают президента и правительство возможности проводить избранную политику экономических преобразований, направленных на возрождение России”. Неизбежным результатом осуществления решений Съезда, по убеждению правительства, будет катастрофическое падение уровня жизни, голод, социальные потрясения и хаос.

Огласив заявление, Гайдар пояснил: решение правительства об отставке может быть пересмотрено, если Съезд скорректирует свое постановление или если президент примет решение, которое позволит кабинету продолжить работу.

Параллельно было распространено заключение правительства по поводу постановления Съезда. Здесь речь уже шла об экономической конкретике. “Принятое VI съездом постановление “О ходе экономической реформы в Российской Федерации”, – говорилось в заключении, – ведет страну к экономической катастрофе”. В случае, если депутатское постановление будет выполнено, бюджетные расходы увеличатся на 1,2 триллиона рублей, и, соответственно, дефицит бюджета в 1992 году достигнет полутора триллионов, то есть 23 процентов ВНП или 80 процентов общего объема доходов. Этот гигантский дефицит вызовет ускорение роста цен. Инфляция к концу года может составить 300 – 400 процентов (!) по сравнению с ее уровнем на момент съезда. Надо к тому же учесть, отмечалось в заключении, что технические возможности Гознака позволяют увеличить денежную массу до конца года не более чем в два – три раза. В результате примерно 30–40 процентов заработной платы просто физически невозможно будет выплатить. С учетом инфляции, это будет означать, что реальная покупательная способность населения упадет в четыре – пять раз. “Гиперинфляция как неизбежное следствие отказа от жесткой кредитно-финансовой политики уничтожит не только трудовые сбережения, но и всякие стимулы к производительному труду”, – говорилось в правительственном заключении по поводу постановления Съезда. Иными словами, вместо благополучия и процветания людей, о котором будто бы пекутся депутаты, наступит тотальное обнищание.

“Ребята растерялись…”

Разговор об отставке правительства зашел на вечернем заседании Съезда 13 апреля. Выступивший по этому вопросу Сергей Филатов рассказал о воскресных переговорах с правительством. В общем-то, первый вице-спикер был настроен довольно миролюбиво. По его мнению, возможности для примирения с правительством отнюдь не утрачены. Тут, однако, в дело вмешался Хасбулатов. У него настроение было совершенно иное.

– Мы проводим уже шестой съезд, – сказал спикер, – а уважаемые друзья из правительства столкнулись со съездом впервые и растерялись. Вот и вся проблема. Поэтому, если хотят уйти в отставку, пусть, пожалуйста, ставят этот вопрос перед тем, кто их назначал. Это однозначно. И никто нас не должен шантажировать. Мы ничего и никого не боимся.

Спикер заявил, что это правительство вообще существует лишь благодаря ему, Хасбулатову:

– Извините, но давайте уж откровенно говорить: столько я проявил, я не знаю, изворотливости, чтобы спасти это правительство от растерзания. Поэтому, пожалуйста, уважаемые члены правительства, хотите работать, – вам все условия для того, чтобы работать.

Что касается предупреждений о неизбежном финансовом крахе, который произойдет в случае реализации постановления Съезда, спикер небрежно их отмел: дескать, не надо забывать, что он, спикер, “не только юрист, но и экономист” и “группа консультантов у него не хуже, чем у правительства”.

Эта примитивная логика вызывает выкрики из зала:

– Позор! Позор!

Хасбулатов:

– Никакого позора нет. Ребята растерялись.

“Ребята растерялись…”. Это о правительстве Российской Федерации. Присутствовавшие на заседании члены кабинета прореагировали на хасбулатовские словеса весьма резко. Многим запомнился телевизионный кадр, когда, повинуясь решительному жесту Геннадия Бурбулиса, который, напомню, в ту пору был первым вице-премьером, правительство вновь покинуло зал – на этот раз в знак протеста против оскорбительно-фамильярных выпадов спикера в свой адрес. Конфронтация вернулась к исходной точке.

Как заявил позднее Бурбулис, поведение Хасбулатова “полностью обнажило его личную причастность” к кризису, возникшему на съезде. Его коллега по кабинету Александр Шохин заметил, что между правительством и Съездом вполне можно было достичь компромисса, однако этому помешало “полное нежелание компромиссов”, проявленное спикером. “Это доказывает, – сказал Шохин, – что личные интересы здесь гораздо выше интересов России”.

После, как водится, Хасбулатов не столько извинялся за свои хамские речи, сколько “объяснял” их смысл.

Заявление об отставке подало также правительство Москвы во главе с Юрием Лужковым и мэром Гавриилом Поповым. В заявлении говорилось, что оно подается в знак солидарности с правительством Гайдара и протеста против постановления VI съезда народных депутатов России о ходе экономической реформы. Это постановление расценивалось как наступление консервативных сил на реформы.

Как видим, в ту пору Лужков был вполне “прогрессивным”, почти демократическим деятелем.

Победа

После очередного скандала, затеянного спикером, лидеры депутатского корпуса предпринимают новую попытку добиться примирения с кабинетом. 14 апреля проходят очередные многочасовые “мирные переговоры” руководства парламента и правительства. По итогам этих переговоров подготовлены проекты двух документов – декларации “О поддержке экономической реформы в Российской Федерации” и постановления “О взаимодействии законодательной и исполнительной власти в период радикальной экономической реформы”. В проекте декларации говорится, что Съезд “поддерживает действия президента РФ по реформированию экономики”; что касается требований, содержащихся в постановлении, их выполнение авторы ставят в зависимость от “реально складывающихся экономических и социальных условий”: дескать, будут подходящие условия, – выполняйте, не будет условий, – что ж поделать… Второй из упомянутых документов предписывает кабинету заботиться о “сохранении и укреплении денежно-финансовой системы” и не допускать “принятия решений, подрывающих ее в интересах отдельных ведомств и социальных групп”, то есть делать именно то, на чем всегда настаивало само правительство и чему всеми силами пытались помешать депутаты. Одним словом, оба документа фактически дезавуируют постановление Съезда, придавая ему рекомендательный характер.

15 апреля декларация и новое постановление после внесения некоторых поправок были приняты Съездом.

Одержана явная победа над консервативным съездовским большинством. Пусть победа временная – это ясно покажут дальнейшие события, – и тем не менее. Команда Гайдара впервые предприняла самостоятельный политический шаг, причем очень ответственный, и добилась успеха.

В этот же день Ельцин в телефонном разговоре с Гайдаром сообщает ему, что полностью поддерживает правительство и, соответственно, отставку кабинета не принимает.

Вице-премьер Сергей Шахрай предложил Ельцину воспользоваться смятением в рядах депутатов и поставить на голосование вопрос об утверждении Гайдара председателем правительства. Наверное, и тактически, и стратегически это действительно было бы вполне оправданно. Однако Ельцин решил, что для этого не настало еще время, предложение может провалиться. На следующем съезде, в декабре, ему придется двигать Гайдара в премьеры в гораздо худших, практически безнадежных условиях. И по-крупному проиграть.

Ельцин пытается достичь компромисса

Центральной установкой Ельцина в его выступлениях на съезде – он выступал несколько раз – было найти какой-то компромисс со своими противниками. Ради этого он готов был идти на серьезные уступки. Так, выступая 11 апреля, он заявил, что правительство готово скорректировать свою структуру и внести персональные изменения в состав министров (этого требовали депутаты), причем он сам, президент, намерен “ввести опытных, авторитетных производственников, промышленников”. Уж это был и вовсе бальзам на душу оппозиционеров. Их голубая мечта – заменить “правительство завлабов”, оперирующих какими-то непонятными для них категориями – инфляция, укрепление курса рубля, финансовая стабилизация, процентная ставка, “денежный навес” – правительством “крепких производственников”, знающих, как выбивать фонды, как выполнять план, как давать разнос подчиненным и т.д. “Программой-максимум” для них, конечно, было – убрать Гайдара. Ельцин уходил от этого вопроса. Он попросил съезд, который требовал от него представить кандидатуру премьер-министра (не Гайдара, конечно), отложить этот вопрос хотя бы до октября (позже пообещал сделать это в конце июля).

Ельцин заверил депутатов, что и он, и члены правительства готовы выслушать все замечания, любую критику, готовы к откровенной и конструктивной дискуссии.

– Мы начали реформу вместе, – сказал он миролюбиво, – и ее продолжение во многом будет зависеть от того, насколько нам удастся сохранить стабильность во взаимодействии законодательной и исполнительной власти. Считаю большой политической ошибкой попытки встать в некую оппозицию друг к другу. В это тяжелое время мы не имеем права устраивать политические игры, борьбу за иллюзорное первенство.

Примирительным было и выступление Ельцина в последний день работы съезда 21 апреля. Президент призвал депутатов поскорее устранить разногласия между исполнительной и законодательной властью, заверил, что лично он сделает для этого все возможное. Стараясь достичь компромисса с парламентом, Ельцин заявил, что осуждает требования участников митинга “ДемРоссии” (он состоялся двумя днями раньше) разогнать съезд как орган законодательной власти (понимание, что съезд стал непреодолимым препятствием на пути реформ, крепло в обществе день ото дня). Что касается разговоров насчет референдума о доверии съезду, президент сказал, что считал бы его возможным только в том случае, “если бы депутатский корпус вообще отверг курс на радикальные реформы”.

В то же время особо рьяные противники Ельцина в течение всех дней, пока шел съезд, “крыли” его, не стесняясь в выражениях (хотя все-таки меньше, чем членов правительства). Так, Сергей Бабурин, одна из наиболее приметных оппозиционных фигур 1992 – 1993 годов, заявил, выступая на съезде: “Если мы конституционалисты, то начинать разговор надо было с вопроса об импичменте президенту”, – ибо, как полагал этот депутат, нарушения Конституции, допущенные Ельциным, “чудовищны”.

“Свобода слова, приятного власти”

В последний день своей работы – 21 апреля – съезд успел принять еще одно “историческое” постановление – “О защите конституционных органов власти”. Там были удивительные вещи. Говорилось, например, о том, что необходимо пресекать “действия граждан, направленные на дискредитацию органов власти путем распространения заведомо ложных сведений”. Иными словами, восстанавливалась юридическая норма, позволяющая карать людей за “агитацию и пропаганду”, которая не нравится властям…

Депутат Сергей Юшенков написал пародию на это постановление. В его варианте оно называлось – “О дальнейшем совершенствовании, расширении и углублении работы средств массовой информации и обеспечении ее регулируемой правдивости”. Начиналось оно так:

“VI съезд народных депутатов…, выражая свою приверженность свободе слова, приятного органам представительной власти… а также стремясь защитить народ России от дискредитации его лучших… представителей, с благородным гневом констатирует:

– средства массовой информации подозрительно часто допускают распространение искаженных фактов, имевших место в действительности;

– происходит злопыхательская дискредитация органов представительной власти без одобрения этих органов…”.

Далее следовала постановляющая часть:

“VI съезд, с присущими, как известно, ему компетентностью и ответственностью заявляет, что не намерен более мириться ни с чем, в том числе и с так называемыми средствами массовой информации, забывшими, кто является хозяином, и что он (Съезд) немедленно примет исчерпывающие меры по дальнейшему развитию этих средств и их немедленному пресечению при малейшей надобности на то.

Съезд постановляет:

…Признать Закон Российской Федерации о печати и средствах массовой информации вредительским, а потому утратившим силу…

…Установить, что дискредитация, критика и любые сомнения в правоте народного депутата… не допускаются иначе как с согласия Съезда народных депутатов… и личного одобрения Председателя Верховного Совета…”.

Сергей Николаевич был остроумным человеком.

И все же остановить начавшиеся в стране преобразования Съезду не хватило духа, хотя он имел для этого все необходимые законодательные инструменты. Именно это, по мнению Ельцина, стало главным его итогом – то, что цель, которую многие хотели бы достичь, оказалась не достигнута. По словам президента, на съезде удалось сохранить стратегический курс на радикальные реформы, “консервативный реванш не состоялся”. И еще – удалось не допустить смещения Гайдара. Более того, накануне съезда Гайдар получил “повышение по службе” – стал первым вице-премьером вместо Бурбулиса, который через несколько дней после повышения Гайдара покинул свой пост “по собственному желанию” (на самом деле отставка Геннадия Эдуардовича была, конечно, еще одной уступкой президента хасбулатовской команде – в ту пору спикер почему-то нападал на него особенно ожесточенно, ожесточенней даже, чем на Гайдара, хотя и не называл Бурбулиса по имени, а пользовался эвфемизмом “некоторые преподаватели научного коммунизма”; говорили, что Ельцин “сдал” своего ближайшего соратника в обмен на обещание Хасбулатова не поднимать на съезде вопрос об импичменте).

Но Гайдара Ельцин даже не помышлял “отдавать на растерзание”.

– Я считаю, что Гайдар – это находка, – сказал он в одном из интервью по итогам съезда. – Кто знал Гайдара полгода назад? А сегодня и Россия, и СНГ, и весь мир знают его. Думаю, что через полгода вы совершенно иначе, чем сегодня, оцените его линию...

Короче говоря, Ельцин, как и многие другие, считал, что он и его сторонники в определенном смысле одержали на съезде победу и потому этот съезд заслуживает позитивной оценки.

Оценка, которую дал VI съезду Хасбулатов, естественно, была более кислой. “Здесь нет ни победителей, ни побежденных, – заявил он на заседании Президиума ВС. – Пострадало общество в целом”. По мнению Хасбулатова, была “нанесена рана государственной власти как таковой, как законодательной, так и исполнительной”.

Этакая трогательная забота о состоянии здоровья общества и власти.

Съезд остается Съездом

Стремясь поддержать кабинет реформаторов, правительства западных стран дали понять, что в случае, если команду Гайдара вынудят уйти, их реакция будет однозначно отрицательной. Более того, – что многомиллиардная помощь будет предоставлена только под определенную программу, одобренную МВФ, которую, на взгляд западных политиков и экономистов, способно реализовать лишь нынешнее правительство реформаторов. Но эти заявления лишь дополнительно распалили оппозицию, лишь усилили демагогические вопли, что вот, мол, Гайдар продался иностранному капиталу, действует по его указке и т.д. и т.п. Эти вопли, как всегда, перемежались с обвинениями в адрес команды Гайдара, что она-де не знает жизни, не знает экономики, витает в облаках теории…

Правда, тут надо сказать, за правительство по ходу съезда неожиданно вступился вице-спикер ВС Владимир Шумейко.

– И пусть все говорят, – заявил он, – что, мол, это правительство непрофессионалов и т.д., что они больше теоретики, чем практики… Мне приходится по роду своей деятельности очень много работать с правительством, и абсолютно ответственно могу вам сказать, что это – профессионалы. И только потому профессионалы, что они делают эти реформы. Они делают эти реформы в тяжелейших условиях, доставшихся им в наследство вот как раз от тех самых советчиков, именитых и маститых советчиков от экономики, которые до сих пор продолжают советовать и критиковать правительство. И правильно здесь говорили, что никто из этих именитых не согласился бросить все и идти это делать… Все эти академики и профессора изучали социалистическую экономику, причем изучали лишь для того, чтобы ее похвалить и доказать, что социализм лучше любого другого строя.

Это неожиданное выступление Шумейко привело его шефа – Хасбулатова – в ярость.

Среди прочих “нет”, которые депутаты сказали президенту и правительству, был их отказ разрешить куплю-продажу земли. Особенно остро реагировал на это блок партий “Новая Россия”, включавший в себя Крестьянскую партию, Российскую социально-либеральную партию, Социально-либеральное движение России и др. В заявлении блока, которое зачитал активный в ту пору демократ “аграрного направления” Юрий Черниченко, говорилось: “Съезд отказал России в земельной реформе” и “преградил путь коренным преобразованиям”. Выход, говорилось в документе, только один – обратиться к народу. Партии блока выражали уверенность, что народы России “поддержат курс на глубинное обновление жизни”.

Вопрос о купле-продаже земли поднимался с тех пор неоднократно, и всякий раз приверженцы советского колхозно-совхозного землеустроения – так называемые “красные помещики” – успешно проваливали его. Куплю-продажу легализовали лишь в 2002 году. К тому времени она уже широко практиковалась нелегально. Не в последнюю очередь – теми самыми красными латифундистами.

ПОСЛЕ СЪЕЗДА

Что делать с этим органом власти?

Разумеется, не только активистам “ДемРоссии”, но и самому Ельцину после VI съезда стало окончательно ясно, что ситуация двоевластия долго сохраняться не может, что со Съездом как органом законодательной власти надо что-то делать. Уже в конце апреля в беседе с рабочими Череповецкого металлургического комбината он назвал Съезд народных депутатов “большой говорильней, где мало что решается” (характеристика довольно мягкая). Отвечая на вопрос, как же все-таки с ним, со Съездом, быть, президент сказал, что своей властью решить его судьбу он не может, необходимо принять новую конституцию, в которой этому органу не будет места.

Возможно, где-то, в каких-то СМИ эти слова Ельцина были интерпретированы как призыв разогнать Съезд. Естественно, последовала немедленная резкая реакция депутатов. Координаторы одиннадцати фракций Верховного Совета обратились к президенту с посланием, в котором содержалось “серьезное предупреждение” (ну, прямо как у китайцев) ему: “Мы убеждены, что в случае разгона Съезда незамедлительно последует цепная реакция распада России... Если с Вашей подачи будет разогнан Съезд, то и Вы как президент будете обречены”.

Вот так, без Съезда, видите ли, уж и Россия не сможет существовать, неминуемо распадется. Как будто и не было ее многовекового “безсъездовского” существования.

В конечном итоге, как мы знаем, президент разогнал-таки и Съезд, и Верховный Совет, вынужден был разогнать, поскольку другого выхода из тупика, куда его загнала оппозиция, у него не было. Однако распада России при этом, естественно, не произошло. Хотя кровь, к сожалению, пролилась.

Президент “укрепляет” правительство

В июне Ельцин назначил ряд новых вице-премьеров – Бориса Салтыкова, Георгия Хижу, Виктора Черномырдина, Анатолия Чубайса, Владимира Шумейко. В общем-то, он сделал то, что обещал Съезду, – “укрепил” команду Гайдара “специалистами-практиками, которые имеют опыт работы в отраслях” (правда, чтобы эта компания в глазах либералов не выглядела бы столь уж одиозной, президент “разбавил” ее Чубайсом). Такое “укрепление”, по замыслу Ельцина, должно было ослабить давление оппозиции на правительство и на него самого. Однако Гайдар воспринял эти назначения несколько иначе:

“Почти сразу после съезда почувствовал: из ближнего окружения президенту настоятельно советуют окоротить возомнивших о себе реформаторов, создать дополнительные противовесы. Именно в это время начинает, как грибы после дождя, расти число отраслевых заместителей председателя правительства… Все признаки возросшей дистанции (между ним, Гайдаром, и Ельциным. – О.М.) – не явные, не выраженные, на полутонах. Личные отношения по-прежнему прекрасные, при встречах президент заверяет в твердой поддержке стратегического курса в экономической политике. Но тонко чувствующая атмосферу в верхних эшелонах власти политическая элита уже знает: правительство реформ могут ждать неприятные неожиданности. Лишь три-четыре месяца спустя, на фоне явного и быстрого ухудшения отношений между президентом и парламентским большинством, апрельский нарыв постепенно рассасывается”.

В действительности, назначая целую связку новых вице-премьеров, Ельцин мог в равной мере руководствоваться и тем, и другим соображением: с одной стороны, он делал очередную (обещанную) уступку оппозиции, с другой – создавал этот самый противовес реформаторам: как мы знаем, построение системы сдержек и противовесов было его любимым занятием. Вполне очевидно, что предпринятый Гайдаром на съезде первый самостоятельный политический шаг – заявление об отставке – не мог ему понравиться. Да он и не скрывал этого.

Особенно болезненным была для Гайдара замена твердого единомышленника министра топлива и энергетики Владимира Лопухина на “крепкого хозяйственника”, “красного директора” – в ту пору председателя “Газпрома” Виктора Черномырдина. Замена эта была в высшей степени неожиданной. Ельцин объявил о ней в момент открытия совещания по проблемам нефтегазового комплекса, на котором Лопухин должен был сделать очень важный доклад (он к нему тщательно готовился).

Можно себе представить, что в этот момент почувствовал отставляемый министр, которому ничего не объяснили, ни о чем не предупредили… Но Ельцин нередко бывал жесток к людям.

Впервые президент осуществил замену, не обсудив ее предварительно с Гайдаром. Это было еще одним дурным предзнаменованием. Во всяком случае, так ее восприняли многие из тех, кого называют аналитиками. По их мнению, перестановки в правительстве могли означать, что начинается смена экономического, да и связанного с ним политического курса: дескать, центр тяжести реформ может быть перенесен с развития частного сектора на упрочение позиции государственного со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Гайдар:

“Разногласия по кадровым вопросам у нас с президентом возникали еще в период формирования правительства. Случались они и позже. Мы их обсуждали, и принималось согласованное решение. На этот раз произошло иначе, все было решено за моей спиной. Не скрою, это явилось для меня серьезным ударом. И дело не только в том, что без консультации отправлен в отставку единомышленник и соратник, много сделавший для реформирования важнейшей отрасли народного хозяйства, – я понял, что мои возможности отстаивать перед президентом свою точку зрения подорваны и что на его поддержку рассчитывать не приходится. А это в конкретной политической ситуации неизбежно грозит деформацией реформ”.

Первым побуждением было немедленно подать в отставку. Однако после мучительных сомнений Гайдар все же решает остаться. Рассуждение то самое, о котором я уже упоминал: приходится идти на жертвы, чтобы спасти главное.

Гайдар:

“Все достигнутое нами еще предельно непрочно. Российский рубль не введен. Масштабная приватизация подготовлена, но не начата. Короче, реформы еще в высшей степени обратимы. Можно было, конечно, сделать красивый жест – уйти, но это напрочь перечеркивало бы все, чего с таким трудом удалось добиться”.

Следует ли “сдавать” товарищей?

Годы спустя, анализируя просчеты реформаторов, Петр Авен, министр внешнеэкономических связей в правительстве Гайдара, писал, что один из таких просчетов заключался в “недопустимом уровне соглашательства”, которое они проявляли с самого начала. Некоторые вопросы, по мнению Авена, вообще нельзя было делать предметом торга. Например, кадровые. Дескать, до VI съезда в лексиконе команды Гайдара вообще не было такого слова “сдать” – сдать члена правительства, коллегу. После съезда слово появилось. Начали сдавать. Последовали увольнения, замена лучших специалистов худшими.

При этом Авен сам признавался, что бросает этот взгляд на прошлое с высоты приобретенного административного опыта. Действительно, в 1992-м мало у кого из гайдаровцев этот опыт был. Если не опыт, то хотя бы “врожденные” способности к администрированию. По оценке Гайдара, из всех членов правительства только двое – Владимир Булгак, бывший в ту пору министром связи, и Анатолий Чубайс, возглавлявший ключевое, приватизационное ведомство – Госкомитет по управлению государственным имуществом, – по-настоящему сочетали в себе мощную административную хватку и глубокое понимание сути осуществляемых преобразований.

При отсутствии административного опыта очень трудно было, в частности, определить, до какой степени следует сопротивляться сомнительному кадровому решению президента (а таких у Ельцина, как известно, было хоть отбавляй) и с какого момента следует вступить на путь “соглашательства”.

Нередко никакой возможности сопротивляться неправедным действиям “начальства” вовсе не было. Это когда Ельцин просто ставил своих подчиненных перед фактом: я так решил и все, – как это было с увольнением Лопухина.

Единственной возможностью сопротивления в таких случаях была отставка, отставка в знак протеста. Надо полагать, это как раз то, что по прошествии большого срока после описываемых событий подразумевал Авен как меру, альтернативную “соглашательству”. Возражения против этого, крайнего, средства, в первую очередь приходившие в голову, мною уже приведены.

Кстати, интересна история с самим Авеном. Вскоре после назначения его министром выяснилось, что министр он неважный. Как писал Гайдар, “ему мешало не только отсутствие опыта, но и нервы, частые перемены настроения”. Ельцин регулярно заводил с Гайдаром разговор о замене Авена, всякий раз аргументируя это одним и тем же: “Ну, Егор Тимурович, он, может, и хороший специалист, но вы же видите – не министр”. Это был совсем иной вариант поведения президента, нежели в случае с Лопухиным. Однако Гайдар упорно защищал Авена, категорически выступал против его отставки. Гайдар:

“Для меня все его недостатки перекрывал тот фундаментальный факт, что он прекрасно понимал общий замысел преобразований и мне не надо было контролировать его действия по подготовке к введению конвертируемого рубля. Он мог что-то недотянуть, что-то недоделать, но в целом, я был в этом убежден, стратегическая линия будет выдержана. Как мне кажется, я не ошибся. Сегодня я твердо знаю, что никто из руководителей российских министерств не сделал для введения конвертируемости рубля больше, чем Петр Авен. А ведь этот вопрос был одним из ключевых в экономической политике”.

Благодаря защите Гайдара Авен сохранил пост министра вплоть до ухода самого Гайдара и покинул этот пост лишь после отставки своего шефа. Так что не все было так просто с “соглашательством” в кадровых вопросах. Хотя, разумеется, противостоять Ельцину, нередко импровизировавшему или действовавшему с подсказки не очень компетентного “ближнего круга”, было действительно непросто.

РАССТАВАНИЕ С ГОССОБСТВЕННОСТЬЮ

Главный приватизатор России

Противники реформ именуют российскую приватизацию “приватизацией по Чубайсу”, тем самым сваливая ее огрехи – реальные и мнимые – на одного, самого ненавистного для них человека. В действительности приватизация в России началась задолго до того, как ею занялся Чубайс. Стихийно и в довольно широких масштабах она проходила уже в 1989–1991 годы: сплошь и рядом самые шустрые директора принялись сдавать в аренду своим родственникам, друзьям, а нередко самим себе наиболее привлекательные куски “своих” предприятий, после чего за чисто символические деньги передавали их в собственность арендаторам. Юридически основные правила приватизации (за исключением тех, что были связаны с ваучерами) были определены законом “О приватизации государственных и муниципальных предприятий в РСФСР”, который Верховный Совет РСФСР с подачи правительства Ивана Силаева принял 3 июля 1991 года. Чубайс же, как известно, возглавил Госкомимущество лишь в ноябре этого года, когда, собственно говоря, и было сформировано новое правительство – “правительство реформ”.

Тем не менее, роль Чубайса в российской приватизации действительно ключевая. Вряд ли кто станет с этим спорить. Думаю, эту, одну из главных российских реформ без труда могли бы придушить уже в самом начале (впрочем, удушение не однажды сумели бы произвести и потом), если бы не удачный выбор человека, возглавившего ее. Как уже говорилось, Чубайс, по оценке Гайдара, был одним из двоих (второй – Булгак) по-настоящему одаренных администраторов в тогдашнем правительстве. Что касается Чубайса, его административные способности были тем более удивительны, что в сферу госуправления он, в общем-то, пришел из науки, до той поры лишь короткий срок пребывал на управленческих постах. В гайдаровском правительстве, как известно, было немало людей, вышедших из научных кабинетов и лабораторий, однако теперь, на расстоянии лет, уже ясно: ни один из них не в состоянии был сравниться с Чубайсом по части этой самой административной хватки, административной эффективности.

Без сомнения, именно благодаря этому Чубайс так надолго задержался в правительстве, после отставки через некоторый срок вновь вернулся в него. В значительной мере, в какой это было возможно, он обеспечил преемственность между кабинетами Гайдара и Черномырдина – то, что непосредственно в драматический момент смены премьеров в декабре 1992-го казалось почти невозможным: уж слишком велико было несходство премьера уходящего и вновь назначенного.

Ощущение такое, что сам Чубайс редко сомневается в успехе своего дела, даже тогда, когда обстоятельства вроде бы безнадежны. Это некий психологический тип. Тип интеллигента-технократа, излучающего энергию, напор, оптимизм, убежденность в силе здравого смысла, в правоте своего дела, неподдельную заинтересованность в нем. И главное – обладающего фантастическим потенциалом для реализации всего этого, потенциалом управляющего, менеджера.

Редкие административные способности, исключительная энергия Чубайса – это то, что у одних вызывает великие надежды и восхищение, а у других – столь же великие ужас и ненависть. Всякий раз, когда Анатолий Борисович занимает какой-то ключевой пост – в правительстве ли, в президентской ли администрации, в хозяйственной структуре – он тут же становится мишенью для истерических атак его противников. С одной стороны, реакция эта чисто рациональная: для оппозиции ясно – никто не сможет обеспечить столь эффективного продвижения в нежелательном для них – созидательном – направлении, как Чубайс; с другой – пребывание его на высоком посту лидеры его противников воспринимают просто как личное оскорбление.

“...За последние четыре года, – признавался Анатолий Борисович, – меня обещали застрелить, посадить, повесить на Красной площади, выплеснуть в лицо соляную кислоту, проклясть в будущих поколениях, зарезать при выходе с работы – уж всего и не упомню...”

Это было сказано в мае 1995-го. За минувшее с той поры время список угроз, наверное, здорово разросся. Во всяком случае, в ноябре 2004 года в интервью “Файнэншл Таймс” он сказал, что ему известно по крайней мере о трех заказах на его убийство. Причем он знает все детали, имена тех, кто должен был их осуществить. Последний такой заказ был сделан полтора года назад. У него были чисто политические мотивы: ненависть, связанная с тем, что он, Чубайс, “продал Россию”.

“Когда каждый день, возвращаясь домой, допускаешь, что за углом может стоять убийца с противотанковым гранатометом, – сказал Чубайс, – смотреть на жизнь начинаешь по-другому”.

17 марта 2005 года на Анатолия Борисовича было совершено уже настоящее покушение: когда он выезжал на Минское шоссе с боковой трассы, рядом с его машиной взорвалась мина, после чего по кортежу открыли огонь из автоматов. Слава Богу, все обошлось...

Госторговля сопротивляется

Первые конкретные шаги в сфере приватизации правительство сделало уже в конце декабря 1991-го – приняло и передало на утверждение парламента проект Государственной программы приватизации на следующий, 1992 год. Согласно этой программе, к концу года намечалось приватизировать 70 процентов предприятий в легкой промышленности, строительстве и автотранспорте; 60 процентов – в розничной торговле, пищевой промышленности, бытовом обслуживании и материально-техническом обеспечении сельского хозяйства; половину – в общепите, промышленности стройматериалов и т. д., всего на сумму 92 миллиарда рублей.

Не дожидаясь, что скажет ВС, Ельцин своим указом от 29 декабря утвердил “Основные положения программы приватизации” и поручил правительству приступить к их реализации уже с 1 января.

Забавна, кстати, такая деталь. В своих воспоминаниях, патетически озаглавленных “Великая российская трагедия”, Хасбулатов уверяет, что накануне либерализации цен реформаторы думать не думали о такой важной мере, как приватизация. Дескать, он, спикер, пытался им о ней напомнить, но тщетно.

“Помнится, накануне этого шага (отпуска цен. – О.М.), – пишет мемуарист, – я собрал у себя в кабинете многих разработчиков “новой экономической политики” и убеждал их в том, что нам необходимо разработать целый комплекс реформаторских систем. И прежде всего – механизм приватизации как основу для создания рыночной инфраструктуры, для конкурентных начал в экономике. Все они высокомерно отмолчались”.

Какой же такой “механизм приватизации” имеет в виду экс-спикер? Как уже говорилось, базовый закон о приватизации, где все ее механизмы (кроме ваучеров) были прописаны достаточно подробно, сам же Верховный Совет, с подачи правительства Силаева, принял еще летом – 3 июля. А теперь вот, как раз к концу года, подоспела и новым кабинетом передана в ВС Госпрограмма приватизации на 1992 год, президентом утверждены упомянутые “Основные положения”… Как могло случиться, что все это выпало из экс-спикерской памяти? Загадка сия велика есть.

Начиная с марта в стране широко разворачивается так называемая малая приватизация – передача в частные руки предприятий торговли, общепита, сферы услуг.

Основное сопротивление здесь сразу же сорганизовалось под лозунгом защиты интересов трудовых коллективов. Лозунг вроде бы благородный, как большинство достославных большевистских лозунгов, однако за ним сплошь и рядом скрывались иные интересы – директоров магазинов, столовых, кафе, местных чиновников и депутатов. Во-первых, они желали получить собственность в свои руки, не отдавать ее чужакам, а во-вторых – получить ее по минимальной цене. Отсюда постоянные требования проводить приватизацию не через аукционы – дескать, трудовые коллективы не в состоянии соревноваться с пришлыми богатыми покупателями, – а через аренду с последующим выкупом, причем по остаточной стоимости (в роли арендатора и в дальнейшем покупателя, естественно, выступал этот самый трудовой коллектив, у которого затем собственность без особых хлопот изымалась в пользу тех самых директоров и чиновников).

В те дни сообщения о такого рода конфликтах интересов приходят отовсюду.

В Нижнем Новгороде работники торговли угрожают в начале апреля провести забастовку в знак протеста против продажи магазинов с аукциона. Нельзя сказать, что они так уж обездолены: трудовым коллективам предоставляется 30-процентная скидка с продажной аукционной цены, годовая рассрочка платежей, другие льготы. Из девятнадцати магазинов, проданных в городе с начала года, их работникам досталось четыре. И тем не менее труженики прилавка недовольны. Причина недовольства все та же: дескать, даже при этих льготах они не в состоянии на равных соперничать с частным бизнесом. Они требуют продать им предприятия торговли по остаточной стоимости. Остаточная стоимость предельно низка, она ни в малейшей степени не соответствует реальному уровню цен. Если продавать магазины по остаточной стоимости, теряется смысл приватизации. Однако эти доводы никто не желает слушать. Ни один аукцион не проходит без пикета или митинга протеста. Причем некоторые из протестующих угрожают даже самосожжением, если “их” магазины уплывут в чужие руки.

Однако здесь (что бывало далеко не везде) местные власти заняли твердую позицию, заявили, что не откажутся от аукционов. Тогдашний нижегородский губернатор Борис Немцов даже пригрозил, что те магазины, которые пойдут на забастовку, будут выставлены на аукцион в первую очередь.

Пример другого отношения властей к приватизации – в Ростове-на-Дону. 22 апреля первый заместитель главы тамошней администрации заявил, что власти города не намерены спешить с передачей предприятий в частные руки: приватизироваться будут только те из них, коллективы которых согласны изменить форму собственности.

Это явно противоречит закону о приватизации. Там четко сказано: перечень объектов, подлежащих приватизации, составляет Госкомимущество, его территориальные агентства и соответствующие комитеты по управлению имуществом. Ясное дело: если отдать все на откуп работникам магазина или столовой, они согласятся на приватизацию лишь тогда, когда выговорят максимально выгодные для себя условия.

В начале мая о предзабастовочной ситуации объявляет пленум тюменского областного профкома работников торговли и общепита. В заявлении, направленном 12 мая областной администрации и президенту Ельцину, выдвигается то же требование, что и в Ростове-на-Дону: “выставлять предприятия торговли на аукционы только после того, как от них откажутся трудовые коллективы, а также перепродавать магазины и столовые трудовым коллективам по балансовой и остаточной стоимости”.

К концу мая собираются бастовать работники торговли и общепита в Екатеринбурге, Рязани, Саратове, Кемерове, Липецке, в ряде городов Московской и Тульской областей. Этакая эпидемия протестов. Заголовок в “Независимой газете”: “Забастует ли российская торговля?”.

В ряде мест противники приватизации требуют отложить ее до окончательного утверждения ее программы на июньской сессии Верховного Совета: ходят слухи – надо сказать, небезосновательные, – что российские депутаты собираются-таки предоставить трудовым коллективам немалые льготы и преимущества.

Интересно, что уже в первые месяцы легальной приватизации авторство в составлении ее правил – естественно, “плохих”, “никуда не годных”, – с мстительным наслаждением стали приписывать Чубайсу, хотя базовый закон, определявший эти правила, как уже говорилось, был принят Верховным Советом еще 3 июля 1991 года, за несколько месяцев до появления правительства реформаторов. Так, председатель Алтайского крайсовета Александр Суриков заявил 2 июня: “Взамен конкурса и аукциона, предлагаемых Чубайсом, на Алтае на первое место должны выйти закрытое акционирование и аренда с правом выкупа”.

Между тем в упомянутом уже не раз базовом законе черным по белому было записано (депутатами, а не Чубайсом!), что решение о выборе способа приватизации предприятия опять-таки принимает Госкомимущество, его территориальные агентства или местные комитеты по управлению имуществом.

К самым решительным методам борьбы с приватизацией, естественно, призывают левые радикалы. Так, один из лидеров Партии труда 2 апреля выдвинул лозунг “оккупационных забастовок” в случае угрозы приватизации: при такой угрозе работники должны захватывать предприятие и продолжать на нем работать. “Вряд ли у Ельцина хватит смелости использовать войска”, – сказал он.

Надо заметить, обычные граждане, не имеющие отношения к торговле, без особой симпатии относятся к протестам тружеников прилавка. За годы Советской власти они много натерпелись от “торгашей”, прекрасно знают, что самая захудалая продавщица всегда живет припеваючи, катается, как сыр в масле. Вечный советский дефицит ей только на руку: благодаря ему она царица, она властвует над окружающими, помыкает ими как хочет, а потому нисколько не заинтересована, чтобы ситуация в торговле изменилась, чтобы на прилавках появились товары. К тому же и среди простых людей многие понимают: за всей этой демагогией о первоочередных правах трудовых коллективов скрываются интересы номенклатурных приватизаторов.

Соцопросы четко фиксируют эту разницу в настроениях и устремлениях. Так, согласно опросу, проведенному в начале апреля социологами Иркутского университета, 67 процентов работающих в госторговле – против приватизации, в то время как 60 процентов населения Иркутска считает, что магазины необходимо приватизировать.

Как бы то ни было, приватизация набирает обороты. Согласно сообщению Госкомимущества, опубликованному 24 апреля, число заявок на приватизацию растет очень быстро: если на январь их было подано менее полутора тысяч, то на март – свыше 11 тысяч. Если к началу года от приватизации поступило всего 200 миллионов рублей, на март сумма выросла уже почти до двух миллиардов. Прогноз на 1992 год – 92 миллиарда.

Свыше 70 процентов продаж госсобственности приходится на сферу торговли, общепита, услуг. Но в приватизацию постепенно втягиваются и товаропроизводящие отрасли – легкая, пищевая… К сожалению, наиболее распространенный ее способ – тот самый выкуп имущества по договорам аренды. Средняя цена продаж по такой схеме – 800 тысяч рублей. Это в 10 раз меньше, чем при открытом аукционе или коммерческом конкурсе.

Что скажет ВС

Острая борьба за и против чрезмерных прав трудовых коллективов при приватизации, а на самом деле за и против его номенклатурного варианта развернулась в конце мая – начале июня, когда Верховный Совет не торопясь начал рассматривать поправки к Закону о приватизации и ее программу на 1992 год (как вам нравится: миновало уже почти полгода, а люди только еще начинают обсуждать, что и как в этом году делать; среди прочего, эта неторопливость объяснялась, конечно, еще и тем, что отсутствие соответствующих нормативных актов позволяло многим депутатам и связанным с ними “заинтересованным лицам” ловить рыбу в мутной воде давно идущей стихийной приватизации).

Ожесточенная дискуссия произошла на заседании ВС 29 мая. Согласно правительственной программе, приватизация могла осуществляться в двух вариантах, причем и в том, и в другом трудовым коллективам предоставлялось льготное право на выкуп части акций по остаточной стоимости. Вместе с тем учитывались и права местных органов власти, а также сторонних граждан.

Более всего эти варианты не устраивали директорское лобби, представленное фракцией “Промышленный союз”. “Директора” усмотрели в них урезание своих прав на приобретение госимущества. Было выдвинуто требование, чтобы проект программы отправили на доработку, причем проводил бы ее не Комитет по реформам, а подконтрольный “директорам” Комитет по промышленности.

Резко против рассматриваемых документов выступил также оппозиционный блок “Российское единство”.

Дело было отложено на неделю. В качестве компромисса рассмотреть предложенные поправки поручили обоим комитетам – по реформам и по промышленности, – а также Комиссии по социальной политике.

Комментируя это решение парламента, Гайдар твердо заявил: “Мы будем действовать в русле принятой программы приватизации”. Имелось в виду, разумеется, – принятой правительством и утвержденной президентом.

Бурными были и дебаты на следующем заседании – 5 июня. Оппозиция вновь попыталась не допустить принятия обсуждаемых документов. В перерыве между заседаниями блок “Российское единство” организовал пресс-конференцию. Выступившие на ней депутаты в очередной раз потребовали при приватизации отдавать приоритет трудовым коллективам. Один из лидеров блока, Владимир Исаков, предупредил:

– Парламент стоит на пороге принятия чрезвычайно опасного решения… Правительство совершенно произвольно, без серьезного обсуждения выбрало идеологию приватизации – идеологию, рассчитанную на максимальное распыление собственности и ее передачу не трудовым коллективам, а посторонним инвесторам и собственникам… Мы считаем, что это приведет к социальному взрыву в трудовых коллективах, которые сочтут себя обманутыми такой моделью приватизации.

Ясное дело, стремление правительства не отдавать все на откуп трудовым коллективам (а на самом деле – директорам) открывало перед оппозицией широчайший простор для социальной демагогии. И, как всегда в таких случаях, она не преминула им воспользоваться, поставив во главу угла вопли о том, что правительство-де “ущемляет права трудящихся”.

Несмотря на столь активное противодействие, поправки в Закон о приватизации – причем весьма полезные – были все же приняты, но программа на 1992 год вновь отложена.

Выступая на брифинге 8 июня, Анатолий Чубайс выразил удовлетворение этим обстоятельством. Вместе с тем он высказал опасение, что на заседании ВС 11 июня, где в очередной раз будет обсуждаться программа приватизации, оппозиционеры постараются взять реванш. По словам Чубайса, оппозиция вполне может попытаться заблокировать наметившийся курс “на подлинно народную приватизацию”, в которой смогло бы поучаствовать все население, а не только трудовые коллективы, чьими интересами прикрываются противники правительственной программы.

Отвечая на обвинения оппозиции, будто программа приватизации ущемляет интересы трудящихся, глава Госкомимущества заметил, что в этой программе предусмотрен целый ряд льгот для трудовых коллективов, чего не было ни в одной стране, осуществлявшей приватизацию. “При проведении приватизации мы стремимся к справедливости и эффективности”, – сказал Чубайс.

Между делом замечу, что именно недостаточно справедливый характер осуществленной в России приватизации был и остается излюбленной темой всех ее противников и критиков.

В принципе, Чубайс согласился, что правительственная программа, конечно, не идеальна. Идеальная программа должна предусматривать целый комплекс мер по демонополизации, социальной защите населения, допуску иностранного капитала, но ее разработка и внедрение потребует около пяти лет, а “такого времени у российского правительства уже нет”.

Приватизация “по-депутатски”

Опасения Чубайса оказались не напрасны – 11 июня оппозиционерам в самом деле удалось всунуть в программу приватизации в дополнение к двум предложенным правительством вариантам приобретения акций приватизируемого предприятия еще и третий. Согласно этому варианту (в принятой программе он шел под номером два), членам трудового коллектива предоставлялось право преимущественного приобретения 51 процента акций по остаточной стоимости. Как писал впоследствии Гайдар, “за этим шагом слышалось еще не угасшее эхо большевистского “заводы – рабочим”, обернувшегося впоследствии всевластием бюрократии, стремлением спрятаться от суровых реалий рынка за спину трудовых коллективов; и не удивительно, что структура собственности приватизированных по этому варианту предприятий приобрела характерные черты промышленных колхозов”.

Естественно, возникает вопрос: разве нельзя было попытаться как-то предотвратить это “промышленно-колхозное” строительство? Может быть, следовало предельно обострить ситуацию, – допустим, как тогда на VI съезде угрозой отставки. Либо на время вообще приостановить приватизацию, неизбежно вызвав тем самым широкий социальный протест: многие ведь уже втянулись в процесс приобретения собственности, жаждут ее получить. Наконец стоило, возможно, прямо призвать на помощь президента…

Гайдар:

“Правительство оказалось перед выбором: упорно стоять на страже чистоты замысла, затормозив процесс распределения прав собственности, или согласиться с искажающими план корректировками, понимая, что формирующаяся структура собственности будет далека от оптимальной. Потеря темпа для нас – непозволительная роскошь, и мы идем на уступки, которые разблокируют движение механизма приватизации, во многом предопределившее дальнейшее развитие экономических реформ в России”.

Вот так в действительности обстоит дело с “приватизацией по Чубайсу”. С гораздо большим основанием ее следовало бы назвать “приватизацией по-депутатски”. Во всяком случае – имея в виду большинство просчетов и огрехов, заранее заложенных в порядок ее проведения.

ГЛАВНЫЙ АГРАРИЙ – ГЕНЕРАЛ РУЦКОЙ

Вице-президента бросают на село

Надо сказать, реформаторам противодействовала не только оппозиция. Сам Ельцин делал подчас весьма странные, опрометчивые шаги. Так, с подачи того же Бурбулиса он зачем-то “бросил” на аграрную реформу… генерала Руцкого – соответствующий указ был подписан 26 февраля. Первым предположением было: тут сказалась распространенная еще во времена Политбюро манера поручать сельское хозяйство попечению ни на что другое не пригодных партфункционеров. Чтоб не путались под ногами.

Однако если в те, советские времена это не влекло за собой каких-то катастрофических последствий, поскольку эта область – колхозное сельское хозяйство – все равно была в безнадежном состоянии, – то теперь, когда правительство собралось проводить на селе энергичные реформы, назначение подобного “куратора” являло собой совершенно убийственный шаг.

Гайдар:

“Мы с огромным трудом действительно начинаем разворачивать аграрную реформу. Приняты важнейшие указы президента. Начинается реорганизация колхозов и совхозов, создаются фонды перераспределения земли, мы поддерживаем формирование фермерского сектора. И вот сейчас всю эту сложнейшую, политически конфликтную работу поручить человеку, который ни уха, ни рыла в ней не смыслит и у которого решительность сочетается с дремучим невежеством... Все это слишком большая цена за нейтрализацию его политических амбиций…”

В принципе, будь на то его желание, Руцкой мог бы, конечно, подключиться к работе правительства, помочь ему своим статусным весом вице-президента, где-то что-то посоветовать, где-то что-то подправить, однако новый агрокуратор, движимый этой самой своей безграничной амбициозностью, все желал сделать по-своему. К тому же, мы знаем, к этому времени он уже определился как решительный противник гайдаровских реформ (то, что Ельцин, назначая Руцкого сельскохозяйственным куратором, закрыл на это глаза, – пожалуй, самое удивительное).

Выдвинув несколько “гениальных” идей, вице-президент со свойственной ему вулканической энергией бросился их осуществлять. Одна из идей – привлечь к аграрной реформе ВПК и армию. С экономической точки зрения затея была довольно сомнительной: даже если бы удалось соединить усилия двух в ту пору безденежных сфер – АПК и ВПК, – деньги от этого никак не могли бы появиться. Тогда Руцкой бросился искать иностранные инвестиции, раззвонил повсюду, что в преобразовании сельского хозяйства ему готовы помочь банки Англии, Германии, фирмы Австрии, Италии, Японии… Однако вскоре выяснилось, что обещанные инвестиции существуют в основном лишь на уровне разговоров и обещаний. Иностранцев российская сельхозпродукция мало интересовала. Больше интересовали сырьевые, топливные ресурсы. Все ограничилось созданием нескольких совместных предприятий…

Киббуцы в Ростовской области

Другая идея Руцкого – на первом этапе, опираясь на эти самые зарубежные инвестиции, поднять сельское хозяйство Юга, а уж потом распространить достижения на всю страну. “Растаскивая ресурсы по всей России, – говорил Руцкой, – нам не решить проблему снабжения республики продовольствием”.

Он отправляется в поездки в Ростовскую, в Курскую область, в Калмыкию, где рассказывает о своих грандиозных планах и примеряет их к местному сельскохозяйственному ландшафту.

Мой коллега по “Литературной газете”, ростовский корреспондент Владимир Фомин так описывал посещение вице-президентом тамошних краев:

– По Ростовской земле Руцкой передвигался исключительно в вертолете, даже если куда-то на машине можно было за полчаса доехать. А если учесть, что его сопровождали еще несколько “вертушек” с начальством, грохот от передвижения этой кавалькады стоял невообразимый. Местные жители не знали, что и подумать. А в остальном все было, как в старые добрые времена – хлеб-соль, пробежка по поселку, предприятию или животноводческой ферме, короткие встречи в красном уголке с представителями коллектива, в большинстве случаев – опять-таки с начальством. При этом все поглядывают на часы – впереди другие поселки, фермы, встречи. Что дают эти визиты? Может быть, вице-президент желает узнать мнение крестьян о ходе земельной реформы, выслушать их предложения? Но еще в Ростове, в аэропорту, только сойдя с трапа самолета, он заявил, что приехал с готовым предложением создать на Юге России агрокорпорацию с участием предприятий Тюменской области, израильского и египетского капитала, заинтересованных в сырье, лесе, топливных ресурсах. Впишутся ли в эту модель нарождающиеся самостоятельные хозяева-крестьяне? Не станет ли новое агрообразование монстром, подобным нынешним АПК? Эти вопросы могли бы задать Руцкому ростовские фермеры, но вот незадача, – встреча с ними из программы поездки почему-то вылетела. Случайно? И случайно ли среди лиц, сопровождавших вице-президента в путешествии по области, не оказалось президента Ростовской областной ассоциации крестьянских (фермерских) хозяйств? Генералам милиции и МБ в вертолетах место нашлось, а ему – нет.

Стиль Руцкого во многом напоминал стиль Хрущева. Как Никита Сергеевич, восторгаясь достижениями американского кукурузного фермера Гарста, тут же загорелся перенести эти достижения на советскую почву, так и Александр Владимирович, посетив в Израиле киббуц “Гват” и, соответственно, тоже испытав восхищение, вознамерился учредить что-то вроде киббуцев на Дону (единственным опасением было – в области много казаков, и они “могут не понять”).

Сооружение суперминистерства

Само собой разумеется, Руцкой принялся строить собственную структуру управления сельским хозяйством, параллельную структуре Минсельхоза. В его непосредственном подчинении было образовано 17 отделов с количеством сотрудников, превышающим численность аграрного министерства. Вице-президенту удалось организовать подчиненный ему Федеральный центр земельной и агропромышленной реформы. Указом Ельцина на него возлагалось руководство преобразованиями в аграрном секторе. Кроме того, Центр имел приоритетное право “формировать структуры в сфере торговли и услуг”, разрабатывать государственную политику “рационального использования земельных, водных и лесных ресурсов, обеспечения населения продовольствием”. Наконец, Центру принадлежало последнее слово “в выдвижении предложений по бюджетной, налоговой, кредитной, инвестиционной и ценовой политике в аграрном секторе”. Согласно этому же указу, для поддержки сельского предпринимательства создавался Международный финансовый фонд земельной и агропромышленной реформы.

Хотя в реальности создать некое новое аграрное суперминистерство Руцкому все же не удалось – правительство и Минсельхоз решительно этому воспротивились, – тем не менее наличие двух центров управления не могло не усугублять хаос, и без того царивший в сельском хозяйстве. Поток противоречивых указаний, которые, с одной стороны, шли от правительства и Минсельхоза, а с другой – от вице-президентского Федерального центра, по словам Гайдара, “создал максимально благоприятную обстановку для тех, кто хотел сохранить в неприкосновенности основы советского помещичьего строя”. Противники аграрной реформы перешли от скрытого саботажа к активному противодействию ей.

Крах аграрной реформы

Трудно сказать, как пошла бы реформа на селе, если бы не этот странный, загадочный ельцинский шаг – передача ее на попечение авиационного генерала (в то же время и правительство не было от этой реформы отстранено). Но уж после того, как президент его сделал, можно было с уверенностью спрогнозировать: шансов на ее успех – никаких.

К середине осени 1992 года были подготовлены три программы сельхозреформ – официально принятая правительственная программа, программа Минсельхоза и программа Центра Руцкого. В результате в тот начальный период реформирования российской экономики не выполнялась ни одна из программ, и реформа на селе была фактически свернута.

По оценке Исполкома Крестьянской партии России, Руцкой, вопреки его заявлениям о стремлении вдохнуть жизнь в сельское хозяйство, показал себя противником аграрной реформы, фермерства, свободного земледелия, а его “командование” аграрным сектором нанесло “рекордный ущерб национальному достоянию”.

Лидер этой партии известный журналист-аграрник Юрий Черниченко считает, что назначение Руцкого – человека, который никакого отношения к сельскому хозяйству не имел, – его куратором – “следствие искреннего презрения Ельцина к селу”. Лично я так не считаю. Хотя Ельцин и стремился этим назначением отодвинуть Руцкого подальше от политики, никакого презрения к селу он этим не выказывал. Вновь вернусь к советским годам. Как известно, в те годы любого номенклатурного деятеля могли назначить на какой угодно пост: специалиста-металлурга “бросить” на физкультуру и спорт, отставного генерала – на руководство транспортом и т.д. Это считалось в порядке вещей. Главное, чтобы человек был “правильным” партийцем. Рудименты такого мышления в общем-то сохранились и у Ельцина. Более того, методы Руцкого, его энергичные, решительные, без излишней рефлексии действия на сельскохозяйственной ниве, по-видимому, в какой-то мере импонировали Ельцину. Во всяком случае, он не раз высказывался в его поддержку, охотно посещал с ним “передовые” хозяйства. И отстранил он его от этой работы в апреле 1993-го не потому, что вице-президент ее развалил, а по сугубо политическим мотивам.

Как бы то ни было, “аграрная эпопея” Руцкого 1992–1993 годов – яркая иллюстрация того, как связывались руки правительству реформаторов, как происходило усечение сферы его полномочий: шутка сказать, уже в самом начале реформ, в конце февраля 1992 года, из этой сферы была фактически выведена такая огромная область, как сельское хозяйство.

“Вклад в сельхознауку”

Свой след генерал Руцкой оставил не только в сельскохозяйственной практике, но и в науке. В 1993 году вышла в свет его книга “Аграрная реформа России”. Алексей Подберезкин – президент РАУ-Корпорации, которая издала этот труд, – представляя его, не жалел восторженных слов. Дескать, книга “во многом отвечает” на основные вопросы жизнеобеспечения страны – сможет ли Россия прокормить себя, каковы источники повышения эффективности сельского хозяйства, в чем заключается роль иностранных инвестиций в АПК, как сделать более рациональной его систему управления и структуры. Монография в самом деле производила солидное впечатление, изобиловала таблицами, графиками, диаграммами… “Я изучил земельную реформу в нашей стране со времен отмены крепостного права – с 1861 года, – рассказывал автор. – Накопил груды конспектов, рукописей…”

Когда же это, думалось, он успел их накопить? Одних такая немыслимая, такая фантастическая работоспособность российского вице-президента приводила в восторг, у других вызывала сомнение и скепсис. В прессе сообщалось, что среди пришедших в восторг оказались бывший американский президент Ричард Никсон и испанский премьер Филипе Гонсалес.

– Я прочитал вашу книгу, – будто бы сказал Руцкому экс-президент США, – и не поверил, что вы военный летчик. Специально пришел посмотреть на вас…

Возможно, что-то похожее говорил нашему вице-президенту и глава правительства Испании.

Не исключаю, что восторги высокопоставленных иностранцев оказались бы более умеренными, если бы они знали о национальных особенностях сочинения научных книг высокими начальниками, исстари, еще с советских времен, угнездившихся на нашей земле. В советские годы едва ли не всякий такой начальник, заняв свое высокое кресло, вдруг проявлял желание стать еще и крупным ученым во вверенной ему области. Такое желание обычно объяснялось так: дескать, в моей епархии немало научных учреждений, и я должен на равных разговаривать с их сотрудниками, чтобы они не смотрели на меня сверху вниз. Что требуется, чтобы “стать ученым”? Правильно: диссертации, монографии… Сразу же как из-под земли появлялись молодые энергичные ребята, готовые помочь начальнику в “оформлении” его нетленных научных идей. И вот через какой-то, не очень долгий срок страна узнавала имя нового служителя науки, по совместительству занимающего еще и высокую административную должность. Правда, настоящие “нетленки” таким способом ваялись редко, поскольку ребятам-сочинителям не было особого смысла чересчур напрягать свои мозги при изготовлении подобной работы. Тем не менее, фолиант, выходивший из-под их скрипучих перьев, обычно вполне отвечал каким-то минимальным требованиям и стандартам. Эта традиция, хотя и в несколько ослабленном виде, жива и поныне.

Далеко не все специалисты поверили, что Руцкой сам написал “кирпич” про аграрную реформу. Особенно возмущены были те из них, кто непосредственно сталкивался с автором во время его недолгого агрокураторства и имел возможность оценить уровень его компетентности. 19 мая 1993 года в “Независимой газете” появилось письмо группы специалистов-аграриев, которые так прямо и спрашивали вице-президента: для чего ему понадобилось издавать это сочинение?

“Нам стыдно за эту книгу, – говорилось в публикации, – так как писал ее “кто-то”. О компетентности самого Руцкого в сельском хозяйстве можем судить не только мы, но и другие специалисты Волгоградской области, где он во время своего “посещения” проявил себя… Увы, он не специалист. Так зачем же смешить народ России в очередной раз? До сих пор Александр Владимирович не писал подобных научных трудов и вдруг после года работы “по селу” решил написать о нем. Там сказано, что он “…написал вовсе не для того, чтобы не отставать от других…”. А для чего же?”.

Далее как раз следовала ссылка на советские времена, когда руководить сельским хозяйством могли поручить кому угодно:

“У нас в Союзе были руководители “по селу”, не имеющие соответствующего образования. Закатывали рукава и говорили, что “познакомились с селом”. В результате ухудшились экономические показатели деятельности сельских товаропроизводителей. Снизилась рентабельность производства. Полученные доходы в абсолютном большинстве хозяйств не обеспечивают расширенное производство. Так почему же уроки истории нас ничему не научат?”.

Последний вопрос, понятно, был уже не к Руцкому. Не сам же он себя назначил руководить сельским хозяйством.

Что касается научной и практической ценности этой работы, тут можно сослаться на мнение известного специалиста, сотрудника одного из институтов Российской академии наук Валерия Пациорковского. В весьма интересной даже и для читателя-неспециалиста монографии “Сельская Россия: 1991–2001 годы”, говоря о том, что в девяностые годы власти не уделяли должного внимания агропромышленному комплексу и это привело к тяжким последствиям, автор мимоходом упоминает и произведение Руцкого, которое привело в такой восторг Ричарда Никсона:

“Трудно всерьез рассматривать в качестве программного документа тех лет работу тогдашнего вице-президента А. В Руцкого “Аграрная реформа России”, которая начинается словами: “Я никогда не занимался сельским хозяйством и не собирался это делать, а вот пришлось…”

“РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ” НАСЕДАЮТ

Главное – взять “Останкино”!

“Весеннее обострение” активности пламенных революционеров между тем продолжалось, плавно переходя в весенне-летнее. Вожаков “народных масс” не оставляла надежда, что стоит приложить совсем-совсем небольшие усилия и правительство реформаторов рухнет. Тут их, по-видимому, вдохновлял пример большевиков, как мы знаем, действительно сумевших в 1917-м без какого-то особого, нечеловеческого труда скинуть Временное правительство. Вообще, как считают многие, демократическая власть не умеет себя защищать, так что грех этим не воспользоваться. К тому же момент казался уж очень удачным: цены – главный индикатор качества жизни – продолжают взмывать вверх. Ну, как положение тут улучшится, – “революционная ситуация” сразу пойдет на спад. Так что надо поспешать-торопиться. Как говаривал незабвенный Ильич, промедление смерти подобно.

Очередным объектом для атаки Анпилов и его соратники (в те времена, повторяю, был один из пиков их политического буйства) избрали телецентр “Останкино”. Подобно тому, как их предтечи главным считали захват телеграфа, так в наше время агрессивное внимание радикального крыла коммунистов сконцентрировалось на телевидении. В наибольшей степени это проявилось, конечно, в октябре 1993-го, однако репетиция октябрьского штурма состоялась более чем за год до этого.

Сначала акцию возле “Останкина” планировалось провести в День Победы 9 мая, опять-таки сыграв на патриотических чувствах россиян, связанных с этим днем. В апреле анпиловцы выпустили листовку с соответствующим призывом:

“Трудовая Москва” зовет. 9 мая. Осадим империю лжи

Лжедемократы отняли у народа Победу, оклеветали подвиг советского народа, избавившего мир от фашизма. Зловещая роль в этом принадлежит телевидению. Вопреки воле Всенародного веча от 17 марта 1992 г. власти отказывают движению “Трудовая Россия” в предоставлении 15-минутной ежедневной информационной программы по Центральному телевидению.

Ветераны! Молодежь! Будем достойны славы павших героев. В День Победы возьмем в осаду телецентр в Останкино и добьемся выполнения резолюции 350-тысячного митинга.

СЛОВО — НАРОДУ!”.

После, однако, сообразили, видимо, что 9 мая – не самый подходящий день для подобных мероприятий. Ветераны, хоть у них и “отняли Победу”, “оклеветали их подвиг”, 9 мая склонны к совсем другим делам – погулять на свежем воздухе, встретиться с однополчанами, вспомнить о военных годах, выпить по рюмке в память о погибших товарищах… Становиться же свидетелями или даже невольными участниками столкновений с милицией, которыми нередко заканчивались революционные акции “трудороссов”, в этот святой день мало кто из них был настроен.

Стояние возле телецентра

“Осаду империи лжи” решено было перенести на 12 июня, День независимости России. Этот день Координационный совет “Трудовой России” и Дума Русского национального собора призвали сделать “днем всенародного сопротивления оккупационному правительству Ельцина”. Возле телецентра планировалось провести второе Всенародное вече и в случае, если народу наберется достаточно, путем прямых выборов избрать даже “главу государства СССР” (кандидаты, как мы помним, были выдвинуты еще на первом “вече”, 17 марта).

Народу, однако, собралось не так много, как в марте на Манежной, – по разным оценкам, от 20 до 40 тысяч. Вариант “Всенародного веча” не проходил, зато для “осады империи лжи” пришедших было вполне достаточно. Как водится, на митинге клеймили “лжедемократов” “за ограбление миллионов русских людей, за разрушение нашей экономики, разоружение нашей армии...”

Митинг перешел в круглосуточное пикетирование телецентра. У телебашни был разбит палаточный городок. Главное требование пикетчиков – предоставить оппозиции слово в прямом эфире.

В действительности оппозиционеры вовсе не были обделены эфиром. По данным тогдашнего председателя “Останкина” Егора Яковлева, за пять предшествовавших месяцев 1992 года Анпилов, Бабурин, Зюганов участвовали не менее чем в двадцати пяти телепрограммах, бессчетное множество раз имели доступ к радиомикрофону. Другое дело, что в этом не было системы. Это да, об этом можно было говорить…

Осажденным телевизионщикам в те дни пришлось нелегко. При входе и выходе из телецентра пикетчики загораживали им дорогу, поливали матерщиной, избивали видеоинженеров, возвращавшихся после ночной смены… Самым же тягостным, особенно в первые дни осады, было ощущение, что никого, кроме них, происходящее не касается. Власти бездействовали. Обращения Яковлева к московскому прокурору Геннадию Пономареву, к столичному милицейскому начальнику Аркадию Мурашову не имели никаких последствий. И тот, и другой соглашались, что да, пора бы и власть употребить и… ничего не делали.

Моя милиция меня бережет?

Яковлев обращался за помощью даже к Хасбулатову. Тот только отмахивался: “Ладно-ладно, разберемся”. Ну, к этому можно было и не обращаться: события возле телецентра были ему на руку. Он и его приспешники называли это “народными выступлениями”.

В конце концов к председателю пришли руководители студий со словами, что терпение у людей кончается. Предложили: если милиция не в состоянии обеспечить нам хотя бы свободный проход в здание, наймите частных охранников.

После этого у Яковлева состоялся довольно занятный разговор с министром внутренних дел Виктором Ериным, о котором председатель телецентра рассказал в интервью “Известиям”: “Звоню Ерину и говорю: “Мы намерены нанять частных детективов – из “Алекса” и из “Дельты”, – может быть, вы сочтете это неудобным, мы все-таки госорганизация?”. Он в ответ: “Хотите – нанимайте”. – “Но у меня коллектив на грани забастовки”. – “А работа с коллективом – ваша проблема”.

Вот так. Моя милиция меня бережет.

Нанятые администрацией частные детективы со своей работой справились. Помимо прочего, они выяснили, кем и как пикетчикам подвозилась и раздавалась водка. Это в то время, как в Московском управлении безопасности авторитетно заявили: “Наши работники были у вас, смотрели, пьяных там не видно”.

Общий вывод, который из всего этого сделал Яковлев: “Бесчинства в Останкине продемонстрировали ничтожество исполнительной власти. Отстоять свободу слова она не смогла. Или не захотела. На Комитете по гласности в Верховном Совете я совершенно официально заявил, что толпа не взяла телецентр не потому, что не могла, – просто это не входило в планы тех, кто привел ее в Останкино”.

“Ничтожество исполнительной власти” – это как раз то, на что и рассчитывали пламенные революционеры. Может быть, сказано слишком сильно, но в общем-то близко к истине.

15 июня председатель “Останкина” принял Анпилова со товарищи и после четырехчасовых переговоров согласился уже с июля предоставлять лидерам оппозиции регулярный эфир. “Взятие телеграфа” почти состоялось.

Тем не менее, пикетирование телецентра продолжалось. В конце концов власти начали действовать. В ночь с 16 на 17 июня по решению московского правительства милиция, не встретив сопротивления пикетчиков, снесла палатки.

Безумный Анпилов

Но и этим дело не кончилось. 17 июня Координационный совет “Трудовой России” постановил продолжать акцию и обратился “к русскому народу, ко всем народам Советского Союза” с призывом прийти 22 июня, в годовщину начала войны (очередная подходящая дата), к телецентру, чтобы поддержать “осаду империи лжи”. Подобно Фиделю Кастро, провозгласившему Кубу “единственной свободной территорией Америки”, Анпилов поименовал площадку возле “Останкина” “освобожденной территорией Советского Союза” и обратился к международному сообществу с просьбой о признании этой территории.

Хотя до 17 июня все происходило достаточно мирно, сама беспрецедентная продолжительность акции не могла не вести к росту напряжения, тем паче что оно подогревалось истерическими речами вождя “трудороссов”.

Чтобы избежать худшего варианта развития событий, гендиректор “Останкина” вновь начал переговоры с оппозиционерами, на этот раз парламентскими, выразившими солидарность с “трудороссами”. Худшего, однако, избежать не удалось… 22 июня утром ОМОН вторично ликвидировал палаточный городок. На этот раз ему пришлось применить силу. По заявлениям участников пикета, среди них были раненые и даже погибшие (милиция и прокуратура опровергли эти сведения).

В этот же день, ближе к вечеру, у входа на ВДНХ начался митинг “Трудовой России”. По окончании его “трудороссы” договорились с руководителями милиции, что колонна демонстрантов пойдет к телецентру. Однако вместо этого демонстранты двинулись к центру города, на Манежную площадь. Возле Рижского вокзала путь им преградил ОМОН. Снова произошли столкновения. Всего 22 июня, по данным Главного медицинского управления Москвы, в ходе столкновений пострадали 76 человек, в том числе 28 сотрудников ОМОНа.

Значительную долю ответственности за это, безусловно, несет лично Анпилов. Даже некоторые его единомышленники призывали “вождя” действовать, следуя холодному рассудку. Однако эти призывы не возымели действия. По свидетельствам ряда его соратников, “в Останкино все было построено на эмоциях, на бесконечном нагнетании страстей. После чего “вождя” прятали, оставив в залог его амбициям жизни и здоровье других людей”. Тактика, напоминающая действия попа Гапона в 1905 году.

23 июня “трудороссы” попытались возобновить пикетирование телецентра, однако милиция этого не допустила.

Против ряда пикетчиков-демонстрантов были возбуждены уголовные дела – в связи с сопротивлением сотрудникам милиции и призывами к свержению конституционного строя (те самые люди, которые в сентябре – октябре 1993 года истошно вопили о том, что Ельцин нарушил Конституцию, сами постоянно ее нарушали).

Анпилов, по своему обыкновению, продолжал бузить, вновь и вновь утверждал, что во время произошедших накануне столкновений были погибшие. Власти опять-таки категорически отвергали это утверждение. По распоряжению Руцкого была проведена оперативная проверка московских моргов, которая подтвердила, что ни в один из моргов трупы от останкинского телецентра не привозили. Но Анпилов не унимался, уверял, что московские власти просто спрятали тела погибших…

“Телевидение – русским!”

В упомянутом интервью Егор Яковлев недоумевал, почему анпиловские пикетчики, а также всевозможные писцы в коммуно-патриотической прессе в последнее время взяли под обстрел именно его лично и возглавляемую им телекомпанию: “Почему Российское телевидение (я вовсе не желаю этого Олегу Попцову) не вызывает у них такого жгучего интереса?”.

Что ж здесь непонятного? Оппозиционеры требовали не только эфира. Другим их требованием было сделать телевидение “русским”. Как-то неловко было обращать этот лозунг к телекомпании, которую возглавлял Попцов.

Точный “коллективный портрет” публики, которая осаждала “Останкино”, дала телекритик Ирина Петровская:

“Были там юноши с нездоровым блеском в глазах; экзальтированные дамы преклонного возраста, для которых лучшим воспоминанием в жизни остались пионерские костры; бородатые, а-ля Распутин, дядьки, выкрикивающие патриотические воззвания, и просто городские сумасшедшие. Вся их истерическая многословность свелась, в сущности, к одной набившей оскомину сентенции: “Бей жидов – спасай Россию!”. В массе, которую нам только и показывали все те дни в “Вестях” и “Новостях”, – они ужасали”.

Но в толпе, по-видимому, были не только возбужденные юноши, экзальтированные дамы и городские сумасшедшие. Снова возникли подозрения, что в гуще “массовки” действуют специально подготовленные и пользующиеся поддержкой определенных политических сил боевики.

Ельцин:

“Было очевидно, что это – опасные люди. Вернее, опасные люди стоят за этими оголтелыми демонстрантами: провокаторы, быть может, пользующиеся тайной поддержкой влиятельных политических сил. Не имея мощной руки, создать такую ситуацию в Москве просто нельзя… Это был не стихийный взрыв возмущения, а хорошо спланированная попытка нажима на власть… Кто-то думал, что этот искусственный взрыв – очень точная и правильная тактика. А я чувствовал, что меня пытаются запугать. Чувствовал наглую липу этих псевдонародных волнений. Чувствовал почерк родимого КГБ”.

Оппозиции предоставили регулярный эфир, и ничего особенного не случилось. Ни власть от этого не понесла никакого урона, ни оппозиционеры не добились никакого особого прибытка…

Все последующие годы, наверное, мало кто так часто вещал по телевидению, как, например, вождь коммунистов товарищ Зюганов. Но я не помню ни одной интересной мысли, которая вылетела бы из его уст, ни одного любопытного факта, о котором бы он сообщил. Одна лишь примитивная, навязшая в зубах демагогия.

На сцену выходит Конституционный Суд

В те июньские дни впервые в конфронтацию политических сил решает вмешаться Конституционный Суд. 26 июня он выступает с заявлением, в котором, в частности, говорится:

“Конституционный строй нашего государства под угрозой. Противостояние различных политических сил приближается к крайней черте. Усиливается правовой нигилизм, попираются основополагающие конституционные принципы, разрушаются гражданский мир и согласие. Отдельные должностные лица и политические лидеры различной ориентации выступают за устранение конституционных органов власти... Если Верховный Совет, президент и правительство будут и далее проявлять медлительность в осуществлении возложенных на них функций по защите конституционного строя, страна не гарантирована от социального взрыва, анархии и разрушения...”

Здесь как бы еще выдержана объективность: единственно, чем озабочен суд, – защитой конституционного строя. К сожалению, в дальнейшем, в основном благодаря своему председателю Валерию Зорькину, этот орган отошел от нейтральной позиции, стал все больше склоняться на сторону оппозиции. И внес свою лепту в возникновение острейшего кризиса в сентябре – октябре 1993 года.

Впрочем, уже и в этом заявлении чувствуется, на чьей стороне симпатии КС: хотя оно опубликовано непосредственно после событий возле “Останкина”, где “трудороссы” величали существующую в России президентскую и правительственную власть “оккупационным режимом” и призывали восстановить СССР, не это вызывает озабоченность Конституционного Суда – его, как это ясно из контекста, больше беспокоят призывы разогнать Съезд народных депутатов.

ПОЛГОДА РЕФОРМ ПОЗАДИ

“Мы не допустили отклонений…”

Незаметно, как говорится, в трудах и в борьбе (может быть, в борьбе даже больше, чем в осмысленных трудах) приблизилась первая “круглая дата” российских реформ – полгода, как они были начаты. На пресс-конференции 4 июля Ельцин объявил, что первый, полугодовой, их этап в целом пройден успешно.

– Мы прошли его в соответствии с программой, которая была утверждена, – сказал президент. – Мы не допустили ни отступлений, ни отклонений куда-то… Конечно, трудности в ее реализации есть. Это определенное сопротивление некоторых групп на местах, да и здесь, в центре. Тем не менее пока поддержка народом реформ есть, и мы намерены дальше ее четко осуществлять.

Вместе с тем, как сообщил Ельцин, правительство наметило план углубления реформы, рассчитанный на следующие два с половиной года. На первом месте здесь будет стоять вопрос о стабилизации работы промышленности и прекращении спада производства (на тот момент он составлял 15 процентов). Среди других задач – замедление инфляции, стабилизация рубля, переход уже в текущем году на его внутреннюю конвертируемость и в следующем – на внешнюю. Кроме того, президент сообщил, что утвердил своим указом программу приватизации и акционирования предприятий, в том числе крупных.

Приватизация – пожалуй, важнейшая часть реформ, вокруг которой развернулась острая борьба, длившаяся многие годы. Борьба не только за овладение теми или иными, подчас огромными, кусками бывшей госсобственности, но и отчаянная политическая борьба. Приватизация стала тем испытанием, на котором многие сломались, многие поменяли свою политическую окраску…

На пресс-конференции Ельцин довольно резко отозвался о Международном валютном фонде, который готов предоставить России огромный кредит – 24 миллиарда долларов, – однако при этом выдвигает ряд требований, в частности чтобы в России были отпущены цены на топливо. “Мы на это пойти не можем… – категорически заявил Ельцин. – Я так и сказал директору-распорядителю МВФ г-ну Камдессю. Как хотите, в конце концов. Если уж так, то мы обойдемся и без этих 24 миллиардов”. Президент заявил, что МВФ пытается приложить к России свою типовую программу оздоровления экономики, но Россия страна уникальная: 74 года у нас никто не знал, что такое частная собственность.

Полемизируя в столь резкой форме с МВФ, Ельцин, помимо прочего, бросал кость “патриотам”, у которых при одном только упоминании этого международного финансового института начинались судороги.

“Уже появились желающие войти

в правительство”

Свою оценку экономической ситуации, какой она была в конце июля – начале августа 1992 года, давал и Гайдар. Тут можно сослаться на одно из его телевыступлений, состоявшееся в ту пору: если сейчас, сказал он, появились претенденты на правительственные посты и даже выстроилась целая очередь, значит, наши дела не так уж плохи; раньше таких претендентов не было, никто не хотел брать на себя эту ношу; все лишь выглядывали из-за угла и ожидали, когда правительство снесет народная стихия, этот самый россиянин-бунтарь, которого надо только подтолкнуть.

Тем не менее, Гайдара продолжали яростно критиковать, причем эта критика все набирала обороты. Ладно бы его обвиняли во всех грехах одни профаны, имя которым легион, – немало ему доставалось и от коллег – ученых-экономистов. В разговоре со мной он с усмешкой вспоминал предупреждение своего друга, “отца польской реформы” Лешека Бальцеровича: как только он, Гайдар, начнет реформу, многие изменят к нему свое отношение. “С этого времени все профессора экономики будут твоими врагами”, – говорил ему Бальцерович. Во многом это предупреждение сбылось.

Со многим из того, в чем упрекали его оппоненты, Гайдар был согласен. Теоретически. Но оговаривался при этом: надо ведь было учитывать реальную обстановку. Например, вскоре после либерализации цен известный экономист академик Николай Петраков заявил, что цены ни в коем случае нельзя было размораживать, не создав предварительно значительные запасы товаров.

– Мне хочется спросить его, – отвечал на это Гайдар, – как можно было в реальной ситуации декабря 1991 года, во-первых, не размораживать цены (они разморозились сами собой), а во-вторых, накопить какие-то запасы? Как это можно было сделать реально? Кого повесить, кого расстрелять? Кого простимулировать?

Уже летом 1991 года экономика Советского Союза оказалась совершенно неуправляемой: прежние, командные рычаги управления перестали действовать, а рынок еще не заработал. К концу года положение стало еще тяжелее (об этом уже говорилось, но можно повторить еще раз). Поток продовольствия, поступавшего в Москву из других регионов, почти остановился. Государственные резервы были исчерпаны едва ли не полностью. Перспективы хоть как-то компенсировать недостаток продовольствия за счет импорта были весьма туманны. Вопрос встал не просто о реформе – о выживании страны. Тот, кто потом ругал (да и сегодня ругает) Гайдара за то, что он приступил к реформе без должной подготовки, забывает, что страна стояла на краю пропасти, что вот-вот должна была разразиться катастрофа.

Когда в упрек Гайдару перечисляют, чего не хватало России к концу 1991 года для проведения “правильной” рыночной реформы, для создания эффективной рыночной экономики, он обычно говорит, что ему не хочется спорить, – напротив, хочется дополнять список. Да, не было развитого, устоявшегося частного сектора. Не было конкурентной, демонополизированной рыночной среды. Не было системы финансовых институтов, которые обеспечивали бы эффективное перераспределение ресурсов. Не было развитого рынка труда. У России не было своей банковской и денежной системы, своих границ, своей таможни. Много чего не было. Но не было и времени дожидаться, когда все это появится.

В своей книге “Записки президента” Ельцин сочувственно приводит такую цитату из Гайдара:

“Мы начинали реформы в очень интересной ситуации, когда можно долго перечислять, чего у нас не было и почему реформы проводить нельзя. Я сам мог прекрасно объяснить, почему в 92-м их проводить нельзя… Но плюс к этому у нас не было возможности ждать, ничего не делать и объяснять, почему ничего нельзя делать”.

Рубль заработал, угроза голода миновала

Гайдара критиковали не только слева, но и справа. В основном за нерешительность в деле приватизации. Гайдар отвечал, что у него и его правительства нет более важной стратегической задачи, чем приватизация. “Но мы ведь не чудотворцы, – разводил он руками. – Польша топталась в деле приватизации в течение года…” Правда, так называемую малую приватизацию – сферы торговли, бытового обслуживания – она провела довольно быстро, но в целом приватизация повсюду проходит медленно и тяжело. “Если через два года мы будем иметь экономику с мощным доминирующим частным сектором, – говорил тогда Гайдар, – то я буду считать, что это феноменальный результат”.

Кстати, многие утверждали, что цены вообще нельзя было отпускать без приватизации, что это грубая экономическая ошибка Гайдара. На подобные упреки он реагировал весьма эмоционально:

– Ну, откуда, из какой книжки это вычитано, что приватизацию надо ставить впереди либерализации цен? Это противоречит всем канонам экономики. Либерализация цен – это одномоментный акт политической воли. А приватизация – долгосрочный процесс. Либерализация привязана к объективному факту – к утере контроля со стороны власти за распределением ресурсов (именно такова у нас была ситуация в конце 1991 года). Приватизация же к этому совершенно не привязана.

Явлинский до сих пор упорствует: его план реформ был лучше, чем план Гайдара. Фрагмент из его интервью “Комсомольской правде” от 28 ноября 2003 года:

– Денег много, а товаров – нет. Это самая болезненная точка экономики. Существовало два способа решения. Мой способ: продавать людям то, что раньше никогда не продавали, – парикмахерские, магазины, участки земли, грузовики, такси, автобусы, ларьки, прачечные, химчистки, – средства производства тогда это называлось. Конечно, не РАО “ЕЭС” и не нефтяные компании… Главное – это позволяло людям сохранить сбережения, материализовать их, и одновременно можно было быстро создать реальный средний класс. А логика гайдаровской команды была – отпустить немедленно цены…

Тут журналисту-интервьюеру надо бы спросить Григория Алексеевича: каким образом, начав реформу с продажи населению парикмахерских и автобусов, можно было быстро наполнить прилавки продовольствием? Но не спросил, не догадался…

В той волне критики, которая поднялась после того, как цены 2 января были официально отпущены, явственно различался еще один мотив: Гайдар, дескать, не понимает, что одной лишь либерализации цен недостаточно для того, чтобы рынок заработал. Для этого требуется как минимум еще одно условие: деньги должны обрести реальную покупательную силу. Гайдар прекрасно это понимал. Более того, он понимал, что либерализация цен может вызвать резкое увеличение темпов инфляции, при котором для денег просто не останется места в сфере регулирования хозяйственных процессов. Именно поэтому правительство сделало укрепление рубля главным приоритетом первого этапа реформы, до предела выжало тормоза финансовой стабилизации – прежде всего посредством жесткой налоговой и кредитной политики. В целом экономика реагировала на это адекватно: первоначальный резкий рост цен довольно быстро замедлился – из-за сокращения спроса. Жалобы и сетования на всеобщий дефицит как-то незаметно, сами собой трансформировались в стоны по поводу затоваривания. А ведь казалось, что дефициту никогда не будет конца. Исчезли проблемы со строительными мощностями, материалами, техникой. Всего этого всегда не хватало, все это предприятия и отрасли постоянно выпрашивали у правительства в виде лимитов и фондов. Теперь положение изменилось.

– Подавляющее большинство директоров промышленных предприятий, – говорил по этому поводу Гайдар, – будучи квалифицированными, неглупыми людьми, не могут не понимать, что если поддаться давлению, щедрой рукой закачать миллиарды рублей в народное хозяйство, сразу снова не окажется ни мощностей, ни материалов, ни техники.

Заработавший рубль резко повысил управляемость экономики. Выяснилось, например: чтобы завезти овощи в Москву или стройматериалы в Петербург, не нужно вызывать “на ковер” соответствующих директоров и местных руководителей, как это всегда бывало прежде, нет необходимости биться в административной истерике – достаточно оперативно выделить финансовые ресурсы.

– Сейчас я не боюсь катастрофы, – говорил Гайдар уже через несколько недель после начала реформы. – Несмотря на то что серьезнейшие экономические и социальные проблемы сохраняются, страна управляема, рынок заработал, голода не предвидится.

“Голода не предвидится”. А ведь в конце 1991-го он был уже на пороге. Об этом сейчас почему-то мало вспоминают.

Дело не в том, что в деятельности Гайдара на посту исполняющего обязанности главы правительства не было просчетов. Просчеты были. Но не они беспокоили его критиков. Истинная подоплека наскоков на кабинет по-прежнему была политическая: все очевиднее становились попытки отнять у Гайдара власть, в том числе и теми, кто жаждал реванша.

Возможна ли была в тот момент смена правительства? В принципе, в том положении неустойчивости и нестабильности, в котором пребывала тогда Россия, не было ничего невозможного. Но вот что тогда говорил об этом такой осведомленный и компетентный человек, как государственный секретарь при президенте России Геннадий Бурбулис. Он считал, что в тот момент смена кабинета была возможна только как смена курса. Смена же курса могла произойти только в том случае, если бы с ней согласился президент Ельцин. Однако было весьма маловероятно, чтобы он согласился с такой сменой.