Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь

Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.

Александр Бриллиантов

ЛЕКЦИИ ПО ИСТОРИИ ДРЕВНЕЙ ЦЕРКВИ

К оглавлению

 

Второй Вселенский собор

Для изложения истории Второго Вселенского собора имеются в настоящее время весьма недостаточные данные. В качестве несомненных документальных памятников остались от собора помещаемые в канонических сборниках: а) обращение отцев собора к Феодосию (npoq ©soSooiov) с просьбой об утверждении соборных постановлений (9 июля) и б) «правила» собора, а именно первые четыре из семи находящихся в греческих сборниках. Последних трех нет в латинских сборниках, и их не знают также греческие церковные историки V в.: 5-е и б-е, вероятно, принадлежат Константинопольскому собору 382 г., 7-е появилось, нужно думать, уже в V в. в) Что касается так называемого Никео-Цареградского символа, то вопрос о нем в западной науке стоит теперь так, что пока приходится отстаивать еще самую возможность приписывать его собору, г) Сохранился в латинских сборниках список имен присутствовавших на соборе лиц, но в неудовлетворительном виде. В нем находятся имена 147 епископов, но из них Мелетий и Григорий Богослов не могли оставить своих подписей под соборными постановлениями; с другой стороны, здесь нет имен, например, Ахолия Фессалоникийского и Петра Севастийского, несомненно бывших на соборе, и др. Известен, наконец, и указ Феодосия, утверждавший решения собора (от 30 июля). Из современников и участников собора более или менее подробные сведения оставили только: а) св. Григорий Назианзин, главным образом в своей автобиографии (De vita); сохранилась и его прощальная речь к епископам при удалении с собора (Gr. Naz. Or. 42). При всей ценности и достоверности сообщений Григория необходимо при пользовании ими не упускать из вида особого положения, какое занял сам Григорий на соборе: он разошелся с восточными и не нашел поддержки в западных и египетских епископах и, желая быть примирителем, на деле оказался жертвой столкновения тех и других. Понятно его недовольство собором и весьма резкие иногда его отзывы о его участниках. Григорий говорит о соборе вообще лишь, поскольку происходившее на нем касалось его лично, при этом он выражается нередко лишь неясными намеками, в какие трудно вложить определенный смысл за неимением других данных, б) От самих восточных осталось послание, написанное в Рим в следующем 382 г., когда они опять собрались в Константинополе; в послании они оправдывают, между прочим, свои действия на соборе предыдущего года {Theod. Н. Е. V, 9). в) Со стороны западных и египетских участников собора не сохранилось каких-либо замечаний о нем; но, вероятно, на основании именно их отзывов западные заявили тот протест против собора, ответом на который было только что названное послание.

Церковные историки последующего времени располагали в рассказе о соборе частью упомянутыми документальными данными, канонами собора (Сократ и Созомен) и эдиктом Феодосия (Созомен), частью какими-то другими, главным образом, может быть, устными преданиями. Но рассказ их не отличается ни точностью, ни подробностью. О смерти Мелетия во время собора и о вызванных ею обстоятельствах не знают, по-видимому, ни Сократ, ни Созомен; о ней упоминает лишь блаж. Феодорит. В памятнике позднейшего времени Libelli Synodici, где излагаются сведения о соборах в хронологическом порядке, о Втором Вселенском соборе сообщаются частью совершенно неверные сведения вследствие крайне неумелого пользования автором прежними историками {Theod. Н. Е. V, 7-8).

Второй Вселенский собор известен как собор «150-ти отцев»: это число встречается и в надписании канонов, и у церковных историков. Приглашены были сначала, по-видимому, только восточные епископы без египетских (Theod. Н. Е. V, 7). Более всего явилось представителей Восточного диоцеза с Мелетием во главе; отсюда были еще, например, Пелагий Лаодикийский и незадолго до собора сделавшиеся епископами (372-379) Акакий Веррийский и ДиодорТарсийский.

Из Палестинской области прибыли Кирилл Иерусалимский и Гела- сий Кесарийский, его племянник. Во главе епископов Понтийского диоцеза стоял преемник Василия Великого Эллахий Кесарийский; присутствовали также Григорий Нисский и Петр Севастийский, братья Василия Великого. Главой многочисленных епископов азийских был Амфилохий Иконийский. Было несколько епископов из Фракийского диоцеза. Египетские епископы прибыли уже в середине заседаний; кроме двух известных по именам — Тимофея Александрийского и Дорофея Оксиринхского, — вероятно, были и другие. Тогда же прибыл и державший прямо сторону Запада Ахолий Фессалоникий- ский. Кроме того, к началу собора были приглашены и македониан- ские епископы в числе 36-ти, с Елевсием Кизикским и Маркианом Ламп- сакским во главе, но сразу же затем они оставили Константинополь. Председательствовал на соборе сначала Мелетий, по смерти его некоторое время Григорий, наконец — Нектарий.

Деятельность собора состояла: а) в обсуждении вопросов относительно вероучения, согласно с целью созвания собора, б) в решении неожиданно возникших во время собора вопросов о замещении кафедр: 1) Антиохийской и 2) Константинопольской.

а) Сократ и Созомен ставят в начале соборных действий рассуждения с македонианами. Нужно думать, что еще прежде этого решен был вопрос об утверждении Григория на кафедре и о незаконности поставления Максима; вероятно, он не вызвал никаких затруднений. Воссоединить македониан с Церковью желал сам император; по рассказу Сократа, и он, и православные епископы употребляли все усилия к этому (Socr. Н. Е. V, 8: mxvroToi sysvovro opovofjoai аотоц), напоминая им о их посольстве к папе Либерию и о недавнем общении с православными (по вопросу об opoouoioq). Но на них не действовали никакие ни увещания, ни обличения; они заявили, что скорее перейдут в арианство, чем согласятся принять брообоюс;, и по удалении с собора писали и всем своим единомышленникам ни в каком случае не присоединяться к Никейской вере.

Неизвестно, какие условия предлагали македонианам помимо принятия Никейской веры и какие рассуждения велись при этом относительно учения о Духе Св. еще при жизни св. Мелетия. Во всяком случае, Григорий был недоволен или уже этими, или, по крайней мере, дальнейшими (по смерти Мелетия) рассуждениями восточных епископов относительно формулировки православного учения о Троице. Он находил слишком большую уступчивость в епископах требованиям времени (Gr. Naz. De vita. 1719-1720: 5оОХд кагроО yap cpaoi та roxvra). По его словам, «к сладкому и прекрасному источнику древней веры», утвержденной в Никее, примешиваемы были «соленые потоки» лицами, готовыми мыслить и так, и иначе из угождения власти (Ibid. 1708-1709: a^upi5o?,oi — oi таота ЬоЩрхш, oiq xaipsi краток). Отцы собора слишком легко, по его мнению, относились к искавшим общения с Церковью, позволяя веровать то так, то иначе (Ibid. 1731: оик гбцабгс; то marsi лроскгТобаг цих). Недостойными принятия в Церковь Григорий считает, несомненно, некоторых лиц в среде самих мелетиан. Разногласие его с отцами по вопросу о точной формулировке догматического учения и было одной из причин, почему он оставил собор. Но в чем состояли догматические рассуждения восточных с положительной стороны, не нравившейся Григорию, об этом нет прямых сведений.

б) Несочувствие св. Григория к слишком большой, с его точки зрения, снисходительности отцев собора, насколько она могла отражаться на точности догматических определений, не было, однако, главной причиной размолвки его с восточными. Он разошелся с ними собственно из-за вопроса о замещении Антиохийской кафедры. Если для Феодосия и для самих восточных желательно было прежде всего воссоединение македониан с Церковью, хотя бы, по-видимому, даже с упреками в формуле, то для Григория более необходимым казалось восстановить мир между самими православными, между Востоком и Западом, разделившимися из-за антиохийской схизмы; к этому могло располагать его то, что сам он, будучи другом и почитателем Мелетия, вместе с тем стоял в ближайших личных отношениях, например, к стороннику Павлина и представителю Запада блаж. Иерони- му, находился в сношениях и с египтянами. Он и кафедру Константинопольскую принял в надежде, между прочим, содействовать этому примирению. Случилось, что во время хода соборных заседаний скончался Мелетий. Григорий увидел теперь самый удобный момент для осуществления своего плана и выступил с предложением не избирать преемника Мелетию, а предоставить кафедру Павлину. Но в памяти восточных епископов живо еще было недавнее пренебрежительное отношение к Мелетию Павлина; не было, конечно, забыто еще и то высокомерие и холодность, какие Запад незадолго перед тем проявлял в лице Дамаса в ответ на слезные мольбы Василия Великого о помощи; Иероним, по-видимому, тоже не в меру высоко держал себя в отношении к восточным. Признать Павлина значило бы, по мнению восточных, оскорбить память Мелетия и дать лишний повод Западу проявить свои властолюбивые притязания в отношении к Востоку, — между тем с Востока свет и вера Христова. Большинство епископов, сначала более юные, а за ними и старшие отвергли предложение Григория. Столкновение его по этому вопросу с восточными, в связи с указанным недовольством его догматической точкой зрения последних, и привело его к разрыву с восточными. Он перестал посещать собрания (отчасти и вследствие болезни), хотя просьбы близких к нему епископов и константинопольской паствы пока удерживали его от решительного шага, несмотря на стремление оставить кафедру и удалиться в уединение.

Григорию, руководившемуся в своих действиях самыми высокими идеальными побуждениями, скоро на себе лично пришлось испытать, насколько восточные были правы в своей оценке запад ных. «Пришли внезапно призванные (r|X0ov s?a7rivr|<; KEK^TIPEVOI), как долженствовавшие содействовать установлению мирных отношений, египтяне и македониане, блюстители божественных законов и таинств» (Ibid. 1798-1801), — говорит он сам в ироническом тоне о прибытии теперь только, может быть, вызванных Тимофея Александрийского и Ахолия Фессалоникийского с другими епископами. От представителей Запада, сделавшегося «чуждым» Востоку (Ibid. 1637: ^evovyap 8onv, ох; брсо, vov fj 56оц), и от египтян, когда они явились в Константинополь, подуло суровым холодом и на самого Григория, ради мира с Западом оттолкнувшего от себя восточных (Ibid. 1802:9ixja>vre<;TipTv earepiovTSKaixpaxo). Павлин для них, конечно, продолжал быть единственно законным епископом в Антиохии, и о выборе преемника Мелетию не могло быть и речи. Но они не признали правильным и возведение на Константинопольскую кафедру восточными Григория, ссылаясь на 15-е пр. Никейского собора, запрещающее переход епископа из одного города в другой.

Ахолий, только что бывший на соборе в Риме, получил от Дамаса письменную инструкцию в этом смысле ввиду предстоящего выбора Константинопольского епископа: действительности хиротонии Максима папа не признавал. Самому Григорию западные заявили конфиденциально, что лично против него они ничего не имеют, а хотят лишь сделать неприятность своим противникам, поставившим его. Тимофей Александрийский, однако, нужно думать, считал все время Константинопольским епископом Максима (apud Theod. Н. Е. V, 8: кв- XeipoTovrpcs). Григорий тогда окончательно принял решение оставить кафедру и заявил отцам, что если он стоит препятствием на пути к восстановлению церковного мира, он готов быть вторым Ионой и пожертвовать собой для общего блага: он неохотно и вступал на кафедру, и теперь с радостью удалится на покой, который нужен и для его расстроенного здоровья. Собор и император приняли его просьбу, и он удалился из Константинополя. В прощальной речи к епископам и пастве, перечисляя основания, заставившие его оставить кафедру, он указывает и на безуспешность своей попытки прекратить ispcx; лоАгцос; между Востоком и Западом, и внушает позаботиться о мире тем, от кого это зависит (Gr. Naz. Or. 42,21 и 27: хаФ°Ч;> смпоАт] кш 5бац, илёр cbv код, бср' cbv яоХвцоицгба).

На место Григория был избран, по общему согласию восточных в присутствии самого императора, престарелый сенатор из Тарса в Ки- ликии Нектарий, занимавший тогда должность претора. Созомен рассказывает (Soz. Н. Е. VII, 8), что Нектарий внесен был в список кандидатов епископом Антиохии (писидийской Оптимом?), по желанию Диодора Тарсийского, к которому Нектарий зашел перед отъездом в Таре. Выбор императора остановился на нем, хотя имя его стояло последним в списке. Нектарий был только еще оглашенным, и епископы, не ожидавшие такого выбора, не все и сразу одобрили его, но потом все согласились с ним. Нектарий в белой одежде новокрещен- ного провозглашен был епископом Константинопольским. Он потом должен был учиться церковным порядкам, для чего упросил Диодора оставить ему в качестве руководителя на некоторое время одного епископа. Личные качества Нектария и именно его миролюбивый характер заставляли, однако, всех с уважением относиться к нему. Вслед за тем и на Антиохийскую кафедру епископами Восточного диоцеза был избран пресвитер Флавиан, и это избрание утверждено собором. Таким образом, притязания Запада и Александрии относительно кафедр Константинопольской и Антиохийской были отстранены, и эти кафедры замещены лицами, избранными самими восточными.

Противоримские и противоалександрийские тенденции в настроении отцев собора нашли ясное отражение и в его канонических постановлениях (пр. 2-4). Было сделано специальное постановление о недействительности посвящения александрийского ставленника Максима и всех совершенных им рукоположений (4-е пр.). Случай с Максимом дал повод постановить, чтобы на будущее время -вообще епископы иных диоцезов не вторгались в чужие Церкви и не производили там смятения, но чтобы, согласно с канонами, Александрийский епископ ведал только дела египетские, равно и епископы других диоцезов не преступали бы границ своих областей, так что без призыва никакой епископ не может явиться в чужой диоцез ни для хиротонии, ни для каких-либо иных действий (2-е пр.). Рим этим правилом хотя и не был затрагиваем, но римскому самолюбию нанесен был тяжкий удар возвышением Константинопольского епископа. Определено епископу Константинопольскому иметь преимущество чести после епископа Римского, так как Константинополь есть «новый Рим» (3-е пр.). От чести недалек был переход и к власти, и Рим мог теперь уже хорошо понять все значение канонического возвышения своего будущего соперника на Востоке. Понятно, что это правило даже еще более, нежели для Рима, неприятно было и для Александрии, отступавшей теперь на второй план перед Константинополем. Папы после не признавали этого правила или даже и вообще канонических постановлений собора 381 г. (Лев Великий, Григорий Великий), хотя оно и помещалось в Средние века в декрете Грациана с над лежащим замечанием римских цензоров. Александрийцы тоже сначала игнорировали самый собор (на соборах: Ефесском 431 г. и «Разбойничьем» 449 г.) вместе с догматическими его определениями.

В качестве результатов догматической деятельности Второго Вселенского собора остались: а) его первое правило и б) известный с именем собора Символ.

Первое правило не имеет характера в собственном смысле правила или канонического постановления, поскольку касается прямо вопросов догматики; в канонические сборники оно попало потому, что было представлено собором для утверждения императору вместе с канонами относительно церковного благочиния. Собор постановил: «Не должна быть отвергаема ([щ абетгюбаг) вера 318-ти отцев, в Никее Вифинской сошедшихся, но должна оставаться она в полной силе (|J?V8IV 8KS1VT|V), и должна быть анафематствована всякая ересь, и в частности (iSiKcix;): а) евномиан, или аномиев, б) ариан, или евдокси- ан, в) полуариан, или духоборов, г) савеллиан-маркеллиан, д) фоти- ниан, е) аполлинаристов» (Concil. Oecum. II, 1,3). Здесь, таким образом, лишь в самой общей форме утверждается значение за Никейской верой и анафематствуются все виды арианства (а, б, в) и противоположное ему маркеллианство вместе с фотинианством (г, д), а также христологическая ересь Аполлинария (е). Положительного изложения учения отцев собора здесь не находим.

Таким изложением признается обычно Никео-Цареградский символ. Но вопрос о его происхождения доныне не получил еще удовлетворительного решения. Главные факты, с которыми приходится считаться при решении этого вопроса, суть следующие: а) Символ почти буквально, с незначительными сравнительно разностями, помещен в конце сочинения св. Епифания Кипрского 'Аукорсотос; («Якорь»), написанного до собора, около 374 г. б) В сохранившихся от времени самого собора памятниках нет никаких известий о каких-либо отношениях его к этому Символу, в) Впервые выступает этот Символ как Символ 150-ти отцев лишь на Халкидонском соборе 451 г.

I) Исходя из доверия к свидетельству древности, начиная с Халки- донского собора, можно приписывать собору 381 г. или составление Символа, или, по крайней мере, его утверждение. У Никифора Кал- листа (XIV, 2) сообщается, что собор поручил переработку Никейского символа Григорию Нисскому (по Марку Ефесскому, 1439, — Назианзину). Это сообщение принимали и новейшие историки. Но если придавать значение указанному факту нахождения Символа у Епифания, то, очевидно, можно лишь признавать утверждение собором готового уже Символа. Это и признал еще Tillemont в XVI в. (в новейшее время — Hefele, Caspari).

II) Но теперь большинством западных ученых, вслед за Гортом (1876) и Гарнаком (1881), совокупность указанных выше фактов истолковывается в том смысле, что не должно быть и речи не только о составлении, но и об утверждении Символа собором.

а) Символ, по их мнению, несомненно существовал раньше, так как встречается у Епифания. Но и Епифаний не сам составил его (как признавал это и Caspari). Уже давно было обращено внимание (Voss. в XVII в.) на сходство Константинопольского символа с крещальным символом Иерусалимской церкви, насколько последний может быть восстановлен на основании надписей и текста огласительных поучений св. Кирилла Иерусалимского (348 г.). Отсюда делается вывод, что Символ Епифания есть не что иное, как дополненный главным образом учением о Св. Духе после 362 г. Иерусалимский символ.

б) Но этот не был и даже не мог быть утвержден собором 381 г. а) В обращении отцев собора к императору и в первом правиле собора говорится об утверждении только лишь Никейской веры, т. е. Символа Первого Вселенского собора, р) Но через это именно и исключается самая возможность как составить вновь через переработку Никейского, так и утвердить еще и рассматриваемый Символ ввиду особенностей его содержания по сравнению с Никейским в учении о Сыне. В нем опущены характерные для Никейской веры выражения ек щ; оосшк; и ©sov ек ©гоо; с другой стороны, внесены несвойственные никейцам выражения: яро TCOLVTCOV TCOV aicovcov и ката ток; урасрас;. Сверх того, он не соответствовал прямой задаче собора и своей формулировкой учения о Св. Духе. Собор должен был определить против духоборов учение о единосущии Св. Духа Отцу и Сыну, а Символ довольствуется выражениями, которые вполне православны, но прямо о единосущии не говорят.

в) Отсутствие всяких упоминаний о Символе до 451 г. дает основание думать, что он лишь в позднейшее время неправильно был усвоен собору 381 г. Каким образом это произошло, неясно. Гарнак принимает предположение Горта, что, может быть, Кирилл Иерусалимский для доказательства своего православия предложил собору это исповедание, представлявшее местный крещальный Символ его Церкви, редактированный в Никейском смысле. Собор одобрил его, а впоследствии, как помещенное в актах собора, оно признано было за Символ самого собора. — По другой гипотезе (Kunze, 1898), это был крещальный Символ Тарсской церкви; через Диодора Тарсийского он был известен Нектарию, получившему крещение во время собора, и через Нектария попал в соборные акты.

III) Гораздо дальше протестантских богословов пошел в своем отрицательном отношении к Константинопольскому символу римский богослов Винченци (Vincenzi. De processione Spiritus Sancti. 1878). Этот Символ есть, по нему, подлог, сделанный греками в начале VII в. для того, чтобы возвести учение об исхождении Св. Духа только от Отца к IV в. и придать ему соборный авторитет. Впервые он выступает в актах VII Вселенского собора, а в более ранние памятники, и прежде всего в 'Аугарсотсх; Епифания и в акты Халкидонского собора, внесен рукой интерполятора. Основная тенденция подобной гипотезы делает почти излишним разбор ее в целом. Но мысль Винченци о неподлинности некоторых мест в памятниках, где встречается Символ, заслуживает внимания. Гарнак признал ценной его критику заключительных глав «Анкората» и Халкидонских актов и хотел бы считать его правым в последнем случае, чтобы окончательно утвердить свою собственную гипотезу. Но несомненно правым можно считать его пока лишь в вопросе об «Анкорате», а это при подлинности относящихся к данному предмету мест из актов IV Вселенского (Халкидонского) собора дает иную, в сравнении с указанными отрицательными гипотезами, постановку дела.

IV)

V) Отрицательные выводы и протестантских ученых по вопросу о принадлежности Символа собору 381 г. во всяком случае разделяются не всеми учеными и являются преждевременными и недостаточно обоснованными (В. В. Болотов, А. П. Лебедев, W. Schiriel). Приведенным выше основаниям можно противопоставить следующие замечания:

VI)

а) Появление в сочинении Епифания Символа, сходного частью с Никейским, частью с Константинопольским, можно объяснить позднейшей интерполяцией; находившийся здесь сначала Никейский символ был дополнен выражениями, заимствованными из Константинопольского (А. П. Лебедев). Что же касается символа Иерусалимской церкви, то он в подлинном виде нам вовсе не известен. И если он представляет сходство с позднейшим Константинопольским, то во всяком случае в том виде, как он восстановляется из поучений св. Кирилла, он требовал переработки и дополнения, как признают это и те ученые, которые выводят из него символ Константинопольский. С устранением символа Епифания нет никаких препятствий признавать, что переработка в большей или меньшей степени произведена именно собором 381 г., т. е. что он мог даже составить Символ, как составил свое вероизложение собор Никейский через переработку Кесарийского символа.

б) Тем более является возможным утверждение нового Символа собором, а) Никейская вера в общем смысле новым Символом вовсе не устранялась. Собор мог утвердить значение и за прежней никейской формулировкой и издать новую, соответственно потребностям своего времени, р) Особенности нового Символа в сравнении с Никей- ским не настолько важны, чтобы считать невозможным его утверждение вместе с Никейским; притом, если они отражают точку зрения, свойственную именно новоникейцам, из который и состоял собор, это может говорить лишь в пользу того, что Символ принадлежит собору. Выражение 8KTrj<; oooicu; too Патрон могло быть опущено вследствие вербальной трудности при разграничении значения терминов oooia и олботаш;; ©sov ек ©гоб являлось лишним при существовании уже в Никейском символе слов ©sov cAr|6iv6v гк ©sou aXr|9ivo6. Прибавки же яро Tcavxcov TCDV aicovoov и ката урасрас; сами по себе совершенно никакой опасности для Никейской веры не представляют. Что же касается недостаточно решительной, по-видимому, формулировки о Св. Духе, то историческая задача собора могла состоять в том, чтобы, осудив духоборчество по существу, не оттолкнуть от Церкви лиц, которых слишком прямые и резкие формулы все еще приводили в смущение. Такие лица были, надо думать, и в среде присутствовавших на соборе, — и осторожность в данном случае отцев, действовавших в духе Василия Великого, могла находить оправдание во всей предыдущей печальной истории споров из-за термина OJJOOWICX;, который восточные сначала не приняли по недоразумению, будучи сами в сущности православными. Снисхождение теперь восточных к немощным братьям было вполне естественно. В св. Григории Богослове оно вызвало, однако, недовольство (А П. Лебедев).

в) Сравнительно позднее засвидетельствование принадлежности Символа собору 381 г. не теряет еще само по себе силы от того, что оно является поздним, пока не будут приведены какие-либо положительные и прямые доказательства противоположного. Если все присутствовавшие на Халкидонском соборе 451 г. признали Символ за веру 150-ти отцев, нужно предположить, что они имели твердые основания для этого. Особый характер собора и судьба его в последующей истории (и на Востоке, и тем более на Западе он не сразу был принят за Вселенский, хотя эпитет oiKoi)|ISVIKR| прилагается к нему уже в послании собора 382 г.), несомненно должны были отразиться известным образом и на судьбе его Символа.

Согласно просьбе отцев (9 июля), император утвердил постановления собора. В указе на имя проконсула асийского (30 июля), где повелевается отдавать церкви православным (ср. указы 10 января и 19 июля), перечисляются наиболее выдающиеся епископы в диоцезах Востока, общение с которыми должно являться признаком православия. Называются: Нектарий и Тимофей Александрийский, в Восточном диоцезе — Пелагий Лаодикийский и Диодор Тарсийский, в Асийском — Амфилохий и Оптим Антиохийский, в Понтийском — Элладий, Отрий ( Oxpri'ioc;) Мелитинский, Григорий Нисский, Терентий Скифский и Мартирий Маркианопольский.

На Западе канонические постановления и действия собора вызвали сильное волнение; подозрительно, по-видимому, смотрели западные и на правоверие восточных отцев. Там были недовольны подавлением как Флавиана, так и Нектария, и это недовольство выразилось в письме Амвросия и «прочих епископов Италии» к Феодосию (Ambr. Ер. 13 «Sanctum»). Что с отстранением от кафедры Павлина западные не могли примириться, это понятно. Но теперь они берут под свою защиту и Максима, против которого писал недавно Дамас Ахолию, когда Ахолий отправлялся на Константинопольский собор. Максим

явился после того на Запад с письмом Петра Александрийского и успел на соборе убедить западных в законности своего поставления. Западные, признавая избрание и Григория Богослова, и Нектария незаконным, требовали от восточных или предоставить Константинопольскую кафедру Максиму, или явиться для обсуждения дела на собор в Рим. Нашли же восточные нужным вызвать на свой собор с Запада Ахолия: отчего же не принять им во внимание голоса предстоятеля Римской церкви и ближайших к нему и вообще итальянских епископов? Феодосий, однако, ответил на эти притязания, по- видимому, так твердо, что в следующем письме западные заговорили уже иначе и начали оправдываться от подозрений во властолюбивых замыслах (Ambr. Ер. 14. «Fidei»).

От общего собора восточных и западных Феодосий, очевидно, не ожидал благих последствий и ограничился созванием восточных епископов опять лишь в Константинополе летом 382 г. В послании, которое от имени собора было отправлено с тремя епископами в Рим, отцы собора говорили о невозможности для них принять предложение западных, так как и услышали они о нем уже по прибытии в Константинополь. Они исполнены мирных намерений, и ревность их о вере не должна подвергаться сомнению: за Никейскую веру они и переносили гонения от еретиков. Согласно этой вере, они исповедуют единое Божество, силу и существо (ouaia, |iia) Отца, Сына и Св. Духа в трех совершенных Ипостасях, или Лицах, отвергая и недуг (voaov) Савеллия, и богохульство (рХяафгщгау) евномиан, ариан и духоборов. Более подробное засвидетельствование их веры западные могут найти в томосе бывшего раньше Антиохийского собора и прошлогоднего Вселенского Константинопольского.

Что же касается вопроса о замещении кафедр, то поставление и Нектария, и Флавиана состоялось вполне согласно с канонами, между прочим, и Никейского собора: каноны предоставляют это дело местным епископам с участием, если они пожелают, и епископов соседних областей. И Кирилл Иерусалимский (против которого, очевидно, были со стороны западных какие-то возражения) получил некогда правильное рукоположение и известен своей борьбой против ариан. Западные приглашаются поэтому выразить свое сочувствие этим лицам; страх Божий должен изгнать всякое человеческое пристрастие и научить ставить благо устройства Церквей выше покровительства отдельным лицам {Theod. Н. Е. V, 9).

Написанное в самом миролюбивом тоне, но с сознанием своей правоты и достоинства, без всяких существенных уступок, послание это было адресовано уже к собравшимся в Риме на собор епископам. Кроме папы Дамаса там были Амвросий, Валериан, Ахолий; с Востока прибыли Павлин и Епифаний с Иеронимом. Против Нектария за Максима Киника теперь голоса уже не поднимались. Но рукоположение Флавиана было признано незаконным, и с ним, равно и с рукоположившими его Диодором Тарсийским и Акакием Веррийским, западные епископы, а за ними кипрские и аравийские на Востоке, не говоря уже о египетских, не хотели иметь общения. Папы продолжали потом жаловаться императору на Флавиана (t 404 г.) и пытались привлечь его к себе на суд. На соборе в Капуе в 391 г. постановлено было передать дело на решение Александрийского епископа, но Фла- виан протестовал против этого; в 394 г. он уже вместе с Феофилом присутствовал на соборе в Константинополе. Св. Иоанну Златоусту удалось наконец, при посредстве Феофила, достигнуть примирения с Римом Антиохии в 398 г. В самой Антиохии евстафиане продолжали держаться вдали от Церкви, хотя и не имели особого епископа по смерти Павлина (t 388-389 г.) и поставленного им в преемника себе Евагрия (f 392 г.) до 415 г.; в этом году при епископе Александре произошло их торжественное воссоединение, и антиохийский раскол окончился.

* * *

Арианство очень скоро перестало существовать в греко-римской среде после того, как лишилось поддержки со стороны правительства. Феодосий попытался было пригласить к единению ариан, призвав представителей разных фракций ереси в Константинополь летом 383 г. Предложение доказать согласие своих мнений с учением до- никейских отцев, авторитет которых предварительно все признали, вызвало бы споры даже среди принадлежавших к одной и той же партии. Император потребовал тогда письменного изложения каждой партией своей веры (сохранились исповедания Евномия и Уль- филы) и отверг все, утвердив только православное. Вожди партий со стыдом удалились, потеряв, ввиду взаимного несогласия, доверие многих своих последователей и утешая оставшихся верными изречением, что «много званных, но мало избранных» (Socr. Н. Е. V, 10). Феодосий подтвердил вскоре после этого запрещение относительно собраний еретиков, а затем было издано запрещение вести диспуты о вере. Строгие меры он направлял, однако, главным образом лишь против евномиан. Омии остались, например, почти безнаказанными, когда они в 388 г. даже сожгли дом Нектария.

Привилегией держаться арианства и при Феодосии, и после него на Востоке пользовались только варвары — готы, бывшие на службе у византийских императоров, и в их среде оно существовало здесь до позднейших времен. Как собиравшиеся для богослужения вне городской черты Константинополя, отмеченной столбами, Ё^СО KIOVGOV, «за столбами», они назывались здесь « эксокионитами», e^co laovvcai. В последний раз они упоминаются под 577 г., когда поднято было гонение на них при императоре Тиверии, которого они просили дать им церковь в самом Константинополе.

На Западе арианство, от вестготов перешедшее к другим германским народностям (остготы, вандалы, свевы, бургунды и лангобарды), сделалось в V-VI вв. как бы национальным исповеданием большей части тогдашнего германского мира, обусловливая иногда крайне неприязненное отношение германских завоевателей к коренным православным жителям тех территории, где германцы утверждали свою власть. Арианствующие народы все, однако, или совсем сошли со сцены, или потом принимали православие. Франки своим особым значением в дальнейшей истории Запада обязаны, между прочим, тому, что, приняв с самого начала христианство в форме кафолического православия, открыли через то доступ влиянию на германский мир Церкви, бывшей тогда единственной носительницей культуры, в отличие от некультурного арианства самих германцев.

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова