|
07 ноября 2006,
"Los Angeles Times", США
Хватит называть это "войной против террора"
Это понятие ошибочно по определению, а теперь оно к тому же ассоциируется с реальной войной - катастрофой в Ираке
Неважно, станет ли завоевание демократами контроля над Конгрессом после промежуточных выборов на следующей неделе официальным "свидетельством о смерти" иракской войны, или нет: уже очевидно, что это настоящая война, и тянется она бесконечно. Тем не менее, когда-нибудь этот конфликт завершится. Но будет ли это лишь окончанием одного из сражений большой войны? Можно ли считать 11 сентября, Афганистан, Ирак, теракты в Лондоне, Мадриде, на Бали и все остальное лишь первой главой гигантской эпопеи под названием "война с террором"?
Резко критикуя действия президента Буша в ходе войн в Ираке и Афганистане, большинство демократов не пытается оспорить саму концепцию войны с террором. Они лишь утверждают, что вести ее можно эффективнее. Лишь горстка интеллектуалов-демократов, вроде финансиста и филантропа Джорджа Сороса (George Soros), настаивают, что сама идея войны с террором - лишь, как он выразился, "ложная метафора". Большинство европейцев, напротив, согласно с Соросом. Я сам высказывал аналогичное мнение. Еще раньше об этом говорил британский военный историк сэр Майкл Говард (Michael Howard) в блестящей статье "Что в имени твоем?" ("What"s in a name?"), опубликованной в Foreign Affairs через считанные месяцы после терактов 11 сентября. По словам Говарда тогдашний госсекретарь США Колин Пауэлл (Colin Powell), заявив, что США находятся "в состоянии войны" с террористами, "допустил вполне понятную, но ужасную и непоправимую ошибку". Помимо прочего, эта формулировка повышала статус террористов до уровня воюющей стороны, хотя на деле их следует воспринимать как уголовных преступников. Слово "война" в этом контексте означало косвенное возвеличивание террора.
Политические формулировки никогда не остаются без последствий, - особенно если их авторами становятся лидеры самой могущественной страны мира - и сегодня у нас есть все основания утверждать, что в данном случае неудачный подбор слов обернулся большой кровью. Объявляя "войну" после терактов 11 сентября 2001 г., администрация явно имела в виду классическое значение этого слова - то есть отданный специально подготовленным людям приказ убивать других людей. В 2002 г. я спросил одного весьма высокопоставленного представителя администрации США, чем должна закончиться эта война с террором. "Ликвидацией террористов", - ответил он. Конечно, с самого начала американские чиновники признавали, что классические методы войны - столкновение противоборствующих армий на поле боя - к данному случаю не относятся. Однако решение о превращении Ирака в главный фронт войны с террором в какой-то степени было обусловлено отчаянной попыткой перевести конфликт в русло классических боевых действий, где самая мощная амия в истории человечества несомненно одержала бы быструю победу. По крайней мере, так казалось американскому руководству.
На прошлой неделе мне довелось выслушать весьма серьезные аргументы о том, что характер нашей эпохи все же определяется понятием "война". Американский историк Филип Боббит (Philip Bobbitt), автор книги "Ахиллесова броня" ("The Shield of Achilles"), читающий сейчас курс лекций в Оксфорде, и Мэтью д"Анкона (Matthew d"Ancona), редактор консервативного британского еженедельника Spectator, настаивали, что вместе с иракской водой нельзя выплескивать ребенка - "войну с террором".
Оба считают, что понятия "война с террором" и "борьба с преступностью", вопреки мнению многих европейских либералов, несопоставимы. Да, в Ираке были допущены серьезные просчеты, утверждал д"Анкона, но сам характер этой войны настолько нов, что крупных ошибок избежать просто невозможно. Для победы над страшной "троицей" современной эпохи - государствами-изгоями, оружием массового поражения и терроризмом - триединый рецепт времен "холодной войны" - сдерживание, устрашение и режим нераспространения - не подходит. Террористы ведут с нами психологическую войну на истощение, призванную ввергнуть нас в состояние ужаса. Речь идет не о "холодной войне", а о "войне холодного пота", считает д"Анкона. Боббит, в свою очередь, выявил сразу три параллельные "войны с террором" - борьбу с международными террористическими организациями, распространением оружия массового поражения, а также масштабными природными катастрофами и рукотворными посягательствами на "инфраструктуру общества" - от землетрясений и последствий глобального потепления до геноцида и этнических чисток. Что ж, в таком истолковании понятие войны с террором охватывает вообще все, что угодно.
Тезисы обоих на удивление схожи - они разительно отличаются от первоначальной шапкозакидательской риторики Буша, Дика Чейни (Dick Cheney) и Дональда Рамсфелда (Donald Rumsfeld). Д"Анкона и Боббит настаивают, что речь идет о затяжной борьбе, которая продлится не один десяток лет, и требует терпения не меньше, чем патриотизма. Ни тот, ни другой не пытались оправдывать события в Гуантанамо и Абу-Грейб. Оба признают, что эту войну следует вести в рамках международного права - которое, впрочем, следует подкорректировать, приспособив к новой ситуации. Оба обратили особое внимание на новый феномен, который Боббит называет "рыночным государством" - где граждане играют роль потребителей, а правительство - корпоративного правления, действующего по принципу: "Потребителям не нравится товар? Долой его с прилавков!" К нашему присутствию в Ираке, заметил д"Анкона, относятся как к стремительно падающим акциям какой-нибудь фирмы.
Все это важные соображения, и некоторые круги британских левых уже готовы с ними согласиться.
И все же они не убеждают меня в том, что нам нельзя отказываться от термина "война против террора". Во-первых, он сам по себе неудачен. Во-вторых, история не знает сослагательного наклонения, и теперь он неразрывно связан с дискредитированным политическим курсом США и реальной войной - катастрофой в Ираке. И вообще, что мы теряем, если выбросим его на свалку?
Однако в этом случае ему необходимо подыскать замену. Возможно, было бы лучше относиться к международному терроризму как к разновидности международной преступности, однако общий смысл понятия "преступность" несколько иной. В общем, на язык постоянно просится слово "борьба". И по сути это точное определение. Ведь речь идет о затяжной борьбе с угрозами свободному и открытому обществу.
Однако у слова "борьба" - свои недостатки. По-немецки оно явно будет звучать неуместно - сразу возникнет ассоциация с гитлеровской "Mein Kampf". В английском языке - по крайней мере в его британском варианте - оно несет в себе легкий "классовый" оттенок - сразу вспоминаются активисты, раздающие на улицах газету Socialist Worker. Так что согласитесь, если о следующем американском президенте - будь то Джон Маккейн (John McCain) или Хиллари Клинтон (Hillary Clinton) - скажут, что он "встал на борьбу", это будет звучать как-то нелепо. В общем, мне придумать что-то получше никак не удается. Может быть, у вас есть идеи?
*
Коварство Истории
("El Pais", Испания)
От некоторых заявлений республиканцев по-прежнему волосы встают дыбом
05 июля 2005
Внешняя политика США меняется к лучшему - отчасти из-за того, что в Ираке дела идут все хуже.
Вернувшись в Америку после полугодового отсутствия, обнаруживаешь страну, испытавшую отрезвляющее воздействие
реальности. Реальности огромного государственного долга и роста безработицы. Реальности превращения Китая в
великую державу. И прежде всего, реальности в Ираке.
Примером этого отрезвления стало выступление президента Буша в Форт-Брэгге вечером во вторник. Перед ее началом,
когда телекамера скользила по бесконечным рядам солдат в красных беретах, комментатор предупредил нас, что должно
быть, должно быть, продлиться дольше запланированного, поскольку скорее всего будет много раз прерываться искренними
аплодисментами лояльных слушателей-военных. На деле же аплодисменты заставили Буша прерваться всего один раз.
Один раз! Фразы, вызывавшие прошлой осенью, в ходе предвыборной кампании, настоящую бурю оваций ('Мы не позволим,
чтобы наше будущее решали террористы и убийцы'), на этот раз аудитория встречала гробовым молчанием. Они сидели
молча, плотными рядами, эти солдаты с чисто выбритыми квадратными челюстями: вид у них был слегка скучающий,
а один - по крайней мере я заметил одного - ритмично жевал резинку.
Буш продолжал бубнить свою до оскомины рассудительную, без изысков, речь: на его лице застыла характерная неестественная
полуулыбка - уголки рта опущены, а не приподняты. Из-за жутковатого молчания он порой напоминал комика на сцене,
чьи шутки не нравятся слушателям: но, конечно, смеяться здесь было не над чем. После выступления те же телекомментаторы,
что предупреждали о бурных аплодисментах, со столь же авторитетным видом рассуждали, что Белый дом наверняка
попросил аудиторию проявить сдержанность, чтобы не создавать впечатления, будто президент стремится к саморекламе
и пытается превратить встречу с военными в митинг поддержки собственной партии. Впрочем, солдаты, которым приходится
рисковать жизнью ради бушевской политики в Ираке, и терять там друзей, скорее всего и так не были настроены
на аплодисменты. После выступления, когда президент общался с солдатами в зале, возможность лицезреть Верховного
главнокомандующего вызывала на их лицах лишь легкое любопытство.
В бушевской речи в Форт-Брэгге события в Ираке вновь изображались как часть 'глобальной войны с террором' (ГВТ).
Он пять раз упомянул о терактах 11 сентября 2001 г., и ни разу - об оружии массового поражения. Мы должны разгромить
террористов за пределами нашей страны, говорил он, пока они не появились здесь, чтобы напасть на нас. По мере
распространения свободы на Ближнем Востоке поддержка террористов будет слабеть. А затем последовало такое необычное
заявление: 'Чтобы полностью выполнить задачу, мы не должны допустить, чтобы 'Аль-Каида' и другие иностранные
террористы превратили Ирак в подобие Афганистана при талибах - безопасное убежище, откуда они могли бы нападать
на Америку и наших друзей'.
Только подумайте. Три года назад, когда администрация Буша начинала пропагандистскую кампанию за войну против
Ирака, Афганистан был только что освобожден от талибов и террористов из 'Аль-Каиды', напавших на Соединенные
Штаты. Предстояло еще очень много сделать для превращения этой страны в безопасное место. В Ираке, конечно,
правил отвратительный диктатор Саддам Хусейн. Однако, как позднее выяснила созданная в США комиссия по расследованию
событий 11 сентября, режим Саддама не имел никакого отношения к этим терактам. Ирак в те времена не был 'вербовочным
пунктом' и 'тренировочным полигоном' для террористов-джихадистов. Теперь он им стал. К этому привело вторжение
в Ирак коалиции во главе с США и грубые ошибки Вашингтона, совершенные в ходе его последующей оккупации. Как
откровенно выразился генерал Уэсли Кларк (Wesley Clark), 'мы сами создаем себе врагов'. И теперь президент заявляет:
нашим великим достижением будет то, что мы не допустим превращения Ирака во второй Афганистан - управляемое
радикалами вроде талибов убежище для 'Аль-Каиды'! С таким же успехом человек, простреливший себе ногу, мог бы
заявить: 'Давайте не допустим, чтобы у меня началась гангрена, и тогда вы поймете, почему я поступил правильно,
выстрелив себе в ногу'.
Одним словом, независимо от того, было вторжение в Ирак преступлением, или нет, сегодня каждому очевидно, что
оно - по крайней мере в той форме, в какой это вторжение и оккупация осуществлялись администрацией Буша - было
грубейшей ошибкой. И американский народ начинает это осознавать. Незадолго до выступления Буша в Форт-Брэгге,
53% участников опроса, проведенного CNN и Институтом Гэллапа, заявили, что вторжение в Ирак было ошибкой. Лишь
40% респондентов одобрили действия президента в Ираке - для сравнения, в ноябре прошлого года, во время президентских
выборов, число сторонников составляло 50%. Вопреки распространенному в Европе мнению, в Америке старый афоризм
Линкольна по-прежнему остается в силе: можно обманывать какое-то число людей постоянно, можно обмануть весь
народ на какое-то время, но невозможно обманывать весь народ постоянно - даже если на вашей стороне 'Fox News'.
От реальности никуда не скроешься. Отсюда и внезапное отрезвление американцев.
Я не хочу впадать в преувеличение. От некоторых заявлений республиканцев по-прежнему волосы встают дыбом. Взять
хотя бы возвеличивание армии. В своей речи Буш заявил: 'нет выше призвания, чем служба в наших вооруженных силах'.
Что? Нет выше призвания? А как же врачи, медсестры, учителя, сотрудники гуманитарных организаций? В устах любого
европейского лидера подобные слова были бы просто немыслимы.
Тем не менее, некоторые признаки отрезвления можно заметить невооруженным глазом. Во-первых, неоконсерваторы
больше не правят бал в политике. Как заметил в разговоре со мной один информированный источник в Вашингтоне,
назначение Пола Вулфовица (Paul Wolfowitz) главой Всемирного банка и Джона Болтона (John Bolton) представителем
США при ООН по сути означает 'почетную ссылку'. Сегодня уже редко услышишь гордые речи о том, что Америка может
действовать и в одиночку, или что она уже выигрывает ГВТ без чьей-либо помощи. Все теперь подчеркивают важность
совместных действий с союзниками. Буш с одобрением процитировал слова канцлера Герхарда Шредера о том, что все
мы заинтересованы в стабильности в Ираке, и не без гордости заявил, что 'иракскую армию и полицию обучают специалисты
из Италии, Германии, Украины, Турции. Польши, Румынии, Австралии и Великобритании'.
Под руководством Кондолизы Райс (Condolezza Rice) Госдепартамент старается восстановить отношения с прежними
союзниками и создать новые альянсы. С особым динамизмом укрепляется союз США и Индии - в этой стране Америка
к тому же пользуется немалой популярностью. Если кто-то в Фогги-Боттом (именно такое, весьма уместное название
- 'Туманная низина' - носит квартал, где расположен госдеп) и испытывает злорадство, наблюдая за конституционным
кризисом в ЕС, то они стараются этого не показывать. Американская дипломатия также хочет видеть в объединенной
Европе сильного партнера. Что касается иранской проблемы, которая еще полгода назад грозила превратиться в новый
кризис наподобие иракского, то США позволили 'европейской тройке' - Британии, Франции и Германии - взять на
себя инициативу по ее урегулированию дипломатическим путем. Даже после избрания консервативного политика президентом
Ирана военное решение вопроса всерьез не рассматривается. Если же дипломатические контакты европейцев с Ираном
не приведут к успеху, у Америки есть 'план Б'. Как вы думаете, какой? Передать вопрос в ООН. Тремя годами раньше,
тремя годами позже - какая разница!
Шредер, конечно, прав. Относиться к иракской проблеме по принципу 'чем хуже, тем лучше', для любого европейца
было бы самоубийственной глупостью. Джихадистам, которые сегодня 'точат когти' в Ираке, наплевать на нюансы
в позиции Вашингтона или Лондона, Берлина или Мадрида. Если кто-то из читателей этих строк злорадно предвкушает
перспективу повторения американской эвакуации из Вьетнама в Багдаде, то пусть не забывает, что в один прекрасный
день его мечтания могут быть грубо прерваны взрывом бомбы, заложенной на станции метро 'Черинг-кросс' каким-нибудь
подготовленным в Ираке террористом. Тем не менее, можно сделать вполне беспристрастный и оправданный общий вывод:
американская политика изменилась к лучшему - стала разумнее и реалистичнее - отчасти из-за того, что дела в
Ираке идут так плохо. История - мастерица на такие парадоксы.
*
Опасность слишком большой власти
("The New York Times" , США)
Даже демократия не может избежать искушений, если она обладает чрезмерной неконтролируемой властью
09 апреля 2002
Стэнфорд, Калифорния. - На протяжении почти всего 20-го века определяющий политический вопрос звучал так: Что
вы думаете о России? В начале 21-го века этот вопрос является следующим: Что вы думаете об Америке? Расскажите
мне об Америке, и я скажу, кто вы.
Находясь в высушенной солнцем Калифорнии, я пытаюсь точно определить, что я думаю. Совсем небольшое количество
европейских авторов карикатурно изображает Америку в виде опасного, эгоистичного гиганта, действующего в мире
на ощупь и причиняющего зло, олицетворяющего все плохие качества капитализма - в противовес морально превосходящим
европейским версиям капитализма. Однако, Америка, конечно, не может быть сведена только к этому. Наряду со всем
остальным, она слишком велика, слишком разнообразна, сочетает в себе слишком много комбинаций и противоречий,
чтобы о ней можно было говорить с упрощениями. Здесь, в Стэнфорде, на витрине японо-американского суши-бара
висит появившийся после событий 11 сентября лозунг "Мы едины", и в тоже время находящийся неподалеку
книжный магазин объявил себя "свободной от ненависти зоной", вывесив плакат, осуждающий нападения
на американцев арабского происхождения. Есть телеканал "Fox TV" с его безудержным унилатерализмом
(стремление решать все вопросы в одностороннем порядке - прим. пер.), и в то же время в интервью "CNN"
высокопоставленный государственный чиновник настойчиво демонстрирует многосторонний подход.
Таким образом, делать простые обобщения будет ошибкой. Мой собственный, более сложный вывод звучит следующим
образом: Я люблю эту страну и я беспокоюсь о ее нынешней роли в мире. Я употребил слово "люблю" в
общем смысле, как мы часто делаем в нашем все более американизированном английском. Я люблю энергичность, открытость,
повседневную жизнерадостность людей в магазинах и на улицах, чувство свободы, которое вы обретаете, часами мчась
по калифорнийским хайвэям под бескрайними небесами, осознание того, что все люди - кто бы они ни были, откуда
бы они ни приехали - имеют шанс построить свои собственные жизни. Я люблю точность газеты "The New York
Times", энергию телевизионной передачи "Перекрестный огонь" ("Crossfire"), глубокие
знания лучших университетов мира и американских активистов, с которыми я встречался в Восточной Европе и на
Балканах, которые действительно хотят, чтобы другие люди также обладали свободами, которыми наслаждаются американцы.
У многих людей в мире есть подобный список. Так как Америка является частью мыслей каждого человека, посредством
кино, музыки, телевидения и Интернета, независимо от того, выросли ли вы в Бильбао, Пекине или Бомбее. Каждый
представляет в своей голове Нью-Йорк, даже если он там никогда не был - таковы последствия разрушения башен-близнецов.
Это восхищение американской культурой, в самом широком смысле этого термина, является частью того, что Джозеф
Най (Joseph Nye), декан Школы управления имени Кеннеди в Гарварде, назвал "мягкой властью" Америки.
Итак, почему меня волнует нынешняя мировая роль этого прекрасного государства? Отчасти потому, что до того,
как на прошлой неделе президент Буш (Bush) изменил свою тактику, я боялся, что если Соединенные Штаты атакуют
Ирак, не возглавив переговоры по урегулированию палестино-израильского конфликта, то исламский мир объединится
против Запада, в то время как Европа будет отделена от Америки, а катастрофические последствия этих событий
будут ощущаться многие годы.
Однако мои опасения идут дальше, чем просто озабоченность ближневосточной политикой отдельно взятой администрации.
Основополагающая проблема заключается в том, что Америка сегодня обладает гораздо большей властью, чем нужно
для всеобщего блага, в том числе и ее собственного. Она обладает безразмерной, глобальной мягкой властью над
нашими головами. С точки зрения экономической мощи ее единственным соперником является Европейский Союз. С точки
зрения военной мощи у нее вообще нет соперников. Ее военные расходы больше, чем военные расходы восьми следующих
за ней крупнейших государств, вместе взятые. Никто со времен римской империи не обладал такой мощью, однако
римский колосс раскинулся в свое время только в одной части мира. Если откинуть всю антиамериканскую подоплеку,
то примененное министром иностранных дел Франции Юбером Ведрином (Hubert Vedrine) определение "гипердержава"
подходит в самый раз.
В отличие от того, что думают многие европейцы, проблема американского могущества не в том, что оно американское.
Проблема просто в самом могуществе. Даже архангелу опасно обладать таким могуществом. Авторы американской Конституции
мудро определили, что ни одна ветвь власти не должна ни коим образом доминировать над другими, так как даже
лучшие люди могут впасть в искушение. Поэтому каждая ветвь власти должна проверяться другой. То же самое применимо
и к мировой политике.
Конечно, хорошо, если такая власть осуществляется руководителями под присмотром развитой и самокритичной демократии.
Однако даже демократия имеет свои собственные искушения, когда она существует в гипердержаве. Такое искушение
было продемонстрировано недавним введением администрацией Буша неоправданных налогов на импорт стали, сопровождавшееся
угрозами международной структуре свободной торговли в целях получения поддержки в странах - производителях стали.
И когда государство обладает такой властью, то, что оно не делает, имеет такое же значение, как и то, что оно
делает. Так, администрация Буша приступила к исполнению своих полномочий в решимости не принимать участие в
посредничестве между Израилем и Палестиной, которое до этого осуществлял бывший президент Билл Клинтон (Bill
Clinton). Ужасы террористов-камикадзе, взрывающих израильских гражданских лиц, и осада Западного Берега реки
Иордан по крайней мере отчасти являются результатом такой политики, которая может быть названа самоустранением
по причине партийных взглядов. Критично настроенные европейцы обычно считают, что Соединенные Штаты злоупотребляют
своей властью при вмешательстве в дела других государств, как в случаях американских акций в Камбодже и в Никарагуа.
Однако не менее часто проблемы возникают из-за того, что гипердержава не вмешивается - как мы видели в ходе
агонии Боснии, пока Соединенные Штаты наконец не прекратили кровопролитие.
Кто же, в таком случае, должен контролировать и уравновешивать мощь Америки? Начать следует с международных
организаций, во главе с Организацией Объединенных Наций, и межгосударственных неправительственных организаций.
Однако одних их недостаточно. Мой ответ - Европа, Европа как экономически равное Соединенным Штатам образование,
и Европа как взаимосвязанная группа государств, имеющая давний дипломатический и военный опыт. Европейский Союз
уже имеет значительный вес в торговле и международной помощи, и постепенно приобретает все большее дипломатическое
значение. Однако разрыв между военными возможностями Евросоюза и Соединенных Штатов становится все шире.
Перед нами, проамериканско настроенными европейцами, стоит сложная двойная задача: усилить возможность Европы
действовать за пределами своих собственных границ, одновременно очищая идею сильной Европы от прилипчивой антиамериканской
шелухи. Мы должны построить Европу, которая будет считать себя не противостоящей Соединенным Штатам супердержавой,
но наиболее важным партнером Америки в мировом сообществе либеральных демократий. Американцы, в своих же собственных
интересах, должны желать в этом Европе успеха. В противном случае им придется самим справляться с одиночеством
вечной гипердержавы.
|
