К.В.Вержбицкий 

Процессы об оскорблении величия в Риме при императоре Тиберии.

Оп.: Античный мир. Материалы научной конференции. Белгород, 1999. С. 37-45.

http://www.centant.pu.ru/centrum/publik/verzshb/verz02f.htm

См. комментарий Кротова.

Исследование процессов об оскорблении величия в эпоху ранней империи и, в том числе, в период принципата Тиберия (14-37 гг. н. э.) учёными нашей страны представляет отнюдь не только академический интерес. Нынешняя российская власть, несмотря на настойчиво декларируемую приверженность демократическим принципам, в своей реальной каждодневной практике всё ещё очень далека от норм правового государства. Живя в обществе, по существу лишённом каких бы то ни было гражданских традиций, мы до сих пор не застрахованы от новых рецидивов преследований инакомыслящих. Такой сценарий тем более не исключён, что в условиях перманентной политической нестабильности то и дело с разных сторон раздаются призывы, навести в стране так называемый "порядок" даже за счёт отказа от конституционных прав и свобод граждан.

Примерно 2000 лет назад такой порядок был наведён в Риме династией Цезарей, и у нас есть возможность, обратившись к историческому опыту древних римлян, увидеть воочию, что обратной стороной порядка, за который заплачено подобной ценой, является незащищённость человеческой личности от произвола авторитарной власти.

Корнелий Тацит, основной источник, повествующий о событиях I в. н. э.,¹ связывает большинство фактов императорского произвола при Тиберии с практикой закона об оскорблении величия Римского народа (lex majestatis). Под этот закон, созданный в эпоху республики для защиты жизненно важных государственных интересов, при Тиберии начинают подводить различные поступки и действия в политическом отношении абсолютно нейтральные, причём инициаторами подобного использования lex majestatis выступают принцепс и его ближайшее окружение (Tac. Ann., I, 72-73). Таким образом, можно сказать, что выбор нами в качестве объекта исследования практики lex majestatis обусловлен состоянием наших источников. К тому же проблема lex majestatis и процессов об оскорблении величия при Тиберии является предметом оживлённой дискуссии в современной исторической литературе. Ряд учёных, как у нас в стране, так и за рубежом, не склонны доверять сообщениям Тацита о терроре Тиберия и настаивают на необходимости внесения в созданную античной традицией картину правления этого императора существенных корректив.² Политические процессы при Тиберии, по их мнению, были немногочисленны, имели дело с реальными заговорами и полностью соответствовали нормам римского законодательства,³ а имевшие место злоупотребления связаны, главным образом, с деятельностью Сеяна и его ставленников.⁴ Вместе с тем у Тацита нашлись и свои защитники, в том числе такие авторитетные специалисты как Р. Сайм и Э. Кёстерманн, считающие, что оснований для столь кардинального пересмотра традиционной точки зрения у нас нет.⁵ Дать полный обзор литературы о Тиберии в рамках одной небольшой статьи не представляется возможным, поэтому, обозначив две крайние позиции, обратимся к данным источников о процессах об оскорблении величия в период принципата Тиберия.

Следующие события стали своего рода путевыми вехами, отмечающими этапы эволюции режима Тиберия: таинственная смерть Германика в Антиохии на Оронте 10 октября 19 года; смерть Друза, возможно отравленного Сеяном, в 23 году; отъезд императора из Рима на остров Капри в 26 году; казнь Сеяна 18 октября 31 года. Практика lex majestatis в каждый из обозначенных выше периодов имела свои характерные черты, поэтому нам необходимо рассмотреть последовательно каждый из них.

Первый период (14-19 гг.) характеризуется следующими основными особенностями. Для Тиберия это время закрепления положения в новом качестве главы государства и императорского дома⁶. В отношениях с сенатом и обществом в целом он стремиться придерживаться образа действий Августа. Дополнительным сдерживающим фактором в этой связи выступает Германик, официальный наследник Тиберия, выдвинутый германскими легионами в качестве альтернативного кандидата на престол (Tac. Ann., I, 31; Suet. Tib., 25; Calig., 5).

В первые годы принципата Тиберия процессов об оскорблении величия не много, в основном они заканчиваются снятием обвинения. Механизм политических репрессий пока ещё только отрабатывается. Создаются прецеденты преследования на основании lex majestatis за преступления против культа Августа (дела всадников Фалания и Рубрия (15 г.)), словесные нападки на Тиберия и других членов правящего дома (дела Грания Марцелла и Апулеи Вариллы (соответственно 15 и 17 гг.)), оккультную практику против первых лиц государства (дело Либона Друза (16 г.)) (Vell., II, 130; Tac. Ann., I, 73-74; II, 27-32; III, 38; Dio., LVII, 15). Эти и другие подобные действия начинают рассматриваться как политические преступления (crimen laesae majectatis).

Второй период открывается смертью Германика и последовавшим затем судом над его заместителем легатом Сирии Кальпурнием Пизоном (Tac. Ann., II, 71-72; III, 13-15; Dio., LVII, 18). Смерть племянника, в котором после восстания германских и паннонских легионов в 14 году Тиберий не мог не видеть потенциального соперника, очень укрепила его положение, особенно в династическом плане. Его наследником стал родной сын Друз, которого император взял в 21 году в коллеги по консулату, а в следующем году сыну принцепса была предоставлена трибунская власть (Tac. Ann., III, 56-57). В начале 20ых годов в политике Тиберия происходит поворот в сторону усиления репрессивного начала.⁷ По инициативе префекта претория Луция Элия Сеяна, в эти же годы выдвигающегося на роль ближайшего помощника принцепса, разбросанные по Италии преторинские когорты концентрируются в столице (ibidem, III, 29; Dio., LVII, 19). Стиль процессов об оскорблении величия ужесточается: наиболее характерным в этом плане представляется дело Клутория Приска, написавшего в 21 году стихи на смерть больного Друза, чтобы в случае его смерти получить за них хороший гонорар. Дело окончилось трагически: Приска казнили (Tac. Ann., III, 45-51; Dio., LVIII, 20). Укрепление позиций Тиберия, ужесточение императорского режима и рост влияния Сеяна - характерные черты второго периода (19-23 гг.).

В 23 году умирает сын и наследник Тиберия Друз, возможно отравленный Сеяном (Tac. Ann., IV, 3, 7-11; Suet. Tib., 62). Эта смерть стала для принцепса не только тяжким моральным ударом: после кончины Друза на место наследников Тиберия претендуют сыновья Германика. Вокруг них формируется группировка из близких к Германику лиц, во главе которой оказывается его вдова, Агриппина. Отношения между ней и Тиберием враждебные: она подозревает императора в убийстве мужа, он ненавидит невестку и её детей, стоящих на пути его родного внука, сына Друза Тиберия Гемелла. Сеян, решивший воспользоваться сложившийся ситуацией в личных целях склоняет императора к жёстким мерам против Агриппины и её детей. Тиберий, по-видимому, некоторое время колеблется по своему обыкновению, но, всё-таки, решается. В период с 23 по 26 годы (до отъезда императора на остров Капри) Тиберий и Сеян приступают к осуществлению первого этапа кампании, цель которого - подготовить общественное мнение к грядущей расправе с женой и детьми Германика.

В 24 году в оскорблении величия были обвинены друг Германика и участник его походов Гай Силий и его жена Созия Галла. Гай Силий покончил с собой, его жена была сослана (Tac. Ann., IV, 17-20). Показателем ужесточения режима Тиберия в этот период может служить дело историка Кремуция Корда, обвинённого клиентами Сеяна в том, что в своём труде он без похвалы отозвался о Юлии Цезаре, зато хвалил Брута, а Кассия даже назвал "последним римлянином". Он также покончил жизнь самоубийством, а его исторический труд был сожжён (Senec. Ad Marc., 22, 2-3, 4-7; Tac. Ann. IV, 34-35; Suet. Tib., 61; Dio., LVII, 24). Наконец, в 26 году Тиберий навсегда покинул Рим и обосновался на острове Капри, где в уединении готовил расправу со своими будущими жертвами (Tac. Ann., IV, 57). Длительное пребывание императора вне Рима в корне меняло его отношения с сенатом: из главы сената он превратился в господина, посылающего сенаторам свои письменные распоряжения.⁸ Таким образом, традиция Августа, когда принцепс правит вместе с сенатом и как его глава, была нарушена.

Преследования отдельных, наиболее выдающихся представителей партии Агриппины вынудили большинство её сторонников отвернуться от семьи Германика, и в самом конце 20ых годов Тиберий смог, наконец, расправиться с ней. Сделать это было тем легче, что в 29 году умирает Ливия, вдовствующая императрица и мать Тиберия. Августа не любила невестку, но, по-видимому, сдерживала открытый конфликт, страшась распада правящего дома. В том же 29 году Агриппина и её старший сын, Нерон, по приказу Тиберия были отправлены в ссылку на острова. В 30 году Нерон был вынужден совершить самоубийство; в 33 умерла Агриппина. В 30 году Друз, средний сын Германика, был заточён в подземелье Палатинского дворца, где в 33 году умер от голода. В живых принцепс оставил только младшего сына Германика, Гая Калигулу (Tac. Ann., V, 3-5; VI, 3, 25; Suet. Tib., 53-54; Dio., LVII, 22).

Таким образом, в это время (23-30 гг.) происходит важное изменение в развитии практики обвинений в оскорблении величия: инициативу в преследованиях по lex majestatis берёт на себя императорская власть. Процесс роста потока политических доносов приобретает обвальный характер: принцепс нуждался в обвинителях для организации травли семьи и сторонников Германика, и, следовательно, был вынужден поощрять практику политических обвинений. Из источников нам известны немногие, но достаточно красноречивые факты: дела Гая Коминия, Вотиена Монтана, Элия Сатурнина, Клавдии Пульхры, Тития Сабина, Фуфия Гемина и Мутилии Приски, Муции и её родных, Азиния Галла и другие (Tac. Ann., IV, 13, 18-21, 28-31, 34-36, 42, 52, 66, 68-71; VI, 23; Dio., LVII, 22-24; LVIII, 3-5), но реальное число процессов было, конечно же, гораздо больше. Наши источники фиксируют лишь наиболее громкие дела, в которых ярко проявилось личное участие Тиберия и Сеяна.⁹ Не все процессы были связаны с борьбой в правящих кругах: многие, как это обычно бывает, воспользовались нездоровой обстановкой, чтобы свести личные счёты, ускорить свою служебную карьеру или поживиться за счёт имущества обвиняемых. Тем не менее, Тиберий несёт ответственность также и за них, ведь именно он создал для доносчиков (delatores) благоприятные политические условия.

Дальнейшее развитие этих тенденций делало неизбежным кровавый финал правления Тиберия. Казнь Сеяна 18 октября 31 года, обвинённого в подготовке государственного переворота, сыграла в процессе нарастания волны террора роль катализатора.

Останавливаться подробно на проблеме заговора Сеяна мы не будем. В источниках о нём сохранилось очень мало сведений, и историкам не остаётся ничего другого, как пытаться заполнить эту лакуну с помощью разного рода догадок и предположений.¹⁰ Тем не менее, представляется бесспорным, что в основе конфликта императора с его "министром государственной безопасности" лежали притязания Сеяна на роль преемника Тиберия.¹¹ Когда с Агриппиной и её детьми было покончено, Сеян начал всерьёз рассчитывать на это и, по-видимому, попытался оказать на Тиберия давление, чтобы получить от него соответствующие гарантии: империй и трибунскую власть. Империй Сеян получил; в 31 году император и его фаворит стали консулами, но Тиберий твёрдо решил сохранить власть за своей династией. Не решаясь действовать открыто, Тиберий организует контр-заговор, результатом которого стало уничтожение Сеяна и всей его семьи (Tac. Ann., VI, 2-4; Suet. Tib., 65; Dio., LVIII, 9-11).¹² Вслед за тем, император, которому всюду мерещились сообщники казнённого префекта, обрушивается на друзей, родственников и клиентов покойного, которых у него, естественно, было не мало. Многие римляне искали покровительства и дружбы человека, вознесённого принцепсом выше всех прочих граждан и почти вровень с собой. Лишь немногие из них, разумеется, были посвящены в далеко идущие планы префекта, а, между тем, приговоры выносились самые жестокие: казнь, конфискация, ссылка. Большинство из них даже не решалось защищать себя и только некоторым удалось оправдаться. Среди них был всадник Марк Терренций, в уста которого Тацит вкладывает речь, показывающую, кого на самом деле казнили под именем заговорщиков и приспешников Сеяна (Tac. Ann., VI, 8).

Вот собственно и всё, что нам известно о процессах об оскорблении величия при Тиберии. Мы сосредоточили своё внимание именно на них, так как политическое развитие принципата в эти годы, усиление в нём авторитарного начала проявлялось почти исключительно в изменениях стиля отношений власти и общества. От характерных для эпохи Августа согласия и либерализма за 20 с небольшим лет совершился переход к совсем другой политике и иным методам управления. Авторитарная сущность принципата, которую Августу удалось искусно замаскировать, выступает рельефно при его преемниках.

ПРИМЕЧАНИЯ 

1 Далее все даты новой эры. 

2 См.: Marsh F. B. The reign of Tiberius. Oxford, 1931; Levick B. Tiberius the politician. London, 1976; Кнабе Г. С. Корнелий Тацит. М., 1981. С. 163-164. 

3 Smith Ch. E. Tiberius and the Roman Empire. Baton Rouge, 1942. P. 179-181. 

4 Kornemann E. Tiberius. Stuttgart, 1960. S. 129-130. 

5 Koestermann E. Die Majestatprozesse unter Tiberius// Historia, V, 1955. S. 72-106; Syme R. Tacitus. Oxford, 1958. P. 283ff; Егоров А. Б. Рим на грани эпох. Л., 1985. С. 150-151. 

6 Егоров А. Б. Рим на грани эпох. С. 136. 

7 Сергеев В. С. Принципат Тиберия// ВДИ, 1940, №2. С. 83, 94. 

8 Smith Ch. E. Tiberius and the Roman Empire. P. 223. 

9 Koestermann E. Die Majestasprozesse unter Tiberius. S. 72-106. 

10 См., например, выполненную Э. Кёстерманном реконструкцию событий, описанных в утраченной части 5ой книги "Анналов": Koestermann E. Der Sturz Sejanus// Hermes, LXXXII, 1955. S. 359-374// ANRW, Bd. II, T. 2, 1975. P. 112-113. 

11 Smith Ch. E. Tiberius and the Romane Empire. P. 152.  

12 Егоров А. Б. Рим на грани эпох. С. 148-150. 

Жебелевские чтения-2 Тезисы докладов научной конференции. 26-27 октября 1999 г.

Пальма первенства среди римских писателей, увековечивших в своих трудах события истории Вечного города в античную эпоху, по праву принадлежит Корнелию Тациту. Созданные им образы политических и государственных деятелей Рима I в. н.э. по достоинству вошли в золотой фонд мировой литературы. В первую очередь это касается образов римских императоров, вокруг которых, по существу, и строится повествование в главных произведениях Тацита, "Анналах" и "Истории". Однако труды Тацита, помимо их чисто литературного значения, являются для нас главным источником информации о событиях истории Рима эпохи ранней империи. Вопрос о достоверности созданной в сочинениях Тацита картины внутренней истории Рима в указанный период и, в частности, образов преемников Августа приобретает, таким образом, первостепенную важность.

Особое место среди принцепсов I в. н.э. в произведениях Тацита занимает фигура наследника основателя империи Тиберия Клавдия Нерона (14-37 гг.). Во-первых, посвящённая ему часть "Анналов" (книги I-VI) дошла до нас почти полностью (за исключением части V книги), чего, к сожалению, нельзя сказать о разделах, посвящённых другим Юлиям-Клавдиям: полностью утеряны книги, повествовавшие о правлении Гая и значительная часть "клавдиевых", а изложение событий правления Нерона в "Анналах" не было, как известно, доведено до конца. Во-вторых, Тиберий, пожалуй, наиболее противоречивая личность из всех Юлиев-Клавдиев: целый ряд качеств выгодно отличает его от последующих правителей империи, безумного Гая Калигулы, мягкотелого Клавдия, артиста Нерона. Более того, у нас есть все основания видеть в нём одного из наиболее выдающихся государственных деятелей не только ранней империи, но и всей римской истории. И тот же Тиберий остался в памяти римлян как жестокий тиран, свирепо расправлявшийся с теми, кого он подозревал в намерении посягнуть на величие его власти, даже если они приходились ему ближайшими родственниками.

Эти два фактора, хорошая сохранность "тибериевых" книг и очевидная значительность его личности привели к тому, что суждение о Таците-историке в Новое время формируется, прежде всего, на базе первой гексады "Анналов". Огонь критики, который обрушила на Тацита и его труд немецкая историография второй половины XIX века, был направлен, в первую очередь, против Тацита - биографа императора Тиберия. В следующем столетии критические установки школы Т. Моммзена были восприняты исторической наукой Великобритании и США и получили дальнейшее развитие в рамках так называемой "традиции реабилитации Тиберия", пик популярности которой пришёлся на 30-50ые годы. Но приблизительно с середины текущего века отношение к Тациту-историку начинает меняться: этапным моментом здесь был, по-видимому, выход в свет монографии Р. Сайма о Таците (1958 г.). В последующие годы признание высоких достоинств Тацита не только как художника и мастера слова, но и как историка постепенно становится общим местом в посвящённых ему исследованиях.1

Изменение отношения к трудам Тацита как к источнику по истории ранней империи во второй половине XX века имеет одну любопытную особенность: признавая, что взгляд Тацита на события римской истории I в. н.э. носил, в целом, реалистический характер,2 исследователи его творчества делают одно любопытное исключение - принципат Тиберия.3 Эпоха Тиберия представляется современным учёным временем глухой политической борьбы и острой социальной ломки, периодом, когда, старая аристократия всё ещё сохраняла сильные позиции и оказывала действенное сопротивление императорской власти.4 Тацит, писавший "тибериевы" книги "Анналов" при Траяне, не понял этой уже далёкой от него эпохи, как не понял он и Тиберия, не сумев увидеть в нём политика, для которого идеал старинной аристократической республики с сенатом во главе ещё сохранял всю свою притягательность.5 Таким образом, и в наши дни образ Тиберия в "Анналах" остаётся поводом для обвинений Тацита в необъективности, непонимании истинного смысла исторических событий и даже в преднамеренном искажении фактов. Однако против такого подхода, на наш взгляд, можно привести целый ряд возражений, главные из которых суммированы ниже.

Прежде всего, следует отметить то обстоятельство, что в нашем распоряжении отсутствует сопоставимая по обилию фактической информации с "Анналами" параллельная традиция, которая могла бы стать основой для пересмотра образа Тиберия у Тацита: "Римская история" Веллея Патеркула слишком краткая; к тому же, в части, касающейся Тиберия, история под пером Веллея вырождается в напыщенный панегирик.6

В пользу Тацита говорит также солидная источниковедческая база его труда, о которой мы можем судить как из самих "Анналов" (ссылки на acta senatus, acta diurna, мемуары, письма, сочинения предшественников), так и из переписки Тацита с Плинием Младшим. Друг Тацита, надо полагать, неплохо представлял себе его творческую кухню и мог объективно оценить качество его работы. Правда в письме Плиния Тациту, которое мы имеем в виду (Plin. Sec. Epist., VII), речь идёт не об "Анналах", а об "Истории", но почему мы должны предполагать, что, описывая принципат Тиберия, Тацит отступил от свойственной ему прежде основательной манеры работы с историческим материалом?

Не чуждый широко распространённому в античности взгляду, согласно которому изучение истории должно преследовать в первую очередь дидактические цели, Тацит полагал, что "Анналы" будут полезны всем тем, кому, как самому историку, выпало жить и служить государству при Цезарях (Tac. Ann., IV, 32-33). Основы империи были заложены в век Августа и его ближайших преемников, поэтому, чтобы познакомить своего читателя с определяющими социально-политическими особенностями эпохи принципата, Тацит обращается к периоду Юлиев-Клавдиев (ibidem, IV, 33). Однако выполнить своё назначение в качестве своеобразного руководства труд Тацита мог лишь в том случае, если содержавшиеся в нём exempla virtutis и exempla vitii были бы истинными, взятыми из жизни примерами доблести и порока, поданными, к тому же, в правдивом освещении. Таким образом, требование объективного освещения изложенных фактов органически вырастает из взятой на себя историком задачи: только так он мог научить своих соотечественников быть полезными государству даже находясь под властью правителей, враждебных доблести (Tac. Agr., 42).

Наконец, у нас есть возможность проверить достоверность образа Тиберия в "Анналах" сопоставив его с сообщениями Сенеки Младшего, значительная часть жизни которого пришлась на те годы, когда Римом управлял преемник Августа. В памяти современников правление Тиберия запечатлелось как эпоха жестокого террора и связанного с ним страха за свою жизнь, который глубоко пропитал высшие слои римского общества. Привлекать чрезмерное внимание к своей персоне в те годы было опасно, а принцип "живи незаметно" многим казался тогда воплощением житейской мудрости (Senec. De benef., III, 26; Epist. LV, 3).

Взятые в совокупности эти доводы, на наш взгляд, показывают, что картина правления Тиберия и образ этого императора в "Анналах" не содержат оснований для обвинений Тацита в предвзятости и необъективном освещении фактов, которые со времён Т. Моммзена предъявляла и продолжает предъявлять римскому историку новейшая историография. В своих основополагающих чертах они верны, и, хотя определённые коррективы могут и должны вноситься, о радикальном пересмотре античной традиции в данном случае не может быть и речи.

1 Подобная точка зрения высказывалась в научной литературе и до Р. Сайма. Так, в частности, русским учёным В. И. Модестовым и французским историком античности Г. Буассье независимо друг от друга была сформулирована так называемая теория moderatio, в рамках которой впервые была раскрыта вся сложность и неоднозначность отношения Тацита к империи Цезарей, под властью которых ему приходилось жить. В 30ые годы XX века появляется посвящённая Тациту работа Ф. Клингнера, а в 1950 году - монография Э. Параторе "Тацит". Все эти исследователи, так или иначе, подвергали пересмотру сформировавшийся в рамках позитивистской историографии взгляд на Тацита как на клеветника империи и к тому же посредственного и несамостоятельного историка. Однако именно книга Р. Сайма, ставшая крупным событием в мировой науке об античности, сыграла в этом процессе решающую роль: многие идеи, впервые высказанные В. И. Модестовым, Г. Буассье, Ф. Клингнером и Э. Параторе приобрели широкую известность через посредство книги Р. Сайма, не говоря уже о собственном вкладе английского учёного в изучение творческого наследия Тацита и римской истории I - начала II вв. н. э. См.: Модестов В. И. Тацит и его сочинения. СПб., 1864; Boissier G. Tacite. 2e йd. Paris, 1904; Klingner F. Tacitus// Klingner F. Rцmische Geisteswelt. 3 Aufl. Mьnchen, 1956, S. 451-471; Paratore E. Tacito. Milano, 1951; Syme R. Tacitus. Vol. I-II. Oxford, 1958.

2 Gooodyear F. R. D. History and biography// The Cambridge history of classical literature. Vol. II, 1982, p.654f.

3 Gooodyear F. R. D. 1) Tacitus. Oxford, 1970, p. 31-34; 2) History and biography, p. 649f.

4 Кнабе Г. С. Корнелий Тацит. М., 1981, с. 163-164.

5 Syme R. Tacitus. Vol. I, p. 427-428.

6 Syme R. M. Vinicius (cos. 19 B. C.)// Danubian Papers. Bucarest, 1971, p. 32f.

Римлянин эпохи террора

Античное общество - IV: Власть и общество в античности. Материалы международной конференции антиковедов, проводившейся 5-7 марта 2001 г. на историческом факультете СПбГУ. СПб., 2001

В истории Рима первое столетие империи - это время ужесточения императорского режима, усиления его авторитарного характера. Указанный процесс, наиболее ярким внешним выражением которого явилась практика политических репрессий, был обусловлен как личными качествами правителей, занимавших в те годы императорский престол, так и самой сущностью режима принципата.

Масштаб и характер императорского террора в I в. н. э. является предметом дискуссии в современной историографии, однако, к какой бы точке зрения на этот счёт мы ни примкнули, не будет ошибкой сказать, что его воздействие на римское общество было чрезвычайно сильным.

Переход от республики к империи - событие революционного значения для римской истории - вовсе не казался таковым современникам Августа. Те несомненные и ощутимые для каждого блага, которые принёс принципат - гражданский мир, личная безопасность, экономическое процветание, - как бы заслонили собой свершившиеся политические перемены.

Осознание всей глубины переворота пришло далеко не сразу. Понадобились несколько десятков лет августова мира (Pax Augusti), в условиях которого ставшая привычной политическая стабильность частично утратила в глазах римлян статус безусловной ценности. Необходимость сохранения власти Цезарей во имя общественной безопасности была куда менее очевидна тому поколению, молодость которого прошла при Августе.

Авторитарная сущность системы принципата, которую его основателю удалось искусно замаскировать, выступает рельефно в век Юлиев-Клавдиев. В условиях террористического режима республиканизм, за который в силу установившейся политической традиции продолжают цепляться властители империи, превращается в фикцию, уже не способную никого ввести в заблуждение. Те, кто пережил репрессии Тиберия, безумства Калигулы, самодурство Нерона, не могли не понимать, что государственный строй Рима в эпоху Августа и его преемников претерпел коренные изменения и само это время начинает восприниматься как исторический рубеж, отделяющий республику сената и римского народа (Senatus Populusque Romanum) от империи Цезарей.

Террор нанёс сильный удар старой аристократии: в числе пострадавших было немало представителей знатных фамилий: Аврелиев, Домициев, Кальпурниев, Эмилиев, Скрибониев, Элиев. Впрочем, и без него старый нобилитет рано или поздно сошёл бы со сцены, уступив место новым социальным силам. В условиях террористического режима Юлиев-Клавдиев успело вырасти целое поколение, то самое, которое будет определять облик империи в близкую уже эпоху её расцвета - в годы Флавиев и Антонинов.

Каких же людей создавало это время? Какой тип римлянина, человека и гражданина, стал её положительным итогом? К счастью, у нас есть биография человека, которого с полным правом можно назвать героем этой эпохи. Имя этого человека - Гней Юлий Агрикола.

Жизненное кредо тестя Корнелия Тацита в двух словах можно определить так: благоразумная умеренность плюс осторожность (moderatio prudentiaque) (Tac. Agr., 42). Агрикола не стремился стяжать себе славу выставлением напоказ своей непреклонности, не искушал судьбу, бравируя своей независимостью. Он служил государству и власть предержащим, каковы бы они не были, демонстративно лояльный к ныне царствующему императору, будь то Нерон или Веспасиан, Тит или Домициан. Вся его жизнь может служить иллюстрацией к мысли Тацита, биографа Агриколы, что и при дурных правителях выдающиеся люди могут работать на благо отчизны, если помимо трудолюбия и энергии им свойственны скромность и повиновение. Благодаря своей деятельности на пользу общества они достойны не меньшего, а, может быть, и большего уважения, чем те, кто снискал себе славу решительностью своего поведения и впечатляющей, но бесполезной для государства смертью (ibidem).

Конечно, не только люди "среднего пути" (Syme R. Tacitus. Vol. I-II. Oxford, 1958. P. 28-29, 548-549; 2) The political opinion of Tacitus// Ten studies in Tacitus. Oxford, 1970. P. 121-122), подобные тестю Тацита, но и доносчики, многие из которых были весьма яркими личностями, или сенаторы-оппозиционеры тоже могут претендовать на роль "героев времени". Однако влияние первых на общественную жизнь было исключительно деструктивным, а вторым было суждено кануть в лету вместе с аристократической империей Юлиев-Клавдиев. Будущее принадлежало не им, а "новым римлянам", типичным представителем которых являлся Юлий Агрикола.

Не может быть никакого сомнения в том, что сильное влияние на формирование жизненной позиции Юлия Агриколы оказала стоическая философия, которой он увлекался в юности, когда учился в Массилии (Tac. Agr., 4). Сыграло свою роль и его происхождение - фактор, весьма существенно сказывавшийся на взглядах и убеждениях граждан Древнего Рима во все времена его истории. Как по отцовской, так и по материнской линии его предки были императорскими чиновниками-прокураторами и, таким образом, представляли новое служилое всадничество (ibidem). Но решающее воздействие, безусловно, оказали обстоятельства его богатой событиями жизни.

Принадлежа к высшему слою римского общества, Агрикола имел возможность наблюдать жизнь принцепсов и все их пороки так сказать с близкого расстояния. Но те же наблюдения открыли ему и другое: именно принцепсы олицетворяли в этом мире римский порядок, державшийся только благодаря их власти. Когда смерть Нерона не на долго ввергла римское государство в пучину анархии, чехарда на престоле не замедлила отразиться на судьбе Агриколы и его близких самым непосредственным образом: опустошавшие лигурийское побережье моряки из флота Отона, очередного халифа на час, убили его мать и разграбили их родовое поместье. Узнав об этом, Агрикола без малейшего промедления присоединился к тому претенденту на престол, который, как казалось, один мог вызволить римскую державу из её бедственного положения. По поручению Лициния Муциана, легата Сирии и одного из лидеров флавианской партии, он произвёл набор войск и привёл к присяге Веспасиану XX легион (ibidem, 7).

Испытания, выпавшие на долю семьи Юлия Агриколы в годы гражданской войны 68-69 гг., по-видимому, привели его к пониманию значения твёрдой единоличной власти принцепсов для стабильности и безопасности империи. Горький опыт старшего поколения, равно как и многих его современников, показал, что сопротивляться этой власти бесполезно, а дать малейший повод заподозрить себя в неблагонадёжности - равносильно самоубийству. Таким путём Юлий Агрикола пришёл к безоговорочному принятию режима Цезарей, по мнению Тацита, совершенно оправданному (ibidem, 42).

Политические репрессии преемников Августа создали именно тот тип подданного, в котором нуждалась складывающаяся мировая монархия. Хотя у людей вроде Агриколы или Тацита было в достатке и инициативы, и энергии, но эта была уже не та бьющая через край энергия, которая отличала знатных граждан Римской республики и побуждала их отдавать последние силы в борьбе за подобающий их имени почёт и положение (dignitas et honor). Кто бы ни занимал императорский престол, для этих людей, также как и для всего многомиллионного населения империи, он являлся отныне наделённым высшей властью гарантом стабильности и спокойствия Римского Мира (Pax Romana).

Традиционные формы общения у римлян и оппозиция Юлиям-Клавдиям

Вестник Санкт-Петербургского университета, 1999. Серия 2, выпуск 2. С. 104-107.

Хотя в том, что касается контроля над жизнью своих граждан, различные государства придерживаются неодинаковых стандартов, само стремление к такому контролю составляет, по-видимому, свойство, имманентно присущее любому государству. Представление о том, в какой мере подобный контроль допустим и где та грань, за которой начинается частная жизнь человека, являющаяся его личным делом, не раз менялось в ходе многовековой истории западноевропейской цивилизации, однако в наши дни, по сравнению с античной эпохой, область частного заметно выросла. В Риме, как и в античности в целом, это пространство личного (res privata) было много уже, в подотчётную государству сферу общественного (res publica) в те времена попадала, например, религиозная жизнь (в этой связи достаточно вспомнить казнь Сократа за непочитание признанных афинским полисом богов или преследование христиан римскими властями). В Римской республике в её лучшие дни частная жизнь граждан из высших сословий, всадников и сенаторов, находилась под строгим цензорским контролем и можно было запросто лишиться места в рядах сената, поцеловав жену в присутствии дочери или прикупив столового серебра сверх установленного веса (Plut. Cato Major, 17).

Тенденция держать под неусыпным надзором даже личную жизнь римлян в эпоху империи ничуть не ослабла, хотя и сильно видоизменилась. Охрана добрых нравов, борьба с роскошью и разрушительным влиянием чужеземных, греческих и восточных, обычаев отошли на второй план, уступив место розыску и преследованию неблагонадежных с точки зрения авторитарной власти лиц. Под пристальным вниманием властей оказались circuli (букв. кружки), по существу, своего рода клубы по интересам, переживавшие в эпоху раннего принципата подлинный расцвет. В классическую эпоху этим словом обозначали форму интеллектуального досуга: circulus составляли друзья, более или менее регулярно встречавшиеся для обсуждения философских и литературных проблем. Нередко, а скорее даже обыкновенно, эти собрания соединялись с застольем, как это было заведено, например, в доме у Аттика. Отсюда другое название этих клубов - convivia. Впрочем, уровень интеллектуальности подобного времяпрепровождения в каждом конкретном случае зависел от участников собрания: одно дело обед у Аттика, образованного человека, друга Цицерона, и совсем другое - пирушка Тримальхиона, столь красочно описанная Петронием. Convivium вполне мог быть и самой обыкновенной попойкой.

В беседах и спорах на этих собраниях далеко не последнее место занимали вопросы текущей политики и теории государства, особенно в тех случаях, когда центральной фигурой такого кружка был видный государственный деятель (например, Сципион Эмилиан).

Таким образом, можно утверждать, что эти неформальные объединения римской образованной публики практически с момента своего появления находились в своеобразных отношениях с формализованной политической структурой государства: на них затрагивались вопросы важные или по крайней мере небезразличные для власти; их членами были люди, уже прославившиеся на государственном поприще или, напротив, пока ещё только готовившие себя к служению своему народу; и наконец, некоторым из таких неформальных сообществ покровительствовали признанные лидеры, principes, римской общины.

Империя принесла римлянам внешний и внутренний мир, относительную безопасность (относительную, поскольку уже при Тиберии провозглашённая Августом эра всеобщего согласия сменяется эпохой террористического режима1) и экономическое процветание, но она же отняла у них политическую свободу. Установление монархической формы правления, не требующей горячего участия каждого гражданина в общественной жизни, с одной стороны, и подъём экономики, прогресс ремёсел, искусства вследствие длительного мира - с другой, вызвали небывалый расцвет частной жизни, а вместе с ней и кружков. Представители власти, включая самого императора, покровительствовали литературе и литературным обществам, аристократы и просто богатые люди стремились не отстать от принцепса и его двора и circuli при Цезарях множились и процветали. В то же время императорская власть предпринимает попытки поставить под свой контроль интеллектуальную жизнь общества, и в центре внимания, естественно, оказываются circuli, в которых эта жизнь главным образом и сосредоточивалась.

Император Август (30 г. до н. э. - 14 г. н. э.) в целях обеспечения прочной базы своей власти проводил тонкую и продуманную культурную политику, направленную на реставрацию и защиту традиционных социальных ценностей. При нем формируется идеологическая линия нового режима, а важнейшим средством её пропаганды становятся официальное искусство и литература. Меценат, один из ближайших друзей принцепса (amici principis), не занимая никакого официального положения, взял на себя организацию работы в вышеуказанном направлении и достиг значительных успехов. Дело не только в том, что он ввёл в придворный круг Вергилия и Горация, из которых первый написал "Энеиду", а второй - "Секулярный гимн": сложившийся вокруг него кружок выдающихся писателей и поэтов стал центром культурной жизни Рима, задавал её тон и направление, диктовал литературные вкусы и пристрастия2.

Однако конфликт интеллигенции с авторитарной властью явление, по-видимому, столь же неизбежное, сколь и трагическое. Правление Августа не было в этом отношении столь безоблачным, как представляется на первый взгляд: ссылка Овидия, упорное нежелание остро нуждавшегося в деньгах Горация занять место императорского секретаря (Suet. Horat. 3), попытка Вергилия уничтожить "Энеиду" - вот те немногие сохранившиеся в источниках следы пока ещё только зреющего конфликта между властью и образованным обществом империи.

Уже при Тиберии (14-37 гг. н. э.) этот конфликт обострился по ряду причин, из которых хотелось бы выделить две. Во-первых, за годы долгого правления Августа режим принципата окреп, оформились его политическая структура и идеологическая база. Как следствие исчезла та заинтересованность в сотрудничестве с римской интеллектуальной элитой и обществом в целом, которая отчётливо видна во внутренней политике основателя империи.

Во-вторых, хотя управление государством из общего дела, каким оно было при республике, стало прерогативой принцепса и его приближённых, прочие римляне отнюдь не перестали на свой лад "заниматься политикой". Увлечение литературой, историей и философией, каким бы модным оно ни было, не могло захватить умы граждан Вечного города всецело: на первом месте в списке их интересов всегда стояла политика. И чем меньше оставалось у них возможностей реально участвовать в делах государства, тем больше дорожили они своим последним правом - правом обсуждать и критиковать действия власти3.

С середины 20-х годов I века н. э. императорская власть переходит к политике "затыкания ртов", обрушив на оппозиционеров всю мощь репрессивной машины авторитарного режима. Главным орудием политических преследований становится закон об оскорблении величия римского народа (lex laesae majestatis Populi Romani)4. Поскольку в империи не существовало государственной тайной полиции, дело политического сыска взяли в свои руки профессиональные обвинители (accusatores), превратившиеся таким образом в доносчиков (delatores). Уже при Тиберии деляторы стали чем-то вроде могущественной корпорации, и некоторые из них, как Луканий Лациар, Марк Опсий, Публий Суилий или знаменитый Котта Мессалин, достигали большого влияния и занимали видное общественное положение5. Полем деятельности для них были всё те же circuli и convivia, собрания римской образованной публики. Здесь они, по выражению Сенеки Младшего, подхватывали неосторожные речи подвыпивших сотрапезников и слишком смелые шутки светских остряков (Senec. De benef., III, 26). В глазах Тиберия именно кружки и пиры были главным рассадником недовольства политикой правительства (Tac. Ann., III, 54).

Выборочный характер сообщений Тацита не позволяет нам сколько-нибудь точно определить общее число жертв репрессий, но, безусловно, впечатление, произведённое террором на римское общество, было чрезвычайно сильным6. С середины 20-х годов и до конца I века одним из факторов, воздействующих на общественную жизнь империи, стал то ослабевающий, то вновь усиливающийся, но никогда не исчезающий совершенно правительственный нажим, а страх перед политическими преследованиями глубоко проник в сознание общества, вытравив последние республиканские иллюзии.

Конечно, многие из эксцессов времён Юлиев-Клавдиев и Флавиев объясняются личными качествами тех, кто занимал в те годы императорский престол, влиянием придворного окружения, борьбой за власть внутри правящего дома. Но за всем этим, на наш взгляд, нельзя не усмотреть одну общую тенденцию: родившаяся в пламени гражданских войн I века до н. э. авторитарная система, переживающая стадию развития и укрепления, стремится поставить общество, в первую очередь социальную элиту, под как можно более полный и жёсткий контроль.

Что же могла противопоставить деспотической власти римская интеллигенция, попавшая под пресс политического и идеологического давления? Не имея возможности оказать активное организованное сопротивление, римские диссиденты избрали своим оружием слово: сатира на принцепсов и их окружение, политические памфлеты ходили по рукам, несмотря на все усилия властей, и отрывки некоторых из них сохранились в сочинениях Тацита и Светония. Готовые всем рискнуть ради удачной остроты, они высмеивали ту власть, сопротивляться которой не могли7.

В том, что императорский режим принял к началу II века в целом более человечные формы, немалая заслуга этих людей. Имена большинства из них нам не известны, но некоторые относящиеся в основном, ко времени правления двух принцепсов из династии Юлиев-Клавдиев, Тиберия и Нерона (54-68 гг.), мы всё же можем назвать.

Среди представителей сенатской оппозиции при Тиберии выделяются Маний Лепид, добившийся смягчения многих несправедливых приговоров, и Кальпурний Пизон, открыто выступавший против злоупотребления культом императора. Кремуций Корд, осуждённый в 25 г. за свой исторический труд, и погибший в 32 г. Мамерк Скавр, автор трагедии "Атрей", некоторые стихи которой были восприняты как сатира на Тиберия, по праву входят в число самых известных римских диссидентов I века. "Образцом добродетели" именует Тацит другого историка, консула 6 г., Луция Аррунция, павшего жертвой ненависти Сутория Макрона, последнего фаворита принцепса. Друг Тиберия сенатор Кокцей Нерва, которому ежедневно приходилось быть свидетелем жестоких расправ над заподозренными в причастности к заговору Сеяна, добровольно ушёл из жизни, хотя ему лично ничто не угрожало. Так потрясли его, по словам Тацита, бедственное положение римского государства и творящийся в нём произвол. Рубрий Фабат предпринял попытку эмигрировать в Парфию (окончившуюся, впрочем, неудачей), предпочитая жизнь в варварской стране исполненному страха существованию в Риме, где никто не мог чувствовать себя в безопасности (Tac. Ann., III, 34-35, IV, 20-21; VI, 9, 14, 26, 47-48; Suet. Tib., 61; Dio., LVII, 24).

Наиболее известные фигуры для времени Нерона - Тразея Пет и его зять Гельвидий Приск, казнённый в 74 году Веспасианом (Suet. Vesp., 15). Упоминания также заслуживают Минуций Терм, один из клиентов которого осмелился обвинить всемогущего Тигеллина, Барея Соран, обвинённый вместе с Тразеей, Паконий Агриппин и Курций Монтан, высмеивавший Нерона и его окружение в своих стихах (Tac. Ann., XVI, 21-35; Suet. Nero, 37). К оппозиционной интеллигенции могут быть причислены и некоторые участники заговора Пизона, например поэт Анней Лукан, хотя ведущую роль в нём, как и вообще во всех заговорах на жизнь принцепсов, играли военные - офицеры и центурионы преторианской гвардии (Tac. Ann., XV, 49).

Хотелось бы ещё раз подчеркнуть наш основной тезис: оппозиция римской интеллигенции по отношению к наиболее одиозным принцепсам, в подавляющем большинстве случаев не выливавшаяся ни в какие активные действия8, тем не менее может и должна расцениваться как сопротивление тираническому режиму. Ни в коем случае не следует преуменьшать значение этого сопротивления, как и в целом значение форм борьбы, не связанных с насилием. История, в частности история новейшего времени, показывает, что они могут оказаться той самой каплей, которая, как известно, точит даже неуязвимый для стали камень.

Мы даже рискнём высказать предположение, что молчаливое, но упорное сопротивление Тразеи Пета и ему подобных оказалось в конечном итоге не менее эффективным средством воздействия на власть, чем мечи и кинжалы заговорщиков. В самом деле, Кассий Херея и Корнелий Сабин убили Калигулу (Suet. Calig., 56-58), но стала ли его смерть уроком властителям империи? Нет. После Калигулы были и Нерон, открыто восхищавшийся Гаем Цезарем (Suet. Nero, 30), и Домициан: абсолютная власть - слишком сильный наркотик, а люди далеко не всегда способны учиться на чужих ошибках.

В сравнении с заговорами и интригами, воздействие общественного мнения на первый взгляд не заметно, так как не даёт немедленных результатов. Однако, это постоянно действующий политический фактор. Каждый принцепс из династии Юлиев-Клавдиев ощущал некую молчаливую оппозицию, время от времени сменявшуюся ропотом недовольства. Впрочем, некоторым из них не было до неё дела. "Пусть ненавидят, лишь бы боялись!" - было их лозунгом. Эти слова принадлежат Гаю Калигуле (37-41 гг.), недолгое правление которого ознаменовалось острейшим кризисом в отношениях принципата с римским обществом (Suet. Calig., 30). Как известно, кризис разрешился его гибелью и восшествием на престол Клавдия (41-54 гг.). Преемник Калигулы несколько смягчил императорский режим, и годы пребывания Клавдия у власти стали своего рода затишьем перед бурным правлением Нерона.

Одним из мероприятий, с помощью которых Клавдий попытался вернуться во внутренней политике к принципам Августа, было прекращение преследований за оскорбление принцепса словом на основании lex majestatis9, что означало существенное ослабление давления на общество. Правление Веспасиана (68-79 гг.), после кратковременного периода анархии сменившего на престоле Нерона, хотя и не обошлось без эксцессов, но в том, что касается свободы слова и личной безопасности граждан (libertas), выгодно отличалось от царствования его артистичного предшественника.

Таким образом, после очередного кризиса в отношениях власти и общества всякий раз наступало потепление. В этом мы усматриваем прежде всего результат действия общественного мнения. Именно оппозиция римлян была той силой, которая подталкивала владык империи к смягчению политического режима, вынуждая их держать свою власть в неких рамках, конечно, весьма зыбких и неопределённых, но хоть как-то ограничивающих их самовластье10. При иных обстоятельствах принципат I века вылился бы в непрерывную чреду кровавых тираний.
Производимая общественным мнением работа приносила плоды медленно, но приносила. Не один из наиболее одиозных тиранов (Калигула, Нерон, Домициан) не был обожествлён, то есть практика террора получила официальное осуждение со стороны римского государства. Отказавшись от политических экспериментов в духе восточных деспотий, правителям которых было позволено в отношении их подданных буквально всё (Suet. Calig., 29), Нерва и Траян вернули принципат на путь, намеченный ещё Августом: путь компромисса и непрерывного поиска приемлемой формы сосуществования авторитарной власти и гражданского общества.

Наш обзор отношений принципата с римским обществом в I веке н. э. носит, конечно же, весьма беглый характер, однако он позволяет сделать некоторые выводы и обобщения. Отправной точкой наших рассуждений было представление о том, что каждому государству по самой его природе присуще стремление к тотальному контролю. То, в какой степени конкретному государству удастся реализовать эту тенденцию на практике, зависит от исторических условий, главным из которых является способность общества ей противостоять. В императорском Риме обозначенная выше тенденция, во много раз усиленная авторитарным характером верховной власти, встретила сопротивление со стороны общественной элиты - аристократии, связанной с республиканскими традициями. Это сопротивление было слабым и совершенно не организованным, но тем не менее сыграло определённую историческую роль: к концу рассматриваемого периода политический климат в империи смягчился. Формы, в которых заявляла о себе оппозиция Юлиям-Клавдиям, определялись характером светской и в целом культурной жизни римского общества. Вот почему её можно определить как оппозицию образованных людей, античной интеллигенции. Ведущая роль в формировании общественного мнения принадлежала кружкам (circuli), в Риме императорской эпохи - своего рода клубам, философским, литературным и политическим.

2 Шифман И. Ш. Цезарь Август. Л., 1990 С. 142-144, 148-149.

3 Буассье Г. Оппозиция при Цезарях// Буссье Г. Собр. соч. СПб., 1993. Т. II. С. 71.

4 Егоров А. Б. Становление и развитие системы принципата. Автореф. докт. дисс. СПб., 1992. С. 24-25. В западной историографии проблема lex majestatis и его применения в эпоху раннего принципата является предметом острых научных споров. Для примера можно привести статьи К. У. Хилтона и Р. С. Роджерса, в которых соответственно сформулированы две крайние точки зрения. Практика закона об оскорблении величия рассматривается как яркий пример произвола и деспотизма императоров (К. У. Хилтон) или, напротив, доказывается, что политические процессы в эпоху раннего принципата соответствовали нормам римского законодательства и имели дело с реальными и опасными преступлениями против государства и его главы (Р. С. Роджерс) (Chilton C. W. The Roman law of treason under early principate// JRS, 1953, XLV. P. 73-81; Rogers R. S. 1) Tacitian pattern in narrating treason treals// TAPhA, 1952, LXXXIII. P. 279-311; 2) Treason under early empire// JRS, 1959, XLIX. P. 90-94). Так как представление, что по крайней мере большинство осуждённых на основании lex majestatis были тем или иным образом замешаны в различных серьёзных преступлениях, основано не столько на показаниях источников, сколько на субъективных впечатлениях сторонников критического подхода к традиции, мы присоединяемся к первой из двух обозначенных выше позиций.

5 О delatores см.: Портнягина И. П. Delatores в Римской империи: судебная практика и общественное отношение// Античный мир. Проблемы истории и культуры. Сб. научных статей к 65-летию проф. Э. Д. Фролова. СПб., 1998. С. 309-323.

6 Некоторые исследователи склонны преуменьшать размах политического террора в эпоху ранней империи. Классическим примером здесь может служить историография принципата Тиберия, который является, пожалуй, наиболее противоречивой фигурой среди преемников Августа из династии Юлиев-Клавдиев (Marsh F. B. The reign of Tiberius. Oxford, 1931. P. 114-115, 183, 208, 284-294; Smith Ch. E. Tiberius and the Roman empire. Baton Rouger, 1942. P. 162-163, 179-181; Кнабе Г. С. Корнелий Тацит. М., 1981. С. 163-164). Нам кажется, что в основе того, вне всякого сомнения, сильного впечатления, которое произвёл на римское общество террор Тиберия и которое чувствуется буквально в каждой строчке "Анналов", лежали события значительного исторического масштаба. Конечно, это всего лишь предположение, но, на наш взгляд, довольно вероятное. Его основное преимущество в том, что подобная точка зрения позволяет избежать злоупотребления критикой Тацита, на свидетельствах которого, хотим мы того или нет, основаны все наши знания об эпохе Юлиев-Клавдиев и Флавиев.
7 Буассье Г. Оппозиция при Цезарях., С. 72.

8 Там же, С. 282, 284.

9 Портнягина И. П. Сенат и сенаторское сословие в эпоху раннего принципата. Канд. дисс. Л., 1983. С. 120.

10 Буассье Г. Оппозиция при Цезарях., С. 286.