Карен Хорни
К оглавлению
Глава 4
При всех своих бешеных усилиях достичь совершенства и при всей своей вере, что оно достигнуто, невротик не достигает того, в чем отчаянно нуждается - самоуважения и уверенности в себе. Богоподобный в своем воображении, он лишен обычной земной уверенности в себе, которой обладает самый простой пастух. Высокое положение, до которого он может подняться, слава, которую он может обрести, делают его самонадеянным, но не приносят ему внутренней безопасности. Он по-прежнему чувствует себя ненужным в глубине души, легко обижается и нуждается в нескончаемых подтверждениях своей ценности. Он может чувствовать себя сильным и значительным, пока у него в руках власть и влияние, пока его поддерживают хвалой и почитанием. Но все эти чувства избранности легко пропадают, когда, среди чужих людей, эта поддержка отсутствует, когда он терпит неудачу, когда он предоставлен сам себе. Царство небесное внутри нас, его не заталкивают в нас снаружи.
Давайте посмотрим, что происходит с уверенностью в себе по ходу невротического развития. Чтобы у ребенка роста уверенность в себе, он явно нуждается в помощи извне. Ему нужны тепло, привет, забота, защита, атмосфера доверия, поощрение его деятельности, конструктивная дисциплина. Когда все это есть, у него развивается, используя удачный термин Мари Райзи,* "базальная уверенность", которая включает уверенность в себе и в других.
* Мари Райзи. "Психоанализ и образование" (Marie I. Rasey "Psychoanalytic and Education"). Доклад на заседании Ассоциации развития психоанализа (Association for Advancement of Psychoanalysis, 1946).
Но вместо благотворных влияний ребенок испытывает совсем другие, которые вредят его здоровому росту. Мы уже обсуждали эти факторы и их общее действие в первой главе. Здесь я хотела бы добавить еще некоторые причины, по которым ему особенно трудно достичь правильной самооценки. Слепое восхищение может раздуть его чувство собственной значимости. Он может почувствовать, что нужен родителям, нравится им, и они одобряют его не за то, какой он есть, а за то, что он удовлетворяет их потребность в восхищении, престиже или власти. Жесткие требования удовлетворять нормам совершенства могут возбудить в ребенке чувство неполноценности из-за того, что он не может выполнить таких требований. За проступки или плохие оценки в школе его сурово упрекают, а хорошее поведение и хорошие отметки принимаются как должное. Порывы к независимости и самостоятельности высмеиваются. Все эти факторы, вдобавок к общему недостатку искреннего тепла и интереса к нему, создают у него ощущение своей никчемности и ненужности или, по крайней мере, ощущение, что он ничего не стоит, пока он такой, какой есть, а не стал кем-то другим.
Хуже того, невротическое развитие, инициированное ранними неблагоприятными обстоятельствами, ослабляет самую сердцевину его существа. Он отчуждается от себя и раздваивается. Его самоидеализация – попытка возместить причиненный ущерб, подняв себя в воображении над другими и над грубой реальностью самого себя. И, как в сказках о сделке с Сатаной, он получает воображаемую, а иногда и реальную славу. Но вместо твердой уверенности в себе он получает позлащенный дар весьма сомнительной ценности – невротическую гордость. Эти две вещи очень похожи, и вполне понятно, что их путают. В старом издании Вебстера, например, сказано, что гордость – это самоуважение, основанное на реальных или воображаемых заслугах. Различие между реальными и воображаемыми заслугами проведено, но в обоих случаях говорится о "самоуважении", словно это различие невелико.
Путаница существует еще и потому, что большинство пациентов относятся к уверенности в себе как к загадочному качеству, возникающему из ничего, но очень желанному. Поэтому только логично, что они ждут от аналитика, чтобы он каким-то образом вселил ее в них. Это всегда напоминает мне один мультфильм: зайцу и мыши впрыснули шприцем храбрости, они увеличились в пять раз, обнаглели и преисполнились неудержимой воинственности. Пациенты не понимают (и на самом деле страстно не желают понять) прямой причинно-следственной связи между существующими качествами личности и чувством уверенности в себе. Эта связь ничуть не менее четкая, чем зависимость финансового статуса человека от его имущества, сбережений и умения зарабатывать деньги. Если с этим все в порядке, у него будет чувство экономической безопасности. Возьмем другой пример – уверенность рыбака покоится на таких конкретных вещах, как прочная лодка, крепкие сети, его знания о погоде и море, сила его мышц.
Что касается требуемых качеств личности, то до некоторой степени они зависят от культуры, в которой мы живем. Для западных цивилизаций – это независимые убеждения и умение действовать в соответствии с ними, способность полагаться на себя, основанная на оценке собственных ресурсов, умение брать на себя ответственность, реалистичный подход к собственным качествам, возможностям и ограничениям, сила и прямота чувств, способность устанавливать и поддерживать хорошие отношения с людьми. Хороший уровень этих параметров субъективно ощущается как уверенность в себе. Чем ниже их уровень, тем более шаткой будет уверенность в себе.
Точно так же, здоровая гордость основана на реальных вещах. Это может быть заслуженная высокая оценка своих особых достижений, например, гордость за смелый поступок или отличную работу. Или же это может быть более всеобъемлющее чувство собственной ценности, спокойное чувство собственного достоинства.
Задумываясь о чрезвычайной чувствительности невротика к обидам, мы склонны рассматривать ее как отросток здоровой гордости. Однако существенная разница между ними не количественная, а качественная, как мы уже не раз обнаруживали. Сравнивая их, мы увидим, что наша невротическая гордость основана на совсем других, нереальных вещах, и все они принадлежат "прославленному портрету" нас самих или предназначены поддерживать эту нашу славу. Эти качества могут быть навязанными извне (престижными ценностями), или же они могут быть самонадеянно приписанными себе свойствами или способностями.
Из различных видов невротической гордости наиболее нормальной кажется гордость престижными ценностями. В представителях нашей цивилизации обычно гордиться тем, что у тебя красивая девушка, или тем, что ты из хорошей семьи, или местный уроженец-южанин или, наоборот, из Новой Англии, или своей политической или профессиональной принадлежностью, почитаемой престижной, или тем, что ты встречаешься с важными людьми, популярен, имеешь хорошую машину или живешь в престижном районе.
Этот род гордости менее всего типичен для невроза. Для многих людей, со значительными невротическими нарушениями, эти вещи значат не больше, чем для сравнительно здорового человека; для многих других они значат куда меньше, если вообще хоть что-нибудь значат. Но встречаются и люди, которые вложили в эти престижные ценности столько невротической гордости, для которых они так важны, что вся их жизнь вращается вокруг них, и на потребу им отдаются лучшие силы. Для таких людей только абсолют должно ассоциировать с престижными группами, только абсолют должно связывать с выдающимися институтами. Конечно, вся их лихорадочная деятельность подвергается рационализации – это "искренний интерес", "законное желание продвинуться". Все, что увеличивает престиж, может поднять настроение; любая неудача группы в увеличении престижа такой личности или любое уменьшение престижа самой группы провоцирует все реакции оскорбленной гордости. Например, то, что кто-то из семьи не "кует семейное благополучие" или психически болен, может стать тяжелым ударом для невротической гордости человека, скрытым, в основном, за особой заботой об этом родственнике. Есть множество женщин, которые предпочтут совсем не идти в ресторан или в театр, чем идти туда без мужского сопровождения.
Все это похоже на то, что антропологи поведали нам о жизни так называемых первобытных людей, у которых индивид считает себя и является в первую очередь – частью группы. При этом гордость простирается не на нечто личное, а на институты и деятельность групп. Но, несмотря на внешнее сходство, это существенно различные процессы. Основное различие состоит в том, что невротик в глубине души не чувствует себя заодно с группой. Он не считает себя ее частью, у него нет чувства принадлежности к ней – он использует ее для повышения личного престижа.
Хотя человека могут снедать мысли и погоня за престижем, и мысленно он возносится и падает вместе с ним, это часто не рассматривают как невротическую проблему, подлежащую анализу, – то ли потому, что так часто случается, то ли потому, что это выглядит культурным стереотипом, то ли потому, что сам аналитик не свободен от этого недуга. А это недуг, причем разрушительный, потому что заставляет человека все время изыскивать "удобные случаи" – то есть, делает оппортунистичным, нарушая тем самым его цельность. Это далеко не норма, напротив, это указание на серьезные нарушения. На самом деле, это происходит с тем, кто так глубоко отчужден от себя, что даже его гордость во многом лежит вне его самого.
Хуже того, невротическая гордость покоится на качествах, которые человек приписывает себе безосновательно, – на тех, которые принадлежат его особому идеальному образу. В этом четко проступает природа невротической гордости. Невротик гордится не собой, не тем, кто он есть. Зная о его неверном взгляде на себя, мы не удивимся, что его гордость вычеркивает трудности и ограничения. Но она идет дальше. По большей части он вовсе не гордится своими подлинными качествами. Он может сознавать их, но смутно; он может даже отрицать их. Но и осознавая их, он не считает их весомыми. Например, аналитик привлекает его внимание к его большой работоспособности или стойкости, с которой он прокладывает свой путь в жизни, или напоминает, что, несмотря на свои проблемы, он написал хорошую книгу, – пациент фигурально или буквально пожимает плечами и пропускает похвалу мимо ушей, с заметным равнодушием. Особенно он не ценит того, что, по его мнению, "только" стремление, а не достижение. Например, он сбрасывает со счета свое честное стремление добраться до корней своих нарушений, которое он проявляет, предпринимая серьезные попытки продолжать анализ и самоанализ.
Пер Гюнт может служить блестящим литературным примером. Он ни к чему особенному не приложил свои настоящие качества – большой ум, дух искателя приключений, жизнелюбие. Но он гордится тем, что ему как раз и не удалось – "быть самим собой". На самом деле он был (в своем представлении о себе) не собой, а своим идеалом, с неограниченной "свободой" и неограниченными силами. (Он возвысил свой безграничный эгоцентризм до жизненной философии своим афоризмом: "Будь самим собой", что, как показывает Ибсен, является в его случае возвышенным переложением закона троллей: "Упивайся самим собой".)
Между нашими пациентами Пер Гюнт нередок и страстно желает сохранить иллюзии своей святости, выдающегося ума, абсолютного самообладания и т.д.; он словно потерял бы свою "индивидуальность", если сдвинулся бы хоть на дюйм в сторону от таких оценок, которые он дает своим качествам. Воображение само по себе способно стать высшей ценностью невзирая на то, для чего оно используется, потому что оно позволяет своему хозяину глядеть сверху вниз на серых бескрылых людишек, озабоченных правдой. Пациент, конечно, не произнесет этого слова, "правда" а будет туманно говорить о "быте". Например, один пациент, чье требование было просто грандиозным, – он ожидал, что весь мир должен быть к его услугам, – сперва занял ясную позицию по отношению к своему требованию, называя его абсурдным и даже "унизительным". Но на следующий день он вернулся к своей гордости: требование стало теперь "величественным созданием духа". Истинное значение иррационального требования было утоплено, и гордость торжествовала в воображении.
Но чаще гордость привязана не к воображению, а ко всем сознательным процессам – интеллекту, рассудку, силе воли. Бесконечное могущество, которое невротик приписывает себе – это, в конечном счете, могущество его разума. Не удивительно, поэтому, что он очарован и горд им. А идеальный образ – продукт его воображения. Но это не то, что создается в мечтах перед сном и во сне. Непрерывная работа интеллекта и воображения, в основном бессознательная, идет ради поддержания личною вымышленного мира, осуществляясь через рационализации, оправдания вынесения вовне, совмещение несовместимого – короче говоря, теми путями, которыми можно заставить вещи казаться не такими, какие они есть. Чем более человек отчуждается от себя, тем более его рассудок становится высшей реальностью ("Люди не существуют вне моих мыслей. Я сама вне их не существую".). Как и Леди из Шалотта, невротик не умеет видеть реальность непосредственно, он видит ее только в зеркале. Скажем точнее: он глядит в зеркало только своих мыслей о мире и себе. Поэтому гордость интеллектом или, скорее, верховенством рассудка не ограничена теми, кто занят интеллектуальным трудом, а распространяется на всех невротиков.
Гордость связывается также с возможностями и привилегиями, на которые невротик, по его мнению, имеет право. Таким образом, он может гордиться иллюзорной неуязвимостью, которая, в физическом плане означает претензию никогда не болеть и всегда оставаться невредимым, а в психическом – никогда не чувствовать себя задетым. Бывает, гордость удачливостью для "любимца богов" становится вопросом чести: не подхватить заразу в охваченном малярией районе, выиграть в азартной игре или не попасть под дождь во время экскурсии.
Предмет особой гордости невротика – умение провести свои требования в жизнь. Те, кто претендует получить нечто ни за что, гордятся, если им удалось вынудить других дать им денег, быть у них на побегушках, бесплатно лечить их. Другие, "имеющие право" распоряжаться чужой жизнью переживают как удар по своей гордости, если подопечный не следует немедленно их совету или делает что-то по собственному усмотрению, не спросив сперва их мнения. Иные претендуют на полное оправдание ссылаясь, что они были чем-то расстроены. Эти люди гордятся тем, что добились сочувствия и прощения, и чувствуют себя оскорбленными, если другой человек остался недовольным.
Невротическая гордость, основанная на внутренних предписаниях, может показаться на первый взгляд более устойчивой, но, на самом деле она столь же шаткая, как и другие виды гордости, поскольку неизбежно переплетена с претензиями на что-то. Мать, которая гордится тем, что она идеальная мать, обычно идеальна лишь в своем воображении. Человек, гордящийся своей уникальной честностью, не говорит, может быть, очевидной лжи, но пропитан бессознательной и полусознательной нечестностью. Те, кто гордится отсутствием эгоизма, могут не предъявлять открытых требований, но мучить других своей беспомощностью и страданиями, принимая свои Нельзя на здоровое самоутверждение за добродетель смирения. Кроме того, Надо сами по себе не имеют объективной ценности, а могут иметь только субъективную, служа невротическим целям. Таким образом, например, невротик может гордиться тем, что не просит и не принимает никакой помощи, даже если разумнее было бы поступать иначе – хорошо известная социальным работникам проблема. Одни гордятся тем, что провели трудную сделку, другие – тем, что никогда не торгуются, все зависит от того, Надо ли им всегда выигрывать или Надо никогда не стремиться к собственной выгоде.
И наконец, может быть гордость самой высотой и суровостью компульсивных норм. Тот факт, что ему известно "добро" и "зло" уже делает человека богоподобным, как Змий обещал Адаму и Еве. Очень высокие нормы невротической личности позволяют человеку чувствовать себя чудом нравственности, которой стоит гордиться, неважно, каков он на самом деле и как себя ведет. Находясь в анализе, он может признать у себя яростную тоску по престижу, слабое чувство справедливости, мстительность, но все это не делает его ни капли скромнее, не заставляет чувствовать себя менее возвышенно нравственным существом. Для него эти действительные недостатки – не считаются. Его гордость не в том, чтобы быть нравственным, а в том, что бы знать, каким ему Надо быть. Несмотря на то, что временами он признает тщетность своих самоупреков, и даже иногда ужасается, насколько они ошибочны, он так и не смягчается в своих требованиях к себе. Ну и что, если он страдает? Разве его страдания не доказывают лишний раз его возвышенную нравственную чуткость? Следовательно, эта цена по карману его гордости.
Когда мы спустимся от этого обобщенного взгляда к особенностям индивидуальных неврозов, мы сначала придем в замешательство. Оказывается, нет ничего, чем нельзя было бы гордиться. То, что кажется восхитительным достоинством одному, позорная помеха для другого. Кто-то гордится своей грубостью, другой стыдится всего, что могут принять за грубость, и гордится своей чувствительностью. Кто-то гордится своей пробивной способностью, другой стыдится и намека на нее. Этот гордится тем, что верит людям, а тот столь же горд своей недоверчивостью и т.д. и т.п.
Но это разнообразие удивляет нас лишь до тех пор, пока мы рассматриваем особые виды гордости вне контекста личности в целом. Как только мы посмотрим на общую структуру характера личности, у нас появится общий принцип: потребность невротика гордиться собой столь настоятельна, что он не может вынести мысли о себе как о существе, находящемся в тисках потребностей; поэтому он использует свое воображение, чтобы превратить эти потребности в добродетели, трансформировать их в качества, которыми можно гордиться. Но проходят эту трансформацию только те компульсивные потребности, которые служат его влечению воплотить свое идеальное я в действительность. Напротив, те, которые мешают этому влечению, он склонен подавлять, отрицать, презирать.
Его способность к такому бессознательному выворачиванию ценностей наизнанку совершенно удивительна. Лучше всего впечатление от нее передал бы мультфильм. В этом жанре наиболее живо можно изобразить, как человек, огорченный нежелательной чертой, берет кисть, закрашивает это место яркими красками и показывает нам с хвастливой гордостью картину своих достоинств. Таким образом, непоследовательность превращается в безграничную свободу, слепой бунт против существующих норм морали – в намерение "быть выше предрассудков", табу на то, чтобы сделать что-нибудь для себя, – в святое отсутствие эгоизма, потребность кого-то ублажать – в чистую доброту, зависимость – в любовь, использование других – в силу, мстительность – в справедливость, техника фрустрации – в разумную самозащиту, отвращение к труду – в успешное сопротивление "ужасной привычке работать" и т.д.
Эти бессознательные процессы часто напоминают мне о троллях из "Пер Гюнта" Ибсена, для которых "черное белым слывет, уродство слывет красотой, великое – малым, а грязь – чистотой". Самое интересное, что Ибсен объясняет это извращение ценностей сходным путем. Пока ты живешь в самодостаточном мире сна, как Пер Гюнт, говорит Ибсен, ты не можешь быть верен себе. Между двумя мирами нет моста. Они слишком разные, чтобы позволить какое-то компромиссное решение. И если ты не верен себе, а живешь эгоцентричной жизнью воображаемого величия, то проматываешь и свои истинные ценности. Твоя шкала ценностей становится такой же перевернутой, как у троллей. И в этом действительно главный смысл того, о чем говорится в этой главе. Как только мы пускаемся в погоню за славой, мы перестаем заботиться о верности себе. Невротическая гордость, во всех ее формах, – это ложная гордость.
Уяснив общий принцип, что предметом гордости служат только те склонности, которые помогают воплощать идеальное я, аналитик легко проследит скрытую гордость в любой позиции пациента, за которую он упорно держится. Связь между субъективной ценностью черты и невротической гордостью ею представляется мне постоянной связью. Увидев один из этих факторов, аналитик спокойно может заключить, что здесь, по всей вероятности, присутствует и другой. Иногда один, иногда другой появляется в фокусе внимания первым. Таким образом, пациент в начале аналитической работы может гордиться своим цинизмом или своим умением фрустрировать других. И хотя на этом этапе аналитик не понимает значения, которое данный фактор имеет для пациента, он может быть уверен, что роль этого фактора в данном неврозе весьма значительная.
Для терапии необходимо, чтобы у аналитика постепенно сложилась ясная картина, какие именно виды гордости присутствуют у данного пациента. Естественно, что пациент не рассматривает влечение, установку или реакцию в качестве проблемы, которую надлежит устранить, до тех пор, пока он бессознательно или сознательно гордится ею. Пациент, например, может сознавать свою потребность перехитрить других. Аналитику может быть очевидно, что это проблематичная склонность, за которую следует взяться и в конце концов преодолеть, поскольку он отстаивает интересы подлинного я пациента. Он понимает компульсивный характер потребности, нарушения, создаваемые ею в межличностных отношениях, потери энергии, которую можно было бы направить в конструктивное русло. Но пациент-то как раз считает, сам того не сознавая, что именно эта способность (всех перехитрить) делает его высшим существом; и он тайно гордится ею. Следовательно, он заинтересован не в анализе тенденции перехитрить остальных, а в анализе внутренних факторов, мешающих ему делать это в совершенстве. Пока различие подходов аналитика и пациента скрыто, у них различные планы и цели их анализа скрещены, как шпаги.
Невротическая гордость покоится на таком шатком основании, что неустойчива, как карточный домик, и рушится, как и он, от малейшего щелчка. В терминах субъективных переживаний она делает человека уязвимым ровно в той степени, в какой он одержим ею. Задеть ее одинаково легко снаружи и изнутри. Две типичные реакции уязвленной гордости – стыд и унижение. Нам стыдно, если мы делаем, думаем или чувствуем что-либо, насилующее нашу гордость. Мы унижены, если другие делают что-то, задевающее нашу гордость, или не делают того, чего требует от них наша гордость. При любой реакции стыда или унижения, представляющейся неуместной или не соответствующей происшествию, мы должны задать два вопроса: Что в данной ситуации вызвало такой ответ? Какая именно тайная гордость была при этом задета? Вопросы эти тесно переплетаются, и ни на один из них нельзя дать быстрого ответа. Например, аналитик может знать, что мастурбация вызывает сильнейший стыд у человека, который, в общем, придерживается рационального, благоразумного взгляда на проблему и не стал бы осуждать за это других. Здесь, по крайней мере, провоцирующий стыд фактор кажется ясным. Но так ли это? Мастурбация может означать разное для разных людей, и аналитик не может с ходу догадаться, какой из многочисленных факторов, имеющих отношение к мастурбации, отвечает за возникающее чувство стыда. Означает ли мастурбация для данного пациента сексуальную активность низшего порядка, поскольку она отделена от любви? Может быть, получаемое удовлетворение сильнее, чем при половом акте, и тем самым нарушает представление, что оно должно быть связано только с любовью? Может быть, дело в фантазиях, с ней связанных? Может быть, она означает признание самому себе, что тебе все-таки что-то нужно? Это слишком большая снисходительность к себе для стоика? Она означает потерю контроля над собой? Только в той степени, в какой аналитику удалось уловить, насколько все эти факторы имеют отношение к данному случаю, он может задаваться вторым вопросом, какую именно гордость пациента задевает мастурбация.
Вторая иллюстрация тоже призвана показать, как необходима точность при разборе факторов, вызывающих стыд или унижение. Многие незамужние женщины глубоко стыдятся того, что у них есть любовник, хотя на сознательном уровне лихо пренебрегают условностями. В данном случае важно сперва выяснить, страдает ли гордость женщины из-за ее нынешнего любовника. Если так, связан ли стыд с тем, что он недостаточно хорош или предан? С тем, что она позволяет плохо к себе относится? С ее зависимостью от него? Или ей стыдно, что у нее вообще есть любовник, независимо от его статуса и личности? Если так, является ли замужество для нее вопросом престижа? Или ее ситуация (у нее есть любовник, но она остается "одинокой" женщиной) представляется ей доказательством того, что она непривлекательна и никчемна? Или ей Надо быть выше сексуальных желании, весталкой?
Часто одна и та же ситуация вызывает разную реакцию основным оказывается или стыд, или унижение. Девушка отвергла молодого человека: один вариант – он чувствует, что она унизила его, и реагирует по типу "Да что она о себе думает?", а второй вариант – ему стыдно, что его чары или его мужественность не оказались абсолютно неотразимы. Замечание сделанное им во время дискуссии, пришлось некстати – либо его унизили "эти проклятые дураки, которые меня не понимают", либо ему стыдно за свою неловкость. Кто-то извлек выгоду из него, он чувствует, что эксплуататор его унизил, либо ему стыдно, что он не умеет постоять за свои интересы. Его дети не принесли блестящих оценок или не очень популярны – этот факт унижает его, и он сердится на детей; либо он стыдится, считая, что так или иначе подвел своих детей.
Эти наблюдения говорят о том, что нам нужно переориентировать ход нашей мысли. Мы склонны придавать слишком большое значение ситуации как таковой и считаем, что именно она определяет наши реакции. Например, если человека поймали на лжи, мы склонны считать "естественной" с его стороны реакцию стыда. Но вот другой человек не испытывает ничего подобного, вместо этою он считает себя униженным теми, кто уличил его, и набрасывается на них. Следовательно наши реакции определяет не только ситуация, но гораздо более – наши невротические потребности.
Еще специфичнее, что реакциями стыда либо унижения управляет тот же принцип, который управляет трансформацией ценностей. У агрессивного, захватнического типа лиц реакция стыда может потрясающим образом отсутствовать. Бывает, что вначале никаких ее следов не удается обнаружить даже при внимательном аналитическом исследовании. Это люди, которые или настолько живут воображением, что предстают перед собой чистыми, без единого пятнышка, или же завернулись в такой толстый защитный слои воинствующей правоты, что все, что делают они, уже тем самым правильно. Их гордость может быть ранена только извне. Любой вопрос об их мотивах, любое открывающееся перед ними препятствие воспринимается как оскорбление. Они не могут не подозревать в злонамеренности любого человека, который ставит такие вопросы или указывает на препятствия.
У людей смиренных реакция унижения полностью затмевается чувством стыда. На поверхности они полностью охвачены тревожной заботой угодить своим Надо. Но по причинам, которые будут обсуждаться позднее, они сосредоточены, скорее, на своих неудачах в том, чтобы быть верхом совершенства, и, следовательно, легко чувствуют себя пристыженными. Таким образом, по доминированию той или иной реакции аналитик может вывести надежное заключение относительно тенденции в нижележащих структурах.
До сих пор связь между гордостью и реакциями на урон гордости была простой и прямой. И поскольку это типичные связи, может показаться, что их легко проследить аналитику или тому, кто проходит анализ. Заметив какую-либо невротическую гордость, он сумеет быть бдительным к тому, что провоцирует стыд или унижение. И наоборот, эти реакции будут стимулировать его к поиску стоящей за ними невротической гордости и к исследованию ее природы. Но дело осложняется тем, что эти реакции затемнены некоторыми факторами. Гордость данного лица может быть очень уязвимой, но он не выражает сознательно никаких чувств обиды. Чувство собственной правоты, как уже упоминалось, перекрывает путь чувству стыда. Гордость неуязвимостью запрещает признавать у себя чувство обиды. Божество может в принципе разгневаться на несовершенства смертных, но Его просто не задевают ни шеф, ни таксист; он Должен быть достаточно велик, чтобы быть выше этого, и достаточно силен, чтобы перешагнуть через это. "Оскорбления", следовательно, бьют по нему дважды: он чувствует себя униженным, и ему стыдно, что ему обидно. Такой человек почти постоянно находится перед дилеммой: он до абсурда уязвим, но его гордость не позволяет ему быть уязвимым вообще. Это внутреннее состояние во многом отвечает за его раздражительность.
Вопрос затемняется еще и тем, что непосредственная реакция на удар по гордости может быть автоматически трансформирована в иные чувства, чем стыд или унижение. Наша гордость, возможно, очень даже задета тем, что муж или любовник интересуются другой женщиной, не помнят о наших желаниях, по уши погрузились в работу или хобби. Но, возможно, все, что мы чувствуем на сознательном уровне – это грусть за нашу безответную любовь. Вместо унизительного ощущения, что нами пренебрегают, мы можем ощущать только разочарование. Стыд кажется нашему сознанию легкой неловкостью, замешательством или, что более специфично, виноватостью. Эта последняя трансформация особенно важна, потому что позволяет довольно быстро понять определенные чувства вины. Если, например, человек, по причине всевозможных бессознательных претензий, ужасно расстроен своей сравнительно безобидной и безвредной ложью, мы можем спокойно предположить, что ему больше хочется казаться, а не быть честным и что его гордость пострадала от невозможности сохранить фикцию предельной, абсолютной правдивости. Или, если эгоцентричный человек чувствует себя виноватым за некоторую невнимательность, следует спросить, не стыд ли он испытывает за потускневший нимб доброты вместо честного сожаления о том, что не был таким чутким к людям, каким ему хотелось бы быть.
Более того, может быть так, что ни одна из этих реакций, в непосредственном или трансформированном виде, не переживается сознательно; мы отдаем себе отчет только в нашей реакции на эти реакции. Видное место среди этих "вторичных" реакций занимают ярость и страх. Хорошо известно, что удар по гордости может вызвать мстительную враждебность. Она проходит весь путь от неприязни до ненависти, от раздражения до гнева и слепой убийственной ярости. Иногда постороннему наблюдателю легко установить связь между яростью и гордостью. Например, человек разъярен бесцеремонностью шефа или нахальством таксиста, происшествиями, которые могут вызвать, самое большее, раздражение. Сам он отдает себе отчет только в своем праведном гневе в ответ на скверное поведение других. Наблюдатель, скажем, аналитик, видит, что происшествие задело гордость пациента, что он почувствовал себя униженным и поэтому пришел в ярость. Пациент может принять такую интерпретацию, как вполне объясняющую его чрезмерную реакцию, а может и настаивать, что его реакция вовсе не была чрезмерной, и его гнев – законный гнев на подлость или глупость другого.
Конечно, не вся иррациональная враждебность исходит от задетой гордости, но она все-таки играет большую роль, чем это признают. Аналитик должен быть бдительным к такой возможности, особенно по поводу реакции пациента на него самого, на интерпретации и на аналитическую ситуацию в целом. Связь с задетой гордостью легче всего прослеживается, если во враждебности есть оттенок неуважения, презрения, намерения унизить. Тут в чистом виде действует закон возмездия. Пациент, сам того не зная, чувствует себя униженным и платит тем же. Это сущая потеря времени – обсуждать с пациентом после таких инцидентов его враждебность. Следует прямо задать вопрос, от чего пациент почувствовал унижение. Иногда порывы унизить аналитика или мысли об этом, не сопровождаемые никакими действиями, появляются сразу, в самом начале анализа, еще до того, как аналитик мог успеть задеть какое-то больное место. В таком случае вероятно, что пациент бессознательно унижен самим фактом прохождения анализа, и задача аналитика – прояснить для пациента эту связь.
Естественно, то, что происходит во время анализа, происходит и вне его. И если бы мы чаще задумывались о том, что оскорбительное поведение может вытекать из задетой гордости, мы избавили бы себя от многих мучительных и даже надрывающих сердце положений. Таким образом, когда друг или родственник мерзко себя ведут, после того как мы по собственной воле помогли им, лучше не огорчаться их неблагодарностью, а подумать о том, как сильно могла быть задета их гордость тем, что они вынуждены были принять помощь. И, по обстоятельствам, может быть, стоит поговорить с ними об этом, или помогать им так, чтобы у них была возможность сохранить лицо. Сходным образом, в случае презрительной установки по отношению к людям вообще, недостаточно возмутиться высокомерием такого человека; к нему стоит отнестись, как к тому, кто идет по жизни с ободранной кожей, настолько всестороннее уязвима его гордость.
Менее известно, что та же самая враждебность, ненависть или презрение могут быть направлены против себя, если мы чувствуем, что сами задели свою гордость. Жестокие самоупреки – не единственная форма, которую может принимать этот гнев на себя. У мстительной ненависти к себе есть так много далеко идущих содержаний, что мы потеряли бы нить рассуждений, начав обсуждать их здесь, в качестве реакций на удар по гордости. Поэтому мы вернемся к ним в следующей главе.
Страх, тревога, паника могут быть реакциями на унижение или в предвидении его. Страшные предчувствия могут касаться экзаменов, публичных выступлений, появлений в обществе, свиданий; в таких случаях его обычно называют "страхом перед сценой". Это хороший описательный термин, если мы используем его метафорически, для обозначения некоего иррационального страха, предшествующего публичному или частному "спектаклю". Он включает ситуации, в которых мы или хотим произвести хорошее впечатление (например, на новых родственников, на важное лицо, да даже на официанта в ресторане), или начинаем что-то новое, беремся за новую работу, принимаемся рисовать, отправляемся учиться на оратора. Те, кого мучает этот страх, часто говорят о нем, как о страхе перед неудачей, позором, насмешками. Кажется, что это как раз то, чего они боятся. Тем не менее, не стоит идти этим путем, потому что он ошибочно предполагает рациональный страх перед реальной неудачей. Он оставляет в стороне факт, что неудача – вещь очень субъективная. "Неудачей" может быть любая неполнота славы или совершенства, и предчувствие такой возможности – самая суть мягких форм "страха перед сценой". Человек боится выступить менее великолепно, чем требуют его Надо, а потому боится, что пострадает его гордость. Есть и более тяжелая форма этого страха, которую мы поймем позднее; при ней бессознательные силы, управляющие человеком, блокируют его способность к самому акту выступления. Страх перед сценой – это страх человека, что из-за своих саморазрушительных тенденций он будет смешон и неловок, забудет текст, "захлебнется" и покроет себя позором вместо победной славы.
Другая категория страшных предчувствий касается не качества выступления, а перспективы, что придется делать нечто, задевающее гордость, – просить повышения или снисхождения, подавать прошение, подойти к женщине с предложением – потому что это включает в себя возможность отказа. Страшные предчувствия могут наступать перед половым актом, если он означает возможность быть униженным.
Страх может наступать вслед за "оскорблениями". Многие люди дрожат, их трясет, у них перехватывает дыхание, или они испытывают прочие реакции страха в ответ на недостаток почтения или высокомерное поведение по отношению к ним. Это реакции смешанной ярости и страха, причем страх – это отчасти страх перед собственным неистовством. Сходные реакции страха могут следовать за чувством стыда без переживания стыда как такового. Человек внезапно чувствует, что его переполняет неуверенность или даже паника, если он повел себя неловко, робко или оскорбительно. Вот случай, произошедший с одной женщиной во время поездки. Она вела машину вверх по горной дороге, которая кончалась тропинкой, идущей к вершине. Явно крутая тропа все же была бы проходимой, не будь так грязно и скользко. Женщина, к тому же, была неподходяще одета: на ней был новый костюм, туфли на высоких каблуках, и у нее не было палки для ходьбы. И все же она пошла наверх, но, поскользнувшись несколько раз, бросила свою попытку. Отдыхая, она увидела далеко внизу большую собаку, яростно лающую на прохожих. Она испугалась и очень удивилась этому, потому что она обычно не боялась собак, да и не было разумных причин бояться именно этой собаки – рядом были ее хозяева. Она принялась раздумывать над этим, и ей вспомнился случаи из ранней юности, который вызвал у нее ужасный стыд. Она поняла, что в нынешней ситуации так же стыдится своей "неудачи" – того, что у нее не получилось взобраться по горной дороге. "Но, – сказала она себе, – было бы действительно неразумно лезть во что бы то ни стало". Потом она подумала: "Но Надо было справиться". У нее в руках оказался ключ к ситуации: она поняла, что ее "глупая гордость", как она назвала это, была ранена и заставляла чувствовать себя беспомощной перед возможным нападением. Как мы поймем позднее, она беспомощно отступила перед собственными нападками на себя и вынесла опасность вовне. Хотя этот кусочек самоанализа и не был завершен, он оказался достаточно эффективным – страх исчез.
Мы быстрее понимаем свою реакцию ярости, чем страха. Но в конечном счете они оказываются взаимосвязанными, и невозможно их понять одну без другой. Обе наступают потому, что урон нашей гордости представляет собой для нас ужасную опасность. Причина этого лежит отчасти в подмене уверенности в себе гордостью, о чем мы уже говорили. Но это еще не весь ответ. Как мы увидим позднее, невротик живет в метаниях между уверенностью в себе и презрением к себе, так что урон его гордости ввергает его в пропасть презрения к себе. Это наиболее важная связь, помня о которой, мы поймем многие приступы тревоги.
Хотя обе реакции – и страх, и ярость – могут в нашем собственном сознании не иметь ничего общего с гордостью, они, как дорожные знаки указывают нужное направление. Вопрос еще более затемняется, если даже эти вторичные реакции не проявляются как таковые, потому что, по разным причинам, в свою очередь подавляются. В этом случае они ведут или вносят свой вклад в определенную симптоматику психотические эпизоды, депрессии, пьянство, психосоматические расстройства. Или же потребность держать на привязи эмоции гнева и страха может вообще "расплющить" наши эмоции. Не только гнев и страх, но все чувства притупляются и оскудевают.
Злокачественность невротической гордости состоит в сочетании ее жизненной важности для человека с тем, что она делает его чрезвычайно уязвимым. Эта ситуация создает напряжение, которое из-за его силы и постоянства столь невыносимо, что от него ищут избавления, автоматически пытаясь залечить гордость от полученной раны или избегая того, что ей угрожает.
Потребность сохранить лицо не терпит отлагательств, и есть не один путь осуществить ее. На самом деле этих путей, грубых и тонких, столько, что я вынуждена буду ограничиться самыми важными и распространенными. Самый эффективный и, видимо, самый частый связан с порывом отомстить за то, что воспринимается как унижение. Мы обсуждали его, как враждебную реакцию на боль раненой гордости и на опасность того, что нашу гордость ранят. Но мщение может быть вдобавок средством самоутверждения. Оно включает веру в то, что, вернув оскорбление обидчику, мы восстановим нашу гордость. Эта вера основана на чувстве, что обидчик, в силу своей способности задевать нашу гордость, поставил себя выше нас и нас унизил. Отомстив и обидев его больше, чем он нас, мы перевернем ситуацию. Мы будем торжествовать, а он будет побежден и унижен. Цель невротической мести не "сквитаться", а "вернуть с лихвой". Ничто меньшее, чем полное торжество, не может восстановить воображаемого величия, замешанного на гордости. Именно способность залечивать гордость придает невротической мстительности невероятное упорство и отвечает за ее компульсивный характер.
Поскольку мстительность мы позже обсудим подробнее,* сейчас я только представлю в общих чертах некоторые ее существенные моменты. Поскольку способность отомстить столь важна для восстановления гордости, она сама может быть ее предметом. В сознании определенного невротического типа она равняется силе, и часто – это единственная известная ему сила. И наоборот, неспособность "дать сдачи" обычно отмечается как слабость, неважно, внутренние или внешние факторы запрещают мстительные действия. Следовательно, когда такой человек считает себя униженным, а внешняя или внутренняя ситуация не позволяет ему отомстить, он страдает вдвойне от первоначального "оскорбления" и от "поражения", противоположного мстительному торжеству.
* См. в главе 8 о "решении захватить все вокруг".
Потребность в мстительном торжестве, как утверждалось ранее, обычная составляющая погони за славой. Если это основная мотивирующая сила в жизни, она образует порочный круг, из которого выйти труднее всего. Желание подняться над другими любым возможным путем так огромно, что укрепляет всю потребность в славе, а с нею – невротическую гордость. Воспаленная гордость в свою очередь усиливает мстительность и тем самым – потребность в торжестве.
Следующий по важности путь восстановления гордости – это потеря интереса к ситуации в целом или к людям,как-то ранившим эту гордость. Многие люди утрачивают интерес к спорту, политике, интеллектуальным занятиям и т.д., потому, что их нетерпеливое желание превзойти всех, сделать нечто совершенное не находит удовлетворения. Ситуация может стать настолько нестерпимой для них, что они все бросают. Они не знают, что случилось: им просто становится неинтересно, и вместо прежнего дела они могут заняться тем, что гораздо ниже их возможностей. Хорошему преподавателю поручают задание, которое он не может выполнить сразу или считает зазорным, и у него падает интерес к преподаванию. Такие изменения установок связаны также с процессом обучения. Одаренный человек начинает с энтузиазмом учиться актерскому мастерству или живописи. Его учителя или друзья находят его многообещающим и вдохновляют его. Но при всех своих дарованиях, назавтра он все еще не Бэрримор или Ренуар. Ему становится ясно, что он – не единственное дарование в его классе. Его первые шаги, естественно, неловки. Все это ранит его гордость и он может внезапно "понять", что драматическое искусство или живопись "не его", и "на самом деле" он никогда не интересовался этим. Он охлаждается, пропускает занятия и скоро совсем забрасывает дело. Потом он принимается за что-то другое, только чтобы повторилось то же самое. Часто по экономическим причинам или по инерции он продолжает заниматься выбранным делом, но с таким безразличием, что из его занятия не выходит ничего путного.
Тот же процесс идет и в отношениях с людьми. Конечно, человек может перестать нам нравиться по серьезным причинам: мы поначалу переоценили его, или наше развитие повело нас в разные стороны. Но в любом случае стоит задуматься, почему наша симпатия обернулась равнодушием, а не сваливать все на нехватку времени или изначальные ошибки. Может быть на самом деле получилось так, что эти отношения задели нашу гордость. Может быть, наш приятель сравнил нас не в нашу пользу с другим своим приятелем. Может быть, он стал меньше нас уважать. Мы поняли, что подвели его, и нам перед ним стыдно. Все это может надорвать и брак и любовь, и тогда мы склонны остановиться на мысли "Я больше не люблю его".
Все эти уходы включают в себя много напрасной потери сил и часто много горя. Но самое печальное в них то, что мы теряем интерес к нашему подлинному я, потому что не гордимся им, и к этой теме мы еще вернемся.
Есть и другие кривые пути восстановления гордости, хорошо известные, но редко понимаемые в таком контексте. Мы можем, например, сказать что-то, что потом кажется нам глупостью – неуместным, бестактным, высокомерным, заискивающим, – и можем забыть сказанное, отрицать его или утверждать, что имели в виду совсем не это. Такое отрицание сродни искажению происшедшего – уменьшению нашей доли участия, опусканию определенных обстоятельств, преувеличению других, истолкованию в свою пользу – и в конце концов мы отмыты добела, и наша гордость невредима. Неприятное происшествие можно оставить в памяти, но отряхнуть с него грязь извинениями и оправданиями. Да, я устроил безобразную сцену, но я три ночи не спал, и не я ее начал. Я его обидел, был нескромен, невнимателен, но с добрыми намерениями. Я подвел друга, который на меня понадеялся, но у меня не было времени. Все эти извинения могут быть отчасти или полностью верны, но они служат не смягчающими обстоятельствами, а полностью сглаживают происшедшее. Сходным образом, многие люди считают, что выразить сожаления по поводу сделанного означает исправить ошибку.
У всех этих механизмов есть общая тенденция – отказ принять на себя ответственность. Забываем ли мы то, чем нам не приходится гордиться, или приукрашиваем, или обвиняем кого-то другого – мы хотим сохранить лицо, не признаваясь в этом откровенно. Отказ от ответственности можно спрятать за псевдообъективностью. Пациент может делать проницательные наблюдения над собой и давать вполне точный отчет о том, что ему в себе не нравится. На поверхности это выглядит как восприимчивость и честность перед собой. Но "он" может быть только умным наблюдателем над тем парнем, который так зажат, перепуган или высокомерно требователен. Следовательно, поскольку он за этого парня не отвечает, его гордость молчит – тем более, что ее проблески относятся как раз к способности быть острым объективным наблюдателем.
Другие не заботятся об объективности к себе или даже о правде. Но когда такой пациент, несмотря на то, что его установка влечет за собой всестороннюю уклончивость, все-таки осознает у себя некоторые невротические склонности, он может провести искусное отграничение "себя" от своего "невроза" или своего "бессознательного". Его "невроз" – это что-то загадочное, не имеющее ничего общего с "ним". Есть чему удивиться. Выходит, для него – это средство сохранить не просто лицо, а жизнь или, по крайней мере, здоровье. Уязвимость его гордости принимает столь преувеличенные размеры, что он надорвался бы, пытаясь взять на себя свои расстройства.
И последнее средство сохранить лицо, о котором следует здесь упомянуть, – это юмор. Естественно, это признак внутреннего освобождения, когда пациент может прямо признать свои трудности и принять их с долей юмора. Но некоторые пациенты в начале анализа непрерывно отпускают шутки на свои счет или столь драматически преувеличивают свои трудности, что они начинают казаться забавными, и в то же время эти пациенты до абсурда чувствительны к любой критике. В этих случаях юмор используется, чтобы вытащить жало нестерпимого иначе стыда.
Итак, есть разные средства залечить гордость, когда она была ранена. Но она так уязвима и чувствительна, что требует мер защиты на будущее. Невротик создает искусную систему избеганий в надежде обойти будущие угрозы для его гордости. Это тоже автоматический процесс. Он не отдает себе отчета, что хочет избежать чего-либо, потому что это может ранить его гордость. Он просто избегает этого, часто даже и того не осознавая. Процесс этот касается и деятельности, и отношении с людьми, и может стать препятствием для реалистических стремлений и усилий. Если он захватывает большие области, то фактически калечит человеку жизнь. Человек не начинает никакого серьезного дела, отвечающего его дарованиям, из страха, что ему не удастся дойти до самой сияющей вершины успеха. Он хотел бы стать писателем или художником, но не осмеливается начать. Он хотел бы поухаживать за девушками, но вдруг они отвергнут его? Он не осмеливается путешествовать, чтобы не попадать в неловкие ситуации с администраторами гостиниц и носильщиками. Или он осмеливается ходить только туда, где его хорошо знают, чтобы не почувствовать себя пустым местом рядом с незнакомыми. Он бежит от общества, чтобы не быть там неловким. В итоге, в соответствии со своим экономическим положением, он или ничем не занимается, или выполняет посредственную работу, жестко ограничивая свои расходы. Во многих смыслах он живет ниже своих возможностей. Со временем ему уже становится необходимо отходить от других все дальше и дальше, потому что он не может взглянуть в лицо факту, что плетется в хвосте своей возрастной группы и, следовательно, избегает сравнений и вопросов о своей работе. Чтобы как-то выносить свою жизнь, ему необходимо тверже окопаться в своем вымышленном мире, в мире фантазии. Но поскольку все эти меры только прикрытие, а не лекарство для его гордости, он может начать взращивать свои невроз, потому что Невроз (с большой буквы) становится его алиби, оправданием отсутствия достижений.
Это крайний случай, и излишне говорить, что гордость не единственный, хотя и существенный, фактор, отвечающий за такое развитие. Чаще избегания ограничены отдельными областями. Человек может быть активен и результативен в тех областях, на которые у него наложено меньше запретов и которые служат его славе. Он может, например, много и успешно трудиться, но избегать общества. И напротив, он может чувствовать себя спокойно в общественной жизни или в роли Дон Жуана, но не отваживается на серьезную работу, которая послужит проверкой его способностей. Ему хорошо в роли организатора, но он избегает любых личных отношений, потому что чувствует себя при этом уязвимым. Среди множества страхов сопряженных с эмоциональной вовлеченностью (невротическая замкнутость), страх перед оскорблением гордости часто играет главную роль. Кроме того, по многим причинам, человека может особенно пугать перспектива отсутствия из ряда вон выходящего успеха у противоположного пола. Он (если это мужчина) бессознательно предчувствует, что стоит ему подойти к женщине или вступить в половые отношения с ней, его гордость пострадает. Женщина представляет собой угрозу, угрозу его гордости.
Этот страх может быть достаточно силен, чтобы женщины перестали быть желанными для него, и он стал избегать гетеросексуальных отношений. Запрет такого происхождения – не единственный, отвечающий за поворот к гомосексуальности, но он вносит свой вклад в предпочтение людей своего пола. Гордость – враг любви.
Избегание может относиться к различным специфическим вещам. Кто-то избегает публичных выступлений, кто-то – спорта, кто-то разговоров по телефону. Если рядом есть другой, чтобы позвонил, принял решение или поговорил с квартирной хозяйкой, пусть он это и сделает. Наиболее вероятно, что в таких конкретных вещах человек осознает свое увиливание, но в более широких областях оно часто затуманено установкой "Я не могу" или "Мне все равно".
Исследуя эти избегания, мы видим действие двух принципов, определяющих их характер. Первый – безопасность через ограничение жизни. Безопаснее отказываться, уходить, отвергать, чем рисковать своей гордостью. Вероятно, ничто не демонстрирует столь впечатляющим образом, насколько сильна бывает гордость, чем готовность ограничить свою жизнь до убожества. Второй принцип – безопаснее не пытаться, чем пытаться и потер петь неудачу. Этот афоризм придает избеганию печать окончательности, потому что лишает человека даже шанса постепенно преодолеть свои трудности, каковы бы они ни были. Он нереалистичен, даже исходя из невротических предрассуждений, потому что за него приходится заплатить не только ценой ненужных ограничении жизни, но в перспективе сами избегания принесут глубочайший ущерб гордости. Но невротик, конечно, не думает о перспективе. Его заботит сиюминутная опасность ошибки и осуждения. Если он не будет делать никаких попыток, это на нем не скажется. Он сумеет найти оправдание. По крайней мере, он успокоит себя мыслью, что если бы попытался, то мог бы сдать экзамены, найти лучшую работу, завоевать эту женщину. Часто это и более фантастичные мысли. "Займись я музыкой или писательством, я превзошел бы Шопена или Бальзака".
Во многих случаях избегания простираются до наших желаний; иными словами, они могут включать в себя наши желания. Я упоминала людей, которые считают позорным поражением не получить желаемого. Само желание тогда становится слишком большим риском. Однако такая узда на желания означает резкое ограничение нашей жизни. Иногда человеку приходится избегать также любой мысли, которая могла бы задеть его гордость. Самое значительное из подобных избеганий – это бегство от мыслей о смерти нестерпима сама идея, что придется состариться и умереть, как и прочие смертные. Дориан Грей Оскара Уайльда – художественное воплощение гордости вечной юностью.
Развитие гордости – логический исход, высшая точка и закрепление процесса, начатого погоней за славой. Сначала у человека возникают относительно безобидные фантазии, в которых он отводит себе величественную роль. Но он продолжает создавать свой идеальный образ, образ того человека, кем он "на самом деле" является, мог бы быть, должен быть. Затем совершается решительный шаг: подлинное я затушевывается и энергия самоосуществления переключается на воплощение в жизнь идеального образа себя. Требования являются его попыткой отстоять свое место в мире, место, адекватное значительности этого идеального образа и поддерживающее его. С помощью своих Надо он заставляет себя воплощать свое совершенство в действительность. И, наконец, он должен выработать систему личных ценностей, похожую на Министерство Правды в романе Джорджа Оруэлла "1984", определяющую, что любить и принимать в себе, что прославлять, чем гордиться. Но эта система ценностей обязательно должна также определять, что отвергать, презирать, ненавидеть, чего стыдиться, к чему испытывать отвращение. Одна система не может действовать без другой. Гордость и ненависть к себе неразделимы: это разные стороны единого процесса.
Глава 5
НЕНАВИСТЬ И ПРЕЗРЕНИЕ К СЕБЕ
Мы проследили, как невротическое развитие, начинаясь с самоидеализации, с неумолимой логикой шаг за шагом ведет к превращению системы ценностей в феномен невротической гордости. Это развитие на самом деле сложнее, чем было показано до сих пор. Оно усугубляется и осложняется другим, одновременно протекающим процессом, на вид противоположным, но сходным образом запущенным в ход самоидеализацией.
Попытаюсь объяснить вкратце. Когда человек смещает "центр тяжести" своей личности на идеальное я, он не только возвеличивает себя; в неизбежно неверной перспективе предстает перед ним и его наличное я: он сам, каким он является в настоящий момент, его тело, его сознание, здоровое и невротическое. Возвеличенное я становится не только призраком, за которым он гонится, оно становится мерой, которой мерится его наличное существо. И это наличное существо, рассматриваемое с точки зрения богоподобного совершенства, предстает таким невзрачным, что он не может не презирать его. Хуже того, динамически более важно, что человек, которым он является в действительности, продолжает мешать ему, причем значительно мешать в его погоне за славой, и поэтому он обречен ненавидеть "его", то есть – самого себя. И поскольку гордость и ненависть к себе на самом деле представляют одно целое, я предлагаю называть всю совокупность этих факторов обычным словом: гордыня. Однако ненависть к себе представляет собой совершенно новую для нас грань всего процесса, меняющую наш взгляд на него. Но мы намеренно откладывали до сих пор вопрос о ненависти к себе, чтобы сперва получить ясное представление о непосредственном влечении к воплощению в жизнь идеального себя. Теперь нам предстоит дополнить картину.
Неважно, насколько неистово наш Пигмалион пытается переделать себя в сверкающее, великолепное существо – его попытки обречены на неудачу. В лучшем случае он может устранить из поля своего зрения некоторые досадные расхождения с идеалом, но они продолжают лезть ему в глаза. Факт остается фактом – ему приходится жить с самим собой: ест ли он, спит, моется, работает или занимается любовью, он сам всегда тут. Иногда он думает, что все было бы гораздо лучше, если бы он только мог развестись с женой, перейти на другую работу, сменить квартиру, отправиться в путешествие; но от себя все равно не уйдешь. Даже если он функционирует, как хорошо смазанная машина, все равно остаются ограничения – времени, сил, терпения; ограничения любого человека.
Лучше всего ситуацию можно описать, представив, будто перед нами два человека. Вот уникальное, идеальное существо, а вот – чужой, посторонний человек (наличное я), который всегда рядом, всюду лезет, мешает, все путает. Описание конфликта, как конфликта между "ним" и "чужим", представляется вполне уместным, очень подходящим к тому, что чувствует наш Пигмалион. Более того, пусть даже он сбрасывает со счета фактические неувязки, как не относящиеся к делу или к нему самому, он никогда не сможет так далеко убежать от себя, чтобы "не отмечать"* их. Он может иметь успех, дела его могут идти очень неплохо, или он может уноситься на крыльях фантазии к сказочным достижениям, но он, тем не менее, всегда будет чувствовать себя неполноценным или незащищенным. Его преследует грызущее чувство, что он обманщик, подделка, уродец – чувство, которое он не может объяснить. Его глубинное знание о себе недвусмысленно проявляется в его сновидениях, когда он близок к себе настоящему.
* См. "Невротическая личность нашего времени", где я использовала термин "отмечать" для описания того факта, что мы в глубине души знаем, что происходит, пусть даже происходящее и не достигает нашего сознания.
Наяву эта реальность вторгается болезненно и тоже узнаваема безошибочно. Богоподобный в своем воображении, он неловок в обществе. Он хочет произвести неизгладимое впечатление на этого человека, а у него трясутся руки, он заикается или краснеет. Ощущая себя героем-любовником, он может вдруг оказаться импотентом. Разговаривая в воображении с шефом как мужчина, в жизни он выдавливает только глупую улыбку. Изумительное замечание, которое могло бы повернуть спор и все раз и навсегда уладить, приходит ему в голову только на следующий день. Как ни хочется ему сравниться с сильфом в гибкости и изяществе, это никак не получается, потому что он переедает, и не в силах удержаться от этого. Наличное, данное в опыте я становится досадной, оскорбительной помехой, чужим человеком, с которым случайно оказалось связанным идеальное я, и оно оборачивается к этому чужаку с ненавистью и презрением. Наличное я становится жертвой возгордившегося идеального я.
Ненависть к себе делает видимым раскол личности, начавшийся с сотворения идеального я. Она означает, что идет война. И действительно, это – существенная характеристика каждого невротика: он воюет с самим собой. На самом деле, имеют под собой основу два различных конфликта. Один из них – внутри его гордыни. Как станет ясно позднее, это потенциальный конфликт между влечением к захвату и влечением к смирению. Другой, более глубокий конфликт, это конфликт между гордыней и подлинным собой. Подлинное я, хотя и оттесненное на задний план, подавленное гордыней при восхождении к власти, все еще потенциально могущественно и может при благоприятных обстоятельствах вновь войти в полную силу. Характеристики и фазы его развития мы обсудим в следующей главе.
Второй конфликт в начале анализа вовсе не очевиден. Но по мере того как слабеет гордыня и человек становится ближе к самому себе, начинает понимать, что он чувствует, знать, чего он хочет, постепенно отвоевывает свою свободу выбора, принимает решения и берет на себя ответственность, – противостоящие силы выстраиваются в боевом порядке. Начинается открытый бой гордыни с подлинным я. Ненависть к себе направляется уже не на ограничения и недостатки наличного я, а на вышедшие из подполья конструктивные силы подлинного я. Это конфликт большего масштаба, чем любой другой невротический конфликт, о котором говорилось до сих пор. Я предлагаю называть его центральным внутренними конфликтом.*
* Вслед за доктором Мюриэл Айвимей (Muriel Ivimey).
Я бы хотела вставить здесь теоретическое замечание, помогающее более четкому пониманию конфликта. Когда ранее, в других моих книгах, я использовала термин "невротический конфликт", я имела в виду конфликт между двумя несовместимыми компульсивными влечениями. Но центральный внутренний конфликт – это конфликт между здоровыми и невротическими, конструктивными и деструктивными силами. Поэтому мы должны расширить наше определение и сказать, что невротический конфликт может быть как между двумя невротическими силами, так и между здоровыми и невротическими силами. Это важное различие не только в смысле прояснения терминологии. Есть две причины, по которым конфликт между гордыней и подлинным я обладает большей властью расколоть нас, чем другие конфликты. Первая причина – в различии между частичной и полной вовлеченностью в конфликт. По аналогии с государством, это различие между столкновением групповых интересов и гражданской войной. Вторая причина лежит в том факте, что за свою жизнь борется самая сердцевина нашего существа, наше подлинное я со своей способностью к росту.
Ненависть к подлинному я более удалена от осознания, чем ненависть к ограничениям наличного я, но она создает вечный подземный источник ненависти к себе, пусть даже на передний план выступает ненависть к ограничениям наличного я. Следовательно, ненависть к подлинному себе может проявляться почти в чистом виде, тогда как ненависть к наличному себе – всегда смешанное явление. Если, например, наша ненависть к себе принимает форму беспощадного осуждения за "эгоистичность", то есть за любую попытку сделать что-либо для себя, она, может быть (и даже наверное), является как ненавистью за несоответствие абсолюту святости, так и способом раздавить наше подлинное я.
Немецкий поэт Христиан Моргенштерн очень точно изобразил природу ненависти к себе в стихотворении "Растет моя горечь" (сборник "По многим путям". Мюнхен, 1921):
Я стану жертвой самого себя – Во мне живет другой, тот, кем я мог бы быть, И он меня пожрет в конце концов. Он словно конь, что вскачь летя, Волочит по земле беднягу, к нему привязанного, Словно колесо, в котором я верчусь, не взвидя света. Он фурии подобен, что вцепилась В окаменевшую от страха жертву. Он – вампир, Мне сердца кровь сосущий каждой ночью.
Поэт в немногих строках передал весь процесс. Мы можем, говорит он, возненавидеть себя обессиливающей и мучительной ненавистью, настолько деструктивной, что окажемся беспомощны против нее и можем физически себя разрушить. Но мы ненавидим себя не потому, что ничего не стоим, а потому, что нас тянет вылезти из кожи, прыгнуть выше головы. Ненависть, заключает поэт, происходит от расхождения между тем, кем я мог бы быть, и тем, что я из себя представляю. И это не просто раскол, это жестокая, убийственная битва.
Власть и упорство ненависти к себе удивительны даже для аналитика, знакомого с путями ее воздействия. Пытаясь найти причины ее глубины, мы должны понять ярость возгордившегося я, чувствующего, что наличное я на каждом шагу унижает его, мешает взлететь. Мы также должны принять во внимание, какое предельно важное значение имеет эта ярость. Ведь сколько бы невротик ни пытался относиться к себе, как к бесплотному духу, его жизнь и, следовательно достижение славы зависит от наличного я. Если он убьет ненавистное я, он убьет и возвышенное я, как Дориан Грей, вонзивший нож в свои портрет, отражающий его деградацию. Если бы не эта зависимость, самоубийство было бы логическим завершением ненависти к себе. На самом деле самоубийство случается сравнительно редко и происходит в результате сочетания факторов, из которых ненависть к себе – далеко не единственный. С другой стороны, зависимость делает ненависть к себе более жестокой и беспощадной, как это бывает в случае любой бессильной ярости.
Хуже того, ненависть к себе является не только результатом самовозвеличивания, но и служит для его поддержания. Точнее, она служит влечению воплотить идеальное я и обрести цельность на подобном возвышенном уровне, исключая все, что этому противоречит. Самое осуждение несовершенств подтверждает богоподобные нормы, с которыми человек себя отождествляет. Эту функцию ненависти к себе мы можем наблюдать при анализе. Когда мы открываем ненависть пациента к себе, у нас может возникнуть наивное ожидание, что пациент очень захочет от нее избавиться. Иногда подобная здоровая реакция действительно наблюдается. Но чаще мы встречаемся с двойственностью пациента. Он не может не признавать обременительность и опасность ненависти к себе, но может считать восстание против своего ярма более опасным. Он будет с большой убедительностью говорить о ценности высоких норм и опасности распуститься, относясь к себе снисходительно. Или же он постепенно откроет нам свое убеждение, что вполне заслуживает того презрения, с которым относится к себе, а такое убеждение указывает, что он еще не способен принять себя на более мягких условиях, чем его жесткие завышенные нормы.
Третий фактор, делающий ненависть к себе столь жестокой и беспощадной, мы уже упоминали. Это отчуждение от себя. Проще говоря, невротик не испытывает никаких чувств к себе. Прежде чем осознание того, что он ломает себя, приведет его к конструктивным шагам, он должен хотя бы почувствовать свои страдания, пожалеть себя. Или, беря иной аспект, он должен откровенно признаться себе в собственных желаниях, прежде чем осознание, что он сам себя фрустрирует, начнет беспокоить его или хотя бы интересовать.
Но сознается ли ненависть к себе? То, что выражено в "Гамлете", "Ричарде Третьем" или в приведенном выше стихотворении, не просто проницательный взгляд поэта на муки человеческой души. Многие люди в течение долгого или короткого промежутка времени переживают ненависть к себе или презрение к себе как таковое. В них может вдруг ярко вспыхнуть чувство "Я ненавижу себя" или "Я презираю себя", они могут быть в ярости на себя. Но такое яркое переживание ненависти к себе случается только в периоды несчастья и забывается, когда беда проходит. Как правило, вопрос о том, не были ли эти чувства или мысли чем то большим, чем временной реакцией на "неудачу", "глупость", ощущение плохого поступка или на осознание внутрипсихического препятствия, даже не возникает. Следовательно, не возникает и осознания гибельной и постоянной ненависти к себе.
Что касается формы ненависти к себе, выражающейся в самообвинениях, то степень ее осознания бывает настолько разной, что трудно делать какие то обобщения. Невротики, замкнувшиеся в скорлупе собственной правоты, так сильно заставляют замолчать голос самообвинении, что ничего и не достигает осознания. В противоположность им смиренный тип личности откровенно выражает свое чувство вины и высказывает упреки самому себе или выдает существование таких чувств постоянными извинениями или самооправданиями. Словом, индивидуальные отличия степени осознания весьма значительны. Позже мы обсудим их смысл и происхождение. Но из этого не следует делать вывод, что смиренный тип личности осознает свою ненависть к себе, потому что даже невротики, осознающие свои самообвинения, не осознают ни их силу, ни их разрушительный характер. Они не осознают и тщету самообвинений, а склонны считать их доказательством своей высокой нравственной чуткости. Они не сомневаются в их законности, и, фактически, не могут сомневаться, пока судят себя по меркам богоподобного совершенства.
Однако почти все невротики осознают результат ненависти к себе: чувство вины и неполноценности, чувство, что их что-то сдавливает и терзает. Но они ни в малейшей степени не сознают, что это они сами вызывают у себя эти мучительные чувства, сами так низко оценивают себя. И даже крохи имеющегося у них осознания может смести прочь невротическая гордость. Вместо того, чтобы страдать от чувства задавленности, они гордятся "отсутствием эгоизма", "аскетизмом", "жертвенностью", "верностью долгу", которые могут укрывать бездну грехов против самого себя.
Вывод, к которому мы приходим на основе этих наблюдении, состоит в том, что ненависть к себе по всей своей сути – бессознательный процесс. В конечном счете анализ показывает, что жизненно важно не сознавать его влияния. Это главная причина того, что основная часть процесса обычно выносится вовне, то есть переживается как происходящее не внутри самого индивида, а между ним и внешним миром. Мы можем грубо разделить вынесение вовне ненависти к себе на активное и пассивное. В первом случае это попытка развернуть ненависть наружу, направив ее на жизнь, судьбу, общественные институты или на людей. Во втором – ненависть продолжает быть направленной на самого человека, но переживается как идущая извне. В обоих случаях напряжение внутреннего конфликта ослабляется его превращением в межличностный. В дальнейшем мы обсудим особые формы, в которые может облекаться этот процесс и его влияние на межчеловеческие отношения. Я говорю о нем сейчас только потому, что многие виды ненависти к себе доступнее всего для наблюдения и описания в их экстернализованных формах.
Выражения ненависти к себе в точности те же, что и в межличностных отношениях. Покажем последние на историческом материале, еще свежем в нашей памяти. Гитлер ненавидел евреев, запугивал и обвинял их во всякой грязи, унижал их, поносил их публично, грабил и отнимал у них все, что только можно и как только можно, лишал надежды на будущее и в довершение систематически прибегал к пыткам и убийствам. В более цивилизованной и замаскированной форме мы можем наблюдать все эти выражения ненависти в повседневной жизни, в семьях или между соперниками.
Мы должны теперь изучить основные выражения ненависти к себе и их непосредственное влияние на индивида. Все они изображены великими писателями. В психиатрической литературе тоже большая часть представленных данных (со времен Фрейда) была описана как самообвинение, самоумаление, чувство неполноценности, неспособность радоваться, прямые саморазрушительные действия, мазохистские склонности. Но, помимо теории Фрейда об инстинкте смерти и ее разработок, проведенных Францем Александером и Карлом Меннингером,* не было предложено ни одной современной теории, которая могла бы объяснить этот феномен. Однако теория Фрейда, хотя и работающая со сходным клиническим материалом, основана на совсем иных предпосылках, чем наши, что в корне меняет понимание рассматриваемых проблем и терапевтический подход к ним. Эти различия будут рассмотрены далее.
* Ф.Александер "Психоанализ личности в целом" (Franz Alexander "The psychoanalysis of the Total Personality"). 1930. К.Меннингер. "Человек против себя" (Karl A. Menninger "Man Against Himself"). 1938.
Чтобы не потеряться в деталях, давайте выделим шесть видов действия или выражения ненависти к себе, памятуя о том, что все они частично перекрываются друг с другом. Это безжалостные требования к себе, беспощадные самообвинения, презрение к себе, фрустрация себя, мучение себя и саморазрушение.
Когда в предыдущих главах мы обсуждали требования к себе, мы рассматривали их как применяемое невротической личностью средство переделать себя в свои идеал. Но мы также утверждали, что внутренние предписания образуют систему принуждения, тиранию, и что у человека может возникать шок и паника, когда ему случается не выполнить их. Мы теперь подготовлены, чтобы полнее понять, что отвечает за принуждение, что делает попытки угодить тирании столь неистовыми и почему ответ на "неудачу" бывает таким глубинным. Невротические "Надо" определены ненавистью к себе в той же степени, что и гордостью, и все фурии ненависти к себе срываются с цепи, когда эти "Надо" не выполнены. Их можно сравнить с ограблением, когда грабитель направляет револьвер на человека, говоря "Отдавай все, что есть, а то продырявлю". Вооруженный грабитель, видимо, человечнее. Ему можно уступить и тем спасти свою жизнь, а вот "Надо" неумолимы. Кроме того, пусть грабитель даже нас застрелит, при всей непоправимости смерти, она кажется не такой жестокой, как пожизненное страдание от ненависти к себе. Процитирую письмо пациента:
"Его реальную суть душит невроз, чудовище Франкенштейна, задуманное для защиты. Небольшая разница – жить в тоталитарном государстве или в собственном неврозе, в любом случае все закончится концлагерем, где вся штука в том, чтобы разрушить человека так, чтобы ему было как можно больнее".*
* Опубликовано в "Американском психоаналитическом журнале" ("American Journal of Psychoanalysis"). №IX, 1949.
"Надо" фактически разрушительны по самой своей природе. Но пока что мы видели лишь одну грань их деструктивности: они надевают на человека смирительную рубашку и лишают внутренней свободы. Даже если он умудряется достичь совершенства манер, это происходит только за счет его непосредственности и подлинности его чувств и верований. Цель Надо, как и цель любой политической тирании, – в истреблении индивидуальности. Они создают атмосферу подобную той, которая описана Стендалем в "Красном и черном" (или Оруэллом в "1984"), когда любые личные чувства и мысли подозрительны. Они требуют беспрекословного подчинения, которое человек даже и не считал бы подчинением.
Кроме того, разрушительный характер многих Надо ясен уже из их содержания. В качестве иллюстрации я приведу три Надо, которые действуют в условиях болезненной зависимости и в этом контексте получают дальнейшее развитие: "Я Должен быть достаточно великодушен, чтобы ни на что не возражать"; "Мне Надо заставить ее любить меня"; "Я Должен пожертвовать абсолютно всем ради "любви"!" Сочетание этих трех Надо действительно обречено увековечить пытку болезненной зависимостью. Другое частое Надо требует от человека полной ответственности за своих родственников, друзей, учеников, подчиненных и т.д. Ему Надо решить чьи угодно проблемы для немедленного удовлетворения этого лица. Это подразумевает: все, что идет не так, идет по его упущению. Если друг или родственник чем-то расстроен, жалуется, критикует, недоволен или хочет чего-то, такой человек не может не превращаться в беспомощную жертву, которая должна почувствовать свою вину и все уладить. Он, цитируя пациента, "вроде как загнанный управляющий летней гостиницы": гость всегда прав. Произошла ли какая-то неприятность по его вине или нет, на самом деле неважно.
Этот процесс прекрасно описан в книге французского писателя Жана Блоха-Мишеля "Свидетель". Главный герой и его брат отправляются рыбачить. Лодка протекает, начинается шторм, и она переворачивается. У брата повреждена нога, он не может плыть в бушующей воде. Он обречен утонуть. Герой пытается плыть к берегу, поддерживая брата, но скоро понимает, что не в силах это делать. Перед ним встает выбор: утонуть им обоим или спастись ему одному. Ясно понимая это, он решает спастись. Но он чувствует себя убийцей, настолько сильно, что убежден, что все вокруг будут так к нему и относиться. Доводы рассудка бесполезны, да и не могут помочь, пока он исходит из предпосылки, что он Должен быть ответственен в любом случае. Конечно, это крайняя ситуация. Но эмоциональный отклик героя в точности показывает, что чувствует человек, движимый данным Надо.
Человек может взваливать на себя задачи, губительные для всего его существования. Классический пример такого рода Надо – "Преступление и наказание" Достоевского. Раскольников считает, что ему Надо убить человека, чтобы доказать себе свои наполеоновские качества. Как недвусмысленно показывает нам Достоевский, несмотря на то, что Раскольников во многом негодует на устройство мира, ничто так не противно его чувствительной душе, как убийство. Ему приходится замордовать себя до такой степени, что он становится способен его совершить. То, что он чувствует при этом, выражено в его сне о лошаденке, которую пьяный мужик пытается заставить тащить непосильно тяжелую телегу. Он по-скотски беспощадно хлещет ее кнутом и в конце концов забивает до смерти. Раскольников с глубоким состраданием рвется к лошаденке.
Это сновидение посещает его в то время, когда внутри него самого происходит страшная борьба. Он считает, что Должен быть в состоянии убивать, но это ему настолько мерзко, что он просто этого не может. В сновидении ему является бесчувственная жестокость, с которой он заставляет сделать себя нечто столь же невозможное, как невозможно для лошаденки тянуть воз с бревнами. Из глубин его существа поднимается сострадание к себе за то, что он учиняет над собой. Испытав во сне истинные чувства, он ощущает себя более цельно с самим собой и решает никого не убивать. Но вскоре после этого наполеоновское я снова берет верх, потому что в этот момент его подлинное я настолько же беспомощно против него, как надрывающаяся лошаденка против пьяного мужика.
Третий фактор, делающий Надо деструктивными и более других ответственный за их принудительный характер, это ненависть к себе, которая может обрушиться на нас за нарушение Надо. Иногда эта связь вполне ясна или легко устанавливается. Человек не оказался таким всезнающим или всевыручающим, каким, он считает, ему Надо быть, и, как в "Свидетеле", полон необоснованных упреков к себе. Чаще он не сознает, что нарушил приказ Надо, но ни с того ни с сего ему становится нехорошо, муторно, он чувствует тревогу, усталость или раздражение. Давайте вспомним случай женщины, которая вдруг испугалась собаки, когда ей не удалось взобраться на вершину горы. Ее переживания следовали в таком порядке: сперва она пережила свое разумное решение бросить попытки взобраться на гору как неудачу, – в свете предписания справляться с чем угодно, оставшегося для нее неосознанным. Затем последовало презрение к себе, тоже оставшееся неосознанным. Следующим был ответ на "самооплевывание" в виде чувства беспомощности и испуга, и это был первый эмоциональный процесс, достигший осознания. Если бы она не анализировала своих чувств, ее испуг остался бы загадкой, поскольку никак не сочетался с тем, что ему предшествовало. В других случаях на уровне сознания оказываются только пути, которыми человек автоматически защищает себя от ненависти к себе, такие, как его особые пути смягчения тревоги (приступы прожорливости, запои, бегание по магазинам и т.п.), или чувство, что он опять стал жертвой других людей (пассивное вынесение вовне), или чувство раздражения (активное вынесение вовне). У нас еще будет возможность посмотреть с разных точек зрения, как проходят эти попытки самозащиты. В настоящий момент я хочу обсудить еще одну подобную попытку, поскольку она легко ускользает от внимания и может завести лечение в тупик.
Эта попытка предпринимается, когда человек находится на грани бессознательного понимания, что ему, видимо, не удастся жить как Надо. Тогда может случиться так, что пациент, разумный в других отношениях и сотрудничающий с аналитиком, вдруг приходит в возбуждение и ударяется в дикую обиду на всех и на все: родственники ездят на нем, шеф придирается, зубной врач изуродовал ему зубы, от анализа никакого проку и т.д.
Он может вести себя достаточно оскорбительно с аналитиком и взрываться дома.
Когда мы пытаемся понять, что его расстраивает, первое, что поражает нас, это его настоятельные требования особого внимания. В соответствии со своей ситуацией, он может настаивать на том, чтобы ему больше помогали на работе, чтобы мать или жена оставили его в покое, чтобы аналитик уделял ему больше времени, чтобы в школе сделали для него исключение. Наше первое впечатление при этом, что у него сумасшедшие требования и чувство фрустрации от их неисполнения. Но когда к этим требованиям привлекают внимание пациента, его сумасшествие усиливается. Он может стать еще более враждебным. Если мы слушаем внимательно, то обнаруживаем сквозную тему его оскорбительных замечаний. Он будто хочет сказать: "Ты, проклятая дура, не видишь, что ли, что мне и правда что-то нужно?" Если мы припомним, что требования проистекают из невротических потребностей, то увидим, что внезапное усиление требований указывает на внезапное усиление довольно настоятельных потребностей. Следуя за этим указанием, мы получаем шанс понять беду пациента. Может оказаться, что сам того не зная, он понял, что не в силах выполнить некоторые из своих императивных Надо. Он мог ощутить, например, что просто не сможет добиться успеха в важных любовных отношениях, что он перегрузил себя работой и при самых больших стараниях не сможет ее сделать, что определенные проблемы, вышедшие наружу при анализе, поглощают его и даже невыносимы, или что они смеются над его потугами разогнать их одним усилием воли. От такого понимания, в основном бессознательного, он впадает в панику, потому что считает, что Должен быть в состоянии преодолеть все эти неприятности. В этих условиях есть только два пути. Первый – признать свои требования к себе фантастическими. Второй – неистово требовать, чтобы жизненная ситуация изменилась так, чтобы ему не приходилось лицом к лицу встречаться со своей "неудачей". В возбуждении он выбрал второй путь, и задача лечения – показать ему первый путь.
Для лечения очень важно признавать вероятность того, что в тот период, когда пациент понимает невыполнимость своих Надо на бессознательном уровне, такое понимание может стать почвой лихорадочных требований. Это важно, потому что эти требования сами могут создать возбужденное состояние, справиться с которым труднее всего. Но это и теоретически важно. Это помогает нам лучше понять ту настоятельность, которой отличаются многие требования. И это впечатляющая демонстрация того, как настоятельно требуется пациенту жить как Надо.
И наконец, если даже смутное понимание неудачи (или угрожающей не удачи) в том, чтобы жить как Надо, уже может вызвать неистовое отчаяние, есть серьезная внутренняя необходимость предотвратить такое понимание. Мы видели, что один из путей, которыми невротик избегает его, это выполнение Надо в воображении. ("Мне Надо быть таким-то, поступать так-то – и вот, я такой и поступаю так".) Теперь мы лучше понимаем, что этот, по видимости легкий и гладкий, путь избегания правды на самом деле определен тайным ужасом перед столкновением с фактом, что он не живет и не может жить как Надо (в соответствии со своими внутренними предписаниями). Следовательно, это иллюстрация к утверждению из первой главы, что воображение находится на службе у невротических потребностей.
Из многих бессознательных способов самообмана здесь необходимо прокомментировать только два, в силу их основополагающего значения. Первый из них – снизить порог осознания самого себя. Иногда способный к проницательным наблюдениям над другими, невротик свои собственные чувства, мысли или действия может упорно удерживать неосознанными. Даже во время анализа, когда его внимание привлекают к определенной проблеме, он убегает от дальнейшего обсуждения со словами "Ну, этого я не знаю" или "Я этого не чувствую". Другой бессознательный способ, характерный для большинства невротиков, ощущать себя только как существо реагирующее. Это глубже, чем простое возложение вины на окружающих. Здесь дело доходит до бессознательного отрицания их собственных Надо. Жизнь при этом воспринимается как последовательность исходящих извне дерганий и пинков. Другими словами, вовне выносятся сами Надо.
Подытожим сказанное более общими словами: любой человек, оказавшийся под властью тирании, выберет средства обойти ее предписания. Его вынуждают к двуличности, но в случае внешней тирании это, возможно, сознательная двуличность. В случае внутренней тирании, которая сама по себе бессознательна, являющаяся ее результатом двуличность может иметь только характер бессознательного самообмана и притворства.
Все эти механизмы предотвращают волну ненависти к себе, которая в противном случае последовала бы за осознанием "неудачи", следовательно, они обладают высокой субъективной ценностью. Но они ослабляют и способность отличать ложь от истины; тем самым они фактически усиливают отчуждение от себя* и увеличивают самовластие гордыни.
* См главу 6 "Отчуждение от себя".
Требования к себе, таким образом, занимают решающие позиции в структуре невроза. На них основываются попытки личности воплотить свой идеальный образ в действительность. Они способствуют росту самоотчуждения, во-первых, вынуждая человека к фальсификации непосредственных чувств и убеждении, и, во-вторых, порождая всепроникающую бессознательную нечестность. Они детерминированы ненавистью к себе, и, наконец, осознание своей неспособности их исполнить развязывает руки ненависти к себе. Некоторым образом все формы ненависти к себе являются мерой наказания за невыполнение Надо, то есть способом внушить человеку идею, что он не будет испытывать ненависти к себе, если сможет быть настоящим сверхчеловеком.
Самообвинения – второе выражение ненависти к себе. Большинство из них с беспощадной логичностью следуют из нашей центральной предпосылки. Если нам не удается достичь абсолютного бесстрашия, щедрости, самообладания, силы воли и т.п. наша гордость произносит приговор: "виновен".
Некоторые самообвинения направлены против существующих внутренних затруднений, поэтому они могут выглядеть обманчиво рациональными. В любом случае сам человек считает их полностью заслуженными. В конце концов, разве не похвальна такая строгость, соответствующая высоким нормам? На самом деле он изымает затруднения из контекста и набрасывается на них со всей яростью нравственного осуждения. И он выносит себе приговор, не принимая во внимание, насколько может держать ответ за свои проблемы. Каким образом мог он чувствовать, думать, поступать иначе, мог ли он хотя бы осознавать их, ровным счетом ничего не значит. Невротическая проблема, которую нужно исследовать и проработать, превращается тем самым в отвратительную грязь, пятнающую человека, без надежды смыть ее. Он не умеет, например, отстаивать свои интересы или свое мнение. Он отмечает, что скорее уступал и упрашивал, когда Надо было четко выразить свое несогласие или защититься от эксплуатации. То, что он это честно заметил, на самом деле не только полностью служит к его чести, но могло бы стать первым шагом к постепенному осознанию сил вынуждающих его упрашивать, когда лучше настаивать. Вместо этого, под давлением деструктивных самоупреков, он начинает ругать себя за то, что у него "кишка тонка" и он отвратительный трус, или же чувствует, что все вокруг презирают его за малодушие. Следовательно, весь эффект от самонаблюдения сводится к тому, что он чувствует себя "виноватым" или неполноценным, и в результате его заниженная самооценка еще более занижается и затрудняет ему попытку постоять за себя в следующий раз.
Аналогично, тот, кто явно боится змей или водить машину, может быть прекрасно информирован о том, что такие страхи возникают под действием сил бессознательного, которыми он не управляет. Его рассудок говорит ему, что нравственное осуждение "трусости" бессмысленно. Он может даже спорить с собой о том, "виноват" он или "не виноват", решая то так, то этак. Но он, вероятно, не сможет прийти ни к какому заключению, поскольку в этом споре участвуют разные уровни его бытия. Как человеческое существо он может позволить себе быть подверженным страхам. Но как богоподобное существо он Должен обладать атрибутом абсолютного бесстрашия, и может только ненавидеть и презирать себя за какие-то там страхи. Возьмем другой пример. Писатель испытывает творческие трудности, потому что различные внутренние факторы превращают для него писательство в суровое испытание, "наказание Божие". Его работа поэтому продвигается медленно, он бездельничает или занимается чем-то, не относящимся к делу. Вместо того, чтобы посочувствовать своему несчастью и исследовать его, он обзывает себя никчемным лентяем или обманщиком, которому на самом деле нисколько не интересна его работа.
Самообвинения в мошенничестве и обмане – наиболее распространенные. Их не всегда прямо швыряют себе в лицо. Чаще невротическая личность ощущает результат – ему тяжело, у него постоянные сомнения, ни с чем конкретным не связанные, то дремлющие, а то осознанно мучительные. Иногда он отдает себе отчет только в своем страхе, который возникает у него в ответ на самообвинения, в страхе быть уличенным: если бы люди знали его лучше, они бы увидели, какая он дрянь. На следующем выступлении его некомпетентность выйдет наружу. Люди поймут, что он только выставляется, а за спиной у него – никаких твердых познаний. И опять остается неизвестным, что именно может "стать ясно" при близком общении с ним или в ситуации некой проверки, испытания. Однако этот самоупрек не взят из воздуха. Он относится к общей массе бессознательных претензий невротика – претензий на любовь, справедливость, интерес, знания, скромность. Распространенность именно этого самообвинения соответствует распространенности претензий при неврозе. Его деструктивный характер виден и здесь: оно порождает только чувство вины и страха, а не помогает конструктивному поиску существующих бессознательных претензий.
Другие самообвинения ударяют не столько по существующим затруднениям, сколько по мотивации что-либо сделать. Они могут показаться настоящим образцом честного самоисследования. И только полный контекст позволит разобраться, действительно ли человек хочет узнать себя или только ищет у себя провинности, или же в нем присутствуют оба влечения. Эта процедура тем более обманчива, что на самом деле наши мотивации редко бывают чистым золотом, чаще это сплав с металлами менее благородными, чем это представляется. И все-таки, если главное в сплаве золото, мы до какой-то черты можем называть его золотом. Мы что-то советуем другу. Если при этом наша основная мотивация – дружеское намерение конструктивно помочь ему, мы будем вполне удовлетворены. Но не так думает тот, кого сжимают тиски выискивания собственных провинностей. "Да, я дал ему совет, может быть, даже хороший совет. Но я сделал это без радости. Часть меня была недовольна, что пришлось побеспокоиться". Или же: "Я сделал это, наверное, только чтобы порадоваться превосходству над ним, а может быть, и вообще отделался насмешкой, чтобы не забираться глубже в его ситуацию". Все эти рассуждения обманчивы именно потому, что в них есть крупица истины. Heглупый посторонний наблюдатель может иногда прогнать такое наваждение. Он может возразить: "Положим, это все так. Но разве не к твоей чести служит тот факт, что ты уделил другу время и был заинтересован в том, чтобы реально помочь ему?" Жертве ненависти к себе никогда не приходит в голову посмотреть на дело с такой точки зрения. Уставившись на свои вины, он за деревьями не видит леса. Более того, если священник, друг или аналитик показывают ему вещи в верной перспективе, это его не убеждает. Он вежливо соглашается с очевидной истиной, но про себя думает, что это все ободрения или утешения.
На такие реакции стоит обратить внимание, ведь они показывают, как трудно освободить невротика от ненависти к себе. Его ошибка в оценке ситуации в целом отчетливо видна. Он может и сам видеть, что излишне сосредоточивается на одних сторонах, упуская из виду другие. Тем не менее, его приговор себе остается в силе. Причина в том, что у его логики другие отправные точки, чем у здорового человека. Раз его совет не был абсолютно полезным, значит все его действия нравственно предосудительны, и он начинает терзать себя и отказывается позволить разубедить себя в своих самообвинениях. Эти наблюдения опровергают предположение, которое иногда возникает у психиатров, что самообвинения только хитрость, применяемая, чтобы получить утешения и избежать обвинений и наказания. Конечно, бывает и так. И у детей и у взрослых по отношению к суровой власти это может быть не более чем стратегией. Но даже если так, нам следует не спешить с осуждением, а исследовать, зачем утешения нужны в таком количестве. Обобщая такие случаи и относясь к самообвинениям только как к стратегическому средству, мы сделали бы полностью неверную оценку их деструктивной силы.
Хуже того, самообвинения могут быть сосредоточены на внешних неблагоприятных условиях, неподконтрольных данной личности. Это наиболее очевидно у психотиков, которые могут обвинять себя, например, в убийстве, о котором они прочли, или в наводнении на Среднем Западе за шестьсот миль от них. На взгляд абсурдные, самообвинения часто являются характерным симптомом депрессивного состояния. Но самообвинения при неврозе, хотя и менее гротескные, могут быть столь же нереальными. Возьмем для примера одну неглупую мать, чей ребенок упал с соседской веранды, играя там с другими детьми. Ребенок ушибся головой, но это не имело последствий. Мать жестоко обвиняла себя за беззаботность многие годы. Это полностью ее вина. Если бы она была рядом, ребенок не полез бы на перила и не упал бы. Эта мать готова была подписаться под тем, что гиперопека над детьми нежелательна. Она, конечно, знала, что даже гиперопекающая мать не может быть рядом все время. Но приговор оставался в силе.
Сходным образом, молодой актер горько упрекал себя за временные неудачи в своей карьере. Он полностью отдавал себе отчет, что перед ним неподконтрольные ему препятствия. Обсуждая ситуацию с друзьями, он указывал на эти неприятные обстоятельства, но как бы защищаясь, словно для того, чтобы смягчить свое чувство вины и отстоять свою невиновность. Если друзья спрашивали его, что же именно он мог бы сделать иначе, он не мог сказать ничего конкретного. Никакие тщательные выяснения, уговоры, подбадривания не помогали против самоупреков.
Этот вид самообвинений может возбудить наше любопытство, потому что гораздо чаще мы сталкиваемся с противоположным. Обычно невротик жадно хватается за любые трудности или неприятности, чтобы оправдаться: он сделал все возможное, просто лез вон из кожи. Но другие (или ситуация, или внезапное несчастье) все испортили. Хотя эти две установки выглядят совершенно противоположными, в них, что достаточно странно, больше сходства, чем различий. В обоих случаях внимание отвлекается от субъективных факторов и переключается на внешние. Им приписывается решающая роль для счастья или успеха. Функция обеих установок – оградиться от нападок самоосуждения за то, что не являешься своим идеальным я. В упомянутых примерах действуют и другие невротические факторы, связанные со стремлением быть идеальной матерью или сделать блестящую актерскую карьеру. Женщина в то время была слишком поглощена своими собственными проблемами, чтобы быть последовательно хорошей матерью; актеру было трудно устанавливать необходимые контакты и соревноваться за получение работы. Оба до некоторой степени сознавали свои трудности, но упоминали их вскользь, забывали о них или слегка их приукрашивали. В счастливчике, которому все удается, это не поразило бы нас, как нечто ему несвойственное. Но в наших двух случаях (типичных в этом отношении) есть просто ошеломляющее расхождение между снисходительным отношением к своим недостаткам с одной стороны, и беспощадными, безрассудными самообвинениями за неподконтрольные внешние события с другой стороны. Такие расхождения могут легко ускользнуть от нашего внимания, пока мы не понимаем их значения. А они дают важный ключ к пониманию динамики самоосуждения. Они указывают на такие ужасные личные недостатки, что личность вынуждена прибегнуть к мерам самозащиты. Таких мер две: "беречь" себя и перекладывать ответственность на обстоятельства. Остается вопрос: почему эта самозащита не помогает избавиться от самообвинений, по крайней мере, на сознательном уровне? Ответ прост: невротик не считает эти внешние факторы неподконтрольными. Или, точнее, они не должны быть неподконтрольными. Следовательно, все, что идет не так, бросает на него тень и разоблачает его позорные ограничения.
Самообвинения, о которых говорилось до сих пор, были направлены на что-то конкретное (на существующие внутренние затруднения, на мотивации, на внешнюю ситуацию), но есть и другие – смутные и неуловимые. Человек может мучиться от чувства вины, оставаясь неспособным связать ее с чем-то определенным. В своем отчаянном поиске причины он может, наконец, дойти до идеи, что это, видимо, вина за что-то, совершенное в предыдущем воплощении. Но иногда появляются более конкретные самообвинения, и он начинает верить, что теперь узнал, почему он себя ненавидит. Давайте предположим что он решил: "я не интересуюсь другими людьми и мало что для них делаю". Он очень старается изменить свою установку и надеется, что тем самым избавится от ненависти к себе. Но если даже он реально обратился к себе, такие усилия, хотя и делают ему честь, не избавят его от врага, потому что он поставил телегу впереди лошади. Он ненавидит себя не потому, что его упреки к себе отчасти верны, напротив, он обвиняет себя потому, что ненавидит себя. Из одного самообвинения следует другое. Он не отомстил – значит он размазня. Он отомстил – значит он скотина. Он кому-то помог – значит он простофиля. Он не помог – значит он эгоистичная свинья и т.д. и т.п.
Если он выносит самообвинения вовне, то уверен, что все окружающие приписывают всем его поступкам нехорошие мотивы. Это чувство, как мы уже упоминали, может быть настолько реальным для него, что он негодует на окружающих за несправедливость. Для защиты он может носить жесткую маску, чтобы никто никогда не догадался о том, что делается внутри него, по его лицу, голосу или жестам. Он может даже и не знать о своем вынесении самообвинений вовне. Тогда на сознательном уровне для него все окружающие очень милы. И только в процессе анализа до него доходит, что он постоянно чувствует себя под подозрением. Подобно Дамоклу, он живет в постоянном страхе, что в любой момент на него может упасть меч каких-то ужасных обвинений.
Я не думаю, что хоть какая-то книжка по психиатрии может дать более глубокое представление об этих неуловимых самообвинениях, чем "Процесс" Франца Кафки. В точности как К., невротик тратит лучшие силы, тщетно пытаясь защититься от неведомых и неправедных судий, впадая во все большую и большую безнадежность. В романе обвинения тоже основаны на реальной неудаче К. Как блестяще показал Эрих Фромм в своем анализе "Процесса",* этой основой служит скука жизни К., его пассивное перемещение вместе с течением, отсутствие самостоятельности и роста – все то, что Фромм называет "пустой, однообразной жизнью, бесплодной, лишенной любви и плодотворного начала". Любой человек, живущий так, обречен чувствовать себя виновным, как показывает Фромм, и по веской причине: это его вина. К. всегда выискивает кого-то, кто разрешил бы его проблемы, вместо того чтобы обратиться к себе, к своим собственным силам. В этом анализе есть глубокая мудрость, и я вполне согласна с применяемой в нем концепцией. Но я думаю, он не завершен. В нем не рассмотрена тщетность самообвинений, их всего лишь обличающий характер. Другими словами, он не касается того, что самая установка К. по отношению к своей виновности в свою очередь неконструктивна, а она именно такова, потому что он выстраивает ее в духе ненависти к себе. Это тоже происходит бессознательно: он не чувствует, что это он сам беспощадно себя обвиняет. Весь процесс вынесен вовне.
* Эрих Фромм. "Человек для себя". 1947.
И наконец, человек может обвинять себя за действия или установки, которые при внимательном рассмотрении кажутся безвредными, законными и даже желательными. Он может заклеймить разумную заботу о себе как баловство; наслаждение едой как обжорство; внимание к собственным желаниям вместо слепых уступок другим как бесчувственный эгоизм; посещения аналитика, в которых он нуждается и может себе позволить, как мотовство; отстаивание своего мнения как нахальство. И здесь тоже стоит спросить, какое внутреннее предписание и какая гордость затронуты данным занятием. Только тот, кто гордится своим аскетизмом, обвинит себя в "обжорстве"; только тот, кто гордится смирением, заклеймит уверенность в себе как эгоизм. Но самое важное в этом виде самообвинений то, что они часто относятся к борьбе против проявлений подлинного я. В основном они появляются (или, точнее, выходят на передний план) в завершающих стадиях анализа и представляют собой попытку дискредитировать и подорвать движение к здоровому росту.
Порочный характер самообвинений (как и любой формы ненависти к себе) взывает к мерам самозащиты. И мы можем отчетливо наблюдать это в аналитической ситуации. Как только пациент сталкивается с одним из своих затруднений, он может уйти в глухую защиту. Он может праведно негодовать, чувствовать, что его не поняли, спорить. Он скажет, что это раньше было так, а теперь гораздо лучше; что проблемы не существовало бы, если бы его жена вела себя по-другому; что она бы и не возникла, если бы его родители были другими. Он может также начать контратаку и примется выискивать вины аналитика, часто в угрожающей манере, или, напротив, примется упрашивать и заискивать. Другими словами, он реагирует так, словно мы швырнули ему жестокое обвинение, столь страшное, что он не может спокойно исследовать его. Он будет слепо сражаться против него всеми средствами, которые находятся в его распоряжении: увиливать от него, возлагать вину на других, каяться, продолжать обвинять и оскорблять аналитика. Перед нами один из главных факторов, тормозящих психоаналитическую терапию. Но помимо анализа это еще и одна из главных причин, не дающих людям быть объективными к своим собственным проблемам. Необходимость обороняться против любых самообвинений препятствует развитию способности к конструктивной самокритике и тем самым снижает вероятность, что мы научимся чему-нибудь на ошибках.
Я хочу подытожить эти заметки о невротических самообвинениях, противопоставив им здоровую совесть. Совесть неусыпно охраняет главные интересы нашего истинного я. Она представляет, используя великолепное выражение Эриха Фромма, "призыв человека к самому себе". Это реакция истинного я на должное или недолжное функционирование личности в целом. Самообвинения, напротив, исходят из невротической гордости и выражают недовольство возгордившегося я тем, что личность не соответствует его требованиям. Они не служат истинному я, а направлены против него, на то, чтобы его раздавить.
Тяжесть на душе, угрызения совести могут быть чрезвычайно конструктивными, поскольку заставляют разобраться, что же было неверного в конкретном действии или реакции, или даже во всем образе жизни. То, что происходит, когда неспокойна наша совесть, с самого начала отличается от невротического процесса. Мы честно пытаемся посмотреть на причиненный вред или ошибочную установку, которые обращают на себя наше внимание, не преувеличивая и не преуменьшая их. Мы пытаемся выяснить, что же в нас ответственно за них, и работаем над тем, чтобы в конечном счете изжить это, насколько получится. В контрасте с этим, самообвинения произносят приговор, заявляя, что вся личность – дрянь. На этом дело и кончается. Остановка в том самом месте, где могло бы начаться позитивное движение, – суть их тщетности. Говоря более общими словами, наша совесть – нравственная инстанция, служащая нашему росту, а самообвинения безнравственны по происхождению и по воздействию, поскольку не позволяют человеку трезво исследовать свои недостатки и тем самым препятствуют росту его личности.
Фромм противопоставляет здоровую совесть "авторитарной совести", которую определяет как "интернализованный страх перед авторитетом (властью)". На самом деле слово "совесть" в обычном смысле означает три совершенно разные вещи: непреднамеренное (не сознательное) внутреннее подчинение внешнему авторитету (власти) с сопутствующим страхом разоблачения и наказания; уличающие самообвинения; конструктивное недовольство собой. По моему мнению, имя "совести" подобает лишь последнему, и только в этом смысле я и буду говорить о совести.
Ненависть к себе выражается, в третьих, в презрении к себе. Я использую это понятие как общее название для разнообразных путей подрыва самоуважения, уверенности в себе, куда входят самоумаление, пренебрежение к себе, сомнение в себе, недоверие к себе, высмеивание себя. Его отличие от самообвинений вполне ясное. Конечно, не всегда можно сказать, чувствует ли человек себя виноватым, потому что поставил себе нечто в вину, или он чувствует себя неполноценным, никчемным, презренным, потому что относится к себе с пренебрежением. В таких случаях с уверенностью можно сказать только то, что есть много путей раздавить себя. Однако есть заметное различие между проявлениями этих двух форм ненависти к себе. Презрение к себе в основном направлено против любого стремления к улучшению или достижению. Степень осознания этого бывает очень и очень разной, причины чего станут нам ясны позднее. Оно может быть скрыто за ненарушимым фасадом высокомерной уверенности в своей правоте. Но оно может ощущаться и выражаться непосредственно. Например, хорошенькая девушка, захотев попудрить носик на людях, говорит себе: "Просто смех! Гадкий утенок пытается хорошо выглядеть!" Интеллигент, увлеченный психологией, подумав о том, чтобы написать на эту тему, замечает про себя: "Тщеславный осел! Что позволяет тебе думать, что ты вообще можешь писать статьи!" Но даже если так, было бы ошибочным полагать, что люди, столь открыто делающие саркастические замечания на свои счет, обычно отдают себе отчет в их значении. Другие, по-видимому, откровенные замечания, могут быть не столь явно злобными, а действительно остроумными или шутливыми. Как я уже говорила, они труднее поддаются оценке. Они могут быть выражением большей свободы от гордости, все выставляющей в смешном виде, но могут быть, напротив, бессознательным механизмом, позволяющим сохранить лицо. Для большей точности скажем: они могут оберегать гордость и охранять личность от искушения поддаться презрению к себе.
Установку на недоверие к себе можно легко наблюдать, хотя она часто прославляется как "скромность" другими людьми и ощущается таковой самим человеком. Так, человек, проявивший заботу о больном родственнике, может сказать или подумать: "Это самое малое, что я мог сделать". Другой отбрасывает похвалу себе как хорошему рассказчику, думая: "Я делаю это, только чтобы произвести впечатление". Врач выписывает лекарство в расчете на удачу или жизненные силы пациента. Но если пациенту не становится лучше, он считает это своей неудачей. Более того: презрение к себе может оставаться непонятым окружающими, а вот определенные порожденные им страхи часто совершенно очевидны. Поэтому многие хорошо информированные люди не высказываются во время дискуссий – они боятся показаться смешными. Естественно, подобное отречение от своих ценных качеств и достижений или недоверие к ним пагубно для развития или восстановления уверенности в себе.
И наконец, тонко или грубо, но презрение к себе сказывается на поведении в целом. Человек слишком мало ценит свое время, проделанную или предстоящую работу, свои желания, мнения, убеждения. Сюда же относятся те, кто видимым образом утратил способность относиться серьезно к любому своему делу, слову или чувству, и удивляется другому подходу. У них развилась установка на циничное отношение к себе, которая, в свою очередь, может распространиться на мир вообще. Более откровенно презрение к себе проявляется в приниженном, раболепном или извиняющемся поведении.
Точно так же, как и другие формы ненависти к себе, самооплевывание может проявиться в сновидениях. Оно может дать о себе знать уже тогда, когда находится еще очень далеко от сознания видящего сон. Он снится себе в виде отхожего места, какого-то противного животного (таракана или, скажем, гориллы), гангстера или жалкого клоуна. Ему снятся дома с роскошным фасадом, грязные внутри, как свинарник, или развалюхи, которые невозможно починить, снятся половые отношения с каким-то мерзким, поганым партнером, снится, что кто-то публично над ним издевается и т.д.
Чтобы получить более полное представление об остроте проблемы, мы рассмотрим четыре следствия презрения к себе. Первое – навязчивая потребность определенного невротического типа сравнивать себя с каждым встречным, и всегда не в свою пользу. Другой всегда производит большее впечатление, больше знает, интереснее, красивее, лучше одет; у него есть преимущества молодости (старости), у него лучшее положение и он важнее. Но даже если сравнения поражают своей однобокостью самого невротика, он не обдумывает этого; а если и обдумывает, чувство сравнительной неполноценности не исчезает. Проводимые сравнения не только несправедливы к нему; они зачастую бессмысленны. Почему нужно сравнивать немолодого человека, который может гордиться своими достижениями, с молодым, который лучше танцует? Почему тот, кто никогда не интересовался музыкой, должен чувствовать себя неполноценным рядом с музыкантом?
Но эта привычка приобретает для нас смысл, если мы вспомним о бессознательном требовании превосходства над другими во всех отношениях.
Следует добавить, что невротическая гордость также требует: тебе Надо превзойти всех и во всем. Тогда, конечно, любое "превосходство" качеств или умений другого не может не тревожить и должно вызывать приступ самооплевывания. Иногда эта связь действует в другом направлении: невротик, уже находясь в режиме самооплевывания, использует "блестящие" качества других, как только встречает их, чтобы укрепить и поддержать свой жестокий самокритицизм. Воспользуемся опять описанием невротика в виде двух человек: амбициозная и садистическая мать использует хорошие отметки и чистые ногти приятеля Джимми, чтобы Джимми стало стыдно. Недостаточно описать этот процесс как ужас перед соревнованием. Ужас перед соревнованием в этих случаях – скорее результат пренебрежения к себе.
Второе следствие презрения к себе – уязвимость в человеческих взаимоотношениях. Презрение к себе делает невротика сверхчувствительным к критике и отвержению. При малейшей провокации или даже без нее он уже чувствует, что другие смотрят на него сверху вниз, не принимают его всерьез, не ищут его общества, фактически – пренебрегают им. Его презрение к себе многое добавляет к его глубокой неуверенности в себе и, следовательно, не может не порождать в нем глубокой неуверенности в отношении к нему других людей. Неспособный принять себя таким, каков он есть, он не может поверить, что другие, зная его со всеми его недостатками, могут принять его дружески или уважительно.
То, что он чувствует на более глубоком уровне, звучит еще более решительно и может доходить до непоколебимой уверенности, что другие просто презирают его. И такое убеждение может жить в нем, хотя на сознательном уровне он может не отдавать себе отчета даже в капле презрения к себе. Оба эти фактора (слепая уверенность в том, что другие презирают его, и относительное или полное отсутствие осознания собственного презрения к себе) указывают на то, что основной объем презрения к себе выносится вовне. Это может отравить все его отношения с людьми. Он может дойти до неспособности принимать за чистую монету любые добрые чувства к нему других людей. В его сознании комплимент превращается в саркастическое замечание; выражение сочувствия – в снисходительную жалость. Его хочет видеть знакомый – это потому, что тому что-то нужно. Другие выражают симпатию к нему – это только потому, что они не знают его лучше, потому что они сами ни на что не годятся или "невротики", или потому, что он им был или может быть полезен. Сходным образом, случайности, в которых не было никакого злого умысла, он толкует как свидетельства презрения к себе. Кто-то не поздоровался с ним на улице или в театре, не принял его приглашения, не ответил ему немедленно – все это не может быть ничем иным, как только пренебрежением. Кто-то позволил себе добродушно пошутить на его счет – он явно намеревался его унизить. Возражение или критика в ответ на его предложение или действия не принимаются как честная критика данного предложения или действия, а также становятся свидетельством презрения к нему.
Сам человек, как мы видим это при его анализе, или не осознает того, что он воспринимает свои отношения с людьми только так, или не осознает, что видит их в кривом зеркале. В последнем случае он принимает за данность, что другие относятся к нему именно пренебрежительно, и даже гордится своим "реализмом". Находясь в аналитических отношениях с ним, мы можем наблюдать, до какой степени пациент принимает за реальность свою идею о том, что другие смотрят на него сверху вниз. После того как проделана большая аналитическая работа и пациент, по видимости, находится в дружеском согласии с аналитиком, он может при случае бесстрастно обронить: "Мне всегда было настолько очевидно, что Вы смотрите на меня сверху вниз, что я не считал даже нужным упоминать об этом или надолго об этом задумываться".
Когда вынесенное вовне презрение к себе ощущается как несомненная реальность, можно понять искаженное восприятие отношений с людьми, поскольку установки других людей, особенно изъятые из контекста, всегда допускают разные интерпретации. Очевиден и самозащитный характер такого смещения ответственности. Вероятно, было бы нестерпимо, если вообще возможно, жить, постоянно осознавая острое презрение к себе. Если взглянуть с этой точки зрения, видно, что невротик бессознательно заинтересован относиться к другим, как к своим оскорбителям. Хотя считать, что его отвергают и пренебрегают им, болезненно для него, как было бы и для любого, но все же менее болезненно, чем взглянуть в лицо собственному презрению к себе. Это долгий и трудный урок для любого человека – усвоить, что другие не могут ни отнять наше самоуважение, ни подарить нам его.
К уязвимости в отношениях с людьми, причиной которой является презрение к себе, добавляется уязвимость, порождаемая невротической гордостью. Часто трудно сказать, чувствует ли человек себя униженным потому, что нечто задело его гордость, или потому, что он вынес вовне свое презрение к себе. Они так нераздельно переплетены, что мы должны браться за работу с такими реакциями и с той и с другой стороны. Конечно, в каждый отрезок времени тот или иной аспект легче наблюдаем и доступен. Если человек реагирует мстительностью на то, что показалось ему неуважением, в картине преобладает раненая гордость. Если в результате той же провокации он становится жалким и пытается снискать расположение – это наиболее ясное проявление презрения к себе. Но в любом случае другой аспект тоже оказывает свое влияние, и о нем следует помнить.
В третьих, человек, находящийся в тисках презрения к себе, часто "проглатывает оскорбления". Он может даже не понимать вопиющего издевательства над собой, будь то унижение или эксплуатация. Даже если возмущенный друг обращает его внимание на это, он склонен сгладить или оправдать поведение обидчика. Это случается только в определенных условиях, например, при болезненной зависимости, и представляет собой исход сложной внутренней расстановки сил. Главным в ней является беззащитность, происходящая из убеждения человека, что он не заслуживает лучшего обращения. Например, женщина, чей муж щеголяет своими похождениями с другими женщинами, может быть, не в состоянии пожаловаться или даже ощутить сознательное негодование, потому что считает себя недостойной любви, а всех других женщин – более привлекательными.
Четвертое следствие, о котором нужно упомянуть, – это потребность облегчить или уравновесить презрение к себе вниманием, уважением, признанием, восхищением или любовью других. Поиск такого внимания компульсивен, потому что на него толкает потребность не быть отданным на милость презрения к себе. Его питает, кроме того, потребность в торжестве, и он может доходить до всепоглощающей жизненной цели. Его результат – тотальная зависимость от других в своей самооценке: она поднимается и падает вместе с расположением других к нему.
Если следовать более широкому теоретическому подходу, подобные наблюдения помогают нам лучше понять, почему невротик так упорно цепляется за возвышенный образ себя. Он должен сохранить его, потому что считает его единственно возможным выходом, альтернативой покорности террору презрения к себе. Следовательно, перед нами порочный круг гордости и презрения к себе; они только усиливают друг друга. Его можно ослабить лишь в той степени, в которой невротик заинтересован понимать правду о себе. Но и здесь презрение к себе мешает ему найти себя. Пока его презренный образ себя реален для него, его я кажется ему достойным лишь пренебрежения.
Что именно заставляет невротика презирать себя? Иногда все его человеческие ограничения; его умственные способности – рассудок, память, критическое мышление, способность планировать, особые умения или дарования; любые действия, от простейших личных дел до публичных выступлений. Хотя тенденция к пренебрежительному отношению к себе может быть достаточно всеобъемлющей, она как правило сосредоточена на каких-то местах острее, чем на других, в зависимости от важности, которую имеют определенные установки, способности или качества для главного решения невротика. Агрессивный мстительный тип, например, будет глубже всего презирать в себе все, что он принимает за "слабость". Она может включать в себя любые добрые чувства к другим, любую неудачу отыграться на ком-то, любую уступку (включая разумное согласие), любое отсутствие контроля над собой или над другими. В рамках этой книги невозможно дать полный обзор всех возможностей. Но это и не обязательно, поскольку принцип действия везде одинаков. Для иллюстрации я приведу только два наиболее распространенных выражения презрения к себе, касающихся красоты и ума.
В вопросе о внешности и умении себя подать мы найдем весь ряд внутренних ощущений, от своей непривлекательности до омерзительности. На первый взгляд, удивительно встретить эту склонность у женщин, чья привлекательность явно выше средней. Но не надо забывать, что здесь учитываются не объективные факты или мнение других, а расхождение, которое ощущает женщина между своим идеальным образом и наличным я. Таким образом, даже если она по общему утверждению красавица, она все-таки не абсолютная красавица, такая, которой никогда не было и не будет. И поэтому она так сильно сосредоточивается на своих несовершенствах – на шраме, недостаточно тонкой талии, на волосах, не вьющихся от природы, – и снимает с себя за это очки, иногда до того, что терпеть не может глядеться в зеркало. Или же в ней легко вспыхивает страх быть отвратительной для других, например, от одного того, что сосед в кино пересел на другое место.
В зависимости от других сторон личности презрительная установка по отношению к внешности может привести или к чрезвычайным усилиям противостоять чудовищному самооплевыванию, или к установке "а мне все равно". В первом случае необыкновенное количество времени, денег и размышлений тратится на волосы, лицо, платья, шляпы и т.п. Если презрение сосредоточено на каких-то особенностях – на носе, груди, избыточном весе, оно может довести до радикального "лечения", вплоть до операций или сбрасывания веса насильственными методами. Во втором случае гордость вмешивается даже в разумную заботу о коже, осанке, одежде. При этом женщина может быть так глубоко убеждена в своем безобразии или омерзительности, что любая попытка улучшить свою внешность кажется ей смешной.
Оплевывание своей внешности становится еще ядовитее, когда человек понимает, что оно идет из более глубокого источника. Вопрос "красив ли я?" неразрывно связан с другим вопросом: "Можно ли меня любить?" Здесь мы подходим к главной проблеме человеческой психологии и снова откладываем ее, поскольку вопрос о том, можно или нельзя кого-то любить, лучше решать в ином контексте. Связь вопросов очевидна, но все же это разные вопросы. Первый означает: достаточно ли хороша моя внешность, чтобы меня любили. Второй, есть ли у меня качества, за которые меня можно любить. Хотя первый вопрос важен, особенно в юности, второй касается сердцевины нашего существа и счастья в любви. Но достойные любви качества связаны с личностью человека, а пока невротик далек от себя самого, его точность слишком неясна для него, чтобы он интересовался ею. Кроме того, в то время как несовершенствами внешности часто можно пренебречь для любых практических целей, способность быть хорошим человеком ухудшается во всех неврозах по многим причинам. Однако хотя это и странно, аналитик слышит много жалоб по первому вопросу и очень мало, если они вообще есть, по второму. Не один ли это из многих, свойственных неврозу сдвигов от сути куда-то вдаль? От того, что реально значимо для самоосуществления, к лакированной поверхности? Не находится ли этот процесс в одном русле с погоней за славой? Тем, что у тебя милые и приятные качества, не прославишься, но можно прославиться исключительно "правильной" фигурой или идеально "правильным" платьем. В этом контексте неизбежно, что любые вопросы о внешности приобретают необычайную важность. И понятно, что пренебрежение к себе будет сосредоточено на них.
Пренебрежение к своему уму, в результате которого человек чувствует себя глупым, соответствует гордости всемогуществом своего разума. Выйдет ли на передний план гордость им или презрение к нему, зависит от структуры невроза в целом. На самом деле при большинстве неврозов есть нарушения, которые дают веские обоснования для недовольства работой сознания. Страх быть агрессивным может препятствовать критическому мышлению; вследствие общего нежелания невротика принимать на себя обязательства ему, может быть, трудно прийти к определенному мнению. Непреодолимая потребность казаться всемогущим может повредить способности к обучению. Общая тенденция затемнять личные вопросы может затемнить и ясность мышления: как люди, ослепившие себя по отношению к своим внутренним конфликтам, они могут не обращать внимания и на другие виды противоречий. Они бывают слишком зачарованы славой, которой им надо добиться, чтобы в достаточной мере интересоваться работой, которую они выполняют.
Я вспоминаю времена, когда я думала, что такие действительные трудности полностью отвечают за ощущение своей глупости; когда я надеялась помочь, говоря. "Ваш интеллект в совершенном порядке – а как обстоит дело с интересом, смелостью; что можно сказать обо всем том, что должно входить в Вашу способность работать?" Конечно, необходимо проработать все эти факторы. Но пациент не заинтересован в том, чтобы освободить себе доступ к собственному уму; его интересуют абсолютные возможности "образцового ума". Я тогда не понимала всей силы процесса самообесценивания, а он достигает гигантских размеров. Даже люди, имеющие подлинные интеллектуальные достижения, иногда чувствуют, что лучше настаивать на своей глупости, чем открыто признавать свои стремления, потому что им любой ценой надо избежать опасности быть осмеянными. С тихим отчаянием они принимают собственный приговор, отвергая свидетельства и уверения в противоположном.
Процесс самоуничижения с разных сторон нарушает активное преследование любых интересов. Его влияние может предшествовать любой деятельности, сопутствовать ей и наступать вслед за нею. Невротик, поддавшийся презрению к себе, может чувствовать такую обескураженность, что ему не приходит в голову, что он мог бы сменить свой стиль одежды, говорить на иностранном языке, выступать перед публикой. Или же он начинает что-то и бросает при самом первом затруднении. Ему страшно перед выступлением или во время его (страх перед сценой). Как по отношению к уязвимости, так и здесь, гордость и презрение к себе действуют совместно, порождая запреты и страхи. Обобщая, скажем, что и запреты и страхи – итог дилеммы, а ее суть – потребность в широком признании с одной стороны, и активное пренебрежение собой (или самоуничижение) – с другой.
Когда, несмотря на все эти трудности, работа закончена, сделана хорошо и хорошо принята, пренебрежение к себе не заканчивается. "Кто угодно мог достичь того же самого, не прилагая столько труда". Единственный пассаж, не достигший полного совершенства в сольном концерте пианиста, приобретает невероятные размеры: "На этот раз сошло, а в следующий раз освищут". Если же случилась неудача, она вызывает на себя всю мощь презрения к себе и обескураживает гораздо больше своего действительного значения.
Прежде чем мы обсудим четвертый аспект ненависти к себе, привычку фрустрировать себя, мы должны сузить тему до соответствующего ей объема, проведя различие с другими явлениями, которые выглядят очень похоже или имеют сходный результат. В первую очередь проведем различие со здоровой самодисциплиной. Человек, умеющий хорошо организовать свою жизнь, воздерживается от определенных действий или удовольствий. Но он делает это только потому, что другие цели важнее для него, и, следовательно, им уделяется внимание в первую очередь. Так, молодожены могут лишать себя каких-то удовольствий, потому что хотят накопить на собственный дом. Ученый или художник, преданный своей работе, ограничивает свою светскую жизнь, потому что ему дороже покой и возможность сосредоточиться. Такая дисциплина предполагает признание ограниченности (отсутствующее, к сожалению, при неврозе) – времени, сил, денег. Она предполагает также знание о своих реальных желаниях и умение отказаться от менее важных ради более важных. Это трудно для невротика, потому что его "желания" – в основном компульсивные потребности. И такова их природа, что все они равно важны; следовательно, ни от одного нельзя отказаться. Поэтому при аналитической терапии самодисциплина – скорее цель, к которой следует приближаться, а не действительность. Я бы и не упоминала здесь об этом, если бы не знала по опыту, что невротическим пациентам неизвестна разница между добровольным отказом и фрустрацией.
Мы также должны принять во внимание, что в той степени, в какой человек невротизирован, он действительно глубоко фрустрирован, хотя может и не знать об этом. Его компульсивные влечения, конфликты, псевдорешения этих конфликтов, его отчуждение от себя не позволяют ему осуществить заложенные в нем возможности. Вдобавок, он часто испытывает фрустрацию, потому что остается невыполненным его требование обладать неограниченной мощью.
Однако эти фрустрации, реальные или вымышленные, не являются результатом намерения фрустрировать себя. Например, потребность в выражениях дружбы и одобрения фактически (но не намеренно) влечет за собой фрустрацию подлинного я, его непосредственных чувств. Такая потребность развивается у невротика потому, что, несмотря на его базальную тревогу, он должен как-то подладиться к другим. То, что при этом он сам себя многого лишает, хотя и является жестокой депривацией, по сути – лишь неприятный побочный продукт процесса. Здесь, в контексте ненависти к себе, нас интересует активная фрустрация самого себя, совершаемая по велению обсуждаемой нами ненависти. Тиранией Надо на самом деле он лишает себя свободы выбора. Самообвинениями и презрением к себе отбирает у себя самоуважение. Более того, есть и другие моменты, в которых активный фрустрирующий характер ненависти к себе проявляется еще яснее. Это Нельзя, налагаемые на радость, это сокрушение надежд и устремлений.
Нельзя, сказанные любой радости, разрушают невинность наших желаний, наших действий, когда мы хотим или делаем то, что входит в наши истинные интересы и тем самым обогащает нашу жизнь. Чем больше осознает себя пациент, тем отчетливее он воспринимает эти внутренние Нельзя. Он хочет пойти погулять, а внутренний голос говорит: "Ты этого не заслужил". Или, в других ситуациях: "У тебя нет права на отдых, на хождение по кинотеатрам, на покупку платья". И даже более того: "Хорошие вещи не для тебя". Он хочет проанализировать свою раздражительность, полагая ее иррациональной, и чувствует, "будто железная рука закрывает тяжелую дверь". Он устает от аналитической работы и прекращает ее, зная, что она могла бы пойти ему на пользу. Иногда он ведет внутренние диалоги на эту тему. Хорошо поработав днем, он устал и хочет отдохнуть. Внутренний голос говорит – "Ты просто лентяй – Нет, я правда устал. – Ну нет, это просто распущенность, так из тебя никогда ничего не выйдет". После таких метаний он или отдыхает с чувством вины, или вынуждает себя продолжать работу, в обоих случаях не извлекая для себя ничего хорошего.
То, как человек может в буквальном смысле переломить себя, когда ему случается потянуться к радости, часто проявляется в сновидениях. Например, женщине снится, что она в саду, полном чудесных плодов. Как только она хочет сорвать плод или ей удается его сорвать, кто-то выбивает его из ее рук. Или спящий отчаянно пытается открыть тяжелую дверь, но не может. Он спешит на поезд, но не успевает, поезд уходит из-под носа. Он хочет поцеловать девушку, но она исчезает, и он слышит издевательский смех.
Табу на радость могут быть скрыты за фасадом "сознательности", социальной ответственности: "Пока люди живут в трущобах, у меня не должно быть хорошей квартиры... Пока люди умирают с голоду, я не могу тратиться на всякие яства..." Конечно, в таких случаях нужно исследовать, проистекают ли возражения из искреннего глубокого чувства социальной ответственности, или они только ширма для Нельзя. Часто простой вопрос проясняет ситуацию и убирает фальшивый нимб: отправил бы он посылку в Европу на те деньги, которые не потратил на себя?
Мы можем сделать вывод о существовании таких табу по запретам, являющимся их результатом. Определенный тип может радоваться чему-либо, только деля это с другими. Вполне верно, что для многих людей разделенная радость – двойная радость. Но некоторые изо всех сил настаивают, чтобы и другие слушали с ними их любимую запись, нравится она им или нет, и просто не умеют чем-либо наслаждаться в одиночку. Другие могут быть настолько скупы на траты для себя, что не могут даже потратить силы на подыскивание для этого рационализации. Особенно поразительно, что они в то же время щедро тратятся на вещи, нужные для престижа, например, много жертвуют на благотворительность, устраивают вечера, покупают антиквариат, ничего для них не значащий. Они действуют, как будто ими управляет закон, повелевающий рабски прислуживать славе, но запрещающий все, что "только" увеличивает их удобства, счастье. духовный рост.
Как и во всех других табу наказание за их нарушение – тревога или ее эквиваленты. Пациентка, которая, вместо того чтобы одним глотком выпить кофе, приготовила себе вкусный завтрак, была совершенно ошеломлена, когда я приветствовала это как добрый знак. Она ожидала, что я "обвиню ее в эгоистичности". Переезд в лучшее жилье, хоть и разумный во всех отношениях, может разворошить целое осиное гнездо страхов. За приятно проведенным вечером может последовать паника. Внутренний голос в таких случаях говорит: "За это придется заплатить". Пациентка, покупая новую мебель, обнаружила, что говорит себе – "Тебе не придется ей долго радоваться". В ее случае это означало, что в эту самую минуту страх заболеть раком, который появлялся у нее время от времени, поднялся в ней опять.
Сокрушение надежд можно хорошо наблюдать в аналитической ситуации. Слово "никогда", со всей его грозной окончательностью, продолжает повторяться. Несмотря на действительные улучшения, голос будет говорить: "Ты никогда не преодолеешь свою зависимость (или свою панику); никогда не освободишься". Пациент может отвечать страхом или неистово требовать, чтобы его уверяли, что он выздоровеет, успокаивали, говоря, что лечение помогло другим и т.д. Даже если иногда пациент не может не признать улучшений, он скажет: "Да, в этом анализ мне помог, но больше ведь ни в чем не поможет, так какая польза от него?" Когда сокрушение надежд распространяется на все сферы жизни, возникает чувство мрачной обреченности. Оно напоминает нам о Дантовом аде с надписью "Оставь надежду, всяк сюда входящий" на его вратах. Откат назад в ответ на улучшения, которые невозможно отрицать, случается с такой регулярностью, что его можно предсказывать заранее. Пациент чувствует себя лучше, забыл думать о своей фобии, увидел важную связь, которая указывает ему на выход, – и скатывается вниз, глубоко обескураженный и подавленный. Другой пациент, который отказался от всего существенного в жизни, впадает в жестокую панику и находится на грани самоубийства каждый раз, когда осознает в себе ценное качество. Если бессознательная решимость задержать свое развитие укоренена глубоко, пациент может отвергать любые заверения, делая саркастические замечания. В некоторых случаях мы можем обнаружить процесс, ведущий к рецидиву. Увидев, что определенные установки были бы желательны (например, отказ от иррациональных требований), пациент считает, что он уже переменился, и в своем воображении взлетает к высотам абсолютной свободы. Затем, ненавидя себя за то, что неспособен к такому, он говорит себе: "Ты дрянь и никогда ничего не достигнешь".
И наконец, самая коварная фрустрация себя самого – это табу на любое свое устремление: не только на возвышенные фантазии, а на любое стремление, подразумевающее, что человек обратится к собственным ресурсам или станет лучше и сильнее. Здесь стирается граница, лежащая между фрустрацией себя самого и пренебрежением к себе. "Кто ты такой, чтобы хотеть играть, петь, иметь жену? Ты никогда ничего не будешь из себя представлять".
Некоторые из этих факторов видны в истории жизни человека, который позднее стал довольно продуктивным и кое-чего достиг в своей области. За год до того как в его работе произошел поворот к лучшему (причем не произошло никаких внешних изменений), у него был разговор с женщиной старше его, и она его спросила, что он намерен делать в жизни, чего он хочет или ожидает достигнуть. И оказалось, что, несмотря на его ум, интеллигентность, прилежание, он никогда не думал о будущем. Все, что он смог ответить, это: "О, я думаю, что всегда заработаю себе на жизнь". Хотя к нему всегда относились как к многообещающему, идея сделать что-нибудь важное была просто вычеркнута им. С помощью внешней стимуляции и доли самоанализа его продуктивность после этого случая увеличилась. Но он не отдавал себе отчета в значении находок, сделанных им в ходе научного исследования. Он даже не воспринимал их как свои достижения. Следовательно, они и не увеличивали его уверенность в себе. Он мог забыть о своих находках и вновь случайно открывал найденное однажды. Когда, наконец, он обратился к анализу, в основном из-за трудностей, которые он по-прежнему испытывал в работе, его табу на желание чего-либо для себя и устремление к чему-то, на осознание своих дарований все еще были очень сильны. Видимо, его дарования и скрытое честолюбие, ведущие его к достижениям, были слишком сильны, чтобы их удалось полностью задавить. Поэтому он делал дело (пусть и в мучениях), но был вынужден удерживать этот факт от осознания и был неспособен считать находки своими и радоваться им. У других результаты еще менее благоприятные. Они уходят в отставку, не осмеливаются заняться чем-нибудь новым, не ждут ничего от жизни, ставят перед собой слишком малые задачи и, следовательно, живут ниже своих возможностей и душевных сил.
Как и другие стороны ненависти к себе, фрустрацию самого себя можно увидеть в экстернализованном виде. Человек жалуется, что, если бы не его жена, начальство, безденежье, погода, политическая ситуация, он был бы счастливейшим человеком на земле. Излишне говорить, что нам не нужно впадать в другую крайность и считать все эти вещи несущественными. Конечно, они могут влиять на наше благополучие. Но оценивая их, мы должны тщательно рассмотреть, насколько велико их действительное влияние и сколько добавлено к ним из внутренних источников. Очень часто человек чувствует покой и довольство, потому что примирился с собой, несмотря на то, что ни одна из его внешних трудностей не отпала.
Причинение себе мучений, терзание себя – тоже побочный продукт ненависти к себе, отчасти неизбежный. Пытается ли невротик подхлестнуть себя к достижению невозможного совершенства, швыряет ли себе обвинения, пренебрегает ли собой или фрустрирует себя, он всем этим мучает себя. Считая мучение самого себя отдельной категорией выражения ненависти к себе, мы утверждаем, что у человека есть или может быть намерение мучить себя. Конечно, в любом случае невротического страдания следует рассмотреть все возможности. Рассмотрим, например, сомнения в себе. Они могут быть результатом внутренних конфликтов и проявляться в бесконечных и бесплодных внутренних диалогах, в которых человек пытается защититься от собственных обвинений; они могут быть выражением ненависти к себе, чья цель – подорвать почву под ногами человека. На самом деле они могут быть самым главным мучением. Подобно Гамлету люди могут быть растерзаны своими сомнениями. Конечно, нам следует проанализировать все причины их сомнений, но нет ли в них также бессознательного намерения помучить себя?
Возьмем следующий пример из того же ряда: промедление. Как мы знаем, за отсрочку решений или действий могут быть ответственны многие факторы, такие как общая инертность или всесторонняя неспособность на чем-то остановиться, выбрать свою позицию. Сам медлящий отлично знает, что отложенные дела часто разрастаются и что на самом деле он может причинить себе промедлением серьезные страдания. И здесь мы иногда получаем первое представление о том, что стоит за нерешенными вопросами. Когда из-за своих отсрочек он действительно попадает в неприятную или угрожающую ситуацию, то иногда говорит себе с явным торжеством: "Так тебе и надо". Это еще не означает, что отсрочки делались потому, что его тянуло помучить себя, но все-таки наводит на мысль о некоторой Schadenfreude, злорадстве по поводу причиненных себе неприятностей. Так что и доказательств пока что нет в пользу активного мучительства, скорее это радость постороннего, наблюдающего, как жертва вопит и корчится.
Мы так и не смогли бы вывести заключение, если бы другие наблюдения не шли по нарастающей, убеждая нас в активности влечения к мучению себя. Например, при определенных формах скупости по отношению к себе пациент наблюдает, что его крохоборство – не просто "зажатость", а некое удовольствие, иногда дорастающее почти до страсти. Поэтому есть некоторые пациенты с ипохондрическими склонностями, которые не только боятся многих вещей, но и, очевидно, пугают себя ими довольно жестоким образом. Першение в горле превращается в туберкулез, понос – в рак, растяжение – в полиомиелит, головная боль – в опухоль мозга, приступ тревоги – в сумасшествие. Одна такая пациентка прошла через "ядовитый процесс", как она это называла. При первых легких признаках беспокойства или бессонницы она говорила себе, что у нее начинается новый цикл паники. Каждую ночь после этого ей будет становиться все хуже и хуже, пока не дойдет до нестерпимого ужаса. Если сравнить ее первоначальный страх с комочком снега, то она словно катила его по склону, пока он не превращался в лавину, которая в конце концов накрывала ее. В стихотворении, написанном ею в это время, она говорит о "сладостной пытке, которой наслаждаюсь". В подобных случаях ипохондрии можно выделить один фактор, запускающий механизм мучения самого себя. Ипохондрики считают, что у них должно быть абсолютное здоровье, уравновешенность и бесстрашие. Малейший знак противоположного делает их беспощадными к себе.
Более того, анализируя садистские фантазии и импульсы пациента, мы понимаем, что они могут происходить из садистских импульсов, направленных против себя. У определенных пациентов бывает время от времени компульсивная потребность или фантазии о причинении мучений другим. Они сосредоточены в основном на детях или беспомощных людях. В одном случае они касались горбатой служанки Анни из пансиона, где жил пациент. Он был обеспокоен отчасти силой импульса, отчасти тем, что совершенно не мог его понять. Анни была достаточно приятной особой и никогда не задевала его чувств. До возникновения садистских фантазий он попеременно испытывал отвращение и сочувствие к ее физическому недостатку. Оба эти чувства он понял как следствие своего отождествления с девушкой. Он был физически силен и здоров, но когда испытывал отчаяние и презрение по поводу своих душевных затруднений, он обзывал себя калекой. Садистские импульсы и фантазии начались, когда он впервые заметил в Анни определенную суетливую готовность услужить и склонность делать из себя "тряпку для вытирания ног". Скорее всего, Анни всегда была такой. Однако его наблюдения пришлись как раз на тот момент, когда его собственная тенденция к смирению продвинулась к осознанию, и стал слышен грохот сапог его ненависти к себе. Поэтому компульсивное желание мучить служанку было интерпретировано как активное вынесение вовне желания мучить себя, которое при вынесении вовне давало ему вдобавок волнующее чувство в пасти над более слабым созданием. Активное стремление при этом выродилось в садистские фантазии, а они исчезали по мере того, как все яснее становились его тенденция к смирению и отвращение к ней.
Я вовсе не считаю, что все садистские импульсы или действия по отношению к другим происходят единственно от ненависти к себе. Но я считаю вполне вероятным, что экстернализация влечения мучить себя всегда вносит свой вклад. Во всяком случае, такая связь встречается достаточно часто, и мы должны быть готовы к такой возможности.
У других пациентов страх перед мучениями возникает без всяких внешних провокаций. Он поднимается так же тогда, когда возрастает ненависть к себе, и представляет собой реакцию на пассивное вынесение вовне влечения мучить себя.
Наконец, обратимся к определенным мазохистским и сексуальным действиям и фантазиям. Я имею в виду фантазии при мастурбации, простирающиеся от унижений до пыток; мастурбацию, при которой царапают или бьют себя; выдергивание волос; хождение в тесной обуви; болезненные позы, половой акт, при котором человека должны ругать, бить, связывать, заставлять выполнять лакейские или отвратительные задачи, прежде чем он сможет достичь сексуального удовлетворения. Структура подобной практики достаточно сложна. Я считаю, что следует различать по крайней мере два вида. В первом случае человек испытывает мстительное наслаждение, мучая себя; во втором – он отождествляет себя с презренным я и по причинам, которые мы рассмотрим далее, может только так достичь полового удовлетворения. Однако есть причины считать, что это различение надежно только для сознательных переживаний, – фактически он всегда и мучитель и жертва, и получает удовольствие, как унижаясь, так и унижая.
Одна из задач аналитической терапии – проследить во всех случаях фактического мучения самого себя тайное намерение мучить себя. Другая задача – быть готовым к тому, что тенденция мучить себя окажется вынесенной вовне. Всякий раз, когда намерение мучить себя кажется вполне ясным, мы должны внимательно исследовать внутрипсихическую ситуацию и спросить себя, не возросла ли в этот момент ненависть к себе, и почему это могло случиться.
Вершиной ненависти к себе являются беспримесные и непосредственные саморазрушительные импульсы и действия. Они могут принимать форму обострений или быть хроническими, открыто насильственными или медленно подтачивающими, сознательными или бессознательными, могут осуществляться или оставаться воображаемыми. Они могут касаться главных или второстепенных вопросов. Их конечная цель – физическое, психическое и духовное саморазрушение. Если принимать во внимание все эти возможности, суицид уже не покажется изолированной загадкой. Есть много способов убить то, что составляет суть нашей жизни; физическое самоубийство просто самое крайнее и окончательное выражение саморазрушения.
Влечение к саморазрушению, направленное против тела, легче всего поддается наблюдению. Физическое насилие против себя, в общем, ограничено психозами. При неврозе мы встречаемся с меньшим размахом саморазрушительных действий, которые в основном сходят за "вредные привычки" – грызение ногтей, расчесы, вечная спешка при сборах, выдергивание волос. Но бывают и неожиданные позывы к чистейшему насилию, которые, в противоположность психозу, остаются в воображении. Они, видимо, случаются у тех, кто живет воображением до такой степени, что презирает реальность, включая реальность себя самого. Они часто наступают после вспышки глубинного озарения, и весь процесс идет с такой молниеносной скоростью, что его последовательность удается уловить только в аналитической ситуации: внезапное глубоко проникающее видение некоего несовершенства, быстро вспыхивающее и исчезающее, так же резко следующий за ним безумный порыв вырвать себе глаза, перерезать себе глотку или воткнуть нож себе в живот и выпустить кишки. Этот тип личности по временам испытывает позывы к суициду (например, его тянет спрыгнуть с балкона или с обрыва), позывы, которые возникают при сходных условиях и кажутся неизвестно откуда взявшимися. Они исчезают так быстро, что вряд ли имеют шанс осуществиться. С другой стороны, желание прыгнуть с высоты может быть неожиданно столь сильным, что человек вынужден схватиться за что-нибудь во избежание искушения. Но оно может привести и к настоящей суицидной попытке. Даже если так, у этого типа все равно нет реалистичного представления об окончательности смерти. Он, скорее, видит, как он спрыгнет с двадцатого этажа, затем подберет себя с полу и пойдет домой. Часто зависит от случайности, удастся или нет такая суицидная попытка. Да будет мне позволено сказать, что увидев себя мертвым, он сам удивился бы больше всех.
При многих серьезных суицидных попытках мы должны помнить о возможности далеко зашедшего самоотчуждения. Однако, как правило, нереалистическое отношение к смерти более характерно для суицидных импульсов или прерванных попыток самоубийства, чем для спланированных и серьезных покушений на себя. Конечно, всегда есть много причин для такого шага, просто тенденция к саморазрушению – наиболее регулярный его элемент.
Саморазрушительные импульсы могут оставаться бессознательными в качестве таковых и, однако, актуализироваться в "отчаянности" при езде, плавании, скалолазании или в спешке, когда физические возможности не позволяют спешить. Мы видели, что такая деятельность может и не казаться отчаянной самому человеку, поскольку у него есть скрытое требование неуязвимости ("со мной ничего случиться не может"). Во многих случаях это основной фактор. Но мы всегда должны осознавать дополнительную возможность действия саморазрушительных влечений, особенно когда пренебрежение к реальной опасности принимает угрожающие пропорции.
И наконец, есть те, кто бессознательно, но систематически разрушает свое здоровье пьянством или наркотиками, хотя здесь могут иметь место и другие факторы, такие как постоянная потребность в наркотике. В очерке Стефана Цвейга о Бальзаке мы видим трагедию гения, который в душераздирающем стремлении к славе на самом деле разрушил свое здоровье каторжным трудом, пренебрежением ко сну и злоупотреблением кофе. Безусловно, потребность Бальзака в славе вогнала его в долги настолько, что его чрезмерный труд был отчасти следствием неправильного образа жизни. Но, конечно же, здесь, как и в сходных случаях, оправдан вопрос о присутствии саморазрушительных влечений, приведших, в конце концов, к преждевременной смерти.
В других случаях телесный ущерб наносится себе, так сказать, нечаянно. Мы все знаем, что "в плохом настроении" нам чаще случается порезаться, оступиться и упасть, прищемить палец. Но если мы не обращаем внимания на машины, пересекая улицу, или на правила вождения, сидя за рулем, это может стать фатальным.
Остается открытым вопрос о молчаливом действии саморазрушительных влечений при органических заболеваниях. Хотя теперь о психосоматических заболеваниях известно гораздо больше, трудно с должной точностью выделить особую роль саморазрушительных тенденций. Конечно, любой хороший врач знает, что при жестокой болезни "желание" пациента выздороветь и жить или умереть является решающим. Но и тут направление психических сил к жизни или смерти может быть определено множеством факторов. Все, что сейчас можно сказать, принимая во внимание единство души и тела, это то, что необходимо серьезно подходить к возможности молчаливого действия саморазрушения не только в фазе выздоровления, но и в создании самого заболевания и в его усилении.
Саморазрушение, направленное на другие жизненные ценности, может показаться несчастным случаем, несвоевременным совпадением. Пример тому Эйлерт Левборг из "Гедды Габлер", теряющий свою драгоценную рукопись. Ибсен показывает нам, как в этом персонаже стремительно нарастают саморазрушительные реакции и действия. Сперва, вслед за легким подозрением на своего верного друга Фру Эльвстедт, он пытается разрушить отношения с нею, продолжая кутеж. Напившись, он теряет рукопись, затем стреляется, и притом в доме у проститутки. В меньшем размере, это случай людей, забывающих что-то на экзамене, опаздывающих на важную встречу или являющихся туда пьяными.
Чаще разрушение психических ценностей поражает нас своей повторяемостью. Человек бросает свое занятие как раз тогда, когда у него что-то начинает получаться. Мы можем поверить его заявлению, что это было не то, чего ему "на самом деле" хотелось. Но когда процесс повторяется в третий, четвертый, пятый раз, мы начинаем искать, что же за этим стоит. Среди определяющих его факторов, саморазрушение часто является основным, хотя и скрытым глубже остальных. Ни в малейшей степени не осознавая этого, он вынужден упускать все свои шансы. То же можно сказать, когда человек теряет или бросает одно рабочее место за другим, разрывает одни отношения за другими. В обоих случаях ему часто кажется, что он жертва несправедливости и черной неблагодарности. На самом деле он делает все, чтобы навлечь на себя своими постоянными пререканиями и приставаниями тот самый исход, которого он так боится. Короче говоря, он часто доводит начальника или друга до того, что он (или она) больше не может его выносить.
Мы можем понять эти повторяющиеся происшествия, когда наблюдаем нечто подобное в аналитической ситуации. Пациент формально сотрудничает; он может даже оказывать аналитику все знаки расположения (которых тот не хочет); тем не менее, во всем существенном он ведет себя настолько провокационно и оскорбительно, что в аналитике тоже начинает шевелиться симпатия к тем, кто ранее повернулся спиной к пациенту. Короче говоря, пациент пытается (и всегда пытался) заставить других осуществить свои саморазрушительные намерения.
В какой степени активные саморазрушительные склонности отвечают за постепенное разрушение глубины и целостности личности? В большей или меньшей степени, грубо и тонко, целостность личности нарушается вследствие невротического развития. Отчуждение от себя, неизбежные бессознательные претензии, столь же неизбежные бессознательные компромиссы, обязанные неразрешенным конфликтам, презрение к себе – все эти факторы ведут к ослаблению нравственного начала, ядро которого составляет пониженная способность быть искренним с собой.* Вопрос в том, может ли личность молчаливо, но активно участвовать в своем собственном моральном и нравственном упадке. Определенные наблюдения вынуждают нас ответить на него утвердительно.
* Ср. К.Хорни. "Наши внутренние конфликты". Глава 10: "Обеднение личности".
Мы наблюдаем состояния, хронические или острые, которые лучше всего можно описать как упадок духа. Человек пренебрегает своей внешностью, позволяет себе быть неопрятным, грязным и жирным, он слишком много пьет, а спит слишком мало, ему наплевать на свое здоровье – он, например, не обращается к зубному врачу. Он слишком много или слишком мало ест, не ходит гулять, пренебрегает своей работой или любыми своими серьезными интересами, становится ленивым. Он может вступать в случайные связи или предпочитает общество пустых или опустившихся людей. Он может стать ненадежным в денежном отношении, начать бить жену и детей, лгать или воровать. Этот процесс наиболее очевиден при прогрессирующем алкоголизме, как это хорошо описано в "Пропавших выходных". Но он точно так же может идти очень тонкими и скрытыми путями. В прозрачных примерах даже неподготовленный наблюдатель сумеет увидеть, что эти люди "позволяют себе пуститься во все тяжкие". При анализе мы понимаем, что такое описание неадекватно. Это состояние наступает, когда человек так переполнен презрением к себе и безнадежностью, что его конструктивные силы не могут больше противостоять воздействию саморазрушительных влечений. Последние тогда достигают полного размаха и выражаются в решении (в основном бессознательном) об активной деморализации. В экстернализованной форме активное, планируемое намерение деморализовать личность описано Джорджем Оруэллом в "1984"; каждый опытный аналитик увидит в его романе верную картину того, что может сделать с собой невротик. Сновидения также указывают, что он может собственными руками швырнуть себя в сточную канаву.
Ответ невротика на этот внутренний процесс бывает различным. Это может быть веселье, это может быть жалость к себе, это может быть страх. Эти реакции обычно не связаны в его сознании с процессом падения по своей воле.
Реакция жалости к себе была особенно сильна у одной пациентки после следующего ее сновидения. В прошлом пациентка растратила большую часть своей жизни плывя по течению, она повернулась спиной к идеалам, став циничной. Хотя ко времени сновидения она много работала над собой, она еще не была в состоянии принять себя всерьез и сделать со своей жизнью что-нибудь конструктивное. Ей приснилось, что женщина, воплощение всего красивого и хорошего, готовясь принять веру, была обвинена в оскорблении этой веры. Она была осуждена и выставлена на публичный позор перед какой-то процессией. Хотя спящая была убеждена в ее невиновности, она тоже принимала участие в шествии. С другой стороны, она пыталась расположить к ней священника. Священник, хотя и сочувствовал, ничего не мог сделать для обвиняемой. Потом обвиняемая оказывалась на какой-то ферме, не только совершенно нищей, но отупевшей и наполовину безумной. Еще во сне сердце пациентки разрывалось от жалости к этой женщине, и, проснувшись, она проплакала несколько часов. За исключением деталей, в этом сновидении спящая как бы говорит себе: "Во мне есть много красивого и хорошего, своим презрением к себе и направленной на себя деструктивностью я могу действительно разрушить собственную личность; предпринятые мной против этих влечений меры неэффективны; хотя я хочу спасти себя, я избегаю реальной борьбы и некоторым образом принимаю участие в работе деструктивных влечений".
В своих сновидениях мы ближе к своей реальности. И в особенности этот сон, кажется мне, поднялся с больших глубин, чтобы дать увидевшей его глубокое и верное понимание об опасности присущей ей саморазрушительности. Реакция жалости к себе в этом случае, как и во многих других, в тот момент не была конструктивной: она не подвигла ее сделать что-нибудь для себя. Только когда ослабевает безнадежность и сила презрения к себе, неконструктивная жалость к себе может превратиться в конструктивное сочувствие к себе. И оно, действительно, – шаг вперед величайшего значения для любого, стиснутого ненавистью к себе. Оно приходит вместе с первым ощущением подлинного себя и желанием внутреннего спасения.
Реакцией на процесс сползания в бездну может быть и леденящий ужас. И, принимая во внимание чудовищную опасность саморазрушительности, эта реакция полностью адекватна, пока человек чувствует себя беспомощной добычей этой беспощадной силы. В сновидениях и ассоциациях она может появляться в виде многих выразительных символов маньяка-убийцы, Дракулы, чудовищ, Белого Кита, привидений. Этот ужас является ядром многих, иначе не объяснимых страхов, таких, как страх перед неизведанной и опасной морской глубиной, страх перед привидениями, перед чем-то загадочным, перед любым деструктивным соматическим процессом – отравлением, глистами, раком. Он входит в тот ужас, который многие пациенты испытывают перед всем неосознаваемым, а потому загадочным. Он может быть центром паники, не имеющей видимых причин. Невозможно было бы жить в таком ужасе, если бы он был постоянным и ясным. Человек должен найти и находит пути смягчить его. Некоторые из них уже были упомянуты. Другие мы еще обсудим в следующих главах.
Проведя обзор ненависти к себе и ее опустошительной силы, мы не можем не увидеть в ней величайшую трагедию человеческого сознания. В своем стремлении к Бесконечному и Абсолютному человек начинает разрушать себя. Заключая сделку с Сатаной, обещающим ему славу, он вынужден отправиться в ад – в ад внутри самого себя.
|
