Олдос Хаксли

ДВЕРИ ВОСПРИЯТИЯ

В 1886 году немецкий фармаколог Людвиг Левин опубликовал первое систематическое исследование кактуса, которому впоследствии было дано его имя, Anhalonium Lewinii для науки оказался новинкой. Для первобытных .же верований и индейцев Мексики и юго-востока Америки он с незапамятных времен являлся другом. По словам одного из испанцев, первыми посетивших Новый Свет, "там едят корень, который называется пейотлем, и который там почитают как божество".

Почему его почитали как божество стало ясно, когда такие известные психологи, как Иенш, Хэвлок Эллис и Виер Митчелл, начали эксперименты с мескалином - активной составляющей пейотля. По правде говоря, они остановились, не далеко уйдя от идолопоклонства, Но все они сошлись во мнении, что мескалин занимает место среди самых уникальных наркотиков. Назначаемый в соответствующих дозах, он наиболее глубоко изменяет свойства сознания, но однако менее токсичен, чем любое вещество из справочника фармаколога.

Изучение мескалина спорадически продолжалось и после работ Левина и Хэвлока Эллиса. Химики не просто выделили этот алкалоид: они научились его синтезировать, так что его запасы более не зависели от незначительного и непостоянного урожая этого растущего в пустыне кактуса. Психиатры сами принимали определенные дозы мескалина в надежде приблизиться к непосредственному пониманию ментальных. процессов у своих пациентов. Несмотря на то, что работа производилась с небольшим числом объектов наблюдения и в узких событийных рамках, психологии все же пронаблюдали и классифицировали наиболее потрясающие эффекты, производимые этим наркотиком. Неврологи и физиологи раскрыли некоторые механизмы его воздействия на центральную нервную систему, И, по крайней мере, один философ-профессионал принял мескалин и для того, чтобы пролить свет на такие древние и еще неразгаданные загадки, как место разума в природе и взаимоотношения между мозгом и сознанием,

Эти вопросы оставались тайной до тех пор, пока - два или три года назад - не был зафиксирован один весьма существенный факт.

В действительности, этот факт являлся очевидным для всех в течение нескольких десятилетий. Но так получилось, что его никто не замечал до тех пор, пока один молодой английский психиатр, ныне работающий в Канаде, не был поражен близким сходством в химических формулах мескалина и адреналина, Дальнейшие исследования открыли, что лизергиновая кислота - крайне сильный галлюциноген, получаемый из спорыньи,- биохимически им родственна. Затем было обнаружено, что адренохром, являющийся продуктом разложения адреналина, может вызывать симптомы, наблюдаемые при интоксикации мескалином. Но, вероятно, адренохром спонтанно появляется в человеческом теле. Другими словами, каждый из нас способен производить химическое соединение, незначительные дозы которого вызывают, как известно, глубокие изменения в сознании. Некоторые из этих изменений сходны с теми, которые происходят при наиболее распространенной чуме двадцатого века - шизофрении. Неужели душевный хаос обусловлен хаосом химическим, И обусловлен ли химический хаос, в свою очередь, психологическим недомоганием, поражающим надпочечник. Утверждать это было бы опрометчиво и преждевременно. Самое большее, что мы можем сказать,- это то, что первичное рассмотрение данного случая было проведено. Между тем, идет систематический поиск, ищейки - биохимики, психиатры и психологи - взяли след.

Благодаря ряду крайне благоприятных - для меня обстоятельств я весной 1953 года обнаружил, что пересек этот след. Одна из ищеек прибыла по делам в Калифорнию. Несмотря на семидесятилетнюю историю изучения мескалина, находящийся в распоряжении исследователей психологический материал оставался по-прежнему до абсурдного скудным, и этот ученый очень хотел его дополнить. Я по собственному желанию - на самом деле, весьма сильному - стал его подопытным кроликом. В итоге случилось так, что одним ясным майским утром я проглотил четыре десятых грамма мескалина, растворенного в полстакане воды, и сел в ожидании результатов.

Мы .жили вместе, действовали друг на друга и взаимодействовали, но всегда и при любых обстоятельствах существовали каждый сам по себе, Христианские мученики выходят на арену рука об руку - распинают же их поодиночке. Обнявшись, влюбленные отчаянно пытаются слить свои изолированные восторги в нечто единое, превосходящее "я",-тщетно. По своей собственной природе каждый воплощенный дух обречен страдать и радоваться в одиночестве. Ощущения, чувства, прозрения и мечты, - все они крайне личны и, кроме как посредством символов и через вторые руки, непередаваемы, Мы можем собирать информацию о переживаниях, но только не сами переживания. Начиная семьей и кончая нацией, любая группа людей есть сообщество островных вселенных.

Большинство островных вселенных достаточно похожи Друг на друга, что допускает выводимое путем умозаключений понимание, даже взаимное душевное проникновение или "вчувствование". Таким образом, вспоминая о собственных утратах и унижениях, мы можем соболезновать другим при аналогичных обстоятельствах, можем ставить себя (конечно же, всегда немного в "пиквикском смысле") на место других. Но в некоторых случаях общение между вселенными остается весьма несовершенным или его даже вообще не существует. Разум есть некое место в пространстве, и места, населяемые душевнобольными и исключительно одаренными людьми, настолько отличаются от мест, где живут обыкновенные люди, что почти не существует общей почвы воспоминаний, служащей основанием для понимания или товарищеского чувства. Слова произносятся, но не просвещают. Предметы и события, к которым сносятся символы, принадлежат к взаимно недоступным областям восприятия.

Видеть самих себя такими, какими видят нас другие,-самый благотворный дар. Едва ли менее важна способность видеть других так, как они видят сами себя. Но что, если эти "другие" принадлежат к разным видам и населяют в корне чуждую вселенную? Например, как психически здоровый человек может узнать, что в действительности значит быть сумасшедшим? Или, будучи не рожденными визионерами, медиумами или музыкальными гениями, как нам посетить миры, являющиеся родиной для Блейка, Сведенборга и Иоганна Себастьяна Баха? И как может человек, находящийся на границах эктоморфии и церебротонии, поставить себя на место человека, находящегося на границах эндоморфии и висцеротонии, или, за исключением весьма узких областей, разделять чувства того, кто стоит на границах мезоморфии и соматотонии? Для типичного бихевиориста подобные вопросы, как я полагаю, бессмысленны. Но для тех, кто теоретически верит в то, что на практике, по их мнению, истинно,- а именно, что у переживания есть не только внешняя, но и внутренняя сторона,- поставленные проблемы являются реальными проблемами: все они очень важны для бытия человека, некоторые совершенно неразрешимы, а некоторые разрешимы только при исключительных обстоятельствах и с помощью методов, доступных далеко не каждому. Таким образом, кажется вполне определенным, что я никогда не узнаю, что значит быть сэром Джоном Фальстафом или Джо Луисом, С другой стороны, мне всегда казалось возможным то, что с помощью гипноза или самогипноза, посредством систематического медитирования, или принимая соответствующий наркотик, я смогу настолько изменить обыденную форму сознания, что стану способен узнать изнутри, о чем говорят визионеры, медиумы и даже мистики.

Прочитанное мной о мескалинных переживаниях наперед убедило меня в том, что этот наркотик впустит меня, по крайней мере, на несколько часов, в своего рода внутренний мир, описанный Блейком и А. Е, Но ожидаемого не произошло. Я представлял, что буду лежать с закрытыми глазами, рассматривая видения с многоцветной объемной геометрией, с вдохновенной архитектурой, и сказочно прекрасной, изобилующей драгоценными каменьями, с пейзажами, заполненными героическими личностями, с символическими драмами, все время балансирующими на грани предельного откровения. Однако произошло то, что я не принял во внимание идиосинкразии склада своего ума, своего темперамента, образования и привычек.

Я обладаю и, насколько помню, всегда обладал скудным мысленным видением. Слова, даже многозначительные слова поэтов, не вызывали у меня в голове никаких картин. Никакие гипнагогические видения не посещали меня на пороге сна. Когда я что-то воскрешаю в памяти, воспоминания не представляются мне в форме отчетливо зримых событий или предметов. Но усилием воли я могу вызвать не очень отчетливый образ случившегося вчера днем; того, как выглядело Лунгарно до разрушения мостов; Бейсвотерской дороги, когда единственные омнибусы были зелеными и крошечными, а тащили их старые клячи со скоростью три с половиной мили в час. Но в подобных образах мало реального, и у них абсолютно нет собственной автономной жизни. Они имеют к реальным, воспринимаемым предметам такое же отношение, какое имели к людям из плоти и крови призраки Гомера, посещавшие их в стране теней, Только если у меня высокая температура, мои мысленные образы живут независимой жизнью, Тем, у кого сильна способность к мысленному видению, мой внутренний мир должен показаться на удивление серым, ограниченным и малоинтересным. Это был мир - скудный, но мой,- который я ожидал увидеть преображенным в нечто, совершенно на себя непохожее.

Перемена, на самом деле имевшая место в этом мире, ни в коем смысле не являлась революционной. Через полчаса после приема наркотика мне стало известно о медленной пляске золотистых огоньков. Чуть позднее появились великолепные красные поверхности, расширяющиеся и разрастающиеся из точек сосредоточения энергии, вибрировавшей непрерывно меняющейся сложной жизнью. В другой раз, после того, как я закрыл глаза, мне открылся комплекс серых структур, внутри которых непрерывно возникали бледно-голубые сферы, ощущаемые как очень твердые, а возникнув, они бесшумно скользили вверх и терялись из виду. Но ни разу не было лиц и тел людей или животных. Я не видел ни пейзажей, ни громадных пространств, ни волшебного роста и метаморфоз зданий,- ничего, хоть отдаленно напоминающего драму или притчу. Иной мир, в который меня впустил мескалин, не являлся миром видений: он существовал вне меня, в том, что я мог видеть с открытыми глазами. Великая перемена произошла в области объективных фактов. Произошедшее с моей субъективной вселенной было относительно неважным.

Я принял микстуру в одиннадцать. Через полтора часа я сидел у себя в кабинете, пристально глядя на небольшую стеклянную вазу. В вазе стояло всего три цветка-лолностью распустившаяся роза "Португальская красавица", розовая, как раковина, с едва заметным более горячим, пламенным оттенком у основания каждого лепестка; красно-кремовая гвоздика и, бледно-фиолетовый на конце переломленного стебля, смелый, геральдический цветок ириса. Случайный и условный, этот букет нарушал любые правила традиционно хорошего вкуса. Тем утром за завтраком я поразился яркому диссонансу его цветов. Но суть была уже не в этом. Теперь я смотрел вовсе не на необычную аранжировку цветов, Я видел то, что видел Адам в день своего сотворения,- миг за мигом чудо обнаженного бытия.

- Букет нравится? - спросил кто-то, (Во время данной части эксперимента все разговоры записывались на диктофон, что затем дало возможность освежить воспоминания о сказанном тогда.)

- Не нравится и не не нравится,- ответил я,- Он просто есть,

"Istigkeit" - не это ли слово так любил использовать Мейстер Экхарт? "Есть-ность", Бытие платоновской философии, но за исключением того, что Платон, по-видимому, совершил громадную, нелепую ошибку, отделив Бытие от становления и отождествив его с математической абстракцией - Идеей. Он, бедняга, никогда не видел букета цветов, сияющего собственным внутренним светом и лишь трепещущего под давлением значимости, которой они насыщены; никогда не воспринимал того, что- столь напряженно обозначаемое розой, ирисом и гвоздикой-не больше и не меньше, как суть мимолетность, которая однако является вечной жизнью, непрерывное умирание, которое в то же время есть чистое Бытие, кучка крохотных, но уникальных частиц, в которых, благодаря некоему невыразимому, но однако самоочевидному парадоксу, виден божественный источник любого существования.

Я продолжал смотреть на цветы, и в их ярком свете я, казалось, обнаруживал качественный эквивалент дыхания - но дыхания без возврата к исходной точке, без периодических приливов и отливов, но лишь непрерывный ток от красоты к еще более возвышенной красоте, от глубокого к еще более глубокому смыслу. На ум пришли такие слова, как Благодать и Преображение, и это, конечно, то, что они, наряду с другими вещами, символизируют. Мой взгляд путешествовал от розы к гвоздике, а от этого перистого каления к гладким завиткам чувственного аметиста, которые представлял собой ирис. Блаженное Видение, Сат Чит Ананда, Бытие-Знание-Блаженство - впервые я понял, не на вербальном уровне, не благодаря зачаточным намекам и на расстоянии, но точно и в совершенстве, к чему относятся эти удивительные слоги, А потом я вспомнил пассаж, который прочитал в одном эссе Судзуки. "Что такое Дхармакая Будды?" (Дхармакая Будды-иначе говоря "Разум", "Таковость", "Пустота", "Божество",) Вопрос был задан в дзэнском Монастыре ревностным, но зашедшим в тупик послушником. И с проворной неуместностью одного из братьев Маркс (знаменитые комические артисты. Прим. ред.). Учитель ответил: "Садовая ограда". "А человек, осознающий эту истину,- с сомнением произнес послушник,- могу ли я спросить, кто он такой?" Граучо ударил его что было сил палкой по плечу и ответил: "Златогривый лев".

Когда я читал эту историю, она была лишь смутно многозначительной бессмыслицей. Теперь все стало ясно, как: божий день, очевидно, как Евклид. Конечно же, Дхармакая Будды-садовая ограда. В то же самое время, но не менее явно, это были цветы, это было что угодно, на что я-или, скорее, блаженное "Не-я", на мгновение освобожденное из моих удушающих объятий,- захотел посмотреть. Например, книги, рядами стоявшие вдоль стен моего кабинета. Когда я посмотрел на них, они, как и цветы, светились яркими цветами, глубокой ^значимостью. Красные книги, словно рубины; изумрудные книги, книги с переплетами из белого нефрита, книги из агата, аквамарина, желтого топаза; книги из ляпис-лазури, цвет которых был столь насыщенным, столь наполненным внутренним смыслом, что они, казалось, вот-вот покинут полки, чтобы более настойчиво обратить на себя мое внимание.

- Как насчет пространственных соотношений? - спросил исследователь, пока я рассматривал книги.

Трудно было ответить. По правде говоря, перспектива выглядела довольно странно, и стены комнаты, видимо, больше не сходились под прямыми углами. Но эти факты, в действительности, не были важны. Действительно важные факты заключались в том, что пространственные соотношения перестали играть сколь-нибудь большую роль и что мой разум воспринимал мир с точки зрения не пространственных, а каких-то иных категорий. Обычно глаз занимается такими вопросами, как "Где?", "Насколько далеко?", "Как расположено по отношению к чему-то?" При мескалинном переживании подразумеваемые вопросы, на которые отвечает глаз, несколько иного порядка. Место и расстояние не очень сильно интересуют. Разум теперь воспринимает окружающее с точки зрения насыщенности существования, глубины значимости, соотношений внутри узора. Я видел книги, но меня вообще не волновало их положение в пространстве, Произвело же впечатление на мой разум, и заметил я тот факт, что все они светятся ярким светом и что у одних сияние более выразительное, чем у других. В таком контексте местоположение и три измерения к сути не относились. Конечно Же, это не значит, что категория пространства была упразднена. Когда я встал и прошелся по комнате, я смог сделать это совершенно нормально, Не путаясь в местонахождении предметов. Пространство по-прежнему существовало, но оно потеряло свою господствующую роль. Разум в первую очередь интересовался не масштабом и положением, но бытием и смыслом.

И наряду с безразличием к пространству наблюдалось даже еще более полное безразличие ко времени.

- Кажется, что его уйма,- вот все, что я ответил, когда исследователь попросил меня сказать, как я ощущаю время,

Уйма времени, но сколько точно, к делу совершенно не относилось. Конечно, я мог посмотреть на наручные часы, но мои часы, как я знал, находились в иной вселенной. В действительности я переживал неопределенную длительность или, наоборот, непрерывное настоящее, созданное из постоянно изменяющегося апокалипсиса.

С книг исследователь перевел мое внимание на мебель, В центре комнаты стоял небольшой стол с пишущей машинкой, За ним, с моей точки зрения, находились плетеный стул и конторка. Эти три предмета образовывали сложный узор из горизонталей, вертикалей и диагоналей - узор тем более интересный, что он не истолковывался в понятиях пространственных соотношений. Стол, стул и конторка объединялись в композицию, чем-то напоминавшую работы Брака или Хуана Гриса,- натюрморт, узнаваемый в его связи с объективным миром, но выполненный без глубины, без какого-либо стремления к фотографическому реализму, Я смотрел на свою мебель не как утилитарист, который на стульях сидит, а за столами и конторками пишет, не как фотограф или ученый-регистратор, но как чистый эстет, которого интересуют только формы и их соотношения в поле зрения или в пространстве картины. Но пока я смотрел на мебель, эта чисто эстетская, кубистическая точка зрения давала место тому, что я могу описать лишь как священное видение реальности, Я вернулся туда, где находился, когда рассматривал цветы,- в мир, где все сияет Внутренним Светом и бесконечно в своей значимости. Например, ножки стула - как чудесна их цилиндричность, как сверхъестественна гладкость полировки! Я провел несколько минут,- или прошло несколько веков? - не просто созерцая эти бамбуковые ножки, но, в действительности, будучи ими, или, скорее, будучи самим собой в них, или, еще точнее (ибо "я" не участвовало в этом, как в некотором смысле и "они"), будучи своим "Не-я" в "Не-я", являвшемся стулом.

Размышляя о своем переживании, я нахожу, что согласен со знаменитым кембриджским философом доктором Броудом в том, что "мы должны рассмотреть намного более серьезно, чем делалось прежде, теорию, которую выдвинул Бергсон в связи с изучением воспоминаний и чувственного восприятия. Предположение состоит в том, что функция мозга, нервной системы и органов чувств главным образом очистительная, а не производительная. Каждый человек в каждое мгновение способен вспомнить все, когда-либо происшедшее с ним, и воспринять все, происходящее повсюду во вселенной. Функция мозга и нервной системы состоит в защите нас от переполнения и потрясения этой массой, в основном, бесполезного и ненужного знания: не допускать большую часть того, что мы иначе воспринимали бы и вспоминали в любой момент, а оставлять только ту, очень небольшую, специальную выборку, которая, вероятно, будет практически полезной". Согласно подобной теории, каждый из нас в потенции является Всемирным Разумом. Но поскольку мы суть животные, наше дело-любой ценой выжить. Чтобы сделать возможным биологическое выживание, Мировой Разум приходится пропускать через редукционный клапан мозга и нервной системы. На выходе же имеет место жалкая струйка своего рода сознания, которая помогает нам выжить на поверхности этой конкретной планеты. Для формулирования и выражения содержимого этого редуцированного знания человек изобрел и бесконечно усовершенствовал те символические системы и не высказанные прямо .философии, которые мы называем языками. Каждый индивидуум одновременно является иждивенцем и жертвой лингвистической традиции, в которой родился - иждивенцем, поскольку язык дает ему допуск к собранию записей о переживаниях и опыте других людей, а жертвой, поскольку язык укрепляет его веру в то, что редуцированное знание является единственным знанием, и сбивает с толку его чувство реальности, так что он чересчур склонен принимать понятия за данность, а слова - за действительные вещи. То, что на языке религии называется "сим миром", есть вселенная редуцированного знания, выраженного и, так сказать, пораженного языком. Различные "иные миры", с которыми человеческие существа по ошибке вступают в соприкосновение, являются многочисленными элементами в совокупности знания, принадлежащего Всемирному Разуму, Большинство людей большую часть времени знают только то, что проходит через редукционный клапан и освящено в качестве поистине реального родным языком. Однако некоторые люди, по-видимому, рождаются со своего рода байпасом, обходящим редукционный клапан, Другими же, временные байпасы могут приобретаться или спонтанно, или в результате обдуманных "духовных упражнений", или посредством гипноза, или с помощью наркотиков. Через эти постоянные или временные байпасы на самом деле течет не восприятие "всего, происходящего повсюду во вселенной" (ибо байпас не упраздняет редукционный клапан, по-прежнему исключающий совокупное содержание Всемирного Разума), но нечто большее, и, кроме того, нечто совсем другое, чем осторожно отобранный утилитарный материал, который наш суженный индивидуальный разум считает полной или, по крайней мере, достаточной картиной реальности.

Мозг снабжен большим количеством ферментных систем, служащих для координации .его работы. Некоторые из этих ферментов регулируют подачу к клеткам головного мозга глюкозы. Мескалин сдерживает производство этих ферментов и, таким образом, снижает количество глюкозы, поступающее к органу, которому постоянно необходим сахар. Что происходит, когда мескалин уменьшает нормальный сахарный рацион? Было проведено слишком мало наблюдений, чтобы дать исчерпывающий ответ. Но происходящее с большинством из тех немногих, кто принимал мескалин под наблюдением, можно подытожить следующим образом.

Способность вспоминать и "думать правильно" снижается не намного, если вообще снижается, (Прослушивая записи своих разговоров, которые я вел, находясь под воздействием наркотика, я не мог обнаружить, что был тогда глупее, чем обычно.)

Зрительные впечатления значительно усиливаются, и глаз вновь обретает детскую невинность восприятия, когда ощущение не автоматически и напрямую подчинено понятию. Интерес к пространству уменьшается, а интерес ко времени падает практически до нуля.

Хотя интеллект остается неповрежденным, а восприятие колоссально улучшается, воля переживает глубокую перемену к худшему. Принявший мескалин, в частности, не видит причины чем-либо заниматься и находит большинство дел, ради которых он обычно готов действовать и страдать, глубоко неинтересными, Они не могут его побеспокоить по той простой причине, что он думает о вещах получше.

Эти "вещи получше" могут переживаться (как их переживал я) "вовне", "внутри" или в обоих мирах, внутреннем и внешнем, одновременно или последовательно. То, что они лучше, кажется всем, принимавшим мескалин, у кого здоровы печень и мозг,

Такое воздействие мескалина является воздействием, которого можно было ожидать после принятия сильного наркотика, нарушающего эффективность церебрального редукционного клапана. Когда в мозгу кончается сахар, недокормленное эго ослабевает, его не беспокоит выполнение необходимой работы, и оно теряет всякий интерес к тем пространственным и временным соотношениям, которые значат так много для организма, склонного преуспевать в этом мире. Когда Всемирный Разум просачивается мимо уже далеко не герметичного клапана, начинают происходить всевозможные биологически бесполезные вещи. В некоторых случаях это может быть экстрасенсорное восприятие. Другие люди обнаруживают мир фантастической красоты. Для других, опять-таки, открывается великолепие, бесконечная ценность и глубокий смысл обнаженного бытия данного, неконцептуализированного события. На последней стадии безъэговости появляется "смутное знание", что Все во всем- что, на самом деле, Все есть каждое. Как я понимаю, лишь на таком уровне может конечный разум приблизиться когда-либо к "восприятию всего происходящего повсюду во вселенной".

Насколько значимо, в таком контексте, громадное повышение под воздействием мескалина восприятия цвета! Для некоторых .животных биологически очень важно быть способными различать определенные оттенки. Но за границами своего утилитарного спектра большинство существ - полнейшие дальтоники. Например, пчелы проводят большую часть времени, "лишая невинности неопытных весенних девственниц", но, как показал фон Фриш, они распознают очень мало цветов. Высокоразвитое цветовое ощущение у человека является биологической роскошью - бесценной для него как интеллектуального и духовного существа, но не особо необходимой для выживания в качестве животного, Рассматривая прилагательные, которые Гомер вкладывает в уста героев Троянской войны, видно, что те едва ли превосходили пчел в способности различать цвета. По крайней мере, в этом отношении прогресс человечества изумителен.

Мескалин доводит все цвета до высочайшей силы и делает воспринимающего способным различать несметное множество тончайших оттенков, которых обычно он не в состоянии различать.

По-видимому, для Всемирного Разума так называемые вторичные характеристики вещей являются первичными. В отличие от Локка, воспринимающий, очевидно, чувствует, что цвета более важны и заслуживают большего внимания, нежели массы, местоположения и измерения. Как и находившиеся под воздействием мескалина, многие мистики воспринимают сверхъестественно сверкающие цвета не только духовным оком, но даже и в объективном, окружающем их мире. Сходные сообщения сделаны медиумами и сензитивами. Существуют некоторые медиумы, для которых мимолетное откровение человека, принявшего мескалин, является, причем в течение долгих промежутков времени, вопросом ежедневного и ежечасного опыта.

От этого длинного, но необходимого экскурса в царство теории мы можем теперь вернуться к удивительным фактам - к четырем бамбуковым ножкам стула посреди комнаты. Как и нарциссы Вордсворта, они привнесли редкое богатство - бесценный дар нового, непосредственного прозрения в самое Природу Вещей вместе с более скромным сокровищем понимания-особенно в сфере изящных искусств,

Роза есть роза есть роза*. Но ножки этого стула были архангелом Михаилом и всеми ангелами, Спустя четыре или пять часов после данного события, когда эффект церебральной сахарной недостаточности смягчился, меня повезли на небольшую прогулку по городу, которая включала в себя (это было ближе к заходу солнца) посещение одного заведения, которое скромно именовало себя "Самой большой в мире аптекой". В заднем помещении "Самой большой в мире аптеки" наряду с игрушками, поздравительными открытками и комиксами, стояли в ряд, к моему большому удивлению, книги по искусству. Я взял первый попавшийся под руку том. Книга была посвящена Ван Гогу, и открывала ее картина "Стул" - этот поразительный портрет "вещи в себе", которую безумный художник увидел со своего рода благоговейным ужасом и попытался передать на полотне. Но это была задача, которая даже гению оказалась не под силу. Стул, который увидел Ван Гог, очевидно, по существу был тем же самым, что и стул, увиденный мной. Но, хотя и несравнимо более реальный, чем стул при обыденном восприятии, стул на картине оставался не более, чем необычайно выразительным символом факта. Факт проявлял Таковость, это была лишь эмблема. Подобные символы являются источниками подлинного знания о Природе Вещей, и такое подлинное знание может служить для подготовки разума, который воспринимает его ради непосредственных прозрений, на свой страх и риск. Но это и все, Какими бы выразительными ни были символы, они никогда не станут вещами, которые они обозначают.

В данном контексте было бы интересно провести исследование произведений искусства, доступного великим знатокам Таковости. На какую .живопись взирал Экхарт? Какие скульптуры и картины сыграли роль в религиозном опыте Сан-Хуана де Ла Круса, Хакуина, Хуй-Нэна и Вильяма Лоу? На эти вопросы ответить я не способен. Но я сильно подозреваю, что большинство великих знатоков Таковости уделяли искусству очень мало внимания - одни вовсе отказывались иметь с ним что-либо общее, другие удовлетворялись тем, что взгляд критика посчитал бы второсортными, или даже десятисортными, произведениями. (Для человека, чей преображенный и преобразующий разум может видеть Все в любом этом, первосортность или десятисортность даже религиозной живописи будет являться вопросом самого что ни на есть высокомерного безразличия.) Полагаю, что искусство - только для начинающих или же для решительных, но зашедших в тупик людей, которые настроили свой разум так, что удовлетворяются эрзацем Таковости, символами, а не тем, что они означают, изысканно составленным рецептом вместо настоящего обеда.

Я вернул Ван Гога на место и взял соседний том. Это был альбом Боттичелли, Я начал его листать. Картина "Рождение Венеры" - никогда не была моей любимой. "Венера и Марс", чью прелесть столь страстно поносил бедный Рескин во время кульминации своей надолго затянувшейся сексуальной трагедии. Изумительно богатая и сложная "Клевета". А потом несколько менее знакомая и не очень хорошая картина - "Юдифь". Мое внимание оказалось прикованным к ней, и я зачарованно смотрел не на бледную героиню-неврастеничку или ее слугу, не на лохматую голову жертвы или весенний пейзаж на заднем плане, но на складки у нее на лифе и на длинные, развеваемые ветром юбки.

Это было нечто, замеченное мной прежде - увиденное в то самое утро помимо цветов и мебели, когда я случайно опустил голову и продолжил по собственному выбору страстно всматриваться в свои скрещенные ноги. Эти складки на брюках - что за сложнейший лабиринт бесконечной значимости! А фактура серой фланели - какая богатая, какая глубокая и изумительно роскошная! И вот все это вновь-на картине Боттичелли.

Цивилизованные человеческие существа носят одежду, поэтому не может быть ни портретной живописи, ни какого-либо мифологического или исторического повествования без изображения складок ткани. Но простое портновское ремесло, хотя его и можно считать первоисточником, никогда не в силах объяснить буйный расцвет тканей в качестве главной темы всех пластических искусств. Очевидно, что художники всегда любили ткани ради них самих - или, точнее, ради себя самих. Рисуя или высекая ткань, вы рисуете или высекаете формы, которые для любых практических целей нерепрезентативны - своего рода безусловные формы, работая с которыми художники даже самого натуралистического толка любили дать себе волю. В типичной мадонне или апостоле чисто человеческий, полностью репрезентативный элемент составляет около десяти процентов от целого. Все остальное состоит из множества разноцветных вариаций на неисчерпаемую тему смятых шерсти или полотна. И эти непрезентативные девять десятых мадонны или апостола могут быть такими же важными качественно, какими они являются количественно. Очень часто они задают тональность всего произведения искусства, в которой исполняется тема, они выражают настроение, темперамент и жизненную установку художника. Стоическая безмятежность открывается в гладких поверхностях и широких, неискривленных складках тканей у Пьеро. Разрывающийся между фактом и желанием, между цинизмом и идеализмом, Бернини смягчает все, кроме карикатурного правдоподобия лиц, с помощью огромных портновских абстракций, являющихся воплощением в камне и бронзе вечных риторических общих мест - героизм, святость, возвышенность, к которой постоянно стремится человечество, но по большей части тщетно, А вот подспудно тревожные юбки и мантии Эль-Греко. Вот резкие, скрученные, напоминающие языки пламени, складки, в которые облачает фигуры Козимо Тура: во-первых, традиционная духовность распадается на невыразимое физиологическое томление, а, во-вторых, здесь корчится мучительное чувство неотъемлемой чуждости и враждебности мира. Или посмотрите на Ватто; его мужчины и женщины играют на лютнях, готовятся к балам и арлекинадам, отправляются с бархатистых лужаек и из-под величавых деревьев в Киферы мечты каждого влюбленного; их неимоверная меланхолия и обнаженная, терзающая его чувственность художника находят выражение не в зафиксированных поступках, не в жестах и лицах, а в рельефе и фактуре юбок из тафты и атласных пелеринах и камзолах. Здесь нет ни одного вершка гладкой поверхности, ни одного мгновения покоя и уверенности, но лишь шелковое неистовство бесчисленных крошечных складок и морщинок с непрестанной модуляцией - внутренняя неопределенность, передаваемая абсолютно твердой рукой мастера,- одного тона в другой, одного нечеткого оттенка в другой, В жизни - человек предполагает, а Бог располагает, В пластических искусствах же предположение делается темой произведения, а располагает в конечном счете темперамент художника, а непосредственно (по крайней мере, в портретах, исторических и жанровых работах) - высеченная или написанная ткань. Эти двое могут распорядиться так, что галантное празднество доведет до слез, распятие будет почти жизнерадостно безмятежным, стигматизация станет невыносимо сексуальной, изображение чуда .женской безмозглости (я думаю сейчас о несравненной мадам Муатесье Энгра) выразит строгую, самую что ни на есть бескомпромиссную интеллектуальность.

Но это еще не все. Ткань, как я теперь обнаружил, есть нечто большее, чем средство введения нерепрезентативных форм в натуралистическую живопись и скульптуру. То, что остальные видят только под воздействием мескалина, художник, по природе своей, с рождения видит постоянно. Его восприятие не ограничено тем, что полезно биологически или социально. Капля знания, принадлежащего Всемирному Разуму, просачивается мимо редукционного клапана мозга и эго художника в его сознание. Это знание о внутренней значимости всего сущего. Для художника, как и для принявшего мескалин, ткани - живые иероглифы, которые неким своеобразным, выразительным способом символизируют непостижимое чудо чистого бытия. Даже более, чем стул, хотя, вероятно, менее, чем те абсолютно сверхъестественные цветы в вазе и складки на серых фланелевых брюках, они наполнены "есть-ностью". Чему они обязаны своим привилегированным положением, я сказать не берусь. Вероятно, так происходит потому, что формы складок на ткани столь странны и драматичны, что приковывают к себе взгляд, и таким способом направляют внимание на изумительный факт абсолютного бытия, Кто знает? Важно же то, что чем меньше поводов для переживания, тем сильнее само переживание. Сосредоточенно рассматривая юбки Юдифи в "Самой большой в мире аптеке", я понял, что Боттичелли - и не один Боттичелли, а и многие другие-взирал на ткань тем же самым преображенным и преображающим взглядом, каким являлся мой взгляд в то утро. Они видели Istigkeit, Всеобщность и Бесконечность складок одежды и делали все от себя зависящее, чтобы передать это с помощью красок или камня. Разумеется, неизбежно без всякого успеха. Ибо великолепие и чудо чистого бытия принадлежит иному порядку, который даже высочайшее искусство не в силах выразить. Но по юбкам Юдифи я отчетливо видел, что, будь я гениальным живописцем, я смог бы написать свои серые фланелевые брюки. Знает Бог, в этом нет ничего особенного по сравнению с реальностью, но этого достаточно для того, чтобы восхищать поколение за поколением зрителей, этого достаточно, чтобы заставить их понять по крайней мере чуточку подлинной значимости того, что, по своему жалкому скудоумию, мы называем "просто вещами" и пренебрегаем ими в пользу телевидения.

- Вот как следует видеть,- повторял я, пока смотрел на свои брюки или бросал взгляд на расцвеченные драгоценными камнями книги на полках и на ножки своего бесконечно более Ван-Гоговского стула.- Вот как следует видеть, вот каковы в действительности вещи.

Однако существуют оговорки. Если человек всегда будет видеть вот так, он никогда не захочет заниматься чем-то другим. Просто смотреть, просто быть божественным "Не-я" цветка, книги, стула, фланели. Этого будет достаточно. В таком случае, как насчет других людей? Как насчет человеческих взаимоотношений? В записи разговоров того утра я нашел постоянно повторяющийся вопрос: "Как насчет человеческих взаимоотношений?" Как можно примирить эту вневременную блаженную способность видеть так, как следует видеть, с преходящим долгом делать то, что следует, и чувствовать так, как следует?

- Следует стать способным,- сказал я,- видеть эти брюки как бесконечно важные, а человеческие существа как по-прежнему еще более бесконечно важные.

"Следует" - но, похоже, на практике это невозможно. Соучастие в явленном великолепии вещей не оставляет, так сказать, места обыденным, неизбежным заботам человеческого бытия, и, кроме всего прочего, заботам, касающимся других людей, Ибо человек--это "я", и, по крайней мере, в одном отношении, я не был "Не-я", одновременно воспринимавшим и являвшимся "Не-я" окружающих меня вещей. Для этого новорожденного "Не-я" поведение, облик, самая мысль о "я" моментально перестали существовать-и мысль о других "я", его бывших собратьях, на самом деле не казалась неприятной (поскольку приятность не из тех категорий, которыми я мыслил), но являлась-колоссальным образом - не относящейся к сути. Принужденный исследователем анализировать и сообщать, что я делаю (а как долго я оставался наедине с Вечностью в цветке, Бесконечностью в четырех ножках стула и Абсолютом в складках фланелевых брюк!), я осознал, что намеренно избегаю взглядов находящихся со мной в комнате людей, намеренно воздерживаюсь от того, чтобы узнать о них чересчур много. Одной из них была моя жена, другим - человек, которого я любил и уважал. Но и она, и он принадлежали к миру, от которого в данный момент мескалин меня избавил-мир множества "я", времени, моральных суждений и утилитарных расчетов, мир (и именно эту сторону человеческой жизни, кроме всего прочего, мне хотелось забыть) самоутверждения, самоуверенности, переоцениваемых слов и идолопоклоннически почитаемых мнений.

На этой стадии эксперимента мне дали большую цветную репродукцию хорошо известного автопортрета Сезанна - голова и плечи мужчины в большой соломенной шляпе, с красными щеками, красными губами, с роскошными черными усами и темными недружелюбными глазами. Это великолепная картина, но сейчас я ее видел не как картину. Ибо голова проворно приняла третье измерение и ожила, словно маленький, похожий на гоблина, человечек выглядывал из окна на странице открытой передо мной книги. Я начал смеяться. А когда меня спросили, почему, я начал повторять:

- Какая претенциозность! Кто, по его мнению, он такой?

Вопрос был обращен не конкретно к Сезанну, но к человеческому роду в целом. Кто, по их мнению, они такие?

- Это все равно что Арнольд Беннет в Доломитовых Альпах,- сказал я, внезапно вспомнив сценку, к счастью, увековеченную на одной фотографии А. Б. лет за пять до его смерти: прогулка по зимней дороге в Кортина д'Ампеццо, Вокруг него лежал девственный снег, на заднем плане устремлялись ввысь более чем готические скалы. И тут же милый, добрый и несчастный А. Б., сознательно проигрывающий роль своего любимого литературного героя, самого себя, Типической личности во плоти. И он шел, медленно ковыляя под ярким альпийским солнцем, большие пальцы подсунуты под желтый жилет, который чуть ниже выпирал с изящным изгибом эркера времен Регентства, голова откинута назад, словно он нацеливается вверх, как гаубица, чтобы, заикаясь, произнести какое-то высказывание голубому своду небес. Что он сказал на самом деле, я забыл. Но манера поведения в целом, выражение лица и поза безусловно кричали: "Я так же хорош, как и эти чертовы горы". И в некоторых отношениях он, конечно же, был бесконечно лучше. Но, как н отлично знал, не в том отношении, которое травилось воображать его любимому литературному герою.

Успешно (что бы это ни значило) или безуспешно мы все проигрываем роли своих любимых литературных героев. И фактически (почти бесконечно невероятный факт) то, что ты-Сезанн, на самом деле ничего не меняет. Ибо непревзойденный художник со своим тоненьким трубопроводом, протянутым к Всемирному Разуму в обход клапана мозга и фильтра эго, был, к тому же, и так же доподлинно, этим усатым гоблином с недружелюбным взглядом.

Для разнообразия я вновь обратился к складкам на брюках.

- Вот так следует видеть,- повторил я еще раз.

И я бы мог добавить: "Вот вещи, на которые следует смотреть". Вещи без претензий, удовлетворенные тем, что они - это просто они сами, самодостаточные в своей таковости, не играющие никакой роли, не пытающиеся безумно действовать в одиночку, отдельно от Дхармакаи Будды, бросая люциферский вызов Божьей благодати,

- Наибольшим приближением к этому,- сказал я,- был бы Вермеер,

Да, Вермеер, Ибо этот таинственный художник имел тройной дар: видение, которое воспринимает Дхармакаю Будды как садовую ограду: талант передавать из этого видения столько, сколько позволяет несовершенство человеческих способностей; благоразумие ограничиваться в живописи наиболее податливыми аспектами реальности,- ибо, хотя Вермеер показывал человеческие существа, он всегда оставался художником, пишущим натюрморты. Сезанн, велевший своим натурщицам изо всех сил стараться походить на яблоки, пытался писать портреты в том же духе. Но его яблокощекие Женщины более близко связаны с платоновскими Идеями, нежели с Дхармакаей в ограде. Они суть Вечность и Бесконечность, увиденные не в песчинке или цветке, но в абстракциях некоего высшего раздела геометрии. Вермеер никогда не просил девушек походить на яблоки. Наоборот, он настаивал, чтобы они до предела были девушками - но всегда с оговоркой, что они должны воздерживаться от девического поведения. Они могли сидеть или спокойно стоять, но только не хихикать, не выказывать застенчивость, не молиться об отсутствующих возлюбленных и не чахнуть по ним, не сплетничать, не смотреть с завистью на детей других женщин, не флиртовать, не любить, не ненавидеть и не работать. Сделав что-либо из этого, они, без сомнения, стали более бы самими собой, но по той же самой причине не смогли бы явить неотъемлемое, божественное "Не-я". Пользуясь выражением Блейка, двери восприятия у Вермеера были очищены лишь отчасти. Одна створка стала почти абсолютно прозрачной, остальная дверь по-прежнему оставалась грязной. Неотъемлемое "Не-я" могло очень отчетливо восприниматься в вещах и в живых существах по эту сторону добра и зла. В человеческих существах оно было видно только тогда, когда они отдыхали, их разум был спокоен, а тела неподвижны. При таких обстоятельствах Вермеер мог видеть Таковость во всей ее божественной красоте - мог видеть и в малой мере передавать ее в утонченных, роскошных натюрмортах, Вермеер, несомненно, величайший автор натюрмортов с людьми, Но были и другие, например, современники Вермеера во Франции братья Ленэны. Полагаю, они намеревались стать жанровыми живописцами. Но не самом деле их продукция являлась серией натюрмортов с людьми, в которых их очищенное восприятие бесконечной значимости всего сущего передавалось не изысканным богатством цвета и фактурой, как у Вермеера, а повышенной ясностью, навязчивой отчетливостью формы внутри строгой, почти монохромной тональности. В наше время мы имеем Вийяра - в своих лучших проявлениях, автора незабываемо блистательных изображений Дхармакаи, явленного в спальне буржуа, Абсолюта, сверкающего среди семьи биржевого маклера, пьющей чай в загородном саду.

Се qui fait que l'ancien bandagiste renie
Le comptoir dont ie faste allechait les passants,
C'est son jardin d'Autenil, on, venfs de tout encens,
Les Zinnias ont l'air d'etre en tole vernie.

Для Лорена Тайяда зрелище просто непристойное. Но если бы ушедший на - пенсию торговец резиновыми изделиями сидел достаточно неподвижно, Вийяр увидел бы в нем лишь Дхармакаю, написал бы среди цинний пруд с золотыми рыбками, мавританскую башню виллы и китайские фонарики,- уголок Эдема перед Падением.

Но между тем мой вопрос остался без ответа. Как подобное очищенное восприятие примиряется с надлежащей заинтересованностью в человеческих взаимоотношениях, с неизбежными трудом и долгом, не говоря уж: о милосердии и практическом сострадании? Возобновился стародавний спор между людьми действия и созерцателями, возобновился - для меня - с невиданной резкостью. Ибо до этого утра я знал созерцание лишь в его наиболее скромных, обыденных формах - как дискурсивное мышление; как восторженную погруженность в поэзию, живопись или музыку, как терпеливое ожидание вдохновения, без которого самый прозаичный писатель не может и надеяться Достичь чего-либо; как случайные проблески в природе вордсвортского "чего-то, смешанного намного глубже"; как систематическое молчание, ведущее порой к намекам на "смутное знание". Но теперь я познал вершину созерцания. Вершину, но не всю его полноту. Ибо в его полноте путь Парии включает в себя путь Марфы и, так сказать, Поднимает его до собственной возвышенной мощи. Мескалин открывает путь Марии, но захлопывает Дверь, ведущую на путь Марфы. Он дает допуск к созерцанию, но к созерцанию, несовместимому с действием и даже с желанием действовать, с самой мыслью о действии. В промежутках между откровениями принимающий мескалин способен ощущать, что хотя, с одной стороны, все в высшей степени так, как должно быть, с другой стороны, что-то не так, В сущности, это та же самая проблема, с которой сталкиваются квиетист, архат, а на другом уровне - пейзажист и автор натюрмортов с людьми, Мескалину никогда не решить этой проблемы: он может лишь ее апокалиптически поставить для тех, кто о ней никогда прежде не имел представления. Полное и окончательное решение могут найти только те, кто способен проводить в жизнь надлежащее мировоззрение посредством надлежащего поведения и надлежащей, постоянной и непринужденной бдительности. Квиетисту противостоит человек действия-созерцатель, святой - человек, который, по выражению Экхарта, готов спуститься с седьмого неба, чтобы принести кружку воды больному брату. Архату, удалившемуся от явлений в совершенно трансцендентальную Нирвану, противостоит Бодхисаттва, для которого Таковость и мир случайного едины и для чьего безграничного сострадания любая из случайностей есть возможность не только для преобразующего прозрения, но также и для самого что ни на есть практического милосердия. А во вселенной искусства Вермееру и другим авторам натюрмортов с людьми, мастерам китайской и японской живописи, Констеблю и Тернеру, Сислею, Сера и Сезанну противостоит всеобъемлющее искусство Рембрандта. Все это грандиозные имена, недоступные вершины, Что же касается меня, то этим памятным майским утром я мог лишь быть благодарен за переживание, показавшее мне более отчетливо, чем я видел раньше, подлинную природу вызова и полностью освобождающего ответа,

Позвольте добавить, прежде чем мы оставим этот предмет, что не существует ни одной формы созерцания, даже самой квиетистской, которая бы не имела этических оценок. По крайней мере, половина любой нравственности негативна и состоит в удерживании от проступков. В Господней молитве менее шестидесяти слов, и шесть из этих слов посвящены просьбам к Богу не вводить в искушение. Однобокий созерцатель оставляет несделанными множество вещей, которые ему следовало сделать. Но это возмещается тем, что он воздерживается и от совершения действий, которые ему не следовало совершать. Суммарное зло, как заметил Паскаль, значительно уменьшилось бы, если люди смогли бы лишь научиться тихо сидеть у себя дома. Созерцатель, восприятие которого очищено, не должен оставаться дома. Он может заниматься своим делом, с полным удовлетворением видя часть божественного Порядка Вещей и являясь его частью, так что он никогда не войдет в искушение опуститься до того, что Трахерн называл "грязными Приемами сего мира". Когда мы ощущаем себя единственными наследниками вселенной, когда "море течет в наших жилах... а звезды-наши брильянты", когда все сущее воспринимается как бесконечное и святое, какие мотивы могут быть у нас для алчности и самоутверждения, для погони за властью или наскучившими формами наслаждения? Маловероятно, что созерцатели станут аферистами, сводниками или пьяницами; они, как правило, не проповедуют нетерпимость и не развязывают войн; не находят необходимым воровать, мошенничать или угнетать бедняков. А к этим грандиозным негативным добродетелям мы можем добавить еще одну, которая, будучи трудно определимой, как позитивна, так и важна. Архат и квиетист не могут практиковать созерцание во всей его полноте. Но если они его вообще практикуют, они могут вернуться со свидетельствами, проливающими свет на иную, трансцендентную страну разума, А если они практикуют его в высшей мере, они станут каналами, по которым некое благотворное влияние сможет течь из этой страны в мир затемненных "я", хронически умирающих от его нехватки.

Между тем, по просьбе исследователя, я обратился от портрета Сезанна к тому, что происходит у меня в голове, когда я закрываю глаза. На сей раз внутренний пейзаж, оказался на удивление бедным. Поле зрения было заполнено ярко окрашенными, постоянно меняющимися структурами, сделанными, по-видимому, из пластмассы или эмалированной жести,

- Дешево,- прокомментировал я,- Тривиально. Вроде вещей в пятнадцатицентовой лавке.

И весь этот хлам существовал в некой замкнутой, стесненной вселенной.

- Словно находишься в трюме корабля,- сказал я.- Пятнадцатицентового корабля.

А пока я смотрел, становилось ясно, что этот пятнадцатицентовый корабль каким-то образом связан с человеческими претензиями. Эти удушающие внутренности грошового корабля являлись моим собственным, личным "я", Эти сделанные на скорую руку мишурные мобили из жести и пластмассы были моим личным вкладом во вселенную.

Я ощущал, что урок должен быть благотворным, но, тем не менее, пожалел, что он преподнесен в такой момент и в такой форме. Как правило, принявший мескалин открывает внутренний мир как явную данность, как самоочевидную бесконечность и святость, как тот преображенный внешний мир, который я увидел с открытыми глазами. С самого начала мой случай был совершенно иным, Мескалин на время наделил меня способностью видеть нечто с закрытыми глазами. Но он не смог, или, по крайней мере, на сей раз ему не удалось, открыть внутренний пейзаж, хотя бы отдаленно сравнимый с моими цветами, стулом и брюками "вовне". Внутри же он позволил воспринять не Драхмакаю в образах, а свой собственный разум; не архетипическую Таковость, а набор символов-другими словами, самодельный заменитель Таковости.

Большинство людей, обладающих мысленным видением, преображаются мескалином в визионеров.

Некоторым из них-и, вероятно, они более многочисленны, чем обычно предполагается,- преображения не требуется: они все время являются визионерами, Ментальный вид, к которому принадлежал Блейк, довольно широко распространен даже в урбанистически-индустриальном обществе настоящего времени, Уникальность поэта-художника состоит не в том факте (цитируя "Описательный каталог"), что он на самом деле видел "тех удивительных оригиналов, называемых в Священном Писании херувимами". Она состоит не в том факте, что "эти удивительные оригиналы, зримые в моих видениях, были - по крайней мере некоторые - высотой в сто футов... и все имели малопонятный мифологический смысл". Она единственно состоит в способности передать словами или (почему-то менее успешно) линией и цветом, на худой конец, хоть некий намек на чрезвычайно необычное переживание. Бездарный визионер может воспринимать внутреннюю реальность, не менее потрясающую, прекрасную и значительную, нежели мир, который зрил Блейк. Но ему всецело не достает способности выразить увиденное в литературных или пластических символах,

Исходя из религиозных свидетельств и уцелевших памятников поэзии и пластических искусств совершенно ясно, что в большинстве эпох и у большинства народов люди придавали большую важность духовному ландшафту, нежели объективно существующему, и ощущали, что увиденное с закрытыми глазами обладает духовно более высокой значимостью, нежели видимое с открытыми глазами. Причина? Хорошая осведомленность порождает презрение, а проблема выживания по насущности располагается в диапазоне от хронически скучной До мучительной, Внешний мир, который мы видим, просыпаясь каждое утро, является местом, где мы волей-неволей должны пытаться обустроить свою Жизнь. Во внутреннем же мире нет ни труда, ни Монотонности, Мы посещаем его лишь в снах и грезах, и его диковинность заключается в том, что мы в двух последовательных случаях не находим один и тот же мир. Тогда не удивительно, что человеческие существа в своих поисках божественного главным образом предпочитали смотреть внутрь! Главным образом, но не всегда. В искусстве не менее, чем в религии, даосисты и дзэн-буддисты смотрели за видения, на Пустоту, а через Пустоту-на "десять тысяч вещей" объективной реальности, Благодаря своей доктрине воплощенного Слова христиане с самого начала должны были стать способными принять сходную установку по отношению к окружающей их вселенной. Но они обнаружили, что из-за доктрины Грехопадения сделать это очень тяжело, Как в настоящее время, так и триста лет назад выражение радикального отрицания мира и даже проклятия мира было ортодоксальным и понятным. "Мы вообще не должны удивляться в Природе ничему, кроме Воплощения Христа". В семнадцатом столетии фраза Лальмана, по-видимому, имела смысл. Сегодня от нее веет безумием.

В Китае подъем пейзажной .живописи до положения главной формы искусства имел место около тысячи лет назад, в Японии - около шестисот, а в Европе - около трехсот лет назад. Приравнивание Дхармакаи ограде было сделано теми дзэнскими учителями, которые соединили даосский натурализм с буддистским трансцендентализмом, Поэтому только на Дальнем Востоке пейзажисты сознательно считали свое искусство религиозным. На Западе религиозная живопись представляла собой создание портретов священных личностей и иллюстрирования канонических текстов. Пейзажисты считали себя светскими художниками. Сегодня мы распознаем в Сера одного из высочайших мастеров того, что можно назвать мистической пейзажной живописью. И однако этот человек, который был способен более эффективно, чем любой другой, передать Единое во множественности, крайне возмутился, когда кто-то похвалил его за "поэтичность" произведений. "Я просто применяю Систему",-возразил он. Другими словами, он был просто пуантилистом и, на его взгляд, никем иным. Похожий анекдот рассказывают про Джона Констебля, Однажды под конец своей жизни Блейк встретился с Констеблем в Гемпстеде, и ему был показан один из набросков молодого художника, Несмотря на презрение, испытываемое к натуралистическому искусству, старый визионер отличал хорошую вещь, когда ее видел,-кроме, конечно же, творений Рубенов. "Это не рисунок,-воскликнул он,-это вдохновение!" "Мне хотелось, чтобы это был рисунок,- последовал характерный ответ Констебля. Оба были правы. Это был рисунок, точный и правдивый, но в то же самое время это было вдохновение - вдохновение, по крайней мере, такого же высокого порядка, как блейковское. Сосны на вересковой пустоши в самом деле были увидены тождественными Дхармакае. Этот набросок представлял собой передачу -неизбежно несовершенную, но все же глубоко впечатляющую - того, что очищенное восприятие открывает взору великого художника. От созерцания - в традициях Вордсворта и Уитмана - Дхармакаи как ограды и от видений, как у Блейка, "удивительных оригиналов" у себя в голове современные поэты отошли к исследованию личного - как противопоставленного более чем личному - подсознания и к передаче в предельно абстрактных понятиях не данного, объективного факта, а чисто научных и теологических идей. И нечто сходное произошло в сфере живописи. Здесь мы были свидетелями всеобщего отхода от пейзажа - господствующей формы искусства девятнадцатого века. Это был отход не к иной, внутренней и божественной Данности, которой интересовалось большинство традиционных школ прошлого, к тому архетипическому Миру, где люди всегда находили материал мифов и религий. Нет, это был отход от внешней Данности к личному подсознанию, к духовному миру, более убогому и более замкнутому, чем даже мир личностного сознания. Эти новинки из жести и ярко раскрашенной пластмассы - где я их видел раньше? В любой картинной галерее, выставляющей новейшее нерепрезентативное искусство.

А теперь кто-то достал граммофон и поставил на него пластинку. Я слушал с удовольствием, но не переживал чего-либо, сравнимого с увиденным апокалипсисом цветов и фланели. Услышал ли бы одаренный от природы музыкант откровение, которое для меня было исключительно зрительным? Было бы интересно провести такой эксперимент. Между тем, хотя и не преображенная, хотя и сохраняющая свои нормальные качества и интенсивность, музыка немало привнесла в мое понимание происшедшего со мной и широкого круга проблем, которые оно подняло.

Достаточно странно, но инструментальная музыка оставила меня безучастным. Фортепианный концерт Моцарта до минор был снят после первой части, и его место заняли мадригалы Джезуальдо.

- Эти голоса,- оценивающе заметил я,- эти голоса... они-своего рода мост, связывающий меня с миром людей.

И этот мост оставался, даже когда пелись самые пугающе хроматические из композиций безумного князя. Музыка 'следовала по намеченному пути сквозь шероховатые фразы мадригала, и одна и та же клавиша не нажималась в двух тактах подряд. У Джезуальдо, этого фантастического персонажа какой-то мелодрамы Вебстера, психологический распад преувеличивался, доводился до крайнего предела - тенденция, свойственная модальной музыке в противоположность полностью тональной. В результате произведения звучали так, словно были написаны поздним Шёнбергом.

-И однако,-произнес я, чувствуя, как мне трудно говорить после прослушивания этих странных производных контрреформаторского психоза, работающего с музыкальной формой позднего средневековья,- и однако не играет роли, что сам он весь раздроблен. Целое находится в беспорядке, но каждый индивидуальный фрагмент упорядочен и представляет некий Высший Порядок. Высший Порядок преобладает даже в распаде. Целокупность присутствует даже в раздробленных кусках. Вероятно, присутствует более явно, чем в каком-нибудь совершенно гармоничном произведении. По крайней мере, тебе не внушается чувство ложной безопасности каким-то чисто человеческим, чисто вымышленным порядком, Нужно полагаться на непосредственное восприятие предельного порядка. Так что, в некотором смысле, у распада могут быть свои преимущества. Но, конечно же, он-опасен, ужасно опасен. Положим, ты не смог бы вернуться из этого хаоса...

От мадригалов Джезуальдо мы перепрыгнули через пропасть в три столетия к Альбану Бергу и его "Лирической сюите",

- Она,- заявил я наперед,- будет сущим адом. Но, как оказалось, я был неправ. В самом деле, музыка звучала весьма странно. Выуженная из личного подсознания агония следовала за двенадцатитоновой агонией. Но поразило меня лишь существенное несоответствие между психологическим распадом, еще более полным, чем у Джезуальдо, и изумительными средствами,-талантом и техникой - использованными для его выражения.

- Неужели ему не жалко самого себя? - заметил я с издевательским отсутствием симпатии. А потом добавил:- Кошачий концерт... многоученый кошачий концерт.- И, наконец, после еще нескольких минут мучений я сказал: - Кого волнуют его чувства? Почему он не может уделить внимание чему-нибудь другому?

В качестве критики того, что, без сомнения, является весьма значительным произведением, мои слова были нечестными и неадекватными-но, не являлись, по-моему, неуместными, Я цитирую их как есть, потому что именно так, находясь в состоянии чистого созерцания, я реагировал на "Лирическую сюиту".

Когда она закончилась, исследователь предложил прогуляться по саду. Я охотно согласится, И хотя мое тело, казалось, почти полностью отделилось от моего разума - или, точнее, хотя мое знание о преображенном внешнем мире больше не сопровождалось знанием о моем физическом организме,- я обнаружил, что способен встать, открыл французское окно и лишь с минимальной нерешительностью вышел в сад. Конечно, было странно, ощущать, что "я" - не тождественно этим рукам и ногам "вовне", этому полностью объективному туловищу, шее и даже голове. Это было странно, но к этому быстро привыкаешь. И, так или иначе, тело, по-видимому, было вполне способно следить за собой. Сознательное эго может лишь формулировать желания, которые затем исполняются силами, которыми оно управляет лишь незначительно и которые вообще не понимает. Когда оно делает что-то большее,- когда оно, например, чересчур старается, когда тревожится, когда начинает страшиться будущего - оно снижает эффективность этих сил и может даже довести до того, что, лишенное жизненных сил, тело заболеет. В моем теперешнем состоянии знание не имело отношения к эго: эго, так сказать, было само по себе. Это означало, что физиологический рассудок, управляющий телом, тоже был сам по себе. В течение какого-то времени этот надоедливый невротик, пытающийся в час пробуждения стать полноправным хозяином, благополучно находился в стороне,

Через французское окно я вышел в своего рода крытую аллею, затененную отчасти вьющимися розовыми кустами, а отчасти планками в дюйм шириной с просветом в полдюйма между ними, Светило солнце, и тени от планок создавали полосатый узор на земле, скамейке и спинке садового стула, стоявшего в этом конце аллеи. Тот стул- забуду ли я его когда-нибудь? Там, где тени падали на полотняную обивку, полосы темного, но светящегося синего цвета перемежались с раскаленными полосами, столь яркими, что трудно было поверить в то, что они представляли собой не голубое пламя, а что-то иное. В течение, как казалось, неимоверно долгого времени я смотрел, не зная и даже не желая знать, с чем я столкнулся. В любое другое время я увидел бы стул с чередующимися полосами света и тени. Сегодня же объект поглотил концепт. Я был настолько погружен в созерцание, настолько поражен тем, что вижу на самом деле, что не мог знать ни о чем ином. Садовая мебель, планки, солнечный свет и тени - это были не более, чем названия или понятия, чистая вербализация для утилитарных и научных целей уже после совершения события. Событием же был этот непрерывный ряд лазурных топок, разделенных бездонными пропастями горечавки. Оно вызывало невыразимое удивление - удивление, почти граничащее с ужасом. И внезапно я уловил намек на то, что значит быть сумасшедшим. У шизофрении есть свой рай, точно так же, как ад и чистилище. Я помню, что один старый друг, умерший много лет назад, рассказывал мне о своей душевнобольной жене. Однажды на ранней стадии болезни, когда у нее периодически еще был ясный ум, он отправился в больницу поговорить с ней о детях. Она слушала его какое-то время, а потом резко оборвала, Как он смеет тратить время на пару отсутствующих тут детей, когда в действительности, здесь и сейчас, играет роль лишь невыразимая красота узоров, которые он создает своим коричневым твидовым пиджаком всякий раз, когда двигает руками? Увы, этот рай очищенного восприятия, чистого одностороннего созерцания длился недолго. Полные блаженства паузы становились все короче, происходили все реже, пока, наконец, их вообще не стало: остался только ужас.

Большинство принимающих мескалин переживают только райскую составляющую шизофрении, Наркотик приносит ад и чистилище только тем, кто недавно перенес желтуху либо страдает от периодических депрессий или хронических нервных расстройств. Если бы мескалин, как другие, сравнимые с ним по силе наркотики, был заведомо токсичен, его принятия было бы достаточно самого по себе, чтобы вызвать нервное расстройство, Но достаточно здоровый человек знает наперед, что, по отношению к нему, мескалин совершенно безвреден и что его воздействие пройдет через восемь-десять часов, не оставив похмелья, а следовательно, желания принять новую дозу. Поддерживаемый этим знанием, он идет на эксперимент без страха - другими словами, без какой-либо предрасположенности превращать невиданно странное и отличное от обычного человеческого опыта в нечто отвратительное, нечто действительно дьявольское,

Столкнувшись со стулом, который напоминал Страшный Суд,- или, точнее, со Страшным Судом, который через длительное время и со значительными трудностями я распознал как стул,-я тотчас же обнаружил себя на грани паники. Я внезапно ощутил, что все зашло чересчур далеко. Чересчур далеко - даже хотя произошел заход в насыщеннейшую красоту, в глубочайшую значимость. Как я проанализировал позднее, это страх быть сокрушенным, страх распада под давлением реальности более огромной, чем может вынести разум, привыкший жить большую часть времени в уютном мире символов. Литература о религиозном опыте изобилует ссылками на боль и ужас, сокрушающих тех, кто оказался слишком внезапно лицом к лицу с каким-то проявлением Mysterium tremendum (ужасная тайна (лат.)). На языке теологии этот страх соответствует несовместимости человеческого эгоизма и божественной чистоты, усугубляющейся изолированности человека и бесконечности Бога. Вслед за Бёме и Вильямом Лоу мы можем сказать, что для непереродившихся душ божественный Свет в своем полном блеске может восприниматься только как горение, как очистительный огонь. Почти тождественную доктрину можно найти в "Тибетской книге мертвых", где душа умершего описывается как избегающая в муках Чистого Света Пустоты и даже меньшего, более умеренного Света для того, чтобы стремглав броситься в успокаивающую тьму самости в виде вновь рожденного человека или даже зверя, несчастного призрака, обитателя ада. Все что угодно, только не палящая яркость абсолютной Реальности-все что угодно!

Шизофреник - это душа не просто непереродившаяся, но к тому же безнадежно больная. Его болезнь заключается в неспособности найти убежище от внутренней и внешней реальности (что психически здоровый человек обычно делает) в доморощенной вселенной здравого смысла - строго человеческого мира полезных понятий, обобщенных символов и социально принятых условностей. Шизофреник напоминает человека, постоянно находящегося под воздействием мескалина, и поэтому он не способен изолировать переживание реальности, для которой он недостаточно свят, которую он не может объяснить, потому что это самый упрямый из первичных фактов, и которая, поскольку она никогда не позволит ему посмотреть на мир чисто человеческим взглядом, пугает его, заставляя истолковывать ее неослабную странность, яркое горение ее значимости как проявления человеческой или даже космической злобы и обращаясь к самым отчаянным контрмерам: от кровавого насилия на одном конце шкалы до кататонии или психологического самоубийства - на другом. А хотя бы раз отправившись вниз по инфернальной дороге, человек никогда не будет в силах остановиться, Теперь это было слишком очевидно.

- Если бы ты пошел не тем путем,- сказал я в ответ на вопрос исследователя,- все случившееся стало бы доказательством заговора против тебя. Все само собой это бы подтверждало, Нельзя было бы вздохнуть, не поняв тут же, что это часть злодейского плана.

- Так, на ваш взгляд, вы знаете, где находится безумие? Ответ мой был уверенным и прочувствованным:

- Да.

- А вы не смогли бы им управлять? - Нет, я не смог бы им управлять. Если начать, в качестве главных посылок, со страха и ненависти, пришлось бы идти до конца,

- Ты был бы в силах зафиксировать свое внимание на том, что "Тибетская книга мертвых" называет Чистым Советом? - спросила жена. Я был в сомнении.

- Можно ли было бы не подпускать к себе зло, если бы ты смог его удержать? Или ты был бы не в силах его удерживать? Какое-то время я обдумывал этот вопрос. -Вероятно,-ответил я наконец,-я смог бы- но только если там был бы кто-то, рассказывающий мне о Чистом Свете.

Нельзя сделать это в одиночку, Полагаю, именно в этом суть тибетского ритуала - кто-то сидит там все время и рассказывает что к чему.

Прослушав записи бесед этой части эксперимента, я взял с полки свой экземпляр "Тибетской книги мертвых", изданной Эвансом-Венцем, и открыл наугад, "О благороднорожденный, не позволяй своему разуму расстраиваться". Вот в чем проблема - не допускать расстройства. Не расстраиваться из-за воспоминаний о былых грехах, из-за воображаемых наслаждений, из-за горького послевкусия старых ошибок и унижений, из-за всех страхов, ненависти и желаний, которые обычно затмевают Свет. Разве не мог бы современный психиатр делать для душевнобольных то, что буддистские монахи делали для умирающих и умерших? Пусть будет голос, заверяющий их днем, и даже когда они спят, что несмотря на весь ужас, все смятение и недоумение, предельная Реальность непоколебимо остается сама собой и состоит из той же субстанции, что и внутренний свет наиболее жестоко терзаемого разума. С помощью таких устройств, как магнитофоны, таймеры, системы общественного оповещения и встроенные в подушки громкоговорители было бы очень легко постоянно напоминать обитателям лечебного заведения, даже страдающего от нехватки персонала, об этом изначальном факте. Вероятно, таким образом можно было бы помочь некоторым из потерявшихся душ достичь определенной степени контроля над вселенной - одновременно прекрасной и отвратительной, но всегда отличной от человеческой, всегда полностью непостижимой,- в которой они обречены жить,

Не так уж быстро меня увели от беспокойного великолепия садового стула, Свисая с ограды зелеными параболами, ветви плюща испускали тусклое нефритовое излучение. Мгновение спустя в поле моего зрения взорвалась группа роз сорта "Раскаленная докрасна кочерга" - в полном цвету. Столь пылкие и чуткие, что казались приблизившимися к обретению дара слова, цветы тянулись вверх, в голубизну. Я посмотрел на листья и обнаружил запутанный лабиринт самой изысканной игры зеленой светотени, пульсирующей неразгадываемой тайной.

Вот розовый куст:

Легко написать цветы,

Листья труднее.

Хайку Сики косвенно выражает именно то, что я тогда .ощущал-чрезмерное, слишком очевидное великолепие цветов в контрасте с более тонким чудом их листьев.

Мы вышли на улицу. У тротуара стоял большой бледно-голубой автомобиль. При виде его меня внезапно охватило неимоверное веселье. Какое самодовольство, какая абсурдная удовлетворенность самим собой лучилась с выпуклых, лоснящихся от эмали поверхностей! Человек сотворил эту вещь по своему образу и подобию-или, скорее, по .образу и подобию своего любимого литературного героя, Я смеялся до слез, мы вновь вошли в дом. Подали обед. Некто, кого я все еще не отождествлял с самим собой, набросился на еду с волчьим аппетитом. Я взирал на него со значительного расстояния и без особого интереса.

Пообедав, мы сели в машину и поехали по городу. Воздействие мескалина было уже на спаде, но цветы в садах по-прежнему трепетали на границе сверхъестественного, перечные и рожковые деревья вдоль улиц по-прежнему явно принадлежали какой-то священной роще. Эдем чередовался с Додоной, Иггдрасиль - с мистической Розой, А потом внезапно мы оказались на пересечении с бульваром Сансет. Перед нами непрерывным потоком катились машины - тысячи машин, все яркие и сверкающие, как мечта рекламного буклета, и каждая следующая более смехотворная, чем предыдущая. Еще раз я зашелся смехом.

Чермное море транспорта наконец расступилось, и мы пересекли бульвар и попали в еще один оазис с деревьями, лужайками и розами. Через несколько минут мы въехали на наблюдательную площадку, расположенную на холме, а под нами раскинулся город. К моему разочарованию, он очень напоминал город, который я уже видел при других обстоятельствах. Что касается меня, то преображение оказалось пропорциональным расстоянию. Чем ближе, тем более божественно. Эта широкая, туманная панорама едва ли отличалась от самой себя.

Мы поехали дальше, и пока мы находились на холмах с одним дальним планом, следующим за другим, значимость находилась на своем обыденном уровне, намного ниже точки преображения. Магия вновь начала действовать лишь тогда, когда мы завернули в новостройки и заскользили между двумя рядами домов. Здесь, несмотря на своеобразную отвратительность архитектуры, произошло возобновление трансцендентальной инаковости, появились намеки на утренний рай. Кирпичные дымовые трубы и зеленые наборные крыши сияли на солнце как фрагменты Нового Иерусалима. И тотчас же я увидел то, что видел Гварди и (с каким несравненным умением!) так часто передавал в своей живописи - оштукатуренная стена с ложащейся на нее косой тенью, чистая, но незабываемо прекрасная, пустая, но наполненная смыслом и тайной бытия, Откровение взошло и вновь исчезло в мгновение ока. Машина двигалась дальше.' Время снимало покров с еще одного проявления вечной Таковости, "Внутри тождественности существует различие. Но то, что различие должно отличаться от тождественности, никоим образом не является целью всех Будд. Их цель - как целокупность, так и различение". Например, эта насыпь с красной и белой геранью - она совершенно отлична от оштукатуренной стены в ста ярдах отсюда. Но "есть-ность" обеих - одна и та ж:е, они тождественны, вечное свойство их мимолетности одно и то же.

А час спустя, проехав еще с десяток миль и посетив "Самую большую в мире аптеку", мы вернулись домой, а я возвратился к тому спокойному, но глубоко неудовлетворительному состоянию, известному как "нахождение в здравом уме".

Кажется весьма маловероятным, что человечество в целом сможет когда-либо обходиться без Искусственного Рая. Большинство людей ведут жизнь в худшем случае столь мучительную, а в лучшем случае столь монотонную, скудную и ограниченную, что побуждение к побегу, стремление превзойти самих себя хотя бы на несколько мгновений являются и всегда являлись основополагающими потребностями души. Искусство и религия, карнавалы и сатурналии, танцы и слушанье ораторий-все это служило, по выражению Герберта Уэллса, Дверями в Стене. А для частного, повседневного использования всегда существовали химические одурманиватели. Все растительные успокаивающие средства и наркотики, все эйфорики, собираемые на деревьях, галлюциногены, созревающие в ягодах или выжимаемые из кореньев - все без исключения были известны и систематически использовались человеческими существами с незапамятных времен. А к этим естественным модификаторам сознания современная наука добавила свою долю синтетических-например хлорал, бензедрин, бромиды и барбитураты.

Большинство этих модификаторов сознания теперь можно принимать только по предписанию врача или нелегально и со значительным риском. На Западе разрешено неограниченное употребление только алкоголя и табака. Все остальные химические Двери в Стене именуются Дурью, а принимающие их без разрешения - Дуриками.

Сейчас мы тратим гораздо больше на выпивку и курево, чем на образование. Конечно же, это неудивительно. Побуждение бежать из самости и окружающей обстановки существует почти в каждом и почти все время, Побуждение сделать что-нибудь для юношества сильно только в родителях, да и то лишь в течение нескольких лет, пока их дети ходят в школу. Равным образом неудивительно теперешнее отношение к выпивке и курению. Несмотря на растущую армию безнадежных алкоголиков, несмотря на сотни тысяч людей еж:егодно травмируемых или гибнущих из-за пьяных водителей, популярные комики по-прежнему откалывают шуточки по поводу алкоголя и пристрастившихся к нему, И несмотря на доказательства связи сигарет с раком легких, практически все считают табакокурение почти таким же нормальным, как принятие пищи, С точки зрения рационалиста-утилитариста это может показаться странным, Для историка это именно то, чего и следовало ожидать. Твердое убеждение в материальной реальности Ада никогда не мешало средневековым христианам делать то, что подсказывали им честолюбие, похоть или алчность, Рак же легких, аварии на дорогах и миллионы несчастных и создающих несчастья алкоголиков являются фактами даже менее несомненными, чем являлся в дни Данте факт существования Ада. Но все подобные факты настолько далеки и несущественны по сравнению с близким, ощутимым фактом стремления, здесь и сейчас, к облегчению страданий или к покою, желания выпить или закурить.

Наш век-это, наряду с другими вещами, век автомобиля и роста народонаселения. Алкоголь несовместим с безопасностью на дорогах, а его производство, как и табака, обрекает на фактическое бесплодие множество миллионов акров самой плодородной земли. Само собой разумеется, что проблемы, понимаемые алкоголем и табаком не могут решаться простым запретом. Универсальное и вездесущее побуждение превзойти свое "я" не будет отменено захлопыванием ныне популярных Дверей в Стене. Единственно разумная политика - отворить другие, более пригодные двери в надежде склонить людей к замене старых дурных привычек на новые и менее вредные. Одни из этих, более пригодных дверей будут по своей природе социальными и технологическими, другие - религиозными или психологическими, третьи-диетическими, образовательными или спортивными. Но потребность в повторяющихся химических отпусках от невыносимой самости и отталкивающего окружения, без сомнения, сохранится. Необходим новый наркотик, который будет успокаивать и утешать наш страдающий род и приносить в конечном итоге не больше вреда, чем он принесет добра в начале. Подобный наркотик должен быть сильнодействующим в минимальных дозах и легко синтезируемым, Если он не обладает такими свойствами, его изготовление, как изготовление вина, пива, крепких напитков и табачных изделий будет мешать обязательному росту производства пищевых продуктов и древесного волокна. Он должен быть менее токсичен, чем опиум или кокаин, менее связан с нежелательными социальными последствиями, чем алкоголь или барбитураты, менее неблагоприятен для сердца и легких, чем смолы и никотин сигарет. А, с положительной стороны, он должен производить изменения в сознании более интересные, по своей природе более ценные, чем простой покой или сон, иллюзия всемогущества или освобождение от запретов.

Для большинства людей мескалин почти совершенно безвреден, В отличие от алкоголя он не доводит принимающего его до несдержанных поступков, которые имеют своим итогом ссоры и скандалы, насилие и преступления, автомобильные катастрофы. Человек, находящийся под воздействием мескалина, тихо занимается своим делом, Более того, дело, которым он занимается,- это переживание самого что ни на есть просветляющего свойства, за которое не надо расплачиваться (и это, разумеется, существенно) возмещающим похмельем. О далеко идущих последствиях регулярного употребления мескалина мы знаем очень мало. Не похоже, что индейцы, употребляющие бутоны пейотля, из-за этой привычки вырождаются физически или нравственно. Однако доступные свидетельства по-прежнему весьма скудны и отрывочны.

В своей монографии "Пейотлизм у индейцев мено-мини", опубликованной в декабре 1952 г. в "Трудах Американского философского общества", профессор Дж. С. Слоткин писал, что "регулярное употребление пейотля, по-видимому, не вызывает какой-либо повышенной толерантности или зависимости. Я знаю множество людей, которые были пейотлистами в течение сорока-пятидесяти лет. Количество употребляемого пейотля зависит от торжественности случая. В основном, они сейчас не принимают больше пейотля, чем много лет назад. К тому же порой интервалы между ритуалами составляют больше месяца, и они обходятся без пейотля, не ощущая какой-либо тяги к нему. Лично я, даже после ряда ритуалов, происходивших четыре уик-энда подряд, не увеличивал количество потребляемого пейотля и не чувствовал необходимости в нем". Очевидно, резонно, что "пейотль никогда легально не объявлялся наркотиком и его употребление не запрещалось федеральным правительством". Однако "за долгую историю контактов индейцев и белых белые чиновники обычно пытались пресечь употребление пейотля, поскольку оно якобы оскорбляло их нравы. Но все попытки проваливались". В подстрочном примечании д-р Слоткин добавляет, что "забавно слышать фантастические истории о воздействии пейотля и природе этого ритуала, которые рассказывают в резервации белые и индейцы-католики. Ни один из них не обладает ни малейшим опытом в отношении растения или религии, однако некоторые воображают себя авторитетами и пишут официальные отчеты на эту тему".

Хотя ясно, что мескалин стоит выше кокаина, опиума, алкоголя и табака, это еще не идеальный наркотик, Наряду с благополучно преображаемым большинством существует меньшинство принимающих мескалин, которое находит в наркотике лишь ад или чистилище. Более того, для наркотика, предназначенного, как и алкоголь, для всеобщего употребления, его воздействие длится неподходяще долгое время. Но химия и физиология способны сегодня практически на все. Если психологи и социологи определят идеал, можно быть уверенным, что неврологи и фармакологи обнаружат средства, которыми этот идеал может быть реализован или, по крайней мере (ибо, вероятно, такой идеал, по самой природе вещей, никогда не сможет быть полностью реализован), которые приблизят к нему больше, чем питье вина и виски, курение марихуаны и глотание барбитуратов.

Побуждение превзойти осознающую себя самость является, как я уже сказал, основополагающей потребностью души. Когда, по какой бы то ни было причине, людям не удается превзойти самих себя посредством поклонения, добрых дел и духовных упражнений, они склонны обращаться за помощью к химическим суррогатам религии - алкоголю и "колесам" на современном Западе, алкоголю и опиуму на Востоке, гашишу в мусульманском мире, алкоголю и марихуане в Центральной Америке, алкоголю и коке в Андах, алкоголю и барбитуратам в более современных районах Южной Америки. В книге "Священные отравы и божественное опьянение" Филипп де Фелис написал обстоятельно и, обильно цитируя документы, о древней связи религии и приема наркотиков. Вот, в виде резюме или в прямых цитатах, его выводы. Использование для религиозных целей токсичных веществ "чрезвычайно широко распространено... Практики, изученные в этой книге, можно наблюдать во всех районах земного шара - как среди диких народов, так и среди достигших вершин цивилизации, Поэтому мы имеем дело не с исключительными фактами, которыми справедливо можно было бы пренебречь, но с общим, в самом широком смысле слова, человеческим феноменом - таким феноменом, который не может проигнорировать кто-либо, пытающийся выяснить, что такое религия и какие глубочайшие потребности она должна удовлетворять",

В идеале каждый должен быть способен найти превосхождение себя в какой-либо форме чистой или прикладной религии. На практике кажется весьма маловероятным, что подобное осуществление надежд будет когда-либо реализовано. Есть, и несомненно всегда будут, хорошие церковники, для которых, к несчастью, одной набожности недостаточно. Покойный Дж. К, Честертон, написавший о выпивке, по крайней мере, так же лирично, как и о поклонении, может служить их красноречивым глашатаем.

Современные церкви, с некоторыми исключениями среди протестантских сект, терпимо относятся к алкоголю. Но даже самые терпимые не делают попыток обратить наркотик в христианскую веру или освятить его употребление, Благочестивый пьяница вынужден принимать религию в одном помещении, а суррогат религии - в другом. И, вероятно, это неизбежно. Пьянство не может быть частью религиозного обряда, за исключением религий, которые не придают большого значения внешним приличиям. Почитание Диониса или кельтского бога пива было шумным и беспорядочным действом. Христианские обряды несовместимы даже с благоговейным пьянством. Оно не приносит вреда винокурам, но очень дурно для христианства. Бесчисленное количество людей желают превзойти себя и были бы рады достичь этого в церкви, Но, увы, "голодные овцы поднимают головы, но их не кормят". Они принимают участие в обрядах, они слушают проповеди, они повторяют молитвы. Но их жажда остается неутоленной. Разочарованные, они обращаются к бутылке. По крайней мере, какое-то время и в каком-то отношении это действует. Церковь можно по-прежнему посещать. Но это не больше, чем "Музыкальный банк" в "Едгине" Батлера, Бога можно по-прежнему признавать. Но Он есть Бог лишь на вербальном уровне, лишь в строго пиквикском смысле. Эффективный же предмет почитания - бутылка, и единственное религиозное переживание - состояние несдержанной и воинственной эйфории, которое следует за выпиванием третьего стакана.

Значит, мы видим, что христианство и алкоголь несочетаемы и не могут сочетаться. Христианство и мескалин, по-видимому, гораздо более совместимы. Это было продемонстрировано многими племенами индейцев - от Техаса до Висконсина. Среди этих племен можно найти группы, присоединившиеся к "Исконной американской церкви" - секте, основной ритуал которой напоминает агапу первохристиан, или вечерю любви, где куски пейотля занимают место священных хлеба и вина. Исконные американцы считают кактус особым даром Бога индейцам и сравнивают его воздействие с деяниями божественного Духа.

Профессор Дж. С. Слоткин - один из немногих белых, когда-либо участвовавших в обрядах пейотлистской конгрегации - говорит о поклонявшихся вместе с ним, что они "определенно не пьяны, а их чувства и ум не притуплены... Они никогда не сбиваются с ритма и не мямлят слова, как делали бы пьяные... Они все спокойны, учтивы и считаются друг с другом. Я ни разу не был ни в одном молельном доме белых, где наблюдалось бы столько религиозного чувства и внешних приличий". И что же, можем мы спросить, переживают эти благочестивые и благонравные пейотлисты? Неумеренное ощущение добродетели, поддерживающее среднего прихожанина по воскресеньям в течение девяноста минут откровенной скуки. Даже не те возвышенные чувства, вызванные мыслями о Творце и Искупителе, Судье и Утешителе, которые вдохновляют самых набожных. Для исконных американцев религиозное переживание есть нечто более непосредственное и озаряющее, более спонтанное, а не доморощенный продукт осознающего себя разума. Иногда (согласно сообщениям, собранным д-ром Слоткином) у них бывают видения - возможно, Самого Христа. Иногда они слышат голоса Великого Духа. Иногда им становится известно о присутствии Бога и о тех личных недостатках, которые должны быть исправлены, если они выполняют Его волю. Практические последствия таких химических отворений дверей в Иной Мир кажутся всецело полезными, Д-р Слоткин сообщает, что завзятые пейотлисты в целом более трудолюбивы, более воздержанны (многие из них вообще отказались от алкоголя), более миролюбивы, чем не-пейотлисты, Дерево с такими приятными плодами нельзя опрометчиво осуждать как зло.

Причислив к религии употребление пейотля, индейцы "Исконной американской церкви" сделали нечто, одновременно являющееся психологически здравым и исторически приемлемым. В первые века христианства множество языческих обрядов и празднеств были, так сказать, окрещены и стали служить целям церкви. Эти увеселения не были особо поучительны, но они утоляли определенный психологический голод, и первым миссионерам, вместо того чтобы пытаться их пресечь, хватило благоразумия воспринять их такими, каковыми они являются,- удовлетворяющими душу выражениями фундаментальных побуждений,-и вплести их в ткань новой религии. Сделанное исконными американцами, в сущности, то же самое. Они взяли языческий обычай (обычай, между прочим, более возвышающий и просвещающий, нежели большинство довольно-таки грубых зрелищ и пирушек, воспринятых от европейского язычества) и придали ему христианское значение.

Поедание пейотля, хотя лишь недавно введенное в употребление на Севере Соединенных Штатов, и основанная на нем религия, стали важными символами права краснокожих на духовную независимость, Одни индейцы реагируют на верховенство белых, американизируясь, другие - отходя к традициям индейцев. Но некоторые стараются взять все лучшее у обоих миров, а на самом деле у всех миров - лучшее из традиций индейцев, лучшее из христианства и лучшее из тех Иных Миров трансцендентального опыта, где душа познает себя, как ничем необусловленную - одной природы с божественным. Отсюда происходит "Исконная американская церковь". В ней две великие потребности души: побуждение к независимости и самоопределению и побуждение к превосхождению себя - слились с третьей и истолковывались в ее свете, с побуждением к поклонению, к оправданию перед человеком путей Господних, к объяснению вселенной средствами доступной теологии.

Вот индеец-невежда, чей разум рад

Прикрыть спереди стыд, но оголить зад.

На самом деле именно мы, богатые и высокообразованные белые, оголили зад. Мы прикрываемся спереди какой-нибудь философией - христианской, марксистской, фрейдо-физикалистской - но сзади остаемся раздетыми, находящимися во власти случайных ветров. Индейцу-невежде, с другой стороны, хватает ума защитить себя сзади, добавив фиговый листок теологии вместе с набедренной повязкой трансцендентального опыта.

Я не настолько глуп, чтобы приравнивать происходящее под воздействием мескалина или любого другого наркотика, который приготовляют сейчас или станут приготовлять в будущем, к осуществлению намерения и предельной цели человеческой жизни: Просвещения, Блаженного Видения. Я лишь предполагаю, что мескалинное переживание-это то, что католические теологи называют "дарованной благодатью",- не обязательное для спасения, но потенциально полезное и по возможности с благодарностью принимаемое. При желании сойти с накатанной колеи обыденного восприятия, видеть в течение нескольких часов внешний и внутренний мир не таким, каким он является животному, одержимому борьбой за выживание, или человеку, одержимому словами и понятиями, но таким, каким он постигается, непосредственно и безусловно, Всемирным Разумом - подобное переживание имеет неизмеримую ценность для каждого, а в особенности для интеллектуала. Ибо интеллектуал, по определению, это человек, для которого, пользуясь выражением Гёте, "слово в сущности плодотворно", Он является человеком, ощущающим, что "воспринимаемое глазом нам чуждо как таковое и глубоко нас не впечатляет". И однако, будучи сам интеллектуалом и одним из непревзойденных мастеров языка, Гёте не всегда соглашался с собственной оценкой слова. "Мы говорим,- писал он в середине жизни,- чересчур много. Мы должны меньше говорить и больше рисовать. Лично я хотел бы вообще отказаться от речи и, как органическая Природа, сообщить все, что мне нужно сказать, в набросках, Та смоковница, эта маленькая змея, кокон у меня на подоконнике, тихо ожидающий своего будущего,- все это имеющие важное значение знаки. Человек, способный разгадать их смысл надлежащим образом, вскоре станет способен вообще освободиться от написанного или произнесенного слова. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне открывается в речи нечто поверхностное, посредственное и даже (искушает меня сказать) пустое, И наоборот, как пугает вас серьезность Природы и ее молчание, когда вы, не отвлекаясь на что-либо другое, сталкиваетесь с ней лицом к лицу - стоя перед бесплодным горным кряжем или среди запустения древних холмов", Мы никогда не сможем освободиться от языка и других символических систем, поскольку посредством них, и только посредством них, мы поднялись над животными и достигли уровня человека. Но мы с легкостью можем стать как жертвами, так и иждивенцами этих систем. Мы должны научиться эффективно управлять словами. Но в то же самое время мы должны сохранить и, если необходимо, усилить свою способность смотреть на мир непосредственно, а не через полупрозрачную среду понятий, которые, искажая, превращают каждый данный факт в чересчур хорошо знакомое подобие какого-нибудь родового ярлыка или объяснительной абстракции.

Все наше образование, будь то литературное или естественнонаучное, либеральное или специальное, преимущественно вербально, и поэтому ему не удается достичь должного результата. Вместо превращения детей в полностью развитых взрослых оно выпускает студентов естественнонаучных факультетов, которым совершенно неизвестна естественная Природа в качестве первичного факта переживания, оно навязывает миру студентов-гуманитариев, которые ничего не знают о гуманности, о человеческой сущности - ни о своей собственной, ни кого-либо другого.

Гештальт-психологи, такие как Сэмюэль Реншоу, разработали методы расширения диапазона и увеличения остроты человеческого восприятия. Но применяют ли их наши преподаватели? Ответ только один - "нет".

Учителя во всех сферах психофизического мастерства - от умения видеть до тенниса, от хождения по канату до чтения молитв - обнаружили методом проб и ошибок условия оптимального функционирования внутри своих специальных областей. Но разве хоть один из крупных фондов финансировал проект координации этих эмпирических находок и сведения их в общую теорию и практику повышенной творческой активности? Вновь, насколько мне известно, ответ только один - "нет".

Оккультисты и экстрасенсы всех толков учат всевозможным способам достижения здоровья, удовлетворения и душевного покоя, и для немалой части их аудитории многие из этих способов очевидно эффективны. Но видим ли мы, чтобы заслуживающие уважения психологи, философы и Церковники смело спускались в эти диковинные и порой зловонные моря, на дне которых зачастую обречена находиться бедная Истина? Еще раз ответ только один-"нет".

А теперь взглянем на историю изучения мескалина. Семьдесят лет тому назад люди недюжинных дарований описали трансцендентальные переживания, которые испытывают те, кто при хорошем состоянии здоровья, при соответствующих условиях и находясь в здравом уме, принимает этот наркотик, Сколько философов, сколько теологов, сколько профессиональных педагогов полюбопытствовали открыть эту Дверь в Стене? Для всех практических целей ответ только один - "нисколько".

В мире, где обучение преимущественно вербально, высокообразованные люди находят невозможным уделять серьезное внимание чему-либо, кроме слов и понятий. Всегда есть деньги и докторские степени для дурацких научных исследований того, что для ученых является наиважнейшей проблемой. Кто на кого влияет при определении порядка - что когда? Даже в наш век технологии вербальные гуманитарные науки - в почете. Невербальные гуманитарные науки, искусство непосредственного знания о данных фактах нашего бытия почти полностью игнорируются. Каталог, библиография, полное издание ipsissima verba (доподлиннейшие слова (лат.).- Примеч. пер.) третьеразрядного рифмоплета, громадный указатель, подытоживающий все указатели - любой поистине александровский проект наверняка одобряется и получает финансовую поддержку. Но когда дело доходит до того, чтобы выяснить, как вы и я, наши дети и внуки способны стать более восприимчивыми, больше узнать о внутренней и внешней реальности, быть более открытыми Духу, стать менее расположенными к заболеваниям физическим, частым из-за небрежного лечения психических недугов и более умело управлять собственной, автономной нервной системой,- когда дело доходит до любой формы невербального обучения, более фундаментального (и более пригодного для практического использования), чем упражнения на шведской стенке, ни один по-настоящему заслуживающий уважения человек ни в одном по-настоящему заслуживающем уважения университете ничего по этому поводу не сделает. Вербалисты с подозрением относятся к невербалистам, рационалисты страшатся данных, нерациональных фактов, интеллектуалы ощущают, что "воспринимаемое глазом (или любым другим способом) нам чуждо как таковое и глубоко нас не впечатляет". Кроме того, вопрос обучения невербальным гуманитарным наукам не лезет ни в один из существующих канцелярских ящиков. Это же не религия, не неврология, не гимнастика, не мораль или гражданское право, даже не экспериментальная психология. Суть в том, что для академических и проповеднических целей этого не существует, и оно может быть без опасений вообще проигнорировано или оставлено с покровительственной улыбочкой тем, кого фарисеи от вербальной ортодоксии называют чудаками, знахарями, шарлатанами и неквалифицированными дилетантами.

"Я всегда обнаруживал,- с горечью писал Блейк,- что ангелы тщеславно говорят о себе как о единственно мудрых. Это они делают с наглой самоуверенностью, проистекающей из систематических рассуждений".

Систематические рассуждения - это нечто, без чего мы, как род и как индивидуумы, не смогли бы обойтись. Но, вероятно, не можем мы обойтись, если хотим остаться психически здоровыми, и без непосредственного восприятия - чем несистематичнее, тем лучше-внутреннего и внешнего миров, в которых мы рождены. Эта данная реальность есть бесконечность, которая превосходит любое понимание и однако допускает непосредственное и, некоторым образом, полное постижение, Это трансцендентность, принадлежащая к порядку, отличному от человеческого, и однако она может быть представлена нам в качестве ощущаемой имманентности, переживаемого соучастия. Быть просветленным значит знать - всегда - о целокупной реальности в ее имманентной инаковости, знать о ней, но однако оставаться в состоянии бороться за выживание, как животное, думать и чувствовать, как человек, и обращаться, когда целесообразно, к систематическим рассуждениям, Наша цель - обнаружить, что мы всегда находились там, где нам следует находиться. К несчастью, мы поставили для себя чрезвычайно сложную задачу. Впрочем, существует дарованная благодать в виде ее частичных или мимолетных осуществлений. При более реалистичной, менее вербальной системе образования, чем наша, каждый ангел (в блейковском смысле слова) награждался бы, в качестве субботней экскурсии, побуждался и даже, если необходимо, принуждался к совершению время от времени путешествия через какую-нибудь химическую Дверь в Стене в мир трансцендентального опыта. Если бы тот устрашил его, это было бы достойно сожаления, но, вероятно, благотворно, Если бы тот принес ему кратковременное, но вневременное озарение, то это было бы гораздо лучше. В любом случае, ангел потерял бы чуточку наглой самоуверенности, проистекающей из систематических рассуждений и сознания, что им прочитаны все книги,

Ближе в концу жизни Аквинат пережил Вселённое Созерцание. После этого он отказался возвращаться к работе над незаконченной книгой. По сравнению с этим, все, что он читал, писал и о чем спорил-Аристотель, Предложения, Утверждения, Вопросы, величественные Суммы - было не лучше мякины с соломой. Для большинства интеллектуалов подобная сидячая забастовка показалась бы неблагоразумной, даже нравственно неверной, Но Ангельский Доктор провел больше систематических рассуждений, чем любые двенадцать рядовых ангелов, и уже созрел для смерти. Он заслужил право в те последние месяцы своей бренной жизни обратиться от чисто символических мякины с соломой к хлебу действительного и существенного Факта. Для ангелов нижнего порядка лучшими перспективами на долголетие должен произойти возврат к мякине. Но человек, возвращающийся через Дверь в Стене, никогда не будет точно таким, каким он туда вошел. Он будет более мудрым, но менее самоуверенным, более счастливым, но менее удовлетворенным собой, будет скромнее, признавая свое невежество, однако будет подготовлен для понимания связи слов с вещами и систематических рассуждений с непостижимой Тайной, которую они пытаются-всегда тщетно - ухватить.

Рай и Ад

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта небольшая книга является продолжением эссе о мескалинном переживании, опубликованном два года назад под заголовком "Двери восприятия". Для человека, в котором "свеча видения" никогда не зажигается самопроизвольно, озарение мескалинного переживания сильнее вдвое. Оно проливает свет на доселе неведомые области его собственного разума, и в то же самое время косвенно бросает свет на другие разумы, в плане видения более одаренные, чем его собственный. Размышляя о своем переживании, он приходит в новому, более глубокому и полному пониманию путей, которыми эти другие разумы воспринимают, чувствуют и думают, космологических понятий, которые кажутся им самоочевидными, и произведений искусства, посредством которых они ощущают побуждение самовыражаться. В нижеследующей работе я попытался изложить - более или менее систематически - результаты этого нового понимания.

В истории науки собиратель образцов предшествовал зоологу, а следовал за представителями естественной теологии и магии. Он перестал изучать животных в духе авторов бестиариев, для которых муравей был воплощенным трудолюбием, пантера-символом, что достаточно удивительно, Христа, а хорек - потрясающим примером безудержного сладострастия, Но он еще не стал - разве что неким рудиментарным образом-физиологом, экологом или исследователем поведения .животных. Его первоочередной заботой являлось составление переписи: поймать, убить и сделать чучело как можно большего количества разных видов животных.

Как и Земля сто лет назад, наш разум все еще обладает своей темной Африкой, ненанесенными на карты Борнео и бассейном Амазонки. В отношении фауны этих районов мы по-прежнему не зоологи - мы чистые натуралисты и собиратели образцов. Обстоятельство - не самое удачное, но нам приходится его принимать и делать все, что в наших силах. Однако работа собирателя, как бы медленно она ни протекала, должна быть выполнена, прежде чем мы перейдем к более высоким научным задачам классификации, анализа, эксперимента и создания теории.

Наподобие жирафа и утконоса, существа, населяющие эти отдаленные области разума, чрезвычайно невероятны, Тем не менее, они существуют, они являются предметами наблюдения, и в качестве таковых ими нельзя пренебрегать никому, кто честно пытается понять мир, в котором он живет.

Очень трудно - почти невозможно - говорить о происходящих в душе событиях, не пользуясь сравнениями, взятыми из более знакомой вселенной материальных вещей. Если я и использовал географические и зоологические метафоры, то не беспричинно, не просто для усиления образности языка. Я так поступил потому, что подобные метафоры очень ярко выражают неотъемлемую ина-ковость далеких континентов разума, полную автономность и самодостаточность их обитателей. Человек состоит из того, что я могу назвать Старым Светом личностного сознания, и-по ту сторону широкого моря - нескольких областей Нового Света: не слишком удаленных Виргиний и Каролин личностного подсознания и живущей растительной -жизнью души; Дальнего Востока коллективного бессознательного с его флорой символов и племенами аборигенов-архетипов; а на другом берегу еще одного, более громадного океана в виде страны антиподов повседневного сознания расположен мир Визионерского Переживания.

Если вы отправитесь в Новый Южный Уэльс, то увидите прыгающих там сумчатых животных, А если вы отправитесь к антиподам осознающего себя разума, то столкнетесь со всевозможными тварями, по крайней мере, такими же диковинными, как и кенгуру. Вы не выдумываете этих тварей, как не выдумываете и сумчатых. Они живут своей собственной жизнью и в полной независимости. Управлять ими человек не может, Он лишь может отправиться в ментальный эквивалент Австралии и оглядеться вокруг себя.

Одни люди никогда сознательно не обнаруживают своих антиподов. Другие случайно сходят на те берега. Однако некоторые (и их очень мало) находят довольно легким путешествие туда и возвращение назад когда им заблагорассудится. У натуралиста разума, у собирателя психологических образцов первоочередная потребность - найти безопасный, легкий и надежный способ транспортировки самих себя и других людей из Старого Света в Новый, с континента хорошо знакомых коров и лошадей на континент утконосов и кенгуру,

Существует два таких способа. Ни один из них не совершенен. Но оба они достаточно надежны, достаточно легки и достаточно безопасны, чтобы оправдать их использование теми, кто знает, что делает. В первом случае душа переносится в отведенный пункт назначения с помощью химических препаратов - либо мескалина, либо лизергиновой оцелоты. Во втором случае транспортное средство является психологическим по своей природе, и перемещение к антиподам разума осуществляется благодаря гипнозу. Оба транспортных средства доставляют сознание в одну и ту же область, но у наркотиков более широкие пределы досягаемости, и они завозят своих пассажиров в более отдаленные районы terra incognita.

Как и почему гипноз производит наблюдаемый эффект? Мы не знаем. Однако для наших теперешних целей нам и не нужно этого знать. В данном контексте необходимо лишь отметить тот факт, что некоторые загипнотизированные субъекты в состоянии транса переносятся в страну антиподов разума, где они и обнаруживают эквиваленты сумчатых животных - странных психологических тварей, ведущих автономное существование в соответствии с законом своего собственного бытия.

О психологическом воздействии мескалина мы знаем очень мало. Вероятно (поскольку мы еще в этом не уверены), он вредит ферментной системе, регулирующей работу головного мозга. При этом он понижает эффективность мозга в качестве инструмента, сосредотачивающего разум на проблемах жизни на поверхности нашей планеты, Данное понижение того, что можно назвать биологической эффективностью мозга, видимо, позволяет войти в сознание определенным классам ментальных явлений, которые обычно туда не допускаются, так как не обладают ценностью с точки зрения выживания. Сходное вторжение биологически бесполезных, но эстетически и порой духовно ценных материй может произойти в результате болезни или уставания; либо они могут вызываться постом или заключением в темные, звуконепроницаемые помещения.

Человек, находящийся под воздействием меска-лина или лизергиновой кислоты, перестает созерцать видения, если ему дать значительную дозу никотиновой кислоты. Это помогает объяснить эффективность поста в качестве обстоятельства, вызывающего визионерское переживание, Уменьшая количество доступного сахара, пост снижает биологическую эффективность мозга и делает возможным вторжение в сознание материй, не обладающих ценностью с точки зрения выживания. Более того, вызывая витаминную недостаточность, он выводит из крови никотиновую кислоту, как извеотно, препятствующую видениям. Также препятствует визионерскому переживанию обычный, повседневный опыт восприятия. Психологи-экспериментаторы обнаружили, что при заключении человека в "ограниченное окружение", где нет ни света, ни звуков, где ничто не пахнет, погруженная при этом в теплую ванну, жертва вскоре начинает "видеть нечто", "слышать нечто", и у нее возникают странные телесные ощущения.

Миларепа в своей гималайской пещере и фи-вейские анахореты, по существу, применяли ту же самую процедуру и, по существу, достигали тех же самых результатов. Тысячи картин "Искушение Святого Антония" свидетельствуют об эффективности ограниченной диеты и ограниченного окружения. Очевидно, что аскетизм имеет двойную мотивацию. Если люди истязают свое тело, то не только потому, что надеются таким образом искупить грехи прошлого и избежать наказания в будущем; они делают это потому, что стремятся посетить антиподов разума и осмотреть тамошние достопримечательности. Эмпирически и из сообщений других аскетов они знают, что пост и ограниченное окружение перенесут их туда, куда они стремятся попасть. Их наложенное на самих себя наказание может оказаться дверью в рай. (Оно, к тому же, может оказаться-и этот предмет будет обсуждаться в следующем разделе - дверью в инфернальные области.)

С точки зрения обитателей Старого Света сумчатые животные чрезвычайно диковинны. Но ди-ковинность не то же самое, что и случайность. Утконосам и кенгуру может не хватать правдоподобности, но их невероятность повторяет самое себя и подчиняется постигаемым законам, То же самое справедливо в отношении психологических тварей, населяющих отдаленные районы нашего разума. Переживания, с которыми человек сталкивается под воздействием мескалина или глубокого гипноза, несомненно странны. Но они странны при несомненной упорядоченности, странны в соответствии с некой моделью.

Каковы общие черты, которые эта модель накладывает на визионерское переживание? Первая и самая важная черта - переживание света. Все, видимое посетителями страны антиподов разума, ярко освещено и кажется сияющим изнутри. Все цвета усилены до предела, намного превосходящего все видимое в нормальном состоянии, и в то же самое время значительно повышается способность разума распознавать тонкие различия в оттенках.

В этом отношении существует заметная разница между данными визионерскими переживаниями и обычными сновидениями. Большая часть сновидений лишена цвета, а другая - окрашена лишь частично или очень скудно. С другой стороны, видения, встречаемые под воздействием мескалина или гипноза, всегда по цвету весьма насыщенны и, можно сказать, сверхъестественно ярки. Профессор Каль-вин Холл, собравший отчеты о нескольких тысячах снов, говорит, что около двух третей сновидений черно-белые. "Лишь один сон из трех цветной или имеет в себе какие-то цвета". Немногие люди видят сны целиком в цвете; некоторые в своих снах никогда не переживали цвета; большинство иногда видят цветные сны, но чаще этого не происходит,

"Мы пришли к выводу,- пишет д-р Холл,- что цвет в сновидениях не дает никакой информации о личности видящего сон". Я согласен с таким выводом, Цвет в снах и видениях говорит нам не больше о личности созерцающего, чем цвет во внешнем мире, Сад в июле воспринимается как ярко окрашенный. Восприятие говорит нам нечто о солнечном свете, цветущих растениях, бабочках, но очень мало или совсем ничего - о наших собственных "я". Точно таким же образом факт, что мы видим яркие цвета в видениях и в некоторых снах, говорит нам нечто о фауне страны антиподов разума, но ничего - о личности, населяющей то, что я назвал Старым Светом разума.

Большая часть сновидений касается личных желаний и инстинктивных побуждений спящего, конфликтов, возникающих, когда эти желания и побуждения пересекаются не одобряющей их совестью или страхом перед общественным мнением. История этих стимулов и конфликтов рассказывается на языке драматических символов, и в большинстве снов символы неокрашены. Почему дело обстоит именно так? Я предполагаю, что ответ состоит в том, что символам для того, чтобы быть действенными, не требуется быть цветными. Буквам, которыми мы пишем о розах, не нужно быть красными, и мы можем описать радугу посредством чернильных значков на белой бумаге. Учебники иллюстрируются штриховыми гравюрами и полутоновыми рисунками, И эти черно-белые изображения и чертежи весьма эффективно передают информацию.

То, что достаточно хорошо для бодрствующего сознания, очевидно, Достаточно хорошо и для личного подсознания, которое находит возможным выражать свои смыслы через черно-белые символы.

Цвета оказываются своего рода пробным камнем реальности. Данность окрашена; то, что компилируют наш творящий символы интеллект и фантазия, неокрашено. Таким образом, внешний мир воспринимается как разноцветный. Сновидения, которые не даны, а изготовлены личным подсознанием, в основном черно-белые. (Стоит отметить, что, по опыту большинства людей, наиболее ярко окрашенные сны показывают пейзажи, в которых нет никакого драматизма, никаких символических ссылок на конфликты - чистое представление сознанию данного, нечеловеческого факта.)

Образы архитипического мира символичны, но, поскольку мы как индивидуумы не изготовляем их, а находим "вовне", в коллективном бессознательном, они показывают, по крайней мере, некоторые особенности данной реальности и являются окрашенными. Несимволические обитатели страны антиподов разума существуют по своему собственному праву и так же, как данные факты внешнего мира, окрашены. На самом деле, они окрашены гораздо сильнее, чем внешняя данность. Это можно объяснить, по крайней мере частично, тем фактом, что наше восприятие внешнего мира обычно затенено вербальными понятиями, которыми мы мыслим. Мы вечно пытаемся превратить вещи в знаки для вразумительных абстракций своего собственного изобретения. Но поступая таким образом, мы лишаем эти вещи большой доли их природной вещности.

В стране антиподов разума мы, более или менее, полностью свободны от языка и находимся вне системы концептуального мышления. Как следствие, наше восприятие визионерских объектов обладает всей свежестью, всей обнаженной насыщенностью переживаний, которые никогда не были вербализованы, никогда не уподоблялись безжизненным абстракциям. Их цвет (отличительный признак данности) сияет с яркостью, которая кажется нам сверхъестественной, поскольку он по сути совершенно естественен - совершенно естественен в смысле совершенной неискушенности языком или научными, философскими и утилитарными понятиями, посредством которых мы обычно воссоздаем данный мир по своему собственному тоскливому образу и подобию,

В своей книге "Свеча видения" ирландский поэт А.Е. (Джордж Рассел) проанализировал свои визионерские переживания с чрезвычайной остротой. "Когда я медитирую,-пишет он,-я ощущаю в мыслях и образах, толпящиеся вокруг меня, отражения личности. Но в душе также существуют окна, через которые можно увидеть образы, сотворенные не человеческим, но божественным воображением".

Наши лингвистические привычки приводят нас к ошибке. Например, мы склонны говорить: "Я воображаю", когда мы должны сказать: "завеса поднялась, и я смог увидеть". Самопроизвольные или чем-то вызванные видения никогда не являются нашей личной собственностью. Там нет места воспоминаниям, принадлежащим обычному "я". Все видимое абсолютно незнакомо. "Нет никакой похожести и никакого намека,- по выражению сэра Вильяма Гершеля,- на любой недавно виденный или даже помысленный предмет". Когда появляются лица, среди них никогда не оказывается лиц друзей или знакомых. Мы находимся вне Старого Света и изучаем антиподов.

Для большинства из нас большую часть времени мир повседневного опыта кажется весьма тусклым и серым. Но для немногих - и в значительной мере случайно - некоторая яркость визионерского переживания переливается, так сказать, в обыденное видение, и повседневная вселенная преображается. Хотя и оставаясь по-прежнему узнаваемым, Старый Свет приобретает свойства страны антиподов разума. Вот наиболее характерное описание преображения повседневного мира.

"Я сидел на берегу моря, вполуха слушая - поскольку это мне просто надоело,- как мой друг что-то неистово аргументирует. Не осознавая, что я делаю, я посмотрел на слой песка, который зачерпнул на ладонь, и внезапно увидел изысканную красоту каждой песчинки. Они не были скучными, и я увидел, что каждая частица сделана по совершенному геометрическому образцу, с отточенными углами, от каждого из которых отражается яркий луч света, в то время как каждый крохотный кристалл сияет, словно радуга... Лучи пересекались под всевозможными углами, создавая изысканный узор такой красоты, что у меня захватило дух... Затем внезапно мое сознание поднялось изнутри, и я отчетливо увидел, как вся вселенная создана из частиц материи, которые - какими бы скучными и безжизненными они ни могли показаться - были, тем не менее, насыщены этой полной чувства и жизни красотой, В течение пары секунд весь мир явился мне как великолепная вспышка. Когда она угасла, она оставила меня с чем-то, чего я никогда не забывал и что постоянно напоминает мне о красоте, запертой в каждой крупинке материи, окружающей нас",

Сходным образом Джордж Рассел пишет о видении мира, озаренного "непереносимым светом", об обнаружении себя взирающим на "пейзаж прелестный, как потерянный Эдем", о созерцании мира, где "цвета ярче и чище, но однако подчинены нежнейшей гармонии". И опять-таки, "ветры были искрящимися и кристально чистыми, но однако насыщенными цветом, как опал, когда они сверкали в долине, и я понял, что меня окружает Золотой Век, и именно мы были слепы к нему, но он никогда не покидал сего мира".

Множество сходных описаний можно найти в поэзии и в литературе религиозного мистицизма. Приходит на ум, к примеру, "Ода о намеках на бессмертие в раннем детстве" Вордсворта, некоторые стихи Джорджа Герберта и Генри Воэна, "Столетья медитаций" Трахерна, отрывок автобиографии отца Сурена, где он описывает чудотворное превращение монастырского сада в уголок рая.

Сверхъестественные цвет и свет обычны для любого визионерского переживания. А наряду с цветом и светом во всех случаях возникает признание повышенной значимости. Самосветящиеся предметы, которые мы видим в стране антиподов разума, обладают неким смыслом, и этот смысл, в некотором роде, так же насыщен, как и их цвет. Значимость здесь тождественна бытию, поскольку у антиподов разума предметы не символизируют ничего, кроме самих себя. Образы, появляющиеся в ближайших областях коллективного подсознания, имеют смысл, связанный с основополагающими фактами человеческого опыта. Но здесь, на границах визионерского мира, мы встречаемся лицом к лицу с фактами, которые, как и факты внешней природы, независимы от человека, - и индивидуально, и коллективно-и существуют по своему собственному праву, И их смысл состоит именно в том, что они в сущности являются самими собой и, будучи в сущности самими собой, представляют собой проявления неотъемлемой данности, нечеловеческой инаковости вселенной.

Цвет, свет и значимость не существуют отдельно, Они видоизменяют предметы или проявляются предметами, Существуют ли особые классы предметов, обычных для большей части визионерских переживаний? Ответ: "Да, существуют". Под воздействием мескалина и гипноза, так же как и в самопроизвольных видениях, определенные классы воспринимаемых переживаний появляются снова и снова.

Типичное переживание под воздействием мескалина или лизергиновой кислоты начинается с восприятия разноцветных, движущихся, как бы оживших геометрических форм. Через некоторое время чистая геометрия становится конкретной, и визионер воспринимает не узоры, а вещи с узорами, такие как ковры, резные работы, мозаика. На их месте появляются громадные, сложные строения, которые беспрерывно изменяются, переходя от ооскоши к еще более насыщенной по цвету роскоши, от великолепия к еще более глубокому великолепию. Могут появиться - по одиночке или во множестве - героические фигуры, вроде тех, что Блейк называл "Серафимами", По сцене двигаются сказочные животные. Все ново и изумительно. Почти никогда не видит визионер чего-либо, напоминающего о прошлом. Он не вспоминает пейзажи, людей или предметы, и он не выдумывает их: он смотрит на новое творение.

Материал для этого творения обеспечивается зрительными переживаниями обыденной жизни, Но формовка этого сырья-дело кого-то, кто несомненно не есть "я", кто изначально имел эти переживания и кто позднее вспоминал и размышлял о них. Это (цитируя слова д-ра Дж. Р. Смайтиса из недавней статьи в "Американском психиатрическом журнале") "дело крайне отличного от других ментального отдела, не имеющего явной связи - эмоциональной или волевой - с целями, интересами или чувствами имеющего к ним отношение человека".

Вот в цитатах или сжатом пересказе сообщение Виера Митчелла о визионерском мире, в который его перенес пейотль-кактус, являющийся природным источником мескалина,

При входе в этот мир Митчелл увидел сонм "многочисленных звезд" и нечто, напоминавшее "осколки цветного стекла". Их заменил собой "стремительный поток белых светящихся точек", текущий через все поле зрения. Затем последовали зигзагообразные линии очень яркой расцветки, которые каким-то образом превратились в разбухающие облака еще более ярких оттенков. Потом появились здания, а затем пейзажи. Тут была искусно построенная готическая башня со статуями в дверных проемах и на каменных консолях. "Пока я вглядывался, каждый выступающий угол, карниз и даже каменные лица постепенно покрывались скоплениями того, что казалось огромными драгоценными каменьями, но неограненными, некоторые из них больше напоминали горы прозрачных плодов... Все, казалось, обладало неким внутренним светом". Готическую башню сменила гора-утес непостижимой высоты, колоссальный птичий коготь, высеченный в камне и нависающий над бездной, затем последовало бесконечное развертывание разноцветных тканей и дальнейшее рассыпание драгоценных камней. В конце концов, появилось видение зеленых и пурпурных волн, разбивающихся о берег "мириадами огней тех же оттенков, что и волны".

Любое мескалинное переживание, любое видение, возникающее при гипнозе, уникально. Но все они узнаваемо принадлежат к одному и тому же типу. Пейзажи, архитектурные сооружения, россыпи самоцветов, яркие и запутанные узоры - они, в атмосфере сверхъестественного света, сверхесте-ственного цвета и сверхъестественной значимости, суть вещество, из которого создана страна антиподов разума. Мы не имеем понятия, почему дело обстоит именно так. Приходится принимать этот грубый опытный факт, нравится он нам или нет,- точно так же, как нам приходится принимать факт существования кенгуру.

От этих фактов визионерского переживания давайте теперь перейдем к сообщениям, сохранившимся во всех культурных традициях, об Иных Мирах - мирах, населенных богами, душами умерших людей, человеком в его изначальном состоянии невинности.

При чтении данных отчетов нас тотчас же поражает близкое сходство между самопроизвольным или чем-то вызванным визионерским переживанием и небесами или сказочными странами фольклора и религии. Сверхъестественный свет, сверхъестественная насыщенность цвета, сверхъестественная значимость - вот отличительные черты всех Иных Миров и Золотых Веков. И фактически во всех случаях этот сверхъестественный значимый свет лучится на пейзаж (или лучится из пейзажа) такой исключительной красоты, что ее не описать словами.

Так, в греко-римской традиции мы находим прекрасный Сад Гесперид, Елисейские Поля и прелестный остров Левку, на который был перенесен Ахилл, Мемнон отправился еще на один светлый остров - где-то на Востоке. Одиссей и Пенелопа путешествовали в противоположном направлении и наслаждались бессмертием вместе с Киркой в Италии. Еще дальше на Западе находились Острова Блаженных, впервые упомянутые Гесиодом, и даже в первом веке до Р. X. Серторий настолько твердо верил в них, что собирался послать эскадру из Испании на их поиски.

Сказочно прелестные острова появляются вновь в кельтском фольклоре, а на другом краю мира - в японском фольклоре. А между Аваллоном на крайнем Западе и Хорайсаном на Дальнем Востоке располагается земля Уттаракуру - Иной Мир индусов. "Эта земля,-читаем мы в "Рамая-не",-омывается озерами с золотыми лотосами, Там тысячи рек, покрытых лепестками цвета сапфира и ляпис-лазури, а озера, блистательные как утреннее солнце, украшены золотыми островками розовых лотосов. Страна повсюду покрыта самоцветами, драгоценными каменьями и яркими коврами синих лотосов с золотыми лепестками. Вместо песка ложе рек образуют жемчуг, самоцветы и золото, а их осеняют златолиственные деревья, Эти деревья постоянно приносят румяные плоды и благовонные цветы, и на них гнездятся мириады птиц",

Мы видим, что по изобилию драгоценных камней Уттаракуру напоминает пейзажи мескалинного переживания, И эта характерная черта - общая фактически для всех Иных Миров религиозной традиции, Любой рай изобилует самоцветами или, по крайней мере, предметами напоминающими самоцветы, по словам Виера Митчелла, "похожими на прозрачные плоды". Вот, например, Сад Эдема по версии Иезекииля. "Ты находился в Эдеме, в саду Божием; твои одежды были украшены всякими драгоценными камнями; рубин, топаз и алмаз, хризолит, оникс, яспис, сапфир, карбункул и изумруд, и золото... Ты был помазанным херувимом, чтоб осенять... ты,„ ходил среди огнистых камней". Буддистский рай украшен сходными "огнистыми камнями". Так, Западный Рай Секты Чистой Земли обнесен стенами из серебра, золота и берилла, там имеются озера с берегами из самоцветов и множество светящихся лотосов, в которых на престолах восседают бодхисаттвы,

Описывая свои Иные Миры, кельты и тевтоны очень мало говорят о драгоценных камнях, но они могут немало сказать об еще одном, и для них в равной мере чудесном веществе - стекле. У валлийцев была блаженная земля, называвшаяся Инис-витрин - Стеклянный остров; а одно из названий королевства мертвых у германцев - Гласберг, "Стеклянная гора", Это напоминает о Стеклянном море в Апокалипсисе.

Большинство раев украшены строениями и, как воды, холмы и долины, эти здания рас-драгоценными камнями. Мы все хорошо с Новым Иерусалимом. "Стена его по-из ясписа, а город был чистое золото, подобен чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями".

Сходные описания можно найти в эсхатологической литературе индуизма, буддизма и ислама. Рай - это всегда место, сделанное из самоцветов, Почему суть именно в этом? Те, кто думают о любой человеческой деятельности с точки зрения социальных и экономических отношений, дадут примерно такой ответ: "Драгоценные камни встречаются на Земле очень редко. Ими обладают лишь немногие. Чтобы вознаградить себя за эти обстоятельства, глашатаи охваченного бедностью большинства заполнили свои воображаемые небеса самоцветами". Эта гипотеза "пирога на небесах", без сомнения, содержит в себе зерно истины. Но ей не удается объяснить, почему вообще драгоценные камни стали считаться драгоценными.

Люди тратили неимоверное количество времени, сил и денег на нахождение, добычу и огранку этих разноцветных галек. Почему? Утилитарист не может предложить никакого объяснения подобному фантастическому поведению, Но как только мы примем в расчет факты визионерского опыта, все станет ясным, В видениях люди воспринимали изобилие того, что Иезекииль называет "огнистыми камнями", того, что Виер Митчелл описывает как "прозрачные плоды". Вещи эти самосветящиеся, выказывают сверхъестественную яркость цвета и обладают сверхъестественной значимостью. Материальными предметами, наиболее близко напоминающими эти источники визионерского освещения, являются самоцветы. Получить подобный камень значит получить нечто, ценность чего гарантирована тем фактом, что оно существует в Ином Мире.

Отсюда проистекает ничем иным не объясняемая страсть человека к самоцветам и отсюда - приписывание драгоценным камням терапевтических и магических свойств. Я убежден, что причинно-следственная цепочка начинается в психологически Ином Мире визионерского опыта, спускается на землю и вновь поднимается в теологическому Иному Миру на небесах. В таком контексте слова Сократа в "Федоне" приобретают новое значение. Он говорит нам, что существует идеальный мир, расположенный над материальным миром и за его пределами. "Там вся земля играет красками, для которых краски, используемые нашими живописцами, могут служить лишь образчиками, но они куда ярче и чище... И горы сложены по ее подобию, и камни - они гладкие, прозрачные, красивого цвета. Их обломки - это те самые камешки, которые так ценим мы здесь: наши сердолики, и ясписы, и изумруды, и все прочие подобного рода. А там любой камень такой или еще лучше".

Другими словами, драгоценные камни драгоценны потому, что имеют слабое сходство со светящимися чудесами, видимыми духовным глазом визионера. "И люди видят солнце, и луну, и звезды такими, каковы они на самом деле,- говорит Платон.- И спутник всего этого-блаженство". Ибо видеть вещи "такими, каковы они на самом деле" есть блаженство беспримесное и невыразимое,

Среди народов, не знающих драгоценных камней и стекла, рай украшен не минералами, а цветами, Сверхъестественно сверкающие цветы растут в большинстве Иных Миров, описанных первобытными эсхатологами, и даже в самоцветных и стеклянных раях более передовых религий они занимают свое место, Вспомните лотос в индуистской и буддистской традициях, розы и лилии на Западе.

"И насадил Господь Бог сад". Это утверждение выражает глубокую психологическую истину. Садоводство имеет источник-или, во всяком случае, один из источников - в Ином Мире страны антиподов разума. Когда верующие возлагают цветы на жертвенник, они возвращают богам то, что, как они знают или (если они не визионеры) смутно чувствуют, изначально росло на небесах.

И возвращение к истоку - не просто символично; это предмет непосредственного переживания, Ибо движение между нашим Старым Светом и страной его антиподов, между Здесь и Там-двустороннее. Самоцветы, к примеру, исходят из визионерских небес души, но они также ведут душу назад на небеса. Созерцая их, люди обнаруживают себя (как говорится) восхищенными - вознесенными к той Иной Земле из платоновского диалога, магическому месту, где любая галька является драгоценным камнем. И то же самое воздействие могут производить артефакты из стекла и металла, горящие в темноте свечи, ярко раскрашенные образы и орнаменты, цветы, раковины и перья птиц, пейзажи, подобно тому, какой увидел Шелли Венецию с Миртовых холмов, в преображающем свете рассвета или заката.

На самом деле, мы можем, рискнув, сделать обобщение и сказать, что все,- в природе или в произведении искусства - напоминающее один из тех насыщенно значимых, светящихся изнутри предметов, встреченных в стране антиподов разума, способно вызвать - хотя лишь частично и в смягченной форме - визионерское переживание. В этом месте гипнотизер напомнит нам, что, если пациента заставить пристально смотреть на сверкающий предмет, он войдет в транс; и что если он войдет в транс или если лишь начнет грезить, то вполне сможет увидеть видения внутри и преображенный мир вовне.

Но как именно и почему вид сверкающего предмета приводит к трансу или грезам? Неужели это, как заявляли викторианцы, простой вопрос напряжения глаза, приводящий в итоге к общему нервному истощению? Или мы объясним этот феномен чисто в психологических терминах - как сосредоточение, продвинутое до точки моно-идеизма и ведущее к расщеплению личности?

Но существует третья возможность. Сверкающие предметы могут напоминать нашему бессознательному о том, чем оно наслаждалось в стране антиподов разума, и эти смутные намеки на жизнь в Ином Мире столь завораживающи, что мы уделяем меньше внимания сему миру и становимся способными сознательно переживать нечто из того, что подсознательно всегда с нами,

Мы видим, что в природе существуют определенные пейзажей, определенные классы предметов и определенные материалы, обладающие способностью переносить разум созерцателя в направлении страны его антиподов - из повседневного Здесь к Иному Миру Видений. Сходным образом в сфере искусства мы находим определенные произведения, Даже определенные классы произведений, в которых проявляется та же самая способность восхищать. Такие вызывающие видения работы могут выполняться в вызывающих видения материалах, таких как стекло, металл и похожие на самоцветы пигменты, В других случаях их сила обусловлена тем фактом, что они передают неким особо выразительным образом некий восхищающий пейзаж или предмет.

Наилучшие произведения искусства, вызывающие видения, создаются людьми, которые сами испытывали визионерское переживание. Но также возможно для любого достаточно хорошего художника, просто следуя одобренным рецептам, творить произведения, в которых есть, по крайней мере, какая-то восхищающая сила.

Из всех вызывающих видения искусств, конечно же, больше всего зависит от материала искусство золотых дел мастера и ювелира. Отшлифованные металлы и драгоценные камни по своей природе столь восхищающи, что даже произведения ювелирного искусства викторианской эпохи или "арт-нуво" обладают такой силой. А когда к естественной магии блестящего металла и самосветящегося камня добавляется магия изысканной формы и искусно сочетаемых цветов, мы обнаруживаем себя в присутствии подлинного талисмана.

Религиозное искусство всегда и везде использовало вызывающие видения материалы. Золотая река, покрытая золотом и слоновой костью статуя, отделанный драгоценными камнями символ или образ, сверкающий жертвенник - мы находим такие предметы как: в современной Европе, так и в древнем Египте, как в Индии и Китае, так и у греков, инков и ацтеков.

Изделия же золотых дел мастера мистические по своей сути. Они располагаются в самой сердцевине любого Таинства, в любой святая святых. Такие священные ювелирные изделия всегда связывались со светом лампад и свечей. Для Иезекииля самоцвет был огнистым камнем. И наоборот, пламя - это живой самоцвет, наделенный всей восхищающей силой, что принадлежит драгоценному камню и, в меньшей степени, отшлифованному металлу. Такая восхищающая сила пламени возрастает пропорционально глубине и объему окружающей темноты. Наиболее мистически впечатляющие храмы суть сумеречные пещеры, в которых небольшое количество свечек дает жизнь восхищающим, иномирным сокровищам алтаря.

Стекло едва ли менее эффективно вызывает видения, чем естественные самоцветы. На самом деле, в некоторых отношениях оно более эффективно по той простой причине, что его больше. Благодаря стеклу целые здания - например, Сен-Шапель и соборы в Шартре и Сансе - могли превратиться в нечто магическое и восхищающее. Благодаря стеклу Паоло Уччелло смог создать круглый драгоценный камень четырех метров в диаметре - свой великолепный витраж "Воскресение" - вероятно, самое необычайное одиночное произведение вызывающего видения искусства, выполненное когда-либо.

Очевидно, что для средневековых людей визионерское переживание было крайне ценным. На самом деле, столь ценным, что они готовы были платить за него в поте лица своего заработанными деньгами, В двенадцатом веке в церквях ставились ящички для приношений на ремонт и установку цветных витражей. Аббат Сен-Дени Сугертий говорит нам, что они всегда были полны до отказа,

Но от уважающих себя художников нельзя ожидать, что они продолжат делать то, что уже чрезвычайно хорошо сделали их отцы. В четырнадцатом столетии цвет уступил место гризалю и витражи перестали вызывать видения. Когда в конце пятнадцатого века цвет опять вошел в моду, художники по стеклу ощутили желание (и в то же время обнаружили себя для этого технически оснащенными) имитировать живопись Ренессанса в прозрачной среде. Зачастую результаты получались весьма интересными, но они не восхищали.

Затем пришла Реформация. Протестанты не одобряли визионерского переживания и приписывали магические свойства напечатанному слову. В церкви с прозрачными окнами прихожане могли читать Библии и молитвенники, и их не искушали бежать от проповеди в Иной Мир. У католиков представители контрреформации находились в нерешительности, Они считали визионерское переживание весьма полезным, но также верили и в высшую ценность печатного текста.

В новых церквях редко устанавливались цветные витражи, а во многих старых церквях они полностью или частично заменялись прозрачным стеклом. Незатемненный свет позволял верующим следить за службой по книгам, а в то же самое время видеть вызывающие видения произведения, созданные новыми поколениями барочных скульпторов и архитекторов. Эти восхищающие работы выполнялись в металле и отшлифованном камне. Куда бы ни повернулся прихожанин, везде он находил блеск бронзы, роскошное излучение цветного мрамора и неземную белизну статуй,

В тех редких случаях, когда контрреформаторы использовали стекло, оно являлось заменителем алмаза, а не рубина или сапфира. В семнадцатом столетии в религиозное искусство вошли многогранные призмы, и в католических церквях они по сей день свисают с бесчисленных светильников, (Эти завораживающие и слегка нелепые орнаменты имеют место среди весьма немногих вызывающих видения приемов, разрешенных в исламе, В мечетях нет образов и ковчегов для мощей, но, во всяком случае, на Ближнем Востоке их строгость порой смягчается восхищающим блеском хрусталя в стиле рококо.)

От стекла, цветного или ограненного, мы переходим к мрамору и другим камням, которые полируются и могут использоваться в больших объемах. Очарование, производимое подобными камнями, можно измерить количеством времени усилий и средств, израсходованных на их получение.

Например, в Баальбеке и в двух- или трехстах милях дальше от моря, в Пальмире, мы находим среди развалин колонны из розового гранита, доставленного из Асуана, Эти огромные монолиты добывались в Верхнем Египте, сплавлялись на баржах вниз по Нилу, буксировались через Средиземное море до Библа или Триполи, а оттуда волоклись с помощью быков, мулов и людей в гору до Хомса, а от Хомса на юг в Баальбек или на восток, через пустыню, в Пальмиру.

Работа для великанов! А с утилитарной точки зрения, сколь изумительно бесцельна! Но, конечно 'же, на самом деле была цель-цель, существовавшая за границами чистой утилитарности. Отшлифованные до фантастического блеска, эти розовые столбы провозглашали свое явное родство с Иным Миром, Ценой неимоверных усилий люди перевозили эти камни из каменоломен, находящихся на тропике Рака, а теперь, в качестве вознаграждения, камни переносили своих перевозчиков к визионерским антиподам разума.

Вопрос утилитарности и мотивов, лежащих за границами утилитарного, встает еще раз в отношении керамики. Есть немного вещей более полезных и абсолютно необходимых, чем горшки, тарелки и кружки. Но в то же самое время не многих людей утилитарность интересует меньше, чем коллекционеров фарфора и глазурованной глиняной посуды. Если сказать, что у этих людей инстинктивная потребность в красоте, то объяснение не будет достаточным. Банальная уродливость окружающей среды, в которой так часто выставляется изящная керамика, вполне доказывает, что ее владельцы жаждут не красоты во всех ее проявлениях, а лишь особого рода красоты - красоты изогнутых отражений, нежно светящейся глазури, ровных и гладких поверхностей. Одним словом, эта красота восхищает созерцающего ее потому, что она напоминает ему - смутно или явно - о сверхъестественном свете и цвете Иного Мира, В основном, искусство гончара представляло собой мирское искусство-но такое мирское искусство, к которому его несметные почитатели относились почти с идолопоклонническим благоговением. Впрочем, время от времени это мирское искусство становилось на службу религии. Глазурованные изразцы нашли путь в мечети и кое-где в христианские церкви. Из Китая пришли сверкающие керамические изображения богов и святых, В Италии Лука делла Роббиа создал небеса из голубой глазури для своих блистательных мадонн с младенцами. Обожженная глина дешевле мрамора, а должным образом обработанная - почти так же восхищающа.

Платон и - во время позднейшего расцвета религиозного искусства - Святой Фома Акринский утверждали, что чистые и яркие цвета являются самоё сущностью художественной красоты. В этом случае Матисс по сути превосходил бы Гойю или Рембрандта, Необходимо лишь перевести философские абстракции в конкретные термины, чтобы увидеть, что приравнивание красоты вообще ярким и чистым цветам абсурдно. Но, хотя и несостоятельная при такой формулировке, освещенная веками доктрина не всецело лишена истинности.

Яркие и чистые цвета являются отличительными чертами Иного Мира. Как следствие этого, произведения изобразительного искусства, написанные яркими и чистыми красками, способны при надлежащих обстоятельствах восхитить разум созерцающего их в направлении страны его антиподов, Яркие чистые цвета являются сущностью, но не красоты в целом, а лишь особого рода красоты - визионерской. Готические церкви и греческие храмы, статуи тринадцатого века после Рождества Христова и пятого века до Рождества Христова - все они сверкающе разноцветны.

Для греков и средневековых людей такое искусство в стиле каруселей и музеев восковых фигур, очевидно, было восхищающим. Нам оно кажется жалким. Мы предпочитаем одноцветность наших Праксителей, наши "натуральные" мрамор и известняк. Почему современные вкусы так отличаются в этом отношении от вкусов наших предков? Я предполагаю, что причина состоит в том, что мы чересчур хорошо познакомились с яркими и чистыми красками, чтобы они нас трогали. Мы, конечно же, любуемся ими, когда видим их в какой-нибудь величественной или изящной композиции, но сами по себе, как таковые, они отнюдь нас не восхищают.

Сентиментальные любители старины жалуются на серость нашего века и противопоставляют ему пестрое сверкание прошедших времен. На самом деле, конечно же, в современном мире имеет место гораздо большее изобилие цветов, чем в древнем. Ляпис-лазурь и тирский пурпур были очень дорогими редкостями; роскошные бархат и парча царственных гардеробов, тканые или расписанные драпировки в средневековых домах предназначались для привилегированного меньшинства.

Даже великие мира сего обладали лишь немногими из этих, вызывающих видения, сокровищ. Даже в семнадцатом веке монархи владели таким небольшим количеством утвари и предметов обстановки, что им приходилось путешествовать из дворца во дворец с повозками, нагруженными столовым серебром, постельными покрывалами, коврами и гобеленами. Для основной массы народа существовали лишь домотканые материи да несколько растительных красителей. А для внутреннего убранства, в лучшем случае, существовали минеральные краски, а в худшем (и в большинстве случаев) - "пол из цемента и стены из навоза",

В стране антиподов любого разума расположен Иной Мир сверхъестественного света и сверхъестественного цвета, идеальных драгоценностей и фантастического золота. Но перед любой парой глаз находилась лишь убогая темнота семейной лачуги, пыль или грязь деревенской улицы, грязно-белые, серовато-киричневые и цвета гусиного помета рваные одежды, Отсюда происходила страстная, почти отчаянная жажда ярких и чистых цветов, и отсюда же проистекало подавляющее воздействие, производимое подобными цветами, что бы они ни украшали - будь то церковь или дворец. Сегодня химическая промышленность выпускает краски, красители и чернила в бесконечном разнообразии и со множеством свойств. В современном мире существует достаточно ярких цветов, чтобы обеспечивать производство миллиардов флагов и комиксов, миллионов стоп-сигналов и буферных фонарей, пожарных машин и банок "кока-колы" - сотнями тысяч, а ковров, обоев и нерепрезентативного искусства - квадратными милями.

Полная осведомленность и прозаическая возможность обладания пораждают безразличие. Мы видели слишком много чистых и ярких цветов в магазинах "Вулворт", чтобы найти их по сути восхищающими, И здесь можно отметить, что благодаря своей изумительной способности давать нам чересчур много самых хороших вещей современная техника склонна обесценить традиционные материалы, вызывающие видения. Например, городская иллюминация некогда была редким событием, предназначенным для военных побед и национальных праздников, для кононизации святых и коронования монархов. Теперь она заполняет каждый вечер и прославляет качество джина, сигарет и зубной пасты.

В Лондоне пятьдесят лет назад электрические надписи на крышах зданий являлись новинкой и встречались столь редко, что сияли из туманной тьмы, "словно драгоценности в ожерелье". На том берегу Темзы, где расположена старая Шот-тауэр, золотые и рубиновые буквы были магически прекрасны - une feerie, Сегодня фей нет. Повсюду неон и, будучи повсюду, он не производит на нас никакого эффекта, разве что заставляет ностальгически тосковать по первобытной ночи,

Только в свете прожекторов мы взимаем обратно то таинственное значение, которое обычно - в век масла и воска, даже в век газа и угольных нитей накаливания - сияло практически с каждого островка яркости в бескрайнюю тьму. В свете прожекторов Собор Парижской Богоматери и римский форум являются визионерскими объектами, обладающими силой восхитить разум созерцателя, обратить его к Иному Миру.

Современная техника оказала тот же самый эффект обесценивания на стекло и отшлифованный металл, какой она оказала на феерические лампы и чистые, яркие цвета. Для Иоанна Патмосского и его современников стены из стекла были возможны только в Новом Иерусалиме. Сегодня они являются характерными чертами любого новейшего конторского здания или дачи. И это пресыщение стеклом шло параллельно с пресыщением хромом и никелем, нержавеющей сталью и алюминием, множеством старых и новых сплавов, Металлические поверхности подмигивают нам в ванной комнате, сияют из кухонной раковины, двигаются, сверкая, по всей стране в автомобилях и поездах.

Те роскошные отражения в выпуклых поверхностях, которые так завораживали Рембрандта, что он ни разу не попытался передать их в красках, теперь являются общими местами у нас дома, на улице и на заводе. Изысканная суть редкого удовольствия притупилась. То, что некогда являлось игольчатым кристаллом визионерского наслаждения, теперь превратилось в кусок пренебрегаемого кем бы то ни было линолеума.

До сих пор я говорил только о вызывающих видения материалах и их психологическом обесценивании современной техникой. Теперь самое время рассмотреть чисто художественные приемы, посредством которых создавались вызывающие видения произведения искусства.

Свет и цвет склонны приобретать сверхъестественные свойства, когда они видны посреди окружающей их темноты. У "Распятия" Фра Андже-лико в Лувре - черный фон. Таков же он на фресках, изображающих "Страсти", написанные Ан-дреа дель Кастаньо для женского монастыря Сан-та-Аполлония во Флоренции, Отсюда проистекает визионерская напряженность и странная восхищающая сила этих необычайных работ. Совершенно в другом художественном и психологическом контексте тот .же самый прием очень часто использовался в офортах Гойи. Летающие люди, конь на натянутом канате, огромные и ужасные воплощения Страха - выделяются, будто залитые светом прожекторов, на фоне непроглядной ночи.

С развитием в шестнадцатом и семнадцатом столетиях приема светотени ночь перешла от задника на авансцену и водворилась в самой картине, которая стала представлять собой своего рода сцену манихейской борьбы между Светом и Тьмой. Во времена написания этих картин они, должно быть, обладали настоящей восхищающей силой. Для нас, видевших чересчур много вещей подобного рода, большинство из них кажется напыщенно театральными и показными. Но некоторые из них по-прежнему сохраняют свою магию. Например, существует "Положение во гроб" Караваджо, существует около дюжины магических работ Жоржа де Ла Тура*; существуют все те визионерские картины Рембрандта, где освещение обладает напряженностью и значимостью света в стране антиподов разума, где тьма, изобилующая потенциями, ждет своей очереди стать актуальной и в сверкании предстать перед нашим сознанием.

В большинстве случаев служащие предлогом темы картин Рембрандта берутся из реальной жизни или из Библии - мальчик за уроком или купание Вирсавии, женщина, входящая в пруд, или Христос перед судьями. Впрочем, иногда эти послания из Иного Мира передаются посредством субъекта, взятого не из реальной жизни или истории, а из области архетипических символов, В Лувре висит полотно "Размышление философа", символической темой которого является, не больше и не меньше, как человеческий разум, переполненный мраком, но с мгновениями визионерского и интеллектуального озарения, с таинственными винтовыми лестницами, ведущими вверх и вниз к неведомому, Размышляющий философ сидит на островке внутреннего озарения, а в противоположном конце символического кабинета, на еще одном светлом островке, скрючилась у очага какая-то старуха, Огонь освещает ее лицо и преобразует его: мы видим конкретно проиллюстирированным невероятный парадокс и предельную истину - восприятие является (или по крайней мере может быть, должно быть) тем же самым, что и Откровение; Реальность просвечивает из каждого явления; Единое - всеобще и бесконечно присутствует во всех частях.

Наряду со сверхъестественными цветами и светом, драгоценными камнями и постоянно меняющимися узорами посетители страны антиподов разума обнаруживают мир возвышенно прекрасных пейзажей, оживающих архитектурных сооружений и героических фигур. Восхищающую силу многих произведений искусства можно приписать тому факту, что их творцы писали местности, людей и предметы, напоминающие созерцающему их о том, что он - сознательно или бессознательно - знает об Ином Мире на другом краю своего разума.

Давайте начнем с подобных человеку, или скорее с более чем подобных человеку, обитателей этих отдаленных областей. Блейк называл их Херувимами, и, в сущности, это то, чем они, без сомнения, являются - психологическими оригиналами тех существ, которые в теологии любой религии служат посредниками между человеком и Чистым Светом, Более чем подобные человеку персонажи визионерского переживания никогда "ничего не делают". (Сходным образом никогда "ничего не делают" блаженные на Небесах.) Они удовлетворены просто тем, что существуют,

Под множеством имен и в бесконечном разнообразии нарядов эти героические личности из визионерского переживания человека появляются в религиозном искусстве всех культур. Иногда они показываются отдыхающими, иногда - в исторических или мифологических деяниях. Но деяния, как мы видели, противоестественны обитателям страны антиподов разума. Быть занятым - закон нашего бытия. Закон и х бытия - ничего не делать. Когда мы вынуждаем этих безмятежных чужестранцев играть какую-то роль в одной из наших чересчур человеческих драм, мы лжем визионерской истине. Вот почему наиболее восхищающими (хотя не обязательно самыми прекрасными) изображениями Херувимов являются те, что показывают их такими, какими они живут у себя на родине,-в частности, ничего не делающими.

И именно этим объясняется ошеломляющее, более чем чисто эстетическое, впечатление, производимое на зрителя великими шедеврами религиозного искусства. Скульптурные фигуры египетских богов и богов-царей, Богоматери и Вседержители византийских мозаик, бодхисаттвы и лохани в Китае, сидящие Будды кхмеров, копанские стеллы и изваяния, деревянные идолы тропической Африки - все они имеют одну общую черту: глубокую неподвижность, И именно это придает им мистическое свойство, способность переносить созерцателя из Старого Мира повседневного переживания далеко-далеко, в визионерскую страну антиподов человеческой души.

Конечно же, статическому искусству не присуще что-либо внутренне превосходное, Будь то статическое или динамическое, плохое произведение искусства всегда есть лишь плохое произведение искусства, Я лишь хочу намекнуть на то, что - при прочих равных условиях - героическая личность в состоянии покоя обладает большей восхищающей силой, чем показанная в действии.

Херувимы живут в Раю и в Новом Иерусалиме - другими словами, в чудесных зданиях среди роскошных цветущих садов с видом на горы и равнины, реки и моря. Это вопрос непосредственного переживания, психологический факт, зафиксированный в фольклоре и религиозной литературе всех времен и народов. Впрочем, он не был зафиксирован в живописи.

Обозревая последовательное развитие культур, мы обнаруживаем, что пейзажной живописи либо не существует, либо она находится в зачаточном состоянии, либо является недавним изобретением. В Европе полнокровное искусство пейзажной живописи существует лишь четыреста или пятьсот лет, в Китае - не более тысячи лет, в Индии, несмотря на все практические цели,- не существовало никогда.

Этот любопытный факт требует объяснения. Почему пейзажи нашли путь в визионерскую литературу данной эпохи и данной культуры, но не в живопись? Поставленный таким образом, вопрос сам дает наилучший ответ. Люди могут удовлетворяться чисто вербальным выражением этой стороны визионерского переживания и не ощущают нужды в переводе его на язык живописи.

Совершенно очевидно, что подобное зачастую происходит в случаях отдельных индивидуумов. Например, Блейк видел визионерские пейзажи, "за пределами всего, что может произвести бренная и тленная природа" и "бесконечно более совершенные и точно упорядоченные, чем что-либо виденное смертным взором". Вот описание подобного визионерского пейзажа, данного на одном из вечеров у миссис Эдерс: "На другой день, отправившись прогуляться, я вышел на луг и в дальнем его конце увидел загон для ягнят. Пока я шагал к нему, земля зарделась цветами, а плетеная овчарня и ее кудрявые обитатели приобрели угон. ченную пасторальную красоту. Но я взглянул еще раз, и оказалось, что это не живое стадо, а прекрасная скульптурная группа".

Полагаю, что переданное в красках, это видение напоминало бы некоторые до невозможности красивые переходы тонов на одном из эскизов маслом Констебля с изображением животных в магически-реалистическом стиле сурбарановского полотна, изображающего ягненка с нимбом, находящегося ныне в музее Сан-Диего, Но Блейк никогда не создавал ничего даже отдаленно напоминающего подобную картину. Ему было достаточно говорить и писать о своих пейзажных видениях, а в своей живописи сосредотачиваться на "Херувимах".

То, что истинно в отношении отдельного художника, может быть истинно и в отношении целой школы. Существует множество вещей, которые люди переживают, но не решаются выразить, Или они могут попытаться выразить пережитое, но лишь в одном из видов искусства. Однако в других случаях они будут выражать себя способами, не имеющими прямо узнаваемого родства с изначальным переживанием. В этой связи д-р А, К. Кумарасвами говорит кое-что интересное о мистическом искусстве Дальнего Востока - искусстве, где "денотацию и коннотацию нельзя разделить" и "не чувствуется разницы между тем, чем вещь является, и что она означает".

Высший пример подобного мистического искусства - вдохновленное дзэн-буддизмом искусство пейзажной живописи, которое появилось в Китае в эпоху Сун и получило новое рождение в Японии четыре столетия спустя. В Индии и на Ближнем Востоке нет мистической пейзажной .живописи, но там есть ее эквиваленты - "живопись, поэзия и музыка "вишнава" в Индии, в которых главной темой он становится сексуальная любовь, и суфийская доэзия и музыка в Персии, посвященные восхвалению состояния опьянения".

"Постель,- как кратко излагает это итальянская пословица,- опера бедняка". Аналогичным образом, деке - индийская эпоха Сун, а вино - персидский импрессионизм. Конечно же, суть в том, что переживание сексуального союза и состояния опьянения разделяет неотъемлемую черту инаковости любого видения, включая пейзажное.

Если - что касается любого времени,- люди нашли удовлетворение в определенном роде деятельности, можно предположить, что в периоды, когда эта удовлетворяющая их деятельность не проявляется, должны существовать какие-то ее эквиваленты. Например, в Средние века люди как одержимые, почти как маньяки, занимались словами и символами. Все сущее в природе немедленно распознавалось в качестве конкретной иллюстрации какого-либо понятия, сформулированного в одной из книг или легенд, считавшейся в данное время священной.

И однако в другие периоды истории люди находили глубокое удовлетворение в распознавании автономной инаковости природы, включая многие стороны природы человеческой. Переживание этой инаковости выражалось языком искусства, религии или науки. Каковы были средневековые эквиваленты живописи Констебля и экологии, наблюдения за птицами и Элевсинских мистерий, микроскопии, Дионисийских ритуалов и японских хайку? Подозреваю, что их можно найти в сатурналиях на одном конце шкалы и мистическом опыте - на Другом. Масленица, Майские праздники и карнавалы - все они позволяли непосредственно пережить животную инаковость, лежащую в основании личностной и общественной тождественности. Вселённое созерцание открывало еще более иную инаковость божественного Не-Я. А где-то посредине между двумя крайностями находились переживания визионеров и вызывающие видения формы искусства, посредством которых стремились возвратить и воссоздать эти переживания - искусство ювелира, мастера витражей, создателя гобеленов, живописца, поэта и музыканта.

Несмотря на Естественную Историю, которая была не чем иным, как набором скучных морали-стических символов, вопреки теологии, которая, вместо рассмотрения слов в качестве знаков вещей, относилась к вещам и событиям как к знакам библейских или аристотелевских слов, наши предки оставались психически относительно здоровыми, И они совершали этот подвиг, периодически убегая из душной темницы самоуверенной рационалистической философии, антропоморфистской, авторитарной и неэкспериментальной науки и чересчур четко сформулированной религии в невербальные, отличные от человеческого, миры, населенные их инстинктами, фантастической фауной страны антиподов разума и, за пределами всего остального, но однако внутри него, постоянно пребывающим Духом.

От этого обширного, но необходимого отступления давайте вернемся к частному случаю, с которого мы начали. Пейзанки, как мы увидели, являются обычной чертой визионерского переживания, Описания визионерских пейзажей встречаются в древней народной и религиозной литературе, но пейзажная живопись появилась лишь сравнительно недавно. К сказанному, используя объяснения психологических эквивалентов, я добавлю несколько кратких замечаний о природе пейзажной живописи как вызывающего видения искусства.

Давайте начнем, задав один вопрос. Какие пейзанки - или, более общо, какие изображения природных объектов - наиболее восхищающи, по своей сути наиболее сильно вызывают видения? В свете своего собственного опыта и исходя из того, что я слышал от других людей об их реакции на произведения искусства, я рискну ответить, При прочих равных условиях (ибо ничто не возместит недостаток таланта) наиболее восхищающими пейзажами являются, во-первых, те, что изображают природные объекты, очень отдаленные от наблюдателя, и, во-вторых, те, что изображают их максимально приближенными.

Отдаленность придает виду очарование, но то же самое делает и приближенность. Вызывает восхищение живопись эпохи Сун, изображающая далекие горы, облака и потоки. Но таковыми же являются крупные планы тропической листвы в джунглях Дуанье Руссо, Когда я смотрю на пейзажи эпохи Сун, я вспоминаю (или вспоминает одно из моих Не-я) утесы, бескрайние равнины, светящиеся небеса и моря страны антиподов разума, И то исчезновение в тумане и облаках, то внезапное появление некой странной, усиленно четкой формы, например, выветрившейся скалы или сосны, изогнутой годами борьбы с ветром - они тоже весьма восхищающи. Ибо они напоминают мне - сознательно или бессознательно - о неотъемлемой чуждости и неописуемости Иного Мира.

То же самое происходит с крупными планами, Я смотрю на эти листья с их архитектурой прожилок, их полосками и крапинками, я вглядываюсь в глубины зеленых переплетений, и что-то во мне вспоминает те живые узоры, столь характерные для визионерского мира, те бесконечные рождения и разрастания геометрических форм, превращающихся в предметы, вещи, которые вечно преобразуются в другие вещи.

Этот написанный крупный план джунглей есть то, на что - одной из своих сторон - похож: Иной Мир, и поэтому он восхищает меня, заставляет меня увидеть своими собственными глазами, как произведение искусства преображается в нечто совсем иное, находящееся за границами искусства.

Я воскрешаю в памяти - очень живо, хотя это произошло много лет тому назад - одну беседу с Роджером Фраем. Мы говорили о "Кувшинках" Моне. Они не имеют права, упрямо настаивал Роджер, быть столь потрясающе неупорядоченными, полностью обходиться без соответствующего композиционного остова. Говоря с художественной точки зрения, они неправильны. И однако, приходилось ему признать, и однако... И однако, скажу сейчас я, они восхищали. Изумительно виртуозный художник решил написать крупный план природных объектов в их собственной связи, без каких-либо ссылок на чисто человеческие представления о том, что есть что, и чему каким следует быть. Мы любим говорить, что человек - мера всех вещей. В данном случае для Моне кувшинки были мерой кувшинок, и он их так и написал.

Такую же не-человеческую точку зрения должен принять любой художник, старающийся передать отдаленный вид. Какие крошечные - в китайской живописи - путники, идущие по долине! Как хрупка бамбуковая хижина, стоящая на склоне горы, над ними! А весь остальной огромный пейзаж-пустота и безмолвие. Такое откровение ди^ой природы, живущей своей собственной жизнью согласно законам собственного бытия, восхищает разум в страну его антиподов, ибо первобытная Природа имеет странное сходство с тем внутренним миром, где не берутся в расчет наши личные желания и даже постоянные заботы человека в целом.

Только среднее расстояние и то, что можно назвать удаленным задним планом, является строго человеческим. Когда мы смотрим очень близко или очень далеко, человек либо вообще исчезает, либо теряет свое первенство. Астроном смотрит еще больше вдаль, чем художник эпохи Сун, и видит еще меньше человеческой жизни. На другом конце шкалы физик, химик или физиолог стремятся к крупным планам, там крупные планы клетки, молекулы, атомной и субатомной структуры. От того, что с расстояния в шесть метров, даже на расстоянии вытянутой руки выглядит и звучит как человеческое существо, не остается и следа.

Нечто аналогичное происходит с близоруким художником и счастливым влюбленным. В брачном объятии личность растворяется; индивидуум (это повторяющаяся тема стихов и романов Лоренса) перестает быть самим собой и становится частью огромной безличностной вселенной.

И точно то же самое происходит с художником, решающим взглянуть на близлежащую точку. В его произведениях человеческое теряет свою важность, порой даже полностью исчезает, Вместо людей, разыгрывающих свои фантастические трюки перед возвышенными небесами, нас просят рассмотреть кувшинки, сосредоточиться на неземной красоте "чистых вещей", отделенных от утилитарного контекста и переданных такими, каковыми они являются в себе и для себя. По-другому же (или, на ранней стадии развития искусства, исключительно так) не-человеческий мир близлежащей точки передается узорами. Такие узоры по большей части абстрагированы от листьев и цветов - розы, лотоса, аканта, пальмы, папируса-и переработаны, с повторами и вариациями, в нечто, восхитительно напоминающее о живой геометрии Иного Мира.

Более свободное и реалистичное отношение к Природе, рассматриваемой вблизи, появилось относительно недавно-но раньше, чем подобное Отношение к отдаленным видам, которые единственно (и ошибочно) мы именуем пейзажной живописью. В Риме, например, были пейзажи с крупным планом. Фреска, изображающая сад, что украшала одну из комнат виллы в Ливии, является величественным примером такого рода искусства,

По теологическим причинам исламу приходилось удовлетворяться по большей части "арабесками" - пышными и (как и в видениях) постоянно изменяющимися узорами, основанными на природных объектах, увиденных с близкого расстояния. Но даже исламу подлинный пейзаж с крупным планом был неизвестен. Ничто не может превзойти по красоте и силе вызывания видений мозаики в садах и постройках величественной мечети Омейядов в Дамаске.

С средневековой Европе, несмотря на преобладающую манию к превращению каждого данного факта в концепт, а каждого непосредственного переживания - в простой символ чего-то из какой-то книги, реалистические крупные планы листвы и цветов были отлично известны. Мы находим их высеченными на капителях готических колонн, например, в Палате Собраний Саутуэллского собора. Мы находим их в живописных изображениях охоты, темой которых являлся вездесущий факт средневековой жизни-лес, увиденный так, как его видит охотник или заблудившийся путник,- со всей его ставящей в тупик запутанностью деталей листвы.

Фрески папского дворца в Авиньоне являются почти что единственным сохранившимся примером того, что, даже во времена Чосера, было широко практикуемой формой мирского искусства. Столетие спустя это искусство лесных крупных планов пришло к сомоосознанному совершенству в таких величественных и магических произведениях, как "Святой Губерт" Пизанелло и "Охота в лесу" Паоло Уччелло, ныне находящиеся в оксфордском музее Ашмола. Близкими родственниками настенной живописи, изображающей лесные крупные планы, были шпалеры, которыми богатые люди Северной Европы украшали свои дома. Лучшие из них являются вызывающими видения произведениями искусства высшего порядка. По-своему они так же божественны, так же сильно напоминают о том, что происходит и стране антиподов разума, как и великие шедевры пейзажной живописи в своем предельном проявлении - горы эпохи Сун в их неимоверном одиночестве, бесконечно прекрасные реки эпохи Мин, голубые предгорья Альп на заднем плане картин Тициана, Англия Констебля, Италия Тернера и Коро, Прованс Сезанна и Ван Гога, Иль-де-Франс Сислея и Иль-де-Франс Вийяра,

Между прочим, Вийяр был непревзойденным мастером как восхищающих крупных планов, так и восхищающих дальних видов. Его интерьеры домов буржуазии являются шедеврами вызывающего видения изобразительного искусства, в сравнении с которыми произведения таких сознательных и, так сказать, профессиональных визионеров, как Блейк и Одилон Редон, кажутся в крайней степени слабыми, В интерьерах Вийяра каждая самая тривиальная, даже отвратительная деталь - узор на поздневикторианских обоях, безделушка в стиле "арт-нуво", брюссельский ковер-увидена и передана как живая драгоценность. И все эти драгоценности гармонично соединяются в целое, являющееся драгоценностью с визионерской насыщенностью еще более высокого порядка, А когда представители высшего среднего класса, обитающие в Новом Иерусалиме Вийяра, выходят на прогулку, они обнаруживают себя не в департаменте Сена-и-Уаза, как они предполагали, а в Эдемском саду, в Ином Мире, который, по сути, является тем же самым, что и сей мир, но преображенным и поэтому восхищающим.

До сих пор я говорил лишь о блаженном визионерском переживании, его истолковании с точки зрения теологии и переводе на язык искусства, Но визионерское переживание не всегда блаженно. Порой оно ужасно. Существует не только рай, но и ад.

Как и рай, визионерский ад имеет свой сверхъестественный свет и свою сверхъестественную значимость, Но эта значимость внутренне отвратительна, а свет является "дымным светом" "Тибетской книги мертвых", "зримой тьмой" Мильтона, В "Дневнике шизофренички", автобиографическом отчете о прохождении через состояние безумия одной девушки, мир шизофреника назван "залитой светом страной". Такое название мог бы использовать мистик для определения своего рая.

Но для бедной Рене, шизофренички, освещение - инфернально: насыщенное электрическое сияние без какой-либо тени, вездесущее и неумолимое. Все, являющееся для здорового визионера источником блаженства, приносит Рене лишь страх и кошмарное ощущение нереальности. Летнее солнце - зловеще; блеск полированных поверхностей подразумевает не самоцветы, а машины, механизмы и эмалированную жесть; насыщенность бытия, одушевляющая любой предмет, увиденный с близкого расстояния и вне утилитарного контекста, ощущается как злоба.

А еще есть ужас бесконечности. Для здорового визионера восприятие бесконечного в конечных частицах означает откровение божественной имманентности. Для Рене же это было откровением того, что она называет "Системой", огромным космическим механизмом, существующим лишь для вытачивания вины и наказания, одиночества и нереальности.

Психическое здоровье - вопрос степени, и есть множество визионеров, которые видят мир таким, каким его видела Рене, но, тем не менее, умудряются жить вне стен сумасшедшего дома. Для них, как и для позитивных визионеров, вселенная - преображена, но в худшую сторону, В ней все, начиная звездами в небе и кончая пылью под ногами, невыразимо зловеще и отталкивающе. Каждое событие наполнено неким ненавистным значением, каждый предмет являет присутствие Непреходящего Ужаса - бесконечного, всесильного и вечного.

Такой негативно преображенный мир время от времени находил путь в литературу и изящные искусства. Он терзал и угрожал в поздних пейзажах Ван Гога: он был местом действия и темой рассказов Кафки; он являлся духовным домом Жерико; в нем жил Гойя в годы своей глухоты и одиночества: его мельком увидел Браунинг, когда писал "Чайльд-Роланда"; он занимал свое особое положение, по сравнению с теофаниями, в романах Чарльза Вильямса.

Негативное визионерское переживание зачастую сопровождается специфическими и весьма характерными телесными ощущениями. Блаженные видения в основном ассоциируются с чувством отделения от тела, ощущением деиндивидуализации. (Без сомнения, именно это ощущение деиндивидуализации делало возможным у индейцев, практиковавших культ пейотля, использование этого наркотика не просто в качестве кратчайшего пути к визионерскому миру, но так же и как орудия для создания внутри группы сплачивающей любви.)

Когда же визионерское переживание чудовищно, а. мир преображается в худшую сторону, то усиливается индивидуализация, и негативный визионер обнаруживает себя связанным с телом, которое начинает казаться ему все более твердым, бол.ее плотным, пока он, наконец, не обнаруживает себя сведенным до истерзанного сознания некоего сгустка материи - не больше камешка, который можно зажать в кулаке,

Стоит отметить, что многие наказания, приведенные во всевозможных описаниях ада, являются наказаниями, связанными с давлением и сжатием. У Данте грешники зарыты в грязь, заключены в стволы деревьев, заморожены в глыбах льда, завалены камнями, "Ад" психологически верен. Многие из его мук переживают шизофреники и те, кто принимал мескалин или лизергиновую кислоту при неблагоприятных условиях.

Какова природа этих неблагоприятных условий? Как и почему рай-превращается в ад? В некоторых случаях негативное визионерское переживание преимущественно является результатом физических причин. Принятый мескалин скапливается в печени. Если печень больна, взаимодействующий с ней разум обнаруживает себя в аду, Но более важен для наших исследований тот факт, что негативное визионерское переживание может быть вызвано чисто психологическими средствами. Страх и гнев преграждают путь к Небесному Иному Миру и погружают принявшего мескалин в ад.

А сказанное о человеке, принявшем мескалин, так же верно и в отношении людей, у которых видения происходят самопроизвольно или под гипнозом, На таком психологическом фундаменте была воздвигнута богословская доктрина спасительной веры - доктрина, встречающаяся во всех великих религиозных традициях. Эсхатологи всегда обнаруживали трудности при примирении рациональности и морали с грубыми фактами психологического переживания, Будучи рационалистами и моралистами, они чувствовали, что хорошее поведение должно вознаграждаться и что благодетельный человек заслуживает рая. Но, будучи психологами, они знали, что добродетель не есть единственное или достаточное условие блаженного визионерского переживания, Они понимали, что одни труды бессильны и что только вера или доверительная любовь могут гарантировать блаженство визионерского переживания.

Негативные эмоции - страх, означающий отсутствие доверия, ненависть, гнев или злоба, исключающие любовь - гарантируют, что визионерское переживание, если оно и появится, будет отталкивающим, Фарисей - это добродетельный человек, до его добродетель совместима с негативными эмоциями. Поэтому его визионерское переживание, вероятнее всего, будет инфернальным, нежели блаженным.

Природа разума такова, что у кающегося грешника блаженное визионерское переживание возникнет более вероятно, чем у самодовольного столпа общества, выказывающего праведное негодование, тревогу по поводу притязаний и владений, укоренившиеся привычки порицать, презирать и осуждать. Отсюда проистекает неимоверная важность, приписываемая во всех великих религиозных традициях состоянию разума в момент смерти.

Визионерское переживание и мистическое - не одно и то же. Мистическое переживание находится вне границ царства противоположностей. Визионерское же переживание - внутри них. Рай влечет за собой ад, и "вознесение на Небеса" является не большим освобождением, чем сошествие в ужас. Просто рай - удобная позиция, с которой божественную Область можно видеть более отчетливо, чем с уровня заурядного индивидуализированного бытия.

Если сознание сохраняется после телесной смерти, оно, по-видимому, живет на любом ментальном уровне - на уровне мистического переживания, на уровне блаженного визионерского переживания, на уровне инфернального визионерского переживания и на уровне повседневного индивидуального бытия.

В жизни даже блаженное визионерское переживание стремится сменить знак, если оно продолжается чересчур долго. У многих шизофреников бывают периоды небесного счастья. Но тот факт, что они (в отличие от принявших мескалин) не знают, когда им будет позволено (если вообще будет) вернуться к успокаивающей банальности повседневного опыта, даже рай делает пугающим. Но для тех, кто напуган (неважно, по какой причине), рай превращается в ад, блаженство-в ужас, Чистый Свет - в ненавистное сияние залитой светом страны.

Нечто подобное может произойти в состоянии после смерти. Увидев мельком непереносимое великолепие предельной Реальности и попутешествовав взад-вперед между раем и адом, большинство душ находит возможным удалиться в более спокойную область разума, где они могут использовать собственные и чужие желания, воспоминания и фантазии для построения мира, очень похожего на тот, в котором они жили на этом свете.

Из умирающих лишь бесконечно малое число способно на непосредственное слияние с божественной Областью, некоторые способны поддержать визионерское блаженство рая, некоторые обнаруживают себя в визионерских ужасах ада и не в силах оттуда убежать. Большинство же завершают путь в мире, описанном Сведенборгом и многими медиумами. Из этого мира, без сомнения, можно уйти, при выполнении необходимых условий, в миры визионерского блаженства или окончательного просветления,

Я догадываюсь, что правы и современный спиритуализм, и древние традиции. Существует состояние после смерти, описанное в книге сэра Оливера Лоджа "Раймонд". Но к тому .же есть рай блаженного визионерского переживания, а также ад пугающего визионерского переживания, испытываемого шизофрениками и некоторыми из людей, принявших мескалин, И есть также переживание - вневременное - слияния с божественной Областью.

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Заслуживают упоминания еще два, менее эффективных средства достижения визионерского переживания - двуокись углерода и стробоскоп. Смесь (абсолютно нетоксичная) семи частей кислорода и трех частей двуокиси углерода вызывает у вдыхающих ее определенные физические и психологические изменения, исчерпывающе описанные Медуной. В данном контексте самым важным изменением является заметное усиление способности "видеть нечто" при закрытых глазах, В одних случаях видны лишь разноцветные спиралеобразные узоры. В других - возможны отчетливые воспоминания о переживаниях, испытанных в прошлом. (Отсюда проистекает ценность 002 в качестве психотерапевтического средства.) Однако в некоторых случаях двуокись углерода переносит субъекта в Иной Мир, к антиподам повседневного сознания, и человек, наслаждается весьма кратким визионерским переживанием, абсолютно не связанным с его личной историей или проблемами человеческого рода в целом.

В свете этих фактов становится легко понять рациональное зерно дыхательных упражнений йоги. Через некоторое время итогом систематически практикуемых упражнений является длительная задержка дыхания. Задержки дыхания приводят к повышению концентрации двуокиси углерода в легких и крови, а такое увеличение концентрации 002 понижает эффективность мозга как редукционного клапана и впускает в сознание переживания - визионерские или мистические-"извне".

Продолжительные и непрерывные крик и пение могут вызвать сходные, но менее сильно выраженные результаты. При отсутствии достаточного навыка певцы стремятся выдохнуть больше, чем они вдохнули. Как следствие этого, концентрация двуокиси углерода в альвеолярном воздухе и крови возрастает, а эффективность церебрального редукционного клапана снижается: становится возможным визионерское переживание. Именно отсюда проистекают бесконечные "тщетные повторы" в магии и религии. Монотонные песнопения курандеро, колдуна и шамана, непрерывное пение псалмов и чтение речитативом сутр и христианских и буддистских монахов, многочасовые вопли и завывания у возрожденцев - при всем многообразии теологических верований психохимикофизиологическая цель остается постоянной. Повышать концентрацию CO2 в легких и крови, тем самым снижая эффективность церебрального редукционного клапана, пока он не пропустит биологически бесполезный материал из Всемирного Разума - именно это (хотя крикуны, певцы и бормотатели этого и не знали) во все времена являлось действительным намерением и сутью магических заклинаний, мантр, литаний, псалмов и сутр. "У сердца,- сказал Паскаль,- свои резоны". По-прежнему более насущно и гораздо труднее разгадать резоны легких, крови, ферментов, нейронов и синапсов. Путь к сверхсознанию проходит через подсознание, а путь, или, по крайней мере, один из путей к подсознанию проходит через химию отдельных клеток,

В случае стробоскопа мы спускаемся из царства химии в более элементарную область физики. Его ритмически вспыхивающий свет, по-видимому, непосредственно действует через зрительные нервы на электрические проявления деятельности головного мозга. (По этой причине использование стробоскопа всегда связано с небольшой опасностью. Определенные люди страдают от небольших недомоганий, симптомы которых четко и безошибочно не определить. При свете стробоскопа у таких людей может начаться настоящий эпилептический припадок. Риск не очень велик, но его нужно всегда учитывать. Один случай из восьмидесяти мелеет кончиться очень плохо.)

Сидя с закрытыми глазами перед стробоскопом, человек испытывает весьма любопытное завораживающее переживание, Как только включается этот прибор, становятся видны очень ярко окрашенные узоры. Эти узоры не статичны, они непрестанно изменяются. Преобладающий цвет является функцией частоты мигания стробоскопа. Если прибор вспыхивает с частотой от десяти до четырнадцати-пятнадцати раз в секунду, превалируют оранжевые и красные узоры. Зеленые и голубые появляются, когда частота превосходит пятнадцать вспышек в секунду. После восемнадцати-девятнадцати узоры становятся белыми или серыми. Неизвестно, почему мы видим подобные узоры при вспыхивании стробоскопа. Самое очевидное объяснение - наложение двух или более ритмов: ритма стробоскопа и различных ритмов электрической деятельности мозга. Подобные наложения могут переводиться зрительным центром и глазными нервами в нечто, что разум осознает в виде разноцветных движущихся узоров, Гораздо сложнее объяснить тот факт,-который независимо наблюдало несколько экспериментаторов,- что стробоскоп стремится обогатить и усилить видения, вызванные мескалином или лизергиновой кислотой. Вот, например, случай, сообщенный мне одним моим другом-врачом. Он принял лизергиновую кислоту и видел, с закрытыми глазами, лишь разноцветные движущиеся узоры. Потом он сел перед стробоскопом, Прибор был включен, и тотчас же об-страктная геометрия преобразовалась в то, что мой друг описал как "японские пейзажи" исключительной красоты. Но как наложение двух ритмов может вызвать организацию электрических импульсов, истолковываемую как захватывающий, самоизменяющийся японский пейзаж, непохожий ни на что, когда-либо виденное субъектом,- залитый сверхъестественным светом, покрытый сверхъестественными красками и наполненный сверхъестественной значимостью?

Эта тайна является лишь частным случаем более крупной и всеобъемлющей тайны - природы взаимоотношений между визионерским переживанием и явлениями, происходящими на клеточном, химическом и электрическом уровнях. Дотрагиваясь тончайшим электродом до определенных областей головного мозга, Пенфильд нашел возможность вызывать длинную цепочку воспоминаний, связанных с переживаниями, испытанными в прошлом. Такие воспоминания не просто точны в каждой воспроизведенной подробности; они также сопровождаются всеми эмоциями, вызванными изначально происшедшими событиями. Пациент, находящийся под местной анестезией, обнаруживает себя одновременно в двух разных местах и временах - в операционной и в доме своего детства, за сотни миль от больницы и на тысячи дней в прошлом. Интересно, существуют ли в головном мозге области, из которых зондирующий электрод смог бы извлечь Херувимов Блейка или самопреобразующуюся, инкрустированную самоцветами готическую башню Виера Митчелла, или несказанно прекрасные японские пейзажи моего друга? А если, как я считаю, визионерские переживания входят в наше сознание откуда-то "извне", из бесконечности Всемирного Разума, какого рода специальная нейрологическая модель создается для них принимающим и передающим мозгом? И что происходит с этой специальной моделью, когда видение заканчивается, Почему все визионеры настаивают на невозможности вспомнить - в чем-либо, хотя бы слабо похожем на первоначальные форму и интенсивность,- свои преображающие переживания? Как много вопросов - и как мало пока ответов!

ПРИЛОЖЕНИЕ II

В западном мире визионеры и мистики имеют гораздо меньше оС-цего, чем у них было прежде, У такого положения дел две основные причины - философская и химическая. В модной ныне картине вселенной нет места здоровому трансцендентальному переживанию. Как следствие этого, на людей, испытывавших то, что они считают здоровым трансцендентальным переживанием, смотрят с подозрением, как на сумасшедших или мошенников. Человеку больше не делает чести являться мистиком или визионером.

Но не только наш духовный климат неблагоприятен для визионера и мистика; неблагоприятна, к тому же, и химия окружающей нас среды - среды, глубоко отличной от той, в которой жили наши праотцы.

Головной мозг управляется химически, и опыт показал, что его можно сделать проницаемым (говоря с точки зрения биологии) для ненужных аспектов Всемирного Разума, видоизменяя - опять-таки биологически - нормальную химию тела.

Почти каждые полгода наши предки не ели фруктов, свежих овощей и (поскольку они не могли прокормить большое количество быков, коров, свиней и домашней птицы в течение зимы) ели очень мало масла, мяса и яиц. К началу весны большая часть людей страдала-в слабой или острой форме - от цинги из-за недостатка витамина С, от пеллагры, вызванной нехваткой в пище витаминов группы В. Мучительные физические симптомы этих болезней ассоциируются с не менее мучительными психологическими симптомами.

Нервная система уязвимее других тканей тела. Как следствие этого, недостаток витаминов воздействует на состояние разума прежде, чем-по крайней мере любым очевидным образом - на кожу, кости, слизистые оболочки, мышцы и внутренности. Первым результатом неадекватного питания является снижение эффективности головного мозга как орудия биологического выживания. Недоедающих людей беспокоят тревоги, депрессия, ипохондрия и ощущение опасности. У таких людей, к тому же, могут наблюдаться видения, поскольку, когда церебральный редукционный клапан уменьшил свою эффективность, много (говоря с биологической точки зрения) бесполезного материала втекает в сознание "извне", из Всемирного Разума.

Большей частью переживаемое древними визионерами было ужасающим. Используя язык христианской теологии, Дьявол открывал себя в видениях и экстазах гораздо чаще, чем Бог. В эпоху недостатка витаминов и всеобщей веры в Сатану это неудивительно. Душевное недомогание, наряду даже со слабыми формами пеллагры и цинги, углублялось страхом проклятия и убеждением, что силы зла вездесущи. Подобное недомогание склонно окрашивать в темные тона визионерский материал, пропущенный в сознание через церебральный клапан, работа которого ухудшилась из-за недоедания. Но несмотря на озабоченность вечным наказанием и несмотря на авитаминоз, духовно настроенные аскеты часто видели рай и могли даже познать - иногда-то божественное, беспристрастное Единое, в котором примиряются полярные противоположности. За взгляд краешком глаза на блаженство, за послевкусие единого знания, по-видимому, можно было отдать любую цену. Умерщвление плоти вызывало множество нежелательных ментальных симптомов, но оно также могло открыть дверь в трансцендентальный мир Бытия, Знания и Блаженства. Вот почему, несмотря на очевидный вред, почти все страждущие духовной жизни, в прошедшие времена, предпринимали регулярные курсы умерщвления плоти.

Что касается витаминов, то каждая зима в средние века являлась невольным длительным постом, за этим невольным постом следовал Великий пост - сорок дней добровольного воздержания. Страстная неделя находила верующих изумительно хорошо подготовленными - что касается химии тела - к своевременным угрызениям совести и превосходящим "я" отождествлением с воскресшим Христом. В это время года, в период наивысшего религиозного возбуждения и наименьшего потребления витаминов экстазы и видения были почти что банальностью. Их только и можно было ожидать.

Удалившиеся от мира созерцатели каждый год держали несколько Великих постов, И даже в промежутках между постами их питание было до крайней степени ограниченным. Отсюда проистекали муки совести и депрессии, описанные множеством духовных писателей. Отсюда происходили страшные искушения самоубийства и приступы отчаяния. Но к тому же отсюда проистекали "дарованные благодати" в виде божественных видений и оборотов речи, пророческих прозрений и телепатического "распознавания духов". И, наконец, отсюда же идет "вселенной созерцание" и "смутное познание" Единого во всем сущем.

Пост являлся не единственной формой физического умерщвления, к которому прибегали в древности алчущие духовного люди. Большинство из них регулярно применяло по отношению к себе кожаный кнут с узелками и даже .железную проволоку, Такие самоизбиения были эквивалентом весьма обширного хирургического вмешательства без анестезии, и их воздействия на химию плоти кающегося были весьма значительны. Пока кнут усердно занимался своим делом, у человека высвобождались большие количества гистамина и адреналин^, А когда полученные раны начинали гноиться (что происходило практически всегда - до наступления века мыла), различные ядовитые вещества, получающиеся при разложении белка, проникали в систему кровообращения. Но гистамин вызывает шок, а шок воздействует на разум не менее глубоко, чем на тело. Более того, большие количества адреналина могут вызывать галлюцинации, а некоторые продукты его разложения, как известно, приводят к симптомам, напоминающим симптомы при шизофрении. Что же касается токсинов, выделяющихся в ранах, то они нарушают грментную систему, регулирующую работу мозга, и снижают его эффективность в качестве орудия для преуспевания в мире, где выживают наиболее биологически приспособленные. Именно этим можно объяснить, почему кюре д'Ар обычно говорил, что в те дни, когда он безжалостно бичевал себя, Бог не отказывал ему ни в чем. Другими словами, когда угрызения совести, отвращение к самому себе и страх ада высвобождают адреналин и гистамин и когда зараженные раны высвобождают продукты разложения белка в кровь, эффективность церебрального редукционного клапана снижается, и незнакомые аспекты Всемирного Разума (включая пси-феномены, видения и - если человек философски и этически к этому подготовлен - мистические переживания) втекают в сознание аскета.

Великий пост, как мы увидели, следовал за длительным периодом невольного поста. Аналогичным образом, воздействие сомобичевания в древности дополнялось невольным поглощением продуктов разложения белка. Стоматологии тогда не существовало, хирургами являлись палачи, и не было безопасных антисептиков. Большинство людей поэтому, должно быть, всю свою жизнь жили с локальными инфекциями. А инфекции - хотя и прошла мода называть их причиной всех болезней, которые наследует тело - определенно, могут снижать эффективность церебрального редукционного клапана.

А какая же из всего этого следует мораль? Представители философии "ничего кроме" ответят, что поскольку изменения в химии тела могут создавать условия, благоприятные для визионерского и мистического переживания, визионерское и мистическое переживание не может быть тем, чем его объявляют-тем, чем для испытавших его оно самоочевидно является. Но это, конечно же, поп sequitur.

Сходный вывод сделают и те, чья философия чрезмерно "духовна". Они будут настаивать, что Бог есть дух и ему поклоняются в духе. Поэтому химически обусловленное переживание не может быть переживанием божественного. Но, так или иначе, в с е наши переживания обусловлены химически, и если мы воображаем, что некоторые из них чисто "духовные", чисто "интеллектуальные" или чисто "эстетические", то лишь потому, что мы ни разу не побеспокоились исследовать внутреннюю химическую среду в тот момент, когда они происходили. Более того, предметом исторических документов является то, что большинство созерцателей систематически работало над изменением химии тела с намерением создать внутренние условия, благоприятствующие духовному прозрению. Когда они не голодали для уменьшения в крови сахара и витаминов и не хлестали себя кнутом для интоксикации гистамином, адреналином и продуктами разложения белка, они культивировали бессонницу и сотворение молитв в течение длительных периодов времени в самых неудобных позах, чтобы создать психофизические симптомы стресса. В промежутках они распевали бесконечные псалмы, увеличивая таким образом количество двуокиси углерода в легких и системе кровообращения, или, если они жили на Востоке, делали дыхательные упражнения с той же целью, Сегодня мы знаем, как снизить эффективность церебрального редукционного клапана прямым химическим воздействием без риска причинить серьезный психофизический ущерб организму. Для честолюбивого мистика возвращение, при нынешнем уровне знания, к длительным постам и неистовому самобичеванию было . бы так же бессмысленно, как для честолюбивого повара вести себя так, как китаец у Чарльза Лэмба, который спалил дом для того, чтобы поджарить поросенка. Зная настолько, насколько он знает (или, по крайней мере, насколько может узнать, если пожелает), что такое химические условия трансцендентального переживания, честолюбивый мистик должен обратиться за технической ромощью к специалистам - по фармакологии, би-рхимии, по физиологии и нейрологии, по психологии, психиатрии и парапсихологии, А они в свою очередь, конечно же, должны обратиться (если некоторые из них стремятся стать подлинными учеными и совершенными людьми) от своих столов в кабинетах к художнику, сивилле, визионеру и мистику-одним словом, всем тем, кто испытал переживание Иного Мира и кто по-своему знает, как поступать с этим переживанием.

ПРИЛОЖЕНИЕ III

Напоминающие видения эффекты и вызывающие видения устройства играли большую роль в народных зрелищах, нежели в изящных искусствах. Фейерверки, костюмированные представления и театральные спектакли - все они, в сущности, являются визионерскими видами искусства, К сожалению, они также являются эфемерными видами искусства, ранние шедевры которых известны нам лишь по пересказам. Ничего не осталось от римских триумфов, средневековых рыцарских турниров, якобинских драм в жанре маски, длинных процессий, сопровождавших въезд в страну и коронование монархов, бракосочетаний особ царствующего дома и торжественных публичных казней, канонизаций и похорон римских пап. Самое лучшее, на что могут надеяться подобные великолепия - "еще один день прожить в молве и слухах".

Интересной чертой данных народных визионерских искусств является тесная зависимость от современной им техники. Например, фейерверки некогда были лишь кострами (и я могу добавить, что по сей день добротно сделанный костер в темную ночь остается одним из самых магических и восхитительных зрелищ. Глядя на него, человек может понять ментальность мексиканских крестьян, выжигавших акр леса для того, чтобы посадить там маис, но получавших наслаждение, когда-по счастливому стечению обстоятельств - огнем занималась пара квадратных миль, причем ярким, апокалиптическим пламенем). Настоящая пиротехника началась (по крайней мере, в Европе, а то и в Китае) с использования взрывчатых веществ при осадах городов и в морских сражениях, С поля военных действий она в свое время перешла в сферу развлечений. В Риме эпохи Империи устраивались фейерверки, некоторые из которых - в период ее упадка-делались чрезвычайно искусно. Вот описание Клавдием шоу, устроенного Манлием Теодором в 399 г. после Р. X.

Mobile ponderibus descendat pegma reductis inque chori speciem spaigentes ardua flammas scaena rotet varios, et fingat Mulciber orbis per tabulas impune vagos pictaeque citato ludant igne trabes, et поп permissa morari fida per innocuas errent incendia turres.

"Пусть противовес сдвинется,- так переводит д-р Платнауер кондовым языком, не оставляющим места сумасбродству оригинала,- и пусть кран опустит на сцену актеров, крутящихся по сцене наподобие кордебалета и разбрасывающих во все стороны пламя. Пусть Вулкан выковывает огненные шары и безвредно катает их по подмосткам. Пусть огонь появляется в виде сценического освещения и прирученных пожаров - вечно неугомонных и носящихся между непоколебимых башен".

После падения Рима пиротехника снова стала исключительно военным искусством. Ее величайшим триумфом стало изобретение Каллиником, около 650 г. после Р. X., знаменитого "греческого огня" - секретного оружия, позволившего вырождающейся Византийской империи столь долго противостоять своим врагам.

В эпоху Ренессанса фейерверки вновь вошли в мир развлечений. С каждым шагом вперед химии они становились все более и более сверкающими, В середине девятнадцатого века пиротехника достигла пика своего технического совершенства и стала способной возносить в визионерскую страну антиподов разума огромные массы зрителей, которые - сознательно - являлись почтенными методистами, пьюзэистами, утилитаристами, учениками Милля или Маркса, Ньюмена, Бредлея или Сэмуэля Смайлса, На Пьяццо дель Пололо, в Ранелее и Хрустальном дворце каждое четвертое и четырнадцатое июля народному подсознательному напоминали малиновым сверканием стронция, голубым - меди, зеленым - бария и желтым - натрия об Ином Мире - психологическом эквиваленте Австралии.

Всенародные празднества являются визионерским искусством, которое с незапамятных времен было орудием политики. Причудливые и прихотливые одеяния королей, римских пап и их слуг - как военного звания, так и священнического - имеют весьма практическую цель: впечатлить низшие слои общества ощущением сверхчеловеческого великолепия их господ. Посредством красивых одежд и торжественных церемоний господство de facto преобразовалось во власть не просто de jure, но - позитивно - de jure divino. Короны и тиары, полный ассортимент драгоценных камней, атлас, шелк и бархат, цветистые ризы и наряды, кресты и медали, перевязи и посохи, плюмажи на треуголках и их клерикальные эквиваленты, громадные опахала, делающие каждую папскую церемонию похожей на живую картину из "Аиды" - весь этот реквизит, разработанный для того, чтобы обычные человеки выглядели героями, полубогинями и серафимами, приносил в процессе представления наивное удовольствие всем заинтересованным лицам - как актерам, так и зрителям.

В течение последних двухсот лет техника искусственного освещения проделала неимоверный прогресс, и этот прогресс внес очень большой вклад в эффективность публичных зрелищ и родственное им искусство театрального спектакля. Первое заметное продвижение было сделано в восемнадцатом веке после замены спермацетовыми свечами старых маканых и восковых свечек. Затем последовало изобретение трубчатого фитиля Аргана, в котором воздух поступал как ко внутренней, так и к наружной поверхности пламени. Тут же появилось ламповое стекло, и впервые в истории стало возможным сжигать масло, получая яркий, без дыма и копоти, свет. Угольный газ впервые использовали в качестве источника света в начале девятнадцатого века, ав 1825 году Томас Друммонд нашел практический способ нагревания извести до состояния каления с помощою кислородно-водородной или кислородно-угольно-газовой смеси. Между тем, начали использоваться параболические рефлекторы для получения узкого луча света. (В Англии первый маяк, оборудованный подобным отражателем, был построен в 1790 году.)

Влияние на публичные зрелища и театральные постановки этих изобретений было весьма глубоким. В древности гражданские и религиозные церемонии могли проводиться лишь днем (а дни бывали как ясные, так и пасмурные) либо после захода солнца при свете дымящих и коптящих ламп и факелов или слабо мерцающих свечей, Арган и Друммонд, газ и друммондов свет, а спустя сорок лет - электричество сделали возможным вызывать из бескрайнего хаоса ночи роскошные островные вселенные, в которых сверкание металла и драгоценностей, пышный блеск бархата и парчи усиливались до предела того, что можно назвать внутренней значимостью. Недавним примером древних публичных зрелищ, поднятым освещением двадцатого века до вершины магической мощи, была коронация королевы Елизаветы II, Благодаря фильму, снятому об этом событии, ритуал восхищающего великолепия не был предан забвению, которое до последнего времени являлось судьбой подобных торжеств, и сверхъестественное сверкание прожекторов сохранилось для наслаждения огромной аудитории наших современников и потомков.

В театре практикуются два отдельных и отличных Друг от Друга вида искусства - человеческое искусство драмы и визионерское, иномирное искусство зрелища. Элементы двух этих искусств сочетаются в едином вечернем представлении - драма прерывается для того (как часто случалось в совершенных постановках Шекспира), чтобы позволить публике насладиться живыми картинами, в которых актеры либо оставались неподвижными, либо - если они двигались - двигались лишь недраматическим . образом, церемониально, обрядово или в формализованном танце. Здесь нас интересует не драма, а театральный спектакль, который является просто народным зрелищем без каких-либо политических или религиозных обертонов.

В менее высоких визионерских искусствах костюмера и создателя сценических драгоценностей наши предки являлись непревзойденными мастерами, Несмотря на их зависимость от неподдерживаемой ничем мускульной силы, они не намного отстали от нас в строительстве и приведении в действие сценической машинерии, изобретении "специальных эффектов". В спектаклях в жанре маски - в елизаветинские времена и в начале эпохи Стюартов - божественные снисхождения и нашествия из-под сцены демонов были общим местом. Им же являлись апокалипсисы и удивительные метаморфозы. На такие зрелища расточались неимоверные суммы денег. Например, четыре юридические корпорации устроили представление для Карла 1, которое обошлось более чем в двадцать тысяч фунтов стерлингов - в то время, когда покупательная способность фунта была в шесть-семь раз выше, нежели сегодня,

"Плотничное дело,- как-то саркастически заявил Бен Джонсон,- есть душа спектаклей в жанре маски". Его презрительное отношение мотивировалось обидой, Иниго Джонсу платили за создание декораций столько же, сколько Вену за написание либретто. Разгневанный лауреат, очевидно, не мог понять того факта, что маска - визуальный вид искусства, а визуальное переживание находится по ту сторону слов (во всяком случае, по ту сторону большинства шекспировских слов) и вызывается прямым, непосредственным восприятием вещей, которые напоминают созерцающему о том, что происходит в неизученных странах антиподов его личного сознания. Душой маски, по самой природе вещей, никогда не могло быть джонсо-новское либретто: ею должна была быть декорация. Но даже декорации не могли одни являться душой маски. Приходя к нам изнутри, визионерское переживание всегда сверхъестественно ярко. Но в старину у строителей декораций не было подручных осветительных средств ярче свечей. На небольшом пространстве свеча может создать самое что ни на есть магическое освещение и контрастные тени. Визионерская живопись Рембрандта и Жоржа де Ла Тура изображает предметы и людей, увиденных при свете свечей, К сожалению, свет подчиняетя закону обратных квадратов. На безопасном расстоянии от актера, одетого в причудливый, легко воспламеняющийся костюм, свечи являются безнадежно неадекватными. Например, на расстоянии в десять футов понадобилось бы сто самых лучших восковых свечей, чтобы произвести эффект освещения одной свечой с расстояния в один фут. При таком убогом освещении реализовывалась только небольшая доля визионерских возможностей спектакля в жанре маски. На самом деле, визионерские возможности полностью не были использованы до самого заката этого жанра в его первоначальной форме. Лишь в девятнадцатом веке, когда прогресс техники снабдил театр друм-мондовым освещением и параболическими рефлекторами, маска заиграла в полную силу. Царствование королевы Виктории было героической эпохой так называемых рождественских пантомим и фантастических зрелищ. "Али-Баба", "Царь павлинов", "Золотая ветвь", "Остров самоцветов"-уже сами названия магичны. Душой этой театральной магии являлись плотничное дело и мастерство портных; ее вечно живым духом, ее scintilla animae, были газ и друммондов свет, а после восьмидесятых годов - электричество. Впервые в истории сцены лучи ярчайшего света преображали расписанные задники, костюмы, стекло и фальшивые драгоценности так, что те становились способными увлечь зрителей в Иной Мир, находящийся на другом краю любого разума, каким бы совершенным ни было его приспособление к особенностям общественной .жизни - даже общественной жизни викторианской Англии. Сегодня мы находимся в более выгодном положении и можем проматывать полмиллиона лошадиных сил на ночную иллюминацию столицы. И, однако, несмотря на такое обесценивание искусственного света, театральное зрелище по-прежнему сохраняет свою древнюю неотразимую магию. Воплощенная в балетах, ревю и музыкальных комедиях, душа маски продолжает свое шествие по миру. Тысячеваттные лампы и параболические рефлекторы бросают лучи сверхъестественного света, а сверхъестественный свет вызывает во всем, чего он касается, сверхъестественные цвета и сверхъестественную значимость. Даже самая глупая постановка может стать изумительной. В данном случае Новый Свет был приглашен для выравнивания баланса со Старым - визионерское искусство компенсирует недостатки чересчур очеловеченного драматического искусства.

Изобретение Атанасия Кирхера - если авторство действительно принадлежало ему - с самого начала было названо Laterna Magica (волшебный фонарь - прим. ред.). Название повсеместно было воспринято как абсолютно подходящее для механизма, сырьем которого являлся свет, а конечным продуктом - разноцветное изображение, появляющееся из темноты. Для того, чтобы сделать изначальное представление с "волшебным фонарем" еще более магичным, последователи Кирхера разработали огромное количество методов придавания жизни и движения проецируемому изображению. Существовали "хроматропные" диапозитивы, в которых два диска из цветного стекла могли вращаться в противоположных направлениях, создавая грубое, но все же действенное подобие тех постоянно изменяющихся трехмерных узоров, видимых практически каждым человеком, у которого бывали видения, будь то самопроизвольные, вызванные наркотиками, постом или стробоскопом. Тогда возникали "туманные картины", напоминавшие зрителю о метаморфозах, непрестанно происходящих в стране .антиподов его повседневного сознания, Для того, чтобы одна сцена незаметно превращалась в другую, использовались два волшебных фонаря, проецирующие на экран накладывающиеся изображения, Каждый фонарь снабжался заслонкой, устроенной так, что свет одного фонаря постепенно тускнел, в то время как другого - изначально полностью затемненного - постепенно становился все ярче. Таким образом картина проецируемая первым фонарем, неощутимо замещалась картиной, проецируемой вторым фонарем,- к восторгу и изумлению всех зрителей. Еще один прием представлял собой подвижный волшебный фонарь, проецирующий изображение на полупрозрачный экран, по другую сторону которого располагалась публика. Когда фонарь подкатывали ближе к экрану, проецируемое изображение становилось очень маленьким. Когда же он удалялся, изображение постепенно увеличивалось. Устройство автоматического фокусирова-ния сохраняло изменяющиеся изображения четкими и неразмытыми при любых расстояниях, В 1802 году изобретателями этого нового вида кинетоскопа было придумано слово "фантасмагория".

Все эти усовершенствования в технологии волшебных фонарей являлись современниками поэтов и живописцев романтического возрождения и, вероятно, могли оказывать определенное влияние на выбор тем и методов разработки. Например, "Королева Маб" и "Восстание Ислама" полны туманных картин и фантасмагорий. Описания Китсом сцен и людей, интерьеров, мебели и световых эффектов обладают свойством насыщенного пучка лучей, создающего разноцветные изображения на белом экране в темном помещении, Образы Сатаны и Валтасара, Ада, Вавилона и Потопа у Джона Мартина явно вдохновлены диапозитивами и живыми картинами, драматично озаренными друммондовым светом.

В двадцатом веке эквивалентом волшебного фонаря является цветной кинематограф. В гигантских и дорогостоящих "эффектных зрелищах" продолжает свое шествие душа маски,- порой с перебором, но порой со вкусом и настоящим чувством - вызывающей видения фантазии. Более того, благодаря прогрессу техники цветные документальные фильмы оказались - в умелых руках - новым видом популярного визионерского искусства. Невероятно увеличенные цветы кактуса, в которые обнаруживает себя погружающимся зритель в последних кадрах "Живой пустыни" Диснея, появляются прямо из Иного Мира. И насколько восхищающи в лучших фильмах о природе виды колыхаемой ветром листвы, фактуры камня и песка, теней и изумрудного света в траве или тростниках, птиц, насекомых и четвероногих тварей, движущихся в зарослях и в ветвях деревьев! Вот магические крупные планы пейзажей, заворожившие создателей гобеленов с изображением тысячелистника, средневековых художников, писавших сады и сцены охоты. Вот увеличенные и изолированные детали живой природы, из которых живописцы Дальнего Востока создавали свои самые прекрасные работы.

А еще существует то, что можно назвать "искаженным документальным кино",-новой странной формой визионерского искусства - чудесным примером которой является фильм Франсиса Томпсона "Нью-Йорк, Нью-Йорк". В этой очень странной и прекрасной картине мы видим город Нью-Йорк таким, каким он является при съемке через увеличивающие призмы или при отражении в чайных ложках, полированных капотах автомобилей, сферических и параболических зеркалах. Мы по-прежнему узнаем здания, людей, витрины магазинов и такси, но узнаем их как элементы одной из тех живых геометрий, которая столь характерна для визионерского переживания. Изобретение такого нового кинематографического искусства, похоже, предвещает (слава Богу!) вытеснение и скорую кончину нерепрезентативной живописи. Представители нарепрезентативного искусства обычно говорят, что цветная фотография довела старомодную портретную и пейзажную живопись до состояния ненужных нелепостей. Конечно, это совершенно неверно, Цветная фотография просто фиксирует и сохраняет в легко воспроизводимой форме тот материал, с которым работают портретисты и пейзажисты. Использованная же так, как ее использовал Томпсон, цветная кинематография делает гораздо больше, нежели просто фиксирование и сохранение материала нерепрезентативного искусства: она действительно выпускает конечный продукт. Смотря фильм "Нью-Йорк, Нью-Йорк", я поражался, видя, что фактически все живописные приемы, изобретенные старыми мастерами нерепрезентативного искусства и ad nauseam, воспроизводимые академистами и маньеристами этой школы в течение сорока последних лет, появляются живыми, светящимися и насыщенными значимостью в эпизодах фильма Томпсона.

Наша способность проецировать мощный луч света не только позволила нам создать новые виды визионерского искусства. Она, к тому же, наделила одно из самых древних искусств - искусство скульптуры - новым визионерским свойством, которым оно прежде не обладало. Немного раньше я говорил о магических эффектах, производимых светом прожекторов, Наливающим древние памятники и природные объекты. Аналогичные эффекты получаются, когда мы поворачиваем прожектор на скульптуры из камня, Фузели получал вдохновение для некоторых из своих лучших и сумасброднейших живописных идей, изучая статуи на горе Монте-Кавалло при свете заходящего солнца или - еще лучше - освещенными вспышками молний в полночь. Сегодня мы располагаем искусст-веными закатами и синтетическими молниями. Мы можем освещать статуи под любим углом и практически с любой желаемой степенью интенсивности. Вследствие этого скульптура открыла новые смыслы и неожиданную красоту. Посетите Лувр вечером, когда греческие и египетские древности залиты светом ламп. Вы встретитесь с новыми богами, нимфами и фараонами, вы познакомитесь - когда один прожектор гаснет, а зажигается второй, расположенный под другим углом,- с целым семейством совершенно неизвестных Ник Самофракийских.

Прошлое не является чем-то закрепленным и неизменным. Его факты переоткрываются каждым последующим поколением, оно переоценивается, а его смыслы переопределяются в контексте нынешних вкусов и занятий. Из одних и тех же документов, памятников и произведений искусства каждая эпоха выдумывает собственные Средние Века, личный Китай, запатентованную и обеспеченную авторским правом Элладу. Сегодня, благодаря техническому прогрессу, мы можем пойти дальше наших предшественников. Мы не только переистолковали великие произведения скульптуры, завещанные нам прошлым. Мы в действительности преуспели в изменении физического облика этих произведений. Греческие статуи, какими мы видим их при освещении, которого никогда не существовало на море или на суше, а затем сфотографированные в серии фрагментарных крупных планов с самых причудливых углов, не имеют почти ничего общего с греческими статуями, виденными художественными критиками и широкой публикой в темных галереях и на гравюрах прошлого. Целью классического художника, в какой бы период времени ему ни приходилось жить, является привнесение порядка в хаотичное переживание, представление понятной, рациональной картины реальности на которой все части отчетливо видны и гармонично связаны между собой, так что зритель отлично знает (или, точнее, воображает, что знает), что есть что. Нас не привлекает такой идеал рациональной упорядочности. Как следствие этого, при встрече лицом к лицу с произведениями классического искусства, мы используем все средства, имеющиеся в нашем распоряжении, для того, чтобы сделать их похожими на нечто, чем они не являются и никогда не должны были являться. Из произведения, суть которого состоит в единстве концепции, мы выделяем одну черту, фокусируем на ней прожекторы и навязываем ее, вне какого-либо контекста, сознанию наблюдателя. Там, где контур кажется нам чересчур непрерывным, чересчур оче-виднопостигаемым, мы разрываем его чередющи-мися невразумительными тенями и ярко освещенными пятнами. Когда мы фотографируем одиночную скульптуру или скульптурную группу, мы используем фотоаппарат для изоляции части, которую затем выставляем в загадочной независимости от целого. Такими средствами мы можем деклассицировать самую строгую классику. Подвергнутый обработке светом и сфотографированный опытным фотографом Фидий становится представителем готического экспрессионизма, работа Праксителя превращается в завораживающий сюрреалистический объект, извлеченный из илистых глубин подсознания, Возможно, это скверная история искусств, но, определенно, грандиозное развлечение.

ПРИЛОЖЕНИЕ IV

Придворный живописец сперва герцога своей родной Лотарингии, а позднее - французского короля, Жорж де Ла Тур всю свою жизнь считался великим художником, которым он несомненно являлся. С вступлением же на престол Людовика XIV, с расцветом и тщательным взращиванием нового версальского искусства, будучи аристократом в выборе тем и классицистом по своему стилю, этот некогда знаменитый человек настолько ушел в тень, что через пару поколений само его имя бЫло полностью забыто, а сохранившиеся картины Начали приписывать братьям Ленэнам, Гонторсту, Сурбарану, Мурильо и даже Веласкесу. Новое открытие Ла Тура началось в 1915 году и фактически завершилось к 1934 году, когда Лувр организовал выдающуюся выставку "Живописцы реальности". Игнорируемый в течение почти трех столетий, один из величайших французских художников вернулся, чтобы заявить о своих правах.

Жорж де Ла Тур был одним из тех визионеров-экстравертов, чье искусство честно отражает определенные стороны внешнего мира, но отражает их в состоянии преображения, так что каждая посредственная частность становится внутренне значимой, проявлением абсолюта, Большинство его работ показывают фигуры людей, освещенные светом одной-единственной свечи, Одна свеча, как показали Караваджо и испанцы, может вызвать самые грандиозные театральные эффекты. Но Ла Тура не интересовали театральные эффекты. В его картинах нет ничего драматического, ничего трагического, патетического или гротескного, они не показывают действие или такие эмоции, которые испытывают люди, приходящие в театр. Его персонажи, в сущности, статичны. Они никогда ничего не делают, они просто существуют в том же смысле, в каком существует гранитный фараон, или кхмерский боддхисаттва, или твердо стоящие на ногах ангелы Пьеро. И единственная свеча используется в каждом случае для усиления этого насыщенного, но безмятежного, безличностного существования, При показе обычных вещей в необычном освещении ее пламя проявляет живую тайну и невыразимое чудо чистого существования. В картинах столь мало религиозного чувства, что во многих случаях невозможно решить, то ли мы сталкиваемся с иллюстрацией к Библии, то ли с изучением натурщиков при свете свечи. Является ли "Рождество", находящееся в Ренне, именно т е м рождеством, или просто рождением ребенка? Показывает ли картина, изображающая старика, спящего под взором девушки, только это? Или то Святой Петр, которого посещает в темнице ангел-избавитель? Точно сказать нельзя, но хитм искусство Ла Тура полностью лишено религиозности, оно остается глубоко религиозным в том смысле, что открывает с несравненной силой Божественную вездесущность.

Нужно добавить, что как человек этот великий живописец имманентности Бога, похоже, был гордым, жестоким, невыносимо властным и скупым, Это еще раз показывает, что никогда не существует однозначного соответствия между произведениями художника и его характером,

ПРИЛОЖЕНИЕ V

С близкого расстояния Вийяр писал по большей части интерьеры, но иногда также и сады. В нескольких работах ему удалось совместить магию приближённости с магией отдаленности, показав угол комнаты, в котором висит одно из его - или кого-то другого - изображений далекой группы деревьев, холмов и неба. Это приглашение единственным взглядом взять все лучшее из обоих миров - телескопического и микроскопического.

Что до остального, я могу думать лишь об очень небольшом числе пейзажей с крупными планами кисти европейских художников. Существует странная "Чаща" Ван Гога, находящаяся в музее Метрополитен. Существует изумительная "Лощина в Гельмингемском парке" Констебля, находящаяся в галерее Тейт, Существует плохая картина - "Офелия" Милле, - несмотря ни на что являющаяся магической, благодаря запутанности летней зелени, увиденной с точки зрения - очень близкой - водяной крысы, И я вспоминаю одну работу Делакруа, мельком увиденную давным-давно на одной выставке картин из частных коллекций, изображающую ствол дерева, листья и цветы на очень близком расстоянии. Конечно, наверняка есть и другие. Но либо я их забыл, либо никогда не видел. В любом случае, на Западе нет ничего сравнимого с передачей природы с близкого рас. стояния у китайцев и японцев. Ветка цветущей сливы, восемнадцать дюймов бамбукового стебля с листьями, синицы и зяблики, увиденные в кустарнике на расстоянии вытянутой руки, всевозможные цветы и листва деревьев, птицы, рыбы и небольшие зверьки. Крохотная жизнь показывается в качестве центра собственной вселенной, в качестве цели - по собственным оценкам - для которой был сотворен этот мир и все существующее в нем. Каждая издает собственную, особую и индивидуальную декларацию независимости от человеческого империализма; каждая ироничным намеком высмеивает наши нелепые стремления наложить чисто человеческие правила на космическую игру: каждая безмолвно повторяет божественную тавтологию; "Я есмь то, что я семь".

Природа на среднем расстоянии хорошо знакома - настолько знакома, что мы вводим себя в заблуждение, считая, что мы действительно знаем и понимаем все окружающее, Увиденное на близком или на очень большом расстоянии, или под странным углом, оно кажется беспокояще диковинным, изумительным и совершенно непостижимым. Китайские и японские пейзажи с крупными планами представляют собой такое множество иллюстраций к теме того, что Сансара и Нирвана суть одно, что Абсолют присутствует в каждом явлении. Эти великие метафизические и однако прагматические истины передавались вдохновленными дзэн-буддизмом художниками Дальнего Востока еще одним способом. Все предметы на их живописных исследованиях, с близкого расстояния изображались в состоянии несвязности, на фоне девственно чистого шелка или бумаги, Таким образом изолированные, эти мимолетные явления приобретают своего рода абсолютную Вещность-в-себе. Западные художники использовали этот прием, когда писали священных лиц, портреты и порой природные объекты на расстоянии. "Мельница" Рембрандта и кипарисы" Ван Гога являются примерами таких лзажей, на которых единственная деталь абсолютизируется посредством изолирования. Магическая мощь многих гравюр, рисунков и полотен Гойи можно отнести на счет того факта, что его композиции почти всегда имеют форму нескольких ^длуэтов или даже одного силуэта, увиденного на чистом фоне. Эти силуэты обладают визионерским свойством внутренней значимости, усиленным изоляцией и несвязностью до сверхъестественного уровня.

В природе, как и в произведении искусства, изолирование предмета стремится облачить его абсолютностью, придать ему тот более-чем-символический смысл, который тождественен бытию.

Вот дерево стоит - одно из многих,

Одно-единственное поле пред глазами:

И говорят они о том, чего нет с нами.

То нечто, которое Вордсворт уже не мог больше видеть, являлось "визионерским проблеском". Я вспоминаю, как тот проблеск и та внутренняя значимость стали свойствами отдельно стоящего дуба, который можно было видеть из окна поезда между Редингом и Оксфордом: он рос на вершине небольшого холма посреди широко раскинувшейся пашни и выделялся силуэтом на фоне бледного северного неба.

Эффекты изолирования в сочетании с приближенностью можно исследовать во всей их магической странности по незаурядной картине одного японского художника семнадцатого столетия, который был знаменитым фехтовальщиком и изучал дзэн. На ней изображен сорокопут, сидящий на самом конце голой ветки, в "бесцельном ожидании, но в состоянии высокого напряжения". Под ним, над ним и вокруг него ничего нет. Птица появляется из Пустоты, из той вечной безымянности и безобразности, которые являются самой сущностью разнородной, конкретной и преходящей вселенной.

Этот сорокопут на обнаженной ветке является ближайшим родственником зимнего дрозда Гарди. Но тогда как викторианский дрозд настаивает на преподании нам некоего урока, дальневосточный сорокопут просто удовлетворен своим существованием - насыщенным и абсолютным.

ПРИЛОЖЕНИЕ VI

Многие шизофреники проводят большую часть времени не на земле, не на небесах, даже не в аду, а в сером, туманном мире фантомов и нереальности, То, что верно в отношении шизофреников, в меньшей степени верно и в отношении некоторых невротиков, страдающих слабыми формами душевной болезни. Недавно было обнаружено, что можно вызывать такое состояние призрачного существования, приняв незначительное количество одного из производных адреналина. Для .живых людей двери рая, ада и чистилища открываются не "двумя тяжелыми железными ключами", а наличием крови одного набора химических соединений и отсутствием другого. Туманный мир, в котором обитают некоторые шизофреники и невротики, сильно напоминает мир умерших, каким он был описан в некоторых древних религиозных традициях. Наподобие духов в Шеоле и в гомеровском Аде, эти люди с нарушенным душевным равновесием потеряли контакт с материальным миром, с языком и со своими собратьями. В жизни у них нет точки опоры, и они обречены на бездеятельность, одиночество и безмолвие, прерываемое лишь бессмысленным писком и бормотанием призраков.

История эсхатологических идей отмечает подлинное продвижение - продвижение, которое можно описать на языке теологии как вознесение из Ада на Небеса, на языке химии как замену мескалином и лизергиновой кислотой адренолютина, а на языке психологии как переход от кататонии и ощущения нереальности к чувству возвышенной реальности в видении и, наконец, в мистическом переживании.

ПРИЛОЖЕНИЕ VII

Жерико являлся негативным визионером: хотя его искусство навязчиво точно изображало природу, оно изображало природу, которая была магически преображена в восприятии и передаче художника в худшую сторону. "Я начинаю писать женщину,- как-то сказал он,-но всегда в конце получается лев". Чаще же на самом деле в конце получалось нечто гораздо менее привлекательное, чем лев - например труп или демон. Его шедевр, чудовищный "Плот Медузы", был написан не с жизни, но с разложения и распада - с кусков кадавров, принесенных студентами-медиками, с истощенного торса и желтушного лица его друга, .Страдающего от болезни печени. Даже волны, по которым плывет плот, даже свод неба имеют трупный цвет. Словно вся вселенная стала анатомическим театром.

А еще существуют его демонические картины. Очевидно, что "Дерби" проводятся в аду на фоне мерцания зримой тьмы, "Лошадь, напуганная молнией", находящаяся в Национальной галерее, является откровением - в течение одного застывшего мгновения - странности, мрачной и даже инфернальной инаковости, скрытой в знакомых вещах. В музее Метрополитен есть портрет ребенка. Но какого ребенка! В своем зловеще блестящем костюмчике дитя является тем, что Бодлер любил называть "созревающим Сатаной", А набросок обнаженного мужчины, тоже в Метрополитен, не что иное, как изображение уже взрослого, созревшего Сатаны.

Исходя из сообщений о Жерико его друзей очевидно, что он обычно видел окружающий мир как последовательность визионерских апокалипсисов. Гарцующий конь, изображенный на его ранней работе "Офицер конных егерей", был увиден однажды утром на пыльной дороге в Сен-Клу в ослепительном блеске летнего солнца, пробивав. щегося через оглоблю омнибуса, Действующие лица "Плота Медузы" были написаны, вплоть до по. следней детали, одно за другим, на чистом холсте. Не было ни контурного рисунка всей композиции ни постепенного выстраивания всеобщей гармонии тонов и оттенков. Каждое индивидуальное откровение - разлагающегося тела, больного человека в отвратительной крайности последней стадии гепатита - полностью передавалось таким, каким оно было увидено и художественно осознано. Благодаря чуду гениальности каждый последовательный апокалипсис пророчески вписывался в гармоничную композицию, которая существовала-когда первое из отвратительных видений было перенесено на холст - только в воображении художника.

ПРИЛОЖЕНИЕ VIII

В трактате "Sartor Resartus" Карлейль оставил то, что (в своей книге "Мой пациент мистер Карлейль") его психосоматический биограф, доктор Джеймс Холлидей, называет "потрясающим описанием психотического состояния разума, в основном угнетенного, но отчасти и шизофренического".

"Окружающие меня люди,- пишет Карлейль,- даже говорящие со мной, были лишь фигурами. Практически я забывал, что они живые, что они не просто автоматы. Дружба была лишь невероятной традицией. Среди запруженных улиц и скоплений людей я ходил совершенно одинокий и свирепый (за исключением того, что я постоянно пожирал свое собственное сердце, а не чужое), как тигр в джунглях... Для меня Вселенная была целиком освобождена от Жизни, Цели, Воли, даже от Враждебности. Она являлась громадным мертвым

ддзмерным паровым двигателем, крутящимся с мер-^рдным безразличием, чтобы размолоть по очереди все мои члены... У меня не было надежды, но ge было и определенного страха-ни Человека, ци Дьявола, И однако, что достаточно странно, я ^цл в постоянном, неопределенном, томительном страхе, трепеща и малодушничая из-за дурных дредчувствий сам не зная чего. Казалось, будто все на небесах, надо мной, и на земле, подо мной, желает причинить мне вред, будто небеса и земля являлись безграничными челюстями некоего пожирающего все и вся Чудовища, внутри которых я, дрожа от страха, ждал, когда меня проглотят". Девушка Рене и боготворитель героев, очевидно, описывают одно и то же переживание. Бесконечность предчувствуется и одним, и другой, но в разных видах: "Системы" и "безмерного парового двигателя". Опять-таки, и для одного, и для другой все - значимо, но значимо негативно, так что каждое событие в крайней степени бессмысленно, каждый предмет насыщенно нереален, каждое мнимое человеческое существо является заводной куклой, совершающей гротескные движения, символизирующие работу и игру, любовь, ненависть, размышления, красноречие, героизм, святость, все что угодно - роботы суть ничто, хотя они и двигаются.

НАРКОТИКИ, КОТОРЫЕ ФОРМИРУЮТ УМЫ ЛЮДЕЙ

В ходе истоpии за свой киp и за свой кайф умеpло больше людей, чем за свою pелигию или за свою стpану. В этих миллионах стpасть к этило- вому спиpту и опиатам была сильнее, нежели любовь к Богу, дому или детям; и даже сильнее, чем любовь к жизни. И плакали они не по свободе или смеpти: они плакали по смеpти, пpедваpяемой поpабощением. В этом заключаются паpадокс и тайна. Чего pади такое множество мужчин и женщин готово жеpтвовать собой во имя цели, столь окончательно безнадежной и местами столь болезненной и столь глубоко унизительной? Hа эту загадку, pазумеется, нет пpостого или единственного ответа.Человеческие существа - бесконечно сложные создания, одновpеменно живущие в полудюжине pазличных миpов. Каждая личность уникальна и, в некотоpом количестве отношений, не похожа на всех остальных пpедставителей вида. Hи один из наших мотивов не pафиниpован, ни одно из наших действий не пpослеживается к какому-то одному-единственному источнику, и в любой гpуппе, котоpую мы почтем за тpуд изучить, поведенческие схемы, котоpые выглядят одинаково, могут быть pезультатами многих соз-вездий совеpшенно pазличных пpичин.

Так, напpимеp, существуют алкоголики, котоpые, кажется. Биохимически пpедpасположены к алкоголизму. (Сpеди кpыс, как показал пpофессоp Роджеp Уильямс из техасского Унивеpситета, некотоpые pождаются пьяни-цами: некотоpые же pождаются тpезвенниками и никогда не пpитpагиваются к алкоголю.) Судьба дpугих алкоголиков была пpедpешена не каким-то наследственным дефектом в биохимическом стpоении, а их невpотическими pеакциями на мучительные для них события детства или отpочества. Опять-таки, еще одни ложатся на свой куpс медленного самоубийства в pезультате пpостого подpажания и хоpошего товаpищеского духа, поскольку они "так здоpово пpиспособились к своей гpуппе" - это пpоцесс, ко-тоpый, если гpуппа оказывается кpиминальной, идиотической или пpосто несведущей, может пpинести только несчастье и без того хоpошо пpиспо-собленному индивиду. Hе должны мы также забывать и того, что существует большой класс людей, склонных к наpкотикам или пьянству для того, чтобы избежать физической боли. Аспиpин, давайте вспомним, - весьма недавнее изобpетение. До последнего вpемени в виктоpианскую эпоху "мак и мандpагоpа", вместе с беленой и этиловым спиpтом, были единственными болеутоляющими сpедствами, доступными цивилизованному человеку. Зубная боль, аpтpит и невpалгия могли пpивести мужчин и женщин (и зачастую пpиводили) к тому, что они становились куpильщиками опия.

ДеКуинси, напpимеp, в самом начале обpатился к опию для того, чтобы облегчить "мучительные pевматические боли в голове". Он глотал свой мак, и чеpез час - "Какое воскpешение из нижайших глубин внутpеннего духа! Какой апокалипсис!" И он не пpосто больше не ощущал боли. "Это отpицательное воздействие было поглощено гpандиозностью тех положи-тельных воздействий, котоpые pаскpывались пеpедо мной в бездне божест-венного наслаждения, внезапно явленной таким обpазом... В этом заключался секpет счастья, о котоpом философы споpили столько веков, - откpытый вдpуг."

"Воскpешение, апокалипсис, божественное наслаждение, счастье..." Слова ДеКуинси ведут нас в самую сеpдцевину нашей паpадоксальной тайны. Пpоблема пpистpастия к наpкотикам и чpезмеpному пьянству - не пpосто дело химии и психопатологии, освобождения от боли и конфоpмнос-ти с плохим обществом. Это еще и пpоблема метафизики - пpоблема, почти можно сказать, теологии. В "Разнообpазиях Религиозного Опыта" Уильям Джеймс затpонул один из этих метафизических аспектов пpистpастия:

"Власть алкоголя над человечеством несомненно пpоисходит от его способности стимулиpовать мистические свойства человеческой натуpы, обычно пpибитые к земле холодными фактами и сухой кpитикой тpезвого часа. Тpезвость пpиуменьшает, pазъединяет и говоpит "нет". Опьянение pасшиpяет, объединяет и говоpит "да". Hа самом деле, оно - великий возбудитель функции ДА в человеке. Оно уводит своего пpивеpженца от зябкой пеpифеpии вещей в сияющую сеpдцевину. Hа мгновение оно делает его единым с истиной. Hе из пpостой извpащенности люди стpемятся к не-му. Бедным и негpамотным оно заменяет симфонические концеpты и литеpатуpу; и оно - часть более глубокой тайны и тpагедии жизни; оно, своими дуновениями и пpоблесками являющее нам нечто, немедленно пpизнаваемое нами отличным, должно удостоить столь многих из нас только лишь мимолетными ускользнувшими отpывками того, что в своем целом есть столь pастлевающий яд. Опьяненное сознание - только кусочек мистического сознания, и наше общее мнение о нем должно найти свое место в нашем мнении об этом большем целом."

Уильям Джеймс не был пеpвым, кто заметил сходство опьянения с мистическими или пpемистическими состояниями. В День Тpоицы люди объясняли стpанное поведение учеников так: "Эти люди полны новым вином."

Петp вскоpе вывел их из заблуждения: "Они не пьяны, как вы думаете, видя, что настал всего лишь тpетий час дня. Hо это то, о чем говоpил пpоpок Иоаиль. И настанет это в последние дни, сказал Господь, я отолью от духа своего на всю плоть."

И не только "сухой кpитикой тpезвого часа" состояние упоенности Бо-гом уподоблялось опьянению. В своих попытках выpазить невыpазимое великие мистики сами пpоделывали то же. Так Св.Теpеза из Авилы pассказы-вает нам, что она "считает центp нашей души погpебом, куда Господь впускает нас только так, как Ему угодно, и только тогда, когда Ему угодно, с тем, чтобы опьянить нас восхитительным вином Своей милости."

Любая полностью pазвившаяся pелигия существует одновpеменно на нес-кольких pазличных уpовнях. Она существует как набоp абстpактных пpедставлений о миpе и упpавлении им. Она существует как набоp обpядов и таинств, как тpадиционный метод манипулиpования символами, с помощью котоpых выpажаются веpования по поводу космического утсpойства. Она существует как чувства любви, стpаха и пpеданности, вызываемые этим манипулиpованием символами.

И, наконец, она существует как особого pода чувство или интуиция - ощущение единства всех вещей в их божественном пpинципе, осознание (пользуясь языком индуистской теологии) того, что "Это есть ты" (Tat twam asi), мистический опыт того, что самоочевидно пpедставляется еди-нением с Богом.

Обычное бодpствующее сознание - очень полезное и в большинстве слу-чаев не допускающее исключений состояние pазума; но это никоим обpазом не единственная фоpма сознания, и не во всех обстоятельствах она является наилучшей. Поскольку мистик пpевосходит свое обычное Я и свой обычный pежим осознавания, он способен pасшиpять свое видение, глубже вглядываться в непостижимое чудо существования.

Мистический опыт ценен вдвойне; он ценен, поскольку дает пеpеживающему его лучшее понимание самого себя и миpа, и поскольку может помочь ему вести менее замкнутую на себя и более твоpческую жизнь.

В пpеисподней, как писал один великий pелигиозный поэт, наказанием потеpянным служат "их потеющие сути, но еще хуже". Hа земле мы не хуже, чем есть; мы пpосто свои потеющие сути, точка.

Увы, и это уже достаточно плохо. Мы любим себя до идолопоклонства; но мы себе также отчаянно не нpавимся - мы находим себя невыpазимо скучными. И с этой непpиязнью к самим себе, с поклонением пpевpащенно му в идола, связано имеющееся у всех нас желание - иногда подспудное, иногда осознанное и стpастно выpажаемое - избавиться от тюpьмы своей индивидуальности, позыв к самотpансценденции. Именно этому позыву мы обязаны мистической теологией, духовными упpажнениями и йогой - и ему мы, к тому же, обязаны алкоголизмом и пpистpастием к наpкотикам.

Совpеменная фаpмакология одаpила нас множеством новых синтетических веществ, но в сфеpе естественно существующих пpеобpазователей ума она не сделала никаких pадикальных откpытий. Все ботанические успокоительные сpедства, стимулянты, явители видений, pазвиватели счастья и возбудители космического сознания были обнаpужены тысячи лет назад, еще до pассвета истоpии.

Во многих обществах на многих уpовнях цивилизации делались попытки сплавить опьянение наpкотиками с упоенностью Богом. В Дpевней Гpеции, напpимеp, этиловый спиpт обладал собственным местом в установленной pелигии. Дионис или Вакх, как его часто называли, был настоящим бо-жеством. Его поклонники обpащались к нему как к "Лусиосу" (освободите-лю) или "Теоиносу" (божественной лозе). Это последнее имя сталкивает забpодивший виногpадный сок и свеpхъествественное в единый тpоичный опыт. "Рожденный богом, - пишет Евpипид, - Вакх pазливается как воздаяние богам, и чеpез него люди получают добpо." К несчастью, они также получают и вpед. Блаженный опыт самотpансценденции, возможный благода-pя алкоголю, должен быть оплачен, и плата эта чpезмеpно высока.

Полное запpещение химических пpеобpазователей ума можно ввести законодательно, но нельзя наложить насильственно; запpещение скоpее создаст больше зол, чем излечит. Еще более неудовлетвоpительной была политика полной теpпимости и неогpаниченной доступности. В Англии в пеpвые годы XVIII столетия дешевый джин, не облагавшийся налогом ("выпил на пенни - напился на два"), гpозил обществу полной демоpализацией. Столетие спустя опиум в виде настойки пpимиpял жеpтв Индустpиальной Революции с их судьбой - но ужасной ценой хpонического пpистpастия, болезни и pанней смеpти. Сегодня большинство цивилизованных обществ следуют куpсом между двумя кpайностями абсолютного запpещения и абсо-лютной теpпимости. Опpеделенные наpкотики, пpеобpазующие ум, как напpимеp, алкоголь, pазpешены и доступны обществу после уплаты очень вы-сокого налога, что ведет к огpаничению их потpебления. Дpугие пpеобpазователи ума невозможно достать без pаспоpяжения вpачей - или же нелегально чеpез тоpговца наpкотиками. Таким путем пpоблема деpжится в упpавляемых гpаницах. Она, вне всякого сомнения, не pешена. В своем беспpестанном поиске самотpансценденции миллионы будущих мистиков становятся наpкоманами, совеpшают десятки тысяч пpеступлений и попадают в сотни тысяч несчастных случаев, котоpых можно было избежать.

Hадо ли нам пpодолжать этот гнетущий путь? Вплоть до недавнего вpемени ответом на такой вопpос было сокpушенное "Да". Сегодня же, благо-даpя последним pазpаботкам в области биохимии и фаpмакологии, нам пpедлагается действенная альтеpнатива. Мы видим, что вскоpе, может быть, для нас станет возможным сделать нечто лучшее в смысле химической самотpансценденции, нежели то, что мы так неумело делали последние семьдесят или восемьдесят веков.

Может ли мощный наpкотик быть совеpшенно безвpедным? Веpоятно, нет. Hо физиологическая цена его употpебления, конечно, может быть сокpаще-на до той степени, когда ею можно пpенебpечь. Существуют мощные пpеобpазователи ума, котоpые делают свое дело, не нанося вpеда психофизическому оpганизму пpинимающего и не побуждая его к пpеступному или безумному поведению. Биохимия и фаpмакология только начинают бpаться за дело. Чеpез несколько лет, возможно, на pынке появятся десятки мощных, но - говоpя физиологически и социально - очень недоpогих пpеобpазователей ума.

В виду того, чем мы уже обладаем в смысле мощных, но почти безвpедных наpкотиков; пpежде всего, в виду того, что, совеpшенно бесспоpно, у нас очень скоpо будет, - нам немедленно следует начать сеpьезно задумываться о пpоблеме новых пpеобpазователей ума. Как следует ими пользоваться? Как можно ими злоупотpеблять? Станут ли человеческие существа лучше и добpее от их откpытия? Или же хуже и несчастнее?

Этот вопpос тpебует исследования со многих точек зpения. Это одновpеменно вопpос для биохимиков и вpачей, для психологов и социальных анpтопологов, дя законодателей и офицеpов пpавопоpядка. И, наконец, это этический вопpос и pелигиозный вопpос. Рано или поздно - а чем pаньше, тем лучше - pазличным специалистам, котоpых это касается, пpидется встpетиться, обсудить и затем pешить в свете наилучших возможных свидетельств и наиболее обpазного типа пpедвидения, что нужно делать. Тем вpеменем давайте бpосим пpедваpительный взгляд на эту многогpанную пpоблему.

В пpошлом году амеpиканские вpачи выписали 48 миллионов pецептов на успокаивающие наpкотики, многие из котоpых, веpоятно, были использова-ны неоднокpатно. Тpанквилизатоpы - самые известные из новых, почти безвpедных пpеобpазователей ума. Ими может пользоваться большинство людей если не совсем, в самом деле, безнаказанно, то платя за это достаточно pазумную физиологическую цену. Их невообpазимая популяpность - свидетельство того факта, что огpомное количество людей не любит как свою сpеду, так и "свои потеющие сути". Под тpанквилизатоpами степень их самотpансценденции не очень велика; но ее достаточно для того, что-бы во многих случаях отличать удовлетвоpенность от стpадания.

В теоpии тpанквилизатоpы следует давать только людям, стpадающим от довольно тяжелых фоpм невpоза или психоза. Hа пpактике же, к сожале-нию, многих вpачей увлекает текущая фаpмакологическая мода, и они пpедписывают тpанквилизатоpы всем и каждому. Здесь можно заметить, что истоpия смены медицинских мод, по кpайней меpе, так же гpотескна, как истоpия моды на дамские шляпки, - по меньшей меpе, так же гpотескна и, на каpту здесь поставлены человеческие жизни, значительно более тpа-гична. В настоящем случае миллионам пациентов , котоpым тpанквилизато-pы были на самом деле не нужны, таблетки были выписаны их доктоpами, и они научились пpибегать к их помощи пpи всяком недомогании, сколь пус-тячно оно бы их ни беспокоило. Это - очень плохая медицина и, с точки зpения пpинимающего таблетки, сомнительная моpаль и отсутствие здpаво-го смысла.

Есть обстоятельства, пpи котоpых даже здоpовый может опpавданно обpащаться к химическому контpолю отpицательных эмоций. Если вам в самом деле не удается сдеpжать себя, пусть это за вас сделает тpанквилиза-тоp. Hо если здоpовый человек пpибегает к химическому пpеобpазователю ума всякий pаз, когда ощущает pаздpажение, тpевогу или напpяжение, то это бессмысленно и невеpно для него. Чpезмеpное напpяжение и беспо-койство могут снизить эффективность человека - но это сделать может и их недостаток. Есть много случаев, когда нам только должно быть обеспокоенными, когда чpезмеpная безмятежность уменьшает наши шансы на то, чтобы эффективно спpавиться с деликатной ситуацией. В таких случаях напpяжение, снимаемое и напpавляемое изнутpи психологическими методами самоконтpоля, с любой точки зpения пpедпочтительнее, чем довольство, навязанное снаpужи методами химического контpоля.

А тепеpь давайте pассмотpим тот случай - увы, не гипотетический, - когда два общества конкуpиpуют дpуг с дpугом. В Обществе А тpанквилизатоpы доступны по pецептам и довольно жестким ценам - что на пpактике означает, что их использование огpаничено тем богатым и влиятельным меньшинством, котоpое обеспечивает обществу его pуководство. Это меньшинство ведущих гpаждан потpебляет каждый год несколько миллиаpдов пилюль, вызывающих довольство. В Обществе Б, напpотив, тpанквилизатоpы не столь легко доступны, и члены влиятельного меньшинства не пpибегают по малейшему незначительному поводу к химическому контpолю того, что может оказаться необходимым и пpодуктивным напpяжением. Какое из этих двух конкуpиpующих обществ скоpее выигpает гонку? Тому обществу, чьи pуководители злоупотpебляют успокоительными сиpопами, гpозит опасность отстать от того общества, чьи pуководители не свеpх-тpанквилизованы.

Тепеpь давайте pассмотpим дpугой вид наpкотика - пока не откpытый, но, быть может, он ждет нас за углом, - наpкотика, способного заставить людей испытывать счастье в тех ситуациях, в котоpых они обычно испытывали бы стpадание. Такой наpкотик был бы благословением, но бла-гословением, чpеватым сеpьезными политическими опасностями. Сделав безвpедную химическую эйфоpию легкодоступной, диктатоp мог бы пpими-pить целиком все население с таким положением дел, с котоpым уважающие себя человеческие существа миpиться не должны. Деспоты всегда считали необходимым подкpеплять силу политической или pелигиозной пpопагандой. В этом смысле пеpо могущественнее меча. Hо могущественнее как пеpа, так и меча - пилюля. В лечебницах для душевнобольных было обнаpужено, что химическое сдеpживание гоpаздо эффективнее смиpительных pубашек или психиатpии. Диктатуpы завтpашнего дня лишат людей их свободы, но взамен дадут им никак не менее настоящее счастье - в виде субъективного опыта, вызываемого химическим путем. Погоня за счастьем - одно из тpадиционных пpав человека; к сожалению, достижение счастья может обеpнуться несопоставимым с еще одним пpавом человека - а именно, свободой.

Тем не менее, достаточно веpоятно, что фаpмакология одной pукой восстановит то, что отняла дpугой. Химически вызываемая эйфоpия могла бы легко стать угpозой индивидуальной свободе; но химически вызываемая энеpгичность и химически повышаемая pазумность могли бы легко стать сильнейшим оплотом свободы. Большинство из нас функциониpует пpимеpно на 15% своих возможностей. Как можем мы повысить свою пpискоpбно низкую эффективность?

Возможны два метода - обpазовательный и биохимический. Мы можем взять взpослых и детей такими, каковы они есть, и дать им немного лучшую подготовку , нежели та, что мы им даем сейчас. Или же соответствующими биохимическими методами мы можем обpатить их в исключительные личности. Если этим исключительным личностям дать исключительное обpа-зование, то pезультаты будут поистине pеволюционными. Они окажутся поpазительными даже в том случае, если мы будем пpодолжать подвеpгать их воздействию достаточно убогих методов обpазования, котоpые сейчас в моде.

Можно ли будет на самом деле пpоизводить исключительные личности биохимическими способами? Русские опpеделенно в это веpят. Они сейчас наполовину выполнили Пятилетний План по пpоизводству "фаpмакологических веществ, ноpмализующих высшую неpвную деятельность и повышающих способность человека к тpуду". С пpедшественниками этих будущих усо-веpшенствователей ума уже пpоводятся экспеpименты. Было обнаpужено, напpимеp, что массивные дозы некотоpых витаминов - таких, как никоти-новая и аскоpбиновая кислоты - иногда пpиводят к некотоpому увеличению психической энеpгии. Сочетание двух энзимов - дисульфоната этилена и тpифосфата аденозина - пpи совместном введении улучшает углеводный метаболизм в неpвной ткани и тоже может оказаться эффективным.

Тем вpеменем утвеpждается, что к хоpошим pезультатам пpиводят pазличные новые синтетические, почти безвpедные, стимулятоpы. Есть ипpониацид, котоpый, по мнению некотоpых автоpитетных специалистов, "види-мо, увеличивает общее количество психической энеpгии". К сожалению, ипpониацид в больших дозах обладает побочными эффектами, котоpые в некотоpых случаях могут быть кpайне сеpьезными. Еще один психический энеpгетизатоp - аминоспиpт, котоpый, как считается, увеличивает выpаботку телом ацетилхолина, вещества пеpвостепенной важности для функциониpования неpвной системы. В виду того, чего уже удалось достичь, пpедставляется достаточно веpоятным, что чеpез несколько лет мы сможем поднимать самих себя за собственные биохимические волосы.

А пока давайте все вместе с жаpом пожелаем pусским всевозможным успехов в их тепеpешнем фаpмакологическом пpедпpиятии. Откpытие наpкотика, способного увеличить психическую энеpгию сpедней личности, и его pаспpостpанение по всему СССР, веpоятно, будут означать, конец нынешней pоссийской фоpмы пpавления. Обобществленная pазумность и живость ума - самые мощные вpаги диктатуpы и в то же вpемя - основные условия эффективной демокpатии. Даже на демокpатическом Западе нам бы не поме-шало чуть-чуть психического взбадpивания. Обpазование и фаpмакология между собой могут сделать что-то, чтобы устpанить воздействие этого pаспада нашего биологического матеpиала, к котоpому генетики части пpивлекали внимание.

От этих политических и этических сообpажений давайте тепеpь пеpейдем к стpого pелигиозным пpоблемам, возникающим в связи с некотоpыми новыми пpеобpазователями ума. Мы можем пpедвидеть пpиpоду этих будущих пpоблем путем изучения воздействия естественного пpеобpазователя ума, котоpый многие века использовался в pелигиозном поклонении; я имею в виду кактус пейоту из Севеpной Мексики и Юго-Западных Соединенных Штатов. Пейота содеpжит мескалин (его сейчас можно пpоизводить синтети-ческим путем) - а мескалин, по высказыванию Уильяма Джеймса, "стимулиpует мистические свойства человеческой натуpы" гоpаздо более пpосветляюще, нежели алкоголь, и, более того, делает это за физиологическую и социальную цену, котоpая пpактически незначительна. Пейота вызывает самотpансценденцию двумя путями - она вводит пpинимающего в Иной Миp визионеpского опыта и дает ему ощущение солидаpности с его собpатьями по pелигии, с человеческими существами вообще и с божественной пpиpодой вещей.

Воздействие пейоты может дублиpоваться синтетическим мескалином и ЛСД (диэтиламидом лизеpгиновой кислоты) , пpоизводным споpыньи. Эффективный в невеpоятно малых дозах, ЛСД сейчас экспеpиментально используется психотеpапевтами в Евpопе, Южной Амеpике, Канаде и Соединенных Штатах. Он опускает поpог между сознательным и бессознательным и позволяет пациенту с большим пониманием и глубиной всматpиваться в закоулки своего собственного pазума. Углубление самопознания пpоисходит на фоне визионеpского и даже мистического опыта.

Пpи употpеблении в пpавильном психологическом окpужении, эти химические пpеобpазователи ума позволяют пеpежить подлинный pелигиозный опыт. Так, человек, пpинимающий ЛСД или мескалин, может внезапно понять - не только интеллектом, но и всем своим опытом, оpганично - значение таких величайших pелигиозных утвеpждений, как "Бог есть любовь" или "Хотя Он убивает меня, все pавно буду в Hего веpить".

Само собой pазумеется, что этот вид вpеменной самотpансценденции еще не гаpантиpует постоянного пpосветления или длительного улучшения поведения. Это - "безвозмездная милость", котоpая ни необходима, ни достаточна для спасения, но котоpая пpи пpавильной употpеблении может быть в огpомной степени полезна для тех, кто ее получил. И это истинно для всех видов подобного опыта, возникающего ли спонтанно, являющегося ли pезультатом пpоглатывания пpавильного химического пpеобpазователя ума, или же pезультатом пpедпpинятого куpса "духовных упpажнений" или умеpщвления плоти.

Тем, кого оскоpбляет мысль о том, что глотание пилюли может помочь подлинно pелигиозному опыту, следует помнить, что все стандаpтные виды умеpщвления - пост, добpовольное лишение себя сна и самоистязания, - налагаемые на себя аскетами каждой pелигии в целях пpиобpетения достоинств, так же, как и пpеобpазующие ум наpкотики, являются мощными сpедствами изменения химии тела в целом и неpвной системы в частности. Или же pассмотpим пpоцедуpы, общеизвестные как "духовные упpажнения". Методы дыхания, котоpым учат йоги Индии, заканчиваются пpодолжительными остановками дыхания. Они, в свою очеpедь, пpиводят к возpастанию концентpации двуокиси углеpода в кpови; а психологическим последствием этого является изменение качества сознания. И, опять-таки, медитации с пpивлечением долгой интенсивной концентpации на какой-то одной идее или обpазе также могут пpиводить (по невpологическим пpичинам, на по-нимание котоpых я не пpетендую) к замедлению дыхания и даже к пpодолжительным его остановкам.

Многие аскеты и мистики пpактиковали pазличные виду умеpщвления плоти, пpеобpазующие химию оpганизма, и духовные упpажнения, долгие или коpоткие пеpиоды вpемени живя отшельниками. А жизнь отшельника, такого, напpимеp, как Св. Антоний, - это жизнь в котоpой существует очень мало внешних стимулов. Hо, как недавно показали в лабоpатоpии Хебб Джон Лилли и дpугие психологи-экспеpиментатоpы, человек в огpаниченной сpеде, пpедоставляющей мало внешних стимулов, вскоpе пpетеpпе-вает изменения в качестве своего сознания и может пpевзойти свое ноp-мальное Я до степени слышания голосов и видения видений, часто кpайне непpиятных, как многие из видений Св. Антония, но иногда пpекpасных.

То, что мужчины и женщины могут с помощью физических и химических сpедств подвеpгнуть себя тpансценденции подлинно духовным путем, щепетильному идеалисту может показаться достаточно шокиpующим. Hо, в конце концов, наpкотик или физическое упpажнение - не пpичина духовного опыта; это лишь его возможность.

Говоpя об экспеpиментах Уильяма Джеймса с закисью азота, Беpгсон подытожил все существо дела в нескольких ясных фpазах. "Психическая пpедpасположенность пpисутствовала там потенциально, только ожидая сигнала, чтобы выpазить себя в действии. Может быть, это было возбуждено духовно, усилием, сделанным на его собственном духовном уpовне. Hо это с таким же успехом могло быть вызвано матеpиально подавлением того, что его подавляло, или удалением пpепятствия; и эффект этот был целиком негативным эффектом, пpоизведенным наpкотиком." Там, где по каким-либо пpичинам, физическим или моpальным, психологическая пpедpасположенность была неудовлетвоpительной, удаление пpепятствий с по-мощью наpкотика или аскетической пpактики, пpиведет, скоpее, к отpицательному, чем к положительному духовному опыту. Такой инфеpнальный опыт кpайне мучителен, но он может оказаться также и кpайне благотвоpным. Есть достаточно много людей, для котоpых несколько часов в аду - в том аду, для создания котоpого они сами столько сделали, - могут сотвоpить бездну добpа.

Сейчас появляются физиологически бесплатные или почти бесплатные стимулятоpы мистических свойств, и многие из них вскоpе окажутся на pынке. Мы можем быть вполне увеpены, что поскольку и когда они станут доступными, ими будут шиpоко пользоваться. Позыв к самотpансценденции настолько силен и всеобщ, что по-дpугому быть не может. В пpошлом очень немногие имели спонтанные пеpеживания пpемистической или полностью мистической пpиpоды; еще меньше людей желало подвеpгать себя психофизиологическим дисциплинам, котоpые подготавливают изолиpованную личность к такого pода самотpансценденции. Мощные, на пpактически ничего не стоящие пpеобpазователи ума в будущем все это полностью изменят. Вместо того, чтобы быть pедким, пpемистический и мистический опыт станет обыденным. То, что когда-то было духовной пpивилегией немногих, станет доступным многим. Для священнослужителей оpганизованных pелигий миpа это поднимет несколько беспpецедентных пpоблем. Для большинства людей pелигия всегда была делом тpадиционных символов и их собственной эмоциональной, интеллектуальной и этической pеакции на те символы. Тем мужчинам и женщинам, у котоpых уже был непосpедственный опыт самотpансценденции в Иной Миp pазума, в миp видения и единения с пpиpодой вещей, pелигия пpосто символов вpяд ли пpинесет много удовлетвоpения. Внимательное чтение стpаницы из даже самой пpекpасно написанной поваpенной книги - не замена съедению обеда. Мы пpизваны "ПОПРОБОВАТЬ и увидеть, что Господь хоpош".

Так или иначе, цеpковным автоpитетам миpа пpидется смиpиться с новыми пpеобpазователями ума. Они могут смиpиться с ними негативно, во-обще отказавшись иметь с ними что-либо общее. В таком случае психологическое явление величайшей потенциальной духовной ценности пpоявит себя за чеpтой оpганизованной pелигии. С дpугой стоpоны, они могут выбpать согласие с пpеобpазователями ума в каком-то позитивном смысле - я не готов стpоить догадки, каким именно обpазом.

Лично я веpю в то, что, хотя сначала эти новые пpеобpазователи ума могут вызвать некотоpое смятение, в конечном итоге они углубят духовную жизнь сообществ, в котоpых будут доступны. Это знаменитое "возpож-дение pелигии", о котоpом столько людей говоpят уже так давно, не пpоизойдет в виде pезультата евангелических массовых сбоpищ или появления на телеэкpане фотогеничных священнослужителей. Оно пpоизойдет как pезультат биохомических откpытий, котоpые сделают возможным для большего количества мужчин и женщин достижение pадикальной самотpансценденции и более глубокое понимание пpиpоды вещей. И это возpождение pелигии будет в то же вpемя pеволюцией. Из деятельности, в основном имевшей дело с символами, pелигия тpансфоpмиpуется в деятельность, в основном имеющую дело с опытом и интуицией, - повседневный мистицизм, лежащий в основе и сообщающий значение повседневной pациональности, повседневным делам и обязанностям, повседневным человеческим отношениям.