Артур Брайант

ЭПОХА РЫЦАРСТВА В ИСТОРИИ АНГЛИИ

К оглавлению

 

 

 

Глава V

ТРИУМФ БРЮСА

 

 

И в сраженье обрести

Смерть или свободу!

Бернс

 

После двенадцати лет войны шестидесятишестилетний Эдуард одолел всех своих врагов. Но за победу он заплатил дорогой ценой. Фактически он стал банкротом, его счета, ранее бывшие в идеальном порядке, теперь находились в полном расстройстве. Иностранные банкиры захватили контроль над таможенными сборами. Хотя, пожертвовав финансами королевства и благосклонностью своих подданных, он вновь обрел свое герцогство, покорил шотландцев и навязал свою волю тем, кто унизил его.

Время отомстило за Эдуарда констеблю и маршалу. Херефорд умер вскоре после своего успешного сопротивления, и в 1302 году король выдал замуж принцессу Елизавету за своего энергичного наследника, с расчетом на то, чтобы в будущем графство констебля присоединилось к королевским владениям. Чтобы получить прощение, стареющий Норфолк вынужден был отказаться от своих владений, ему обещали их вернуть, но при условии, что они станут выморочными и отойдут короне, если он умрет, не оставив после себя наследника. Когда это произошло, в 1306 году, еще одно крупное феодальное герцогство, вместе с наследной должностью маршала, досталось королю, позже оно было пожаловано Томасу Бротертонскому, его старшему сыну от второй жены. Графства Честер, Корнуолл, Глостер, Норфолк, Херефорд, Ричмонд, Ланкастер, Дерби и Лестер теперь все стали принадлежать Эдуарду или его близким родственникам.

 

Оставался один противник – архиепископ Кентерберийский. Против Уинчелси, который был самым непримиримым врагом налогообложения на нужды войны и упорно поддерживал намерение баронов навязать короне Лесные хартии, Эдуард питал непримиримую злобу. Она усугублялась тем, что примас открыто поддерживал обвинение в убийстве, адюльтере и сношении с дьяволом, выдвинутое против его верного, но не пользовавшегося популярностью в Англии казначея, Уолтера Ленгтона, епископа Личфилдского

[224]

. Удобный случай представился зимой, после смерти Уоллеса. Оба недавних противника, Эдуард и Филипп Красивый, одинаковым образом отреагировали на претензии папы Бонифация сделать из Церкви независимое государство в государстве и трактовать любое неповиновение папской власти как ересь. Реакция Филиппа была весьма жесткой, причем до такой степени, что конфликт закончился осенью 1303 года, когда французы пленили папу в его собственном замке Ананьи, и тот умер от потрясения. Двумя годами позже папская тиара перешла к гасконцу, Клименту V, чье имя до сих пор ассоциируется с виноградником Шато Папе-Климент, и кто в бытность архиепископом Бордо был подданным Эдуарда. Английский король использовал его дружбу, чтобы получить освобождение от клятвы соблюдать Лесные хартии, а также освободить Уинчелси от занимаемой должности. В феврале 1306 года примас был призван в курию, чтобы ответить на обвинения своего суверена, среди которых было и то, что он ложно обвинял своего собрата, прелата Уолтера Ленгтона. «Вы были безжалостны к другим, – обратился к нему король в своей прощальной речи, – и мы никогда не окажем милосердия вам».

 

 

Почти также безжалостен был Эдуард к своему сыну. В то лето, когда пленили Уоллеса, между двадцатиоднолетним наследником и казначеем произошла ссора. Эдуард не терпел неуважительного отношения к своим министрам; в докладах дел Суда Королевской скамьи есть отчет о том, как маркграф, барон Уильям де Браоз, оскорбивший главного судью Хенгема, был вынужден идти без меча, с непокрытой головой, через переполненный Вестминстер-холл, чтобы умолять о прощении судью, прежде чем его заключат в Тауэр. В подобном же отчете говорится о том, как король вскоре после этого «отдалил своего старшего и любимого сына, Эдуарда, принца Уэльского, от королевского двора почти на полгода, потому что тот грубо и резко говорил с одним из министров, и не позволял сыну являться на глаза, пока он не дал полного удовлетворения оскорбленному»

[225]

. В течение нескольких месяцев, пока молодая королева не попросила за него, совершивший преступление молодой принц, которому было запрещено приближаться ко двору ближе чем на тридцать миль, должен был таскаться вслед за двором, куда бы он ни направился, в качестве простого просителя.

 

Убрав Уоллеса со своего пути, король издал ордонанс об обустройстве Шотландии. Через королевского наместника ею стали управлять английский канцлер и чемберлен с помощью совета из восьми прелатов и четырнадцати магнатов, включая Брюса и двух Коминов. Судей, коронеров и шерифов должны были назначить по английскому образцу, и, хотя шотландское гражданское право сохранялось, обычные законы, как, например, некоторые из законов кельтских высокогорий, «открыто направленные против Бога и разума», были отменены. Король был доволен, что направил, как он думал, Шотландию по пути цивилизации и порядка и милостиво отменил наказание оставшимся изгнанникам.

 

Но спустя шесть месяцев после казни Уоллеса с севера пришли ужасные вести. 11 февраля 1306 года в Грейфрайарской церкви в Дамфрисе, трижды прощенный Роберт Брюс граф Каррика, при перебранке убил своего соратника по совету и соперника на конфискованный шотландский трон, Джона Комина Рыжего, главу дома Баденохов

[226]

. Совершив убийство и святотатство, нарушив королевский мир и вступив в кровную вражду с наиболее влиятельной семьей Шотландии, он сразу же заключил в тюрьму королевских судей, находившихся в городе на выездном заседании, и призвал к рассмотрению вопроса национальной независимости не от имени свергнутого Баллиоля, но от своего собственного. Поспешив на север, он искал там поддержки старого епископа Глазго Уишарта, который героически отпустил ему грехи, достал из потаенного места знамя Шотландии и сопровождал его к месту коронации шотландских королей в Скуне. Здесь на вербное воскресенье, в присутствии Уишарт и епископа Сент-Эндрюса Ламбертона и сотни недовольных лордов и рыцарей, в большинстве своем с кельтского севера и запада

[227]

, Брюс был коронован золотым венцом, который выковал местный кузнец, как Роберт I Шотландский. Совершила коронацию графиня Бьюкена, жена ближайшего родственника Комина и сестра молодого графа Файфа, который обладал наследственным правом проведения коронации.

 

Когда весть о мятеже достигла Эдуарда, он находился в Гемпшире, разъезжая от одного охотничьего домика к другому в поисках более приятного воздуха в южных графствах, чтобы поправить пошатнувшееся здоровье. Он сразу же объявил мобилизацию в северных графствах и созвал парламент в Вестминстере. Брюс и все, причастные к смерти Комина, были приговорены к оскоплению и потрошению, а те, кто оказывал им помощь, – к повешению. Настроение короля нашло отражение в письме своему кузену, графу Пемброку, мужу сестры убитого Комина, которого он назначил главнокомандующим всех войск в Шотландии.

 

 

«Так как сэр Майкл Уэмисс на деле оказался предателем и нашим врагом, мы приказываем тебе сжечь его поместье, где он жил, и все остальные дома, дочиста разорить его земли и сады до такой степени, чтобы ничего не осталось, в назидание другим...А что касается сэра Гилберта Хэя, которому мы выказали столь много учтивости, когда он недавно был вместе с нами в Лондоне, и которому, казалось, мы могли доверять, но в чьем лице обнаружили предателя и нашего врага, то приказываем тебе сжечь его поместье, где он жил, и все остальные, дочиста разорить его земли и сады, чтобы ничего не осталось и, если возможно, поступить с ним еще хуже, чем с сэром Майклом Уэмиссом»

 

[228]

 

.

 

 

Для финансирования грядущей кампании король потребовал традиционную феодальную «помощь» у всех своих вассалов, для того чтобы посвятить в рыцари старшего сына короля; эта церемония долгое время откладывалась из-за его отсутствия, но теперь была назначена на день встречи парламента в канун пятидесятницы.

 

20 мая все еще слишком больной, чтобы ехать верхом, он был доставлен в Вестминстер на носилках. Два дня спустя, после всенощного бдения в Аббатстве, принц Уэльский был посвящен в рыцари у верхнего алтаря в присутствии всего цвета своих современников. Почти три сотни молодых джентльменов были посвящены в рыцари в то же самое время в церкви рыцарей тамплиеров; волнение было так велико, что двое из них до смерти были раздавлены в толпе. Позже на пиру в Вестминстер-холле, как отмечал хронист, самом красивом со времен коронации Артура в Керлеоне, два лебедя, одетые в золотые накидки и с золотыми кольцами на шеях, были внесены герольдами под звуки труб и поставлены перед королем, который дал обет «перед Богом и лебедями» не отдыхать до тех пор, пока «Господь не дарует ему победу над коронованным предателем и нарушившей клятву нацией». После этого он поклялся никогда не обнажать меч вновь, кроме как против язычников в Святой Земле. После чего принц поднялся и поклялся, что не проспит и двух ночей на одном месте, пока не выполнит обет своего отца и отомстит его врагам

[229]

.

 

Как только магнаты и рыцари от графств проголосовали за тринадцатую часть, а бюргеры – за десятую, король на носилках отправился в свою поездку на север. Его сын уже выехал туда раньше. Тем временем авангард под началом Пемброка переправился через пролив Форт. 20 июня Брюс был застигнут врасплох в Метвене, где захватили всех, кроме него. Как и Уоллесу после Фолкерка, ему удалось спастись, исчезнув в вересковых зарослях; как заметила на коронации его жена, они были не кем иным, как королем и королевой Мея. Многие, кто присоединился к нему в первом порыве энтузиазма, теперь ехали в Англию в кандалах. Некоторые, включая Саймона Фрейзера и графа Атолла, разделили судьбу Уоллеса.

Все лето 1306 года Брюса преследовали сплошные неудачи. В августе он был разбит при Дэлри шотландским войском под командованием Джона Аргайля, лорда Лорна. Двое из его братьев были повешены и четвертованы. Его жену, возможно, к ее собственному облегчению, так как она была более чем наполовину англичанкой, взяли в плен, в то время как его сестер, Мэри и графиню Бьюкена, посадили в клетку в замках Роксбург и Берик. И вновь потянулась до боли знакомая колонна дезертиров, столь характерная для шотландских войн за независимость.

 

 

«Брюс не смел спуститься в гор,

И весь народ позволил ему уйти:

Ибо для них было большой радостью

Вновь присоединиться к английскому миру».

 

 

В октябре Эдуард расположился на зиму в Лейнеркостском приорстве, несколькими милями восточнее Карлайла. Большинство мятежников к этому времени были либо пойманы, либо повешены, а их земли переданы англичанам; сам Брюс растворился в узких горных долинах и островах далекого запада. Не сохранилось ни одной записи о его передвижениях в течение следующих нескольких месяцев, если верить одному повествованию, он провел некоторое время на маленьком островке Ратлин недалеко от ирландских берегов, где, спасаясь от своего ужасного противника, как говорили, набирался мужества, следя за тем, как упорно паук плел свою паутину. В феврале, ускользнув от поисковых кораблей Эдуарда, Брюс вновь появился в Арране, а в середине месяца высадился на Эрширском берегу, где пытался застать врасплох английский гарнизон Тенберийского замка и захватить губернаторское добро. Затем он снова исчез в холмах и вересковых зарослях.

Месяц спустя его лейтенант, молодой Джеймс Дуглас, дамфрисширский рыцарь, чей отец умер в темницах Тауэра, неожиданно захватил замок Дуглас, воспользовавшись тем, что английский гарнизон слушал мессу, перебил всех, и, оставив огонь пожирать их тела и оружие в пылающей главной башне, вновь исчез на болотах. «Кладовка Дугласа», как прозвали этот набег, стала страшной сенсацией. Дуглас, высокий смуглый болезненный молодой рыцарь, шепелявый, с учтивыми манерами и смелым воображением, нашел способ заинтриговать и ужаснуть англичан и вдохнуть отвагу в сердца своих последователей. «Способный трус, – говорилось, – отважнее леопарда». В нем Брюс обрел то, чего не мог найти в Уоллесе: помощника столь же отважного, как и он сам, и преданного делу шотландцев так же, как и вереск.

В марте английский парламент собрался в Карлайле, чтобы выразить свой протест против своевольных папских сборщиков налогов, обрушившихся на Англию, чтобы взять с Эдуарда плату за сделку с их хозяином. Эдуард, покинувший Лейнеркост, чтобы встретиться со своими магнатами, с нетерпением ждал вести о пленении Брюса, так же, как он когда-то ждал вестей о захвате Уоллеса; в апреле его армии окружили короля шотландцев в одинокой горной долине Лох Троол среди холмов Галлоуэя. Но, хотя казалось, что Брюс уже попал в сети, он неожиданно прорвал кольцо преследователей и вновь исчез. Месяц спустя, 10 мая, он столкнулся с вице-королем, Пемброком, «в чистом поле» у Лоудона в долине Эрширской реки Эйвон и одержал над ним победу. Тремя днями позже он напал на другой поисковый отряд под началом графа Глостера и загнал его в Эрский замок. Вооруженная Шотландия вновь стала реальностью.

Эдуард быстро слабел. Но, твердо решив стать во главе своих войск и захватить ненавистного «неуловимого» Брюса, он покинул Карлайл 3 июля, впервые за год сев на коня. Страдания его оказались нестерпимыми. Три дня он боролся с ними, 6-го достигнув Боро-на-Сэндсе, находящегося в шести милях от места, из которого король выехал. Там, 7 июля 1307 года, так и не взглянув на шотландскую границу, он умер на руках своих слуг. Последним приказом его было, чтобы сын нес его кости во главе его армий, пока не будут побеждены все шотландцы до последнего. Затем его сердце следует отвезти на Святую Землю в крестовый поход, который он поклялся возглавить.

 

Так в возрасте шестидесяти девяти лет умер король, которого его жена называла «ужасным для всех сынов гордости, но милосердным ко всем кротким земли». Страстно стремившийся к закону и порядку, в первые годы своего царствования он провел огромную работу по утверждению действенного законодательства, сотрясая, по словам Вестминстерского статута «дремавшие древние законы, нарушив спокойствие королевства». Благодаря этому он привлек нацию к сотрудничеству и, постоянно советуясь с ее представителями и ища их согласия, пришел к созданию величайшего из всех английских институтов – королевского парламента, где король и его подданные могли встретиться, чтобы вести переговоры, сотрудничать и, если необходимо, спорить о делах, касающихся всего народа. Также он поддерживал развитие под началом короны само управление юридической профессии, которое в последующие столетия должно будет стать оплотом свободы. Хотя при этом, в попытке расширить границы закона, его упорная настойчивость на своих правах ввергла его в войны, истощившие финансовые ресурсы и заставившие прибегать к требованиям по отношению к своему народу, несовместимыми с собственными благими намерениями и народным доверием к нему. Только в самом конце правления, в Карлайлском статуте 1307 года, он вновь выступил как лидер всей нации, разделив протест своих подданных против папской агрессии и провозгласив, что он может действовать только «с совета графов, баронов, магнатов,

proceres

и других благородных и общин этого королевства».

 

 

Но для шотландцев и кельтов Эдуард оставался предметом неослабевающей ненависти. Для них он был

«le roy coveytous»

(«жадным королем») из пророчества Мерлина, принесшим не порядок, но вечный раздор. На его могиле в Вестминстерском аббатстве, позже было записаны слова

«malleus Scotorum

– молот шотландцев». Так его назвали за ту невольную услугу, которую он оказал великому шотландскому народу. Ибо уничтожая шотландцев, как он думал, он по собственной воле сплотил их в единую нацию.

 

* * *

Если бы Эдуард прожил еще один год, Брюсу не удалось бы победить. Убийством Комина он противопоставил себя Англии, папству и половине Шотландии и отдалился не только от тех своих братьев-аристократов, которые были верны Эдуарду, но и от тех, кто был предан Баллиолю. Теперь, взамен величайшего солдата эпохи, командование войсками мщения перешло к его сыну, потакающему всем своим желаниям, которые только имеются у юноши двадцати трех лет. Впервые со времен Завоевания на английский престол взошел король без воинственных наклонностей. Его отвращение к трудностям военных кампаний позорно контрастировало со спартанским образом жизни его отца. Он подолгу нежился в постели, носил дорогие роскошные одежды и повсюду возил с собой ручного льва. Вместо артурианских турниров и военных занятий, присущих людям своего сословия, он получал удовольствие от земляных работ, кровельного и кузнечного дела, скачках на лошади, гребли, плавания и борьбы. Он также любил участвовать в театральных представлениях и играть на барабанах. Для его лордов, мнивших себя прообразами рыцарей Круглого стола (за исключением Библии, это было их единственным представлением о мире в художественном виде), все это казалось ребячеством и презренной фривольностью. Их новый суверен не имел ничего общего ни с Артуром, ни с Ланселотом, ни с Галахадом, ни с сэром Гавейном. Он казался им эксцентричным, изнеженным щеголем.

 

Если вступление на престол Эдуарда I свидетельствовало в пользу наследственной королевской власти, то правление его сына опровергло его. Эдуард II обладал тем же именем, станом, превосходным телосложением Плантагенетов, что и первый. Но золотоволосый молодой гигант, унаследовавший трон своего отца, не интересовался правлением, за исключением разве что средств достижения своей личной свободы и наслаждений. С малолетства он жаждал любви. Спустя несколько месяцев после рождения его родители погрузились в траур по причине смерти его десятилетнего брата Альфонсо

[230]

– наследника престола и всех их надежд. Вскоре после этого они покинули Англию, чтобы совершить долгое путешествие в Гасконь; и не прошло и года со времени их возвращения, как его мать скончалась, тогда Эдуарду было пять лет. Оставленный на попечение своего вечно занятого и становившегося с годами все более деспотичным отца, который постоянно принимал участие в военных кампаниях в Уэльсе, Фландрии или Шотландии, принц вырос без систематического образования и воспитания. Большую часть своего детства он провел в бесцельных скитаниях вслед за королевским двором, и единственным домом, который он знал, было его поместье Кинг Ленгли, окруженное хартфордширскими вязами и заливными лугами, где он приобрел любовь к деревенским профессиям сельского люда, обитавшего вокруг. Он был сильно и непоколебимо привязан к чиновникам и клеркам своего двора, которым позже он был трогательно предан, как, например, к пользующемуся дурной репутацией Уолтеру Рейнолдсу, сыну виндзорского булочника, которого Эдуард сделал архиепископом Кентерберийским, или еще более низкого происхождения Уильяму де Мельтону, позже ставшему архиепископом Йоркским. Его товарищами были конюхи и садовники, кузнецы и лодочники, шуты, фокусники, актеры и певцы.

 

«Прекрасный телом и великий силой», Эдуард остался ребенком, легкомысленным и эмоционально неуравновешенным. Полностью отказавшись от участия в работе советов своего отца, от чьих приступов ярости его охватывал благоговейный трепет, он стремился только к одному – жить так, как хочется. Еще в бытность подростком он почувствовал необычную тягу к красивому, но бедному гасконскому рыцарю по имени Пирс или Петр Гавестон, который был старше его на несколько лет. Ко двору наследника Петр был причислен благодаря храбрости его отца, проявленной во время англо-французских войн. Влияние, оказанное этим остроумным, воспитанным, но высокомерным авантюристом, стало головной болью старого короля и его министров. Дважды его изгоняли из королевства – в последний раз всего лишь за несколько месяцев до смерти Эдуарда, когда принц пытался даровать ему свое родовое имение Понтье с материнской стороны, это настолько возмутило умирающего короля, что тот в ярости вырвал клок волос с головы сына.

Первое, что сделал Эдуард II, вступив на престол, – вернул обратно своего фаворита. Проигнорировав просьбу своего отца нести его кости перед армией, он совершил короткий формальный поход на юго-запад Шотландии. В начале сентября он вернулся в Лондон, где пожаловал Гавестону графство Корнуолл, принадлежавшее короне, и предложил ему руку своей племянницы, Маргариты, дочери принцессы Иоанны и сестры молодого графа Глостера. Одновременно он отстранил от занимаемой должности казначея отца, епископа Ленгтона Личфилдского, и заключил его в Тауэр.

Отсутствие нового короля на полях сражений дало Брюсу передышку, позволившую свести счеты со своими шотландскими недругами. Покинув Дуглас в холмах Галлоуэя, он повернул на север, чтобы разграбить земли сперва Дугала Макдауэла, а затем графа Бьюкена, главы дома Коминов. Долины кишели английскими войсками, и главные крепости находились в их руках, и в то же время половина шотландских аристократов, приверженцев либо Баллиоля, либо английского короля, противостояли притязаниям Брюса. Но мелкопоместное дворянство и простолюдины, страдающие от ущемления своих прав со стороны захватчиков, инстинктивно приняли сторону этого богоданного борца за их дело. Хотя он и был пока только королем вереска, в их глазах он являлся преемником Уоллеса. И, окруженный врагами Брюс, за голову которого было назначено вознаграждение, уже размышлял, как охотиться на своих охотников.

Слабая и раздробленная, все аристократические семьи которой, за исключением двух или трех, находились на содержании у Англии, Шотландия теперь удостоилась настоящего правителя. У Брюса были все черты, которые ассоциировались с шотландским характером, усиливавшиеся его гениальностью: отвага, настойчивость, непоколебимая преданность друзьям и безжалостность к врагам, нежность к женщинам, ирония и юмор, разумная бескомпромиссная жестокость в преследовании своих целей. История с пауком в его затворнической келье в Ратлине раскрывает этого человека. Король вересковых зарослей, эта горная лисица с туманом в бороде – «король Хобб в своем заточении», как презрительно называли его англичане, – был одним из величайших лидеров нации всех времен. Никогда не командовавший более чем несколькими тысячами человек, а сначала и вовсе несколькими сотнями, он ускользал от каждой попытки схватить его. Когда бы его враги ни думали, что победили его, он вновь появлялся и в конце концов выиграл решающий бой.

В начале зимы 1307 года он продвинулся на север в земли Морея, чтобы разобраться с графами Росса и Бьюкена. Последний, чьего кузена Роберт убил, и чья молодая жена короновала его и, по скандальным слухам, обещала ему другие милости, был его злейшим врагом. В ноябре Брюс заболел, находясь на границе графства Комина и в течение нескольких недель, казалось, что его дело обречено. Однако когда Бьюкен атаковал, считая его умирающим и, следовательно, находящимся в его руках, объявленный вне закона король и его партизаны повернулись к своим преследователям и разбили их наголову:

 

 

«Он гнал их по всему пути,

И некоторых взял в плен, а некоторых убил,

Оставшиеся в живых бежали прочь,

Первыми – те, у кого были хорошие лошади».

 

 

Вновь уцелев, Брюс исчез. Он и Джеймс Дуглас, который командовал такой же «неуловимой» кампанией против англичан на юго-западе, следовали правилам, унаследованным от Уоллеса, и усовершенствовали их. Посадив своих людей на низкорослых лошадок, они придали им удивительную мобильность. Они учили их расходиться после боя маленькими группами, чтобы затем вновь воссоединиться и в нужный момент напасть на врага, а затем вновь исчезнуть среди холмов. «Лучше слышать песни жаворонка, чем писк мышей», – сказал добрый сэр Джеймс, и его предводитель, знавший, что при захвате его ждет неминуемая смерть, придерживался той же философии. Когда же наступал благоприятный момент, не было человека более быстрого и отважного, а в несчастье – более хитроумного.

 

 

«Шотландское войско должно спешиться,

Чтобы сражаться за каждый холм и болото.

Пусть лес станет укреплением, лук, копье

И топорик – боевым снаряжением.

Такой враг не внушает страха,

Пусть они надежно хранят свои предания,

Пусть выжгут поле брани перед собой,

А потом разом погибнут.

Когда неприятелю останется лишь пустошь,

Полную подвохов, бессонные ночи

И непонятный шум на холмах,

Тогда пусть его войско развернется в диком страхе

Словно сами травы его преследуют.

Так завещал действовать

 

Славный король Роберт»

[231]

.

 

 

 

Когда наступил 1308 год, Брюс был немного более могущественным, чем лорд Морей; на востоке до сих пор находились превосходящие его силы Бьюкена, на севере и западе – враждебный Росс, его враги из Лорна и с островов – менаду ним и Дугласом на юго-западе. Англичане держали под контролем все значимые крепости в Шотландии. В феврале, доставив домой из Франции двенадцатилетнюю невесту, принцессу Изабеллу, Эдуард II был с помпой коронован в Вестминстере. Гавестон, его «брат Петр», со своей стороны «так нарядился, что более напоминал бога Марса, нежели простого смертного». Едва празднования подошли к концу, когда Брюс, оправившийся от лихорадки, нанес удар Бьюкену, разбив его при Инверари. Затем, захватив Абердин и Форфар, он опустошил земли Бьюкена, огнем и мечом преподав всем урок партизанской науки, заключавшийся в том, что в часы революции ни один человек, каким бы мирным нравом он ни обладал, не может безопасно оставаться верным власть имущим. Тем летом шотландцы узнали, что ни Комин, ни Англия не могут защитить их от мести Брюса. Решительные простые люди, чтившие отвагу и смелость, не испытывавшие любви к англичанам, но не больше любившие и свою хищную знать, с удовольствием приняли этот факт. «Разорение Бьюкена» Брюсом стало национальной легендой, утвердившей его притязания на трон в сердцах его земляков. О деле Баллиоля больше не вспоминали.

В это время в Англии царил полный беспорядок. Ребяческая безответственность короля и зависимость от Гавестона приводила в ярость аристократов-феодалов. «Если кому-нибудь из графов или магнатов, – отмечал хронист, – надо было попросить у короля об особой любезности в продвижении его дела, король посылал его к Петру, и что бы ни сказал или приказал Петр, должны были немедленно выполнить». Трижды за прошедшее столетие гордые магнаты Англии брались за оружие, поддерживаемые церковью, деньгами и людьми, чтобы навязать старинный национальный принцип, что король должен править с согласия и одобрения его «главных людей». Отец Эдуарда, который в начале своего царствования уважал такую практику, в последние годы своего деспотичного правления полностью полагался на избранных лично им министров и судей, собирая совет крупных феодальных лордов только в тех случаях, когда был полностью уверен, что они согласятся с ним. Теперь, когда его своевольное владычество сменила слабая власть его сына, магнаты обнаружили, что у них отнято право советовать своему государю, и сделал это безответственный фаворит-чужеземец.

 

Прежде чем король был возведен на трон, они советовались о том, что же следует делать. Их долгом было поддерживать корону, но также гарантировать то, чтобы ее обладатель сохранял основные законы и свободы королевства, защитником которого он был по Божьему повелению. Прежде чем они клялись в верности и приносили оммаж в качестве представителей народа, ожидалось, что король поклянется, в традиционной коронационной речи, что принимает законы и традиции, данные народу его предшественниками, «праведными и богобоязненными древними королями Англии», будет хранить свободы Святой Церкви и следить за тем, чтобы правосудие свершалось беспристрастно и мудро с сочувствием и справедливо». В коронационном уставе было записано: «рано утром того дня, когда нового короля должно помазать, прелаты и знать должны собраться в королевском дворце в Вестминстере, чтобы вместе подумать об укреплении и твердом установлении законов и статутов королевства»

[232]

.

 

Так как они не доверяли ему, в исполнение этой обязанности магнаты добавили пункт в коронационной речи, с помощью которого Эдуард должен был поклясться, что он «обещает соблюдать справедливые законы и обычаи, которые определит народ королевства». Другими словами, в уплату за принесенный ими оммаж он должен был позволить им определять основные законы королевства. Это беспрецедентное соглашение, на которое никогда бы не согласился его отец, было дано молодым королем, в соответствии с одним отчетом, в обмен на то, что его лорды не настаивали бы на изгнании Гавестона.

Два дня спустя после коронации, встретившись в трапезной Вестминстерского аббатства, магнаты попросили своего сюзерена письменного подтверждения своего обещания «строго рассмотреть, – как предложил их дуайен, старый верноподданный граф Линкольна, – чтобы, по велению Господню», они ни предложили. Когда из-за Гавестона, как подозревали, Эдуард стал тянуть время, они составили декларацию, в которой известили, что их собственная присяга, принесенная в ответ на королевскую, была принесена из уважения, скорее, к короне, нежели к его собственной персоне, и что, «если он не будет руководствоваться здравым смыслом», то они, его вассалы, будучи защитниками народа, в соответствии со своей присягой должны будут «направлять его в соответствии со здравым смыслом и исправить состояние Короны». Если необходимо, они прибегнут к силе, так как «ему не могут приказывать по закону, так как нет судей для короля».

Все это напоминало времена де Монфора. Так как Эдуард фактически передал свои полномочия Гавестону, настаивая на том, что он имеет право советоваться с тем, с кем пожелает, трудно было представить иной путь, как магнаты могли бы примирить принесенный оммаж с обязательствами перед обществом или исполнять свои феодальные и государственные функции, давая королю «добрый совет». Что бы он не утверждал под присягой, единственный совет, которому он доверял, был совет его фаворита – «идола короля», как его называли. И для магнатов Гавестон сейчас стал, как красная тряпка для стада быков. Вскоре после коронации ненавистный выскочка созвал турнир в Уоллингфорде, где он со своими молодыми беспутными друзьями победил и унизил нескольких графов, включая Суррея, Арунделя и Херефорда. Своей гасконской чванностью он любил унижать их гордость. Магнаты тоже были хвастунами, но отличались большей сдержанностью, невозмутимостью и прозаизмом. Они считали свое безмерное превосходство неоспоримым по закону природы. Род Гавестонов был древним и почтенным, но из мелкой, иностранной, провинциальной знати, и хотя гасконец был в такой же мере подданным Эдуарда, как и они, он не был таким же столпом общества. То, что король сделал его графом Корнуолла, им казалось большим оскорблением, нанесенным их гордости и патриотизму. Если бы Гавестон воспринял свое повышение со всей скромностью и попытался бы искать их расположения, то магнаты бы примирились с этим. Но он не сделал этого, мало того, открыто ликовал и насмехался над ними. Не имея иной поддержки, кроме благосклонности короля, он совершил самое рискованное преступление в политическом плане, безрассудно глумясь законными правами магнатов.

Ранним летом 1309 года, пока Брюс разграблял земли Бьюкена, английские лорды собрались в парламенте и настаивали на высылке Гавестона. Они провозгласили, что он лишил Корону ее владений, отдалил короля от его законных советников и привязал к себе последователей незаконными клятвами. Пытаясь примирить их, Эдуард пожаловал пост сенешаля своему кузену, Томасу, графу Ланкастера, который, принадлежа королевскому дому, был одновременно крупнейшим из магнатов. Также он неохотно согласился на высылку Гавестона в качестве вице-короля в Ирландию. В июне, после того как архиепископ Уинчелси – вновь вернувшийся в Англию и представлявший основную движущую силу оппозиции, – пригрозил отлучить от церкви фаворита, если тот вернется без позволения парламента, король печально проводил его до Бристоля, чтобы присутствовать на его отплытии в Дублин.

Хотя отъезд Гавестона ничего не уладил. Его хозяин намеревался вызвать его обратно при первой же возможности, и магнаты это знали. Кроме того, оставалась нерешенной проблема, созданная войнами Эдуарда I. Финансовая система, разработанная его казначеем, Уолтером Ленгтоном, и хранителем королевского Гардероба, Джоном Дроксфордским, была полностью разрушена. Чиновники Гардероба и управляющие Шотландии, которые должны были финансировать кампанию против Брюса, все еще пытались получить необходимые средства из истощенного казначейства, чтобы оплатить растущие долги. Годами их счета не только не приводились к балансу, но и частично не компенсировались. Несмотря на все хитроумные уловки, чтобы добыть больше денег, размер собираемых налогов становился все меньше. Большая часть прибыли от таможенных сборов попадала в руки итальянских и гасконских кредиторов, которым Короне пришлось уступить свои фискальные полномочия, чтобы собирать деньги на оплату и провизию для армии. Крупный флорентийский финансист, Америго дель Фрескобальди, получал налоги с таможенных служб, был хранителем обменного ведомства короля и констеблем Бордо. После королевского фаворита ок был наиболее влиятельным, хотя и непопулярным, человеком в государстве. И банкиры, соотечественники Гавестона, Калло, контролировавшие доходы от королевского герцогства Корнуолла, были ненавистны англичанам почти в той же мере.

В то же время успешное наступление шотландцев продолжалось. Когда король провожал Гавестона к морю, брат Брюса, Эдуард, эффектно выиграл битву на реке Кри; к лету он и Дуглас контролировали весь юго-запад, за исключением крепостей Дамфрис, Долсуинтон, Керлаверок и Лохмабен. В августе король Роберт победил людей Лорна а Аргайля в битве на Брандерском перевале. В октябре он добился подчинения Росса на далеком севере. Даже на границе страны, к югу от Эдинбурга, партизанские отряды угрожали английским колоннам, движущимся по болотам и лесам на помощь королевским замкам.

 

К. концу года Брюс

de facto

стал правителем почти всего севера Шотландии с той стороны реки Тей; только Банфф и еще несколько замков на северо-восточном берегу, получавшие снабжение с моря, удерживались англичанами. В начале 1309 года он освободил большую часть Файфа и в марте собрал свой первый парламент в Сент-Эндрюсе. Трое из шотландских графов – Росс, Сазерленд и Леннокс – поддержали его, а графства Ментиет и Кейтнесс, принадлежащие несовершеннолетним, были представлены в его парламенте. После трех лет постоянных опасностей и борьбы, он стал настоящим королем, по крайней мере его народ возвел, его на трон в своих сердцах, твердо решившим бороться до самой смерти за свободу. «Его преследовали неудачи, бегства и опасности, трудности, усталость, голод и жажда, выжидания, преследования, нагота и холод, западни и изгнания», – писал один из его последователей, воскрешая в памяти эти годы. «Аресты, заключение, кровопролития и гибель его близких и, более того, дорогих людей... не осталось никого из них, я думаю, кого можно было бы снова вспомнить или услышать». Именно они стали доказательством, подтверждающими его право на корону.

 

Даже теперь мощь Англии могла бы сокрушить его; все главные крепости Шотландии до сих пор были в руках Эдуарда. И вновь безрассудная страсть короля к Гавестону спасла Брюса. За сентябрь было собрано войско, и две армии сосредоточились в Берике и Карлайле. Но прежде чем они нанесли удар, фаворит вновь вернулся в Англию. Король встретил его как брата, когда тот высадился в Честере. Надеясь расположить к себе баронов, Эдуард в июле на парламенте в Стэмфорде согласился с одиннадцатью пунктами, отрекаясь от определенных действий чиновников, которые были осуждены магнатами: реквизиции для нужд королевского двора, сборы, введенные в соответствии с «новыми» обычаями его отца, намеренное обесценивание денег, юридические проволочки и продажа индульгенций преступникам. Но через несколько недель после возвращения Гавестон вновь был со всеми в ссоре. Он был весьма остроумен и всегда подвергал насмешкам магнатов, что очень радовало его несерьезного господина. Самый преданный из графов, болезненный, с крючковатым носом Пемброк получил прозвище Иосиф-еврей, Гай, граф Уорика, – «черная гончая Арденна», молодого шурина Гавестона, Глостера, одного из немногих приверженцев Короны, называли «кукушонком» или бастардом, нелюбезно напоминая о той скорости, с которой его мать, сестра короля, вышла замуж за молодого рыцаря Ральфа де Мортемера после смерти старого графа Глостера. А граф Ланкастера, двоюродный брат Эдуарда, отличавшийся мощным телосложением и коротко стригший щетинистые волосы, был окрещен «черным боровом» и «простолюдином». Все, включая самих графов, знали эти «имена»; об этом позаботились беспечные молодые дружки Гавестона.

Осенью пятеро крупнейших магнатов королевства – Линкольн, его зять Ланкастер, Уорик, Оксфорд и Арондел – отказались принять участие в совете в Йорке, так как там должен был присутствовать королевский любимец. Даже Глостер сообщил своему царственному дяде, что, так как Стемфордские статьи были нарушены, сбор средств на шотландскую войну, за который проголосовал парламент, будет приостановлен. В начале следующего года бароны с оружием появились в палате совета. Они заявили, что король, который находится под влиянием порочных советчиков, растратил деньги, данные парламентом, сократил свои доходы, что заставило его жить вымогательством, и, потеряв Шотландию, лишил Корону ее наследия. Они настаивали па немедленном назначении исполнительного совета «Лордов Ордайнеров», чтобы провести реформы в государстве. Когда король замешкался, они сказали ему, что не будут «более считать его за своего короля, не будут хранить клятву верности, которую принесли ему, так как оп сам не сдержал клятву, что давал на коронации». Раздраженный Эдуард согласился. 17 марта 1310 года в Расписной Палате было объявлено, что на следующие восемнадцать месяцев архиепископ Кентерберийский и шесть епископов, графы Линкольна, Ланкастера, Глостера, Херефорда, Уорика, Пемброка, Ричмонда и Арон деля, и пять баронов должны будут «предопределять и укреплять королевство и королевский двор в соответствии с правом и здравым смыслом».

Однако в своих собственных глазах и в глазах большей массы его подданных король оставался королем. Магнаты могли принудить его лишь с помощью оружия; они могли только временно лишить его права осуществления королевских функций, как это сделали их предшественники во главе с де Монфором с его дедом. Какими бы титулами они пи заставляли его награждать их, королевские прерогативы оставались лишь его принадлежностью. Как только Лорды Ордайнеры собрались в Вестминстере, Эдуард в сопровождении своего любимца перебрался вместе со своим двором в Йорк под предлогом приготовления к завоеванию Шотландии. И хотя канцлер, епископ Чичестера Ленгтон, был Ордайнером, король вновь обрел контроль над большой печатью, высшим инструментом исполнительной власти, назначив на его место другого прелата, Уолтера Рейнолдса, епископа Вустерского, своего бывшего священника, который, как говорили, получил благосклонность Эдуарда, так как с легкостью сочинял пьесы.

Все это играло на руку шотландцам. Пятеро из их графов – Бьюкен, Атолл, Росс, Марч и Энгус – до сих пор оставались приверженцами английской короны либо Баллиоля, а в двадцати самых укрепленных замках находились английские гарнизоны. Но даже новое папское отлучение за «проклятую приверженность беззаконию» не могло поколебать сопротивление короля Роберта и его народа. В начале 1310 года, проигнорировав римские анафемы, главный церковный собор шотландской церкви, собравшийся в Грейфрайарской церкви в Данди, признал его «истинным наследником короны». И хотя Ордайнеры отказались признать это, дальнейшее вторжение в Шотландию той осенью лишь укрепило его позиции. 16 сентября Эдуард вместе с Николасом Сегрейвом, действующим в качестве маршала в отсутствие наследственного владельца должности, перешел Твид и вошел в Роксбург. Из крупных магнатов только Суррей и Глостер сопровождали его. Когда он двинулся через Селкиркский лес и Ланкашир к Линлитгоу, Брюс просто ретировался в Стерлинг, опустошая окрестности. В начале ноября голодные захватчики вернулись в Берик.

Вторая, весенняя, кампания короля и Гавестона была не более успешной. Даже на море англичане подвергались нападениям каперов, действующих не только со своих собственных гаваней, но и из Фландрии. Король оставался в Берике как можно дольше, отсрочивая ужасный день, когда он должен будет встретиться с Ордайнерами. Затем, в начале августа 1311 года, оставив ради безопасности Гавестона в Бамбургском замке, из-за недостатка денег Эдуарду пришлось вернуться в Лондон.

Здесь, после напрасного паломничества к мощам Бекета в Кентербери, он встретился с лордами парламента, предложив согласиться со всем, что они предложат, лишь бы Гавестона пощадили. Но враги гасконца были непреклонны. 27 сентября архиепископ Уинчелси и графы Ланкастера, Уорика, Пемброка и Херефорда огласили в Полс Кроссе «Статьи Ордайнеров». 5 октября было объявлено, что король согласился с ними.

 

Ордонансы превратили короля в государственного чиновника, которому вменялось выполнять волю магнатов посредством должностных лиц, контролируемых парламентом. Они хотели передать королевскую власть от Эдуарда и сохранившихся придворных чиновников, управляющего и хранителей и контролеров Гардероба, своим выдвиженцам, которые больше не должны были отвечать лично королю, но лишь королю в парламенте, абстракция, которую они сделали краеугольным камнем своей реформированной системы правления вместо Совета, созданного де Монфором пятьдесят лет назад. «Ввиду того, – провозглашали они, – что король был введен в заблуждение и получал неверные советы, мы предписываем, чтобы все плохие советники были изгнаны, ибо ни они, ни другие, подобные им, не должны быть рядом с королем или нести королевскую службу, и другие, более подходящие люди должны будут занять их места... по совету и с согласия баронов в парламенте»

[233]

. Ордайнеры были главным образом представителями знати, но благодаря их настойчивости на служебной ответственности перед парламентом и уверенности, что этот институт заставит заблудшего короля выполнить обязанности перед обществом, они сделали первый шаг на длинной каменистой дороге к парламентскому контролю над исполнительной властью. Они предписывали королю не ввязываться ни в одну чужеземную войну и не покидать страну без согласия парламента, который должен собираться в удобном месте по крайней мере раз в год. Все его чиновники должны поклясться поддерживать Ордонансы, а комиссия лордов должна выслушивать и выносить решения по поводу жалоб против них на каждом парламенте.

 

Ордонансы также устанавливали, что все налоги, навязанные с 1274 года, включая «новые» таможенные сборы на шерсть, должны быть отменены, в то время как итальянские банкиры и чужеземные купцы должны быть высланы. В том числе и Гавестон. «Все плохие советники, – было записано там, – должны быть освобождены от своих полномочий и изгнаны». Фаворит, который «отвратил сердце короля от его народа и заменил королевских министров сборищем своих людей», должен был покинуть страну из Дувра ко дню всех святых либо ему грозил суд, как над врагом государства.

Это был конец и крах Фрескобальди, но особенно катастрофическим было влияние данных пунктов на шотландскую войну. Внезапно лишившись иностранных кредитов, Ордайнеры сделали невозможным быстрый захват Шотландии. Пока происходили эти события в Вестминстере, Брюс вновь пошел в наступление. Свободный, наконец, от угрозы вторжения, он пересек Солуэй спустя одиннадцать дней после того, как король покинул Берик, чтобы подвергнуть разграблению фермы верхнего Тайндейла. Месяц спустя он вернулся и, опустошая Кокетдейл и Редесдейл, дошел до Дарема. Шотландия после шести лет войны была истощена до предела; Брюс полагал, что пора бы и землям северной Англии отведать того же самого. К концу месяца, отчаявшись получить помощь от разобщенного и захваченного другими заботами правительства, люди Нортумберленда предложили ему выкуп за свои дома и посевы. Когда Роберт вновь пересек границу, он нес с собой Ј 2000 английских денег за перемирие до февраля.

Такую дорогую цену заплатили Ордайнеры за свой триумф. Но они и не избавились от Гавестона. Хотя он и покинул Лондон по Темзе спустя два дня после назначенного дня его изгнания, до столицы в скором времени дошли слухи, что его видели в Корнуолле и на юго-западе. В ноябре, после того как приказчики велели изгнать нескольких из придворных чиновников, король сам покинул Лондон вместе с ними, жалуясь, что его провели. Он был равнодушен к управлению государством, но вмешательство в жизнь его слуг привело его в ярость. Возможно, ему не хватало гениальности Плантагенетов, но у него в избытке наличествовали плантагенетская вспыльчивость и упрямство. К концу года Гавестон открыто присоединился к нему в Виндзоре, где они совместным пиром отметили Рождество.

Гражданская война теперь была неизбежна. 7 января 1312 года Эдуард уехал на север, чтобы «избежать рабства», приказав доставить ему в Йорк большую печать. Теперь было два правительства, одно состояло из короля и чиновников его гардероба, другое – из Ордайнеров и более старых государственных ведомств в Вестминстере. Из Йорка Эдуард объявил, что «добрый верный» Петр восстановлен во всех своих должностях и ему возвращены все его владения. Ордайнеры приняли вызов, создав союз, чтобы защитить Ордонансы, и под видом турнира собрали своих слуг. Архиепископ отлучил Гавестона, в то время как Ланкастер написал королеве, обещая, что не будет знать отдыха до тех пор, пока не избавит ее от ненавистного присутствия фаворита.

На время страна полностью поддержала магнатов. Гавестон был иностранцем; чужими были и итальянские, и гасконские вымогатели, его друзья, которым, по слухам, был доверен сбор таможенных пошлин. Хартия, говорили люди, «растаяла». Из-за того, что «власть была права», пелось в популярной балладе, «земля была без закона», из-за того, что свет стал тьмой, ей не хватало веры, из-за того, что «битва была побегом», королевство лишилось чести.

В апреле король и Гавестон переместились из Йорка в Ньюкасл, под предлогом наказания шотландцев, а в действительности, чтобы спастись от баронов. Но 4 мая Ланкастер, прошедший через Пеннины, внезапно напал на них, но не сумел взять в плен. Была захвачена королева с частью королевских сокровищ, а Эдуард со своим любимцем бежали по реке в Тайнмаут, а оттуда – в Скарборо. Оставив Гавестона в замке, одном из самых укрепленных в королевстве, страдающий монарх поспешил в Йорк, чтобы поднять армию и помочь ему.

Но бароны опередили его. Следующий на юг Ланкастер преградил ему путь, а Пемброк, Суррей и Генрих Перси осадили Скарборо. Через две недели, когда запасы стали подходить к концу, Гавестон сдался на милость победителей. Они пообещали доставить его невооруженного в Йоркский монастырь 1 августа, чтобы ожидать приговора парламента.

Бароны намеревались сдержать свое слово. Но их собратья – Ордайнеры – Ланкастер, Уорик и Херефорд – упустив добычу при Ньюкасле, взяли закон в свои собственные руки. Когда, отправив фаворита под надежной охраной в замок Уоллингфорда, Пемброк оставил его на ночь в доме приходского священника в Деддиигтоне, три графа напали на него и увезли в Уорик. Продержав его там несколько дней, граф Уорика позволил Ланкастеру – человеку с «бычьим лбом», без всяких сомнений, – обезглавить его с помощью двух ирландских убийц на холмах Блэклоу. Его труп с презреньем отказались принять в замке Уорика, и предали его земле друзья бедных и изгоев, нищенствующие монахи.

 

Этим актом насилия убийцы раскололи баронскую оппозицию. Ланкастер сжег все мосты; любое доверие или сотрудничество между ним и ею кузеном-королем впредь было невозможным. Чувствуя себя скомпрометированными, Пемброк и Суррей отныне тяготели к приверженцам короля. Также и вся страна, несмотря на ненависть к Гавестону, была шокирована жестоким деянием

[234]

. Англичане были грубым к драчливым народом, не любившим выскочек и чужеземцев, но они привыкли к закону. Кроме того, они не хотели гражданской войны.

 

Итогом стала роялистская реакция. Лондон сплотился вокруг короля; в любом случае Гавестон был мертв и не мог причинить вреда. 13 ноября у короля и его молодой жены-француженки в Виндзоре родился сын – будущий король Эдуард III. Опасность спорного права престолонаследия, с назначением королем Ланкастера, казалось, исчезла. В течение последующих нескольких недель с помощью посредничества папы некоторое взаимопонимание возникло между королем и магнатами. Убийц Гавестона убедили публично принести извинения в обмен на амнистию и на то, что меры, принятые против придворных чиновников, были молча прекращены.

Однако за внешним благополучием в правящих кругах усугублялся раскол. Также все чаще говорилось об успехах шотландцев. Весной 1312 года Брюс захватил замок Данди. В августе, пока его помощники покоряли последние английские крепости юго-запада, король Роберт вновь пересек границу и опустошил Тайндейл, проникнув за стены Дарема и разграбив Хартлнул. Север был в панике, и пограничные графства заплатили Ј 10000 за перемирие до весны. С огромным обозом заложников и трофеев из пяти городов Брюс с удовлетворением возвратился в свои опустошенные, обедневшие земли. В конце года он внезапно напал на Берик.

В первые месяцы 1313 года под защитой своего перемирия с северными графствами и пока Эдуард со своей женой наносил церемониальный визит во Францию, Брюс напал на королевские гарнизоны в Шотландии. 8 января после семинедельной осады он повел своих людей по шею в ледяной воде через ров, чтобы захватить Перт полуночной эскападой. Месяцем позже его брат Эдуард взял Дамфрис и замок Брюса Лохмабен. В конце лета фермер по имени Биннок, который обычно снабжал гарнизон Линлитгоу сеном, заблокировал главные ворота своей повозкой, позволив вооруженным людям, спрятанным в ней, стремительно атаковать подвесную решетку и захватить крепость.

 

В этот момент Эдуард Брюс, которому недоставало фабианского

[235]

стратегического чутья, присущего его брату, привел затянувшуюся войну к кризису. Он заключил перемирие с правителем Стерлинга, Сэром Томасом Мобреем, по которому тот согласился сдать замок, если осада не будет снята к середине лета. Это поставило перед обоими королями неразрешимую задачу. Эдуард не мог проигнорировать вызов, не покрыв себя бесчестьем. А если Роберт позволил бы снять осаду со Стерлинга, то северная Шотландия вновь оказалась бы открытой вторжениям, и все достижения, которых он добился за последние шесть лет, были бы утрачены.

 

В начале 1314 года все англичане, способные носить оружие, были призваны на войну. Крупнейшая армия, какую Англия когда-либо собирала, должна была отправиться освобождать замок до дня оговоренной капитуляции. Из-за того, что он не мог оградить необходимые для кампании деньги от казначейства, контролируемой ревностными магнатами, или так же, как и его отец, воспользоваться Гардеробом, из-за принятых Ордонансов, король начал собирать деньги посредством другой ветви своего двора, Королевской Палаты, используя свою тайную печать, чтобы санкционировать ее действия. Часть средств, чтобы снарядить экспедицию, говорили, была получена из конфискованных денег крупного международного Ордена крестоносцев, Тамплиеров, которые Филипп Красивый захватил после своей победы над папой Бонифацием, обвинив их богатое братство в ереси, черной магии и извращениях – обвинениях, в которых они были почти точно невиновны, но признания в которых были исторгнуты у них под пытками. Добившись избрания французского папы и его переезда в 1309 году из Рима во французский анклав, Авиньон, Филипп убедил того распустить Орден и сжечь великого магистра, который отрекся от своего признания, как вновь впавшего в ересь. Не только приданое дочери Филиппа, жены Эдуарда II, состояло из денег Ордена, но и огромный доход тамплиеров в Англии, хотя в конечном счете и переданный Рыцарям Святого Иоанна, много лет находился в руках короны. Таким образом, пожертвования, предназначенные для борьбы с мусульманами в восточных пустынях, помогли финансировать английский крестовый поход против отлученного от церкви шотландского короля.

Пока Эдуард собирал все силы Англии, чтобы раз и навсегда сокрушить «Роберта де Брюса, который сам себя называет королем Шотландии», тот вырывал у него последние базы на севере. Во вторник на Масличной неделе Дуглас захватил главную крепость марки, Роксбург, пока гарнизон пировал в большом зале:

 

 

«...танцуя,

запевая песий и всячески развлекаясь».

 

 

Месяц спустя племянник Брюса, Томас Рэндолф, которому он пожаловал графство Морей, получил еще большую награду. Взбираясь по стене Эдинбургского замка из рва, который сегодня отделяет новый город от старого, в то время как лобовая атака отвлекала гарнизон, Рэндолф и его люди, одетые в затемненные доспехи, достигли крепостного вала, по тропе, по которой один из них в молодости имел обыкновение наносить визиты своей возлюбленной. Жесткая дисциплина, тишина и использование двенадцатифутовой складной лестницы довершили начатое.

Снеся крепости, Брюс ретировался в Торвуд, находившийся рядом с Римской дорогой в Стерлинг, по которой должны были пройти английские войска. Здесь, готовя своих людей к битве, которая теперь была неизбежна, он ожидал последнее испытание своих собственных сил и его страны. Ему пришлось выставить на бой силы нации, составлявшей менее полумиллиона, крайне истощенной двадцатью годами вторжений и гражданских войн, против войск королевства, более чем в восемь раз превышавшего население Шотландии и превосходящего ее ресурсами. И вновь ему помог английский король, который, хотя и должен был его уничтожить, опять не сумел объединить вокруг себя свою страну. Вместо того чтобы позволить парламенту одобрить меры по уничтожению ненавистных шотландцев, он упорствовал в том, чтобы действовать независимо от магнатов и в последний момент, опасаясь их критики, распустил парламент, который сам же и собрал. Вместо этого он встретил Пасху пирами в своих любимых аббатствах Сент-Олбанс и Или. В результате некоторые из крупных магнатов, включая графов Ланкастера, Суррея, Уорика и Арондела, отказались откликнуться на призыв, настаивая на том, что, по Ордонансам, отъезд короля из страны является нелегальным, пока парламент не даст разрешения.

Но даже и без их присутствия 10 июня в Уорке собралась огромная армия. Там было, видимо, от 2000 до 3000 рыцарей и около 20 тысяч лучников и копьеносцев. Констеблем был Херефорд; кроме того, там были Глостер, Пемброк, Клиффорд, Деспенсер, Николас Сегрейв, граф Ангуса, наполовину нортумберлендец, наполовину шотландец, и сын убитого Комина. 17 июня они вышли, пройдя от Лодердейла до Эдинбурга и пролива Форт, в то время как их провиант доставлялся морем в Лит. Теперь не было времени на колебания; король намеревался разом покончить с шотландским сопротивлением. К вечеру 22 июня, за два дня до того, как надо было освободить Стерлинг, он достиг Фолкерка, покрыв почти сотню миль за шесть дней.

В ту ночь разведка Брюса доложила о приближении английской армии, «такой огромной, что вселяла ужас». Рыцари богатой нации в сверкающих доспехах предстали во всей своей красе в летних сумерках, когда закованные в броню кони и люди проследовали нескончаемой чередой по улицам Фолкерка:

 

 

«Знамена яркие пылали,

И флаги бились на ветру».

 

 

 

Об этом впечатляющем зрелище Брюс запретил рассказывать тем, кто видел его, дабы не посеять панику. Его собственные силы лишь немного превосходили одну четвертую часть английского войска: где-то 5 тысяч пехотинцев, в большинстве своем копьеносцев, вооруженных двенадцатифутовыми копьями, в подбитых войлоком куртках, в стальных шлемах и латных перчатках, также немного лучников из Этрикского леса и около пятисот легковооруженных конников. Другие две тысячи, присоединившиеся к ним

[236]

, представлял собой «небольшой народ» с соседних ферм и городков, поднявшийся защитить свою землю от навившей над ней огромной угрозы. Прибереженные для этого случая, все его люди были ветеранами, которые в течение многих недель готовились к битве. И они защищали все то, что было дорого их сердцам. Сэр Джеймс Дуглас, сражавшийся за молодого Уолтера, наследника Сенешаля, повел людей из Клайдсайда и с западной границы, Рэндолф – людей из Росса, Морея и горожан из Инвернесса, а брат Роберта, Эдуард, – войска из Бьюкена, Мара, Ангуса, Ментейта и Леннокса. Сам Брюс командовал резервом, состоящим из его вассалов из Каррика и сильного войска членов кланов из западного высокогорного района и с островов. Это четыре дивизии или «войска» – Дуглас слева, Рэндолф в центре и Эдуард Брюс справа – каждая из которых состояла из двух или более шилтронов, которые благодаря тренировкам своего короля были способны и маневрировать, и защищаться. Под командованием сэра Роберта Кейта, маршала, был небольшой отряд кавалерии.

 

 

Вскоре после полудня, в субботу, 23 июня, разгоряченная и изнуренная двадцатимильным марш-броском из Фолкерка, английская армия достигла небольшой речушки Бэннокберн, которая, пересекаемая Римской дорогой, ведущей в Стерлинг, вилась в сторону северо-востока через заводи к проливу Форт. Осажденный замок, открывшийся взорам англичан, находился всего в трех милях. Шотландцы укрепились на поросшей лесом земле, преграждая дорогу. Их передовые позиции, защищенные рядами тщательно выкопанных рвов или

pottis,

замаскированных дерном и ветками, и стальными заграждениями, предназначенными для того, чтобы ранить лошадей, протискивающихся между ними. Правитель Стерлинга поскакал предупредить об этом короля. Он также обратил его внимание на то, что раз он находится в трех лигах от замка, то крепость формально «освобождена», а следовательно, нет необходимости спешить.

 

Но, незнакомый с шотландскими методами ведения войны и считая, что слишком малочисленная армия Брюса находится у него в руках, Эдуард и молодые английские лорды нетерпеливо рвались в бой. Несмотря на долгий утренний марш, они решили сразу же атаковать. Хотя их окружала горячая полуденная мгла, закованные в броню рыцари под командованием констебля и графа Глостера устремились вперед через речушку на своих огромных боевых конях, не дождавшись развертывания остальных войск.

Шотландцы не ожидали таких действий, так как эта атака после долгого марш-броска в конце дня противоречила всем канонам военного искусства. Сам Брюс в это время находился перед своими аванпостами, производя рекогносцировку английских позиций. Внезапно на возвышенности, возле Борстона на стерлингской дороге, он столкнулся с сэром Хамфри Боэном, племянником графом Херефорда. Увидев корону на его шлеме, а значит, шанс обессмертить свое имя, англичанин пустил своего коня вскачь и напал на шотландца. Но Брюс, вскочив на маленькую серую лошадь, был слишком быстр для него. Встав в стременах, когда англичанин пронесся мимо, он раскроил ему череп своим боевым топором. Затем шотландец поскакал обратно, чтобы присоединиться к ожидавшим его в лесу воинам.

Здесь английская кавалерия, столкнувшаяся со рвами и заграждениями, вскоре умерила свою прыть. Граф Глостера был выброшен из седла. И после безрезультатной стычки, утомленные рыцари и их тяжело нагруженные лошади в смятении вернулись назад, ни на шаг не продвинувшись в глубь шотландских позиций. В то же время гораздо меньший отряд из шестисот или семисот всадников под началом Клиффорда и де Бомона прощупывали путь на север к Стерлингу в обход восточного шотландского фланга, где, непосредственно за эскарпом лежал узкий коридор твердой почвы между левым флангом Брюса и карстом, простиравшейся между Бэннокберном и проливом Форт. Нехватка людей, чтобы одновременно держать под контролем и дорогу через лес и не допустить иных возможностей достичь замка, заставила Брюса оставить этот путь открытым в надежде, что если бы войска Эдуарда двинулись вперед вдоль него, не выбив с позиции своего противника, он мог бы, обрушившись на англичан, когда они растянутся вереницей, заставить их двинуться через пойму реки, где их броня была бы бесполезной и мешала маневрировать.

Уверенный в том, что он может заставить Брюса выйти из леса, Эдуард приказал Клиффорду занять позиции между Стерлингом и шотландцами, чтобы быть готовыми отрезать им путь к отступлению и уничтожить. Такой маневр был не лучше лобовой атаки Херефорда. Отряд Рэндолфа, стоявший возле маленькой церквушки Святого Ниниана слева от войск Брюса, двинулся от эскарпа, чтобы перехватить незваных гостей. Вместо того чтобы повиноваться своим приказам и продолжить свой бросок, англичане повернули влево и напали на шилтроны, которые тотчас же остановились, закрылись и встретили их, как обычно ощетинившись копьями. Хотя наездники метали свои палицы и топорики в ряды шотландцев в надежде разбить их, ничто не могло заставить коней столкнуться с этими угрожающе блестевшими стальными ежами. Клиффорд был убит, а его лейтенанта, сэра Томаса Грея, чей сын написал отчет об этом бое, сбросили с лошади и затащили в один из шилтронов, сделав из него пленника. В конечном счете атакующие рассредоточились: некоторые нашли убежище в Стерлингском замке, а остальные понеслись обратно к английскому войску вдоль речки Баннок, сея панику.

Затем англичане держали военный совет. Так как не осталось надежды на то, чтобы вытеснить шотландцев из леса в этот же день, наиболее благоразумные советовали сделать привал. Но Эдуард, обеспокоенный тем, что для лошадей необходима вода, попал в ловушку, которую ему устроил Брюс. Намереваясь на следующий день атаковать с востока позиции, которые ему не удалось разбить с севера, он приказал всей армии двинуться в долину реки Бэннокберн в болотистую пойму реки. Здесь боевой дух англичан заметно снизился, ведь они провели ночь, как писал один из присутствовавших там, «в глубоком, влажном, отвратительном болоте». Свет костров в шотландском лагере можно было видеть через деревья около мили на запад от английского.

Той ночью Брюсу пришлось решать, остаться ли и оказать противнику сопротивление или применить старую тактику отступлений и рассредоточений, которая под его руководством оградила его страну от опасностей. Он решил сделать ставку на единый удар, как считают, под влиянием шотландца; дезертировавшего из английского войска, сэра Александра Сетона, который принес весть о том, что англичане пали духом после гибели авангарда. «Теперь, – убеждал он, – настало время шотландцам стать свободными». Брюс не нуждался в побуждении, так как его враг наконец-то был там, где он желал его видеть.

 

24 июня, в воскресенье и в день летнего солнцестояния, 1314 года состоялись празднества, посвященные святому Иоанну Крестителю. С первыми лучами солнца шотландские священники, двигаясь от шилтрона к шилтрону, проводили мессы в каждом отряде. После чего люди опускались на колени в молитве, а аббат Инхаффрея, вооруженный священной реликвией, благословлял их. Шотландский историк, доктор Мур Маккензи, отмечал, что основными словами, читаемыми священниками, были слова из 40 главы Книги Пророка Исайи: «Утешайте, утешайте народ мой», и евангельской молитвы: «Мы спасемся от врагов наших и из рук тех, кто ненавидит нас»

[237]

.

 

 

В это время в английском лагере прозвучали трубы над речкой, и тысячи рыцарей, с помощью своих пажей, надевали свои доспехи и садились на огромных коней после ночи, проведенной в сырости и неудобстве. Но прежде чем они выстроились, в поле зрения появились шотландцы. К удивлению захватчиков, вместо того чтобы ждать их атаки на твердой земле или отступить на запад в леса, шилтроны спускались по склону по направлению к ним, являя собой три огромных воинственно ощетинившихся шара. «Эти люди будут сражаться?» – скептически спросил Эдуард у Роберта де Умфравилля, графа Ангуса

[238]

, одного из самых преданных шотландских приверженцев. И де Умфравилль, отлично знавший своих соотечественников, ответил, что будут, и умолял короля отступать, чтобы противник разомкнул свои ряды и открылся оружию англичан.

 

Но как и Крессингэм перед сражением при Стерлингском мосту, английский король презирал шотландцев. Не оглядываясь на тех, кто хотел дать армии время выстроиться в боевом порядке, он приказал своему племяннику Глостеру атаковать приближающихся копьеносцев. Разозленный его язвительными насмешками и даже не надев свою геральдическую мантию, юный граф бросился на передовой шилтрон, которым командовал Эдуард Брюс. Здесь на остриях копий он нашел свою смерть, как и все остальные рыцари, оказавшиеся настолько же безрассудными, что пошли вслед за ним. А за ними оставшиеся англичане отчаянно пытались развернуться в боевом порядке. Но в то время как Роберт Брюс знал, что ему делать, у захватчиков не было ни плана действия, ни командования. Лучники, которых Эдуард I использовал для того, чтобы разбить шилтроны, прежде чем в атаку вступит его кавалерия, до сих пор были на месте своего привала в тылу и могли стрелять только через головы или в спины своих соотечественников.

Все это, будучи великим военачальником, предвидел Брюс. Именно поэтому вместо того чтобы ждать атаки англичан, он решил предупредить ее. Используя свои шилтроны в качестве медленно движущейся стальной стены, он хотел сосредоточить все огромные силы захватчиков на небольшом пространстве с таким расчетом, чтобы англичане продвигались по карсту, пока не достигнут пролива Форт. Тогда он выдвинул вперед правый фланг своих войск и направил своих надежных пехотинцев к северу вдоль речки, и, пока противник не осознал его маневр, согнал вражеские войска в одно место, где мог его уничтожить.

До сих пор, пытаясь в течение девяти лет поймать непокорного шотландца, предводители английского рыцарства сталкивались только с выжидательной тактикой Брюса, осторожного командира, который постоянно исчезал в туманах родной страны, оставляя противника умирать от голода среди бесплодных гор. Теперь, как и их подчиненные, командующие гарнизонами, которые уже давно узнали его внезапные атаки на одиноких болотах и полуночные эскалады, они познакомились с другой тактикой Брюса. Как только Роберт выбирал нужный момент, он становился отважнее льва. Главную опасность для него представляли английские и валлийские лучники, которые одни могли посеять замешательство в сомкнутых рядах шилтронов. У него было всего лишь пятьсот конников, но он знал, когда их надо посылать в бой. Большинство вражеских стрелков до сих пор находились в тылу беспорядочно столпившихся английских рыцарей, которые пытались сдержать надвигавшихся копьеносцев, и их стрелы попадали не только в противника, но и в своих соотечественников. Но некоторое их количество к тому моменту заняли позицию на левом фланге англичан и начали стрелять в плотно сомкнутые ряды шотландской пехоты. Увидев, что его пешим воинам грозит опасность, Брюс приказал маршалу отправить конников обойти фланг и напасть на стрелков.

Этот шаг был весьма успешным. Спустя несколько минут лучники были перебиты и англичане потеряли один из двух своих главных козырей. Другие рыцари, чьи лошади все больше и больше увязали в зыбкой почве, не сумев развернуться, оказались в совершенно беспомощном положении. Они не могли разорвать или остановить сужающееся кольцо шотландских копий, и их постепенно оттесняли на еще меньший островок твердой почвы, когда воины Брюса отрезали их с юга и теснили к болотам и топям пролива. Теперь, король Роберт, уловив удобный момент, решил ввести в бой свой резерв, спрятанный в лесу к западу от стерлингской дороги. Воззвав к Магнусу Огу, МакДональду с островов словами, которые до сих пор сохранились на гербе Кланранальда: «Я всегда надеюсь на тебя», он бросил островитян против отступавших англичан, тесня их к месту в миле или более к востоку от церкви Св. Ниниана, где Бэннокберн сужался в бурлящий поток. Именно туда и двигалась английская конница, в то время как шотландские командиры кричали: «Дави! Дави!», и копьеносцы, сохраняя свои стальные ряды, поддержали крик: «Дави их, они проиграли! Проиграли!»

Когда на узком пространстве, оставшемся у англичан под давлением шотландских копий, началась свалка из упавших рыцарей и до смерти перепуганных лошадей, еще одна сила вступила в бой. Появившийся из леса на холме из-за церкви Св. Ниниана «маленький народ», а вместе с ним и те, кто следовал вместе с армией Брюса, вступил на поле боя, внося свою долю, убивая и грабя всех, кого только можно. Они стали той сетью, которую победитель набросил на умирающего зверя, все в пределах видимости было заполнено павшими духом захватчиками, в отчаянии пытавшихся спастись. Речка кишела английскими рыцарями и лошадьми, тонущими под весом брони, в то время как копьеносцы взяли спасшихся в кольцо, и лучники и следовавшие за воинами люди, вступившие в схватку, рубили их мечами и кинжалами.

В это время началась паника; все было вновь как на Стерлингском мосту. Англичане находились далеко от дома в дикой неприятельской стране; путь к отступлению отрезан безжалостным врагом и топями поймы. Единственным выходом был путь на север по узкой долине в Стерлинг. Первой мыслью тех, кто оставался на поле брани, было спасти короля. Высокий Плантагенет, чья лошадь была убита прямо под ним, помогал расчищать путь своим боевым топором, в то время как его свита вместе с ним протискивалась через толкающихся людей к северу. Сэр Жиль д'Аржентин, самый прославленный рыцарь после Брюса и Дугласа на поле боя, охранявший Плантагенета до тех пор, пока тот не вышел из толчеи, затем повернул назад и ринулся в самую гущу сражения, чтобы умереть. «Что касается меня, – были его прощальные слова, – я не привык бежать; и я так не поступлю. Да хранит вас Бог!»

Когда Эдуард достиг стен Стерлинга, правитель замка напомнил ему, что было бы неразумно оставаться здесь, так как он обязан капитулировать по условиям ранее заключенного с Брюсом перемирия. Королю остался единственный выход: сделать большой крюк, обходя с запада тыл шотландской армии. С пятьюстами человеками свиты он отправился в неизвестность, дав клятву одарить общину братьев-кармелитов, если он достигнет пределов Англии целым и невредимым. Не сходя с седла день и ночь, по пятам преследуемый Дугласом, он добрался до замка Данбар, где сел на судно, идущее в Берик.

Остальным повезло гораздо меньше. Констебля, бежавшего по направлению к Карлайлу с графом Ангусом и другими приверженцами Баллиоля, выдал правитель замка Ботуэлл. Многих взяли на поле боя, включая хранителя малой печати, которая также попала в руки шотландцев. Около пятисот аристократов высшего ранга стали пленниками. Тысячи людей, включая семьсот рыцарей и многих из крупных английских лордов, сгинули в пойме реки или в водах Форта, или же были убиты местными жителями. Из магнатов, сопровождавших короля в Шотландию, только Пемброк, бежавший пешком с горстью валлийских лучников, добрался до Англии.

Если бы Брюс командовал большими силами конников, вряд ли кому-либо из захватчиков удалось спастись. Его трофеи включали в себя королевский гардероб, множество ювелирных изделий и церковное облачение, которое англичане взяли с собой в надежде отпраздновать победу, и более Ј 200000 в слитках, много миллионов в современных деньгах. Весь королевский обоз и военная касса остались в руках Брюса. Он обходился с пленниками со всем великодушием и благородством. Сэр Мармадьюк де Твенж, английский герой разгрома у Стерлингского моста, после ночи, проведенной в кустах, сдавшийся лично шотландскому королю на следующий день, был отпущен домой без выкупа. Почти в течение года после «Битвы у заводей», как назвали ее англичане, вереница посредников приезжала в Шотландию с охранными свидетельствами, чтобы вести переговоры об обмене пленниками. В обмен на освобождение Херефорда Брюс добился возвращения своей жены, дочери, принцессы Марджори, молодого графа Мара и старого покровителя Уоллеса, ослепшего после семилетнего заключения, епископа Уишарта.

* * *

 

После Гастингса Бэннокберн был крупнейшим поражением в английской истории. Он положил конец любой реальной надежде на отвоевание Шотландии силой оружия. В течение поколения шотландцы страдали от вторжений в их территории. Теперь под началом Дугласа и Рэндолфа они перешли в наступление. Изгнав англичан из всех уголков своей родины за исключением Берика, они перешли границы, сожгли Эпплби и дошли почти до Ричмонда, после чего вернулись обратно с богатыми трофеями. Перед Рождеством они вернулись, чтобы разграбить Тайнсайд. И так как правительство в Вестминстере не было готовым признать независимость Шотландии и не могло противостоять ей, жителям северных графств приходилось самим ставить определенные условия. Камберленд и Дарем платили выкуп за перемирие, а Тайнсайд принес оммаж шотландскому королю. Это очень напоминало дни после падения Римской стены

[239]

.

 

Летом 1315 года, когда предложение Брюса о постоянном мире было отвергнуто, шотландцы вновь перешли в наступление. К ним присоединилось множество английских преступников и изгоев, кроме того, из-за слабости Короны целостность северного народа была нарушена. Дуглас опустошил Дарем и сжег Хартпул; Карлайл был спасен исключительно благодаря мужеству его правителя, сэра Эндрю Харклая, а также отправлению основных сил шотландской армии в Ирландию. Ведь зимой после битвы при Бэннокберне, воодушевленный победой своих собратьев-кельтов, Дональд О'Нейл, номинальный король Тирона, отверг вассальную зависимость от Англии и пригласил брата Брюса надеть ирландскую корону. 26 мая 1315 года, не устоявший перед искушением вступить в азартную игру, предполагаемый наследник высадился в Ларнской бухте.

Всегда готовые нанести удар англичанам, поднялись ирландцы. Под управлением юстициария Эдуарда I, сэра Джона Вогана, восточная часть острова жила в относительном покое и посылала войска для участия в шотландских кампаниях короля. Теперь, воодушевленные событиями при Бэннокберне, запад и юг вновь впали в традиционную для них анархию, и англичане, жившие в Пейле, были вынуждены спасаться бегством из Ольстера. Даже в Лейнстере О'Брайены, О'Тулы и О'Кэрролы вместе со своими дикими пехотинцами отправились грабить прибрежные города Ньюкасл, Арклоу и Брей. В мае 1316 года, после разгрома Эдуарда Батлера, юстициария в Ардсвиле, Эдуард Брюс был коронован как главный король Ирландии в Дандалке. Позже, летом, к нему присоединился король Роберт, застрахованный от нападений разъединением Англии, который покинул Шотландию и оставил пограничные земли на разграбление своему зятю Уолтеру Сенешалю и грозному Дугласу. Последний наводил на местных жителей такой ужас, что еще несколько поколений в северных графствах матери убаюкивали своих детей под рефрен:

 

 

«Тише, тише, не плачь, детка,

Черный Дуглас тебя не достанет!»

 

 

Однако мечта династии Брюсов управлять кельтским севером и западом Британских островов под единой короной оказалась столь же несбыточной, как и мечта Эдуарда I о союзе островов под главенством Плантагенетов. Хотя Брюсы и продвинулись, но в пяти милях от Дублина их остановил мэр-англичанин, арестовавший крупного англо-нормандского магната, Ричарда де Бурга – «рыжего» графа Ольстера – чтобы предотвратить любой риск того, что он присоединится к своему зятю, королю Роберту. Вопреки подкреплениям из Англии шотландский поход к Лимерику закончился зимним отступлением по бесплодной, опустошенной земле. «Воины, – писал хронист, – не оставили после ни дерева, ни зерна, ни дома, ни амбара, ни церкви; все сожгли или сравняли с землей». К тому времени, как король Роберт привел свои войска в Шотландию, ирландцы поняли, что шотландцы могут быть таким же бедствием, что и англичане. Когда в 1318 году Эдуард Брюс потерпел поражение и был убит в Фогхартских холмах при попытке совершить новый набег на Лейнстер, иллюзии ирландцев окончательно рассеялись. Местный летописец отмечал, что «с начала времен не было сделано ни одного деяния, которое было бы лучше для людей Ирландии».

В это время Англия все еще находилась в трудном положении. Боясь после Бэннокберна даже приблизиться к парламенту, король проводил все время в кузнице, позволив своим врагам делать все, что им хочется. На Рождество 1315 года, как сообщалось, он «барахтался в Кембриджских болотах с большой компанией простолюдинов», находя утешение «в огромном количестве воды». Он и его «глупая компания пловцов» возбудили презрение феодальных баронов, которые не могли понять, как принц, рожденный среди оружия, вместо того, чтобы отомстить своим врагам, довольствуется «детскими развлечениями». Если в стране и был правитель в это время, то им был кузен Эдуарда, Томас Ланкастерский, который избежал бесчестья, отказавшись сопровождать короля к Бэннокберну, и стал национальным героем. Сын королевы, племянник последнего короля и наследник пяти графств, этот угрюмый и непривлекательный магнифицио вел себя так, как будто трон был его собственностью. Он настаивал на отставке канцлера, казначея и хранителя Гардероба и назначении своих ставленников на их посты. В линкольнском парламенте 1316 года он заставил своего кузена и его собратьев-магнатов ждать более двух недель, прежде чем он соизволил появиться и начать заседание.

Но хотя короля и совет заставили добиваться согласия графа на каждое административное действие, он оказался настолько же неспособным к правлению, как и Эдуард. Обладая еще большей формальной властью, чем де Монфор, назначенный главой совета и главнокомандующим в шотландской кампании, имевший право отвергнуть любое действие Короны, которое он не одобрял, Томас проводил все время в своих северных владениях, где в окружении собственной гордости и великолепия сохранял королевский статус без какой-либо ответственности, к какой обязывает королевский сан. Единственной его целью было управлять королем, как марионеткой, и унижать его. Когда летом 1316 года шотландцы вновь опустошили север, разграбив железные копи в Фернессе и дойдя до стен Ричмонда, армия, собранная, чтобы отразить их набеги, ничего не добилась, так как Ланкастер отказался как служить под началом короля, так и двигаться без него. Из боязни предательства кузены опасались приближаться друг к другу, кроме как среди вооруженных слуг.

Из-за этого бесплодного соперничества страдала Англия. Не только Корона подвела ее, но и урожаи. В 1315-1317 годах слишком влажная погода, по словам Бридлингтонского хрониста, принесла «столько страданий, сколько мы никогда не видели». Из-за роста голода пшеница подорожала в шесть раз по сравнению со своей обычной ценой; люди ели лошадей, собак и даже, как говорили, детей. «Воры, сидевшие в тюрьмах, разрывали на куски новичков, появлявшихся среди них и с жадностью пожирали их наполовину живыми». Кроме того, марки Уэльса и мелкие войны на севере достигли крайней степени; в отместку за приют, предоставленный его жене, сбежавшей со своим любовником, Ланкастер опустошил йоркширские владения графа Суррея и разорил его замки. Даже во время сессии парламента в соборе Линкольна рыцарь напал на одного из чиновников королевского двора, Хью Деспенсера, с обнаженным мечом. Банды расформированных солдат скитались по стране, а в болотах и мидлендских лесах разбойники и изгои останавливали путешественников с целью выкупа. Осенью 1317 года по пути из Шотландии в Англию, после напрасной попытки провести мирные переговоры, два папских легата, оба кардиналы, попали в засаду, устроенную нортумбрийским рыцарем и его бандой грабителей, после чего были раздеты и отправились восвояси абсолютно голыми.

К 1318 году англичане достаточно оправились после Бэннокберна, чтобы планировать новое вторжение в Шотландию. Смерть Эдуарда Брюса оставила династическое будущее этой страны таким же непрочным, как и раньше, так как единственным наследником королевской крови был несовершеннолетний сын Уолтера Сенешаля, чья жена, принцесса Марджери, умерла во время родов. Но маленький желтоволосый король, как обычно, был на два шага впереди своих врагов. Еще до начала весны он внезапно напал на Берик, который ему не удалось захватить два года назад, и взял замок после одиннадцатинедельной осады. В мае, прежде чем английское войско мести могло собраться, его колонны находились в ста двадцати милях от границы, и, предав огню Норталлертон, Бургбридж и Кнарсборо, были уже в пятнадцати милях от Йорка. Рипон единственный избежал разрушения, заплатив выкуп в тысячу фунтов после того, как его запуганные жители просидели три дня в осажденной церкви. Затем победители вернулись к Уорфдейлу, опустошив его, когда пришли. Король Эдуард так и не добрался дальше Йорка, где его генералы ссорились друг с другом, пока деньги на жалованье их солдатам не закончились, и им пришлось распустить войска.

 

Все это способствовало дискредитации Ланкастера, который больше не мог взваливать вину на короля за все, что шло не так. Оба гораздо больше интересовались тем, как насолить друг другу, нежели врагам государства; «...что бы ни порадовало лорда короля, – говорилось, – слуги графа пытались расстроить, и что бы ни пожелал граф, слуги короля называли вероломством». Так как кому-нибудь надо было управлять государством, появилась центристская партия, чтобы заполнить вакуум. Ее главой был Эйлмер де Валенс, граф Пемброка, самый умеренный из Ордайнеров, благородный человек, который воплощал свойственную обычному англичанину нелюбовь к политическому насилию и крайностям

[240]

. Его поддерживали церковные лидеры, включая примаса, архиепископа Рейнолдса, и большинство баронов, которые все больше отдалялись от Ланкастера из-за его заносчивости, грубости и постоянного отказа брать на себя ответственность. Центристскую партию также поддержали постоянные чиновники казначейства, канцелярии и куриалы королевского двора, чьей целью, как и у остальных чиновников, было укрепить власть и эффективность их департаментов, что объяснялось попытками Приказчиков лишить их влияния и власти. Она стремилась к тому, чтобы, сохранив под контролем своенравного, импульсивного короля, восстановить королевское достоинство, провести в жизнь все, что было хорошего в ордонансах и вернуть возомнившего себя слишком могущественным Ланкастера с неба на землю.

 

Под таким руководством страна наконец-то могла немного восстановить свои силы. Согласно «договору» в Лике, заключенному осенью 1318 года между членами королевского совета и Ланкастером, между королем и его кузеном было достигнуто относительное согласие. Было решено, что графу не следует больше посещать парламент в качестве соперника короля, но как обычному пэру королевства «без выказывания превосходства над остальными», в то время как король должен был соблюдать Ордонансы, гарантировать прощение своему кузену за прошлые обиды и править с помощью совета, один член которого всегда должен выдвигаться Ланкастером. Соперники публично поцеловались в знак примирения, и в последующем затишье казалось, что государственный корабль обрел-таки своего кормчего. Несколько важных административных реформ было проведено придворными чинами, а с Францией было достигнуто соглашение, разрешавшее вопросы оммажа Аквитании и Понтье. Кроме того, наконец, улучшилась погода, и пришел конец катастрофически низким урожаям за последние несколько лет.

Хотя отказ государства принять независимость Шотландии оставался камнем преткновения. В июне 1319 года, после примирения короля с Ланкастером, в Ньюкасле было собрано войско. Все графы присутствовали там: Пемброк, Суррей, Херефорд, Арондел, даже Ланкастер и его брат Генрих «Кривая Шея». Из Пяти портов прибыл флот, осадные орудия, которые включал в себя корабль с подъемным мостом, чтобы штурмовать стены города, и передвижной подкоп «свинья» со спрятанным штурмовым отрядом внутри. Убежденный новым согласием в Англии, папа гарантировал субсидии из фонда крестовых походов, чтобы финансировать экспедицию, которая должна была, наконец, наказать Брюса за святотатство. Хотя она ничего не достигла. Сенешаль Уолтер продолжал удерживать Берик с помощью фламандского инженера Краба, поднявшего камнемет на стены, который «отправил английскую свинью к поросятам». И вместо того чтобы двинуться на помощь городу и дать возможность английскому рыцарству отомстить за Бэннокберн, шотландский король послал Дугласа через западные марки угрожать Йорку, где он чуть не захватил королеву Изабеллу вместе с королевским казначейством и судьями. 20 сентября в Митоне-в-Свейделе горцы Дугласа нанесли поражение армии, которую северный архиепископ наспех собрал у держателей монашеских домов Йоркшира, чтобы защищать свою столицу. Во время «белой битвы» или Митонского капитула, как ее назвали из-за нескольких цистерцианских сановников, принимавших участие, мэр Йорка был убит, а Хранитель свитков заключен в темницу. Затем со своими трофеями, включавшими все серебро архиепископа, захватчики двинулись на замок Ланкастера в Понтефракт.

Результат был именно таким, как предвидел Брюс. Граф поспешил на юг спасать свои владения, а король и остальное войско, чувствуя, что их предали, сняли осаду Берика. За три дня до Рождества Эдуард заключил двухгодичное перемирие с шотландцами, которые получили все, чего добивались, за исключением формального признания национальной независимости, что англичане уж никак не могли допустить. И хотя папа издал еще одну прокламацию об отлучении Брюса и призвал его и шотландских прелатов в Авиньон, он получил гораздо больше, чем ожидал. В апреле 1320 года, собрав парламент в монастыре города Арброт, шотландцы дали ему ответ с всесокрушающей логикой и красноречием, присущим их нации.

Записанная по-латыни от имени общины и скрепленная печатями восьми графов и почти всех крупных магнатов, Арбротская декларация была первым значительным призывом к национальной независимости в современной истории. Она открывается описанием прошлого шотландского народа, как «многими победами и неустанными трудами» они обрели «жилища на западе»; как, «атакуемые вновь и вновь норвежцами, данами и англами», они оставались «свободными от всякой повинности», живя под правлением «ста тринадцати королей из своего монаршего рода без какого-либо чужеземного вмешательства», и как, «обитая на краю мира», они в числе первых приобщились к христианской вере. Затем, продолжает декларация, «безжалостный князь Эдуард, король Англии, отец того, кто теперь правит», пришел «под личиной друга и союзника... против народа, не подозревавшего зла и обмана и еще не привыкшего к войнам» и подчинил его с помощью «кровопролития, насилия и грабежа... невзирая на возраст, пол, религию или священный сан», пока «от этих неисчислимых зол, с помощью Того, кто излечивает и исцеляет раны», они не были освобождены сильной дланью их короля, лорда Сэра Роберта, «который во имя избавления народа и наследства своего стойко сносил труды и лишения, голод и опасности». Ничто не могло поколебать их преданности человеку, который охранял их свободы, хотя, если бы он сейчас отступился от начатого дела, то они:

 

«...незамедлительно изгнали бы его как недруга и губителя прав своих и наших, и избрали бы другого короля, способного нас защищать. Ибо доколе хоть сотня из нас останется в живых, никогда и не в коей мере не подчинимся мы владычеству Англии. Ведь не ради славы, богатств или почестей мы сражаемся, но единственно во имя свободы, кою каждый добрый человек утратит лишь вместе со своей жизнью».

 

Заканчивается декларация призывом к папе убедить английского короля дозволить им жить в мире «на этом узком клочке земли под названием Шотландия, за пределами которой нет обитаемой земли». Результатом декларации стало то, что папа отложил процесс курии против Брюса и советовал Эдуарду заключить мир.

Не только Шотландия разрушала все, что делала Англия, довершала начатое и вопиющая безответственность ее короля. На короткое время вскоре после того, как Ланкастер капитулировал, Эдуард проявил редкое старание в государственных делах, поднимаясь, по словам одного епископа, рано утром «вопреки обыкновению» и выказывая «сердечное сочувствие» прелатам и магнатам за столом совета, и даже иногда высказывая что-нибудь полезное в обсуждениях. Но такое улучшение было кратковременным. Теперь у него появился новый фаворит – очень скупой молодой маркграф, барон по имени Хью Деспенсер, чей отец, с давних пор служивший Короне, навлек на себя подозрение магнатов, поддержав Гавестона в его противостоянии Приказчикам. Семья Деспенсеров не была, по меркам маркграфов, очень знатной, ведя свой род от управляющих бывших графов Честера. Хью, который был членом королевского двора Эдуарда, когда тот был еще принцем Уэльским, и был посвящен будущим королем в рыцари, женился на старшей сестре и сонаследнице последнего Клэра графа Глостера. После гибели Глостера при Бэннокберне, Деспенсер поссорился со своим зятем из-за раздела наследства, от которого он благодаря поддержке короля требовал львиную долю, включая графство Гламорган. Эдуард, который никогда не любил или ненавидел наполовину, безумно влюбился в него и осыпал знаками внимания. Когда он был управляющим королевского двора, молодого человека обвиняли в подрыве любого другого влияния и тем, что король бегал за ним «как котенок за соломинкой».

К весне 1321 года алчность Деспенсера и негодование маркграфов разрушило центристскую партию и привело к междоусобицам в Южном Уэльсе, которые Эдуард I в свое время пытался предотвратить. Разъяренные использованием фаворитом королевских прерогатив, чтобы посягнуть на их права, крупные лорды марок под началом графа Херефорда и Мортимеров вторглись в земли Деспенсера и опустошили их. Их поддерживал Ланкастер, сам маркграф. Когда король приказал Херефорду и его сторонникам уйти, его открыто проигнорировали, в то время как Ланкастер на том основании, что в королевском суде не дождешься правосудия, созвал парламент лордов северных земель в Понтефрактском аббатстве, на котором Деспенсеры были официально осуждены. Гражданская война распространилась из Уэльса в Англию, и в июле, с тем чтобы, как они выражались, «поддерживать всеобщий мир... чтобы покой и порядок людей более надежно охранялся», вооруженные маркграфы вошли в Лондон и расквартировали свои войска в пригороде. Предупрежденный Пемброком, который единственный оставался верным ему, что, если он не изгонит Деспенсеров, магнаты нарушат свою клятву преданности и выберут вместо него другого правителя, король через две недели капитулировал. 19 августа в его присутствии лорды в парламенте приговорили Деспенсеров к высылке за «присвоение себе королевской власти, отчуждение сердца короля от его народа и за то, что препятствовал встречам магнатов с королем».

Однако, как с Гавестоном десять лет назад, одно дело было заставить короля выслать человека, которому он отдал свое сердце, другое – принять меры к тому, чтобы король не вернул его обратно. Маркграфы же вскоре отправились по домам, так как не могли удерживать своих слуг так долго вдалеке от дома. И так как Эдуард сделал все, что хотели его подданные, и все еще был их помазанным королем, общественное мнение вновь переменилось к нему. В октябре один из союзников, лорд Бадлесмер, нанес большое оскорбление королеве, воспрепятствовав ее въезду в замок Лидс. Это было уже чересчур, и когда Эдуард осадил замок и повесил его констебля, возникло всеобщее чувство, что маркграфы зашли слишком далеко, а он единственный вел себя как подобает королю.

В том январе Эдуард действовал так решительно, что напомнил своего отца. Вновь обретя поддержку наиболее умеренных магнатов, он атаковал маркграфов в Уэльсе. Перейдя Северн в Шрусбери, к концу месяца он заставил Мортимеров капитулировать, в то время как колеблющийся Ланкастер бездействовал на севере. Тогда, после покорения замков Ладлоу, Херефорда, Глостера и Беркли, он убедил архиепископа Кентерберийского объявить высылку Деспенсера незаконной. В это время его главный противник совершил фатальную ошибку. Хитростью вовлеченный «королем дипломатии» графом Морея в секретную переписку с Шотландией, в которой он фигурировал под льстивым прозвищем «Король Артур», Ланкастер согласился признать Брюса королем в обмен на помощь шотландской армии. Пригласив их лукавого врага вторгнуться в пределы Англии, он отвратил от себя лордов пограничных земель и сыграл на руку королю.

Не оказав помощи Мортимерам в опасный час, Ланкастер оказался совершенно один. Только Херефорд оставался, зайдя слишком далеко, чтобы отступать. Провозгласив их обоих предателями, воззвав к народному ополчению и назначив на май заседание парламента в Йорке, король отправился в поход против мятежных вассалов. 16 марта 1322 года при попытке перейти Ур Ланкастер был перехвачен на Бургбридже наместником Западных марок, сэром Эндрю Харклаем, в сопровождении воинов и лучников из Уэстморленда. Херефорд был убит, а Ланкастер, как всегда находившийся в замешательстве, взят в плен несколько часов спустя преследовавшими его королевскими войсками. Представшему перед королем в главном зале своего собственного замка Понтефракт графу было запрещено говорить что-либо в свою защиту, как когда-то Гавестону. Его приговорили к смерти и без промедления обезглавили в присутствии глумящейся толпы.

 

Отомстив убийце Гавестона, Эдуард прибыл на заседание парламента в Йорк. Судьба ему благоволила; его шерифы хорошо знали свое дело. Представительное собрание магнатов, рыцарей от графств, горожан и церковных поверенных

[241]

отменило Ордонансы на основании того, что Приказчики действовали без короля, а потому не могут рассматриваться в качестве настоящего парламента. Так как «власть нашего господина короля» была «незаконно ограничена к ущербу его величества и имуществу Короны», они постановили, что «каждый род ордонанса или провизии, созданный властью или какой бы то ни было комиссией подданными... относящийся к королевской компетенции» должен быть признан «недействительным и незаконным и не имеющим законности и силы». Вместо этого было записано, что все дела, затрагивающие «имущество короля и его наследников» должны «впредь гарантироваться и вводиться в парламенте нашим господином королем с согласия прелатов, графов и баронов и общин королевства, как это было в прошлом»

[242]

.

 

Йоркский статут был попыткой укрепить королевство не с помощью компромисса, воплощающего лучшее от двух противоположных принципов, как Мальборосский Статут юного лорда Эдуарда после баронских войн, но отказа от всего, за что боролись магнаты. Он отверг не только различие между монархом и Короной, сделанное в декларации 1308 года, но и коронационную клятву Эдуарда защищать справедливые законы и обычаи, установленные общинами. Вместо этого лишь правитель должен «создавать, защищать и укреплять» такие законы в парламенте. Единственной функцией «прелатов, графов, баронов и общины королевства» было «согласие». Статут возвращал управление государством к благосклонной отеческой опеке короля над своими подданными, которая хорошо помогала и была действенным методом в достижении определенных соглашений ранних лет царствования Эдуарда I, но с которой его преемник, будучи слишком ленивым, безответственным и легко поддающемся чужому влиянию, справиться не смог. Статут говорил о справедливом и активном короле и усердных подданных. Но в Статуте не была сделана попытка согласовать вопрос с тем, что же случится, если король не будет справедливым и активным, а народ не пожелает быть послушным.

Хотя как и Ордонансы, которые он аннулировал, Йоркский статут передал власть, которую он восстановил, в руки короля в обрамлении парламента, даже если этот парламент ничего не мог сделать без него. И, в отличие от Ордонансов, он признал Общины как часть того парламента. Война с Шотландией и нужда в деньгах сделали скромных представителей графств и купеческих городов необходимыми. В двадцать лет правления Эдуарда II их созывали по предписанию не менее чем на двадцать пять парламентов.

Король победил Ланкастера и маркграфов, но он все еще не покорил шотландцев. Еще раз летом 1322 года он назначил сбор войск в Ньюкасле на 22 июля. Вновь он встретился с Брюсом на поле боя. 19 июня он покинул Карлайл, чтобы совершить набег на Аллердейле, взять выкуп с аббатства Фернесс и сжечь Ланкастер и Престон, вновь перейдя границу с обычными трофеями и данью 24 июня. Когда, наконец, в августе Эдуард дошел до Мельроза и Эдинбурга, шотландский король отступил за Форт, опустошая страну и эвакуируя местных жителей. Как и прежде, он был уверен, что система снабжения англичан не справится с задачей, что и произошло. Брюс оставил сражаться за себя вересковые заросли и долгие шотландские мили. После двух недель в бесплодной опустошенной земле Лотиана, Эдуард вернулся в Англию, предав огню Драйбургское аббатство и разграбив Холируд и Мельроз. Единственным трофеем, полученным в кампании, была увечная корова. «Самая дорогая говядина, – ворчал граф Суррея, – какую мы когда-либо видели».

Затем Брюс свершил свою месть. 30 сентября 1322 года он вновь пересек Солуэй и вторгся в пределы Йоркшира с востока, чтобы опустошить усадьбы Кливленда и одинокие деревни Северного Рединга. На самого короля Эдуарда, возвращавшегося домой мимо Барнардского замка, неожиданно напали и побили при Биланде, где капитан его охраны, Джон Бретонский, был взят в плен. Он и его сводный брат, граф Кента, единственные спаслись бегством в Бридлингтон, а оттуда морем в Холдернесс. Между тем горцы Брюса преследовали англичан до ворот Йорка, требуя выкуп за земли вплоть до Беверли и вновь разграбив Рипон.

После этого англичане, жившие на северных землях, выполнили все условия, какие смогли. Архиепископ Йоркский уполномочил глав цистерцианского ордена заплатить за себя выкуп самим, епископ Даремский договорился с шотландцами, и даже доблестный Харклай, победитель при Бургбридже и теперь граф Карлайла, подчинился неизбежному и, разыскав Рэндолфа в Лохмабене, предложил провести мирные переговоры между двумя странами. В их основе должно было быть признание короля Роберта и его женитьба на английской принцессе в обмен на компенсацию в 40 тысяч марок, предоставляя Эдуарду выполнить условия в течение года. Харклай сделал предложения открыто и имея за собой поддержку пограничных лордов, но они были представлены его королю, до сих пор страдавшему от поражения, как измена. По его приказу Харклая схватили и повесили как предателя.

Хотя Эдуард уничтожил своего самого преданного слугу, это не принесло ему никакой пользы. В течение нескольких недель ему пришлось из-за положения на границе послать своего представителя в Берик. 30 мая в Ньюкасле между двумя странами было заключено перемирие на тринадцать лет. Спорный вопрос о признании Брюса королем остался открытым, Роберт подписался как король шотландцев, а Пемброк и Деспенсер поставили свои подписи от имени английского короля. Это была единственная возможность спасти север от полного краха. По договору, Англия также согласилась не создавать никаких преград примирению шотландцев с папством. После этого Рэндолфа послали в посольство в Авиньон, где он добился от папы признания его суверена и независимости его страны. Два года спустя в Корбейле он добился возобновления так называемого «старого союза» между Францией и Шотландией. Любое перемирие или мир между Францией и Англией или Англией и Шотландией, к обоюдному согласию, должен был завершиться, как только Англия нападет на ту или другую страну.

Борьба короля Роберта за признание в конце концов завершалась. Хотя последнего признания со стороны Англии еще не последовало, перемирие позволило Шотландии не опасаться вторжения и дало шанс восстановить расстроенную экономику. «Должно быть, все было сожжено в этот год или другие», как говорили. И вопрос престолонаследия теперь также, казалось, решен, так как в марте 1324 года королева неожиданно родила сына, которого назвали Давид. Два года спустя в Камбускеннете состоялся парламент, и присутствовавшие на нем представители шотландских городов обещали королю десятую часть всех доходов страны до конца его жизни. Он даже смог построить себе загородный дом в Кардроссе на Клайде с застекленными окнами и расписанными комнатами, где ввиду ухудшающегося здоровья он проводил много времени, охотясь и ходя под парусами.

 

Англия также выиграла от прекращения столь дорогостоящей и бесславной войны. Это дало возможность Деспенсерам начать восстанавливать власть Короны. Хотя и не желая нагреть руки, они были полностью связаны со своим царственным господином, и их благополучие зависело от его силы. Их средством справляться с недостатками Эдуарда было не ограничивать его привилегии, но использовать их так, чтобы сделать королевскую исполнительную власть столь эффективной, что личная неспособность короля управлять больше не играла бы никакой роли. Пемброк умер в 1324 году вскоре после переговоров о перемирии с Шотландией, и Деспенсеры, старший из которых теперь стал Графом Винчестера, получили почти неограниченную власть. Они использовали ее, а они были способными и активными людьми, не только для того, чтобы выстроить огромное личное княжество в Южном Уэльсе от Милфорд Хейвена до Чепстоу, но и чтобы усовершенствовать управление. Так как Приказчики ограничили королевское право пользования Гардеробом, стараясь сделать его, как казначейство и канцелярию, в большей мере общим, нежели личным институтом, подотчетным парламенту, они сделали все возможное, чтобы возродить мощь другого королевского департамента, Королевской Палаты (первоначально – королевская спальня, так же, как Гардероб – был настоящим гардеробом), которую младший Деспенсер контролировал, будучи управляющим, и которая, заняв место Гардероба, все больше управляла королевскими имениями и их доходами. С ее третьей королевской печатью,

sigillum secretum,

минуя личную печать, ставшей, так же, как и большая печать, государственной, Деспенсер и рьяные чиновники Королевской Палаты издали целый ряд королевских приказов и писем, принесших максимальное количество дел и доходов под их контроль. Одновременно новый казначей, Уолтер Степлдон, епископ Экзетерский, осуществил реформирование в казначействе и его регистрирующих методах, чтобы усилить права Короны и ускорил обустройство счетов: «чтобы разбирать дела нашего народа более быстро для их спокойствия и нашей выгоды»

[243]

, как говорит предписание. Именно этому аккуратному прелату, построившему прекрасный неф Экзетерского собора и основавшему Экзетерский колледж в Оксфорде, Англия была обязана перекомпоновке памятных свитков казначейства. Этот институт должен был стать утверждением силы и целостности английской административной системы в то беспокойное время.

 

О том, в какой мере страна нуждалась в твердой руке, можно судить по записям лондонских коронеров. Люди прибегали к силе по самому пустячному поводу. В понедельник 19 октября 1321 года, во время вечерни, оруженосец графа Арундела по имени Томас Черч, ехавший верхом вместе с компанией по Теймз-стрит, сбил с ног женщину с ребенком на руках. Из-за того что носильщик попросил его ехать осторожнее, Черч обнажил свой меч и, нанеся человеку смертельный удар, умчался прочь, прежде чем прохожие смогли задержать его. Несколькими неделями позже лавочник с Броуд-стрит, разбуженный в полночь проходящим мимо гулякой, нанес ему сильный удар по голове своим посохом и оставил умирать на улице. Другой житель Лондона запустил ломом в бродячего певца, мешавшего ему спать, и сам был убит ножом, который убегавший музыкант всадил ему в грудь. А уличный торговец морскими угрями, выкинувший кожицу на дороге напротив домов двух купцов на Кордвейнерс-стрит, был забит до смерти, когда упал во дворе церкви Святой Марии ле Боу, где попытался укрыться от преследователей. Группы подмастерьев и студентов-юристов сражались на улицах мечами; заключенные совершали массовые побеги из тюрем; в графствах магнаты оружием запугивали монашеские собрания, дабы те выбрали кандидата на ту службу, которая им нужна; на барона Казначейства напали и убили на главной королевской дороге. Хотя все эти случаи характеризовали привычную для той эпохи жестокость, беспорядки с каждым днем становились все сильнее. Так же, как и готовность людей обмануть Корону и силой лишить соседей их прав. В средневековом государстве, когда король был слишком слаб или не способен управлять, анархия всегда была реальной угрозой.

* * *

Попытки Деспенсеров восстановить экономику и порядок в государстве не принесли им популярности в Англии. Гордые аристократы, с детства не расстававшиеся с оружием, могли стерпеть власть только одного человека – короля. Если же слабовольный король отдавал бразды правления фавориту, то, будь это выскочка, как Гавестон, или наследственный магнат, как Деспенсер, этот королевский любимец обязательно вызывал ненависть. Король должен был править лично, если не хотел спровоцировать раскол в королевстве. Внешне Эдуард для своего народа воплощал идеальный образ монарха: величественной фигурой он напоминал своего отца. Несмотря на все проблемы, столь часто возникавшие во время его правления, он все еще был весьма популярен среди простых людей, чьим грубоватым развлечениям он так любил предаваться в своем хартфордширском убежище, и которые были столь далеки от него, что не могли осознать его неадекватность. Но те, кто ежедневно общался с королем, видел или слышал рассказы о его ребяческом, легкомысленном и недостойном поведении, были глубоко потрясены, ведь для средневекового человека почти непоколебимой была вера в наместника Бога на земле – короля. Начали распространяться слухи о том, что Эдуард был незаконнорожденным или же подменен в детстве. Начала быстро расти ненависть к фавориту и к непристойной страсти его господина. Говорили, что одного короля было достаточно, а трех – уже чрезмерно.

Хотя оппозиция молчала, требовалось только время и благоприятная возможность, чтобы противоречия обострились. Управление стало тираническим; никто не смел противостоять королевским желаниям, отмечал хронист из Малмсбери. Исполняя функции правосудия, Деспенсер совершал самые серьезные мирские преступления, характерные для средневековья, лишал наследства на землю незаконными способами, «не испрашивая согласия на то пэров этих земель». Осенью 1323 года с помощью своих друзей, опоивших тюремщиков, из Тауэра по веревочной лестнице сбежал один из самых опасных его врагов, Роджер Мортимер Уигморский, и затем нашел убежище во Франции. Примерно в это же время до Эдуарда дошел призыв от нового французского короля, Карла IV, требовавшего от английского короля принести оммаж за его фьефы Гасконь и Понтье. Как и раньше, сложность возникла из феодальных взаимоотношений, которые не являлись проблемой до того, как начали развиваться национальные чувства во Франции и Англии. Английский король не мог заставить себя признать, что его суверенитет над французскими провинциями, унаследованными от его предков, был менее абсолютным, чем над всем его королевством, а его французский кузен и его министры равно твердо решили расширить свое господство над всеми до сих пор независимыми фьефами, которые по географическому и языковому признакам были частью Франции.

После беседы со своим советом Эдуард добился шестимесячной отсрочки, упирая на то, что он не может спокойно покинуть свое королевство в его нынешнем нестабильном состоянии. Но к тому моменту, когда он должен был появиться в Амьене, чтобы принести оммаж, в Гаскони возникла ситуация, идентичная той, что привела к войне между Францией и Англией во время правления его отца. Зимой 1323-1324 годов, предав огню новый французский форт и повесив французского барристера за вторжение в свою юрисдикцию, сэр Ральф Бассет, английский сенешаль Гаскони, не ответил на призыв французского короля явиться в суд города Тулузы, чтобы держать ответ за свое нарушение норм права. Когда в июле 1324 года английский посол в Париже отказался выдать преступного сенешаля и попросил дальнейшей отсрочки принесения оммажа, французский король поступил так же, как и его отец тридцать лет назад, объявив Гасконь и Понтье конфискованными в соответствии с феодальным правом и послал армию в Ажене и другие районы герцогства. Французские каперы и слабость военно-морского флота помешали Эдуарду выслать подкрепление своим гарнизонам, поэтому все, что он мог сделать в своей бессильной ярости, – арестовать французских торговцев в Англии и освободить от своих обязанностей французских слуг своей жены. К сентябрю его сводный брат, граф Кента, был вынужден сдать Ла Реоль и согласиться на шестимесячное перемирие, чтобы спасти то, что осталось от Гаскони.

Супружескую жизнь Эдуарда и Изабеллы трудно назвать идиллической. Королева сильно переживала по поводу его страсти к Деспенсеру. Их взаимоотношения были так натянуты, что поговаривали даже, что «король носит нож в рукаве, чтобы убить королеву, и говорили, что если бы у него не было никакого оружия, он загрыз бы ее собственными зубами». Уволив ее придворных дам и поставив на их место жену своего фаворита, Эдуард окончательно испортил отношения с Изабеллой.

Но все же она была сестрой французского короля, поэтому Эдуард и Деспенсеры приняли предложение папского нунция послать ее во Францию, чтобы умолять о возвращении земель. Изабелла ухватилась за возможность спастись от своего унизительного положения. Однако все, чего она добилась, было продление перемирия до лета 1325 года. Таким образом, король Карл не только удерживал в своих руках Ажене в ожидании решения своего суда, но настаивал на личном присутствии Эдуарда или же его четырнадцатилетнего наследника при принесении оммажа за оставшуюся часть Гаскони. И так как, опасаясь за безопасность своего столь непопулярного фаворита, Эдуард не мог покинуть страну, молодой принц был послан во Францию, чтобы получить урезанный фьеф своего отца. Оттуда его мать отказалась отпустить его домой, тем самым бросив вызов Эдуарду и его министрам.

 

Поступив таким образом, королева положила начало мятежам в Англии. Все жаждали свергнуть Деспенсеров и все обратились против короля. В Понтефракте деревенские жители собрались у могилы Томаса Ланкастера, который спустя три года после своей неоплаканной смерти стал популярным мучеником; начали появляться слухи о чудесах, свершаемых у его мощей, и даже появились требования канонизировать графа

[244]

. Даже больше чем алчность и деспотизм королевского фаворита, страну шокировала его безжалостность. В парламенте в конце года от имени «общины» представлялись жалобы на незаконное заключение в тюрьму, коррупцию, деспотические лесные законы и серьезные ошибки правосудия; особенно сильное негодование вызывал обычай оставлять тела повешенных мятежников на неограниченно долгое время без христианского погребения. В Париже изгнанники-англичане стекались ко двору королевы, среди них был и Роджер Мортимер, который вскоре стал не только ее советником, но и любовником. И хотя это вызвало такой скандал, что после протеста со стороны папы Изабелле пришлось покинуть Париж и искать прибежища в Геннегау, это сыграло ей на руку. Ведь там она обрела даже более благоприятную базу для своей кампании против мужа, предложив графу Геннегау, который также был правителем Голландии и Зеландии, выдать замуж его двенадцатилетнюю дочь Филиппу за ее сына, будущего английского короля, в обмен на корабли, людей и деньги, необходимые для вторжения в Англию.

 

Когда новости о случившемся достигли Эдуарда и Деспенсеров, они приказали привести в состояние защиты морские границы и прибрежные замки и созвать военные комиссии. Но они не посмели созвать войско, так как знали, что бароны пойдут против них. Даже граф Кента и кузен Эдуарда граф Ричмонда встали на сторону королевы. Когда в сентябре 1326 года Изабелла и Мортимер приплыли из Дордрехта в сопровождении английских изгнанников и гегенаусцев, жителями Пяти портов не было предпринято ни одной попытки перехватить их, так как они ненавидели фаворита, которого король сделал их наместником. Высадившись в Оруэлле, завоеватели без всяких препятствий дошли до Бери Сент-Эдмундс и Кембриджа, где к ним присоединилось большое число магнатов и джентри, включая старшего сводного брата короля, Томаса Бротертона графа Норфолка, Генриха «Кривая Шея» – брата и наследника казненного графа Ланкастера, – и Адама Орлетона, епископа Херефордского, старого противника королевской власти. В то время Эдуард и Деспенсеры ретировались в Тауэр, откуда сыпали прокламациями с требованиями национального объединения и предложениями награды за голову Мортимера. Но никто не обращал на них ни малейшего внимания, и в середине октября, обнаружив, что «все люди королевства» примкнули к их врагам, они бежали на запад. 11осле чего поднялась лондонская чернь, схватившая последнего казначея, епископа Экзетера Степлтона, и обезглавившая его ножом мясника на мостовой Чипсайда.

К концу месяца армия королевы прибыла в Глостер, где к ней присоединились валлийские маркграфы и северные лорды. Несколькими днями позже с помощью жителей города Мортимер захватил Бристоль, где старший Деспенсер искал убежища. Представ перед своими собратьями-магнатами, он был приговорен к немедленной смерти. Ему сказали следующее:

 

«Этот суд не дает тебе никакого права защищаться, потому что ты сам создал такой закон, когда человек может быть приговорен без права оправдаться. Теперь этот закон относится и к тебе, и твоим приверженцам. Ты – объявленный вне закона предатель, так как прежде ты был изгнан с одобрения короля и всего баронства... Силой и против закона этой земли, присвоив себе королевскую власть, ты советовал королю лишить наследства и уничтожить его вассалов, и в особенности Томаса Ланкастерского, которого ты казнил безо всякой на то причины. Ты – разбойник и подверг жестокому разграблению эту землю, но коей причине все люди просят мести. Ты предательски посоветовал королю уничтожить прелатов Святой Церкви, не позволяя ей пользоваться должными свободами. Посему суд выносит приговор: четвертовать за измену, повесить за грабительство, обезглавить за злодеяния против Церкви; и голову послать в Винчестер, коего, против закона и разума, ты был сделан графом... И так как твои преступления опорочили рыцарское достоинство, суд приговаривает тебя к повешению в мантии, украшенной твоими гербами и к тому, чтобы твой герб был уничтожен навсегда»

[245]

.

 

Это был опасный прецедент, но последовавший за ним был еще опаснее. 16 ноября Ланкастер захватил короля и Хью Деспенсера в Нитском аббатстве, где они нашли убежище после неудачной попытки бежать по морю. На следующий день Деспенсера, которому, как и его отцу, запретили говорить что-либо в свою защиту, повесили, вздернув на высоту в пятьдесят футов. В это время его высокого покровителя под охраной отправили в замок Кенилуэрт. Там он находился до начала следующего года, когда парламент, созванный именем его сына, герцога Аквитанского, собрался в Вестминстер-холле. Слушания открыл епископ Херефордский, который, объявив, что жизнь королевы не может быть в безопасности в руках ее мужа, спросил у магнатов и представителей королевства, кого они хотят в короли, отца или сына. Напуганные толпой лондонских жителей в зале, друзья короля промолчали, за исключением четырех храбрых прелатов: его старого слуги архиепископа Йоркского Уильяма Мельтона, Лондонского Стефена Грейвсенда, Рочестерского Гамо Хита и Карлайлского Джона Росса. Затем в зал ввели принца и указали на него с криком: «Вот ваш король!»

 

Сделав персонифицированную монархию законно неуязвимой, разработчики Йоркского статута оставили представителям нации только одно средство в случае, если король нарушит свободы подданных, – свергнуть его. Основанием для смещения Эдуарда, как записано в обвинительных статьях, стала его некомпетентность в делах управления государством, а также то, что им управляли другие люди, дававшие ему плохие советы, и то, что в течение своего правления он был неспособен выслушать и принять разумный совет, что он предавался недостойным занятиям, пренебрегая нуждами королевства, и из-за недостатка хорошего управления потерял Шотландию, а также территории в Гаскони и Ирландии, которые его отец оставил своему наследнику в полном порядке. «Он, – говорилось, – разделил свое королевство и сделал все, что мог, чтобы привести к краху свой... народ. Но, что хуже всего, из-за своей жестокости и слабоволия он показал себя неисправимым и безнадежным к исправлению»

[246]

.

 

Однако те, кто настаивал на смене правителя, – и, казалось, в тот момент в их число входила почти вся нация, – желали добиться этого законными методами. Однажды прибегнув к силе, они теперь искали способ прикрыть это покровами законности. Но короля можно было официально свергнуть только с его собственного согласия. И когда Орлетон и еще один епископ явились к Эдуарду в Кенилуэрт, чтобы просить его «согласиться со справедливым предложением из уважения к Короне», озлобленный одинокий узник отказался, проклиная их как предателей. Только пять лет прошло с тех пор, как Йоркский парламент постановил, что любое дело, касающееся королевского имущества и власти, должно быть утверждено и введено лично им в парламенте. В английском праве не существовало такого понятия, как парламент без короля. Но тех, кто твердо решился на его свержение, ничто не могло удержать. Еще один раз делегация проехала по грязным дорогам в Кенилуэрт, чтобы побеседовать с царственным пленником. Запуганный угрозами, что, если он не пойдет на уступки, народ коронует любовника его жены вместо сына, несчастный, стеная, согласился. Делегация вернулась в Лондон с королевской эмблемой, и 25 января 1327 года было провозглашено новое царствование.

 

Когда, «говоря от имени графов и баронов королевства Английского» в качестве «поверенного всех на этой земле и всего парламента», сэр Уильям Трассел Питлингский провозгласил присягу, принесенную народом на верность Эдуарду II, аннулированной, в парламентской истории началась новая глава. Однако без королевского присутствия ни суд, ни какое-либо другое законодательное собрание, в частности парламент, который даже не был официально утвержден, не могли фактически свергнуть одного короля и возвести на трон другого. Хотя один под давлением отрекся от трона, а другой был его официальным преемником, предписание о коронации юного короля показало, что произошло. «Графы, магнаты и почетные граждане, – говорилось в нем, – должны собраться вместе в королевском суде, чтобы обсудить выборы нового принца и подтвердить законы и обычаи королевства». Когда они обо всем договорятся, они должны были единогласно провозгласить его и «прославлять его со всей почтительностью и благоговением, как обычай королевства» велит. Затем, подняв его и усадив на трон, все еще не одетого в мантию, без шпор и короны, четверо из графов должны были оповестить духовенство о его избрании и сообщить, что «так как он был избран народом, то можно помазать его на царство»

[247]

. Впервые введенный на коронации Эдуарда II и теперь вновь исполненный в присутствии представителей плебса на собрании, избравшем его наследника, ритуал Возвышения (rite of Elevation), последовавший за обрядом Признания (Recognition), символизировал зависимость короля от его народа и участие сообщества в «regnum» или управлении государством.

 

* * *

Имея молодого короля под своим попечением, его отца – в заточении, королева и Мортимер теперь столкнулись с проблемами, которые Эдуард II не смог решить. Чтобы получить поддержку производителей шерсти, Деспенсеры, стремясь завоевать популярность, перенесли в Англию рынок экспортируемой шерсти, который был основан Эдуардом II в Нидерландах; теперь он был вообще отменен. В то же время во Францию были отправлены послы, чтобы заключить договор с братом Изабеллы, королем Карлом. Согласившись на все, о чем он просил, вопрос о королевских фьефах и оммаже за них был решен следующим образом: французы сохранили Ажене и другие земли, которые они захватили к северу от Гаронны, а английский кроль согласился выполнять решения французских судов в случае возникновения споров или, при несоблюдении данных обязательств, выплатить штраф в 50000 марок. Принимая все это во внимание, французский король возвратил своему племяннику Понтье и прибрежную полосу между Бордо и Байонной – все, что осталось от некогда огромных владений Алиеноры Аквитанской.

Кроме того, нерешенным оставался вопрос Шотландии. Смещение Эдуарда II сделало необходимым продление перемирия, ибо в таком случае король не мог обязывать к перемирию своего преемника. Со столь уязвимыми северными пределами англичане очень нуждались в мире. Однако они еще не были готовы признать Брюса королем. Когда вновь провозглашая мир на границе, они обратились к «Роберту Брюсу и его приверженцам», шотландцы, ухватившись за нанесенное оскорбление, нашли предлог для новых набегов. Даже Мортимер не мог позволить себе проигнорировать такую провокацию. И в апреле 1327 года феодальному воинству было приказано собраться летом в Ньюкасле под номинальным командованием пятнадцатилетнего короля.

Это был первый и неудачный опыт войны царственного отрока. Начался он с националистического мятежа в Йорке против наемников из Гегенау, которых привела с собой королева Изабелла. Пока король пировал с их графом и своими чиновниками, на улицах разразилось сражение между чужеземными придворными и пажами и английскими лучниками. Когда появились гегенаусские рыцари, чтобы прийти на помощь своим людям, их встретил град из стрел, заставивший искать укрытия в своих домах. И они не чувствовали себя в безопасности, «пока, – как записал один из них, – они не высадились в Виссанте в своей стране».

Когда, наконец, вооруженные новым оружием – маленькими «военными кростелями» или пушкой – королевское войско отправилось в Нортумберленд, оно ни разу не приблизилось к шотландцам на расстояние выстрела. Со своими бесстрашными, посаженными на лошадей людьми, питавшимися овсяным толокном, которое было приторочено к седлам, Дуглас и Рэндолф увлекали за собой англичан от одной неприступной позиции к другой по местам, которые гегенаусский хронист, Жан Красивый, описывал как «дикую и нецивилизованную страну, полную пустошей и гор, бедную всем, за исключением зверья, по которой протекает река, полная кремния и огромных камней, называемая Тайн». Когда, подражая своему сопернику, английские рыцари приторочили хлеба к своим седлам, обнаружилось, что лошадиный пот сделал их непригодными к пище. Роскошно экипированная армия Эдуарда на брюхе ползла по долинам; захватчики же мелькали среди холмов, как олени. Когда, идя за следом из дыма горящих ферм и деревень, англичане подумали, что они вот-вот настигнут своих невидимых врагов, Дуглас ночью напал на их лагерь с двумястами дикими горцами, кричащими: «Дуглас! Дуглас! Вы все мертвы!», но в суматохе не сумел захватить короля в его палатке. Однако когда на следующий день англичане заняли лагерь шотландцев, все, что они обнаружили там, – кости украденного скота и пять пленников со сломанными ногами, привязанных к деревьям. Молодой Эдуард был так подавлен своей неудачей, что разрыдался.

Дожди в вересковых зарослях довершили начатое. После трехнедельной кампании и недели продолжительных ливней, полностью промокшие англичане отправились на юг, ворча в бессильной ярости – как назвал это хронист, «с большим ропотом». Вслед за тем Дуглас осадил Дарем. А три недели спустя сам Брюс присоединился к своему лейтенанту для последнего славного рейда в Англию. К этому времени он тяжело заболел, и, как считалось, умирал от проказы. И пока Дуглас и Рэндолф осаждали Алник и Норгем, он охотился в Нортумберленде, как если бы это были его личные владения. Когда Генрих Перси, наместник марок, ответил на это набегом на Тевиотдейл, Дуглас преследовал его до дома, как оленя.

В сентябре умер король, которого четырнадцать лет назад Брюс разбил при Бэннокберне. Весной взятого из-под благосклонной опеки его кузена, Генриха Ланкастера, короля перевозили из крепости в крепость наемные головорезы – в Глостер, Беркли, Корф и обратно в Беркли. Его поместили над помойной ямой, заполненной зловонными отбросами, и ежедневно осыпали насмешками, надев на голову соломенную корону и обзывая сумасшедшим. Однако благодаря физической крепости, унаследованной от Плантагенетов, его здоровье не ухудшилось. Осенью же, боявшаяся того, что церковь может принудить ее вернуться к мужу, королева позволила своему любовнику положить конец отвратительному фарсу. Несколько ночей спустя пугающие крики агонии эхом разносились по замку Беркли. Никаких увечий не было найдено на теле бывшего короля, но после того как его доставили в Глостерское аббатство для погребения, распространились слухи, что его убили посредством раскаленного железа, которое было влито ему во внутрь через специальный рог и выжгло его кишки.

Примерно в это же время в Линкольне собрался парламент, чтобы обсудить способы сбора денег на шотландскую войну. Унижения, понесенные во время кампании, и счет за наемников из Гегенау, этого оказалось слишком много даже для английского упрямства. В начале октября тайно были отправлены посланники в лагерь Брюса в Норгем, чтобы узнать о его условиях мира.

Шотландский король и знать были непреклонны: только полное и безоговорочное признание. В феврале 1328 года сотня шотландских рыцарей доставила на заседание английского парламента в Йорк условия, записанные в Холирудском аббатстве в присутствии Брюса, как считалось, епископом Ламбертоном. Весной, скрепленный печатями двух королей и одобренный в дальнейшем парламентом, Нортгемптонский договор дал шотландцам все, за что они сражались. «С тех пор как мы и некоторые из наших предков, – начиналось официальное заявление английского короля, – пытались получить право на управление или господство над королевством Шотландия, из-за чего как ужасные опасности войн долго беспокоили королевства Англии и Шотландии, помнящие кровопролития, смерти, злодеяния... так и неисчислимые бедствия, каковые нанесли вред обоим королевствам, мы признали, с общего согласия прелатов, магнатов, графов и баронов, а также простых людей нашего королевства в нашем парламенте, что королевство Шотландия, в его законных границах,...остается во владении величественного князя, лорда Роберта, милостью Божией прославленного короля шотландцев, нашего самого дорогого друга и союзника, а также его наследников и преемников, отдельно от королевства Англии, целым, полностью свободным от любого подчинения, притязаний и требований».

 

Все хартии или соглашения, подвергающие сомнению независимость Шотландии, объявлялись несущественными и недействительными. Все государственные документы, «затрагивающие подданство Шотландии королю Англии», должны были возвратиться Брюсу

[248]

, и, в обмен на компенсацию в Ј 20000, семилетняя сестра английского короля, Джоанна Тауэрская, должна была выйти замуж за пятилетнего сына шотландского короля, Давида.

 

Около сорока лет прошло со смерти Норвежской Девы и Бригемского договора и около четверти века со смерти Уоллеса, бросившего вызов мощи завоевателя. После многих лет войны Брюс закончил начатое дело и освободил свою страну. Он умер год спустя, 7 июня 1329 года, в своем любимом охотничьем дворце в Кардроссе на Клайде. Его тело бальзамировали и везли дорогой через Лох Ломонд и Камбускеннетское аббатство, мимо места его величайшей победы, при Дамфермлайне, где и положили среди шотландских королей. В соответствии с обетом крестоносца, его сердце, помещенное в серебряную шкатулку, было передано его старому лейтенанту, Дугласу, дабы тот похоронил его в Святой Земле. Но по пути туда, Дугласа, не способного отказаться от участия в войне, король Кастилии убедил присоединиться к нему в нападении на мавров в Гранаде. Там, смертельно раненный и окруженный толпами неверных, он швырнул сердце Брюса прямо в середину войск врага с криком: «Иди первым, как ты и должен был идти». Спасенное и возвращенное в Шотландию, сердце было погребено в аббатстве Мельроз.