Игорь Яковенко

Драма цивилизационного процесса

Рецензия на книгу А.Л. Янова "Патриотизм и национализм в России. 1825-1921." - М.: ИКЦ "Академкнига", 2002. - 398 с.

Монография А. Янова "Патриотизм и национализм в России 1825-1921 гг." хронологически обращена к событиям позапрошлого века. Однако природа рассматриваемых в книге исторических сюжетов, в соотнесении с современной реальностью, делает ее остро актуальной. Посыл в современность всеми средствами поддерживает автор. Для этого среди прочего он использует специфический прием, который можно обозначить как анахронистическое смещение терминологии. Герои его сюжетов - "политтехнологи" эпохи Николая I, "молодогвардейцы" или "спецслужбы" эпохи Александра III. Звучит все это несколько публицистично, но свежо. Надо сказать, что Янов многие годы разрабатывает проблематику русского национализма, и в каждой новой книге он уточняет нюансы, проясняет свою концепцию, делает изложение все более убедительным. Поэтому настоящая книга в некотором отношении итоговая.

Эволюция русского национального самосознания разворачивается под пером Янова как процесс движения общественной мысли от мировоззрения декабристов: западников, видевших Россию частью Европы, а русский народ - одним из европейских народов, к принципиально иной - незападнической - парадигме. Мышление идущих вслед за декабристами славянофилов было пронизано пафосом разделения, различения России и Европы. Обосновывали славянофилы это различение православным вероисповеданием, а также славянскими корнями русского народа. Они видели в России единственную, законную и подлинную универсальную империю. Утверждали, что Россия - особый мир, особый космос, равновеликий Европе сегодня, и больший, побеждающий, истинный завтра. Пророчили завершение эры господства народов романо-германских и начало эпох доминирования славянских народов. Разумеется, доминирования под скипетром православного русского царя. По мнению автора, эволюция русской общественной мысли - от декабризма к славянофильству - было движением от патриотизма Нового времени к агрессивному имперскому национализму, средневековому по своей сути.

Раскрывая специфику славянофильского мироощущения, Янов пишет: "отрицали славянофилы не столько Запад, сколько современное в Западе, его Ренессанс и Просвещение, его секулярность, его веротерпимость, его рациональность. Отсюда их презрение к "закону" и отчаянный антиинтелектуализм, их преклонение перед простым народом, как перед стихией неподвластной "формальному разуму", стихией живущей обычаями и верой, глубоко чуждой историческим изменениям, чуждой современности". Вывод автора - перед нами "ретроспективная утопия всеми своими корнями уходящая в глубокое средневековье" (с. 168).

При анализе эволюции славянофильского мировоззрения Янов опирается на известную формулу Соловьева, описывающую развитие славянофильской общественной мысли по пути: "национальное самосознание - национальное самодовольство - национальное самообожание - национальное самоуничтожение". Логика разворачивания славянофильского мировоззрения задавала многие аспекты внешней и внутренней политики России. Автор показывает, как славянофильская идеология закладывала в здание пореформенной России неразрешимые противоречия или "бомбы". Их было три. Первая бомба - сохранение самодержавия, отказ от конституционного пути развития России. Вторая бомба - сохранение крестьянской общины, задававшей зависимый, неполноценный правовой статус крестьянина. Третья бомба - сохранение империи, в которой "заряд ненависти, накапливавшийся на окраинах империи, был ничуть не меньше, нежели в крестьянском гетто". Первую и вторую бомбы власть пыталась разряжать с опозданием на полвека (Государственная Дума, Столыпинская реформа). Третья, которая так и осталась нетронутой, взорвалась в 1917 г.

Обращаясь к экспансионистским имперским амбициям идеологов славянофильства, Янов пишет: "спокойно уживались в их умах две взаимоисключающие стратегемы: нерушимость империи Российской с сознательным подрывом соседних континентальных империй" (с. 121). Такая установка не могла не оборачиваться войной. Автор доказательно утверждает - на историческом счету славянофильства две войны - русско-турецкая (1877-1878) и Первая мировая (1914-1918). Первая, оказавшись политически безрезультатной, породила глубокое разочарование в обществе. Вторая обернулась катастрофой и гибелью Империи.

А.Л. Янов продуктивно использует понятие "сверхдержавности", прилагая его к описанию политических реалий первой половины XIX в. Повествуя об "эпохе сверхдержавности России", которая длилась с 1815 по 1855 годы, автор отмечает, к каким уродующим сознание психологическим и идеологическим последствиям ведет "сверхдержавный соблазн". Как показывает автор, после поражения в Крымской компании огромная часть российского общества так и не смирилась с утратой великодержавного статуса. Идеологи, выражавшие эти настроения, прочили скорую гибель Европе и грядущую эру российского доминирования в мире, и тем самым постоянно толкали страну в военные авантюры. Исследование Янова убеждает читателя: "сверхдержавный соблазн" - одна из существенных причин вступления России в Первую мировую войну и последовавшей за этим "Катастрофы 1917 года".

Обращаясь к истокам "русской идеи", Янов указывает на то, что "национализм славянофилов был умеренным, мягким, интеллигентным, в котором явственно еще звучали критические и либеральные мотивы декабризма" (с. 56). Однако Тютчев уже видит в "Европе только две действенные силы, две истинные державы: Революция и Россия". И "от исхода этой борьбы зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества". Россия призвана спасти Европу от Революции. Начало новой эпохи, по мнению поэта, будет возвещено "возвращением Константинополя". Вслед за этим последует воссоединение церквей и существование европейских народов под главенством "современной ему православной Империи Востока". Славянофилы убеждены, что "Россия должна поведать миру таинство свободы, неведомой народам западным". На этом этапе славянофилы еще не прониклись окончательно пафосом антиинтеллектуализима. Они еще полагают возможным синтез позитивных сторон западной культуры и русского (то есть православного) духа и ожидают обрести на этом пути расцвет духовности, свободу и справедливость.

Но времена меняются, и на смену деятелям первого призыва приходят Данилевский и Леонтьев, объявившие Россию страной антиевропейской. Константин Леонтьев прямо заявляет, что "русская нация специально не создана для свободы". Данилевский, опираясь на созданную им теорию "культурно-исторических типов", уже отрицает само понятие всемирной истории. И это не просто странный ход мысли талантливого теоретика, но заданное идеологическими соображениями конструирование такой модели реальности, в которой европейский прогресс не властен над Россией. У нее, как у других неевропейских "культурно-исторических типов", своя логика развития и своя судьба.

Поздние славянофилы повторяют, что вера выше знания и предлагают интеллигенции учиться у народа. В их программе (К. Леонтьев) обнаруживаются такие пункты как "Долой интеллигенцию!", "Долой всеобщую грамотность и всеобщее образование!" и т.д. Тютчевская идея о "всеславянском царе" трансформируется в образ сверхдержавы "От Адриатического моря до Тихого океана, от Ледовитого океана до Архипелага". Они обличают "либеральное гниение", скорбят о том, что "вековой сословно-корпоративный слой жизни разрушен эмансипационным процессом" и т.д.

Заключительный этап эволюции славянофильства освящают такие фигуры как генерал М. Скобелев, утверждавший, что "путь на Константинополь должен быть избран не только через Вену, но и через Берлин", и, позднее, непримиримый борец с инородцами М.О. Меньшиков, согласно которому, "еврей несет в себе низшую, не вполне человеческую душу". Логикой своего развития "бешеный" национализм выливается в оправдание завоевательных войн и откровенный расизм. В начале ХХ в. идейными наследниками славянофилов стали черносотенцы (от которых идет прямая линия идейной и организационной преемственности к фашистам)* и отчасти - большевики. "В конце концов, коммунисты с их коллективистской догмой, с их мессианством, с их презрением к правовому государству и сверхдержавной "третеримской" ментальностью оказались плоть от плоти той же средневековой утопии, что и породившее их славянофильство" (с. 361). Идейную победу большевиков над последней, выродившейся фазой славянофильской идеологии Янов описывает так: "в конфликте между двумя средневековыми утопиями, динамичная, лишенная предрассудков утопия большевизма победила старую, выдохшуюся и отягощенную реакционной политической базой утопию "бешеного" национализма. …"бешеным" оказалось нечего предложить своему народу. Едва отняли у них большевики имперскую мечту, ничего практически не осталось в их идейных закромах, кроме яростного черносотенства" (с. 366).

Разворачивая эволюцию славянофильства, Янов фиксирует поразительную особенность этой идеологии - ее "вирулентность" способность проникать за рамками славянофильской среды, захватывать и либералов, и революционных демократов. Как показывает Янов, русские либералы, западники по самосознанию, в конце концов подпали под обаяние славянофильского идейного комплекса. Рецепция славянофильских идей различными идейными течениями - одна из поразительных загадок истории русской мысли и вместе с тем один из самых интригующих сюжетов книги. Янов настаивает и на том, что помимо "особняческой" в России существовала и другая традиция - европейская, в начале XIX в. представленная декабристами. От декабристского наследия, декабристской традиции и отталкивались славянофилы.

Так в самом сжатом изложении можно представить основные идеи монографии "Патриотизм и национализм в России 1825-1921 гг.". Работа эта написана доказательно. Обращаясь к текстам, Янов выявляет массу кричащих противоречий, которые не замечали ни сами авторы, ни их читатели. Страстные и яркие рассуждения автора захватывают. Читая такого рода исследования, испытываешь эмоциональный подъем и интеллектуальное наслаждение.
Книга Янова - предупреждение о сверхдержавном соблазне. Два века российской истории показали, что элиты, не способные обеспечить нормальное инновационное развитие страны, периодически находят выход на путях стремления к сверхдержавному статусу. Автор исследует анатомию сознания, зачарованного таковым соблазном. Описывает его истоки, помещает в контекст типологически сходных движений - от германских тевтонофилов, авторов идеи Sonderweg'а, до современных азиофилов из Сингапура и Кулуа-Лумпура. Обращается к самым разным персонажам: от пламенного реакционера Константина Леонтьева до анархиста Бакунина, или либерала-западника Петра Струве.

Книга Янова - не отвлеченное академическое исследование. Разбор исторических сюжетов служит обоснованию главного тезиса - сверхдержавная горячка оборачивается для России сокрушительными поражениями, утратой своего места в истории, государственным распадом. Причем каждое новое поражение (а всего их было три: Крымская компания, Первая мировая, Холодная война) оказывается масштабнее по своим последствиям предыдущего. Автор убежден - Россия просто не переживет еще одного приступа сверхдержавной болезни.

Безоговорочно разделяя гражданскую позицию Александра Львовича, отраженную в этом сочинении, и принимая его пафос, я тем не менее хочу обратиться к различиям в наших точках зрения и зафиксировать наши теоретические расхождения.

Начнем с замечания общего характера. Сущности, ценностно близкие Янову, предстают под его пером как естественные и закономерные. Что же касается иных, альтернативных, сущностей, то они раскрываются как случайные, заемные, как некие малопостижимые культурно-исторические фантомы, лишенные статуса "закономерного". Образно говоря, Янов понимает, как можно быть современным цивилизованным человеком, но искренне не понимает, как можно быть людоедом. Однако, существование людоеда не менее закономерно, чем Кант и немецкая классическая философия.

У Янова "особнячество" предстает как заразная болезнь. Между тем, это явление - идеологическое оформление стратегии самосохранения средневекового космоса. Рецепция идей Sonderweg - не некий курьез, но сообразный с законами истории процесс развития культуры. В обращении русских мыслителей ко взглядам, формировавшимся в Германии, не было поэтому ничего удивительного или противоестественного. Стадиальная общность и типологическое единство исторических ситуаций, при условии некоторого стадиального опережения Германией России, задавали логику этого заимствования.

Эволюция от декабристов к поздним славянофилам представляется Янову парадоксальной. Логика здесь такая: декабристы стадиально выше и более продуктивны в смысле исторической перспективы. Славянофилы же олицетворяют, со стратегической точки зрения, тупик. Движение от первых к последним сродни обращению от электровозов к паровым локомотивам. А как быть с хомейнистской революцией в Иране и другими примерами аналогичного движения вспять? Если мы признаем, что в истории существует класс подобных ситуаций, их надо познать во внутренней логике этих процессов, осознать как явление необходимое, постигаемое в рамках некоторой более широкой системы координат.

Среди ключевых причин слома либерально-западнической идейной традиции автор называет насильственное изъятие блестящего поколения декабристов. Подобный ход мысли кажется наивным. Обратимся к примеру Польши, часто упоминающемуся в монографии. В 1794 г. польская армия была разгромлена. Тадеуш Костюшко захвачен и препровожден в Петропавловскую крепость. Лидеры освободительного движения попадают в плен или бегут из страны. Проходит совсем немного времени, и польские волонтеры участвуют в войнах Наполеона, обещавшего полякам восстановление государственности. В 1830 г. в Польше начинается восстание, которое подавляют Дибич и Паскевич. Разворачивается политика русификации края. В 1863 г. Польша поднялась снова. После поражения поляков с ними разбирается знаменитый Муравьев-"вешатель". Царство Польское ликвидировано и переименовано в "Привисленский край". Идет свирепая русификация. Понятно, что каждый раз на виселицу, в Сибирь или в эмиграцию попадали самые блестящие, идеалистичные и бескомпромиссные люди. Реалисты устраивались и делали карьеру. Однако систематическое насильственное изъятие лучших ничего не меняло. Русская империя кончилась, а польское государство возродилось из, казалось бы, давно остывшего пепла.

С моей точки зрения, поразивший Янова идейный регресс в истории русской общественной мысли обусловлен двумя факторами. Первый - движение модернизационного процесса вширь и вглубь, охват им все более широкого слоя общества. Второй фактор вызревание (оформление) в результате модернизационного "прогрева" паллиативных форм культуры, сочетающих элементы традиционного и модернизированного качества. Возникновение этих феноменов связано с формированием семантического пространства, вызреванием широкого дискурса, складыванием модернизированной идеологии "почвы". Именно эти процессы обусловили рождение и эволюцию славянофильства.

В XVIII в. в России образуется слой европейски образованных людей. Он крайне узок, дистанция между этими людьми и традиционной массой огромна. Классический русский язык нового времени еще не сложился; общие понятия только формируются и вводятся в научный оборот. Этому слою противостоит материк традиционной культуры. Причем, материк этот немой, его язык катастрофически старомоден для человека, воспитанного в парадигме Просвещения. Между этими двумя социальными пластами пролегает семантический и экзистенциальный барьер.

Ограниченность всякой идейной парадигмы оттеняет следующая за нею. В России это была парадигма реакционно-романтическая. Декабристы были людьми Просвещения. Они - революционеры и антиклерикалы. И у них была своя правда. Что такое народная культура в глазах просветителя? Суеверия, предрассудки, пространство, подлежащее заполнению светом знания. Для просветителя церковь - институт, стоящий на пути прогресса. Нельзя противостоять некоторым культурным явлениям, не примитивизируя и не демонизируя их.

Славянофилы предстают в изложении Янова порождением безвременья николаевской эпохи. Действительно, реакционно-романтическая линия в России оформлялась в славянофилах. Они и в самом деле были контрреволюционерами, но и у них была своя правда. Такие люди, как Хомяков или Гоголь, обращались к целому материку византийской, святоотеческой традиции, который задавал совершенно иную ценностную и онтологическую перспективу, представления о смысле творения и целях человеческого существования. Они по-другому (высоко, перспективно) осмысливали исконную культуру того народа, который жил рядом с каждым интеллигентным человеком. Согласимся, что такое осмысление психологически было неизмеримо более комфортным. Огромный пласт народной культуры открывался заново для модернизированной культуры большого общества. И поэтому славянофилы сказали новое слово, открыли современнику некие истины, которых он ждал.

Развитие культуры подчиняется закону цикличности. Отторжение - необходимое условие слома старого и рывка вперед. Когда эта задача решена, наступает этап обратного движения маятника. Культура решает задачи объединения того, что народилось и усвоено и того, что еще осталось от ушедшего. Славянофилы - люди эпохи общеевропейской реакции, эпохи Священного Союза. При этом их сознание структурировано православием, которое содержит в себе идеал нераспавшегося синкрезиса, то есть, обращено строго противоположно стреле общеисторического развития, устремлено к точке антропогенеза. Так что валить все на затхлую духовную атмосферу николаевской эпохи значит безбожно упрощать дело. Появление славянофильской идеологии задано объективным ходом социальных и культурных процессов.

Вся сложность ситуации была в том, что за спиной просветителей на российской почве стояли сто лет развития в постоянно растущем, но в абсолютных величинах бесконечно узком слое. А за реставраторами православной духовности, как минимум, шесть веков. В этом - сила славянофильской тенденции. Слабость славянофилов заключалась в том, что, имея опору в прошлом, они не имели ее будущем. Но для того, чтобы верифицировать это суждение потребовалось 150 лет. А в ту пору, по мере разворачивания модернизации десятки тысяч людей из мещан, поповичей, мелкопоместного дворянства пополняли интеллигенцию, привнося с собой обломки традиционного миросозерцания.

Далее, как и любое культурное движение, пересматривающее итоги предшествующей динамики, славянофилы не отменяют перемен и не реставрируют прошлое (это, в принципе, невозможно), но формируют свой вариант общекультурного синтеза. Они объединяют западно-европейскую культуру Нового времени и традицию, вписывают свое видение прошлого в контекст реалий настоящего. Славянофилы не равны Аввакуму или Ивану Неронову. Они принялись заполнять экзистенциальный и семантический барьер между человеком Просвещения и "почвой". Искали слова, аргументы, работали в пространстве понятном и доступном человеку с европейским образованием. И преуспели. Другое дело, что, как справедливо подчеркивает Янов, параметры такого синтеза оказывались катастрофичными для России.

Особая проблема - "идея фикс" славянофилов и их преемников - "возвращение Константинополя". Здесь обращает на себя внимание слово "возвращение". С формально юридической стороны ни о каком возвращении речи быть не могло, ибо Константинополь никогда не принадлежал России. Однако идеологи византийского реванша были "выше" исторических фактов. С их точки зрения, Константинополь принадлежал России мистически, как наследнице "Второго Рима". Они ревизовали и переписывали историю человечества на глубину в четыре столетия. Крест на Святую Софию нужен был этим людям для того, чтобы отменить факт всемирно-исторического краха православия в 1453 г. Этот акт осознавался как необходимое мистическое условие тотального реванша.

Среди наших теоретических расхождений с А.Л. Яновым одно из самых существенных - отношение к цивилизационному анализу и проблеме российской цивилизации. Имея в виду идеологию официальной народности эпохи Николая Павловича, Янов пишет - "Я не знаю, подозревают ли авторы многочисленных современных книг о "русской цивилизации", откуда именно заимствуют они свое вдохновение" (с .59). Итак, в восприятии исследователя сама идея "русской цивилизации" предстает как идеологический феномен, восходящий к казенным идеологам начала XIX века. Янов не прав фактически, в смысле истории идей [желающих получить подробную справку на этот счет отошлем к монографии: Ионов, Хачатурян 2002]. Но проблема глубже.

Судя по текстам Янова, мышление локальными цивилизациями ему не близко. Конституирование российской цивилизации представляется ему способом теоретического обоснования антизападничества, "невыразимой духовности" и прочих прелестей. Такой вывод прямо следует из текста монографии. Что можно сказать по этому поводу? Теория цивилизаций использовалась идеологически прежде, с то же целью используется она и сейчас. Но наряду с идеологией есть и наука. В рамках отечественного россиеведения сложилось целое направление исследователей, работающих в традиции цивилизационного анализа. Оно представлено именами А.С. Ахиезера, И.В. Кондакова, Е.Б. Рашковского, Н.А. Хренова, другими авторами.

Цивилизационное видение российских проблем позволяет давать ответы на вопросы, которые представляются Янову сложноразрешимыми. Один из таких вопросов - природа эволюции славянофильских представлений. С нашей точки зрения, славянофильство, коммунизм, фашизм, иранский фундаментализм являют собой модальности одной культурной стратегии. Стратегия эта возникает в традиционных обществах, переживающих болезненные процессы модернизационных преобразований. Суть ее состоит в идее создания своеобразного цивилизационного кентавра, объединяющего системное ядро традиционного мира и оболочку из частных технологий (социальных, промышленных, административных), знаний, трансформированных институтов, заимствованных из мира динамики, в котором средневековый космос оказывается разрушен. Такое заимствование необходимо для повышения эффективности, конкурентоспособности, роста военной мощи и, наконец, в силу того, что идеологи и практики, реализующие данную стратегию, сами представляют собой продукт частичной модернизации. В отличие от их предшественников, они ассимилировали элементы культуры, знаний, образа жизни динамичного Запада и не готовы расстаться с ними.

Такой кентавр не жизнеспособен в сколько-нибудь широкой исторической перспективе по онтологическим основаниям. Технологии и институты есть продукты определенного типа культуры, неотделимые от породившего их целого. По мере усвоения эти сущности разлагают традиционное общество. Но идеологи описываемой нами стратегии этого еще не знают, а мыслят они чаще всего в категориях эсхатологических, пророча глобальную победу обществу, принявшему их веру. Подобные кентаврические образования возникают в разные эпохи и в разных странах, принадлежащих православной, исламской и протестантско-католической локальным цивилизациям. Возникают они на сходных стадиях разложения традиционного космоса. На первых, начальных этапах модернизации такие идеологии невозможны. Для них еще не созрела адекватная (частично модернизированная) аудитория. Когда же общество приближается к эпохе модернизационного перехода - качественного скачка, связанного с переструктурированием системного целого - появляются славянофилы, коммунисты, фашисты и представители других антилиберальных почвеннических идеологий.

Зафиксируем - речь идет о процессе, который имеет статус закономерного. Всякая социокультурная целостность заряжена на бесконечное самовоспроизводство. Тенденции, ведущие к возникновению описываемых идеологий, возникают в каждом из модернизирующихся обществ. Победят ли они или будут маргинализованы, зависит от суммы факторов - культурных, социальных, политических.

Разумеется, славянофильская идеология, или коммунизм с фашизмом, - ответ неизмеримо более системный и стратегически более долговременный нежели тупиковая крестьянская война типа Колиевщины. Однако и эта стратегема однажды терпит крах. В этом отношении идеологии кентавра есть этап развития ряда традиционных обществ. Она решает особые исторические задачи и снимается, когда ее функция оказывается выполнена. Так в России коммунизм размыл и уничтожил традиционное крестьянство, подготовил страну к дальнейшему историческому движению, позволил народам имперских провинций дозреть до вступления в фазу национального государства, способствовал наступлению секулярной эпохи и т.д. В этом - общеисторическая функция антилиберальных эсхатологических режимов. Именно поэтому я не могу расценивать большевистскую революцию как "окончательную Катастрофу" России. Большевистская революция и 73 года советской власти - неизбежный и закономерный этап развития нашего общества. Он выполнил свои функции. Он себя исчерпал.

С этих позиций эволюция славянофильской идеологии вполне объяснима. На первом этапе идеологам кентавра мнится, что несоединимое можно эффективно объединить и при этом общество, объединившее нарезное оружие, паровой флот и Четьи Минеи, принесет погрязшему в материальном Западу невиданный расцвет духа. Однако, по мере дальнейшего движения процессов модернизации, обнаруживается, что "почва" (традиционная целостность) и заимствуемые реалии не сочетаются. Запад не рушится, а крепнет и ширится, а на родной почве рождаются тенденции, вкусы и устремления, смертельно опасные для почвы и потому омерзительные в глазах поздних славянофилов. В этой ситуации умирают любые иллюзии, остается чистое охранительство и агрессия с целью разрушить мир динамики как источник инноваций. Ибо иначе спасти родной космос невозможно.

Янов пишет о том, что "молодогвардейцам [поздним славянофилам] осталась геополитика". Я бы сказал, что им не осталось ничего, кроме геополитики. Дорогой им мир иссякал на глазах. Духовные сокровища родного народа, братьев-славян (сознательных пролетариев Запада), и т.д. оказывались иллюзией. Делалась единственная ставка - на быструю военную победу. Отметим, что в 70-е годы века XX повторилась ровно та же история. Социализм не обнаруживал коренных преимуществ и проигрывал конкуренту. В ближайшие десятилетия перед советским обществом открывалась перспектива краха. В этой ситуации в военной элите страны активно курсировали идеи броска в Западную Европу, который позволил бы переиграть всю ситуацию. На наше счастье советское руководство отвергло эти предложения, продемонстрировав высокий уровень вменяемости, наличие здравого смысла и способность к извлечению выводов из истории.

Как и любой феномен культуры, славянофильская доктрина имеет свои пределы: структурные, смысловые, способности к адаптации к изменениям общества и культуры. От этих пределов зависели временные рамки доминирования славянофильской идеологии. Когда время, отпущенное славянофильству, кончилось, на смену этому движению пришли другие версии синтеза традиции и динамики: фашизм или коммунизм. Заметим, что каждый последующий вариант синтеза традиции и динамики, "почвы" и Запада все в большей степени оказывается пронизан элементами, рожденными в лоне динамичного Запада*. На этом наблюдении покоится мой исторический оптимизм.

Либеральная доктрина имеет шанс закрепиться в России после окончательной деструкции традиционной ментальности. Мы - счастливые (или несчастные, это зависит от ценностных позиций) современники такой деструкции. Причем, достоверного ответа на вопрос: когда процесс этот закончится, не существует. В начале XIX в. либеральные ценности не имели ни малейшего шанса на победу. Это суждение не ставит под сомнение величие подвига всех тех, кто пришел слишком рано. Оно лишь фиксирует реальную историческую перспективу.

Самый сложный и наиболее болезненный вопрос, который ставит перед читателем Янов - перспективы сверхдержавного соблазна в современной России. Автор пишет о вожделенном "статусе сверхдержавности" и порождаемой им "иллюзии всемогущества", и это - исключительно важное и остро актуальное суждение. Каждый внимательный наблюдатель буквально кожей своей чувствует, как в сегодняшней России поднимается тоска по этой утраченной иллюзии. Видит, как бережно пестуют подобное чувство идеологи сверхдержавного реванша.

Однако помимо других субъективных и объективных предпосылок имперский мессианизм требует идеологического обоснования, без которого он невозможен. Православная основа претензий на мировое господство была исчерпана в XIX в. Коммунистическая - истончилась на наших глазах. Цивилизованный мир разрушил коммунистическую Россию. И этот фундаментальный факт всемирной истории не удастся отменить, заговорить или забыть не только за 13, но и за 130 лет.

Со времен инока Филофея российская элита могла осознавать Россию центром самостоятельной цивилизации, столицей другой, альтернативной Западу Европы. Это самоощущение реализовывалось как в православной, так и в коммунистической семантике и входило в ядро российской идентичности. Крах коммунизма и стратегическая утрата Восточной Европы покончила с этой традицией. Мифология "братьев-славян" исчахла на наших глазах. Все славяне, все православные общества Европы окончательно уходят на Запад. Ресурсы мобилизации христиан, дистанцирующих себя от Запада, охватывают Эфиопию, а также христиан Сирии, Египта, Палестины. России остается либо рекрутировать новых союзников в исламском мире или вступать в союз с Китаем, либо расставаться со статусом второго, альтернативного Западу, центра Вселенной. Разница в том, что братья-славяне просто воспользовались Россией и кинули ее при первом удобном случае, а исламский мир с Китаем распилят территорию России.

Процесс осознания реальности болезнен и может затянуться надолго. Однако путь этот нам придется пройти. У России начисто отсутствуют ресурсы для реализации очередной попытки сверхдержавного броска. И поэтому игры сегодняшней элиты с имперскими смыслами достаточно лукавы. Реальные процессы идут в совсем другом направлении.

Жанр рецензии диктует объемные границы авторского высказывания. Завершив чтение монографии "Патриотизм и национализм в России 1825-1921", я отложил книгу, испещренную подчеркиваниями и замечаниями на полях, с сожалением осознав, что многие сюжеты останутся за рамками рецензии. Допускаю, что книга А. Янова станет отправной точкой для размышлений совершенно иных по своей направленности. Бесспорно одно: эта книга не может оставить заинтересованного в судьбах России читателя равнодушным.

Ионов И.Н., Хачатурян В.М. 2002. Теория цивилизаций от античности до конца XIX-го века. СПб.