|
Оп.: Бычков С. Большевики против Русской Церкви. Очерки по истории Русской Церкви (1917-1941 гг.), II том. Москва, 2006
Сравнительный анализ различных текстов, предшествующих появлению Декларации митрополита Сергия, и в первую очередь завещания патриарха Тихона, а также также проекта Декларации, созданного еще в мае 1926 года, показывает, как мало они отличались между собою. Быть может, это объясняется тем, что у всех этих текстов был один редактор — АРК. Не стоит забывать, какое смятение и неприятие верующих вызвало опубликование в "Известиях" завещания патриарха Тихона. Если проект Декларации митрополита Сергия, а также проект его доклада предполагаемому Поместному Собору, который планировалось созвать в 1924 году, не выходили за пределы замкнутого круга, то его Декларация сразу получила широкую известность не только в СССР. В начале 1927 года среди православных появилось рукописное Обращение к Правительству СССР соловецких епископов. Оно произвело огромное впечатление на современников не только потому, что этот документ был создан исповедниками, томящимися в концлагере. Этот документ создавался в тот же самый период, когда митрополит Сергий трудился над текстом Декларации. Еще осенью 1926 года он получил Обращение соловецких епископов от епископа Павлина (Крошечкина). Продолжая работу над текстом Декларации уже после освобождения из заключения весной 1927 года, митрополит Сергий постоянно полемизировал с Обращением. Скорее всего, не без помощи, а может быть, и по настоянию Тучкова неоднократно возвращаясь к этому тексту. Поэтому без сравнительного анализа этих двух текстов невозможно понять ни существенных расхождений во взглядах на возможное сосуществование Церкви и государства между исповедниками, томившимися в Соловецком концлагере, и митрополитом Сергием (Страгород-ским). Важно помнить, что оппоненты находились в неравных Условиях — соловецкие епископы томились в заключении, чаще всего без предъявления обвинений и сроков. Митрополит Сергий только что был освобожден из заключения, но с определенным условием. В случае невыполнения этого условия — подготовки и опубликования Декларации, в которой Церковь заявляла о лояльности к богоборческому государству и о готовности сотрудничать с ним, — митрополита Сергия вновь ждала тюрьма и бессрочное заключение. В Обращении к Правительству СССР соловецкие епископы четко определили расхождения, существовавшие между Церковью и атеистическим государством: "...С высот философского миросозерцания идеологическое расхождение между Церковью и государством нисходит в область непосредственного практического значения, в сферу нравственности, справедливости и права, коммунизм считает их условным результатом классовой борьбы и оценивает явления нравственного порядка исключительно с точки зрения целесообразности. Церковь проповедует любовь и милосердие, коммунизм — товарищество и беспощадность борьбы. Церковь внушает верующим возвышающее человека смирение, коммунизм унижает его гордостью. Церковь сохраняет плотскую чистоту и святость плодоношения, коммунизм не видит в брачных отношениях ничего, кроме удовлетворения инстинктов. Церковь видит в религии животворящую силу, не только обеспечивающую человеку постижение его вечного предназначения, но и служащую источником всего великого в человеческом творчестве, основу земного благополучия, счастья и здоровья народов. Коммунизм смотрит на религию как на опиум, опьяняющий народы и расслабляющий их энергию, как на источник их бедствий и нищеты. Церковь хочет процветания религии, коммунизм — ее уничтожения". Соловецкие епископы в Обращении к правительству не затушевывали расхождений. Напротив, как и полагается пастырскому посланию, которое адресовано urbi et orbi, оно напоминало колеблющимся и сомневающимся: "При таком глубоком расхождении в самых основах миросозерцания между Церковью и государством не может быть никакого внутреннего сближения или примирения, как невозможно примирение между утверждением и отрицанием, между да и нет, потому что душою Церкви, условием ее бытия и смыслом ее существования является то самое, что категорически отрицает коммунизм. Никакими компромиссами и уступками, никакими частичными изменениями в своем вероучении или перетолковываниями его в духе коммунизма Церковь не могла бы достигнуть такого сближения. Жалкие попытки в этом роде были сделаны обновленцами... Эти опыты, явно неискренние, вызывали глубокое негодование людей верующих. Православная Церковь никогда не станет на этот недостойный путь и никогда не откажется ни в целом, ни в частях от своего, обвеянного святыней прошлых веков, вероучения в угоду вечно сменяющимся общественным настроениям. При таком непримиримом идеологическом расхождении между Церковью и государством, неизбежно отражающемся на жизнедеятельности этих организаций, столкновение их... может быть предотвращено только последовательно проведенным законом об отделении Церкви от государства, согласно которому ни Церковь не должна мешать гражданскому правительству в успехах материального благополучия народа, ни государство стеснять Церковь в ее религиозно-нравственной деятельности..." Обращение соловецких епископов было внимательно изучено не только митрополитом Сергием, но и АРК. В Декларации митрополита Сергия мы встречаем конкретный ответ соловчанам: "...Мешать нам может лишьто, что мешало и в первые годы Советской власти устроению церковной жизни на началах лояльности. Это недостаточное сознание всей серьезности совершившегося в нашей стране. Утверждение Советской власти многим представлялось каким-то недоразумением, случайным и потому недолговечным. Забывали люди, что случайностей для христианина нет и что в совершившемся у нас, как везде и всегда, действует та же десница Божия, неуклонно ведущая каждый народ к предназначенной ему цели. Таким людям, не желающим понять "знамений времени", может казаться, что нельзя порвать с прежним режимом и даже с монархией, не порывая с Православием. Такое настроение известных церковных кругов, выражавшееся, конечно, и в словах, и в делах и навлекшее подозрения Советской власти, тормозило и усилия Святейшего Патриарха установить мирные отношения Церкви с Советским правительством. Недаром ведь Апостол внушает нам, что "тихо и безмятежно жить" по своему благочестию мы можем, лишь повинуясь законной власти (1 Тим., 11, 2), или должны уйти из общества. Только кабинетные мечтатели могут думать, что такое огромное общество, как наша Православная Церковь со всей Ее организацией, может существовать в государстве спокойно, закрывшись от власти". Соловецких епископов назвать "кабинетными мечтателями" нельзя. Их обращение было продиктовано перед лицом близкой смерти, а значит, перед Ликом Божьим. С другой стороны, весьма странно воспринимается цитата из послания апостола Павла к Тимофею — о каком "тихом и безмятежном житии" можно было мечтать при большевиках? Соловецкие епископы стремились называть происходящее в СССР своими именами: "В порядке управления правительство принимает все меры к подавлению религии — оно пользуется всеми поводами к закрытию церквей и обращению их в места публичных зрелищ и упразднению монастырей, несмотря на введение в них трудового начала, подвергает служителей Церкви всевозможным стеснениям в житейском быту, не допускает лиц верующих к преподаванию в школах, запрещает выдачу из общественных библиотек книг религиозного содержания и даже только идеалистического направления и устами самых крупных государственных деятелей неоднократно заявляло, что та ограниченная свобода, которой Церковь еще пользуется, есть временная мера и уступка вековым религиозным навыкам народа. Из всех религий, испытывающих на себе всю тяжесть перечисленных стеснений, в наиболее стесненном положении находится Православная Церковь, к которой принадлежит огромное большинство русского населения, составляющего подавляющее большинство и в государстве. Ее положение отягчается еще тем обстоятельством, что отколовшаяся от нее часть духовенства, образовавшая из себя обновленческую схизму, стала как бы государственной Церковью, которой Советская власть, вопреки ею же изданным законам, оказывает покровительство в ущерб Церкви Православной... Православная Церковь не может по примеру обновленцев засвидетельствовать, что религия в пределах СССР не подвергается никаким стеснениям и что нет другой страны, в которой она пользовалась бы полной свободой. Она не скажет вслух всего мира этой позорной лжи, которая может быть внушена только лицемерием, или сервилизмом, или полным равнодушием к судьбам религии, заслуживающим полного осуждения в ее служителях". Пройдет ровно три года, и 15 февраля 1930 года митрополит Сергий, выступая сначала перед советскими, а затем перед иностранными журналистами, заявит, что в СССР нет гонений на веру: "Репрессии, осуществляемые Советским правительством в отношении верующих и священнослужителей, применяются к ним отнюдь не за их религиозные убеждения, а в общем порядке, как и к другим гражданам, за разные противоправительственные деяния. Надо сказать, что несчастье Церкви состоит в том, что в прошлом, как это хорошо известно, она слишком срослась с монархическим строем. Поэтому церковные круги не смогли своевременно оценить всего значения совершившегося социального переворота и долгое время вели себя как открытые враги соввласти (лексика, употребляемая митрополитом Сергием, явно не церковная явственно ощущается вмешательство Тучкова — СБ.) (при Колчаке, Деникине и пр.). Лучшие умы Церкви, как, например, Патриарх Тихон, поняли это и старались исправить создавшееся положение, рекомендуя своим последователям не идти против воли народа и быть лояльными к советскому правительству. К сожалению, даже до сего времени некоторые из нас не могут понять, что к старому нет возврата, и продолжают вести себя как политические противники Советского государства". Таким образом, епископы, священнослужители и миряне, которые томились в сталинскю тюрьмах и лагерях, заместителем местоблюстителя Русской Церкви были поставлены на одну доску с уголовными преступниками. Это было самое великое достижение Антирелигиозной комиссии — разрушение Церкви совершалось руками православного митрополита, заверившего паству, что остается верен заветам патриарха Тихона. Уже в 1928 году, согласно решению Антирелигиозной комиссии, в месячный срок были закрыты немногие оставшиеся монастыри, а с февраля 1929 началось повальное снятие колоколов со всех храмов. К 1937 году в СССР, опять-таки согласнс решению Антирелигиозной комиссии, должны были исчезнуть все храмы, молитвенные дома и даже внешние виды религии. Но вернемся к Обращению соловецких епископов. Они предлагали государству строить отношения с Церковью на иной основе, нежели прежде: "Свое собственное отношение к государственной власти Церковь основывает на полном и последовательное проведении в жизнь принципа раздельности Церкви и государства. Она не стремится к ниспровержению существующего порядка и не принимает участия в деяниях, направленных к этой цели, она никогда не призывает к оружию и политической борьбе, она повинуется всем законам и распоряжениям гражданского характера, но она желает сохранить в полной мере свою духовную свободу и независимость, предоставленные ей Конституцией, и не может стать слугой государства". Последнее предложение — буквальная цитата патриарха Тихона, часто повторявшего в последнийгод своей жизни: "Я не могу отдать Церковь в аренду государству"-Быть может, эта скрытая цитата продиктована архиепископом Иларионом (Троицким), близким сподвижником покойного патриарха, томившимся в 1926 году на Соловках. Соловецкие епископы прекрасно понимали: "Лояльности Православной Церкви Советское государство не верит. Оно обвиняет ее в деятельности, направленной к свержению нового порядка и восстановлению старого. Мы считаем необходимым заверить правительство, что эти обвинения не соответствуют действительности. В прошлом, правда, имели место политические выступления Патриарха, дававшие повод к этим обвинениям, но все изданные Патриархом акты подобного рода направлялись не против власти в собственном смысле. Они относятся к тому времени, когда революция проявляла себя исключительно со стороны разрушительной, когда все общественные силы находились в состоянии борьбы, когда власти в смысле организованного правительства, обладающего необходимыми орудиями управления, не существовало". Сегодня с печалью перечитываем эти строки, потому что послания патриарха Тихона времен Гражданской войны абсолютно точно соответствуют духу и букве Священного Писания. Его голос в эти смутные годы звучал с подобающей его сану силой - он не только обличал сограждан, потерявших человеческий облик, но и поддерживал тех, кто потерял духовные и нравственные ориентиры в братоубийственной бойне. Кажется странным, что после освобождения в 1923 году Святейший патриарх, а после его смерти митрополит Сергий почитали необходимым или отмежевываться от этих выступлений, или же каким-то образом оправдывать их. В Обращении соловецких епископов необходимость посланий патриарха объясняется многовековыми традициями: "Проникнутая своими государственными и национальными традициями, унаследованными ею от своего векового прошлого, Церковь в эту критическую минуту народной жизни выступила на защиту порядка, полагая в этом свой долг перед народом. Но в этом случае она не разошлась со своим вероучением, требующим от нее послушания гражданской власти, ибо Евангелие обязывает христианина повиноваться власти, употребляющей свой меч во благо народа, а не анархии, являющейся общественным бедствием". Соловецкие епископы указывали на голословность обвинений со стороны властей: "Со времени издания его (речь идет о воззвании патриарха Тихона 1923 года, в котором он говорит о признании Советской власти и о лояльности Церкви — СБ.) нельзя указать ни одного судебного процесса, на котором было бы доказано участие православного клира в деяниях, имевших своею целью ниспровержение Советской власти. Епископы и священнослужители, в таком большом количестве страждущие в ссылке, тюрьмах или на принудительных работах, подверглись этим репрессиям не по судебным приговорам, а в административном порядке, без точно сформулированного обвинения, без правильно расследованного дела, без гласного судебного процесса, без предоставления им возможности защиты, часто даже без объяснения причин, что является бесспорным доказательством отсутствия серьезного обвинительного материала против них". И тем не менее, соловецкие епископы не протестовали против Конституции, которая дискриминационно лишила всех священнослужителей избирательных прав; "Основной закон нашей страны устраняет Церковь от вмешательства в политическую жизнь. Служители культа с этой целью лишены как активного, так и пассивного избирательного права, и им запрещено оказывать влияние на политическое самоопределение масс силою религиозного авторитета. Отсюда следует, что Церковь, как в своей открытой деятельности, так и в своем интимном пастырском воздействии на верующих, не должна подвергать критике или порицанию гражданские мероприятия правительства, но отсюда вытекает и то, что она не должна и одобрять их, т.к. не только порицание, но и одобрение правительства есть вмешательство в политику, и право одобрения предполагает право отрицания или хотя бы право воздержания от одобрения, которое всегда быть может понято как знак недовольства и неодобрения..." Перечитывая Декларацию митрополита Сергия, мы вновь натыкаемся на скрытую полемику: "...Мы хотим быть Православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи. Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное Варшавскому (имеется в виду недавнее убийство посла Войкова — СБ.), сознается нами как удар, направленный в нас. Оставаясь православными, мы помним свой долг быть гражданами Союза "не только из страха, но и по совести", как учил нас Апостол (Рим., 13, 5). И мы надеемся, что с помощью Божией, при вашем общем содействии и поддержке эта задача будет нами разрешена"". Именно эти строки Декларации вызвали всеобщее возмущение и неприятие как в России, так и за рубежом. Более того, с этого момента саму Декларацию стали издевательски называть "ваши радости — наши радости". Многие современники описываемых событий живо помнили осторожность Обращения соловецких епископов по отношению к проблеме Церковь — государство. Как можно быть полноправным гражданином государства, которое лишило христиан элементарных гражданских прав? Лояльность и верноподданность отстоят друг от друга так же далеко, как север от юга. Сознательно декларируя отстраненность Церкви от участия в политике, соловецкие епископы требовали от правительства полного невмешательства во внутреннюю жизнь Церкви: "Совершенное устранение Церкви от вмешательства в политическую жизнь в Республике с необходимостью влечет за собой и Ее уклонение от всякого надзора за политической благонадежностью Своих членов (на этом неоднократно настаивал Тучков — он полагал, что политический сыск и доносительство духовенства должны стать нормой. С момента конкордата между Церковью и государством в 1943 году эта практика повсеместно, но не всегда успешно внедрялась государством — СБ.). В этом лежит глубокая черта различия между Православной Церковью и обновленческим расколом, органы управления которого и его духовенство, как это видно из их собственных неоднократных заявлений в печати, взяли на себя перед правительством обязательство следить за лояльностью своих единоверцев, ручаться в этом отношении за одних и отказывать в поруке другим. Православная Церковь считает сыск и политический донос совершенно несовместимым с достоинством пастыря. Государство располагает специальными органами наблюдения, а члены Церкви, Ее клир и миряне ничем не отличаются в глазах современного правительства от прочих граждан и потому подлежат политическому надзору в общем порядке. (Христиане в Советском государстве были поставлены вне закона наряду с "кулаками", "троцкистами", "бывшими" — все они считались "лишенцами", поскольку лишены были права голосовать. — СБ.) Из этих принципов вытекает недопустимость церковного суда по обвинению в политических преступлениях". Антирелигиозная комиссия постоянно настаивала на том, чтобы Русская Церковь и ее руководство резко осуждали, вплоть до предания церковному суду (который, несмотря на решение Поместного Собора, так и не был создан — СБ.) зарубежных епископов, находившихся в ее юрисдикции. Этому требованию воспротивился еще патриарх Тихон, поскольку предание епископа суду требует тщательного разбора обстоятельств, опроса свидетелей, а это все было невозможно, поскольку СССР уже в те годы становился закрытым обществом. Невозможно было покинуть страну, тем более нельзя было вызвать зарубежного епископа для суда в Москву. Это означало бы предание его в руки властей. Соловецкие епископы напоминали: "В качестве условий легализации церковных учреждений представителем ОГПУ неоднократно предъявлялось Патриарху Тихону и его заместителям требование доказать свою лояльность по отношению к правительству путем церковного осуждения русских епископов, действующих за границей против Советской власти. Исходя из изложенных выше принципов, мы не можем одобрить обращения церковного амвона и учреждений в одностороннее орудие политической борьбы, тем более что политическая заинтересованность зарубежного епископата бросает тень на представителей Православной Церкви в пределах СССР, питает недоверие к их законопослушности и мешает установлению нормальных отношений между Церковью и государством. Тем не менее, мы были бы поставлены в большое затруднение, если бы от нас потребовали выразить свое неодобрение в каком-нибудь церковном акте судебного характера, т.к. собрание канонических правил, как было сказано, не предусматривает суда за политические преступления". Соловецкие исповедники не оставили без внимания ни одного из тех требований, которые выдвигали большевики. Они ответили развернуто и с богословской точки зрения аргументированно, потребовав, в свою очередь, от власти, чтобы она не чинила препятствий в деле выборов патриарха и нормализации церковной жизни. Обращение завершается вполне конкретными требованиями, которые большевики не рассчитывали услышать из уст бесправных и униженных нечеловеческими условиями концлагеря заключенных. Дух епископов оказался несломленным: "Всецело подчиняясь этому закону (имеется в виду Конституция — СБ.), Церковь надеется, что и государство добросовестно исполнит по отношению к Ней те обязательства по сохранению Ее свободы и независимости, которые в этом законе оно на себя приняло. Церковь надеется, что не будет оставлена в этом бесправном и стесненном положении, в котором Она находится в настоящее время, что законы об обучении детей закону Божию и о лишении религиозных объединений прав юридического лица будут пересмотрены и изменены в благоприятном для Церкви направлении, что останки святых, почитаемых Церковью, перестанут быть предметом кощун-ственнных действий и из музеев будут возвращены в храм. Церковь надеется, что Ей будет разрешено организовать епархиальное управление, избрать Патриарха и членов Священного Синода, действующих при нем, созывать для этого, когда Она признает это нужным, епархиальные съезды и Всероссийский Православный Собор. Церковь надеется, что правительство воздержится от всякого гласного или негласного влияния на выборы членов этих съездов (Собора), не стеснит свободу обсуждения религиозных вопросов на этих собраниях и не потребует никаких предварительных обязательств, заранее предрешающих их будущих постановлений. Церковь надеется также, что деятельность созданных таким образом церковных учреждений не будет поставлена в такое положение, при котором назначение епископов на кафедры, определения о составе Священного Синода, им принимаемые решения проходили бы под влиянием государственного чиновника, которому, возможно, будет поручен политический надзор за ними". Соловецкие епископы не были кабинетными мечтателями — они прекрасно понимали, с каким государством им приходится иметь дело. Уже при вступлении на соловецкую землю они слышали грозное предупреждение начальников: "Там власть Совецкая, а здесь Соловецкая!" На них обрушивались побои, унижения, обыски, бессудные расстрелы, голод, тяжелый физический труд, карцеры, но не могли предположить, что в то самое время, когда они ожидали ответа правительства на свое Обращение, митрополит Сергий готовил свою Декларацию, совершенно иную по духу и букве: "...Ныне жребий быть временным Заместителем Первосвя-тителя нашей Церкви опять пал на меня, недостойного митрополита Сергия (Страгородского), а вместе со жребием пал на меня и долг продолжать дело Почившего (речь идет о патриархе Тихоне — СБ.) и всемерно стремиться к мирному устроению наших церковных дел. Усилия мои в этом направлении, разделяемые со мною и Православными архипастырями, как будто не остаются бесплодными: с учреждением при мне Временного Патриаршего Священного Синода укрепляется надежда на приведение всего нашего церковного управления в должный строй и порядок, возрастет и уверенность в возможности мирной жизни и деятельности нашей в пределах закона. Теперь, когда мы почти у самой цели наших стремлений, выступления зарубежных врагов не прекращаются: убийства, поджоги, налеты, взрывы и им подобные явления подпольной борьбы у нас всех на глазах. (Можно подумать, что Русская Православная Церковь имела ко всему этому какое-то отношение. Это было начало раздувания Сталиным истерии всероссийского масштаба и поиска врагов. — С.Б.) Все это нарушает мирное течение жизни, создавая атмосферу взаимного недоверия и всяческих подозрений. Тем нужнее для нашей Церкви и тем обязательнее для всех нас, кому дороги Ее интересы, кто желает вывести Ее на путь легального и мирного существования, тем обязательнее для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и с нашим правительством". Высшей ценностью для митрополита Сергия на тот момент оказалось создание Временного Патриаршего Священного Синода — единого церковного центра, который, по мнению его главы, способен осуществить нормальную жизнедеятельность Церкви: "Ходатайство наше о разрешении Синоду начать деятельность по управлению Православной Всероссийской Церковью увенчалось успехом. Теперь наша Православная Церковь в Союзе имеет не только каноническое, но и по гражданским законам вполне легальное центральное управление, а мы надеемся, что легализация постепенно распространится и на низшее наше церковное управление: епархиальное, уездное и т.д. Едва ли нужно объяснять значение и все последствия перемены, совершающейся таким образом в положении нашей Православной Церкви, Ее духовенства, всех церковных деятелей и учреждений... Вознесем же наши благодарственные молитвы ко Господу, тако благоволившему о святой нашей Церкви. Выразим всенародно нашу благодарность и Советскому Правительству за такое внимание к духовным нуждам Православного населения, а вместе с тем заверим Правительство, что мы не употребим во зло оказанного нам доверия". Этот пассаж Декларации — продолжение полемики с обращением соловецких епископов. Они подчеркивали, что создание и признание государством единого церковного центра желательно, но не обязательно: "...Если предложения Церкви будут признаны приемлемыми, Она возрадуется о правде тех, от кого это будет зависеть. Если ходатайство будет отклонено, Она готова на материальные лишения, которым подвергается, встретит это спокойно, памятуя, что не в целостности внешней организации заключается Ее сила, а в единении веры и любви преданных Ей чад, наипаче же возлагает Свое упование на непреоборимую мощь Ее Божественного Основателя и на Его обетование о неодолимости его создания". Соловецкие епископы отдавали отчет в опасности создания церковного центра на условиях полного его подчинения большевистскому обер-прокурору. Поэтому они не настаивали на создании и легализации Священного Синода, ставя прежде всего перед Церковью максимальную задачу: созыв Собора и выборы патриарха. Существование Синода и его легализация были для них лишь одним из возможных путей существования Церкви в условиях гонений. Сегодня кажется странным, что митрополит Сергий включил в состав Синода двух архиереев - митрополита Арсения (Стадницкого) и архиепископа Севастиана (Вести) - без их согласия. Митрополит Арсений в 1927 году находился в ссылке в Ташкенте, продолжая числиться Новгородским, но реально никакой кафедры не занимал и позиции митрополита Сергия по отношению к властям не разделял. Поскольку митрополит Арсений был одним из кандидатов на патриарший престол в 1917 году, ученым монахом и достаточно гибким церковным политиком, Тучков решил подсластить пилюлю — он настоял на том, чтобы митрополит Арсений был введен в состав Синода. Указание на то, что он вошел в состав Синода, должно было убедить верующих, что столь авторитетный человек, как митрополит Арсений, поддерживает политику митрополита Сергия. В своих воспоминаниях Н.Ю. Фиолетова свидетельствует, что в 1927 году митрополит Арсений находился в оппозиции к митрополиту Сергию. Примирение якобы произошло уже после 1930 года. Тучков вел переговоры и с митрополитом Арсением, и с архиепископом Севастианом, подпись которого есть под другими документами Синода, созданного митрополитом Сергием. Однако вряд ли архиепископ Севастиан (Вести) всецело разделял взгляды митрополита Сергия - он был арестован уже в 1929 году. Состав Синода на протяжении года, протекшего со дня опубликования Декларации, претерпел существенные изменения. Подписи под Декларацией митрополита Арсения (Стадницкого) нет. Долгими и порою безуспешными переговорами с представителями АРК объясняется то обстоятельство, почему столь длительный период прошел с момента направления Декларации правительству до ее публикации в печати. Подавляющее большинство епископата не верило в то, что большевистское государство может быть честным партнером. За 10 лет своего существования Советское правительство успело доказать обратное - Конституция и законы оставались пустым звуком, в стране царил произвол ГПУ, и часть епископата догадывалась, что большевики готовят новые репрессии не только против Церкви, но и против своего народа. Едва ли не первыми откликнулись на Декларацию митрополита Сергия соловецкие епископы. Их отклик датирован 27 сентября 1927 года. Одобряя факт обращения митрополита Сергия к Советскому правительству и его стремление нормализовать отношения между Церковью и государством, соловецкий епископат (осенью 1927 года в Соловецком концлагере находилось 17 епископов, немало духовенства и мирян) во второй половине отклика высказывает резкое несогласие с позицией митрополита Сергия: "...Но мы не можем принять и одобрить послания в его целом, по следующим соображениям: а) В абзаце 7 мысль о подчинении Церкви гражданским установлениям выражена в такой категоричной и безоговорочной форме, которая легко может быть понята в смысле полного сплетения Церкви и государства... б) Послание приносит правительству "всенародную благодарность за внимание к духовным нуждам православного населения". Такого рода выражение благодарности в устах Главы Русской Церкви не может быть искренним и потому не отвечает достоинству Церкви... в) Послание Патриархии без всяких оговорок принимает официальную версию и всю вину в прискорбных столкновениях между Церковью и государством возлагает на Церковь... г) Послание угрожает исключением из клира Московской Патриархии священнослужителям, ушедшим с эмигрантами, за их политическую деятельность, т.е. налагает церковное наказание за политические выступления, что противоречит постановлению Всероссийского Собора 1917-1918 гг. от 3 (16) августа 1918 г., разъяснившему всю каноническую недопустимость подобных кар и реабилитировавшему всех лиц, лишенных сана за политические преступления в прошедшем (Арсений Мациевич, священник Григорий Петров). 4. Наконец, мы находим послание Патриаршего Синода неполным, недоговоренным, а потому недостаточным..." Находившийся в это время в Соловецком концлагере епископ Прилукский Василий (Зеленцов), выступивший с безоговорочной поддержкой митрополита Сергия в 1926 году, когда он вынужден был бороться с "григорианском" расколом, счел необходимым высказать особое мнение относительно Декларации: "...К сожалению, эта попытка митрополита Сергия и его Св. Синода не только не дала нам еще Христова мира с большевиками, но пока не дает и надежды на такой мир, и то не по одному лишь упорству большевиков во вражде к Православной Церкви, но и потому, что попытка митрополита Сергия и его Синода начата ими и движется вперед не по каноническим рельсам, следовательно, не по пути церковной правды. Есть еще и другие недочеты в ней с церковной точки зрения, о которых скажем в другой раз, если Бог даст возможность сказать. Требуется немедленно ввести эту попытку митрополита Сергия и его Св. Синода в каноническое русло церковной правды и прежде всего заявить большевикам, что только Всероссийский Поместный Собор православных епископов (одних или с расширенным участием клириков и мирян в форму общецерковного Всероссийского Собора) вправе говорить о политике и совершать какую-либо политическую деятельность от имени нашей Церкви..." Среди откликов современников на Декларацию митрополита Сергия помещены на первое место мнения и суждения соловецких епископов. Именно их еще в начале 20-х годов патриарх Тихон признал первенствующими как мучеников и исповедников, как в первохристианские времена. Высказали свое мнение и епископы, остававшиеся на свободе. В октябре 1927 года высказались украинские епископы, еще в 1926 году поддержавшие митрополита Сергия в его борьбе с "григорианским" расколом: "...Раз Местоблюститель жив, то, естественно, его Заместитель не может без согласия с ним предпринимать никаких существенных решений, а должен только охранять и поддерживать церковный порядок от всяких опасных опытов и уклонений от твердо намеченного пути. Митрополит Сергий, "сторож" Русской Церкви, не имеет права без санкции митрополита Петра и сонма русских иерархов... декларировать и предпринимать ответственнейшие решения, которые должны определить жизнь церковного организма в каждой клеточке его. Наличие при митрополите Сергии так называемого "Временного Синода" не изменяет положения: "Синод" митрополита Сергия организован совершенно не так, как предполагает Постановление Московского Собора 1918 г., он не избран соборне, не уполномочен епископатом, потому он не может и считаться представительством епископата при митрополите Сергии. Он поставлен самим митрополитом Сергием и потому является, собственно говоря, как бы его личной канцелярией, частным совещанием при нем. Все это говорит за то, что, поскольку Заместитель Местоблюстителя декларирует от лица всей Церкви и предпринимает ответственнейшие решения без согласия Местоблюстителя и сонма епископов, он явно выходит за пределы своих полномочий..." В этом отклике, известном как "Киевское воззвание", точно определены не только границы полномочий митрополита Сергия ("сторож" Русской Церкви), но и существенные ошибки, допущенные им. Первая Декларация не была согласована с митрополитом Петром, местоблюстителем патриаршего престола. Именно поэтому митрополит Кирилл (Смирнов) считал, что митрополит Сергий узурпировал церковную власть, и называл его "узурпатором". На самом деле митрополит Сергий вместе с АРК назначил членов Синода, который сразу же стал распадаться. Уже в следующем году пришлось вводить в его состав новых членов. Непонятно, чьи интересы призван был защищать назначенный таким образом Синод. Декларация митрополита Сергия не внесла умиротворения в Русскую Церковь, напротив, усилила соблазны и разделения. 90% православных приходов вернули Декларацию митрополиту Сергию. Первой жертвой Тучкова стал митрополит Иосиф (Петровых), назначенный митрополитом Сергием на Ленинградскую кафедру, но не успевший доехать до Ленинграда. По указанию Тучкова митрополит Сергий был вынужден перевести митрополита Иосифа на Одесскую кафедру. Он отказался подчиниться этому указу. В конце 1927 года возник очередной раскол, позже получивший название "иосифлянского". 21 октября 1927 года митрополит Сергий издал указ за № 549, в котором предписывает епископам и духовенству поминать на литургии властей и не поминать епархиальных архиереев, находящихся в тюрьмах и ссылках. Это были первые зримые плоды сотрудничества с АРК. 12 декабря 1927 года представители духовенства и мирян Ленинграда во главе с викарным епископом Димитрием (Любимовым) пришли на прием к митрополиту Сергию. Сохранилась запись длительной (два с половиной часа) беседы, во время которой митрополит Сергий читал письма епископата, духовенства и мирян, отвечая на вопросы делегатов: Митр. Сергий: "А молитва за ссыльных и в тюрьмах находящихся исключена потому, что из этого делали политическую демонстрацию". Мы: "А когда, Владыко, будет отменена 9-я заповедь блаженства, ведь ее тоже можно рассматривать как демонстрацию?" Митр. Сергий: "Она не будет отменена, это часть литургии!" Мы: "Так и молитва за ссыльных тоже часть литургии! Мы пришли не спорить к Вам, а заявить от многих, пославших нас, что мы не можем, наша религиозная совесть не позволяет нам принять тот курс, который Вы проводите. Остановитесь, ради Христа, остановитесь!" Митр. Сергий: "Эта ваша позиция называется исповедничест-вом. У вас ореол..." Мы: "А кем должен быть христианин?" Митр. Сергий: "Есть исповедники, мученики, а есть дипломаты, кормчий, но всякая жертва принимается! Вспомните Киприа-на Карфагенского". Мы: "Вы спасаете Церковь?" Митр. Сергий: "Да, я спасаю Церковь!" Мы: "Церковь не нуждается в спасении, а Вы сами через Нее спасаетесь". Митр. Сергий "Ну, да, конечно, с религиозной точки зрения бессмысленно сказать: "Я спасаю Церковь", но я говорю о внешнем положении Церкви". В православном богословии до сих пор популярна теория симфонии — мирного и равноправного сосуществования Церкви и государства. На протяжении веков эта теория неоднократно вспоминалась в самые различные периоды русской истории. Фальшивая и антихристианская по своей сути — достаточно вспомнить слова Христа о предназначении Церкви, — она оказалась весьма живучей. В письме к духовному чаду архиепископ Иларион (Троицкий) 4 ноября 1927 года сообщал: "...Церковные события последних недель не являются ли подтверждением этих предчувствий? То жуткое, что предощущалось душой 2—3 года тому назад, не придвинулось ли к нам вплотную с вторичным вступлением митрополита Сергия в управление Русской Православною Церковью? Вызвавшее многообразные и вполне заслуженные отрицательные критики послание митрополита Сергия и его Синода не бросило ли возглавляемую им церковную организацию в омерзительные, прелюбодейные объятия атеистической, богохульной и хрис-тоборной (антиХристовой) власти (разнообразные эпитеты, прилагаемые мною к советской власти, я употребляю не в ругательном, а в существенном, строго определенном смысле — а.И.) и не внесло ли страшное нечестие в недра нашей Церкви? ...В результате этой симфонии богоборной власти и православной законной иерархии получаются уже некие "благие" плоды: епископы (правда, далеко не высшего качества и не очень "виновные") возвращаются из ссылок (правда, не далеких) и поставляются на епархии (правда, не на те, с которых были изгнаны), при исполняющем обязанности Патриаршего Местоблюстителя митрополите Сергии имеется Синод (правда, похожий скорее на обер-прокурорскую канцелярию) из законных иерархов (правда, большей частью "подмоченных", т.е. весьма в церковном отношении скомпрометированных своей давнишней и прочной ориентацией на безбожное ГПУ, да и не этим одним), имя митрополита Сергия произносится всеми как имя действительного кормчего Русской Церкви, но, увы! имя это является фальшивой монетой, так как фактически распорядителем судеб Русской Церкви и Ее епископов, как гонимых, так и протежируемых, т.е. милуемых и поставляемых на кафедры (последнее особо печально!) является нынешний обер-прокурор "Православной Русской Церкви" Евгений Александрович Тучков. (Всего этого не осмелится отрицать митрополит Сергий, явившийся несчастным инициатором, вернее, орудием чудовищного замысла осоюзить Христа с Велиаром — а.И.)". Это письмо написано из Соловецкого концлагеря и проникнуто глубокой горечью. Архиепископ Иларион пророчески предвидел плоды соглашательства церковного руководства с богоборческим государством. Далее в письме он прибегает к апокалиптическим образам, прилагая их к переживаемому времени. Конец 1927 года был полон возмущенными посланиями самых различных представителей верующих — епископата, духовенства, бывших профессоров духовных академий, мирян к митрополиту Сергию. Тональность и содержание их были схожи — они содержали просьбы, а иногда и требования разорвать противоестественный союз с государством. Однако митрополит Сергий твердо придерживался тех обязательств, которые были взяты им во время заключения. 1927 год завершился еще одним посланием митрополита Сергия, которое вместе с ним подписали члены Синода, правда, в измененном составе. Декларацию часто отсылали обратно в Москву, расколы множились, поэтому митрополит Сергий попытался еще раз обосновать избранный им путь: "...В административном отделении от нас хотят быть лишь те, кто не может отрешиться от представления о христианстве как силе внешней и торжество христианства в мире склонен видеть лишь в господстве христианских народов над нехристианскими. Начало упорядочения церковных дел очевидно. Однако церковная разруха все же велика, и нужны, может быть, несколько лет совокупных усилий всех нас: и Синода, и Архипастырей, и клира, и мирян, чтобы разрушенное восстановить, собрать рассеянное, обманутых убедить, заблудших вразумить, и все это, если Господь примет наши покаянные молитвы и увенчает успехом наши старания. К таким молитвам и к такой совместной и единодушной деятельности мы призывали вас, возлюбленные отцы, братие и сестры, нашим первым посланием, призываем и теперь. Но чтобы совместная наша деятельность имела успех, необходимо между нами взаимное доверие, а его-то именно и стараются всячески подорвать некоторые, кто злонамеренно, кто по недомыслию, не желая понять, что они работают на разрушение Церкви". Митрополит Сергий уговаривал своих оппонентов и паству обратить внимание на апостольское преемство единомышленных с ним архиреев, на православие своего Синода, на то, что никаких нововведений он не предпринимает: "...уже в первом послании (имеется в виду Декларация — СБ.) мы ясно и определенно выразили нашу волю "быть православными", и от этого своего решения мы ни на йоту не отступили и, Богу поспешествуюшу, не отступим и впредь... Забота о спасении души естественно порождает во всех нас боязнь, как бы не утратить союза со Христом, как бы не оказаться вне спасительного ковчега Св. Его Церкви. Эта боязнь внушает нам особую осторожность при встрече со всяким новым церковным явлением, осторожность, нужно сказать, вполне оправдываемую всем тем, что происходит у нас на глазах в церковной жизни в последнее время. Но благоразумная осторожность христианина — совсем не враждебная подозрительность фанатика или фарисея, который уже заранее готов всех, кроме себя, считать предателями... Христианину свойственно бояться, как бы не утратить союза со Христом, но боязнь эта не переходит у него в слепую панику, в растерянную напуганность, готовую бежать за всяким, кто только имеет смелость сказать, что только он один православен и что только у него Христос. Ведь во все времена находились люди, увлекающиеся легкой возможностью вести за собой напуганное стадо..." Под этим посланием уже нет подписи митрополита Арсения (Стадницкого), а вместо нее — подпись митрополита Михаила (Ермакова), экзарха Украины. В нем не ощущается руки Тучкова — нет советских штампов, но присутствует страх одиночества. В раскол после опубликования Декларации уходили лучшие епископы, священники и миряне. Не менее тяжелая проблема встала перед зарубежными приходами, которые сохраняли верность Москве. Митрополит Евлогий (Георгиевский), управлявший зарубежными приходами, вспоминал: "Вскоре после закрытия Епархиального Съезда я отправился на Вселенскую Конференцию в Лозанну. Там я и получил указ № 93 от 14 июля (1927 г.) зам. местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия, и опять всколыхнулись и забушевали в моей пастве успокоившиеся было политические страсти. Новое тяжкое испытание... Указ обвинял эмигрантское духовенство за открытые выступления против Советской власти и предлагал мне, как управляющему русскими церквами в Западной Европе, и через меня всем заграничным архипастырям и священнослужителям дать письменное обязательство (за собственноручной подписью) "лояльности" по отношению к советскому правительству и предписывал немедленно, не дожидаясь этих подписей, доложить заместителю патриаршего местоблюстителя, согласен ли я исполнить это обязательство. Связь с Матерью Русской Церковью была мне очень дорога. Непримиримой позиции "карловчан", которые после грозного Патриаршего указа (от 22.1У—5.У 1922 г. № 349) скрепя сердце признавали Московскую Патриархию, я не разделял. Мне хотелось, не подчиняясь Советской власти и оставаясь самостоятельным, найти какую-нибудь линию поведения, дабы с Москвой не рвать. С целью выяснения настроений в своей пастве я устроил совещание, в котором приняли участие о. Сергий Булгаков, А.В. Карташев, кн. Г.Н. Трубецкой, М.Н. Гире, И.П. Демидов и др. Мнения резко разделились. М.Н. Гирс высказался весьма резко против соглашения с м(итрополитом) Сергием, о(тец) Булгаков, Карташев, Демидов... стояли за соглашение. Эти два противоположных мнения отражали настроение моей паствы. Объединенная вокруг меня и мне преданная, она была Указом митрополита Сергия озадачена, встревожена и смущена... Я решил исполнить требование митрополита Сергия не безусловно, а при условии, что термин "лояльность" означает для нас аполитичность эмигрантской Церкви, т.е. мы обязуемся не делать амвона ареной политики, даже если это обязательство облегчит трудное положение родной нашей Матери-Церкви, быть же "лояльными" по отношению к советской власти мы не можем: мы не граждане СССР, и таковыми нас СССР и не признает, а потому политическое требование с канонической точки зрения для нас необязательно". На первом этапе объяснение митрополита Евлогия устроило митрополита Сергия, хотя отношения между ними оставались весьма напряженными. Уже 3 сентября 1927 года в парижском ежемесячнике "Россия" откликнулся на Декларацию известный русский богослов, проживавший в Софии, Н.Н. Глубоковский: "...Между Церковью и государством, даже советским, должны быть какие-то отношения. Не может быть Церковь только гонимой мученицей. Неверно, что такого положения не бывало раньше: вспомните Византийскую Церковь после взятия Константинополя, там поминали султана. То, что произошло, есть плод взаимных уступок Советской власти и Церкви. Во всяком случае оно означает ликвидацию всяких церковных новообразований (Глубоковский наивно полагал, что после опубликования Декларации государство не только перестанет поддерживать обновленцев и прочих раскольников, но и будет способствовать их ликвидации — СБ.). Это неполный мир, но, может быть, путь к миру внутри Церкви, пребывающей под советской властью, а также и за рубежом..." Не сомневаясь в подлинности Декларации, Глубоковский считает, что одной из причин появления Декларации является желание митрополита Сергия "...освободить себя от тех бедствий, которые причиняет ему наша политическая "невоздержанность". Он хочет снять с себя ответственность за нас. Заметьте, что в послании нет никаких указаний на возможность прещений, лишения сана или каких-либо других репрессий. Послание преследует, думается мне, благие цели как для Церкви в России, так и для нас, и я не вижу оснований смотреть на него пессимистически. Конечно, требуемую подписку (речь идет о требовании митрополита Сергия дать подписку о лояльности зарубежного епископата и духовенства по отношению к Советской власти — СБ.) давать невозможно. Как можно обязаться не делать того, что "может быть принято" кем-то за нелояльность по отношению к Советской власти, а ведь именно так говорится в послании?" Осенью 1927 года в парижской газете "Последние новости" появилась статья НА. Бердяева "Вопль Русской церкви". Бердяев всегда стоял особняком, не примыкая ни к каким течениям и партиям. Он был выслан из Советской России в 1922 году, а до этого пережил обыски, допросы, гонения. Он обозначил то различие, которое существовало тогда и существует поныне между людьми, испытавшими тяжесть большевистских гонений, и теми, кто не знал их: "...Многими в эмиграции послание митрополита Сергия и предъявленное им требование митрополиту Евлогию было воспринято как окрик, как приказание, как насилие над совестью. И вот, прежде всего хочется сказать, что внутренний смысл этого послания совсем иной. Понять это до конца могут лишь люди, которые пожили годы в Советской России и потому способны воспринимать события, там происходящие, изнутри, а не извне. В действительности послание митрополита Сергия есть вопль сердца Православной Церкви в России, обращенный к Православной Церкви за рубежом: сделайте, наконец, что-нибудь для нас, для Матери-Церкви, подумайте о нас, облегчите нашу муку, принесите для Русской Церкви хоть какую-нибудь жертву, до сих пор безответственные слова ваших иерархов (Карловацкий Собор и Синод) вели нас в тюрьму, под расстрел, на мученичество, подвергали Православную Церковь в России опасности быть совершенно раздавленной и уничтоженной, да не будет этого больше. Карловацкий Собор был виновником ареста Патриарха и гонений против Церкви. Я был в это время в Москве и знаю, как это воспринималось православными кругами России". Полемика "парижан" с "карловчанами" достигла в этот период наивысшей точки. Но вряд ли арест патриарха Тихона был вызван только выступлениями карловчан. Протоколы Антирелигиозной комиссии говорят об обратном. Хотя, конечно, большевики воспользовались выступлениями монархически настроенных епископов, группировавшихся вокруг митрополита Антония (Храповицкого), для арестов и обвинений Русской Церкви в контрреволюции. Бердяев пытался рассмотреть Декларацию митрополита Сергия в ином свете: "Православная Церковь в России жертвенная совсем в ином смысле и претерпевает нравственное мученичество, неведомое и часто непонятное для церковных кругов эмиграции. Православная Церковь в России в лице своих водительствующих иерархов должна совершать жертву своей видимой красотой и чистотой, она нисходит в мир, находящийся в состоянии смертного греха. Жертва эта совершается во имя спасения Православной Церкви и церковного народа в России, во имя охранения ее в эти страшные годы испытаний... Патриарх Тихон, митрополит Сергий не отдельные, частные лица, которые могут думать только о себе. Перед ними всегда стоит не их личная судьба, а судьба Церкви и церковного народа как целого. Они могут и должны забывать о себе, о своей чистоте и красоте и говорить лишь то, что спасительно для Церкви. Это есть огромная личная жертва. Ее принес патриарх Тихон, ее приносит митрополит Сергий. Некогда эту жертву принес св. Александр Невский, когда ездил в Ханскую Орду... Православная Церковь не только переживает очищающее Ее мученичество, Она переживает один из величайших моментов Своей исторической судьбы. В кровавых муках освобождается Она от власти царства кесаря. Мы живем в эпоху углубления церковного сознания, очищения Церкви от искажавших Ее исторических наслоений. Разрыв обязательной связи Православной Церкви с самодержавной монархией, которая длинному ряду поколений представлялась абсолютной и почти догматической по своему значению, есть великое благо. Церковь возвышается над царством кесаря. Отсюда бесконечная сложность исторической судьбы Церкви, Ее видимая замаранность. История Церкви полна соглашениями и конкордатами, которые не менее тягостны, чем лояльность в отношении советской власти. Церковь всегда будет стремиться христианизировать всякую природно-историческую среду, всякое общество, всякое государство, всякую культуру, но Она не может признать вполне и окончательно Своей, христианской, никакую природно-историческую среду, никакое государство". Полемизируя с "карловчанами", которые уже в те годы гордились своей "незапятнанностью" (отсюда режущий слух термин Бердяева о "замаранности" Русской Церкви) и чистотой риз, философ уходит от рассмотрения сути Декларации. Он переводит вопрос в иную плоскость, пытаясь рассмотреть его чисто богословски, но все же, как и Глубоковский, вспоминавший, как в Константинополе после взятия его турками поминали за богослужением султана, искал исторических аналогий, вспоминая святого Александра Невского. Но и Глубоковский, и Бердяев не отдавали отчета в том, что столкнулись с совершенно иной, ни с чем в истории не сопоставимой, совершенно новой реальностью, которую необходимо осмысливать в ее данности, не прибегая к историческим аналогиям. Глубоко и верно понял суть Декларации А.В. Карташев, выступив 3 сентября 1927 года в той же парижской "России": "Митрополит Сергий, еще год тому назад блестяще доказывавший в записке Советскому правительству невозможность для Православной Церкви оказывать ему активные услуги и, очевидно, со всеми чтителями покойного патриарха видевший в том его завет, сейчас резко изменил этому принципу и перешел к старому началу - услужению Церкви государству, только в парадоксальной обстановке власти активно антихристианской. Как ни радостно будет массе заблудившихся обновленцев примкнуть к митрополиту Сергию, но всех православных, чтущих заветы патриарха Тихона, гонимых и мучимых советской властью, он не соберет. Как видно из энергичной записки епископов, томящихся в Соловках, они твердо стоят на отделении Православной Церкви от Советского государства. И надо думать, что не все епископы склонны будут легко изменить тому, что исповедовали еще вчера, "переломить себя" по призыву митрополита Сергия. А доверие больших православных масс к ним за эту верность Святейшему патриарху Тихону им также обеспечено". Но особую остроту церковная ситуация приобрела в 1930 году, когда митрополит Сергий выступил перед иностранными журналистами с интервью. Он утверждал, что в СССР нет гонений на Церковь. Митрополит Евлогий вспоминал: "Связь с Московской Патриархией сохранялась, но непрочная, слабая, вот-вот готовая порваться. Каждое мое неосторожное слово подвергалось в Москве критике и осуждению. В течение трех лет между митрополитом Сергием и мною поддерживалась тягостная, безрезультативная полемика. Митрополит укорял меня за нарушение данного ему слова о невмешательстве в политику, а я обвинения опровергал, разъясняя, почему то или иное мое выступление нельзя назвать "политическим" — надо назвать молитвенно-церковным и религиозно-нравственным пастырским воздействием на паству, от которого ни я, ни мое духовенство никогда не отказывались и отказаться не можем. Свою позицию я разъяснял и моей пастве. Так, на общем собрании приходов моей юрисдикции (в Лондоне) 21 марта 1930 года я дал всестороннее разъяснение моей линии поведения и заверил, что "сам не пойду и мою паству не поведу по путям, имеющим хоть какое-либо соприкосновение с Советской властью"30. Летом 1930 года архиепископ Кентерберийский пригласил митрополита Евлогия принять участие в однодневном молении за страждущую Русскую Церковь. Когда же он поехал в Лондон, митрополит Сергий потребовал отчета: "...на каком основании вы позволили себе разъезжать по Англии, призывая к протесту против СССР?" Попытка митрополита Евлогия объяснить, что эта молитва не носила характера политического выступления, привела лишь к тому, что митрополит Сергий издал указ от 11 июля 1930 года об увольнении митрополита Евлогия от управления Русской Церковью в Западной Европе. Переписка между двумя митрополитами длилась еще несколько месяцев. Она завершилась тем, что митрополит Евлогий вынужден был обратиться к Константинопольскому патриарху и русские приходы перешли в его юрисдикцию. Парадоксально, но в августе 1926 года, незадолго до ареста, митрополит Сергий писал епископам Феофану и Серафиму о необходимости именно таким образом обустраивать жизнь зарубежных приходов. В полемику в зарубежной прессе довольно длительное время не вступал Георгий Федотов. В конце августа 1927 года он лишь ограничился личным письмом к митрополиту Евлогию, в котором сообщал о приезде из России в Париж профессора Бенешевича: "Может быть, он осведомлен о настроениях в Русской Церкви более, чем кто-либо здесь, и мог бы сказать, соответствует ли точка зрения митрополита Сергия церковному общественному мнению. Этим летом как раз из Москвы дошел сюда предостерегающий голос против митрополита Сергия... Для меня неясно: как относятся к шагу митрополита Сергия митрополит Петр и другие исповедники в заточении?"32 Федотов счел возможным выступить лишь после того, как в начале 1930 года появилось интервью митрополита Сергия иностранным журналистам. В первую очередь он поставил проблему понимания эмигрантами того, что происходит в России: "Спорным и трудным для понимания является, собственно, не положение Русской Церкви перед лицом государства, пред лицом врагов, но путь церковного водительства, политика ее верховных иерархов. Правда, сама эта политика может уясниться лишь для того, кто отчетливо представляет себе всю сложность русской жизни. Здесь, в эмиграции, это не легко, это требует внимательного изучения материалов, постоянного пересмотра предвзятых взглядов. Трудно представить себе конкретно ту обстановку полулегальности, в которой живет Церковь. Храмы открыты, но храмы взрываются динамитом. Епископы и священники в торжественных облачениях совершают свое служение у алтаря, и они же тысячами ссылаются в Соловки и Сибирь за это дозволенное законом, открыто совершаемое служение. Конституция и декреты объявляют свободу совести, но открытое исповедание себя христианином для большинства означает потерю работы, голод, гражданскую смерть"33. Федотов оказался единственным из российских церковных историков, который ясно отдавал себе отчет в том, что наступила совершенно иная эпоха, которую нельзя, неправомерно сравнивать ни с какой другой: "История говорит нам о том, что в те героические времена (имеются в виду гонения первых трех веков — СБ.) пламенной веры отступничество в эпоху гонений бывало массовым явлением. Держалось стойко лишь меньшинство, бежавшее, укрывавшееся или в тиши ожидавшее своего часа. И среди этого меньшинства мученичество было единичным, исключительным явлением. Это объясняет общее благоговейное почитание мучеников, с самого момента их славной кончины, а часто даже и при жизни. С прекращением гонения начинается возврат в Церковь падших и слабых, которые принимаются через публичное покаяние. Русская Церковь дала Христу тысячи мучеников, особенно в первые годы революции. Гонения воспламенили веру и ревность избранного меньшинства. Давно Русская Церковь не знала такого цветения святости, как в наши дни. Мы все с любовью и надеждой взираем на чистую кровь новых мучеников, это "семя Церкви", по слову древнего отца". Но Федотов говорит о существенном отличии нового времени от первохристианских времен: "И однако, при сравнении нашей эпохи с древнехристианской, не может не поражать один факт: крайняя и всеобщая терпимость по отношению к отступничеству. Если бы к современной России применить древнюю строгость, мало кто мог бы считать себя членом Церкви. В России не требуют воскурения фимиама, но требуют на каждом шагу отречения от Бога. От учителя — атеистической пропаганды в школе, от артиста и художника — участия в безбожных спектаклях, изданиях, плакатах и проч., от всех советских служащих и рабочих — участия в процессиях под знаменами с кощунственными и антихристианскими лозунгами. Наконец, почти каждый рабочий и служащий должен быть членом профессионального союза, и на его профсоюзной книжке написано, что он входит в состав III Интернационала, принципиально атеистическая доктрина которого всем известна. С точки зрения Древней Церкви почти все православные граждане СССР libellatici, а многие и traditores (почти все священнослужители), выдавшие врагам церковные святыни. Удивительно не то, что масса людей под угрозой голодной смерти совершает кощунственные акты, но то, что совершают их верующие, церковные люди, которые и не помышляют хотя бы временно выйти изсостава церковного общества или искупить свое публичное отступничество публичным покаянием. И если мы склонны извинить несчастных невольных демонстрантов, то уже с ужасом думаем о профессорах и педагогах, которые ходят в церковь и читаютматериалистические и атеистические лекции, или о набожных актерах, которые на подмостках глумятся над Христом. Это вещи, которые не могут быть ничем и никогда оправданы, извинены, а только прощены, при условии раскаяния. Самая возможность их свидетельствует о глубокой деморализации, которая господствует в России, верующей и неверующей, а с другой стороны - об утрате символического сознания. Символ - знак, внешнее выражение веры, исповедание ее перестает казаться вещами важными. Лишь бы иметь Бога в душе. Но это презрение к символу таит большие догматические опасности и вместе с тем угрозу для единства и крепости церковного тела". Анализируя последние послания патриарха Тихона, Федотов отмечает важную особенность: "И, однако, при всем благоговении к личности почившего патриарха и признании его правды, можно указать одну слабую сторону его дела, в которой лежат зародыши грядущих тяжелых падений. Та форма, в которую патриарх облек свои исторические акты 1923 и 1925 года, мучительно не соответствовала их подлинному церковному значению. Изложенные советским стилем, быть может, продиктованные в советских канцеляриях (поражаешься глубине прозрения и точности формулировок! - С.Б.) акты эти с внешней стороны были унизительны для Церкви. Патриарх не допускал в них никакой лжи, но между его мыслью и словом было, несомненно, большое качественное несоответствие. Церковное общество, которое сначала не хотело признавать подлинности этих актов, скоро привыкло к ним, закрывало глаза на их форму, прощало ее из глубокого уважения к патриарху. Трудно судить теперь, насколько эта форма была неизбежна: удовлетворились бы враги заявлениями, облеченными в более достойные, церковно оправданные слова? Возможен вопрос: не сказался ли здесь общий в России нашего времени недостаток чувства слова, символа, формы, о котором мы говорили выше? Слишком легко относятся к сказанному слову, еще легче к напечатанному, к советскому, газетному, которому привыкли не верить. Патриарх, несомненно, знал, что впечатление от напечатанных его слов будет невелико, и эта малость общественного впечатления облегчала ему его тяжелый компромисс. Эта форма, или, вернее, это отсутствие формы, было жертвой, было унижением и, если говорить церковно, — точно было грехом: малым грехом, который патриарх принял на свою святую совесть для спасения своего народа. Грех этот прощен ему на земле - верим, прощен и на небесах. Но свойство каждого ничтожного греха — оставлять за собой след: быть источником новых искушений, новых соблазнов". Когда Федотов осторожно утверждает, что в последних посланиях патриарха не было "никакой лжи", это не так. "Злонамеренные люди", якобы толкавшие его на противостояние властям во время Гражданской войны, о которых патриарх упоминает в посланиях 1923 года, вряд ли на самом деле были злонамеренными. Можно ли отнести к таким злонамеренным людям ближайшее окружение патриарха - архиепископа Илариона (Троицкого), других епископов и духовенство? Тональность посланий 1923 года резко отличается от Посланий последнего года жизни, когда патриарх Тихон вполне осознавал значимость сказанного и печатного слова. Но Федотов точно отмечал свойство лжи: малая ложь влечет за собой большую. Стремясь обосновать основные положения своей Декларации, митрополит Сергий ссылался на эти вынужденно подписанные патриархом послания 1923 года и на предсмертное завещание, подлинность которого весьма и весьма спорна. Федотов тонко почувствовал и определил суть складывающихся взаимоотношений между митрополитом Сергием и АРК: "Митрополит Сергий, как и Петр, первый местоблюститель патриаршего престола, продолжал церковную политику патриарха. По отношению к Советской власти она сводилась к им формулированной, на не совсем церковном языке, лояльности. Лояльность означала средний путь между обновленчеством, принявшим и благословившим коммунистическую революцию, и карловацким отколом, стоявшим за церковно-политическую контрреволюцию. Несмотря на некоторые трения, которые митропо
ит Сергий встретил среди иерархии (митрополит Агафангел, потом "григорьевцы"), его церковное руководство нашло одобрение со стороны огромного большинства верующих и, что особенно важно, со стороны исповедников (соловецкая группа), которым естественно принадлежит право блюсти церковную чистоту. (Недостаточная информированность Федотова в данном случае подвела его. Митрополита Сергия действительно поддержали в борьбе с "григорианским" расколом, но почти единодушно, включая соловецких епископов, отвергли Декларацию. — СБ.) Опираясь на поддержку общецерковного мнения, митрополит Сергий вел деятельные переговоры с властью, целью которых была легализация Православной Церкви, ее центральных и местных учреждений, духовной школы и печати. Летом 1927 года появилась Декларация митрополита Сергия, которая имела целью купить у власти эти уступки. Документ этот, имеющий длительную предысторию, представляет странную и соблазнительную смесь чисто церковных, оправданных жизнью и опытом патриарха Тихона формулировок и политических выпадов, грубость которых заставляет предполагать их источник в казенных перьях ГПУ. Лояльность, о которой говорит здесь митрополит, понимается им, в сущности, как новый союз Церкви с властью принципиально-атеистической и не прекратившей ни на минуту гонения на Церковь"37. Федотов нашел точное определение сущности новых отношений между Церковью и государством. Сегодня мы бы назвали их рыночными. Митрополит Сергий сделал определенные уступки Тучкову, а взамен попросил его в своем заявлении в ОГПУ от 7 октября 1927 года об амнистии заключенных и ссыльных епископов. Но ОГПУ не собиралось выполнять своих обещаний. Более того, репрессии против епископата, не согласного с Декларацией, усиливались.
|
