Яков Кротов. Эссе. Вспомогательные материалы: мистика.

Эвелин Андерхилл

МИСТИЦИЗМ

К оглавлению

 

Глава IV

ОЗАРЕНИЕ ДУШИ

Озарение имеет необходимой предпосылкой особое мистическое сознание. – Его достигают многие люди искусства. – Оно является естественным этапом процесса трансцендирования. – Его природа. – Плотин. – "Мистический танец". – Характерные признаки озарения. – "Натуральный мистицизм". – Озарение и таинства. – Мистик и художник – Кубок с Духом Жизни. – Различные виды и этапы озарения. – Для мистика оно всегда представляется окончательным. – Его выражение на языке искусства. – Озарение проявляется в видениях. – Три особенности озарения: (1) ощущение Божественного Присутствия; (2) ясное видение мира; (3) проявления медиумизма. – Двойственный характер озаренного сознания. – Ощущение присутствия Бога. – Источник мистической радости. – Молитва единения. – Св. Бернард. – Гуго Сен-Викторский. – Различие между молитвой единения и жизнью в единении. – "Ощущение присутствия" и активная жизнь. – Пассивность. – Г-жа Гийон. – Св. Катерина Генуэзская и озарение. – Природа озарения. – Прилив нового света. – Якопоне из Тоди. – Уильям Лоу. – Св. Августин. – Видение Реальности. – Данте. – Анжела Фолиньоская. – Трансцендентальное и личное озарение. – Озаренное видение мира – его природа. – Якоб Бёме. – Фоке. – Блейк. – Мистики и дикие животные. – Св. Франциск Ассизский. – Св. Роза Лимская. – Платонизм и озарение. – Плотин. – Каббала. – Озарение как промежуточный этап. – Оно не может окончательно удовлетворить духовное сознание.

Рассматривая озарение, мы имеем дело с состоянием души, которое, по общему мнению, характерно лишь для мистиков, поскольку оно подразумевает такой тип восприятия и мышления, который совсем не свойствен "нормальным" людям. Все предыдущие события и переживания, через которые проходит мистик, нельзя даже сравнить с этим состоянием. Пробуждение души к осознанию Абсолюта, хотя оно и бывает нередко отмечено великолепием и силой, которые не свойственны никаким другим душевным переворотам, фактически лишь воспроизводит на более высоких уровнях те типичные процессы обращения и влюбленности, которые сообщают религиозной и эмоциональной жизни глубину и реальность. Впоследствии мистик предается очищению, и хотя этому очищению присущи некоторые мистические черты, нередко оно сводится к умерщвлению плоти, к которому прибегают и немистически ориентированные аскеты. Подобное очищение дает нам яркий пример катарсиса – срезания засохших веток и лишаев с растения, имя которому человек. Катарсис лежит в основе собственно обучения и является необходимым этапом в любой разновидности трансцендирования. В ходе очищения мистик на собственном опыте и в обостренной форме постигает принципы, которые неизбежно принимают все те, кто живет глубокой душевной жизнью, – искатели свободы и влюбленные, – хотя он вправе сказать вместе с Офелией, что каждый по-своему несет свою печаль. [1]

Однако пути мистика и человека, живущего интенсивной душевной жизнью, расходятся, когда первый выходит на яркий солнечный свет, получая тем самым награду за тягостные часы, проведенные в "темнице самопознания". Рука об руку с мистиком некоторое время могут еще идти лишь те, кто в той или иной мере одарен мистическим гением, – пророки, поэты, художники и мечтатели. Посвященный красоты и мудрости наряду с мистиком – посвященным любви – причастен в какой-то мере к переживаниям на пути озарения. Однако мистик утвердился в трансцендентном мире, в который остальные заглядывают лишь изредка. Мистик имеет в этом мире почти неограниченные права, черпает из него рогу и спокойствие, хотя еще и не достиг единения с "великой жизнью Всего". Подобно человеку, чье ученичество подошло к концу, на стадии озарения мистик воистину и подлинно "входит в Святая Святых, где душа соединяет руки с Софией, Божественной Мудростью, и танцует с ней". Сверяя свой пульс с великим ритмом духовной вселенной, мистик обретает здесь глубокий покой.

Это изменение сознания, каким бы значительным и красочным оно ни казалось для переживающей его души, психологу представляется нормальной фазой процесса естественного развития, который начался с пробуждением трансцендентального видения. Вспоминая об этом пробуждении, перестраивая свою жизнь в соответствии с ним, сосредоточивая на нем все свои силы, душа проходит через длительный процесс очищения и открывает, что теперь способна постигать реальность на другом уровне. Она получает возможность осознавать невидимый истинный мир, который всегда ее окружает и в котором вечно пребывает ее подлинное бытие, Первооснова, она же есть от Бога. Такое сознание представляет собой "трансцендентальное чувство" in excelsis [2] – глубокое интуитивное видение "непроявленного плана".

"Мы подобны хору, который стоит вокруг корифея, – говорит Плотин, – и не всегда поет в такт, потому что увлечен внешним миром. Так, хотя мы и не всегда видим Единое, мы всегда движемся вокруг Него, ведь если бы мы не делали этого, то рассеялись бы и перестали существовать". Таким образом, вместо того, чтобы сознательно участвовать в великой жизни Всего, которая одна только может придать смысл человеческому существованию, мы движемся, подобно марионеткам, забываем о том, куда направляются наши маленькие шаги, и не чувствуем великого ритма, "которому послушны миры". Наши глаза не смотрят на Того, Кто в центре, на "действующее Слово", которое задает ритм. Мы не видим Его. Наше внимание приковано к иллюзиям органов чувств, а "око, прозревающее Вечность", бездействует. "Но когда мы действительно созерцаем Его, – говорит дальше Плотин, – наше существование подходит к концу и в душе воцаряется покой. После этого мы поем только в такт и, как хорошо спевшийся божественный хор, послушны командам своего Корифея. Танцуя под это пение, душа созерцает Первопричину Бытия, основание блага и средоточие души". [3] Такое созерцание, такое возвышение сознания из мира, в котором в центре было Я, до мира, в центре которого Бог, составляет суть озарения.

Следует отметить, что в приведенных словах Плотин не говорит о высшем единении, о "духовном бракосочетании" христианских мистиков и о "полете Одинокого к Одинокому", который является плотиновским образом великого блаженства освобожденной души. Ведь в конце концов каждый мистик проходит эти предварительные стадии, освобождается от отягощающих привязанностей, перестраивает свою внутреннюю жизнь. В результате он обретает новую великую уверенность в Боге и новое отношение своей души к Богу – "просветление", в котором он обретает новые навыки мышления и поведения. Выражаясь на традиционном для аскетов языке, он уже "опытен", но еще не совершенен. Он сподобился подлинного знания и видения, сознательной гармонии с божественным Миром Становления, но все еще не потерял себя в Источнике Жизни. Он лишь достиг сознательного и гармоничного движения вокруг Него и "через свой танец может знать все, что происходит в мире". Это бросается в глаза почти во всех описаниях озарения, и этим отличается озарение от мистического единения во всех его формах. Все благостные и экстатические состояния мистического сознания, в которых сохраняется чувство Я, а отношения между Абсолютом и душой строятся на принципах любви и радости, попадают в категорию озарения. Такие состояния могут служить примерами развития интуитивной жизни до высоких уровней. Все удостоверенные опытом описания Божества с помощью символов, принятых у религиозных людей, все ступени молитвы между медитацией и молитвой единения, многие состояния поэтического вдохновения и "проблески истины" являются порождениями озаренного сознания.

"Видеть Бога в природе", достичь сияющего осознания "инаковости" [otherness] естественных вещей – вот простейший и самый распространенный путь к озарению. Многим людям под влиянием высоких чувств, навеянных прекрасным, приходилось переживать слабые проблески подобного видения. В некоторых случаях проявления такого осознания могут повторяться – как было со многими поэтами, [4] – и тогда мы получаем свидетельства частного, но в то же время могучего ощущения Бесконечной Жизни, незримо присутствующей во всех вещах. Некоторые современные исследователи называют такие свидетельства "натур-мистицизмом". Там же, где подобные настроения господствуют в своих самых высоких проявлениях, завеса тайны порой уступает внутреннему свету, и тогда "вера сменяется прозрением", как иногда бывало с Блейком. В таких случаях мы видим, как мистик затмевает поэта.

"Многоуважаемый сэр, – говорит этот великий гений в одном из своих красноречивых писем, написанных сразу после переживания озаренного состояния, способность к которому он перед этим утратил на многие годы, – простите мой энтузиазм, а точнее, безумие, ведь у меня возникает настоящее опьянение духовным видением всякий раз, когда я беру в руки карандаш или резец". [5] Многие выдающиеся художники, философы, поэты и, возможно, все вдохновенные музыканты переживали этот неописуемый наплыв Реальности в моменты трансценденции, когда рождался замысел их выдающихся произведений. Это то "спасительное безумие", о котором Платон говорит в "Федре"; экстаз "опьяненного Богом человека", любовника, пророка или поэта, "опьяненного жизнью". Когда христианский мистик, стремящийся к тому, что принадлежит ему по праву рождения, восклицает "Sanguis Christi, inebria me!", [6] он молит о даре небесной радости, глотке Вина Абсолютной Жизни, которое струится в артериях мира. Всякий, кто сподобился испить из чаши этой, обретает великий источник жизненных сил, у него обостряется восприятие, углубляется сознание по сравнению с другими людьми. И хотя, как утверждает Рейсбрук, "это еще не Бог", все же для многих душ это "Свет, в котором мы видим Его". [7]

Блейк видел свое призвание в том, чтобы донести до обычных людей значимость мистического озарения, этого возвышенного видения реальности – чтобы "очистить врата восприятия" человечества. Окружающим его усилия казались безумием.

...Не покладая рук трудиться буду я,
Чтоб Вечный Мир явить перед людей бессмертными очами,
Чтобы открыть внутри пространства мысли Вечность,
Живущую в Воображенье человека, в Лоне Бога.
Спаситель мой! Излей свой Дух смирения и страсти,
Убей меня во мне: будь жизнию моей!

("Jerusalem", cap. I)

Мистерии древнего мира, по всей вероятности, были попытками открыть – иногда путем магических действий – "бессмертные очи людей": возвысить их восприятие до уровня, когда они окажутся способными получать послания из. высших уровней реальности. Несмотря на многочисленные теоретические исследования, невозможно с уверенностью сказать, насколько им это удавалось. Для тех же, кто имел врожденную склонность к видению Бесконечного, символы и ритуалы, несомненно, содержали намеки на экстатические переживания. В ходе таинств драматизировались те или иные черты Мистического Пути, что вполне могло способствовать углублению сознания. [8] В то же время едва ли эти таинства могли влечь за собой существенное преображение характера индивида, которое необходимо для того, чтобы он мог войти в озаренное состояние как мистик. Отсюда утверждение Платона о том, что "каждый, кто был недавно посвящен" может видеть Бессмертную Красоту под бренной завесой.

Блажен тысячекратно тот,
Кто воду пьет Истока Жизни,
Чью совесть ничего не тяготит,
И чья душа близ Бога рядом –
С кого спадает пелена грехов,
Когда моленью на Горе он предается

(Euripides, "Bacchae", translated by Gilbert Murray, p. 83)

Так пели посвященные в дионисийских мистериях, сосредоточивших в себе, по-видимому, все, что знали древние греки о движении сознания по пути очищения к озаренной жизни. Едва ли мы найдем где-нибудь еще такое яркое выражение безыскусного экстаза озарения. С этой самодостаточной красотой несколько по-азиатски достигнутого персонального очищения, с чувством духовного превосходства, которое дает посвященность в тайны, можно сравнить более глубокие и более утонченные переживания католического поэта и святого, наилучшим образом выразившего дух западного мистицизма. С него тоже спала пелена грехов, она, как облако, растаяла в свете Божественной Любви. Однако в центре описания христианского святого находится не экзальтированное маленькое я, а Высшее Я, по Чьей воле маленькое я было возвышено.

О более чем сладостные муки!
Сильнее жгите, чтобы излечить ожог!
О нежная рука, чье легкое касанье
Откроет новое существованье,
Исполненное милостию Божьей,
Что убивая, вновь дарует жизнь!

(St. John of the Cross, "Llama de Amor Viva", translated by Arthur Symons)

В этих строках запечатлелась такая же страстная радость, столь же напряженное сознание божественной жизни, однако оно здесь подчинено христианской традиции смирения, самоотречения и глубокой любви.

Мы видели уже, что все подлинные люди искусства наряду с мистиками в той или иной мере причастны к озаренной жизни. Они испили, как Блейк, из чаши духовного видения, в которой содержится Дух Жизни, и познают божественное опьянение всякий раз, когда Красота побуждает их к творчеству. Некоторые люди искусства сделали лишь небольшой глоток из этой чаши, другие, например Иоанн Пармский, испили сполна, приняв тем самым на себя мистический долг в полной мере. Однако чаша Грааля была преподнесена каждому, кто видел Красоту в лицо. В ходе этого священного причастия человек приобщился к тайне мира.

В одном из самых замечательных отрывков из "Fioretti" рассказывается, как брат Жак Ла-Масский, "перед которым Бог отворил Свою тайную дверь", видел, как Христос преподносит этот Кубок с Духом Жизни св. Франциску, чтобы тот мог дать своим братьям испить из него.

"Затем св. Франциск направился с кубком жизни в руках к своим братьям. Сначала он преподнес его брату Иоанну Пармскому, который взял его в руки, с благоговением осушил и сразу же воссиял как солнце. Вслед за этим св. Франциск предлагал кубок другим братьям по ордену, однако среди них нашлись лишь немногие, кто с должным благоговением и почтением осушал его. Каждый, кто принимал кубок в руки и испивал до дна, начинал светиться как солнце, те же, кто брал его без должного почтения и проливал содержимое, становились темными и мрачными, уродливыми и ужасными на вид. Те же, кто что-то отпивал, а что-то проливал, становились отчасти сияющими, а отчасти темными – в зависимости от того, какая часть была ими выпита, а какая пролита. Однако вышеупомянутый брат Иоанн сверкал ярче всех, потому что больше других испил из кубка жизни я тем самым глубже заглянул в бесконечную бездну божественного света". [9]

Ни один образ, вероятно, не сможет так точно, как этот, передать божественное состояние совершенного озарения: мистик выпивает божественное Вино Жизни до дна, с благоговением и на одном дыхании – другими словами, не сомневаясь и не поддаваясь эгоистическим рассуждениям. Об этом вине Ролл сказал, что оно "чрез сладостное созерцание наполняет душу великой радостью". [10] Иоанн Пармский, духовный гений францисканцев, достижение которого было так высоко оценено этой аллегорией, может служить примером мистика, "испившего сполна" и получившего дар видения бесконечных глубин божественного света. Те же менее совершенные братья, которые не отважились осушить чашу жертвоприношения, лишь пригубив и пролив остальное, стали светлы лишь отчасти – "в зависимости от того, какая часть была ими выпита, а какая пролита". Здесь мы видим образ человека искусства, музыканта, пророка, поэта и мечтателя, который озарен в той мере, в которой ему хватило смелости и самоотверженности, чтобы испить из чаши экстаза. Однако на фоне подлинных созерцателей такие люди всегда кажутся светящимися "лишь отчасти". "Не препятствуйте мне, – говорит душа Мехтильды Магдебургской ее чувствам во время видения. – Я желаю отведать чистого вина". [11] Можно сказать, что у человека искусства органы чувств в той или иной мере препятствуют совершенному экстазу души.

Мы видели, что путь озарения включает в себя довольно широкий спектр переживаний – фактически все переживания, которые проистекают из контакта возвышенного и очищенного сознания с окружающим его Миром Становления. Кроме того, эти переживания включают в себя все состояния, которые обязаны своим появлением взаимодействию сознания и Самого Абсолюта. Состояния озарения представляют самую большую и густонаселенную область мистического царства. В этом царстве жили такие визионеры, как Сузо и Блейк, Бёме и Анжела Фолиньоская, Мехтильда Магдебургская, Фокс, Ролл, св. Тереза и многие из тех, кто оставил нам свои свидетельства о пребывании в этой сфере. В сочинениях Платона и Гераклита, Вордсворта, Теннисона и Уолта Уитмена – которых нельзя назвать полностью погруженными в мистицизм, – мы также встречаем свидетельства в пользу того, что эти люди, в отличие от подавляющего большинства поэтов и провидцев, были знакомы с феноменами озаренной жизни. Изучая их жизнеописания, мы сталкиваемся с большим количеством разноречивых фактов, которые можно объяснить лишь обилием разнообразных по убедительности переживаний сверхчувственного мира.

Предположение бесконечности Бога означает среди прочего, что Его можно постичь и описать бесконечным числом способов. К Кругу, которого "центр везде, а окружность нигде", можно идти с любой стороны и быть уверенным в том, что Он будет найден. Истории жизни мистиков в период озарения убедительно свидетельствуют о том, что это действительно так. Во время озарения, когда человек обретает "первую мистическую жизнь" и устанавливает сознательную связь с Реальностью, душа, которая до этого колебалась между двумя уровнями сознания, то отвергая, то принимая все более убедительные проблески Абсолюта, теперь обретает покой. На этом этапе все несогласующиеся черты характера уже устранены. По крайней мере на некоторое время душа человека "достигает целостности" на высоком уровне сознания, где ей открывается мир, который нельзя назвать иначе, как подлинно божественным. Глубина и богатство собственной природы души определяют, насколько интенсивным будет это осознание.

Однако, каким бы по своему масштабу ни было переживание расширенного сознания, оно, как правило, лишь представляется озаренной душе окончательным и совершенным. Подобно тому как по-настоящему влюбленный человек всегда убежден, что его невеста – королева красоты этого мира, точно так же едва забрезжит божественный свет, мистик считает, что его поиски наконец-то увенчались успехом. Не ведая еще о подлинном свершении таинства любви, которое превосходит все, что доступно внутреннему видению и слуху, мистик в полной уверенности восклицает: "Beati oculi qui exterioribus clausi, interioribus autem sunt intent!". [12] Он поглощен своим блаженным видением и забывает, что по-прежнему принадлежит к числу тех, кто все еще in via. [13] Ему еще предстоит пройти через переживание, которое именуют "ночью чувств" и которое научит его отличать Реальность от сопутствующих ей случайных обстоятельств. Он также обнаружит, что даже эта божественная пища не может утолить его "жажду Абсолюта". [14] Подлинная цель его устремлений подразумевает нечто большее, чем простое наслаждение радостью в лучах Несотворенного Света. Лишь величайшие души постигают это и проходят весь "Царский Путь", который приводит их к Истоку. "Многие приходят в Вифлеем, но немногие потом следуют на Голгофу". Большинство остается здесь, в Земном Раю, на этих цветочных полях, где освобожденная душа скитается на воле, живописуя один за другим прекрасные пейзажи Духовного Царства.

Именно эти описания радости озарения, переливающиеся через край любовь и экстаз, присущие этому состоянию, составляют самые лирические страницы мистической литературы. Здесь поэт, мистик и музыкант находят общий язык, ведь чудесные видения можно выразить лишь окольным путем искусства, посредством эстетических образов и музыкальных ритмов. Когда глубину добра, истины и красоты – Свет, Жизнь и Любовь – поэт, художник, влюбленный или святой постигают сердцем, о своем постижении они могут говорить лишь языком искусства. Обычный разум осознает лишь последовательность событий, тогда как отличительной чертой мистика является его способность постигать все одновременно. Характерная черта озаренного сознания – постоянное стремление преодолевать пропасть между одновременностью и последовательностью событий – между Творцом и сотворенным. При этом последовательное используется для того, чтобы выражать черты Вечного.

Таким образом, здесь сходятся воедино гениальность и святость, при этом они становятся единым и смотрят на мир одними глазами. Поэтому для мистика вполне естественно использовать все имеющиеся в его распоряжении возможности артистического таланта. Здесь уместно вспомнить о красочных образах Юлианы Норвичской и Мехтильды Магдебургской, о поэтических прозрениях Сузо, об огне и свете в видениях св. Августина и о небесной музе св. Франциска и Ричарда Ролла. Символы также играют важную роль не только в описаниях, но и в механике озарения: дело в том, что интуитивные откровения многих мистиков предстают перед поверхностным сознанием в виде символов. Поэтому мы должны быть готовы к большому разнообразию средств выражения, к постоянному и не всегда осознанному обращению к символам и образам у тех, кто пытается передать тайны этого состояния сознания. Мы должны изучить и даже систематизировать, насколько это возможно, широкий спектр переживаний – среди них есть такие, которые признаны как чисто "мистические" и апологетами, и критиками мистицизма; есть иные, в которых ясно отразились индивидуальные особенности поэтического дарования мистика; а есть и такие, которые включают в себя "парапсихологические феномены" и другие нетипичные проявления внутреннего мира человека. Мы должны проявить настойчивость и не отступать перед странным и на первый взгляд противоречивым характером исследуемого материала.

Существуют три основных типа переживаний, которые вновь и вновь встречаются в истории мистицизма, чаще всего в связи с озарением, а не в связи с какой-либо иной стадией мистического развития. Я считаю, что их по праву можно считать основными признаками этой стадии, хотя их обсуждение и не может составлять исчерпывающего описания озарения. Очень немногие проявления духовной жизни так ярко демонстрируют спонтанность индивида, и трудно найти другой пример, когда попытка мертвящей классификации имела бы так мало шансов на успех.

Вот эти три основных типа:

1. Радостное осознание Абсолюта – то, что многие писатели-аскеты называют "практикой обретения присутствия Бога". Однако это осознание не следует путать с уникальным переживанием единения с Божеством, которое иногда посещает мистика на завершающих стадиях мистического развития. Хотя на этой стадии душа и прошла уже через процесс очищения, она все еще осознает себя сущностью, отдельной от Бога. Она еще не погрузилась в Источник, а созерцает Его. Это скорее "помолвка", а не "бракосочетание" души.

2. Подобное ясное видение может относиться и к феноменальному миру. Обычное физическое восприятие оказывается необычайно возвышенным, в результате чего человек осознает, что значимость и реальность окружающего мира в его глазах заметно возрастают. Нередко это осознание сопровождается убежденностью, что он наконец-то постиг "тайну мира". Выражаясь словами Блейка, можно сказать, что теперь "врата восприятия у него очищены" и "все является перед ним таким, как оно есть, бесконечным". [15]

   Эти две черты восприятия мистика наводят на мысль, что сознание мистика развивается в двух направлениях до тех пор, пока оно не включит в себя как Мир Бытия, так и Мир Становления. Таким образом, мы подходим к восприятию реальности как трансцендентной и в то же время имманентной. Мы уже неоднократно убеждались, что такое восприятие весьма типично для индивидов мистического типа.

3. Наряду с этим двойным расширением сознания может наблюдаться заметное возрастание энергий интуитивно постигаемого трансцендентального Я. Душевные перепады Пути Очищения способствуют тому, что этот Путь становится смыслом жизни: из характера человека исчезает все, что препятствует мистическому развитию. Теперь расширение сознания охватывает обычные средства общения с миром, оно может проявиться в виде (а) голосов, (б) диалогов между поверхностным сознанием и другим разумом, божественным, (в) видений, а иногда и (г) автоматического письма. Во многих случаях эти автоматические проявления зреющих, но все еще подсознательных сил, составляющих "Нового Человека", неуклонно набирают силу в течение всей мистической жизни.

Таким образом, озарение обычно характеризуется одной или всеми упомянутыми чертами. Как правило, наличествуют все три, но одна из них доминирует. Распределение акцентов в каждом конкретном случае обусловлено особенностями ментального облика человека, склонностью его характера к "чистому созерцанию", "ясному видению" или явлениям медиумизма; расположенностью к мировосприятию в терминах деистской или имманентной миру природы Божества, к восприятию истины в философском, творческом или личностном аспекте. Эти три фактора могут образовывать столько различных комбинаций, сколь разнообразны проявления самой Жизни.

В прекрасных гимнах, воспеваемых Богу св. Августином, в беседах со Словом св. Бернарда, в осознании Божества Анжелой Фолиньоской, в "состоянии песни" Ричарда Ролла, в котором его слух радовали "сладчайшие небесные мелодии, обитающие в воображении", и в "практическом опыте присутствия Бога" брата Лоуренса – везде мы встречаем первый тип озаренного сознания. Якоб Бёме по праву считается классическим примером второго типа, который можно встретить также в довольно привлекательной форме у Франциска Ассизского. Сузо и св. Тереза могут, вероятно, служить примером третьего, поскольку в этих людях сполна проявился дар видеть видения и слышать голоса. Ниже мы рассмотрим все типы по порядку; это поможет нам разобраться в хитросплетении особенностей психического склада выдающихся мистических индивидуальностей. Таким образом, остаток этой главы будет посвящен анализу двух основных форм озаренного сознания: осознанию Реальности в вечном и временном мирах. Такой же важный предмет, как голоса и видения, требует отдельной главы.

1. Сознание Абсолюта, или "Ощущение присутствия Бога"

Это сознание в своих разнообразных формах и разновидностях является, по всей вероятности, одной из самых типичных черт озарения. Для мистической души оно знаменует собой состояние глубочайшей удовлетворенности. Тем самым я не хочу сказать, что мистик проводит месяцы или годы в непрерывном экстазе обретения причастности Божеству. Нормальное течение жизни в чреде озарений может прерываться периодами душевной усталости, или "засухами" _ отголосками эмоциональной борьбы, происходившей во время очищения, – и периодами надвигающейся "темной ночи". Подобно этому, редкие вспышки прозрения, не отличимые от озаренного состояния, освещали раньше тягостно-монотонный путь очищения. Однако теперь мистиком достигнута глубокая уверенность в величии его Подлинной Жизни. Эта уверенность уже не покидает его, хотя иногда и оказывается в тени. "Душа, тянущаяся к Богу, провозглашает о том, что коснулась Его. Начиная с этого времени, нормальным состоянием мистика является радостное осознание Его Присутствия: Оно дает о себе знать "многими легкими прикосновениями сладостных духовных видений и ощущений, которые даются нам в той мере, в какой наша простота может их воспринимать". [16] Если мистик предпочитает менее однозначный, более пантеистический язык, его восприятие принимает вид "гармонии с Бесконечным" – той же самой божественной музыки, транспонированной на октаву ниже.

Это "ощущение Бога" не является метафорой. Многочисленные свидетели утверждают, что оно такое же непосредственное, каким может быть у других людей восприятие цвета, тепла и света. Оно представляет собой вполне конкретное, хотя и преходящее переживание в религиозной жизни. "Ощущение Бога" напоминает реально наблюдающийся у птиц инстинкт, благодаря которому они безошибочно находят дорогу домой. "Чтобы понять, что есть это присутствие, недостаточно прочесть о нем; его нужно пережить, – говорит Хилтон, – ведь оно составляет жизнь и любовь, могущество и свет, радость и покой избранной души. Таким образом, тот, кто хотя бы раз мимолетно пережил его, не сможет расстаться с ним без страданий. Само по себе оно настолько прекрасно и блаженно, что впоследствии человек уже не в состоянии забыть его... Иногда Это приходит украдкой, когда ты меньше всего Его ожидаешь, и если ты не внемлешь Ему, Оно уходит так же незаметно. Но бывает и так, что могучим порывом Оно пробуждает тебя и обращает твое сердце к созерцанию Своей милости, и тогда в блаженстве тает твое сердце, как воск в пламени, и ты постигаешь всю немыслимую глубину Его Любви". [17]

Современные психологи приложили немало усилий к доказательству невозможности подобного присутствия. Иногда они приписывают его возбужденной фантазии человека, а иногда утверждают, что такие ощущения представляют собой попытки увидеть "желаемое" там, где его нет в действительности. [18] Однако мистики, которые умеют намного лучше, чем их критики, различить подлинные и ложные трансцендентные состояния, никогда не сомневаются в их значимости. Они не беспокоятся даже тогда, когда их переживания не согласуются с их теологическими представлениями.

Вот как св. Тереза с присущей ей обезоруживающей простотой описывает свои переживания: "Однажды мне пришло в голову, что я не уверена в одном – в том, что Бог действительно присутствует во всем. И даже когда Он казался мне очень близким, я по-прежнему могла сомневаться, возможно ли такое присутствие Бога. Не верить, что Его нет поблизости, было не в моей власти; ибо мне постоянно казалось, что я чувствую Его непосредственное присутствие. Между тем один неученый человек часто говорил мне, что Он присутствует только тогда, когда Сам того пожелает. Я не могла в это поверить, ведь, как я уже говорила, мне всегда казалось, что Он Сам постоянно присутствует возле меня. Поэтому я чувствовала неудовлетворенность. Но вот один весьма почитаемый мною за ученость человек из Ордена прославленного патриарха св. Доминика развеял мои сомнения, поведав мне, что Он постоянно присутствует в окружающих вещах и может являться. Это меня окончательно успокоило". [19]

И еще: "Внутренний мир, а также особое тонкое напряжение, то приятное, то беспокоящее, временами замещают это ощущение присутствия Трех Ликов (когда оно есть), а затем оно снова возвращается, и продолжается, и я не могу сомневаться, что переживаю состояние, о котором св. Иоанн сказал, что Бог пребывает в душе, но это не просто милосердие: Он дает ей также возможность осознавать Его присутствие". [20] В этих отрывках прослеживается явно выраженная у св. Терезы склонность к "имманентности".

Подобное ощущение божественного присутствия может возникать даже в повседневной жизни человека и накладываться на обычные его переживания – хотя этот человек, возможно, и не склонен к экстазам и духовным видениям, таким далеким от мирских будней. Но для него трансцендентальное сознание навсегда становится центром интереса, а проблески этого сознания постоянно доминируют в его системе ценностей и озаряют его повседневность. Он уже достиг цели, которую поставило перед собою Просвещение, восприняв эту идею из учения Платона: душа человека "вознеслась над преходящим миром" и "созерцает реальный мир и его самую яркую часть". [21] Но там, где призвание и обстоятельства требуют этого, обязанности человека в суетном мире выполняются им неукоснительно и успешно, причем без малейшего ущерба для созерцания душой Реальности.

У многих людей с неустойчивым или артистическим темпераментом это интуитивное осознание Абсолюта становится неуправляемым. Оно постоянно прорывается, помимо воли человека овладевая его внутренним миром и проявляясь в виде "психических" феноменов, таких, как экстаз и экзальтация. В других случаях, у людей с более спокойным характером, интуитивное осознание выливается в страсть, в "огонь любви", который сопутствует во многих случаях "встрече с Богом в глубине души". Речь идет о "чистом созерцании" – о том состоянии внутренней молитвы, в котором человеку кажется, что он "видит, чувствует и мыслит все сразу". Предаваясь этому спонтанному порыву, в котором он подчиняет все свои способности любви, мистик достигает того "видения сердцем", которое "оказывается более сокровенным, чем сновидения и экстатические фантазии". [22] Это видение наполняет содержанием те самые способности, которые теперь по-видимому бездействуют, – подобно тому как пущенная юла выглядит неподвижной. Ego dormio et cor meum vigilat. [23] Это созерцание, это добровольное подчинение себя осознанию божественного присутствия не оставляет в душе ни одного осязаемого образа. Остается одно лишь знание того, что мы вознесены на небеса и воистину зрим То, чего наши глаза никогда не видели.

В одной из своих проповедей св. Бернард дает простое и выразительное, ибо основанное на личном опыте, описание этих "сокровенных прикосновений", таких убедительных, хотя и мимолетных, контактов души с Абсолютом. "Теперь прошу выслушать с терпением мои глупые слова, – говорит он, – ведь я уже говорил, что хочу поведать, как подобные переживания овладевали мной. На самом деле говорить здесь не о чем, и я предлагаю твоему вниманию свои переживания лишь потому, что они, возможно, сослужат тебе добрую службу. Если ты извлечешь хоть какую-то пользу из моих слов, я буду считать свою нескромность оправданной; если же они будут для тебя без всякой пользы, я всего лишь покажу тебе свою глупость. Итак, в глупости своей свидетельствую, что Слово посещало меня, и притом очень часто. Но хотя Оно неоднократно входило в мою душу, я никогда не мог точно уловить момент Его пришествия. Каждый раз я ощущал, что Оно уже присутствует, или же вспоминал, как Оно присутствовало в душе когда-то. Иногда мне доводилось все же переживать ощущение, что Оно вот-вот должно появиться, но я никогда не чувствовал Его прихода или ухода. Ведь должен признать, что до сего дня не знаю, откуда Оно приходило в мою душу, куда уходило из нее и каким образом оказывался возможным Его приход и уход: Nescis unde veniat aut quo vadat. [24] Это не удивительно, потому что псалмопевец сказал о Нем: Vestigia tua non cognoscentur. [25]

"Входит Он не через глаза, потому что у Него нет ни формы, ни цвета, которые можно было бы различить глазами; и не через уши, потому что пришествие Его всегда беззвучно; и не через обоняние, потому что Оно не растворено в воздухе... Тогда посредством чего же Оно входит? Быть может, Оно не входит вообще и никогда не приходит извне, потому что ничто божественное не относится к внешнему миру. И в то же время Оно не приходит изнутри меня, потому что Оно благое, а внутри меня нет ничего благого. Я поднимался выше себя, и все же – о чудо! – находил Слово возвышающимся надо мной. Мое любопытство уводило меня в глубины подо мной, но все же я находил Его еще глубже. Всматриваясь в то, что меня окружает, я замечал, что Оно за пределами всего видимого мной. Проникая в то, что заполняет меня, я обнаруживал, что Оно пребывает в глубине всего. Так я постиг истину прочитанных мною слов: In ipso enim vivimus et movemur etsumus". [26]

Можно сказать, что такое вознесение – качество сознания, которое св. Бернард пытается описать, – на мгновение вводит дух в состояние, почти не отличимое от подлинного единения. Такое состояние мистики называют пассивным созерцанием, "навеянным" созерцанием или же молитвой единения. Это непродолжительное предвкушение единения часто случается на Пути и укрепляет мистика в уверенности, что он поистине достиг Абсолюта; и все же оно именно лишь предвкушение подлинного достижения, ранние плоды усилий души на той стадии просветления, которая "предлежит тем, кто еще растет". [27]

Указанное различие между кратковременным переживанием единства и достижением жизни в единении хорошо выявлено во фрагменте диалога между душой и Я человека, который можно найти в мистическом трактате Гуго Сен-Викторского "De Arrha Animae".

Душа говорит: "Скажи мне, что может вызывать этот восторг, который при одном лишь воспоминании о нем приводит все во мне в смятение и наполняет такой нежностью, что я покидаю пределы тела и улетаю сама не знаю куда? Внезапно я обновляюсь, все во мне меняется, меня охватывает неизъяснимый мир и покой. Меня заполняет радость, и все мои былые страдания и горести уходят в забвение. Мое естество ликует, разум озаряется, сердце пылает пламенем. Мои желания становятся естественными и устремленными лишь ко благу, меня охватывает Любовь, и я не могу сказать, где нахожусь. Когда меня охватывает Любовь, мне также кажется, что я одержима чем-то, о чем ничего не знаю, но я пытаюсь сохранить это в себе и никогда больше его не терять. Моя сущность радостно устремляется к тому, с чем мечтает слиться. Ей кажется, что в этом она видит осуществление всех своих желаний. Ее охватывает великое ликование, она не ищет ничего, не желает ничего, кроме как оставаться в этом и пребывать неизменно. Это ли мой возлюбленный? Скажи мне, чтобы я знала Его и чтобы, когда Он снова придет, могла просить Его не покидать меня, а оставаться со мною вечно".

Человек говорит: "Воистину тебя посещает твой Возлюбленный, однако Он приходит невидимым и неуловимым. Он приходит, чтобы прикоснуться к тебе, но остаться незамеченным. Он приходит не для того, чтобы препоручить Себя твоей воле и власти, а для того, чтобы ты вкусила Его, – не для того, чтобы выполнить твои желания, а для того, чтобы ты воспылала любовью. Он дает тебе приобщиться к Его радости, хотя и не дарует ее в преизобилии. Это и есть твоя подлинная помолвка с Тем, Кто после даст тебе возможность видеть Себя и обладать Собой, но сейчас позволяет лишь иногда вкушать Себя, чтобы ты могла знать, какая в Нем сладость. Это знание будет для тебя утешением в Его отсутствие, а память о Его дарах не даст тебе впасть в отчаяние". [28]

Глубокое различие между озаренной жизнью и жизнью в единении состоит в том, что в озарении индивидуальность субъекта – каким бы развитым ни было его духовное сознание и каким бы сокровенным ни было его общение с Абсолютом – остается отдельной и неприкосновенной. Его возвышенное восприятие скорее озаряет, чем устраняет его мирскую жизнь: оно может даже улучшить его приспособляемость к обычному существованию. Так, брат Лоуренс обнаружил, что его обостренное ощущение реальности, его осознание Присутствия Бога, а также последовавшие за ними непривязанность и чувство свободы в отношении всего мирского поддерживали его и помогали ему в выполнении самых тягостных поручений и работ. Однажды его послали в Бургундию купить вина для монастыря. "Это было очень неприятное дело для него, потому что он не имел никакой склонности к деловой деятельности, а также потому, что был хромым и постоянно натыкался на бочки, когда передвигался по судну. И все же он не сделал себе послабления в этом и не отказался от поручения. Он сказал, что принимается за дело так, словно это Его дело. Впоследствии оказалось, что с поручением он справился блестяще... Так же он поступал и тогда, когда ему приходилось работать на кухне, к которой он питал отвращение". [29]

Человек, разум которого сосредоточен на возвышенном, не подвержен беспокойству, равнодушен к приятному и неприятному и потому вполне справляется с любыми делами в миру. Если же этого не происходит, то виной тому не его мистические наклонности, а его натура и привычки. Для св. Катерины Генуэзской ощущение присутствия Бога было источником вдохновения для того, чтобы успешно вести дела в своей больнице. Св. Тереза была талантливым распорядителем и экономом, прекрасной домохозяйкой и утверждала, что находит Бога даже на кухне, среди горшков и кастрюль. [30] При всем ее пренебрежении мирским Мария из евангельской притчи (Лк. 10:38-42), вероятно, стряпала бы не хуже Марфы, если бы потребовалось.

Однако у индивидов со слабым и неразвитым интеллектом, а также у тех, кто болезненно переживает свои духовные неудачи, стремление достичь глубокого осознания Божественной Реальности может принять вид навязчивой идеи. В этом случае дает о себе знать "теневая сторона" озарения, эгоистическое упоение той радостью, которую дает трансцендирование, "духовная алчность", которую заклеймил св. Иоанн Креста. "Я совершила много ошибок, – говорит г-жа Гийон, – позволяя себе увлекаться низменными радостями... Подчас я сидела в углу за работой, но не могла ничего сделать, потому что сила влечения была такова, что работа валилась у меня из рук. Долгие часы я не могла открыть глаза и не могла сказать, что же со мной происходит. При этом я чувствовала такое блаженство и безмятежность, что вопрошала себя: "Может ли на небесах быть больший покой, чем у меня в душе?"" [31]

Как явствует из этого отрывка, г-жа Гийон купается в лучах Несотворенного Света подобно тому, как кошка нежится на солнышке, в чем мы вправе усмотреть опасную близость химерам квиетизма, с его двусмысленным сочетанием "пассивности и блаженства". Героическая сторона мистического призвания при этом оказывается вообще упраздненной. Мистические переживания, которые выпали на долю г-жи Гийон благодаря особенностям ее натуры, она использовала как средство для самоублажения, а не как источник сил для осуществления великих дел и благородных поступков.

Первые биографы св. Катерины Генуэзской утверждали, что она прошла через кризис своего обращения и очищения непосредственно к жизни в единении, минуя стадию озарения. Ошибочность этого суждения была убедительно показана бароном фон Хюгелем, [32] хотя и он склонен при рассмотрении ее случая изменять последовательность мистических состояний. Однако состояние Катерины по прошествии четырех лет покаяния, судя по описанию в главе шестой "Vita e Dottrina", представляет собой почти совершенную картину нормального озарения мистика "внутреннего", или "имманентного" типа. Это описание заметно контрастирует с процитированным выше отрывком из автобиографии г-жи Гийон.

У св. Катерины, несомненно, случались мгновения, когда ее переживания как бы забегали вперед, и тогда она чувствовала себя не просто озаренной Сокровенным Светом, но и на какое-то время поглощенной им. Такие мгновения стали причиной записей, подобных фрагменту главы пятой, который, если его рассматривать отдельно, создает впечатление подлинного состояния единения. "Иногда, – говорит она, – я не вижу и не чувствую души, тела, сердца, воли, окружающего мира – ничего, кроме Чистой Любви". [33] Однако ее обычное состояние сознания в то время, очевидно, не было тем, которое Юлиана Норвичская называла "растворением в небесной радости". Это был скорее глубокий и продолжительный контакт с Реальностью, которая все время оставалась отдельной от нее. "После упомянутых четырех лет, – говорится в следующей главе "Vita", – ей была дарована чистая душа, настолько свободная и заполненная Богом, что ничто другое не могло войти в нее. Так, когда она слышала проповедь или мессу, она так глубоко уходила в свои сокровенные переживания, что не замечала того, что происходило вокруг. Все это время она слышала и видела в блаженном божественном свете иные вещи. Ее всецело поглощал этот внутренний свет, и не в ее власти было поступать по-другому". Таким образом, св. Катерина все еще оставалась наблюдателем Абсолюта, она не чувствовала себя единой с Ним. "Удивительно то, что, несмотря на такое глубокое сосредоточение, Господь никогда не давал ей окончательно утратить контроль над собой. Ведь каждый раз, когда окружающие нуждались в ней, она приходила в себя и могла отвечать на их вопросы. Господь так направлял ее, что никто не мог на нее пожаловаться. Во время разговора ее так переполняла Божественная Любовь, что она с трудом произносила слова. Во время этого непрерывного ощущения и осознания Бога она неоднократно переживала столь сильный восторг, что должна была скрываться от посторонних глаз, чтобы ее никто не видел". Очевидно также, что сама Катерина знала о преходящем и несовершенном характере этого восторженного состояния. Ее растущее трансцендентное Я не могло удовлетвориться солнечным светом пути озарения, наслаждением божественными радостями: оно стремилось к слиянию с самим Божеством. Для нее, как и для всех героических душ, это была любовь во имя любви, а не любовь ради самоудовлетворения. "Она взывала к Богу, Который дал ей столько утешений: Non foglio quello che esce da te, ma sol voglio te, О dolce Amore!". [34]

Non foglio quello che esce da te. Когда растущая душа достигает притязаний такого уровня, путь озарения подходит к концу. Теперь она уже видела свою цель, "блаженное Отечество, которое надо не только увидеть, но куда нужно вселиться", [35] и устремилась в направлении к Нему. Так, мусульманская святая Рабийа говорит: "Господи, в этой жизни все усилия мои и желания мои – лишь чтобы помнить одного Тебя и знать, что в жизни будущей из всех, кого я знала в этой, я встречу лишь Тебя". [36] А вот слова Гертруды Мор: "Никакие знания, приобретенные в этом мире, не могут удовлетворить томления моей души по Тебе... Господи, Боже мой, чего стоит все то, что Ты даешь любящей душе, которая поет Тебе хвалу и желает Тебя одного, почитая за ничто всё мирское? Чего стоит это все, если Ты не даешь Себя, ведь Ты один можешь удовлетворить все устремления наших душ? Легче ли стало св. Марии Магдалине, которая в поисках Тебя встретила лишь двух ангелов? Воистину не могу поверить, что это могло принести ей утешение. Ведь та душа, которая сосредоточила на Тебе всю свою любовь и желание, не может больше найти удовлетворения ни в чем, кроме Тебя". [37]

В чем природа этого таинственного мистического озарения? Помимо уверенности, которая приходит вместе с ним, какой вид оно чаще всего принимает в сознании мистика? Озаренные убеждают нас, что это на первый взгляд символическое название в действительности является описательным. Дело в том, что они на самом деле наблюдают сияние и осознают, как их личность озаряется изнутри. На горизонте восходит новое солнце, преображая своими лучами наш сумеречный мир. Снова и снова озаренные обращаются в своих описаниях к образу света. Как и во время первого обращения, они свидетельствуют о том, что их сознание нередко наполняется лучистым сиянием неизреченной красоты, и это сияние сопровождает все их внутренние открытия.

Любовь неизреченная,
Блаженство бесконечное
И свет неописуемый
Исполнили меня!

(Jacopone da Todi. Lauda XCI.)

– поет Якопоне из Тоди. "Свет невиданный, неизреченный!" – восклицает Уитмен. "Струящийся свет Лика Божьего", – говорит Мехтильда Магдебургская, стараясь описать, чем отличается ее вселенная от мира обычного человека. "Lux vivens dicit", [38] – говорит св. Хильдегарда о своих откровениях, которые, по ее словам, сопровождаются особым светом, ярче солнечного. [39] Речь идет, по словам св. Терезы, о "преизобильном свете, которому неведома ночь. Поскольку же он всегда один и тот же свет, его ничто не омрачает". [40]

И вдруг сиянье дня усугубилось,
Как если бы второе солнце нам
Велением Всевышнего явилось!

– восклицает Данте, узнав о том, что представляют собой небеса. Он постоянно повторяет: "Есть горний свет", но после всех попыток описать состояние души, которой открылось Бытие Бога, заявляет: "Речь моя как сумерки тускла". [41]

Таким образом, совершенствуя свое сознание в новых измерениях, мистик приобретает способность постигать великолепие, окружающее нас извечно, но недоступное нашему несовершенному взору. Для наших глаз оно в лучшем случае представляет собой "светящуюся тьму". "В Вечной Природе, или Царстве Небесном, – говорит Лоу, – все материальное обретает жизнь и свет". [42] Если бы подобные свидетельства относились к какой-либо другой области знаний, на их основании можно было бы сделать вывод, что "свет, наполняющий собой сам свет" действительно существует и ждет, пока каждый откроет его для себя. [43]

В описании св. Августином своего опыта платонического созерцания примечательно явное предвосхищение средневекового учения об универсалиях, граничащего с наивным реализмом. Привожу отрывок, где он выглядит прирожденным психологом, который отчаянно пытается с помощью отрицаний описать в высшей степени позитивное состояние. "Я убедился, что надобно отрешиться от чувственности окружающих меня предметов и войти во внутреннюю храмину души своей; и я вошел в нее при Твоем содействии. Я вошел, и узрел там внутренним оком души своей, хотя близоруким, тот вечный и неизменный свет, который превыше ее взора, превыше ее самой; не тот обыкновенный свет, который поражает наши телесные очи, ни всякий другой ему подобный, как бы ни был он чуден, блистателен, необъятен, но свет совершенно иной природы. Он представлялся мне выше моей души не в том смысле, в каком говорится, что масло выше воды или небо выше земли; нет; он был для меня превыше души моей потому, что он-то и сотворил меня, а я ниже его потому, что я сотворен им. И кто познал истину, тот познал и свет этот; а кто познал этот свет, тот познал и вечность. Любовь же одна только может постигнуть все это". [44]

Здесь, как и в случае св. Терезы, св. Катерины Генуэзской и Якопоне из Тоди, мы имеем явно выраженное "имманентное" описание озаренного состояния. Вследствие процесса, который мистики называют "интроверсией", душа целенаправленно обращает свое внимание внутрь себя с тем, чтобы, приложив необходимые волевые усилия, различить в своих глубинах Реальность – "струящийся поток любви, который истекает из Бога в душу и могучей силой притягивает ее к своему источнику". [45] Однако противоположная этой тенденция – а именно трансценденталистское понимание и восприятие – встречается не менее часто. Космическое видение Бесконечности, внешней по отношению к субъекту, расширение и движение вдаль, к тому Свету,

...в котором Божество
Является очам того творенья,
Чей мир единый – созерцать его, [46]

– все это весьма отличается от того, что может вообразить себе земное существо. Но для пути озарения в равной мере характерны и такие образы, как неизбежное для души чудесное погружение в бесформную Божественную Тьму. Как и при обращении, Реальность при озарении может быть увидена и как трансцендентная, и как имманентная, она может быть выражена как на языке утверждений, так и на языке отрицаний. Она одновременно близка и далека, "глубже моей глубины и выше моей высоты". [47] Оказывается, что многим легче найти то, что находится вдали. Для мистиков с таким складом души подлинная практика присутствия Бога выражается не в сокровенном и любовном ощущении личного Присутствия или Внутреннего Света, а в наполняющем душу страхом и благоговением созерцании Абсолюта, "самого Лика Божьего", первопричины и источника всего, что Есть. Это созерцание представляет собой восхождение на высшие уровни восприятия, где "простые, абсолютные и неизменные тайны божественных Истин скрываются в лучистой дымке сокровенного Безмолвия, затмевая любое сияние яркостью своей тьмы и переполняя наш ослепленный разум невиданными по утонченности и изяществу проявлениями небесной красоты". [48]

Гимном этому постижению вечности, этому видению триединого Абсолюта, который "связует Вселенную любовью", звучат стихи, которыми Данте завершает свою "Божественную комедию". Мистическая радость, переполняющая его при воспоминании о том, что ему открылось в этом переживании, служит гарантией подлинности его видения этой Неприкосновенной Розы, огненного сердца вещей.

О щедрый дар, подавший смелость мне
Вонзиться взором в Свет Неизреченный
И созерцанье утолить вполне!

Я видел в этой глуби сокровенной,
Любовь как в книгу некую сплела
То, что разлистано по всей вселенной.

Суть и случайность, связь их и дела,
Все – слитое столь дивно для сознанья,
Что речь моя как сумерки тускла.

Я самое начало их слиянья,
Должно быть, видел, ибо вновь познал,
Так говоря, огромность ликованья.

О, если б слово мысль мою вмещало, –
Хоть перед тем, что взор увидел мой,
Мысль такова, что мало молвить: "Мало!"

.   .   .   .   .

И Вечный Свет, который лишь собой
Излит и постижим и, постигая,
Постигнутый, лелеет образ свой! [49]

У Данте трансцендентный и безличностный аспект озарения выражен в самой возвышенной форме. Поначалу кажется практически невозможным в рамках одной и той же системы найти место для глобального видения Неразличимого Света и таких сокровенных личностных прикосновений Божества, какие мы видим в разговорах Юлианы с ее "благородным и драгоценнейшим Господином", а также в сопровождавшей св. Катерину Божественной Любви. Однако по существу все эти свидетельства описывают одно и то же психологическое состояние, достигаемое различными людьми на определенной стадии процесса углубляющегося восприятия реальности.

В удивительном, уникальном в истории мистической литературы отрывке из сочинения Анжелы Фолиньоской содержится описание ясного видения, в ходе которого она постигла эту истину: двойственное откровение Абсолюта, который одновременно прост и всемогущ, личностей и трансцендентен. Этот Абсолют представляет собой невообразимое сочетание "несказанного могущества" и "глубочайшего смирения".

"Отверзлись очи души моей, и я узрела полноту Божию, в которой пребывал весь мир вместе с морями, океанами и бездной всех своих вещей. Во всех этих вещах я не видела ничего, кроме божественной силы, которая по своей природе неописуема. И тогда от избытка изумления душа воскликнула: "Весь этот мир полнится Богом!" [50] Поэтому я теперь понимаю, как мал весь этот мир с морями, океанами и бездной всего, что в нем, и как велика Сила Божья, которая проникает везде и заполняет собою все. Затем Он молвил мне: "Теперь ты видела могущество Мое", и осознала я, что после этого буду лучше понимать все остальное. А затем Он молвил: "Созерцай теперь смирение Мое". И тогда я глубоко познала милость Бога в отношении людей. Прозревая Его неизреченное могущество и созерцая Его глубокое смирение, моя душа испытала великое удивление и постигла свое ничтожество". [51]

Не следует забывать, что все на первый взгляд односторонние описания озарения, а тем более его переживания, определяются характером индивида. "Тот Свет, чья улыбка зажигает Вселенную" вечно один и тот же, тогда как душа, которую он пронизывает и от которой мы получаем свидетельство о Нем, подвержена обусловливающему влиянию окружения и наследственности, Церкви и Государства. Уже сам язык, с помощью которого душа стремится выразить себя, несет в себе следы полсотни философий и религиозных учений. Ответ души на Божественную Любовь в этом случае будет таким же, каким является ее ответ на земную любовь, только во сто крат более возвышенным. Получая откровение свыше, мы получаем вместе с ним и все то, что субъект прибавляет вопреки своей воле. Поэтому восприятие душой Божественной Реальности может принимать любой вид – от метафизических экстазов, которые мы встречаем у Дионисия и в меньшей мере у св. Августина, до простых, почти "заурядных" изречений брата Лоуренса, эмоциональных порывов св. Гертруды и задушевной нежности Юлианы и Мехтильды.

Натура великого мистика, как правило, столь богата и разнообразна, что в ее откровениях наряду с возвышенным и безличностным языком теологии св. Дионисия вполне естественно присутствуют простые параллели из обыденной жизни. Типичным примером такого мистика может послужить Сузо, в душе которого озарение и очищение происходили в течение шестнадцати лет, поочередно овладевая его внутренним миром, и чьи переходы от упоения экстазом к жесточайшему умерщвлению плоти были необычайно резкими и частыми. Его озарение следует классифицировать как "внутреннее", или "имманентное". Но мы не должны забывать, что Сузо был учеником Экхарта, и поэтому его мистицизм не лишен оттенка трансценденции. Она дает о себе знать в его сочинениях наряду с исполненными нежности и очарования пассажами, в которых Слуга Вечной Мудрости воспевает свою любовь.

Так, в одном из своих ранних сочинений он говорит, как "размышляя в согласии с церковным преданием над величественной Мудростью", он "обращался к себе и вопрошал свое сердце, вечно жаждущее любви: "О сердце мое, откуда проистекает эта любовь и милость, где находится источник этого добра и красоты, этой радости и душевной нежности? Неужели все это не исходит, как из источника, из Лика Божьего? Приди! Пусть сердце мое, чувства мои и душа моя окунутся в глубокую Бездну, из которой появляются все эти вещи. Что может удержать меня от этого? Внимая велению своего пылающего сердца, сегодня я обниму тебя!" В этот момент его сердце было воплощением самого добра. Все прекрасное, желанное и достойное любви в неописуемом виде духовно присутствовало в нем. Таким образом, у него появился дар, внимая словам или пению во славу Божию, проникать в глубины своего сердца и души и думать о Том, Кто является объектом его любви. Невозможно сказать, сколько раз слезы заполняли его глаза, когда он с открытой душой заключал в свои объятия нежнейшего Друга и прижимал Его к своему любящему сердцу. Он был подобен младенцу, которого мать держит под руки у себя на коленях. Движениями своей маленькой головки и всего своего хрупкого тела младенец пытается приблизиться к дорогой матери и выражает своим тихим смехом радость собственного сердца. Так же и сердце Слуги вечно ищет сладостного соседства с Божественной Мудростью и, находя его, до краев наполняется радостью". [52]

2. Озаренное видение мира

С ощущением "присутствия Бога", со способностью воспринимать Абсолют тесно связана другая черта озаренного сознания – видение "нового неба и новой земли", благодаря которому углубляется смысл и реальность феноменального мира. Связь между этими двумя способностями показывают такие высказывания, как слова Юлианы: "Бог есть все то доброе, что я вижу, а добро, заключенное во всем, есть Бог". [53] Здесь мы также должны видеть различие между туманным поэтическим языком – "свет неизреченный", "каждый куст лучится Богом" – и описаниями, которые можно считать вполне точными и определенными характеристиками психологического переживания. Такое переживание в своих лучших проявлениях дополняет и уравновешивает переживание присутствия Бога. Другими словами, их "тон" скорее сакральный, чем аскетический. Они влекут за собой расширение сознания, а не его сужение; открытие совершенного Единства, явленного среди Множественности, а не пренебрежение Множественности в предпочтении ей Единства. Характерным высказыванием в данном случае может быть:

Этот Мир преисполнен величием Божьим;
Воссиять может золота ярче оно,

а не "обрати свои мысли в глубины души, где скрывается Он". Как правило, подобное восприятие принимает вид усиления ментальной ясности и необычайного обострения ощущений, в результате чего мистик, как ясновидящий, наблюдает вокруг самых ничтожных вещей нечто типа сияющей ауры необычайной красоты.

"Начиная с того мгновения, когда душа в сокровенной молитве открывает для себя Божество, – говорит Малаваль, – она видит Его везде посредством тайного дара любви, который известен лишь тому, кто пережил откровение. Простому обнаружению в созерцании чистой, всепроницающей любви внешние покровы сотворенного мира не препятствуют проникнуть вглубь, к скрытому за ними Божеству". [54]

Так, Браунинг вкладывает в уста Давида следующие слова:

Открываю глаза я и вижу само совершенство,
О котором так долго мечтал. Вот оно предо мной!
И теперь Бога вижу я Богом не только в душе, но и в прахе. [55]

"Увидеть мир в зернышке песка" у Блейка, "Цветок в замшелой стене" у Теннисона, "Каждый куст и дерево знают, что Я есмь" у Воэна и многие другие высказывания представляют собой точные, хотя и слишком часто цитируемые свидетельства того, какими вещи могут представляться в этом состоянии сознания для человека, наделенного "простым видением чистой любви". Экхарт передал смысл этого видения в одном из своих важнейших высказываний: "Самая незначительная вещь, увиденная в Боге, – например, цветок, постигнутый в свете Божественного Бытия, – оказывается более совершенной, чем весь этот мир!". [56] Поэты-мистики Вордсворт и Уолт Уитмен были, по-видимому, в той или иной мере причастны к такого рода озарению. Именно этот мистический дар был подробно рассмотрен в книге американского психолога Бека "Космическое сознание". [57] В мистическом опыте Бёме, Фокса и Блейка эта способность проявилась в совершенном своем развитии.

Сначала мы рассмотрим переживания Якоба Бёме, который сформировался как мистик почти в полном отрыве от мистико-теологической традиции и который дает нам один из самых богатых и ярких примеров мистического озарения. Наряду с ярко выраженным сознанием божественного присутствия этому человеку были свойственны все те феномены ясновидения, медиумизма и необычайных интеллектуальных способностей, которые являются естественными атрибутами озарения, но редко достигают столь высокого и одновременного развития в одной личности.

Как явствует из жизнеописания Бёме, которое приводится во "Введении" к английскому изданию его сочинений, [58] этот мистик пережил три раздельных периода озарения, явно под знаком пантеистической тенденции ориентированных на внешний мир. На протяжении первого периода, который, по всей вероятности, имел место, когда Бёме был еще очень молод, "он был окружен божественным светом в течение семи дней и все это время пребывал в созерцании Царства Блаженства". Этот период, вероятно, можно сравнивать с мистическим пробуждением, которое пережил Сузо. В период около 1600 года Бёме пережил вторую стадию озарения, толчком к которой послужило состояние сознания, установившееся в результате продолжительного созерцания блестящего оловянного блюда, о чем мы уже упоминали. [59] Это переживание повлекло за собой то необычайно ясное видение объектов феноменального мира, в ходе которого, по словам Бёме, он "видел первоистоки вещей". "Ему показалось, что это всего лишь причуды его фантазии. Для того чтобы избавиться от наваждения, Бёме вышел на лужайку возле дома. Однако здесь предстала и явилась его взору сама суть вещей, и он увидел, как подлинная природа каждой травинки гармонирует с Реальностью, постигаемой в глубине души". [60] Об этом же переживании и о сопутствующем ему ясновидении другой биограф говорит: "Уйдя в зеленое поле, которое простирается у Нис-Гейт близ Герлица, он сел и, созерцая полевые растения и травы в свете духовного видения, постиг их сущность, свойства и назначение. Все это открылось ему в их очертаниях, формах и знаках... Когда его разуму открылись все эти тайны, неописуемая радость охватила его, но он, призвав в советники смирение, вернулся домой, к попечению о своей семье. После этого он долгое время жил как обычный человек, ни словом никому не обмолвившись о тех удивительных вещах, которые ему довелось познать". [61]

Насколько можно судить по его разрозненным обмолвкам, после описанного Бёме нередко доводилось переживать всё более острое сознание трансцендентных глубин мира. В то же время мы знаем, что на его долю, как и на долю многих других мистиков, выпадали длительные периоды душевного мрака, "невыносимого уныния и тоски", наполненные борьбой с "лютым недругом" – суетным обыденным сознанием. В 1610 году – вероятно, как итог многих выстраданных побед – ясновидение десятилетней давности вернулось к нему вновь, только на этот раз в более интенсивной форме. В результате этого события, а также с целью отображения постигнутого он написал свою первую и весьма непростую книгу "Аврора, или Утренняя Заря". Отрывок из этой книги, в котором "боговдохновенный сапожник" пытается поведать читателям открывшиеся ему глубины Реальности и стремится донести до нас пережитые им в жестоком самоиспытании поразительные откровения, а также невыразимое знание, которого он достиг, вызывают в душе всякого, кому хотя бы в самой малой мере ведомы проявления мистического восприятия, ощущение тоски по дому и радость долгожданного возвращения. Как совершенная музыка, эти слова воздействуют на все наше естество, а не на один лишь разум. Каждый, кто прислушается к этому голосу и окажется достаточно чуток, получит в награду за свои труды удивительное ощущение драматической серьезности и подлинности жизни, восхитительное осознание истины. Ведь Бёме как никто другой может быть назван человеком, который "говорил, как видел"; а видел он немало – возможно, столько же, сколько Данте, – хотя ему явно недоставало поэтического дарования для того, чтобы облекать свои прозрения в соответствующие образы. Сама необычность его мыслей, неожиданные гармонии и диссонансы, которые настораживают велеречивых и благовоспитанных критиков, – все это проявления Духа Жизни, который ищет себя в словах. Бёме, как и Блейк, кажется нам "опьяневшим от духовного видения" – "Боговдохновенным человеком".

"В этом моем усердном и по существу своему христианском поиске истины, – говорит он, – я познал многие глубокие отвращения, и в конце концов решил подвергнуть себя риску, но ни в коем случае не сдаваться и не сворачивать с избранного пути. И вот Врата были открыты предо мной, и за одну лишь четверть часа я узрел и постиг больше, чем мог бы узнать за многие годы обучения в университете. Это вызвало во мне такой восторг, что я вознес свою хвалу Господу на Небесах. Ведь посредством Божественной Мудрости я постиг и познал Бытие всего сущего, Дно всех бездн и вечное порождение Святой Троицы, из Которой возникает и в Которую возвращается мир и все сотворенное в нем. Я ощутил и увидел в себе все три мира, а именно, Божественный мир, то есть ангельский, или райский, мрачный мир, из которого возникает Природа и Огонь, а также внешний и видимый мир, который является порождением или внешним проявлением внутреннего и духовного миров. Я узрел и постиг целокупное действие Сущности посредством добра и зла, а также их источник и природу. Кроме того, я понял, как все возникает из плодородного Лона Вечности... К тому же я понял, что должен усердно трудиться во имя этих тайн, как Ребенок, посещающий Школу. Я видел все так, словно оно пребывает в великих глубинах Внутреннего Мира. При этом передо мной открылась подлинная природа Вселенной, пребывающей в Хаосе, который охватывает и хранит в себе все вещи, однако я не был в состоянии объяснить, почему все устроено именно так. Между тем эта подлинная природа время от времени открывалась перед моим взором, подобно Молодому Растению. Хотя это видение в какой-то мере не оставляет меня с того самого времени, когда оно только, так сказать, зарождалось, мне потребовалось мощное Побуждение для того, чтобы отразить увиденное в своих писаниях. Таким образом, все, что я наблюдал внешней стороной своего Разума, я старался выразить на бумаге". [62]

С этим ясным видением подлинной природы вещей, с этим внезапным постижением феноменального мира в духовном свете весьма перекликается описанное в "Дневнике" [63] Джорджа Фокса переживание, через которое он прошел в возрасте двадцати четырех лет. Читатель этого свидетельства с сожалением отметит, как и в случае с Бёме, несомненное знакомство его автора с "учением о сигнатурах", в той или иной мере определившее язык и символику описания мистиком своего интуитивного видения реальности, существующей в Божественном Разуме.

"Тогда, вооруженный огненным мечом веры, я вознесся в духе в Царство Божье. Все вокруг было новым, все сотворенное приобрело для меня другой аромат, невыразимый словами... Сотворенное открылось мне, и я увидел, как вещи получили имена по своей природе и достоинству. И тогда усомнился я в своем уме, должен ли я пытаться помочь человечеству, ведь я видел подлинную природу и достоинство всех созданий Господних... Господь явил мне величие мира, и тогда предо мной разверзлись такие бездны, что у меня нет слов, чтобы их описать. Ибо когда люди подчинят себя Божьему Духу и откроют в себе образ и силу Всемогущего, они услышат слово мудрости, которое открывает тайну всех вещей, и постигнут скрытое единство Вечно Сущего".

"Постичь скрытое единство Вечно Сущего" – знать о нем с непоколебимой уверенностью и во всеобъемлющем акте осознания, через который мы всегда воспринимаем личности тех, кого воистину любим, – значит сполна изведать озаренную жизнь, наслаждаться "всеми существами в Боге и Богом во всех существах". Ясность подобного рода представляется нам чрезвычайно возвышенным видом поэтического ощущения "инакости" в естественных объектах – осознания единства в разделенности, постижения могучей подлинной Жизни под личиной всего, что видят наши глаза. Подобное сознание ослепительной реальности под покровом внешних явлений нередко посещает тех, кто достиг гармонии с жизнью. В этом случае душа осознает живую реальность Мира Становления, являющегося ареной Божественного созидания, на необъятных просторах которой затерялась индивидуальная жизнь человека. В ревущей стихии и в стрекотании кузнечика душа в одинаковой мере слышит голос того "Слова, которое во всех вещах пребывает вечно". Она активно и открыто участвует в великом путешествии Сына к сердцу Отца, в ходе которого видит все вещи и все существа такими, каковы они на трансцендентном плане, и прослеживает в них стремление всего сотворенного вернуться к Центру, где пребывает тайна Вселенной.

Таким образом, между мистиком и Жизнью во всех ее проявлениях наблюдается гармония. Прозревая сквозь пелену видимостей, он видит, чувствует и постигает все в одном всепроницающем порыве любви. "Плотское зрение ослабело, – говорит Юлиана, – а в понимании поселилось духовное видение, и я пребывала в благоговейном ужасе, наслаждаясь тем, что открывалось моему взору". [64] Сердце снимает с себя одеяние неуклюжих чувств и видит – один лишь миг или, быть может, в течение более продолжительного периода блаженства – неискаженный, более подлинный мир. Все вещи воспринимаются в свете милосердия и, следовательно, предстают в красоте, ведь Красота есть не что иное, как Реальность, увиденная глазами любви. Как сказано в другом, более величественном Видении, "пребывать в любви для нас необходимо". [65] При таком благоговейно-сосредоточенном видении самые незначительные детали обыденной жизни предстают полными великолепия. Лондонские улицы становятся тропами в Эдеме, даже кондукторы омнибусов кажутся радужными херувимами, опекающими, словно веселый рой мотыльков, души пассажиров.

Предъявляя художникам упреки в том, что они рисуют непривлекательные вещи, мы чаще всего не понимаем, что они только стремятся донести до нас красоту, которая нам неведома. Они продвинулись вперед и достигли "четырехмерного видения", которым был наделен Блейк. В этом состоянии визионер постигает всю вселенную преображенной, потому что "сбросил с себя лохмотья памяти и обветшалых чувств" и "облачился в чистые ризы Воображения". [66] В этом состоянии ясного восприятия символы и реальность, Природа и Воображение видятся как Единое. В этом состоянии создаются все утонченные произведения искусства, и их величие обусловлено воздействием Реальности на сознание художника. "Я знаю, – продолжает Блейк, – что этот мир является миром воображения и видения. Я вижу в этом мире все то, что затем изображаю, однако у разных людей разное видение. Для скряги вид золотой монеты более привлекателен, чем вид солнца, а потертый кошелек кажется ему более красивым, чем ветвь виноградной лозы, увешанная гроздьями сочных плодов. Дерево, самый вид которого может вызвать у одного слезы радости, в глазах другого – всего лишь некий предмет, загромождающий ландшафт и препятствующий свободному продвижению. Некоторым Природа представляется скопищем смешных и уродливых вещей – у таких людей я не буду заимствовать представлений о гармонии. А есть и такие, которые едва ли видят Природу вообще. Однако для глаз человека с воображением Природа есть само Воображение. Каков человек, таково и то, что он видит. Каково устройство глаза, таковы его качества. Ты определенно ошибаешься, если полагаешь, будто в этом мире нельзя найти того, что мы видим в своих мечтах. Для меня весь этот мир представляет собой одно сплошное порождение фантазии и воображения, и я чувствую себя счастливым, когда слышу это от других". [67]

Если Мистический Путь рассматривать как естественный процесс трансцендирования, то это озаренное видение вещей и "очищение врат восприятия", несомненно, являются вехами на пути человека к высшим центрам сознания. Они знаменуют собой этапы развития индивида в направлении свободного и сознательного участия в Абсолютной Жизни, его последовательное приятие этой жизни через соприкосновение с трансцендентным миром в глубинах человеческого естества – на дне души, в ее средоточии. В сферу поверхностного сознания, очищенного от чувственных впечатлений, постепенно проникает трансцендентная личность – "новый человек", который по своей природе является жителем независимого духовного мира и чья судьба, выражаясь мистическим языком, состоит в том, чтобы "вернуться к Истоку". Отсюда прилив новых сил, расцвет интуитивных способностей, а также более глубокое и широкое осознание таинственного мира, в котором человек находится.

В такие минуты ясновидения и расширенного восприятия, о которых повествуют Блейк и Бёме, мистик и человек искусства воистину видят мир sub specie aeternitatis. He исключено, что, если бы предрассудки, эгоизм и другие иллюзии не искажали нашего восприятия, все мы именно так видели бы этот Мир Становления, Четырехмерную Реку Жизни, в которой, по словам Эригены, "каждая видимая и невидимая тварь есть образ Бога, Богоявление". Это любовное видение часто выражается в великой симпатии ко всем живым существам и в чудесной, необъяснимой власти над ними, многочисленные свидетельства чего встречаются в жизнеописаниях мистиков-святых. Последние неоднократно демонстрировали это мирским скептикам, от взора которых скрыты глубины как естественного, так и сверхъестественного миров, ибо их восприятие – в слепом повиновении у "силы нравов и обычаев человеческих, увлекающих адским водоворотом". [68]

Потому не удивительно, что св. Франциск Ассизский, не просто "верующий", но и прочувствовавший каждое живое существо как воистину и доподлинно "образ Бога, Богоявление", ясно сознавал, что разделяет с этими своими братьями и сестрами великую и полную любви жизнь Всего. Убедившись в этом, мы поймем, что его поступки соответствуют его убеждениям, а не представляют собой эксцентричные чудачества: проповеди "рыбам, сестрам своим меньшим", [69] обращение к "любезной помощи друга своего, сокола", [70] счастье коротать время в обществе фазана, [71] утешение угодивших в силки "простодушных сестер своих невинных и целомудренных", диких голубок, [72] а также увещевание "братца своего, волка", вести более благонравную жизнь. [73]

Подлинный мистик, столь часто порицаемый за "стремление отречься от мира", в действительности отвергает лишь узкий и искусственный мир своего Я; но зато он открывает тайны великой вселенной и разделяет их с Природой и Богом. Между его бытием и бытием других существ устанавливаются удивительные отношения, совершенно неведомые тем, кто ведет чисто чувственную жизнь. После переворотов в сознании, которые следуют за "мистическим пробуждением", возникают и приходят в движение глубинные процессы жизни, присущие ему в той же мере, что и всем сотворенным существам. В результате преодолевается барьер между человеческой и не-человеческой жизнью, который делает человека чужим как на земле, так и на небе. Великая жизнь забрезжила теперь внутри его жизни: все вещи стали для него близкими друзьями и каждый раз привечают его с братской симпатией.

Поэтому скромный Бедный Простолюдин из Ассизы, чей друг фазан предпочел его келью "более привычным местам гнездования", счел для себя вполне естественным выступить посредником между напуганными жителями Губбио и своим грозным Братом Волком. Описание этой встречи на обычном языке можно сопоставить со многими подобными свидетельствами непостижимой власти над дикими животными.

"О чудо несказанное! Едва св. Франциск осенил себя крестным знамением, страшный волк закрыл пасть и застыл на месте. Когда святой окликнул его, волк подошел к нему, словно агнец, и лег у его ног... Когда св. Франциск протянул к нему свою руку, чтобы взять с него зарок, волк поднял свою правую лапу и положил ее на руку святого, обещая тем самым, насколько это возможно, быть верным своему обещанию. И молвил тогда св. Франциск: "Брат Волк, именем Иисуса Христа прошу тебя, отринув сомнения, следовать за мной, ведь мы пришли с тобой к согласию во имя Божие". Тогда волк последовал за ним, подобно кроткому агнцу, и горожане взирали на это все с неподдельным изумлением... Впоследствии этот волк еще два года жил близ Губбио, расхаживая, как домашний зверь, от одного дома к другому, не причиняя никому вреда; никто и ему не делал зла, почитая за честь покормить его. И сколько он ходил так от села к селу, от дома к дому, никогда ни одна собака не залаяла на него. По истечении двух лет брат Волк помер от старости к великому сожалению местных жителей, которые, всякий раз встречая его в городе, только диву давались, умиляясь добродетельной силе и святости Франциска". [74]

У другого мистика – не столь хорошо известного английскому читателю, как св. Франциск, – у Розы Лимской, святой из Перу, эта глубокая симпатия к окружающему миру приобрела особенно примечательный вид. Для св. Розы весь мир был волшебной страной, в которой каждое существо, как ей казалось, было обращено лицом к Вечности и присоединялось к ней в своем благоговении перед Богом. В ее биографии говорится, что "на восходе солнца, проходя через сад на пути к своему убежищу, она взывала к Природе, чтобы та славила Создателя всего сущего. И деревья кланялись ей, когда она проходила мимо, они хлопали в ладоши своих ветвей, издавая при этом благозвучные шорохи. Цветы раскачивались на стеблях и открывали свои объятия, чтобы воздух благоухал ароматами. Так все вокруг по-своему славило Бога, птицы начинали петь, подлетали к Розе и садились ей на руки и плечи. Насекомые приветствовали ее радостным жужжанием, и все, что было наделено жизнью и способностью двигаться, соединяло свои голоса в хвале Господу". [75]

В другом месте слова этой книги напоминают нам о чистом духе св. Франциска, О ликующем пении Трубадуров Бога. Во время последнего Великого Поста этой святой "каждый вечер на закате к ее окну подлетала маленькая птичка, усаживалась на ближайшем дереве и ожидала, когда святая даст ей знак, что пора начинать пение. Заметив эту крохотную пернатую певунью, и Роза готовилась восславить Господа, приглашая свою гостью спеть в два голоса песню, которую она сочинила специально для этого. "Начинай, моя дорогая легкокрылая красавица, – говорила она, – начинай свою бесподобную песню! Пусть твое маленькое птичье горлышко, исполненное нежнейших мелодий, пропоет их сейчас, и тогда мы вместе воздадим хвалу Господу нашему. Ты – своему Творцу, я – своему Спасителю, тем самым мы вместе воздадим должное Божеству. Открывай свой маленький клюв, начинай, а я подпою тебе, и наши голоса сольются в единой песне небесной благодати!"

Сразу после этого птичка начинала петь, предлагая мелодию на самых высоких тонах. Затем она умолкала, давая возможность святой вести свою партию... Так Они по очереди славили величие Бога в течение целого часа, причем так согласованно, что, когда пела Роза, птичка молчала, а когда пела птичка, Роза оставалась безмолвной и зачарованно слушала ее. Наконец в шестом часу святая отпускала Птичку со словами: "Улетай, улетай к своему гнезду, моя маленькая певунья. Блажен будь, мой Бог, никогда не покидающий меня!""; [76]

Мистик, чье озарение принимает подобные формы, который с такой нежностью и силой чувствует узы любви, "связующие в одну книгу все разбросанные по вселенной листы", живет в мире, неведомом для других людей. Он проникает сквозь завесу несовершенства и созерцает Творение глазами самого Творца. "Очертания гор являют ему свой смысл".

"Все сознание, – говорит Ресежак, – до своих неизведанных глубин переполняется светом, и тогда ничто не ускользает от пристального взора любви. При этом ясность видения и убедительность суждения составляют одно целое. Поэтому впечатления, которые визионер приносит с собой по возвращении к обыденной жизни, не являются частными впечатлениями, отдельными фрагментами "научных" или "поэтических" знаний. Они, скорее, представляют собой истины, объемлющие весь этот мир, всю его жизнь и все взаимосвязи, другими словами, это истины целостного сознания". [77]

В дошедших до нас описаниях подобных переживаний самых проницательных философов и провидцев примечательно то, что эти люди проходили через более или менее продолжительные периоды постижения высшего сознания, названные Ресежаком "бракосочетанием внутреннего видения и нравственного трансцендирования". Можно с большой долей вероятности предположить, что учение Платона об идеях в какой-то мере обязано своим существованием интуициям подобного рода. Ведь философия, хотя и почитается у нас плодом чистого разума, подчас несет в себе неизгладимые следы психологических переживаний философа. Неприемлемые для многих метафизиков суждения Платона о подлинном существовании лишь идей о доме, столе, кровати и других конкретных и осязаемых воплощениях идеальных сущностей можно объяснить исходя из психологических представлений. Озаренное видение, в котором "все вещи представляются новыми", дает нам возможность объять и самые обыденные, и самые возвышенные предметы. Тот, кто его достигает, действительно воспринимает все вокруг так, как Моне [78] видел стога сена, бывшие для него "формами света". Блейк утверждал, что его домик в Фелфаме был тенью ангельских жилищ, [79] и я уже упоминала об одном обращенном, который видел своих лошадей и свиней в преображающем свете на идеальном плане бытия. [80]

В словах Плотина, который, как известно, неоднократно переживал состояние экстаза, звучит подлинная уверенность исследователя "духовного мира". Он задается вопросом: "Разве земной огонь не является совершенным образом огня, который пылает там? И что, кроме этого мира, может служить более совершенным образом мира иного?" [81] В этих словах, за языком неоплатонической философии, мы обнаруживаем черты все того же непосредственного духовного опыта. Древние мыслители, которые создали иудейскую Каббалу, тоже нашли на диаграмме восхождения души к Реальности место для этих переживаний. Первая из Сефирот, включающая в себя десять эманации Лика Божьего и находящаяся над Сефирой Малкут – Миром Материи и низшим уровнем Древа Жизни, – представляет собой "Вселенную Архетипов", или, как они ее называют, Йесод. Эта вселенная содержит реальности, структуры и идеи, тени которых составляют наш мир видимостей. Путь восхождения души по Древу Жизни уводит ее из Малкут в Йесод. Это означает, что на пути к трансцендентному человеческое сознание переходит от обычных иллюзий этого мира к более глубокому восприятию своего естественного окружения – именно это восприятие символически представлено "уровнем архетипов", или миром платоновских идей. "Все временные проявления, – говорит Вильям Лоу, – проистекают из вечности и порождают этот видимый и осязаемый мир. Поэтому, если мы умеем преодолевать завесу времени, смерти и грубой материи, мы обнаруживаем, что наш мир изначально пребывает в идеальном состоянии... В Природе Вечности, или Царстве Небесном, все материальное обретает новую жизнь и свет. Таким образом, материальность представляет собой великолепное Тело Света, другими словами, одеяние, в которое облачается Свет. Тем самым вещи наделены природой Света и отличаются друг от друга в той мере, в какой они отражают разные цвета, яркости и прочие качества этого Света". [82] Возможно, во время написания этих строк Лоу верил, что просто лишь пытается донести до английского читателя великое послание своего учителя Якоба Бёме. Однако в действительности он просто повторял истины, которые мистики практиковали в течение столетий, вопия перед яйцом глухого человечества. Вильям Лоу говорил в восемнадцатом веке то, что Григорий Нисский изрекал в четвертом, а Эригена – в девятом. Он стремился поведать нам тайну Неприкосновенной Розы, которую невозможно осквернить, потому что ее можно увидеть лишь глазами любви.

Безмятежное озаренное осознание внутренних и внешних отношений к сущему – видение Скрытого Сокровища и его Ларца, животворящего Абсолюта и его порождений в Пространстве и Времени, – которое мы рассматривали в этой главе, есть в своей высшей форме состояние утонченного равновесия, подлинной гармонии внутренней и внешней жизни. Достигая глубинного согласия любви и воли и проникая тем самым в тайны своей души, мистик выходит на уровень восприятия, на котором мир видится и познается в Боге, а Бог видится и познается во всем мире. Это состояние великого ликования: будучи порождением самой любви, оно в свою очередь приумножает эту любовь. Четкое различие, которое я по необходимости проводила между внешним и внутренним миром, редко сознается теми, кто достигает мистического видения. "Очистившись, напитавшись и облагородившись", эти люди пребывают в духовной вселенной, где такие грубые различия не играют почти никакой роли. Их "новая жизнь" исполнена мира и милосердия, и один уже процесс постепенного раскрытия своего Я, составляющий суть мистического развития, не позволяет им проводить грань между внутренним личностным присутствием и внешним безличностным осознанием Реальности. Подлинное озарение, как и любой другой живой и реальный опыт, естественно сводится к переселению в иную атмосферу, на иные уровни сознания, а не к приобретению каких-то особых сведений. Озарение представляет собой, если можно так выразиться, перевалочный пункт на "крутой стезе любви", где человек оглядывается и находит себя в преображенной вселенной, которая сияет тем же самым Божественным Светом, что гнездится в его сердце и ведет его ввысь.

"Приходит время, и желания человека необратимо прилепляются к Творцу, насколько это оказывается возможным в силу развращенности тленной плоти, – говорит Ролл об очищенной душе, достигшей озаренного состояния. – Не удивительно, что, если в этом случае он смело воспользуется своею мудростью, небеса раскроются перед его пониманием и он увидит небожителей, а впоследствии почувствует великое тепло, которое будет жечь его изнутри, как огонь. Дальнейшее обучение становится для него сладостным, в его душе постоянно звучит божественная музыка. Таким образом, человек открывает для себя совершенную благодать, которая неведома тем, на кого она ни разу не нисходила. На кого же эта благодать низошла, того она никогда не покидает: приятна жизнь его, и смерть ему не страшна". [83]

Верно, что жизнь мистика светла, однако она далеко не спокойна, как это может показаться некоторым. Озарение – это ступень развития, а жизнь устроена так, что рост и развитие не прекращаются никогда. Этот дух наполняет человека небесной безмятежностью, однако это не праздное спокойствие, а покой сосредоточенной работы. Это постепенное приближение к Божеству Уолтер Хилтон назвал "самым деятельным отдыхом". Настойчивое стремление субъективного духа вернуться к себе домой, в средоточие Реальности, переживается все сильнее и сильнее по мере того, как в обычное сознание с каждым днем полнее входит трансцендентальная личность, – по мере того, как близится к завершению рождение Нового Человека.

Поэтому великие искатели реальности, как правило, недолго предаются возвышенным радостям озарения. Они теперь знают, что существует возлюбленный Абсолют, и понимают, что, хотя они и знакомы с Ним, они все еще не достигли Его. Даже наслаждаясь экстазом Присутствия Бога – жизнью в божественном, идеальном мире, – они осознают, что им чего-то недостает. Sol voglio Те, О dolce Amore. Поэтому для них то, что радует их и не находит понимания у других людей, не является статичным состоянием – чаще всего оно рядоположно душевной работе, которую Таулер называл "грозовой любовью". Чем более высокого полета мистик, тем скорее он обнаруживает, что Небесная Манна, падающая на него, – это еще не То, чем питаются ангелы. Теперь его не удовлетворит меньшее; процесс озарения становится постепенным осознанием того, что предел его стремлений находится не на теплых солнечных берегах духовной вселенной, а в "широком бурном океане Божества".

"Ее, – говорит Рейсбрук о душе, которая была озарена Несотворенным Светом, – охватывает вечный голод, который никогда не может быть удовлетворен. Этот голод есть неуемное алкание чувств и стремление сотворенного духа обрести Несотворенное Благо. И по мере того, как устремленный к созиданию дух с каждым днем все больше направляется и вдохновляется Богом, душа не прекращает желать Его. Смотри! Здесь лежит начало жажды вечности и постоянного ненасытного стремления к совершенству! Несчастные это люди, ведь они жаждут, но их жажда не может быть удовлетворена! И что бы они ни вкушали, они никогда не насытятся, потому что их голод вечен... Им предлагают изысканные блюда и великолепные напитки, о которых не имеет представления тот, кто их не отведал. Однако им недостает одного блюда – того, которое могло бы их насытить, _ и именно поэтому их голод каждый раз вновь и вновь дает о себе знать. Между тем великая медовая река блаженства течет перед ними у самых ног, ведь их дух сполна вкушает щедроты во всем, что они воспринимают и осознают. Однако это обилие даров относится к созданиям и не включает в себя Бога – вот почему жажда вечности и нетерпение приобщиться Бога для них не имеет конца. Даже если бы Бог дал такому человеку все, что когда-либо принадлежало святым и что Он в состоянии ему дать, но не дал ему Себя, жаждущий дух человека при этом не унялся бы и продолжал желать большего". [84]