Яков Кротов.
Эссе. Вспомогательные материалы: мистика.
Эвелин Андерхилл
К оглавлению
Глава III
МИСТИЦИЗМ И ПСИХОЛОГИЯ
Естественное стремление человека к приумножению дара
познания и любви. – Ментальные механизмы человека.
– Эмоции, интеллект, воля – Их потребность в
абсолютных объектах – Способность к волевому движению
и способность к познанию. – Действие и мышление.
– Значение эмоций. – Любовь и Воля. –
Концентрация. – Созерцание. – Мистическое
чувство; его высвобождение и реализация. –
Пассивность. – Мистическое состояние. –
Сознательная и подсознательная личность. – "Основа
души" – "бессознательный разум". – Нелепости этой
доктрины. – Бессознательное не есть эквивалент
трансцендентального Я. – Мистическая теория
духовных ощущений человека. – Новое рождение. –
Духовное Я – Синтерезис. – "Искра души"
как орган трансцендентального сознания.
[1]
– Трансцендентальное ощущение (feeling); его
выражение. – В нормальном человеке "искра души" спит.
– Задача мистицизма: пробудить ее. – Функция
созерцания: изменение поля сознания. – Двойственная
личность. – Скрытое Я мистика; его появление.
– Вхождение в состояние транса. – Мистическая
немощь – Психофизические явления – Мистицизм и
истерия – Мистицизм и долголетие. – Особенности
психики мистика. – Его жизнь как целое. –
Сравнение мистицизма и гениальности. – Филон о
вдохновении. – Функция пассивности. –
Автоматические состояния. – Резюме.
Мы переходим теперь к рассмотрению ментального аппарата,
находящегося в распоряжении Я, к выяснению методов,
посредством которых оно может вырваться за пределы мира
ощущений, подняться над его ритмами и познать
сверхчувственную Реальность или хотя бы достичь
сознательного контакта с ней. Мы уже видели, что обычное
сознание заперто в тюрьме и, с помощью науки и философии,
обозревает свою камеру и находящуюся в ней мебель,
исследует толщину стенок и рассуждает, могут ли достоверные
новости извне проникнуть внутрь. Две силы, запертые в этой
же камере, – желание больше знать и желание больше
любить – находятся в нескончаемой работе. Преобладание
первого из этих стремлений мы называем философским или
научным темпераментом. Там же, где восприятие вещей
переполнено страстью неудовлетворенной любви, мы называем
реакцию человека поэтической, художественной и в целом
– хотя это не всегда явно проявляется –
религиозной.
Далее, мы видели, что некоторые люди утверждают, будто
они убежали из тюрьмы. Сделать они могли это только для
того, чтобы удовлетворить два своих страстных желания,
– ибо они и только они превращают в тюрьму то, что Е
других условиях было бы комфортабельным отелем. Поскольку в
той или иной степени эти желания присутствуют в каждом из
нас – в активной или скрытой форме, – то
несомненно имеет смысл найти, если мы сможем, слабое место
в стене и достичь одного из возможных путей освобождения.
Прежде чем мы попытаемся описать на языке психологии тот
метод, с помощью которого мистик освобождается от оков
ощущений и ступает на путь ведущий домой, нам
представляется разумным исследовать механизмы, находящиеся
в распоряжении нормального осознающего Я –
творения, или части творения, осознаваемого нами как "мы
сами". Психологи прошлых времен привыкли говорить, что
сигналы из внешнего мира пробуждают в этом Я три
основные формы деятельности. Во-первых, они вызывают
движение влечения или отталкивания, желания или отвращения,
которые варьируются в широких пределах от полусознательного
плача голодного ребенка до страсти любовника, художника или
фанатика. Во-вторых, они стимулируют некий процесс
усвоения, во время которого Я комбинирует и
обдумывает предоставленный ему материал, поглощая в конце
концов некоторые из получившихся концепций и делая их
частью себя или своего мира. В-третьих, движения желания
или воздействие рассудка (или разнообразные комбинации того
и другого) рождают в Я намерение, благодаря которому
восприятие и понятие выливаются в действие – телесное,
ментальное или духовное. Таким образом, основные аспекты
Я классифицировались как Эмоции, Интеллект и Воля, а
темперамент личности рассматривался как эмоциональный,
интеллектуальный или волевой в зависимости от того, что
главенствует в человеке: чувства, мысли или волевые побуждения.
Современные психологи уходят от этой схематичной
концепции и все больше делают упор на единстве души
[psyche] – того гипотетического Я, которого
никто никогда не видел, – и на некоем аспекте ее
энергичного желания, ее либидо или "гормонального
побуждения" как управляющего фактора ее жизни. Подобные
понятия полезны для изучающих мистицизм, хотя и не могут
приниматься без критики или рассматриваться как завершенные.
Как уже сказано, неудовлетворенная душа в своем
эмоциональном аспекте желает больше любить, а ее
любопытствующий интеллект желает больше знать. Пробужденное
человеческое сознание начинает подозревать, что оба эти
желания содержатся на голодном пайке, что в
действительности где-то в таинственном мире вовне еще есть
что любить и что знать. Более того, оно также подозревает,
что его способности к привязанности и пониманию достойны
более значительных и долговременных целей, чем те, которые
предоставляют нам иллюзии чувств. Сознание, побуждаемое
таким образом стремлениями чувства или мысли, всегда
стремится броситься навстречу Абсолюту и всегда оказывается
вынужденным вернуться назад.
Оно по очереди опробует утонченные философские системы и
научные схемы. Искусство и жизнь, сопутствующие
человечеству невзгоды могут до определенного момента
поощрять эмоциональное мировосприятие; но отброшенный было
интеллект возникает вновь и заявляет, что подобный подход
не имеет под собой основания. С другой стороны, иногда
кажется, что метафизика и наука открывают интеллекту окно с
видом на истину, но, когда в это окно выглядывает сердце,
оно говорит, что перед ним – холодная пустыня, в
которой оно не может найти себе пищу. Для того чтобы
удовлетвориться во всей своей целостности, Я должно
либо сплавить воедино все эти разнообразные стороны вещей,
либо подняться над ними, ибо реальность, которую оно ищет,
должна сполна удовлетворять обоим требованиям.
Когда Дионисий Ареопагит разделил наиболее приближенных
к Богу ангелов на серафимов, пылающих совершенной любовью,
и херувимов, наполненных совершенным знанием, он только
отразил два наиболее интенсивных стремления человеческой
души и образно описал двойственное состояние Блаженного
Видения, которое составляет ее цель.
[2]
В некотором смысле можно сказать, что жажда знаний есть
часть жажды совершенной любви, ибо одним из аспектов этой
всеохватывающей страсти, несомненно, является стремление
познать обожаемую вещь как можно более глубоко, полно и
близко. Характерная деятельность Любви – ибо Любовь,
"одни крылья", деятельна по своей природе и, как говорят
мистики, "не может быть ленивой" – это поиск, движение
к объекту желания, который можно полностью познать, только
овладев им, и возлюбить в совершенстве, только полностью
познав его.
[3]
Близкое общение составляет сущность Любви не в меньшей
степени, чем почитание. Радостные плоды этого общения
– вот ее естественное завершение. Это относится ко
всем поискам Любви, вне зависимости от природы –
человеческой или божественной – Возлюбленного объекта,
будь то невеста, Святой Грааль, Роза мистиков или Полнота
Бога. [4]
С другой стороны, ни в каком смысле нельзя сказать, что
желание любви есть всего лишь часть стремления к
совершенному знанию, ибо такого рода чисто интеллектуальное
честолюбие не подразумевает ни обожания, ни самоотдачи, ни
взаимности чувств между Познающим и Познаваемым. Чистое
знание само по себе есть предмет восприятия, но не
действия, занятие глаз, но не крыльев, в лучшем случае
– занятие живого мертвеца. Таким образом, необходимо
четко разделить два великих выражения жизни –
энергичную любовь и пассивное знание. Одно связано с
активной, стремящейся вовне деятельностью, с динамическим
импульсом совершать какое-то действие –
физическое, ментальное или духовное, – который присущ
всему живому и который психологи называют "велением"
[conation], способностью к волевому движению. Другое
связано с непреходящим сознанием, пассивным знанием
чего-то, и названо психологами "познанием", или
способностью к познанию [cognition].
"Способность к волевому движению" – это почти
полностью дело воли, но воли стимулируемой эмоциями, ибо
волевое действие любого рода, каким бы разумным оно ни
казалось, всегда является результатом интереса, а интерес
предполагает чувства. Мы действуем потому, что ощущаем
желание действовать, чувствуем, что мы должны что-то
делать. Является ли побуждающая сила предпочтением или
насущной необходимостью – наш импульс "делать" есть
синтез решимости и желания. Все достижения человека
являются результатом волевого движения, и никогда –
одной лишь мысли. "Интеллект сам по себе не совершает
ничего", – сказал Аристотель, и современная психология
всего лишь подтвердила этот закон. И хотя поиск Реальности
может в большой степени поддерживаться интеллектуальной
стороной сознания, он все же никогда не обусловлен
каким-либо "сознательным решением", поскольку сила
рассуждения как таковая обладает незначительной
инициативой. Сфера ее деятельности скорее анализ, а не
исследование: она сидит на месте, изучая и комбинируя то,
что попадает ей в руки, и не пытается затронуть того, что
лежит за пределами доступной ей области. Мысль не проникает
глубоко в объект, к которому Я не испытывает
интереса – то есть не ощущает притяжения или желания,
порождающего волевое движение, – ибо интерес есть
единственный известный нам метод пробудить волю и
обеспечить фиксацию внимания, необходимую для любого
интеллектуального процесса. Никто не думает долго о том,
что его не заботит или, другими словами, не затрагивает
каких-то сторон его эмоциональной жизни. Человек может
что-то ненавидеть или любить, чего-то бояться или хотеть;
но в любом случае он должен испытывать к этому какое-то
чувство. Чувства – это щупальца, которые мы
протягиваем в мир вещей.
Здесь психология говорит нам то же самое, о чем узнал за
время своего паломничества Данте – о крайней важности
и созвучном ритме il desiro и il velle. Si comme
rota ch'egualmente e mossa,
[5]
они движутся вместе, чтобы выполнить Космический план.
Согласно Данте, всякая человеческая жизнь, в той мере, в
которой она превосходит состояние лишь пассивного
"осознания", подчиняется закону, в неявном виде присущему
всей вселенной, – закону индивидуального разума. Не
логика, не "здравый смысл", но l'amor che move il sole e
le altre stelle
[6]
– вот движущая сила человеческого духа, источник,
вдохновляющий изобретателей, философов и художников не в
меньшей степени, чем героев и святых.
Признание важности чувств в нашей жизни и, особенно, их
главенства над рассудком во всем, что касается контактов
человека с миром трансцендентного, – одно из
величайших достижений современной психологии. В сфере
религии она признает, что фраза "Бог, знаемый сердцем" дает
лучшее представление о характере нашего духовного опыта,
чем "Бог, о котором догадался наш разум", что интуиция
любящего более плодотворна и достоверна, чем диалектические
доказательства. Таким образом, общие места мистицизма одно
за другим открываются заново официальной наукой и находят
свое место в психологии духовной жизни. Поэтому, например,
такой известный скептик в этих вопросах, как Лойба,
соглашается с четвертым евангелистом
[7] в
том, что "жизнь, большая жизнь, гораздо более обширная,
богатая и насыщенная жизнь, – вот, в конце концов,
завершение всякой религии",
[8] и мы
видели, что эта жизнь носит характер целенаправленного
стремления, более явно зависящего от воли и чувств, чем от
мысли. Действительно, мысль есть всего лишь слуга силы и
побудительного мотива – слуга искусный, но
высокомерный, постоянно стремящийся узурпировать права
своих господ. С другой стороны, некоторые формы чувств
– интерес, желание, страх, голод – должны
обеспечивать мотивацию, в противном случае воля бы
бездействовала, а интеллект скатился бы до уровня
вычислительной машины.
Далее, "у сердца есть свои доводы, о которых рассудок не
имеет понятия". Как показывает опыт, в моменты сильного
эмоционального возбуждения – сколь ни скоротечны они
– мы гораздо глубже погружаемся в реальность вещей,
чем в часы наиболее блистательных рассуждений.
Прикосновение страсти распахивает настежь двери, в которые
тщетно ломится логика, ибо страсть пробуждает к
деятельности не только разум, но все жизненные силы
человека. Именно любящий, поэт, скорбящий, новообращенный
разделяют на мгновение привилегию мистиков –
приподнимать Покрывало Изиды, с которым беспомощно возится
наука, оставляя на нем лишь грязные следы своих пальцев.
Сердце страстно и беспрестанно устремляется в неизвестное и
приносит домой, в прямом и переносном смысле, "свежую пищу
для размышлений". Поэтому тот, кто "чувствует, что думает",
вероятно, обладает более богатым, более реальным, хотя,
может быть, и менее упорядоченным опытом, чем тот, кто
"думает, что чувствует".
Этот психологический закон, легко проверяемый по
отношению к земным делам, также достаточно хорошо
выполняется и по отношению к сверхчувственному. Это раз и
навсегда выразил анонимный автор "Облака неведения", сказав
о Боге: "Его можно приобрести и удержать любовью, но
никогда – пониманием".
[9]
Только это возвышенное чувство, "давление тайной слепой
любви", а не искусные построения логики и "доказательства"
существования Абсолюта, приводимые апологетами, открывает
глаза на вещи, которые не были видны до сих пор. "Поэтому,
– говорит далее тот же автор, – в тот момент,
когда ты пытаешься достичь Бога и ощущаешь в себе
милосердие Его, подними к Нему свое сердце в покорном
порыве любви, думай о Боге, Который создал тебя, Который
владеет тобой, Который милосердно вознес тебя до того, что
ты есть, и не допускай никакой другой мысли о Нем. И даже
всего этого не нужно, ибо для тебя достаточно
непосредственно направить свое сердце к Богу, без
какой-либо причины, кроме как Он сам".
[10]
Здесь мы видим работу эмоций в чистом виде – движение
желания, переходящее непосредственно в акт концентрации, и
приведение всех сил Я в состояние сосредоточенного
внимания, являющееся основой для действий Воли. "Подобную
силу и побуждение, – говорит Рейсбрук, – мы
чувствуем в сердце, в единстве всех наших телесных сил и
особенно в наших желаниях".
[11]
Такой акт совершенной концентрации, страстного
фокусирования всего Я в одной точке,
"непосредственно направленный" на реальные или
трансцендентные вещи, представляет собой, говоря
техническим языком мистиков, состояние "воспоминания",
[12]
являющееся характерной особенностью мистического сознания и
с необходимостью предшествующее чистому созерцанию –
состоянию, в котором мистик достигает общения с Реальностью.
Таким образом, мы подошли к описанию психологических
механизмов мистика. Поскольку он, как и все остальные люди,
обладает чувствами, мышлением и волей, очень важно, чтобы
его любовь и его решимость, даже в большей степени, чем его
мысли, были направлены на Трансцендентную Реальность. Он
должен ощущать сильное эмоциональное притяжение к
сверхчувственному объекту своих поисков – ту любовь,
которую философы-схоласты определяли как силу или власть,
заставляющую каждое творение следовать собственной природе.
Отсюда должна рождаться воля к достижению единения с
Абсолютным объектом. В свою очередь, воля – активное,
сжигающее желание – должна кристаллизоваться и
выразиться в виде той определенной и сознательной
концентрации всего Я на Объекте, которая
предшествует состоянию созерцания. Здесь мы уже видим,
насколько заблуждаются те, кто относит мистический
темперамент к пассивному типу.
Теперь перейдем к рассмотрению самого состояния
созерцания – в чем оно заключается и к чему ведет;
каково его психологическое объяснение, и почему оно имеет
значение для опыта. Здесь, как, впрочем, и в случае других
редких состояний сознания, мы пытаемся описать извне то,
что может быть адекватно описано только изнутри, говоря
другими словами – только мистики действительно могут
писать о мистицизме. К счастью, многие мистики так и
делали, и мы, основываясь на их опыте и исследованиях
психологии, можем попытаться сделать некоторые элементарные
выводы.
В целом складывается впечатление, что акт созерцания
представляет для мистика некие "психологические ворота"
– метод перехода с одного уровня сознания на другой.
Говоря техническим языком, в этом состоянии он смещает свое
"поле восприятия" и обретает характерный для него взгляд на
вселенную. Существование такого характерного взгляда, не
зависящего от вероучения или расы, доказывается историей
мистицизма, достаточно ясно демонстрирующей, что в
некоторых людях может пробуждаться иной вид сознания, иное
"ощущение", отличное от тех обычных проявлений, которые мы
обсуждали. Это ощущение обязательно затрагивает и эмоции, и
волю, и интеллект. Оно может проявляться в любом из этих
аспектов души. Тем не менее оно отличается от всех
эмоциональных, интеллектуальных и волевых сторон жизни
обыкновенного человека и превосходит их. Платон говорил о
нем как о сознании, которое могло бы понять реальный мир
Идей. Развитие этого ощущения есть конечная цель системы
образования, предложенной в его "Государстве". Плотин
называл этот вид сознания "иным умом, отличным от того,
который рассуждает и именуется рациональным".
[13] Его
задача, говорит далее Плотин, заключается в восприятии
сверхчувственного – или, на языке неоплатоников,
умного – мира.
Говоря словами "Германской теологии", этот тип сознания
обладает "способностью заглядывать в вечность",
[14] оно
– тот "таинственный глаз души", которым святой
Августин видел "никогда не изменяющийся свет".
[15]
Это, говорит аль-Газали, персидский мистик одиннадцатого
века, "похоже на непосредственное восприятие, как если бы
кто-нибудь коснулся объекта своей рукой".
[16] Его
великий христианский преемник, святой Бернард, продолжает:
"Оно может быть определено как истинное и непогрешимое
предощущение души, неколеблющееся восприятие истины";
[17]
"Простое видение истины, – добавляет Фома Аквинский,
– которое завершает движение желания".
[18]
Возникающее ощущение пронизано сжигающей любовью –
ибо оно кажется его обладателю прежде всего движением его
сердца; тонкостью ума – ибо обожание целиком
направлено на наиболее возвышенный предмет мысли;
непреклонной волей – ибо на пути к нему нужно
преодолеть естественные сомнения, предубеждения, апатию и
снисхождение человека к самому себе. Этот путь, кажущийся
тем, кто "остался дома", воплощением "Высшей Праздности",
на самом деле есть последнее и самое трудное предназначение
человеческого духа. Он представляет собой единственный
известный метод, позволяющий нам обрести сознательную
власть над всеми нашими способностями и, поднимаясь на все
более высокие уровни сознания, познать огромную жизнь, в
которую мы все погружены, – достичь единения с
Трансцендентной Личностью, в Которой возобновляется эта жизнь.
Мария в известной евангельской истории избрала лучшую, а
не бесполезную участь, ибо ее взгляд направлен на те
первопринципы, без которых вся деятельность Марфы не имела
бы вообще никакого смысла. Напрасно сардонический здравый
смысл, сталкиваясь с созерцательным типом личности,
повторяет насмешку Муция: "Вдобавок они счастливы еще и
тем, что бедная Марфа тем временем хлопочет на кухне".
Парадокс мистиков заключается в том, что пассивность,
которую, как кажется, они проявляют, есть в
действительности состояние самой напряженной деятельности
– более того, там, где пассивность полностью
отсутствует, невозможно никакое значительное творческое
действие. Поверхностное сознание принуждает себя к покою
для того, чтобы освободить другую, гораздо более глубоко
запрятанную силу, которая в момент экстаза созерцающего
гения возносится до высочайшей степени эффективности.
"Этот покой, – говорит Уолтер Хилтон, –
бесконечно далек от плотского безделья и слепой
безопасности. Он полон невидимой работы и только называется
покоем, потому что милосердие освобождает душу от тяжкого
ига плотской любви и делает ее свободной, даря ей святую
духовную любовь для того, чтобы душа могла трудиться
радостно, кротко и блаженно... Поэтому лучше назвать его
святым бездельем, покоем, полным заботы, – ибо это
есть состояние тишины, когда не слышно страшных воплей и
звериного рыка плотских желаний".
[19]
Если те, кто развил в себе эту скрытую силу, истинны в
своих утверждениях, то Я заблуждается, предполагая,
что оно полностью отделено от истинной внешней вселенной.
По-видимому, у Я все же есть нечто вроде щупалец,
способных – если оно научится разворачивать их –
протянуть чувствительные кончики далеко за пределы той
ограниченной оболочки, в которой находится наше сознание, и
принести знание о реальности более высокой, чем та, что
может быть выведена из сообщений наших чувств. Развившаяся
до совершенства и полноты сознания человеческая душа,
раскрывшись подобно анемону, может открыть и познать
океан, в котором она плавает. Этот акт – это состояние
сознания, когда отбрасываются все барьеры, Абсолют втекает
в нас и мы, бросаясь в его объятия, "находим и чувствуем
Бесконечность, которая превыше всех причин и всех знаний",
[20]
– и есть истинное "мистическое состояние". Ценность
созерцания заключается в том, что оно стремится создать
подобное состояние, высвободить это трансцендентальное
ощущение и тем самым превратить "низшее рабство", в котором
естественный человек пребывает под влиянием своего
окружения, в "высшее рабство" полностью осознаваемой
зависимости от Реальности, "в Которой мы живем, движемся и
существуем".
В чем же тогда, вопрошаем мы, состоит природа этого
особого ощущения – трансцендентального сознания –
и каким образом созерцание высвобождает его?
Любые попытки ответить на этот вопрос выводят на сцену
еще один аспект психической жизни человека – аспект,
имеющий первостепенное значение для тех, кто изучает
мистицизм. Мы уже обозрели основные способы, которыми
реагирует на опыт наше поверхностное сознание –
сознание, которое на протяжении веков училось иметь дело с
миром ощущений. Мы знаем, однако, что личность человека
гораздо глубже и гораздо более загадочна, чем сумма его
сознательных чувств, мыслей и воли; что поверхностное
Я – Эго, которое мы все осознаем, – не
идет ни в какое сравнение с теми глубинами сущности,
которые оно скрывает внутри себя. "В тебе есть некий
корень, скрытая глубина, – говорит Лоу, – из
которой все способности произрастают, как линии из центра,
как ветви из ствола дерева. Эта глубина называется центром,
основанием или дном души. Она – единство, Вечность и
– я даже сказал бы – бесконечность твоей души,
ибо она настолько бесконечна, что ничто не может
удовлетворить ее или дать ей покой, но лишь бесконечность
Бога". [21]
Поскольку обыкновенный человек абсолютно не способен
установить связь с духовной реальностью посредством своих
чувств, мыслей или воли, то становится очевидным, что
именно в этой глубине нашего существа, в этих неизмеримых
уровнях личности должны мы искать, если хотим найти, орган,
способность, посредством которой человек может достичь цели
мистиков. Изменение сознания, происходящее во время
созерцания, означает лишь то, что с "основания или дна
души" всплывает некая способность, которая "скрывается в
глубине" повседневной жизни.
Современная психология в своей доктрине бессознательной
или подсознательной личности признает существование
психической жизни, лежащей за пределами поля сознания.
Более того, она настолько углубилась в эту призрачную
область – где даже само название "область" есть не
более чем удобное обозначение, что иногда кажется, будто
она имеет лучшее представление о бессознательной, чем о
сознательной жизни человека. Здесь психология шаг за шагом
обнаруживает источники самых животных инстинктов, наименее
объяснимых способностей и духовной интуиции –
"обезьяну и тигра", а также "душу". Гениальность и
пророческий дар, бессонница и одержимость, ясновидение,
гипноз, истерия – все объясняется "бессознательным
разумом". В своем разрушительном стремлении психологи не
встречают очевидных трудностей в сведении основных явлений
религиозного и мистического опыта к деятельности
"бессознательного", направленной на косвенное
удовлетворение подавленных желаний. Если их все же
прижимают к стенке, они объясняют упомянутые явления
сентенциями типа "Бог говорит с человеком в подсознании",
[22] под
чем они подразумевают лишь то, что наше восприятие вечного
имеет скорее характер интуиции, чем мысли. В конце концов,
"бессознательное" – всего лишь удобное название для
суммы тех способностей, частей или качеств цельного
Я, которые не являются сознательными в данный момент
или которые не сознает Эго. В бессознательную область
среднего здорового человека включаются все те виды
автоматической деятельности, благодаря которым
поддерживается жизнь тела, а также все те
"нецивилизованные" инстинкты и пороки, унаследованные от
родовой дикости, которые образование выбросило из потока
сознания и которые теперь только посылают на поверхность
тщательно зашифрованные сигналы. Там же располагаются все
страстные желания, которым не оставляет места суетная жизнь
мира, и там же расположен тот глубокий бассейн, сердце
личности, сообщения из которого могут достигать сознания в
моменты наибольшей ясности. Получается, что у нормального
человека самое лучшее и самое худшее, самая дикая и самая
духовная части характера загнаны "за барьер". Об этом
частенько забывают упомянуть сторонники теории
"бессознательного".
Следовательно, если мы считаем удобным и действительно
необходимым пользоваться символами и схемами психологии в
попытке проследить мистический путь, мы не должны забывать
о тех разнообразных и смутных значениях, которые несут эти
символы, а также о гипотетическом характере многих
сущностей, которые они представляют. Мы также не можем
допустить использования термина "бессознательное" в
качестве эквивалента трансцендентального восприятия
[sense].
Здесь мистики, несомненно, проявили больше научного духа
и более утонченную способность к анализу, чем психологи.
Они также знали о том, что духовное восприятие в нормальном
человеке лежит за порогом сознания. Хотя в их распоряжении
не было пространственных метафор современной школы и они не
умели описать стремление человека к Богу в тех живописных
терминах уровней и скачков, границ и полей, проекции,
подавления и сублимации, которые кажутся сегодня
исследователям духовной жизни столь естественными, они все
же не оставляют в нас никакого сомнения относительно их
взгляда на вещи. Духовная история человека означала для
них, как и для нас сейчас, в первую очередь, возникновение
трансцендентного ощущения, захват им поля сознания и
открытие тех путей, через которые втекает более обширная
духовная жизнь и становится возможным восприятие более
высокой реальности. Рассматриваемый как изолированный акт,
этот процесс назывался "созерцанием". В том же случае,
когда он составлял часть общего процесса жизни и приносил
постоянный результат, мистики называли его "Новым
Рождением", "дающим жизнь".
Мистики всегда четко различали личность, связанную с
Новым Рождением, – "человека духа", способного к
духовному зрению и жизни и отделенного от "земного
человека", который приспособлен только к естественной
жизни, – и цельную личность, сознательную или
бессознательную. У них не вызывало сомнений то, что частица
человека, принадлежащая не Времени, но Вечности,
представляет собой нечто совершенно отличное от всей
остальной человеческой природы, целиком направленной на то,
чтобы удовлетворить требованиям чисто естественного мира.
[23] С
точки зрения специалистов прошлого задача мистиков
заключалась в том, чтобы переделать, преобразовать всю свою
личность, подчинив ее требованиям духовного Я,
высвободить его из укрытия и объединиться вокруг него как
вокруг центра, тем самым становясь "божественным
человечеством".
В процессе развития доктрины мистицизма божественное
ядро – точка контакта между жизнью человека и
божественной жизнью, в которую он погружен и в которой
укоренен, – имело много названий. Все они, очевидно,
обозначают одно и то же, хотя и подчеркивают разные стороны
жизни. Иногда его называют синтерезисом,
[24]
хранителем человеческого бытия, иногда – Искрой души,
Funklein в учении немецких мистиков, иногда –
вершиной, точкой, в которой душа касается небес. С другой
стороны, перескакивая на противоположный конец шкалы
символов и подчеркивая участие этого ядра в чистом Бытии, а
не его отличие от природы, его называли Основанием души,
первоосновой, в которой пребывает Бог и откуда проистекает
вся духовная жизнь. Понятно, что все эти догадки и
предположения имели одну и ту же цель и что все они должны
пониматься в символическом смысле; как заметил Малаваль в
ответ на настойчивые расспросы своих учеников, "поскольку
душа человека относится к явлениям духовным и не может быть
разделена на части, она не может иметь высоты или глубины,
вершины или поверхности. Но поскольку мы судим о духовных
явлениях, опираясь на явления материальные – ибо
последние мы знаем лучше и больше привыкли к ним, – то
называем самую высшую из всех концепций вершиной понимания,
а более легкий путь постижения – поверхностью
понимания".
[25]
В любом случае, какое бы мы ни давали этому имя, речь
идет об органе духовного сознания человека – месте,
где он встречается с Абсолютом, о зародыше его реальной
жизни. Здесь находится то глубокое "Трансцендентальное
Чувство", "начало и конец метафизики", которое, как говорит
профессор Стюарт, "есть и торжественное ощущение
Вневременного Бытия – осеняющего нас "нечто, что было,
есть и всегда будет", – и убеждение в том, что Жизнь
прекрасна". "Я полагаю, – говорит далее этот автор,
– что именно посредством Трансцендентального
восприятия, проявляющегося в нормальной ситуации как вера в
ценность жизни, а в состоянии экстаза как ощущение
Вневременного Бытия, – а не посредством Мышления,
идущего по пути спекулятивных построений, – сознание
наиболее близко подходит к объекту метафизики – Высшей
Реальности". [26]
Существование подобного "восприятия", составной части
или функции цельного человеческого существа, подтверждалось
и изучалось не только мистиками, но провидцами и учителями
всех времен и религий – египтянами, греками,
индийцами, поэтами, факирами, философами и святыми. Вера в
его реальность – это основной стержень христианства,
как, впрочем, и любой другой религии, достойной так
называться. Оно оправдывает, в свою очередь, существование
мистицизма, аскезы и всего механизма самоотречения. Все
заявления мистиков о возможности единения с Богом должны
основываться на существовании некоей крайней точки, в
которой природа человека соприкасается с Абсолютом, на том,
что сущность человека, его истинное бытие пронизано
Божественной Жизнью, составляющей основу реальности вещей.
Здесь, говорят мистики, возникает наша связь с реальностью
и только в этом месте можно сыграть "свадьбу, от которой
приходит Господь".
[27]
Используя другую схему, можно сказать, что человек
неявным образом является "сыном бесконечности" именно
благодаря существованию внутри него бессмертной искры
центрального огня. Поэтому мистический путь есть жизнь и
дисциплина, направленные на то, чтобы изменить составные
части ментальной жизни человека, включить эту искру в поле
сознания – вырвать ее из тайника, из тех глубочайших
уровней, где она поддерживается и существует в обычном
состоянии, – и сделать ее главенствующим элементом,
вокруг которого должна строиться вся личность.
Очевидно, что в обычных условиях поверхностное Я,
не подвергающееся воздействию внезапных порывов
"Трансцендентального Чувства [Feeling]", порожденных
спасительным безумием религии, искусства или любви, не
имеет никакого представления ни об отношении этого
молчаливого наблюдателя – "обитателя глубин" – к
сигналам, приходящим из внешнего мира, ни о деятельности,
которую эти сигналы в нем пробуждают. Сконцентрированное на
мире ощущений и на сообщениях, из него приходящих,
поверхностное сознание не подозревает о связях между
спрятанным в глубине субъектом и недостижимым объектом всех
мыслей. Однако с помощью намеренного невнимания к сигналам
органов чувств, подобно тому как это происходит при
созерцании, мистик может перенести основание души, престол
"Трансцендентального Чувства", в область сознательного,
сделав его доступным воздействию воли. Таким образом,
забывая о своем обычном и по большей части фиктивном
"внешнем мире", человек поднимает на поверхность иное,
более значительное множество восприятий, которые в
нормальных условиях не имели бы никакой возможности
проявить себя. Иногда они объединяются с обычной
способностью к рассуждению, но гораздо чаще они вытесняют
ее. Некоторые из этих изменений, "потерь ради того, чтобы
найти", по-видимому, необходимы для того, чтобы
трансцендентальные способности человека смогли открыться в
полную силу.
"Два ока человеческой души, – говорит "Германская
теология", развивая глубокий образ Платона, – не могут
выполнять свою работу одновременно, и если душа смотрит
правым оком в вечность, то левое око должно закрыться и
воздерживаться от работы, как если бы оно было мертвым.
Ведь если бы левое око продолжало выполнять свою задачу по
отношению к внешним вещам, то есть беседовало бы с временем
и творениями, то тем самым оно мешало бы правому оку
работать, то есть созерцать. Поэтому тот, кто занимается
одним, должен отбросить другое, ибо «один человек не может
служить двум господам»".
[28]
Внутри нас скрыта способность к восприятию, к получению
сигналов извне, но только малая часть сознания откликается
на эти сигналы. Это похоже на то, как если бы одного
телеграфиста посадили у множества линий – все они
могут что-то передавать, но внимание телеграфиста в каждый
момент сосредоточено только на одной из них. Говоря
упрощенно, сознания не хватает, чтобы смотреть во все
стороны. Даже в области чувственных восприятий никто не
может осознавать больше нескольких вещей одновременно. Эти
вещи заполняют центр нашего поля сознания, так же как
объект, на котором мы фокусируем наше зрение, господствует
в нашем поле зрения. Все остальные предметы отодвигаются к
границам поля сознания. Мы смутно знаем, что они где-то
там, однако не обращаем на них внимания и вряд ли заметим
их исчезновение.
Для большинства из нас трансцендентное всегда находится
за границами этого поля, поскольку мы отдаем все наше
сознание на откуп чувственным ощущениям и позволяем им
создать вселенную, в которой нам нравится оставаться.
Только в определенных состояниях – при воспоминаниях,
созерцании, в экстазе и прочих сходных обстоятельствах
– сознание умудряется изгнать обычных жильцов,
затворить "врата плоти" и впустить "в дом" до тех пор
глубоко спрятанные способности к восприятию сигналов из
другой плоскости бытия. Теперь уже мир ощущений оказывается
за границами поля сознания, а внутрь врывается совершенно
другой ландшафт. Наконец, мы начинаем видеть нечто, к чему
подготавливает нас созерцание.
Перед нами – еще одно метафорическое описание
цепочки процессов, имеющих своей целью смещение ментального
равновесия – усыпление "нормального Я", которое
обычно бодрствует, и пробуждение "трансцендентального
Я", которое обычно спит. Уникальная способность
изменять свою вселенную дана человеку – "точке, где
встречаются различные сферы реальности", – хотя он
редко задумывается об этом.
Явление, известное как раздвоение или разделение
личности, может, вероятно, дать нам некоторое представление
о природе изменений, к которым приводит созерцание. При
подобном психическом заболевании вся личность пациента
расщеплена на две части – определенная группа качеств
абстрагируется от поверхностного сознания и оказывается
настолько связной, что способна сформировать новый цельный
"характер" или "личность", являющий собой полную
противоположность "характеру", который Я обычно
проявляет миру, поскольку состоит исключительно из
элементов, отсутствующих в этом обычном характере. Так, в
классической истории болезни мисс Бошан исследователь
– доктор Мортон Принс – выделил три основные
личности, которые он назвал, в соответствии с главными
управляющими чертами, "Святая", "Женщина" и "Дьявол".
[29]
Цельный характер, составлявший "реальную мисс Бошан",
расщепился на три контрастирующих типа, каждый из которых
был агрессивно самодостаточен, поскольку совершенно не
контролировался двумя остальными. Когда – добровольно
или непроизвольно – личность, господствовавшая в
области сознания, временно "засыпала", ее место немедленно
занимала одна из двух оставшихся. Гипноз наиболее легко
вызывал подобные изменения.
В личности гениальных мистиков качества, которые
давление обычной жизни стремится удержать за барьером
сознания, обладают ненормальной силой. У этих естественных
исследователей Вечности "трансцендентальная способность",
"глаз души", не только присутствует в зародыше, но развита
в очень большой степени и сопровождается огромной
эмоциональной и волевой силой. Подобные качества загоняются
"за барьер" для того, чтобы избежать трения между ними и
уравновешенными чертами поверхностного сознания, с которыми
они могли бы войти в противоречие. Они, как сказал бы Якоб
Бёме, "пребывают в потаенном". Там они бесконтрольно
развиваются до тех пор, пока не достигают точки, в которой
их сила становится настолько велика, что они прорываются
через ограничения и возникают в поле сознания – либо
временно захватывая господство над Я, как в
состоянии экстаза, либо навсегда преобразуя старое
Я, как при "объединяющей жизни". Достижение этой
точки может быть ускорено с помощью процессов, которые
всегда были известны мистикам и высоко ценились ими и
которые нередко порождают состояние, обычно
классифицируемое психологами как сны, мечты или гипноз. Во
всех подобных случаях нормальное поверхностное сознание
намеренно или непроизвольно засыпает, образы и идеи,
связанные с нормальной жизнью, исключаются, и их место
могут занять образы или способности "из-за барьера".
Несомненно, эти образы или способности могут быть как
более, так и менее ценны, чем те, которые уже присутствуют
в поверхностном сознании. Довольно часто в обыкновенном
субъекте они представляют собой лишь разрозненные обрывки,
которым поверхностное сознание не может найти применения.
Однако у мистика эти качества носят совершенно иной
характер, и это оправдывает средства, которыми он
инстинктивно пользуется для того, чтобы высвободить их.
Так, индийские мистики почти полностью построили свою
внешнюю систему на двух принципах – аскетизме,
господстве над чувствами, и преднамеренной практике
самогипноза, использующей либо фиксацию взгляда на
близлежащем объекте, либо ритмичное повторение мантр
– священных текстов. Благодаря этим дополнительным
формам дисциплины притяжение мира явлений ослабевает и
разум отдается в распоряжение подсознательных сил.
Танцы, музыка и другие систематически культивируемые
производные естественного ритма использовались греками при
посвящении в Дионисийских мистериях, а также гностиками и
множеством других мистических школ. Опыт показывает, что
подобные процедуры действительно заметно воздействуют на
человеческое сознание, хотя до сих пор мало кто понимает,
как и почему это происходит. Такое искусственное,
форсированное достижение состояния экстаза полностью
противоречит традиции христианских созерцателей, однако и у
них мы то и дело обнаруживаем моменты, когда экстатический
транс или ясновидение, т.е. высвобождение
"трансцендентального восприятия", вызывались спонтанно, с
помощью чисто физических средств. Так Якоб Бёме,
"тевтонский теософ", находясь однажды в своей комнате и
"пристально вглядываясь в полированное оловянное блюдо,
отражавшее яркий солнечный луч", впал в экстатическое
состояние, в котором ему открылись первопричины и
глубочайшие основы всех вещей.
[30]
Такой же эффект оказало на Игнатия Лойолу созерцание
текущих вод. Как-то раз, когда он сидел на берегу реки и
смотрел на глубокий поток, "глаза его разума раскрылись, и
хотя он не узрел видений, но понял и постиг духовные
вещи... и благодаря этой ясности всё предстало перед ним в
новом свете".
[31]
Метод достижения ясности ума посредством сужения и очищения
поля сознания походит на практику Иммануила Канта, который
"нашел, что ему гораздо лучше думается о философских
материях, когда он пристально смотрит на колокольню
ближайшей церкви".
[32]
Стоит ли удивляться тому, что рационалисты, игнорируя
схожие явления у художников или философов, постоянно
подвергали критике свидетельства, полученные в подобные
мгновения явного моноидеизма и самогипноза в жизни
мистиков, а также благодаря психическим отклонениям,
сопровождающим состояние экстаза. Все проявления
анормального восприятия в гениальных мистиках они поспешили
приписать истерии или другим болезням, без колебаний назвав
святого Павла эпилептиком, святую Терезу –
"покровительницей всех истериков" и разместив большую часть
их духовных родственников по разным залам музея
психопатологии. В этом увлекательном занятии они всячески
орудовали тем общеизвестным фактом, что великие
созерцатели, хотя и были почти всегда людьми незаурядных
умственных и практических способностей – примером тому
могут служить Плотин, святой Бернард, свв. Катерина
Генуэзская и Катерина Сиенская, святая Тереза, св. Иоанн
Креста, а также суфийские поэты Джами и Джалаладдин, –
никак не отличались психическим здоровьем. Более того, их
все более активное вовлечение в мистическую жизнь, как
правило, оборачивалось особым и совершенно определенным
воздействием на тело, вызывая в некоторых случаях те или
иные болезни или физические недуги, сопровождаемые болью и
функциональными расстройствами, для которых не было никакой
органической причины. Причиной могло быть разве лишь то
внутреннее напряжение, которое под влиянием воспылавшего
духа естественно возникает в теле, когда оно вынуждено
приспосабливаться к новому, совершенно для него
непривычному образу жизни.
Нет ничего странного в том, что анормальный и
высокочувствительный тип разума, который мы называем
мистическим, действительно нередко, хотя и не всегда,
сопровождается необычными, необъяснимыми изменениями
физического организма, с которым он тесно связан.
"Сверхъестественное" происхождение этих явлений вполне
очевидно, – если только мы не обозначаем этим термином
некие явления, которые, конечно, весьма необычны, но сами
по себе вполне естественны, только мы их не можем понять.
Такие проявления психофизического параллелизма, как
стигматы у святых, – равно как и у других легко
поддающихся внушению субъектов, к которым трудно отнести
святых, – могут возникнуть у кого угодно.
[33]
Здесь я сошлюсь на еще один сравнительно малоизвестный, но
особенно любопытный и поучительный пример преобразующего
воздействия духа на предполагаемые "законы" телесной жизни.
До нас дошел исторический факт, единодушно
засвидетельствованный современниками, что и св. Катерина
Сиенская, и ее генуэзская тезка, обе отличавшиеся бурной
деятельностью как своеобразным следствием их особой
предрасположенности к экзальтации, первая – филантроп,
реформатор и политик, вторая – самобытный богослов, а
кроме того, на протяжении многих лет, опытнейшая и
незаменимая сестра-хозяйка большого госпиталя, – могли
целые годы (как это было у Катерины Сиенской) или в течение
систематически повторявшихся периодов по нескольку недель
(как это было у Катерины Генуэзской) жить без всякой пищи,
кроме гостии,
[34]
– причем отнюдь не по причине какого-либо обета или
послушания, а просто потому, что не могли жить иначе. Во
время всего этого необычного поста они были не только
совершенно здоровы, но и полны энергии, так что прекрасно
справлялись с многочисленными делами и обязанностями,
которыми была наполнена их жизнь. Попытки съесть хотя бы
что-нибудь еще – а они постоянно предпринимали их,
поскольку, как все настоящие святые, всячески избегали
какой-либо эксцентричности, – мгновенно ухудшали их
состояние и поэтому прекращались как бесполезные.
[35]
Несмотря на исследования Мюризье,
[36]
Жане,
[37]
Рибо
[38] и
других психологов, настойчиво пытавшихся найти объяснение
всем мистическим фактам с точки зрения патологии,
особенности, сопровождающие мистическое сознание, до сих
пор остаются неразрешимой загадкой. Их следует отнести не к
категории чудес или категории болезней – как это
делают слишком ярые их друзья и противники, – но к
области чистой психологии и исследовать беспристрастно по
крайней мере с тем вниманием, которое мы с готовностью
уделяем гораздо менее его заслуживающим чудачествам, явно
свидетельствующим о порочных наклонностях или вырождении.
Существование подобных явлений не более дискредитирует
здравость ума мистицизма или достоверность его результатов,
чем неустойчивое нервное состояние художника, который до
некоторой степени разделяет мистическое понимание
Реального, дискредитирует искусство. "Тот, кто собрался бы
классифицировать человечество только в соответствии с
психофизическими явлениями, – справедливо замечает фон
Хюгель, – не колеблясь поместил бы таких личностей,
как Кант и Бетховен, среди отъявленных и безнадежных
ипохондриков".
[39]
Что касается мистиков, то для объяснения наблюдаемых в
их жизни необычных явлений, естественно, наиболее часто
привлекалась истерия, благодаря поразительному обилию
сопровождающих ее ментальных синдромов вроде странной
способности расщепления, перестановки и усиления элементов
сознания, явно выраженной тенденции к медиумизму и экстазу.
Однако в целом это похоже на попытки искать объяснение
гениальности Тальони в симптомах пляски святого Витта. И
болезнь, и искусство связаны с телесными явлениями. Точно
так же и мистицизм, и истерия связаны с преобладанием в
сознании одной фиксированной и напряженной идеи –
предчувствия, которое управляет жизнью и может привести к
поразительным психическим и физическим результатам. У
истерика эта идея, как правило, поначалу попросту
тривиальна [trivial] или болезненна,
[40]
однако вследствие неустойчивого ментального состояния она
становится навязчивой. В душе же мистика господствует не
просто идея, а именно великая идея – настолько
великая, что, проявляясь в человеческом сознании во всей
своей полноте, она почти неизбежно вытесняет оттуда все
остальное, поскольку она не что иное, как восприятие
трансцендентальной реальности и присутствия Бога. Поэтому
если моноидеизм больного истерией неизменно носит
иррациональный характер, то у мистика, напротив, его
моноидеизм вполне рационален.
Таким образом, пока психофизические взаимосвязи столь
плохо изучены, было бы, по-видимому, более благоразумным и
во всяком случае более научным воздержаться от суждений
относительно значений психофизических явлений,
сопровождающих мистическую жизнь, вместо того чтобы
набрасываться с деструктивной критикой на таинственные
факты, которые, по меньшей мере, допускают более чем одну
интерпретацию. Пытаться определить природу смеси по
химическим характеристикам отдельных ее составляющих –
затея сомнительная.
Наши тела – тела животных, созданные для
биологической деятельности. Когда дух с необычайным рвением
настаивает на использовании нервных клеток для выполнения
иной деятельности, тело сопротивляется давлению и
порождает, как признают сами мистики, "мистическую немощь".
"Поверьте мне, дети, – говорит Таулер, – тот, кто
узнал бы слишком много об этих вещах, часто проводил бы
время в постели, ибо его бренная оболочка не могла бы
выдержать этого".
[41] "Я
причиню тебе страшную телесную боль, – говорит голос
Любви Мехтильде Магдебургской, – если ты будешь
погружаться в меня так часто, как того желаешь. Я должен
лишать себя того сладостного приюта, который нахожу в тебе
в этом мире, ибо даже тысячи тел не смогут оградить любящую
душу от ее желания. Посему чем выше любовь, тем сильнее
боль".
[42]
С другой стороны, возвышенная личность мистика –
его самодисциплина, его героическое принятие труда и
страдания, его гибкая воля – поднимает до крайнего
предела ту обычную власть разума над телом, которой все мы
обладаем. Состояние созерцания – так же как и гипноз
по отношению к здоровому человеку, – по-видимому,
также увеличивает жизненную силу, раскрывая более глубокие
уровни личности: Я пьет из фонтана, питаемого
Вселенской Жизнью. Как уже говорилось выше, истинный экстаз
также пополняет жизненные силы человека, ибо в этом
состоянии, по-видимому, он находится в контакте с
реальностью и оттого сам становится более реальным. "Часто,
– говорит святая Тереза, – даже больной выходит
из состояния экстаза здоровым, ибо оно дает душе нечто
великое".
[43] В
экстазе достигается контакт с уровнями человеческой
сущности, которые остаются незатронутыми в процессе
повседневного существования, – отсюда и столь часто
проявляемые необычайная выносливость и независимость от
внешних условий.
Если мы по стопам некоторых посмотрим на мистиков как на
проявление спорадических зачатков некоторой способности
– высшего сознания, – к которой медленно
стремится человеческий род, то вполне вероятно, что при
появлении этой способности нервы и органы будут испытывать
нагрузки, к которым они еще не привыкли, и что дух более
организованный, чем его телесная оболочка, должен будет
уметь навязать чуждые условия своей плоти. Когда первый
человек встал на две ноги, тело, в течение долгого времени
привыкшее ходить на четырех, и сами ноги, настроенные на
то, чтобы нести только половину веса, должны были
взбунтоваться против этого неестественного состояния,
доставляя автору изобретения страшную боль и неудобство.
Вполне возможно, что странное "психофизическое состояние",
общее для всех мистиков, можно рассматривать как бунт со
стороны нормальных нервной и сосудистой систем против
крайностей способа жизни, к которому они еще не
приспособились.
[44]
Несмотря на подобные бунты и мучения, вызываемые ими,
мистики – как ни странно это звучит – это раса
долгожителей (крайне неудобный факт для критиков из
физиологической школы). В качестве нескольких примеров
упомянем наиболее заметные фигуры: святая Хильдегарда
дожила до восьмидесяти одного года, Мехтильда Магдебургская
– до восьмидесяти семи, Рейсбрук – до
восьмидесяти восьми, Сузо – до семидесяти, святая
Тереза – до шестидесяти восьми, святая Катерина
Генуэзская и святой Петр из Алькантара – до
шестидесяти трех. Складывается впечатление, что обогащенная
жизнь – награда за мистическое отречение –
позволила им одержать победу над телесными недугами; жить и
выполнять свои обязанности в условиях, которые не смог бы
вынести обыкновенный человек.
Подобные победы, занимающие почетное положение в истории
человеческого разума, достигались, как правило, одним и тем
же образом. Мистики – как и все интуитивные личности,
все гении, все потенциальные художники (у всех у них есть
много общего), – говоря языком психологов, имеют
"крайне подвижные барьеры". Другими словами, незначительное
усилие, легкое отклонение от нормального состояния
позволяют скрытым или "подсознательным" силам высвободиться
и захватить поле сознания. "Подвижный барьер" может сделать
человека гением, лунатиком или святым. Все зависит от
характера высвобождающихся сил. У великих мистиков эти
силы, эти черты личности, лежащие глубоко под уровнем
обыкновенного сознания, обладают необычайным богатством
– их нельзя объяснить в терминах патологии. "Даже если
великие мистики, – говорит Делакруа, – не избегли
полностью тех недостатков, которые присущи всем
исключительным личностям, в них все же есть творящая
жизненная сила, конструктивная логика, способность к
разносторонней реализации, одним словом – одаренность,
которая в действительности представляет собой их
существенное качество... Великие мистики, творцы и
изобретатели, нашедшие и оправдавшие новые формы жизни...
на высочайших вершинах человеческого духа достигли великого
упрощения мира".
[45]
Истина, насколько мы знаем к настоящему времени,
заключается, по-видимому, в том, что силы, находящиеся в
контакте с Трансцендентальным порядком и составляющие, по
самой скромной оценке, половину Я, дремлют в
обыкновенном человеке, чьи время и интересы целиком заняты
ответами на стимулы мира ощущений. Вместе с этими скрытыми
силами спит целый мир, который только они и могут
воспринять. В мистиках никакая часть Я не находится
постоянно в состоянии сна. Они пробудили своего "обитателя
глубин" и объединили вокруг него свою жизнь. Здесь Сердце,
Разум, Воля работают в полную силу, побуждаемые не
призрачным спектаклем ощущений, но глубинами истинного
Бытия – здесь горит свет и бодрствует сознание, о
котором не подозревает сонная толпа. Кто говорит, что
мистик – лишь наполовину человек, тот утверждает прямо
противоположное истинному положению вещей. Только мистика
можно назвать цельным человеком, поскольку во всех
остальных людях дремлет половина способностей Я.
Мистики особенно настаивают на целостности их опыта. Так,
Божественный голос говорил святой Катерине Сиенской: "Я
также показывал тебе Мост и три основные ступени для трех
сил души, и я говорил тебе, что никто не сможет достичь
жизни в благодати, если не поднимется по всем трем
ступеням, то есть соберет воедино все три силы души во Имя
Мое". [46]
В анормальном типе личности, называемом гениальным, мы,
по-видимому, обнаруживаем намеки на взаимосвязи, которые
могут существовать между глубинными уровнями человеческой
сущности и поверхностной оболочкой сознания. У поэтов,
музыкантов, великих математиков или изобретателей силы,
скрывающиеся за барьером и вряд ли контролируемые
сознательной волей их обладателей, вносят, очевидно,
значительный вклад в восприятие и понимание. Во всех
творческих актах большая часть работы проделывается на
подсознательном уровне, причем это, в некотором смысле,
происходит автоматически. Подобное в равной степени
относится к мистикам, художникам, философам, изобретателям
и правителям. Великие религии, изобретения, произведения
искусства всегда вдохновляются внезапным всплеском интуиции
или идеи, которую не может объяснить поверхностное
сознание, и приводятся в исполнение силами, настолько не
поддающимися контролю этого сознания, что кажется, будто
они – как иногда говорят – "исходят извне". В
этом заключается "вдохновение", открытие шлюзов,
позволяющее водам истины, в которых купается вся жизнь,
подняться до уровня сознательного.
Великий учитель, поэт, художник, изобретатель никогда не
пытается намеренно достичь того или иного эффекта. Он не
знает, каким образом так получается – возможно,
благодаря неосознаваемому контакту с той творческой
стороной человеческой сущности, которую суфии называют "Дух
Созидания", а каббалисты – "Иесод", но и те и другие
помещают вне мира чувств. "Иногда, – говорил великий
Филон, иудей из Александрии, – когда я приступал к
работе совершенно опустошенный, я вдруг внезапно наполнялся
идеями, которые невидимым дождем проливались на меня и
внушались мне свыше. Под влиянием божественного вдохновения
я приходил в необычайное возбуждение и терял представление
о том, где я нахожусь, кто окружает меня, кто я сам, что я
говорю и что пишу. В тот момент я овладевал богатством
интерпретаций, радостью света, глубокой проницательностью
по отношению ко всему, что я должен быть делать. Это
воздействовало на мой разум, как очевидная оптическая
демонстрация действует на глаза".
[47] Это
– истинно творческий экстаз, полностью соответствующий
тому состоянию, в котором свершают свой могущественный труд
мистики.
Отпустить себя на свободу, находиться в покое и быть
восприимчивым – вот, по-видимому, условия, в которых
можно достичь подобного контакта с Космической жизнью. "Я
замечал, что, когда рисуешь, надо не думать ни о чем; тогда
все получается гораздо лучше", – говорил Леонардо юный
Рафаэль.
[48]
Поверхностное Я должно признать здесь свою
недостаточность и стать покорным слугой более
основательного и жизненного сознания. Такое же мнение
высказывают и мистики. "Пусть воля, – говорит святая
Тереза, – утвердится в мудром и спокойном понимании
того, что именно без какого-либо усилия с нашей стороны мы
можем беседовать с Богом о чем угодно".
[49]
"Самый лучший и благородный способ, которым ты можешь
прийти к этой Жизни, – говорит Экхарт, –
заключается в том, чтобы молчать, позволив Богу действовать
и говорить. Где все силы отвлечены от своей работы и
образов, там произносится это слово... чем больше тебе
удается отвлечь все свои силы и забыть о сотворенном мире,
тем ближе ты к этому состоянию и тем более восприимчив".
[50]
Так и Бёме говорит неофиту:
[51]
"Когда и твой интеллект, и твоя воля спокойны и пассивны по
отношению к выражениям вечного Слова и Духа, когда твоя
душа возносится надо всем преходящим, когда внешние чувства
и представления сосредоточены в священной абстракции,
тогда в тебе проявляются вечные Слух, Зрение и Речь.
Благословен ты, если можешь избавиться от своих мыслей и
своей воли, остановить колесо воображения и ощущений". Чем
пассивнее сознательный разум, тем ярче может проявить себя
"забарьерный" божественный разум – орган нашей
свободной творческой жизни. Говоря словами мистиков
прошлого, "душа, покидающая все вещи и забывающая самое
себя, погружается в океан Божественного великолепия и
просветляется Возвышенной Бездной Неизмеримой Мудрости".
[52]
Таким образом, "пассивность" созерцания –
необходимая прелюдия духовной энергии, в некотором смысле
расчистка площадки. Она останавливает приливы сознания на
берега чувств, останавливает "колесо воображения". "Душа,
– вновь говорит Экхарт, – сотворена между
Временем и Вечностью, самыми высшими своими силами она
достигает Вечности, самыми низшими – касается
Времени".
[53]
Вечность и Время, мир Бытия и мир Становления – вот
два из "состояний реальности", которые встречаются в
человеческом духе. Вырывая из уровня преходящего –
реальности низшего сорта, – созерцание поднимает нас
на уровень вечного и дает нам силы, благодаря которым мы
можем общаться на этом уровне. У того, кто рожден мистиком,
силы эти велики и лежат почти возле самого барьера
сознания. Ему дан трансцендентальный или, как сказал бы он
сам, божественный дар, подобно тому, как его собратьям,
прирожденным музыкантам или поэтам, дан музыкальный или
поэтический дар. Во всех трех случаях внезапное появление
высших способностей является таинством даже для тех, с кем
это происходит. Психологи с одной стороны и теологи –
с другой могут предложить нам схемы и теории, описывающие
этот процесс – странные колебания развивающегося
сознания, внезапное появление ясности и творческих
способностей, которые либо слабо контролируются, либо
вообще не поддаются контролю со стороны Я, сменяющие
друг друга восторг и печаль по поводу увиденного; однако
секрет гениальности так же ускользает от нас, как и секрет
жизни – от биологов.
Самое большее, что мы можем сказать об одаренных людях,
это то, что реальность представляется им при анормальных
условиях и в анормальных терминах, и, столкнувшись с
подобными условиями и терминами, эти люди вынуждены
работать с ними. Благодаря их особому складу ума один из
аспектов вселенной сфокусирован для них настолько резко,
что все остальные образы в сравнении с ним предстают
смутными, неясными и нереальными. Поэтому жертвоприношение,
которое совершают гении – мистики, художники,
изобретатели, – посвящая всю свою жизнь одному
Объекту, единому видению истины, вовсе не есть
самоотрицание, но скорее самонаполнение. Они вырывают себя
из нереального, для того чтобы сконцентрироваться на
реальном. Затем цельная личность впитывает определенные
ритмы и гармонию, которые существуют во вселенной, но
которые не могут воспринять приемные аппараты прочих
Я. "Здесь – указующий перст Бога, вспышка Воли,
которая Может", – восклицает аббат Фоглер, когда звуки
рождаются из-под его рук. "Стихи пришли", –
говорит поэт. Он не знает как, однако явно не благодаря
преднамеренным усилиям интеллекта.
Точно то же происходит и с мистиками. Г-жа Гийон
утверждает в автобиографии, что, когда она писала свои
труды, она ощущала внезапное и непреодолимое стремление
взяться за перо, хотя чувствовала себя совершенно
неспособной к литературным построениям и не имела никакого
представления о том, что она собирается написать. Если она
сопротивлялась этому порыву, она испытывала сильный
дискомфорт. А затем она начинала писать с необычайной
быстротой – слова, тщательно построенные аргументы,
подходящие цитаты приходили к ней без всякого размышления и
настолько быстро, что одна из самых длинных ее книг была
написана за полтора дня. "Я замечала, что пишу о вещах,
которых никогда не видела, и в подобные мгновения я ощущала
себя обладательницей сокровищницы знания и понимания, о
которой никогда и не подозревала".
[54]
Аналогичные заявления есть и у святой Терезы, которая
говорила, что во время написания своих книг была способна
выражать на бумаге все, что ее Господин вкладывал в ее
разум.
[55]
Подобным же образом Блейк говорит о "Мильтоне" и
"Иерусалиме": "Я писал стихи под непосредственную диктовку,
по двенадцать, а иногда и по двадцать или тридцать строк за
раз, без предварительной подготовки и даже вопреки моей
воле. Таким образом, получилось, что потраченного времени
не существует, а существует огромная поэма, которая кажется
плодом упорного труда на протяжении долгой жизни, хотя на
самом деле создана безо всякого труда или исследования".
[56]
Все вышеперечисленные случаи, конечно, представляют
крайние формы той странной "автоматической" способности
сочинять – следы которой заметны у большинства поэтов
и писателей, – когда слова и символы возникают и
выстраиваются сами по себе, пренебрегая волей автора. Нечто
похожее, вероятно, происходит с "медиумами" и другими
экстрасенсами, в беспорядочных и несвязных записях которых
находит выражение подсознательный разум. Однако
подсознательный разум великих мистиков отнюдь не
беспорядочен. Он анормально чувствителен, богато одарен,
крайне наблюдателен – скорее казначейство, чем склад
древесины, – и в процессе развития становится
дисциплинированным и умелым инструментом познания. Поэтому
его проявления в нормальном сознании в виде озарений,
"голосов", видений, /медиумического/ автоматического письма
и в любых иных "переводах" сверхчувственного в термины
чувственного восприятия не могут быть дискредитированы тем,
что точно таким же образом иногда проявляется бесполезная
подсознательная область более слабых натур. Идиоты нередко
весьма разговорчивы, однако многие ораторы здоровы вполне.
Итак, подведем итоги: какие же основные характеристики
мы обнаружили в нашем наброске ментальной жизни человека?
- Мы разделили эту жизнь (достаточно произвольным
образом) некоей перемещающейся линией, которую психологи
называют "барьером сознания", на поверхностную жизнь и
подсознательные глубины.
- В поверхностной жизни – хотя мы и осознаем ее
существенную целостность – мы выделили три основные и
постоянно присутствующие стороны: триединство чувств,
мышления и воли. Первенство мы были вынуждены отдать
чувствам, как силе, приводящей в работу механизмы воли и
мышления.
- Мы видели, что поверхностная жизнь выражается в двух
взаимодополняющих формах – в виде способности к
волевому движению (действие, направленное наружу) и в
виде способности к познанию (внутреннее знание).
Первое – динамическое по типу – обусловлено, в
основном, волей, стимулированной эмоциями; второе –
пассивное – есть занятие интеллекта. Они соответствуют
двум главным аспектам, которые человек различает во
вселенской жизни, – Бытию и Становлению.
- Ни способность к волевому движению, ни способность к
познанию, другими словами, ни действие, ни мысль
поверхностного сознания, связанного с естественным
существованием и находящегося под влиянием пространственных
понятий, не могут установить связь с Абсолютом, миром
трансцендентного. Подобные действия и мысли имеют дело
только с материалом, полученным, прямо или косвенно, из
мира ощущений. Тем не менее свидетельства мистиков и других
личностей, обладающих "инстинктом к Абсолютному", указывают
на существование у человека еще одной способности – по
существу, более глубокого Я, которое обстоятельства
обыкновенной жизни обычно удерживают "за барьером" сознания
и которое, таким образом, является одним из факторов
"подсознательной жизни". Это скрытое Я –
основное действующее лицо мистицизма, живущее "значимой"
жизнью, соприкасаясь с реальным или трансцендентным миром.
[57]
- Определенные процессы, такие, как созерцание, могут
настолько изменить состояние сознания, что позволяют
высвободить глубинное Я, которое, проникая в большей
или меньшей степени в сознательную жизнь, делает человека в
большей или меньшей степени мистиком.
Таким образом, мистическая жизнь подразумевает
высвобождение трансцендентального Я из глубин
человеческой личности, захват поля сознания этим Я и
"преобразование" или перестройку чувств, мыслей и воли
– характера человека – вокруг нового центра жизни.
Мы попытались описать снаружи объект поиска мистиков,
который видится изнутри, как понимание или непосредственное
общение с трансцендентной Реальностью. Здесь, так же как и
в самой высокой земной любви, познание и общение есть одно
и то же, и если мы хотим осознать, то должны "объединиться
с блаженством". Та сторона нашего существа, посредством
которой мы можем достичь единения, – "сущность души",
как называл ее Рейсбрук, – обычно лежит за барьером
нашего сознания, однако при благоприятных условиях она
может быть освобождена у определенных натур, анормально
одаренных и полных жизненных сил, при помощи определенных
действий, таких, как созерцание. Если же эта сущность
проявляется, она призывает себе на помощь все аспекты
Осознающего Я. Поверхностное сознание должно
сотрудничать с глубинным, и, в конце концов слившись
вместе, они порождают то единение сознания на более высоком
уровне, которое только и может положить конец беспокойству
человека. Сердце, жаждущее Всего, разум, мыслящий о Нем,
воля, концентрирующая на Нем все Я, – все
должно быть вовлечено в игру. Я должно быть
отвергнуто, однако оно не должно быть уничтожено, как
предлагают некоторые квиетисты. Оно умирает лишь для того,
чтобы иметь возможность ожить вновь. Высший успех –
постоянная уверенность мистика в том, что "мы скорее
находимся на небесах, чем на земле", – "проистекает,
– как говорит Юлиана Норвичская в отрывке,
предвосхищающем классификацию современных психологов,
– из естественной Любви нашей души, из ясного света
нашего разума и непоколебимости нашей воли".
[58]
Однако в каком же порядке должны располагаться эти три
составляющие в работе, которая есть единое? Как мы
уже видели, каждая из них должна выполнять свою роль, ибо
мы имеем дело с откликом человека во всей его целостности
на неудержимое притяжение Бога. Но что же будет
преобладать? Окончательная природа опыта Я относительно
реальности будет зависеть от ответа, которое оно само даст
на этот вопрос. Каковы здесь относительные ценности Разума
и Сердца? Кто из них принесет Я ближе к Мысли Бога,
к реальной жизни, в которую оно погружено? Кто из них,
получив главенствующую роль, с большей вероятностью
приведет Я в гармонию с Абсолютом? Любовь к Богу,
которая всегда присутствует в сердцах, а иногда и на устах
святых, – это страстное желание, жажда такой гармонии;
"Болезнь разума" – его интеллектуальный эквивалент.
Хотя нам кажется, что мы можем избавиться от Бога, нам
никогда не удастся избавиться от той или иной формы этой
жажды, кроме как ценой полного закоснения.
Таким образом, мы вернулись к тому утверждению, с
которого началась эта глава, – о двух главенствующих
желаниях, разделяющих тюрьму Я. Теперь мы видим, что
они представляют стремление интеллекта и эмоций к
единственному концу всех поисков. Тренированная воля –
"способность к волевому движению" – со всеми спящими
способностями, которые она может пробудить и использовать,
может прийти на помощь какой-то из остальных двух сил.
Какой? Этот вопрос крайне важен, поскольку судьба Я
зависит от партнера, которого выберет воля.
