С. Е. Юрков

Антиповедение под знаком экстраординарности: масонство, чудачество

Оп. в кн.: Юрков С. Е. Под знаком гротеска: антиповедение в русской культуре (XI-начало ХХ вв.). СПб., 2003, с. 115-130.

Cм. библиографию.

Для духовной атмосферы периода второй половины XVIII в. характерно странное смешение рациональности и иррационализма, сочетание религиозного фанатизма (старообрядчество) с прецедентами атеистических настроений (вольтерьянство). Традиционное православие соседствовало с верой в каббалистику, алхимию, магию. По словам Н. Чечулина «Образованные молодые люди в это время уже чужды прежних суеверий, но зато мы встречаем значительное распространение веры в магию, таинственные гадания, которые были в конце прошлого <т.е. семнадцатого — Ю.C.> столетия весьма распространены в Западной Европе и оттуда проникли к нам; в иных городах появляются, привлекая общее внимание разные заезжие "страшные астрологи и провещатели"; мы видим и теперь, даже у людей образованных, такие интересы и занятия, которые нам не могут не показаться смешными, например, придумывание разных замысловатых алфабетов, которых разгадать невозможно...».

В подобных культурных условиях возникает и развивается такое явление как масонство. Непосредственными причинами его распространения в России (помимо внешней — следования европейской моде) служили разочарование в Просвещении, падение авторитета церкви и духовенства, поиск«истинной религии», способной противостоять вольтерьянству. По своему составу масонство было неоднородно. Ядро движения составляли всерьез увлеченные идеями постижения сокровенных истин лица, более обширная «периферия» складывалась из аристократов (в XVIII в. в масоны принимались только представители высшего сословия), ищущих свежестии новизны впечатлений (Новиков в свое время сожалел, что «в собрании почти играли масонством как 115

игрушкою, ужинали и веселились»). Немалую его часть представляли персоны, просто склонные к «чудесному», недалекие в интеллектуальном плане, для которых указание на недостаточную силу человеческого рассудка являлось поводом к оправданию собственного невежества. Под личиной масонства функционировали и чисто развлекательные ложи, например, «Филадельфийское общество» (основатель — П.И. Мелиссино), имевшее целью лишь всяческие беспутства, или «Еввин клуб», где еженедельно совершались оргии и бесчинства.

Первая масонская ложа открылась в России в начале 1730-х годов в Санкт-Петербурге под руководством английского генерала Дж. Кейта. Активизация движения наблюдается вовторой половине XVIII в., причем и в столицах, и в городах провинциальных. Из открытых в то время (1770—1779 гг.) ложизвестны: «Ложа Муз», «Урания», «Беллона», «Горус», «Клио», «Марс», «Эрато», «Латона», «Восходящее солнце» и ряд других. Места «дислокации» — Санкт-Петербург, Москва, Архангельск. Казань, Ярославль и др. В целом за период с 1731 по1829 (до запрещения масонства Николаем I) в России насчитывалось 187 лож, делящихся по четырем основным направлениям: английское (глава — И. П. Елагин), шведское (кн. Куракин), рейхельское (барон Рейхель, затем И.П. Елагин), берлинское (проф. И.Г. Шварц). В свою очередь в направленияхразличались виды: мартинисты, розенкрейцеры, масонство строгого наблюдения и проч. Среди наиболее ярких егопредставителей — Н.И. Новиков (глава розенкрейцерскойложи «Астрея»), И.П. Елагин, Р.Л. Воронцов, А.Л. Щербатов. И.В. Несвицкий и др.

По признанию известного масона Елагина первоначально русское масонство имело популярность лишь в качестве новомодного феномена, заседания лож сводились к исполнениюнепонятных обрядов и пьянству1 (действительно, у масоновсуществовали специальные «столовые» заседания, во время которых произносились тосты и пелись масонские песни).Серьезные преобразования в деятельности масонства произошли с приездом из Потсдама в

----------------------------

1 Семека А. В. Русские розенкрейцеры и сочинения императрицыЕкатерины II против масонства. — СПб., 1902. — С. 34. 116

Россию немецкого барона Рейхеля и воссоединением его ложи («Минерва») с елагинской. Была сформулирована главная цель движения: самопознание и самосовершенствование «по стезям христианского нравоучения». Ставилась общая задача масонских организаций: «пробуждение умов», борьба за улучшение общественных нравов (в пику «разлагающему» влиянию французскогоэнциклопедизма) на основе идеи любви к человечеству.

Мораль самого масонства была конкретизирована более глубоко. В задачи самосовершенствования первых трех степеней (а выше русские масоны XVIII в. не поднялись) входило стремление к добру, избегание зла, самопознание. Существовал запрет на смех (точнее, осмеивание других), как фактор разрушения «братской» любви, практиковалось отречение от чувственных удовольствий (включая плотскую близость, особенно у розенкрейцеров), ориентация на крайний аскетизм. «Нравоучительный катехизис» Лопухина предписывал масону постоянную готовность сносить бедность, болезни, считать себя «менее всех» и скитаться без роптанияпо свету. «Мы не из учтивости должны говорить, что мы сквернее всех. что мы недостойнее всех, но в глубине сердец наших, истинно перед Богом <...> возчувствовать мерзость нашу, наше недостоинство и окаянство», — так в одной из статей выражалось масонское смирение. В стремлении избегать удовольствий масоны, по крайней мере, в программной перспективе, готовились даже к отказу от собственной личности: «... ни к чему так не принадлежи <...>, как к тому, чтобы быть совершенно без Я в твоем духе, душе и теле». Писатель С.Т. Аксаков, подчеркивая фанатизм мартинистов, приводит пример смерти чиновника Вольфа попричине воздержания от пищи.

Помимо «пассивного» смирения масон (розенкрейцер) обязывался «мужественно ратоборствовать против плоти, мираи сатаны и подвизаться в этом до самой смерти», из чего можно сделать вывод, что земной мир, плоть и сатана связаны в масонской идеологии неделимым единством. «Посюсторонний» мир есть царство антихриста, а потому его культурные артефакты, искусство, наука, а тем более развлечения иудовольствия — дьявольское порождение (И.Г. Шварц считал любое удовлетворение плоти, даже естественных человеческих нужд, явлением нравственного зла 2).

-------------------------

2 Болдырев А И. Проблема человека в русской философии XVIII в. —М., 1986. - С. 97. 117

Глубокая таинственность окружала всю жизнь масонских организаций. Под строжайшим запретом член ложи ни письменно, ни устно, ни графически не имел права изложить дляпосторонних смыслы сокровенных учений. В какой-то мере обстановку столь суровой секретности можно объяснить желанием масонства не допустить раскрытия герметическихзнаний в среде «недостойных», равно как и сознанием собственной причастности к высшей истине, позволяющей с чувством превосходства относиться к «непосвященной» публике. В целом же, если исходить из масонского кодекса, необходимость подобной таинственности остается загадкой. Вполне оправданно раздраженная Екатерина II в письме графу Строганову задавалась вопросом: «Человеку, делающему добро просто ради добра, нужны ли на что-нибудь эти дурачества, эти внешности, странные и легкомысленные?»

Понимание указанного факта несколько проясняется приучете социально-культурной ситуации времени. В условиях возрастающей доминанты государственного начала окружение себя тайной являлось способом ограждения от проникающего влияния официального порядка. Щегольство с этой целью культивирует странность, эпатаж, масонство — укрывается за пеленой таинственности. С другой стороны, черезтаинственность выражается несогласие с нормами реальной жизни, осуждение их как неподлинных: барьер тайны отделяет масона от действительности как мира несовершенства.

Публично демонстрируемая таинственность — вызов обществу «обывателей». С позиций семиотических таинственное выступает центром повышенного внимания, областью «сверхзначимости», означаемым которого является само вопрошание. Культ таинственности равносилен постановке вопросов, не имеющих ответа, это не просто отсрочивание смысла, а его лишение, создание зоны пустоты, вносящей в систему порядка растерянность, страх и дезорганизацию (данный факт дает повод рассматривать масонство как антиповедение).

118

С гносеологических позиций тайна — напоминание о том, что не все в мире оказывается доступным для рациональногопознания, что существует сфера умонепостижимого, неподвластного разуму вечного «иного» (сокровенные принципы герметических учений, впрочем, остались тайной и для самихмасонов. Елагин в своей «Беседе» писал: «Наука наша столь необъятного пространства и столь глубокого умственного существа, что из упражняющихся в ней и такой многознающими блаженным нарещися может, который верно докажет себе, что он ничего не знает». Аналогично мартинист Эккартсгаузен говорил об отсутствии в языке нужных слов для выражения существа их философии.).

Наконец, с психологической точки зрения переживание таинственного, сопричастности ему. сходно с ощущением балансирования на грани бытия и инобытия, открывающего выход в другой мир, где опрокидываются существующие нормы и представления, и знания о котором способны перевернуть реальность до самых оснований. Эсхатологическое предвкушение гибели смыслов мира, которая должна произойти «вот-вот» (как только будет раскрыта тайна) —достаточно острое чувство, могущее прервать монотонность жизни.

Данное ощущение обостряется еще более, если оно переживается в атмосфере присутствия смерти. Именно такуюатмосферу была призвана создать масонская обрядность. С течением времени обряды развились в настоящие представления, наполненные всяческими ужасами. Обход ложи мастером превратился в своеобразное «путешествие» с препятствиями в виде раскаленного железа, оптически воссозданными миражами — пропастью, провалами, а также различных механизмами типа движущегося скелета. Нагнетаниеужаса было особенно характерно для елагинской ложи при переводе масона из низшей степени в высшую. Помещениедрапировалось черным материалом, посредине устанавливался гроб, в котором под окровавленным покровом лежал один из младших членов. На жертвенники вместо трех свечей ставили три серебряных черепа, на северной и южной стенахкомнаты вешались картины с изображением черепа, скрещенных костей и надписью «memento mori». Обряды розенкрейцеров по степени насыщенности кошмарами не уступали елагинским.

119

Вольтерьянство своей игровой сущностью обнажало собственную привязанность к миру, масонство в своем исходном принципе ориентировано на отрыв от него. Вольтерьянец — просто «другой», маcoн же — «чужой». Нацеленность на всеобъемлющее нравственное обновление, эсхатологизм, особенность семиотической позиции (т.е. не травестийное снижение смысла, не «переворачивание», а сокрытие его для наблюдающего сознания), отрицание мира как «неистинного» и морально неполноценного, таинственность, кощунственность (герметические учения и теософия были запрещены Никейским собором 325 г. н.э.), аскетизм и самоуничижение (что, впрочем, не получило актуальной реализации), наконец, окруженность атмосферой страха — за этими характерными признаками масонства легко просматривается его аналогия с юродством (не случайно центром российского масонства стала патриархальная Москва, одновременно являясь в то время и «столицей» юродства). В юродстве и в масонстве загадочность поведения — результат контакта со сверхзначимым. В обоих случаях таинственность выступает апофатическим способом утверждения некоей сверх-нормы (оппозиционной данности) , иносказательным постулированием иного (совершенного) бытия, без прямого не него указания. Потому таинственность всегда серьезна, отчасти трагедийна — как невозможность смысловой экспликации — и всегда значительна. Подлинная тайна всегда скрывает нечто радикальное, сверх-информативное. сверх-значимое. Ввиду сказанного масонство можно поместить под знак «экстраординарности», т.е. «сверхпорядка» («сверх-обычности»), как феномен, по крайней мере, претендующий на знание этого «сверх». Именно предположение со стороны общества наличия какого-то сверх-знания в масонстве позволило создать вокруг него ту ауру страха, которую не удалось завоевать вольтерьянцам. Обывательский страх перед последними скорее близок неприязни и неприятию, страх перед масонством — «благоговейный», «суеверный», «панический»; его сподвижников называют «еретиками», «отступниками», «служителями антихристовыми». С.Т. Аксаков виденные им масонские обряды описывает как «католический фанатизм, напоминающий мне тайные инквизиторские судилища средних веков».

120

Разумеется, полного тождества движения «вольных каменщиков» и юродства констатировать невозможно. Юрод вторгается в толпу посредством имитируемого безумства, нелепости телодвижений, но главное — своим парадоксальным способом поучения. В отношении постороннего наблюдателя поведение юрода более знаково. Масон активно внедряет в публику лишь факт собственной таинственности, он «шокирует», учит, потрясает лишь в узком кругу посвященных. Если юрод на публике не молится (т.е. не совершает праведных действий), то масон на публике не «юродствует» (т.е. не совершает «неправедных» действий), тем самым замыкая антиповедение в сферу, локализованную в пространстве и времени. Принадлежности масона к таинственности и замкнутости для сознания общества второй половины XVIII в. оказывалось достаточно, чтобы превратить его в гротескную фигуру «сумасбродного фармазона», «раба антихристова» и окружить самыми невероятными слухами.

Прохождение масонской «школы» не оставалось бесследным. Мистика, ощущение близости необычному и иррациональному, экзальтированные ритуалы — все это накладывало глубокий отпечаток на человеческую психику, характер мышления и поведения. По свидетельству Пыпина, под влиянием масонской идеологии личностные качества «вольных каменщиков» развивались в «такую сторону, которая опять делала этих людей оригиналами или отщепенцами».

Случаев оригинальничания и всевозможных чудачеств в последней четверти XVIII в. насчитывается немало. Под воздействием принципов романтизма, укрепившегося в данный период в культурной жизни России, в сознании образованных сословий оформляется идея ценности свободной, независимой личности, получившая реализацию через потребность публично заявить о себе, подчеркнуть индивидуальность. В соответствии с идеологией романтизма соблюдение общественных норм и правил поведения понималось как признак пошлости.3 Усиливается пристрастие к чудесному, фантастическому, возрастает

-----------------------

3 Лотман Ю.М. Семиосфера. - С. 50.

121

интерес к небывалым героям и ситуациям (за что со стороны литературной критики романтизм первой трети XIX в. заслужил название «словесности чудовищ, глупостей и мерзостей» 4). В 90-е гг. XVIII в. в бытовой жизни отмечаются многие случаи поведенческого копирования сценических персонажей (главным образом из античной литературы и драматургии XVIII в), что было немыслимо для эпохи классицизма. Жизнь театральной сцены с ее необычными сюжетами, резкими переломами хода событий представляла ярко выраженную оппозицию повседневной действительности. Развлечения, превратившиеся в традиционные, балы, визиты, картежные игры, ухаживания за женщинами, пьянство (особенно в провинции) в сочетании с жесткостью этикета дворянского кодекса «хорошего тона» программировало размеренность бытия. строящегося по «загробной режиссуре». Подобная атмосфера стихийно рождала порывы к свободе, нарушению правил и нормативных границ. В конце XVIII — начале XIX вв. в России складывается новое поколение людей, чье поведение отличала готовность совершить нечто неслыханное, чрезмерное, начинается, как пишет Ю.М. Лотман, век героев, чудаков и оригиналов.5

Чудачество в целом было очень широко распространено в России, тем более что под взором обывателя «чудаком» становился любой, чье поведение отклонялось от принятых норм. Вразряд «чудаков» попадали те же щеголи и вольтерьянцы, позже — «лишние» люди типа Печорина и Чацкого или же лица, увлечения которых просто не сочетались с их общественным статусом. М.И. Пыляев следующим образом характеризует чудака: «Чудак есть человек, отличающийся не характером, ненравом, не понятиями, а странностью своих личных привычек, образа жизни, прихотями, наружным видом и пр. Он одевается,ест и пьет не так, как другие, он не характер, а исключение».6

--------------------------

4 Новополин Г.С. Порнографический элемент в русской литературе. - СПб.. (без года). - С. 18.

5 Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. —,С. 189, 255.

6 Пыляев М.И. Замечательные чудаки и оригиналы. — М., 1990. — С. 3.

122

Чудачество, как правило, оказывалось прерогативой состоятельных людей, высших сословий, поскольку оригинальность предполагает и обладание роскошью права на скуку, и значимое положение в социальной иерархии, и необходимые средства для своего осуществления (Пыляев замечает, что в простом народе редко встречаются чудаки 7). К примеру, в екатерининскую эпоху в амплуа чудака прославился богач П.А Демидов. В 1778 г. в Санкт-Петербурге для собственного развлечения им был устроен всенародный праздник такого масштаба, что от неумеренного употребления алкоголя на нем погибло более шестисот человек. Обидевшись как-то на одного из своих родственников, Демидов ему прислал на званный обед вместо себя мешок с червонцами и живую свинью, с приказанием усадить ее за стол и кормить вместе со всеми. ЗимойДемидов предпочитал ездить в колесном экипаже, летом — в санях. Подобных примеров в его жизни — множество.8

«Театральная гипербулия» (термин Н. Евреинова), т.е. подчеркнутая театрализация образа жизни, находила свое проявление в самых различных формах. Известны случаи, когдаиз роялей богатые «чудаки» в ресторанах устраивали аквариумы, заказывали на «десерт» обнаженную француженку наблюде, выливали шампанское за декольте дамы и т.д. 9 Ситуации подобного рода можно отнести к типу чудаческого поведения, именуемого «самодурством». Самодурство есть такой способ выхода за рамки общественной нормы, который связан не только с ее нарушением, экстравагантностью, но и с ее оскорблением. Внешне это обычно сопровождается демонстрацией собственного превосходства за счет унижения достоинства других. В данном смысле показателен пример «русалочьей потехи» миллионера С.Л Яковлева. Суть затеисводилась к тому, что «чудак»-миллионер сбрасывал с берега в воду напоенных допьяна им же приглашенных женщин, вто время как толпа гостей сетями должна была вылавливать нетрезвых «русалок».10 Естественно, жизнь самого устроителя «потехи» никакой опасности при этом не подвергалась. Страдала лишь репутация, — однако, слава скандалиста и являлась желаемой целью аналогичных акций. Человеку, достигшему чаемых высот в общественной жизни — успеха, почета, богатства, т.е. позитивного восприятия в глазах публики, — оставалось только выразить свое право на свободу, прежде всего через творение собственной, эксклюзивной поведенческой нормы. Одновременно в этом присутствовал и вызовофициальным кругам власти как законодателю норм, претензия на конкуренцию с ними.

---------------------------

7 Там же. - С. 3.

8 Пыляев М.И. Старое житье. - СПб., 1897. - С. 16, 92.

9 Евреинов Н. Театр для себя. В 2 чч. - Пг.. 1916. Ч. 1. - С. 171.

10 Там же. - С. 180.

123

Чудачество есть акт утверждения иной, в отношении общепринятой. нормы поведения, предназначенной исключительно для самого ее создателя. Подобная норма вовсе не обязательно предполагает требований укрепления меры порядкаили усовершенствования императивов нравственности, — она может быть сниженной, деформированной, «перевернутой», но в силу своей уникальности она всегда «сверх», что возносит ее над уровнем повседневности.

Сформировавшаяся в восприятии общества позитивностьоблика чудака-самодура зачастую нуждается в дополнении ее обратной - негативной стороной, придающей ему (облику самодура) определенную завершенность и порождающейиллюзию обеспеченности «полноты бытия». Поведение самодура редко нейтрально, оно скользит от крайностей «позитива» до крайностей «негатива», причем непредсказуемо: «хочу караю, хочу милую». Самодурство - это еще и бунтпротив существующих границ порядка во имя установления границ индивидуальных (аналогично бунту народа, тем самым проверяющего есть ли над ним царь), творение иной, «неслыханной» нормы, оказывающейся разрушительной вотношении стабильности и незыблемости сложившегося уклада жизни.

Разумеется, подобная деструктивность, продуцирующая настроения неуверенности в «прочности» бытия, хаотизирует действительность. Однако это только внешняя сторона дела. Более масштабные последствия хаотизации в другом. Самодур обитает не в «мире», а в частном, отвоеванном у официальной власти, микромире, подконтрольном лишь его воле. Наличие внутри «тела» государства иных, самостоятельных микрообразований, подрывающих монолитность его структуры, и выступает главной особенностью «самодурской хаотизации».

Иной тип антиповедения представляют собой чудачества полководца А.В. Суворова. «Экстраординарность» в данномслучае организуется по принципу рассогласования норм ожидаемого, отвечающему имеющемуся социальному статусу поведения и поведения реального. Прославленный генералиссимус, человек далеко не юных лет скачет через стол, играет в жмурки, провоцирует нелепые ситуации и сам попадает в

124

них. Е. Фукс, автор книги «Анекдоты князя Италийского, графа Суворова Рымникского» (СПб.. 1900) по поводу своих впечатлений от встреч с Суворовым писал; «Всегда поражало, изумляло меня. как человек, наедине умнейший, ученейший, лишь только за порог из своего кабинета, показывается шутом, проказником или, если смею сказать, каким-то прокаженным. Он играл с людьми комедию, а зрители рукоплескали» 11. Граф прибегает к телесному языку, экстатически жестикулирует, переходит на глоссолалию, кукарекание, имитируя недостачуили незнание форм нормальной коммуникации, стимулирует создание вокруг себя атмосферы благоговейного страха, прикидывается колдуном и пр.

Аналогия с юродством проявляется в поведении графа через жажду овладения позицией уникального индивидуализма, нежелание оказаться на кого-либо похожим. Однако всякая непохожесть, как правило, уже похожа на что-либо. Для юродства характерна та же нетерпимость к конкуренции (за занятие мета-позиции верховного судьи — обличителя мира). Усиливает впечатление схожести поведения великого полководца со стереотипами юродства и перепады поведенческого стиля: «Один из приемов, которым Суворов любил изумлять собеседников, был резкий переход от одной роли к другой.Человек, только что увидевший шокирующие шутовские поступки, вдруг оказывается лицом к лицу с эрудитом и красноречивым философом».12 Иными словами, Суворов открыто давал понять, что все демонстрируемое — не более чем игра,в которой он никогда не переступает черту, означающую выход на отрицание сложившейся социальной системы. Таким образом. юродствование Суворова — есть лишь его имитация,поскольку оно выявляет свою внутреннюю зависимость от нормативной культуры. В поведении графа нет признаков юродского радикализма, он «учит» лишь тому, что в принципе касается только его собственной персоны и совпадает с общей установкой романтизма: право на свободу принадлежит даже человеку максимально приближенному сфере власти и в силуэтого долженствующего служить олицетворением ее порядка. Помещение себя в эпицентр внимания как субъекта антиповедения, внутренняя зависимость от существующей культурнойнормы и при этом удержание себя в рамках, не допускающих ее значительного подрыва — данные характерологические черты принадлежат скорее скоморошескому, нежели юродскому типу «перевернутости». Чудачество Суворова по данной причине может быть квалифицировано как «светское скоморошество», реализуемое в русле бытовой романтики.

--------------------------------

11 Цит. по: Лотман Ю.М. Беседы... - С. 272.

12 Там же. - С. 274.

125

В иных знаковых формах чудачество заявило о себе в «дурачестве», наиболее безобидной разновидности оригинальничания. По определению М. Эпштейна «дурачество — особая техника бездействования в ожидании чуда. Дурачество —пустота, из которой появляется нечто невиданное».13

В целостном виде феномен дурачества получил свое отражение лишь в образах народного фольклора и сказочном жанре. В действительной жизни, где не находится места вмешательству сверхъестественных «волшебных» сил и факты«чуда» приходится творить собственными усилиями, дурачество, в основном, предстает как поведенческая тенденция, осуществляемая ситуативно. К числу подобных случаев, например, можно отнести шутку Ал. Жемчужникова, одного изавторов знаменитых сентенций Козьмы Пруткова. По материалам легенд, Александр, в одежде флигель-адъютанта, заночь объехал дома самых видных архитекторов Санкт-Петербурга с приказанием наутро прибыть во дворец по причине того, что провалился Исаакиевский собор.14 Дурачеством выглядит поведение графа Х-ва, имевшего обыкновение прогуливаться по улицам, переодевшись в истрепанную шинель, с подвязанной щекой и гримом под пьяницу. Аналогично интерпретируется привычка князя Ц-ва, любившего прикрывать орденскую звезду костюмом нищего и при надобности демонстрирующего ее, вводя в шок окружающих, или губернатора Ч-на, посещавшего собор св. Ал-ра Невского не иначе как в мантии самого святого Александра 15. К дурачеству можно также отнести деятельность шутливых «тайных» обществ 20-х гг. XIX в: общества «театралов», общества «Зеленая лампа», «Вольного общества любителей прогулки», «Общества громкого смеха» и др.

------------------------------

13 Эпштейн М. Постмодерн в России. — С. 226.

14 Синдаловский Н.А. Мифология Петербурга. СПб.. 2000.С. 263.

15 Евреинов Н. Указ. соч. Ч. 1. - С. 169. 126

Приведенные примеры, безусловно, весьма далеки от манифестации того, что в традиции считается «чудом», связанным с дурачеством сказочным, но общий принцип остаетсятем же — внезапное появление нечто из «ничего», неожиданная перемена личин, обращение «Савла в Павла» (нищий вдруг оказывается князем, подобно тому, как классический дурак —писаным красавцем и женихом царевны). Дурачеству наиболее свойственна интенция нарушения стабильности ради самого нарушения, поскольку оно сводится к пассивной позиции созерцания «актером» им же произведенного результата действия, нежели к агрессии внедрения иной нормы или разрушения традиционной (что присуще самодурству). Дурачество — «камерный» жанр чудачества, «театр для себя», гденестандартное поведение или поступок реализуются с целью чисто сценического эффекта, которым в качестве зрителя наслаждается сам его организатор, в то время как для окружающей публики смысл акции часто бывает просто непонятным. Тем не менее, именно дурачество как достаточно простой, доступный и потому распространенный вид чудаческого поведения, сформулировало в кулуарах домашних салонов, узких кругах знакомых друг другу лиц мощный социальный слой, в котором под покровом шутливости и несерьезности утверждался дух вольности и оппозиционности социальному порядку. В радикальной форме это выразилось втакой модификации дурачества как «гусарство», получившего особое распространение в среде «лишних людей». Диапазон проявлений «гусарства» чрезвычайно широк: от простых дурачеств до ситуаций, сопряженных с непосредственнымриском для жизни. Именно последнее является характерным признаком чудачества данной разновидности.

Практика чудачества, как правило, находила реализацию в сфере досуга. Досуг, по мысли Ю.М. Лотмана, строился как«обратное», по отношению к службе, поведение 16. Если в армейской жизни служба сочеталась с муштрой и парадностью(т.е. крайней формой упорядоченности), то отдых становился крайней формой дезорганизации, превращаясь в оргию и разгул. До реформы 1861 г. «Все. что было аристократично, богатои сильно в нашем дворянстве, — свидетельствует П.К. Мартьянов, - стремилось стать в ряды войск «послужить», как говорилось «перебеситься», людей посмотреть и себя показать».17

-------------------------------

16 Лотман Ю.М. Беседы... - С. 356.

17 Мартьянов П.К. Дела и люди века. Отрывки из старой записной книжки, статьи и дневники. В 3 тт. - СПб., 1893. Т. 2. — С. 234. 127

Армейское дворянство оказалось наиболее восприимчивым квеяниям романтизма с его культом индивидуализма, ориентацией на экстраординарность, стремлением к самовыражению и лидерству. Взаимодополняя друг друга, указанные факторывызвали тот экстремализм в досуговой практике, который сопровождался желанием превзойти нормы и правила, совершить нечто небывалое даже ценой собственной жизни. Презрение к норме, выход за нее вело или к открытой оппозиционности бытовому порядку, небрежению его условностями, или, по крайней мере. к вольномыслию. Разгул становился не просто формой отдыха, а идеологической позицией, образом жизни и поведения, превращающим «бытовойромантизм» в «бытовой анархизм», воспринятый в качестве «поэзии жизни».18

Оборотной стороной «опоэтизированного разгула» явилась «разгульная поэзия» (родоначальником которой традиционносчитается И. Барков) с ее карнавально-кощунственным выражением эротической тематики, приправленной обсценной лексикой. В данном жанре в свое время пробовали себя Сумароков, Державин, Вяземский, Пушкин, Лермонтов, Языков, а во второй половине XIX в. — историк литературы М.Н. Лонгинов. В эпоху романтизма «низовое» (ранее характерное лишь для скоморошества или ритуалов) сквернословие переходит в область элитарной культуры. Нецензурщина становится достоянием интеллигенции, формой рафинированного антиповедения, представленного, главным образом, поэзией (например, известные поэмы Н. Баркова «Девичья игрушка», «Лука Мудищев» или сборник «Русский эрот не для дам»).

Указанный факт объясняется специфическим положением фигуры поэта в романтический период. Происходит очередная фаза его «сакрализации», поэтическое вдохновение трактуется как способ непосредственного (по аналогии с откровением) постижения высших истин, что возводило поэтана уровень, почти равный библейскому пророку.19 Такое отношение со стороны общества возносило стихотворца надбытом и повседневностью, делало

-------------------------

18 Лотман Ю.М. Указ. соч. - С. 356.

19 Живов В. Кощунственная поэзия в системе русской культурыконца XVIII — начала XIX в. / Анти-мир русской культуры. Язык. фольклор. Литература: Сб. ст./ Под ред. Н. Богомолова. — М„1996. - С. 206. 128

олицетворением свободы и вольности, превращало в культовый объект. В подобном случае обращение к ненормативной лексике и должно было отразить, в понимании самого автора поэтических виршей, егоправо на воспроизводство духа вольномыслия, поведение по образцу карнавальных кощунств. Создавая атмосферу карнавальной свободы, поэт противопоставлял ее обыденностижизни, разрушая ее нормы и правила. Тем самым получала свою реализацию романтическая парадигма торжества Гениянад Судьбой, в лице которой выступала повседневность. Романтический поэт, достигший вершин популярности, подчеркивает собственную элитарность через возможность произвольной игры с ней, используя, в частности, приемы самоуничижения, низведения себя до роли «шута» культуры. Имея статус «сакральности». поэт уже сам выбирает, насколько емусоответствовать и насколько нет. В итоге публика, ожидающая вдохновенно-возвышенного слова свободы и узнающая, вместо этого, о появлении какого-либо скандального «опуса»своего кумира, повергалась в шок. Ситуация (как и в юродстве) предполагала дешифровку: «профанной» частью читательской массы продукт обсценной лексики воспринимался как обман ожиданий, надругательство над нормой, т.е. какфакт антиповедения. Читателем же «понимающим» то же самое антиповедение истолковывалось как истинное проявление вольности, пример реального пользования свободой.

Отчасти феномен чудачества порожден ощущением скуки. Но имея в виду то, что его расцвет приходится на эпоху романтизма (и идеологически совпадает с ним), можно утверждать, что первопричина чудачеств состоит не просто в бегстве от однообразия и монотонности жизни, а представляетсобой заявку на право обладания индивидуальностью, выражаемой в социально-культурном аспекте через интенцию установления сверх-норм.

Рассмотренные «жанры» оригинальности в области поведения далеко не исчерпывают всего перечня его возможного претворения в практику, но общее, объединяющее их основание есть их принадлежность к сфере «анти». С утратой сакрально-магических функций культурная роль антиповедения все более концентрировалась вокруг решения одной фундаментальной задачи: выступать скрытым (в отличие от открытости социального бунта) оппозиционером регламентированию бытия, разряжать напряженность жесткости порядка дополнением его стихией свободы и всяческой «инаковости». С официальной, как и с обывательской точки зрения, чудак представлялся в облике человека со странностями, нарушающего «приличия» и привычный жизненный уклад, а потому —аномалией в социальной сфере. Данная позиция делала чудака воплощением семиотической двусмысленности, переходности понимания и непонимания, что придавало ему, в свою очередь, черты гротескной образности. 129