Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.

Эрнст Вис

ФРИДРИХ II ГОГЕНШТАУФЕН

К оглавлению

 

Сын императора

Согласно приговору истории, король Генрих (VII) представляется легкомысленным молодым человеком, из высокомерия взбунтовавшимся против венценосного отца. Но тень великого отца слишком затемняла справедливое суждение о сыне.

Расхождение между отцом и сыном основывалось на соблюдении сыном прав германского короля, которыми император в рамках своей имперской, направленной на Италию и Сицилию политики был готов поступиться. Уже в 1220 году Фридрих отданной духовным князьям коллективной привилегией, так называемой «Соnfoederatio cum principibus ecclesiasticis»*, то есть передачей прав немецкого короля, купил у духовных князей согласие на выборы королем своего сына Генриха. Генрих Миттайс так комментирует эту сделку: «Он (Фридрих II) хотел создать для сына в Германии марионеточное королевство, тем самым освободив себе руки для установления нового порядка в Сицилии и Италии».

Пока император участвовал в крестовом походе, молодой король Генрих (VII) дал весьма впечатляющее доказательство как своего мужества, так и способности управлять государством. В Регенсбурге, в резиденции баварского герцога, тепло приняли папского легата, стремившегося в союзе с герцогом, занимающим пост имперского регента, произвести смену короля в пользу Вельфа Оттона Люнебургского.

Молодой король вместе с министрами, правителями Найфена и Юстингена, Боландена, Тана и Винтер-штеттена, обнаружил: ему противостоит антиштауфе-новский заговор, и с войском швабских рыцарей помчался в Баварию. Нападение было настолько внезапным и результативным, что баварский герцог не смог оказать сопротивления и ему пришлось отдать сына в заложники. Папский легат спасся бегством в Страсбург. Королевская рать преследовала его и осадила город.

Но столь быстрое нападение юного короля немедленно вызвало объединение имперских князей, особенно духовного звания. Ясно и настойчиво они потребовали от короля снять осаду с епископского города и распустить швабское войско. Король Генрих (VII), одержавший блестящую победу, чувствующий себя спасителем отца, и его швабские министры были вынуждены уступить княжескому давлению.

С этого момента началась эрозия власти в королевстве Генриха (VII). При выборах епископа Регенсбурга король опять подчинился воле князей. В отношениях с городами он тоже потерпел неудачу, разрешив нескольким епископским городам Фландрии объединиться в союз против их господ-епископов.

На рейхстаге в Вормсе 1 мая 1231 года князья вынудили короля утвердить основополагающий документ «Statuum in favorem principibum»*, по своим уступкам превосходивший даже «Соnfoederatio cum principibus ecclesiasticis», предоставленную Фридрихом князьям церкви в 1220 году. Сила князей основывалась на осознании своей роли поручителей императора, могущих в любое время использовать его в собственных интересах. А если придется, то и против его сына.

Содержание документа имело статьи, направленные на уменьшение и даже устранение королевской власти. Германская корона отказалась от права возведения оборонительных сооружений (строительства крепостей), от строительства новых городов, а также от устройства новых монетных дворов. Князьям было передано королевское право неприкосновенности. Подарок, в будущем получивший большое значение.

Князья обладали на своих территориях неограниченной судебной властью, нанося тем самым ущерб единству империи внутри самого германского королевства. Право чинить суд и приговор осуществлялось теперь не королем, а любым удельным князем. Таким образом, правосудие в Германии на семь столетий оказалось раздробленным на отличные друг от друга законы земель. Документ был направлен также против городов и их свободолюбивых устремлений. Удельные князья приписали себе полную власть над городами. Несмотря на это, недалек уже был 1254 год, когда семьдесят городов во главе с Майнцем и Вормсом объединятся в Союз рейнских городов, намереваясь сохранить мир в стране, оставшейся без императора.

А в конце 1231 года германские князья встретились с императором. Но его сын, король Генрих (VII), не появился на рейхстаге. Князья же лично явились к императору, нуждавшемуся в их поручительстве, чтобы избавиться от отлучения от церкви и добиться мира в Сан-Германо. Император больше не был свободен в своих решениях. Во-первых, он нуждался в военной силе германских князей для покорения Ломбардии. Во-вторых, приняв их поручительство, Фридрих стал их должником. Ему пришлось утвердить злосчастный Вормсский устав. Такова была цена, и император ее уплатил.

На Пасху 1232 года он созвал новый рейхстаг в Ак-вилее, куда настоятельно пригласил короля Генриха (VII). В этот раз Генрих последовал приказу отца. Уже перед самым отъездом он признал Вормсские постановления и подтвердил жителям Вормса все полученные ими от государства привилегии, среди них правомочность образовать городской совет и построить ратушу, тем самым однозначно оскорбив епископа Вормса и принятый там устав.

Недалеко от Аквилеи, в Чивидале, его настиг приказ императора оставаться там до особого распоряжения. Он, вероятно рассчитывавший на похвалу отца, ведь ему удалось уничтожить направленный против императора заговор баварского герцога, подвергся жестокому унижению.

Император гневался на сына. Тот хотел развестись с женой, Маргаритой Австрийской, которая была старше его на семь лет, собираясь жениться на своей юношеской любви, Агнессе Богемской. Неизвестно, то ли дипломатия императора, то ли приказ богемского короля вынудили Агнессу разрешить проблему в духе того времени — она ушла в монастырь.

Молодому королю, которому в Чивидале понадобилось все его терпение, пришлось призвать имперских князей — врагов своего королевства, надеясь через их посредничество вернуть себе императорскую милость.

Генрих послушался приказа и ответил императору полной покорностью, после чего рейхстаг перенесли в Чивидале. Здесь король Генрих (VII) поклялся в присутствии противников-князей блюсти устав, утвержденный императором в пользу князей. В составленной грамоте германский король должен был просить князей обращаться с ним как с бунтовщиком, если он вновь проявит непослушание. Кроме того, Генрих должен был просить папу отлучить его от церкви без всякого предупреждения, если он нарушит принесенные в Чивидале клятвы. Унижение Генриха наносило тяжелейший ущерб сану германского короля.

Удельные власти победили. Права германского короля принесли в жертву ожидаемой победе в Ломбардии.

Даже такой поклонник Фридриха II, как Эрнст Канторович, вынужден был констатировать:

«Чем больше укреплялись удельные княжества, тем меньше приходилось думать о едином германском государстве, и раздробленность Германии продолжалась так долго именно из-за его образа действия: процесс объединения немцев в единое германское государство окончательно расстроил Фридрих II».

Вопреки положению дел не умолкают голоса желающих усмотреть в политике Фридриха II деятельность в пользу единства Германии. Пример непоколебимого восхищения Штауфенами дает Пауль Керн: «Несомненно, даже ведение финансов позволило бы нам ясно понять заботу Штауфенов об империи, если бы мы обладали информацией по данному вопросу».

«Statuum in favorem principibum» ошибочно рассматривается иногда как германская «Маgnа Сharta». «Великая хартия вольностей», силой полученная английскими баронами в июне 1215 года от короля, являлась договором о контроле королевской власти советом из двадцати пяти баронов. Документ Фридриха стал, по сути дела, передачей и уступкой королевских прав германским князьям и моментом рождения германских удельных государств.

Восстание сына

Штауфенам и присущему им блеску наряду с жестокой политикой власти было свойственно и нечто иррациональное: попытка преодолеть реальность путем ее «невосприятия». Король Генрих (VII) тоже носил на себе это родимое пятно Штауфенов. При последующем рассмотрении возникает впечатление, будто он старался вытеснить из памяти клятвы, данные в Чивидале, и хотел убежать от тяжелой тени отца.

Положение правителей Найфена и Юстингена при швабском королевском дворе не ослабло, а, наоборот, усилилось. При занятии вакантной должности епископа княжескую аристократию обошли. Представители мелкого дворянства Швабии заняли епископские кресла Вормса, Шпейера, Вюрцбурга и Аугсбурга. По назначению королевского совета архиепископа Зальцбурга отстранили в пользу аббата из Сан-Галлена — открытая оппозиция имперским князьям.

Теперь следовало ожидать массивного отпора со стороны князей. Но, как ни странно, в княжеском стане царила тишина. Даже епископ Регенсбургский (1183—1247 гг.), в большей степени бывший канцлером императора, чем короля, вел себя сдержанно и уговаривал архиепископа Майнцского, епископов Бамберга, Хильдесхайма и Оснабрюка сохранять спокойствие.

Молчаливой оппозиции князей пришлось принять во внимание убийство могущественного баварского герцога Людвига I (1183—1231 гг.) одним из ассасинов. Ходили слухи, будто сам император замешан в убийстве, ведь все знали — он связан с «горным старцем» и слепо преданной ему сектой наемных убийц — ассасинов. Даже аббат Альберт из Штаде сообщает в анналах, датируемых 1231 годом: «Герцог Людвиг I Баварский по приказу императора был убит (наемным) убийцей, заколотым на месте при попытке к бегству».

Другие летописцы сообщают, что убийцу схватили, но, даже под жестокими пытками, он не выдал имени того, кто его нанял. Несмотря на утверждение Альберта, считать этим человеком императора безосновательно.

Во время смуты королю Генриху (VII) удалось лично захватить нового баварского герцога Оттона II (1231 — 1253 гг.). К попыткам укрепления королевской власти можно отнести и нападение на верного императору маркграфа Германа V Баденского (1190— 1243 гг.), а также на преданных императору братьев графов фон Гогенлое.

Но самое большое недовольство, прежде всего со стороны папы, вызвал поступок короля Генриха, в Германии снискавший ему всеобщую симпатию.

В Германии запылало пламя религиозного безумия, и папа поручил борьбу с еретиками хорошо ему известному монаху, Конраду из Марбурга, известному также как исповедник святой Елизаветы. Конрад, слепой фанатик, и его помощники — Конрад Доре и Иоганнес, действовали по принципу, изложенному в анналах Вормса:

«Мы готовы сжечь сотню невинных, если среди них есть хотя бы один виновный. Тут страна задрожала перед ними, и сильные стали безвластными».

Обвиненному в ереси графу Генриху фон Сайну удалось перенести процесс в княжеский суд, где председательствовал король. Здесь алчущий крови монах Конрад мог выступать только как обвинитель, а не как судья и обвинитель в одном лице. Архиепископ Трирский объявил в заключение процесса: «Мой господин король желает отложить рассмотрение дела. Граф Сайн уходит отсюда добрым католиком, ни в чем не уличенным».

Немного позднее несколько рыцарей из свиты графов Дёренбаха и Сайна убили ненавистного инквизитора.

После процесса король стал пользоваться большим уважением в Германии. В этом вопросе его поддерживали еще трое архиепископов с Рейна. Император же, радикально ужесточивший именно законы против еретиков, как и папа, был очень недоволен германским королем.

Поражение

Тем временем оба графа Гогенлое и маркграф Баден-ский направили жалобу императору Фридриху П. Тот обязал сына восстановить за свой счет поврежденные крепости, отдать взятых заложников и полностью возместить ущерб.

Король Генрих приказал епископу Хильдесхайма составить оправдательное письмо, выставляющее его заслуги во время крестового похода отца, когда он, внезапно напав на Баварию, расстроил планы папы посадить на трон антикороля. Далее следовало: «Господин отец из-за хвастовства некоторых князей угрожает через святой престол отлучением от церкви, что является пагубным примером, а также противоречит всякому праву, поскольку мы не уличены и не признались в каком-либо преступлении и до сих пор никогда не были приглашены для оправдания».

Летом 1234 года император с шестилетним сыном Конрадом посетил папу, укрывшегося в Риети от восставших римлян. Он попытался организовать общий фронт против союза ломбардских городов. Воспользовавшись удобным случаем, папа дал поручение трир-скому архиепископу произвести отлучение от церкви короля Генриха (VII).

Как только при швабском дворе Гогенштауфенов появились слухи о личном приезде императора в Германию, король Генрих потерял способность верно оценивать реальность. В конце сентября 1234 года при поддержке швабских союзников и своих сторонников в городах он созвал придворный совет в Боппарде. На его стороне находились также епископы Аугсбурга, Вюрц-бурга и Вормса.

Все это привело к открытому восстанию и отречению короля Германии от императора. Намереваясь придать инциденту международные масштабы, король послал верных сторонников, Ансельма фон Юстингена и Генриха фон Найфена, двадцать лет назад сопровождавших молодого Фридриха к королевскому трону Германии, к врагам империи — ломбардцам. Надеясь перекрыть императору альпийские перевалы, Ансельм фон Юстинген, представляющий короля, признал законность союза городов Ломбардии.

Далее было заявлено: король считает всех врагов ломбардцев своими врагами, тем самым причисляя к ним отца и императора, объявившего Ломбардскую лигу вне закона. Он пообещал освободить союз от всех налогов и выплат. Кроме того, германский король признал независимость ломбардского союза от империи и обращался с ним как с суверенным государством. За это Генрих (VII) получил согласие ломбардцев признать его королем. Тем самым он выпал из правовых норм того времени и становился бунтовщиком и предателем.

Даже папа не мог это санкционировать и высказал порицание ломбардцам. С одной стороны, он еще нуждался в помощи императора против взбунтовавшихся римлян/яо его действия по отношению к Ломбардской лиге должны были быть сдержанными: требовалось сохранить лигу как потенциального союзника против императора.

Поэтому наряду с порицанием он дал понять ломбардцам: «Ничего не будет сделано вам во вред, поскольку Мы печемся о вашей пользе».

В то время как Ансельм фон Юстинген заключал в Милане договор, Генрих фон Найфен действовал в Париже. Он сообщил королю Людовику IX Святому (1226—1270 гг.) о предстоящей женитьбе императора Фридриха II на английской принцессе Изабелле, рассчитывая настроить Францию против императора, а еще лучше — добиться союза с королем Генрихом (VII).

Но как императорская, так и папская дипломатия оказалась более искусной. Они уже поставили французского короля в известность о планируемой женитьбе, так что реакции, на которую надеялся Генрих фон Найфен, не последовало. Весной 1235 года папа писал французскому королю: «Мы недавно добились заключения брака между Нашим возлюбленным во Христе сыном Фридрихом... и сестрой светлейшего короля англичан и клятвенно его закрепили. Поскольку, кажется, союз отвечает промыслу Господню, вышеназванному королю поручено в обязательном порядке продвигаться к его заключению. Чтобы Ты не строил по этому (поводу) никаких подозрений, Мы просим и увещеваем Твое высочество... пребывать в уверенности: от Нас и названного короля не произойдет ничего, хотя бы в малейшей степени способного повредить Твоему положению, к тому же император всей душой желает сохранить и укрепить особую дружбу, с давних пор существующую между его и Твоими предками».

Несколькими днями позже император пишет королю Людовику: «Итак, Мы должны по причине таких апостольских увещеваний и просьб... совершить женитьбу, о которой поклялись. При этом Мы настаиваем на постоянстве Нашей любви к Вам, и так как между Нашими и Вашими предками сохранялась взаимная склонность и Мы с Вашими дедом и отцом, светлая им память, состояли в истинной дружбе, Мы хотели бы в Наши счастливые времена сохранить ее нерушимой и с Вами».

Прежде чем поехать в Германию, император подготовил почву, написав германским князьям: «Мы направляем призыв всем князьям, как частям нашей империи, чья сплоченность составляет сиятельное тело империи...»

Потрясающее обращение: каждый князь есть часть сиятельного тела империи, имеет свой пай в империи и государстве. Против такого высказывания прямодушные швабские министры короля не могли устоять. И за клубами императорской похвалы — мастерски прикрытой — Фридрих взывал к собственническим чувствам и к человеческой продажности, призывая: «Поскольку каждого из вас Мы желаем отблагодарить соответствующими подарками, как Мы намеревались и намереваемся!»

Для того чтобы оказать им почтение, он оставил в Германии сына, которого князья «единодушным выражением своей воли для Нашей чести и милости подняли на королевский трон. По праву он должен был быть обязанным обращаться с Вами со знаками особой любви... Но с болью в сердце Мы заметили: Наша надежда оказалась тщетной... После различных презрении наших приказов и Наших просьб он необдуманно обратился против преданных Нам князей, светочей и лидеров Нашего государства, последовал совету тех, кто из-за непокорности и неблагодарности лишился Нашей милости...»

И тут он замахивается для нанесения завершающего удара: «Поскольку Нам стало известно, что он нападает на зеницу Нашего ока, а именно на князей, не вспоминая обо всех услугах, которые они когда-то великодушно оказывали Нам и ему самому, и не испытывая благодарности, Мы не можем с терпением перенести и не пойти на личную жертву, дабы прибыть в Германию... Он попытался легкомысленным образом и не убоялся, отринув гнев Божий и послушание отцу, совершать ужасные вещи, противные чести Нашего имени, беря в заложники из наших верноподданных, занимая крепости и безрассудно соблазняя людей забыть верность Нам...»

Тут поманили сицилийским золотом, тут князья стали «зеницей ока» императора. Но и это еще не все. Объединяя усилия, папа пишет духовным князьям Германии и призывает их вернуть короля Генриха «с ложной стези преступления умно и действенно на путь справедливости, устранив все преграды и препятствия...»

Папа взмахивает булавой апостольской власти и объявляет: «Поистине Мы решили, дабы усилить воздействие нашей просьбы, тех, кто связан с названным правителем (королем Генрихом) принесенными клятвами, освободить от них, поскольку Мы объявляем их несуществующими».

Император выиграл поход в Германию, не сделав ни одного шага. И совершенно понятным становится тот факт, что он в начале мая 1235 года начал свой марш из Фоджии с небольшой, но необыкновенно роскошной свитой.

В Чивидале его ожидали посланники имперских князей и городов. В середине июня он достиг Регенсбурга. Там он договорился с баварским герцогом Оттоном II (1231—1253 гг.) о помолвке семилетнего сына Конрада с дочерью герцога. Правда, официальная помолвка состоялась лишь восемь лет спустя.

Летописец из Эберсбаха так рассказывает о сказочном шествии, чей путь пролегал через Германию:

«Он шествовал, как подобает императорскому величеству, со множеством повозок, груженных золотом и серебром, батистом и пурпуром, драгоценными камнями и дорогими предметами, со множеством верблюдов и дромадеров. Большое количество сарацин и эфиопов, обученных многим искусствам, с обезьянами и леопардами охраняли его деньги и сокровища. Так, в окружении большого числа князей и воинов, он дошел до Вимп-фена».

Король Генрих (VII), покинутый всеми сторонниками, оказался в политической изоляции. В конце концов он оповестил императорских переговорщиков о готовности подчиниться. Тяжелую службу — быть посредником между отцом и сыном — взял на себя верный Герман фон Зальца.

Император — судья-отец

Период с 25 по 28 января 1077 года можно считать временем самого жестокого унижения германской королевской и императорской власти. Тогда, стоя на заснеженных полях Каноссы, император Генрих IV, босой, одетый во власяницу, молил папу о милости — о снятии с него отлучения от церкви.

И вновь германский король распростерся на земле, у подножия судейского престола верховного правителя. Тот хранил каменное молчание. Король не отваживался подняться. Невыносимая ситуация, бесчестящая германского короля. Сколько продолжалось это унижение — часы, минуты? Этого мы никогда не узнаем.

Мы знаем лишь одно: надругательство над королем было столь велико, что некоторые добросердечные князья, будучи врагами Генриха, сами просили неумолимого отца прекратить оскорбление короля и короны. Лишь после их ходатайства император подал униженному сыну знак подняться.

Куда девалось великодушие Карла Великого, отославшего мятежного сына в монастырь, но не лишившего его достоинства?

Куда девалось самообладание Оттона Великого (936—973 гг.), против которого составил заговор его собственный брат, герцог Генрих Баварский (ум. в 955 г.) и подняли оружие его собственный сын, герцог Людольф Швабский (949—957 гг.), и зять, герцог Конрад Красный (ум. в 955 г.)? Ведь после того как они покорились, король принял их и вернул им свою милость. Более того, они стали опорой короны. Его зять Конрад Красный Ло-тарингский пал на поле боя при Лехфельде, где показал себя героем. Сын, герцог Людольф, умер на службе государству в Италии.

Император Фридрих строго судил сына: «Император, глядя в глаза сыну, говорил с ним кратко, тяжелыми и жестокими словами и пришел в такое волнение, что приказал схватить его. «И кто же все твои сторонники?» — прикрикнул он на него, а когда Генрих сообщил все имена, то не получил никакой милости. Его заключили в одну из башен в Вормсе, называемую «Люгинсланд». Затем немилосердный отец услал сына в апулийский застенок. Генрих прибыл в крепость Рок-ка ди Сан-Феличе в Венозе, вблизи Мелфи, под жестокий арест.

Письмо императора крепостному кастеляну может служить показателем отеческих чувств Фридриха: «Нам стало известно, что Наш сын Генрих, пребывающий в Рокка Сан-Фелйче, одет не так, как должно. Поэтому Мы вверяем твоей верности, по требованию и распоряжению советника юстиции, Нашего верного Томаса ...изготовить Нашему сыну подобающую одежду».

Вскоре, видимо, по приказу императора, Генриха препроводили в Никастро, где он оставался до 2 февраля 1242 года. Он не хотел во время переезда показывать сына в таком потрепанном наряде.

Затем последовало новое распоряжение императора «...перевести его в крепость Сан-Марко в Валлегра-ти. Когда Генрих достиг горы, расположенной между Никастро и Мартирано, он замертво рухнул с лошади на землю. Охранники перенесли его в Мартирано, где он умер и был похоронен в церкви Козенци».

В хрониках Роландини Патавини сообщалось: «Некоторые рассказывают, что он бросился с высоты горы в пропасть вместе с конем, дабы избыть смертью отцовское наказание, другие утверждают — он скончался в мрачной темнице».

Самоубийство германского короля, даже низложенного, никак не укладывается в историческую картину германских историков. Но если кому-то из людей судьба и сулила подобную участь, так это королю Генриху (VII). Его свергли с высоты королевского трона прямо в застенок неумолимого отца, без всякой надежды на милость, и слишком велико было искушение скрыться в милосердной смерти от немилосердного отца.

Сюжет о восстании сына против отца стар, как и сам патриархат. Но не меньшее количество лет насчитывает и история про блудного сына, получившего, возвра-тясь к отцу, любовь и отчий дом.

Император использовал смерть сына для демонстрации отеческой скорби. Без сомнения, в современном мире масс-медиа Фридрих мог бы стать знаменитым шоуменом. Послушайте его голос, когда он обращается к сицилийским священникам:

«Мы глубоко оплакиваем судьбу Нашего перворожденного сына Генриха, и природа исторгает поток слез из Нашей души, в которой до сих пор находились боль обиды и твердость справедливости. Вероятно, отцы удивятся, как цезарь, не победимый явными врагами, может быть побежден семейной болью... Но ведь Мы не первые и не последние, кто страдает от нападений сыновей и тем не менее плачет на их могиле».

Затем император приказывает аббату, чтобы все священнослужители его аббатства совершили торжественную панихиду и с пением мессы поручили бы душу усопшего короля Божьему милосердию. Император также ожидает, что все будут с преданностью разделять его боль и сочувствовать ему.

В послании населению Мессины император показывает еще более высокий уровень мастерства:

«Кто может остановить льющиеся ручьями потоки слез, если вызовет в памяти мудрость такого сына? Какой, даже самый красноречивый язык мог бы описать смелость столь славного короля? Какое перо могло бы описать его великодушие? Горе мне! Так я восклицаю, сын мой! Горе мне! Тот, кого любой враг должен был бояться, тот, который был всеми любим и был радостью для всего земного круга».

Как это следует понимать? Что означают сии восхваления сына? Откуда такая смена декораций?

Фридриха II можно понять, лишь осознав его ощущение себя центром вселенной, лишь постигнув его вознесенное над всем эго, возвышавшееся, подобно водолазному колоколу, над временами и людьми.

Он превозносил сына, заставляя всех почувствовать и оценить отцовскую потерю, страдание и печаль. Таким образом подданные призывались к участию в скорбном плаче, «поскольку величие такого князя требует слез многих (людей), ибо для многих он являлся мечом защиты и победы».

В третьем послании всем подданным по поводу смерти сына император демонстрирует многообразие красок своей политической палитры. Сейчас уже выставляется дурной поступок сына, а также долг императора и отца наказать его: «При смерти сына страдает природа и отеческая любовь заставляет плакать, понуждая забыть об обиде на сына, и даже если злоба лишила сына расположения .(к отцу), то она не забирает у отца полную любви благосклонность (к сыну).

Если жажда власти лишила Нашего перворожденного сына Генриха сыновней любви, то уязвленная отеческая любовь все же не отказывается от отеческого долга. Ибо каждый поступок по своей природе воспринимается не так тяжело от чужих, но, будучи направленным против отца, весит из-за преступления сыновнего благоговения чрезвычайно тяжело, и ничто нельзя извинить отцовской жестокостью и отсутствием любви, если это непочтительным образом направлено против отца... Известное всему миру Наше наказание свер- шилось, дабы произошедшее стало явным для защиты сыновей от отцов и послужило сыновьям примером».

Итак, теперь нам все понятно. Император подверг сына жестокому наказанию только для создания предостерегающего примера для защиты отцов от бунтующих сыновей.

И вновь император призывает подданных к печали, но центральным моментом является не молодой злосчастный сын, а отец, император, «от смерти перворожденного сына вынужденный испытывать жесточайшую боль, причиной которой стала жестокость смерти, чтобы величина вашей сокрушенности показала, насколько вы склонны Нас любить».

Глубина всеобщей сокрушенности, а не печаль по сыну должна была показать, насколько подданные любят императора.

История пишется победителями. Победителем стал император. Поэтому жестокому осуждению подвергся германский король Генрих (VII). Как светские, так и церковные писатели вторили императору. Генрих (VII) лишь защищал права германской короны и, предвидя будущее, рассматривал развивающиеся города и городские сословия, поднявшиеся до уровня нового рыцарства, как созидательную силу грядущего времени. Генрих Миттайс по праву называет сына императора «высокоодаренным молодым королем».

Таким образом, он выступил против политики императора как германский король, а не как сын. Император видел в германцах лишь военную силу для завоевания государства своей мечты на юге. Грехом Генриха стало его объединение с врагами империи в Ломбардии. Тут он перешел границы дозволенного и поставил себя вне закона.

Но существует и положительное мнение о нем. Тем, что он, опять-таки вопреки отцу, ужесточавшему законы против еретиков, поставил на место инквизитора Конрада Марбургского, требовал справедливого суда и вершил его, он погасил костры инквизиции и спас Германию от безумства сжигания еретиков. Человеколюбивый поступок, явно не в традициях его венценосного отца.

Народ не забыл короля Генриха (VII). Не покидает чувство, что с этим человеком навсегда ушла возможность иной германской политики. Эпический поэт Уль-рих фон Тюрхайм, происходивший из швабского дворянства, чье имя встречается в 1236—1256 годах, передает настроения того времени в стихах:

Смерть короля

Печалит меня,

Лишает радости.

Я говорю о короле Генрихе.

АНГЛИЙСКИЙ БРАК

Папы римские, будучи инициаторами первого и второго браков Фридриха, повлияли также на заключение третьего.

Можно ручаться, папы не были плохими советчиками для Фридриха. Первый брак Фридриха с Констанцией Арагонской сулил ему военную мощь, с помощью которой он смог бы осуществить господство в Сицилии. То, что арагонское рыцарство сразу по прибытии на Сицилию пало жертвой эпидемии, невозможно было предвидеть.

Второй брак с Изабеллой (Иолантой) де Бриенн принес императору желанную корону Иерусалима. Третьему же браку с Изабеллой Плантагенет предстояло улучшить отношения Штауфенов с Англией, а во внутренней политике — стать сигналом для окончательного мира с Вельфами.

Общим для всех браков стало то обстоятельство, что папы подыскивали жен для императора в странах, находившихся в вассальной зависимости от него. Надеялись ли папы таким образом укрепить положение сюзерена, связывая императора узами брака с женщинами из своих ленных стран?

Но тень пала на брак английский. Тень заточенного в темницу сына Генриха. Ведь архиепископ Кёльнский, как регент империи, выбрал прекрасную английскую принцессу в жены юному королю Генриху. Однако, следуя отцовскому приказу, Генриху пришлось жениться на дочери австрийского герцога Маргарите Бабенбергской (ум. в 1267г.).

Внешнеполитический риск и возможность нанесения ущерба отношениям с союзной Францией папа устранил, написав письмо королю Людовику IX. В нем он развеял все подозрения о возможной направленности нового брачного союза против Франции. Основная часть данного послания уже процитирована.

Как и в других супружествах Фридриха, папа специальным указом устранил препятствия к браку, заключавшиеся в близком родстве брачующихся. Английский летописец Роджер из Вендовера (ум. в 1236 г.) дает нам наглядное описание свадебного спектакля императора:

«В тот же год (1235) в месяце феврале прибыли два рыцаря Тевтонского ордена, посланные королем Фридрихом, с другими рыцарями и посланниками, среди них Петр из Виней, к королю Англии в Вестминстер, передавшие ему скрепленную золотой печатью грамоту, в которой император просил в жены Изабеллу, сестру короля Генриха II (1216-1272 гг.)».

Далее Роджер рассказывает, как король советовался с епископами и вельможами, прежде чем в конце концов дать свое согласие. Роджер донес до нас собственные рассуждения, сколь прекрасные, столь и наивные:

«Когда же посланники попросили позволения увидеть принцессу, король послал доверенных людей в башню в Лондоне к своей сестре... Они с благоговением доставили ее в Вестминстер и в присутствии короля представили императорским посланникам находящуюся на двадцать первом году жизни прекрасную принцессу во всей красе девственности и украшенную королевскими одеждами и обхождением. Затем, усладив лицезрением принцессы свой взор, они скрепили от имени императора будущий союз клятвой и поднесли ей обручальное кольцо от имени императора; и после того как они надели его на палец, приветствовали ее как императрицу Священной Римской империи, воскликнув в один голос: "Да здравствует императрица! Да здравствует!"»

Разумеется, все условия брачного договора обсудили уже заранее, 15 ноября 1234 года, в том числе и утренний дар будущей императрице:

«Названному судье Мы даруем полномочия и даем ему особый приказ передать госпоже от Нашего имени в качестве утреннего дара в собственность: Вал Мадза-ра с городами, крепостями и земельными угодьями, обрабатываемыми и необрабатываемыми землями, водными потоками и всем принадлежащим, а также владычество над Монте Сан-Анджело, со всеми городами, крепостями и деревнями, владениями, обрабатываемыми и необрабатываемыми землями, водными потоками и всем принадлежащим, как оба дара, которыми неоспоримо владели другие королевы Сицилии».

Если утренний дар императора Фридриха II сравнить с даром императора Оттона II (961—983 гг.) своей жене, императрице Феофано (ум. в 991 г.), то Штауфен будет выглядеть скуповатым.

Невеста же принесла в приданое супругу-императору тридцать тысяч марок серебром, что составляло шесть тысяч девятьсот девятнадцать килограммов серебра.

Роджер повествует о прощании Изабеллы с Англией и с братом-королем. В сопровождении архиепископа Генриха Кёльнского она взошла на судно и три дня спустя прибыла в Антверпен, во владения императора. Встреча императрицы в Кёльне стала, должно быть, особенно сердечной. Роджер сообщает:

«Когда пришло известие о ее приближении, навстречу ей вышли десять тысяч горожан с цветами и пальмовыми ветвями. Прибыли также особенно устроенные произведения искусства: суда, которые, казалось, плыли по суше, а на самом деле их тащили спрятанные, укрытые шелком лошади. (Стоя) на этих кораблях, священники играли на благозвучных инструментах на радость слушателям прелестные мелодии». (Как видно, карнавальное шествие в Кёльне имеет славные традиции.)

«Бурно выражая радость, они провели императрицу по украшенным в честь ее приезда главным улицам города. Когда та заметила, что все, а в особенности благородные матроны, сидящие на возвышениях, хотели бы видеть ее лик, она сняла шляпу с вуалью, позволяя всем беспрепятственно ее разглядеть. За это Изабеллу похвалили немало, насладились ее видом и высочайшим образом оценили и ее красоту, и ее снисходительность».

Шесть недель Изабелле пришлось ждать в Кёльне, пока архиепископ Кёльнский и епископ Экстерский не сопроводили ее с большой свитой к Фридриху. 15 июля 1235 года в Вормсе состоялась блестящая свадьба. Роджер из Вендовера с гордостью сообщает:

«На праздновании бракосочетания императрицы Изабеллы, сестры английского короля, в Майнце и в Вормсе присутствовали четыре короля, одиннадцать герцогов и тридцать графов и маркграфов, не считая князей церкви. Но в первую ночь, когда император спал с ней, он не захотел познать ее телесно, пока астролог не указал ему подходящий час».

Оказывается, рациональный и называемый «первым» современным человеком на троне император разделял некоторые заблуждения своего времени.

Обратимся еще раз к повествованию Роджера: «После того как половое сношение совершилось ранним утром, он отдал ее, словно беременную, под тщательный присмотр со словами: "Береги себя, ибо ты приняла мальчика"».

«Мальчика» назвали Маргаритой, она родилась в конце 1236 года.

Роджер заканчивает рассказ о свадьбе словами: «После свадьбы, празднуемой три дня подряд, епископ Эксте-ра и остальные, прибывшие с императрицей, получили у императора разрешение удалиться и, исполненные радости, возвратились в Англию... Затем почти всех людей обоего пола, воспитанных при дворе императрицы на ее родине, отослали обратно, а император передал жену под присмотр многочисленных мавританских евнухов и им подобных старых чудовищ».

Другой источник сообщает: «Своих трех жен он держал запертыми в лабиринте Гоморры, почти невидимыми и далеко от глаз детей; узость темницы настолько угнетала их, что смерть была для них блаженством, а жизнь — мукой».

Наконец пришел момент рассмотреть отношение императора к женщинам.

Фридрих II и его женщины

Напомним себе прописную истину: человек может отдать лишь то, что получил. Если он не получил любви, он не может дать ее другим.

Фридрих родился 26 декабря 1194 года. Его мать, императрица Констанция, отдала ребенка на воспитание герцогине Сполето, происходившей из швабской дворянской семьи. Ровно через три года, в 1197 году, после смерти отца-императора, мальчика привезли в Палермо. Год спустя, когда 27 ноября 1198 года умерла его мать, четырехлетний мальчик остался один. Мать, императрица Констанция, приказала доставить маленького сына из герцогского дворца в Фолиньяно к королевскому двору отнюдь не из эмоциональных соображений: ему предстояла коронация на престол Королевства обеих Сицилии для обеспечения преемственности престола.

Как может мужчина, находящийся в полной эмоциональной изоляции, научиться относиться к противоположному полу с любовью? В последующие годы Фридрих проведет свой знаменитый опыт с новорожденными. Няням, приставленным к ним, запрещалось с ними разговаривать и ласково обходиться.

Фридрих хотел узнать, на каком языке ребенок начнет говорить, если вырастет без собеседника. Он хотел услышать праязык человечества, будет ли то еврейский, латинский, греческий или какой-то неизвестный язык? Никакого языка не было услышано: дети умерли без общения и ласки.

Удивительное начинание Фридриха II кажется чудовищной попыткой исследовать вакуум любви, одиночество собственного детства.

Разумеется, его не обрекли на камеру безмолвия. При нем находились учитель, Вильгельм Францизиус, еще какие-то сарацинские ученые, пробудившие в нем любовь к исламской культуре. Но кто беседовал с ним о таинстве человеческой любви? Нежнейшие человеческие отношения ему, вероятно, преподавали солдаты Марквар-да фон Анвейлера или Вильгельма Каппароне?

Намного проще, особенно если располагаешь абсолютной властью, оставить женщин под охраной евнухов, как поступают мусульмане, по мере надобности удовлетворяя естественные потребности.

Несмотря на любовную лирику миннезингеров, мужчина XIII века держался на большом расстоянии от женщины. Даже такой светлый ум, как сам Фома Аквинский (около 1225—1274гг.), писал в «Summa Theologica»*: «Женщине необходимо вести жизнь, как сказано в Писании, помощницы мужчины, но как помощницы ни в каком другом деле (кроме как) при деторождении, как утверждают некоторые, потому что в любом другом деле мужчина найдет лучшую помощь у другого мужчины, чем у женщины, но (она необходима) как помощница в деле деторождения».

В то время как при европейских дворах расцветала любовная лирика трубадуров, прославляющая женщин, в поэтическом кружке при дворе Фридриха не возникло ни одной песни в честь какой-либо из императриц. Именно император находился в центре всего, нет, он не находился в центре, он и являлся центром всего.

Он стал одним из основателей сицилийской поэтической шкал'ы, о которой великий Данте Алигьери сказал: «И поскольку королевский трон находился в Сицилии, все, что наши предшественники принесли в народный язык, нужно назвать сицилийским».

Из поэтических творений императора да нас дошли только три канцоны, одна строфа представлена здесь. Мрачная песня посвящена прекрасной восточной женщине, кузине второй жены Фридриха Изабеллы (Иоланты) де Бриенн, той самой кузине, с которой он изменил жене в первую брачную ночь:

К цветку из сирийского края,

Направься, о песня моя,

И скажи той, что сердце пленила,

Чтобы она с любезностью и

Любовью вспоминала

Того, кто всем ей услужить готов,

А теперь страдает от любовной тоски,

Не исполнив всего, что она повелела!

И проси ее в благосклонной доброте

Сберечь для меня свое сердце!

Эрнст Канторович констатирует: «Даже видимостью семейственности и душевности не обладал сей монарх, охотнее показывавшийся с сарацинскими красавицами, чем с законными супругами, так что английский король сердился, когда императрица в течение нескольких лет ни разу не появилась на публике в короне».

Но Фридрих скорее всего не старался сознательно избежать видимости душевности, просто его душевные качества не развились в пору юности. Поэтому он заключал жен, все-таки перед Богом и законом имевших на него какие-то права, в золотые клетки сарацинских женских покоев.

Лишь к первой жене, Констанции Арагонской, он, как представляется, испытывал более глубокое чувство. Констанция в возрасте двадцати пяти лет вышла замуж за пятнадцатилетнего Фридриха ив 1211 году родила ему наследника, сына Генриха (VII). Может быть, Констанции, вдове венгерского короля Имре (1196—1204 гг.), имеющей больший супружеский и жизненный опыт, удалось проявить к юному королю глубокое, отчасти, вероятно, материнское чувство?

Это очень похоже на правду. Покойной супруге он оказал такие почести, как никому после нее. Фридрих приказал похоронить ее в императорской гробнице в Палермо, там, где были упокоены его мать, императрица Констанция, и его отец, император Генрих VI. Двух других супруг, Изабеллу (Иоланту) де Бриенн и Изабеллу Английскую, похоронили в соборе в Андрии. Если даже принять во внимание, что могилы обеих императриц тогда не были в нынешнем печальном состоянии, то все равно маленькая крипта собора в Андрии не является подходящим местом для погребения императриц.

Кроме того, Фридрих II почтил супругу Констанцию весьма значительным символом: положил ей в могилу свою собственную корону.

Эмоциональное отчуждение от двух других жен поражает. До Фридриха императоры упоминались вместе с супругами в качестве издателей во всех грамотах. Так было с императором Оттоном II и его супругой Феофано, императором Генрихом II (1002—1024 гг.) и его женой Кунигундой из Лютцельбурга (ум. в 1033 г.), императором Фридрихом Барбароссой и его женой Беатрисой Бургундской. Да еще отец Фридриха II, Генрих VI, и его жена Констанция вместе названы в грамотах об учреждениях и предоставлениях. При Фридрихе II традиция правителей представлять императора и императрицу как нечто единое исчезает.

Правда, существовали и особенные любовные отношения, как, например, с маркграфиней Бианкой Ланчия (1210—1235гг.); ее связь с императором началась в 1227 году. Очевидно, в данном случае речь шла о глубокой связи: в годах с 1227 по 1234-й, когда он с ней жил, нет достоверных сведений об отношениях с другими женщинами. Между 1233 и 1234 годами император заключил с Бианкой брак «аrticulo mortis»*, призванный узаконить детей от этой связи: Констанцию, впоследствии императрицу Никеи, Манфреда, впоследствии короля Сицилии, и еще одну дочь, Виоланту, впоследствии графиню Казерта. Брак, заключенный незадолго до кончины Бианки, свершился из соображений полезности: императору крайне важно иметь большое число потомков, обладающих правом наследования трона.

Нам известно о еще совсем ранней его связи с дочерью сицилийского графа: в 1212 году она родила Фридриху II сына по имени Фридрих Петторано. Но тот не снискал ни расположения, ни любви отца, незаконно лишившего сына значительного материнского наследства. Среди женщин, находившихся в любовных отношениях с императором, мы встречаем швабскую аристократку по имени Адельхайд, в которой подозреваем дочь Конрада фон Урслингена, герцога Сполето. Она наверняка являлась одной из дочерей герцогской пары Урс-линген — Сполето, в чьей семье Фридрих провел первые три года своей жизни.

Он находил себе подруг в семейном кругу своей ранней юности, не щадя и окружавшее его придворное общество. Манна, племянница архиепископа Мессинско-го, забеременела от негр и родила сына, графа Рихарда ди Теате, ставшего впоследствии генеральным викарием марки и Сполето.

Сын от подруги по детским играм Адельхайд из дома Урслингенов, Хайнц, позднее король Энцио, был особенно люб сердцу отца.

От связи с Марией (Матильдой) Антиохийской остался сын Фридрих Антиохийский; позднее мы встречаем его как генерального викария марки, а также Тосканы, Подесты и Флоренции.

Дом маркграфов Ланчия Фридрих осчастливил дважды. До связи с Бианкой Ланчия он имел отношения с одной из ее родственниц, возможно, с одной из сестер Бианки. Она родила ему дочь Сельваджию, вышедшую замуж за тирана Эццелино ди Романо.

Вспомним также, как в Бриндизи в ноябре 1225 года, в брачную ночь, он соблазнил одну из родственниц или сопровождающих дам своей жены Изабеллы (Иоланты) де Бриенн. Она родила дочь Бианкафиоре (Бланш-флер), жившую и умершую монахиней-доминиканкой.

Из сицилийских преданий нам известно имя Рутины (Рукины) де Вольвезользен, скорее всего эта же женщина звалась Рикиной фон Вольфсёден; она родила ему дочь Маргариту. Маргарита вышла замуж за Фому ди Аквино, графа Ачерра, родственника святого Фомы Аквинского.

Всплывают имена и других детей — Герарда, Иорда-неса (Джордано), Эммы и Иоанны, чьи матери неизвестны. Но возможно, это имена мертворожденных детей от законных браков.

Однако сексуальные устремления Штауфена не ограничивались отношениями с вышеперечисленными женщинами, происходившими из благородного сословия. Имели место и мимолетные встречи; вспомним также его интерес к прекрасным сарацинкам из Лючеры.

Забавно читать, как император в письмах требует от сыновей, Генриха (VII) и Конрада VI, блюсти добродетель и нравственность.

Прежде чем покинуть Германию в 1236 году, император оказал особые почести одной женщине: святой Елизавете Тюрингской, покойной жене его родственника, ландграфа Людвига IV Тюрингского, умершего в крестовом походе близ Отранто. Он присутствовал при канонизации святой и почтил ее останки собственной короной. Участие Фридриха удостоверено его собственным письмом к генералу ордена францисканцев.

Какую цель преследовал Фридрих, преклоняясь перед святой женщиной? Принимая во внимание события его жизни, в благочестие императора поверить трудно. Скорее всего объяснять поведение Фридриха следует политическими и утилитарными мотивами.

Он хотел прилюдно показать себя в образе доброго католического князя перед предстоящим ему военным походом против Ломбардии, зная наверняка — война принесет ему значительные осложнения в отношениях с папой и церковью.

МАЙНЦСКИЙ ВСЕОБЩИЙ МИР 1235 ГОДА

15 августа 1235 года Фридрих провел блестящее мероприятие: рейхстаг в Майнце, где объявил мир по всей империи.

Еще были свежи воспоминания об императорском придворном совете Фридриха Барбароссы в Майнце в 1184 году. Там император праздновал посвящение в рыцари сыновей, короля Генриха и герцога Фридриха, на «празднике несравненных». Событие, ставшее блестящей демонстрацией средневекового рыцарского сословия.

Четыре года спустя, в 1188 году, и опять в Майнце император Фридрих Барбаросса показал широту и размах рыцарского мира, его готовность взять в руки крест, чтобы как «miles Christi»* освободить Святую землю. «Советом Иисуса Христа» назвали тот день, когда германское рыцарство приветствовало крестовый поход.

На придворном совете императора Фридриха II в 1235 году в центре внимания находился его бог — закон. Фридрих провозгласил мир по всей империи.

Закон о мире Фридрих начал с оправдания жестокого приговора сыну Генриху (VII). Свою собственную растерянность он оформил в виде закона. В этом человеке все становилось публичным, не было абсолютно ничего личного, чего он не поднял бы до уровня государственного документа. Будь то соитие с законной супругой — «цезарь производит сына» или смерть упрятанных в сарацинских женских покоях жен — все становилось спектаклем. Послушаем же речь Фридриха о мире в империи: «Если какой-нибудь сын изгоняет отца из его замка или другого владения, или сжигает и грабит, или присягает против своего отца его врагам, посягая на его честь, или разоряет отца... (такой) сын должен лишиться и собственности, и жизни, и движимого имущества, и всего наследного имущества отца и матери на вечные времена, чтобы ни судья, ни отец не могли ему помочь». И еще раз император подтверждает: «...Сын, покушавшийся на жизнь отца или преступно на него нападавший...» Мы приводим формулу проклятия на средневерхненемецком: «...тот самый (сын) становится бесправным на вечные времена, так чтобы он никогда не смог вновь получить права».

Самым важным в Майнцском всеобщем мире является не столько его содержание, сколько то, что впервые в истории закон был провозглашен и письменно изложен на немецком языке.

Император совершил для Германии один из важнейших поступков за время своего правления. Раз немецкий язык стал применяться в государственных документах самого высокого уровня, его развитие получило решающий импульс. Заслуга Фридриха, значение которой нельзя умалить. В действительности язык намного в большей степени, чем закон, формирует, объединяет и образовывает народ. Только через общий язык народ сможет в определенный момент сформировать общую волю.

Если исследовать двадцать девять статей указа о мире, то вскоре начинаешь понимать: закон соответствует мышлению Фридриха. Император уточняет права, переданные им князьям в 1220 году в «Соnfoederatio cum principibus ecclesiasticis» («Конфедерация на основе церковных законов») и в 1230/31 году в «Statuum in favorem principibum» («Государство на основе законов»). С тех пор правосудие находилось во власти князей.

И какой же прок в создании им должности имперского придворного советника юстиции, выносящего приговор как заместитель императора? Он должен был быть образованным юристом и свободнорожденным мирянином и отвечать собственной жизнью за несправедливый суд. Поскольку правители земель, «получившие право судить непосредственно от Нас», не подчинялись этому верховному судье, от помпезной должности не осталось ни слуху ни духу.

Король говорит о таможне, о монетах, о передвижении по королевству. Он пытается представить все таким образом, будто именно он является источником этих прав, все продолжает находиться в его компетенции, он лишь делегировал данные права князьям для исполнения. Но в реальности не приходилось и думать о посягательстве на права удельных правителей или об их ущемлении, ведь императору требовалось заручиться от них клятвой выполнить воинскую повинность в Италии и помочь ему задушить свободу ломбардских городов.

В послании к папе, которое можно назвать письменным признанием, он взывает к миру: «Италия — мое наследство! Весь мир это знает. Вложить все силы в дальние страны и упустить из-за этого свою собственность было бы нечестолюбиво и глупо одновременно, когда высокомерие итальянцев, и в особенности миланцев, оскорбительно бросило Мне вызов, в то время как они ни малейшим образом не оказывают Мне должного благоговения».

Вот что подгоняет его — Италия, его наследство!

Но ему необходимо согласие германских князей. Стремясь заслужить одобрение князей, «зениц его ока», он приносит им новые жертвы.

Рейхстаг послужил замечательным поводом для окончательного примирения между Вельфами и Штау-фенами, между Вельфом и Вайблингом. Внук Генриха Льва, устоявший в свое время перед предложением папы сделаться альтернативным королем, склонил колени перед Фридрихом II, внуком великого Фридриха Барбароссы, когда-то уничтожившего герцогский дом Вельфов, и пред распятием вложил руку в руку императора и поклялся ему в верности.

Рукопожатие с правителем являлось древним германским обычаем. После этого жеста, «1ппшхг.ю тапит», Вельф Оттон стал вассалом императора и принял из его рук знамя своего нового герцогства, Брауншвейг-Люнебургского, отданного ему как наследный лен. Событие показалось Фридриху настолько важным, что он приказал: «День сей должен быть занесен во все анналы империи, ибо империя увеличилась на одно герцогство».

Затем император взял с имперских князей клятву об участии в военном походе против Италии. На другой день архиепископ Майнцский устроил в соборе торжественную мессу, в которой принимал участие император, надевший на церемонию корону. После этого император отпраздновал с князьями и двенадцатью тысячами (?) рыцарей последний великий рейхстаг на германской земле.

Зиму он провел в своей эльзасской резиденции, самой любимой из наследных германских земель. Солнечным холмистым ландшафтом она напоминала ему далекую Апулию.

Вместе с ним находилась и юная императрица Изабелла. Еще одна женщина появляется в его окружении. Адельхайд, девица из швабского аристократического рода, подруга дней его юности. Она привезла их ребенка, мальчика Энцио. Императора очаровал сын, точная копия отца, и он оставил его при себе. Фридрих желал более никогда не расставаться с ним. Но злая судьба все же разлучила их.

Той зимой в Эльзасе Фридрих развил бурную политическую деятельность: ему необходимо было вернуть доверие швабской знати, ведь в свое время она встала на сторону его сына. Он обращался с бывшими сторонниками сына с великодушием, совсем не так, как привык поступать с противниками на Сицилии, и ему удалось вернуть их послушание. Даже епископа Лан-дульфа Вормсского и Ансельма фон Юстингена не обошла королевская милость. Только Генрих фон Найффен сбежал в Вену, ко двору Бабенберга. Австрийский герцог оказался единственным имперским князем, не явившимся в Майнц, он игнорировал и прошлые приглашения. Генрих фон Найффен определенно сделал все возможное, чтобы отвратить герцога Бабенбергского от императора.

Из дней, проведенных в Эльзасе, до нас дошел случай, характеризующий Фридриха как терпимого правителя, каким его любит представлять немецкая историческая наука.

В Фульде и ее окрестностях разразились еврейские погромы. Евреев обвиняли в совершении ритуального убийства двоих христианских мальчиков. Евреи и христиане в поисках правосудия появились в Хагенау. Христиане в качестве доказательства принесли два полуразложившихся тела. Император изрек: «Раз они мертвы, идите и похороните их. Для чего-либо другого они не годятся». Император, еще на Сицилии знавший евреев и их обычаи, объявил их невиновными.

Но затем император приказал провести подробное расследование произошедшего. Поначалу он обратился за приговором к духовным и светским князьям:

«Они, исповедуя различную веру, высказывали различные мнения... Так мы предвидели из тайных глубин Нашего знания, что лучше было бы принять меры против обвиняемых в преступлении евреев через евреев, принявших христианство. Они, будучи противниками (евреев), не скрыли бы, что они могли бы знать против них из Пятикнижия или с помощью книг Ветхого Завета. Хотя Наша мудрость благодаря знакомству с многими книгами, благоразумно полагает очевидной невиновность названных евреев, Мы, к удовлетворению не только необразованного народа, но и закона, по Нашему дальновидному благому решению и в согласии с князьями, вельможами, дворянами, аббатами и духовенством отослали после случившегося специальных послов ко всем королям западных стран, через которых Мы вызвали к себе из их королевств опытных в еврейском законе новообращенных в возможно большем количестве».

Король Генрих Английский ответил сразу, заявив о своей готовности помочь. Можно сказать, имела место всеобщая готовность к сотрудничеству. Так состоялась первая общеевропейская комиссия, констатировавшая следующее: в писаниях иудеев не нашлось никакого побуждения к ритуальным убийствам, более того, талмуд и тора устанавливают строгое наказание даже за кровавое жертвоприношение животных.

Исходя из этого, император распорядился запретить в будущем подобные обвинения евреев по всей империи.

Ненадежный союз с имперскими князьями

Клятва имперских князей на рейхстаге в Майнце создала обманчивую иллюзию единства и сплоченности. Если бы Фридрих внимательно проанализировал результат уступок имперским князьям, то получилась бы такая картина: новому герцогу Брауншвейг-Люне-бургскому ему пришлось бы предоставить отсрочку уже в Майнце, с тем чтобы он привел в порядок дела в своем новом герцогстве. От баварского и богемского войска он вынужденно отказался, поскольку их нужно было использовать для восстановления прав империи от мятежного австрийца Фридриха Строптивого. Люди с северо-запада во главе с архиепископом Кёльнским вымогали у императора разрешение не участвовать в итальянском походе, ссылаясь на освобождение герцога Брауншвейг-Люнебургского. Итак, императору оставались только швабы, обреченные всегда нести главное бремя войн и мечты Штауфенов.

Странно, но тот же самый император, на Сицилии вопреки воле дворянства создавший сильное централизованное государство, называемое тиранией, в Германии всегда проводил политику полумер и довольствовался лишь обманчивыми иллюзиями.

Итальянский поход

Итак, широко разрекламированный поход, призванный вынудить Италию к «осуществлению прав империи», на деле оказался неприметной военной кампанией.

С тысячей швабских рыцарей летом 1236 года Фридрих вступил в Италию и к августу достиг предместий Вероны, удерживаемой Гебхардом фон Арнштайном с пятью сотнями всадников и сотней стрелков.

Папа Григорий с большой озабоченностью воспринял известие о громкой клятве германских князей о покорении мятежной Ломбардии. С одной стороны, Ломбардия действительно попрала права империи, когда вступила в союз с молодым королем Генрихом (VII) против императора, за что император и объявил ее вне закона. С другой стороны, папа Григорий подверг Генриха церковному наказанию за нарушение клятвы, данной в Чивидале. Папа отлучил сына императора от церкви и поэтому не мог открыто одобрять действия союзников Генриха. Но и победа императора над Ломбардией не входила в его планы, так как в данном случае папскому государству угрожала бы вся мощь империи Штау-фена, как с севера, так и с юга. Положение папы опустилось бы до уровня имперского епископа, а Рим стал бы имперским городом. Мы еще познакомимся с заявлениями Фридриха на эту тему.

В курии не достигли единогласия. Главные придворные судьи, Петр ди Винеа и Таддеус Суесский, поспешившие в Рим с поручением от императора, знали: некоторые члены курии, на которых было нетрудно повлиять, — такие как кардинал Колонна и генуэзец кардинал Синибальдо Фиески, — придерживались мнения, что для папы было бы лучше добиться приемлемого мира между императором и Ломбардской лигой, чем, держа камень за пазухой, делать лигу орудием против императора.

Император тоже находился в достаточно уязвимом положении. Великое имперское войско, о котором все торжественно поклялись в Майнце, уменьшилось до тысячи всадников. Впрочем, он получил подмогу от Эцце-лино ди Романо, да еще некоторые верные императору города прислали подкрепление, но все же император осознавал свою военную слабость. Он послал верного Германа фон Зальца в Рим, где тот огласил весьма основательное предложение. Ломбардии предлагалось выдать в качестве залога тридцать тысяч серебряных марок, а в случае будущего мятежа ей грозили еще одно объявление вне закона и новая анафема.

Папе, разумеется, не удалась роль посредника, поскольку он сам не желал примирения.

Города Ломбардии, естественно, потребовали соблюдения прав, предоставленных им Фридрихом Барбароссой при заключении Констанцского мира. Несмотря на признание верховной власти императора, они жили самостоятельными муниципальными автономиями с собственным судопроизводством, самоуправлением, таможенными и налоговыми органами и войсками, обладающими достаточно высокой ударной мощью. И теперь само существование городов-государств могло быть поставлено под угрозу, если бы императору удалось добиться «возобновления имперских прав».

Запланированные Фридрихом рейхстаги в Пьячен-це и позднее в Кремоне так и не состоялись.

Широко объявленное «установление имперских прав» раскололось на отдельные единичные акции. Правда, с помощью Эццелино ди Романо императору удалось взять город Верону, марку Тревизо и стратегически важные дороги в Кремону, но в действительности его войска оставались слишком слабыми, чтобы одержать впечатляющую победу над ломбардским войском.

Поздней осенью, пока снег не закрыл перевалы, император, сделав определенный вывод из создавшейся ситуации, покинул Ломбардию. Он принял решение вторгнуться в мятежную Австрию, намереваясь, во-первых, усмирить бунтовщика Фридриха Строптивого, а во-вторых, набрать пополнение из освобожденных богемцев и баварцев и в будущем году вновь вернуться в Ломбардию.

Выборы короля Конрада IV в Вене в 1236 году

Когда император Фридрих II прибыл в Австрию, победа была уже добыта баварским и богемским оружием. Но даже в победе чувствовалось нечто мимолетное, преходящее. Правда, Фридрих одолел строптивого австрийца, но тот еще оставался несломленным и удерживал важные позиции.

В Вене шла большая политическая игра. Императору требовалось закрыть династический вакуум, образовавшийся после низложения его сына Генриха (VII). Поэтому собравшиеся князья избрали девятилетнего Конрада королем и одновременно наследником императорского трона.

Затем император вернул империи герцогство Австрию, как закончившийся лен, что уже в течение нескольких столетий было невозможно сделать. Восторг немецких историков омрачается при мысли о том, что «сей государственный акт вынужденной смелости, — как выразился Рудольф Валь, — явился настоящим нарушением закона». Фридрих Барбаросса, наделяя бабенберг-ский дом Австрией в 1156 году, поскольку тот мирно отказался от Баварии в пользу Вельфа Генриха Льва, записал в четвертом параграфе «Рrivilegium minus»*: «Не умаляя ни чести, ни славы Нашего возлюбленного дяди, по совету и приговору князей, объявленному герцогом Владиславом Богемским при согласии всех князей, маркграфство Австрийское становится герцогством, и это герцогство передается в лен Нашему возлюбленному дяде Генриху и его досточтимой супруге Феодоре и на все времена закрепляется законом, дабы они сами и после них их дети, как сыновья, так и дочери, владели упомянутым герцогством по праву наследования от короля».

Если бы Фридрих II придерживался законов империи, принятых его дедом Фридрихом I, то герцогство досталось бы его внуку, поскольку жена его сына, Маргарита Бабенбергская, ушла в монастырь и была исключена из престолонаследия.

Город Вену на вечные времена провозгласили свободным имперским городом, но все перемены длились недолго.

Спустя несколько лет Фридрих Строптивый опять правил в наследном герцогстве Австрия, как, собственно, и предписывалось его правами и законом. Здесь, в Вене, Фридрих установил отношения с неким купцом, Петером Баумом, с которым впоследствии совершал срочные сделки по зерну.

Император назначил на весну 1237 года рейхстаг в Шпейере, рассчитывая закрепить на древней земле франков избрание его сына Конрада, уже состоявшееся в Вене. Архиепископ Майнцский, Зигфрид фон Эппштайн, назначался опекуном Конрада и государственным регентом. Подготовка ко второму походу в Ломбардию шла энергично. Летом 1237 года большое войско собралось на Лех-фельде перед отправкой в Италию.

Опять император оставлял маленького мальчика, которому суждено было стать королем Германии. Власть юного короля стала более ограниченной, что явствует из его указов, где записано: «Именем нашего повелителя и отца» или даже: «Именем представляемой нами императорской власти».

Как ослабленная королевская власть могла противостоять нашествию монголов 1241 года, как того требуют от короля Конрада IV его критики?

БИТВА ПРИ КОРТЕНУОВА И БЛЕСТЯЩИЙ ТРИУМФ

Между тем германские новобранцы собрались на судьбоносной для немцев земле, у реки Лех. Папа, понимая опасность военной силы императора, еще раз попытался протянуть время с помощью переговоров.

Поддержку он нашел в магистре Тевтонского ордена Германе фон Зальца. Герман почти любой ценой старался предотвратить окончательный разрыв между двумя главными силами Средневековья — папой и императором. Он осознавал: одна власть могла победить другую только ценой потери своего положения в мире.

Переговоры сорвала Венеция, хотя Ломбардская лига уже пошла на большие уступки. Победа верного Эццелино ди Романо в марке Тревизо показалась надменной морской купеческой республике опасным вторжением в сферу ее власти. Нельзя забывать, что в Пья-ченце правил венецианский подеста (мэр), как и в Милане, где эту должность занимал сын венецианского дожа, Пьетро Тьеполо. Предложение о переговорах блокировалось отказом Пьяченцы, организованным из Венеции.

Разочарованный Герман фон Зальца отправился в Салерно исцелять свои недуги. Через полтора года он умер. Кроме успешной деятельности доверенного посредника между императором и курией, он добился, согласно Золотой булле Римини, составленной императором, правления Тевтонского ордена над Пруссией — самый важный поступок, по-видимому, Фридриха для будущей истории Германии.

Немецкое воинство императора десять дней маршировало до Вероны. Но они шагали не под знаком креста: на их знаменах красовался древний римский символ — орел. В Вероне наготове стояли семь тысяч сарацинских лучников и новобранцы из марки Тревизо. К ним присо-единились,войска из верных императору городов — Кремоны, Пармы, Реджио и Молены.

Пораженная военной мощью, Мантуя открыла ворота и сдалась императору. Затем император обратился к Брешии и потребовал сдачи города. Он не мог продвинуться к Брешии, поскольку расположенная перед городом крепость Монте-Кьяро закрывала подходы к нему. Благодаря героическому сопротивлению защитников крепости войску лиги удалось дойти до Брешии. Это придало мужества осажденным. Но все же спустя четырнадцать дней крепость Монте-Кьяро пришлось сдать, правда, договорившись о беспрепятственном и почетном отступлении.

Император нарушил данное им слово. Отступающий гарнизон частично перебили, частично взяли в плен.

Под стенами Вероны противники настороженно выжидали. Ломбардская лига не отваживалась на открытый бой. Так прошел октябрь. Для обоих войск наступила пора отправляться на зимние квартиры. Император прибег к военной хитрости. Войска из Кремоны и пехотинцев из городского ополчения он отправил в сторону Кремоны. Сам же два дня укрывался в засаде при Сончино вместе со всеми всадниками и сарацинскими лучниками. Войско ломбардцев, разочарованное отходом императорской рати в Кремону, все же решилось выйти из-под защиты городских стен и отправиться на зимние квартиры.

Император, узнав из донесений разведчиков, что ломбардцы перешли через реку Ольо и расположились лагерем при Понтольо, немедленно выступил из Сончино и с помощью стремительной германской кавалерии захватил потрясенных ломбардцев при Кор-тенуова.

Сгрудившись вокруг знамени Милана, ломбардцы отчаянно сопротивлялись. В наступивших сумерках они побежали, их рассеяли, перебили, а уцелевшие ушли подальше от Кортенуова. На рассвете императорские всадники начали преследование беглецов. Три тысячи пехотинцев, сотню ломбардских всадников, среди них и подеста Милана, сына венецианского дожа, Пьетро Тье-поло, захватили в плен. Огромная добыча попала в руки императора, среди прочего и знамя Милана — символ независимости Ломбардии.

В войне, развязанной германскими князьями и вдохновляемой волей императора, была одержана убедительная победа. Победа, завоеванная не под знаком креста или под голубым знаменем святого Михаила, символом немцев, а под древним языческим орлом античного Рима, и боевой призыв звучал иначе, чем раньше, — не «Как хочет бог», а «Как угодно Риму и императору».

Кортенуова означала не только убедительную ратную победу, но и поворот в жизни и самосознании императора. Германско-христианский институт императоров — Карла Великого, Оттона Великого, Генриха II и Фридриха Барбароссы, он оставил в прошлом, обратясь к блеску богоравной власти древних цезарей.

Его триумфальное шествие в Кремоне стало подобно прибытию римских императоров.

Кремона, украшенная пестрыми платками и знаменами с девизом императора: «Рим и император», на улицах опьяненные победой жители вопили: «Рим и император», и сам цезарь — в лавровых листьях и с древними римскими боевыми символами в руке!

А за ним мелкой рысью следовала германская конница, о которой писал итальянский летописец: «Самые красивые из тех, кто приходил в нашу страну, великолепно вооруженные, они как литые сидели на лошадях — мужественные рыцари высокого образа, еще юные, но преисполненные бесстрашной отваги. Простыми, скромными и честными они вышли со своей родины, но вскоре были развращены на нашей».

Затем следовали сарацины в пестрых чужеземных одеждах, за ними — музыканты с цимбалами, трубачи и барабанщики. А дальше событие: огромный слон, украшенный римским орлом, а на его спине беседка, в которой мальчик-мавр дул в серебряный горн. В качестве пика триумфа и предела унижения поверженного врага слон тащил за собой знамя Милана. Символ борьбы Милана против тиранической власти императора, символ свободы городов предали позору. Но и этого было мало!

На опущенном древке копья, привязанный к нему, сидел подеста Милана, Пьетро Тьеполо, со связанными руками. За ним, в долгом унылом шествии, следовало войско пленных со склоненными головами и босыми ногами. Не осталось и следа от слов, написанных императором папе в мае 1236 года: «Кроме того, я — христианин и, пусть и недостойный, слуга Христов, вооружающийся для борьбы с врагами креста».

В праздничных звуках серебряных горнов, среди развевающихся римских орлов все эти сентенции превратились в пустые слова. Победно возвышался над всеми римский цезарь, Felix imperator*. Но Фридрих не удовольствовался лишь шествием, устроив еще и риторическую оргию. Рим, Рим императоров, он засыпал словесным потоком.

Рим перестал быть городом папы, нет, Рим стал городом цезаря!

Для подкрепления речей в Рим потекло золото, дабы вырвать его у папы и сделать имперским городом.

Вместе с сицилийским золотом и соблазнительными словами император прислал как символ победы и миланское знамя. Оно означало для императора его собственную власть и поражение ненавистного Милана.

Колесницу со знаменем римляне установили на Капитолии на пяти мраморных колоннах. Надпись перед ними сообщала:

Подарок Фридриха Второго, великого императора Рима,

Отныне держи высоко колесницу к (своей) чести!

Чтобы возвестить о победе императора, завоевавшего ее,

Прибыли сюда трофеи, Милану на вечное посрамление.

Здесь, к позору врага, стоит она для славы столицы.

Любовь к Риму подвигла прислать ее в Рим.

Мы имеем возможность узнать, к чему призывает цезарь римлян и Рим, остававшийся все же городом папы:

«Увеличить блеск города во времена Нашего правления... обязывает Нас могущественный разум... понимающий необходимость триумфа; Мы не смогли бы возвысить императорское величие, не возвысив при этом честь столицы, считая ее началом империи... Наше ревностное отношение утратило бы всякий смысл, если бы Мы, будучи освещены блеском (сана) Римского императора, лишили римлян участия в ликовании по поводу римской победы, если бы Мы обманули вас в результатах предприятия, которое Мы провели от Вашего имени, разгромив бунтовщиков против Римской империи под боевым кличем с именем Рима, если бы Мы блеск и славу Нашей власти не принесли бы в царственный город, который Нас, как мать сына, послал в Германию, дабы (Мы) поднялись на вершину императорского трона... Примите с благодарностью, квириты, знаки победы вашего императора!»

Данное письмо и водружение колесницы со знаменем на Капитолии можно, по мнению Отто Везе, рассматривать как пик императорской пропаганды. Кроме того, письмо является еще и опасным политическим детонатором. Рим папы объявлен Римом цезаря. Как будто не папа снабдил Фридриха деньгами и отправил в Германию, проведя от епископа к епископу. Правда, римляне с ликованием встретили Фридриха в 1212 году, но Рим вообще охотно ликует, и воспринимать это как поручение римского народа на достижение императорской власти было со стороны Фридриха бредом и грубой неблагодарностью папе. С этого дня на горизонте забрезжило второе отлучение Фридриха от церкви, как результат вывода, сделанного позднее папой Иннокентием IV: с таким императором невозможно никакое плодотворное сосуществование.

Вторым примером гордыни императора может служить непринятие покорности Милана после победы в Кортенуова. Как после глубокого поражения в человеке может наступить обновление, и, как следствие, начинают зреть намерения нового восстания, так и в самой победе может содержаться причина поражения, начало конца.

Победа при Кортенуова продемонстрировала отрицательные стороны характера Фридриха. Как некогда в необузданной ярости, он рассек шпорой бок простертого на земле покорившегося эмира Ибн-Аббада, так же он действовал и против Милана.

Его первой ошибкой стало чрезмерное унижение побежденных при въезде в Кремону, прежде всего бесчестье сына дожа, Пьетро Тьеполо, неизбежно усилившее враждебность Венеции. Во-вторых, вызов папе выставлением штандартной колесницы в Риме и вызывающее письмо, провозгласившее Рим императорским городом. И в конце концов, надменный отказ принять готовность Милана подчиниться. Совсем близко император находился от своей цели — территориального объединения трех своих государств — Сицилии, Италии и Германии. Он по собственной вине лишился высокой государственной цели, пожелав насладиться сиюминутным триумфом. В гордыне Кортенуова кроется причина поражений последующих лет.

Маттеус Парижский, летописец отнюдь не враждебный тс императору, осуждает его: «В те дни миланцы из страха к императорскому величеству послали (людей) к своему господину и императору и просили настолько настойчиво, как только могли, чтобы он, открыто признанный ими настоящим и изначальным правителем, отвел от них немилость, положил конец раздору и взял их как своих верноподданных под крыло могучей защиты и уберег их, за что они в будущем хотели бы служить ему как своему императору и господину с должным почитанием. В знак бесконечной преданности они хотели, дабы пребывать в безопасности под рукой его милости и дабы он более не вспоминал об их прежних восстаниях, добровольно отдать ему всю сокровищницу золота и серебра; а кроме того, все свои знамена, в знак покорности, послушания и его победы сложить к императорским стопам и сжечь. Далее, они хотели ему, поскольку он отправлялся в Святую землю на службу кресту, ежегодно выставлять десять тысяч вооруженных людей на нужды церкви и к его чести при условии, что он безоговорочно помилует и оставит их и их город без изменений».

Но император упрямо отверг все просьбы и одновременно жестко потребовал от горожан безусловно покориться его воле вместе с городом и всеми своими владениями. На столь тираническое требование горожане ответили единодушным отказом, заявив: «Наученные опытом, мы страшимся твоей жестокости. Лучше мы падем под нашими щитами от меча, копья или стрелы, чем погибнем на виселице, от голода или огня». Тогда император, став неумолимым тираном, начал терять расположение многих, а миланцы заслужили похвалу».

Концентрация всех сил

Милан возобновил союз с Брешией, Пьяченцей, Алессандрией, Болоньей и Фаенцей и решился принять новый бой. Кроме того, он прекрасно осознавал: заключить мир любой ценой никогда не поздно.

Но вначале воссияло солнце императора. После триумфа в Кортенуова сдалось Лоди. Перед придворным советом в Падуе Фридрих принял покорность Вигева-но, Новары и Верчелли. И во Флоренции укреплялась власть императора. Благодаря содействию императорского легата Гебхарда фон Арнштайна флорентийцы сменили миланского подесту на римлянина Анжело Ма-лабранка, человека, преданного императору.

Но императору требовалось новое войско, чтобы положить конец стремлению городов к свободе. Помощь из Германии больше не приходила. Клятвы германских князей, данные в Майнце, казалось, растаяли без следа. Фридриху только и оставалось опять обратиться к швабам, которые уже на протяжении долгих лет несли основное бремя императорских войн.

Но ему удалось, используя идею солидарности, призвать на свою сторону европейских королей. Фридрих внушил королям, что восстание в Ломбардии более касается самого монархического принципа, чем его императорской персоны. Короля Франции он призывал:

«Это касается и Вас, и других королей земного круга. Поэтому держите уши и глаза открытыми и внимательно следите, какое стремление к бунту будет у тех, кто желает сбросить ярмо господства, если (даже Священная) Римская империя претерпевает убытки от такого рода завоеваний».

Король Бела Венгерский получил призыв:

«Когда рука императора будет поддерживаться королевской властью, когда различные союзы обяжут князей оказывать взаимную помощь и действовать (совместно) по свободной воле, тогда у народа пропадет всякое мужество восставать, и прекратятся заговоры подданных, настолько распространившиеся (сейчас) в землях Италии, что бунтовщики — если Наша сила не пресечет их действия в корне — многократно понесут греховный пример в другие отдаленные местности, но в особенности к соседям».

Император шокирует королей видением «безрассудной свободы», пока ограниченной только Италией, но способной распространиться по всему миру. Ведь бунтовщики — в сущности, еретики, сопротивляющиеся богоугодному правителю, еретики перед государством и законом. Теперь пригодилось оружие, подготовленное Фридрихом в 1232 году принятием закона о еретиках: закон стал мечом правосудия, направленным против свободы городов Ломбардии.

Вторая мировая война стала первой войной, средством пропаганды которой стало радио. Фридрих II использовал письмо, или, как он его рассматривал, «государственное письмо», в качестве средства борьбы против папы. Его личная трагедия состояла в том, что он имел равного себе и даже превосходящего противника.

Но этот удивительный человек в самом деле нашел понимание среди королей и правителей мира. Король Конрад перешел весной 1238 года со своими немцами, точнее сказать со швабами, Альпы и прибыл в Верону. Прислали рыцарей короли Франции, Англии, Венгрии и Кастилии. Император Никеи, Иоанн Вататцес, прислал в Италию своих греков, а султан Малик эль-Камиль — арабов. Хотя все привыкли к сарацинскому войску Фридриха из Лючеры, появление мусульманских воинов арабского монарха вызвало всеобщее удивление. К тому же подошли подразделения из Флоренции и Тосканы, солдаты верной императору части из Ломбардии, Романьи и даже из Рима. Кроме того, прибыли войска Эццелино ди Ро-мано из марки Тревизо.

Мощное, разношерстное войско, выглядевшее немного опереточно, устроило осаду маленького города на скале — Брешии.

Победу, завоеванную войском Штауфена при Кор-тенуова, обеспечивали в основном германские рыцари. Однако во время осады их участие стало почти бесполезным. Правда, император привез с собой осадные машины, но неудачи преследовали его с самого начала.

Король Кастилии в виде особого подарка прислал императору испанско-арабского инженера, считавшегося гением самоходных башен, катапульт и таранов. Его искусство было настолько велико, что перед ним не могла устоять ни одна стена. Настолько ценным и важным считался сей человек, что Эццелино ди Романо вез его к императору посаженным на цепи в клетке.

Несмотря на все принятые предосторожности, важный инженер по имени Каламандрин попал в руки горожан Брешии. Они сумели привязать его к себе крепче, чем клеткой и цепями, дав в жены горожанку и подарив ему дом и двор. И вскоре точно прицеленные снаряды Каламандрина уничтожали осадные машины императора. Император вспомнил действия, вернее сказать, преступления своего деда Фридриха Барбароссы при Креме на рубеже 1159 и 1160 годов и по его опыту погнал пленных на башни, в надежде что брешианцы не будут обстреливать эти стены. Бесчеловечность не принесла победы деду, не помогла она и внуку. Не приобрели ли Штауфе-ны из-за величия и высоты своих целей чрезмерную жестокость?

В течение недель шли беспощадные жестокие бои. Но Брешия устояла.

Император послал в город парламентера — Орландо ди Росси, родственника будущего папы Иннокентия IV, но тот предал его. Он вдохновил защитников города на дальнейшее сопротивление, рассказав им об эпидемиях в лагере императора, а также о недовольстве и раздорах, зреющих в многонациональном войске.

Император предпринял повторный штурм города. Снова потерпев неудачу, он снял осаду, продолжавшуюся два месяца. Объединенное войско императора и королей Европы оказалось бессильным перед стенами маленькой итальянской крепости. После блестящей победы при Кортенуова последовало печальное поражение в Брешии. Но ломбардцы извлекли из этого события твердый урок: им лучше избегать открытых полевых сражений — войну следовало вести под укрытием относительно надежных городских стен.

Папа — вдохновитель сопротивления

Весь мир, а вместе с ним и папа, стал свидетелем поражения императора и неустойчивости его власти. Достойны удивления мужество семидесятилетнего папы, начавшего собирать силы для противоборства. В первую очередь он объединил морские державы — Венецию и Геную — против императора. Затем послал кардинала Монтелонго, злейшего врага Фридриха, в Ломбардию. Этот прелат, одинаково опытный дипломат и военачальник, сумел разрешить все еще существующее соперничество между городами и сконцентрировать их на единой цели — борьбе против императора. Из бунтовщиков против императора он сделал защитников и поборников церкви.

После неудачи при Брешии Фридрих уже не помышлял о новом военном походе. Он был готов к переговорам. В Кремоне папский легат подвергнул его допросу. В четырнадцати пунктах папа выставил свои претензии Фридриху. Речь шла о посягательствах императора и его чиновников на сицилийскую церковь и о нарушениях условий мирного договора Сан-Германо.

Тем самым папа наметил стратегический план нового отлучения Фридриха от церкви. Лишь вскользь папа коснулся проблемы Ломбардии, сделав императору упрек, что из-за войны в Ломбардии дела Святой земли отложены и даже ухудшились. С виду обе стороны еще стремились к примирению. Но в папе с момента римской провокации императора произошел внутренний перелом.

Тем более удивительным кажется следующий поступок императора. После посвящения в рыцари своего двадцатилетнего сына Энцио (по словам императора, «по росту и облику — Наша копия»), он объявил о его помолвке с Аделазией, наследницей двух сардинских провинций. Провокация состояла в том, что Сардиния являлась леном папы, как признавал и сам Фридрих. Энцио гордо именовался королем Торре и Галуры, а позднее просто королем Сардинии.

Тому, кто хотел жить в мире с папой, не стоило затевать спор о Сардинии. Правда, императорские послы еще направлялись в Рим, где уже сложилась проимпе-раторская партия, но, даже такие высокопоставленные послы, как архиепископ Берард Палермский и главный судья Таддеус Суесский, получали от папы лишь неопределенные обещания.

В то время как в первые месяцы 1239 года императорский двор пребывал в монастыре Святой Жюстины вблизи от Падуи, а императрица со своим двором находилась неподалеку, в долине Брента в Новенте, пока император охотился с соколами и травил с леопардами крупную живность, над идиллическим весенним ландшафтом собирались грозовые тучи.

Намереваясь выступить против папы, Фридрих II написал письмо кардиналам курии с целью посеять между ними раздор, к тому же в курии были влиятельные кардиналы, охотно придерживавшиеся проимператор-ского курса. Кроме того, все папы тоже пытались вбить клин между императором и имперскими князьями.

В этой ситуации, однако, письмо императора можно рассматривать как глобальную и непростительную провокацию. Рассмотрим же послание императора кардиналам, содержащее следующие утверждения:

«...Ведь во всем, что обладатель престола Петра решил или о чем решил возвестить, стоит Ваше (кардиналов) равное участие... И кто же не будет удивляться... когда, усиленный собранием столь многих досточтимых отцов, обладатель престола всей церкви, — если бы толь- ко он был справедливым судией! — хочет выступить (ни с кем), не советуясь и горя от личной досады, против римского князя, опоры церкви, занятого распространением Евангелия, налагает на него отлучение и намеревается вынуть духовный меч в пользу ломбардских бунтовщиков».

Таким образом, император ставит коллегию кардиналов в один ряд с папой, считая их равными ему и способными принимать решения. Теперь император переходит к массивным угрозам:

«Из-за этого Мы и печалимся, и тому есть причина, поскольку апостольский отец намерен обидеть Нас так сильно; когда жестокая несправедливость касается решительного человека, возмутительность дела не позволяет, даже если бы Мы и хотели снести с терпением столь жестокий поступок, не прибегнуть к мести, которую цезари имели обыкновение исполнять...

Поэтому Мы просим Ваше досточтимое сообщество, не могли бы Вы привести образ мыслей высочайшего из священников... в хорошо продуманное соответствие... Ведь Мы печемся о Вашем благополучии и о Вашей чести и не можем равнодушно наблюдать преследования со стороны злодеев. Даже если Мы не в силах противостоять вашему главе, Нам было бы разрешено законом от несправедливости, которую Мы не можем предотвратить, защититься несправедливыми (действиями)».

Угрозы направлены не только против папы, но также и против кардиналов, если им не удастся убедить папу изменить образ мыслей. Возмущение римской курии находит отражение у биографа папы:

«Кто имеет право сомневаться в святости того, кто облачен саном папы! Еретик, потрясающий апостольский престол! Поскольку святейшие грамоты обладателей высокосвященных епископских санов считаются святыми, то покуситель на святость заслуживает наказания, если он ставит под сомнение власть епископа Рима».

Второе отлучение Фридриха II

Если внимательно рассмотреть поведение императора, сложится однозначное впечатление — он просто-напросто вынудил папу предать его анафеме. Вспомним о его послании к римлянам, когда он провозглашает папский Рим столицей империи, и о восстании против папы, разразившемся в Риме на деньги императора, примем во внимание бессмысленное попрание сюзеренных прав папы в Сардинии, а затем угрозу папе и коллегии кардиналов — и отлучение от церкви предстанет закономерным результатом политики императора, несущей печать легкомысленности.

В отлучении от церкви папа лишь упоминает ломбардский вопрос. То, что Фридрих при заключении мира Сан-Германо поклялся предоставить свободу сицилийской церкви и даже сам заявил в случае невыполнения им условий договора о своей готовности подвергнуться церковной анафеме, даже если папа не объявит о его отлучении, — стало петлей, которую Фридрих завязал, а папа теперь лишь затянул.

Когда папа Григорий IX в Вербное воскресенье 1239 года зачитал буллу об отлучении императора от церкви, он лишь совершил то, к чему Фридрих сам себя приговорил в договоре Сан-Германо. Основные пункты буллы гласят:

«Мы отлучаем от церкви и предаем анафеме во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, апостолов Петра и Павла и наше собственное, Фридриха, именующего себя императором, из-за того, что он учинил в городе Риме бунт против Римской церкви; Римского первосвященника и его братьев он намеревался изгнать из их резиденций и легкомысленно выступил против облеченных достоинством и честью апостольского престола, против свободы церкви, против клятвы, которой он был связан, и против церкви».

И далее по списку:

«Мы его отлучаем от церкви... также потому, что он не позволял занимать некоторые свободные епископаты и церкви в своем королевстве... потому что многие служители церкви были заключены в тюрьму и содержались там, были лишены имущества и убиты...

потому что он присвоил имущество церкви и остров Сардинию в нарушение клятвы, данной им церкви относительно этого...

потому что в его королевстве у церквей и монастырей им вымогались подати и специальные налоги в противоречие мирному договору...

потому что в противоречие мирному договору у сторонников церкви отбиралось все имущество, а их самих изгоняли и объявляли вне закона, в то время как их жен и детей сажали в тюрьму...

Но всех, связанных с ним клятвой верности, Мы объявляем освобожденными от клятвы и строжайшим образом запрещаем хранить ему верность все время, пока он будет подвергнут отлучению от церкви...

Поскольку он, кроме того, на основании его собственных речей и поступков обвиняется многими со всего земного круга в тяжком грехе — отсутствии правильной католической веры, то Мы будем с Божьей помощью в подходящем месте и в нужное время действовать так, как предписывает Нам в таких вещах законный порядок».

Отлучение застигло императора в Падуе. И вновь он обращается к кардиналам в обход компетенции папы. Он превозносит их как светочей над горой, правящих домом Господним, и требует всеобщего церковного собрания при участии германских князей и всех королей и князей земного круга.

Попыткой противопоставить кардиналов папе и требованием исполнения своего права на собор общего синода из духовных и светских князей против папы он еще больше разгневал папу, чью ярость в данной ситуации легко понять:

«Поднялся из моря лютый зверь, исполненный кощунства, с медвежьими лапами и львиной пастью... Железными когтями и зубами он стремится все погрызть, лапами — попрать весь мир и разбить стену католической веры. ...Слушайте и удивляйтесь: меч несправедливости обнажен против Нас, он уже занесен в стремлении уничтожить имя Господне с лица земли! ...дабы истинной правдой противостоять его лжи и суметь опровергнуть его обман чистыми доказательствами, узрите того, кто спрятан под личиной чудовища — Фридрих, так называемый император».

Словесная перепалка между императором и папой возрастала, лишилась всего человеческого и достигла масштабов демонического апокалипсиса. Послушаем ответ Фридриха:

«...Но тот, кто восседает на кафедре ошибочной догмы, фарисей, помазанный маслом злобы на своих товарищей, римский первосвященник нашего времени, желает сделать бессмысленным то, что в подражание небесному порядку спущено вниз... Ведь он-то, кто является папой лишь по имени, написал, будто Мы — чудовище, поднявшееся из моря, исполненное кощунства, пестро раскрашенное наподобие леопарда. А мы утверждаем — именно он и есть чудовище, о котором написано: и вышел другой конь, красный, из моря, и тот, кто на нем сидел, отнял мир у земли, так что живущие душили друг друга... Это он — огромный дракон, совращающий весь мир, антихрист, предтечу которого он из Нас сделал; а также новый Валаам, нанятый за деньги, дабы проклясть Нас; князь из князей тьмы, злоупотребляющий пророчествами; тот ангел, выскочивший из преисподней, чья чаша преисполнена горечи, вредоносной для моря и суши».

Тут император отходит от утверждения веры и возражает против постоянно обращенных к нему упреков, якобы он называл Моисея, Христа и Мухаммеда обманщиками:

«Сии утверждения лживы, ибо Мы признаем публично единственного сына Божьего, единосущного и подобного Отцу и Святому Духу, Нашего Господа Иисуса Христа, испокон веков и прежде бренного мира сотворенного... рожденный достославной девой Марией, затем страдал и умер во плоти, но по другой природе, принятой им в лоне матери, силой божественности воскресший на третий день от смерти.

О теле Мухаммеда, напротив, Мы читали, будто бы он летал по воздуху, окруженный демонами; о его душе — что она предана мукам ада: его труды были сумрачны и противны законам Господа. Но о Моисее Мы знаем как о друге Господа и посвященном в истинное учение Писания...

И поскольку обиды, постоянно наносимые Нашему величеству, не прекращаются и из-за них мы не можем смягчить свой дух, то Нас принудят к возмездию, но Вы (кардиналы), призванные для разумных советов, возвеличенные за смысл и разум, заставьте Нашего ревущего противника полностью (отказаться) от действий... и при этом берегитесь последствий вещей... в противном случае по всей земле узнают, как августейший поступит против преследователей и присоединившихся к ним князей и покровителей и как он железом исполнит (свою) месть цезаря».

Письмо было направлено непосредственно кардиналам в обход папы. Таким образом, им тоже грозила железная месть цезаря.

Затишье перед бурей

Оба великих противника усиливали свои позиции. Фридрих проложил полосу препятствий через все королевство. Остров, как и материковая часть Сицилии, был закрыт системой вооруженных крепостей. Никто не мог войти и выйти из королевства без дозволения императора. Началось преследование нищенствующих орденов. Таким образом, папа лишился лучших помощников и пропагандистов. В тридцати пяти свободных епископатах Сицилии получили назначение верные императору или как минимум дружественно настроенные по отношению к нему прелаты. Во всем королевстве игнорировалось отлучение императора от церкви. Служились мессы, отправлялись таинства, будто папа никогда и не предавал Фридриха анафеме. Священнослужители, препятствовавшие этому, исчезали в застенках сицилийских замков. Неразлучный друг императора, архиепископ Берард Палермский, принял на себя функции патриарха королевства.

В Ломбардии пополнение из швабских рыцарей следило за сохранностью императорских городов и бастионов. Папа открыто встал на сторону ломбардцев. Талантливый папский легат, Грегор ди Монтелонго, оказал союзу городов настолько крепкую поддержку, что императорским войскам ни разу не удалось сломить сопротивление Милана и лиги.

Теперь Фридрих II отсек даже внешнюю связь с Ри¬мом. Хотя он многократно, в том числе недавно в Сан-Германо, давал клятву никогда не соединять Королевство обеих Сицилии с империей, теперь он отбросил даже видимость ее соблюдения. Семейную коллегию, центральную власть королевства, распустили и присоединили к Великому императорскому двору в Италии. Теперь существовало только единое имперское правление. Все институты власти были объединены — юстиция, управление финансами, а также императорский флот.

Два региона несли основную нагрузку будущей войны. Королевство обеих Сицилии, находившееся под невыносимым гнетом чрезмерно жестокой налоговой политики для покрытия огромных финансовых потребностей императора, а в Германии — герцогство Швабское и его рыцари.

В Германии борьба между императором и папой тоже нашла отражение. Если император надеялся, что князья, «зеница его ока», встанут на его сторону, готовые к военному походу в Италию, то его надежда не сбылась. Князья, духовные и светские, были слишком заняты укреплением своей удельной власти. Баварский герцог вступил в очень близкие отношения с курией и к тому же еще не закончил споры с австрийским Фридрихом. На рейхстаге в Эгере в июне 1239 года германские князья решились на посредничество в заключении мира между императором и папой. Правда, они, к большому негодованию папы, не отказались от верности импера¬тору. 2 июня 1239 года в Майнце состоялся синод под главенством короля Конрада. В нем приняли участие саксонские, швабские и франкские епископы. Вероятно, было принято решение не оповещать германские земли об отлучении императора от церкви.

Города германского юга встали под оружие за императора. Зимой 1239/40 гг. войска из Аугсбурга, Ульма, Донаувёрта, Лаунигена, Нёрдлингена, Ауфкирхена, Мурнау, Ансбаха, Динкельбюля, Гемюнда, Лентер-схайма, Халла, Нюрнберга, Вайсенбурга и Грединга отправились через Альпы в Италию, на помощь императору. В следующем году эти города подверглись от¬лучению от церкви.

В стане имперских князей наблюдался раскол, такая же ситуация возникла среди князей церкви. Ландграф Тюрингский и маркграф Мейсенский стояли за императора. Оттон Баварский и Венцель Богемский призывали короля Конрада, а вместе с ним и императора, к миру. Подавляющее большинство князей также высказалось за мир. Епископы выразили мнение, что церковные и светские власти должны действовать единодушно. И наконец, епископы являются одновременно и священниками, и князьями империи и, таким образом, обязаны сохра¬нять верность обеим сторонам.

Ответом папы на поведение германского епископа¬та стал приказ известить всех об отлучении императора от церкви и проповедовать в Германии и соседних стра¬нах против императора.

Видимо, мирные усилия германских князей и епис¬копов не были и не могли быть успешными.

Если подумать о потоке проклятий, жестоких сло¬весных оскорблениях, которыми обменивались два наивысших представителя власти христианского мира, нанесших друг другу незаживающие раны, то очевидно — ситуация теперь могла иметь только одно решение.

Вторжение в папское государство

Наконец, как казалось, политика Фридриха получила если не мораль, то по крайней мере определенную ясность. Для него существовали только две возможности государственного утверждения. Первая — соблюдение многократно подтвержденного клятвой разделения между королевством и империей, что означало уважение стремления папы к обеспечению безопасности папского государства. Папа руководствовался следующими соображениями: папское государство должно быть защищено от опасности быть раздавленным между южноитальянским и североитальянским государством Штауфенов. Пока Фридрих пытался реализовать эту возможность, многократно нарушая клятвы, папе приходилось вступать в союзы с ломбардскими городами с целью образования противовеса штауфеновскому окружению.

Кроме того, оставалась еще одна возможность: соблюдать свободу ломбардских городов, разбить папское государство, принудить папу к императорскому контролю, а если это не удастся, посадить на трон антипапу.

Но Фридрих все же пытался реализовать третью возможность: подавление Ломбардской лиги при попустительстве или молчаливом согласии папы, создание сухопутного моста между Северной и Южной Италией путем отвоевания у папы отданного герцогства Сполето и марки Анкона.

Такого подавления церковного государства, которое не могли принять ни папа, ни курия, Фридрих периодически пытался добиться, не чураясь при этом нарушения слова или клятвы. В неспособности осознать невыполнимость этой основной линии своей политики и кроется основная причина его поражения.

Теперь император решился на последовательную борьбу против папы.

В январе 1240 года король Энцио, назначенный отцом генеральным легатом Италии, вошел в герцогство Сполето. Вторжение в земли его святейшества Фридрих назвал «восстановлением прав империи в Италии». И в то время как его сын, король Энцио, входил в Сполето, император проповедовал верующим с кафедры пизанского собора. Неслыханная ересь отлученного от церкви, утерявшего, казалось, всякое чувство меры.

Фридрих, теперь и сам отправлявшийся на завоевание папских земель, возгласил в январе 1240 года в городах Ви-тербо, Фолиньо и Тиволи словами предтечи Христа: «Готовьте дорогу Господу и мостите ему путь! Открывайте засовы ваших ворот, ваш император грядет, жестокий для бунтовщиков и мягкий к вам, при чьем взгляде должны успокоиться все духи, так долго мучившие вас».

В августе 1239 года, уже в состоянии мессианского безумия, он напишет о своем родном городе Джези:

«Джези, благородный город марки, сиятельное начало Нашего происхождения, где Наша божественная мать произвела Нас на свет, где качалась Наша колыбель, встречаем тебя с душевной радостью: из Нашей памяти не могут исчезнуть те места и Наш Вифлеем, земля и место рождения цезаря. Ты пустил глубокие корни в Нашем сердце».

И тут он примеряет к себе Евангелие от Матфея и продолжает: «И ты, Вифлеем, город марки, не самый малый среди княжеств Нашего рода: из тебя вышел герцог, князь Римской империи, царящий над твоим народом и защищающий его, и он не позволит, чтобы ты повиновался чужим рукам».

Без сомнения, после второго отлучения от церкви Фридрих утратил чувство реальности. Когда в 1229 году он позволял прославлять себя красноречию Николая Барийского в кафедральном соборе в Битонто, это еще был акт пассивного приятия, хотя каждый правитель имеет тех панегиристов, которых хочет иметь. Приведем краткую цитату из Николая Барийского:

«Велик господин император по виду своего благородства, поскольку род он ведет от императоров и королей этого мира; тот, кто пришел с небес, выше всех, значит, тот, кто происходит из императорского рода, благороднее всех... Он велик благородством, образец для земного круга, украшение людей, светоч в общении и начало всякой законности».

Это гимноподобное восхваление лишено меры, и требуются особые качества для принятия хвалебной песни в такой форме, ведь она превосходит даже византийское чествование императоров:

«О Ты, возлюбленнейший, позвольте нам его приветствовать вместе с архангелом Гавриилом: приветствуем Тебя, господин император, исполненный милости Господа, Господь с Тобой; он был, есть и будет; он был в детском или юношеском возрасте, когда ироды заставляли мальчика страдать, и мертвы все, кто этого желал; но он есть и в битвах наших дней, когда дети чужаков состарились в дурных поступках и охромели на стезе верности; и он пребудет в вечности во всех поступках отца, ведь Господь обучил ваши руки для борьбы и ваши кулаки для битвы. Благословен Ты среди королей и благословен плод от плоти твоей, то есть прекраснейший плод, король Конрад, Ваш горячо любимый сын».

Чудо в Риме

Фридрих продолжал победный марш через границы папского государства. Многие города и деревни добровольно открывали перед ним воротд, среди них Монтефиасконе, Витербо, Орта и Сутри. Уже в феврале Фридрих подошел к Риму на расстояние однодневного марша. Было ли большинство жителей Рима сторонниками императора, неизвестно. Доподлинно известно, что существовала сильная проимператор-ская партия под руководством сенаторской семьи Колонна.

Папа возвратился в крепость Ангелов. С ним оставались лишь несколько верных ему людей. Но старый, внушающий благоговение человек еще пылал священным огнем: он никогда не колебался, никогда не сомневался в божественной воле своей миссии.

Однако император, развернув войско во всю мощь перед воротами Рима, поклялся никогда больше не останавливаться перед ними, как случилось двенадцать лет назад.

По Риму носились слухи. Сторонники папы рассказывали всем, будто император хочет превратить собор Святого Петра в конюшню, алтарь — в кормушку, а собак собирается кормить гостией, телом Христовым.

Сторонники императора, должно быть, подложили в личные покои папы пророческие вирши:

Провиденье желает, и показывают звезды и птичий полет:

Вскоре Фридрих, молот мира, воистину грядет!

Рим, издавна мятущийся, заснувший в старом заблуждении,

Будет разбит и никогда не станет главой земного круга».

Папа с большим достоинством отвечал тоже в стихах:

Провиденье молчит, и звезды молчат,

Ничего не сообщают птицы;

Напрасно стремишься ковчег Святого Петра потопить!

Даже если его раскачать, тот ковчег никогда не потонет.

На что способна Господа длань, испытал уже Юлий, император.

Следуй ему, и узнаешь ты Господа месть.

Римляне украсили город лавровыми ветками к прибытию их императора, несли транспаранты, ликовали: «Ессе Salvator! Ессе Imperator! Veniat, vaniat, Imperator!»*

Тут распахнулись ворота крепости Ангелов, и вышел папа, окруженный немногочисленными сторонниками. Это случилось 24 февраля 1240 года, в праздник престола Святого Петра, когда судьба папской церкви находилась на краю пропасти. Еще не было ясно, останется ли Рим центром христианского мира или станет чем-то совершенно иным — античным языческим городом императора всего мира.

Римляне упивались глумлением над престарелым человеком, противящемся новому мировому статусу их города.

Папа возглавлял процессию. Посреди бурлящего марева издевок и насмешек он показал сундук с реликвиями — фрагментами от креста Иисуса и головами апостолов Петра и Павла. Язвительному глумлению римлян и власти императора, стоящего у ворот города, он противопоставил духовность Римской церкви, воплощенную в реликвиях. Он указал на головы апостолов и воззвал к орущей толпе: «Здесь лежат римские древности, за которые наш город почитают! Здесь церковь и реликвии римлян, которые вы должны защищать до смерти! Я могу сделать не больше, чем любой другой человек, но я не бегу, ибо я ожидаю милосердия Божия».

При этих словах он снял с головы папскую корону, тиару, бережно возложил ее над головами апостолов и воскликнул: «Вы, святые, защитите Рим, ведь римляне не хотят более его защищать».

«О Рим! — как воскликнул один из летописцев, — Шлюха, похотливо предлагающая себя каждому встречному мужчине».

Римляне бросились в объятия папы, казавшегося уже столетним. Он был подобен скале, могучий, непоколебимый в вере, на которой Христос основал церковь. Римляне разодрали императорских львов, уже нашитых на их одеждах. Они радостно приветствовали папу и взяли крест как знак готовности защищать Рим и церковь. Христос изгнал цезаря.

Император стоял под стенами Рима, он, превознесший себя, как никто другой в христианском мире. Император-избавитель, обожествленный человек. Попавший в заключение императорский нотариус взывал к нему: «О гавань благополучия верующих! На Вас, на Ваше благое присутствие устремляем мы свои надежды. О рожденное дыхание нашей жизни, которым Вы своей силой и милостью пробуждаете нас от смерти! На наши страдания изливается милосердие Вашего сердца, выведите сынов Израиля из Египта, пошлите избавление Вашим рабам».

Какое решение примет император здесь, под стенами Рима, император, возвысивший себя сверх всякой человеческой меры?

Вторжение в Вечный город? Наверняка переменчивый народ бросится к его ногам и, полный смущения, забудет экстаз, в который его повергли слабый старец и несколько истлевших реликвий. Императорские орлы победно вознесутся, и цезарь сочетается браком с городом!

Ничего не произошло. Если бы Фридрих II соразмерял поступки с потоком слов, то они стали бы тем, чем являлись на самом деле, — блестящими, надутыми словесными пузырями, уводящими слабого человека и его сторонников от действительности.

Император и его войско отступили! Завоевание Рима не состоялось. С темными проклятиями против «римлян, испивших из вавилонской чаши» и еще более мелочным утверждением: «Лишь малые дети, старые бабы да несколько солдат последовали слезам и мольбам папы и подняли крест против императора» он вернулся 15 марта 1240 года из папского государства в Апулию. Графа Рихарда фон Теате он послал в Витербо с четырьмя сотнями рыцарей. С жестокой яростью он преследовал тех, кто поднял крест против него: одному он выжег крест на лбу, другим отрезал руки, шщуши, или нос. Некоторых сожгли живьем или даже распяли на кресте.

ОРИЕНТАЦИЯ - ДЕЗОРИЕНТАЦИЯ

Если император Фридрих I Барбаросса после поражения при Леньяно в 1176 году все же понял, что мир с папой неизбежен для процветания империи, то у его внука этот процесс осознания так и не произошел. Правда, Фридрих тоже желал мира с папой, но на своих условиях.

Новый магистр Тевтонского ордена, ландграф Конрад Тюрингский, с ведома императора и по поручению имперских князей вел с папой переговоры. Но переговоры закончились безуспешно, так как папа пожелал включить в мирный договор вопрос о ломбардских союзниках.

Фридрих II остановился возле Брешии, как ранее под стенами Рима. Должно быть, тогда произошла переориентация его политики.

Затем дорога привела его обратно в Германию для укрепления власти его швабского дома, подкрепленного теперь Австрией Бабенбергов. Эти два герцогства, собравшиеся под рукой Фридриха, могли стать коалицией имперских князей и вновь укрепить королевскую власть в Германии. Через двадцать пять лет Рудольф Габсбург (1273—1291 гг.) пойдет по тому же пути и откроет для династии господствующее положение в империи на семь столетий вперед. Никакой папа не смог бы долго препятствовать Фридриху II, если бы тот опять завладел механизмом германской королевской власти, и даже гордому Милану пришлось бы склониться.

Но Фридрих думал о Западной Европе не из Германии, его исходной точкой являлась Италия. В длинной череде германо-немецких императоров он не был в истинном смысле немецким, он был римским цезарем, обращенным в прошлое, к античным образцам.

Для него Италия и итальянское государство были единственным представлением о будущем и задачей всей жизни. Но он не сумел осознать, что на тот момент единство Италии не сделалось целью итальянского мышления, и, таким образом, он создавал там государство принудительное.

Вернувшись из Рима, император поехал в любимую им Фоджию в Апулии. Там он принял делегацию сорока семи сицилийских коммун, намереваясь установить им новые налоги, называемые коллектами. Финансовые потребности императора оставались поистине чудовищными. Ему не хватало жесточайших налогов, взимаемых в королевстве, но они в конце концов натолкнулись на естественные границы. Займы брались под ростовщические проценты. Закладывались даже суммы будущих налогов. В Риме, Венеции, Генуе, Пизе, Флоренции, даже в Вене появились агенты императора для получения кредитов. Император проявлял безграничную изобретательность. Так, например, знаменитые золотые аугусталены он приказал чеканить из кожи, приняв обязательство со временем обменять их на золотые. Чтобы выполнить обещание, он использовал последний резерв королевства — золотые и серебряные сокровища церквей. Это укрепило его прозвище «настоящий антихрист», что неудивительно.

Но денег все время не хватало: италийское тираническое государство поглощало уйму средств. Целая армия апулийско-сицилийских чиновников хлынула в имперскую часть Италии. Судьи, нотариусы, сборщики налогов или императорские подесты — все прошли школу чиновников Фридриха. В те времена в Италии возникла поговорка про апулийское ярмо, когда безжалостная, выкованная в сицилийском королевстве форма правления подавляла и вымогала по всей Италии.

Через шесть недель император опять стоял перед Римом. Опять он медлил у стен города, пока делегация германских имперских князей, возглавляемая магистром Тевтонского ордена ландграфом Конрадом Тюрингским, вела с папой переговоры о новом мире. Когда процесс затянулся, император ушел на север.

Болонья в союзе с Венецией захватила верный императору город Феррара. К тому же Равенна в минувшем году перестала быть союзницей императора, и господство Фридриха оказалось под угрозой. Вскоре император прибыл в Равенну, сдавшуюся после шестинедельной осады. Следующей стратегической целью являлась Болонья. Но сначала было необходимо взять маленькую, но хорошо укрепленную Фаэнцу, расположенную к югу от Бо-лоньи, которая могла бы угрожать тылу императора.

Несмотря на отрицательный опыт при Брешии, показавший, как трудно взять хорошо укрепленный город, император пустился в рискованное предприятие. Ему пришлось окружить весь город и, кроме того, построить деревянные казармы для войска, так как надвигалась зима, а осада затянулась на долгие восемь месяцев. Пытаясь вызволить борющуюся Фаэнцу, флот венецианцев напал на апулийские прибрежные города Термолу и Васто и спалил их дотла. Когда ему также удалось захватить императорскую галеру, возвращавшуюся из Иерусалима, то император в слепой ярости приказал зашить в кожаный мешок, повесить на виселице и умертвить в мучениях захваченного в бою при Кортенуова миланского подесту, сына венецианского дожа Пьетро Тьеполо. Только в апреле 1241 года храбрая Фаэнца сдалась.