Игумен Иларион (Алфеев)

СВЯЩЕННАЯ ТАЙНА ЦЕРКВИ

К оглавлению

Глава 12

ИМЯСЛАВИЕ ПОСЛЕ ИМЯСЛАВСКИХ СПОРОВ

Содержание
Протоиерей Сергий Булгаков
Архимандрит Софроний (Сахаров)
Литература

В течение всего периода имяславских споров вопрос о почитании имени Божия рассматривался с двух противоположных позиций. Поляризация мнений достигла таких размеров, что ни о какой серьезной богословской полемике речи быть не могло: стороны осыпали одна другую потоком оскорблений, взаимно обвиняли друг друга в ереси и не искали точек соприкосновения.

Не будет большим преувеличением сказать, что имяславские споры 1912-1917 годов были лишь прелюдией к серьезному богословско-философскому обсуждению учения об имени Божием, начавшемуся тогда, когда споры уже постепенно сходили на нет. Помимо священника Павла Флоренского, А. Ф. Лосева и митрополита Вениамина (Федченкова), о которых речь шла в предыдущей главе, еще несколько крупных философов, богословов и священнослужителей XX века обращались к вопросу о почитании имени Божия; в их числе - архиепископ Феофан (Быстров), архиепископ Серафим (Соболев), В. Н. Лосский, протоиерей Сергий Булгаков и архимандрит Софроний (Сахаров).

Из упомянутых лиц только архиепископ Серафим (Соболев) был противником имяславия. Однако в своей аргументации он не был оригинален и лишь повторял то, что уже было высказано в 1913-1914 годах С. В. Троицким. Вслед за Троицким, архиепископ Серафим сравнивал имяславие с евномианством и противопоставлял имяславию учение святителя Григория Нисского об именах Божиих. Поскольку данная аргументация уже была разобрана нами при рассмотрении трудов Троицкого, мы не считаем нужным к ней возвращаться и оставляем без внимания сочинение архиепископа Серафима "Новое учение о Софии Премудрости Божией", в котором три главы посвящены пересказу аргументов Троицкого¹.

Мы не будем специально рассматривать сочинения архиепископа Феофана (Быстрова), посвященные имени Божию², так как они почти сплошь состоят из цитат, уже приведенных нами в предшествующих главах настоящей работы. Архиепископ Феофан, возглавлявший Подотдел по имяславию на Поместном Соборе 1917-1918 годов, предполагал написать труд по богословскому осмыслению вопроса о почитании имени Божия. После революции архиепископ Феофан оказался за границей, где вел отшельнический образ жизни: последние годы жизни он провел в пещере на берегу реки Луары во Франции. Судя по выпискам об имени Божием, сделанным архиепископом Феофаном, он был сторонником "умеренного имяславия", придерживаясь позиций, выраженных в творениях святителя Филарета Московского и святого праведного Иоанна Кронштадтского.

Что касается В. Н. Лосского, то от него на тему имяславия сохранилось, насколько нам известно, лишь одно письмо. Оно, впрочем, имеет большое значение для выяснения вопроса об имени Божием и будет приведено в Заключении нашей книги.

В настоящей главе нам, следовательно, остается рассмотреть учение протоиерея Сергия Булгакова и архимандрита Софрония (Сахарова) об имени Божием и об имени Иисусовом.

Протоиерей Сергий Булгаков

Среди русских богословов XX столетия протоиерей Сергий Булгаков занимает исключительное по важности место. Литературное наследие Булгакова обширно, разнообразно и противоречиво. Уже при жизни Булгакова по поводу его сочинений спорили: резкой критике, в частности, было подвергнуто его учение о Софии, в котором причудливо переплелись отдельные элементы русской религиозно-философской мысли, немецкого идеализма и восточной патристики. В 1930-х годах по поводу этого учения достаточно определенно высказались В. Н. Лосский и митрополит Сергий (Страгородский): последний дже осудил учение Булгакова о Софии специальным указом. Однако данное осуждение касалось лишь одного конкретного аспекта богословской системы Булгакова, в чьих трудах были подняты многие другие важнейшие темы. Если говорить о творческом наследии Булгакова в его целокупности, то оно, как нам представляется, еще не получило надлежащей церковной оценки.

Биография Сергея Николаевича Булгакова была неординарной и богатой событиями. Он родился в 1871 году в г. Ливны Орловской губернии, в семье священника. Образование получил в Ливенском духовном училище, Орловской духовной семинарии и Елецкой гимназии. В 1890-х годах отошел от Православия и увлекся марксизмом. В 1898 году окончил юридический факультет Московского университета, после чего два года изучал марксизм в Германии. К началу XX века вернулся к религии (духовный путь Булгакова отражен в его книге "От марксизма к идеализму"). В 1901-1906 годах - профессор политической экономии Киевского политехнического института и приват-доцент Киевского университета; в 1906-1918 годах - приват-доцент политической экономии Московского университета и профессор политэкономии Московского коммерческого института. В 1912 году защитил докторскую диссертацию на тему "Философия хозяйства". С 1905 года участвует в работе Московского религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева, с марта 1907 года сотрудничает с Вольным богословским институтом, в феврале-марте 1910 года становится одним из основателей книгоиздательства "Путь". В 1907 году - член II Государственной Думы. В 1910-х годах участвует в работе "новоселовского кружка", выступает с публикациями на церковно-общественные темы, становится одним из признанных лидеров религиозного возрождения. Член Всероссийского Поместного Собора 1917-1918 годов. В 1918 году, по благословению Святейшего Патриарха Тихона, рукоположен в священика. В конце 1922 года выслан из Советской России. В 1923-1925 годах - профессор церковного права и догматического богословия на юридическом факультете Русского научного института в Праге; с 1925 до конца жизни - профессор догматического богословия и декан Свято-Сергиевского православного богословского института в Париже. Скончался в Париже в 1944 году³.

В течение всего периода имяславских споров Булгаков был активным их участником и не скрывал своих симпатий к имяславию. В 1917 году в книге "Свет невечерний" он писал: "Имя Божие, которое есть постоянно совершающееся действие силы Божией, энергия Божества, есть Бог"⁴. Однако систематическим осмыслением собственно богословской проблематики этих споров Булгаков занялся уже после революции 1917 года. В книге "Православие", опубликованной в начале 30-х годов⁵, Булгаков говорит о важности вопроса, поднятого имя-славскими спорами, для развития православного богословия:

Вопрос этот не получил еще догматического разрешения <...> в богословской литературе, он далек еще от достаточного обсуждения. В настоящее время имеется два различных направления в понимании этого вопроса. Одни (называющие себя имяславцами) являются вообще сторонниками реализма в почитании имени: они веруют, что в Имени Божием, призываемом в молитве, уже есть и присутствие Божие (о. Иоанн Кронштадтский и др.); другие же держатся более рационалистического и номиналистического понимания, по которому Имя Божие есть человеческое, инструментальное средство для выражения человеческой мысли и устремления к Богу. Практические делатели Иисусовой молитвы и, вообще, мистики держатся первого мнения, так же как и некоторые богословы и иерархи; вторая точка зрения характеризует школьное богословие и православную схоластику, отразившую на себе влияние европейского рационализма. Во всяком случае, богословское учение об Имени Божием в настоящее время является одной из самых очередных и существенных задач при самоопределении православия, которую наше время передает будущим векам. Этим определяется основная магистраль современного православного богословствования <...>⁶

Наиболее полное раскрытие проблематика имяславских споров получила в "Философии Имени", которую Булгаков писал в 1920- 1921 годах⁷, находясь в Крыму; в начале 1940-х годов Булгаков вновь вернулся к этой книге, написав софиологический post scriptum к главе об имени Божием; книга была опубликована лишь в 1953 году, девять лет спустя после смерти автора. "Философия Имени" - итог не только многолетних размышлений Булгакова о природе имен вообще⁸ и имен Божиих в частности, но и увенчание всего богословско-фшю-софского творчества мыслителя. В этой книге отдельная глава посвящена имени Божию: она и станет объектом нашего внимания.

Имя Божие - проекция трансцендентного на имманентное

Исходным пунктом рассуждений Булгакова о природе имени Божия является мысль о том, что "трансцендентное существо Божие открывает Себя человеку в Своих свойствах", которые суть "сказуемые, предикаты к Божественному Существу". Всякий предикат есть вместе с тем и именование, и все имена Божий так же соотносятся с существом Божиим, как сказуемые с подлежащим. Подлежащее всегда трансцендентно сказуемым; оно раскрывается, но не исчерпывется ими. Оно, следовательно, есть "нечто трансцендентно-имманентное"⁹.

Подобным же образом подлежащее всех подлежащих, и подлежащее κατ' εξοχήν ¹⁰, основа всякой сказуемости, субъект всех сказуемых, Божество, раскрывается как трансцендентно-имманентное, всякое откровение Божие, всякая феофания есть новое сказуемое, новое имя к неизреченному и неименуемому. Бог открывается человеку и в человеке, и человек именует Бога, дает Ему имена, по аналогии тому, как он дает их себе подобным. Разумеется, это Бог именует Себя в человеке и чрез человека Своим откровением, однако совершается это чрез религиозный опыт, мистическое созерцание, философское умозрение, научное постижение, нравственный подвиг, одним словом, чрез человеческое творчество и жизнь. И может казаться (как казалось Фейербаху и многим до него и после него), что человек создает Бога по образу своему, как объективную проекцию самого себя. Эта иллюзия возможна именно потому, что именование Божие совершается в человеке и чрез человека, есть его деяние, пробуждение его феофорных и феофанических потенций, реализация в нем заключенного образа Божия, его изначального бо-гочеловечества¹¹.

Вопрос о происхождении имен Божиих рассматривается Булгаковым в контексте паламитского различения между сущностью и энергиями Божиими. Сущность Божия трансцендентна, неизреченна и неименуема:

Трансцендентность Божества и трансцендентность вещи к своим сказуемым суть совершенно различного порядка: Божество трансцен-дентно самому миру, премирно, Оно существует в Себе и для Себя, абсолютно самодовлеюще, и Его откровение в мире, выражающееся в миротворении, есть акт безусловной любви и снисхождения Божия, Его вхождения в тварный мир, богоистощания. Поэтому мы имеем здесь абсолютное откровение Начала, запредельного космосу, в космосе, чрез этот последний: здесь трансцендентность не внутримиро-вая, не космическая, в которой выражается отношение субстанции к атрибутам, подлежащего к сказуемым, но премирная. Здесь отношение "отрицательного" (апофатического) и положительного богословия: премирное Божество, Абсолютное, становится Богом для мира и в нем открывается. Однако это различение находится за пределами отношения предикативности, лежащей в основе именования. То, что Бог есть Абсолютное, не терпящее никаких определений, абсолютное не, отрицающее всякое именование, это лежит за пределами суждения-предложения, знающего лишь отношение субъекта и предиката. Абсолютное, ставшее Богом, есть трансцендентно-имма-нентное, субъекто-объект, носитель предикативной связи¹².

В отличие от сущности Божией, энергии Божий именуемы - они открывают себя в человеческом слове. Имя Божие, таким образом, является человеческим воплощением божественной энергии:

Откровение Божие в мире есть действие Божие, проявление Божественной энергии: не само сущее Божество, трансцендентное миру, но Его энергия, есть то, что мы называем Богом. И если действия Божии в мире и, в частности, в человеке, открываются, согласно мудрости Дионисия Ареопагита, как божественные имена, то имена эти суть обнаружения энергии Божией, которая говорит себя, называет себя в человеке чрез наименование. Если вообще не человек называет вещи, но они говорят себя чрез человека, и в этом состоит онтологизм слова, то, конечно, a fortiori надо признать, что Бог, открываясь в мире чрез человека, свидетельствует о Себе в его сознании, именует Себя, хотя и его устами; именование есть действие Божие в человеке, человеческий ответ на него, проявление энергии Божией. Это проявление зараз и отлично от этой энергии и от нее неотделимо. Оно отлично от нее потому, что осуществляется в человеке и человеческими средствами. Оно неразрывно с ней связано потому, что, согласно общей природе слова, Божественная энергия сама говорит о себе в человеке, открывается в слове, и слово, именование Божие, оказывается как бы ее вочеловечением, человеческим воплощением. "И Слово плоть бысть" получает здесь истолкование расширительное: воплощение Слова совершается не только в боговоплощении Господа Иисуса Христа, но и в именованиях, которые совершаются человеком в ответ на действие Божие. Уже по одному этому имена Божий не могут рассматриваться, как чисто человеческие создания, как клички, изобретаемые человеком¹³.

Таким образом, согласно Булгакову, не человек именует Бога на своем языке, но Бог именует Сам Себя на языке человека. О воплощении Бога в слова человеческой речи в III веке писал Ориген¹⁴, а в IV веке преподобный Ефрем Сирин говорил о том, что Бог облекается в одежды человеческих слов и имен ¹⁵. У Булгакова эта мысль получает дальнейшее развитие. "Боговоплощение, - пишет он, - есть и необходимо должно быть, не может не быть и имявоплощение, - обожение человеческого имени и очеловечивание божеского"¹⁶. Имя Божие мыслится Булгаковым как самоименование Бога на человеческом языке и, следовательно, как продукт синергии между Богом и человеком. Но и сам человеческий язык не является созданием человека, ибо способность нарекать имена была дана человеку Богом: Самая способность имятворчества, именования оказывается онтологически обоснована, теряет свой исключительно психологистический запах, но становится чертой образа Божия в человеке, онтологически ему присущей. В самом деле, становится ясно, почему же это человек есть имяносец и имятворец, почему всему и всем он дает имена и сам имеет имя. Имя (и именование) поднимается на недосягаемую для психологистической критики онтологическую высоту: оно есть Образ Божий в человеке, принадлежит к его онтологическому составу. И наоборот, вочеловечение Бога, имеющее задачей и последствием обожение человека, предполагает в качестве предварительного условия богообразие человека. И в числе других многих черт, которые присущи человеку, - бессмертный и свободный дух, разум, воля, любовь, - принадлежит и интересующая нас черта: человек имеет имя (а потому и дает, нарекает имена), как ядро своей личности. Вся философия именования и имени <...> получает теперь объективную скрепу в факте, в откровении¹⁷.

Подобно тому, как человек, созданный по образу Божию, является вместилищем и храмом Божиим, человеческий язык может выполнять роль носителя божественных энергий. Имя Божие, не будучи результатом человеческой деятельности, является энергией Божией, выражаемой в человеческих понятиях; оно есть проекция божественного на человеческое. С точки зрения человеческого значения имени Божия, оно, напротив, является проекцией человеческого на божественное, будучи попыткой именования энергии Божией в человеческих понятиях:

Имя Божие в собственном смысле слова, не как откровение о Боге, но как прямая Сила Божия, энергия Божия, исходящая из субстанциального существа, не может быть найдено человеком в себе, ни в своей мысли, ни в своей жизни, ибо оно ей трансцендентно. Всякое именование Божие, получаемое вследствие откровения Божества о Себе, естественного или нарочитого, антропоморфно в том смысле, что человек в себе или чрез себя, как макрокосм или микрокосм, познает существо Божие. И поэтому такие именования имеют всегда и человеческий смысл и значение, суть проекция человеческого на божественное или, наоборот, божественного на человеческое ¹⁸.

Говоря о ветхозаветном культе имени Божия, Булгаков подчеркивает богооткровенный характер этого имени: "Бог сообщает, как новое откровение, Свое Имя, которое потом хранится как Страшная Тайна, Святыня и Сила, будучи ведомо одному лишь первосвященнику, по преданию произносившему его в праздник очищения при вхождении во Святое Святых для окропления жертвенной кровью"¹⁹. В контексте храмового богослужения "Имя Божие берется прямо как реальная живая сила, Божественная энергия, пребывающая в центре храмовой жизни. Храм есть место обитания Имени Божия, он и строился для Имени Божия" ²⁰. Булгаков подчеркивает, что имя Божие в ветхозаветном культе есть божественная энергия, отличная от существа Божия:

<...> Выражение Имя Божие в связи с храмом вовсе не есть только замена или синоним слова Бог, но имеет совершенно самостоятельное значение, отрицать которое значило бы производить насилие над текстом. Речь идет о нарочитом пребывании в храме Имени Божия, наряду с Славой Божией, как силы Божией, как энергии Божией. Для еврейского религиозного сознания в этом не было ничего странного и противоречивого, это ясно уже из того центрального значения в культе, какое принадлежало торжественному провозглашению Имени Божия. Оно именно не только провозглашалось, но существовало как живая энергия, и вне этого провозглашения, имея местом особенного пребывания храм, как средоточие богослужения²¹.

Ветхозаветное различение между Богом и именем Божиим соответствует, по Булгакову, паламитскому различению между существом Божиим и энергией Божией:

Словоупотребление Библии при этом сопоставлении выражений: Бог и Имя Божие, - выражает соотношение между трансцендентным, непостижимым и неименуемым Существом Божиим, Божеством в Себе и для Себя, и Богом религии и культа, коим практически именно и является Имя Божие. Поэтому это выражение означает в сущности не что иное, как Бог чтимый человеком²².

Булгаков говорит о том, что все имена Божий, в том числе и священная тетраграмма (имя Яхве), "суть лишь символические проекции трансцендентного в имманентном, лишь касания Божества, молниевидно озаряющие тьму, лучи солнца, ослепляющего и не дозволяющего на себя взирать". Имя Божие есть "схематический отпечаток Божественного на человеческом, при котором, одновременно с приближением и откровением Божественного, с новой силой ощущается безусловная бездна, разделяющая Творца и тварь"²³. Ветхозаветные имена Божий суть "способы откровения Божия, феофорные феофании, богоснис-хождение", среди которых имя Яхве является Именем по преимуществу. Но всякое имя Божие, подчеркивает Булгаков, "существует для человека и в человеке, есть отзвук в нем Божественного"²⁴. Не отличаясь формально от других собственных имен, имя Божие как сказуемое "прирастает" к подлежащему, которым является без-имянное и сверхимянное существо Божие: это существо Божие "может быть выражено либо молчаливым мистическим жестом, либо через "we" отрицательного богословия в качестве подлежащего, однако наряду с этим и в неопределенном ряде имен, разных в сказуемости своей, но равносильных в интенции соотнесенности к единому подлежащему"²⁵.

Булгаков говорит об имени Божием как божественном "Я", выражаемом через тварную звуковую оболочку. Имя Божие - отнюдь не кличка и не местоимение, но вместилище присутствия Бога живого:

<...> Как собственное имя человека есть его не местоименное я, также и Имя Божие есть Я Божие, страшное и чудное. Совершенно очевидно, что такое имя, собственное Имя Божие, или хотя один из бесконечных покровов этого страшного Имени, может быть сообщено человеку только откровением, притом откровением в собственном смысле, сообщением трансцендентного в имманентном. Мостом, чрез который трансцендентное может открываться, не разрушив имманентного, не разорвав его на части, является словоимя, логос в человеке. Звуковая личина слова в данном случае закрывает солнце и предохраняет человека от ослепления и попаления: как мы смотрим на солнце чрез затемненные стекла, так и Имя Божие скрывается для нас, а вместе и открывается в слове, нашем человеческом, звуковом слове, которое оказывается некоей абсолютной Иконой невместимого, нестерпимого, трансцендентного Имени, самого существа Божия, Я Божьего²⁶.

Сказанное относится по преимуществу к ветхозаветному имени Яхве (Иегова), означающему "Я есмь". Впрочем, по мнению Булгакова, буквальное значение этого имени отступает на второй план при вселении Самого Бога во внешнюю оболочку имени:

Иегова есть Имя Божие совсем не потому, что оно означает сущий, ибо атрибут бытия еще не выражает собой в каком-либо исключительном смысле существо Божие, он стоит здесь наряду с другими атрибутами или именами. Это слово делает Именем Божиим исключительное присутствие Силы Божией в нем <...> Раз откровение совершилось, и Господь возвестил: Я - Иегова, то самостоятельное значение слова сущий совершенно растворяется, становится только словесной формой для вмещения Имени Божия, того, что, будучи словом для человеческого вмещения, является Сверхсловом для человеческого языка. Можно сказать, что собственное значение слова Сущий не имеет уже того значения, какое имело оно в момент избрания этого слова для Имени. После этого оно становится прозрачным стеклом, и лишь пропускающим лучи, но не отражающим их²⁷.

Ввиду такого исключительного значения, придаваемого Булгаковым имени Божию, он отрицает всякое имяборчество, всякую попытку сведения имени Божия к сфере человеческой субъективности. В имяборче-стве, говорит он, "мы имеем дело с религиозным нечувствием, слепотой, для которой по тем или иным причинам недоступно ощущение света. Здесь, хотя и остается в лексиконе, заимствованное из общего словесного богатства, слово для обозначения Божества, но, строго говоря, отсутствует имя Божие, есть только звук, кличка, совершенно во вкусе имяборцев, религиозная пустота, одна звуковая шелуха без зерна"²⁸. Именно в силу того, что при имяборческом понимании имени Божия из этого имени изымается содержимое и остается только оболочка, имяборчество воспринимается Булгаковым как "враждебная хула и богоборство", при котором "имя Божие попирается и хулится, как икона, когда ее разбивают, уничтожают не в качестве простой доски, но именно как икону". В этом случае "нельзя уже говорить о пустоте, спячке и мертвенности, существует злая воля: злобная хула, соединенная с неверием"²⁹.

Касаясь философского понимания имени Божия у Аристотеля, Спинозы и Гегеля, Булгаков подчеркивает, что тенденция этих философов к противопоставлению имени Божия идее Божией обусловлена общим строем их мышления и их подходом к богопознанию: философский разум встречается с Богом "лишь как с предметом мысли на поле мысли", а потому, в конечном итоге, идея Бога для него - лишь одна из идей, качественно не отличающаяся от других идей, рожденных человеческим сознанием. Такой подход неизбежно несет в себе ограниченность и психологизм³⁰. Только личная встреча с Богом может привести философа к такому пониманию, при котором он начинает воспринимать Бога "не только как свою идею и проблему мысли, но как сущность живую, действенную, и для него имя Божие все более становится не субъективно только, но и объективно силою Божиею"³¹.

Булгаков ставит вопрос о значении имен языческих богов (вопрос, волновавший еще Оригена) и утверждает, что, коль скоро языческие боги не суть лишь продукты человеческой фантазии, а суть не что иное, как различные демонические силы (именно так языческие боги понимались раннехристианскими апологетами), их имена также не являются лишь философскими идеями или иллюзиями: они имеют культовое значение и употребляются для призывания тех демонов, которых обозначают. "Что боги языческие не суть пустое место, а потому и имена их имеют некоторую силу, об этом достаточно свидетельствует та "ревность", с которой относится Бог, ревнитель, к постоянным отклонениям евреев на путь идолослужения", - пишет Булгаков. Имена богов в язычестве суть "реальные силы откровения этих богов", причем "в каждом частном случае эта реальность и это откровение может различаться по качеству, - от настоящего демонизма до стихийного натурализма, от оргиастического экстаза до высокого боговдохновения Сократа". Одно кажется Булгакову бесспорным: "имяборчески скептическое отношение неприменимо даже к именам языческих богов"³².

Все сказанное приводит Булгакова к утверждению о радикальной, онтологической идее. Имя Божие есть проекция трансцендентного на имманентное, но в богооткровенной религии трансцендентность Бога не воспринимается как отдаленность, бездейственность, абстрактность Божества. Напротив, в религии Ветхого Завета мы имеем дело с Богом живым и действенным, с Богом, являющим Себя в энергиях и силах, а потому и имя Божие не есть лишь абстрактное понятие:

<...> Имя Божие есть не только познавательное, теоретическое суждение, но оно есть и средство молитвенного призывания Божия, оно есть лествица, соединяющая небо и землю: человек обращается, призывает, а Бог слышит в этом призыве Свое Имя. В этом сила, святость, тайна и трепетный ужас Имени Божия, ибо, призывая Его, мы являемся в предстоянии Божества, мы уже имеем Его в самом Имени, мы создаем звуковую Его икону. Если бы Бог был далек и отчужден от нас, "трансцендентен" и холоден, как отвлеченное божество деистов, тогда и слово наше, Его именующее, было бы теоретично, бездейственно, отвлеченно, уподоблялось бы нашим отвлеченностям, оканчивающимся на ство (единство, качество, множество и т. п.) или ение (учение, терпение и т. д.). И если бы божество было нашей прихотью и иллюзией, то тогда было бы бессильно имя его. Но в Имени Божием Господь Сам Себя именует в нас и чрез нас, в нем звучат для нас громы и сверкают молнии Синая, присутствует энергия Божия, которая (согласно заключению царьградского собора по поводу паламитских споров) неотделима и от самого Божества, хотя и не отожествима с Ним. Наше греховное равнодушие, рассеянность, слепота мешают нам сознать до конца все величие Имени Божия, произнося которое мы как бы причащаемся силы Божией. Имяборство есть бессознательное, недодуманное человекобожие или безбожие³³.

Имя Божие - словесная икона Божества

Соотношение в имени Божием божественного и человеческого, трансцендентного и имманентного, именуемого и неименуемого раскрывается Булгаковым на примере иконы. Обращаясь к теме, которую развивали иконопочитатели VIII-IX веков и имяславцы 1910-х годов, Булгаков говорит об иконе и надписи на ней:

Иконность в иконе создается ее надписанием, именем, как средоточием воплощения слова, богооткровения. Вся икона есть разросшееся имя, которое облекается не только в звуки слова, но и в разные вспомогательные средства - краски, формы, образы; изображение в иконе есть иероглиф имени, который поэтому и должен быть определенно стилизован по подлиннику, и он получает значение иероглифической азбуки священных имен. И в связи с этой иероглифичностью, возможной погашенностью личного, психологического, объективацией и схематизацией преднамеренной, и понятны требования иконографии. Напротив, без имени, вне надписания или вне иероглифичности икона была бы совершенно невозможна <...> Имя есть та сущность, энергия, которая изливается и на икону. Поэтому и в изображении, в рисунке для иконы (конечно, не для картины) имеет значение схематизм подлинника, так что вся икона, в сущности, состоит из именования, надписи, - иероглифической и буквенной³⁴.

Если икона есть "разросшееся имя", то и имя Божие, в свою очередь, является словесной иконой Божества. "И этих икон столько же, сколько имен", - подчеркивает Булгаков. Все ветхозаветные имена Божий - Элогим, Цебаот, Адонай, Святый, Благословенный, Всевышний, Творец, Благой - являются сказуемыми к одному подлежащему - Божеству; каждое из этих сказуемых есть "отпечаток Имени Божия в слове, как и всякая икона"³⁵. Подобно тому, как иконы являются плодом синергии Бога и человека, имена Божий являются результатом совместного творчества Бога и человека: "Здесь соединяются нераздельно и не-слиянно, как и в иконе, божественная энергия и человеческая сила речи: говорит человек, он именует, но то, что он именует, ему дается и открывается". Неспособность имяборцев увидеть в именах Божиих божественную составляющую приводит их к пониманию имени Божия как человеческого изобретения, клички. Но если быть последовательным, нужно признавать, что и сама идея, заключающаяся в имени Божием, есть человеческое изобретение, а отсюда уже недалеко до монизма, т. е. признания имманентности Бога миру, и атеизма, т. е. признания Самого Бога продуктом человеческого мышления³⁶.

Подчеркивая иконный характер имени Божия, Булгаков вместе с тем утверждает, что имя Божие выше иконы по своей приближенности к Божеству. Икона всегда остается иноприродной Богу, материальной, тогда как, например, в церковных таинствах происходит преложение (Булгаков пользуется латинским термином "пресуществление") материальной реальности в нематериальную, божественную:

Что же больше, чем икона? То, в чем преодолена двойственность иконы, ее человечность и иероглифичность, где мы имеем всереальнейшее присутствие Божества. Таковы Святые Дары, которые не есть икона, а больше, ибо есть Тот, Кто изображается на иконе, Сам Господь Иисус под видом хлеба и вина, с Божественным Телом и Кровью. Такого поглощения природного божественным, т. е. пресуществления, мы не имеем в иконе, она иноприродна по отношению к такой святости, и такою всегда остается³⁷.

Вслед за иеросхимонахом Антонием (Булатовичем), Булгаков утверждает, что имя Божие больше, чем икона, ибо, в отличие от иконы, материальное имя, становясь местом вселения в него Божества, пресуществляется, превращаясь из человеческого в богочеловечес-кое. Так же как Флоренский и Лосев, Булгаков считает идею символа ключом к пониманию природы имени Божия; человеческое слово в данном случае становится символом Бога и, следовательно, вместилищем реального присутствия Божия, богоявления:

В Имени Божием мы имеем такое своеобразное, ни к чему другому не сводимое таинство слова, его пресуществление, благодаря которому слово, избранное стать Именем, становится словесным престолом Имени Божия, более чем иконой, храмом, алтарем, ковчегом, Святым Святых, местом присутствия Божия и встречи с Богом <...> Вся соблазнительность мысли о слове-иконе и о пресуществлении слова в Имени Божием исчезает тогда, когда мы перестаем считать слово какой-то человеческой поделкой, притом даже не имеющей природного (я скажу даже материального) характера: напротив, нужно сознать и ощутить, что человеческое слово есть стихия, природная и своеобразная, которая доступна просветлению, перерождению, пресуществлению, преображению, как и всякая другая природная стихия, как и всякая другая человеческая сила и энергия. Слово есть символ <...> и символ не в том нигилистическом смысле выдуманного человеком значка, как понимают его всегда имяборцы и иконоборцы, но в смысле соединения двух естеств, а потому силы и глубины. Не одно только слово является символом, им могут быть и силы природы, и стихии естества, становящиеся вместилищем иного содержания, иных сил. В этом смысле <...> символично богослужение, символичны таинства. И вот в этом-то единственно достойном идеи символа смысле соприсутствия различных природ является священнейшим из символов нераздельное и неслиянное единение Бога и человека в Иисусе Христе, а затем и священное Имя Божие есть священнейший символ словесный. Именно исходя из идеи символа и символической природы слова можно понять и символическое значение Имени Божия и реальное присутствие в нем Силы Божией ³⁸.

Во всех этих рассуждениях Булгаков воспроизводит учение имяслав-цев о том, что имя Божие выше иконы и должно быть приравнено к таинствам. Кроме того, он обнаруживает близость к учению святителя Филарета Московского о природе человеческого слова. Булгаков идет дальше иеросхимонаха Антония (Булатовича), когда не только сопоставляет имя Божие с таинствами, но и пишет о "пресуществлении" имени Божия. Можно говорить о том, что у Булгакова имяславское понимание соотношения между иконой и именем достигает своего наиболее радикального выражения.

Имя "Иисус"

Учение об имени "Иисус" занимает в главе об имени Божием центральное место. Согласно Булгакову, "соответственно двум заветам, было два откровения имени Божьего, ветхозаветное Иегова - Моисею и новозаветное Иисус - Деве Марии, а в ней всему человеческому роду: два нерукотворные образа имени Божества"³⁹. Таким образом, как и в восточной патристике, усматривается прямое преемство между ветхозаветным именем Иегова и новозаветным Иисус. При этом, однако, Булгаков подчеркивает, что имя Иисус пришло на смену имени Иегова: "в новозаветном откровении об Имени Божием имя Иегова-Ягве уступает место имени Иисус, которым оно как бы заслоняется как абстрактное конкретным, хотя им и предполагается и даже в него включается, но уже теряет значение "собственного имени" по преимуществу"⁴⁰. По мнению Булгакова, имя Иисус "непосредственно принадлежит Второй ипостаси, но в ней и чрез нее именует всю Св. Троицу, являясь в этом смысле аналогичным и подобозначным имени Ягве-Сущий"⁴¹.

Булгаков указывает на кардинальное различие между именами Иегова и Иисус: первое являет Бога, но не позволяет преодолеть пропасть между Богом и человеком; второе указывает на Бога воплотившегося, Бога, близкого к человеку, Бога, ставшего человеком. Имя "Иисус" соответствует новому откровению о Боге, получаемому в Новом Завете:

Господь воплотился и вочеловечился воистину, не возгнушавшись и человеческим именем: вочеловечился не только плотью, но и Именем, которое и облеклось в смиренное, человеческое имя, обычное среди благочестивых евреев. Итак, имя Господа Иисуса есть Имя Божие, но и человеческое. Оно неразрывно связано с человеческим естеством и человеческим именем, и, будучи имманентно человеческому естеству, оно вводит в него силу Божию, есть боговоплощение в Имени. Чрез это Имя Иисусово имеет для нас совершенно единственную, исключительную близость и доступность: если страшно и чудно Имя Божие в Ветхом Завете, то Имя Иисусово сладостно, хотя и могущественно, в нем причащаемся мы любви Божией, вкушаем благодать Божественного Имени. Если в именах Божиих <...> присутствует сила Божия, то в Имени Иисусовом она по особому ощутительно близка человеку. Как Имя Божественное, оно содержит силу Божию, есть энергия Божества, но она есть вместе и энергия человеческого естества, принадлежит Богочеловеку. Здесь нет того трансценза, прорыва из имманентного к трансцендентному, из мира и от человека, в не-мир и к не-человеку, в Божественную область. Таковую мы имеем в Ветхом Завете, где лишь первосвященник, предохраняемый всеми сакральными средствами - торжественностью литургического момента, облачением, каждением, святынею места - входил во Святая Святых произносить Имя Божие. О Имени же Иисусовом все мы призваны, как царственное священство, входя в Святая Святых своего сердца, произносить и призывать Его, и Он присутствует во Имени Своем. Для древнего Иудея Имя Божие было как вершина Синая, в мраке и молниях, куда входил один лишь Моисей, и всякое почти, - кроме узаконенного ритуально, богослужебно, - призывание Имени Божия было греховным употреблением его всуе. Имя же Иисусово дает себя призывать "на всякое время и на всякий час", и непрестанно обращать в сердце своем. Нужно во всей силе и остроте осознать и ощутить эту разницу, даже противоположность между Именем трансцендентного Божества, которое было далеко и страшно и только во храме обитало, согласно совершенно определенному свидетельству Слова Божия, и Именем Иисусовым, храмом для которого является всякое человеческое сердце, и каждый верующий имеет священство этого храма, как запечатленный этим Именем. Оно, конечно, остается страшно, требует к себе благоговейного трепета, как величайшая святыня, ибо воистину оно есть Имя Божие. Но оно стало близко, доступно, не отделено онтологической пропастью, существующей между Творцом и тварью. Чрез эту пропасть воздвигнут мост, божеское и человеческое соединились уже нераздельно и неслиянно⁴².

Отличие имени Иисуса Христа от всех ветхозаветных имен Божиих заключается в том, что это не только имя божественное, но и имя бо-гочеловеческое. В этом имени сокрыта та же тайна, что и в самом Бо-говоплощении - тайна соединения божественного и человеческого естеств:

Имя Господа Иисуса Христа принадлежит, по смыслу основных догматических определений, обоим естествам, оно есть Имя Бога и Человека в их единстве. Значит, здесь имя это имеет совершенно иное значение, чем ветхозаветные Имена Божий: там они были для человека, но не принадлежали человеку, имели основание в Божестве, но не принадлежали Богу, а только давались Ему человеком в ответ на Его откровение. Теперь Имя должно принадлежать, быть присуще самому существу и Бога и Человека, соединившихся в Богочеловеке. Имя Богочеловека есть Имя Божие для человека в совершенно особом и новом смысле, ибо оно есть Имя и Человека, проникая в самую глубину Его существа, образуя Его ядро, и вместе с тем это же самое Имя есть и Имя Божества, воплотившегося в человеке. Стало быть, здесь не только откровение Бога человеку, отлагающееся Именем Божиим в человеке или чрез человека, здесь не символическая перекличка, вопросо-ответы Трансцендентного в имманентном, но их совершенное единство, взаимопроникновение. Как это возможно? Это есть непостижимая тайна боговопло-щения, которая есть вместе с тем непостижимая тайна Имени Богочеловека, единство ипостаси и единство имени при двух естествах и волях, нераздельно и неслиянно соединенных⁴³.

Вслед за святителем Димитрием Ростовским и имяславцами, Булгаков говорит о предвечном существовании имени "Иисус":

<...> Имя Иисусово предшествовало Его зачатию и рождению от Девы, оно родилось прежде своего Обладателя. Точнее надо сказать, что, как божественное - богочеловеческое, оно и не рождалось, но предвечно есть в Боге, а потому только в полноту времени оно является в земном воплощении. Ибо вочеловечивается, воплощается Господь в Имени Своем, воплощается Его Имя и около этого ядра личности образуется кристаллизация, уплотнение, покровы. Это Имя сопровождает Его в земной жизни и в смерти, на кресте, на котором начертывается навеки неизгладимо <...> И как обычно имена после смерти носителей, ухода их из этого мира разделяют судьбу их носителей (что и выражено в церковном поминовении по именам: имя живет своей особой жизнью, переживая его носителя, и находится с ним во внутренней, мистической связи, по-прежнему составляя ядро личности), так и святейшее из Имен осталось нераздельно с его Носителем, в котором несть изменения и который пребудет тоже всегда, ныне, и присно, и во веки веков⁴⁴.

Имя "Иисус", согласно Булгакову, не является простым человеческим именем и не равно именам других Иисусов, когда употребляется по отношению к Иисусу Христу. Общим для этого имени и имен других Иисусов является только фонема - внешняя, звуковая, вербальная оболочка имени. Но сама по себе эта оболочка не есть еще имя Божие: она становится таковым, "будучи отнесена к своему Носителю, исполняясь Его силой" и энергией. Булгаков сравнивает имя Божие с миром, а фонему имени - с сосудом, в котором хранится миро: сосуд может быть таким или иным, но его задача заключается лишь в том, чтобы удержать заключающееся в нем миро⁴⁵.

Когда мы говорим об имени "Иисус" применительно ко Христу, в этом имени, помимо его звуковой оболочки, присутствует много других элементов. В частности, в имени Иисуса Христа присутствует вся генеалогия Иисуса, включающая в себя имена Его предков; ни один другой Иисус такой генеалогии не имеет:

<...> Имяборцы, претыкающиеся о распространенность Имени Иисус, должны, иметь в виду, что этот конкретный, генеалогический определитель имени, исключающий уже всякую повторяемость и смешение, дан и в Имени Иисусовом: именно таким определителем является "книга родства Иисусова", родословная, которая, как известно, дается в Евангелиях Матфея и Луки по двум разным планам <...> Ясно, что все имена предков суть в расширенном смысле и имена Сына Давидова и Сына Авраамова, образуют фотосферу, наружные покровы имени (так что нечестивые наветы и кощунственные сомнения афонских и неафонских имяборцев могут быть обессилены простым вопросом: имеет ли некий монах Иисус⁴⁶ и соответствующую генеалогию и, следовательно, одинаковы ли дополнительные цвета его имени с Именем Иисусовым?). И пусть не ссылаются на то, что вся эта генеалогическая экспертиза обычно отсутствует, и имя берется в своей простоте: она вся потенциально дана в том указательном жесте или агглютинации, который соединяет имя к данному его носителю. Поэтому-то - и только поэтому - можно сказать, что собственные имена, и не будучи собственными, но общими, становятся единичными в конкретной фотосфере имени, его генеалогии⁴⁷.

Во всяком имени, помимо звуковой оболочки-фонемы, есть еще и морфема и семема (у Булгакова - "синема"). Мистическая семема имени есть его индивидуальная энергия, присущая ему и живущая в нем. В имени "Иисус", когда оно употребляется применительно ко Христу, присутствуют и все предки Христа, а в расширительном смысле - и все человечество, вся мистическая Церковь Христова. Потому имя Иисуса есть "имя всех имен":

Сладчайшее Имя Иисус чрез Сына Человеческого лежит начертанным и на всем человечестве, всему ему принадлежит. Все мы, помимо недостоинства своего, причастны этому великому и святому Имени, в известном смысле его носим, его причащаемся. Пусть не скажут, что это дерзновение или кощунство, ибо разве есть мера любви и снисхождению Божию, и Господь, дающий Себя Самого, Свое Тело и Кровь в таинстве Евхаристии, неужели лишит нас благодатной силы Святого Своего Имени? Да не будет. И как Господь принял на Себя все человеческое (кроме греха), почему каждый человек может иметь в Нем и своего личного Спасителя и Искупителя, то в Нем, в Его святейшем Имени, как центре, соединены все человеческие имена, субстанциальные ядра всех индивидуальностей. И если Господь, в Котором все себя находят, есть всеиндивидуальность, то Имя Иисусово есть всеимя, Имя всех имен. Существует иерархия имен (как об этом прямо свидетельствует и слово Божие⁴⁸), основывающаяся на их динамическом соотношении. И имена всего человечества суть только проявленное Имя Небесного Адама, и Имя этого последнего есть истинное имя всего человечества, разумеется, насколько оно находит себя в существе своем, т. е. в Боге. Но истинное человечество образует Церковь, есть Церковь. И только такое человечество, конечно, а не греховное, временное, эмпирическое, находит свои имена в Имени Иисусовом, а также и наоборот: Имя Иисусово, как творящая сила, как единое человеческое начало, есть Церковь, т. е. интегральное, божественное существо человека <...> Эти-то силы, эти цветовые лучи и соединяются в радугу Церкви и содержатся в белом луче Фаворском Пресветлого Имени Иисусова. Таковы предельные основания имен человеческих. Имя всех имен есть Имя Иисусово⁴⁹.

"Имя Божие есть Сам Бог"

Имяславское учение основывалось на практике молитвы Иисусовой, а также на богослужебном почитании имени Божия. Именно из этого опыта выросла сформулированная о. Иоанном Кронштадтским истина о том, что "имя Божие есть Сам Бог". Ключом к правильному пониманию этой формулы являются не логические спекуляции, а молитвенный опыт, в котором имя Божие не отделяется от Самого Бога. Иоанн Кронштадтский говорил о том, что, когда мы призываем имя Божие, мы в этом имени имеем всего Бога со всеми Его свойствами. Как мы помним, имяславцы развили это учение в том смысле, что всякое призывание имени Божия, вне зависимости от психологического настроя призывающего, является действенным, так как в имени Божием присутствует Сам Бог. На это противники имяславия отвечали, что при таком понимании Бог становится "зависимым" от человека. Им казалось, "что Бог как бы отдает Себя в распоряжение человека, призывающего Имя Его, и отсутствует преграда между Ним и этим человеком". Но, - спрашивает Булгаков, - "почему же имяборцы так смущены лишь по отношению к Имени Божию? Во всяком таинстве, и особенно в св. Евхаристии, Господь дает Себя человеку по желанию этого последнего: согласие, готовность Божественная всегда дана, как бы сама собой подразумевается, нужно лишь человеческое желание воспользоваться благодатию таинства" ⁵⁰. Здесь уместно вспомнить слова св. Иоанна Кронштадтского о том, что для преложе-ния хлеба и вина в Тело и Кровь Христа Бог ожидает "содействующего Ему" слова священника: это не означает, однако, что Бог ставит Себя "в зависимость" от священника.

Булгаков выступает против всякого психологизма в истолковании молитвенного опыта. Молитва - не смена психологических переживаний, но встреча с объективной реальностью. Бог всегда слышит молитву человека, но человек не всегда сознает это. Точно так же в имени Божием Бог всегда присутствует, вне зависимости от психологического состояния или настроя человека: от человека зависит, ощутит ли он это присутствие, или нет, будет ли имя Божие для него спасительным, или нет. Объясняя это, Булгаков обращается, опять же, к сравнению между призыванием имени Божия в молитве и причащением Тела и Крови Христа в таинстве Евхаристии:

Религиозная ложь (а не недоразумение только) имяборства заключается в его "психологизме", в том, что здесь действенность Имени Божия связывается исключительно с настроением: помолится человек горячо и искренно, и ему будет ощутима сила Имени Божия, в обратном случае - нет. Условия восприятия благодати и характер этого восприятия, связанные с субъективным моментом, с личной настроенностью, они переносят на объективное значение здесь совершающегося, совершенно подобно тому, как протестантские предшественники их отвергли по существу таинство Евхаристии, придавши ему лишь субъективное значение, причем, в зависимости от настроенности, один причащается, а другой не причащается, как будто какая бы то ни была настроенность может дать отсутствующее таинство, возместить силу. Подобным же образом и сила Имени Божия, думают они, сообщается настроением молящегося, благодаря которому услышана или не услышана будет молитва, как будто Бога нужно особо убеждать и призывать для услышания человека. Но Бог слышит всякого призывающего, но не всякий призывающий обращается к Богу своим сердцем и слышит это слышание Бога. И как Святые Дары суть Тело и Кровь Христовы одинаково для причащающихся во спасение, так и во суд и осуждение, так и Имя Божие есть Сила Божия, как бы мы ни относились к ней, благоговейно или кощунственно. Представить себе, что расстояние между землею и небом может быть пройдено лишь человеческим изволением - значит вносить психологизм, антропоморфизм, субъективизм и, в конце концов, человекобожие в самое сердце религии, в ея святая святых. Как нельзя спастись силою человеческою, так и нельзя помолиться Богу силою человеческою же, если Господь не склоняется к этой молитве раньше еще, чем мы отверзли уста, если не присутствует в ней Своею силой, заключенной в Имени Своем. Молитва и становится молитвой Богу, получает свое объективное значение соединения человека с Богом, именно чрез присутствие Божие в самой молитве, трансцендентно-имманентное пребывание в ней Имени Божия. Имя Божие есть онтологическая основа молитвы, субстанция ея, сила, оправдание. Потому в существе своем молитва и есть призываемое Имя Божие. Но как Имя Божие содержит в себе божественную энергию, дает присутствие Божие, то практически, энергетически и можно сказать, хотя и с большою неточностью, что Имя Божие есть Бог. Точнее, в нем присутствует Божия Сила, которая не отделима от Существа Божия, есть в этом смысле Сам Бог. Молитва была бы невозможна, непонятна без этого условия. Всякая молитва есть и чудо, если чудом называть разрыв в имманентном, пронизанность его трансцендентным, и это чудо есть Имя Божие, которое есть Божество. Отсюда следует, конечно, каким безумием, кощунством, грехом является наша холодная рассеянная молитва, призывание Имени Божия всуе, ибо всегда мы имеем в нем дело с огнем, коим опаляемся, хотя того и не сознаем. Молитва становится радостным и страшным, но и безмерно, исключительно, значительным делом, как стояние в присутствии Божием. Чему же удивляться, если оказывается, что опыт великих подвижников "умного делания", Иисусовой молитвы, в частности и такого великого молитвенника наших дней, как о. Иоанн Кронштадтский, свидетельствует эту истину о том, что "Имя Божие есть Сам Бог", как некую аксиому, а не спорную теологему, богословское мнение, философскую идею⁵¹.

Сказанное о молитве в полной мере относится к богослужению, в котором "вообще не дано места психологизму, здесь действует одна онтология: что говорится, то и совершается, и что совершается символически здесь, совершается и во всех мирах, достигает в пренебесный и мысленный жертвенник"⁵². Вслед за иеросхимонахом Антонием (Булатовичем), Булгаков говорит об имени Божием как сердцевине богослужения, как зерне, из которого вырастает все богослужение:

Надо понимать действительное значение богослужения, т. е. его онтологическую объективность, в силу которой здесь ничего нет только как настроения, но все и действительно происходит, все символично, освещается и освящается присутствием Божиим в Имени Божий, которое и стоит в центре богослужения. Можно сказать, что все оно совершается "во имя Божие", - св. Троицы, Господа Иисуса Христа, Отца, Св. Духа, и это не метафора лишь, как хотят уверить имяборцы, но мистическая действительность. Богослужение есть непрерывное обращение к Божеству, которое Оно слышит чрез Имя Свое. И именно в силе этого слышания и совершается богослужение, как священный, полный реального значения и содержания обряд, и совершаются таинства, - отнюдь не силой настроения или психологической напряженности священнослужителей, но силою Имени Божия, в котором присутствует Сила Божия <...> Имя Божие есть основа богослужения, его сердце, а здесь, в свою очередь, сердцем сердца является Имя Иисусово. Ибо в связи с ним и по силе его имеем мы и пресвятое и великолепное Имя Отца и Сына и Святого Духа, откровение Св. Троицы, Имя Матери Божией, и всех святых. Если только гипотетически устранить эту силу Имени Иисусова, рассыпается все богослужение, все тайнодействие. Все оно вырастает из Имени Божия, как своего зерна⁵³.

Только в контексте молитвенного опыта обретает смысл выражение Иоанна Кронштадтского "имя Божие есть Сам Бог". Булгаков решительно выступает против "имябожнического" понимания этого выражения, при котором связке "есть" придается смысл полного равенства и Бог отождествляется с именем Божиим. Речь в словах о. Иоанна Кронштадтского идет не о формальном тождестве Бога и имени Божия, а, опять же, о присутствии Бога в имени Божием. Вслед за Лосевым и Флоренским, Булгаков дает греческий вариант "имяславской формулы", позволяющий, по его мнению, понять ее истинный смысл:

Имя Божие есть Бог, -- это выражение о. Иоанна Кронштадтского прозвучало в наши дни из Кавказской пустыни и с Афонской горы и стало предметом ожесточенных пререканий, распрей и самых тяжелых недоразумений <...> В выражении Имя Божие есть Бог слово Бог есть сказуемое (и может быть, конечно, с некоторой приблизительностью смысла, заменяемо, примерно: божественно, божество - θείον, θεότης), в греческом языке оно должно стоять без члена, так что все выражение имеет такой вид: το του Θεού όνομα Θεός εστίν (но не ό Θεός). Поэтому совершенно недопустимо обратное суждение, которое могло бы гласить приблизительно так: о Θεός το του Θεοΰ δνομά εστίν, -такая действительно имябожническая формула означала бы не только хульную ересь, но и полную бессмыслицу. Итак, действительное значение сказуемого есть Бог означает не субстанциальное тожество, существующее между божеским существом и именем Его, но вхождение и пребывание Имени Божия в область божественного бытия, силы, проявления того, что константинопольские отцы именовали энергией Божией. И в этом смысле Имя Божие занимает в онтологической иерархии то же место, что и свет Фаворский, хотя, разумеется, от этого Имя и Свет не становятся между собою тожественными в своем феномене, пребывая единосущны в ноумене. Можно спокойно сопоставить рядом: Имя Божие есть Бог, Свет Фаворский есть Бог (к этому и еще можно прибавить: благодать Божия, подаваемая людям в таинстве, есть Бог), во всех этих случаях сказуемое есть Бог отнюдь не устанавливает тожества с ипостасным существом Божиим, но лишь вводит в область Божественного, отмечает качество Божественности; как проходящие чрез огонь металлы или камни приемлют свет и жар этого огня и сами, пребывая в огне, становятся огнем, и однако все же отличаются от первоначального, неточного огня. Ничего большего формула: Имя Божие есть Бог не означает и не может означать по прямому своему смыслу и по самой природе слова и предложения⁵⁴.

Выражение святого Иоанна Кронштадтского, ставшее знамением пререкаемым в эпоху имяславских споров, по мнению Булгакова, "никак нельзя рассматривать <...> как попытку вероучительного определения об Имени Божием". Оно должно пониматься только и исключительно в смысле энергийного присутствия Бога в Его священном имени:

Итак, в нашем понимании и в нашем толковании формула "Имя Божие есть Бог" означает только, что Имя Божие божественно, входит в сферу Божества, Его энергий. Этим, разумеется, нисколько не ослабляется тот факт, что при призывании Имени Божия, молитвенно-онтологическом (звательным или именительным падежом, в смысле субъективности или субстанциальности) присутствует Сам Господь силою Своею, простотой Своею, нераздельностью Своею, и призывание Имени Божия в молитве есть непрестанное причащение Божества, простого и неделимого. Но это присутствие Божества в Имени Своем, заставившее благоговейного молитвенника в изумлении воскликнуть: "Имя Божие есть Сам Бог", вовсе не означает, что Бог есть самое Имя, не вводит фетишизма Имени, но являет вечное и непостижимое таинство боговоплощения и богоснисхож-дения, пребывания Бога в Имени Своем, которое удостоверяется в таинстве молитвы⁵⁵.

Рассмотренное учение протоиерея Сергия Булгакова об имени Божием во всех аспектах соответствует учению имяславцев и может восприниматься как его наиболее полное богословское выражение. В отличие от иеросхимонаха Антония (Булатовича), у которого отдельные элементы этого учения не всегда вполне состыкуются один с другим, у Булгакова имяславие приобретает вид продуманной и когерентной системы. И если апогеем философского осмысления имяславия явилось творчество А. Ф. Лосева, то вершиной его богословского обоснования стала, на наш взгляд, именно работа Булгакова. Самым существенным в этом осмыслении является то, что у Булгакова основные постулаты имяславия поставлены на строгую почву научно-богословского анализа и рассмотрены в свете православной святоотеческой традиции, в частноcти, в свете паламитского различения между сущностью и энергиями Бо-жиими. Результатом этой работы явился впечатляющий синтез, в котором имяславие освобождается от "имябожнического" привкуса.

Считаем важным отметить, что Булгаков, в отличие от некоторых имяславцев 1910-х годов, рассматривавших свое учение об имени Божием как "новый догмат", не говорил о догматическом значении почитания имени Божия: свидетельством тому - настойчивость, с которой он утверждал, что слова "имя Божие есть Сам Бог" не являются вероучителъным определением. У Булгакова, так же как и у схимонаха Илариона, все учение об имени Божием является не чем иным, как попыткой осмысления молитвенного опыта призывания имени Божия и имени "Иисус" - опыта, имеющего столь решающее значение для духовной жизни православного христианина. Поэтому, нам думается, имяславие в том виде, в каком оно представлено Булгаковым, вообще не может рассматриваться в категориях догмата или ереси; оно не является даже теологуменом. Скорее, это свободное творческое раскрытие "священной тайны Церкви", соприкосновение с которой происходит не через догматические дефиниции, но через апофатическое умолкание перед Тем, Кто неименуем и вместе с тем является "носителем всякого имени".

Архимандрит Софроний (Сахаров)

Другой попыткой осмысления того же опыта явился трактат архимандрита Софрония (Сахарова) "О молитве Иисусовой", включенный в сборник статей под общим названием "О молитве"⁵⁶. Трактат, посвященный теории и практике молитвы Иисусовой, содержит "основные богословские и аскетические положения этой великой культуры" ⁵⁷ и отражает собственный опыт архимандрита Софрония - одного из выдающихся духовных писателей второй половины XX столетия.

Архимандрит Софроний (в миру Сергей Сахаров) родился в 1896 году в Москве. Получил образование художника в Высшей школе изящных искусств. В 1921 году эмигрировал. Пробыв недолго в Германии и Италии, в 1922 году оказался в Париже, где продолжал занятия живописью. В 1924 году некоторое время учился в только что открытом Свято-Сергиевском богословском институте в Париже. В 1925 году поступил в Свято-Пантелеимонов русский монастырь на Афоне. В 1930 году стал учеником и келейником преподобного Силуана, при котором находился до самой его смерти в 1938 году. Весной 1939 года ушел в затвор. В 1941 году принял священный сан в монастыре святого Павла и вскоре стал духовником нескольких монастырей. В 1947 году был вынужден покинуть Афон и вернуться во Францию. В 1959 году переехал в Англию, где основал монастырь святого Иоанна Предтечи в графстве Эссекс. Умер в 1993 году на 96-м году жизни.

Наиболее известным произведением о. Софрония является его монография о преподобном Силуане Афонском, многократно издававшаяся по-русски⁵⁸ и переведенная на многие языки. Менее известны другие книги о. Софрония, в которых он описывает свой собственный духовный путь: "Видеть Бога, как Он есть", "О молитве", "Рождение в Царство непоколебимое", "Духовные беседы"⁵⁹. Эти книги, а также собрания писем о. Софрония⁶⁰, содержат богатый богословский материал, еще не получивший надлежащей оценки⁶¹.

Центральной темой богословия о. Софрония является учение о персоне как первичном принципе в божественном бытии и о человеке как персоне (личности, ипостаси), созданной по образу Божию^б2. В контексте этого учения воспринимаются им все основные аспекты аскетической и мистической жизни христианина. Молитва Иисусова мыслится о. Софронием как опыт общения человека-личности с личным, персональным Богом через Его священное имя. Богословское видение о. Софрония чуждо всякого номинализма и пронизано мыслью об имени Божием как пункте встречи между личным Богом и человеческой личностью. Вполне понятно поэтому, что, говоря о спорах между имяславцами и их противниками, о. Софроний солидаризируется с имяславцами. Это становится ясно из его слов, посвященных молитве Иисусовой:

Господь в последние часы Своей жизни с нами сказал: "Доныне вы ничего не просили во Имя Мое; просите и получите, чтобы радость ваша была совершенна... Истинно говорю вам: о чем ни попросите Отца во Имя Мое, даст вам"⁶³. Эти слова Христа являются и догматическим, и аскетическим основанием для молитвы Его Именем.

Нет сомнений, что ученики Христа соблюдали эту заповедь. Тем более это достоверно, что они уже познали силу Его Имени, когда были посланы, как "агнцы среди волков", нести людям мир, исцелять больных, возвещать приближение Царствия Божия. "Семьдесят учеников возвратились с радостью и говорили: "Господи! и бесы повинуются нам о Имени Твоем""; и другой случай: "...мы видели человека, Именем Твоим изгоняющего бесов..."⁶⁴ Таким образом, история молитвы Именем Иисуса начинается с апостольских времен. Не сохранились словесные формулы их молений личных, но весь Новый Завет полон свидетельств, что они совершали многие поразительные чудеса сим Именем.

Но что значит Имя Божие? Чтобы молиться "во Имя" - нужно ли понимать его значение, его свойства, его природу? Да, необходимо даже, чтобы "радость наша была совершенна".

Глубины жизни во Христе - неисчерпаемы; усваиваются они в длительном процессе с великим напряжением всех наших сил. И постижение содержания и смысла Имени Божьего стяжевается лишь постепенно. Обрадовать наше сердце может и мимолетное призывание его; и это ценно. Но не должно останавливаться на полпути. Коротко наше пребывание здесь, и должно использовать каждый час так, чтобы созревало наше познание Бога. Когда же сольются воедино и радость сердца, и свет ума, тогда мы приближаемся к совершенству.

С великой культурой этой молитвы я встретился на Святой Горе. Естественно, я желал учиться у отцов - как они понимают сей важнейший аспект христианской аскетики. Приехал я на Афон в 1925 году. Незадолго перед тем там произошли бурные споры о природе Имени Божьего. В напряжении самих споров, подобных богословской полемике XIV века о природе Фаворского Света, было допущено с обеих сторон немало поступков, которых не должно было бы быть среди людей, предавших свои души в руки Святого Вседержителя. Есть в этой полемике некая аналогия с вековыми распрями между номиналистами и реалистами, идеалистами и рационалистами. По временам они затихают, чтобы затем снова вспыхнуть в иной форме. Наблюдается наличие двух различных естественных расположений: с одной стороны - пророки и поэты; с другой - ученые и технократы⁶⁵.

Как явствует из приведенного текста, о. Софроний был всецело на стороне реалистов и идеалистов, пророков и поэтов, а не на стороне номиналистов, рационалистов, ученых и технократов. В то же время он не отрицает, что неподобающие действия были допущены обеими сторонами в споре. В книге о преподобном Силуане Афонском о. Софроний говорил о том, что имяславские споры привели к вполне удачным догматическим результатам⁶⁶. Вряд ли под этими результатами он имел в виду сочинения С. В. Троицкого или Послание Святейшего Синода от 18 мая 1913 года. Скорее, он говорил о сочинениях "ученых имяславцев", в частности, о "Философии Имени" о. Сергия Булгакова, которого знал лично и глубоко почитал как богослова (влияние Булгакова прослеживается во многих аспектах богословия о. Софрония). Возможно, он имел в виду и "Апологию" иеросхимонаха Антония (Булатовича), которая имелась в его личной библиотеке. Во всяком случае, в своих размышлениях об имени Божием, содержащихся в трактовке "О молитве Иисусовой", о. Софроний обнаруживает значительную близость к обоим авторам.

Имя Яхве и имя "Иисус"

Изложение учения об имени Божием архимандрит Софроний начинает с рассмотрения ветхозаветных свидетельств о призывании Бога и описания синайского откровения Бога Моисею. В этом откровении о. Софроний видит прежде всего явление персонального Бога, а в именах Божиих - атрибуты Бога, названные Им Самим. Поскольку каждое ветхозаветное богоявление воспринималось как непосредственное действие Божие, то и всякое имя Бога, открытое в этом богоявлении, воспринималось как Его живое присутствие:

Подобно тому, как в жизни каждого из нас Бог открывается постепенно, так и в истории человечества, как она представлена в Библии, "многократно и многообразно"⁶⁷ являлся Он отцам и пророкам с возрастающей силой и глубиной.

Первое упоминание о еще неясном призывании Бога: "У Сифа... родился сын, и он нарек ему имя Енос; тогда начали призывать Имя Господа"⁶⁸. Затем открывается Бог Аврааму, Исааку и Иакову со все расширяющимся горизонтом: "Являлся Я Аврааму, Исааку и Иакову с именем "Бог Всемогущий", а с именем Моим Яхве⁶⁹ - не открылся им"⁷⁰. Восполнил Бог откровение о Себе: "И сошел Господь в облаке, и остановился близ него (Моисея) и провозгласил Имя Яхве. И прошел Господь пред лицом его и возгласил: Господь, Господь, Бог человеколюбивый и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный, сохраняющий (правду и являющий) милость в тысячи родов, прощающий вину и преступление и грех, но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях и в детях детей до третьего и четвертого рода"⁷¹. Итак, сначала Бог открылся Моисею как персональный и единственно воистину Сущий, с неведомыми еще атрибутами. Последующее откровение раскрывает свойства сего Аз есмъ как Бога милостивого и человеколюбивого. Но и это было неясным, и Моисей сознавал неполноту усвоенного им познания <...>

Из библейского повествования мы видим, что всякое новое откровение воспринималось как Богоявление, как Его непосредственное действие. В связи с этим и самое Имя переживалось как Присутствие Бога. В имени заключена двойная сила: с одной стороны, ощущение Живого Бога, с другой - познание о Нем. Откуда страх призывать Имя всуе⁷². По мере обогащения откровения о свойствах Божиих, о действиях Его - углублялось и боговедение вообще⁷³.

Все ветхозаветные откровения Бога рассматриваются о. Софронием как постепенная подготовка к встрече человечества со Христом. Каждое новое имя Божие, становящееся известным человеку, указывает на конкретное свойство Бога, но в то же время в каждом имени Божием присутствует весь Бог (здесь о. Софроний повторяет святого Иоанна Кронштадтского и иеросхимонаха Антония Булатовича):

Последовательность откровений о Боге, представленная в Священном Писании, в значительной мере совпадает с процессом нашего личного прогресса - возрастаем мы в познании подобно праотцам и отцам нашим. Сначала люди схватывают понятие о Высшем Существе. Затем все новые и новые атрибуты Его становятся познаваемыми для человеческого духа; и так приходит час страшного синайского "Аз есмъ"⁷⁴. В последующие века углубляется опыт и разумение, хотя и не достигает еще совершенства, доколе не придет Ожидаемый.

Тот, Кто превыше всякого Имени в своей Сущности, раскрывается сотворенным "по образу" разумным существам во множестве имен: Вечный, Всеведущий, Всемогущий, Вседержитель; Свет, Жизнь, Красота, Мудрость, Благость, Истина, Любовь, Праведный, Спасающий, Святый, Освящение и другие. В каждом из них и чрез каждое из них мы испытываем прикосновение к нам Единого Бога, и в силу Его неделимости мы имеем Его всего. Так достойно мыслить, но вместе с тем ни одно из них не дает нам полноты постижения, "как Он есть". Его Бытие в своей сущности превосходит все Имена. И все же Он продолжает открываться в Именах⁷⁵.

Боговоплощение, ставшее итогом и вершиной всех откровений Божиих, поворотным пунктом человеческой истории, принесло миру новое имя Божие - Иисус (вспомним подобную же мысль у о. Сергия Булгакова). Имя "Иисус" указывает на Бога как Спасителя, делающего людей Своими сынами:

Двадцать веков тому назад по нашему счислению пришел Он, Тот, Кого ожидали народы, Логос Отца. Надмирный в Своей Сущности Творец нашего естества - воспринял "образ раба, сделавшись подобным (нам) человекам, и по виду став, как человек"⁷⁶. Безначальное Слово Отца "стало плотью и обитало с нами"⁷⁷. Вечный прославил Себя во времени. Откровение принесло нам новое Имя: Иисус, Спаситель, или Бог-Спаситель. Великий Свет вошел в жизнь мира. Наступила новая эпоха. Священною была история от Адама до Моисея; священна она с момента синайского богоявления; тем более священна с момента пришествия Христа.

Были и ранее того идеи о Боге-Спасителе, но с иным содержанием, в ином измерении, с несравненно меньшей конкретностью. "Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране и тени смертной воссиял свет"⁷⁸.

Имя Иисус прежде всего открывает нам смысл или цель прихода Бога во плоти: "нашего ради спасения". Восприятие Богом нашего естества указывает на возможность и для нас стать сынами Бога⁷⁹.

Если каждое ветхозаветное откровение Божие дополняло что-либо к предшествующим откровениям и каждое новое имя Божие, открываемое человечеству, указывало на новую ступень богопознания, то в Бо-говоплощении мы имеем полноту откровения:

В древности познание о Божестве давалось человеческому духу чрез Имена, открывавшие главным образом свойства Божий, атрибуты: могущество, вездеприсутствие, всеведение, промысл, славу и подобное. Моисею же Имя Яхве было дано как собственное Имя. Чрез воплощение Логоса Отца мы соприкасаемся с Богом в такой форме, в такой полноте, что не ждем уже дальнейших восполнений, но нуждаемся только в подвиге жизни по заповедям, чтобы воспринять дар в его подлинных измерениях: Он жил с нами, в условиях нашего падения; Он говорил нам на нашем языке; Он снизошел до нас в такой степени, что мы Его осязали; Он в видимом зраке явил нам Невидимого Отца в совершенстве; Он открыл нам все, что касается отношений между Богом и человеком. Принесенное Им спасение имеет исключительно конкретный характер. Свою проповедь Он начал с призыва: "Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное"⁸⁰. В этой проповеди мы усматриваем продолжение Его беседы с Адамом в раю⁸¹.

В контексте новозаветного откровения имя Яхве приобретает трини-тарный смысл, указывая на три Лица Святой Троицы. Это имя, так же как и всякое другое имя Божие, может употребляться и по отношению ко всем Лицам Троицы, и по отношению к одному из Лиц:

Христос принес нам познание Святой Троицы: Отца и Сына и Святого Духа. Моисей под Именем Яхве - Аз есмь - разумел единую Персону. Слово и Дух для него являлись энергиями Единого Сущего. Нам же открыто, что и Логос, и Дух - суть Ипостаси, равнодостойные Отцу: Единый в своей сущности - множествен в Ипостасях. Образ сего Бога: Единая природа Человека во множестве ипостасей.

Имя "Аз есмъ" в силу единства Бога приложимо и ко всей Троице и к каждой Ипостаси отдельно. Как и многие другие Имена, и сие может и должно быть понимаемо и как общее (нарицательное) Имя, и как собственное каждому Лицу. Подобно тому, как Имя "Господь" относится ко всем трем Лицам и вместе служит как собственное Имя каждого из трех Лиц, то же возможно сказать и о Имени Иисус - т. е. Бог Спаситель. Но в опыте молитвы мы употребляем сие Имя Иисус исключительно как собственное Имя Христа, Второго Лица Святой Троицы⁸².

Архимандрит Софроний неоднократно говорит о величии имени Иисусова и подчеркивает его тринитарный характер:

Велико Имя Аз есмь; велико Имя Святой Троицы; так же велико и Имя Иисус. О Его Имени возможно сказать многое: оно неисчерпаемо в своем содержании; оно принадлежит Тому, Кому все сущее обязано своим бытием: "Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем жизнь, и жизнь была свет человеков". Он - "в начале"; т. е. Он есть принцип всего мироздания. Во внутритроичной жизни Он обращен к Отцу; в акте же творения тот же Логос обратился к сотворенным по образу Его⁸³.

Имя Иисус - значит Бог-Спаситель; как таковое, оно может быть отнесено ко Святой Троице; возможно отнесение его к каждой Ипостаси отдельно. Но в молитве нашей Имя Иисус употребляется исключительно как собственное Имя Богочеловека, и ум наш обращен при этом вниманием к Нему⁸⁴.

В Ветхом Завете Имя Отца было ведомо, но созерцался Он во мраке непостижимости. Христос же явил нам Отца с предельной конкретностью в Себе; Он раскрыл истинный объем всего, что было дано до Него чрез Моисея и пророков. "Я в Отце, и Отец во Мне"⁸⁵; "Я и Отец - едино есмы"⁸⁶; "Я открыл им Имя Твое, и открою (до полноты), да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них"⁸⁷. Познание Имени Отца есть познание и Его, Отчей, к нам любви. Призывая Имя Иисуса, вводимся в область Божественной Жизни, и Отец, и Сын, и Дух Святой - даны нам в Имени Иисуса <...>⁸⁸

Призывать Имя Иисуса с возможно полным сознанием того, что оно несет в себе, значит уже реально быть в единстве с Богом Святой Троицей. Сей Бог открылся нам в Его новом отношении к человеку: уже не как Творец, но как Спаситель мира: как свет Истины и истинной вечности <...>⁸⁹

По словам о. Софрония, все Священное Писание открывает Бога в Его именах, в особенности же, в имени "Иисус":

Те, что возлюбили Христа и Имя Его, наслаждаются чтением Евангелия и вообще Священного Писания. Имена Божий, исходящий от них Смысл и Свет, влекут к себе дух человека, и он ничем другим не может увлечься. С каким высоким вдохновением говорит Петр: "Нет другого Имени под небом, данного человекам, которым належало бы спастись"⁹⁰. Или: "серебра и золота нет у меня; а что имею, то даю тебе: во Имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи"⁹¹. В другом случае апостолы "возвысили голос к Богу и сказали: Владыко Боже, сотворивый небо и землю и все, что в них... воззри на угрозы их (царей и властителей мира сего: Иродов и Пилатов с язычниками и народом израильским), и дай рабам Твоим со всею смелостью говорить слово Твое, тогда как Ты простираешь руку Твою на исцеление и на соделание знамений и чудес Именем Святого Сына Твоего Иисуса. И по молитве их поколебалось место, где они были собраны, и исполнились все Духа Святого и говорили слово Божие со дерзновением"... "и великая благодать была на всех их"⁹².

И так все Священное Писание от начала до конца полно свидетельством о Боге чрез Имена Его. И не престает наслаждаться дух наш при встрече со святыми словами, и благословляет душа Бога, давшего нам сей бесценный дар⁹³.

Вслед за святителем Димитрием Ростовским, схимонахом Иларио-ном и иеросхимонахом Антонием (Булатовичем), о. Софроний говорит о предвечном бытии имени "Иисус", являющегося следствием божественного откровения, а не продуктом человеческой деятельности. Как и протоиерей Сергий Булгаков, о. Софроний подчеркивает вселенский, метакосмический характер этого имени:

Имя Иисус было дано по откровению Свыше. Оно исходит из вечной Божественной сферы, и никак не является измышлением земного разума, хотя и выражено тварным словом. Откровение есть акт - энергия Божества, и, как таковая, принадлежит иному плану и трансцендирует космические энергии. В своей надмирной славе Имя Иисус - метакосмично. Когда мы произносим сие Имя Христа, призывая Его к общению с нами, то Он, все наполняющий, внимает нам, и мы входим в живой контакт с Ним. Как предвечный Логос Отца, Он пребывает в нераздельном единстве с Ним, и Бог-Отец чрез Слово Свое вступает в общение с нами. Христос Единородный совечный Сын Отца, и потому говорит, что "никто не приходит к Отцу, как только чрез Него"⁹⁴ <...> В Нем обитает вся полнота Божества телесно, говорит апостол Павел⁹⁵. В Нем не только Бог, но и весь род человеческий. Молясь Именем Иисуса Христа, мы ставим себя пред абсолютной полнотой и Нетварного Первобытия, и бытия тварного. Чтобы войти в область сей полноты Бытия, мы должны вселить Его в нас так, чтобы Его жизнь стала и нашей, чрез призывание Имени Его, согласно заповеди: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного^9б.

О. Софроний называет имя "Иисус" энергией Божией в том смысле, что это имя является соединительным звеном между человеком и Богом: благодаря его благоговейному и молитвенному произнесению человеку сообщается энергия Божия, подается присутствие Божие и нетварный божественный свет. Все это о. Софроний подтверждает собственным опытом и опытом афонских подвижников, которых он знал лично:

Имя Иисус и как смысл-познание, и как "энергия" Бога по отношению к миру, и как собственное Имя Его - онтологически связано с Ним. Оно есть духовная реальность; Его звуковая сторона может сливаться с его реальностью, но не обязательно. По звуку оно давалось многим смертным, но когда мы молимся, мы произносим его с иным содержанием, с иной установкой духа нашего. Оно для нас - мост между нами и Им; оно канал, по которому к нам приходят потоки божественной силы. Как исшедшее от Святого Бога - оно свято и освящает нас чрез призывание его. С этим Именем и чрез него молитва принимает некую осязаемость: оно соединяет нас с Богом. В нем, этом Имени, присутствует Бог, как в некоем сосуде - драгоценной вазе, полной благоухания. Чрез него Надмирный становится ощутимо имманентным. Как божественная энергия - оно исходит от Сущности Божества и божественно само по себе.

Когда мы молимся с сознанием изложенного выше, молитва становится и страшным, и в то же время торжественным актом. В древности была дана заповедь - не призывать Имени Бога всуе; Господь же дал заповедь и обетование "просить Отца во Имя Его". Все Имена Божий раскрылись нам чрез пришествие Христа в их более глубоком значении, и мы должны были бы трепетать, как это происходит со многими Подвижниками, среди которых мне довелось жить, произнося Святое Имя Иисуса. Дерзко сказать, что и я мог бы быть свидетелем живым, что достойное призывание сего Имени делает присутствие Вечного Бога заполняющим все наше существо; уносящим ум в иные сферы; сообщающим нам особую энергию новой жизни. Свет Божественный, о котором нелегко говорить, приходит с этим Именем⁹⁷.

Учение о Фаворском свете, более подробно раскрытое о. Софронием в других книгах⁹⁸, в трактате "О молитве Иисусовой" приведено в подтверждение мысли о том, что всякая энергия Божия может быть названа "божеством":

Медлительно развивается человек в сфере познания о Боге. Пройдут годы и годы, прежде чем раскроется в сознании нашем величественная картина Бытия: творение мира с его космическими силами и явлениями, и человека, когда "Господь Бог... вдунул в лице его дыхание жизни" ". Человек является связующим принципом между Богом и прочей тварью, так как в нем происходит сложение тварных космических энергий с Нетварною. Всякая энергия, исходящая от Бога, из Сущности Божества, и сама богословами именуется "божеством". Сущность, однако, несообщима человеку, но жизнь Божественная соединяется с человеком силою Божественного действия. Акт обожения совершается чрез нетварную благодать. Наиболее ярким примером в Новом Завете является Фаворское откровение: в зримом апостолами Свете они услышали голос Отца: "Сей есть Сын Мой возлюбленный". И Свет, и Голос (то и другое неизъяснимы) - все было "божеством" ¹⁰⁰.

В этих словах воспроизводится паламитское учение о Фаворском свете в том виде, в каком оно было изложено иеросхимонахом Антонием (Булатовичем). Хотя о. Софроний здесь не говорит прямо о том, что имя Божие есть "божество" (нигде в его сочинениях не употребляется имяславская формула "имя Божие есть Сам Бог"), достаточно очевидной представляется его полная солидарность с этим мнением.

Сила имени Божия. Молитва именем Иисусовым

Имя Божие онтологически связано с Богом - на этой связи о. Со-фроний особенно настаивает:

Забвение об онтологическом характере Имен Божиих, отсутствие опыта сего в молитвах и тайносовершениях - опустошило жизнь многих. Для них молитва и самые таинства теряют свою вечную реальность. Литургия становится из Божественного акта простым воспоминанием, психологическим или ментальным. Многие дошли до того, что считают молитву бесполезной потерей времени, особенно если по молитве их о наших житейских нуждах не совершилось того, о чем они просили¹⁰¹.

Об онтологической связи имен Божиих с Богом свидетельствуют, по мнению о. Софрония, все церковные таинства и все православное богослужение. О. Софроний полностью принимает учение имяславцев о том, что таинства совершаются именем Божиим, и о том, что сердцевиной богослужения является призывание имени Божия:

Мы знаем, что не только Имя Иисус, но и все другие Имена, открытые нам Свыше, онтологически связаны с Ним - Богом. Мы знаем сие из опыта Церкви. Все таинства в Церкви нашей совершаются чрез призывание Имен Божиих, и прежде всего Святой Троицы: Отца и Сына и Святого Духа. Все наше богослужение основано на призывании Имен Божиих. Мы не приписываем им, как звуковым явлениям, магической силы, но произнося их в истине исповедания веры и в состоянии страха Божия, благоговения и любви, - мы воистину имеем Бога совместно с Его Именами. Многие поколения священнослужителей сохранили познание о силе Имени Бога и совершали таинства с глубоким ощущением присутствия Живого Бога. Им открылась тайна священнодействия Божественной Литургии. Для них не было сомнений, что Кровь и Тело Христа пред нами в своей подлинной реальности. Над ними было призвано Имя Того, Который когда произносит слово, то слово становится "фактом". "И сказал Бог: да будет свет. И стал свет" ¹⁰².

Имя Божие, открытое людям, служило связью между Богом и нами. Именем Божиим, лучше сказать - Именами Божьими совершаются в Церкви все таинства. Во Имя Божие должно твориться всякое дело. Чрез призывание Имени Всевышнего - Его присутствие становится живым, постоянно ощущаемым; сердце мирно, когда дело наше по воле Господа, и в каждом случае уклонения в какую-либо сторону от правды оно же испытывает некоторое "стеснение"; таким образом, через молитву совершается неусыпный внутренний контроль над каждым движением нашего духа; ни одна мысль, никакое слово не избегает сего. Это следствие непрестанной молитвы позволяет свести грехи наши до возможного минимума¹⁰³.

Учение о том, что таинства Церкви совершаются силой Божией, было в 1913 году осуждено критиками "Апологии" иеросхимонаха Антония (Булатовича), обвинившими последнего в магизме. Булатович, впрочем, эти обвинения отвергал¹⁰⁴, так же как и обвинения в том, что он призывает к механическому повторению молитвы Иисусовой ¹⁰⁵. Воспроизводя ту же аргументацию, о. Софроний говорит о том, что "одно звуковое призывание Имени Божия недостаточно" ¹⁰⁶, ибо имя Иисусово только тогда действенно, когда призывается с сознанием его онтологической связи с его Носителем:

Нелишне подчеркнуть, что в молитве Именем Иисуса мы не имеем ничего автоматического или магического. Если мы не подвизаемся соблюдать заповеди Его, то напрасным будет и призывание Имени. Сам Он сказал: "Многие скажут Мне в тот день: Господи, Господи! не от Твоего ли Имени мы пророчествовали? и не Твоим ли Именем бесов изгоняли? и не Твоим ли Именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие"¹⁰⁷. Очень важно, чтобы мы уподобились Моисею, который терпеливо нес подвиг, как бы видя Того, Кто невидим¹⁰⁸, и призывали Его с сознанием онтологической связи Имени с Именуемым, с Персоной Христа. Любовь к Нему будет возрастать и совершенствоваться по мере того, как умножается и углубляется наше познание о жизни возлюбленного Бога. Когда мы по-человечески любим кого-либо, то с приятным чувством произносим имя любимой персоны и не утомляемся повторением. Так и еще безмерно больше с Именем Господа. Когда любимое нами лицо все более и более раскрывается пред нами в своих дарованиях, то возрастает и ценность его для нас, и мы с радостью усматриваем в нем новые черты. Так происходит с Именем Иисуса Христа. Мы с захватывающим интересом открываем в Его Имени новые тайны путей Божиих, и сами становимся носителями той реальности, которая заключена в имени¹⁰⁹.

Настаивая на сознательном характере призывания имени Иисусова в молитве, о. Софроний, однако, не считает совсем бесполезной такую молитву, при которой "всякие ненужные мысли назойливо собираются вокруг ума, отрывая его внимание от сердца" и "ум не участвует в призывании Имени Иисуса, и только уста механически повторяют слова". Даже в такой молитве есть некоторый смысл, ибо "призыванием Имени Божия мы приводим в движение все тайное, скрывающееся внутри нас; молитва уподобляется снопу лучей света, брошенному на темное место нашей внутренней жизни, и открывает нам, какие страсти или привязанности гнездятся внутри нас". В таких случаях, считает о. Софроний, "надо усиленно произносить Святое Имя, чтобы покаянное чувство возрастало в душе" ¹¹⁰.

Звуки имени Божия - лишь внешняя оболочка, сама по себе не соединяющая с Богом: вся сила имени Божия заключена в его содержании. Для иллюстрации этой мысли о. Софроний обращается к аналогии с иконой - аналогии, столь часто использовавшейся имяславцами (в отличие от последних, однако, о. Софроний не утверждает, что имя Божие больше, чем икона):

Богословие Имени и богословие иконы - имеют общие черты. Взирая на икону Христа, мы духом восходим в личный контакт с Ним. Мы исповедуем Его явление во плоти: Он - и Бог, и человек; всецелый человек и совершенное подобие Божие. Мы идем дальше красок и линий, в мир умный, духовный. Так и в призывании Имени мы не останавливаемся на звуках, но живем смысл. Звуки могут изменяться в зависимости от различия языков, но содержание-познание, заключенное в Имени, пребывает неизменным¹¹¹.

В чем заключается сила имени Божия, призываемого в молитве? Каковы действия молитвы Иисусовой? Прежде всего, призывание имени Господа соединяет человека с Самим Господом. Поначалу человек не сознает, чья сила исходит от божественного имени, но постепенно в нем углубляется сознание собственной греховности. Многолетняя молитва настолько трансформирует падшую природу человека, что она становится способной воспринимать освящение ¹¹². Если огнем покаяния переплавляется природа человека, слезной молитвой убиваются в нем корни страстей, то призыванием имени Иисуса очищается, возрождается и освящается человеческое естество ¹¹³. На каком-то этапе с призыванием имени Иисуса соединяется пришествие нетварного божественного Света: "тогда особенно ясно открывается нам значение сего Имени; тогда возможен опыт "Царствия Божия, пришедшего в силе""¹¹⁴. В конечном итоге молитва именем Иисусовым делает людей причастниками славы Божией, вселяет в них "мир, превосходящий всякий разум"¹¹⁵.

Имя Иисуса Христа, согласно о. Софронию, для верующего "подобно высокой крепостной стене", препятствующей врагу проникнуть внутрь. Молитва Иисусова выводит человека за пределы молитвы о самом себе и подвигает его к молитве за мир:

Молитва Его Именем дает душе силу не только противостоять вредным влияниям извне, но и больше того: возможность влиять на среду, в которой живем: как бы исходить из внутренней глубины сердца и общаться с братьями в любви и мире. Умножающийся мир и любовь, заповеданная Богом, - становятся источником горячей молитвы за весь мир. Дух Христа выводит нас на просторы любви, обнимающей всю тварь ¹¹⁶. Имя Иисуса Христа, призываемое с верою, до самой смерти сохраняется в человеке, навыкшем молитве Иисусовой, и является для него залогом вечной жизни:

Стяжать молитву Именем Иисуса - значит стяжать вечность. В самые тяжкие минуты разложения нашего физического организма - молитва "Иисусе Христе" становится одеянием души; когда деятельность мозга нашего прекратится и все прочие молитвы станут трудны для памяти и произношения, тогда ставший нам интимно-ведомым, исходящий от Имени свет боговедения пребудет неотъемлемым от духа нашего. После того, как мы видели кончину отцов наших, умерших в молитве, крепка наша надежда, что мир небесный, превосходящий всякий ум, навеки обымет и нас ^П7.

С особым чувством о. Софроний говорит о действии имени Иисусова в Божественной Литургии. Он описывает свой собственный опыт призывания имени Иисусова, который для него был неразрывно связан с опытом совершения Литургии (вспомним, что о связи между молитвой Иисусовой и Литургией неоднократно писал иеросхимонах Антоний Булатович). Призывание имени Божия может оказать на священнослужителя столь сильное действие, что заставит его по-новому воспринять Литургию, ощутить присутствие Бога в самом себе, в Святых Дарах, в словах богослужения:

Помню, я начал молитву Господню "Отче наш", и моя душа замерла в блаженном ужасе. Пойти дальше я не мог. Ум остановился; все во мне замолкло <...>

По прошествии некоторого времени, скорее долгого, нечто подобное произошло со мною при призывании Имени Иисуса Христа. В тот час я вынужден был прекратить произносить сие Имя: действие его было слишком могучим; душа, без слов, без мыслей, была в трепете от близости Бога. Тогда мне приоткрылась тайна священ-нослужения.

На другой день я совершал литургию, и Христос-Бог был во мне, и со мною, и вне меня, и в святых тайнах Тела и Крови Его. И Имена Божий, и слова литургических текстов - выходили из уст, как пламя. В таком состоянии я пребыл три дня, и затем умалилась интенсивность переживания. Но память о нем резцом выгравировал Господь в уме и сердце моем ¹¹⁸.

Описание действий имени Иисуса Христа при совершении священником Божественной Литургии заставляет нас вспомнить о святом Иоанне Кронштадтском, для которого призывание имени Божия и служение Литургии были неразрывно связаны. Как и у кронштадтского пастыря, у о. Софрония речь идет о таком переживании присутствия Божия, при котором каждое слово богослужения в абсолютном, онтологическом (как любил выражаться о. Софроний) смысле отражает стоящую за ним реальность:

Помню, как призывание Имени Иисуса Христа слилось с пришествием (невидимым) Его Самого; и с того момента сие Чудное Имя, да и другие Имена Божий, значительно более прежнего являются для меня каналами единения с Ним. В то время я был уже иереем. Совершение Божественной литургии также приняло иной характер: это был не только акт благочестивой, чистой от колебаний веры, но ощущение всем моим существом факта присутствия Бога, совершающего Таинство. Тогда ощутил я глубоко смысл и реальность, заключенные в словах Василия Великого: "Ты даровал нам небесных тайн откровение"¹¹⁹. Да, Господь и нам, последним из всех людей, открывает тайну священнодействия.

Много после сего приходило умных постижений действенности литургического служения, но не знаю, найду ли я слова для выражения пережитого мною? Литургия, как Божественный акт, воспринимается всем существом: нет вопросов - как это возможно? Пред иереем это очевидность бытийного факта. "Приимите - это есть Тело Мое... Пиите - это есть Кровь Моя". И раньше я причащался не без веры, не без любви, но с менее ярким сознанием происходящего. Чрез призывание Имени Иисуса Христа был дан мне опыт блаженного, но и вместе страшного присутствия Вечного Бога ¹²°.

Рассмотренный нами трактат архимандрита Софрония (Сахарова) "О молитве Иисусовой" является последним по времени "имяславским" сочинением, написанным в XX веке. Этим трактатом, опубликованным на русском языке в 1990 году¹²¹, подводится еще один итог спорам вокруг почитания имени Божия, всколыхнувшим афонское монашество на заре XX столетия. Особая ценность трактата заключается в том, что автором его является не просто богослов, сумевший оценить афонские споры со стороны, но человек, сам проживший много лет на Святой Горе и познавший силу имени Божия в своем собственном молитвенном и литургическом опыте. Воздерживаясь от догматизации этого опыта, о. Софроний, однако, безусловно убежден в его подлинности. Призывание имени Иисусова воспринимается им не просто как одна из форм молитвы, но как делание, которое должно пронизывать собой все аспекты человеческой жизни: "Именем Иисуса Христа, - пишет он, - возможно покрывать всякое внутреннее и внешнее событие; таким образом сия дивная молитва становится всеобъемлющей, универсальной, космической"¹²².

Имяславие в том виде, в каком оно выражено протоиереем Сергием Булгаковым и архимандритом Софронием (Сахаровым), может быть представлено в следующих тезисах:

1. Имя Божие есть Сам Бог в смысле присутствия Бога в имени Божием, но отнюдь не в смысле отождествления имени Божия с Богом. Имя Божие есть Бог, но Бог не есть имя (Булгаков).

2. Имя Божие есть энергия Божия в том смысле, что через имя Божие действует Бог (Булгаков, Софроний). Имя Божие есть человеческое воплощение божественной энергии (Булгаков). Всякая энергия Божия может быть названа "Божеством" (Софроний).

3. Ветхозаветное различение между Богом и именем Божиим соответствует паламитскому различению между сущностью Божией и энергией Божией (Булгаков).

4. Сущность Божия неименуема, энергии Божий именуемы (Булгаков).

5. Имя Божие есть вместилище Бога живого, место Его присутствия (Булгаков, Софроний).

¹²¹ Впервые трактат был опубликован в 1977 году на английском языке в качестве 2-й части книги о. Софрония "His Life is Mine" (London), затем в 1981 году во французском переводе той же книги ("Sa vie est la mienne". Paris).

¹²² Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. С. 205.

6. Имя Божие есть словесная икона Божества (Булгаков). Так же как и икона, оно служит мостом между человеком и Богом (Софро-ний). Однако, в отличие от иконы, становясь местом присутствия Бога, оно пресуществляется, утрачивая свою материальную сущность и превращаясь в "символ". Поэтому оно иерархически выше иконы (Булгаков).

7. Имя Божие может стать причиной созерцания Фаворского света (Софроний). Имя Божие равно Фаворскому свету (Булгаков).

8. Имя Божие относится к Богу так же, как сказуемое к подлежащему (Булгаков).

9. Имя Божие есть проекция трансцендентного на имманентное, божественного на человеческое (Булгаков).

10. Имена Божий существуют в человеке и для человека (Булгаков). Однако они не являются лишь человеческим созданием: не только человек называет Бога на своем языке, но и Бог называет Себя на человеческом языке (Булгаков, Софроний). Следовательно, имена Божий - продукт синергии Бога и человека (Булгаков).

11. Всякое имя Божие указывает на то или иное свойство Божие, но являет всего Бога (Софроний).

12. Имена Божий онтологически связаны с Самим Богом (Софроний).

13. Всякое имя Божие может относиться как к одной из Ипостасей Святой Троицы, так и ко всем трем Ипостасям (Софроний).

14. Именем Божиим совершаются таинства Церкви (Софроний).

15. Имя Божие - сердцевина православного богослужения (Булгаков, Софроний).

16. В имени Божием есть внешняя оболочка и внутреннее содержание. Внешняя оболочка имени Божия может совпадать с внешней оболочкой других имен; она становится вместилищем присутствия Божия тогда, когда отнесена к Богу (Булгаков). Вся сила имени Божия заключена в его содержании, а не во внешней оболочке (Софроний).

17. Звуковая оболочка имени Божия не действует магически (Булгаков, Софроний).

18. Действенность имени Божия в молитве не зависит от настроения или психологического состояния молящегося. Имя Божие действенно само по себе, но его действие ощущается человеком не тогда, когда он молится рассеянно (Булгаков), а когда молится с сознанием онтологической связи между именем и Именуемым (Софроний).

19. Ветхозаветному имени Яхве в Новом Завете пришло на смену имя Иисус (Булгаков, Софроний).

20. Имя Иисус - не только божественное, но и богочеловеческое (Булгаков).

21. Имя Иисус применительно ко Христу не равно именам других Иисусов. Только внешняя оболочка совпадает, но не внутреннее содержание (Булгаков).

22. Спор между имяславцами и их противниками отражает разницу в подходе к природе имени между, с одной стороны, номиналистами и рационалистами, с другой - реалистами и идеалистами (Булгаков, Софроний).

Разница между Булгаковым и о. Софронием заключается лишь в том, что последний не употребляет "имяславскую формулу" и не называет имя Божие Богом, хотя вплотную подходит к такому утверждению, когда говорит об имени Божием как энергии Божией, а энергию называет "Божеством". Кроме того, о. Софроний не ставит имя Божие выше иконы и не отождествляет его с Фаворским светом, но сравнивает его с иконой и говорит о том, что оно может стать причиной пришествия божественного света. В главном же о. Софроний сходится с Булгаковым - а именно, в том, что имя Божие есть энергия Божия, вместилище присутствия Божия, онтологически связанное с Самим Богом.

Примечания к 12 главе: ИМЯСЛАВИЕ ПОСЛЕ ИМЯСЛАВСКИХ СПОРОВ

¹ См.: Серафим (Соболев), архиепископ. Новое учение о Софии Премудрости Божией. София, 1935. С. 277-349.

² См.: Святитель Феофан Полтавский Новый затворник. Творения. СПб., 1997. С. 683-725, 742-759.

³ См.: Елена, монахиня. Профессор протоиерей Сергий Булгаков (1871-1944). - Богословские труды № 27. М., 1986. С. 107-194.

⁴ Булгаков С. Н. Свет невечерний: Созерцание и умозрение. Сергиев Посад, 1917. С. 210.

⁵ Книга увидела свет в 1932 году на французском языке и лишь в 1965-м была впервые издана на русском.

⁶ Булгаков Сергий, протоиерей. Православие. 3-е изд. Париж, 1989. С. 315-316.

⁷ ЗандерЛ. Бог и мир. Т. 1. Париж, 1948. С. 48.

⁸ Обзор учения Булгакова об именах вообще см. в: Niviere A. La philosophic du Nom dans Poeuvre de Pere Serge Boulgakov. - Le Messager orthodoxe N. 124Л. Paris, 1994-1995. P. 39-42.

⁹ Булгаков Сергий, протоиерей. Философия Имени. Париж, 1953. С. 178-179. ¹⁰ По преимуществу (греч.).

¹¹ Булгаков Сергий, протоиерей. Философия Имени. С. 179.

¹² Там же. С. 180.

¹³ Там же. С. 180-181.

¹⁴ См.: Добротолюбие Оригена 15, 19, 26-31 (Origene. Philocalie. Ed. M. Harl et Ε. de Lange. SC 302. Paris, 1983. P. 438).

¹⁵ См. цитаты в Главе II нашей работы.

¹⁶ Булгаков Сергий, протоиерей. Философия Имени. С. 201.

¹⁷ Там же. С. 204-205.

¹⁸ Там же. С. 190-191.

¹⁹ Там же. С. 194.

²⁰ Там же. С. 195.

²¹ Там же. С. 198.

²² Там же. С. 200.

²³ Там же.

²⁴ Там же. С. 200-201.

²⁵ Там же. С. 218.

²⁶ Там же. С. 191.

²⁷ Там же. С. 192.

²⁸ Там же. С. 187.

противоположности имени Божия любой человеческой

²⁹ Там же. С. 187.

³⁰ Там же. С. 187-188.

³¹ Там же. С. 188.

³² Там же. С. 188-189.

³³ Там же. С. 189-190.

³⁴ Там же. С. 182-183.

³⁵ Там же. С. 184.

³⁶ Там же. С. 186.

³⁷ Там же. С. 185.

⁵⁸ Там же. С. 193. ³⁹ Там же. С. 194.

⁴⁰ Там же. С. 220.

⁴¹ Там же.

⁴² Там же. С. 209-210.

⁴³ Там же. С. 201.

⁴⁴ Там же. С. 202-203.

⁴⁵ Там же. С. 211.

⁴⁶ Имеется в виду тот иеромонах Иисус, к которому афонских имяславцев отсылали на поклонение их противники. См. об этом в Главе VI.

⁴⁷ Булгаков Сергий, протоиерей. Философия Имени. С. 207-208.

⁴⁸Евр. 1:4; Фил. 2:9-10.

⁴⁹ Булгаков Сергий, протоиерей. Философия Имени. С. 206.

⁵⁰Там же. С. 211.

⁵¹ Там же. С. 212-213.

³² Там же. С. 213.

⁵³ Там же. С. 213-214.

⁵⁴ Там же. С. 215--216.

⁵⁵ Там же. С. 217.

⁵⁶ См.: Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. Париж, 1990. С. 139-205.

⁵⁷ Там же. С. 139.

⁵⁸ Наиболее авторитетное издание: Софроний (Сахаров), архимандрит. Преподобный Силуан Афонский. Эссекс, 1990. Имеются многочисленные отечественные переиздания 1990-х годов, нередко без указания на авторство о. Софрония.

⁵⁹ Полные выходные данные см. в Библиографии.

⁶⁰ См.: Письма в Россию. М., 1997; Письма близким людям. М., 1998; Подвиг бого-познания. Письма с Афона. М., 2001. Готовятся к печати и другие письма о. Софрония, в частности, его переписка с протоиереем Георгием Флоровским, архиепископом Василием (Кривошеиным), митрополитом Сурожским Антонием и др.

⁶¹ Первым опытом научной систематизации богословских взглядов о. Софрония является защищенная на богословском факультете Оксфордского университета докторская диссертация иеромонаха Николая (Сахарова) "Богословие архимандрита Софрония (Сахарова)". См.: SakhamvN. The Theology of Archimandrite Sophrony (Sakharov). D. Phil, thesis. Oxford, 2000. В диссертации рассматривается, в частности, вопрос о влиянии протоиерея Сергия Булгакова на архимандрита Софрония.

⁶² Софроний (Сахаров), архимандрит. Видеть Бога, как Он есть. Эссекс, 1985. С. 238. Подробнее об этом см. в: Иларион (Алфеев), иеромонах. Православное богословие на рубеже столетий. М., 1999. С. 344-347.

⁶³ Ин. 16:24,23.

⁶⁴ Лк. 10:17; 9:49.

⁶⁵ Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. Париж, 1990. С. 140-141.

⁶⁶ Софроний (Сахаров), архимандрит. Преподобный Силуан Афонский. С. 141.

⁶⁷Евр. 1:1.

⁶⁸ Быт. 4:26.

⁶⁹ Здесь и далее в цитатах из трактата "О молитве Иисусовой" курсивом набраны слова, в авторском оригинале напечатанные прописными буквами.

⁷⁰Исх. 6:3.

⁷¹ Исх. 34:5-7.

⁷² Исх. 20:7.

⁷³ Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. С. 142-144.

⁷⁴ Исх. 3:14.

⁷⁵ Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. С. 149.

⁷⁶ Фил. 2:7.

⁷⁷ Ин. 1:14.

⁷⁸ Мф. 4:16.

⁷⁹ Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. С. 149-150.

⁸⁰ Мф. 4:17.

⁸¹ Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. С. 152-153. Ср.: Быт. 3:8 и далее.

⁸² Там же. С. 152.

⁸³ Там же. С. 153.

⁸⁴ Там же. С. 159.

⁸⁵ Ин. 14:11.

⁸⁶ Ин. 10:30.

⁸⁷ Ин. 17:26.

⁸⁸ Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. С. 194.

⁸⁹ Там же. С. 194-195.

⁹⁰Деян. 4:12.

⁹¹ Деян. 3:6.

⁹² Деян. 4:24-33.

⁹³ Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. С. 156-157.

⁹⁴ Ин. 14:6.

⁹⁵ Кол. 2:9.

⁹⁶ Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. С. 159.

⁹⁷Там же. С. 153-154.

⁹⁸ См., в частности: Софроний (Сахаров), архимандрит. Видеть Бога, как Он есть. С. 145-179. ⁹⁹Быт. 2:7. ¹⁰⁰ Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. С. 157.

¹⁰¹ Там же. С. 155.

¹⁰² Там же.

¹⁰⁴ Антоний (Булатович), иеросхимонах. Прошение в Правительствующий Синод. С. 6, 26-27. ¹⁰⁵ Там же. С. 13-16.

¹⁰⁶ Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. С. 195. ¹⁰⁷ Мф. 7:22-23. ¹⁰⁸Ср.:Евр. 11:27.

¹⁰⁹ Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. С. 157-158.

¹¹⁰ Там же. С. 177-178.

¹¹¹ Там же. С. 195.

¹¹² Там же. С. 189.

¹¹³ Там же. С. 204.

¹¹⁴ Там же. С. 193. Ср.: Мр. 9:4.

¹¹⁵ Там же. С. 195-196. Ср.: Ин. 14:27; Фил. 4:7.

¹¹⁶ Там же. С. 179.

¹¹⁷ Там же. С. 175.

¹¹⁸ Там же. С. 52-53.

¹¹⁹ Молитва приношения на Литургии св. Василия Великого.

¹²⁰ Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. С. 181-182.