|
К оглавлению
Моя жизнь*
* Фрагменты из автобиографии М. Ганди даны по кн.: Ганди Мохандас Карамчанд. Моя жизнь. — М.: Наука, 1969. — С. 190—306. (Пер. с английского А.М.Вязьминой, О.В.Мартышина, Е.Г.Панфилова и Р.А.Ульяновского).
Часть третья
V. Обучение детей
Когда в январе 1897 года я прибыл в Дурбан, со мною было трое детей: десятилетний сын моей сестры и двое моих сыновей девяти и пяти лет. Возник вопрос — где их обучать.
Я мог бы послать их в школы, предназначенные для детей европейцев, но это можно было сделать только по протекции и в виде исключения. Детям индийцев не разрешалось учиться в таких школах. Для них существовали школы, созданные христианскими миссиями, но я не хотел посылать своих детей и туда, так как мне не нравилась там постановка преподавания. Оно велось исключительно на английском языке, иногда же на неправильном хинди или тамильском. Причем и в эти школы нелегко было попасть. Я никак не мог примириться с таким положением вещей и пытался обучать детей сам. Но я мог делать это в лучшем случае нерегулярно, а подходящего учителя, знающего гуджарати, найти не удавалось.
Я не знал, как быть. Я поместил в газетах объявление, что ищу преподавателя-англичанина, который согласился бы обучать детей под моим руководством. Ему я мог бы поручить вести систематические занятия по некоторым дисциплинам, а в остальном достаточно было бы и тех немногих нерегулярных уроков, которые мог давать детям я сам. В результате я нашел гувернантку-англичанку за семь фунтов стерлингов в месяц. Так продолжалось некоторое время. Но я был недоволен. Благодаря тому, что я говорил с детьми только на родном языке, они немного научились гуджарати. Отсылать их обратно в Индию я не хотел, так как считал, что малолетние дети не должны расставаться со своими родителями. Воспитание, которое естественно прививается детям в хорошей семье, невозможно получить в обстановке школьных общежитий. Поэтому я держал детей при себе. Правда, я попробовал послать племянника и старшего сына на несколько месяцев в школу-интернат в Индию, но вскоре вынужден был взять их домой. Впоследствии старший сын, став уже взрослым, отправился в Индию, чтобы поступить в среднюю школу в Ахмадабаде. Племянник же, мне кажется, удовлетворился тем, что сумел ему дать я. К несчастью, он умер совсем молодым после непродолжительной болезни. Другие
110
трое моих сыновей никогда не посещали школы, но получили все же систематическую подготовку в импровизированной школе, организованной мною для детей участников сатьяграхи в Южной Африке.
Все мои опыты были, однако, недостаточными. Я не имел возможности уделять детям столько времени, сколько хотелось бы. Невозможность оказывать им достаточно внимания и другие неустранимые причины помешали мне дать им то общее образование, какое мне хотелось, и все мои сыновья выражали недовольство по этому поводу. Всякий раз, как они встречаются с магистром или бакалавром, или даже с обладателем аттестата зрелости, они чувствуют себя неловко оттого, что им недостает школьного образования.
Тем не менее я считаю, что если бы я настоял на их обучении в школе, они не получили бы того, что могла им дать только школа жизни или постоянное общение с родителями. Я никогда не чувствовал бы себя спокойным за них, как теперь, а искусственное воспитание, которое они могли бы получить в Англии или в Южной Африке, будучи оторванными от меня, никогда не научило бы их той простоте и готовности служить обществу, которую они проявляют теперь. Искусственно приобретенные там жизненные навыки могли бы стать серьезной помехой для моей общественной деятельности. Но хотя мне не удалось дать детям общее образование, которое отвечало бы и моим запросам и их, все же, оглядываясь на прошлое, я не могу сказать, что не сделал всего, что обязан был сделать для них по мере своих сил. Не сожалею я и о том, что не посылал их в школу. Мне всегда казалось, что нежелательные для меня черты в старшем сыне до некоторой степени — отголосок моих собственных недостатков, свойственных мне в юные годы, когда не было еще самодисциплины и ясной цели в жизни. Я считаю, что то время было для меня периодом незрелости ума и слабости характера. Но оно совпало с наиболее впечатлительным возрастом сына. Он, естественно, не хочет признать, что то был для меня период слабости и неопытности, а, наоборот, полагает, что это самое светлое время моей жизни и что изменения, происшедшие впоследствии, вызваны заблуждением, которое я неправильно называю просветлением. И действительно, почему бы ему не думать, что мои юные годы были периодом пробуждения, а последующие — годами радикальной перемены, годами заблуждений и самомнений? Друзья часто ставили меня в тупик такими вопросами: что было бы плохого в том, если бы я дал сыновьям академическое образование? Какое право имел я подрезать им крылья? Зачем я помешал им приобрести ученые степени и избрать карьеру по собственному вкусу?
Вопросы эти, мне кажется, не имеют особого смысла. Мне приходилось сталкиваться со многими учащимися. Я пытался сам или через посредство других применять по отношению к
111
другим детям свои "новшества" в области образования и видел результаты этого. Я знаю многих молодых людей, сверстников моих сыновей, и не нахожу, что они лучше их или что мои сыновья могут у них многому научиться.
Будущее покажет, каков окончательный результат моих экспериментов. Цель обсуждения этого предмета в данной главе заключается в том, чтобы предоставить возможность изучающему историю цивилизации проследить разницу между систематическим обучением дома и в школе и познакомиться с вопросом о значении для детей изменений, вносимых родителями в свою жизнь. Эта глава призвана также показать, как далеко могут завести приверженца истины его искания, а также продемонстрировать приверженцу свободы, как много жертв требует эта суровая богиня. Если бы я был лишен чувства собственного достоинства и стремился бы к тому, чтобы мои дети получили такое образование, которое не могут получить другие, то я, наверное, лишил бы их наглядного урока свободы и самоуважения, который я им преподал за счет общего образования. Когда приходится выбирать между свободой и учением, кто же станет отрицать, что свобода в тысячу раз предпочтительнее учения?
Юноши, которых я в 1920 году вырвал из этих оплотов рабства — школ и колледжей — и которым я советовал во имя свободы лучше остаться необразованными и стать каменщиками, чем получить общее образование в цепях рабства, вероятно, сумеют понять теперь, чем был вызван такой совет.
NB. «...во имя свободы лучше остаться необразованным».
Свободы от чего? От школ и колледжей? Да нет. От собственной лени.
Да, когда умирает старое, нужно что-то менять, нужно поднимать падший язык, нужно воспитывать патриотов, нужно возрождать культуру. Но хочется спросить: куда придет страна, где чужой язык дает образование, а родной взращивает «свободных» каменщиков?
Свобода препочтительнее учения в «цепях рабства». Но разве такая свобода не беременна рабом?
VI. Дух служения
…Воспитание детей по-прежнему занимало меня. У меня родилось двое сыновей в Южной Африке, и опыт работы в больнице оказался полезным и в вопросах, касающихся воспитания. Мой дух независимости был для меня источником постоянных осложнений. Мы с женой решили обратиться к лучшим врачам во время родов, но что стал бы я делать, если бы доктор и няня оставили нас на произвол судьбы в критический момент? Кроме того, няня должна была быть индианкой. Между
112
тем достать опытную няню-индианку в Южной Африке было во всяком случае не менее трудно, чем в самой Индии. Тогда я начал изучать необходимую литературу для обеспечения надлежащего ухода. Я прочел книгу д-ра Трибхувандаса "Мане Шикхаман" ("Советы матери") и ухаживал за своими детьми, следуя указаниям книги, дополняя их в отдельных случаях ранее приобретенными познаниями. Услугами няни я пользовался не более двух месяцев каждый раз, главным образом для оказания помощи жене, а не для ухода за детьми, за которыми следил сам.
Рождение последнего ребенка было для меня серьезным испытанием. Роды начались неожиданно. Сразу же привести врача не удалось, некоторое время ушло на поиски акушерки. Но если бы даже ее застали дома, то и тогда она не поспела бы к родам. На мою долю выпало следить за благополучным течением родов. Внимательное изучение этого вопроса по книге доктора Трибхувандаса принесло мне неоценимую пользу. Я даже не нервничал.
Я убежден, что для правильного воспитания детей родители должны обладать общими познаниями по уходу за ними. На каждом шагу я ощущал пользу, которую принесло мне тщательное изучение этого вопроса. Мои дети не были бы такими здоровыми, если бы я не изучил это дело и не применял приобретенные знания на практике. Мы страдаем от своего рода предрассудка, будто ребенку нечему учиться в течение первых пяти лет его жизни. Между тем в действительности происходит как раз наоборот — ребенок никогда уже не научится тому, что он приобретает в течение первых пяти лет. Воспитание детей начинается с зачатия. На ребенке отражается физическое и духовное состояние родителей в момент зачатия. Затем в период беременности ребенок находится под влиянием настроений матери, ее желаний и характера, так же как и ее образа жизни. После рождения ребенок начинает подражать родителям, и в течение многих лет его развитие всецело зависит от них.
Супруги, отдающие себе в этом отчет, никогда не вступят в половую связь только для удовлетворения своей похоти, а лишь из желания иметь потомство. Думать, что половой акт — самостоятельная функция, в такой же степени необходимая, как сон и еда, по-моему, есть величайшее невежество. Существование мира зависит от акта рождения, а поскольку мир является ареной деятельности бога и отражением его славы, рождаемость должна контролироваться для надлежащего развития мира. Тот, кто отдает себе в этом отчет, сумеет сдержать свое вожделение во что бы то ни стало, вооружится знаниями, необходимыми для обеспечения своим потомкам физического, духовного и морального здоровья, и передаст эти знания потомству.
113
XXIII. Картинка из домашней жизни
Мы видели, что уже в Дурбане наметилась тенденция к упрощению жизни, хотя расходы на ведение домашнего хозяйства были все еще велики. Дом в Иоганнесбурге, однако, подвергся серьезной перестройке в свете учения Раскина.
Я упростил все настолько, насколько это было возможно в доме адвоката. Нельзя было обойтись без какой-то мебели. Перемены носили больше внутренний, чем внешний характер. Увеличилось желание всю физическую работу выполнять самому. Я стал приучать к этому детей.
Вместо того, чтобы покупать хлеб у булочника, мы начали выпекать дома пресный хлеб из непросеянной муки по рецепту Куне. Мука простого фабричного помола для этого не годилась, и мы решили, что здоровее, экономнее и проще выпекать хлеб из муки ручного помола. За семь фунтов стерлингов я приобрел ручную мельницу. Чугунное колесо было слишком тяжелым для одного человека, но вдвоем управиться с ним было нетрудно. Обычно эту работу выполнял я вместе с Полаком и детьми. Иногда к нам присоединялась и жена, хотя время помола муки, как правило, совпадало с ее работой на кухне. Когда приехала м-с Полак, она также присоединилась к нам. Эта работа была для детей благотворным упражнением. Мы ни к чему их не принуждали. Работа была для них игрой, и они могли бросить ее, когда уставали. Но дети, в том числе и те, о которых я еще расскажу, как правило, никогда не обманывали моих ожиданий. Мне приходилось, конечно, сталкиваться и с бездельниками, но большинство детей выполняло порученное им дело с удовольствием. Я припоминаю лишь очень немногих мальчиков, которые увиливали от работы или жаловались на усталость.
Для присмотра за домом мы наняли слугу. Он жил вместе с нами как член семьи, и дети обычно во всем помогали ему. Городской ассенизатор вывозил по ночам нечистоты, но уборную мы чистили сами, а не просили слугу. Это было хорошей школой для детей. В результате ни у одного из моих сыновей не развилось отвращения к труду ассенизаторов, и они таким образом получили хорошее знание основ общей санитарии. Болезнь была редкой гостьей в нашем доме в Иоганнесбурге, но если кто-нибудь заболевал, дети охотно ухаживали за больным. Не скажу, что я был безразличен к их общему образованию, но и не колебался пожертвовать им. Поэтому у моих детей есть известные основания быть недовольными мною. Они иногда поговаривают об этом, и должен признаться, я чувствую себя до некоторой степени виноватым. У меня было желание дать им общее образование. Я даже пытался сам выступать в роли учителя, но постоянно появлялось какое-нибудь препятствие. Поскольку я не принял никаких других мер для их обучения дома, то обычно брал их с
114
собой, когда шел на службу и возвращался домой, — и таким образом мы проходили вместе ежедневно расстояние примерно в пять миль. Эти прогулки явились и для меня и для них прекрасной тренировкой. Если нам никто не мешал, то во время этих прогулок я стремился чему-нибудь научить их, беседуя с ними. Все мои дети, за исключением старшего сына Харилала, который остался дома в Индии, именно так воспитывались в Иоганнесбурге. Имей я возможность регулярно уделять их общему образованию хоть час в день, они получили бы идеальное образование. Но, к сожалению и детей и моему собственному, это не удалось. Старший сын часто выражал недовольство по этому поводу и в разговорах со мной и в печати; другие сыновья великодушно простили это мне, считая мою неудачу неизбежной. Я не очень опечален тем, что все так случилось, и сожалею лишь о том, что мне не удалось стать идеальным отцом. Но я считаю, что их общее образование я принес в жертву делу, которое искренне, хотя, быть может, и ошибочно, считал служением обществу. Мне совершенно ясно, что я не пренебрег ничем, что было необходимо для формирования их характера. Полагаю, что долг всех родителей правильно воздействовать на детей в этом отношении. Если мои сыновья, несмотря на все мои старания, чего-то лишены, то это, по моему твердому убеждению, проистекает не из-за недостатка заботы с моей стороны, а из нашего с женой несовершенства как родителей.
Дети наследуют черты характера родителей в той же мере, как их физические особенности. Среда играет важную роль, но первоначальный капитал, с которым ребенок начинает жить, унаследован им от предков. Я знал и детей, успешно преодолевающих дурную наследственность. Это удается лишь благодаря чистоте, являющейся неотъемлемым свойством души.
Между мной и Полаком часто происходили жаркие споры о целесообразности или нецелесообразности давать детям английское образование. Я всегда считал, что индийцы, которые учат детей с младенческого возраста думать и говорить по-английски, тем самым предают и своих детей и свою родину. Они лишают детей духовного и социального наследия нации и делают их менее способными служить родине. Придерживаясь таких убеждений, я решил всегда говорить с детьми на гуджарати. Полаку это не нравилось. Он полагал, что я порчу им будущее. Он со всей страстностью доказывал, что если научить детей говорить на таком универсальном языке, как английский, то в жизненной борьбе у них будут значительные преимущества. Ему не удалось убедить меня в этом. Не могу сейчас вспомнить, убедил ли я его в правильности моей точки зрения, либо он просто оставил меня в покое, решив, что я слишком упрям. Все это происходило двадцать лет назад, и приобретенный с тех пор жизненный опыт только укрепил меня в прежних убеждениях. Мои сыновья страдали от недостатка общего образования, но знание родного
115
языка пошло всем им на пользу, а также на пользу родине, поскольку они не стали иностранцами, что могло бы случиться в противном случае. Они без труда овладели двумя языками и умеют прекрасно говорить и писать по-английски, ежедневно общаясь с широким кругом английских друзей, а также благодаря тому, что жили в стране, где английский был основным разговорным языком.
XXXII. В качестве учителя
Надеюсь, читатель помнит, что в этих главах я рассказываю лишь о том, о чем не упоминается или упоминается вскользь в моей книге по истории сатьяграхи в Южной Африке. Поэтому он легко установит связь между последними главами.
Ферма* росла, и нужно было как-то наладить обучение детей. Среди них были мальчики — индусы, мусульмане, парсы и христиане — и несколько девочек-индусок.
* Ферма Толстого.
Было невозможно, да я и не считал нужным, нанимать для них специальных учителей. Невозможно потому, что квалифицированные индийские учителя встречались редко, а если бы их и удалось найти, то вряд ли кто-нибудь из них согласился бы за скромное жалованье отправиться в местечко в двадцати одной миле от Иоганнесбурга. К тому же у нас, конечно, не было лишних денег. Кроме того, я не считал нужным брать на ферму учителей со стороны, так как не верил в разумность существующей системы образования и задумал посредством экспериментов и личного опыта найти правильную систему. Я твердо знал только одно — в идеальных условиях правильное образование могут дать только родители, а помощь со стороны должна быть сведена до минимума. Ферма Толстого представляла собой семью, в которой я был вместо отца и в меру своих сил нес ответственность за обучение молодежи.
Несомненно, этот замысел не лишен был недостатков. Молодые люди жили со мной не с самого детства, они выросли в неодинаковых условиях и в разной среде и не были последователями одной религии. Разве мог я полностью оценить по достоинству этих молодых людей, поставленных в новые условия, даже и взяв на себя роль отца семейства?
Но я всегда отводил первое место воспитанию души или формированию характера, и, поскольку я был убежден, что всем молодым людям в равной степени, независимо от их возраста и наклонностей, можно дать соответствующее духовное воспитание, я решил быть при них неотлучно как отец. Я считал формирование характера первоосновой воспитания и был уверен, что если эта основа будет заложена прочно, то дети — сами или с помощью друзей — научатся всему остальному.
116
Однако вместе с этим я всецело отдавал себе отчет в необходимости дать детям и общее образование; поэтому с помощью м-ра Калленбаха и адвоката Прагджи Десаи я организовал несколько классов. Я понимал и значение физического воспитания. Физическую закалку дети получали, выполняя ежедневно свои обязанности. На ферме не было слуг, и всю работу, начиная со стряпни и кончая уборкой мусора, делали обитатели фермы. Надо было ухаживать за фруктовыми деревьями и вообще возиться в саду. М-р Калленбах очень любил работать в саду и приобрел в этом некоторый опыт в одном из правительственных образцовых хозяйств. И стар, и млад — все, кто не был занят на кухне, обязаны были уделять некоторое время садовым работам. Дети делали большую часть работы — копали ямы, рубили сучья и таскали тяжести. Таким образом, физических упражнений было более чем достаточно. Дети находили удовольствие в этой работе, и поэтому они обычно не нуждались в других упражнениях или играх. Конечно, некоторые из них, а подчас и большинство притворялись больными и увиливали от дел. Иногда я смотрел на это сквозь пальцы, но чаще бывал строг. Думаю, что строгость не очень им нравилась, но не помню, чтобы они противились мне. Когда я бывал строг, я доказывал им, что неправильно бросать работу ради забавы. Однако убеждения действовали на них лишь непродолжительное время: вскоре они вновь бросали работу и начинали играть. Тем не менее, мы справлялись с делом, во всяком случае, дети, жившие в ашраме, прекрасно развивались физически. На ферме болели очень редко. Конечно, немалую роль в этом сыграли хороший воздух и вода, а также регулярное принятие пищи.
Несколько слов о профессиональном обучении детей. Мне хотелось научить каждого мальчика какой-нибудь полезной профессии, связанной с физическим трудом. С этой целью м-р Калленбах отправился в траппистский монастырь и, изучив там сапожное ремесло, вернулся. От него это ремесло перенял я, а затем стал сам обучать желающих. У м-ра Калленбаха был некоторый опыт в плотничьем деле; на ферме нашелся еще один человек, который тоже знал плотничье дело. Мы создали небольшую группу, которая училась плотничать. Почти все дети умели стряпать.
Все это было им в новинку. Они никогда и не помышляли, что им придется учиться таким вещам. Ведь обычно в Южной Африке индийских детей обучали только чтению, письму и арифметике.
На ферме Толстого установилось правило — не требовать от ученика того, чего не делает учитель, и поэтому, когда детей просили выполнить какую-нибудь работу, с ними заодно всегда работал учитель. Поэтому дети учились всему с удовольствием.
Об общем образовании и формировании характеров будет рассказано в следующих главах.
117
XXXIII. Общее образование
В предыдущей главе вы видели, каким образом на ферме Толстого осуществлялось физическое воспитание и от случая к случаю обучение профессиональное. Несмотря на то что постановка физического и профессионального обучения едва ли могла удовлетворить меня, все же можно сказать, что оно было более или менее успешным.
Однако дать детям общее образование было делом более трудным. Я не имел для этого ни возможностей, ни необходимой подготовки. Физическая работа, которую я выполнял обычно, к концу дня чрезвычайно утомляла меня, а заниматься с классом приходилось как раз тогда, когда мне больше всего нужен был отдых. Вместо того, чтобы приходить в класс со свежими силами, я с большим трудом превозмогал дремоту. Утреннее время надо было посвящать работе на ферме и выполнению домашних обязанностей, поэтому школьные занятия проводились после полуденного приема пищи. Другого подходящего времени не было.
Общеобразовательным предметам мы отводили самое большее три урока в день. Преподавались языки хинди, гуджарати, урду и тамили; обучение велось на родных для детей языках. Преподавался также английский язык. Кроме того, гуджаратских индусских детей нужно было хотя бы немного ознакомить с санскритом, а всем детям дать элементарные знания по истории, географии и арифметике.
Я взялся преподавать языки тамили и урду. Те скромные познания в тамильском языке, какие у меня были, я приобрел во время своих поездок и в тюрьме. В своих занятиях, однако, я не пошел дальше прекрасного учебника тамильского языка Поупа. Все свои знания письменного урду я приобрёл во время одного из путешествий по морю, а мое знание разговорного языка ограничивалось персидскими и арабскими словами, которые я узнал от знакомых мусульман. О санскрите я знал не больше того, чему был обучен в средней школе, и даже мои познания в гуджарати были не выше тех, какие получают в школе.
Таков был капитал, с которым мне пришлось начать преподавание. По бедности общеобразовательной подготовки мои коллеги превзошли меня. Но любовь к языкам родины, уверенность в своих способностях как учителя, а также невежество учеников, более того — их великодушие сослужили мне службу.
Все мальчики-тамилы родились в Южной Африке и поэтому очень слабо знали родной язык, а письменности не знали и вовсе. Мне пришлось учить их письму и грамматике. Это было довольно легко. Мои ученики знали, что в разговоре по-тамильски превосходят меня, и когда меня навещали тамилы, не знавшие английского языка, ученики становились моими переводчиками. Я всецело справлялся со своим делом потому, что никогда не
118
скрывал свое невежество от учеников. Во всем я являлся им таким, каким был на самом деле. Поэтому, несмотря на свое ужасное невежество в языке, я не утратил их любви и уважения. Сравнительно легче было обучать мальчиков-мусульман языку урду. Они умели писать. Я должен был только пробудить в них интерес к чтению и улучшить их почерк.
Большинство детей были неграмотными и недисциплинированными. Но в процессе работы я обнаружил, что мне приходится очень немногому учить их, если не считать того, что я должен был отучать их от лени и следить за их занятиями. Поскольку с этим я вполне справлялся, то я стал собирать в одной комнате детей разных возрастов, изучавших различные предметы.
Я никогда не испытывал потребности в учебниках. Не помню, чтобы я извлек много пользы из книг, находившихся в моем распоряжении. Я считал бесполезным обременять детей большим числом книг и всегда понимал, что настоящим учебником для ученика является его учитель. Я сам помню очень мало из того, чему мои учителя учили меня с помощью книг, но до сих пор свежи в памяти вещи, которым они научили меня помимо учебников.
Дети усваивают на слух гораздо больше и с меньшим трудом, чем зрительно. Не помню, чтобы мы с мальчиками прочли хоть одну книгу от корки до корки. Но я рассказывал им то, что сам усвоил из различных книг, и мне кажется, что они до сих пор не забыли этого. Дети с трудом вспоминали то, что они заучивали из книг, но услышанное от меня могли повторить легко. Чтение было для них заданием, а мои рассказы, если мне удавалось сделать мой предмет интересным, — удовольствием. А по вопросам, которые они мне задавали после моих рассказов, я судил об их способности воспринимать.
XXXIV. Воспитание духа
Духовное воспитание мальчиков представляло собой гораздо более трудное дело, чем их физическое и умственное воспитание. Я мало полагался на религиозные книги в духовном воспитании. Конечно, я считал, что каждый ученик должен познакомиться с основами своей религии и иметь общее представление о священных книгах, поэтому делал все, что мог, стараясь дать детям такие знания. Но это, по-моему, было лишь частью воспитания ума. Задолго до того, как я взялся за обучение детей на ферме Толстого, я понял, что воспитание духа — задача особая. Развить дух — значит сформировать характер и подготовить человека к работе в направлении познания бога и самопознания. Я был убежден — любое обучение без воспитания духа не принесет пользы и может даже оказаться вредным.
Мне известен предрассудок, что самопознание возможно лишь на четвертой ступени жизни, т. е. на ступени саньяса
119
(самоотречения). Однако все знают, что тот, кто откладывает приготовление к этому бесценному опыту до последней ступени жизни, достигает не самопознания, а старости, которая равнозначна второму, но уже жалкому детству, обременительному для всех окружающих. Я хорошо помню, что придерживался этих взглядов уже в то время, когда занимался преподаванием, т. е. в 1911-1912 годах, хотя, возможно, тогда и не выражал эти идеи точно такими словами. Каким же образом можно дать детям духовное воспитание? Я заставлял детей запоминать и читать наизусть молитвы, читал им отрывки из нравоучительных книг. Но все это не очень меня удовлетворяло. Больше сблизившись с детьми, я понял, что не при помощи книг надо воспитывать дух. Подобно тому как для физического воспитания необходимы физические упражнения, а для умственного — упражнения ума, воспитание духа возможно только путем упражнений духа. А выбор этих упражнений целиком зависит от образа жизни и характера учителя. Учитель всегда должен соблюдать осторожность, независимо от того, находится ли он среди своих учеников или нет.
Учитель своим образом жизни может воздействовать на дух учеников, даже если живет за несколько миль от них. Будь я лжецом, все мои попытки научить мальчиков говорить правду потерпели бы крах. Трусливый учитель никогда не сделает своих учеников храбрыми, а человек, чуждый самоограничения, никогда не научит учеников ценить благотворность самоограничения. Я понял, что всегда должен быть наглядным примером для мальчиков и девочек, живущих вместе со мной. Таким образом, они стали моими учителями, и я понял, что обязан быть добропорядочным и честным хотя бы ради них. Мне кажется, что растущая моя самодисциплина и ограничения, которые я налагал на себя на ферме Толстого, были большей частью результатом воздействия на меня моих подопечных.
Один из юношей был крайне несдержан, непослушен, лжив и задирист. Однажды он разошелся сверх всякой меры. Я был весьма раздражен. Я никогда не наказывал учеников, но на этот раз сильно рассердился. Я пытался как-то урезонить его. Но он не слушался и даже пытался мне перечить. В конце концов, схватив попавшуюся мне под руку линейку, я ударил его по руке. Я весь дрожал, когда бил его. Он заметил это. Для всех детей такое мое поведение было совершенно необычным. Юноша заплакал и стал просить прощения. Но плакал он не от боли; он мог бы, если бы захотел, отплатить мне тем же (это был коренастый семнадцатилетний юноша); но он понял, как я страдаю от того, что пришлось прибегнуть к насилию. После этого случая мальчик никогда больше не смел ослушаться меня. Но я до сих пор раскаиваюсь, что прибег к насилию. Боюсь, что в тот день я раскрыл перед ним не свой дух, а грубые животные инстинкты.
Я всегда был противником телесных наказаний. Помню только единственный случай, когда побил одного из своих сыновей.
120
Поэтому до сего дня не могу решить, был ли я прав, ударив того юношу линейкой. Вероятно, нет, так как это действие было продиктовано гневом и желанием наказать. Если бы в этом поступке выразилось только мое страдание, я считал бы его оправданным. Но в данном случае побудительные мотивы были не только эти.
Этот случай заставил меня задуматься о более подходящем методе исправления учеников. Не знаю, принес ли пользу примененный мною метод. Юноша вскоре забыл об этом случае, и нельзя сказать, чтобы его поведение значительно улучшилось. Но я благодаря этому глубже осознал обязанности учителя по отношению к ученикам.
Мальчики и после часто совершали проступки, но я никогда не прибегал к телесным наказаниям. Таким образом, воспитывая детей, живших со мной, я всё больше постигал силу духа.
XXXV. Плевелы в пшенице
Именно на ферме Толстого м-р Калленбах обратил мое внимание на проблему, которой раньше для меня не существовало. Как я уже говорил, некоторые мальчики были весьма испорчены и непослушны. Были среди них и лентяи. Три же моих сына, как и остальные дети, ежедневно общались с ними. Это очень беспокоило м-ра Калленбаха. По его мнению, именно моим детям не следовало быть вместе с этими непослушными мальчиками. Однажды он сказал:
— Мне не нравится, что вы позволяете своим детям общаться с испорченными детьми. Это приведет лишь к тому, что в плохой компании они сами станут плохими.
Не помню, насколько озадачил он меня тогда этими слонами, но я ответил следующее:
— Разве могу я относиться по-разному к своим сыновьям и к этим лентяям. Я одинаково в ответе и за тех и за других, так как сам пригласил их сюда. Если бы я дал этим бездельникам хоть немного денег, они, конечно, сразу сбежали бы в Иоганнесбург и вернулись к своим прежним занятиям. Говоря откровенно, вполне вероятно, что и они и их воспитатели считают, что их приезд сюда наложил на меня определенные обязательства. Мы с вами прекрасно понимаем, что здесь им приходится терпеть немало лишений. Мой же долг ясен: воспитать их, и поэтому мои сыновья в силу необходимости должны жить с ними под одной крышей. Надеюсь, вы не захотите, чтобы я стал прививать своим сыновьям чувство превосходства над другими мальчиками. Это означало бы сбить их с правильного пути. Общение со всеми детьми будет хорошей школой для них. Они сами научатся отличать хорошее от дурного. Ведь если предположить, что в них действительно есть что-то хорошее, то они обязательно повлияют и на своих товарищей. Как бы там ни
121
было, я не могу изолировать своих сыновей, и если это повлечет за собой известный риск, приходится на него все равно идти.
М-р Калленбах только покачал головой.
Нельзя сказать, чтобы в результате этого общения мои сыновья стали хуже. Напротив, я вижу, что они кое-что от этого выиграли. Чувство превосходства, если и было у них, вскоре исчезло, и они научились вести себя в обществе самых разных детей. Пройдя через такое испытание, они сами стали более дисциплинированными.
Этот и другие подобные опыты показали мне, что если обучать хороших детей вместе с плохими и позволить хорошим детям общаться с плохими, то они ничего не потеряют при условии, что опыт будет проводиться под неослабным надзором родителей и воспитателей. Даже и при тщательном наблюдении дети не всегда гарантированы от всякого рода соблазнов и дурных поступков.
Далеко не всегда дети избегают соблазнов и дурного влияния. Однако несомненно, что, когда мальчики и девочки, получившие разное воспитание, живут и учатся вместе, их родители и учителя подвергаются самому суровому испытанию. Они должны быть постоянно начеку.
XXXVI. Пост как покаяние
День ото дня мне становилось все яснее, насколько трудно воспитать и обучить мальчиков и девочек правильно. Чтобы стать настоящим учителем и наставником, я должен был завоевать их сердца, делить с ними радости и печали, помогать им решать те проблемы, с которыми они сталкивались, и направлять беспокойные устремления юности в нужное русло.
Когда участников сатьяграхи выпустили на свободу, почти все обитатели фермы Толстого покинули ее. Те немногие, кто остался на ферме, были, в основном, колонистами из Феникса. Поэтому я переселил всех оставшихся в Феникс. Здесь мне предстояло пройти через тяжелое испытание.
Я часто ездил из Феникса в Иоганнесбург. Однажды, когда я был в Иоганнесбурге, мне сообщили о моральном падении двух обитателей ашрама. Известие о поражении или победе движения сатьяграхи не очень удивило бы меня, но эта новость поразила как громом. В тот же день я выехал поездом в Феникс. М-р Калленбах настоял на своем желании сопровождать меня. Он видел, в каком состоянии я находился, и не допускал и мысли, чтобы я поехал один, тем более что именно он сообщил мне эту ужасную новость.
Когда я ехал в Феникс, мне казалось, что я знал, как следует поступить в этом случае. Я думал, что воспитатель или учитель несет всю ответственность за падение своего воспитанника или
122
ученика. Так что мне стало ясно, что я несу ответственность за это происшествие. Жена уже предупреждала меня однажды относительно этого, но, будучи по натуре доверчив, я не обратил внимания на ее предостережение. Я чувствовал, что единственный путь заставить виновных понять мое страдание и глубину их падения — это наложить на себя какое-нибудь покаяние. И я решил поститься семь дней, а на протяжении четырех с половиной месяцев принимать пищу только раз в день. М-р Калленбах пытался отговорить меня, но тщетно. В конце концов он признал мой поступок правильным и настоял на том, чтобы присоединиться ко мне. Я не мог противиться этому открытому выражению его любви ко мне.
Этот обет снял огромную тяжесть с моей души, и я почувствовал облегчение. Гнев против провинившихся утих, уступив место чувству глубокого сожаления. Таким образом, я приехал в Феникс, значительно успокоившись. Я произвел дальнейшее расследование и ознакомился с некоторыми подробностями, которые мне нужно было знать.
Мое покаяние огорчило всех, но в то же время значительно оздоровило атмосферу. Каждый понял, как ужасно совершить грех, и узы, связывавшие меня с детьми, стали еще крепче и искреннее.
Обстоятельства, сложившиеся в результате этого происшествия, вынудили меня несколько позже поститься на протяжении двух недель. Результаты этого поста превзошли все мои ожидания.
Цель моя заключается не в том, чтобы показать на примере этих происшествий, что долг учителя — прибегнуть к посту тогда, когда ученики совершат проступки. Я считаю, однако, что в некоторых случаях требуется именно такое сильно действующее лекарство. Но оно предполагает проницательность и силу духа у учителя. Там, где нет подлинной любви между учителем и учеником, где проступок ученика не задевает учителя за живое, а ученик не уважает учителя, никакой пост не поможет. Таким образом, если можно сомневаться, что соблюдение поста в подобных случаях правильно, несомненно то, что ответственность за ошибки учеников целиком ложится на учителя.
(1925)
NB. Вложив в кого-то часть своей души, мы сами становимся частью этого человека. Начинаем чувствовать вместе с ним, вместе надеяться и любить.
Каждый хороший педагог должен отдать столько своих частей, сколько у него учеников. Причем увеличение числа последних не должно уменьшать качество отдаваемой части души наставника. Скорее наоборот.
Дети всегда очень чувствительны к таким движениям ДУХА. Их чистые сердца с готовностью открываются навстречу учителю. И очень важно не смять душу ребенка, не заместить ее своим уменьшенным подобием. Дух настоящего педагога должен присоединиться и гармонично дополнить каждую маленькую душу.
123
|
