Захар Давыдов
Иуда Искариот
Ист.: http://school.ort.spb.ru/library/torah/code/05-15.htm
Максимилиан Волошин:
"...Подвиг Иуды — в его позоре и поругании"
Предположение, что роль Иуды в евангельской драме была предопределена и что
его предательство было необходимо для подвига Христа, — возникло уже во II веке.
Последователей было немало: от гностической секты каинистов, толковавших предательство
Иуды как исполнение высшего служения, предписанного самим Христом, — до секты
манихеев и богомилов в средние века. В XIX веке на защиту Иуды встали и литераторы:
Анатоль Франс в сборнике "Сад Эпикура" (1894) предположил, что Иуда
погубил свою душу, содействуя спасению мира; попытки реабилитировать Иуду предпринимали
немецкий драматург Карл Вейзер в книге "Иисус" (1906) и шведский писатель
Тор Гедберг в книге "Иуда" (1908). В России к осмыслению образа Иуды
в разное время подходили Сергей Соловьев (эссе "К легенде об Иуде предателе",
1896), Н.Н. Голованов (драма в стихах "Искариот", 1905), Леонид Андреев
(рассказ "Иуда искариот и другие", 1907), Алексей Ремизов (поэма "Иуда",
1908) и другие. Особенно интересно отношение к этой теме поэта и художника, литературного
и художественного критика Максимилиана Александровича Волошина (1877-1932). В
1907 году, в лекции "Пути Эроса" Волошин дает следующее истолкование
образу Иуды: "Рядом с жертвой Христа — подвиг Иуды. В этом указание и великий
символ. Христос — Эрос, Иуда — материя. Иуда — охранитель и собиратель. Но он
становится высшим среди двенадцати, самым мощным, самым посвященным из апостолов.
Божественный Агнец должен быть заклан на алтаре рукою жреца, и рука эта должна
быть чиста и тверда. "Один из вас предаст Меня", — это не упрек, а вопрос:
кто из вас примет на себя бремя заклания? И каждый из апостолов робко спрашивает:
"Не я ли, Господи?" Тогда Христос обмакивает хлеб в соль, что обозначает
передачу своей силы, и дает Иуде. Иуда выходит из собрания апостолов, приняв на
себя подвиг высшей жертвы и высшего смирения. Вся гордость, мудрость и мощь законов,
образующих и живящих материю, в лице Иуды принимает на себя великую жертву унижения,
смирения и позора, ибо подвиг Иуды — в его позоре и поругании. Иуда должен предать
Христа, чтобы Христос мог умереть и воскреснуть". В дальнейшем Волошин выдвигал
свою точку зрения на Иуду в статье "Некто в сером" (1907) и предлагаемых
этюде "Евангелие от Иуды"
(ИРЛИ, ф.562, оп.1, ед.хр.223) и стихотворении "Иуда- апостол".
Евангелие от Иуды
Человечество в лице своих самых беспокойных и ищущих представителей во все
времена подходило с разных сторон к вопросу об Иуде Искариотском и старалось разгадать
его. В то время как ортодоксальное каноническое предание осуждало и предавало
вечному поруганию Иуду, беспокойная, в христианских ересях кипевшая мысль возвеличивала
и возводила его на престол небесный, одесную Христа. По учениям офитов, каинитов,
манихеев Иуда является самым сильным, чистым и самым посвященным из всех учеников
Христа. Агнец должен быть принесен в жертву твердой и чистой рукой первосвященника,
и из всех апостолов Христос для этого подвига избрал Иуду. Подвиг Иуды безвестен,
и, облекаясь в свое страшное священство, он принимает всемирный позор и поругание.
Причастившись за Тайной Вечерей тела и крови Христовой отдельно от других апостолов,
принимает он из рук Христа причастие соли, горькое причастие, обрекающее его жречеству
предательства. "Лучше бы человеку тому и не родиться на свет".
С собором Парижской Богоматери связана пронзительная легенда об одном аббате,
который был постоянно занят мыслью о вечном наказании. "Если есть на земле
человек, — думал он, — который может быть осужден Господом на вечные муки, то
это только Иуда, предавший Христа". Но мысль его сказала ему: "Если
один Иуда осужден на вечные муки, то значит не Христос, а Иуда тот Агнец, который
принял на себя грехи мира". Тогда он избрал Иуду в молитвах своих. Однажды
ночью, молясь в соборе, он обратился к Христу с безумной молитвой: "Я верю...
Я хочу верить, Господи, что Иуда любимейший ученик Твой и что он теперь в царстве
небесном, одесную Тебя. Но я маловерен, Господи! Дай знак мне, что это так".
И в это мгновение [он] почувствовал, как на плечо его легла тонкая, горячая рука,
в которой он узнал руку Иуды.
Недавно Леонид Андреев в своей повести "Иуда Искариот и др[угие]"
бессознательным провидением тоже подошел к вопросу об Иуде, но исказил и изуродовал
строгий образ самого сильного и посвященного из апостолов, созданный галлюцинирующей
верой христианских еретиков. Как известно, в числе бесследно утерянных апокрифических
Евангелий было Евангелие от Иуды Искариота.. Что было в нем? Какие заветы безвестных
подвигов возвещало оно? В каком облике вставала в нем картина последней вечери,
с которой Иуда вышел раньше других учеников?
Стараясь разгадать эту тайну и делая с этой точки зрения свод канонических
повествований четвероевангелия о Тайной Вечери, я получил такое повествование,
которое, кажется мне, могло бы быть одной из глав Евангелия от Иуды: ...И когда
настал час, возлег Он за трапезу в горнице чистой, устланной холстами, и двенадцать
вместе с Ним.
И сказал им: "Желанием возжелал с вами вместе совершить, прежде чем муки
приму, Пасху".
И чашу, сотворив молитву, поднял, говоря: "Примите ее и разделите между
собою.
Ибо говорю вам: не буду пить от гроздей виноградных, пока Царствие Божье не
придет".
И взяв хлеб, разломил и подал им, говоря: "Это тело Мое, за вас приносимое
в жертву. Так и вы поступайте в память Мою".
По окончании вечери снова чашу Он поднял и сказал: "Чаша эта — завет
вам: в ней Моя кровь, за вас проливаемая.
И рука та, что прольет ее, здесь за столом со Мною. Большему из вас исполнить
сие надлежит, ибо чиста должна быть рука первосвященника, в жертву Агнца приносящего.
По предназначенному Сын Человеческий идет, и горе суждено человеку тому, который
избран предать Его.
В позоре слава его, братья отрекутся от него, имя будет его проклинаемо из
рода в роды, и легче бы ему было на свет не родиться.
Теперь, прежде нежели сбылось, говорю вам об этом, чтобы, когда сбудется,
поверили, что это Я. Истинно вам говорю, что один из вас избран Меня предать".
И стали они между собою искать: кто из них хочет сие сотворить. И возник между
ними спор, кто мнит себя большим.
Он же сказал им: "Цари над народами господствуют и владыки благодетелями
именуются.
Вы же не так: кто из вас больший, пусть будет как меньший, а начальствующий
— как служащий".
Они опечалились и стали спрашивать один за другим: "Не я ли?", и
другой: "Не я ли?"
Он же сказал: "Один из двенадцати, обмакивающих со Мною в блюдо".
Тогда ученики смотрели друг на друга, не зная, о ком Он говорит.
И сделал Симон Петр знак голову на плечо Иисуса склонившему Иоанну, чтобы
спросил: не он ли это?
Тот же на грудь Иисуса припав, спросил: "Господи! кто сей?"
Отвечал Иисус тихо: "Тот, кому, обмакнув хлеб, подам".
И, в соль обмакнув кусок хлеба, Иуде Симонову Искариоту подал. И горечью соли
просветилась душа Иуды.
Тогда сказал ему Иисус: "Что делаешь, делай скорее". Из возлежащих
же не понял никто, к чему Он это сказал ему.
А [так] как у Иуды был ящик с деньгами, то подумали некоторые, что Иисус ему
говорит: "Купи, что нужно, к празднику" или чтобы дал нищим. Он же,
причастие соли приняв, немедля вышел. А была ночь...
Иуда апостол
И когда приблизился праздник Пасхи,
В первый день опресноков, в час вечерний
Он возлег за трапезу — с Ним двенадцать
В горнице чистой.
Хлеб преломивши, роздал:
"Это Тело Мое, сегодня в жертву приносимое:
Так творите".
А когда окончили ужин,
Поднял Он чашу:
"Это Кровь Моя, за вас проливаемая.
И рука прольющего между вами".
Спор возник между учениками:
Кто из них больший?
Он же говорит им:
"В этом мире цари первенствуют.
Вы же не так — кто больший, будет как меньший.
Завещаю вам Свое Царство.
Сядете судить на двенадцать тронов,
Но одним из вас Я буду предан.
Так предназначено, но предателю горе!"
И в смущении ученики шептали: "Не я ли?"
Он же, в соль обмакнув кусок хлеба,
Подал Иуде
И сказал: "Что делаешь — делай".
Тот же, съев кусок, тотчас же вышел:
Дух земли — Сатана — вошел в Иуду —
Вещий и скорбный.
Все двенадцать вина и хлеба вкусили,
Причастившись плоти и крови Христовой,
А один из них земле причастился
Солью и хлебом.
И никто из одиннадцати не понял,
Что сказал Иисус,
Какой он подвиг возложил на Иуду
Горьким причастьем.
Так размышлял однажды некий священник
Ночью в древнем соборе Парижской Богоматери
И воскликнул:
"Боже, верю глубоко,
Что Иуда — Твой самый старший и верный
Ученик, что он на себя принял
Бремя всех грехов и позора мира,
Что когда Ты вернешься судить землю,
И померкнет солнце от Твоего гнева,
И сорвутся с неба в ужасе звезды,
Встанет он, как дымный уголь из бездны,
Опаленный всею проказой мира,
И сядет рядом с Тобою!
Дай мне знак, что так будет".
В то же мгновенье
ухие и властные пальцы
Легли ему на уста.
И в них узнал он
Руку Иуды.
11 ноября 1919 . Коктебель.
Публикация и комментарий Захара Давыдова
Пост-скриптум к публикации М.А. Волошина
Два текста М.А. Волошина, которые вы только что прочитали, — этюд "Евангелие
от Иуды" и стихотворение "Иуда-апостол", — безусловно не принадлежат
ни к вершинам "иудоведения", ни к творческим достижениям самого Волошина.
Почти любое произведение, упомянутое в предисловии к публикации, — от Анатоля
Франса до Леонида Андреева, — превосходит попытки Волошина и с собственно литературной,
и со смысловой точки зрения. А если к предложенному ряду прибавить еще такой шедевр
Борхеса, как "Три версии предательства Иуды", то вклад Волошина в данную
тематику представится и вовсе несущественным. И все же есть два обстоятельства,
превращающие слабые Волошинские тексты в важнейшее культурно- историческое свидетельство.
Оба они относятся не к текстам, а их контексту, но, как неоднократно демонстрировал
тот же Борхес, контекст способен радикально изменить текст. Первое из этих обстоятельств
— разговор М.А. Волошина с литературоведом М.С. Альтманом 12 августа 1929 года,
т.е. спустя 10 лет после написания поэмы об Иуде. В разговоре Волошин сказал,
что недоволен написанным и хочет сделать из стихотворения поэму: "Для меня
Иуда — это еврейский народ, который, как самый старший апостол Христа, и принял
на себя все зло мира". В свете почти апологетического отношения Волошина
к личности и деянию Иуды данная фраза могла бы звучать удовлетворительно для самого
настороженного еврейского уха, если бы не второе обстоятельство: принадлежность
М. Волошина к культуре "серебряного века". А "серебряный век"
— это не только величайшие художественные достижения, это и специфическая идеология,
в которой мощно столкнулись два, на первый взгляд, противоположных течения: неоязычество
(в дальнейшем "скифство"), т.е., по сути, антихристианство, и христианство,
модернизированное в духе декаданса. На самом же деле между новыми "язычниками"
и обновленными христианами не было столь уж существенной разницы, ибо обновленное
христианство представляло собой ни что иное, как старую восточную гностику со
всем ее взрывчатым арсеналом антисемитской мифологии. Именно этот общепринятый
мировоззренческий "пакт" объясняет обескураживающий антисемитизм и Белого,
и Блока, и Розанова, и Гиппиус... М.С. Волошин, которого нет никаких оснований
заподозрить ни в бытовом, ни в идейном антисемитизме, до конца жизни (умер в 1932-м
году) сохранял верность метафизическому наследию "серебряного века".
Результаты чудовищны: "принять на себя все зло" — это означает стать
воплощением зла, т.е. самим злом как таковым. Прибавим к этому и ключевую фразу
из цитированной выше лекции "Пути Эроса": "Христос — Эрос, Иуда
— материя". Гностическая интерпретация Бога Ветхого Завета как злокозненного
демиурга, создателя материи, которая держит в плену человеческий дух, — фундаментальное
положение гностики. Тривиальное и широко распространенное обвинение евреев в материализме,
равно предъявленное им Марксом и Достоевским, подлинным своим источником имеет
отнюдь не жизненные наблюдения, но гностическую традицию. Связь русской неогностики
с немецким нацизмом столь очевидна, что было бы трюизмом ее доказывать. Любопытней
проследить ее отзвуки в советской истории. В книге "Москва 1937" Л.
Фейхтвангер приводит поразивший его разговор со Сталиным по поводу суда над троцкистами.
По свидетельству Фейхтвангера, Сталин был искренне взволнован, поскольку речь
шла о людях (в частности, о Карле Радеке), которых он считал друзьями и единомышленниками.
"Вы, евреи, — обратился он ко мне, — создали бессмертную легенду — легенду
об Иуде". Как странно мне было слышать от этого обычно такого спокойного,
логически мыслящего человека эти простые патетические слова".
Еще бы не странно: легенда об Иуде всецело принадлежит христианской мифологии
и абсолютно не задействована в еврейской традиции. Прилежный ученик духовной семинарии,
Сталин знает об этом так же хорошо, как автор романа "Иудейская война".
Тесно увязав евреев с Иудой в разговоре с одним евреем о другом еврее, Сталин
вопроизводит ту же гностическую логику, которая позволила Волошину отождествить
Иуду с еврейским народом, а еврейский народ — со "всем злом мира". Что
касается Фейхтвангера, то он не подозревает, что на его глазах рождается будущее,
сквозь 37-й год просвечивает 48-й, 50-й, 53-й: от врагов народа — к Иуде коллективному,
еврейскому народу в целом. ...В 60-е годы дом- музей Волошина в Коктебеле стал
для русско-советской диссидентской и диссидентствующей интеллигенции предметом
культа, местом паломничества. Дело было не только в колоритной и обаятельной фигуре
самого Волошина, но и в том, что через саму атмосферу его дома — картины, книги,
сувениры, рукописи, фотографии, воспоминания тогда еще живой вдовы Волошина —
Марьи Степановны, — посетители хотели и могли прикоснуться к тому, что они считали
"потерянным раем" русской культуры — "серебряному веку". Новая
Россия 90-х годов не нуждается больше в медиумах и посредниках, чтобы приобщиться
к своему прошлому. Она владеет им целиком и во многом строит свое культурное настоящее
и будущее так, как будто не существовало 70 лет коммунистического разрыва. Темная
сторона "серебряного века" неизбежно войдет в реанимированную культурную
традицию и столь же неизбежно повлияет на облик русской духовности в наступающем
веке. О чем и следует помнить.
|
