Г.Башляр
Ист.: http://www.tsu.tmn.ru/library/www.philosophy.ru/library/bachelard/01/07.html
I
Сегодняшний взгляд, взгляд художника, придающий каждой вещи свет
и сияние, всматривается на каждой из страниц этой книги в самую
сокровенную глубину легендарной истории. Эти живые глаза видят самое
великое в прошлом: они открывают, они видят, они приковывают и наше
внимание к тем, кто был, когда жизнь только начиналась; они как
бы оживляют для нас это великое время недвижности, когда люди рождались
и росли словно мощные стволы, время, люди которого из более поздних
эпох будут казаться существами сверхчеловеческими. Да, Марк Шагал
и это художник, который подобно творцу вселенной, знает, как разместить
цвета и красный и охру, темно-синий и нежно-голубой, и являющиеся
цветами времен Рая. Шагал читает Библию, и его чтение тут же претворяется
в сияние. Под его кистью, под его карандашом Библия становится и
естественно и просто и книгой зримых образов, книгой портретов.
В этой книге собраны портреты одной из самых великих семей человечества.
Когда я, в одиночестве моего чтения, размышлял над святой книгой,
ее голос звучал во мне столь сильно, что за ним я почти не различал
конкретного собеседника. Каждый пророк растворялся для меня в своих
пророчествах. Теперь же, рассматривая иллюстрации Шагала, я иначе
читаю эту древнюю книгу. Я яснее слышу, потому что я яснее вижу,
потому что Шагал и ясновидец; он передает говорящий голос.
Говоря откровенно: Шагал просветлил мой слух.
II
Какая удивительная даже для гениального художника, для творца форм
привилегия получить возможность изобразить Рай! ВсЛ является раем
для глаза, который умеет видеть, который любит видеть. Шагал любит
мир, потому что он умеет в него всматриваться и потому что он научился
показывать его другим. Рай и это мир поразительных красок. Изобрести
новый цвет для художника и поистине райское наслаждение! Именно
в таком состоянии художник восстанавливает (regarder)2
то, что он не видит: он творит. У каждого художника свой рай. Тому,
кто способен приводить в согласие цвета, по праву открыта гармония
мира. Рай и это прежде всего прекрасная картина.
В изначальных грЛзах всех мечтателей Рая всЛ живое на земле облагорожено
и умиротворено красотой цвета. Все создания чисты, потому что они
красивы; все живут вместе; рыбы плавают в воздухе, крылатый осЛл
сопровождает птиц, всЛ сотворенное парит в голубой вселенной. Попытайтесь
проникнуться грЛзой этого зелЛного осла, который мечтает парить
в небе, обратившись в голубя и унося в необозримую синь благоухание
ландыша, который был сорван на земле.
Итак, важнейшее измерение рая и возвышение. И понадобились бы поэмы,
чтобы передать всЛ это. А между тем один-единственный рисунок Шагала
вбирает всЛ это сразу. Всего одна картина, позволяющая говорить
без конца. Цвета становятся словами. Тот, кто любит живопись, прекрасно
знает, что живопись и это источник слов, источник поэм. Кто мечтает
перед листом изображенного Рая, слышит хвалебную песнь. Сочетание
форм и цветов и поистине плодотворный союз. Кисть художника творит
мир живых существ подобно деснице Бога. Первые животные из книги
Бытия и это слова Словаря, которым Бог научил людей. Но и художнику
ведомы импульсы творчества. Мы хорошо чувствуем, как он сопрягает
все времена глагола цтворитью; он знает, что такое счастье творчества.
И потом, какая радость для нас видеть художника, который творит
быстро, ибо Шагал действительно творит быстро. Это большая тайна
и уметь творить быстро. Жизнь не ждЛт, она не раздумывает. Никаких
набросков и всегда озарения. Все существа Шагала и это плод озарений.
И в своих космических картинах он остается художником жизненного
начала. Его Рай живет. Тысячи колокольчиков звенят в небе от полЛта
быстрокрылых птиц. Сам воздух у Шагала крылоносен.
III
И среди этих птиц, в Раю, которые поют до того, как заговорить,
появляется человек, человек, сотворенный в
образе мужчины и женщины, как гласит стих книги Бытия (I, 26и28).
ГрЛза об андрогине появляется на многих листах книги. Тела слиты
воедино; они первородно едины, прежде чем разделиться. Глубоко задумавшись
над этим, Шагал не разделяет мужчину и женщину в час искушения.
Ева слегка впереди, но Адам не удерживает ее. У Евы возникают цмыслию
о яблоке, а рука Адама рядом, она уже протянута к яблокам. Художник
предстает здесь как весьма тонкий психолог их совместного искушения.
Когда змей говорит, Адам остаЛтся чуть поодаль, но он присутствует.
Какая психологическая тонкость в передаче насылаемого искушения!
Не говорит ли Адам Еве Шагала: цИди, прекрасная, познай соблазн,
только соблазн. Гладь, но не срывайю. Или, еще точнее: цНе срывай,
только погладью... В упоении от того, что он видит, художник сам
переживает всЛ это; он буквально гладит своим взглядом прекрасные
плоды мира, но не срывает их с древа.
Итак, перед нами одно из великих цмгновенийю человеческой судьбы.
Художник как бы оживляет решающий момент легенды. Его рисунок открыт
для любой интерпретации. Слова приходят на уста согласно грЛзе на
картине. Мы видим соблазн, но каждый из нас проговаривает
это на свой лад. Есть мечтатели, которые готовы вслушиваться и в
обольстительные голоса, чтобы помочь змею. Шагал представил нам
в полном смысле слова говорящую сцену. Следуя за его карандашом,
все мы так или иначе становимся участниками этой великой драмы искушения.
IV
Но женщина сорвала яблоко. И этого оказалось достаточно, чтобы
Рай был утрачен. Отныне Бог-творец становится Богом-судьей. На своих
картинах Шагал изображает именно эту революцию на уровне Бога и
людей. Бог в небе возникает как символ мщения. Ева и Адам вынуждены
бежать при виде поднятого перста разгневанного Бога.
Но обратите внимание на шагаловскую доброту: когда Бог (на одном
из цветных листов) проклинает Еву, перед женщиной, подавленной нарушенным
обетом, Шагал нарисовал удивленного агнца. Это шагаловское животное,
представляющее собой смесь осла и ягнЛнка, животное-андрогин, появляется
на многих полотнах
Марка Шагала. Некий знак невинного спокойствия зверей и не указывает
ли он на драматическую ответственность человека за радости жизни?
Как бы то ни было, перед нами потерянный Рай. И Библия впредь будет
говорить только о путях, ожидающих людей. Пророки отныне будут говорить
об одной из самых великих судеб человечества: о судьбе древнего
Израиля.
V
История Израиля и это история деяний великих фигур. Время мира
запечатлено на их лицах. Труд художника посвящен именно лицам. Марк
Шагал показывает нам героев судьбы; тех, кто одним горящим взором
поднимает и движет целым народом. Перед нами книга поистине человеческого
вдохновения. Поскольку он много рисовал и рисовал цхорошою, Шагал
стал психологом: ему удалось наделить пророков индивидуальными чертами.
Но каков был возраст самого Шагала, когда он рисовал пророков?
В обычной жизни художник не любит, когда ему напоминают о седьмом
десятке. Но с карандашом в руках, когда он один на один с тенями
и тайной прошлых, далЛких времЛн, и разве Шагалу нельзя дать и пять
тысяч лет? Он живет в ритме тысячелетий. Он ровесник тех, кого созерцает.
Он видит Иова. Видит Рахиль! Какими глазами он только не смотрит
на свою Рахиль. Что же должно происходить в сердце художника, рисующего
тысячелетия, чтобы столько света излучали эти черные линии?
Не листайте торопливо эту книгу. Оставьте ее открытой на любой
из ее великих страниц; на странице, которая вам цчто-то говоритю.
И вас захватят эти великие грЛзы времени, и вы познаете мечту тысячелетий.
Шагал и вас научит возрасту; он приучит вас к мысли, что и вы можете
иметь пять или шесть тысяч лет. Не с помощью цифр и не тогда, когда
мы движемся по вытянутой в линию истории, мы можем проникнуть в
мрак тысячелетий. Нет, нужно много мечтать, осознав, что и жизнь
и это мечта, чтобы то, о чем мы мечтаем, оказалось за пределами
того, что мы прожили и что является подлинным, живым и вот оно у
нас перед глазами во всей своей правдивости. Собственно, я так и
мечтаю перед некоторыми листами Шагала и не могу иногда понять,
в какой стране я нахожусь и на какую глубину времени погребен. Да
и какое мне дело до истории, если прошлое и вот оно, передо мной,
потому что прошлое хотя и не является моим, укоренилось только что
в моей душе и порождает во мне бесконечные грЛзы. Прошлое Библии
и это история совести. Глубина времени удваивается здесь глубиной
моральных ценностей. Ученые-палеонтологи говорят нам о совершенно
другой истории. У них в руках цифры, соответствующие разработанному
ими точному календарю жизни когда-то существовавших ископаемых;
они говорят нам о человеке четвертичного периода. Я хорошо представляю
себе это существо в звериной шкуре, пожирающее сырое мясо. Я могу
вообразить всЛ это, но я не могу не мечтать. А для того, чтобы начать
мечтать, нужно стать человеком. Нужно быть предком, увидеть себя
в перспективе предков, постепенно перемещая фигуры, которые гнездятся
в нашей памяти. Все лица, представленные в книге Шагала, и характерны.
И когда мы рассматриваем их, нас захватывает великая мечта о нравственности.
И если нас посещает эта мечта, мы оказываемся вне истории, мы выходим
из границ психологии. Существа, изображенные Шагалом, являются моральными
существами, это образцы моральной жизни. Обстоятельства, складывающиеся
вокруг них, отнюдь не нарушают центрального образа. Моральная судьба
человека находит здесь великих инициаторов. Подле них и мы получаем
заряд судьбоносной энергии, с ними мы можем смелее принять нашу
собственную судьбу. Мечты незапамятных времен производят на нас
впечатление постоянства. Эти предки нравственности продолжают жить
и в нас. Время не пошатнуло их. Они как бы застыли в своем величии.
Легкие волны времени успокаиваются вокруг наших воспоминаний о предках
моральной жизни. Время, в меру укорененности моральной жизни, устаивается
в глубинах наших душ. В Библии мы открываем историю вечности. Очень
часто, когда я размышлял над Пророком Шагала, мне на уста приходил
стих Рембо:
Вновь найдена она!
Что? Вечность!
VI
Но чтобы действительно почувствовать всЛ богатство грЛз, навеваемых
иллюстрированным произведением, чтобы порвать с нитью истории, которая
дает нам больше мыслей, чем образов, я думаю, нужно быть более рискованным,
что ли, и не заботиться о порядке нумерации страниц. Именно таким
образом я и организовал свое удовольствие.
Итак, прежде чем приблизиться к пророкам, я хотел бы разделить
восхищение Шагала, когда он рисует женщин Библии. Сила женской души
на страницах Библии предстает, безусловно, на фоне мужской
души пророков. Стоит лишь нам почувствовать женскую твердость, как
только мы ощутим судьбоносное действие женщины и сильные и нежные
фигуры выйдут из тьмы. Какая радость для меня видеть, как появляются
вживе имена, которые для старого французского школьника были пристанищем
грЛз. Я очень быстро листал эту книгу, пока не пришел к страницам,
на которых изображена история заснувшего Вооза. И я увидел Руфь
более простую и более истинную, чем когда-либо себе представлял.
Если можно так выразиться, я наслаждался в этой связи своеобразным
синтезом Виктора Гюго и Марка Шагала. Я поместил собирательницу
колосьев на самую вершину моей грЛзы о жатве. В наши времена жнеек
и сноповязалок мы утратили смысл колоса. Но с Шагалом мы вновь вспоминаем
внезапно, что нужно много потерянных колосьев, чтобы появился один
сноп, и что добрая собирательница колосьев может стать и в своем
долготерпении превратиться в супругу Господа бескрайних владений.
Художник, как и поэт, возвращает нас к величию истоков. Мы входим
в царство простоты. Эта прямая женщина со снопом, который удивительно
ловко устроился у нее на голове, не является ли она (вне всяких
аллегорий) божеством колоса, супругой, обещанной человеку, который
выращивает хлеб?
Женщины, которых рисует Шагал, в высшей степени индивидуализированы.
Я мог бы привести много примеров их высокого характера. Всмотритесь
внимательно в Моисея и его жену Сефору. Мы чувствуем, что она почти
кокетка, эта Сефора. Кокетка перед Моисеем и какая смелость! Сцена
настолько странная, что несмотря на то, что я очень прислушиваюсь,
я не могу услышать ни одного слова из уст пророка.
Как бы то ни было, женщины Шагала знают себя увиденными. Они слушают
взгляды мужчин. Взгляд, так же как и слово, обязывает их принимать
решения. Он толкает их на то, чтобы они следовали судьбе Израиля.
Посмотрите на листы, которые посвящены Есфири. Мардохей дважды смотрит
на нее. Сначала он смотрит на нее, как будто она является каким-то
облачным видением, видением, сошедшим с небес. Затем, когда она
становится рядом с ним, Мардохей ясно, с живым взором заклинает
сомневающуюся: цДотронься до скипетра царя, и ты спасешь твой народю.
Есфирь здесь, она стоит неподвижно, она бледна, она колеблется.
И наконец, она выполняет высший акт женского героизма. Она поднимается,
как поднимаются на голгофу по ступеням трона. Из этой драмы Расин
создал трагедию. Шагал же изображает эту трагедию на трех листах.
И нам, мечтателям, остается лишь говорить об этих листах-рисунках,
об этой поразительной силе искусства, способного улавливать решающие
мгновения жизни, мгновения, когда слагается судьба. Для себя я открыл
здесь великого художника, который может быть гипнотизЛром. Взгляд
Мардохея меня гипнотизирует. Трагедия, нарисованная Шагалом, является
трагедией взгляда. Если бы у Мардохея не был такой черный глаз,
история мира изменилась.
А вот другая драма женской жизни, более простая, более обычная.
Рисунок ее оттеняет; он ее подчеркивает. Когда Сарра гонит прочь
Агарь, художник показывает нам прежде всего предельную ярость законной
жены и скорбь служанки, соблазненной хозяином. Но от листа к листу
создается впечатление, что беглянка как бы вырастает у нас на глазах.
Она уносит в пустыню самое великое сокровище: дитя Авраама. Она
удивительно прекрасна и эта страница, где в тиши одиночества покинутая
Агарь ласкает своего сына. Измаила! Не слышит ли она, как эхо, слова,
которые Господь сказал Аврааму: цНе огорчайся ради отрока и рабыни
твоей... И от сына рабыни я произведу народ, потому что он семя
твоею (Бытие, XXI, 12и13). Разве старший сын всех женщин Библии
не держит судьбу целого народа? Разве не мечтают все женщины Библии
о вечности, которую сын дает их существованию? Судьба,
связанная с существованием сына, есть высшее утешение для страдающей
женщины. Шагал сказал всЛ это на двух страницах. После страницы
размышлений, совершенно черной страницы, где Агарь ласкает Измаила,
появляется совершенно белая страница, где Агарь слышит утешение
небесного ангела. Рабыня тоже имеет право на потомство. Господь
охраняет всех взрослых сынов Израиля.
Та же драма судьбы народа начинается вновь, когда Иаков должен
выбрать одну из двух дочерей Лавана, старшая из которых звалась
Лия, а младшая и Рахиль.
цЛия была слаба глазами, а Рахиль была красива станом и красива
лицемю (Бытие, XXIX, 16, 17).
Один из рисунков Шагала показывает нам Рахиль, которая принимает
Иакова. Взгляд говорит всЛ. Как она смотрит на Иакова!
В те счастливые времена красивые женщины имели красивых рабынь.
Шагал знает это: целая серия рисунков рассказывает об этом расцвете
женской силы. Когда того требует судьба, рабыни приходят на помощь
бесплодным женам. Лия и Рахиль тоже отдают своих рабынь Иакову.
Иаков женится на Лие и на Рахиль. Шагал предлагает нам только решающие
сцены этой весьма туманной истории. Но он заставляет нас понять,
что слава женщины начинается тогда, когда она приносит сына Иакову,
когда она служит судьбе Израиля.
Во времена Иуды слава иметь сына делает бессмертным имя. Имена
библейских женщин не эфемерны. Рисунки, с которыми связано имя Рахиль,
незабываемы. Шагал иллюстрирует достоинства дочери Лавана и дает
ей изначальное имя. Он показывает нам как бы саму сущность имени,
которая возникает в момент наименования. Я рассматриваю его альбом
как альбом имен. Когда мы читаем текст священной книги, имена зачастую
предстают перед нами как нагромождение слогов. Считается, что знать
кого-то можно лишь повторяя его имя. Нас захватывает великая мечта
звучности. Для мечтателя слов имя Рахиль и это женское имя во всем
его блеске.
Рахиль! Рахиль, какое счастье слышать это! А Шагал доставляет нам
счастье это увидеть. Художник создает из великих имен поистине живые
существа.
Но если я растворюсь в волнах женственности, которые исходят от
всех женщин, нарисованных Шагалом, я забуду о пророках. Я хочу перейти
сейчас и как можно внимательнее рассмотреть (с помощью Шагала) великие
лики пророчества.
VII
На сей раз я пробегаю страницы, не обращая уже никакого внимания
на нумерацию, и рвусь к этим лицам. Кто может устоять перед соблазном
узнать, ощутимо узнать, как художник видит Иова, Даниила, Иону?
Первая страница об Иове и это страница о нищете. Но в своей нищете
менее всего он одинок. Рассматривая человека, пребывающего в нищете,
мне кажется, что моя жалость как бы засыпает. Я приобщаюсь к несчастью.
Как болезненна для меня следующая страница, где сатана начинает
искушать несчастного человека! Этот радостный сатана, сатана с брюшком,
сатана с современным лицом на какое-то мгновение заставляет меня
рассмеяться. И вдруг я укоряю себя за то, что рассмеялся. На этой
странице художник диалектировал иронию. Есть ли это игра или это
жестокость? Достаточно ли умен сатана для того, чтобы ожидать, что
пророк впадет в соблазн?
Но Иов непреклонен. Он спокоен, задумчив и сосредоточен в своей
нищете. Когда он просит о чем-то, он выступает учителем мягкой мольбы,
без требовательной навязчивости. Художник, который иллюстрирует
книгу Иова, заставляет нас глубоко пережить это мгновение мягкого
смирения.
В контрасте со страницами, на которых изображен Иов с его ненасилием,
находится черный лик Екклесиаста. Страница совершенно шагаловская.
Птица Шагала предстает здесь в виде небесного тела, которое похоже
на полнеющую луну. Может быть, Он несет нам скрижали? Профиль
пророка напоминает о скорби его легендарных слов.
VIII
Но перевернем страницу, чтобы услышать вновь Песнь песней. Шагал
разворачивает перед нами картину жизни, как она есть, украшением
которой являются женщины. Его листы для меня и это мир всерастворяющей
женственности. Появление женщины и неизбежно, это судьба мира. Не
рождается ли женщина из этих шорохов ветра в ветвях деревьев? Не
белая ли, дородная женщина видится мне на ветвях огромной пальмы?
Чудится, будто прозвучали мгновения Рая. И при этом звуке вновь
обретенного счастья Шагал рисует прелестные сплетенные тела, головы
девушек, покрытые венками; удивительно гармоничные белые тела освещают
вечернее небо, они живут в экстазе полета вместе с птицами счастья.
IX
Как бы очнувшись от переполнявшей его радости, испытанной во время
иллюстрирования Песни песней, Шагал переходит затем к изображению
кошмара Валтасара.
Пир закончен. ВсЛ выпито из священных чаш, украденных циз дома
Божия в Иерусалимею. И когда святотатство свершилось, цперсты руки
человеческойю начертали на стене: мене, мене, текел упарсин.
Потом Даниил объяснит чудо. Но именно об этом мгновении ужаса и
хотел рассказать Шагал. Он наполнил ужасом даже пальцы царя
Вавилона. Ощущение такое, что тело Валтасара содрогается. И не говорится
ли в Священном писании, что колени царя цстали биться одно о другоею.
Весь лик Валтасара несет на себе печать психологического катаклизма.
Властелин мира раздавлен предначертанным. Вещие слова вводят в действие
все силы вселенной, не находящиеся под контролем, и давят на человеческое
сердце. Слова, написанные на стене, потрясают историю. На двух страницах
Шагал напоминает нам о перевороте в судьбе Израиля.
X
Но я плохо представляю все эти несчастья царя. Увлекшись своим
читательским делом, я весь дрожу от нетерпения в предвкушении того,
что сейчас мне удастся добраться до самых потайных уголков моих
мечтаний. Сколько раз с тех пор, как книга Шагала появилась в моей
комнате, напоминающей маленького кита, комнате, все углы которой
забиты книгами, я вновь и вновь питал свое воображение образами
Ионы!
Шагал не хитрит с легендой. Рыба здесь, возможно, меньше, чем пророк,
может быть, она уже переваривает потерпевшего крушение! Этого требуют
мечты на уровне невозможного и диалектики содержащего и содержимого.
В самом деле, разве море не является гигантской рыбой? Иона действительно
оказывается в пучине моря. Мир воды, как после первого потопа, поглотил
пророка: цОбъяли меня воды до души моей, бездна заключила меня;
морскою травою обвита была голова мояю (Книга Ионы, II, 6). Но из
глубин этой морской пучины, из глубин этой живой могилы, которой
является всЛ поглощающая рыба, Иона молит Господа. И оказывается,
что чрево кита и это молельня.
Наступает момент, когда Иона оставляет мир ракушек и попадает на
песчаный берег. Он вновь обретает людей. Начинается судьба пророка,
и Шагал показывает его нам бегущим в Ниневию, куда он несет слово
Бога.
Перечитав четыре главы Библии3, чтобы лучше понять рисунки
Шагала, я вновь возвращаюсь к созерцанию лика Ионы. Я не знаю, отложились
ли черты случившейся трагедии на его лице. Но его лицо говорит,
оно смотрит на меня. Для меня это одно из самых великих изображений
в этой книге. Но и другие лики притягивают меня! Я перехожу без
конца от Ионы к Даниилу, от Даниила к Ионе. Голова Даниила на подушке,
он только что проснулся, расстался с грЛзами своих снов. Может быть,
Иона тоже вышел из какого-то удивительного сна? Разве и нас не захватывают
сны? Разве рисунок великого художника не пробуждает и в нас воспоминание
о тайне ночи, что породила самые древние легенды? Мы входим здесь
уже в запредельную область художественного. Мы начинаем улыбаться,
когда видим голову Ионы в пасти рыбы, но затем вдруг, вспоминая
о снах, перестаем улыбаться. ВсЛ вдруг становится важным, всЛ становится
истинным. Ночь настигает нас во сне, ночь и это океан спящих вод.
Но когда забрезжит утро в нашей душе, мы прекрасно понимаем, что
спасены, что мы тоже не утонем.
XI
И так, предаваясь своим мечтам и перелистывая свободно, страницу
за страницей, книгу Шагала, я неожиданно останавливался на рисунках,
которые пробуждали во мне воспоминания о давно прочитанном. Все
мы так или иначе, представляем собой некий потаенный музей, где
хранится память о великих событиях прошлого, и самой привлекательной
чертой альбома Шагала является то, что он также очень быстро становится
альбомом воспоминаний.
Но у этого альбома есть и еще одно достоинство. Эта книга заставляет
нас вновь открыть Библию, и открыть ее на тех страницах, с богатством
которых мы не были знакомы. Не стесняясь, я могу сказать сейчас,
как вместе с Шагалом отправился на открытие моих забытых пророков.
Их фигуры возникают теперь передо мной в совершенно новом свете;
так лишний раз я познал глубину моего невежества. Я вижу их до того,
как начинаю слышать, и я обращаюсь к священной книге, чтобы узнать,
что они сказали.
Вот и Неемия, пророк, который молит денно и нощно Бога, чтобы получить
от царя разрешение на восстановление Иерусалима. Пламя еще шевелится,
оно только что пожрало Город. И Неемия плачет и молится, веки его
дрожат, уста сжаты. Шагал рисует облик отчаяния.
Вот и Иоиль. Три разные фигуры понадобились здесь художнику для
того, чтобы показать пророка, призывающего к раскаянию, и пророка,
обещающего прощение. Из-за содеянного людьми греха урожай зерна
поражен ядом. Пусть услышат призывы пророка, и тогда весь мир будет
излечен от язв. Птицы заполняют небо; птица Шагала несет в своем
клюве цветы мира. На втором листе эта птица является провозвестником
ангела, который появляется в небе на третьем рисунке.
Вот и Амос, пастух-пророк, пророк, который действует: цИ
пошлю огонь на дом Азаила, и пожрет он чертоги Венададаю (Книга
Амоса, I, 4).
Дворец горит. Шагал рисует Амоса на фоне пожара. И в этом горящем
мире я ищу хоть какой-нибудь мирный уголок. Я вижу: хлев не тронут
огнем. И я нахожу там мужчину и женщину, которые спокойно спят.
Овцы также спят в мире. Пастух-пророк хорошо знает, что они оберегают
людей во время несчастий войны.
Какое удивительное впечатление я получаю, когда начинаю думать
о незначительной детали в этой грандиозной сцене! Мне кажется, я
постигаю самую суть психологии творца. Когда всЛ гибнет в пламени
пожара, Шагал неожиданно решает, что что-то должно обязательно остаться
живым, что два любящих существа должны спать спокойно в темном углу
его картины. Отблески всепожирающего пожара подобны солнцу. Но в
тени обычное человеческое счастье есть само по себе маленький огонек.
Оказывается, шагаловская чернота населена, она обитаема.
XII
Книга Шагала заканчивается иллюстрацией видений Захарии. Эти видения
возвещают и для Иерусалима, и для Сиона окончание времен испытания.
Семисвечник, свет Храма, освещает всю вселенную. В этом вселенском
свете ангел небесный говорит с пророком, он ведЛт пророка. Красный,
огромный конь, о котором говорится в священной книге, пересекает
небо сновидений. Открываются дороги, которые ведут на небосвод.
Для человека также есть дороги, ведущие на небо.
Теперь мы понимаем, почему мы всегда встречаем на картинах Марка
Шагала барашков и ослов и этих добрых друзей человека, которые пасутся
на облачных горах, что намного выше земных гор. Вся вселенная: животные,
люди и вещи имеют для Шагала одну судьбу и вознесение. И художник
призывает нас к этому счастливому восхождению. Когда мы рассматриваем
этих путешественников неба, этих неожиданных путешественников, которых
мы считали живущими только на земле, мы сами становимся легче. Мне
кажется, что мы дотронулись здесь до какого-то потайного смысла
всего творчества художника: Марк Шагал рисует слишком хорошо, чтобы
быть пессимистом. Он верит своему карандашу, он верит своей кисти,
поскольку знает, что мир прекрасен. Мир достоин того, чтобы быть
нарисованным. И он правильно делает; нам действительно хорошо в
мире, который прекрасен. Ведь радость рисования есть радость жизни.
Вселенная и рисунки Шагала доказывают нам это, и несмотря на все
невзгоды, полна счастья и предопределена к счастью. Человек должен
вернуть себе Рай.
XIII
Выбрав свой маршрут чтения среди многих других возможных вариантов,
я, естественно, не мог рассказать здесь обо всех богатствах работы
Шагала. Потребовалась бы целая книга, чтобы прокомментировать такую
работу. Являясь рабом собственного вкуса, я остановился прежде всего
на том, что мне нравится самому, хотя следовало бы, конечно, сказать
при этом и о личных предпочтениях художника. Но все невозможно охватить.
Тем более, что сам художник не обязан, разумеется, раскрывать нам
причину своего выбора. Однако, встречаясь с таким изобилием, с таким
богатством иллюстративного материала, невольно сталкиваешься с проблемой
философии иллюстрации. Для того чтобы адекватно понять эту проблему,
нужно пережить одиночество художника, сидящего перед белой страницей.
Это великое одиночество, поскольку ничто не помогает ему в его стремлении
вывести из тьмы истории и высветлить лица исчезнувших жизней. Здесь
ничего нельзя скопировать. ВсЛ надлежит создать самому.
Насколько это трудная задача и нарисовать пророков, придав каждому
из них собственное выражение, воссоздать лик каждого из них. У пророков
Шагала есть, однако, одна общая черта: все они шагаловские пророки.
На каждом из них печать их творца. Для философа, занимающегося образами,
любая страница этой книги и документ, по которому он может изучать
работу творческого воображения.
Примечания
1Н
Bachelard G. Introduction а la Bible de Chagal. и In: Bachelard
G. Le droit de rкver. Paris, 1970, p. 14и31. Первая публикация
и цRevue Verveю, vol. X, П 37и38, 1960.
2Н Г. Башляр выделяет здесь
слово цregarderю, которое при смысловом анализе обнаруживает скрытый
в нем корень цgardю, связанный с глаголом цgarderю и хранить. Следовательно,
с приставкой цreю это слово означает повторное действие, восстановление.
и Прим. перев.
3Н Автор имеет в виду 4 главы,
из которых состоит Книга Ионы. и Прим. перев.
|
