Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.
Эрнст Вис
ФРИДРИХ II ГОГЕНШТАУФЕН
К оглавлению
ОСТАТОК ВРЕМЕНИ
Так как в огромной империи Фридриха никогда не царило полное спокойствие: повсеместно вспыхивали мятежи и конфликты, постоянно существовало противостояние папы и императора, неспокойно складывалась обстановка в Ломбардии, возникали нескончаемые проблемы в германском королевстве, то можно сказать, последний год правления императора проходил в относительной стабильности.
Поздней осенью 1249 года император, потрясенный ударами судьбы, отправился в Апулию, в столь любимую им Фоджию, для восстановления жизненных сил. В лиственных лесах на Монте-Вультуре он предавался своей страсти к охоте. Вероятно, он еще раз порадовался благородной геометрии замка Кастель-дель-Монте, возведенного им среди апулийского ландшафта как корона.
В те дни император даже подумывал о брачном союзе с дочерью Альбрехта I Саксонского (1212—1260 гг.) и о походе в Ломбардию и Германию. Там король Конрад IV, усиливший свои позиции благодаря заключенному в 1246 году браку с Елизаветой Баварской, не только устоял против рейнских архиепископов, но и сумел победить выставленного ими антикороля, Вильгельма Голландского. Обстановка в Италии тоже стабилизировалась. От Вероны до Бреннера зять императора Эццелино ди Романо жестоким насилием удерживал ситуацию, а породнившийся с императорской семьей граф Савойский держал в своих руках альпийские перевалы на пути в Бургундию. Преемник рыцарственного короля Энцио, маркграф Уберто Паллавичини, человек твердый и властный, установил в Средней Ломбардии спокойствие, подобное кладбищенскому. Ему даже удалось разбить пармские войска неподалеку от бывшего осадного города Виктории. Три тысячи пармцев пали в битве или попали в плен, и — бальзам на сердце императора — была захвачена штандартная колесница пармцев, месть за Викторию.
В папском государстве, в марке Анкона, полководцы императора разбили солдат папы, и города Романьи и марки Анкона подчинились воле Фридриха.
Франция и ее королевский дом отошли от папы, когда в апреле 1250 года король Людовик IX Святой в битве при Мансуре в дельте Нила потерпел поражение и попал в плен. Не без оснований французы обвиняли папу в непримиримой враждебности к императору, сделавшей невозможной его помощь крестовому походу французов.
Король Людовик отправил из Акры брата, графа Артуа и Пуату, и через него потребовал от папы заключить мир с Фридрихом: лишь его особые отношения на Востоке могли спасти Гроб Господень. «Поистине наша надежда покоится на груди Фридриха» — так писал король. В противном случае король грозил изгнать папу из Лиона. Так далеко Людовик Святой еще не заходил.
В сложившейся ситуации папа попытался найти пристанище у короля Англии. Но и тот отказал ему в просьбе. Слишком ненавистными стали для всех сборщики церковных податей. Слишком необдуманно папа злоупотреблял светскими и церковными средствами в борьбе против Фридриха. Прежде всего всех глубоко потрясла попытка покушения на императора, заставившая взглянуть на папу другими глазами.
Почти пророчески звучат строки письма Фридриха, адресованные зятю, греческому императору Иоанну III Дукасу Вататцесу Никейскому, в конце 1248 года:
«Если желаете знать... о Нашем триумфе, то Мы, хотя кое-кто до сих пор сдерживал Наше победное шествие яростными мятежами и хитрыми проделками, благодаря действиям предводителя воинства, мечом справедливости прокладывающего дорогу королю, находимся уже в округах Аузонии (Кампании) и в скором времени ожидаем славный конец Нашего начинания и передачи Лигурии».
Однако кажущееся улучшение дел императора не должно ввести нас в заблуждение: папа не собирался менять свою политику, недвусмысленно заявив одному из кардиналов:
«Не бывать тому, что (подобному) человеку или его змеиному отродью и далее будет оставлен скипетр (правления) христианским народом! Чрезмерная удача развратила его: он забыл, что тоже происходит от человека, безжалостно лютуя против людей, уничтожая их в звериной ярости подобно овцам, а значит, поднялся против создателя человечества, чей образ он презирает в человеке и уничтожает в творении Божьем. Поэтому каждый, кто любит справедливость, должен возрадоваться и омыть руки в крови греховника: всеобщему врагу за все пришло отмщение!»
Но тут в борьбу двух смертельно враждующих властелинов мира и их непримиримых сторонников вмешалось нечто более великое — сама смерть!
Во время дальнего выезда на охоту с императором случился тяжелый приступ дизентерии. Приступ, должно быть, внезапный и стихийный: его не успели доставить в находящуюся всего в двенадцати километрах Лючеру или в Фоджию. Больного уложили в маленьком местечке под названием Фиорентино. Когда он услышал это, а ему пророчествовали, что он умрет в месте с цветочным названием, поэтому он всегда избегал Флоренцию, и увидел свое ложе перед вмурованной в стены дверью с железными створками (также часть пророчества), он уже знал, что над ним исполнилось изречение прорицателей: «Здесь я умру, как мне и предопределено. Да исполнится воля Господня!» Маттеус Парижский прибавляет: «Умер Фридрих, самый великий из князей земли, чудо и преобразователь мира».
Цезарь и его смерть
Когда умирает великий человек или тот, кто считается великим, сам себя поставив выше понятий добра и зла; тот, кто собственной волей вознесся до роли судии над жизнью и смертью; тот, для кого другие люди являлись лишь материалом для построения дворца его фантастической мечты, когда такой человек покидает бренный мир, после того как активно действовал в нем в течение тридцати восьми лет, почти всегда как преступник, изредка как жертва, то повсюду воцаряются глубокая тишина и смутное чувство покинутости. И даже враги охвачены ощущением пустоты, поскольку исчез объект их ненависти, первопричина их сопротивления, против которой были направлены их борьба и устремления.
Но не хотелось бы, чтобы наши современники, пережившие мировую войну, унесшую миллионы человеческих жизней, воспринимали Фридриха II как светлую личность, ведь именно таким его часто представляет историческая наука — как человека, имевшего право вести народы на плаху. Преступления Гитлера и Сталина отличаются от преступлений Фридриха II Гогенштау-фена лишь по количеству, но не по качеству принесенных страданий.
И все же можно понять сына императора, Манфреда, князя Тарента, который пишет своему брату королю Конраду IV Германскому, преисполненный общей сыновней болью:
«Солнце народов закатилось, светоч справедливости погас, погибла опора мира! Нам осталось лишь одно утешение: господин наш отец жил счастливо и победоносно до самого конца».
Поскольку мы знаем очень мало о последних часах жизни императора, нелишним будет вспомнить письмо от 21 августа 1215 года, которое он, юноша двадцати одного года от роду, отослал в генеральный капитул цис-терцианских аббатов:
«Так как Мы верим в великую святость достопочтенного ордена, то все, о чем Вы желаете попросить творца, Вы получите от полноты Его сострадания». И далее Фридрих призывает святых отцов-цистерцианцев: «...Умоляем Вас со всей настоятельностью принять Нас в свое братство и включить в Ваше святое молитвенное сообщество».
Напомним, в более поздних правовых воззрениях Фридрих действовал исходя из принципа «соmmodum et utilitas» — выгода и полезность — а значит, можно предположить, что и в духовной сфере император поступал, руководствуясь теми же соображениями целесообразности, и ожидал большой духовной пользы от молитвенного сообщества цистерцианцев.
Почувствовав приближение неотвратимой кончины, Фридрих приказал надеть на себя монашескую рясу цистерцианцев, дабы встретить смерть под защитой мощного священного ордена. Верный и старинный друг, седой архиепископ Берард Палермский, как священник и духовный князь, преодолел все препятствия, созданные церковным проклятием папы для умирающего императора. Он соборовал умирающего друга и вопреки воле папы провозгласил над ним всепрощающее «Ныне отпускаются!».
Даже в ритуале похорон отразилась двойственность натуры императора. Он принял смерть в бедной рясе цистерцианца, словно христианский король, преодолевший все мирское и оставивший позади себя весь земной блеск. Но, когда Фридриха доставили к месту последнего упокоения в Палермо в красном порфировом саркофаге из Чефалу, он был накрыт мантией властелина мира, закутан в арабский шелковый наряд, украшенный таинственными куфическими письменами и эмблемами мирового господства.
Завещание императора
Император завещал: «...Пока мы в силах и сохраняем речь и память, хотя больны телом, но здоровы духом...
Во-вторых: Далее, Мы назначаем Конрада, избранного короля римлян и наследника королевства Иерусалимского, Нашего возлюбленного сына, Нашим наследником в империи и во всех как купленных, так и обретенных владениях и в особенности в Королевстве обеих Сицилии. Если он умрет, не оставив сыновей, ему должен наследовать Наш сын Генрих. Пока Конрад пребывает в Германии или где-либо за пределами королевства, Мы назначаем вышеупомянутого Манфреда штатгальтером названного Конрада в Италии и в особенности в Королевстве обеих Сицилии...
В-третьих: Мы отдаем Нашему сыну, упомянутому Манфреду, и закрепляем за ним принципат Тарент... Мы отдаем ему же город Монте-Сан-Анжело со всем апанажем и со всеми городами, крепостями и владениями... И мы жалуем Манфреду содержание в десять тысяч золотых унций.
В-четвертых: Наш внук Фридрих (сын короля Генриха (VII) и Маргариты Бабенбергской) должен получить герцогство Австрийское и марку Штейер, которые он должен получить от упомянутого короля, и быть им признан; Генриху Мы определяем на жизненное содержание десять тысяч золотых унций.
В-пятых: Наш сын Генрих (сын Изабеллы Английской) должен получить королевство Арелат или королевство Иерусалимское; какое из двух пожелает упомянутый король Конрад, то Генрих и получит; этому же Генриху мы определяем жизненное содержание в сто тысяч золотых унций.
Мы распоряжаемся также предоставить сто тысяч золотых унций для Святой земли во спасение Нашей души, согласно указаниям названного Конрада и других благородных крестоносцев».
И вновь Фридрих переворачивает с ног на голову всю свою политическую жизнь и деятельность, борьбу против папы и курии, даже тираническое сицилийское государство:
«В-восьмых: Мы также распоряжаемся возвратить всем церквам и монастырям их права, и они должны пользоваться своей обычной свободой.
В-девятых: Мы также распоряжаемся освободить ото всех общих податей людей Нашего королевства, как это было во времена короля Вильгельма II (1153— 1189 гг.), нашего предка (возврат во времени на более чем шестьдесят лет).
В-десятых: Мы также распоряжаемся, чтобы графы, бароны и рыцари и другие ленники королевства пользовались своими правами и привилегиями, как во времена названного короля Вильгельма, в налогах и во всем остальном».
А теперь последует поворот навстречу Риму!
«В-семнадцатых: Мы также распоряжаемся возвратить святой Римской церкви, Нашей матери, все ее права, не ущемляя при этом прав и чести империи, Наших наследников и других наших соратников, если сама церковь восстановит права империи».
Даже посмертном одре Фридрих остается верным своей двойственной натуре, с одной стороны, он восстанавливает все права церкви, а с другой завещает: «если сама церковь восстановит права империи». Что означает это положение? Какие права церковь отняла у империи?
Складывается впечатление, будто умирающий хотел дать наследникам новую причину для борьбы с церковью. Или привычка Фридриха расставлять ловушки уже настолько стала его второй натурой, что даже сама смерть не могла ничего изменить? Тем не менее завещание представляет собой полную капитуляцию по всем позициям.
Немецкая историческая наука все время старалась представить императора Фридриха II непобедимым в войне против римского папства. Если бы он не умер, то ему наверняка была бы обеспечена победа над папой Иннокентием IV. Предпосылки победы императора в 1250 году были явными, как никогда ранее.
Фридрих II перед лицом смерти смотрел на свое политическое положение более реалистично, чем его ученые защитники, особенно из XIX столетия. Завещание императора является четким признанием власти папы, власти церкви как в самом широком смысле, так и в Королевстве обеих Сицилии, именно этим объясняется возврат к феодальным структурам, против которых он яростно боролся, основанным на правовых нормах времен короля Вильгельма II Сицилийского.
И в далекой Германии после смерти Фридриха весь епископат склонился пред волей папы.
Истребите из имени и тела семена и побеги вавилонянина
Смерть императора Фридриха II и его завещание, возвращавшее церкви ее исконные права, не вполне удовлетворили папу и курию: они жаждали истребления всех отпрысков рода Штауфенов.
Единственный, кто по силе и дарованиям, физическому облику и очарованию личности был способен сохранить наследие Гогенштауфенов в Италии, король Энцио, копия императора, находился в заключении в Болонье. К чести болонцев, они содержали его в палаццо подесты, в рыцарском заключении. Король мог принимать визиты, и благосклонность двух благородных бо-лонских дам подарила ему двух дочерей — Магдалену (ум. после 1273 г.) и Констанцию (ум. после 1273 г.)
По воле судьбы во время двадцатитрехлетнего заключения, от которого в 1272 году его освободила смерть, Энцио пришлось пережить гибель всего своего рода.
Его брат и наследник империи, король Конрад IV, поспешил в Италию с целью начать борьбу против папы и курии. Молодому человеку слишком рано пришлось омрачить свою жизнь грузом такой ответственности. Ему не хватало сияния, высокой духовной устремлен- ности Гогенштауфенов. Сын Изабеллы Сирийской, выросший в далекой Германии, непривычный к южному югамату, умер в 1254 году в походном лагере при Ла-велло. Поползли злые слухи, будто сводный брат Конрада, Манфред, князь Тарента, приказал его убить. И другие слухи были связаны с сиятельным Манфредом: якобы он предал смерти сына английской Изабеллы, короля Генриха, с помощью главного казначея Сицилии, чернокожего Иоганна Моруса. Казалось, род Гогенштауфенов самоистреблялся. Сын императора, Фридрих Антиохийский, главный викарий Тосканы, в 1256 году пал в бою с полководцем папы, кардиналом Отто-виано дельи Унбалдини за Фоджию.
Но еще раз суждено было воссиять солнцу Гогенштауфенов. Сына Фридриха II и прекрасной Бианки Лан-чии, Манфреда, в 1258 году избрали сицилийским королем и короновали 10 августа 1258 года в Палермо. Опять вокруг королевского трона Сицилии собрались поэты, певцы и ученые, зазвучали песни, раздавался охотничий шум и соколиный клич.
Король Манфред взял под свою особую защиту университет Неаполя. Именно ему мы должны быть благодарны за то, что до нас дошел научно-исследовательский труд его отца «Dе аrte venandi cum avibus»*. После победы короля Манфреда над флорентийцами при Мон-таперти на Арбии корона римских императоров опять вернулась во владение Штауфена.
Но над Штауфенами тяготели неумолимые слова «Истребите из имени и тела семена и побеги вавилонянина».
Папа Иннокентий IV, притеснитель императора, завершил свой короткий понтификат 7 декабря 1254 года. Его преемник, папа Александр IV (1254—1261 гг.), продолжил антиштауфеновскую политику предшественника. В 1255 году он наделил английского принца Эдмунда леном — Королевством обеих Сицилии, но его план разбился о волю английского парламента.
Только французский папа Урбан IV (1261—1264 гг.) нашел железный кулак, окончательно уничтоживший Штауфенов. Карлу Анжуйскому (1266—1287 гг.), брату французского короля Людовика Святого, он предложил корону Сицилии. 6 февраля 1266 года при Бене-венте король Манфред стоял с войском перед решающим сражением с Карлом Анжуйским. Когда битва была уже проиграна, он приказал старому плачущему слуге своего венценосного отца подать доспехи и бросился в бой. Лишь спустя несколько дней нашли тело короля, и после смерти не утратившего наследной красоты Гогенштауфенов.
Месть Анжу оказалась столь же жестокой, как и лютость Штауфенов против их врагов. Супруге короля Манфреда, двадцатичетырехлетней Елене Эпирос, попавшей в руки Карла Анжуйского вместе с двумя сыновьями и дочерью, досталась милость умереть после пятилетнего заточения. Ее дочь Беатрису освободили из заключения в замке Кастель-дель-Ово близ Неаполя, где она находилась восемнадцать лет. Свобода досталась ей благодаря победе арагонского адмирала Рожера Лориа над флотом Карла Анжуйского, при обмене военнопленными. Сыновья короля Манфреда, Фридрих и Энцио, томились в клетках и застенках Карла Анжуйского. Они вышли на свободу после тридцати или сорока лет заточения уже сломленными, нежизнеспособными, ослепшими.
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ ГОГЕНШТАУФЕНОВ
Но не погас еще блеск мечты Штауфенов. Конрадин фон Гогёнштауфен, прямой внук Фридриха, сын короля Конрада IV и Елизаветы Баварской, еще раз попытался восстановить королевскую честь. Если его дед, «апулий-ский отрок», когда-то отправился с юга на север, намереваясь заполучить императорский трон, то внук, наоборот, поехал с севера на юг навстречу рискованному предприятию — завоеванию высочайшей из корон Европы.
Еще не достигший и пятнадцати лет, Конрадин в сопровождении друга, маркграфа Фридриха Баденского, который был тремя годами старше его, проследовал через Швабию, а затем, через некогда верные императору города — Верону, Павию, Пизу, Сиену, по Италии. И вновь стареющий мир взирал на отважного юношу, поставившего свою миссию и мечту выше разумности и реальной политики. Девизом Конрадина стали слова: «Тот великолепный род, к которому Мы принадлежим, не должен с Нами угаснуть».
Сердца многих устремились навстречу юноше. Слишком тяготил Италию кровавый кулак Анжу. Сторонники гибеллинов со всей Италии собрались вокруг Конрадина.
Даже Рим, вернее, гибеллинская часть Рима с ликованием приветствовала юношу. Гвельфы, папский Рим, хранили молчание. Сенатор Генрих Кастильский, двоюродный брат Конрадина, передал ему ликующий город. В Лючере сарацины поднялись против ненавистного Карла Анжуйского, да и вся Апулия в одночасье опять стала гогенштауфеновской.
Однако через несколько недель смелая мечта подростка разбилась о реалистичное мышление Карла Анжуйского. Незадолго до прибытия Конрадина и его соратников в Королевство обеих Сицилии, в августе 1268 года, Карл, опытный полководец, занял боевую позицию у подножия Абруццо.
Юный Конрадин был взят в плен, а вместе с ним и все мужчины его рода, сохранившие ему верность: Генрих Кастильский, Конрадин ди Казерта, Томас ди Ак-вино и многие из семьи Ланчия. Конрадин ди Казерта тридцать два года провел в застенках Кастель-дель-Мон-те. Генрих Кастильский оставался в заключении двадцать лет. Томаса ди Аквину передали палачу. Ланчии, сын Фридрих и отец Гальвано, были казнены. Конрадина, внебрачного сына короля Конрада IV, убили в Лючере вместе с его матерью по приказу Карла Анжуйского.
Приговор последнему законному внуку императора, Конрадину Гогенштауфену, привели в исполнение в Неаполе. Четверо судей выносили приговор. Трое объявили его невиновным как человека, плененного в честном бою. Один судья потребовал смерти.
29 октября 1268 года на Кампо Моричино, сегодняшней Пьяцца дель Меркато, в Неаполе казнили Конрадина и его друга, маркграфа Фридриха Баденского. Конрадин простил своего палача, его последние слова были обращены к матери, Елизавете Баварской: он просил у нее прощения за невзгоды, которые невольно ей причи- нил. Затем единственный невинный Гогенштауфен с беззаботностью и достоинством юности, чье сердце принадлежало мечте, а не реальной жизни, положил голову на плаху. Карл Анжу с мрачным удовлетворением взирал на исполнение приговора. Меч палача сверкнул, и златокудрая голова юноши из рода королей упала наземь. И в тот же миг, как повествует легенда, стремящаяся сделать невыносимое менее невыносимым, с неба низринулся орел, окунул крылья в королевскую кровь и вознес ее ввысь, к богам.
Вместе с Конрадином погибла и династия Гогенштауфенов. Кого может утешить дотошная генеалогия, констатирующая, что некоторым Штауфенам все же удалось избежать кровавой расправы Анжу? Как, например, Конраду, сыну;Фридриха Антиохийского. Двух его сыновей мы видим поочередно на архиепископской кафедре Палермо. В Риме и Центральной Италии антиохийский дом процветал до конца XIV столетия. Дочь императора Маргарита, супруга маркграфа Альберта II Мейсенского, пережила террор, а ее сын Фридрих (1291—1324 гг.) в начале XIV столетия недолгое время считался надеждой Го-генштауфенов.
Констанция, дочь короля Манфреда от первого брака, благодаря помолвке с королем Педро III Арагонским (1276—1285 гг.) избежала смертного приговора. Триумфом всей ее жизни стал миг, когда после изгнания Карла Анжуйского и его французов сицилийцами она и ее муж были коронованы сицилийскими королями в 1282 году в Палермо. Но твердые слова сивиллиных пророчеств, донесенные до нас миноритом Салимбене Пармским, остались неизменными: «Вместе с ним закончится империя».
ИТОГИ
«Как понять мне вечно меняющего свой лик Протея, нарушающего все клятвы и никогда ничего искренне не предлагавшего?..»
Почти перед каждым биографом Фридриха II встает этот вопрос, исторгнутый из глубины души папы Иннокентия IV:
«Как понять мне вечно меняющего свой лик Протея?» Фридрих и действительно является одной из самых противоречивых исторических личностей.
Как можно оценить жизнь и достижения правителя?
Наверное, необходимо вспомнить начало его жизни, пройденный им путь, его цели: достиг ли он их, какими средствами и что, наконец, осталось от его свершений.
Фридрих II, с ранней молодости лишенный любви, человеческой теплоты, доверия к себе самому и окружающему миру, как только научился думать, осознавал себя лишь орудием в руках власть имущих, преследовавших собственные цели, не заботясь о нем или о его королевстве.
Юноша выбрал уход в собственное «Я», ставшее для него центром вселенной, религией и мерой всей его деятельности.
Когда волей судеб его «Я» распалось, погибла не только его империя, но и весь его род.
Италийское тираническое государство ушло вместе с императором. Фридрих II не сумел помешать развитию свободомыслия, которое так ненавидел и преследовал. Освобождение городов Ломбардии стало гордой победой вольнодумцев тех времен.
Его наследное государство, его любимое Сицилийское королевство попало в руки Карла Анжуйского, заслужившего печальную славу такого же кровавого тирана, как и Фридрих II Гогенштауфен.
И Германия, неутомимо поставлявшая ему бойцов для исполнения его мечты о господстве, пала в страшные времена безвластия и только с Рудольфом фон Габсбургом (1273—1291 гг.) получила новую надежду.
Правами германского короля Фридрих II частично пожертвовал ради своей римско-античной мечты о троне цезаря. То, что развитие германских удельных государств, начатое им, обернулось для Германии интересным культурным многообразием, а не только потерей, мы сумели понять лишь сейчас. Но оно не являлось целью политики Штауфена, возникнув как неожиданный побочный продукт.
Его дед, император Фридрих I, после долгой и бесславной войны с папой подписал в 1177 году мир в Венеции, вновь восстановив единство церковной и императорской власти, достигшее высшей точки в крестовом походе императора, где он принял смерть как крестоносец. После смерти Фридриха I уже никогда не удавалось достичь единства между духовным и светским мечом, объединив интересы императора и папы. Христианская идея Средневековья, отвергнутая Фридрихом II, возжелавшим для себя богоравности римских цезарей, обрела в нем свой конец.
Как государственный человек он не достиг ни одной из своих целей. С ним погибло все, к чему он стремился, — все созданное им и даже все полученное им в наследство.
На короткий миг показал он Италии видение ее будущего единства. Вероятно, поэтому итальянцы, несмотря на все угнетения, считают Федерико секондо* одним из величайших представителей своего народа, хотя они десятилетиями непрерывно боролись против его господства.
Книга Бытия рассказывает нам, как Ева дала Адаму яблоко с древа познания, дабы постичь, что есть добро и зло. Стремление к познанию всегда заставляло людей исследовать земной круг, а еще более — терра инкогни-та внутри себя. Личность Фридриха завораживает — мы никогда не сможем понять его как единое целое. «Вечно меняющий свой облик Протей» непостижим для нас. Фридрих Ницше с полным правом назвал его одним из людей-загадок, неразгаданной тайной запутанной и противоречивой человеческой натуры.
Представим себе — некто идет войной на сарацин и одновременно принимает их обычаи и философию. Но при этом громогласно называет себя «христианским князем». Кто-то из современников верно оценил тогдашнее отношение к императору, написав: «Папа и все другие крестоносцы имели большое опасение и подозрение, что император хочет перейти в веру Мухаммеда. Но все люди твердо уверяли: он ни во что не верит и более не знает, какую веру отрицает, а какую хотел бы выбрать и придерживаться ее».
Некий арабский современник Фридриха указывает: «...Из его речей можно было заключить, что он был «этернистом», то есть верил в вечность мира, но не души — и признавал себя христианином лишь в шутку».
Насколько озадаченным должен был себя чувствовать христианско-католический мир, если император получал такие письма от арабских ученых: «О, король, да приведет тебя Аллах к истинной вере! Ты спросил: "Какова же цель теологической науки, и каковы неизбежные необходимые предпосылки для этой науки, если они вообще существуют?"»
Кто мог понять императора, семь раз клявшегося папам святейшими клятвами никогда не объединять Королевство обеих Сицилии с империей, а потом, после семикратно порушенной клятвы, никак не понимающего, почему ему больше никто не верит.
Но как можно было ему доверять, если, кроме истории о трех обманщиках — Иисусе, Мухаммеде и Моисее, рассказывали, что император, при виде пшеничного поля, издеваясь над таинством причастия, воскликнул: «Сколько богов здесь зреют!», а глядя на священника, дающего последнее напутствие умирающему, вздыхал: «Сколько еще будет продолжаться это вранье?»
Невозможно объяснить такие высказывания злостной клеветой его церковных противников, так как в своих письмах император рассуждает о христианских ценностях, мягко говоря, достаточно фривольно.
Государственный человек подобным поведением неизбежно сбивает с толку своих современников, пугает их. Ведь законная власть основывается на понимании, на внутреннем признании общей системы ценностей.
Но разве его панегиристы не превозносили его как приверженца юстиции, права?
Если рассмотреть внимательнее, то Фридрих II боролся не за законность, а за соблюдение собственных законов и за исполнение собственных распоряжений. Образ фанатика права не соответствует истине: Фридрих являлся фанатиком порядка. И поскольку сам он был почти лишен связей — связей с Богом, с религией и ее законной иерархией, то его «Я» стало системой порядка его внутреннего и внешнего мира, и эту систему он старался сохранить с крайней жестокостью.
Если его, обращенного к античным временам цезарей, далеко ушедшего от образа христианско-европейского императора, называют первым человеком эпохи Возрождения, то это можно принять только в том смысле, что он является предтечей ужасных тиранов, таких как Малатес-та, Маласпина, Скалигер, Борджиа, насильственным путем навязавших Италии свою необузданную волю. Впервые подобное явление воплотилось в зяте императора, Эццелино ди Романо, для утверждения власти убившем, замучившем и покалечившем в собственных владениях пятьдесят тысяч человек.
Образ человека-загадки соответствует истине, если мы будем считать его поэтом, в особенности покровителем сицилийской поэтической школы. Великий Данте приписывает ему содействие в создании сицилийского поэтического искусства на вульгарной латыни, народном языке.
Образ императора, собравшего вокруг себя ученые умы своего времени и указавшего якобы путь великому Фоме Аквинскому, открывшему для христианского мира обновленные и адаптированные труды Аристотеля, также соответствует образу загадочного человека, чья жизнь переплетена с тайной его эго.
То же впечатление создают и задаваемые им магистру Михаелю Скотусу (ум. в 1235 г.) научные вопросы.
Магистр в последние годы жизни пребывал при дворе императора Фридриха II, и тот писал ему: «Еще никогда мы ничего не слышали о тайнах, служащих как для потехи, так и для мудрости, а именно о рае, чистилище и аде, об основах земли и ее чудесах».
Если задуматься, в этом весь Фридрих: рай, чистилище и ад, являвшиеся для средневековых людей до глубины души потрясающими феноменами потустороннего мира и видением их будущего, служат ему для развлечения духа. Это не могло не казаться его современникам фривольным. И далее он спрашивает:
«...сколько небес существует, и кто их управители? И на каком именно расстоянии одно небо находится от другого, и что еще есть за самым последним небом? На каком небе Господь Находится своим существом, то есть в божественном величии, и как он восседает на небесном престоле, как его окружают ангелы и святые, и что ангелы и святые постоянно делают пред ликом Господним?»
Собрание ученых и исследователей вокруг королевского трона обычно для античности и Средневековья. Например, в школе ученых Карла Великого, в его академии, блистали такие имена, как Алкуин (ум. в 804 г.), Павел Диакон (ум. после 799 г.) или Теодульф Орлеанский (ум. в 821 г.).
От Алкуина Карл требовал сведений «о транзитных прохождениях блуждающих по небу звезд». Ирландскому монаху Дунгалу из Сен-Дени жаждущий мудрости правитель послал для оценки сочинение, где на основе выдержек из Библии пытался обосновать сущность ничто и тьмы.
Мы видим — все превозносимые в XIX столетии качества Фридриха на самом деле вполне соответствуют испытанному и поддерживаемому в течение многих веков кодексу поведения правителей.
Но одно новшество принадлежит именно Гогенштауфену: он мастерски изображал собственный царственный образ. Тем не менее философствование императора, его любовь к искусству действуют подобно драпирующей, укрывающей передвижной декорации на сцене драмы его жизни.
Таким образом, его биографию следует оценивать как биографию философа и царствующего поэта лишь в незначительной степени. По масштабу она должна соразмеряться с его государственной деятельностью.
Правомерно задать вопрос: что он дал людям и народам, которыми правил, и что взял у них?
Движущей идеей столетия стали гражданская свобода и свобода городов, как ее понимали ломбардские города, расцениваемые императором как непокорность или даже ересь.
Разумеется, к нему нельзя подходить с современными понятиями демократических свобод. Но его можно сравнивать с королем Людовиком IX Святым Французским, с императорами Оттоном I Великим или Генрихом II Святым. Еще лучше — с дедом, императором Фридрихом I Барбароссой, сумевшим положить конец бесперспективной войне с папой и заключить в 1177 году Венецианский мир. По поводу мира Барбаросса сказал: «Весь свет должен ясно понять: даже если Нам принадлежит блеск титула славы Римской империи — он не отнимет у Нас ничего, присущего человеческому созданию, и императорское величие не исключает ошибок и непонимания».
Император Фридрих I признает за правителем право на ошибку. А Фридрих II видит в критике императора состав преступления, ересь.
Как день и ночь, различаются между собой личности двух императоров. Оба они находились на самом высоком троне Западной Европы: величественный Фридрих Барбаросса, считавший правителя способным заблуждаться, и его внук Фридрих II, не побоявшийся обожествить себя.
Фридрих II сооружал лишь замки и военные объекты. За исключением походной церкви в Виктории, он записан как основатель одной-единственной церкви в Альтамуре.
В течение десяти лет император приказал отстроить более двухсот крепостей, так что некий старый сицилийский вельможа взмолился: «Ради Бога, господин, сделайте перерыв и не стройте все Ваши сооружения одновременно! Сначала воздвигните строение, угодное Богу, чего все наихрисЕианнейшие короли Сицилии, Ваши предки, придерживались, возводя церкви и монастыри даже во время войны».
Тем выше его превозносит летописец: «Он приказал отстроить просторные дворцы необыкновенной красоты. В горах и городах воздвигнуты башни и крепости такой величины, как будто он думал, что каждый день его будут осаждать враги».
Неизбежно встает вопрос: не являлось ли бесконечное строительство укреплений выражением страха незащищенного, подвергавшегося многим опасностям детства, никак не позволявшего себя забыть?
Архитектура замков Фридриха отличается поразительной простотой. Это квадрат или прямоугольник, защищенный четырьмя башнями, обеспечивающими охрану сторон. Простая, легкая и вместе с тем в большой степени эффективная оборонительная система, варианты которой создавались в основном с учетом преимуществ данной местности.
Лишь однажды Фридрих II отказался от простой схемы, украсив землю Апулии замком Кастель-дель-Монте.
«Видимое издали, возвышающееся над необозримой равниной строение народ прозвал Бельведер, или Балкон Апулии. Его можно назвать еще более подходяще — Корона Апулии, ибо замок покоится на холме подобно каменной короне. Словно диадема империи Гогенштау-фенов, увенчивающая прекрасную страну, он явился предо мной, когда вечернее солнце зажгло его пурпуром», — рассказывает Грегоровиус.
Еще раз Фридрих попытался создать памятник своего цезарского видения мира на воротах моста в Капуе, при въезде в королевство. Мощная дуга ворот, украшенная скульптурами Петра из Виней и Таддеуса Суесско-го, рухнула, как и сама империя Штауфена.
Поврежденные, но еще узнаваемые статуи двух ближайших помощников императора позволяют нам оценить монументальность сооружения. Сильнее всего повреждена фигура императора. Руки и большая часть нижней половины туловища отколоты. Памятник обезглавлен, так что у нас даже не осталось изображения человека, приказавшего вознести себя до звезд. Лишь бюст Барлетты дает нам слабое представление о том, кто некогда являлся императором. Но внимательный взгляд, возможно, найдет в бюсте императора, выполненном Барлеттой, и в поврежденном лице, выражающем скорее страдания жизни, и в посмертной маске родоначальницы Штауфенов, Хильдегарды фон Эгис-хайм, общие черты облика Штауфенов.
Боги отвернулись от императора, не оставив даже его портрета, но один памятник он все же нам оставил, и в нем отчетливее всего виден его духовный портрет.
Соколиная книга
При штурме Виктории, военного городка императора в 1248 году, пармцы захватили не только сокровища императорской короны, но и книгу императора «Ве агг.е уепапсИ сит аупшз» — «Искусство охотиться с ловчими птицами».
В 1265—1266 годах Карлу Анжуйскому, избранному папой для уничтожения сицилийского государства Гогенштауфенов, гражданин Милана по имени Вильгельм Боттатиус предложил купить эту книгу. Сын императора Манфред приказал воссоздать ее по отцовским заметкам. Рукопись Манфреда впоследствии неведомыми путями оказалась в Вiblioteca Apostolica Vaticana*. Леопольд фон Ранке (1795—1886 гг.) почитает Фридриха за выдающегося орнитолога. Для Фридриха соколиная охота являлась настолько великим искусством, что он считал идеальных сокольничих способными занимать самые высокие правительственные должности, ибо только совокупность самых лучших качеств характера дает идеального сокольничего.
В соколиной книге Фридрих открывает на мгновение тайные глубины своей души, когда пишет:
«Люди способны побороть четвероногих силой и другими средствами; но птиц, кружащих высоко в воздухе, можно поймать и выдрессировать только благодаря (особому) человеческому таланту». Карл А. Виллемсен делает такой вывод: «Он превыше всего ценит триумф человеческого духа над самым свободным и быстрым животным, предстоящее каждый раз новое испытание — вернется ли бросившаяся на добычу вольная хищная птица... на руку, по принуждению гения человека, удерживающего ее незримыми путами».
Не приоткрыл ли, с этой точки зрения, наш Протей истинное лицо? Страхи, пережитые ребенком среди солдат Маркварда Анвейлера и Вильгельма Каппароне, сублимировались в духовной войне за власть. Сила духа, заставляющая соколов возвращаться из вольного воздуха на руку человека, перенесенная в политическую реальность Фридриха, стала движущей силой в непрекращающейся борьбе с самой высокой властью Средневековья — всемогущим папством.
И все клятвы нарушались, а после каждого мира развязывалась новая война лишь затем, чтобы в какой-то миг одинокий, подавленный множеством страхов дух, сияя, взвился к небесной выси несокрушимой победы.
