А. Ю. Давыдов

НЕЛЕГАЛЬНОЕ СНАБЖЕНИЕ РОССИЙСКОГО НАСЕЛЕНИЯ И ВЛАСТЬ: 1917-1921 гг.:

МЕШОЧНИКИ

К оглавлению

ГЛАВА 4

НЕЛЕГАЛЬНЫЙ ТОВАРООБМЕН И СОВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО В 1919—НАЧАЛЕ 1920-х гг.

ПРЕДПОСЫЛКИ РАСПРОСТРАНЕНИЯ НЕЛЕГАЛЬНОГО СНАБЖЕНИЯ В 1919—НАЧАЛЕ 1920-х гг.

В 1919—начале 1920-х гг. нелегальное снабжение по-прежнему представляло собой «массовый анархический товарообмен» (определение принадлежит московскому исследователю В. П. Дмитренко)1 и вместе с тем специфический способ силового противодействия большой части народа мероприятиям большевистского руководства. Учтем, что в это время отдельные узловые структуры Советского государства усилились: только в аппаратах Наркомпрода, а также губернских, районных, уездных продовольственных комитетов и коллегий действовало не менее 40 тыс. ответственных работников.2 Возможно ли было распространение нелегального снабжения в новых обстоятельствах — в условиях упрочения некоторых государственных структур, призванных осуществлять прод-разверсточную и «антимешочническую» политику?

По поводу оценки масштабов мешочнического движения формулируются самые противоречивые точки зрения. Так, еще в 1922 г. известный экономист Н. Д. Кондратьев обращал внимание на то, что в рассматриваемый период «мешочничество быстро усиливалось». При этом Николай Дмитриевич декларировал «усиление организационной мощи государственного продовольственного аппарата». Но приводил отвергающие саму мысль о такой «мощи» данные: в конце 1918— конце 1919 г. официальные органы доставили потребителям 54.4 млн пудов хлеба, а мешочники — 82.2 млн пудов. Современный исследователь Ю. П. Бокарев, однако, свидетельствует о резком снижении удельного веса мешочнического снабжения в сравнении с государственным; более чем в два раза в 1919 г. и сразу в несколько раз в 1920 г.3

Еще больший разнобой в суждениях обнаруживаем при оценке нелегального снабжения в 1920—1921 гг. Еще в

277

1920-е гг. М. М. Жирмунский отводил добытчикам хлеба первое место в снабжении городов продуктами сельского хозяйства «несмотря на борьбу, которая с ним тогда (в 1919— 1920 гг.) велась».4 Гораздо позднее, — в 1960-е гг., 3. В. Атлас и В. П. Дмитренко, ссылаясь на данные проведенных по инициативе Совнаркома «наблюдений», говорили уже о наивысшем подъеме нелегального снабжения именно в указанное время. Исследовательница Л. Н. Суворова в общем солидарна с ними; но подчеркивала, что речь идет только о спекулятивном мешочничестве, полностью поглотившем в 1920 г. потребительское.5 Напротив, ученые И. Т. Филиппов, Г. С. Гордеев, Ю. П. Бокарев и С. А. Павлюченков сводили нелегальное снабжение уже к 1920 г. чуть ли не к нулю.6 Первый из них заявлял об отмирании необходимости в мешочниках в 1920 г. — якобы уже в мае этого года более 70 % хлеба рабочие (не упоминалось, что далеко не все они и тем более не потребители в целом) получали по карточкам. Трое других только что упомянутых исследователя обосновывали свое утверждение так: во-первых, усилилась борьба государства против нелегального рынка, во-вторых, перестал действовать транспорт, на котором передвигались мешочники; в-третьих, в результате установления государственного контроля над промышленными предприятиями прекратились массовые поступления промышленных товаров на мешочничес-кий рынок. Формально это весьма основательные причины краха движения нелегальных снабженцев. Однако упомянутые историки не учитывают удивительной жизнестойкости вольных добытчиков хлеба, забывают об их колоссальных адаптивных способностях. Что же касается взаимоотношений государства с мешочниками — вместо раскрытия темы и определения особенностей явления на каждом из этапов приводится риторическая формулировка вроде такой: «...еще более ужесточилась борьба с мешочничеством».7 Историки сообщают об «усилении борьбы» на каждом из этапов и непонятно, как нелегальное снабжение сохранялось.

Полярность взглядов авторов обусловлена во многом отсутствием специальных исследований существа, размеров, форм, значения нелегального рынка в 1919—1921 гг. Думается, между противоположными точками зрения и лежит проблема, в которой следует разобраться.

Прежде всего, правы авторы, указывающие на рост государственных хлебозаготовок в 1919—1920 гг. По официальным данным, в 1917—1918 гг. заготовили 47.5 млн пудов, в 1918-1919 гг. - 108 млн пудов, 1919-1920 гг. - 212.5 млн пудов, а после присоединения к Советской России всех основных регионов в 1920—1921 гг. — 284 млн пудов. Пока

278

мешочники по существу кормили население, новая власть налаживала продовольственный аппарат. «Выколачиванием» хлеба из крестьян и мешочников к 1921 г. стали заниматься около 145 тыс. работников ведомства Наркомпрода и более 800 организованных им продовольственно-реквизиционных отрядов, а также множество всяких местных и чрезвычайных органов власти.8 Учтем, что немалая часть заготовленной всеми ими провизии была добыта в ходе так называемых опосредованных мешочнических хлебозаготовок; в частности только в 1919 г. в Курской губернии реквизиторы отобрали у мешочников 400 тыс. пудов муки.9

Может быть, и в самом деле в 1919—1920 гг. отпала необходимость в нелегальном снабжении? Во-первых, заготовленного государством хлеба оказалось явно недостаточно — в целом ряде хлебородных регионов (например, в 1920—1921 гг. в Донской области) заготовки с треском провалились.10 Во-вторых, — и это главное — заготовить продукты не означало доставить их потребителям. Во время перевозки от станций сытых районов в голодные местности в 1918—1919 гг. терялось не менее трети провизии. Деятели Наркомата продовольствия в начале 1920 г. обнародовали данные, из которых следовало, что мешочники доставляли хлеба на 5 % больше, чем закупали у крестьян (видимо, за счет «мобилизации» невыявленных ресурсов голодных регионов), а продовольственные комитеты — на 1/3 меньше заготовленного. Например, эшелон с рыбой из Астрахани в Петроград продвигался более 2.5 месяцев и в пункт назначения продукт прибывал испорченным.11 Мешочники же не могли позволить себе быть бесхозяйственными и нераспорядительными. Нелегальное снабжение по сравнению с государственным на каждом шагу демонстрировало серьезные преимущества. Надо думать, как много терялось еще и при распределении через те «компро-довские» органы, которые население во многом справедливо считало «корпорацией воров».

Вот выразительные данные исследований, проводимых весной — летом 1919 г. и в начале 1920 г. в 56 городах потребляющей и производящей хлеб полосах Советской России. Оказалось, в потребляющей полосе еженедельно горожане получали по карточкам весной 2.5 фунта хлеба, летом — 1.6, зимой — 2.3 (соответственно ежедневно — 145, 100, 130 г), в зернопроизводящих губерниях — 4.2, 2.6, 3.5 фунта (ежедневно — 360, 120 и 200 г). Даже в плодородных губерниях государство по ряду (указанных выше) причин далеко не всегда оказывалось в состоянии перебросить продукты из деревень в близлежащие города. А уж в хлебопотребляющих регионах норма была просто голодной. Ежедневный рабочий паек в

279

среднем на протяжении 1919 г. составлял в Ярославле 100, паек иждивенца 50 г.; в Петрограде — 120 и 30—40 г.12 Петроградский руководитель продовольственного дела А. Е. Бадаев полагал, что своей организацией во многом государственное продовольственное снабжение обязано конкуренции с мешочничеством.13 Улучшение положения с провизией в некоторых городах в отдельные непродолжительные периоды (осенью 1920 г. на короткое время норма снабжения несколько повысилась) в целом ситуацию не меняло. Тоже относится и к налаживанию льготного продовольствования персонала некоторых «элитных» предприятий вроде Путиловского или Енакиевского.14 В общем же в 1919—1920 гг. провизия, получаемая по карточкам, составляла 19—32 % среднемесячного потребления рабочих; некоторые исследователи берут среднюю между этими цифрами величину и говорят о 25%-ной доле государственного снабжения городского населения в действительном потреблении хлеба. К тому же выдача хлебного пайка сплошь и рядом задерживалась на один или два месяца.15

Хлеб был абсолютным мерилом ценностей, твердой валютой всех лет гражданской войны. Между тем государство имело возможность компенсировать недостатки хлебных поставок подвозом каких-то других продуктов. Но и ее оно не использовало. Дадим слово знатоку экономических проблем русской революции профессору С. М. Дубровскому, который в 1923 г. заявлял, что «в период наибольшего успеха продра-боты ... 3/4 крупы, 9/10 картофеля и почти все остальные продукты приобретались населением помимо советских и кооперативных организаций».16 То же относится к мясу, маслу, сахару.17 Причем качество продуктов было отвратительным. Показательными могут быть данные относительно рациона питания в столовых государственных учреждений. Даже «ударные» (важные) предприятия в некоторые периоды обеспечивались провизией из рук вон плохо. Например, рабочий петроградского завода «Сименс Шукерт» Платонов 17 декабря 1919 г. на заседании исполкома Петросовета свидетельствовал: «...у нас в столовых несколько дней варили суп из очисток, а из гнилого картофеля делали котлеты».18

Думается, рассуждения об улучшении государственного снабжения населения в 1919—начале 1920-х гг. и соответственно об уменьшении потребности в мешочничестве несостоятельны. Если бы люди, сложа руки, ждали милостей от государства, они по-прежнему обрекали бы себя на истощение и медленное умирание. Между тем никто из очевидцев не сообщал о массовой смертности в городах из-за голода. М. А. Осоргин в своих воспоминаниях называл голод москвичей в начале 1920-х гг. «шуточным», поскольку мешочничес-

280

Голод распространялся в сельской местности.

кий рынок с лихвой восполнял острую нехватку продовольствия.19 При этом очевидцы обращают внимание на ухудшение продовольственного положения в деревнях потребляющей полосы (сказывались и долговременные последствия комбе-довской деятельности в отношении мешочничества).

Стоит говорить об отрицательной тенденции, определившейся в системе государственного продовольственного снабжения многих крупных регионов в 1919—начале 1920-х гг. Возьмем данные по Москве. По исчислениям видного социолога и экономиста А. Е. Лосицкого, доля нормированного

281

11 А. Ю. Давыдов

хлебного снабжения колебалась для столичных рабочих от 34.5 % в марте 1919 г. до 22.6 в июле 1919 г. и 29 % в мае 1920 г. За последующие месяцы у нас имеются данные о реальной выдаче хлеба москвичам по сравнению с установленной причитавшейся нормой (своего рода прожиточным минимумом), подтверждающие охарактеризованную тенденцию сокращения государственного продовольствования. В июне 1920 г. в Москве было выдано по сравнению с нормой 57 % хлеба, в июле — 38, в сентябре — 26 %.20

Ясно, что в других городах дела с обеспечением жителей провизией обстояли гораздо хуже, поскольку снабжение Москвы и Петрограда объявлялось «ударной» задачей и в них нередко направлялись причитавшиеся провинциальным городам транспорты с продуктами. В нестоличных населенных пунктах общий расход семей работников превышал официальный заработок на 50 % в 1918 г., на 92 в 1919 г., на 170 в апреле 1921 г., и на 130 % в сентябре 1921 г.; только к началу 1922 г. ситуация значительно изменилась и это превышение составило лишь 21 %. Эти выразительные данные в полной мере характеризуют эволюцию нелегального рынка. Работники разными путями добывали товары и продавали их мешочникам, либо сами мешочничали. Каждый рабочий прогуливал в среднем не менее 3 месяцев в году, посвящая это время нелегальным рыночным операциям.21 Немец А. Гольдшмидт, посетивший Москву весной 1920 г., писал: «Спекуляция сидит в крови у рабочих».22 Правда, он решительно осуждал присущее им пренебрежительное отношение к труду, забывая, что в тех условиях не существовало связи между трудовыми усилиями государственного работника и его обеспечением продуктами.

На сельских жителей хлебопотребляющей полосы Наркомпрод и вовсе крайне редко обращал внимание. Поэтому в распределительных пунктах (их стали с 1919 г. называть «потребительскими коммунами») сельчане хлебопотребляющих регионов получали 11 % хлебного минимума.23 Остальное обеспечивало нелегальное снабжение. В итоге на протяжении всего периода гражданской войны мешочник оставался центральной фигурой на рынке.24

По справедливому утверждению авторитетного автора «Очерков по истории денежного обращения в СССР» 3. В. Атласа, «несмотря на усиление военно-коммунистических мероприятий, рынок в 1919 г. был более обильным, чем в 1918 г.». Сухаревская площадь, например, перестала вмещать огромные количества продуктов, толпы продавцов; торговля осуществлялась на прилегавших к ней улицах — Мещанской, Садовой, Спасской, Сретенской.25 «В огромной степени Москва живет черным рынком», — констатировал А. Гольдшмидт

282

весной 1920 г.26 На протяжении большей части 1920 г. рыночная ситуация радикально не изменялась. Не случайно в разосланном на места в декабре 1920 г. циркулярном письме Наркомата юстиции «спекуляция продуктами и предметами первой необходимости и мешочничество» относились к числу принявших массовый характер «преступлений в продовольственной области».27 Это письмо было разослано «всем губис-полкомам», поскольку не существовало свободных от нелегальных снабженцев регионов. Отказаться от занятий мешоч-ническими операциями для простого россиянина означало согласиться со своей гибелью.

Между тем большевистские деятели, опираясь на усилившийся государственный аппарат, надеялись взять в ежовые рукавицы рынок, введя продразверстку и строгий контроль над распределением крестьянской продукции. Однако не согласимся с теми, кто преувеличивает масштабы и степень изъятия Наркомпродом хлеба у его хозяев. Учтенные при проведении продразверсток у крестьян зерно и мука составляли меньшую часть производимой ими продукции. В 1920 г., в частности, сельчане утаили от учета не менее 1/3 валовой зерновой продукции, что составляло до 1 млрд пудов. Покровительствуемые местными властями сельские жители подавали сильно заниженные данные о размерах запашки.28 Утаенный хлеб предназначался в первую очередь для мешочников.

Теперь — о транспортном кризисе как о якобы непреодолимом препятствии для мешочнического движения. Напомним, что, по мнению специалистов, по-прежнему важнейшей причиной развала транспорта оставались анархистские методы управления железными дорогами, а также ведомственные споры между наркоматами путей сообщения, военным и продовольственным. Соответственно, как представляется современным исследователям, в условиях тяжелейшего транспортного кризиса становились невозможными нелегальные рыночные связи города с деревней.29 Однако с полным правом можно утверждать, что российские добытчики хлеба находили выход. Стал значительно активнее использоваться речной и прежде всего гужевой транспорт. Мешочники и крестьяне прокладывали санные пути и в обход заградительных отрядов перевозили свои товары.30

Думается, деятели продовольственного ведомства несколько преувеличивали пагубность последствий железнодорожных трудностей для налаживания снабжения населения, объясняя тем самым провалы в своей работе. В опубликованном в 1922 г. сборнике отчетных материалов разных ведомств обнаруживаем такой выразительный факт: «В течение 1920— 1921 гг. ... больших транспортных затруднений не встреча

283

лось. Все, что предъявлялось на местах губпродкомами, было почти все погружено без особых задержек».31 Как видим, государственные продовольственники не знали острой нехватки вагонов и паровозов. Другое дело: они не сумели — на это уже обращалось внимание — рационально их использовать. И сила мешочничества состояла как раз в том, что оно стало средством своеобразной интенсификации подвижного состава. В то время огромное количество вагонов отправлялось порожняком, места в них использовались далеко не в полной мере. В 1921 г., когда транспортный кризис достиг апогея, вместо вполне возможной (по техническим и прочим условиям) погрузки 11 — 12 тыс. вагонов в день фактически грузилось 7—9 тыс., включая и военные транспорты.32 Только мешочники были в состоянии решить проблему пустовавшего подвижного состава. Например, работники всяких ведомств нередко объявляли вагоны своими (так называемыми штабными) и никого туда не впускали — даже кондукторов; однако взятка мешочников открывала двери и таких вагонов.33 К тому же нелегальные снабженцы использовали санитарные, воинские эшелоны.

В случаях, когда нелегальные снабженцы из-за транспортных проблем или заградительных отрядов почему-либо не доходили до деревень, то крестьяне не сомневались в бесполезности своей работы. Привычка к труду ослабевала. Один уральский крестьянин высказался по этому поводу так: «Денег мне не нужно — на них купить ничего нельзя, спекулировать не позволяют, — на кой ляд мне много засевать, лучше на полатях полежу лишний денек».34 Сама угроза изъятия хлеба по твердым ценам реквизиционными отрядами автоматически приводила к сокрытию хлебных запасов, а затем и к сокращению посевов. Крестьяне в ряде мест убирали с полей ровно столько, сколько необходимо было для прокормления семей, остальное заметалось снегом. Фактическое установление продовольственной диктатуры и ликвидация вольного рынка обессмысливали трудовую деятельность сельских тружеников. Крестьяне с этим мириться не могли. «Я хлеб произвел, я над ним трудился, хлеб в моих руках, и я не имею права им торговать», — возмущался один пензенский крестьянин.35 Примечательно, что главным требованием крестьянских восстаний во всех районах в 1920 г. стала отмена хлебной монополии. С сельскими хозяевами были солидарны заводские рабочие, выдвигавшие в ходе своих забастовок «контрреволюционные» требования свободы торговли.36 Крестьяне и заводчане не желали ощущать себя нарушителями закона, участниками запрещенного вольного рынка и пособниками «преступных» нелегальных снабженцев.

284

Деревенские жители укрывали съестные припасы, как могли. В отчетах продовольственных работников то и дело упоминается о шомполах, с помощью которых бойцы реквизиционных отрядов отыскивали хлеб. Крестьяне перестали хранить зерно в амбарах и в случаях невозможности продажи его мешочникам прятали его в землю, навоз, кизяки; здесь хлеб неизбежно портился. Сельские труженики выкашивали еще зеленые злаки на солому.37 Они готовы были пойти на любые меры, лишь бы хлеб не попал к коммунистам.

Наибольшие траты зерна по-прежнему связывались с определенной нами во второй главе «самогонщической» альтернативой мешочничеству. По мысли Ем. Ярославского, хлеба, потраченного на «кумышковарение», хватило бы для выдачи пайков на протяжении года многим миллионам горожан. В 1919-начале 1920-х гг. крестьяне перегнали на самогон до 30 % своих хлебных запасов.38

Показательно, что в регионах, в которые приходила Красная Армия, быстрый рост самогоноварения обнаруживался вскоре после ограничения вольного рынка. Так происходило, например, в советской Сибири. В первой половине 1920 г. в регионе сохранялся вольный рынок — поэтому крестьяне работали и им было не до пьянства. Однако в середине 1920 г. в Сибири развернулось массовое изъятие всех хлебных излишков, в том числе прошлых лет. В итоге уже в июле 1920 г. официальные документы Сибирского ревкома впервые зафиксировали «небывалый рост тайного винокурения».39

Самогоноварение и связанная с ним алкоголизация общества по-прежнему представляли величайшее общественное зло. Самогон становился в изучаемый период средством взаимных расчетов, выполнял функции денег; это его предназначение сохранялось на протяжении многих последующих десятилетий. «В деревне за самогон можно сделать все», — записал в январе 1921 г. в своем дневнике М. М. Пришвин. К началу 1920-х гг. с «кумышковарением» все свыклись, оно стало признаваемой начальством отраслью крестьянского хозяйства. Интересную зарисовку обнаруживаем в том же дневнике. Оказывается, в начале 1920-х гг. самогон было принято изготовлять в лесу, но не из страха перед властями; они-то как раз располагали всей соответствующей информацией; по словам Пришвина, «начальству все известно». Просто жители «боялись, что свои налетят и много надо угощать».40 Самогон оказывался одним из факторов образа жизни советских граждан.

Большевистские продовольственники считали самогоноварение и нелегальное снабжение одинаково вредными и одинаково ополчались против них.41 Не выявляли причинно-следственных связей и не замечали, что проблема может быть

285

поставлена так: больше мешочничества — меньше самогоноварения, и наоборот.

В конечном счете предпосылкой творившегося в продо-вольствовании населения хаосе была разбалансированность и дезорганизация государственных структур в целом, прежде всего продовольственного и транспортного ведомств, а также контрольных и так называемых силовых структур. В 1920 г. с мест поступало в Москву большое количество сообщений о загромождении амбаров и пакгаузов зерном, которое погибало прямо на глазах. Из Тамбова (январь 1920 г.): «В случае неотгрузки хлеба минимум миллион пудов его обречен на сгорание». С Рязано-Уральской железной дороги (в то же время): «У полотна железной дороги, под открытым небом, в снегу гниют сотни тысяч пудов пшеницы».42 Сообщения о потерях таких колоссальных продовольственных запасов раньше не встречались.

На станциях вагоны с хлебом простаивали по 5—10 дней.43 Государственных чиновников судьба грузов особенно не беспокоила. При этом мешочники, как муравьи, перетаскивали свои грузы с эшелона на эшелон и таким способом частично решали проблему железнодорожных «пробок».

Создание продовольственных «заторов» было на руку бесчисленным ворам из государственных учреждений. Масштабы воровства в 1919—1921 гг. были беспрецедентными. Убийственная характеристика невиданного размаха хищений содержится, в частности в опубликованном в 1994 г. и относившемся к 1919—1920 гг. письме уполномоченного ЦК РКП(б) В. И. Ленину: «Прибывают грузы в запломбированных вагонах, но все уже расхищено, — пишет большевистский деятель. — Крадут через крыши, пол, указывают ложный вес. Вагоны сахара портятся от искусственного отсырения, чтобы увеличить вес... то, что не сгнило, было распределено между своими». Коррумпированность и недееспособность органов власти уполномоченный справедливо считает причиной всех этих безобразий. Он обеспокоен тем, что «картина самая кошмарная, ибо и сотрудники ЧК, и сотрудники рабоче-крестьянской инспекции в большинстве работают в контакте с врагами».44 Разительный контраст: у мешочников (особенно организованных) украсть провизию было невозможно.

Борьба государства с воровством превращалась в бессмысленное занятие, в войну с ветряными мельницами. В Тверской губернии, например, долгое время бесполезно пытались пресечь хищения продуктов в детских столовых и в конце концов просто закрыли их, выбрали, по мнению местного начальства, самое меньшее из зол. Неуловимыми оказались так называемые мертвые продовольственные души, которые стали сред

286

ством осуществления афер с продовольствием. По переписи населения 1920 г., в городах насчитывалось 12.3 млн человек, а по отчетам Наркомпрода на общегражданском снабжении состояло 21.9 млн; это означало, что более 40 % распределяемого по карточкам продовольствия отпускалось неизвестно кому.45 Передаточные шестерни государственного продовольственно-распределительного механизма бездействовали.

О разложении элементов аппарата свидетельствовал размах взяточничества. Как представляется, в изучаемый здесь период оно должно было претерпеть некоторые изменения. Судя по материалам проведенных И. С. Кондурушкиным исследований судебных процессов, на первых порах (т. е. в 1918 г.) «взяточник берет, сколько дадут, стесняется». В дальнейшем он осмелел, обнаглел и, по мысли Кондурушкина, «начинается вымогательство взятки». Тот же автор свидетельствует, что «суд не видел взяточников, коих бы голодная нужда толкнула бы на взятку».46 Размеры мздоимства выросли, оно широко распространилось на более высоких этажах власти. Так, в Петрограде брали взятки в разных отделах Петросовета (в частности, в отделе пропусков, где оформляли разрешения на проезд по стране), Петрогубкоммуны, угрозыска и т. д. Почти каждый пятый проведенный агентами ВЧК арест вызывался «должностными преступлениями», т. е. взяточничеством и хищениями. Причем речь идет лишь о серьезных преступлениях; в частности, члена коллегии продовольственного комитета Невского района Петрограда Маковского, который за деньги раздавал направо и налево разрешения на провоз продуктов, никто и не думал арестовывать, его только отстранили от занимаемой должности.47 Размер взяток увеличивался. Все более значительную часть своего дохода отдавали нелегальные снабженцы лихоимцам, компенсируя потери повышением цен на продаваемые ими продукты. Основанная на взятке система взаимоотношений мешочников и служащих разных рангов устоялась, стала привычной. В этом причина процветания нелегального рынка в условиях усиления административного нажима на него со стороны большевистского государства.

Теперь об утверждении некоторых историков относительно невозможности приобретения мешочниками необходимых для обмена на хлеб промышленных товаров. Действительно, в рассматриваемый период государство сделало все, для того чтобы обеспечить переход товаров от производителя к потребителю без всяких посредников, рынков, базаров, мешочников. Между тем разболтанный государственный механизм был плохим средством контроля над распределением промышленной продукции. Хотя «товарный голод» обострился до край-

287

ности. В отдельных районах вместо рубах использовали мешки. Это было время, когда уважительной причиной невыхода служащего на работу стало считаться отсутствие у него обуви. По той же причине некоторые продовольственные отряды не могли приступить к исполнению своих обязанностей. Даже бойцам чрезвычайных комиссий не хватало «кожанок», и Совет обороны республики издал строгое постановление о принудительном изъятии всех кожаных вещей у населения; взамен обещали выдать «какую-нибудь теплую вещь».49 Огромное Советское государство оказалось неспособным одеть и обуть даже своих «ответственных» агентов.

Мешочники же при этом не испытывали больших проблем с пополнением запасов промышленной продукции; с 1919 г. резко выросло значение натурального обмена — в ущерб денежному. Обнаружились самые разные источники пополнения товарных запасов нелегальных снабженцев. Прежде всего администраторы огосударствленных крупных фабрик вынуждены были (вопреки запрещениям и минуя официальную отчетность) выдавать зарплату продукцией, в противном случае заводчане разбежались бы; эта натуральная оплата поступала через рынки к мешочникам. Кроме того, мешочники, как и в истории с транспортом, использовали ресурсы, извлечь пользу из которых никто, кроме них, не мог. Например, в Петрограде в 1920 г. работники коммунальных служб более 1000 домов разобрали на дрова и только мешочники использовали оказавшиеся бесхозными тысячи пудов стекол, кровельного железа, печных приборов, замков, дверных петель и т. д. В деревнях производившей хлеб полосы все это ценилось на вес золота.50

Нелегальные снабженцы по мере истощения старых дореволюционных запасов товаров широкого потребления в 1919—1920 гг. начали делать ставку на их производство. На мелких предприятиях производилась продукция для мешочников — даже в конце 1920 г. 70 % из числа подобных заводиков еще не были национализированы. Кроме того, многочисленные частные фабрички, возникавшие в 1919— 1920 гг. под флагом кооперации (так называемые лжекооперативы), обеспечивали нелегальных снабженцев товарами для поездок в деревни.51

Определенное значение для пополнения мешочнических товарообменных запасов имела скупка промышленных изделий и орудий труда, украденных работниками на предприятиях. В частности, в военно-обмундировочных мастерских в 1920 г. пропали несколько сотен тысяч аршинов тканей, которые в конечном счете обнаружились на московских рынках и разошлись по мешкам нелегальных снабженцев. Вместе с

288

тем в мешках нелегальных снабженцев украденные работниками предприятий товары составляли незначительную часть, несмотря на утверждения советских пропагандистов. Можно сказать, что мешочнические операции в некоторой степени даже стимулировали производство предметов широкого потребления. Этим объясняется одно из разительных несоответствий военно-коммунистической действительности: пустота полок советских магазинов и кипучая ярмарочная торговля.52

Мешочническое движение стало в определенном смысле компенсатором отчетливо определившихся и углублявшихся в 1919—начале 1920-х гг. пороков советской политической и экономической системы. Вместе с тем его представители отнюдь не были заинтересованы в сохранении военно-коммунистических порядков. Слишком тяжело давался им хлеб. Мешочник-потребитель мечтал об облегчении условий существования. Спекулянт мечтал накопленный с колоссальным риском «первоначальный капитал» вложить в надежное дело.

ОСОБЕННОСТИ МЕШОЧНИЧЕСКОГО ДВИЖЕНИЯ В 1919—НАЧАЛЕ 1920-х гг.

Масштабы нелегального снабжения с 1919 г., судя по всему, не только не уменьшались, а увеличивались. Это явление напрямую связано с частичной легализацией мешочнического движения в виде так называемого льготничества, с перебоями в работе систем снабжения населения, а также с процессами натурализации экономики и со стремительной инфляцией. Средняя месячная эмиссия составляла в 1919 г. 13.5 млрд р. против 2.8 млрд — в 1918 г. К 1921 г. эмиссия достигала 200 млрд р. в месяц. Если фунт ржаного хлеба стоил в июле 1918 г. 6 р., в январе следующего года — 12.5 р., то в марте 1919 г. — уже 33 р., а в конце 1920 г. цена дошла до 700 р.53 В итоге жителям приходилось активизировать свою борьбу за выживание, чаще предпринимать мешочнические экспедиции. В целях сохранения денежных накоплений в условиях инфляции мешочники-профессионалы должны были постоянно и все чаще «конвертировать» их в хлебную «валюту», которая снова обращалась в деньги. По данным экономистов, уже в 1919 г. по сравнению с 1918 г. обороты вольного рынка существенно выросли, что было обусловлено активизацией деятельности мешочников.54

В нелегальном снабжении в рассматриваемый период участвовали те же, что и в 1918 г., социальные, профессиональные, возрастные, половые группы населения. Вместе с

289

тем формы, методы, принципы, пути нелегального снабжения претерпевали определенные изменения, поскольку мешочники постоянно и успешно приспосабливались к выдвигавшимся жизнью проблемам. Прежде всего, в 1918 г. мешочники подверглись серьезнейшему отбору, отсеявшему слабых. Увеличилась среди них категория людей с большим опытом частнопредпринимательской деятельности (выходцев из дореволюционных торговцев), обладавших немалыми запасами товаров и денег. Показательно, что из 14 тыс. опрошенных спекулянтов, которые были задержаны в ходе проводившихся в 1920 г. Московской ЧК облав, до 70 % оказались бывшими торговцами и предпринимателями.55 В этот период, как правило, рынок не терпел дилетантов.

Получило распространение мешочничество привилегированное или, по определению автора 1920-х гг. И. С. Конду-рушкина, «советское», «легальное». Данное явление стало следствием разрастания административного аппарата и невозможности осуществления контроля за ним со стороны большевистского руководства. И хотя такое «привилегированное» самоснабжение не играло важной роли в обеспечении рынка, однако его распространение свидетельствует о приобщении к нелегальному снабжению всех без исключения слоев населения, в том числе таких, представителей которых, на первый взгляд меньше всего можно было отнести к нелегальным снабженцам.

Механизм действий «привилегированных» спекулянтов выглядел следующим образом. Местные руководители, уполномоченные Чрезвычайного управления по снабжению Красной Армии закупочно-сбытовых и других организаций запасались в «пролетарских центрах» мануфактурными и галантерейными изделиями. Затем своей властью занимали теплушки в двигавшихся в хлебные районы эшелонах и отправлялись за продуктами. Работники железнодорожных станций прицепляли к проходившим мимо поездам «свои» вагоны, путешествовали с комфортом и привозили домой продукты. Часть провизии передавалась в благодарность за покровительство начальникам, многочисленным влиятельным друзьям и знакомым. Другая часть отправлялась на рынок.56

Для занятий легальным мешочничеством широко использовали свои права милиционеры, сотрудники региональных управлений уголовного надзора и железнодорожной охраны. «Пока служил в милиции, то я ездил и привозил, а теперь (после увольнения. — А. Д.), кроме пайка, не имею ничего», — писал житель Петрограда в октябре 1920 г.57 Циркуляр Наркомата юстиции от 24 июня 1921 г. отмечал широчайшее распространение практики выдачи начальниками командиро

290

вочных удостоверений «уполномоченным» мешочникам в обмен на обещание поделиться продуктовой «валютой». «Возили всем (начальникам. — А. Д.) и все, что угодно», — заявляли сотрудники Наркомата путей сообщения в ходе судебных заседаний по делу Московского металлургического треста.58

Не так давно, после публикации воспоминаний известного поэта-имажиниста А. Б. Мариенгофа, стал известен интересный факт. Оказывается, среди привилегированных мешочников находим даже таких людей, как С. А. Есенин и его друг А. Б. Мариенгоф. В 1919 г. в персональном вагоне своего товарища, уполномоченного одного из наркоматов Г. Колобова, они периодически посещали Бухару или Ташкент, там закупали на местных базарах и грузили в тот же вагон несколько пудов муки, риса, сухофруктов в мешках; в Москве продукты распространялись среди знакомых, продавались владельцам кафе и столовых.59 Вообще жизнь привилегированных мешочников отличалась не только комфортабельностью условий путешествий, но и тем, что сами они не рисковали продавать продукты на рынках, а реализовали через приятелей и друзей. Такие ходоки доставляли по заказам белый хлеб, масло, семгу, икру, балык, вино, фрукты. В самые тяжелые для страны времена спрос на их товар не исчезал. В умирающей от голода рабочей Москве, сидевшей на одной восьмой фунта хлеба в день, на клюкве и картофельной шелухе, сохранились многие благополучные семьи с «забронированными» квартирами, в которых при опущенных занавесях устраивались званые обеды, танцевальные вечера.60

Центром мешочнического снабжения элиты стал Наркомат внешней торговли. Прямо в его стенах и с ведома руководителей дело наладил сотрудник Наркомвнешторга Г. Соломон, которого называли министром государственной контрабанды. Он отбирал кандидатов в привилегированные мешочники и снабжал их особыми командировочными удостоверениями, запрещавшими реквизировать багаж, деньги и товар, обязывавшими органы власти оказывать содействие предъявителям. Документы были очень важными, можно сказать, «окончательными», поскольку на них стояла подпись наркома иностранных дел Г. В. Чичерина. Подобные удостоверения позволяли спекулянтам без особого труда приезжать в изобильные прифронтовые зоны, до которых простые мешочники еще не добирались, и доставлять продукты оттуда в Москву. Некоторые начали доставлять не просто мешки, а обозы и вагоны.61 Основная часть добытчиков провизии могла только позавидовать слугам элиты. Распространение привилегированного нелегального снабжения стало следствием разложе-

291

«Привилегированные» мешочники С. Есенин {в центре) и А. Мариенгоф (слева).

ния военно-коммунистических порядков, сочетавших голод народа и всевластие новой бюрократии. По существу представители данной разновидности мешочничества были паразитами на государственном организме, в этом их отличие от обыкновенных нелегальных снабженцев.

Мешочники, не относившиеся к привилегированным, в полной мере усвоили негативный опыт общения с большевистским государством, и поэтому в 1919—1921 гг. к создаваемым на их пути новым трудностям они научились приспосабливаться. Например, железнодорожный транспорт разваливался, и к тому же советская власть вводила многочисленные ограничения на пассажирские поездки — в итоге распространилось «обозничество». «В обход железнодорожных затруднений протягиваются пути гужевого транспорта», — резюмировал уже в середине 1919 г. экономист В. В. Шер.62 В частности, из Пензы на возах, заполненных «товарообменными» пожитками, нелегальные снабженцы отправлялись в дальний путь в Саратовскую губернию. Жители Замянского уезда Воронежской губернии, в котором в начале 1920-х гг. хлеб плохо уродился, проторили обозный путь в Донскую область. Дороги в хлебородных уездах были забиты мешочническими телегами, бричками, двуколками и прочими экипажами. Не случайно в телеграмме, разосланной в конце октября 1919 г. всем председателям губернских исполкомов Советов, нарком А. Д. Цюрупа особо настаивал: «Снова указываю на необходимость беспощадной борьбы с мешочничеством, кроме жел-дорог. Обратите внимание на гужевое движение. Задерживать на трактах подводчиков-мешочников».63

С 1919 г. усложнялись формы организации нелегальных снабженцев. Коллективы мешочников нередко представляли собой небольшие торговые компании, в которых использовался наемный труд. Становились постоянными связи между жителями определенных голодных и сытых волостей или уездов; ходоки из деревень потребляющих районов регулярно путешествовали в хорошо знакомые им хлебные села. Жители Пензенской губернии отправлялись за хлебом к саратовцам, петроградцы за молоком и маслом двигались в давно «освоенные» ими волости Череповецкой губернии и т. д.64

В 1919—начале 1920-х гг. происходили определенные изменения путей передвижения нелегальных снабженцев. Так, Меккой северо-западных мешочников стал Псков, куда эстонские крестьяне привозили картофель, муку, свинину; вокруг псковского кремля развернулось торжище.65 Вятская губерния перестала быть одним из центров притяжения для мешочников, поскольку Наркомпрод объявил проведение хлебозаготовок в ней ударной задачей и для искоренения мешочничества подтянул очень большие силы. В итоге дополнительные потоки нелегальных снабженцев направились в места, где сохранялись вольные рынки, — в Уфимскую и Самарскую губернии, соответственно железнодорожная линия Сызрань—Самара едва-едва справлялась с перевозкой прибывавших из Москвы мешочников.66

Нелегальные снабженцы из северных и центральных районов, как и прежде, закупали провизию в Курской, Воронежской, Орловской, Тамбовской губерниях. Власти последних

293

292

четырех регионов вынуждены были эпизодически разрешать свободу торговли и соответственно снимать заградительные отряды — это содействовало развитию мешочнического движения.67

Вместе с тем в связи с уменьшением продовольственных запасов в российских плодородных губерниях (и соответствующим ростом хлебных цен в них) в планах мешочников на первое место в 1919 г. выдвигалась Украина. В этом году в отличие от 1918 г. военные фронты гражданской войны стали уже серьезной преградой для нелегальных снабженцев; их ликвидация облегчала передвижения мешочников. Это относится как раз к Украине. Здесь на рубеже 1918—1919 гг. победила советская власть и фронт перестал существовать. Однако хлебная монополия еще долго не была установлена. Дрязги и склоки между работниками разных структур Наркомпрода и его местных органов дезорганизовали продовольственное дело. В мае 1919 г. вспыхнул мятеж Григорьева и вся государственная заготовительная работа прекратилась.68 В то же время крестьяне стали панически бояться всяческих контрибуций, конфискаций, продразверсток и старались поскорее продать свою продукцию на еще сохранявшемся вольном рынке — пусть и по низким ценам. Благоприятными условиями незамедлительно воспользовались мешочники, которые сделали Украину в 1919 г. своей главной закупочной базой. До 90 % всех вывезенных из Малороссии продуктов приходилось на долю нелегальных снабженцев.69 Именно это имел в виду Л. Д. Троцкий, заявляя, что на Украине сварен такой «бульон, в котором буржуазные бациллы чувствуют себя превосходно».70 Лишь в середине 1920 г. Совнарком Украины принимает постановление «О воспрещении самостоятельных заготовок продовольствия и о борьбе с мешочничеством».71 Это содействовало тогда ограничению нелегального рынка. Впрочем, еще и до того мешочничество переживало некоторый спад на Украине, поскольку запасы продовольствия не могли быть там бесконечными.

В последние месяцы 1919—первой половине 1920 г. все большее значение в планах нелегальных снабженцев занимают сибирское и дальневосточное направления. Вообще на расположенной за Уралом огромной территории рыночные отношения были очень живучими, поскольку население в целом было довольно зажиточным. Советская власть не могла ликвидировать их без ущерба для себя и пошла на легализацию свободной торговли. Вскоре после начала отступления колчаковских войск, в сентябре 1919 г. Сибирский революционный комитет издал постановление «О порядке частной торговли». Намечалось развернуть закупки хлеба у крестьян.

294

Государственные хлебозаготовки осуществлялись не путем введения продразверстки, атак называемым самотеком. Такая политика в полной мере оправдала себя. До января 1920 г. Особой продовольственной комиссией Восточного фронта было заготовлено не менее 4 млн пудов хлеба. «Ссыпные пункты загружаются хлебом, излишки сдаются без давления со стороны советской администрации», — сообщала в начале 1920 г. газета «Известия ВЦИК».72 В заготовках продовольствия активно участвовали многочисленные сибирские кооперативы.

Свободой торговли сразу же воспользовались прибывавшие в Сибирь из Европейской России мешочники. Закупали провизию на рынках Омской, Томской, Ново-Николаевской (Новосибирской), Алтайской, Енисейской, Иркутской губерний. Еще большую важность представляла возможность беспрепятственно добраться до Владивостока; склады этого портового города были заполнены импортными товарами, и нелегальные снабженцы принялись за их доставку в промышленные регионы России. Кроме того, мешочники снова, как и в 1917 г., наладили переброску провизии из Маньчжурии в Сибирь и за Урал. Железнодорожное начальство сквозь пальцы смотрело на вывоз продуктов, заготовленных нелегальными снабженцами. На базарах и рынках в изобилии имелись продукты и товары из Харбина — местные барахолки в 1919— 1920 гг. даже стали называть «маньчжурками».73

В то же время отдельные продовольственные организации Сибири принялись последовательно проводить политику вытеснения «самотека». Заставляли крестьян продавать провизию по твердым ценам, по своему произволу устанавливали продразверстку в отдельных районах.74 Сибиряки хорошо знали, как новая власть обирала крестьян Европейской России. Все это вселяло страх за будущее в умы сельских жителей, и они стали сокращать масштабы своего хозяйства.

Опасения сибиряков были отнюдь не напрасными. В 1920 г. большевистские власти затеяли решить продовольственную проблему за счет вновь присоединенного, расположенного за Уралом огромного региона. В июле публикуется постановление Совнаркома о ликвидации «самотека», о принудительном изъятии всех хлебных излишков у крестьян Сибири. Намечали собрать не менее ПО млн пудов. Тех, кто мешал решению этой задачи, в том числе мешочников, следовало предавать суду революционного трибунала, передавать в распоряжение чекистов или заключать в концентрационные лагеря «как изменников делу рабоче-крестьянской революции».75 Первый Омский губернский съезд Советов объявил нелегальных снабженцев «особо вредной, преступной... груп

295

пой граждан».76 По всей Сибири начинали создаваться заградительные посты: они состояли из 5—10 агентов губпродко-митетов, которым подчинялись красноармейские соединения.77

Тем не менее властям не удалось перекрыть сибирское направление движения мешочников из центральных и северных районов России. Вспыхнувшие в Сибири летом 1920 г. в ответ на упразднение свободы торговли крестьянские восстания отвлекли силы Продовольственной армии. Кроме того, состоявшие из местных жителей, бывших сибирских партизан, заградительные подразделения нередко либеральничали с мешочниками. Продовольственные организации даже вынуждены были сохранить свободу торговли печеным хлебом.78 Кампания по искоренению нелегального снабжения в удаленном от большевистского центра регионе не оправдала ожиданий деятелей Наркомпрода. Забегая вперед, отметим, что первые месяцы нэпа характеризовал сильный наплыв мешочников из центральной России в Сибирь.

Вместе с тем появились некоторые новые обстоятельства, мешавшие проведению продовольственной монополии. На первый взгляд передвижения мешочников по всем указанным путям с 1919 г. становились почти невозможными. С одной стороны, сохранялись все прежние трудности мешочнического пути.79 С другой стороны, перед нелегальными снабженцами в 1919—начале 1920-х гг. воздвигались новые препоны. За них вплотную взялась большевистская партия. Из ЦК РКП (б) на места рассылались телеграммы, в которых перед коммунистами ставилась задача «распоряжения Компрода проводить обязательно». Прежде всего большевикам следовало покончить с нелегальным снабжением населения через ужесточение «проездного» режима.80 Между тем на практике соответствующие мероприятия нередко носили формальный характер.

Бросается в глаза противоречие между формой антиспекулятивных акций и их содержанием. Вот, например, как обстояло дело со всякими разрешительными мандатами. С 1919 г. ужесточился порядок их оформления. Разрешения на проезд и провоз продуктов по железной дороге представляли собой особые нумерованные бланки; в них содержались подробные сведения о пассажире, его маршруте и о выдавшем документ должностном лице. Дошло до того, что в Москве «удостоверения на получение железнодорожного билета вне очереди» (так назывался в 1919—1920 гг. соответствующий документ) выдавали в приемной ВЦИК и подписывал сам председатель высшего органа власти. Однако даже в таких условиях численность вольных добытчиков хлеба увеличивалась, и все они без

296

исключения были обеспечены проездными документами.81 В конце сентября 1919 г. петроградская «Красная газета» писала: «Когда стоишь где-нибудь на вокзале, в очереди у кассы командировочных, то поражаешься невозможно огромному числу командируемых. Ведь это не командировки, а подлинное переселение народов».82

Поезда и пароходы были переполнены нелегальными снабженцами. Огромную роль при этом играли всякие «липовые» разрешительные документы. Только начинающий мешочник осмеливался отправиться в путь на свой страх и риск, имевшие опыт самоснабженцы располагали всеми необходимыми «командировочными разрешениями». Знаток российской жизни В. Шкловский называл их «липой». По поводу специфического для 1919—1920 гг. явления — обязательного документального обоснования торговых занятий «служебными» интересами — писатель говорил: «Советский строй приучил всех к величайшему цинизму в отношении бумажек... Целые поезда ездили по липам». Контролеры, как правило, мирились с очевидной ложью, тем более, она подкреплялась мздой. Сам В. Шкловский, например, ездил за провизией по командировке «на восстановление связей с Украиной». Хотя было легко выяснить, что никого, кроме себя, он не представлял.83

На широчайшее распространение в 1920 г. законных официальных документов, выданных сотрудниками аппарата за взятки, указывалось и в цитированном выше письме уполномоченного ЦК РКП(б).84 Упомянутые документы освобождали мешочников-спекулянтов от реквизиций и преследований.

Итак, многочисленная армия агентов государства не спешила ополчаться против нелегального рынка и по существу саботировала выполнение распоряжений центра. «Хочет ВЦИК, да не хочет вик (волостной исполнительный комитет. — А. Д.)», — шутили в то время крестьяне. Расширился и оформился своеобразный рынок всяческих разрешительных и командировочных документов. Та же «Красная газета» констатировала: «Занимаются фабрикацией документов и мелкие служащие, ворующие в канцелярии бланки и тайком ставящие на них печать. Занимаются и ответственные лица, распоряжающиеся печатями... В последнее время число подобных дел в ЧК чрезвычайно возросло, потому что запрещен свободный выезд».85 В частности, в Петрограде в первые полтора месяца 1919 г. было выдано разрешений на провоз продовольствия для 3 млн едоков, в то время как в городе проживало около 1.3 млн человек; чуть ли не 2/3 документов выдавались незаконно, в том числе за взятки.86 Служащие государства и

297

нелегальный рынок через взятку и личные связи слились столь тесно, что экономист В. В. Шер в середине 1919 г. имел все основания утверждать: «Чиновник социалистического государства... в массе своей превратился в мешочника. Психология индивидуализма в корне подтачивает правительственный аппарат».87

Сделаем небольшое отступление. Думается, не случайно в области фабрикации «липы» отечественные мастера в дальнейшем далеко опередили иностранцев и в период Великой Отечественной войны были на голову выше конкурентов из гитлеровского лагеря. Так, сотрудник Службы внешней разведки Павел Громушкин вспоминал, что паспорта для советских разведчиков неизменно отличала аутентичность, немцам же никак не удавалось сделать подобные удостоверения личности вполне похожими на подлинные. Думается, дал себя знать накопленный народом опыт.88

В годы гражданской войны возникновение своеобразного рынка документов стало показателем того явления, которое пышным цветом расцвело в России после утверждения у власти большевиков с их утопической коммунистической идеей, а именно — социальной мимикрии или массовой симуляции. Чиновники всех уровней стали делать вид, что ожесточенно борются с каким-нибудь явлением, при этом главным было соблюдение формы и внешнего вида борьбы. Их противники прибегали к формальным средствам противодействия государственным агентам, и эти средства оказывались вполне действенными. Обе стороны вполне устраивали такие правила игры, и никто не собирался их видоизменять до появления очередной «принципиальной» директивы из «центра». В итоге мешочничество стало подпитываться общественными отношениями, суть которых составляла упомянутая социальная мимикрия. В таких условиях изменялись формы сопротивления нелегального снабжения властям: процесс приспособления их друг к другу в основном завершился. Негласная договоренность нелегальных снабженцев и борцов с «теневым» рынком вытеснила их вооруженное противостояние. Показательно: применительно к 1919—началу 1921 г. крайне редки сообщения о перестрелках между ними.

Все сказанное о массовой симуляции в полной мере относится к положению на вещевых и продовольственных рынках; торговля на них расширялась несмотря на усиление административного нажима. Символом новой эпохи, например, может стать переполненная мешочниками и спекулянтами центральная торговая площадь г. Вологды, переименованная большевиками в «Площадь борьбы со спекуляцией». Посетивший в 1919 г. Вологду В. Кривошеий подметил, что «никакой

298

борьбы с процветавшей на ней спекуляцией не было заметно».8'

Широкое распространение рыночной торговли как составной части нелегального снабжения в изучаемый период обусловлено несколькими обстоятельствами. Во-первых, в эти годы целиком преобладало профессиональное, так называемое спекулятивное мешочничество. Небольшая часть нелегальных снабженцев доставляла продукты по заказам владельцев широко распространившихся подпольных кафе и столовых.90 Но подавляющее большинство везло продукты из дальних краев в целях продажи посредством комиссионеров на рынках и получения прибыли. Во-вторых, разрастание рыночной сферы было вызвано натурализацией заработной платы рабочих. В начале 1920-х гг. список «натурвыдач» включал в себя 185 названий, до 93 % официального заработка составляла натуроплата. Всем работникам не оставалось ничего иного, как заняться куплей-продажей. Поэтому количество торгующих в 1919—1921 гг. по отношению к 1918 г. выросло. Заменявшие зарплату корыта, кирпичи, колеса, хомуты, изюм и многое другое сбывались на бесчисленных рынках, обменивались на котировавшиеся в деревне товары.91

К 1920 г. в экономических взаимоотношениях города и деревни значение денег стало приближаться к нулю; исключение составлял не часто встречавшийся в России доллар, равнявшийся в 1920 г. на черном рынке 1000 р.92 В привилегированном положении находились работники, получавшие зарплату керосином, бидон которого в деревне менялся на пуд муки, сапогами — за них крестьяне давали 30 фунтов крупы. Устойчивой «валютой» по праву считалась универсальная верхняя одежда — шинель; в деревне она равнялась 11 фунтам крупы. В плодородные местности жители голодных районов везли в огромном количестве подошвенную кожу, мыло, ситец, махорку, соль.93 Купля-продажа такого добра осуществлялась сначала на городских рынках, а потом уже он переправлялся мешочниками в деревню. На характеристике роли базарных торгов в системе нелегального снабжения и определении места деятельности мешочников в работе рынков мы сейчас и остановимся.

Значение базаров в «теневой» экономической жизни общества в целом было первостепенным. При этом ситуация на рынках целиком определялась деятельностью нелегальных снабженцев. Именно нарушители хлебной монополии обеспечивали рынки продовольственными товарами. Провизия сбывалась на базарах самими мешочниками и нанятыми ими «коробочниками» (продавали в коробках куски хлеба, лепеш

299

ки, кусочки сахара).94 Рынки стали начальными и конечными пунктами торговых экспедиций. В период усиления организованности мешочников в 1919—начале 1920-х гг. они играли роль подлинных центров нелегального снабжения, привнося в него элементы всероссийской организации. Здесь вольные добытчики продовольствия скупали товары; общались и делились информацией; договаривались друг с другом о создании дорожных коллективов; сюда возвращались с провизией в целях последующей перепродажи. На базарах городов производящей полосы мешочники заключали сделки с посредниками, закупавшими провизию оптом в окрестных селах и деревнях. На территориях рынков располагались склады, в которых размещались товары и продукты профессиональных мешочников. Часовые, назначаемые коллективами спекулянтов, контролировали территории базаров и предупреждали мешочников и их работников об опасности.95

Рыночная торговля стала в годы гражданской войны главной формой распределения продовольствия и товаров широкого потребления на советских территориях. Ведущий сотрудник Института экономических исследований Наркомата финансов С. А. Первушин определил особенность рассматриваемого периода так: «...отличие вольного рынка 1919 г. это — чрезвычайно быстрый рост его оборотов».96 «В изобилии имеются мясо, овощи, конфекты, сахар ландрин», «хлеб имеется в огромном количестве», «за истекшую неделю все то же обилие продуктов» и т. п. — вот лейтмотив газетных корреспонденции о положении дел на вольных рынках.97

В центре каждого города непременно раскидывался главный базар, на окраинах действовало несколько небольших торжищ. К тому же существовало множество стихийных рынков, на которых пышно расцветала запрещенная уличная торговля. С рук, лотков, возов, из палаток продавались миллионы пудов разнообразных товаров. Фрукты, овощи и мясопродукты продавались в открытую, и власти смотрели на это сквозь пальцы, а мука, сахар, соль и керосин сбывались из-под полы.98 Мемуаристы нередко вспоминают красноармейцев, продававших на улицах сахар; его держали на ладони и прятали за пазуху шинели при появлении опасности. Видимо, фигуры таких военнослужащих выглядели очень колоритно.99 Торговая жизнь населенных пунктов разворачивалась вокруг центрального базара. Например, среди десятка действовавших петроградских рынков основным был Клинский, расположенный на Измайловском проспекте на небольшом удалении от нескольких железных дорог. Показательно, что введение свободной торговли и расцвет движения «челноков» в 1990-е гг. имели следствием возрождение в Петербурге этого

300

розничного и мелкооптового рынка под названием Троицкого.100

Самыми крупными рынками страны стали московские. Во второй половине 1918—первой половине 1919 г. только на них, по сильно заниженным официальным данным, было продано товаров на сумму не менее 4 млрд р., в то время как весь Наркомат продовольствия за то же время собрал и распределил товаров на 8 3/4 млрд р. При этом некоторые экономисты доказывали, что реальные обороты нелегального рынка в столице вдвое превосходили учтенные официальными органами и их суммы достигали 8 млрд р. «Если же присоединить вольный оборот остальных городов, то мы получим, очевидно, оборот не в один десяток миллиардов в год», — констатировал в июне 1919 г. экономист М. Дарин-ский.101 Подтверждается решающее значение «теневого» снабжения в обеспечении населения всем необходимым для жизни и после 1918 г. Причем следует особо выделить активность столичных «теневиков». В этом отношении в 1919—начале 1920-х гг. выросла первостепенная роль Москвы как центра и в очень многих случаях организатора нелегального рынка Советской России.

В 1919—1920 гг. жители выискивали всевозможные пути зарабатывания средств к существованию, а раздобытые деньги и вещи несли на городские и сельские рынки. По-прежнему нельзя согласиться с утверждениями советских пропагандистов, что мешочники доставляли провиант исключительно для богачей.102 Рыночные площади заполняли отнюдь не новые буржуа. В частности, профессор Ю. В. Готье покупал хлеб у мешочников на рынке у столичного Ярославского вокзала. «На спине у меня был альпийский мешок, а в руках два других мешка — так профессор гуляет по Москве», — писал Готье в апреле 1919 г.103 Простые рабочие пробавлялись «левыми» заработками (например, изготавливали для продажи в деревне зажигалки и многие другие предметы) и также выступали в роли продавцов-покупателей на рынках. Высокий спрос порождал и высокие цены. Компенсируя трудности, потери и риск, мешочники продавали хлеб в городах по цене, в 2—3 раза превосходившей ту, по которой купили его в деревне. «Мародерские цены создаются системой монополии, — подчеркнул исследователь С. Г. Струмилин. — Они — ее естественный, хотя и незаконный плод».104 Но и к этим ценам, как видим, люди приспосабливались.

Крупные рынки выполняли функции подпольных бирж, осуществлявших котировки. В этом проявлялась их организующая нелегальное снабжение функция. Без определяемой исключительно на рынках системы цен и товарных эквива

301

лентов никакие хозяйственные взаимоотношения города и деревни, мешочническое движение были бы немыслимы. Само большевистское государство пользовалось рыночными котировками. Журналы и бюллетени Наркомпрода и Высшего совета народного хозяйства публиковали перечни цен вольного рынка, тем самым почти официально их признавая. В разных концах страны ориентиром служили цены главного рынка страны — Сухаревского. Поэтому Сухаревку (иначе, Сухареву) современники и позднейшие исследователи называли «центром спекуляции» и рассуждали о ее «чудовищных размеров оборотах».105

Рынок перетягивал на свою сторону агентов «пролетарского» государства и в конечном счете выходил победителем в столкновении с большевистским режимом. Многие сотрудники аппарата пайки получали небольшие и нерегулярно, поэтому вынуждены были сами продавать вещи и обращаться к услугам спекулянтов-мешочников. Среди покупателей на рынках обнаруживаем чины милиции, бойцов и командиров реквизиционных отрядов, ответственных служащих учреждений.106 Известно, например, что партийные и советские работники, населявшие привилегированную московскую гостиницу «Метрополь», продавали на столичных базарах все, что могли. А ведь, по мысли большевистских вождей, они обязаны были находиться в авангарде непримиримой борьбы со свободной торговлей. В этой связи в середине 1919 г. экономист В. В. Шер писал: «Сухаревка завоевывает Красную площадь».107

Сухаревка и ей подобные торжища стали своего рода отдушиной подполья, в которое рынок был загнан. Благодаря существованию такой отдушины кормились бесчисленные агенты государства. Замуровать ее — означало для многих советских чиновников обречь себя на лишения и даже голод. В этом мы усматриваем одно из противоречий политики. Выход агенты государства находили в ригористическом по форме и непоследовательном по содержанию, т. е. в том самом «мимикрическом», «симулятивном», отношении к нелегальному рынку. Этот процесс член коллегии Наркомпрода Н. Орлов иронично и очень точно называл «чисто внешней борьбой за главенство государства на толкучих рынках и в обжорных рядах».108 С 1919 г. данный процесс определился весьма отчетливо.

На первый взгляд большевики использовали сильные, радикальные средства борьбы с рыночным нелегальным снабжением. Целью было «очищение рынков от спекуляции» — именно так формулировалась поставленная перед органами власти задача. Привычным явлением стали облавы на ба

302

зарах. И проходили они следующим образом. Во время обычного торгового дня вдруг раздавались крики выставленных мешочниками часовых, предупреждавшие об опасности.109 Люди пускались бежать, старались унести из опасного места свое добро, давили при этом друг друга. Появлялись цепи красноармейцев, милиционеров, сотрудников продовольственного ведомства и Чрезвычайной комиссии. Они окружали людские толпы; преследовали убегавших и отбирали у них мешки, котомки, чемоданы с провизией. Кругом стояли стон и плач. Покупатели и продавцы молили возвратить им конфискованную провизию, но никто не внимал их жалобам. Протестующих и подозреваемых в спекуляции отводили в помещения чрезвычайных комиссий. В отдельных случаях во время облав задерживалось до нескольких тысяч человек.110

Борьба с рынками в отдельные периоды носила различный характер. Иногда всех схваченных в ходе облав спекулянтов отпускали по домам, иногда же сурово наказывали. Периоды ожесточенного давления на торговлю выпали на вторую половину 1919 г. и последние месяцы 1920 г. Думается, в первый раз правители лютовали из-за осложнения на фронтах, во второй — по причине кажущейся скорой победы «военного коммунизма». В частности, в Петрограде во время наступления Юденича всех схваченных на базарах в ходе облав мужчин-торговцев в возрасте от 18 до 50 лет без разбору направляли в лагеря принудительного труда.111

В указанные периоды в десятках населенных пунктов базары просто закрывались, а обнаруженные в палатках и ларях товары реквизировались. Так, в конце лета 1919 г. торговцев Тамбова отправили на рытье окопов и в концентрационный лагерь. Тогда же в Елизаветграде запретили торговлю, одновременно прекратив и выдачу пайкового хлеба; «даже странно», — не мог понять этого посетивший город литератор В. Шкловский.112 Уничтожение неорганизованной торговли нередко становилось самоцелью властей. Обусловленный утопической идеей продовольственной диктатуры процесс ликвидации рынков был антинародной мерой. Знаменательно, что буквально на следующий день после прихода белых войск местное население по своей инициативе возрождало базары. Дадим слово очевидцу В. Кривошеину — бойцу Добровольческой армии, который от души был рад улучшению положения с провизией в г. Дмитриеве Курской губернии после изгнания красноармейцев; в октябре 1919 г. он увидел в городе такую картину: «На площади базар. Бойко торгуют хлебом, мясом, овощами, разными съестными продуктами, разложенными на сто

303

лах. Сравниваю с недавним большевистским временем, когда нельзя было купить куска хлеба»."3 Кривошеий побывал в Дмитриеве до освобождения его от большевиков и сравнения мог делать с полным основанием. Кстати, интересно отношение к продовольственному изобилию двух представителей враждующих лагерей: одного — выросшего в достатке, сына царского министра В. Кривошеина и второго — бывшего до революции простым работником, а с 1918 г. зачисленного в сотрудники заградительно-реквизи-ционного отряда (о нем упоминалось в начале второй главы) В. Потапенко. Первый удовлетворен чужим изобилием. Второй — прибывший из недоедающего Петрограда в богатую Воронежскую губернию — возмущен нарушением справедливости и насаждает равные для всех лишения. В определенном отношении гражданскую войну в России можно толковать и так: столкновение великодушной и непоследовательной сытости с завистливым и злым, непримиримым голодом.

Последняя и самая радикальная в период «военного коммунизма» попытка замуровать рыночную «отдушину» относится к осени 1920—весне 1921 г.114 Политика всемерного ограничения рынков сменилась курсом на их полную ликвидацию, и последствия были печальными. В августе 1920 г., в частности, Петроградский совет запретил всякую торговлю на базарах и в лавках. В письме одного петроградца читаем: «В Петрограде жизнь стала невозможная. Все магазины закрыты, базары тоже, торговцев разгоняют, арестовывают. Если продал кто-нибудь малейший пустяк дают год тюрьмы».115 Вообще в это время резко усиливается контроль со стороны большевистского государства за деятельностью граждан. Создаются посевные комитеты в целях принуждения крестьян к труду, возникают трудовые армии, усиливается политическая цензура и т. д.; показательно, что содержание цитированного частного письма дошло до нас благодаря просмотру его и снятию с него копии чекистами. Административный нажим, разумеется, затронул в первую очередь нелегальное рыночное снабжение. Эпидемия закрытий местных базаров распространилась по стране и затронула Псков, Калугу, Самару и т. д.

Наконец, в декабре 1920 г. власти провели в жизнь мероприятие, имевшее глубоко символическое значение, — ликвидацию Сухаревского рынка. Это событие было приурочено к открытию в декабре в столице 8-го Всероссийского съезда Советов, на котором намечалось подтвердить неизменность курса «военного коммунизма» и даже приступить к форсированию темпов строительства нового общес

304

тва. По инициативе В. И. Ленина «разгон Сухаревского гнезда спекулянтов» прошел в течение считанных часов. Председатель Совнаркома докладывал в декабре 1920 г. делегатам 8-го съезда Советов: « ...наше положение настолько упрочилось, что мы решили покончить с этим (сухаревским. — А. Д.) злом».116 Как представляется, руководство государства преувеличивало важность проведенной в столице акции. На самом деле продовольственное положение в конце 1920—начале 1921 г. ухудшилось и поэтому масштабы нелегального снабжения оставались значительными. В столице после разгрома Сухаревки только официально действовало 11 крупных городских рынков, 600 площадок для уличной торговли и т. д.117

В таких условиях разгон торговцев с расположенной в самом центре Москвы рыночной площади не мог играть важной роли в ухудшении продовольствования столицы и прилегающих к ней регионов. Между тем он знаменовал развитие новой — последней перед провозглашением нэпа — «антимешочнической» кампании. Осень 1920—весна 1921 г. — время наивысшего ограничения частиоторгового оборота, ибо после окончания основных военных действий построение централизованной социалистической экономики стало представляться вполне решаемой задачей. Авторы исследования института Наркомата финансов имели основание заметить: «Важнейший пертурбационный фактор этого периода (ноябрь 1920—апрель 1921 г.) — это полная ликвидация Сухаревки и других рынков...».118 В ряде советских местностей гонения на нелегальное снабжение и торговлю приобретали в то время жестокий характер. Так продолжалось до самого введения нэпа.

Вместе с тем на собраниях и печати нередко звучала острая критика в адрес Наркомпрода, Продовольственной армии и заградительных отрядов.119 Противоречие состояло в том, что на местах и в центре на протяжении 1919—1921 гг. представителями властей все сильнее осознавалась потребность в изменении системы административных мер воздействия на спекулянтов-мешочников, в установлении некоторых форм компромисса с ними. Накопленный за годы гражданской войны негативный опыт убеждал руководителей страны в наличии прямой и жесткой связи между ограничениями рыночного снабжения и нарастанием голодной угрозы. Чем острее осознавалась неизменность такой взаимосвязи, тем более серьезными были уступки со стороны государства в отношении нелегального снабжения.

305

«РЫНОЧНЫЙ МАЯТНИК» В ПОЛИТИКЕ ВЛАСТЕЙ В 1919—1921 гг.

Подъемы и спады нелегального снабжения в описываемое время все более определялись качаниями «маятника» продовольственной политики государства. Причем периоды утверждения «мягкой» линии в отношении незаконной торговли все более удлинялись. Это определялось периодическим с конца 1918 г. преобладанием в руководстве страны сторонников смягчения продовольственной диктатуры, ибо негативный опыт осуществления жесткой хлебной монополии начал оказывать влияние и на высший эшелон большевистской власти. Упорнее всего за сохранение жесткой линии по отношению к нелегальному снабжению по-прежнему выступали деятели из команды А. Д. Цюрупы. Как известно, еще в начале октября 1918 г. по их настоянию было ликвидировано «полуторапудничество». Сразу после этого Наркомат продовольствия предпринял попытку полной монополизации продовольственного снабжения, в частности, попытался контролировать сушку грибов и ягод на местах.120 Успешно пресекались попытки ряда местных руководителей поощрить мешочнические поставки провизии.

Однако к концу 1918 г. продовольственная диктатура пережила новый провал и жители столиц стали сильно голодать. На местах снова возникло противодействие линии Наркомпрода. В конце 1918—начале 1919 г. в Вятской губернии и в Советской Латвии местными властями была самовольно введена полная свобода торговли.121 Вместе с тем главными противниками Наркомпрода выступили обиженные руководители промышленности: Наркомат продовольствия, по их мнению, из рук вон плохо снабжал фабрики и заводы съестными припасами. На съезде совнархозов, состоявшемся в декабре 1918 г., было предложено «покончить с существующей системой продовольствования населения, сохранив за Компродом только руководящую и контролирующую роль». Развивая эту мысль, руководители Высшего совета народного хозяйства разработали «Проект положения об образовании отдела снабжения ВСНХ», в котором намечалось все учреждения Наркомпрода непосредственно подчинить ВСНХ. Подобное реформирование государственного аппарата и продовольственной монополии не осуществилось, поскольку оно представлялось вождям чересчур радикальным.

Усилилось противостояние диктатуре Наркомпрода со стороны московского руководства, возглавляемого председателем Московского совета Л. Б. Каменевым. Моссовет в большевистской прессе называли «застрельщиком» легализации свободной торговли.122 А сам Каменев в апреле 1919 г. в

306

своем послании В. И. Ленину требовал «внушить смотреть сквозь пальцы» на свободный подвоз продовольствия.123 Выражая позицию столичного руководства, Бюллетень продовольственного отдела Московского совета, в частности, так оценивал отмену на местах в конце 1918 г. хлебной монополии: «Это героический шаг, продиктованный мужеством отчаяния».124

Руководители Наркомата продовольствия в конце концов под давлением обстоятельств и оппонентов идут на небольшие уступки, и уже 10 декабря 1918 г. разрешают ходокам от рабочих организаций закупать по твердым ценам так называемые ненормированные продукты — картофель, овощи, молочные продукты, домашнюю птицу, мед, фрукты. Между тем состоявшееся вскоре после этого в Москве Всероссийское продовольственное совещание настояло на отмене всяких послаблений мешочничеству. В ответ комиссия во главе с Л. Б. Каменевым разработала проект декрета, в котором обосновывалось компромиссное предложение введения свободы торговли всеми видами продуктов, кроме хлеба, соли, сахара, чая, растительного масла; лишь закупку и продажу последних следовало ограничить. 17 января 1919 г. соответствующее постановление было утверждено на совместном заседании ВЦИК, Моссовета, делегатов Всероссийского съезда профсоюзов; в нем к тому же намечалось заменить коррумпированные заградительные подразделения вновь создаваемыми отрядами рабочей инспекции, а заодно и расширить значение кооперации в деле заготовки и снабжения.125

Поиск компромисса между рыночными «ястребами» и «голубями» осуществлялся в ходе обсуждения в эшелонах власти проекта комиссии Л. Б. Каменева и упомянутого постановления от 17 января. Наконец, на места направляются из Наркомата продовольствия и Совета управления Продовольственной армией циркуляры, в которых гражданам позволяли беспрепятственно провозить ненормированные продукты. Правда, о закупках на вольном рынке в документах не упоминалось, значит, они по-прежнему были запрещены. Зато власти разрешали пассажирам иметь при себе до 20 фунтов (вместо прежних 8) нормированных продуктов — хлеба, мяса, масла, сахара. Правительственный декрет от 21 января 1919 г. узаконил эти новшества, но определил и очередное ограничение нелегального снабжения — допускал перевозку ненормированных продуктов в города лишь гужевым транспортом, что, кстати, содействовало развитию гужевого мешочничества.126

В итоге в третий раз (после товарообменной кампании и введения «полуторапудничества») большевистская власть от

307

крыла простор для деятельности нелегальных снабженцев. Через новую отдушину из рыночного подполья хлынула народная энергия. Запасаясь на «рынке документов» соответствующими удостоверениями относительно представительства интересов «рабочих организаций», группы ходоков в производящих губерниях находили возможности принудить местные власти закрывать глаза на закупки съестных припасов по вольным ценам. Так, после одной из встреч с большим коллективом мешочников председатель исполкома Черниговского совета Караваев вынужден был заявить: «Я сам вышел из рабочей среды и раз товарищи голодают, то мы должны отойти от буквы закона».127 Тогда же черниговский ответственный продовольственный работник Дагаев гарантировал лояльность властей по отношению к мешочникам, но дипломатично советовал им, чтобы они «делали дела умно, то есть покупая выше, указывали в счетах цены твердые».128

Допущение свободы перевозки ненормированных продуктов содействовало оживлению рынка съестных припасов в целом. В хаосе дорожных проверок разобраться, где разрешенные, а где запрещенные продукты, было чрезвычайно затруднительно. «Вместе с ненормированными продуктами будут также вывозиться и нормированные», «из всех уездов без исключения все нормированные продукты утекают самым энергичным образом», — сообщалось в советской периодической печати.129 Подобные факты встречались сплошь и рядом. Показательно, что резкое увеличение наплыва «продовольственных делегатов из голодных губерний» современники связывали исключительно с декретами о ненормированных продуктах от 10 декабря 1918 г. и 21 января 1919 г. Можно говорить, что решения «центральных» властей по продовольственному вопросу, относившиеся к декабрю 1918 — январю 1919 г., надолго определили подъем нелегального снабжения.

Изменения в сфере продовольствования журнал Всероссийского совета снабжения железнодорожников «Продпуть» даже трактовал как «указывающие на новые тенденции в продовольственной политике и клонящиеся к ограничению монопольного принципа».130 В самом деле, уже в конце января—феврале 1919 г. в Тамбовскую губернию приехали ходоки с разрешениями на закупку продуктов для 4.2 млн рабочих, в то же время в Воронежской губернии ходоки на законном основании закупили провизию для 1.3 млн едоков, в Черниговской — для 1.1 млн. Таким способом в течение нескольких недель после издания декрета от 21 января в семи губерниях, примыкавших к центру страны, «самоснабженцами» было заготовлено съестных припасов для 12 млн человек. Примеча

308

тельно, что в 1919 г. жителям на советской территории до 95.5% картофеля доставлял вольный рынок.131

Особым решением исполком Моссовета открыл 16 рынков для вольной торговли, а также снял на всей подведомственной ему территории заградительные отряды и органам милиции предписал «не чинить препятствий к провозу».132 В Москву снова, как во времена первых «полуторапудников», потянулись бесчисленные обозы с продовольствием. «Волоколамск (подмосковный город. — А. Д.) превратился в Украину, наплыв мешочничества ужасный, вывозится все без разбору», — свидетельствовала направленная в Мосгуб-продком из Волоколамской чрезвычайной комиссии телеграмма.133

Пример Москвы быстро распространился по советским территориям. В Петрограде и Костроме объявили полную свободу торговли ненормированными продуктами на рынках. В Воронежском уезде были расформированы все «заграды», а исполком местного Совета обратился к населению с призывом свободно доставлять и продавать продукты. Дошло до героизации труда мешочников. «Каждый привезенный мешок картофеля служит камнем, из которых закладывается фундамент нашего социалистического отечества», — отмечалось в обращении исполкома Воронежского совета.134 Известный публицист Павел Будаев весной 1919 г. в связи с оживлением торговли и определенным изменением политики в отношении ее констатировал: «Добрая половина наших советских и партийных работников... сделали быстрый поворот и усвоили этот лозунг (свободы торговли. — А. Д.) как положительную сторону в продовольственной политике».135

На протяжении 1919—первой половины 1920 г. большевистское государство несколько раз проводило кампании по ограничению свободы торговли ненормированными продуктами. В августе 1919 г. картофель был изъят из списка ненормированных съестных припасов, при этом в начале 1920 г. после выявления острой нехватки картофеля было разрешено отправлять двухпудовые посылки с данным продуктом по почте.136 Кроме того, в 1920 г. все советские губернии оказались поделенными на две части: «забронированные», в которых заготовки ненормированных продуктов производились только государственными органами, и «незабронированные», в которых это положение не действовало; ко вторым относились Воронежская, Тамбовская, Симбирская, Саратовская, Пензенская, Тульская, Ярославская, все сибирские губернии.137 В общем же политические условия для развития нелегального снабжения (по крайней мере по сравнению с 1918 г.) складывались довольно благоприятно.

309

Ощущая непоследовательность властей в отношении нелегального рынка, простые россияне всеми силами старались расширить предоставляемые нелегальным снабженцам льготы. В этом отношении особую активность проявляли работники предприятий Петрограда: удаленность от хлебных районов делала успех мешочнических операций в бывшей столице почти полностью зависимым от позиции властей. С требованиями введения и расширения так называемого льгот-ничества организовали забастовки труженики Путиловского завода, фабрик «Скороход», «Победа» и др.138 «Рабочие Путиловского завода хлопочут, чтобы на время закрыли все заводы и отпустили за продуктами, тогда будем работать, а сейчас голодны и не станем работать», — читаем в отправленном неизвестным петроградцем 3 августа 1919 г. письме, задержанном военной цензурой. 139

В июле 1919 г. из Наркомата продовольствия коллегиям губернских продовольственных комитетов и начальникам заградительных отрядов направляется циркулярное предписание за подписью А. Д. Цюрупы. В нем содержалось разрешение возвращавшимся из отпусков рабочим при предъявлении соответствующих отпускных удостоверений фабрично-заводских комитетов иметь при себе «багаж весом до двух пудов, не подлежащий осмотру», даже нормированные продукты в этом случае реквизиции и конфискации не подлежали.140 «Отпускничество», оно же «двухпудничество», официально существовало до ноября и стало особой формой мешочничества.

Летом—в начале осени 1919 г. отпускники (а также и ходоки за ненормированными продуктами) наводнили юг и восток России. Особенно много их насчитывалось в Уфимской, Саратовской, Самарской губерниях.141 Наиболее широкое распространение мешочничества наблюдалось в Симбирской губернии, в которой вместе с допущением «двухпудни-чества» разрешалась еще и самостоятельная закупка хлеба «организациями голодающих районов».142 В итоге масштабы «ходачества» превысили самые пессимистические ожидания организаторов «легального» мешочничества. «Отпускники загрузили все дороги», — сокрушался корреспондент «Известий Петрокомпрода» в сентябре 1919 г. В июле 1919 г. деятели Наркомпрода планировали, что «хлебными отпусками» воспользуются от силы 10—15 % рабочих, на деле в путь отправилась гораздо большая часть тружеников государственных предприятий: из Петрограда — не менее 60 тыс. человек, из Москвы — почти 200 тыс.143 В связи с массовыми перемещениями народа заградительные отряды утратили всякую возможность контроля за нелегальными перевозками продуктов.

310

Люди по нескольку раз под видом отпускников ездили в дальние края за хлебом. Воспользовавшись суматохой на дорогах и соответствующими документами фабзавкомов, спе-кулянты-«отпускники» привозили домой по 10—12 пудов провизии.144

В целом значение временной и крайне ограниченной легализации мешочнического снабжения для налаживания продовольствования страны трудно переоценить. Можно сказать, власти приоткрывали узкую рыночную лазейку, а российский народ превращал ее в широко распахнутые ворота. Приведем данные относившегося к началу 1920-х гг. авторитетного изыскания Института экономических исследований Наркомата финансов. По мнению специалистов, начало первому (в 1919 г.) этапу насыщения рынка положило принятие декрета 21 января «о ненормированных продуктах»; весной уже хлеб стал открыто продаваться с лотков. Показательно, что весной 1919 г. ежедневные обороты Сухаревского рынка достигают 6 млн р. Спад нелегального снабжения и новое приближение голода относятся к началу июня в связи с прекращением свободного пассажирского движения — нелегальные снабженцы тогда еще не научились как следует приспосабливаться к подобным напастям с помощью фиктивных мандатов. Далее. Новый подъем мешочничества начался в конце июля, поскольку давало себя знать «отпускничество» и «двухпудничество» (исследователи называют это время периодом «рецидива „полуторапудничества"»).145 Очередное ухудшение продовольствования населения относится к середине осени 1919 г., поскольку рабочим запретили предпринимать экспедиции за продовольствием. Уже успевшие отвыкнуть от голода люди оказались в отчаянном и нередко безвыходном положении, ибо государство теперь «твердо» пообещало: никаких послаблений «самоснабжению» больше не будет. Прошла волна самоубийств. Об одном самоубийце — бывшем мешочнике В. Шкловский писал: «Он не мог больше жить без муки».146 Тогда еще не все привыкли скептически относиться к угрозам со стороны большевистских властей в адрес «сухаревских дельцов».

Однако страхи мешочников оказались преувеличенными, и в 1920 г. государство по-прежнему было вынуждено периодически даровать народу «льготничество», которое нелегальные снабженцы своей волей превращали в массовое мешочничество. При этом перечень так называемых льготных групп населения постоянно расширялся — в этом состоит одна из особенностей нелегального снабжения в 1920 г. Перевозить по два пуда нормированных продуктов было разрешено тогда демобилизованным и отправлявшимся в отпуска красноар-

311

мейцам, рабочим-торфяникам, курсантам железнодорожных училищ, многочисленным трудмобилизованным и т. д.147 Как известно, мешочники успешно учились использовать любые послабления со стороны властей и расширять «отдушины» рыночного подполья. Нелегальных снабженцев стало так много, что применительно к 9—10 месяцам 1920 г. можно говорить о достижении насыщения и стабилизации продовольственного рынка. Цены в это время в соответствии с темпами эмиссии постепенно двигались в сторону повышения и совсем не знали тех резких перепадов, которые отличали положение на рынке в предыдущем году; только в августе и сентябре наблюдалось понижение сезонного характера.

Осенью 1920 г. из-за завершения боевых действий на фронтах гражданской войны ситуация серьезно изменяется. «Провоз» и продажа ненормированных продуктов запрещались. В связи с этим, как мы упомянули в предыдущем разделе, были закрыты многие рынки и базары. Чинились всевозможные «заградительные» препятствия на дорогах. Причем в новых условиях ужесточение продовольственной монополии стало рассматриваться как долговременная стратегическая мера. И многим большевикам возвращение к прежнему «неорганизованному» снабжению населения продовольствием начало представляться совершенно немыслимым.148

И все же жизнь брала свое. Начало долговременной стабилизации рынка было положено декретированием весной 1921 г. свободной торговли (излишками). Уже в то время, несмотря на галопирующую денежную эмиссию и инфляцию, обнаруживается тенденция к понижению цен на провизию. Интересно, что в ряде районов введение вольной торговли начиналось с допущения в очередной раз «льготничества» — граница между ними всегда была плохо определена. Например, Сибирский революционный комитет в июне 1921 г. установил норму провоза продуктов — не более 2 пудов.149 Только через много месяцев власти отказались от подобных ограничений рыночной стихии.

В общем на протяжении 1919—начала 1921 г. противоречивость политики высших властей в отношении рыночной стихии проявлялась все более рельефно. Государственные и партийные органы неизменно стремились совместить несовместимое и, вводя новые формы «льготничества», раз за разом разворачивали кампании по уничтожению нелегального снабжения. Выработке «срочных» мер по искоренению мешочничества были посвящены: проведенное в мае 1919 г. Наркомпродом представительное межведомственное совещание, а также состоявшееся в ноябре того же года специальное

312

заседание Совета обороны. Второе Всероссийское продовольственное совещание в июле 1920 г. определило курс на самую «беспощадную борьбу с мешочниками».150 Даже после провозглашения перехода к нэпу в апреле 1921 г. (на заседании Совета труда и обороны) и мае 1921 г. (на заседании Пленума ЦК РКП (б)), обстоятельно обсуждались вопросы искоренения нелегального снабжения.151 В верхах никогда не признавалось, что мешочничество было исторически обусловленной формой существования товарообмена. Революционеры упрощали общественные процессы и принимали нелегальное снабжение за всего лишь противоестественное и мешавшее развитию народного хозяйства извращение. Мешочничество было для них своего рода опухолью на развивающемся революционном организме.

В итоге время от времени применялись самые сильные средства государственного воздействия. В рассматриваемый период активизировалась деятельность чрезвычайных комиссий («карающего меча революции») в целях удаления мешочнической опухоли. В это время Наркомпрод отказался в пользу ВЧК от некоторых функций в части контроля за продовольственными перевозками. В ноябре 1919 г. А. Д. Цюрупа подписал постановление «О дополнении Положения о заградительных отрядах», в котором предписывалось пойманных профессиональных мешочников без промедления передавать в местные чрезвычайные комиссии для «расправы по закону». Дела о мешочниках изымались из общей подсудности и передавались в учрежденный тогда же при ВЧК Особый революционный трибунал по делам спекулянтов. Трибунал наделялся самыми широкими «карательными правами».152 Выступая на его первом заседании в середине ноября Ф. Э. Дзержинский заявил: «Горе тем, которые желают возвратить прошлое, мы их будем уничтожать беспощадно как своих классовых врагов».153 Это было высказано в адрес мешочников-спекулянтов. Соответственно борьбе с ними в работе сотрудников ВЧК отводилось все более значительное место. Например, в ноябре 1919 г. каждый пятый арестованный петроградскими чекистами гражданин обвинялся в спекуляции, в 1920 г. — почти каждый четвертый. И вообще в сводках арестов среди причин лишения свободы такое обвинение стояло на первом месте. Теперь арестовывалось «за спекуляцию» людей значительно больше, чем за должностные преступления, или «за контреволюционную деятельность», или за уголовные преступления.154

Наказания мешочников (спекулянтов) в ряде случаев отличались крайней суровостью — особенно после того, как подходил к концу очередной период «льготничества». В част

313

12 А. Ю. Давыдов

ности, осенью 1919 г. расстрелы мешочников происходили в Пензе, в конце 1920 г. — в Воронеже. В Тамбове их заключали в концентрационные лагеря, в Новгородской губернии — брали в заложники на случай «каких-либо волнений». Хотя наибольшее распространение получили не столь суровые виды наказаний — иначе всех пришлось бы репрессировать. Чаще горожан, уличенных в спекуляции, лишали продовольственных карточек.155

Власти все большее значение придавали установлению контроля за деревней. По-прежнему у крестьян, продававших провизию мешочникам, отбирали хлеб и скот, даже орудия труда.156 Делались попытки установить коллективную ответственность всех жителей сел и деревень за продажу продовольствия мешочникам отдельными домохозяевами. Увеличивались размеры продовольственной разверстки, которой, как известно, облагались не отдельные крестьяне, а селения. Проводились и массовые реквизиции, конфискации. «К ответственности за допущенное мешочничество привлекать каждого домохозяина в отдельности и все общество в целом, — объявлялось в приказе от 1 октября 1920 г. президиумов тамбовских губернских исполкома Совета и продовольственного комитета. — Селения, которые являются пособниками и покровителями мешочничества и не принимают мер борьбы с ним, подвергать беспощадной реквизиции продуктов и лишать права получения товаров за сдаваемые ими продукты».157 Правда, при этом власти старались не допустить повторения «комбедовских» злоупотреблений, предупреждали против незаконных арестов и неправильной реквизиции продуктов.158 Хорошо помнилось, что при засилии бедняцких организаций государству перепадали крохи реквизированного у крестьян продовольствия.

Упомянутые радикальные «антимешочнические» мероприятия были обречены на провал. Борьба с мешочничеством в деревнях в 1919—начале 1920-х гг. проходила в новых (по сравнению со второй половиной 1918 г.) условиях. Комитеты "бедноты были упразднены, а именно они в свое время несли основную нагрузку в деле искоренения нелегального снабжения в деревнях. Поскольку перевозка зерна для перемола в муку была самым удобным прикрытием отправки его для продажи мешочникам, комбеды брали под контроль сельские мельницы и дороги к ним. С 1919 г. продовольственные организации губерний и уездов попытались теперь уже самостоятельно сделать то же самое. На мельницы посылались контролеры. Они обязывались следить за тем, чтобы крестьяне мололи свой хлеб исключительно на основании выданных сельскими советами «помольных ордеров» и не вывезли за

314

пределы сел и деревень лишнего.159 Иногда дело доходило до установления «мельничного бойкота», когда запрещалась переработка зерна в пределах какой-то местности. Однако об установлении настоящего контроля говорить не приходилось. Во многих случаях крестьяне и мешочники находили общий язык с мельничными надзирателями. Источники свидетельствуют, что последние за взятки закрывали глаза на своевольные действия мельников.160

А что же происходило с заградительными отрядами в изучаемый период? На рубеже 1918—1919 гг. решалась их судьба. Из-за в общем отрицательного опыта их работы в

1918 г. отношение к ним со стороны многих государственных и партийных деятелей ухудшилось. Уже упоминалось об особой в этом отношении позиции Л. Б. Каменева и московского руководства.161 В 1919 г. коммунистическая фракция ВЦИК высказалась за ликвидацию «заградов». Члены фракции доказывали, что продовольственная разверстка, предполагавшая сохранение у крестьян «излишков» провизии для продажи, несовместима с практикой заградительных отрядов. В конечном счете в первой половине

1919 г. наличный состав продовольственно-реквизиционной армии сократили и 20 тыс. бойцов направили в действующую армию. Однако из-за увеличения количества мешочников к середине 1919 г. численность Продармии была восстановлена и даже увеличена.162

Формирование заградительных отрядов было важным направлением военно-организационной работы советской власти. Как и раньше, в ряде случаев реквизиционные подразделения формировались из интернационалистов, которые при исполнении своих функций нередко погибали от рук махновцев, григорьевцев и прочих повстанцев. Знаменательно также, что на присоединенных к Советской России территориях первым делом устанавливались реквизиционные посты на дорогах.163

Численность реквизиционно-заградительных частей была очень велика, хотя более или менее точному подсчету не поддается из-за наличиямногочисленных подразделений непонятной ведомственной принадлежности. Поскольку в изучаемое время сотрудники А. Д. Цюрупы на первый план начали выдвигать задачу искоренения гужевого мешочничества, то заградительные «пятки» и «тройки» были повсеместно расставлены на проселочных дорогах.164 При этом почти на каждой железнодорожной станции хлебородных губерний располагались реквизиционные подразделения.

В 1919 г. самыми известными в стране оставались, как уже отмечалось, неподкупные латышские заградотряды, располо

315

женные на украинской границе с Россией — на станциях Зерново и Желобовка; в 1919 г. эта граница рассматривалась как главный фронт войны с нелегальным снабжением, ибо Украина была хлебородной житницей и землей обетованной для мешочников. В 1920 г. центр продовольственной работы перемещался в Сибирь и соответственно на ведущих в нее из Московского региона путях власти размещали крупные и испытанные реквизиционные части. В то же время было организовано несколько заградительных форпостов в центральных губерниях. Неизменно дурной славой среди нелегальных снабженцев пользовался дислоцированный под Тулой крупный заградительный отряд. О нем поэт А. Мариенгоф писал: «Заградилка и ее начальник из гусарских вахмистров славились на всю Россию своей лютостью».165

Поскольку большинство советских вождей неизменно видели в мешочниках исключительно «особо вредную и преступную группу», то работе реквизиционных частей отводили важное место. «Никакие органы и части не могут вмешиваться в работу заградительных постов», — отмечалось в опубликованном в июле 1920 г. «Положении о заградительных постах».166 Сами бойцы и командиры «заградов» расценивали свою деятельность как приоритетное направление продовольственной работы. «На долю заградительных отрядов выпала тяжелая задача — ценой отчаянной борьбы сохранить голодающим хоть у4 фунта хлеба», — такую резолюцию в июле

1919 г. принял на своем собрании коллектив штаба 1-го Сибирского продовольственного полка. В сентябре представитель расквартированной в Чембарском уезде Пензенской губернии продовольственной роты заявлял от имени своих товарищей: «Главная работа роты — высылка заградительных отрядов на дороги».167

Сотрудникам реквизиционных формирований предоставлялись самые широкие полномочия. Им разрешалось арестовывать мешочников, конфисковывать у них хлеб и имущество, предавать суду. Расширялись возможности использования оружия против нелегальных снабженцев. В соответствии с инструкцией Военно-продовольственного бюро (февраль

1920 г.) разрешалось применять винтовку «для стрельбы по убегающему спекулянту»; до того позволялось открывать огонь только по оказывавшим вооруженное сопротивление мешочникам. В указанной инструкции упоминается, что, оказывается, продотрядовцы сплошь и рядом стреляли «бесцельно, без всякой серьезной причины». Они это делали из страха или от куражу.168

В 1919—1920 гг. систему заградительных отрядов неоднократно реорганизовывали с учетом негативного опыта 1918 г.

316

Большинство из тех формирований, которые создавались организациями, не имевшими непосредственного отношения к Наркомпроду, удалось ликвидировать. Все «заграды» теперь свели в реквизиционные полки — сочли, что так легче будет наладить контроль за их деятельностью. Полки подчинялись исключительно Управлению Продовольственной армии, возглавляемому комиссарами Наркомата продовольствия Д. И. Гурьевым, В. В. Хмелевским и военным специалистом Н. И. Алексеевым. Однако из-за постоянных нареканий в адрес Наркомпрода в 1920 г. Продовольственная армия была выведена из его подчинения и передана в ведение НКВД.169 Все это, по сообщениям с мест, несколько повысило эффективность действий заградительных отрядов. Нелегальные снабженцы все реже решались оказывать вооруженное сопротивление реквизиторам и предпочитали находить компромисс с ними.

Для налаживания контроля над «заградами» в 1919 г. организуется отдел особых поручений Наркомпрода. Ему подчинялся следственный аппарат, в задачи которого входило «очищение заградительных отрядов от антисоветских элементов». Говоря языком начала XXI в., это был «отдел собственной безопасности». Разъездные инструкторы-контролеры действовали инкогнито и старались выявить злоупотребления сотрудников реквизиционных формирований и прежде всего вымогательство ими взяток.170 Сами мешочники были бесправны: власти рассматривали только те жалобы, под которыми стояла подпись нелегального снабженца. Никто не соглашался добровольно признаться в причастности к спекулятивному промыслу. Стоило сотруднику «за-града» оправдаться — а это происходило в большинстве случаев — и жалобщик подвергался серьезному наказанию за клевету. Мною не обнаружено ни одной относившейся к 1919—1920 гг. направленной по инстанциям жалобы нелегальных снабженцев на действия реквизиторов. К тому же на дорогах бесчинствовали учрежденные различными местными органами так называемые партизанские реквизиционные команды, которые никаких документов пассажирам не предъявляли — жаловаться ограбленным ходокам было не на кого. «Откуда пассажиры могли знать, что это действительно комиссар, а не грабитель. Как теперь проверить, сколько хлеба отнято, куда этот хлеб пошел», — писал один пассажир после налета безымянного заградительного отряда на поезд на ст. Чадаевка Сызрань-Вяземской железной дороги в июле 1919 г.171

В силу бесправия мешочников и неограниченности полномочий реквизиционных отрядов мздоимство их бойцов и

317

командиров продолжало оставаться массовым явлением. К тому же и в 1919—1920 FT. без мзды продовольственник просто не прожил бы, так как на свою месячную зарплату он мог купить всего лишь десяток буханок хлеба. Когда в 1990-е гг. стали публиковаться письма бойцов и командиров заградительных отрядов, то стало окончательно ясно, что взятка была для них привычным делом. Один сотрудник реквизиционного подразделения, действовавшего летом 1919 г. в Гомельской губернии, писал в частном послании: «Сейчас получаю 350 р. в месяц и командировочные, но много встречается спекулянтов, с этого возьмешь 1000 и более, смотря что везет; когда что отымешь, продаешь или обмениваешь».172 Взяточничество по-прежнему опиралось на серьезную «огневую поддержку». «У нас четыре пулемета», — продолжал тот же продовольственник.173

В периодической печати в 1919—1921 гг. то и дело указывалось на «неправильные действия заградительных отрядов, направлявших реквизированные ими продукты по собственному усмотрению».174 Добытые в ходе своих экспедиций продукты сотрудники реквизиционных формирований отправляли домой, благо изданная в июле 1920 г. инструкция Наркомпрода разрешала им беспрепятственно провозить только хлебных продуктов до 3 пудов.175

Вспомним, что в последние месяцы 1920 г. государство в очередной раз сделало твердый выбор в пользу «силового» пресечения мешочничества и «теневых» рыночных отношений. Произвол «заградителей» отнюдь не способствовал росту нелегального снабжения. И при этом выработанные в предшествующий период механизмы выживания, приспособления к чинимым государством трудностям в народе были столь сильны, что мешочническое движение в начале 1921 г. оказалось на подъеме. Проведенное в то время сотрудниками Наркомпрода исследование, в частности, выявило такой факт: на 160-километровом участке железной дороги Лиман-Основа (на Украине) при пяти парах поездов, следовавших ежесуточно в обе стороны, проехало в январе 1921 г. до 600 тыс. мешочников, которые перевезли около 5 млн разных грузов.176 Новый подъем нелегального снабжения наглядно демонстрировал крах политики уничтожения мешочнической экономики. Только переход к нэпу снял огромное социальное напряжение.

Итак, в деле продовольственного обеспечения в 1919—начале 1921 г. царил хаос. Нелегальное рыночное снабжение время от времени поощрялось или ограничивалось властями, которые раз за разом пытались своими силами вывести жителей из голодного тупика — и все неудачно. Непоследователь

318

ность и бессилие властей имели следствием произвол заградительных отрядов, ставших грозой для самоснабженцев и спекулянтов. Такая ситуация становилась нетерпимой в условиях, когда продовольственные ресурсы страны быстро исчерпывались и «энергетика» народа в ожесточенной борьбе истощалась.

САМОСНАБЖЕНИЕ НАСЕЛЕНИЯ В ПЕРВЫЙ ПЕРИОД НЭПА

Новая экономическая политика иногда изображалась неким решительным поворотом в сторону свободы рыночных отношений. Однако и до ее введения торговля была широко развита. Вот что писал по этому поводу современник изучаемых событий Л. Крицман: «Не нэп породила рынок, а загнанный в подполье в эпоху гражданской войны рынок породил и подталкивал дальше нэп».177 С ним, в частности, согласны такие видные западные исследователи, как Р. Пайпс, Е. X. Карр.178 Действительно, с марта по осень 1921 г. свободной была лишь торговля в рамках «местного хозяйственного оборота» и серьезного значения для налаживания товарообменных операций между хлебопотребляющи-ми и плодородными регионами она не могла иметь. Стало быть, в первый период нэпа ситуация на рынке не претерпела кардинальных изменений, а эволюция осуществлялась лишь под давлением дельцов нелегального снабжения.

В самом начале периода нэпа сложились условия для невиданного роста нелегального мешочнического обеспечения. Одна группа населения за другой снимались с государственного снабжения и соответственно новые десятки тысяч россиян пополняли армию нелегальных снабженцев. При этом жизнь мешочников сильно облегчало начавшееся на большей части территории страны свертывание деятельности заградотрядов. Происходили изменения в их составе, прежде всего увеличилась, как в 1917 г., доля женщин.179 Причина — в смягчении «естественного отбора» среди мешочников в связи с упрощением всех процедур, связанных с передвижениями на дальние расстояния.

В 1921 г. при введении продналога Советское государство еще раз попыталось, не допуская свободной торговли, развернуть товарообмен по образцу 1918 г. — теперь с помощью огосударствленных Центросоюза и его органов. Деревенским кооперативам поручалось собирать крестьянские излишки и получать за них промышленные изделия от потребительских обществ Центросоюза. Были составлены районные и сезонные эквивалентные таблицы, изобретено множество счетных

319

единиц — в одном месте счетной единицей становился 1пуд коры, в другом 1 аршин ситца и т. д. Видному финансисту Л. Н. Юровскому пришло в голову удачное сравнение с договором царя Соломона с царем Хирамом об обмене кедрового и кипарисового леса на пшеницу и кипарисовое масло, изложенным в третьей Книге царств.180

К тому же заранее определялось неравноправное положение крестьянской стороны. В среднем на одну единицу промышленной продукции приходилось три сельскохозяйственной. Только оторвавшиеся от действительности идеалисты и не понимавшие положения на нелегальном рынке «кремлевские мечтатели», могли всерьез поверить, что народ будет жить по выдуманной ими новой товарообменной схеме. Большевистские власти упорно забывали, что миллионы простых людей в то время имели запасной выход — мешочничество, нелегальный рынок.

Крестьяне предпочли обменивать продукты не в огосударствленных потребительских лавках, а у мешочников. Один из руководителей кооперации М. Хейсин писал в 1921 г.: «Мешочник — хозяин своего товара, он его менял, перепродавал, комбинировал и вовремя, с необходимыми товарами являлся владельцу хлебных излишков. И пока кооперация пыжится над одной какой-нибудь товарной ценностью вроде мануфактуры, вольный добытчик хлеба переделывает в товар, который находил применение в данном месте. Худо, что все прикрывается кооперацией».181

По данным Наркомпрода, среди субъектов народного хозяйства самыми активными участниками товарооборота стали «мешочники, главным образом мешочники-спекулянты».182 Толпы нелегальных снабженцев двинулись в Челябинскую губернию, в Сибирь, в Ташкент. В Совнарком одна за другой поступали телеграммы с сообщениями о новом массовом подъеме «ходаческой опасности» (термин из времен гражданской войны) из продовольственных комитетов: Оренбургского (19 апреля), Екатеринбургского (5 мая), Харьковского (19 и 30 мая), Ростовского-на-Дону (3 и 19 июля), Тюменского (1 июля) и т. д.183

В начальный период нэпа власти пытаются возвратиться к политике ужесточения мероприятий в отношении рынка. Думается, продовольственники по привычке восприняли новую экономическую политику как очередное и кратковременное введение «льготничества». Вскоре они решили, что пришло время качнуть продовольственный маятник в другую сторону. В итоге районы Сибири, Украины, Северного Кавказа, Туркестана уже в начале лета объявляются «забронированными». Там снова закрываются местные рынки, вводятся

320

запреты на передвижения на дальние расстояния, государственным органам запрещается выдавать любые разрешения на поездки в указанные регионы. Борьбу с мешочниками на железных дорогах возглавил сам Ф. Э. Дзержинский, ставший весной 1921 г. наркомом путей сообщения (оставаясь руководителем ВЧК и НКВД). В уездах, не выполнявших разверстку, снова воссоздаются заградотряды.184

Постепенно при переходе к нэпу Советское государство вынуждено было идти на уступки вольному рынку. Рабочим и служащим разрешили создавать добровольные потребительские общества (ДПО). Представители этих самодеятельных кооперативов получили право обменивать в деревнях «натурализованную» зарплату — сапоги, галоши, ситец — на муку. В Москве было официально зарегистрировано 420 ДПО, в Петрограде — 500, на деле их было гораздо больше. По сути дела под прикрытием этих обществ мешочники-профессионалы получили свободу действий. Членов ДПО называли «организованными» мешочниками в отличие от «неорганизованных», или «индивидуальных». И те, и другие не обращали внимания на товарообмен с его таблицами эквивалентов. Их товарные и денежные запасы в несколько раз превышали резервы Центросоюза, и потому они целиком преобладали на рынке.185

Власти ничего не оставалось, как полностью согласиться с существованием рынка. Тем более что именно ограничения, создаваемые государством на пути развития рыночных отношений, представляли питательную среду для мешочничества. После введения осенью 1921 г. свободы торговли, вольной купли-продажи зерна и изготовленных из него продуктов, нелегальные снабженцы переключились на торговлю спичками и солью. Хотя эти последние довольно долго оставались монополизированными товарами, государственные органы торговли не смогли обеспечить ими население. «Торжествующий частный рынок вступал в свои права», — писал в декабре 1921 г. тульский «Продовольственно-кооперативный и сельскохозяйственный вестник». Постепенно по мере легализации товарно-денежного хозяйства потребность в нелегальном снабжении отпадала. В большинстве районов активизировалась работа коммерческих и кооперативных снабженческих и торговых организаций. Уже в 1921 г. перевозка продовольственных грузов по железным дорогам увеличилась более чем вдвое.186

Между тем и в 1922—1923 гг. нелегальные снабжение и торговля получали широкое распространение в тех районах, в которых крестьяне не выполняли продналога. В этот период, в частности, сибирских крестьян обложили весьма обременительным налогом; в итоге, чтобы иметь хоть какой-то доход от

321

собранного урожая, они продавали продукты мешочникам. В ответ на это Совнарком в августе 1922 г. распорядился «закрыть рынки» и выставить заградительные отряды в тех местах, где не удавалось собрать налог. Недоимщиков подвергали репрессиям: революционные трибуналы работали с большой нагрузкой.187

Мешочничество послереволюционного периода было изжито к середине 1920-х гг., когда развились более совершенные формы товарооборота между городом и деревней, были налажены снабженческие и распределительные структуры. К тому времени 20 % перевозимых по железной дороге хлебных грузов, 22 % всего оптового товарооборота и более 60 % розничного приходилось на долю частных предпринимателей, выступавших в роли конкурентов государственных и кооперативных хозяйственных органов.188

Как складывались судьбы нелегальных снабженцев в 1920-е гг.?

С введением нэпа произошло резкое расслоение мешочников и их пути разошлись. Многие мешочники к этому времени потеряли здоровье и стали инвалидами — вспомним крестьянина Мирона Ивановича, о котором было подробно рассказано.189 Многие пополнили армию безработных, другие вернулись к станкам или к крестьянскому труду.

На Северо-Западе мешочничество временно модифицировалось в контрабанду — через эстонскую границу контрабандисты тайно провозили спирт, чай, какао. По железнодорожным путям Бологое—Псков и Псков—Петроград они доставляли запрещенные крепкие спиртные напитки в специальных плоских бидонах, жестяных поясах, особых бандажах и корсетах.190 К середине десятилетия по мере укрепления государственной границы контрабанда почти сошла на нет.

Вместе с тем в период «военного коммунизма» определилась тенденция концентрации капиталов в руках некоторых мешочников. Этот процесс некоторые очевидцы-исследователи называли «первоначальным накоплением».191 И даже пророчили нелегальным снабженцам большое будущее. «Сухаревка завоевывает Красную площадь во имя превращения всей Москвы в Нью-Йорк или Чикаго», — такие перспективы рисовал экономист В. В. Шер.192 Он был прав в том отношении, что спекулятивное мешочничество периода «военного коммунизма» выступало объективной основой возникновения нового, нэпманского предпринимательского слоя. По данным Ю. Ларина, в годы «военного коммунизма» за счет мешочничества и спекулятивных операций было обеспечено «буржуазное накопление» в размере 150 млн р.193 Уже первые месяцы нэпа обнаружили наличие в стране сильного частно

322

торгового капитала — это мы наблюдали при рассмотрении причин провала товарообмена 1921 г.; размеры этого капитала были по крайней мере в 7—8 раз больше капиталов Центросоюза.194

К оставшимся на рынке крупным мешочникам нэп предъявил особые требования. Надо было не только располагать деньгами, но хорошо изучить конъюнктуру и уметь приспособиться к постоянным и резким валютным колебаниям. «С введением свободной торговли мешочничество численно сократилось, приобретая характер частной торговли», — читаем в отчете о деятельности Владимирского губернского экономического совещания за 1921 г. В отчете Самарского губернского экономического совещания обнаруживаем такую четкую формулировку: «Качественно остались наиболее квалифицированные мешочники».195 Под ними понимались опытные дореволюционные торговцы, профессионально занимавшиеся в годы гражданской войны спекулятивным нелегальным снабжением. Думается, именно их капиталы выделялись своими размерами в первые годы нэпа. Они в первую очередь образовали основу, из которой выросли 450 млн р., составившие в 1924 г., по данным Наркомата внутренней торговли, весь частный торговый капитал страны.196 Согласимся с видным экономистом М. Жирмунским, который в своих вышедших в свет в 1924 и 1927 гг. исследованиях проводил такую мысль: торговля при нэпе в основном представляла легализованное мешочничество.197

Нелегальное снабжение «военного коммунизма» эволюционировало поэтапно. В первые месяцы новой экономической политики мешочники-спекулянты легализовали свой «бизнес» посредством покупок патентов и на первых порах становились бродячими коробейниками или разносчиками товаров. Затем они регистрировали мелкие предприятия. Удачливые деревенские мешочники вкладывали деньги в хлеботорговлю.198 Гонимые в прошлом мешочники становились комиссионерами, а также владельцами лавок, мастерских, магазинчиков.

Процесс эволюции мешочничества в легальную частную торговлю протекал довольно быстро. Уже в конце 1921 г. ученый И. Кулишер писал: «Тот самый Петроград, который год тому назад являл собой ряд пустых улиц с закрытыми дверями лавок, словно ожил. На каждом углу открывались лавки, везде запестрели вывески».199 Такое оживление предпринимательской активности стало возможным в результате накопления спекулянтами более или менее значительных (для своего времени) товарных и денежных запасов. Достаточно было их только с соизволения власти легализовать.

323

Особенности социального облика новой буржуазии во многом объясняются ее генетической связью с мешочничеством. Предприниматели постоянно осознавали неустойчивость своего положения, отсюда — их крайняя осторожность и сильное стремление утаить истоки и размеры заработков. Наверняка, официальные данные характеризуют лишь малую — легализованную — часть нэпманских богатств. Кроме того, полученный при «военном коммунизме» опыт научил российских буржуа 1920-х гг. концентрировать силы прежде всего на налаживании отношений с большевистскими властями; в таком свете хозяйственные достижения выглядели вторичными. Знаток русской жизни А. Большаков говорил в 1927 г.: «Некоторые ловкие люди, не боявшиеся рискованных приключений или же умевшие „ладить" с начальством, здорово разжились в эти времена».200 Нэпманам вряд ли стоит завидовать. Они не питали иллюзий насчет долговременности установления в стране капиталистических порядков и, можно сказать, жили на бочке с порохом. И накопления потому использовали в целях приобретения валюты, краткосрочных займов. Солидно поставленные частные предприятия были редчайшим исключением.201

Сами деятели нелегального рынка считали введение новой экономической политики по «мешочнической» привычке очередным этапом дарования властью «льготничества» («полуторапудничества», «отпускничества» и т. д.). В годы гражданской войны у них выработалось что-то вроде «синдрома нелегала». По большому счету, на протяжении ряда лет от чрезвычайно настороженного отношения к рыночным вольностям российские буржуа так и не избавились. В конце же десятилетия все снова возвратилось на круги своя.

1 Дмитренко В. П. Торговая политика Советского государства после перехода к нэпу. М., 1971. С. 131.

2 Свидерский А. Три года продовольственного фронта // Календарь-справочник продовольственника на 1921 г. М., 1921. С. 3.

3 Кондратьев Н. Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1922. С. 199; Бокарев Ю. П. Социалистическая промышленность и мелкое крестьянское хозяйство в СССР в 1920-е годы : Источники, методы исследования, этапы взаимоотношений. М., 1988. С. 147.

4 Жирмунский М. М. Частный капитал в товарообороте. М., 1924. С. 1.

5 Атлас 3. В. Из истории развития товарообмена между городом и деревней (1918—1921) // Вопросы экономики. 1967. № 9. С. 79; Дмитренко В. П. Торговая политика... С. 131, 142, 143; Суворова Л. Н. За фасадом «военного коммунизма»: Политическая власть и рыночная экономика // Отечественная история. 1993. № 4. С. 53.

324

6 Филиппов И. Т. Продовольственная политика в России в 1917— 1923 гг. М., 1994. С. 98; Гордеев Г. С. Сельское хозяйство в войне и революции. М.; Л., 1925. С. 113; Бокарев Ю. П. Социалистическая промышленность... С. 147; Павлюченков С. А. Крестьянский Брест, или предыстория большевистского нэпа. М., 1996. С. 246, 260.

7 См., напр.: История политических партий России / Под ред. А. И. Зевелева. М., 1994. С. 341.

8 Ленинградская кооперация за 10 лет. Л., 1928. С. 348; Четыре года продовольственной работы: Статьи и отчетные материалы. М., 1922. С. 105; Свидерский А. Три года продовольственного фронта. С. 3.

9 Известия Наркомата продовольствия. 1919. № 13—16. С. 35.

10 Наши ближайшие задачи // Бюллетень Донского областного продовольственного комитета. 1921. № 6. С. 1.

11 Известия Наркомата продовольствия. 1920. № 1—2. Январь—февраль. С. 10; Экономическая жизнь. 1919. 26 марта. С. 1—2.

12 Экономическая жизнь. 1920. 25 мая. С. 1; Развитие советской экономики / Под ред. А. А. Арутиняна, Б. Л. Маркуса. М., 1940. С. 165.

13 Бадаев А. Е. Продовольственная работа в Петрограде // Хлеб и революция : Продовольственная политика Коммунистической партии и Советского правительства в 1917—1922 годах. М., 1972. С. 48.

14 Новый путь / Орган Совета народного хозяйства и экономических комиссариатов Союза коммун Северной области. 1919. № 6—8. Март-апрель. С. 41; Вестник рабочего правления / Орган рабочего правления Петровских государственных заводов и рудников. Енакиево, 1920. № 1. 15 ноября. С. 8.

15 Атлас 3. В. Из истории развития товарообмена... С. 79—80; Первушин С. А. Вольные цены и покупательная способность русского рубля в годы революции // Денежное обращение и кредит. Пг., 1922. Т. 1. С. 59; Правда. 1919. 24 янв.; Развитие советской экономики. С. 165.

16Дубровский СМ. Очерки русской революции. М., 1923. Вып. 1. С. 307.

17 Первушин С. А. Вольные цены... С. 59.

18 ЦГА СПб., ф. 1000, оп. 3, д. 56, л. 22.

19 Осоргин М. А. Времена: Романы и автобиографическое повествование. Екатеринбург, 1992. С. 581.

20 См.: Известия Екатеринбургского губернского продовольственного комитета и губернского союза рабоче-крестьянских обществ. 1920. № 3. 1 ноября. С. 27; Лосицкий А. Формы питания и хлебное довольствие городского населения II Экономическая жизнь. 1920. 25 мая.

21 Струмилин С. Г. Заработная плата и производительность труда в русской промышленности за 1913—1922 гг. М., 1923. С. 46.

22 Цит. по: Пайпс Р. Русская революция. М., 1994. Ч. 2. С. 387.

23 Там же.

24 См. об этом: Дмитренко В. П. Некоторые итоги обобществления товарообмена в 1917—1920 гг. // Исторические записки. М., 1966. Т. 79. С. 234.

25 Атлас 3. В. Очерки по истории денежного обращения в СССР (1917-1925 гг.). М., 1943. С. 82-83.

26 Цит. по: Пайпс Р. Русская революция. С. 387.

27 Бюллетень Самарского губернского продовольственного комитета. 1920. № 6. 25 дек. С. 2.

325

28 Дмитренко В. П. 1) Советская экономическая политика в первые годы пролетарской диктатуры. М., 1986. С. 175; 2) Некоторые итоги обобществления товарообмена... С. 229, 231; Андреев В. М. Продразверстка и крестьянство // Исторические записки. М, 1976. Т. 97. С. 30.

29 Продовольственное дело / Орган Харьковского губернского продовольственного комитета. 1919. № 6. 25 марта. С. 6; Павлюченков С. А. Крестьянский Брест... С. 246.

30 Андреев В. М. Продразверстка и крестьянство. С. 30.

31 Четыре года продовольственной работы. С. 186.

32 Первушин С. А. Вольные цены... С. 98.

33 Окнинский А. Л. Два года среди крестьян : Виденное, слышанное, пережитое в Тамбовской губернии с ноября 1918 г. до ноября 1920 г. М., 1998. С. 79.

34 Серп и молот. 1921. № 8. 15 апр.

35 Продовольственный фронт Юго-Востока. 1921. № 2. 13 марта. С. 4; Бюллетень Пензенского губернского продовольственного комитета. 1919. № 39. 6 дек. С. 1.

36 Судьбы российского крестьянства / Под ред. Ю. Н. Афанасьева. М., 1996. С. 142.

37 Бюллетень Самарского губернского продовольственного комитета. 1921. № 8. 24 янв. С. 2; Кондурушкин И. С. Частный капитал перед советским судом : Пути и методы накопления по судебным и ревизионным делам. 1918-1926 гг. М.; Л., 1927. С. 11.

38 Продовольственный бюллетень / Орган Сибирского продовольственного комитета. 1921. № 1—2. 1 февр. С. 39; Кондурушкин И. С. Частный капитал... С. 11.

39 Сборник постановлений и распоряжений Сибревкома за 1920 г. и предметно-алфавитный указатель к нему. Омск, 1921. С. 42.

40 Пришвин М. М. Дневники. 1920-1922 гг. М., 1995. С. 132, 185.

41 Потапенко В. Записки продотрядника. 1918—1920 гг. Воронеж, 1973. С. 133; Серп и молот. Екатеринбург, 1920. № 18. 22 авг. С. 30.

42 Новый путь / Изд. Петроградского Совета народного хозяйства. 1920. № 3—4. Март-апрель. С. 25.

43 Там же. С. 26.

44 История политических партий России. М., 1994. С. 424.

45 Итоги трехлетней продовольственной работы // 3 '/г года Советской власти в Тверской губернии. Тверь, 1921. С. 75; Струмилин С. Г. Заработная плата и производительность труда... С. 30.

46 Кондурушкин И. С. Частный капитал... С. 186.

47 Кирпичников А. И. Взятки и коррупция в России. СПб., 1997. С. 92; Известия Петрокомпрода. 1919. 30 авг.

48 Продовольственный фронт Юго-Востока. 1921. № 2. 13 марта. С. 4.

49 Пролетарий : Периодический журнал Тамбовского губернского совета профессиональных союзов. 1920. № 1. Авг. С. 5; Известия Екатеринбургского... комитета... 1920. № 5. 1 дек. С. 49; Продовольственный бюллетень / Орган Сибирского... комитета. 1921. № 1—2. 1 февр. С. 39.

50 Третий Петроградский губернский съезд профессиональных союзов (13—16 февраля 1921 г.) : Стеногр. отчет. Пг., 1921. С. 37.

51 Дмитренко В. П. 1) Некоторые итоги обобществления... С. 228; 2) Советская экономическая политика... С. 164.

52 Струмилин С. Г. Заработная плата и производительность труда... С. 30; Кирпичников А. И. Взятки и коррупция в России. С. 51; Дмитрен

326

ко В. П. Советская экономическая политика... С. 172; Борьба со спекуляцией : Материалы особой межведомственной комиссии при ВЧК // Экономическая жизнь. 1920. 18 февр. С. 1.

53 Первушин С. А. Вольные цены... С. 88—89, ,94.

54 Там же. С. 89.

55 Дмитренко В. П. Торговая политика... С. 144.

56 Кондурушкин И. С. Частный капитал... С. 9; ЦГА СПб., ф. 2145. оп.4, д. 18, л. 27.

57 ЦГА СПб., ф. 76, on. 1, д. 19; Центральный государственный архив историко-политических документов (ЦГА ИПД), ф. 16, кор. 265, д. 3846, л. 21.

58 Кондурушкин И. С. Частный капитал... С. 9, 186.

59 Мариенгоф А. Б. Бессмертная трилогия. М., 1998. С. 95, 96.

60 Кондурушкин И. С. Частный капитал... С. 9.

61 Соломон Г. Среди красных вождей. М., 1995. С. 176.

62 Шер В. В. Социалистический Компрод и индивидуалист-мешочник // Вестник Московского областного союза кооперативных объединений. 1919. № 3-4. 8 мая. С. 10.

63 Бюллетень Пензенского губернского продовольственного комитета. 1919. № 7. 16 окт.; ЦГА СПб., ф. 1000, оп. 3, д. 131, л. 24.

64 Шер В. В. Социалистический Компрод и индивидуалист-мешочник. С. 10; Известия Наркомата продовольствия. 1920. № 1—2. Январь—Февраль. С. 38.

65 Чадаев В. В гуще повседневности : Бытовые очерки. 1923. Л., 1924.

С. 33.

66 Седьмой Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов. 5—9 декабря 1919 г. в Москве : Стеногр. отчет. М., 1920. С. 154; Юрин П. Продовольственная работа Советской власти // Серп и молот. Екатеринбург, 1920. № 10—11. 22 июня. С. 26; Филиппов И. Т. Продовольственная политика... С. 96.

67 Плющев В. Г. Ревкомы в Курской губернии в 1919 г. // Учен. зап. Курского гос. пед. ин-та. Курск, 1969. Т. 60. С. 101; Известия Воронежского губернского продовольственного комитета. 1919. № 1. 5 янв. С. 2.

68 ЦГА СПб., ф. 1000, оп. 3, д. 207, л. 14.

69 Известия Народного комиссариата продовольствия Украины.

1919. № 3-4. 10 мая. С. 17-19; № 5-6. 10 июня. С. 38; Продовольственное дело / Орган Харьковского... комитета. 1919. № 4. 11 марта. С 8

70 ЦГА СПб., ф. 1000, оп. 3, д. 207, л. 16.

71 Продовольственное дело / Орган Кременчугского опродкомгуба.

1920. № 2 Ноябрь. С. 31. "Известия ВЦИК. 1920. 15 февр.

73 Известия Народного комиссариата продовольствия Украины. 1919. № 5—6. 10 июня. С. 49—50; Продовольственный бюллетень / Орган Сибирского... комитета. 1920. 1 сент. С. 5, 8.

74 Шишкин В. И. Революционные комитеты Сибири в годы гражданской войны. 1919—1921 гг. Новосибирск, 1978. С. 249; Агалаков В. Т. Продовольственные мероприятия Советской власти в Восточной Сибири в 1920—1921 гг. // Крестьянство и сельское хозяйство Сибири в 1917-1961 гг. Новосибирск, 1965. С. 33-34.

75 Филиппов И. Т. Продовольственная политика... С. 150; Продовольственный бюллетень / Орган Сибирского... комитета. 1920. № 1. 1 сент. С. 3.

327

76 Продовольственный бюллетень / Орган Сибирского... комитета. 1920. № 2-3. 1 окт. С. 18.

77 Там же. 1920. № 1. 1 сент. С. 7, 14.

78 Шишкин В. И. Продовольственная армия в Сибири (1920—начало 1921) //Проблемы истории советской сибирской деревни. Новосибирск, 1977. С. 38, 40.

79 См., напр.: Бюллетень Пензенского... комитета. 1919. № 30. 22 ноября. С. 1.

80 Известия Народного комиссариата продовольствия Украины. 1919. № 5-6. 10 июня. С. 70.

81 Окнинский А. Л. Два года среди крестьян. С. 213; Трудовой путь. Кострома, 1919. № 5-6. С. 40.

82 Красная газета. 1919. 28 окт. С. 4.

83 Шкловский В. Сентиментальное путешествие. М., 1990. С. 203.

84 История политических партий России. С. 424.

85 Красная газета. 1919. 28 сент. С. 4.

86 Подсчитано мною. Известия Петрокомпрода. 1919. 6 марта; 3 апр.

87 Шер В. В. Социалистический Компрод и индивидуалист-мешочник. С. 9.

88 Громушкин П. Сделать немецкие документы несложно // Известия. 2000. 19 дек.

89 Кривошеий В., архиеп. Воспоминания. Нижний Новгород, 1998. С. 41.

90 Одоевцева И. Избранное. М., 1998. С. 273.

91 Дмитренко В. П. Торговая политика... С. 143; Струмилин С. Г. Заработная плата и производительность труда... С. 39.

92 Пайпс Р. Русская революция. Ч. 2. С. 387.

93 Атлас 3. В. Очерки по истории денежного обращения... С. 89; Шлихтер А. Город и деревня в продовольственном вопросе. Харьков, 1920. С. 14; Бюллетень Центрального комитета Союза народной связи. 1920. 25 окт. С. 7—8; Известия Петрокомпрода. 1919. 1 марта.

94 Самойлова К. Продовольственный вопрос и Советская власть. Пг., 1918. С. 19.

95 Пайпс Р. Русская революция. С. 387; Соломон Г. Среди красных вождей. С. 143, 156.

96 Первушин С. А. Вольные цены... С. 89.

97 Там же. С. 89-90.

98 Дмитренко В. П. Торговая политика... С. 135; Окнинский А. Л. Два года среди крестьян. С. 220.

99 Осоргин М. А. Времена. С. 578; Одоевцева И. Избранное. С. 227.

100 Гордиенко И. Из боевого прошлого. М., 1957. С. 158, 159, 162; Петроградская правда. 1918. 1 сент.

101 Даринский М. Новые тенденции Й Продпуть / Изд. Всероссийского совета железнодорожников. 1919. № 4. 16 июня. Стб. 14.

102 Окнинский А. Л. Два года среди крестьян. С. 220; Филиппов И. Т. Продовольственная политика... С. 93.

103 Готье Ю. В. Мои заметки // Вопросы истории. 1992. № 2—3. С. 144.

км Филиппов И. Т. Продовольственная политика... С. 93; Струмилин С. Г. Питание петроградских рабочих в 1919 г. Й Новый путь. 1919. № 4—5. Февраль—март. С. 14.

105 Трудовой путь. Кострома, 1919. № 5—6. С. 39; Известия Наркомата продовольствия. 1919. № 11—12. С. 13; Крицман Л. Героический

328

период великой русской революции. Л.; М., 1925. С. 137; Мальков П. Д. Записки коменданта Кремля. М., 1987. С. 165; Развитие советской экономики. С. 110.

106 Окнинский А. Л. Два года среди крестьян. С. 220.

107 Соломон Г Среди красных вождей. С. 142; Шер В. В. Социалистический Компрод и индивидуалист-мешочник. С. 11.

108 Орлов Н. А. Система заготовки хлеба // Известия Народного комиссариата продовольствия Украины. 1919. № 5—6. 10 июня. С. 7.

109 Мальков П. Д. Записки коменданта Кремля. С. 165; Соломон Г. Среди красных вождей. С. 143.

110 Осоргин М. А. Времена. С. 580—581; Бурин С. Григорий Котовс-кий. Москва; Смоленск, 1999. С. 225—226.

111 Известия Петрокомпрода. 1919. 29 сент.

112 Там же. 1919. 22 авг.; Шкловский В. Сентиментальное путешествие. С. 232.

113 Кривошеий В., архиеп. Воспоминания. С. 179.

1,4 См. об этом: Атлас 3. В. Очерки по истории денежного обращения... С. 82.

115 ЦГА ИПД, ф. 16, кор. 265, д. 3846, л. 21.

116 Цит. по: Бадаев А. Е. Десять лет борьбы и строительства. Л., 1928. С. 89.

117 Дмитренко В. П. Советская экономическая политика... С. 180.

118 Первушин С. А. Вольные цены... С. 93—95.

119 См., напр.: Юрин П. Продовольственная работа Советской власти. С. 27.

120 Рабочий мир / Орган Московского центрального рабочего кооператива. 1919. № 4—5. С. 38.

121 Атлас 3. В. Очерки по истории денежного обращения... С. 82— 83; Бюллетень продовольственного отдела Московского совета. 1919. № 23. 1 февр. С. 3.

122 Будаев П. На старую тему // Новый путь. 1919. № 4—5. Февраль-март. С. 25—26.

123 Хлеб и революция. С. 197.

124 Бюллетень МГПК. 1919. № 23. 1 февр. С. 3.

125 Дмитренко В. П. Советская экономическая политика... С. 133, 144; Известия Воронежского... комитета. 1919. № 4. 2 февр. С. 2; Олонецкий кооператор. 1919. № 1. 15 янв. С. 7; Известия Петрокомпрода. 1919. 25 янв. С. 1; Союз потребителей. 1919. № 1-2. 20 янв. Стб. 49; № 3-4. 31 янв. Стб. 29.

126 Ярославский продовольственный вестник. 1919. № 1. 25 янв. С. 4; Известия Петрокомпрода. 1919. 15 февр. С. 1; Олонецкий кооператор. 1919. № 1. 15 янв. С. 7-8.

127 Петроградская правда. 1919. N° 24. 1 февр.

128 Там же.

129 Народное продовольствие : Еженедельное издание Пензенского продовольственного комитета. 1919. № 1—2. Янв. С. 8.

130 Даринский М. Новые тенденции. Стб. 14.

131 Олонецкий кооператор. 1919. № 1. 15 января. С. 9; Дмитренко В. П. Некоторые итоги обобществления... С. 236.

132 Советы в эпоху военного коммунизма: Сб. документов. М., 1928. Ч. 1. С. 289.

133 Цит. по: Андреев В. М. Продразверстка и крестьянство. С. 10.

329

134 Дмитренко В. П. Советская экономическая политика... С. 144; Известия Воронежского... комитета. 1919. № 1. 5 янв. С. 2.

135 Будаев П. На старую тему. С. 25.

136 Бюллетень Пензенского... комитета. 1919. № 1. 23 сент. С. 1; Известия Воронежского... комитета. 1920. № 13. 30 марта. С. 2.

137 Известия Екатеринбургского... комитета... 1920. № 2. 15 окт. С. 21.

138 ЦГА СПб., ф. 1000, оп. 3, д. 56, л. 9, 11.

139 Неизвестная Россия : XX век. М., 1992. Ч. 2. С. 216.

140 Известия Петрокомпрода. 1919. 1 авг.; Ленинградская кооперация за 10 лет. Л., 1928. С. 363.

141 Известия Наркомата продовольствия. 1920. № 1—2. Январь-Февраль. С. 46; Шкловский В. Сентиментальное путешествие. С. 158; Филиппов И. Т. Продовольственная политика... С. 96.

142 Известия Петрокомпрода. 1919. 3 июля; 11 окт.

143 Ленинградская кооперация за 10 лет. С. 364; Красная газета. 1919. 9 сент.

144 Красная газета. 1919. 9 сент.

145 Первушин С. А. Вольные цены... С. 90—92.

146 Шкловский В. Сентиментальное путешествие. С. 158.

147 Ленинградская кооперация за 10 лет. С. 364.

148 Бюллетень Самарского... комитета. 1920. № 5. 16 дек. С. 2; Кра-марев Г. Работа в центре и на местах: (Что должен знать и делать каждый продработник) // Календарь-справочник продовольственника на 1921 г. М, 1921. С. 48.

149 Сибирский революционный комитет (Сибревком). Август 1919 г.— декабрь 1925 г. Новосибирск, 1959. С. 310-311.

150 Филиппов И. Т. Продовольственная политика... С. 92; Серп и молот. Екатеринбург, 1920. С. 30.

151 Хлеб и революция. С. 209, 278.

152 Собрание узаконений и распоряжений Рабочего и Крестьянского правительства. 1919. № 3. 13 ноября. Ст. 523; Дмитренко В. П. Советская экономическая политика... С. 172.

153 Феликс Эдмундович Дзержинский : Биография. 3-е изд. М., 1986. С. 177-178.

154 Бережков В. П. Питерские прокураторы : Руководители ВЧК— МГБ. 1918-1954 гг. СПб., 1998. С. 92.

155 Крестьянское дело : Народная политическая и экономическая газета. Одесса, 1919. 4 сент.; ЛаппоД.Д. В красно-белом отсвете трагедии. Воронеж, 1993. С. 131; Известия Петрокомпрода. 1919. 22 авг., 19 июня: Продовольственное дело / Орган Харьковского... комитета. 1919. № 6. 25 марта. С. 7.

156 Бюллетень Самарского... комитета. 1920. № 1. 18 окт. С. 3; Пет-рокоммуна: Справочник. Петербург, 1920. С. 34.

157 Советы в эпоху военного коммунизма. М., 1928. Ч. 1. С. 294; М., 1929. 4.2. С. 321.

158 Там же. Ч. 2. С: 321-322.

159 Бюллетень Пензенского... комитета. 1919. № 5. 9 окт. С. 3; Бюллетень Самарского... комитета. 1920. № 1. 18 окт. С. 3.

160 Окнинский А. Л. Два года среди крестьян. С. 32.

161 Союз потребителей. 1919. № 3—4. 31 янв. Стб. 30.

162 Орлов Я. А. Система заготовки хлеба. С. 7; Бабурин Д. С. Наркомпрод в первые годы Советской власти If Исторические записки. М., 1957. С. 350-351.

330

163 Шлихтер А. Г. Воспоминания о хлебе // Хлеб и революция. С. 34; Продовольственное дело / Орган Харьковского ... комитета. 1919. № 3. 2 марта. С. 16.

164 Бюллетень Пензенского... комитета. 1919. № 30. 22 ноября. С. 1.

165 Продовольственный бюллетень / Орган Сибирского... комитета. 1920. 1 сент. С. 3; Мариенгоф А. Бессмертная трилогия. С. 76.

166 Продовольственный бюллетень / Орган Сибирского... комитета. 1920. № 2—3. 1 окт. С. 18. Известия Екатеринбургского... комитета... 1920. № 2. 15 окт. С. 18.

167 Известия Петрокомпрода. 1919. 8 июля; Бюллетень Пензенского... комитета. 1919. № 2. 26 сент. С. 4.

168 Бюллетень Пензенского... комитета. 1919. № 16. 3 окт. С. 1; 1920. № 25. 18 февр. С. 1.

169 Продовольственное дело / Орган Харьковского... комитета. 1919. № 2. 25 февр. С. 5; Известия Наркомата продовольствия. 1919. № 11 — 12. С. 32—33; № 13—16. С. 32; Фейгельсон М. Как революция решала продовольственный вопрос // Борьба классов. 1938. № 3. С. 136; Систематический указатель декретов и постановлений по продовольственному вопросу. М., 1920. Кн. 1. С. 130-131.

170 Ярославский продовольственный вестник. 1919. № 1. 25 янв. С. 5; Бабурин Д. С. Наркомпрод в первые годы Советской власти. С. 352-353.

171 Беднота. 1919. 12 июля.

172 Неизвестная Россия : XX век. Ч. 2. С. 222.

173 Там же.

174 Известия Екатеринбургского... комитета... 1921. № 8—9. 31 янв. С. 24.

1" Там же. 1920. № 2. 15 окт. С. 23.

176 Красная газета. 1921. 21 мая; Дмитренко В. П. Некоторые итоги обобществления... С. 236.

177 Крицман Л. Героический период великой русской революции. С. 246.

178 См.: Пайпс Р. Русская революция. Ч. 2. С. 388.

179 Дмитренко В. П. Торговая политика... С. 143; Балагуров А. И. Продовольственная экспедиция в Оренбургскую губернию и Киргизскую республику // Хлеб и революция. С. 84.

180 Юровский Л. Н. Денежная политика Советской власти. М., 1928. С. 132.

181 Хейсин М. Отклики кооператора // Производсоюз. 1921. № 20—24. С. 20.

182 фрумкин М. Товарообмен в период военного коммунизма // Вопросы торговли. 1929. № 11. С. 62.

183 Дмитренко В. П. Торговая политика... С. 56—57; Балагуров А. И. Продовольственная экспедиция... С. 84.

184 Дмитренко В. П. Торговая политика... С. 57—59; Феликс Эдмундович Дзержинский. С. 306; Сибирский революционный комитет (Сибревком). Новосибирск, 1959. С. 346—347.

185 Дмитренко В. П. Торговая политика... С. 59—60; Морозов Л. Ф. От кооперации буржуазной к кооперации социалистической. М.,1969. С. 167; Германов Л. (Фрумкин М.). Товарообмен, кооперация и торговля. М., 1921. С. 20.

331

186 Продовольственно-кооперативный и сельскохозяйственный вестник. 1921. № 10. 15 дек. С. 14; Четыре года продовольственной работы : Статьи и отчетные материалы. М., 1922. С. 186.

187 Петрова Е. Г. Роль Сибири в снабжении Советской республики продовольствием в 1920—1922 гг. й Сибирь и Дальний Восток в период восстановления народного хозяйства. Томск, 1965. Вып. 4. С. 134.

188 Четвертый съезд Советов СССР: Стеногр. отчет. М., 1927. С. 50.

189 См.: Григорьев Л. Очерки современной деревни. М., 1924. Кн. 1. С. 83.

190 Чадаев В. В гуще повседневности : Бытовые очерки. Л., 1924. С. 33-34.

191 Колоколъников П. Экономическое обозрение // Союз потребителей. 1919. № 1-2. 20 янв. Стб. 38.

192 Шер В. В. Социалистический Компрод и индивидуалист-мешочник. С. 11.

193 См.: Суворова Л. Н. За фасадом «военного коммунизма». С. 55.

194 Продовольственно-кооперативный и сельскохозяйственный вестник. 1921. N° 8—9. 30 ноября. С. 4; Дмитренко В. П. Торговая политика... С. 59—60; Правда. 1921. 16 июля.

195 Дмитренко В. П. Торговая политика... С. 131.

196 Ларин Ю. Советская деревня. М., 1925. С. 59.

191 Жирмунский М. М. Частный капитал в товарообороте. М., 1924. С. 7.

198 Жирмунский М. М. Частный торговый капитал в народном хозяйстве СССР. М., 1927. С. 50; Карр Э. История Советской России. М., 1990. С. 662; Кузовков Д. Основные моменты распада и восстановления денежной системы. М., 1925. С. 202.

1" Производсоюз. 1921. № 20-24. С. 2.

2°о Большаков А. М. Деревня. 1917-1927 гг. М., 1927. С. 121.

201 Частный капитал в народном хозяйстве СССР : Материалы комиссии ВСНХ / Под ред. А. М. Гинзбурга. М.; Л., 1927. С. 7.