Инокиня Ксения Л. Из рассказов о пастве епископа Гурия.
Из кн. "Тайной Церкви ревнитель". Епископ Гурий Казанский и его сомолитвенники. Жизнеописания и документы", Москва, "Братонеж", 2008
Матушка Ксения, в миру Клавдия Семеновна Л., родилась в 1921 году в селе Петропавловка Салтыковского района Пензенской (ныне Саратовской) области, недалеко от станции Ртищево. Ее родители, Евдокия и Симеон, — простые благочестивые крестьяне. Трудились в поте лица. Выращивали все, вплоть до арбузов и дынь. Детей — а их было семь человек — воспитывали в строгости. Никаких капризов: "Не хочу, не буду". Беспрекословное послушание родителям. Дети с первого слова слушались и исполняли все, что велели им. Во время трапезы все садились за общий стол, ели в полной тишине. После года, едва младенцы начинали ходить, они постились со всеми, никакого послабления, молока и т. п. не допускалось.
Неукоснительно посещали все воскресные и праздничные богослужения. В храме детей приучали стоять на молитве благоговейно, не шелохнувшись. Как-то маленькая Клавдия, зайдя в храм, подняла голову и засмотрелась на изображение Христа Пантократора в куполе. И вдруг чувствует, как сзади на голову ложится сильная рука и нагибает вниз: "На службе нужно стоять вот так, опустив очи долу..." Бабушка Клавдии, мать ее матери, Екатерина, сама знала о своей кончине, подготовилась заранее. Как рассказывали, в день кончины помылась, оделась во все чистое и легла под иконы на лавку, сказав своей матери, что умрет. "Да ты что, Катька!" — воскликнула та. Но так и произошло, тихо предала душу Богу.
Сестра матери Елена заснула летаргическим сном на неделю. Муж утром не добудился, позже послал дочку: "Буди мать, что это она вздумала спать?" Та вернулась с плачем: "Тятька, мамка умерла". Позвали доктора, тот слушал, слушал, никаких признаков жизни. На следующий день послали за другим доктором. Тот тоже слушал и зеркало подносил, но ни дыхания, никаких признаков жизни не обнаружил. Но и тления не было, она оставалась мягкой. Посоветовал ждать, не хоронить. Прошла почти целая неделя. Съехались родственники, не знали, что делать. Елена лежала на столе, подготовленная к погребению, прикрытая материей. Пришла в себя, попыталась стянуть с себя материю, руки ослабли. Женщины, видевшие шевеление, думали, не котенок ли залез, потом в ужасе выбежали из комнаты. И муж, и все остальные тоже. Елена спрашивала: "Долго ли я спала?" О том, что она видела, никому не рассказывала, только призывала: "Молитесь, молитесь и молитесь". Она ушла из дома и стала странницей. Людей было много еще добрых и верующих. Ночевала у таких, так и странничала до самой смерти. К ним в дом тоже приходили странники. Отец был певчим и после службы в храме приглашал их на обед.
"Вот страннички к нам потом и ходили, и мама всегда их радушно принимала. Они рассказывали, что наступит такое время, когда царя снимут, на престол царский сядет антихрист и будут люди жить невенчанными, дети будут некрещеными и умершие непогребенными. Мама удивлялась: как это так? "Вот так и так — священство будет неверное. Пока сейчас батюшки истинные, ты от них возьми святой водички, просфоры и береги их. На то время они тебе пригодятся. Потом причащаться негде будет, а вот крошечка просфоры — эта святыня тебя будет спасать. Придет такое время, все посохнет, все пожжется. Ни травы не будет, ничего. Все будут бегать искать воды. И будут горы золота. Пойдут туда, а там золото. А пить нечего будет. И вот капельку водички положишь на язык, и Господь жажду утолит. И голод будет такой, и крошечку просфоры положишь, и голод утолится".
Мама все удивлялась. Потом, когда пришло это время, все исполнилось. Еще странники говорили, что когда Сергия будут поминать, нельзя будет причащаться в храмах. Она спрашивала, а как узнать. Они говорили: "Ты слушай, на Великом входе, когда Сергия будут поминать, тогда нельзя". Она все прислушивалась. Когда в 1929 году услыхала, то перестала ходить в церковь".
Отец Клавдии отказывался участвовать в коллективизации. Его назначили уполномоченным в комиссию, но он сказал: "Что хотите делайте, я на это не пойду". Его арестовали и посадили. Выпустили, через некоторое время опять назначили в комиссию по раскулачиванию, он отказался, и его опять посадили. Потом опять выпустили, он вернулся домой, но был совсем болен и умер в 1932 году. Семья бедствовала. Помогали выживать родственники из города. Привозили хлеб. "Буханки большие были, — вспоминает матушка, — караваи, прямо с колесо. Летом травы принесут, суд сварят, щавеля, еще какой травы. Лебеду посушат и толкут семечко. Оно как манка. Мама пожарит в печке, в ступке толчет и кашу сварит. И как вкусно!" Мать все время таскали в сельсовет и требовали, чтобы она вступила в колхоз. Она отказывалась. Ее опять вызывали и подолгу держали, говоря, что она подает дурной пример и из-за нее многие не вступают в колхоз.
"Как-то только она вернулась и печь не успела растопить. А мы, дети, замерзли, голодные сидим, плачем. А ее опять вызывают — из области приехал кто-то. Стал ее спрашивать: — Почему в колхоз не вступаете? — Антихриста боюсь. — А какой антихрист, с хвостом, с рогами? — Вот как вы говорите, такой он и есть. — Знаешь, моя хорошая, ты пожалей своих детей. Если ты не пойдешь в колхоз, мы тебя посадим в тюрьму или вот в прорубь опустим и ледяной столб из тебя сделаем. — Что хотите делайте, но в колхоз я не пойду, как хотите. Потом он говорит: — Один исход — отправляйся из этой деревни. Глядя на тебя, никто в колхоз не идет. И действительно, на собрание соберутся, а все смотрят на маму, как она. Председатель говорит: "Поднимите руки, кто против советской власти?" А мама: "Почему вы такой во-прос задаете, речь ведь не об этом идет". Председатель: "Чего вы боитесь идти в колхоз? Мы будем брать от каждого по возможности, а давать будем по потребности". Вот и давали по потребности — палочку! Как малых детей обдуривали. "Мы будем у руля правления!" А мама: "А кто землю будет обрабатывать, если все будут у руля правления?" "Все будет общее, нам, что надо будет, будем брать". Вот и "брали". Работаешь, работаешь, а тебе палочку поставят! Картошку с огорода — вот столько-то им отдай, с овечки шерсти — отдай, с курочки яичек — отдай, с коровушки молока и масла — отдай. Это что, по возможности? Колхозники стали песни складывать: "Две колхозницы плясали за кусочек пирога..."; "Когда был царь Николаша, на столе была каша, а как встал Ленин, на столе появился сопливый мерин". Лошади умирали, за ними плохо ухаживали. Колхозники голодные, за мясом прямо в драку. Сколько скота умерло, когда скотину отбирали в колхоз. Пришли к нам во двор. Ворота только открыли, корова заревела, лошадь закричала, овечки заблеяли. Слезы у них идут. Мы вышли, все плачем, а они не идут со двора. Их бьют. Мама говорит: "Вы чего их бьете? Они что, виноваты?" Мы подойдем к коровке, гладим. Она лижет, и слезы у нее. У лошадки слезы крупные такие. Всё понимали. А угнали их туда, ни корма, ничего не было. Они умирали с голода. Умерших мясо все и драли, и коров, и лошадей. Принесут домой да едят. Даже кожу сдирали, опалят ее, варят и едят. Отобрали все и еще постоянно издевались. Председатель специально посылал к тем, кто не вступал в колхоз, таких людей. Мама блины печет, а мы на улице играем с сестренкой, как увидим, что они по домам ходят, проверяют, мы к маме: "Мама, мама, власть идет!" Она мигом квашню в огороде в крапиву поставит, блины спрячет. А они, если найдут, все с навозом перемешают. Так к одним пришли, все тесто прямо на дорогу вывалили и с землей перемешали. Поесть не давали. Даже то, что нам приносили из города, отнимали. Как-то пришли, а мы, дети, спали на дорожках (это все, что у нас осталось, на них солому настелили и на этих дорожках спали). Так они нас с этих дорожек как подкинут, извините за выражение, "как г... с лопаты". Так озорничали. Тайка (племянница) совсем маленькая была, как заорала от испуга и долго орала, не переставая, мы Думали, она умом тронулась. Она с тех пор такая нервная на всю жизнь и осталась. Нервотрепка постоянная. Папу посадили, маму по правлениям гоняли, мы плакали, просили Бога, чтобы Он нам ее сохранил. У меня с детства склероз был. Не могла наизусть ничего выучить. Нам стихотворение зададут, я всю ночь сижу, учу, плачу, и ничего не получается. В школе, когда еще в деревне были, в некоторых классах заставляли снимать кресты и на них плясать. Мама сказала нам: не давайте снимать кресты. Мы не давали, нас притесняли. Потом уже в городе заставляли в октябрята и в пионеры вступать. Покоя не давали. Маму вызывали. Учительница: "Почему вы своих детей так воспитываете? Они у вас какие-то дикие. Вон смотрите, все дети радостные, а ваша девочка печальная". Еще бы не быть печальной! Они меня так все донимали. А мама сказала: "Только запишись, я от тебя откажусь, ты мне тогда будешь не дочь, а я тебе не мать".
Из села пришлось уехать, всё бросив. Сначала старшие братья Иван и Григорий поехали. По дороге старались разузнать, где можно устроиться. Ведь у них не было никаких документов. Услыхали, что в Зеленодольске открывается завод и там требуются рабочие и берут без справок. Потом поехал к ним и брат Василий.
"Они нам деньги на дорогу прислали. Вот мы и поехали с мамой, сестрами, племянницей. Уезжали ночью, а то бы воротили. Шли по снегу по колено. Метель, мы замерзли, на вокзале холодища. Долго ждали поезд и волновались — хоть бы до утра уехать. А то, если нас увидят, воротят назад. Ничего с собой не взяли, только что на нас было. С мамой вышли из дома, перекрестились на все четыре стороны, заплакали и пошли.
В Зеленодольске жили все у сестры. Ей с мужем дали комнату. Вот нас десять человек в одной комнате. Постелить нечего. На шубках спали, а валенки под головами. Потом уже на работу поступили. Денег мало платили. Продукты дорогие. Это 1932—1933 годы".
Клавдия с сестрой стали ходить в школу и подрабатывать на кирпичном заводе. Вдвоем еле-еле поднимали форму с глиной и изготавливали кирпич. Деньги, полученные в конце дня за сделанные кирпичи, зажав в ручонках, несли радостно маме: "Мама, вот денежки!" Мама говорила, вот это вам на платьице, на конфеты. Клавдия окончила семь классов и пошла работать на завод. Без отрыва от производства обучалась на курсах медицинских сестер. Во время Второй мировой войны ее мобилизовали и отправили на фронт. Она работала в госпитале, была на 2-м Белорусском фронте. Госпиталь попал на полтора месяца в окружение. Все запасы кончились, выдавали в день по маленькому сухарику. Клавдию, которой едва исполнилось двадцать лет, подкармливала одна старушка. Страшно было. Постоянные бомбежки. Однажды Клавдию застала бомбежка на улице. Бомбы падали вокруг. Она только молилась Господу. Тогда и дала обет, что если останется живой, то станет монахиней. Позднее, как она вспоминала, катакомбные отцы осуждали служение в Советской армии и участие на ее стороне в войне как защиту антихристовой власти. После войны Клавдия работала в доме ребенка.
"Топили плохо. Выше 15 градусов температура не поднималась. Пеленок не хватало. На первом этаже — ясли, на втором — дом ребенка. В яслях верующие родители надевали на детей кресты. Воспитатели мне говорят, а я им: "Пускай надевают. Я старшая сестра, мне отвечать". Из Москвы приехала врачебная комиссия. Заходит комиссия в ясли, а дети, как специально, крестики подняли. Но ничего — никакого замечания мне сделано не было.
Пошли на второй этаж. Я им говорю: "А посмотрите, какие у нас условия, и белье все рваное". Я потом и в горздрав ходила: "Как же мы за детьми можем нормально ухаживать. Нам их доверили, они же безродные, у них ни папы, ни мамы, мы им должны все условия создать, а тут что делается?" У меня на этом конфликт с заведующей. Смотрю, никакого толку, что я хожу. И ушла я работать на завод".
В 1949 году Клавдия сильно покалечилась. Накануне во сне ей как будто говорят: "Вы работать больше не будете".
"Потом вижу покойную сестру, которая выходит из ка-кого-то дома с юношей и обращается ко мне: "Ты зачем пришла? Вернись". Иду назад, дохожу до перекрестка, не знаю, куда пойти. Вдруг подходит старушка в черном, с посохом, я спрашиваю, где здесь гостиница, она указывает. Я иду и вижу здание, а на нем надпись: "Приемный покой". Странно, а где же гостиница? И на этом проснулась. Мама меня будит: "Опаздываешь на работу".
Целый день на работе не нахожу себе места, сердце плачет, просто разрывается. Ничего не могу делать. С каким-то поручением меня начальник посылает на территорию завода, и на обратном пути я сажусь в кабину грузовой машины, чтобы доехать до гаража. И вот на переезде нас сбивает поезд. Водитель выпрыгнул в одну сторону, я в другую, но машина на меня, и восемь метров тащило. Кровь фонтаном из ног, гравия в раны набилось...
В больницу привезли, врачей собрали. Главный хирург сказал: "Жива не будет". Я была в сознании. На операционный стол, общий наркоз, четыре часа операция. Родствен-никам сказали: "Приготовьтесь к смерти. Она через двадцать минут кончится". В палату привезли, на мне креста нет, у меня он был приколот к сорочке, а в операционной с меня все сняли. В палату привезли, моя сестра свой крест на меня надела.
Полгода лежала, ноги ничего не чувствовали. В больнице холодища. Я стала проситься домой. А раны открытые, никак не зарастают. Как делать перевязки? Но я замерзала: "Везите меня домой!" Привезли меня домой... Я давай плакать: "Господи, дай мне ноги! За мной некому ухаживать". Мама больная уже была. И так я все молюсь и молюсь. Начали пальчики шевелиться. Делали массаж, уколы. Через день возили на перевязки. Стала потихоньку двигаться. Потом на костыли встала, а потом уже и с палочкой ходила. Пошла на работу. До 1954 года работала. В Пятигорск съездила в санаторий, не только ноги, но и сердце и печень лечила, их тоже машиной передавило".
В санатории послали Клавдию на сеанс гипноза. Гипнотизер с ней долго промучился, но ничего не мог сделать. Сердито ей сказал, что ей уже ничего не поможет. Оказывается, Клавдия по привычке начала читать про себя "Живый в помощи Вышнего". Вероятно, это и мешало гипнотизеру. А женщина, которая была на сеансе перед Клавдией, рассказывала, что она пережила ужасное состояние, как будто в ад спускалась.
Как-то уже спустя много лет приезжала к матушке родственница с "палочками". Она окончила какие-то курсы экстрасенсов. У матушки по квартире все ходила по углам с "палочками". Утром матушка проснулась, а эта женщина стоит над ней со своими палочками и водит над ногами, видимо, хотела "вылечить". Но ничего у нее не получалось. Она сказала, что не может здесь больше находиться, что Ксения — колдунья. А матушка во время пребывания в ее квартире этой женщины все время усиленно молилась и старательно все крестила.
После санатория Клавдию уволили с работы, отправили на пенсию. Она плакала, но мама сказала: "Ничего, ничего, не беспокойся. Это Божий Промысел, чтобы тебе не работать. Как-нибудь проживем". Умерла мама в 1957 году. Она была духовно чуткой и очень строгой жизни. Ничего не хотела брать от советской власти, говорила, что эта власть антихристова. Клавдии не позволяла даже радио в дом провести. Когда в 1930-е годы та, глядя на других девчонок, просила разрешить купить радио, мать категорически запретила и сказала, что если Клавдия купит, то она его выбросит, не пожалеет ее денег. В открытые храмы она не ходила. До самой своей кончины молилась дома перед иконами. Всегда горячо, со слезами.
Уже после ее кончины Клавдия узнала о катакомбном священнике отце Лукиане. Он отсидел в тюрьме. Когда выпустили, он пришел очень больной, но тайно служил дома. Жил он в своем домике в Казани. Клавдия у него исповедовалась и причащалась. Знала она и об отце Иоанне из Верхнего Услона, который хотя и был из "сергиевских", но, когда в 1930-е годы все храмы закрыли, выкопал землянку в лесу и там тайно служил. Его прогнали, он пришел в свою деревню и там служил тайно. В начале 1960-х годов Клавдия услыхала от Елизаветы Махровой (инокини Евникии) об иеромонахе Амвросии в Воронежской области (1). Ей рассказывали о том, что у него много монашествующих. Клавдия стала проситься, чтобы ее тоже взяли с собой, хотелось поглядеть, какие они, монашки-то. Получив разрешение от батюшки Амвросия, ее привезли к нему. Станция Балашово, Поворнинский район Воронежской области. Тайком добирались ночью, чтобы никто не видел.
Отец Амвросий сразу ее встретил вопросом: "Зачем приехала?" Она растерялась и не знала, что сказать. Матушки стали говорить: "Ну, батюшка, зачем к вам приезжают... Исповедаться, причаститься". — "Нет, — сказал он,— она монашков приехала посмотреть". Благословил ее пожить неделю, подумать. Все его чада духовные не вступали в колхоз, не получали пенсии. Клавдии было боязно.
"Я была на второй группе, пенсию получала. А он не принимал тех, кто пенсию получал, кто с паспортом. За меня стали просить: — Батюшка, примите ее. — Не могу, она пенсию получает. Если даст обещание пред Евангелием и Крестом, что не будет получать, я ее приму. — Батюшка, она такая больная, как она будет жить? — Ничего, ничего... Пришлось дать обещание. Приезжаю домой. Матушка Марионилла у меня домовничала. Я ей — так и так, от пенсии отказалась. Она: "Клавденька, ты такая больная. Как ты будешь жить?" Заплакала. А я ей: "Матушка, я дала слово, ты уж меня не расстраивай. Давай надеяться на Бога. Он что го-ворит — возверзите на Меня печаль, и Я вас пропитаю. Раз он так говорит, значит исполнит". А у меня всего двадцать копеек осталось. Я проехала, на дорогу все истратила. Пошла купила хлеб — шестнадцать копеек. Осталось четыре.
Она: "Клавденька, как теперь будем жить?" — "Матушка, не беспокойся. Господь даст нам".
На второй день приходит женщина: "Пошейте мне платье". Взяли, сшили. Она дала нам три рубля. Я и говорю: "Вот, матушка, и картошка, и капуста, и хлеб, и молоко у нас будет". Потом племянница встречает другую женщину, и та заказывает одеяло. Матушка хорошо их умела шить, как фабричные. Заплатила пять рублей. После этого из финотдела мне приносят патент — выплатить надо 1800 рублей. Я как раз делала цветы к Пасхе. Говорят мне: — Вот патент. — А я цветы не продаю. — А куда тебе столько? — А мне много надо. У меня два угла. — Все равно будешь платить. И оставили патент. Я наутро встала, два акафиста прочитала и пошла к главному бухгалтеру горфинотдела: — На каком основании мне выписали патент? — Вот так и так, на вас написали... — Пусть докажут, кому я что делала и продавала. — Мы ничего не знаем, на вас написали соседи. — Вот вам ваше извещение, я платить не буду. И ушла. Потом через некоторое время приходит милиционер, переодетый как женщина, в шапочке, в платочке, в туфельках: — Помогите мне, пожалуйста. — А вы откуда? — Из Казани. — А вы что, там в Казани богатых людей не нашли, кроме меня? — Я на вокзал приехала, и у меня денег не хватает. Я еду из тюрьмы. Шила одеяла (!) и меня посадили. Пока сидела, муж меня бросил. Ехать к родным — денег не хватает. Я даю последний рубль: "Вот все, что у меня есть". Молюсь: "Господи, ради Тебя даю". И перекрестилась. И он (она) крестится, берет рубль, потом отдает обратно. Потом мялся-мялся и выйти не может, пятится как рак к двери. Я дверь открыла, и он вышел. На следующий день я его узнала, когда в городе встретила уже в форме со звездами. Стали за мной следить — чем живет? Как-то мы с матушкой катали воск, хотели себе свечек сделать. Приходят две женщины: "Мы от Василия Семеновича (брата матушки Ксении), нам бы пошить одеяла". А матушка Марионилла мне показывает: "Ни-ни-ни". Я отказываюсь, они уговаривают: "Ну, пожалуйста". Я: "Никаких пожалуйста, у меня давление". Оказалось, они из горфинотдела, хотели меня поймать".
Отец Амвросий постриг Клавдию в инокини. Когда ей сказали о постриге, она заколебалась. Очень боялась: а если не исполнишь обеты? Если человеку обещаешь и не выполняешь, то стыдно при встрече ему в глаза глядеть. А каково будет отвечать пред Богом, если не исполнишь обещанного Ему? Благословили ее подумать. И вот ночью ей приснился сон:
"На мне рубашка, полная вшей. Они разные: и мелкие, и крупные. Откуда они взялись, думаю. Я утюг накалила и гладить. И все чистое стало. Наутро рассказала матушке Вере, и та сказала: "Наверное, примешь постриг и все грехи попалишь. Исповедь, постриг все грехи очищают". А я думаю: "Да, зато сколько новых насобираешь". Принесли мне книгу, где написано, как усопшие радуются, если у них родственники становятся монахами. А я тряслась — как буду принимать такую обузу?"
Все же она решилась. Во время пострига трепетала — исполнит или не исполнит обеты. Говорили, что она стояла белая как полотно. При постриге ей было дано имя Ксения. Сначала отец Амвросий хотел дать другое имя, трудно произносимое. Матушки говорят: "Батюшка, да что вы ей такое имя даете?" А он: "Мне и самому не нравится". — "Вот позавчера была Ксения". Житие принесли. На обратном пути она заехала к родственникам. Удивлялись, что она отказывалась есть мясное — гусятину, курятину. Потом матушка постоянно ездила к отцу Амвросию. Часто ездила с инокиней Евникией, возили "покаяния" (письменные исповеди). Один раз их остановила милиция. Они сильно напугались, так как в корзинах везли свечи и целый ворох "покаяний". Но все обошлось, так как встречающий их человек оказался знакомым милиционера. Порой мать Евникия посылала ее одну отвозить исповеди. Страшно было, но за послушание ехала. Где бы ни была, и даже в поезде, матушка Ксения перед едой обязательно крестилась, несмотря на изумленные взгляды окружающих: "А все вокруг лупятся..." Однажды ей стало плохо в поезде. Сердечный приступ, прямо умирала. Подумала: "Умру, выкинут из поезда, так выкинут". В Канаше стало лучше. В поезде познакомилась со старушкой, которая тоже оказалась из катакомбников, тоже тайно ехала к священнику.
Отец Амвросий принимал исповеди, доверял ей отвезти Запасные Святые Дары по числу приславших исповеди. Обычно он назначал время, когда все написавшие исповеди должны были собраться. Они молились, готовились ко Св. Причастию. А он у себя в это же время читал разрешительную молитву. Запасные Дары выкладывались на икону, и каждый, сложив руки крестообразно, подходил и принимал святыню.
Сначала отец Амвросий это не практиковал. Но позднее ему привезли старинную книгу, где описывалось, как в древние времена при гонениях христиане могли сами причащаться.
И поскольку паства у него была обширная и всем невозможно было приезжать к нему, он стал доверять Запасные Дары монахиням. Обычно это происходило Рождественским и Великим постами. Очень редко когда Успенским и никогда Петровским, поскольку летом из-за долгого светового дня трудно было скрытно под покровом ночи добраться до его жилища. Приезжала матушка Ксения вечером и ночью шла в ближайший дом к монахине, и уже оттуда они шли тайком в дом к батюшке. Как-то она везла две сумки исповедей (людей было много у них). Три километра нужно было пройти полем в полной темноте. Грязь непролазная, чернозем. Через речку мостик, очень хлипкий. Она упала головой вниз. Выбралась еле-еле: "Вся в грязи с головы до ног, как свинья". Добрела до ближайшего домика монахини. Та всплеснула руками, увидев ее: "Батюшки, матушки..." Растопила печку, стала ее отмывать. Только на следующую ночь они пошли к отцу Амвросию.
Всенощную отец Амвросий служил обыкновенно с вечера до полуночи. Несколько часов перерыв, в три-четыре утра — Часы и Божественная литургия. Исповедь была с вечера, пока шла всенощная. Как-то во время службы вдруг подъехал черный ворон. Что делать? Открыли подпол и все туда попрыгали. Милиция зашла — никого нет. Один милиционер открыл подпол и закрыл. Господь ему закрыл глаза, и он ничего не увидел. Батюшка Амвросий был строгий, духовно требовательный и прозорливый. Матушка Ксения на своем опыте неоднократно убеждалась в этом, когда батюшка открывал ей ее помыслы или отвечал на ее мысленные вопросы. Молитвенное правило он дал ей следующее: с утра вычитывать полунощницу, утренние молитвы, акафист, часы, обедницу, кафизму, главы из Посланий Апостольских и Евангелия, изобразительные. Вечером — девятый час, вечерню и повечерие с тремя канонами, пятисотку. И это иноческое правило, у монахинь было еще больше.
Паства батюшки, особенно монашествующие, строго постилась. Монахи и монахини рыбу не ели в понедельник, среду и пятницу. Инокиням разрешали рыбу в понедельник. В Великий пост постное масло дозволялось только в субботу и воскресенье. В первую седмицу — хлеб и вода.
"Объедаться не велели. Батюшка Амвросий говорил: "Можно и три раза поесть, но не досыта, чем ты наешься раз. Какой это пост? Надо оставлять место Св. Духу". Сам был высокий, худенький, "кожа да кости". Монахам не разрешал больно вкусное есть. Как-то обедали: матушка Агния сварила очень вкусный борщ. Все с таким аппетитом ели. А он взял да и варенья в него наложил. Они: "Батюшка!" А он: "Ничего, ничего..." И все — всё, молчок. Не любил, чтоб нам, монахам, со вкусом есть. И матушки все худенькие были. Которые работали, разрешал молоко, яйца есть. Но вкусного не было. Да и не на что было покупать. Если кто и принесет рыбы и тому подобное. Верующие подавали. Те, кто в колхоз не вступали, держали коровок. Помогали и деньгами. Вообще друг другу помогали. Если у кого чего не хватало, помогали. Если у старушки нет денег на уголь, соберут, привезут и угля, и дров на растопку".
Приезжающих отец Амвросий все время спрашивал о епископах, не слышали ли что-нибудь. С заграницей не хотел связываться. Говорил, что если здесь не разберешься, то там тем более можно легко в яму попасть. Хотел искать епископов, но вскорости заболел и умер в 1966 году 14 октября. На его похороны собралось вдруг очень много народу. Просто толпы, гроб несли на руках до кладбища, и народ все норовил под гробом пройти и прикоснуться. Милиция прибыла на кладбище, увидев такое скопление народа. А кого хоронят, так и не могли выяснить. Потом пришли к слепой старушке, из дома которой выносили гроб с телом отца Амвросия, и стали допытываться, кто это был. Она сказала, что не знает, пришел странник, попросился отдохнуть и умер. А кто при этом был, она не знает, так как слепая.
После отца Амвросия матушка Ксения и все их монашествующие окормлялись у некоего отца Феодора в Белгороде, но недолго. Потом у отца Никиты Лехана в Харьковской области. Также возили к нему исповеди. Он писал небольшие поучения и душеполезные наставления, матушка их переписывала и раздавала читать верующим. После его кончины (24 ноября 1985 года) окормлялись у отца Михаила Рождественского. Сама она к нему не ездила и его не видела. Он умер в 1988 году. После этого воронежская матушка Маргарита (Чеботарева) направила их к отцу Гурию (Павлову) в Чувашию. И когда мать Евникия его отыскала, он стал приезжать и служить у них в Васильево.
Восприемницей матушки Ксении при постриге была монахиня Антонина. Игуменьи были монахиня Агния, затем Вера. К ним всегда за советом ездили. Такие они были приветливые, радушные, благостные, всех встречали с любовью. Матушка игуменья о всех заботилась. Всегда расспрашивала: "Как ты поживаешь? Как твое состояние? Может, тебе помочь чем надо?" Все расспросит. Она бралась читать сорокоусты, а деньги раздавала немощным — кому на дрова, кому на что.
Матушка Вера сама была бездомной, жила у духовных чад. Умерла у матушки Нонны в Камышах. Агния была до нее игуменьей, старенькой. Умерла раньше. Она дала денег на покупку домика для монахини Мариониллы и послушниц Лидии, Анны и Антонины и назначила Мариониллу старшей у них.
Мать Марионилла до революции жила в Свияжском монастыре. Родом она была из здешних мест. Мирское ее имя Мария Ивановна Ларионова. Ее, как и всех монахинь, в тюрьму взяли прямо из монастыря. Во время службы подогнали несколько лошадей с подводами, монахинь посадили и увезли. Они заплакали и запели: "Прощай, наша мать обитель, нам больше тебя не видать". И всю дорогу плакали. Просидела матушка семнадцать лет. Сколько пыток перенесла. Вышла, когда всех отпускали. Ей негде было приютиться, и Клавдия ее взяла к себе. Когда спрашивали, почему она у нее, Клавдия отвечала: "А что? Мне одной скучно. Пусть живет". А матушке говорила: "Матушка, не бойся и не подавай вида, что боишься. Если придут, не показывай, что боишься, они и отстанут". Позднее она жила у Евникии, затем в Казани. Там было много верующих, и ее многие приглашали. Гостила то там, то здесь. В Свияжском монастыре до революции она была на послушании в пошивочной. В лагерях она тоже шила. И сначала всю норму очень быстро выполняла, ее портрет даже на красную доску повесили. А тут одного мирянина забрали, и он работать отказался, заявил: "Я пришел сюда не работать, а отбывать срок, ни на кого работать не буду". Она услыхала об этом и думает: "А, мирянин и не работает, а я, монахиня, заработала красную доску!" Вылетела из-за машины: "Все! Больше я не работаю на вас". Ей: "Матушка, матушка!" Она: "Нет, все, вот в стену меня закладывайте, в каменный склеп, не буду больше работать. На антихриста работать не буду!" Посадили ее в карцер — каменный мешок, только стоять можно было. Сверху из форточки дует, и ей еще кричат: "Не шевелись!" Потом видят, она изнемогает. Ее вывели еле-еле на воздух. Она бледная такая! Положили в больницу. Выпустили ее в 1957 году.
В монастыре она была инокиней. В мантию ее постриг уже отец Амвросий с именем Марионилла. В Васильево она прожила недолго. Как-то поехала к сестре за Волгу в деревню Вязовых, и там ее парализовало. Привезли хоронить в Васильево. После ее кончины старшей назначили инокиню Евникию .
Инокиня Магдалина и инок Феодосии — бывшие супруги. Они приняли постриг и странничали, останавливались где кто приютит. Народу верующего много было. И у Евникии жили, и у других понемногу, чтобы ненаглядно было. "Смиренные, таких теперь нет", — вспоминает о них матушка Ксения. Когда уже свобода настала, они вернулись в свою деревню Успенка за Йошкар-Олой, где и умерли.
Жила матушка Ксения в своем домике в Зелено-дольске вместе с племянницей Таисией. Та постриг не принимала, но вела жизнь благочестивую, молилась с матушкой, носила платочек. Вообще, отец Амвросий и другие отцы требовали от своих пасомых соблюдать скромность в одежде. Ребята рубашки носили навыпуск, подпоясанные ремнями или поясками. Девушки и женщины обязательно должны были покрывать головы платками, платья надевать длинные, ни в коем случае не выше колена. О брюках не могло быть и речи. Матушка все удивляется, почему теперь молодые священники не наставляют своих пасомых: "Что это за истинные христиане, которые в брюках ходят? Придут в церковь в брюках, снимут их, наденут юбку... В Требнике старом написано, кто из женщин надевал мужские брюки, на три года отлучается от Причастия".
Резко отрицательное отношение к телевизору. Отец Никита накладывал епитимию на тех, кто имел его в доме. Матушка Ксения называет телевизор не иначе как бесовский ящик. Еще до революции те странники, которые посещали их дом, предсказывали то, что настанут времена, когда в каждом доме будет ящик, который будет все показывать, что делается в мире, а через него будут бесы говорить. Тогда они не понимали, как это может быть, но теперь, когда появились телевизоры, все стало ясно.
Матушка Ксения — хрупкая маленькая старушечка. Согнутая, ходит еле-еле, прихрамывая. В последние годы из дома не выходит, по комнате передвигается на костылях. Совсем глухонькая. Плохо видит, читает с лупой. Очень благостное, доброе, светлое личико. Всех жалеет, об всех сердце болит. Но при всей своей кротости и мягкости очень твердая и непреклонная, когда дело касается веры и благочестия. Так же как она смело отвечала во время переписи или отказывалась брать паспорт (см. ниже), так же твердо указывала молодым священникам на недопустимость небрежности в службе или потакания страстям. При этом эта твердость не изменяет ее кроткую манеру, она не выходит из себя и не теряет своей благости.
Последние годы матушка Ксения, как и многие катакомбники, скорбит из-за церковных несогласий и нестроений. Со слезами молится, чтобы Господь послал истинных пастырей. Вот, что она написала в одном из последних писем (февраль 2006 года):
"...Мне кажется, есть ли истинные епископы? Много епископов, а как в них вверяться. Их надо расследовать, от кого они приняли рукоположение, а те, от кого получили, какой корень, истинный или неистинный. По делам их узнать трудно. Мне много говорили, теперь пришло такое время смутное, каждый себя ставит, что он истинный, а по делам разберешься, он не истинный. Как в Св. Евангелии сказано, будут священники, как волк в овечьей шкуре, так и теперь это все есть. Все пришло по писанию, а как будут отвечать на Втором пришествии?
Будем на Господа надеяться и просить Господа, чтобы он нас не оставил своей милостью. Пусть нас Господь пасет, своих овец. Мы слабы умом и разумом, немощны плотию и духом, да будет Воля Божия на нас грешных. Господь пасет, ничтоже меня лишит...
Господи, Ты видишь, что я слаб и немощен, помоги мне. Сомнения колеблют ум мой. Поддержи меня. Утверди ноги мои на камени заповедей Твоих, не устою, если Ты не поможешь мне. Аминь.
Боже, Ты видишь, я изнемогаю, Ты видишь, Боже, силы нет. Куда идти, я не знаю. Да просветит мне путь Твой свет".
* * *
Рассказы инокини Ксении
О переписи
Пришли, стали задавать вопросы. Она говорит, пишите, я прочитала, что вы должны записывать в точности все, что вам говорят. Гражданство— "Российская империя", профессия — "православная христианка". Пишите, что я вам говорю, как велят ваши правила. Растерялись и ушли. Потом пришел сам начальник комиссии. Она ему то же самое. Он стал ее еще спрашивать. Она взмолилась Богу, чтобы наставил, что говорить. Сама удивлялась, откуда взялись слова. Точно как в Св.Писании сказано, когда поведут вас на судилища, не заботьтесь о том, что говорить, ибо Господь даст вам Дух... Начальник поражался: "Где это выучилась?" — "Да, "а" и "б" знаю". — "Вижу, что знаешь..."
О квартире
В начале 1980-х в Зеленодольске велось жилищное строительство, и домик матушки Ксении подлежал сносу. Им предлагали квартиру. Однако у них не было паспортов, и они не хотели их брать. В паспортном столе им сказали: — Все советские граждане должны брать паспорта. — А мы не советские — Тогда уезжайте в Америку. — А мы не хотим, наша родина здесь. Их несколько раз вызывали и все ругались на них: — Сошлем вас в Сибирь, на север. — Вот и хорошо. Господь так устроит, что на севере будет юг, а на юге север. — Мы вас на Соловки сошлем. — Еще лучше, святое место. — Мы вас в яму сбросим бульдозером. — Вот и хорошо, чтобы не глядеть на все эти безобразия. Матушка Ксения успокаивала Таисию, призывала не колебаться, Господь все устроит. Что делать, если выгонят? "Ничего, местов на вокзале хватит, а там Господь все устроит, не оставит в таком положении. Главное, сохранить Ему верность". В конце концов, в последний раз вызвали и управдому говорят: "Не знаем, что делать с этими "староверами", не хотят паспорта брать". А тот говорит: "А за квартиру платить будут?" Они ответили: "Будем". Так им и дали квартиру без паспорта, без прописки.
Притча о пьянице
Был один пьяница. Вот он замерзал в лесу, постучался в избушку к одному пустыннику, молитвеннику: "Пусти меня, отче, холодно..." — "Иди отсюда", — ответил тот. — Отче, а на чем земля стоит? — Эк, что удумал, пьяная морда. На воде. — А вода? — На бездне. И на этих словах пустынник провалился в бездну, а ангел свыше возгласил, что земля стоит на любви Божией, и пустил пьяницу в дом пустынника. И стал бывший пьяница молиться и поститься, и понес подвиги пустынного жития на месте немилосердного отшельника.
Молитва за умерших неверующих
Как я могу за них молиться? Если они креста не носили, не просили милости у Бога, как я могу просить за них милость у Бога? Живут беспечно, о Боге не думают и хотят, чтобы за них отмолились по кончине. Но как же за них молиться, если они сами не молились?! Даже "Святый Божий" не поется на выносе. Можно ли за умерших, верующих в патриархии, молиться? Не могу судить. Они верили, ходили в храм, но не узнали о беззакониях, не старались узнать... Боюсь судить, ведь за каждое слово дадим ответ...
Притча о пастушке
Во время одной из последних встреч матушка пела духовный стих о последних временах. Потом стала размышлять: "В книге стихов из пророчеств говорится, что мало избранных, мало верующих. Вот и сейчас, вероятно, из миллиона десять останется, если на испытания придется пойти. Когда конец, никто не знает. Сам Спаситель сказал, что токмо Отец знает. Но по признакам узнаете, что к концу идет. По местам мор и голод и т. д., оскудение любви. Иоанн Богослов пишет, что если любим, то в нас Дух Божий есть. А если не любим, то в нас дух лукавый. А у нас сейчас что — одна распря. Господь видел, что мир погибал, и что Он сделал - послал Сына Своего. И Он показал, как мы должны жить. А мы исполняем? Нет. Он пошел за наши грехи на Крест, а мы свои грехи не можем искуплять. Где наша любовь к Богу? Господь возлюбил нас больше, чем мы Его. Да мы Его совсем не любим, можно сказать. Святые за вечную жизнь ничего не боялись, предавали свое тело на истязания, на всякие страсти, а души спасали.
Если любовь в нас будет, то и Бог с нами будет. И везде Он защитит и заступит. Он ведь Сам говорит: не заботьтесь... Ваше намерение, а мое исполнение. Если душа ваша так стремится, то Господь направит ко спасению. Притчу про пастушка помните?" Это любимая притча матушки. К сожалению, в письменном изложении невозможно передать то умиление, с которым матушка эту притчу рассказывает. При всей безыскусности и детской наивности этого рассказа в нем отражается святая простота и сокровенная глубина ее кроткой души.
"Этот пастушок со своими козами ходил по пустыне. Он умел читать Псалтырь и Евангелие. Больше он ничего не умел. А ночью все глядел на небо и говорил: "Господи, это все изменится, а Ты все тот же. Как спастись? Я вот хочу спастись, а как?" И вот он ходил-ходил, набрел на избушку старца и говорит тому: — Отче, хочу спастись. А как? — А какой ты образ жизни ведешь? — А вот хожу по пустыне со своими козами, и все. — Иди прямой дорогой, никуда не сворачивай и попадешь в Царствие Божие. Он ему ничего не объяснял. А тот понял, что надо выйти на дорогу и прямо идти. Вышел, видит, на горизонте небо с дорогой соединяется: "Вот там Царствие Божие"! — и пошел туда. Дорога привела его к монастырю. Ночь, он стучится. Спрашивают: "А что вам надо?" — "Я хочу спастися. А как? Старец мне сказал: иди прямой дорогой, никуда не сворачивай. Вот меня дорога сюда привела, мне надо перейти через монастырь". Доложили о нем игумену. Тот сказал: "Оставьте его, пусть сидит до утра. А когда с утра монахи пойдут в церковь, пусть и он идет". Вот он и пошел в церковь. Пришел, а там на амвоне (на иконе) или на фреске в куполе Спаситель, как живой. Он всю службу смотрел и думал: "Кто же это такой? Кто его поставил и за что? Ни день, ни ночь не пьет, не ест. Он, наверное, устал уже. Как же ему помочь?" После службы спрашивает игумена: — Это живой? — Живой, чадо, живой и никогда не умирает. — А кто же это такой? — Это пастырь. — А, такой же пастушок, как я... Настоятель ему говорит: "Ты с братьями не говори, если тебе что надо, ты меня спрашивай". Настоятель увидел, что простой человек не подозревает, что в мире есть лукавство и ложь, и опасался, как бы братья его не испортили. Оставили его в монастыре — будешь подметать, убирать в церкви. Он согласился. После службы стал убирать. На трапезе что подавалось он в платочек завернул и унес в келью. Вечером после службы убрался, побежал за этим платком, расстелил его и говорит: "Пастушок, сойди, вот что давали нам. Я не ел, все тебе принес. Ты устал, сойди". Но тот ничего не отвечает. Стал он еще усерднее просить: "Сойди, поешь". Ни с места. В третий раз еще усерднее просит. Вдруг тот зашевелился и спускается. Пастушок обрадовался и говорит: "Как я хочу спастись и хочу быть любимым Твоим Отцом". А Он говорит: "Ты уже любим Моим Отцом".
Братья шли мимо церкви, слышат разговор, доложили игумену: "Пастушок с кем-то в церкви разговаривает". Игумен позвал пастушка. Тот только порог переступил: — Отче, возрадуйся. Пастырь ко мне приходил, и мы с ним разговаривали. Он сказал, что я любим Его Отцом. Игумен заплакал, обнял его и сказал: — Чадо, ты только порог перешел и уже Богу угодил, а я шестьдесят лет игуменом служу... — Отче, а ты хочешь, я с Ним поговорю? Хочешь, и ты пойдешь со мной, и будем разговаривать? — Нет, чадо, я недостоин с Ним разговаривать, а если ты удостоишься еще поговорить, ты скажи обо мне, я тоже хочу спастись. — Ладно, отче, скажу, скажу. И вот на второй вечер он его призывает и говорит: — Мой духовный отец тоже хочет спастись. — Завтра будете у Меня оба. Пастушок приходит к игумену: "Отче, возрадуйся, завтра мы будем у него". Отслужили службу, стали причащаться. Причастились, и душеньки их взялись... Вот самое главное — простота. Это лучше, чем хитрость. А сейчас все хитрят. Лукавое сердце — нечистое сердце. А у истинного христианина должно быть чистое сердце. "Сердце чисто созижди во мне Боже, и Дух прав обнови во утробе моей". Вот мы как должны жить, а не так огрызаться... Это что это такое?! Это все лукавство! Провинилась, проси Христа ради. И мы должны от всей души простить. И вот тут занозу не оставлять. Если только будет она, эта заноза, в сердце, то это лицемерное прощение. А Бог таких прощений не любит. Он любит, чтобы от чистого сердца. Так же как мы в Евангелии читаем, так мы должны разуметь и исполнять. Если бы мы жили по Евангелию, у нас бы ничего такого не было... А то все хитрость какая-то, хитрость. А я уж эту хитрость не люблю — до смерти! Простое сердце Богу угодно. Вот видите, пастушок простым сердцем... Он даже не знал, что неправда в мире есть. Он ни о чем не думал, а думал об одном, как спастись. И Господь его и привел к этой жизни. Духовные отцы должны нас воспитывать, напоминать нам это все о спасении души. Спаситель Сам какой был? Легко ли ему было идти на Крест за нас грешных? Это ведь нешуточное дело — живому человеку сюда гвозди, туда гвозди. Тут вот палец порежешь: "Ай, как больно!" А Он вон как страдал! Должны мы быть милосердны и иметь любовь к ближнему. Какой любовью Господь нас возлюбил, так и мы должны. Он никого не отревал от Себя. Всех принимал, всем прощал, кто кается от чистого сердца".
--------------
1 Он знал об отце Лукиане (Васеневе) и, по свидетельству матушки Ксении, не отрицал его, доверял ему крестины и другие требы. Отец Лукиан был белым священником, не благословлял на монашество: "Мир порочный, вы молодые"... Жалел потом Клавдию, спрашивал, как, трудно ей с монашеством?
|
