|
Книга вышла на языке оригинала в Париже в 1958 г.
В предыдущей главе мы набросали общую картину космоса в иудео-христианском мироощущении. Именно на основании этой картины иудео-христиане разработают первый вариант "икономии", т.е. создадут первое богословское толкование Нового Завета. Это будет христология особого типа. Категории, которые она использует, заимствованы не из Ветхого Завета (как мы увидим у Иринея); это также и не категории эллинистической метафизики, которые использует Ориген, а за ним и все греческое богословие. Иудео-христианство воспользуется концепциями позднеиудейской апокалиптики.
Такое построение может быть названо "мифическим" или "гностическим". Но необходимо уточнить эти понятия. "Миф", в данном случае, обозначает определенную систему представлений, а не мифологическое видение мира[i]. Следовательно, "миф" не искажает подлинного смысла Откровения, это лишь способ его выражения. Этот способ столь же значим, как и способ метафизический или экзистенциальный. Бультман ошибается, утверждая, что миф пытаясь более точно выразить идею Писания, искажает ее. Он всего лишь перевел ее из одной системы выражения в другую. Ибо какой-нибудь способ выражения будет необходим в любом случае. Как правило, это система образов той среды, или цивилизации, вкоторую попадает Писание. Итак, иудео-христианство представляет собой один из способов выражения христианской идеи.
Можно назвать его мироощущение "гностическим". Но смысл этого понятия также необходимо уточнить. Здесь имеется в виду не гнозис в широком значении высшего познания, не в узком значении дуализма Валентина, но в некотором среднем значении, когда между I и II в. по Р.Х. гнозис образует особую форму религиозного познания. Эта форма мышления иудейского происхождения, с элементами, заимствованными в Иране и Греции. Она представляет собой единство основных положений, общих для иудейской апокалиптики, иудео-христианского богословия, египетского гностицизма и греческого герметизма. Но каждое направление (каждая общность) интерпретирует эти представления, эту "базовую" форму мышления по-своему, исходя из собственных традиций. Так, например, по справедливому замечанию Карла Шмидта, упоминание в одном из текстов о семи небесах и огдоадесвидетельствует не о влиянии на него гностицизма Валентина, а о том, что и текст, и гностицизм принадлежат к одной культурной среде, для которой свойственно такое общее представление.
Подобные образы используются в христологии уже у св. Иоанна и св. Павла. В "Посланиях из уз" гностические представления встречаются очень часто, особенно, представления о сошествии Христа (Eф., 4, 9), о борьбе Христа на кресте с началами и властями тьмы (Кол., 2, 15), о прославлении Христа превыше небес (Eф., I, 21; 4, 10; Фил., 2, 10). H. Schlier указал на родство картин мира в посланиях св. Павла и посланиях Игнатия, во "Втором послании" Климента, и в "Пастыре Ермы"[ii]. Он отмечает, что таких представлений нет ни в чисто греческих, ни в чисто иудейских текстах. Он называет это представление восточно-эллинистическим. Мы здесь не говорим о посланиях Павла, но интересно отметить, что наши иудео-христианские богословы принадлежат к тому же направлению мысли, что и "Посланиях из уз".
Тайное Сошествие
Первый характерный признак иудео-христианского богословия — идея о том, что сошествие Сына было сокрыто от ангелов. Первоначальная форма этой концепции сохранилась в Физиологе, последняя переработка которого относится к концу IV в., но который содержит элементы, заимствованные из древней иудейской и иудео-христианской литературы[iii]. Питерсон показал его зависимость от Жития Адама и Евы и Деяний Павла. Таким образом, список представляет всё ту же иудео-христианскую вариацию учения о тайном характере Воплощения, которую мы находим в Вознесении Исайи, хотя в данном случае, вероятно, перед нами даже более архаичная её форма.
В тексте мы находим отрывок: "Наш Спаситель, духовный лев, посланный вечным Отцом, скрыл Свои духовные свойства, т. е. свою божественность. С ангелами Он был ангелом, с властями — властью, с людьми — человеком, и так во всё время Своего сошествия (?????????). Таким образом, Он сошел во чрево Марии, чтобы спасти заблудший род душ человеческих. Они же, души, вследствие своего заблуждения не признали Его в Его схождении с Небес и сказали: "Кто есть сей царь славы?" Тогда Дух ответил: "Господь сил, той есть царь славы" (Pitra, Spic. Solemn., III, 339).
Этот текст интересен тем, что объединяет темы, которые мы встречаем уже у древних авторов, и затрагивающие вышеупомянутуюконцепцию. В первую очередь, мы отметим мысль о том, что Логос, сходя на землю, чтобы воплотиться, проходит всю ангельскую иерархию. Это положение помещает событие Воплощения в "мифические" рамки иудео-христианства и перекликается с Вознесением Исайи, где мы видим аналогичную перспективу, но с обратным направлением (там речь идет о вознесении). Мы видим Христа, проходящего сквозь разные ангельские миры во время Своего сошествия. Пока всё находится в рамках образных представлений и ещё не имеет собственно богословского содержания.
Основная же мысль та, что Воплощение остается сокрытым даже от Ангелов. Это является характерной чертой иудео-христианского богословия. Мы встречаем подобное уже уПавла (I Кор., 2, 8; Eф., 3, 10-12) и в известном отрывке Игнатия Антиохийского: "Князь мира сего ничего не знал, ни о девстве Марии, ни о рождении Христа, ни о крестных страданиях Господа — три эти дивные тайны исполнились в молчании Божием" (Eф., XIX, 1)[iv]. Ириней скажет то же, имея в виду ангелов: "Невидимый по своей природе, Логос не мог быть замечен творением, когда он сошел на землю" (Dem., 34; Р.О. XII, 794). Источником этих двух отрывков является предположительно Вознесение Исайи (XI, 16): "Он был сокрыт от всего горнего мира, и от всех князей и богов мира сего" (Эта тема еще зазвучит во всей последующей традиции. Origene, Hom. Luc., 6; GCS, 37 (с отсылкой к Игнатию); Ambroise, Exp. Luc., II, 2; SC,72; Zenon, Tract ., II, 29; PL, XI, col. 472)
Но она же, равно как и предыдущая, приведёт к тому, что является, пожалуй, самым примечательным моментом в данном отрывке из Физиолога: "Логос облекался постепенно, во время своего схождения, в различные ангельские степени, через которые он проходил". Смысл этого действа необходимо хорошо понять. Мы встречаем у Оригена концепцию, исходя из которой Логос воплотился во всех видах творения, чтобы спасти всех. То же самое и с ангелами. Ведь он Сам стал с ними ангелом. Но это не иудео-христианская концепция. Она связана с системой Оригена. В иудео-христианской концепции единственный смысл облечения в одежду ангельского мира — быть неузнанным. И это ясно видно из текста Физиолога. То же мы встречаем и в других иудео-христианских текстах на ту же тему.
Самое важное произведение— Вознесение Исайи. Все остальные произведения так или иначе с ним связаны. Если же мы начали нашу работу с Физиолога, то это потому, что, по указанию Питерсона, он отражает, вероятно, более позднюю версию Вознесения Исайи, чем та, которую мы имеем. В ней мы читаем: "Я услышал голос Всевышнего, Отца моего Господа, говорящий Господу моему Христу, который назовется Иисусом: Выходи и сходи через все небесные сферы, а потомсойдешь на последнюю небесную сферу и в мир земной. И Ты будешь преображаться, по облику тех, кто находится на пяти небесах, и ты увидишь себя изменяющимся по облику ангелов небесного свода. Пусть ни один из ангелов этого мира не узнает, что Ты вместе со Мною Господь семи небес и ангелов их, дабы Ты судил и низвергнулкнязей, и ангелов, и богов мира сего" (X, 7-12).
Затем, это произведение описывает само нисхождение Логоса. Он сходит сначала на шестое небо, где сохраняет Свой вид и где ангелы поклоняются Ему: "И я увидел, как Он сошел на пятое небо и преобразился по виду ангелов, которые были там; и они не прославляли его, ибо его вид был такой же, как у них" (X, 20). То же было и на других небесах. Относительно же третьего неба уточняется, что "те, кто сторожат врата неба, спросили пароль и Господь сказал его, чтобы не быть узнанным". (Х, 24) И он достиг тверди небесной, "где живет князь мира сего, и он сказал пароль тем, кто слева, и его облик был как их облик, но они не восхваляли его, но, по зависти, спорили один с другим" (Х, 29).
Этот текст является основным. Нужно отметить, что Логос принимает облик не только добрых ангелов, но и падших ангелов неба. Мы увидим даже, что Он принимает облик ангелов шеола. Этот факт подтверждает, что речь идет лишь о внешнем облике и что акцент стоит на тайне, которую должен сохранить Логос, чтобы не быть узнанным. То же подтверждает и упоминание о пароле, который связан с учением об ангелах, стоящих на страже привратников (telvnai), роль которых очень важна при восхождении души к раю. В данном случае они свидетельствуют, что Логос — не чужой, но знает пароль.
Другой иудео-христианский текст, более поздний, повторяет те же темы. Это Послание Апостолов, в котором мы читаем: "Когда Я схожу от Отца, когда Я прохожу небеса, и покуда Я облечен Мудростью Отца и Его Силой, тогда Я становлюсь подобен небесным тварям: ангелам, архангелам; когда Я прохожу небеса в их обличье, Я становлюсь подобным каждому из них; архангелы Михаил, Гавриил, Уриил и Рафаил следовали за Мной до пятого неба, потому что Я был как один из них, ибо такая власть дана была Мне от Отца. Но потом Я привел в ужас архангелов Моим словом, сказав им, чтобы они вернулись к алтарю Отца и служили Отцу так, как они это делают до того момента, как Я буду возвращаться к Нему" (24; Р.О., IX, col. 196-197). Необходимо отметить, что, как и в Вознесении, архангелы доходят лишь до шестого неба и Логос отправляет их к Отцу, в то время как Сам Он продолжает схождение. Важно также, что группа из четырех ангелов встречается и в кумранских рукописях (DSW,IX,15).
Мы не упомянули об одном мотиве Физиологе, который, вероятно, очень архаичен и который отсутствует в современном тексте Вознесения: "Ангелы не узнали Логос в Его схождении и сказали: Кто есть сей царь славы? И Святой Дух ответил: Господь Сил, Тот есть царь славы". Здесь интересны две вещи. Первое — это обращение к Пс.23,10. Кажется, что этот стих очень рано был связан с прохождением Логосм ангельских сфер. Но во всех других случаях речь идет о восхождении, а не о нисхождении Логоса (за исключением Евангелия Никодима, где этот текст соотнесен с сошествием в ад[v]. Мы бы имели ещё один пример необычайной важности, если бы было возможно признать в КurioVthVdoxhV (в Царе славы) также и I Кор., 2,8 намек на этот псалом.[vi] Впрочем, тот факт, что отвечает именно Святой Дух, полностью соответствует стилю Вознесения и Питерсон справедливо видит в этом некоторый общий, базовый мотив[vii].
То, что перед нами редакция другой традиции текста Вознесения Исайи подтверждается еще тем, что тот же мотив мы встречаем у Григория Нисского, в его замечательном отрывке, где Святой Дух заменен ангелами, сопровождающими Христа: "Когда высшие небесные чины сопровождают Господа при Его нисхождении, они повелевают ангелами, окружающими землю и заботящимися о человеческой жизни, поднять ворота, говоря: поднимите врата вечные и войдет Царь славы. Но так как Тот, Кто содержит все в Себе, где бы Он ни появлялся, уподобляется тем, кто Его встречает, Он становится не только человеком с людьми, но, приходя к ангелам, Он усваивает Себе их природу. Поэтому тогда привратники вопросили тех, кто им повелел, говоря: "Кто есть сей царь славы?" (Serm. Asc.; P. G., XLVI, 693A).
В тексте очень заметны оригеновские влияния, в частности тема многократных epinoiai Логоса и Его склонность принимать вид тех, кто Его встречает. Но видно также и иудео-христианское основание: ангелы не узнают Логос, потому что Он принял вид ангелов. Привратники — это привратники из Вознесения. И употребление Пс.23,7 указывает не на влияние Физиолога, но на использование общего источника, которым, вероятно, является греческая версия Вознесения Исайи, утраченная сегодня, но о существовании которой мы узнаем из цитаты Епифания[viii].
Все тексты, которые мы цитировали до сих пор, принадлежат Великой Церкви. Но эта тема была усвоена и гностиками. Но и здесь она появляется как очень архаичная, потому что мы ее находим в учении Симона. Ириней пишет о ней: "так как ангелы плохо управляли миром, потому что каждый из них хотел преобладания, Он пришел, чтобы восстановить порядок вещей и снизшел, изменяя свой облик и уподобляясь добродетелям, силам и ангелам" (Adv. Haer., I,23,3[ix]). И у Епифания: "Я меняю облик на каждом небе, в соответствии с обликом тех, которые там находятся, чтобы не быть узнанным Моими Силами"[x]. Тертуллиан говорит, что Симон утверждал, что якобы Тот, Кто сошел с неба "чтобы освободить человека от ангельских сил, облик которых Он сам принял, чтобы их обмануть и что так же Он воспринял образ человека, оказавшись рядом с людьми" (De Anima, XXXIV, 4[xi]).
Но тут же мы видим контекст, совершенно отличный от данного направления мысли. Здесь власти — это абстрактныекосмократоры, господствующие в нижнем мире, являющиеся творениями демиурга и у которых Власть, пришедшая из Плеромы, вырвет души. Это пессимистическое учение об ангелах — чисто гностическое учение. Замечательно, что мы его нашли только в одном тексте — в тексте Игнатия Антиохийского. Но у него оно в большей степени соединено с концепцией Павла о силах. Аналогичное учение, более развитое, очень близкое к Посланию Апостолов по своей форме, но относящееся к гностическому дуализму, появляется в Pistis Sophia. Там Спаситель принимает вид ангела Гавриила, чтобы не быть узнанным архонтами (VII, 12). Таким образом, мы имеем использование темы Христа, появляющегося в облике Гавриила, которая обнаруживается в разных контекстах,[xii] и связана с библейской концепцией Логоса, являющегося в облике ангела, а не с употреблением ангельских категорий для его обозначения. В данном же случае эта тема связана с другой темой: Логос скрывает свою сущность.
Остается еще один мотив, на который следует обратить внимание в тексте Тертуллиана. Сойдя к людям, Логос принимает облик человека, чтобы не быть узнанным. Эта тема находилась в православных текстах. Её же мы видим в Физиологе. Вознесение повествует: "Он был сокрыт от всех небес и от князей. И я увидел: в Назарете Он сосал грудь, как ребенок, и жил по общему закону, чтобы не быть узнанным" (XI, 17). Итак, есть некоторая общая мысль: среди людей Логос называется человеком, как и ангелом среди ангелов, чтобы не быть узнанным. Но в гностицизме это соответствует докетизму и отрицанию Боговоплощения. Для Вознесения Исайи, напротив, это связано с утверждением Боговоплощения, но подчеркивается то, что оно было сокрыто как от ангелов, так и от людей ((Or. Sib., XII, 32-33): "Тогда будет тайное нисхождение (crujioV) Логоса с Высоты, подобного смертным по плоти".)
Эти гностические концепции были разработаны, в частности, у офитов. Ориген имел у себя один из текстов этой секты, который описывает нисхождение через все семь планетных сфер, каждая из которых соотносится с иудейским архангелом, и также связана с архонтами. Чтобы пройти сквозь сферу надо сказать пароль тому, кто стоит на страже. К тому же Ириней нам говорит, что офиты рассказывали о "схождении Христа, который приводит архонтов в ужас и удивление Своей необычностью" (Adv. haer., I, 30, 11). Далее он сообщает, что для них "Христос прошел через семь небес, принимая облик (assimilatum) сынов их" (30,12). Он добавляет, что "многие из учеников Иисуса не смогли узнать сошедшего на него Христа". (30,13).
Здесь еще легко узнать иудео-христианскую тему уподобления Логоса ангелам в процессе нисхождения. Как и у Игнатия, ангелы — это астральные силы. Эти идеи древнего христианского богословия были привнесены в гностическую систему. При этом иудейские архангелы отождествились со злыми силами. Здесь речь идет не о ЛогосеИоанна, но о Христе, Который является эманацией Плеромы и Который сходит на человека Иисуса во время крещения. Итак, схема изложения является общей для иудео-христиан и для гностиков. Она не гностическая по своему происхождению, но через общую схему выражаются две совершенно разные богословские традиции.
Третье свидетельство об этой теме у офитов — это наассенский Гимн, сохраненный Ипполитом. В нем Христос возвещает:
Я сойду, неся печати, Я пройду сквозь все эоны (20-21)
Самая интересная черта здесь — это упоминание о "печатях" (sjragideV), которое вводит новые идеи. Речь идет теперь не о том, что Христос невидим, но о том, что он неуязвим. Сами печати (sjragideV) составляют для него защиту, и эта деталь ещё более подчеркивает вредоносность архонтов, мимо которых должен пройти Логос в Своем нисхождении. Эта идея имеется, вероятно, уже в Одах Соломона (XXIII, 5-9): "Его мысль (Логоса) была как послание, Его воля сошла с Высоты. Множество рук (ангелы) устремились, чтобы Его схватить, взять и прочитать, но Он ускользнул из их рук и они испугались Его и печати, которая была на Нём, потому что у них не было власти разбить печать, ибо сила, бывшая на этой печати, была могущественнее, чем они".
Отзвуки мысли о тайном сошествии можно найти также в учении Василида, где Христос "изменяется по Своему произволению" (Adv. haer. I, 24,4). Так, перед Страстями Он облекается в Симона и последний, оказывается распятым на Его месте, в то время как Он "восходит к Тому, кто Его послал, насмехаясь над теми, кто мог завладеть Им, невидимым для всех" (24,4). Здесь речь идет о Христе, невидимом для людей. Но далее речь идет об ангельских сферах, число которых для Василида достигает семидесяти пяти. Христос нисходит и восходит сквозь них (24,5). "Тот, кто знает ангелов, становится невидимым и неуловимым для ангелов и сил. И так как Сын неведом для всех (ангелов и сил), Он (гностик) не может быть узнан никем. Но, так как Он знает всех, и проходит сквозь всех, Сам Он не видим и не познан всеми" (24,6)[xiii].
Очевидно, здесь параллель между Христом и гностиком. И то, что истинно для Одного, истинно и для другого. С одной стороны, мы это раскрываем как учение о Христе, Который принимает какой захочет облик, а значит и облик ангелов, оставаясь, таким образом, невидимым для всех, в Своем восхождении или нисхождении. То же самое даёт и истинному гностику возможность скрываться, "делаясь похожими на всех" (24,6); то есть отрицать, что он гностик, дабы не быть преследуемым. Опять иудео-христианская доктрина о тайном по отношению к ангелам схождении Слова привела к внутреннему изменению смысла.
Остается последний момент, который необходимо рассмотреть в учении о сошествии. Мы несколько раз отмечали, что Святой Дух также принимал в нем участие. В тексте Физиолога Он отвечает на вопрос ангелов, а в Послании Апостолов Логос сходит, облеченное Мудростью Отца. Кречмар справедливо отождествляет Премудрость с третьим лицом Троицы, как и у Феофила Антиохийского. Кажется, отголоски этой концепции мы встречаем в учении офитов, согласно котрому "Христос, облеченный Премудростью (perplexum Sophiae), сошел и стал, таким образом, Иисусом Христом" (Adv. haer. I, 30, 12). Нужно отметить, что в двух последних случаях речь идет о прохождении сквозь семь небес. В учении же офитов это нисхождение Христа произошло в крещении. Но в данном случае это не имеет для нас значения.
Интересно сопоставить этот текст с отрывком из Иринея: "Мир окружен семью небесами, на которых обитают силы, ангелы и архангелы, совершая служение поклонения Богу Вседержителю. Поэтому жилище Духа пространно. Пророк Исайя перечисляет семь образов служения, которые почили на Сыне Божием в момент Воплощения (Ис. 11, 2). Первая из них — Мудрость, содержащая в себе все другие образы. Моисей изобразил её в семисвечнике" (Dem., 9; P. O. XII, 761) Кречмар отмечает, что этот отрывок должен был дойти до Иринея из более раннего источника, вероятно, от Феофила Антиохийского. У него можно найти мысль об отношении Премудрости или Духа со Логосом с момента Воплощения. Но в этот раз понятие "семи небес" уточняется: они соотносятся с семью дарами Духа. Кречмар отмечает, что это специальные апокалиптические образы.
Кажется, на самом деле мы имеем здесь совпадение двух тем. С одной стороны, соотношение семи небес и сил Духа связывается, как это отмечает Ириней, с толкованиемсемисвечника, являющегося образом космической литургии, где семь духов сверкают как "семь светильников огненных перед престолом Бога над кристальным морем" (Apoc., 4, 5-6). Это семь духов, которые, по Апокалипсису, даны Агнцу, принесенному в жертву (5,7). Так линия Иринея совмещается с традицией азиатского богословия; при этом не обязательно ссылаться на Феофила Антиохийского. А эти дары Духа даны Логосу с момента его нисхождения, так что Он "помазан полнотой Духа" . Это уже новый элемент, который включается в учение о прохождении семи небесных сфер. Он же, в свою очередь, происходит из сирийской традиции.
Звезда волхвов
Тема воплощения в иудео-христианской теологии характеризуется особым усиленным акцентом на аспекте тайном и сверхъестественном. В основном,это объясняется развитием самих Евангельских традиций в отношении чудесного. Известно также, что подобное развитие характерно и для евангельских апокрифов. Наиболее интересным нам представляется богословское истолкование событий из жизни Христа, их значенияв трактовке таинственного. "Дивными тайнами" (Еф., ХIХ, 1) называет Игнатий Антиохийский непорочность Марии и Рождение Христа. Иустин также называет рождение Христа тайной (Диал., ХLIII,3). Мы рассмотрим три из них: Рождество, поклонение волхвов и Крещение.
В отношении первого отметим, чтоРождество обладаеттайным характером в той же степени, что и Непорочное Зачатие. Описанная Лукой и Матфеем, идея непорочного зачатия в иудео-христианской теологии не получает дальнейшего развития. Утверждение, что Дева Мария зачала от Святого Духа, ярко выражена в Новом Завете. Изучаемые нами авторы подхватывают это утверждение без каких-либо изменений. Только Testimonia являются новым элементом. Отметим, в частности, появлениекамня, отделенного от скалы (Дан. 2, 34), который мы находим в Деяниях Петра (24) и у Иринея (Adv.haer.III,21,7) и который восходит к одному из древнейших источников, свидетельствующих о Христе как о камне[xiv].
В то же время сверхъестественный характер рождения Христа не акцентируется в Новом Завете, но занимает важное место в иудео-христианской теологии[xv]. Отметим вначале Апокриф Иезекииля: "Она родила, и не родила...", цитируемое в Act. Petr.,24, Clem.Alex. Strom., VII, 16, Tertullien"De Carne Christi", XXIII, 1-3 (См. также Epiph. Pan., XXX, 30), которое соотносится с Вознесением Исаии, представляя этот текст в форме диалога[xvi]. Обратим внимание на упоминание стиха из Исайи: "на эту тему нам не должно спорить" во многих древних текстах, касающихся непорочного материнства. Ярко выражена его соотнесенность с трактовкойнепорочного материнства в Prot. Jac., XXIи Act. Petr.,24. Также этот текст цитируется и Иустином (Диал., ХLVI,2).
Но наиболее ярко выраженным тайным характером обладает Рождение Христа. В Вознесении Исайи мы находим: "Случилось, что [Иосиф и Мария] были одни и, Мария посмотрела глазами своими и увидела младенца и была сильно смущена. Когда испуг прошел, чрево ее стало как прежде до зачатия. И когда муж ее Иосиф сказал ей: "Что смутило тебя?", глаза его открылись и он увидел ребенка и восхвалил Бога. И многие стали говорить: она не родила, не было повитухи, и мы не слышали криков боли" (ХI, 7-14). Последняя фраза цитируется в Деяиях Петра, как свидетельство "одного из пророков" о непорочном материнстве (24).
Свидетельством древности рассказа в Вознесении Исайи является тот факт, что рассказ повторяется в II Еноха, зависимость от первого и христианское происхождение которого мы уже доказали. Речь идетне о рождении Иисуса, а о рождении Мельхиседека. Как пишет Вайан, "последнее отвечает желанию показать связь между чудесным рождением Мельхиседека и рождением Христа"[xvii]. Именно этот аргумент для Вайана является одним из основных доказательств христианского происхождения книги. Вначале сказано, что Софоним, жена Нира, зачала, не будучи близкой со своим мужем. Затем она родила Мельхиседека при чудесных обстоятельствах: "И Ной, и Нир вошли и увиделисидящего ребенка; он был совершенен телом, говорил и восхвалял Бога. Ной и Нир говорили, глядя на него: "Это от Бога" (ХХIII,19-XXXIX, 5). Соответствие этого отрывка с рассказом Луки кажется H. Sahlin неоспоримым[xviii].
Существует еще одно свидетельство, объединяющеенепорочное зачатие и непорочное материнство. Оно содержится в Одах Соломона. Мы читаем в ХIХ Оде: "Дух распростер свои крылья над чревом Девы, и она зачала, и родила, и стала непорочной матерью, полнойсострадания, она зачала и родила сына без боли, и чтобы ничего не случилосьненужного, она не позвала повитухи" (ХIХ, 6-8). Отметим, что отсутствие повитухи и безболезненность фигурировали в Вознесении Исайи и были процитированы в Деяниях Петра. Итак, перед нами общая традиция.
Эта традиция развита в Протоевангелии Иакова. Вначале, описывается оцепенение природы перед моментом рождения. Иосиф видит: "воздух, полный тревоги, неподвижное небо, замерших птиц" (ХVIII,2). Иосиф и повитуха, за которой он ходил, "замерли перед пещерой, и вдруг покрыло его светящееся облако. Затем облако исчезло, и появился такой яркий свет, что наши глаза не могли его выносить" (ХIХ, 2). Другие апокрифы также будут обращаться к этому рассказу и развивать его. Они относятся к литературному жанру "haggada", который подчеркивает теологическую значимость исторических событий, придавая им чудесный характер. Иногда в этом богословии Рождества мы находим черты докетизма, но именно тогда чудесность Рождения можно поставить под сомнение, что и делает Тертуллиан (Adv.Marc.,IV,21) из страха перед докетизмом, отходя в этом от православия.
Другая развитая иудео-христианством тема – тема волхвов и звезды. Наиболее древнее свидетельство развития этой темы и в то же время, одно из наиболее характерных ее изложений — свидетельство Игнатия Антиохийского. Оно относится к тому же контексту, что иотрывок о "Таинствах", и, таким образом, свидетельствует о том же иудео-христианском происхождении: "Как эти таинства открылись векам? Звезда воссияла на небе ярче всех звезд, и свет ее был неизреченный, а новость ее привела всех в изумление. Все прочие звезды вместе с солнцем и илуной составили как бы хор около этой звезды, а она разливала свет свой на все. И было смущение, откуда это новое, непохожее нна те звезды, явление. С этого времени стала упадать всякая магия, и вс е узы зла разрываться, неведение проходить и древнее царство распадаться: так как Бог явился по-человечески для обновления вечной жизни, и получало начало то, что было приготовлено у Бога. С этого времени все было в колебании, так как дело шло о разрушении смерти " (Eф., XIX, 2-3).
В этом текстепроявляются многие характерныедетали. Во-первых, появление в момент рождения Христа некоего светила, яркостью своей превосходящего все другие.[xix] Однако Х. Кестер оспаривает эту связь и видит в тексте Игнатия символ Вознесения[xx].Это изложение рассказа Матфея о Вифлеемской звезде. В нем речь идет о величии и сиянии светила. То же самое мы находим и в Протоевангелии Иакова, определенно отсылающего нас к Матфею: "Волхвы сказали: Мы увидели звезду, ярко сияющую среди других звезд и затмевающую их так, что они стали невидимыми" (ХХI,2). Здесь мы видим те же выражения, что и у Игнатия, то же сравнение нового светила и других звезд. То же самое в Оракулах Сивиллы : "Когда светило, солнцу сиянием своим подобное, явится на небе в те дни, тогда произойдет тайное пришествие Слова Всевышнего, телесным обликом подобного смертным" (ХII, 30-33). Близость с Игнатием проступает здесь особенно ярко в связи с аллюзией на тайное пришествие. Таким образом, акцент ставится на необыкновенном характере появляющегося светила.
Его необычность вытекает не столько из его величины, сколько из его значения, которое, видимо, заключается в символике мессианского света, разгоняющего мрак. Этот аспект появляется в "Завете Левия". В отрывке, где речь идет о пришествии нового Служителя, автор говорит: "Его звезда ??взойдёт ??на небе как звезда царя, излучая свет познания?, как солнце день. Он будет сиять как солнце на земле и изгонит? всю тьму из поднебесной" (XVIII,3-4). Примечательным является тот факт, что светило становится знаком самого Мессии, будучи символом света, который Он распространит на земле (см. также Test. Jud.XXIV, I): "после этого звезда засияет для вас в мире, и появится человек из моего потомства ".
Всё это говорит о том, что темы Вифлеемской звезды и звезды как символа Мессии связаны между собой. De Jonge четко показывает эту связь в отношении нашего фрагмента, как он соотносится с Мф., 2,2-[xxi]. Но с другой стороны, он содержит намёк на Числ., 24,17: "Звезда взойдет от Иакова"[xxii]. Связь между двумя текстами эксплицитно существует у Иустина, который отсылает к Зах.6,12 (LXX)[xxiii]: "Сам Моисей провозгласил, что он должен взойтив образе светила через род Авраама. Вот его слова: "Взойдет звезда Иакова и глава Израиля". Другое писание говорит: "Вот человек: Восток имя Ему". Итак, когда звезда взошла на небе в момент его рождения, как написано в "Воспоминаниях Апостолов", халдейские волхвы, распознав происшедшее, явились для поклонения" (Диал. СVI,4).
Вмешательство Числ. 24,17особенно интересно. Речь идет об одном из наиболее интересных текстов, засвидетельствованных в мессианских материалах. Он относился уже к материалам общины Кумрана и входил в сборник Testimonia, найденный в Пещере 4 и еще не изданный[xxiv].Он надписывается "Тому, кто интересуется законом страны Дамаск (Дамасский документ). Лури полагает, что этот документ связан с жилищем Досифея в Дамаске (Kokba)[xxv]. Последний пишет по ошибке "Второзаконие" вместо "Числа". Сам Досифей относится к ессеям[xxvi]. Дамасский документ трижды используется в Свитке Войны (VI,6; XVI,I),появляется также и в Книге хвалений (V,27). Петерсон видит в нем связь с ессейским обычаем поворачиваться к Востоку во время молитвы[xxvii]. Наконец, в зелотском течении он подскажет имя его последнего предводителя Бар Кохбы, "сына звезды"[xxviii].
Из ессейского сборника текст перешел в христианские Testimonia. Кроме Завета Левия общие мотивы с текстом находят и вЛк., I, 78; Апок., 2, 28, 16. Иустин, кроме процитированного нами фрагмента, отсылает к нему, делая из звезды? одно из имен Христа: "Он назван звездой устами Моисея, Востоком устами Захарии "(CXXVI,I). Оба текста опять сближаются, как и ранее. Иустин снова упоминает Числ. 24,17 в I Aпол.. "Другой пророк, Исайя, предсказывает то же самое, но другими словами: "Звезда взойдет от Иакова, и цветок возрастет на стебле Иессея, и народы возложат надеждысвои наЕго руку. Эта взошедшая на небо веселящаяся звезда, этот цветок, возросший на стебле Иессея — Христос" (XXXII,12-13). Отметим, что Иустин сближает Числ. 24,17 и Ис. 2, I, соединяя их в одной цитате, которую он приписывает Исаии[xxix]. Все это обусловлено разнородными цитатами, о которых мы уже говорили и которые свидетельствуют о ссылке на составляющие текст материалы, а не на сам текст.
Связь между Мф. 2,2 и Числ. 24,17 обнаруживается и у Иринея: "В связи с Эммануилом Валаам пророчествовал о звезде: Звезда взойдёт Иакова, и вождь явится в Израиле. Итак, Матфей передает нам слова волхвов, пришедших с Востока: мы видели звезду Его на востоке, и пришли поклониться Ему" (Adv. haer., III, 9,2). Доказательство апостольской проповеди добавляет нечто другое[xxx]. Тот факт, что звезда появляется на небе, говорит о том, что Тот, Кто пришел от Иакова, пришел с неба. Это напоминает Игнатия. С другой стороны, звезда опускается на голову Иисуса, что обнаруживается в Протоевангелии Иакова. Наконец, текст сопровождается следующим параграфом из Ис.2,I, что свидетельствует об использовании Иринеем Testimonia.
Ориген продолжит эту традицию: "Звезда, которая появилась при Рождении Христа, была предсказана Валаамом" (Против Цельса I,59). Ориген ей посвятит интересный параграф в одной из своих "Гомилий" (Num.XVIII,4), где он обращает внимание на то, что звезда, появившись над головой Иисуса, "остановилась, чтобы больше никогда Его не покидать", как Святой Дух при крещении. И из этого он делает вывод, что она является "символом божественности". В другой гомилии (ХIII,7) Ориген свидетельствует о традиции, по которой волхвы были потомками Валаама, пророчество которого они знали: "Поэтому, когда родился Иисус, они узнали звезду"[xxxi].
Следует отметить, что текст Игнатия Антиохийского, кромеаллюзии на сияющую звезду, говорящую о Рождении Христа в небесном мире, добавляет: "Все другие звезды вместе с солнцем и луной собрались в хоровод вокруг звезды, и она светила ярче, чем другие" (Eф., XIX, 2). Так была предложена интерпретация этого загадочного текста в духе эллинистического астрологического учения[xxxii], но в целом фрагмент кажется нам иудео-христианским. Создается впечатление, что в подтексте у него — материалы из Testimonia[xxxiii]. Мы можем спросить себя, не объясняется ли тем же самым и последняя его характерная черта.
В Ветхом Завете есть текст, очень сходно описывающий солнце, луну и прочиесветила, совершающие поклонение наиболее яркому из них. Это сон Иосифа: "Я видел еще сон: вот, и солнце, и луна, и одиннадцатьзвезд поклоняются мне" (Быт.37,9). Этот текст был также понимает как относящийся ко Христу. В Благословениях Исаака и Иакова Ипполит так комментирует видение Иосифа: Иосиф "предвидел Логос..."[xxxiv], и непосредственно о нашем тексте: "Почему вас возмущает то, что солнце, луна и одиннадцать звезд поклоняются ему? В те древние времена они были лишь прообразами. Где же тогда свершилось то, что было сказано: "должно ли нам с твоей матерью и твоими братьямипоклониться тебе", если не тогда, когда праведные апостолы вместе с Марией и Иосифом, придя на Елеонскую гору, поклонились Ему"[xxxv]. Следует отметить, что, по мнению Ипполита,Иосиф был ещё жив, когда произошло Вознесение на Елеонской горе.Число звезд (одиннадцать), можно объяснить отсутствием Иуды. Интерпретация Игнатия отличается от вышеописанной, но давайте спросим себя, не являются ли эти две интерпретации параллельными комментариями к одному тексту.
Следует добавить, что еще в Завете 12 патриархов говорится об использовании этого текста в первоначальной иудео-христианской среде, причем упоминается одна характерная черта, позволяющая предположить, что именно этот текст и имел в виду Игнатий, как и во многих других случаях. Мы читаем в Завете Неффалима: "Мне было видение на Елеонской горе к востоку от Иерусалима: солнце и лунаостановились. Исаак, отец мой, сказал нам: бегите и возьмите каждый по мере сил своих. И луна, и солнце будут принадлежать тому, кто завладеет ими. Мы все бежали, и Левий завладел солнцем, Иуда — луной, и были они рады больше, чем другие. И Левий стал как солнце, и юноша дал ему двенадцать пальмовых ветвей. Иуда же стал блистающим, как луна, и былодвенадцать лучей под ногами его" (V,1-4). Можно даже задаться вопросом, не вдохновлен ли нашим текстом Апок.12,I: "И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце. Под ногами ее луна, и на голове ее венец из двенадцати звезд".
Различия между текстами Ипполита и Игнатия очевидны, в частности, характерен тот факт, что оба мессии (что, кстати, говорит о ессейском происхождении текста), идентифицированы один — с солнцем, а другой — с луной. В то же время, интересно отметить именно такую интерпретацию двух светил, возвысившихся более, чем другие двенадцать. Влияние следующего фрагмента Быт.37,9 также вероятно[xxxvi]. Следует отметить упоминание Елеонской горы, отличающееся такой точностью, что не вызывает сомнения факт заимствования Ипполитом из Завета. В той же степени интересно замечание о Востоке Иерусалима, которое напоминает Зах.6 12; Мф.2,2 и Лк. 1,78.
Но на этом богословие текста Игнатия исчерпано далеко не полностью. Появление нового светила сеет тревогу среди астральных сил, ведь оно провозглашает уничтожение магии, освобождение от зла, разрушение древнего царства (Eф. XIX,3).В этом фрагменте, видимо, подразумевается господство светил над мiром посредством магических и астрологических обрядов, являющихся проявлением их власти. С другой стороны, в данном контексте акцент с магии может быть перенесен на волхвов. В этом случае получается, что и астральные силы, и сами волхвы, их служители, оказываются ошеломлёнными появлением нового светила, знаменующего конец их царствования.
Подобная интерпретация подтвержденаи другими свидетельствами. Первое из них — свидетельствоИустина, который пишет: "Слова Исайи: "богатства Дамаска и добычу Самарийскую понесут пред царем Ассирийским" (Ис.,8,4), значили, что сила злого духа, живущего в Дамаске, будет побеждена Христом в момент Его рождения; и это именно то, что произошло. Волхвы, как "добыча", были вовлечены в злые дела, на которые их толкнул злой дух. Они пришли поклониться Христу и тем самым освободиться от его власти, которая захватила их, как захватывают добычу" (LXXVIII, 9), (см. также LXXVII, 2-4, LXXXVIII,I).
Этот мотив был подхвачен Тертуллианом[xxxvii]. Текст требует некоторых замечаний. Во-первых, отметим, что Ис.8,4 ещё дважды цитировался Иустином между 16 и 16 b cтихами в Ис.7 (XLII, 6; LXVI, 3). Эти соединения отличаются от фрагментов, ранее собранных в сборники, и это доказывает, что Ис.8,4 очень быстро стал использоваться в связи с детством Христа. С другой стороны, эпизод с волхвами, в связи с этим текстом, приобретает богословский смысл. Волхвы пришли из Дамаска[xxxviii], то есть они зависели от князя тьмы, жившего в Дамаске, несомненно в противовес Иерусалиму[xxxix]. Приход Христа вызвал их обращение, т.е. вырвал их из рук темных сил, которым они служили магией и астрологией.
Ярко выделяются две черты. С одной стороны, евангельские волхвы уподоблены языческим жрецам и, в частности, сирийским магам. Известно, что в то время Сирия посещалась магусеями — иранскими миссионерами. Попробуем сопоставить это с историей Симона-волхва. Schoeps доказал, что Валаам в Апок.2,14 мог обозначать Симона[xl]. С другой стороны, как мы это уже видели, Валаам, иногда отождествляемый с Зароастром[xli], считался предком евангельских волхвов. Это указывает на контакты иудейской и иудео-христианской сред с волхвами, пришедшими из Сирии[xlii]. Все же следует отметить, что фрагмент из Иустина не апеллирует к астральным силам, как это происходит у Игнатия.
Наиболее важным эпизодом, с психологической точки зрения, является "победа Христа над злым духом в момент его рождения", причем эта победа проявляется в обращении волхвов, что уже заранее предвосхищает сражение Христа с силами зла. Именно об этом говорит текст Игнатия в отношении эпизода с волхвами. Ориген будет развивать эту точку зрения в Против Цельса (I,60). Он считает, что "волхвы состоят в союзе с демонами", поэтому они усердствуют в своих обрядах, чтобы не появилась другая, более сильная власть. Но при Рождении Иисуса, демоны потеряли свою силу: "Они были побеждены не только ангелами, посетившими эту страну по случаю Рождения Иисуса, но и еще и душой Иисуса и заключенной в ней Божественной Силой. Когда они увидели на небе знамение Божие, они пожелали узнать, на что оно указывало и, несомненно, у них были пророчества Валаама, поэтому, когда нашли Того, Кто был выше всех духов, онипоклонились Ему".
Здесь мы вплотную подходим к воззрению Игнатия на Христа, как на разрушающего могущество магии Своим приходом. Не хватает соотнесенности с астральными силами, которая обнаруживается ссылкой на Вифлеемскую звезду у гностика Феодосия, как нам это сообщает Климент (Excerpt., 69-75). Текст вначале описывает сущность Судьбы, которая рождается от воздействия сил, управляющих миром посредством звезд (69). Люди подчинены ей. Господь же освобождает нас: "Поэтому взошла новая и необычная звезда, разрушившая древний миропорядок, сияя новым светом, светом не от мира сего, как и Сам Господь" (74). Близость со словами Игнатия поражает. Однако, Феодосий больше акцентирует внимание на могуществе космократоров, обнаруживая, таким образом, гностическую ориетацию. С другой стороны, он видит в волхвах астрологов, которым их наука позволила узнать о Рождении Христа, что уточняет следующий параграф из Excerpta: "Волхвы не только увидели звезду Бога, но и узнали, что родился Царь" (75).
Эти тексты знакомят нас с традицией видеть в эпизоде с волхвами тему положенного приходом Христа конца магическим и астрологическим традициям, рассматриваемым, как поклонение демонам. Итак, теория, связывающая эти традиции с силами зла, выступает как типично иудео-христианская. Она берет свое начало в иудейских апокалипсисах. Основным является текст I Еноха VIII, 3, показывающий, каким образом злые духи раскрывают человеку магические обряды. Этот текст часто используется в Климентовых гомилиях (VIII,12-24, IX,13-19). Интерпретация истории волхвов, изложенная Иустином и Оригеном, появляется именно в иудео-христианской среде, испытавшей влияние апокалиптических тенденций[xliii].
Что касается астрологических аллюзий, содержащихся в тексте Игнатия и предполагающих подчинение человека астральным силам, они относятся к сирийской среде. Эту же веру в астрологию мы находим у других сирийских авторов, например, у Татиана и Bардесана. Именно в этой среде появление Вифлеемской звезды представляется знаком разрушения злых сил, осуществляемого посредством светил и их влияния[xliv]. По-видимому, из сирийской же среды проистекает и коренной дуализм, приобретаемый этой теорией в гностицизме, и ту важность, которую получает эпизод со звездой.
КрещениеИисуса
Другой важной чертой иудео-христианской теологии является то, какое место занимает в ней крещение Христа. Может показаться, что оно, в некотором смысле, даже важнее Рождества. Евангелие от Марка начинается с момента крещения, что свидетельствует, на первый взгляд, о некой примитивности его формы. Однако, ранее я показал, что оно, возможно, соотносилось с литургическими чтениями, начинающимися в сентябре с рассказа о крещении и заканчивающимися в сентябре входом Господним в Иерусалим[xlv]. Неортодоксальная литература эвионитов и гностиков, по всей видимости, допускает существование такого обычая, интерпретируя его, тем не менее, иначе, так как она видит в крещении снисхождение божественной благодати на Иисуса-человека (Керинф, см. Ириней, Adv. haer.,I,26;1; для эвионитов, Epiphane, Pan., XXX, 16), что свидетельствует о той важности, которая традиционно придается крещению[xlvi].
То, что так обстоит дело в иудео-христианской среде, неудивительно. Крещение Христа должно было играть важную роль в связи с контактами между ессеями и Иоанном Крестителем. Как погружение в проточную воду, оно находится в рамках баптистского движения, к которому примыкает и ессейство. Излияние Святого Духа также представляется реализацией эсхатологического смысла, что играет важную роль в кумранских рукописях. К этому вопросу мы еще вернемся в связи с таинством крещения. К тому же мы, в данном случае, мы не стремимся трактовать крещение Христа исходя из того, как оно описывается синоптиками и Иоанном. Нашей задачей также не является изучение всех особенностей, которые может предоставить по этому поводу апокрифическая литература. Для этого достаточно обратиться к большой главе труда Вальтера Бауэра[xlvii]. Мы будем использовать лишь теологические материалы иудео-христиан.
Первая черта крещения — вхождение Христа в реку Иордан. В наших текстах ему дается множество трактовок. В первую очередь, оно рассматривается как вступление в воды смерти, где обитает дракон. Так, в Завете Асира мы читаем: "Когда Господь посетит (episkeyhtai ) землю, Он придет в образе человека, будет есть и пить подобно людям и в спокойствии (hsucia) победит дракона водой (di udato?); Он спасет Израиль и все народы, Бог в образе (upokrinomeno?) человека"(VII,3). Вышеприведенный абзац, очевидно, христианского характера, как это отмечает de Jonge[xlviii]. Он содержит намек на Пс.73,13. К этому можно добавить, что выражение di’udato? — явная отсылка к Крещению. Та же цитата из Пс.73,13 будет недвусмысленно употреблена в связи с крещением в более позднем тексте. Кирилл Иерусалимский напишет в своем Оглашении: "Поскольку нужно было убить змия, то войдя в воды, Он уничтожил его логово"[xlix]. Тема змия, прячущегося в водах смерти, и крещения Христа, как вторжения в его владения, закрепится в традиции. Lundberg показал истоки подобной трактовки и привел этому доказательства из литургии. Оливье Руссо (Olivier Rousseau) предположил, что такое понимание являет собой своего рода символическое предвосхищение сошествия Христа в ад и его победы над Сатаной[l]. Антон Баумштарк (Anton Baumstark) выявил ту настойчивость, с которой это толкование нашло отражение в греческой молитве об освящении крестильной воды[li].
Очень важным является в данном случае обнаружение связи между крещением Христа и страстями Христовыми. Действительно, Павел устанавливает связь между смертью и воскрешением Христа и христианским крещением. Но здесь речь идет о явном символизме: крещение Христа предвосхищает его Страсти. В этом смысле данный эпизод мог бы быть сравнен с браком в Кане в Евангелии от Иоанна, где намек на страсти Христовы кажется очевидным. Крещение Христа[lii] представляется предвосхищением христианского крещения не только по тому, что присутствует ритуал, связанный с водой, но, как это хорошо показал Г. Ризенфельд[liii], и потому, что вхождение в воды соединяется с тайной смерти и воскрешения. Это идет в разрез с положением, выдвинутым А. Бенуа[liv], который отказывается принять наличие следа павлова богословия крещения в иудео-христианской среде.
Итак, связь крещения Христа и Страстей Господних выявляется во многих иудео-христианских текстах. Оды Соломона сближают в одном любопытном отрывке истечение Святого Духа на Христа во время крещения и Его сошествие в ад. Это с трудом может быть истолковано иначе как аллюзия Крещения как сошествие в мир Смерти. "Голубь летал над Мессией и пел над ним; и услышали голос его... Пучины разверзлись и поглотили их" (XXIV,1-3). Рендель Гарис по поводу этих строк пишет следующее: "Возможно, что Псалом относится и к Крещению, и к Сошествию в ад, как к событиям, совершившимся в тесной взаимосвязи... В первое время крещение Христа было причиной Его победы над Адом"[lv].
Аналогичная ассоциация проступает в отрывке из Игнатия Антиохийского, который непосредственно предшествует отрывку о тайном значении Воплощения. "(Наш Господь, Иисус Христос) родился и был крещен, чтобы очистить воду своими Страстями" (Eф., XVIII,2). О. Камело отмечает, что "крещением Христа, образом и предвестником его смерти и воскресения, вода участвует в святости Страстей"[lvi]. Таким образом, наиболее простое объяснение состоит в том, что Христос, войдя в воды, разрушает в ней обитающие демонические силы, и очищает воды своими Страстями, то есть смертью, вторгшейся в мир смерти.
А. Бенуа пишет: "У Игнатия мы находим впервые сформулированной ту концепцию, которая впоследствии станет общепринятой и которая черпает свои истоки из иудейской космологии: крещение Христа очищает воды, отравленные демоном"[lvii].
Сходное с концепцией Игнатия видение проблемы мы находим в ЭклогахКлимента Александрийского, но нужно заметить, что этот последний привносит в него элементы иудео-христианского толкования, перенесенного в пресвитерианскую традицию. Климент пишет: "Спаситель крестился, не имея сам в том нужды, но с целью освятить воду для тех, кто в ней возродится. Таким образом, мы очищаем не только тело, но и душу. Что означает освящение невидимых сторон нашего естества и то, что нечистые духи, населяющие нашу душу, изгоняются с момента духовного рождения" (7;GCS,138,26-32). Из этого следует, что вхождение Христа в воды имеет целью не только их очищение от демонического присутствия, но и стремление сделать их пригодными для очищения крестящихся.
Другая линия развития определяется связью с эсхатологическим характером крещения Христа: это связь между крещением водой и крещением огнем[lviii], которая восходит к стиху от Матфея 3,11: "Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мной сильнее меня; я не достоин понести обувь Его; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем". Van Imschoot хорошо показал эсхатологический характер стиха[lix]. Вполне возможно, что здесь содержится намек на страшный суд и на приход Мессии в качестве Судии. Однако, начиная с Нового Завета, подобная трактовка уступает место более сакраментальной концепции и, таким образом, значение огня несколько стирается (Мк, I,8).
Но оно сохраняется и развивается в иудео-христианской традиции, которая изображает пророчество Иоанна как получившее реализацию в крещении Христа, огнем соединенным с водой в Иордане. Известно, что многие древние тексты, Евангелие эвионитов[lx], Диатессарон, некоторые латинские манускрипты Нового Завета упоминают присутствие огня или света над Иорданом[lxi]. Как правило, две формы этого толкования недостаточно различаются. В данном случае, мы хотели бы обратиться к первой, в которой огонь появляется с момента вступления Христа в воды и, которая описывается Иустином:"Когда Иисус входил в воду, огонь зажегся в Иордане; когда же Он выходил из воды, Святой Дух в образе голубя пролетел над Ним" (Диалог 88,3)[lxii].
Здесь огонь символизирует разрушительный огонь Страшного суда. Многие тексты свидетельствуют об этом. Так, мы читаем в Оракулах Сивиллы: "После того, как (Сын Господа) получил второе рождение по телу, омывшись в течении Иордана, который катит свои голубые волны, и избежал огня, он первым узрел Господа благодатного, спустившегося на землю в образе Духа на крыльях белого голубя."(VI,3-7). Этот текст указывает на то, что Христос был избавлен от огня крещением в воде и что именно в тот момент появился Святой Дух. Идея освобождения Христа от огня в крещении вновь обнаруживается в Оракулах. Там говорится об "Отце, который разлил для твоего крещения чистые воды, явившие тебя (Логос) из огня выходящим"(VII,83-84).
Эта же концепция отражена и в Выдержках Феодота. Климент, излагающий учение этого последователя Валентина,пишет: "Так же, как рождение Спасителя позволяет нам выйти из становления и безысходности, точно так Крещение спасает нас от огня и страсти Христовы от страдания" (76,1). Интерес, который представляет собой это высказывание, обусловлен параллелями, установившимися между тремя тайнами избавления: тайна волхвов, освобождающая из-под власти судьбы, крещения,избавляющая от огня, и тайна страстей Христовых, которая избавляет от страдания. За гностической интерпретацией кроется учение об искуплении в жизни Христа.
Подтверждение этому мы находим в параллельности, которая выступает при сравнении нашего текста и Иустина, в котором тот говорит об огне во время крещения. Иустин хочет показать, что могущество (dunami?) Христа проявляется в момент рождения в эпизоде с Волхвами (LXXXVIII,2); а затем, второй раз, при крещении, когда "огонь зажегся над Иорданом". Он добавляет, что если "Он вошел в реку, но не для того, чтобы быть крещеным, не для того, чтобы родиться или быть распятым. Он страдал ради рода людского, отдавшись во власть смерти" (LXXXVIII,4). Так, эти три тайны находятся в связи, как и у Феодосия, с учением об искуплении: это три этапа в борьбе воплотившегося Сына Божиего против сил зла. В этом смысле вхождение в реку Иордан как борьба с морским змеем или как прохождение сквозь огонь испытания богословски сходны.
Иудео-христианское происхождение такой оппозиции между судом водой и судом огнем обнаруживается из двух фактов. Во-первых, эта оппозиция в эсхатологическом плане свойственна иудеям и христианам во второй половине первого века. Учение о суде огнем не чуждо и Ветхому завету (Ис.1,7; Дан.7,10; Прем.5,21). Ей уделяется внимание в кумранских рукописях, особенно в Ходайот (6,38-44). Там огонь пожирает воду. Его знают и иудейские Сивиллины Оракулы (4,125-160). Но особо отчетливо оппозиция двух судов, водой и огенем, появляется во второй половине I века. Она есть в Житии Адама и Евы (50,1-2), и в 2 Петра (3,5-7). Она есть у Иосифа Флавия (Древности 1,3,7). Текст Иоанна Крестителя в Мф 3,11 помещен в том же контексте, применяя эту оппозицию к крещению, и восходит к ессейскому источнику, возможно, подверженному влиянию Ирана.
Но более того, мы пока обходили стороной один текст инославного иудео-христианства эбионитов, в котором оппозиция воды и огня связана с крещением Христа. Речь идет о древнейшем отрывке в Климентовых Узнаваниях — Керигме Петра. Там мы читаем: "После Аарона, который был первосвященником, готов другой, от воды; я имею в виду не Моисея, но того, кто в водах крещения был назван Сыном Божиим. Вы поняли, что я говорю об Иисусе, низведшем благодатью крещения огонь, возжигаемый первосвященниками для жертв" (1, 48).
Текст выражает эбионитскую полемику с кровавыми жертвами всесожжений. Он представляет нам другое богословское толкование того из отрывков, который мы ранее упоминали. Но ясно, что он опирается на ту же оригинальную концепцию столкновения воды и огня в крещении Христа и утверждения победы воды над разрушительной силой огня. Шёпс отметил, что это соответствует вторичной роли огня и главной роли воды в эбионизме. Он цитирует другой отрывок: "Бегите к воде, которая одна может угасить силу огненную" (Гом.11,26). Кажется, изначально эта оппозиция была общей иудео-христианской. Возможно, она представляет собой разновидность антииранской полемики, как предположил Шёпс.
Но как удачно отметил Бауэр против Цана, такое понимание необычно. Отметил сначала, что в собрании архаичных свидетельств появление огня не связано с нисхождением Христа в Иордан. Большей частью оно лишь сопровождает крещение. Так, в PraedicatioPauli, цитируемом псевдо-Киприаном, или в вариантах латинских кодексов. В Евангелии Эбионитов появление света происходит после крещения: "Когда Иисус выходил из воды, отверзлись небеса и он видел Духа Святого, нисходящего на Него и вошедшего в Него. Глас пришел с неба, говорящий: Я ныне родил Тебя. И тогда великий свет осиял место то".
Впрочем, в большинстве текстов речь идет не об огне, но о свете, как в Евангелии Эбионитов. Латинские кодиксы переводят lumenmagnumили lumeningens. То же мы читаем в Диатессароне. Все это ведет нас в совсем другом направлении. Очевидно, речь идет о свете славы, сопровождающей явление, божественной эпифании Иисуса, и которая должна быть сопоставлена не с крещением, а с гласом с неба и нисшествием Св. Духа. Сходство с Преображением очевидно. Там и там есть голос Отца, свидетельствующий сыновство Иисуса. Сияющий свет в крещении является аналогом блистания Иисуса преображенного.
Можно ли дать более точные определения? Я удивляюсь, что Бауэр, собравший множество библейских отрывков о свете, не дал более точного буквального сопоставления. Евангелие Эбионитов говорит, что "великий свет осиял все на том месте". Читаем в Лк.2,9 о Рождестве, что "слава Господа осияла их (пасстухов), и убоялись страхом великим". Тема страха не встречается в Евангелии Эбионитов, но о ней говорится в латинских кодексах, строго параллельных Евангелию от Луки. Так, в Версальском Кодексе: "Великий свет осиял (circumfulsit) воды, чтобы все присутствовавшие исполнились страха". В Лк, как и в нашем тексте, появление света связано с открытием небес: это небесный свет воссиял на земле. И он подчеркивает божественный характер совершившегося.
Нет причин полагать, что эта тема была перенесена с Рождества на Крещение. Мы уже говорили, что Крещение занимало в иудео-христианстве исключительное место. Но все инославные авторы: эбионтиы, гностики, Керинф и Карпократ делают из этого факта неправославный вывод о том, что именно тогда на человека Иисуса низошло божество. Это ясно из уже нами цитированного отрывка Евангелия Эбионитов, где о Св. Духе сказано, что Он вошел в Иисуса. Отсюда понятно, что традиция Великой Церкви стремилась минимизировать Крещение в пользу Благовещения, сообщая божественный аспект последнему. Мы констатировали это в случае с магами и с пастухами.
Таким образом, есть основания полагать, что присутствие света славы в Крещении является первичным материалом. Но в каком контексте он помещался? Данные Бауэром библейские ссылки дают большой простор толкований. Напротив, он заостряет внимание на факте, все выводы из которого он не сделал, и который можно отнести к древнейшим благодаря термину фотисма (Климент Алекс. Педагог, 1,6,26) или фотисмос (Иустин 1 Апология 61,12). Это является наиболее древним обозначением, поскольку крещаемые названы "просвещаемыми" уже в Евр.6,4 и 10,32. Объяснения этого термина остаются пока неясными, например, объяснение Иустина — крещение есть просвещение разума — кажется вторичным и обнаруживает эллинистические влияния (Диал. 122,4-5).
Не стоит ли поискать в другом направлении, не сохранила ли литургическая традиция христианского крещения следов темы, изначально связанной с крещением Христа, но исчезнувшей в нем. Мы обратимся к литургическому смыслу. Нужно признать, что доныне литургия сохраняет следы связи между Крещением Христа и темой света. Как мы уже показали, в иудео-христианской литургии Крещение Христа могло быть связано с праздником Кущей. Тема света, в самом деле, играет в ней важную роль наряду с темой излияния воды. Она должна быть меньше связана с Крещением Христа, чем с его богослужением. Эта связь продолжала сохраняться и тогда, когда богослужебная дата Крещения перешла с сентября на январь. Впрочем, появление темы в евангельских традициях было отзвуком ее роли в богослужении. И именно из крещенского богослужения сохранился обычай называть христианское крещение просвещением.
***
Если сопоставить характерные черты иудео-христианства в разных эпизодах, которые мы уже рассмотрели, нужно констатировать прежде всего стремление придать событиям жизни Христа космическое измерение: Христос пересек в Своем воплощении ангельский мир, сверг Своим рождением демонические силы, противостал в крещении князю бездны. Более того, эти эпизоды стали таинствами, божественными действиями как свидетельствует звезда волхвов, свет крещения: в них явилась слава Божия. Еще большую роль эти признаки будут играть в иудео-хистианском понимании таинства искупления.
Перевод с французского игумена Феофана
[i]В феноменологии религии слово "миф" обозначает изложение не воображаемой, а образной структуры, с сохранением ценностейH. Dumeru, Philosophiedelareligion, Paris, 1957,I, стр. VI.
[ii] Christus und die Kirche im Epheserbrief,стр.75.
[iii] Die Spiritualitat des griechischen Physiologos, в Byz. Zeitschr., 47 (1954), стр.70-71.
[iv] H. Schlier, Untersuchungen,стр.5-32.
[v]Еv. Nicod., V, 1-3; James 132-134.
[vi]См. А. Cabaniss "The Harrowing of Hell, Psalm 24 and Pliny the Younger, в VC, 7 (1953) с. 65-75.
[vii] Art. cit., стр.73-74.
[viii] Pan., LXVII, 3,4, GCS, стр.135-136.
[ix] Barbel, op. cit.,стр.299-300.
[x] Pan., XXI, 2,4; GCS,стр.240.
[xi] Waszink, Tertullianus De Anima, Amsterdam, 1947,стр.401-410.
[xii] J. Barbel, op. cit., стр. 235-262.
[xiii]Apelle: "Он жил в теле, сокрыт от сил вселенной". Elench., VII, 38. См. также VIII, 10; Апокриф Иоанна, LI, 10-15: Till., стр. 143.
[xiv] V.Taylor, "The Names of Jesus", стр. 93-100.
[xv]См. H.E. Plumpe, "Some Little-known Early Witnesses to Mary's virginitas in partu", в Theol. Stud., 9 (1948), стр.567-577.
[xvi]См. A.Resch, "Agrapha", стр. 305-306.
[xvii] "КнигатайнЕноха " стр. 75, n 17.
[xviii] "Der Messias und das gottesvolk", Upsal, 1945, стр. 370-372.
[xix]См. P. Camelot "Saint Ignace d'Antioche", Lettres, p. 88,n.2.
[xx] op.cit., p. 31-32.
[xxi] "The Testamentsofthe XII Patriarches", p.154,n.255.
[xxii]Mф. 2,2 уже содержит аллюзию на Числ., 24,17, что доказывает слово анатоли, см. K.Stendahl, "The School of St. Matthew", p.136, E.Burrows" The Oracles of Jacob and Balaam", Londres, 1938, p.98.
[xxiii]В Зах.3,8 и 6,12 и Иер.23,5 "анатоли" обозначает "зарождение, начало, источник". Но интерпретация этих текстов как "восходящего светила" появляется уже у Филона (Conf.,60), гдеанатоли - имя Логоса. См. H. Schlier, Art." в TWNT, I, p. 355.
[xxiv]См. D.Barthelemy et J.T. Milik, Qumran Cave I, Oxford,1955,p.121.
[xxv] Eretz Israel, IV, 1956. R.North, "Verbum Domini", 35 (1957), p.48-49.
[xxvi] R.Mcl.Wilson,"Simon,Dositheus and the DSS", ZRGG,19(1957), p.21-40.
[xxvii] "Dieschichtliche Bedeutung der judichen Gebetsrichtung", TZ, 3 (1947), p.5.
[xxviii] О роли звезды в иудейском архаическом искусстве см. E.Goodenough,"Jewish Symbols", I,p.61,187; II,p.29,216.
[xxix] Древность этого объединения подтверждается тем, что оно предполагается уже в Апок., 22,16: "Азесмь кореньипотомок Давида, звезда светлая и утренняя". Nestle отсылает к Числ., 24,17 и к Ис. 2,I. Они также подразумеваются в Завете Иуды XXIV, 1-6
[xxx] 58; P.O., XII, Col. 784.
[xxxi]См. Bidez-Cumont, "Les Mages hellenises", Paris, 1938,I, p.48-49.
[xxxii]См. Sghlier, "Untersuchungen", p.14-15.
[xxxiii] A.Cabanis видит здесь в частности влияние Sap., 18,14-16 (Wisdom,18:14 f :an Early Christmas Text, VC, 10(1956), p.100-101).
[xxxiv]P.O. XXVII, 3.
[xxxv] Там же, 5-7.
[xxxvi]См. M.D.Goulder et M.N. Sanderson, St.Lukes Genesis, JTS, NS, 8(1957), p.26.
[xxxvii] Adv.Marc., II, 13, CSEL, p.396-397.
[xxxviii] вспомним о связи, установленной СDS, VII, 19, между пророчеством Числ. 24,27 о звезде и о жизни общины в Дамаске, см. Supra, p.237.
[xxxix] Послание Апостолов (44, P.O. IX, col.215), намекая на тот же фрагмент из Исайи 8.4, трактует проповедь Павла в Дамаске как начало нового Иерусалима и начало вхождения язычников в Церковь. T. Schneider, "Das prophetisch Agraphon der Epistola Apostolorum", ZNW,24(1925), p.151-154.
[xl] Aus fruhchristlicher Zeit,p.249-254.
[xli]См. Bides-Cumont,"Les mages hellinises",I,47-48.
[xlii] Досифей, хозяин Симона, имел сношения с садокитами, изгнанными вДамаск. R.North, loc.cit., p.49.
[xliii]См. J.Danielou,art."Demons",Dict.Spir.,IV,col.155-159.
[xliv]Богословие звезды происходит из иудео-христианской среды Дамаска, к которой принадлежат Евангелие от Матфея, Заветы, Послания Игнатия. См. Goppelt op.cit.,p.178-199;J.Danielou, "Les manuscrits de Qumran et les origines du christianisme",Paris,1957,p.91 идалее, "L’etoile de Jacob et la mission chretienne de Damas", VC, XI, 1957,p.121-138.
[xlv] Les quatre-temps de septembre et la fete des Tabernacles в Maison-Dieu, 46 (1956), стр.114-137.
[xlvi] E. Fabbri, El bautismo de Jesus y la uncion del Espiritu в Ciencia y Fe, i2 (1956), стр.8-9.
[xlvii] Walter Bauer, Das Leben Jesu...,стр.110-141.
[xlviii] op. cit.,стр.152,п.222 op. cit.,стр.152,п.222.
[xlix] III,II, p.6,33,col.441 B.
[l] La descente aux enfers figure du bapteme chretien,в Mel.Lebreton,II,стр.286.
[li] Liturgie comparee,I изд.,Chevetogne,1939,стр.147.
[lii] O. Cullmann, Les sacraments dans l’Evangille joahnnique, Paris, 1951, p.37.
[liii] Harald Riesenfeld, La signification sacramentaire du bapteme johannique, в Dieu vivant, I3(1949), стр.29-37.
[liv] A. Benoit, Le bapteme au Second Siecle,стр.228.
[lv] The Odes and Psalms of Solomon, Cambridge, 1909, стр.123; Od.,XXII,5, где говорится о том, кто "победит семиглавого дракона", т.е. стих, по всей видимости, имеет отношение к крещению Христа (C.-M. Edsman,Le bapteme de feu, Upsal, 1940, стр.47; J.Н. Bernard, The Odes of Solomon, Londres,1912,стр.32-39).
[lvi] Ignace d`Antioche, Lettres, стр.87, п.2; P.Lundberg, op.cit.,стр.226; H. Schlier, Untersuchungen, стр.44-45.
[lvii] Le bapteme chretien au Second Siecle,стр.69.
[lviii] C.-M. Edsman, op.cit.,стр.182-190.
[lix] Bapteme de feu et d`eau, в ETL, 13 (1936), стр.653.
[lx]Епифаний, Панарион 30,13.
[lxi] W.Bauer, Das Leben Jesu, стр.134-136.
[lxii]А.Орбe считает, что Климент Александрийский знаком с этой традицией.Teologia bautismal de Clemente Alexandrino, в Gregorianum,36(1955), стр.434-439.
|
