В последние десятилетия появилось немало хороших
романов, созданных писателями-католиками. Одна из причин распространенности так
называемого католического романа кроется в благодарной теме, за которую не берутся
обычно другие, неверующие авторы: разница между земной жизнью и тем светом, и
еще интереснее — конфликт между святостью и добродетелью. Грэм Грин в свое время
успешно обратился к ней в романе «Власть и слава» и гораздо менее успешно — в
«Брайтонском леденце». «Суть дела», выражаясь как можно деликатнее, не принадлежит
к его лучшим вещам и оставляет впечатление сконструированности: знакомый конфликт
строится, как алгебраическое уравнение, без всякой попытки придать ему психологическую
достоверность.
Сюжет романа в общих чертах таков. Время действия — 1942 год,
место действия — неназванная британская колония в Западной Африке, вероятно Золотой
Берег. Заместитель начальника полиции майор Скоби, католик по вероисповеданию,
находит в каюте капитана на португальском судне письмо, предназначенное к отправке
в Германию. Письмо частное и абсолютно безобидное, тем не менее Скоби обязан по
долгу службы передать его начальству. Но ему жалко капитана-португальца, он уничтожает
письмо и потихоньку закрывает, как говорится, дело. Автор объясняет нам, что Скоби
— честнейший, порядочнейший человек. Он не пьет, не берет взяток, не держит любовниц-африканок,
не участвует в служебных интригах; за прямоту и принципиальность его недолюбливают
и называют Аристидом Справедливым. Мягкость в отношении капитана португальского
судна — первый промах героя. После этого вся его жизнь становится вариацией на
тему: «Не ведаем, какую сеть себе плетем, единожды солгав»[1].
Именно по доброте душевной он на каждом жизненном повороте сбивается с пути. Движимый
поначалу жалостью, он вступает в любовную связь с молодой женщиной, спасенной
с затонувшего после торпедной атаки пассажирского судна. Он не может порвать с
Элен из-за чувства ответственности: оставленная одна, она не переживет внутреннего
крушения; с другой стороны, он не хочет причинять страдания жене и поэтому вынужден
лгать ей. Погрязнув в прелюбодеянии, Скоби не смеет пойти к исповеди, но, чтобы
рассеять подозрения жены, говорит ей, что принес покаяние.
Это ведет к тому, что Скоби принимает причащение, пребывая во грехе, и тем
самым совершает еще один, поистине смертельный грех. К этому добавляются другие
неприятности, и в конце концов Скоби решает, что у него нет иного выхода, как
взять последний грех на душу и покончить с собой. Никто не должен пострадать от
его смерти, поэтому нужно сделать так, чтобы самоубийство приняли за несчастный
случай. Однако из-за небольшой оплошности нашего героя становится известно, что
он сам наложил на себя руки. В заключительном эпизоде католический священник заявляет,
уклоняясь от веры, что душа Скоби, быть может, избежит проклятия, хотя сам он
отнюдь не питал такой надежды. Непорочный до мозга костей, до последнего сохраняя
присутствие духа. Скоби из чистого благородства обрекает себя, согласно его вере,
на вечные муки.
Я вовсе не старался пародировать книгу. Даже насыщенный реалистическими подробностями,
сюжет остается таким же нелепым, как и в моем пересказе. Наиболее очевидный его
недостаток заключается в том, что побудительные мотивы Скоби — даже допуская их
психологическую убедительность — не вполне объясняют его поступки. Возникает и
другой вопрос: зачем автор выбрал местом действия Западную Африку? Если не считать
одного из персонажей, торговца-сирийца, то с равным успехом события могли происходить
в лондонском предместье. Редкие фигуры африканцев в романе составляют лишь фон
происходящего, а главное, что должно бы волновать Скоби: вражда между черными
и белыми, подавление национального движения в стране — вообще не упоминается.
Автор подробно излагает мысли героя, но мы мало что узнаем о его работе, и то
мелочи; ходом же войны он совсем не интересуется, хотя идет 1942 год. Будет он
осужден на вечные муки или нет — вот единственное, что его заботит. Психологическая
недостоверность образа особенно проявляется на фоне колониальной жизни, однако
такую же недостоверность мы наблюдаем в «Брайтонском леденце». Это неизбежный
результат того, что Грин всюду навязывает обыкновенным людям не свойственную им
роль: они целиком поглощены религиозно-философскими проблемами.
Основная идея книги проста: заблуждающийся католик лучше,
выше в духовном отношении, чем добродетельный безбожник. Грэм Грин, очевидно,
подписался бы под словами Маритена[2],
сказанными о Леоне Блуа[3]:
«Одно томленье в мире — не быть святым». На титульном листе книги красуется высказывание
Шарля Пеги: «Грешник постигает самую душу христианства», понимает христианство,
как никто — разве что святой. Из этих умных речей вычитывается весьма подозрительная
мысль, будто обыкновенная человеческая порядочность ничего не стоит и все грехи
одинаковы. Вдобавок и здесь, и в других сочинениях мистера Грина, написанных с
откровенно католических позиций, постоянно ощущается какое-то высокомерие. Судя
по всему, он подхватил модное с времен Бодлера мнение, будто проклятый — это что-то
distingue, что-то изысканное и благородное. Ад сделался своего рода ночным клубом
для избранных, куда допускаются только католики, тогда как не католики — существа
непосвященные, невежественные, не способные нести бремя вины, и им, как и животным
тварям, не уготовано спасение. При этом исподволь проводится мысль, что католики
нисколько не лучше остальных, они, может быть, даже больше склонны совершать дурные
поступки, поскольку подвергаются великим искушениям. В современных католических
романах и у нас, и у французов непременно выводятся плохие или недостаточно ревностные
священнослужители — не то что отец Браун. (Я подозреваю, что главная задача, которую
ставят перед собой молодые английские писатели-католики, — быть непохожими на
Честертона.) Погрязшие в пьянстве или разврате, в смертоубийстве или богохульстве,
католики все равно сохраняют свое превосходство, так как им одним дано различать
добро и зло. Мало того, когда читаешь «Суть дела» и другие книги мистера Грина,
создается ощущение, будто люди, не принадлежащие к католической церкви, вообще
не имеют ни малейшего понятия о христианском учении.
Культ осененного святостью грешника представляется мне неприличным легкомыслием,
потому что за ним стоит, вероятно, кризис веры. Когда люди на самом деле верили
в ад, им в голову не приходило строить эффектные позы на краю бездны. Беда Грэма
Грина в том, что, стараясь воплотить теологические проблемы в живые характеры,
он допускает психологические несообразности. Конфликт между земными ценностями
и небесными убедителен в «Силе и славе», потому что разворачивается не в душе
одного персонажа, а между двумя людьми. С одной стороны, мы видим священника,
человека, жалкого во многих отношениях, но он вырастает в героическую фигуру,
ибо верит, что способен творить чудеса; с другой — лейтенанта, представляющего
социальную справедливость и прогресс, тоже образ по-своему героический. Между
ними, очевидно, существует взаимное уважение, но они решительно не понимают друг
друга. Священник, во всяком случае, не наделен особыми мыслительными способностями.
Но вот если взять «Брайтонский леденец», то там главные сцены неправдоподобны,
так как они построены на предположении, что самый грубый и невежественный человек
может испытывать тонкие движения души только потому, что он воспитан в католической
вере. Гангстер Пинки, орудующий на ипподроме, выступает в роли этакого дьявола,
а его еще более тупая подружка различает добро и зло и даже знает, что «правильно»,
а что «неправильно». Другое дело у Мориака: в «Терезе Дескейру» и «Конце ночи»
психологический конфликт убедителен, потому что автор не выдает героиню за нормального,
здорового человека. Богатая, мятежная натура, Тереза мучительно и долго, как пациент
у психоаналитика, взыскует спасения. Несмотря на некоторые натяжки, объясняющиеся
частично изложением от первого лица, в целом естественно развивается сюжет и в
романе Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед». Проблемы, с которыми сталкиваются
здесь герои-католики, — вполне жизненные, и автор не вырывает их из привычной
духовной атмосферы, когда заходит речь о вере. Что до образа Скоби у Грэма Грина,
то он не убеждает потому, что две стороны его натуры плохо совмещаются. Раз уж
он так запутался, то непонятно, почему это не случилось с ним гораздо раньше.
Если он действительно считал прелюбодеяние смертным грехом, то почему он не порвал
с Элен? А если не порвал, значит, он не испытывал чрезмерных угрызений совести.
Если бы Скоби на самом деле верил в ад, то как он решился обречь себя на вечные
муки — только ради того, чтобы пощадить чувства двух неврастеничек? И еще один
аргумент. Если Скоби такой безупречный герой, каким изображает его автор, если
больше всего на свете он боится причинить людям боль, то почему он стал офицером
колониальной полиции?
Можно указать на целый ряд других несообразностей, и некоторые из них связаны
с описанием любовной связи. У каждого романиста есть свои излюбленные приемы.
В романе Эдварда М. Форстера «Поездка в Индию», например, действующие лица умирают
внезапно, без видимых на то причин, а у Грэма Грина мужчины и женщины, едва познакомившись,
ложатся в постель, хотя не получают от этого никакого удовольствия. В романах
бывает и не такое, но в данном случае это ослабляет причинность, тогда как сюжет,
напротив, требует глубокой мотивированности поступков персонажей. Вдобавок мистер
Грин допускает обычную и, пожалуй, неизбежную ошибку, делая своих героев людьми
чрезвычайно интеллектуальными. Мало того что майор Скоби погружен в богословские
проблемы — его супруга, особа вздорная и недалекая, обожает поэзию, а тайный агент
контрразведки, присланный шпионить за Скоби, даже сам пишет стихи. Мы опять сталкиваемся
здесь с любопытным фактом: видимо, современным писателям трудно вообразить себе
внутренний мир людей, которые не одержимы сочинительством.
Жаль, что именно такая книга стала результатом занятий мистера Грина Африкой
во время войны, особенно если вспомнить, как замечательно он писал об этом континенте
раньше. Хотя действие происходит в Африке, интерес автора почти целиком сосредоточен
на крошечном мирке белой общины, и это придает ей атмосферу обыденности. Однако
не будем чересчур придирчивы. Хорошо, что после длительного перерыва мистер Грин
снова взялся за перо, и вообще замечательно, что в послевоенной Англии есть еще
люди, которые пишут романы. Так или иначе, мистер Грин не в пример другим не окончательно
поддался развращающему влиянию благоприобретенных во время войны навыков. Остается
только надеяться, что в следующей своей книге он возьмется за другую тему или,
во всяком случае, не забудет, что понимание суетности земных забот, наверное,
открывает врата в рай, но его совершенно недостаточно, чтобы написать хороший
роман.
