Протоиерей Владимир Воробьев

О. Владимир Воробьёв (Владимир Николаевич Воробьев) родился 28 марта 1941 г. в Москве. Русский.

Его: из книги "За Христа пострадавшие". О пастырском служении в РПЦ.

Чекисты манипулируют им через подложные письма от имени свящ. П.Троицкий. - Через него СВР вбрасывает фальшивку о "святом" Арсении, 1980-е.

Внук протоиерея Воробьева, тоже Владимира Николаевича (1876-1940), видного московского священника, подвергавшегося неоднократным преследованиям со стороны Советской власти, замученного в тюрьме.
1959-1965 гг. - учился на физическом факультете Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.
1965-1966 гг. - работал в Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова.
1966-1977 гг. - работал в Вычислительном центре Академии Наук СССР, одновременно учился в аспирантуре.
1977-1980 гг. - учился в Московской Духовной семинарии
1979-1984 гг. - служил в храме Успения в Преображенской слободе, с 1980 по 1982 гг. учился в Московской Духовной Академии.
1984-1990 гг. - служил в храме Успения в Вешняках.
С 1990 г. - служит в храме свт. Николая в Кузнецах, с 1997 г. - настоятель храма.
В 1990 г. стал одним из организаторов Богословско-катехизаторских курсов, в мае 1991 г. был избран ректором курсов, с 1992 г. - ректор Православного Свято-Тихоновского Богословского Института (с 2004 г. - Свято-Тихоновского гуманитарного университета) - Замоскворечье, ул. Новокузнецкая, д. 23б.
Государственные награды: медали ордена "За заслуги перед Отечеством" II степени (2000 г.), "В память 850-летия Москвы" (1997 г.).

Награды Русской Православной Церкви: орден Святителя Иннокентия митрополита Московского и Коломенского III степени (2001 г.), медаль Святителя Иннокентия митрополита Московского и Коломенского (1998 г.).

"Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации" (2001 г.).

С 2002 года - заместитель председателя Учебного комитета при Священном Синоде Русской Православной Церкви.

Председатель Христианского Фонда благотворительности и просвещения.

Кандидат физико-математических наук (1973 г.).

Автор книг (неполный перечень):
"Покаяние, Исповедь, Духовное руководство", 1997
Проповеди, лекции и беседы о. Владимира выпускаются на аудиокассетах (всего выпущено не менее 107 наименований).

Проживает в Замоскворечье: ул. Новокузнецкая.

Пастырское служение в Русской Православной Церкви. XX в.

http://ezh.sedmitza.ru/?did=577

К нач. XX в. Россия изобиловала противоречиями во всех сферах своего бытия, в т. ч.— и в церковной жизни. Имея более тысячи мон-рей, ок. 50 тыс. приходских храмов, 50 ДС и 4 ДА, 28 православных миссий и ок. 40 тыс. церковноприходских школ, множество святых подвижников, замечательных святителей, миссионеров, величайшую православную культуру, мировую богословскую школу, РПЦ все же не могла остановить сильнейший процесс духовной деградации и в народе, и в монашестве, и в духовенстве. Потерю внутреннего духовного делания в значительной части русского монашества отмечал еще свт. Игнатий (Брянчанинов) (О необходимости Собора. Прил. С. 63–64), утрата евхаристической жизни стала очевидной реальностью. Подлинная христианская жизнь слишком часто подменялась традиционно-христианским бытом с привычным обрядовым оформлением. Прп. Серафим Саровский, оптинские старцы (см. Оптина пустынь), св. прав. Иоанн Кронштадтский звали народ к покаянию, к частому причащению Святых Христовых Таин, предсказывали грядущие на Россию бедствия. Несмотря на то что много было прекрасных пастырей, в целом духовный кризис в народе не был преодолен, т. е. пастырская задача в широком смысле слова не была выполнена.

Спасительная пастырская миссия является призванием земной Церкви в целом, поэтому необходимо различать две составляющие церковного пастырского служения: во-первых, требуемое временем, необходимое для достижения общецерковной пастырской цели преобразование всего строя церковной жизни и жизни православного об-ва, что является, конечно, делом соборного церковного разума и архипастырского возглавления Церкви по преимуществу, и, во-вторых — духовное преображение каждого отдельного человека, что достигается личным примером подвижнической жизни пастыря и его душепопечительной деятельностью (духовное руководство жизнью пасомого, исповедь, духовное воспитание). В деле общецерковных преобразований Церковь была в значительной степени ограничена в период синодального управления, а царская инициатива в устроении Церкви при многих своих положительных проявлениях (строительство новых мон-рей и храмов, канонизация святых) все же не была адекватна потребностям времени — эти обстоятельства, предопределяя собой будущие коллизии, еще более увеличивали огромное значение архипастырской и пастырской душепопечительной деятельности. Жизнь и деятельность приходского священника XIX — нач. XX в., как правило, была посвящена совершению церковных служб, исполнению треб, преподаванию Закона Божия в школе, заботе о хлебе насущном для своей обычно немалой семьи, поддержанию в должном порядке приходского храма. Прекрасен и глубоко поучителен типичный образ простого русского пастыря, милостивого, кроткого и смиренного, целомудренно, с верой и молитвой совершающего свой нелегкий подвиг. В огромном числе такие заурядные русские священники стали священномучениками во время гонений, последовавших при советской власти. Народ любил их и научался у них христианской нравственной жизни. Однако не все были добрыми пастырями, что обнаружилось в советское же время предательством ушедших в обновленческий раскол (см. Обновленчество). Соответственно этому значительная часть народа предала свою веру.

Необходимость с большим вниманием готовить будущих пастырей ясно осознавалась в РПЦ: в XVIII, XIX, XX вв. появился ряд пособий и руководств для помощи священникам в пастырском служении. В числе их авторов были еп. Парфений (Сопковский), еп. Георгий (Конисский), митр. Платон (Левшин), архим. Антоний (Амфитеатров), еп. Кирилл (Наумов), архиеп. Платон (Фивейский), А. С. Стурдза, проф. В. Ф. Левицкий, прот. А. Солертинский, еп. Борис (Плотников), еп. Феодор (Поздеевский), иером. Иннокентий (Пустынский). Талантливым и ярким пасторологом был буд. митр. Антоний (Храповицкий). Получивший широкую известность курс лекций по пастырскому богословию, пасторологические статьи и речи сделали его одним из самых авторитетных епископов еще до революции 1917 г. Написанные в эмиграции книга архим. Киприана (Керна) (Православное пастырское служение. 1957), лекции протопр. Николая Афанасьева (Вступление в клир. П., 1968) и курс лекций протопр. Георгия Шавельского (Православное пастырство. 1929) вслед за митр. Антонием подробно раскрывают православное учение о пастырском служении, основанное на православном предании и учении древних святых отцов.

В XIX в. кроме обычного духовного окормления мирян на приходах на Руси получил сильное развитие возродившийся, в особенности благодаря прп. Серафиму Саровскому, свт. Тихону Задонскому и прп. Паисию Величковскому, подвиг старчества. При этом, если в древности старцем-аввой мог именоваться и великий святой, и опытный монах-подвижник, ставший учителем духовного возрастания для врученных его руководству новоначальных иноков, то возрожденное в XIX в. старчество понималось как харизматическое служение миру достигшего духовного совершенства подвижника, стяжавшего благодатные дары прозорливости и чудотворений. Старцы последнего времени обычно имели священный сан, могли быть духовниками более или менее узкого круга духовных чад, но главным в их подвиге было духовное исцеление и возрождение приходящих, возвещение им воли Божией. При двухвековой невозможности собрать церковный Собор и характерной для России удаленности епископа от народа авторитет старцев стал в синодальный период удивительно высок в православной Руси, а образ их служения почитался мерилом и идеалом пастырства. Благодаря этому некоторые мон-ри превратились в центры не только духовной жизни вообще, но и пастырской деятельности в особенности (прежде всего Оптина пустынь). Ярчайший и поучительный образ пастырского служения был явлен св. прав. Иоанном Кронштадтским. Личным подвигом стяжав необыкновенные благодатные дары, приобретя в народе ни с чем не сравнимый авторитет бесчисленными чудесными исцелениями, о. Иоанн, будучи приходским священником, не имея на то никакого призвания «от человеков», принял на себя инициативу преображения народной церковной жизни. Дар чудотворений и грандиозность совершенного им дела ставят его в один ряд с великими святыми первых веков христианства. В то время, когда Церковь была лишена своей земной Главы — Патриарха, а Святейший Синод уже ок. 200 лет занимался в основном текущими административными делами, о. Иоанн по Промыслу Божию стал духовным вождем народа. Он вновь поставил в центр жизни Божественную Евхаристию и призвал народ к покаянию и к Св. Христовой Чаше, дал образец небывало широкого и активного социального служения. Многие осуждали его смелость, но народ безошибочно узнал в нем святого. Масштаб личности и деятельности о. Иоанна сделал его всероссийским пастырем, и он указал путь пастырского служения множеству епископов и приходских священников, призывая их выйти за рамки традиционного церковного быта, не оставаться лишь церковными администраторами или формальными требоисполнителями. Его пример обязывал к личному подвигу, к благодатному преодолению рутинной жизни, называвшейся православной, но в действительности лишенной живого общения со Христом. Этому формальному христианству о. Иоанн противопоставил свою жизнь во Христе, убеждая всех немедля последовать за ним в борьбе с надвигающимся на Россию злом.

Другой путь был намечен в кон. XIX — нач. XX в. группой священников и мирян, которые видели выход из «исторического застоя» в идейно- и организационно-преобразовательной деятельности. Их умозрительные разработки, во многом не лишенные здравого смысла и богословской образованности, не будучи, однако, основаны на личном подвиге и благодатном знании, стали теоретической базой для будущего обновленчества и модернизма, надолго скомпрометировавших рациональный подход к решению церковных проблем на всех уровнях церковной жизни. Подлинная жизнь во Христе, явленная о. Иоанном Кронштадтским, в обновленчестве была подменена пресловутой «Живой церковью», декларативным упрощением и приближением церковной традиции к обывательскому уровню. Характерно, что при обсуждении вопроса о восстановлении Патриаршества реформаторы, предшественники обновленцев, заняли резко отрицательную позицию, не понимая значения личного подвига, к которому призывался Патриарх, и противопоставляя ему прогрессивно-демократический строй управления Церковью.

На Поместном Соборе РПЦ 1917–1918 гг., восстановившем Патриаршество и избравшем св. Патриарха Тихона (Белавина), большое внимание было уделено реформе церковноприходской общины и многим другим проблемам, стоявшим перед Церковью в связи с вопросом о нормализации церковной жизни. Однако почти все труды и решения Собора по существу были сметены ураганом настигшего Церковь гонения (см. Гонения на Церковь в ХХ в.). Пастырское служение в Русской Церкви XX в. не стало воплощением решений Собора и не могло быть организовано как программная деятельность общецерковной приходской структуры, но в условиях гонения было личным пастырским подвигом множества отдельных подвижников: епископов, монашествующих, представителей белого духовенства. В связи с этим исследование пастырского служения в описываемый период неотделимо от темы гонений и связано с подвигом исповедничества в большей степени, чем с принадлежностью к монастырскому или приходскому укладу. На путь исповеднического подвига в скором времени Господь призвал и отцов Собора 1917–1918 гг.

Трагедия нарастающего гонения стала причиной переориентации номинальных христиан. Большинство маловерных мирян отреклись от веры или отошли от Церкви. Неутвердившееся в пастырском подвиге духовенство под угрозами расправы ушло в обновленчество. Нельзя сказать, что оставшиеся в «тихоновской» Церкви представляли собой монолитную массу, но духовно-церковный уровень «тихоновцев» был уже совершенно иной, внутренняя жизнь верных христиан все более приобретала вожделенную чистоту и подлинность. Оставаться в Церкви в это время нельзя было, основываясь лишь на любви к обрядам, на привычке к церковным традициям. Чтобы быть христианином, нужно было теперь жертвовать очень многим в жизни, а часто и самой жизнью. Каждый епископ и священник оказывался перед выбором: или ценой предательства сохранить некоторое видимое благополучие, или же, оставаясь верным, идти в тюрьмы, ссылки, лагеря. Христианская жизнь с необходимостью становилась подвигом веры и верности Христу, немыслимым без благодатной помощи Божией; значение пастырского руководства необыкновенно возрастало. «Освобожденные» революцией от административно-хозяйственных забот и обязанностей епископы и священники всецело отдались богослужению, молитве и душепопечению.

Указ Сената и Синода 1722 г. обязывал каждого христианина исповедоваться у своего приходского священника и часто не позволял избежать формализма, при котором связи прихожан между собой остаются внешними или практически отсутствуют вовсе. При этом приходская жизнь остывала и неизбежно возникал вопрос о ее обновлении, возрождении. Но возрождение церковноприходской общины, задуманное в Предсоборном Присутствии и на Поместном Соборе 1917–1918 гг., стало теперь совершенно невозможным, и Церковь естественным образом возвращается к древней форме жизни: около пастырей-духовников возникают «духовные общины» по принципу духовного окормления, регулярной исповеди, постоянного духовного руководства. Не все прихожане стремятся иметь такую связь со священником, и не все священники чувствуют себя равно призванными к подвигу духовничества, хотя в Русской Церкви издавна права духовника воспринимает каждый приходской священник с момента рукоположения в отличие от древней практики, сохраненной в Греческой Церкви, где в соответствии с канонами в духовники через архиерейскую молитву и руковозложение поставляются почти одни только пожилые, опытные игумены, иеромонахи или протоиереи, зарекомендовавшие себя долгим безупречным служением. Соответственно этому духовная община возникает не на всяком приходе и состоит не из всех прихожан. В наибольшей степени разница между церковноприходской общиной-приходом и духовной общиной заметна в больших многоштатных городских храмах. Если пастыря перемещают из одного храма в другой, что нередко случалось в XX в., то духовная община следует за своим духовником, пренебрегая территориально-приходским принципом. В городах, имеющих много храмов, люди, желающие найти себе духовника, чаще всего приходят в храм не по территориальному принципу, а к определенному священнику, кем-то им рекомендованному. Члены духовной общины (или «покаяльной семьи» — этот термин употреблялся раньше) называют себя духовными чадами своего духовного отца. Отношения духовных чад с духовником подразумевают полное доверие, открытость, послушание, смирение, любовь ради Христа. Вовсе не каждый, кто исповедовался у священника один или даже много раз, становится его духовным чадом, но только тот, с кем возникают подлинные отношения духовного отцовства и сыновства, кто начинает жить в реальном послушании и под пристальным духовным руководством своего духовника. Такие духовные отношения могут возникнуть только добровольно, по обоюдному соглашению. В идеальном случае духовная община и приход могут совпадать, очень часто духовная община (может быть, и несколько таких общин, если приход имеет не-скольких духовников) живет внутри прихода, становясь его ядром, цементируя и активизируя приходскую жизнь.

Будучи неофициальными, связанными со своим духовным отцом узами любви, а не формально, духовные общины оказались менее уязвимыми для гонителей, они легко переходили в «катакомбы», на нелегальное положение, укрывали и поддерживали своих пастырей, сохраняли святыни, священные сосуды, антиминсы, шили облачения, пекли просфоры, пели за богослужением и т. д. Наиболее активные общины иногда организовывали братства — уровень организации и легальности их был выше. После революции братства уже не ставили своей задачей борьбу за трезвость или какие-либо иные социальные цели, главным для них было духовное воспитание христиан, способных сохранить жизнь по вере в условиях гонений,— цель их тоже была пастырская, и, как правило, они осуществляли свою деятельность под пастырским руководством. В 1918 г. возник Совет объединенных приходов, организованный и возглавляемый А. Д. Самариным и Н. Д. Кузнецовым, ставивший своей задачей юридическую защиту храмов и мон-рей, которым угрожало закрытие. Совет сформировал группу охраны Патриарха Тихона на Троицком подворье, когда Патриарху угрожала расправа. В 1919 г. по благословению св. Патриарха Тихона прот. Роман Медведь учредил братство свт. Алексия Московского, имевшее ок. 200 братчиков и бывшее, пожалуй, самым активным. Устраивались кружки, на которых делались доклады по насущным проблемам церковной жизни. Одним из ярких примеров такой деятельности является подвижнический труд известного еще до революции издателя «Религиозно-философской библиотеки» (1902–1917. 39 вып.) М. А. Новоселова. Отличительной чертой новоселовских кружков была их всецелая ориентация на святых отцов. Хорошее представление о его духовной направленности дают «Письма к друзьям» Новоселова (напис. в 1922–1928 гг., опубл.: М., 1994) — одна из нелегальных форм руководства и общения со своими учениками. Тогда зародилась машинописная издательская деятельность, которая впоследствии развилась в широкий «самиздат» (см. Самиздат религиозный). Участниками кружков были молодые священники, но основной контингент их — студенты. В кон. 20-х — нач. 30-х гг. многие из них были арестованы, отправлены в лагеря и ссылки.

Очень скоро наступило время, когда пришлось тайно, по домам, крестить, венчать, исповедовать, совершать литургию. Все мон-ри были закрыты, и монашеские общины пытались сохраниться, оформляясь как сельскохозяйственные или трудовые артели. Но такая возможность оставалась недолго, и как следствие возникло тайное монашество в миру. Изгнанным из мон-рей иеромонахам иногда удавалось устроиться на приходе и служить в качестве приходских священников. Чаще такие «старички» тихо жили, скрываясь у своих духовных чад, и тайно служили, тайно же совершали монашеские постриги. Около них собирались нелегальные монашеские общины, члены которых с виду ничем не отличались от мирян, работали в гражданских учреждениях, носили мирскую одежду, скрывали свои монашеские имена, втайне исполняли свои правила и послушания. Их жизнь строилась вокруг духовника, совершавшего Божественную литургию, духовно руководившего и окормлявшего их.

В это время распространяется и более широкая идея «монастыря в миру», высказанная впервые прот. Валентином Свенцицким (Диалоги; Монастырь в миру). В первые века христианства существовали институты вдовиц и девственниц, которые организовывались при церковной общине, были ориентированы на подвиг в миру и служение милосердия. Для церковных служений некоторых из них поставляли в диакониссы — они помогали крестить женщин, причащать больных и т. п. Часто они отдавали свои имения церковной общине, служили епископам и пресвитерам. Это соответствовало монашеским обетам: безбрачия, нестяжания и послушания. Аналогичная ситуация возникла в XX в. в связи с началом гонения, которое очень быстро оставило в Церкви женщин в подавляющем большинстве. Именно женщины стояли в бесконечных очередях в тюрьмах, чтобы сделать необходимые передачи арестованным, ехали в ссылки, чтобы сопровождать и спасать от неминуемой смерти своих пастырей, давали приют гонимым и обеспечивали подпольную жизнь и церковную службу. Появилось много подвижников и подвижниц, не постриженных в монашество, но живших по-монашески.

Гонения вскоре сделали невозможными или крайне затрудненными те формы пастырского окормления, которые еще недавно были нормой. Часто пастырь мог только молиться и благословлять свою паству из заточения. Тогда сильно поколебался территориальный принцип устройства церковной жизни и в отношении связей священников с епископом и епископов между собой: служили тайно там, куда сослали, и поминали «своих» архиереев, т. к. местных вовсе не было или не было известно, устоял ли местный епископ в православии или уклонился в раскол. Еще остававшиеся старцы были высланы из своих мон-рей и могли принимать лишь немногих особенно близких своих учеников. Через них они отвечали на насущные вопросы церковной жизни в новых условиях, своим благословением давали направление духовной жизни. Так, после закрытия Оптиной пустыни в 1923 г. до своей кончины в 1928 г. жил в дер. Холмищи оптинский старец Нектарий (Тихонов), а в Сергиевом Посаде — старец Зосимовой Смоленской пустыни затворник иеросхим. Алексий (Соловьев). К ним тайно приезжали и епископы, и известные московские пастыри. В 1931 г. в пос. Пушкино скончался известный московский старец прот. Владимир Богданов, в тайном постриге иером. Серафим. В Москве в 1936 г. скончался старец ТСЛ схиархим. Захария.

Примеры пастырского подвига, явленные оптинскими старцами, о. Иоанном Кронштадтским, прот. Валентином Амфитеатровым в Москве, старцем прп. Варнавой (Меркуловым) из Гефсиманского скита ТСЛ, старцем прп. Гавриилом (Зыряновым) из Седмиезерной Казанской пустыни, старцем иеросхим. Аристоклием с Афонского подворья, старцем схиигум. Германом из Зосимовой Смоленской пустыни и многими другими, принесли обильные плоды. За ними последовало новое поколение архипастырей и пастырей, монашествующих, приходских духовников и старцев, в большинстве своем ставших мучениками и исповедниками при советской власти и воспитавших следующее поколение верных чад Церкви. Выдающимися архипастырями XX в. были митр. Петроградский Вениамин (Казанский) (расстрелян в 1922), сщмч. митр. Казанский Кирилл (Смирнов) (расстрелян в 1937), архиеп. Воронежский Петр (Зверев) (скончался на Соловках в 1929) и многие другие, явившие не только образ исповедания веры и твердости до смерти, но и необычайно активную архипастырскую деятельность. Отдавая все свои силы на служение Богу и людям, они были чрезвычайно любимы народом в короткое время управления епархиями.

Среди наиболее известных имен и духовных центров можно указать: Чудов мон-рь в Кремле, возглавляемый сначала архим. Арсением (Жадановским), буд. еп. Серпуховским (расстрелян в 1937), затем буд. еп. Дмитровским Серафимом (Звездинским) (расстрелян в 1937), Данилов мон-рь, возглавляемый архиеп. Феодором (Поздеевским) (расстрелян в 1937), с его подвижнической братией, Марфо-Мариинскую обитель, основанную св. прмц. Елизаветой Феодоровной (казнена в 1918), и под Москвой — Серафимо-Знаменский скит, закрытый в 1924 г., возглавляемый схиигум. Фамарью (Марджановой) († 1936). Из московских пастырей довоенного (до 1941) времени могут быть названы: миссионер и мученик настоятель храма св. Василия Блаженного прот. Иоанн Восторгов (расстрелян в 1918), прот. Василий Соколов (расстрелян в 1922), прот. Христофор Надеждин (расстрелян в 1922), прот. Николай Смирнов († 1922), прот. Александр Стефановский († 1926), прот. Василий Постников († 1927), духовник Данилова мон-ря архим. Георгий (Лавров, † в ссылке в 1932), ключарь храма Христа Спасителя сщмч. протопр. Александр Хотовицкий (расстрелян в 1937), прот. Роман Медведь (в постриге Иосиф, † 1937), архим. Игнатий (Лебедев, † 1938), настоятель храма Николы–Большой Крест прот. Валентин Свенцицкий († в ссылке в 1931), настоятель храма Николы в Плотниках прот. Владимир Воробьев († в тюрьме в 1940), клирик храма Саввы Сторожевского свящ. Александр Гомановский (в постриге Даниил, † в лагере в 1941), настоятель храма на Солянке архим. Серафим (Битюков, † в Сергиевом Посаде в 1942). В Киеве — архим. Ермоген (Голубев), прот. Дмитрий Иванов († в ссылке в 1933), свящ. Анатолий Жураковский († в тюрьме в 1939) и в Ленинграде — прот. Феодор Андреев († 1929). Этот перечень нужно было бы продолжить. В качестве особенного примера следует назвать московскую общину старца-прот. Алексия Мечева († 1923) и его сына свящ. Сергия Мечева (расстрелян в 1941), созданную ими в храме свт. Николая в Кленниках на Маросейке и ставшую центром притяжения для многих исповедников, пастырей и пасомых на протяжении всего советского периода. В страшные годы гонений в этой общине воспитались многие новые пастыри-исповедники. В их числе буд. еп. Калужский Стефан (Никитин), архим. Борис (Холчев) и др. Даже и после закрытия Никольского храма на Маросейке 6.04.1932 община не распалась, но продолжала жить интенсивной духовной жизнью, не теряя связи с оставшимися в живых духовными руководителями: с епископами Арсением (Жадановским), Серафимом (Звездинским) и в особенности с еп. Афанасием (Сахаровым).

В 1937–1938 гг. почти все духовенство было арестовано, огромная часть его была расстреляна. Наиболее героически настроенные члены духовных общин последовали в ссылки и лагеря за своими духовниками. Мон-ри все были закрыты, монахи высланы. Духовный подъем 20-х гг. был потоплен в крови. В немногих не занятых обновленцами действовавших православных храмах настроение было уже другим. Оставшиеся на свободе старались притаиться. Посещать храмы стало опасно; молодежи и мужчин в храмах совсем немного, доминирующий контингент — старушки наименее интересные для НКВД. Священников становится крайне мало, в то время как население городов, особенно Москвы, быстро растет. Количество верующих, приходящихся на одного священника в городах, все время увеличивается. Духовные общины исчезают вовсе или сохраняются в небольшом составе в глубоком подполье. Нормы церковной жизни соответственно меняются. Причащение становится редким, вводится «общая исповедь», часто со ссылкой на св. Иоанна Кронштадтского, хотя в действительности она является полной противоположностью и даже профанацией того, что делал Кронштадтский подвижник. Появляется практика массовых крестин, совершаемых через обливание, с использованием сокращенного чинопоследования. Среди прихожан все больше становится людей, не знающих св. Евангелия, не понимающих славянского языка, т. к. они уже не изучали Закона Божия. Часто это недавние переселенцы из деревни в города, только еще осваивающие грамоту. Процент интеллигентных или достаточно образованных прихожан делается мизерным. В это время духовничество сохраняется только в виде исключения и бывает обычно совершенно законспирированным. Пастыри-исповедники стараются поддерживать своих духовных чад, посылая письма, используя всевозможные оказии. Часто христиане, уже прошедшие тюрьмы, лагеря и ссылки, прячут иконы и стараются внешне не обнаруживать свою веру, хотя отречение от веры по-прежнему считается самым страшным грехом. Отрекаться нельзя, но прятаться можно и должно — вот установка тех лет. Решимость исповедовать свою веру проявилась в нач. 1937 г., когда была проведена всенародная перепись населения, причем в анкетах требовалось указать паспортные данные и вероисповедную принадлежность. Примерно 1/3 городского населения и 2/3 сельского, т. е. более половины всего народа, считали себя верующими. И это после 20 лет непрерывного гонения! Вполне вероятно, что результат переписи был одной из причин жесточайшей расправы над верующими в 1937–1938 гг. Трудно представить себе, как могли бы христиане выжить дальше, если бы продлилось столь же жестокое гонение, но пришла война.

Причиненные ею бедствия, горе быстро умножившихся вдов, сирот, матерей, потерявших своих детей, повлекли людей в храмы. На оккупированных территориях при немцах открылось множество храмов и мон-рей. И. В. Сталин разрешил избрать Патриарха, вернуть из лагерей некоторую часть духовенства. Это не означало окончания репрессий — аресты продолжались, но в значительно меньшем масштабе. Сразу после войны правительство поняло, что Церковь в лице ее высшего духовенства может быть полезна для политической пропаганды в Зап. Европе. После смерти Патриарха Сергия (Страгородского) было разрешено проведение Поместного Собора (1945) с участием представителей автокефальных Церквей для избрания нового Патриарха путем открытого голосования, хотя допускался лишь один кандидат. И все же это было началом нового периода церковной жизни.

Очень характерным для этого времени явлением было «закрытие» обновленчества в 1946 г. и массовый переход обновленческого духовенства в Патриаршую Церковь. Рукоположенных в обновленчестве быстро перерукополагали. Если обновленческий архиерей был женат, он становился протоиереем. Если не был официально женат, рукополагался в епископа. Те, кто был рукоположен до перехода в обновленчество, принимались через покаяние. При такой стремительной смерти обновленчества (ярко иллюстрирующей инспирированность этой организации властными органами) и переходе его клира в юрисдикцию Московской Патриархии, как правило, трудно предположить возможность неформального покаяния. А формальный переход недавних обновленцев не мог не принести свои плоды: 1) психологически узаконенную зависимость от агрессивно атеистической власти, готовность сотрудничать с ней; 2) вместо духовного подвига, стремления к духовному совершенствованию — заботу о «духовной карьере» и материальной обеспеченности; 3) резкое снижение нравственного уровня духовенства. Пастырское служение в этот и последующий, хрущевский (см. Хрущев Н. С.) период претерпело пагубное влияние обновленческого восприятия церковной и духовной жизни.

После войны вновь открылось довольно большое количество храмов, мон-рей, духовных школ. В городах храмы были переполнены народом. Все шире и чаще, несмотря на осуждение Святейшего Патриарха Алексия I (Симанского), начала практиковаться «общая исповедь», сокращение богослужений и чинопоследований, утвердилось формальное отношение к пастве. В немногочисленные духовные школы набрать учащихся стало непростым делом. Совет по делам религий тщательно следил за тем, чтобы в семинарии не могли поступить люди, имевшие высшее образование. Власти желали посвящения в сан людей явно порочных, понимая, что это самый мощный способ антирелигиозной пропаганды.

Присоединенные в 1939 г. западноукраинские и западнобелорусские области не претерпели советских гонений в той мере, что остальные территории СССР, и церковная жизнь не была там в такой степени разгромлена, как в РСФСР, хотя в этих областях после войны и депортации имели место и волна арестов, и организованная ликвидация унии («униатская» Церковь объявила о самоликвидации на Львовском Соборе в 1946 г.). Поэтому именно западноукраинские села в послевоенное время вплоть до самой «перестройки» давали очень большой процент семинаристов и ставленников. Самое большое число храмов в СССР было во Львовской епархии (более 1500), но и она не могла «трудоустроить» свои кадры, и через некоторое время по всей России, в столицах и на периферии, появилось много священников западноукраинского происхождения, воспитанных в униатских семьях. Они не имели за плечами того опыта гонений, который стал новым богатством РПЦ. Менее известна и понятна им была проблема евхаристического возрождения. Редкое причащение и запрет причащаться на Пасху и в Светлую седмицу, на Рождество, на святках, в Крещение, в родительские субботы, в Прощеное воскресенье снова стали печальной «нормой». Отчасти это объяснялось множеством народа в большие праздники, давкой, трудностями в проведении исповеди, но в то же время обычный довод: «Никогда у нас такого не было!» — выдавал уроженца западных областей хотя бы потому, что в русских городах еще помнили тот церковный энтузиазм, который в начале века дал мощный всплеск евхаристической жизни.

В этот период подавляющее большинство прихожан не являлись в полном смысле слова духовными чадами какого-либо пастыря. Среди них были еще те простые бабушки, которые исповедовали свою веру в самые страшные годы. Они, часто втайне от родителей, приносили в церковь крестить своих внуков, сохраняли православные обряды и традиции, помнили церковные праздники и шли на Пасху в храм невзирая на отряды милиции. Они довольствовались общей исповедью и редким причастием, кое-как соблюдали посты, хранили иконы. Они не умели воспитать в вере своих детей и внуков, но оставили в их памяти светлый образ христианского устроения сердца. Эта память сегодня многим помогла найти снова путь к Богу.

В послевоенное время в городах постепенно сложился новый тип духовенства, научившегося более или менее «ладить» с властью и потому допущенного к административным должностям в Церкви. Настоятели должны были организовывать заново приходскую жизнь, ремонтировать разрушенные храмы, строить церковное хозяйство. Появилась денежная заинтересованность, совсем забытая исповедниками и мучениками. Городское и пригородное духовенство в эту пору обычно не бедствовало и даже относилось к зажиточной части населения, что не способствовало развитию духовности. Тем более ярко сияли отдельные оазисы церковной жизни, всегда связанные с личностью епископа, старца или священника. Это были прежде всего духовники и старцы, духовно возросшие в период жесточайших гонений и теперь выпущенные на свободу или каким-то образом избежавшие тюрем и ссылок: св. архиеп. Лука (Войно-Ясенецкий, † 1961), еп. Афанасий (Сахаров, † 1962), митр. Нестор (Анисимов, † 1962), еп. Стефан (Никитин, † 1963), митр. Иосиф (Чернов, † 1975), архиеп. Вениамин (Новицкий, † 1976), архиеп. Ермоген (Голубев, † 1978), архиеп. Мелитон (Соловьев, † 1986), около Твери — схиигум. Сергий (Сребрянский, см. Сребрянский Митрофан, † 1948), около Ленинграда — иеросхим. Серафим (Муравьев) Вырицкий († 1949), последние старцы из Оптиной пустыни — прп. Никон (Беляев, † 1931) и в Караганде — схиархим. Севастиан (Фомин, † 1966), старцы Глинской пустыни — схиархим. Серафим (Амелин, † 1958), схиархим. Андроник (Лукаш, † 1974), схиархим. Серафим (Романцов, † 1976), старцы в Ельце — архим. Исаакий (Виноградов, † 1980), иеросхим. Нектарий (Овчинников, † 1985), старцы Псково-Печерского мон-ря — схимон. Николай († 1947), схииером. Симеон († 1960), иеросхим. Иоанн (Андреев, † 1961), мон. Михаил († 1962), прп. Кукша Одесский (Величко, † 1964), св. архим. Лаврентий (Проскура) Черниговский († 1950), в Москве и Подмосковье — прот. Александр Толгский († 1962), прот. Александр Скворцов († 1965), прот. Николай Голубцов († 1963), схиархим. Даниил (Климков, † 1970), иером. Серафим (Орлов, † 1975), прот. Александр Ветелев († 1976), иеросхим. Сампсон (Сиверс, † 1979), прот. Владимир Смирнов († 1981), прот. Тихон Пелих († 1983), прот. Василий Серебренников († 1996), вернувшиеся после войны из эмиграции прот. Андрей Сергеенко († 1973), прот. Всеволод Шпиллер († 1984), в Новгороде — прот. Александр Ильин († 1971), под Ригой — архим. Таврион (Батозский, † 1978), под Белгородом — архим. Серафим (Тяпочкин, † 1982) и схиархим. Григорий (Давыдов, † 1987), в Ташкенте — архим. Борис (Холчев, † 1971), в Закарпатье — архим. Иов (Кундря, † 1985), в Тверской обл.— иером. Павел (Троицкий, † 1991), в Ярославле — прот. Борис Старк († 1996) и др.

В послевоенный период появились уже новые поколения людей, ничего не знающих о вере в Бога, не слышавших о Евангелии (которое, как и другие религиозные книги, практически невозможно было найти), не умеющих по-настоящему различать добро и зло. Нравственная деградация народа — поразительно быстро достигнутый результат советских десятилетий. Храмы стали наполняться людьми, которые все почти имели на совести много смертных грехов, но общецерковного обличения греха, громкого свидетельства о его несовместимости с именем христианина не было. В этих условиях оказались неприменимыми канонические нормы, сформулированные Церковью в эпоху торжества христианства. Может быть, никогда в такой мере, как в то трудное время, не были нужны пастырю милосердие и снисхождение. Священник, окормляя свою церковно неграмотную паству, оказывался перед мучительным вопросом буквально каждый день своего служения: «Как крестить детей неверующих родителей без церковных восприемников, зная почти наверняка, что ребенка больше никогда не принесут в храм? Как венчать практически не верующих молодоженов, пришедших в храм без всякого понимания смысла церковного таинства? Как отпевать не веровавших при жизни, хотя и крещеных людей? Как исповедовать и причащать женщин, сделавших около десятка абортов?» По строгости церковных правил священник должен отложить совершение таинства в таких случаях, настаивая на необходимой (практически невозможной) катехизации, указывая на недопустимость профанировать таинства. Но если откажешь, мучительные укоры совести не дадут покоя: «Кому отказал? Тому, кого Бог привел в храм, как в последнее прибежище, тому, кто ничему не научен, никем не просвещен, кто, может быть, имеет сегодня единственную возможность прикоснуться к благодати Божией, кому более всего нужна любовь, милосердие, снисхождение». Пастырю советского времени приходилось брать на себя ответственность за нарушение буквального смысла канонов, за катастрофическое ослабление покаянной дисциплины, за массовые крещения и причащения маловерных, неприготовленных людей, за сокращение чинопоследований, за неизбежные ошибки в определении допустимого, но нужно было, совершая свое служение, мучительно отыскивая правый путь, вопрошать в молитве: «Такова ли воля Твоя, Господи?» С чем сравнить и как оценить этот пастырский подвиг? Отказываясь от него, священник становился формальным исполнителем треб, отталкивающим приходящих людей холодностью своего сердца. С 1961 г., когда во время хрущевского гонения была проведена реформа прихода, в результате которой хозяином в храме стал староста, а священник получил статус наемника, когда в храмы, имеющие денежный достаток, старост, казначеев, продавцов за церковным ящиком фактически назначали уполномоченный и райисполком, искренний священник становился бескровным мучеником, не имеющим возможности препятствовать возмутительным беспорядкам и насилию даже внутри храма, даже во время богослужения. На клиросе часто пели неверующие и даже некрещеные артисты, храмовой кассой распоряжались жулики, делившие церковный доход между уполномоченным, райисполкомом и своими подручными. Новые «хозяева» храма по приказу «сверху» не позволяли причащать детей, при крещении детей регистрировали паспорта родителей и доносили уполномоченному, за что нередко их выгоняли с работы. Тем, кто сам не пережил этой эпохи, теперь трудно понять подвиг священника, который должен был молча, своей любовью, верой, смирением, терпением победить в душе пришедшего в храм человека всю громаду лжи и преступления, заполнивших собою жизнь, проникавших и внутрь церковных стен. Стоит вглядеться в лица выдающихся пастырей этого времени — столько безмолвного страдания и Христовой любви выражают их глаза! Многие из них были «распяты без гвоздей», испытали гонения от лжебратий, но пастырский подвиг их увенчан замечательным результатом — они сохранили огонь православной веры и приготовили путь возрождению церковной жизни в России. Через добрых пастырей 2-й пол. ХХ в. обильно действовала благодать Божия, благодаря которой в обстановке духовного гнета и нравственного разложения общества и нации, находясь в тяжелом плену безбожного гос-ва, преодолевая многочисленные соблазны и разделения, они могли найти путь верности воле Божией, исполнить свой пастырский долг, осуществить духовное преемство с теми святыми мучениками, подвигами и именами которых так преславно украсилась РПЦ в ХХ в. Как только появились первые возможности, около таких пастырей снова возникли духовные общины, ставшие самой активной частью прихода, воспитывавшие новых добрых служителей Церкви.

90-е годы ХХ в. по Промыслу Божию стали эпохой возрождения церковной жизни. Новое поколение духовенства, призванное в последние годы, героическим трудом почти уже справилось с восстановлением порушенных храмов в атмосфере глубочайшего экономического кризиса. Справится ли оно с духовным, нравственным кризисом в сердцах людей? Всемирная дехристианизация и в России теперь действует методом подмены: духовное заменяется душевным, внешним. Под видом христианской жизни все чаще воспроизводится что-то поддельное, по своей сущности христианству совершенно несродное. Подлинная жизнь в Духе Святом становится людям все чаще неизвестной и непонятной. Бурная внешняя деятельность — административно-строительная, образовательная, благотворительная — не заменяет собой сокровенной жизни духа — евангельской любви к Богу и ближнему, молитвы, смирения, кротости, чистоты сердца, мира и радости о Господе, того духовного совершенствования, которое открывает человеку врата Царства Небесного.

Возрождение веры в Бога снова вдохновило евхаристическое возрождение внутрицерковной жизни. Быстро вспоминается древняя традиция всем приступать к Св. Чаше в великие праздники, все больше делается причастников в воскресные дни. Но частое причащение с большой остротой ставит проблему исповеди. В Греческой Церкви, в православных Церквах Зап. Европы и Америки в связи с евхаристическим движением исповедь давно уже отделена от причастия, т. е. причащаться можно без исповеди, а исповедоваться — в соответствии с установленной нормой. Нередко это приводит к потере реального контроля за духовной жизнью тех, кто желает причащаться не исповедуясь, нельзя проверить и степень их подготовленности к св. причастию. В России такое решение вопроса считается неприемлемым, т. к. оно вызвало бы массовые злоупотребления и профанацию таинства св. причащения. Но проведение подробной тайной исповеди перед каждым причастием также абсолютно нереально, особенно в воскресные дни и в большие праздники, в храмах, где много желающих причащаться, т. е. именно в тех храмах, где причащаются часто.

Практика совершения таинства покаяния — исповеди становится одним из центральных вопросов пастырского служения. Воспринятая с древности у греков и южных славян традиция исповедоваться у своего свободно избранного духовника была заменена в ходе петровских реформ на обязательную регулярную исповедь-говение у приходского священника. Стало обычным явлением совершение исповеди и соединенного с ней причастия один раз в год Великим постом. В кон. XX в. для тех, кто стремится часто причащаться, живет церковной жизнью и не совершает тяжких, смертных грехов, постепенно возрождается древняя практика общей покаянной молитвы, краткой исповеди, прощения и благословения на причастие. Такой способ покаяния предполагает постоянное духовное руководство и регулярную (хотя и более редкую) подробную исповедь, т. к. только духовник может взять на себя ответственность допускать к св. причастию без подробной исповеди хорошо известных ему духовных чад. Таинство покаяния для вновь пришедших в Церковь, для тех, кто смертно согрешил или давно не причащался, ни в коем случае не может подменяться «общей исповедью», но должно совершаться неторопливо и со всей обстоятельностью. Постоянным участием в Евхаристии актуализируется принадлежность Церкви, но не механически, не в силу магического «ex opero operatum» (по силе совершенного действия), а при условии стремления ко Христу, движимого верой и любовью, желанием духовного совершенствования. Такая духовная жизнь требует учительного и воспитующего подвига пастыря.

В последнее время начинающего священника кроме обычных соблазнов подстерегают специфические искушения. Крайность западного происхождения — демократизм в духовных отношениях пасомых и пастыря. Для него характерно свободное обращение с духовником, как бы подчеркивающее внутреннюю независимость пасомого: «Да, я у тебя исповедуюсь и считаю тебя неплохим священником, но все же не забывай, что никаких существенных преимуществ передо мной у тебя нет». Понятие о послушании своему духовнику здесь почти или полностью отсутствует. При таких отношениях существование традиционной для православия духовной общины немыслимо, она подменяется обществом, похожим на протестантское. Другая крайность, вероятно восточного типа,— это духовная тирания, основанная на властолюбии, духовной неграмотности, обскурантизме. «Пастырь» в этом случае стремится стать диктатором для пасомых, выдает себя за того, кем не является. На этой почве возникает весьма распространенный феномен лжестарчества, опасно подменяющий духовное руководство и духовную жизнь психологической зависимостью. Такой лжепастырь приводит человека не ко Христу, а к себе. Духовная община здесь создаться, конечно, не может, возможна группировка типа секты. Духовная община XX в., выросшая из пастырских опытов XIX — нач. XX в. как необходимая форма церковной жизни в условиях жесточайшего гонения, в главном имеет духовное преемство с евхаристической общиной первых веков христианства и навсегда останется в исторической жизни Церкви.

С наступлением свободы появилась возможность строить при храмах крестильни с баптистериями для взрослых. Обливательное крещение взрослых, вынужденно применявшееся из-за отсутствия необходимых условий, постепенно сменяется погружательным. Главная проблема — проблема катехизации — решается с гораздо большим трудом, т. к. в православной России везде, кроме инородческих окраин, совершалось только крещение младенцев и в связи с этим катехизация не осуществлялась. Для масштабного возрождения древней традиции нужны подготовленные кадры, т. е. развитая система религиозного образования. Еще в те годы, когда из-за недостатка храмов и священников должное воцерковление заблудших было невозможно, по почину мон-рей в церковную жизнь вошла давно забытая на Руси практика ежегодного общего соборования. В прошлом веке таинство соборования обычно совершалось над умирающими на дому и воспринималось чаще всего как приготовление к смерти. Древняя традиция соборования ради исцеления и прощения забытых грехов вспомнилась в связи с затрудненностью полноценной индивидуальной исповеди.

Перед внезапно открывшимся простором новых свобод и возможностей, как в древности и в нач. XX в., стали организовываться православные братства в разных епархиях РПЦ. Братства начали открывать воскресные и общеобразовательные православные школы, опекать детские дома и приюты, помогать в больницах, создавать благотворительные столовые, устраивать летние детские лагеря и т. п. Они же должны были взять на себя заботу о финансировании своих инициатив и, т. о., явились активной церковной силой в трудный начальный момент церковного возрождения. Однако устойчивыми оказались только те братства, основой которых были церковные духовные общины и пастырское духовное руководство. Как всегда, главным в пастырской деятельности священника и бытии его общины остается вопрос о действительной жизни со Христом и во Христе, в Духе Святом. Опыт ХХ в. убедительно свидетельствует о том, что именно личный духовный подвиг архипастырей и пастырей явился залогом победы Церкви в самом страшном в истории гонении, стал способом и средством продолжения благодатной церковной жизни, вдохновил на подвиг верности, исповедничества, мученичества народ Божий, восполнил собой многие недостатки церковной жизни и обеспечил духовное преемство и тождественность, стал славой Русской Православной Церкви.

Ист.: Журналы и протоколы Предсоборного Присутствия. СПб., 1906–1907 [заседания IV отд.]; Собор, 1918. Деяния; Архивы Кремля: Политбюро и Церковь, 1922–1925 гг. М.; Новосиб., 1997. Кн. 1–2; За Христа пострадавшие. М., 1997; Следственное дело Патриарха Тихона: Сб. док. М.; Екатеринбург, 1997.

Лит.: Покровский С. Духовный пастырь по учению св. отцов. Тула, 1892; Голубинский. Т. 2 (II). С. 84; О необходимости Собора по нынешнему состоянию Российской Православной Церкви / Записки еп. Игнатия Брянчанинова, 1862–1866 гг. // Соколов Л. Епископ Игнатий Брянчанинов. К., 1915. Прил. С. 63–64; Антоний (Храповицкий), митр. Собрание лекций и статей по пастырскому богословию. М., 1909; он же. Учение о пастыре, пастырстве и об исповеди. Н.-Й., 1966; он же. Пастырское богословие. М., 1994; он же. Исповедь. М., 1996; Феодор (Поздеевский), архиеп. Смысл христианского подвига: Из чтений по пастырскому богословию. Серг. П., 1911, 1995р; Шавельский Г., протопр. Православное пастырство. София, 1929. СПб., 1996; Небо на земле: Учение св. прав. Иоанна Кронштадтского о Божественной Литургии, составленное по творениям его архиепископом Вениамином [Федченковым]. П., 1932. М., 1994п; Сурский И. К. Отец Иоанн Кронштадтский. Белград, 1938. М., 1994п; Польский. Ч. 1; Киприан (Керн), архим. Православное пастырское служение. П., 1957. М., 1992р; Протоиерей А. В. Толгский // ЖМП. 1962. № 6. С. 21–23; Концевич И. М. Оптина пустынь и ее время. Джорд., 1970. Серг. П., 1995р; Шмеман А., протопр. Исповедь и причастие: (Докл. Св. Синоду Православной Церкви в Америке) // Вестн. РХД. 1972. № 103; То же // Правосл. община. 1992 № 10. С. 40-54; Профессор протоиерей Андрей Сергеенко // ЖМП. 1974. № 2. С. 27–29; Протоиерей Сергий Орлов // ЖМП. 1975. № 7. С. 24–25; Афанасий (Кудюк), архим. Высокопреосвященнейший архиепископ Ермоген // ЖМП. 1978. №11. С. 21; Левитин-Краснов А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. Zollikon, 1978. М., 1996р; Архимандрит Исаакий (Виноградов) // ЖМП. 1981. № 7. С. 13–15; Александр (Семенов-Тянь-Шанский), еп. Отец Иоанн Кронштадтский. Н.-Й., 1955. Обнинск, 1995п; Афанасьев Н., протопр. Вступление в Церковь. М., 1993; он же. Экклезиология вступления в клир. К., 1997; «Дело» митрополита Вениамина. М., 1991; Состав преступления отсутствует // НиР. 1991. № 5. С. 4–13; Жизнь во славу Божию: Труды и подвиги старца Гефсиманского скита Варнавы (1831–1906). Серг. П., 1991; Старец схиархимандрит Гавриил (Зырянов) и Седмиезерная Казанская Богородичная пустынь. М., 1991; Владыка Стефан Никитин / Публ. Е. В. Апушкиной // К свету. 1992. № 9–10. С. 40–48; Апушкина Е. В. Двое похорон // Там же. С. 53–60; Жизнеописание священномученика иерея Сергия Мечева, составленное его духовными чадами. Воспоминания С. А. Энгельгардт // Надежда: Душеполезное чтение: [Сб.]. Базель; М., 1993. № 16. С. 15–236; Иулиания [Соколова], мон. Жизнеописание Московского старца отца Алексия Мечева. М., 1993, 19992; Протоиерей храма Илии Обыденного в Москве Владимир Иванович Смирнов // ЖМП. 1993. № 12. С. 111–115; Свенцицкий В., прот. Диалоги. М., 1993; он же. Монастырь в миру. М., 1995. 2 вып.; Старец иеросхимонах Сампсон: Жизнеописание. Беседы и поучения. М., 1993; 19972; Уголька, или Отец Иов // ЖМП. 1993. № 5. С. 75–83; Вышеславцева О. Н. Пастырь во времена безбожия. СПб., 1994; Дамаскин (Орловский), иером. Мученики Московские // Моск. журн. 1994. № 1. С. 34–40; он же. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Тверь, 1996. Кн. 2; он же. В огненном испытании // ДанБлаг. 1996. Вып. 8. С. 45–51; он же. Житие архимандрита Сергия (Сребрянского) // ЖМП. 1999. № 3. С. 39–55; Жизнеописание иеромонаха Никона, последнего старца Оптиной пустыни. СПб., 1994; Новоселов М. А. Письма к друзьям. М., 1994; Поучения и пророчества старца Лаврентия Черниговского и его жизнеописание. М., 1994; Резникова И. Православие на Соловках. СПб., 1994; Цыпин В., прот. История Русской Православной Церкви, 1917–1990. М., 1994; Чесноков А., свящ. Глинская пустынь и ее старцы. Серг. П., 1994; Арсений (Жадановский), еп. Воспоминания. М., 1995; Жизнеописание преподобного Кукши (Величко), исповедника, с акафистом. М., 1995; Жизнеописание старца Псково-Печерского монастыря иеросхимонаха Симеона. М., 1995; Житие преподобного Варнавы, старца Гефсиманского скита при Свято-Троицкой Сергиевой Лавре. М., 1995; Нестор (Анисимов), митр. Моя Камчатка: Зап. правосл. миссионера / Вступ. ст.: С. В. Фомин. Серг. П., 1995; Подвижник веры и благочестия: Прот. Валентин Амфитеатров. М., 1995; Протоиерей Иоанн Кочуров. Протопресвитер Александр Хотовицкий: Жития новомучеников. СПб., 1995; Цветочки Оптиной пустыни: Восп. о последних Оптинских старцах о. Анатолии (Потапове) и о. Нектарии (Тихонове). М., 1995; Четверухин И., прот., Четверухина Е. Иеросхимонах Алексий, старец Смоленской Зосимовой пустыни. Серг. П., 1995; Шпиллер И. В. Воспоминания об о. Всеволоде Шпиллере. М., 1995; Архиепископ Феодор (Поздеевский) // ДанБлаг. 1996. Вып. 8. С. 40–44; Материалы к жизнеописанию Владыки Феодора // Там же. С. 52–61; Священномученик протопресвитер Александр Хотовицкий // Там же. С. 82–83; Воспоминания П. Е. Мачкиной, духовной дочери архимандрита Серафима (Климкова) // Там же. 1996. С. 63–65; Письма архимандрита Серафима к духовным чадам // Там же. С. 65–74; Дневник В. А. Потаповой, духовной дочери архимандрита Серафима // Там же. С. 80–81; Варнава (Беляев), еп. Тернистым путем к небу: [Схиархим. Гавриил (Зырянов)]. М., 1996; Ореханов Г., диак. Реформа Высшего Церковного Управления в работах Предсоборного Присутствия 1906 г. // Ежегодная Богосл. конф. ПСТБИ: Мат-лы, 1992–1996. М., 1996. С. 334–336; он же. Эволюция и идея Собора и генезис представлений церковных реформаторов о структуре, роли этого органа в период 1905–1906 гг.: Канд. дис. / ПСТБИ. М., 1998. Ркп.; К ранней истории обновленчества: Список членов братства «Ревнители церковного обновления», состоящих в священном сане (окт. 1906 г.) / Публ. диак. Г. Ореханова // Богословский сборник. М., 1999. Вып. 3. С. 222–224; Памяти протоиерея Бориса Старка // ЖМП. 1996. № 4–5. С. 60–61; Постернак А. Женское служение в ранней христианской Церкви (I–VI вв.) // Альфа и Омега. 1996. № 2/3 (9/10); Светильник веры: [Вступ. ст.] // Архимандрит Борис (Холчев). О победе над грехом и смертью: Беседы, слова, поучения. М., 1996; Сребрянский М., прот. Дневник полкового священника, служащего на Дальнем Востоке. М., 1996; Старец иеросхимонах Серафим Вырицкий. М., 1996; Аленов А. Н. Священномученик Кирилл, митрополит Казанский. Тамбов, 1997. Ч. 1; Белгородский старец схиархимандрит Григорий (Давыдов). Серг. П., 1997; Марущак В., протод. Святитель-хирург: Житие архиеп. Луки (Войно-Ясенецкого). М., 1997; Протоиерей Василий Серебренников // ЖМП. 1997. № 2. С. 61–63; У Бога все живы: Восп. о Даниловском старце архим. Георгии (Лаврове). М., 1997; Феодосий (Алмазов), архим. Мои воспоминания: (Зап. соловецкого узника). М., 1997; Цыпин В., прот. История Русской Церкви, 1917–1998. М., 1997; он же. Русская Православная Церковь, 1925–1938. М., 1999; Белгородский старец архимандрит Серафим (Тяпочкин): Жизнеописание, воспоминания духовных чад, проповеди / Сост. иерод. Софроний (Макрицкий). Серг. П., 1998; Бовкало А. А., Галкин А. К. Просветительская деятельность Ф. К. Андреева в Петроградском Богословском Институте // Ежегодная Богосл. конф. ПСТБИ: Мат-лы, 1998. М., 1998. С. 191–194; Карагандинский старец преподобный Севастиан / Сост. В. Королева. М., 1998; Монашество последних времен: Жизнеописание схиархим. Игнатия (Лебедева). М., 1998; От богословия к исповедничеству // Христианская газета Севера России. 1998. Вып. 4. № 304. С. 14–15; Преподобный Лаврентий Черниговский, собеседниче ангелов и скорбных прибежище: Житие. Поучения и пророчества. Служба и акафист. М., 1998; Старец Захария (1850–1936 гг.), схиархимандрит Троице-Сергиевой Лавры: Житие: подвиги и чудеса. М., 1998; Старец иеросхимонах Аристоклий. М., 1998; «Страсти по мощам»: Из истории гонений на останки святых в советское время. СПб., 1998; У «пещер, Богом зданных». М., 1999; Емельянов Н. Е. Оценка статистики гонений на Русскую Православную Церковь с 1917 по 1952 гг. // Богословский сборник / ПСТБИ. М., 1999. Вып. 3. С. 258–274; Сидоров С., свящ. Записки. М., 1999; Филимонов В. П. Старец иеросхимонах Серафим Вырицкий и Русская Голгофа. СПб., 1999; Голиков А., свящ., Фомин С. В. Кровью убеленные: Мученики и исповедники Северо-Запада России и Прибалтики (1940–1955). М., 1999; Шкаровский М. В. Иосифлянство: течение в Русской Православной Церкви. СПб., 1999; «Я боролся с неверием…»: Следственное дело по обвинению еп. Афанасия (Сахарова) // Богословский сборник. М., 1999. Вып. 3. С. 228–257; Архиепископ Серафим (Звездинский): Житие, проповеди: Материалы к канонизации / Синод. комис. по канонизации Моск. Патриархии. Ркп.