Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Алексей Скрипников-Дардаки

Архиепископ Алексий.

О себе, 2007:

Алексей Геннадьевич Скрипников-Дардаки. Родился 19 июля 1972 года. Женат. Имеет двоих детей.

 

В 1989 году поступил в Одесскую духовную семинарию. 22 ноября 1992 года Митрополитом Одесским и Измаильским  Агафангелом рукоположен в сан дьякона  в Свято-Успенском кафедральном соборе города Одессы.

14 декабря 1992 года Епископом Варфоломеем Вознесенским и Николаевским рукоположен в сан священника возложением набедренника и камилавки.

22 декабря 1992 года определен на настоятельское служение в Свято-Введенский храм ПГТ «Южное».

31 августа 1993 года  по благословению Патриарха Алексия командирован в Свято-Николо-Угрешский ставропигиальный монастырь.

В 1994 году вышел за штат Московской епархии с правом перехода в другую. В 1994 году поступил на факультет пастерологии Свято-Тихоновского гуманитарного университета на заочное отделение.

29 августа 1994 года Митрополитом Ростовским и Новочеркасским Владимиром назначен настоятелем Свято-Никольского храма в поселке Куйбышево. Фильм о приходской жизни отца Алексия получает серебряную медаль преп. Сергия Радонежского «За духовное просвещение Отечества» на конкурсе православной журналистики в Москве. 

1 апреля 1995 года назначен настоятелем храма Св. Иакима и Анны в селе Ремонтное.

16 октября 1995 года назначен настоятелем Свято-Димитриевского храма поселка Донское.  На базе прихода возникает первая единовнрческая община с соблюдением суточного круга богослужений и других дониконовских богослужебных традиций.

22 июля 1998 года почислен за штат Ростовской епархии.

 

 Изучая древние традиции православия, о. Алексий приходит к идее реформации церкви. И в 2001 году вступает в Апостольскую Православную Церковь.

14 сентября 2002 года по благословению Митрополита Стефана (Линицкого) рукоположен в сан Архиепископа Ростовского и Южнороссийского. Рукоположение совершили архиепископ Пятигорский и Северокавказский Кириак (Темерциди), архиепископ Коломенский Виталий (Кужеватов), епископ Оренбургский и Воронежский Иоанникий (Щендрик). Постановлением Священного Синода АПЦ назначен экзархом АПЦ в Европе.  В городе Таганроге  создается приход АПЦ и регистрируется АНО «Донская епархия». В том же году архиепископ Алексий участвует в конференциях, посвященных диалогу мусульман и христиан, где совершаются совместные молитвы.

19 ноября 2003 года принимает предложение быть представителем Американского Вселенского Патриархата в Болгарии. (American World Patriarchates Ecumenical).

Совместно с протоиереем Болгарской православной церкви (синод митрополита Иннокентия) отцом Христо Писаровым создает в Болгарии реформаторскую православную церковь (Христианская Вселенская Апостольская Церковь). В 2005 году церковь получает официальную регистрацию в Болгарии, а протоиерей Христо Писаров рукополагается в сан Епископа Восточно-Европейского. Рукоположение совершили архиепископ Алексий Скрипников-Дардаки и епископ англиканской церкви Милослав Тотев. Создается первая экуменическая литургия, в которой участвуют представители  различных христианских конфессий. На Рождество 2005 года литургия транслируется радиостанцией «Свободная Европа».

В мае 2007 года архиепископ Алексий выступает на правозащитной LGBT- конференции с предложением создания духовного центра для гей - и лесби сообщества.

8 сентября 2007 года организована православная община в честь Покрова Божьей Матери для LGBT под настоятельством Архиепископа Алексия. Проводится первое богослужение. Община организована в рамках  «Международного христианского демократического движения», призванного объединить церкви различных конфессий и традиций, придерживающихся либеральных христианских реформ.

 

С 2004 года Алексей Дардаки  является членом «Нью-Йорксого клуба русских писателей». Его гендерные исследования, а также исторический анализ традиций тракийского орфизма легли в основу статей, а также литературных произведений и художественных инсталляций. Он является автором символистских романов «Ихтис», «Евангелие детства», а также футуристического романа-утопии «Второе пришествие Лилит».

В 2006 году принял участие в выставке «Трансмиф» Град Земной Град Небесный» в «L-галерее».

 

Пророческий жребий обновленчества

Ист.: http://holycross.nm.ru/lib02.htm

"О, нищенская жизнь, без бурь, без ощущений, Холодный полумрак без звуков и огня!" - так в девятнадцатом веке написал К. Бальмонт. Он запечатлел не только свою личную драму, но и трагедию века, потемневшее серебро которого, увы, обесценилось. Перед поэтом была убогая комнатка-келья с полустёртой ступенькой подоконника. Он сделал шаг, немного помедлил, и:хаотичные взмахи худых рук нисколько не удержали его. Он не вознёсся в небеса и не полетел над городом, а сильно ударился о вышколенные дворниками булыжники мостовой. Ему повезло. Весь переломанный он всё же увяз в липком месиве жизни, и его падение, оцениваемое мелкой монетой доли секунды, стало началом творчества, творчества его личного и многих чужих жизней. Бальмонт - не только человек, он - указующий знак, он - символ перехода от старой милой, но недвижимо зацветшей патриархальности к революционному озарению, оплаченному немыслимой ценой. Вместе с поэтом на эшафот подоконника поднялась грузная Россия. Она тоже, как и он, задыхалась. Она так тоже не могла. Ей претило прошлое. Её душило настоящее. Она жаждала действия и потому прыгнула за тщедушным поэтом, обагрив своей кровью камни ХХ века. Этот краткий полёт от 1905 до 1930 можно исчислить целой эпохой, дерзостной, безумной, воинствующе прогрессивной, эпохой, эклектика которой пока ещё по достоинству не оценена. Бунт человеческих душ вызвал из цензурного заточения новые формы литературы, философии, искусства, богоискательства. Он освободил из Мамертинской темницы трусливого молчания новый "апостольский век" Церкви Животворящей, чуждой тупого начётничества и извращённо морализованной средневековой схоластики.

"Бывает нечто, о чём говорят: "Смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас". Мы невольно оборачиваемся на оклик Екклесиаста и, видя размытые тени прошлого, узнаём в них свои черты. Думающему человеку всегда свойственно состояние поиска, его одолевает порой даже неосознанная беспредметная жажда обновления, реформации своей жизни. Заночевав в том или ином состоянии души, он, несмотря на ночь и непогоду, мчится вперёд, подобно Степному Волку Гессе, чтобы не успокоиться, не прельститься и не угодить в капкан деградации, духовной апатии, окаменелого нечувствия. Начало ХХ века осветило путь. Человек вышел на поиски Бога. Много веков Россия была больна, подобно Евангельскому расслабленному, который из-за большого стечения народа никак не мог попасть ко Христу. Он чувствовал Его, слышал голос, видел радостные лица исцелённых:Достоевский в полголоса произнёс: "Церковь как бы в параличе". "Но как же, - спросим мы, - как же её старцы, храмы, святые мощи?" Да, было моментами, всплесками вымучено, выстроено и сотни раз сожжено дотла, как старообрядческие скиты. Все реформы, проводимые в государстве и в церкви, были обречены, потому что имели цель подавить творчество свободной народной мысли. В 1910 году вышла брошюра "Тактика уличного боя" и в этом же году был зверски убит прямо на улице тонкий интеллигент, глубоко духовный человек епископ Михаил. Кем? Неизвестно. В 1907 году он перешёл в старообрядчество и написал: "Я уважаю и люблю старообрядчество за то, что оно кровью купило себе свободу от рабства государству, от порабощения свободы церковной воле папы Никона или заступившей его место папской иерархии. Я уверен был по его духу (и сейчас уверен), что в нём, обагрённом реками крови, пролитой за свободу мысли и убеждения, возможнее, чем где-нибудь, раскрытие правды Божьей о земле и небе". Язвительный саркастичный и в то же время восторженно духовный слог протопопа Аввакума благословлял бросить всё, "Яко странники и пришельцы:до самыя до смерти" брести в поисках обетованного града свободы. Сколько потрясающих неоднозначных путей породил этот поиск! Я думаю, что для современных европейских теологов невиданный опыт богоискательства, приобретённый русскими в лесах и пустынях, был бы темой сотен богословских трудов, посвящённых апокалипсису. Вся творческая энергия народа выплеснулась, освобождённая расколом церкви, и разлилась от берегов слепого обрядоверия до смелой духовно-символистской трактовки Священного Писания, от отрицания физической любви до её обоготворения как божественного акта. Впервые русский человек, сдавленный многовековой системой, понял, что, даже уйдя в леса, пренебрегая правилами и канонами, он отнюдь не удалился, а даже приблизился к Богу.

Синодальный период лишь на словах освободил страну от безрассудного церковного всевластия и в то же время всей своей просвещённой вальяжной изысканностью попытался задавить любое свободомыслие. Церковная цензура, слившаяся с тайной полицией, яростно оберегала свои владения, понимая, сколь они не крепки, ленивы, жирны и развратны. Семинарская казёнщина плодила рабов, способных не более чем пережёвывать землю, на которую ступали архиерейские башмаки. Церковь приобрела статус богато убранного театра, а епископы звание полусветских князей. Православный народ оставался всё в том же подавленном плачевном состоянии. В журнале "Странник" за 1896 год мне приходилось читать иронично рассказанные истории из семинарского быта, сплошь сдобренные свидетельствами насилия над неокрепшей молодой личностью. Мирские соблазны, утончившиеся влиянием Запада, порождали в священноначалии пресыщенность, которая находила выход в агрессии, безвкусной страсти к роскоши и апатии к своему служению. В провинции нищее озлобленное духовенство косноязычно втолковывало потерявшим человеческий образ крестьянам истины о не стяжательстве и Христовой правде, а те не чувствовали не только правды, но и даже раны на своих руках. Н.Б. Берберова вспоминает своё детство и одного священника, в семье которого она бывала: "Священник был беден и совершенно необразован: Бедность в доме была ужасающей, и они стыдились меня". Нищета перетекала в злость, в обиду на судьбу, в ропот на Бога и жаждала мщения. Народ был сплошь заражён суеверным православным мистицизмом. Что ж, духовенство порой само лицемерно смотрело на то, как византийская стройность богослужения, динамика стихирного слога, эстетская прочувствованность церковного действа превращались в болезненный шёпот колдуна. Церковные иерархи кощунственно вознесли достоинство культа превыше ценности человеческой личности, хотя культ должен был сосуществовать с человеком, помогать ему развиваться, совершенствоваться, но не унижать его, не вдавливать в землю, не грозить вечным страданием. "Грустно склонивши морщинистый лоб, Что-то вещает нам загнанный поп: "Жизнь наша - душная - тёмная:- Гроб!""

Церковь была полумертва. Аристократия и интеллигенция, скорбно выслушав отходную, вызвались выполнять роль Микеланджелевской "Пиеты": пусть если Церкви суждено умереть, то это произойдёт не в хлеве среди скота, а на наших холёных руках, ради этого мы даже готовы снять родовые перстни и не делать маникюр.

Русская Церковь была, к сожалению очень далека от Запада, который имел к тому времени богатейший опыт духовной реформации общества и религии.

В Соловьёв в реферате "Упадок средневекового миросозерцания" написал: "Христианское перерождение человечества не может быть только естественным процессом, не может совершиться само собою путём бессознательных движений и перемен. В нём должно непременно участвовать само человечество своими собственными силами и своим сознанием". Ошибка древних реформаторов Католической Церкви заключалась в том, что они были предельно далеки от народа. Реформация являлась прогрессивным кастовым действом для избранных. Избранность заключалась в особой духовности, в особом мировоззрении, противостоящем общепринятому. Основным признаком этой избранности было отрицание материального мира. Он не существовал в их сознании как проводник Божественной энергии, но был персонифицированным злом. Средневековый упадок церковного благочестия имел много причин. Одна из них - свободный гетеризм. Он пришёл на Запад в обнимку с Ренессансом, позаимствовав на Востоке облагороженный институт публичных домов. Именно тогда в монашеской среде возникают первые обители мессалин, бесстыдниц, сплетниц. Как пишет Александр Парадис в книге "Жизнедеятельность Балтазара Коссы (Папа Иоанн ХХIII)": "От отшельнической и благочестивой жизни монастырей первых веков христианства не осталось и следа. Разложение церкви и нравов достигло невероятных размеров: Платье было узким в талии с большим декольте, дававшим возможность увидеть белое пышное тело монахини". Церковный культ вместе с невиданной роскошью сочетал вакхические оргии. Сладострастный дух древнего Рима вплёлся в динамику богослужения и полностью разрушил её. Это было сумасшедшее восторженное катание винной бочки на Празднике Дураков, возвращение к животной чувственности антивесталок, так "изысканно" прикрытой священными одеждами христианства. Но любому празднику наступает конец. Вино иссякает, влечение теряет остроту, наступает ненавистное утро реформации. Древние революционеры основывали свои учения на отвергаемых церковью дуализме и неоманихействе. Само манихейство возникло в Южной Месопотамии в III веке и было соткано из лучших элементов иудо-христианства, гностики, митраизма и зороастризма. Реформаторы припали к этому живительному источнику, дающему человеческой личности особую мистическую миссию. Человек не был животным, рабом, но хранителем тайных знаний, неведомых даже ангелам. Его дух торжествовал над материей и не имел ничего общего с властолюбием. Катары, павликане, богомилы проповедовали крайний аскетизм ибо знали, что сосуд для драгоценного вина не должен быть сосудом для испражнений. Церковь проявила озабоченность появлением еретиков. Альбигойский поход Папы Иннокентия III в 1244 году покончил с катарами, а турки уничтожили "далматских и боснийских" еретиков. XVI - XVII века ознаменованы повсеместной верой в колдунов. Даже великий астроном Кеплер был уверен в их существовании. Священник Пьер Барре "открыл" загадку монастыря в Лудене, обвинив общину монахинь урсулинок в колдовстве. По всей Европе запылали костры. Инквизиция распускала свои страшные огненные бутоны, отравляющие зловонием весь христианский мир. Но нашёлся смельчак по имени Жан Кальвин, который в XVI веке понял ошибки прошлого и в своих реформах не ограничился чистым богословием, но создал всеобъемлющую систему, включавшую в себя политику, культуру, общество. Соловьёв продолжает: "Существенное коренное отличие нашей религии от других восточных, в особенности от мусульманства, состоит в том, что христианство как религия богочеловеческая предполагает действие Божье, но вместе с тем требует действия человеческого". Большое количество реформационных проектов возникло в Германии. Требовалось преобразование не только монастырей, но и всей государственной машины. Эразм Роттердамский Мудрый выступал за реформу государства и церкви без порывания с католическими властями. В XVII веке реформация утеряла полусветский характер и приобрела сугубо религиозный и даже вероучительный. "Спасение вне церкви, продавшей своё посредничество между Богом и человеком" - это стало основной идеей западного реформаторства. Гуманистические движения, возрождение античной эстетики, свободомыслие - вот герб того времени. Но он был чересчур красив, чересчур благороден, чтобы сиять на ветхих порталах средневековья.

Но вернёмся в Россию. Славянофил Хомяков заявил: "Я признаю, подчиняюсь, покоряюсь - стало быть, я не верую: Церковь - не доктрина, не система и не учреждение. Церковь есть живой организм, организм истины и любви или точнее - истина и любовь как организм". А. Лосев в статье "О русской философии" приводит пример автора Волжского, написавшего в журнале "Из мира литературных исканий" за 1906 год следующие слова: "Небогатая оригинальными философскими системами русская культура, тем не менее, очень богата философией своеобразной, яркой, сочной. Русская художественная литература - вот истинная русская философия:", и это было так. Именно искусство устами Гоголя, Достоевского, Лескова, Толстова и многих других сеяло тихий бунт в душах. Купринский архидьякон всю ночь читал "Кавказского пленника" и, вдосталь нарыдавшись, решил изменить свою жизнь. Лесковские "Саборяне" позволили взглянуть на жизнь провинциального духовенства совсем с иной стороны, оно тоже могло думать, бунтовать, к чему-либо стремиться. Смута в душе искала выхода в творчестве и нашла его. Начало ХХ века - это время величайшего культурного подъёма, грандиозной переоценки, рождённой революцией. Церковь не могла быть в стороне. Она состояла из обычных людей, живущих болями и радостями своей страны. Церкви не удалось быть аполитичной, так как тысячи людей искали под сводами её храмов у многоопытных священнослужителей ответы на сложнейшие вопросы, не только личные, но и общественные. Церковь была в гуще событий, одиноким айсбергом она возвышалась над океаном человеческих судеб и не могла более стоять на месте, потому что таяла. Православию требовалось движение вместе с обществом, вместе с раскрепощённой творческой энергией, но не назад в манящие теплотой первохристианские моря, а вперёд в мрачную неизвестность. Оглянуться назад порой необходимо, но прорываться в прошлое, ломая вёсла естественного хода истории, значит умереть. Новому обществу нужна была новая церковь. "Се творю всё новое", - сказал Господь. Итак, естественный ход истории путём многочисленных богословских споров и противоречий развивал, изменял и совершенствовал как само богословие, так и литургические традиции церкви. А. Лосев замечает, что "современная русская философская мысль утратила веру в этот уютный романтизм, в идеализацию русской старины. Соловьёв и его ученики проникнуты апокалипсическими тревогами и надеждами, их издавна наполняет мистический страх конца, эсхатологические предчувствия роковых усилий и титаническое беспокойство за судьбу всего мира". Церковь терзали потрясения. По свидетельству В. Обнинского некоторые архиереи водружали в храмах черносотенные знамёна. Духовенство превращало проповеди в политическую агитацию, расцвечивая свои сильные яркие речи словами из манифеста о роспуске Государственной Думы, "поясняя его указаниями на подкуп Думы евреями и поляками". Повсеместно во всех классах российского общества наблюдалось легко возгорающееся оппозиционное настроение. Обезумев от наплыва своеобразного патриотизма, пьяные толпы громили окна корсетной мастерской Эстер, сопровождая свои действия пением "Святый Боже". Вокруг была слышна только брань, выстрелы и крики о пощаде. Перепуганное на смерть правительство кинулось применять крайние меры. Как пишет тот же Обнинский: "Крамолу искали в железнодорожных поездах, в церквах, даже психиатрических больницах". Самоубийства в тюрьмах стали обыденностью. Военные суды действовали почти беспрерывно. Вторая Государственная Дума вызвала негодование в народе. Даже её депутата священника Петрова вопреки закону засадили в монастырь. Результаты выборов никак не отвечали желаниям правительства, полагающего, что воля народа более известна ему, нежели избранникам этого народа. Атмосфера злобности и раздражения дошла до того, что даже молебны, совершаемые по случаю созыва Второй Государственной Думы, были отменены, хотя роспуск сопровождался благодарственными молебнами, которым сопутствовали демонстрации, нарушающие благолепие церковной службы. Журнал "Право" писал: "Наша бюрократия лишена всякой творческой силы, она умеет различать только симптомы и бороться с ними, но не проникать в основную причину". Для думающего человека оплотом бюрократии, ограниченности и тупости являлась и Русская Церковь. В. Печерин публикует "Легенду о монахе и бесе", которая высмеивает ханжество русского духовенства. Своё повествование он заканчивает словами: "Нет ничего отвратительнее голой истины. Никто её терпеть не может. Вот по этому-то мы стараемся её прикрыть, приодеть, подкрасить, подрумянить, замаскировать сколько возможно: А попробуй-ка сказать правду-матку, расскажи вещи, как они в самом деле были: - Фу! Как гадко! Как неприлично! Как противно христианскому целомудрию!" В. Короленко в журнале "Голос минувшего" за 1917 год написал историю своего хождения в тюремную церковь. На него это произвело очень неприятное впечатление. Он пишет: "Я увидел за алтарём в большом окне - распятие: Громадный крест над алтарём - и Распятый, казалось, простирал над небольшим храмом свои израненные руки. Вся фигура и эти раскрытые объятия ясно рисовались на фоне светлого ещё неба, глядевшего в окно, но ещё яснее выступали из-за них: крепкие прутья железных решёток, вставленные в окна церкви тюрьмы:" Далее он пишет: "Дьячок гнусил и торопился, священник возглашал громко, резко, торопливо, с очевидным желанием отделаться поскорей. И мне оба они показались только чиновниками, отправляющими привычную службу". Этот рассказ не был пропущен царской цензурой, так как недвусмысленно намекал на то, что Россия - тюрьма, а церковь - тюремный храм, где служба рассчитана на потерявшее человеческий образ быдло.

Несмотря на хаос и репрессии, Россия продолжает жить глубоко культурной жизнью, идеи которой направлены на суверенитет человеческой личности. Е. Замятин предложил идеи нового католицизма, ставящего в основу индивидуальное бунтарство, оканчивающееся всегда поражением, но успевающее спеть свою "лебединую песню". И действительно все противостояли друг другу, не ведая конца поединка. Футуристический "Бубновый валет" сражался с ахровцами, пытавшимися воскресить примитивно-натуралистический и резко тенденциозный жанр искусства. Мейерхольд создал моду на конструктивные декорации, упразднил театральные костюмы и противопоставил себя Таирову, исповедующему театр как торжество краски, ритма и слова. Утончённо-чувственная мистика Скрябина, вызывавшая восторг у петербургской интеллигенции, постепенно уходила в прошлое. Зато на одном из революционных праздников была исполнена симфония на заводских гудках. У футуризма, имаженизма и модерна появляется новый враг - конструктивизм, задачей которого было создание нового, просчитанного, конструктивного человека. А "великий геометр" начинал своё победное шествие по России. Искусство должно было быть измеренным, математически точным, а модерн, впитавший в себя всю прелесть легендарной древности, отрекошеченный лучизмом и супрематизмом, рухнул обратно в XIX век. К. Малевич писал: "Самой высшей и чистой постройкой можно считать то произведение, которое в своём теле не имеет ни одной формы существующего". Этот своеобразный лозунг восприняла не только "продвинутая" интеллигенция, но и даже церковь. В России создаются "Союз церковного обновления", "Всероссийский союз демократического духовенства и мирян". "Живая Церковь" ясно осознаёт необходимость скорейшей реформации, необходимость соответствия духу века, поставившего перед собой грандиозные цели. Но не только официальное православие возвышает свой голос. В это же время происходит Первый Всероссийский съезд единоверцев, Первый Всероссийский Собор христиан-поморцев, приемлющих брак, основывается Московский старообрядческий учительский институт. Формальное решение по отмене клятв и анафем должно было рассматриваться на Соборе РПЦ 1917-1918 года, но только в апреле 1929 года Синод постановляет разрушить и уничтожить все клятвы, наложенные на старообрядцев. С 1906 года манифестом императора Николая II старообрядцам была дарована свобода вероисповедания. В 1905 году были распечатаны алтари Рогожского кладбища, запечатанные в 1880 году по настоянию обер-прокурора Синода К. Победоносцева. 27 июля 1905 года над Москвой послышался первый разрешённый старообрядческий колокольный звон.

Доступ во дворец получили практически все. 23 декабря 1905 года в Царскосельском появилась делегация из 23 человек во главе с Дубровиным, обвинённым потом в убийстве. Император Николай II без всяких оговорок давал аудиенцию черносотенцам, "благодарил" их за "искренние чувства" и рассылал бесчисленные приветы крестьянам. Осмелевшие черносотенцы говорили ему: "Обопритесь на русских людей, и ни какие врата ада не одолеют русского государя, окружённого своим народом". Царь же отвечал: "Да, я верю, что с вашей помощью мне и русскому народу удастся победить врагов России". Со временем выясняется странная вещь. Как замечает протоиерей Иоанн Меендорф, официальная Православная Церковь была на самом деле под более строгим контролем государства, чем неправославные общины. А, между тем, желание изменить это положение, абстрагироваться от каких-либо политических миссий, предоставить приходам статус юридического лица было первым днём творения реформы. Русская Церковная иерархия, видя, что во дворец допускаются любые самозванцы, наконец, решается на так не свойственные ей активные действия. Метрополит Санкт-Петербуржский и Ладожский Антоний направляет записку Николаю II и его министрам, посвящённую необходимости обсуждения важных церковных вопросов. Следом за ней появляется и записка Витте, основанная на мнении либеральных преподавателей Духовной Академии. В ней повествуется о том, что существующий церковный режим не законен, так как вопреки постановлениям Соборов все епископы назначались светскими властями посредством обер-прокуроров. Далее следует знаменитый либеральный манифест тридцати двух столичных священников, провозгласивший своей целью обновление основ церковной жизни. Впоследствии эта группа стала называться "Союзом церковного возрождения". Надо сказать, что эта попытка оживить умирающий организм Русской Церкви имеет глубокие корни в идеи не стяжательства, так хорошо сформулированной учеником преподобного Нила Сорского опальным князем Вассианом Патрикеевым. В 20-е годы XVI века он составил труд, именуемый "Нестяжательная кормчая". Князь выступал не только за само не стяжательство как сентенцию, но и рассматривал различные литургические вопросы. Его очень волновали внутрицерковные проблемы, такие как безбрачие, смещение архиереев со своих кафедр и т.д. Но главной задачей его труда было выявить необходимость передачи монастырских доменов в руки белого духовенства, что давало ему церковную раскрепощённость и полную власть над мирской жизнью своей паствы. То, что монашество нарушает отведённые ему пределы и своевольничает в церкви, распространяя вокруг себя тёмный фанатизм, ясно было уже и тогда. Одним словом, Нил Сорский и его ученики были предшественниками реформации и противостояли кондовому иосифлянству. Не удивительно, что именно эта помещичье-церковная коалиция в 1565 году помогла Иоанну Грозному совершить своеобразный монархический переворот, отбросивший Россию от просвещённой Европы на несколько столетий назад.

Ко всеобщей радости в начале ХХ века Священный Синод обращается к царю с просьбой о необходимости проведения Собора, который не созывался более двухсот лет. Обер-прокурор Синода Победоносцев, предчувствуя неприятности, которые могут возникнуть для него вследствие этого события, уговорил царя повременить и для того, чтобы хоть как-нибудь остепенить архиереев, решил сделать письменный опрос их мнений по поводу необходимости реформ. Опрос обрёл форму так называемых "отзывов". Содержание этого документа очень хорошо раскрыто в статье отца Иоанна Меендорфа "Русский епископат и церковная реформа (1905 год)". В частности он пишет: "По стереотипному представлению о русском православии при старом режиме считается само собой разумеещимся, что духовенство в большинстве своём не осознавало недостатков системы, было довольно своим мнимо привилегированным положением и не было склонно поддерживать какую бы то ни было реформу status quo" "Отзывы" лишь слегка затронули болезненные проблемы, терзающие церковь уже много столетий. Таковыми являлись децентрализация церковного управления, расширение прав церковных судов, общественная деятельность духовенства, церковная собственность и, наконец, образование. Последний пункт является наиважнейшим, так как тотальная неграмотность со времён Иоанна Грозного и до наших дней порождает чудовищные искажения Православия.

Начало ХХ века называют Русским культурным ренессансом. В 1860 году Яков Буркхард, по словам Вильяма А. Грина, сформировал "элитарное" понятие ренессанса, преобразовав его в идею всеобъемлющей социальной революции. "Писатели и художники античности давали основные направления, в русле которых рушились фантастические оковы средних веков". Культурная революция прежде совершилась в умах, а затем вытащила из небытия и Церковь. Но ренессанс не был по представлению Букхарда особой эпохой, а только рубежом между двумя крупными этапами в истории. Краткая чёрточка между датой рождения и смерти внешне ничего не несёт, но, тем не менее, в ней бушует экспрессия человеческой жизни. Эразм Мудрый говорит, что чистота религии напрямую зависит от чистоты духовной литературы, и эта чистота пришла в упадок в Европе со смертью классических писателей и раннехристианских отцов Церкви. К сожалению, о какой чистоте и образованности можно было говорить, когда Русское Православие было сквозь пропитано "уксусом и желчью" монашеского воздержания. Бесконечные переиздания "Добротолюбия" и "замыленного" Дьяченко с его сусальными рассказами на тему "монашеского благочестия" привели народ к извращённому пониманию миссии христианина на земле. А между тем Святой Иоанн Домаскин говорит о том, что всеблагий Господь не удовольствовался созерцанием себя самого, но по преизбытку своей благости захотел, чтобы нечто в будущем было причастно Его благости, то есть мир был сотворён не для страданий и боли, а для радости и любви. Всеобъемлющий липкий дух монашества породил неимоверное количество сексуальных извращенцев, населявших и поныне населяющих монастыри. Народу был привит болезненно-патологический взгляд на женщину как на вместилище греха. Страх пред половым актом, "развращающим душу", толкал молодых людей в объятья лжестарцев и лжеучителей. Именно поэтому воспетая отцом Сергием Булгаковым софиология была названа ересью, так как женское божественное начало, единящее земное и небесное, было грубо извращено, опошлено, унижено лжемонашеским духом. Вот уж поистине где выявилась не Европейская, а варварски Азиатская сущность нашей Церкви. Монашество есть великое избранничество, есть удел людей одарённых, неординарных, имеющих силы противопоставить себя миру, а не наслаждаться его прелестями. Но, тем не менее, в духовной среде родился некий "семинаразм" (семинарский маразм): "Жизнь ударит обухом, ты поймёшь потом: лучше жить под клобуком, чем под каблуком" Естественно, что огромное количество извращенцев, скрывающихся под монашеской рясой и удовлетворяющих свои властолюбивые амбиции, никак не желало реформ, могущих и имеющих цель разрушить их спокойный, прикрытый церковью образ жизни. Метрополит Макарий со слезами говорит: "Народ русский обратился с ног до головы в гнойный труп" Русский революционный ренессанс исцелял одурманенную порабощённую личность, пробуждал в ней индивидуальность, убивал заразу тупого неприятия новизны. В отличие от западного, наше возрождение не боготворило плоть, не насыщало ею своды храма, а придавало ей статус "Эроса вдохновенного". Западный ренессанс боготворил чувственность, а русский одухотворил её во имя высшего, увидел в ней божественное начало, Соловьёвскую жажду соприкосновения райской красоты и земного человека. Не встав на ступень плоти, идущий никогда не достигнет ступени духа.

Наконец, появилась возможность воплотить чаяния передового русского духовенства. Оно больше не хотело служить для безликой массы, но сам народ Божий должен был стать сослужителем таинств церковных. Он должен был развиваться вместе со страной и Церковью, осмысленно осознавать её спасительную необходимость для мира и потому всячески оберегать и поддерживать её святыни. Церковь являла себя не как мрачная наказующая система, но как дворцовая палата, где народ мог почувствовать себя избранником и богоносцем. Возможность восстановления патриаршества рассматривалась как насущная необходимость, наделяющая церковь утерянным ею статусом. Отныне она не должна быть вызолоченной "шестерёнкой" бюрократической государственной машины, механически благословляющей все деяния власти. Конечно, возвращения Никоновского абсолютизма никто не хотел. Патриарх мыслился "одним среди равных", символом соборности русского народа, её духовной полновесности в лице других церквей. Весь ход политических событий того времени можно было запечатлеть одним долгим днём.

Годы сбились со своего чеканного шага, заблудились в своих временных пространствах и, почуя запах крови, понеслись неистовой вакханкой к жертвеннику 1917. Человек с неимоверной скоростью терял чувство действительности, а взамен не приобретал ничего. Только мрак: Немецкий философ, очень мало известный в России, Рудольф Штейнер говорил, имея в виду человека: "Старые ценности погибли, новые для него не возникли. Тогда для него не существует больше ни мира, ни человека: Он достигает предела, где дух являет ему всякую жизнь как смерть" Филон Александрийский задолго до пришествия в мир Христа хорошо отобразил состояние безбожия: "Желающий обойтись без Бога попадает сам себе в руки: делает самого себя основанием всего происходящего" Ложно полагать, что большевизм не испытывал к Церкви отрицательных эмоций. Многие постсоветские авторы утверждают, что Церковь сама пошла на конфликт, сама возжелала дуэли и была смертельно ранена. Вот что постановило совещание расширенной редакции нелегальной газеты пролетарий в июне 1909 года: "Принимая во внимание, что в настоящее время, когда - в атмосфере упадка общественного движения - рост религиозных настроений в контрреволюционной буржуазной интеллигенции придал этого рода вопросам важное общественное значение и что с этим ростом религиозных настроений делается ныне и отдельными социал-демократами попытки связать с социал-демократией проповедь веры и богостроительство и даже придать научному социализму характер религиозного верования:" Новой власти было глубоко плевать на революционную идею христианства, она никак не ассоциировала себя с нею, Христово самопожертвование было ей глубоко противно и непонятно. Вся "лояльность" большевиков к Церкви была наиграна. Ей претили какие-либо "оздоровительные процедуры", предпринимаемые прогрессивной церковной интеллигенцией. Она хотела видеть, что Церковь заматерела в своём вековом аристократизме, и потому даже самый лёгкий укол её приведёт к приступу спящей в ней гемофилии. В 1917 году Дзержинский говорит, что церковь разваливается и этому надо помогать, а не возрождать её в обновлённой форме. Древний философ Энпедокл красноречиво произносит: "Не разумны те, ибо недалеко простираются их мысли, которые думают, что не бывшее прежде может возникнуть или что нечто может совсем умереть и исчезнуть. Из несущего невозможно никогда возникновение" Естественно, вера, как и желание единства в молитвенном порыве, то есть в Церкви, неуничтожима. Ценности, предлагаемые взамен, были извращением христианских истин. Большевистская догма сочетала в себе манию величия, выстроенную на пустоте. Она захотела восхитить ей не дарованное, и поэтому выпустила ряд соответствующих декретов. Большевики хотели раздразнить Церковь, а потом сказать: "Смотрите, она сама напала на нас, и нам пришлось сопротивляться". Будущий патриарх Сергий с 1907 года возглавлял деятельность комиссии по исправлению богослужебных книг, и сам слыл прогрессивной элиты. Однако потом полностью отрёкся от своих идей, видя, что обновленчество - не простая болтовня вечно не удовлетворённой церковной интеллигенции, а реальная сила, могущая разрушить с таким трудом воздвигнутые им ступени к власти. Как это напоминает патриарха Никона, который сам по молодости входил в соловецкий кружок ревнителей старины, а затем резко стал его гонителем. Таков удел сильных и ярких личностей. Они предпочитают крайности, видят спасение в компромиссе, но порой идут лишь по стопам своей гордыни. Большивизм до смерти боялся обновленчества и потому оклеветал его, обвинив в пособничестве себе и измазав его кровью своих жертв. Обновленцы желали церкви нового будущего, они были пророками, предсказывающими, что когда-то христианство всё же поднимется на качественно иную ступень своего бытия в мире. Естественно, любой пророк гоним, а человек по природе ленив и боится перемен, меркантильно мыслит в узких границах своей жизни. К сожалению, Собор Русской Православной Церкви 1917-1918 года оказался слаб. Да, на нём был избран патриарх, но он и не пришёл к единству мнений, а посеял хаос среди духовенства.

С огромным трудом адепты обновленчества пытались не растерять и пронести через все злоключения свои спасительные идеи. Провозглашённая ими свобода литургического творчества вела не к изменению богослужения, а к его преображению. Глубоко духовный человек, интеллектуал протоиерей А. Введинский, впоследствии абсолютно раздавленный жизнью, говорил, что "мы стоим за очищение и упрощение богослужения и приближение его к народному пониманию" Эти слова не были пусты, так как роскошные театральные действа, совершаемые в церквях, потрясали лишь народное воображение, но не формировали человека. Это была не та духовная эстетика, провозглашённая отцом Павлом Флоренским как синтез искусств, а болезненная экзальтация. Композиторская музыка, повсеместно употребляемая в храмах, обманывала верующего, порождала в нём чувственно-эротическое, прелестное восприятие храмового действия. Христос синтезировал в себе всю мудрость древнего языческого мира. Он пришёл в три дня "разрушить храм" и воздвигнуть его, но не из пустоты, а из колоссального духовно-эмпирического опыта поколений, выразившегося в христианском миросозерцании. Христос отвергал пышную чувственную эстетику язычества. Он противостоял всем внешним формам религиозного самовыражения. Основной формой должна была быть любовь, а всё остальное лишь прилагалось к ней. И вот это приложение с веками выразилось в неоязычество, но уже лишённое вкуса какой-либо эстетики и содержания. Синтез архитектуры, храмового действия, песнопений, иконы был кощунственно нарушен и породил поистине чудовище. Епископ Антонин (Грановский), впоследствии по распоряжению большевиков отлучённый от церкви, создал "Союз церковного возрождения" и в Заиконоспасском монастыре совершал "новую" литургию с участием народа. "Свежесть обряда" в противовес "близорукости", "узости", "отупевшему поповству" требовала идти на крайние меры во имя Христовой правды. На Соборе Союза церковного возрождения в 1924 году была постановлена необходимость перехода богослужения на русский язык - "могучее орудие раскрепощение верующей мысли от магизма слов и отгнание суеверного раболепства перед формулой: Живой, родной и всем общий язык - один даёт разумность, смысл, свежесть религиозному чувству, понижая цену и делая совсем не нужным в молитве посредника, переводчика, спеца, чародея:" "Благословить литургические дарования людей искреннего религиозного чувства и поэтической одарённости, не заграждая и не пресекая религиозно-молитвенного творчества:"

Апостольский век должен был быть гербом новой церкви, указывающим на её древнюю родовитость, но не приемлющим ни малейшего возвращения назад. Шествующая вперёд Церковь развивается вместе с человеком, оценивает его вкусы, переплетается во взаимоотношениях, является отдушиной в техногенности, но не отвергает её как естественный процесс развития человеческого общества. Ребёнок всегда должен превосходить своих родителей, а обратное - психическая болезнь, вымирание рода. Человек склонен мыслить схемами, веровать в кем-то написанное, а, между тем, постоянные сомнения провоцируют его на риск во имя поиска истины. Легче всего смириться, назвать процесс движения ересью и тихо тлеть в душном горниле своей печи. "Ты дух из тысячи могил, - Живи, как зверь, без колебаний!.."

Обновленчество допустило ошибку, поддавшись духу интеллигенции, оно захотело увидеть в социалистическом строе свой образ и подобие, оно прельстилось свободой, созданной лишь для того, чтобы выявить врагов. Обвинение обновленцев в пособничестве большевикам, изливающееся практически из всех источников, не обосновано и идёт от непонимания самой сути духа реформаторства и от нашей приверженности штампам. "Живая Церковь" обожила не саму революцию как кровавый бунт, а её действия, идею, трансцендентный порыв. Священники не шли на компромисс со своей совестью, они наивно верили в одухотворённую социальность нового строя. Распад обновленцев не был никаким крахом, их возвращение в просоветскую Церковь вовсе не свидетельствует о том, что они резко осознали её правоту. Они поняли совершенно другое, что в священных одеждах социалистических идеалов прячется чистая ложь, пьяная драка за власть, аболиционизм, попирающий законы человеческой совести и свободы. Не у всех были силы принять одиночество как высшее благо, и поэтому кто-то вернулся. Сплясав на трупе обновленчества, можно резво перескочить на другой и обвинить Булгакова, Клюева, Блока, Бальмонта, Есенина и ещё сотни других, которые приняли революцию, в сотрудничестве с ОГПУ. Вздор! Рихард Вагнер тоже болел революцией и запечатлел её символикой "Кольца Нибелунга". Это произведение признано А. Лосевым целой системой идей. Когда композитор понял, что буржуазная революция отрекается от высокой идеи чистой человечности, то сразу отошёл от неё, выбрав своим уделом одиночество. Вагнера боготворил Гитлер, но это не умоляет гениальности его музыки и не делает фашистским композитором. Орбновленческую "революцию" не надо смешивать с "красным" террором, она стоит особняком от всех и всё же ближе к Баксту, Малевичу и Лентулову, чем к Ленину и Дзержинскому. Обновленчество - глубоко культурное явление, имеющее несомненную историческую ценность, принадлежащую не только лишь одной церкви.

С высоты лет сложно увидеть истину, сквозь туман минувшего видны только её общие очертания, поэтому человеку не дано право судить и вешать на прошлое ярлыки. Великий Инквизитор Достоевского оказался бессмертным. В какую бы эпоху ни пришёл Христос, будь то античность, средневековье или XXI век, Его бы всё равно распяли. Обществу всегда нужна жертва, посредством которой оно даже порой неосознанно отпускает себе грехи. Мне вспоминается рассказ Борхеса "Евангелие от Марка". Молодой человек, вынужденный из-за наводнения долго находиться в одной крестьянской семье, постоянно читает им Евангелие. По своей простоте крестьяне осознают всё величие подвига Христа, но не в духовной, а в натуралистичной форме. Когда наводнение спало, молодой человек услышал, как на улице делали крест для того, чтобы распять его. Языческое тризнище не кануло в безвозвратное прошлое, а приобрело этикет, галантность, великолепную посуду и деликатесы. Поэтому до сих пор идеи, поднятые обновленчеством, несмотря на свой внешний утопизм и романтику, всё же насущны. Казённая безвкусица продолжает именоваться храмовой эстетикой, непомерное властолюбие - богоустановленной иерархией, извращённое самодурство - монашеством. До сих пор молодые семинаристы воспитываются в духе доносов, попрания личности, формального отношения к таинству. Их исковерканные жизни со временем пополняют то самое тупое поповство или безбожие, или монастырские гаремы. Церковь закрыта для внешнего диалога, католицизм ассоциируют с сатанизмом. Агрессивная фанатичная чернота простого народа соседствует с высокомерной сытой "улыбкой авгуров" православного духовенства. Тенденция рукополагать всех подряд повлекла к тому, что церковь наполнилась откровенно больными людьми с комплексами и страшными фобиями, которые они распространяют в толпах зомбированных духовных чад. Новый век, каков он? Мы ещё не знаем, но чувствуем, что он совершенно не похож на ХХ. ХХI век идёт другим путём, стремится к упрощённости форм, минимализму, неброским цветовым сочетаниям. Пока он инертен, пассивен, но что будет дальше? Не есть ли этот мнимый покой - выслеживание своей добычи, сосредоточенная подготовка к прыжку, который в клочья разорвёт все наши представления о новом веке. Буйство красок, буйство мыслей, новый взлёт неординарного образного мышления человека могут изменить всё, направить гармонию мира только внутрь себя и подвергнуть её крайнему произволу души по слову Гераклита: "Бессмертные смертны, смертные бессмертны, живя их смертью, их жизнью умирая" Гёте в разговоре с Иоганном Эккерманом повествует о церкви, о том, что она "более близкая людскому разумению, немощна, изменчива и продолжает меняться. Но и она не иссякнет в вечных своих превращениях, покуда немощны и слабы люди" Далее он говорит: ": она жаждет властвовать, а, значит, нуждается в тупой, покорной толпе, которая хочет, чтоб над ней властвовали" Однако, сейчас времена изменились, люди стали другими. Из покорного стада они превратились в племя бунтарей, рисковых разрушителей, противопоставляющих себя миру. Но из этого видимого хаоса произрастает новое поколение, воспитанное не в ценностях коммунизма и даже не на русской классике, а на новых конформистских сюрреалистических произведениях. Фильмы Феллини, Висконти, Де Сантиса, Де Сики, Дзиферелли, Антониони, Гринуэя, Тарковского; книги Умберто Эко, Милорада Павича формируют иное миросозерцание. Игры интеллекта ищут новые формы самовыражения, создают новые лабиринты, тысячи раз влюбляются в какие-либо душевные состояния, чтобы через мгновение опровергнуть их и идти снова вперёд. Иаков Стамулис в докладе "Православная миссия сегодня" говорит: "Православная Церковь оказалась в новых условиях перед лицом новой ответственности. Её детям понадобилось новое пастырское руководство, чтобы их православная вера могла выдержать мощное социальное и интеллектуальное давление современного окружения. В то же время христианский Запад, который в последнее время всё яснее обнаруживает тягу к переменам и переоценки своих позиций нуждался и нуждается в ясно выраженном живом православном свидетельстве" Во истину не поняла Русь, где её место, кто она: сдержанная меланхоличная Европа или цветастая фанатичная Азия. Отсюда рождаются и другие противоречия. В. Розанов пишет, что два ангела сидят на его плечах, и в их вечных пререканиях его жизнь. Новый век - это век противоречий, век свободного религиозного сознания, век торжества каждого человеческого пути к Богу. Современная церковь должна не презирать этот опыт, а стать его частью, его основой, принять и полюбить человека во всём сложнейшем многообразии его сути. Способно ли на это официальное государственное Православие? Способно ли оно водрузить свой престол посередине храма, а не прятать его в алтаре? Может ли оно сказать живое прочувствованное слово, понять потребность души и принять её со всеми её противоречиями, безумствованиями, всплесками, депрессиями, наркотическими видениями, яростным космополитизмом, колоссальными запросами к Богу и обществу, агрессивным неприятием учительства? По-видимому, нет. Пока ещё совсем тихо и незаметно, но вместе с новым веком наступает Эра новой Церкви, которая, отрекшись от формальной мещанской религиозности, подарит миру великое вдохновение, благословит стремительное движение вперёд, сплотит в себе самый яркий, самый неординарный творческий потенциал, воспламенившийся ныне в обществе.

Епископ Алексий (Скрипников-Дардаки)

 

 

 

 

 

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова