В 1829 году командующий войсками Кавказской линии и Черномории генерал Эмануэль снаряжает по своей личной инициативе научную экспедицию для изучения древних храмов Северного Кавказа. Их осмотр и описание он поручает известному архитектору Иосифу Бернардацци. Сопровождаемый казачьим конвоем и карачаевскими князьями Бернардацци отправляется в путь. К сожалению, ему удается осмотреть и зарисовать лишь Сентинский и Хумаринский храмы. Из-за рано наступившей зимы добраться до ущелья Б. Зеленчука оказалось невозможным. Вернувшись, Бернардацци представляет генералу Эмануэлю отчет о своей поездке с чертежами и рисунками церквей. Сам искусный зодчий, Иосиф Бернардацци поражается замечательной архитектурой храмов и их удивительной прочностью. Его восхищают сохранившие живость своих красок фрески Сентинского храма. Бернардацци был первым европейцем, посетившим эту церковь. Он признает храм византийским и относит его сооружение ко времени Константина Великого.

Экспедиция 1829 года по изучению христианских археологических памятников Северного Кавказа была первой в России. С этого времени они становятся предметом серьезного научного исследования.

Впрочем, древние горные храмы начинают привлекать внимание ученых еще раньше. И это неудивительно. Построенные в ранний период христианства, возведенного здесь первыми миссионерами, учениками и последователями апостолов Андрея Первозванного и Симона Кананита, уцелевшие счастливым образом в эпоху монгольского нашествия, беспощадно сметавшего все вещественные признаки христианской религии, эти храмы имеют огромное историческое значение.

Первое упоминание о закубанских храмах принадлежит немцу Я. Рейнеггсу, побывавшему в этом районе во второй половине XVIII в. Он описал развалины монастыря на Зеленчуке и два каменных храма за Кубанью. Ему удалось достать две книги из этих церквей. Одна из книг была на славянском языке.

В 1802 году майор Потемкин составил описание трех храмов на Б. Зеленчуке. Он первым зарисовал обнаруженный им знаменитый крест с греческой надписью, датированной 1013 г.

В 1829 году, как уже говорилось, снаряжается первая российская экспедиция. Ее организатор, генерал Эмануэль, изучив отчет Бернардацци, начинает думать о возможности открытия храмов в верховьях Кубани. Он первым доносит министру внутренних дел графу Закревскому о хорошей сохранности церквей, полагая необходимым восстановить одну из них, построив для ее защиты военное укрепление. «Военные и гражданские чины могли бы пользоваться этой церковью, —  писал Эмануэль, —  а при восстановлении богослужения и абазинцы, как бывшие христиане, обратились бы в православие, а со временем и другие горские народы, почему он полагал бы устроить там монастырь и странноприимный дом»[32].

К сожалению, военная обстановка, сложившаяся на Северном Кавказе, не позволила приступить к восстановлению древних церквей. Преемник Эмануэля, генерал Вельяминов, ссылаясь на отсутствие в его распоряжении войск для защиты храмов, предпочел в 1833 г. отложить их восстановление до того времени, когда кордонная линия перейдет за Кубань. «Надо заметить, —  пишет по этому поводу Г. Прозрителев, — что предложения Емануэля относительно занятия указанных мест и восстановления церквей были отвергнуты Вельяминовым по соображениям личного характера»[33].

Публикация на русском языке описания Сентинского и Хумаринского храмов, сделанного Бернардацци, вызывает к ним большой интерес в научных кругах. В 1848 г. храмы посетил археолог А. Фиркович. Он заново описал Хумаринский храм на горе Шоана, включив в научные обзоры ряд других древнехристианских археологических памятников: каменный крест с греческой надписью из ограды церкви станицы Сторожевой, два креста с такими же греческими надписями у Сидова аула, крест вблизи станицы Сторожевой. Тогда же Фирковичу сообщили об остатках древнего храма у аула Карт-Джюрт, вблизи Эльбруса.

В 1882 г. известный кубанский исследователь Е. Д. Фелицын составил археологическую карту Кубани, на которую он внес все известные к тому времени древние археологические памятники. Особенно много их обнаружил Фелицын в окрестностях станицы Сторожевой. По его мнению, сохранившиеся на Кубани остатки каменных башен, развалины колоний и древнего укрепления у Хумаринской крепости носят следы генуэзского происхождения.

Вместе с Фелицыным в 1892 г. в этом районе побывал археолог Г. Куликовский. Он разыскал в ущелье реки Б. Зеленчук, в урочище Старое Жилище знаменитую надмогильную плиту с аланской надписью, впервые обнаруженную В. Струковым в 1888 г. и расшифрованную затем ученым В. Ф. Миллером.

Другой  крупный  археолог — Сысоев — делает в 1895 году подробное описание уже всех древних храмов региона. Сентинский храм он относит к центральному поселению всей округи. На основании византийского стиля его архитектуры В. Сысоев делает вывод, что он сооружен в Х — XI веках. В районе Сентинского храма Сысоев нашел развалины двух небольших христианских часовен. Одна находилась на горе Кала-Сырты, другая же стояла на вершине соседней горы и была разобрана местными жителями на устройство кошей — загонов для скота. В стенах одной из них был обнаружен большой камень с высеченным изображением креста.

Сысоев неоднократно бывал здесь и в последующие годы, обнаружив вместе с краеведом А. Дьячковым-Тарасовым остатки часовни на плоскогорье Индыш-Баши. Сысоев составил детальный обзор всех археологических памятников по течению рек Теберды и Кубани. Он первым подвел итоги археологических обследований в этом районе.

Дьячков-Тарасов, оставив подробное описание Сентинского храма и определяя время его возникновения IX — Х веками, пытался установить и путь, по которому христианство распространялось по Северному Кавказу[34].

Надо сказать, что у Сентинского храма в 1897 г. был уже основан Спасо-Преображенский монастырь, а Хумаринский храм обращен в 1895 г. в Георгиевский скит Александро-Афонского Зеленчукского монастыря. Автор полагает, что этот район, населенный предками осетин, находился под грузинским влиянием, ссылаясь на то, что царевич Вахушт упоминает Хумаринский храм в числе церквей, подчиненных католикосу Западной Грузии. По мнению Дьячкова-Тарасова, Хумара была резиденцией епископа. Тебердинская же долина служила в те времена оживленным торговым путем из района нынешнего г. Сухуми в землю алан и адыгов.

Редакционное примечание к этой статье, в свою очередь, дает очерк исследований этих древних христианских храмов и оспаривает некоторые положения автора о происхождении христианства на Северном Кавказе. Редакция «Кубанского сборника» считает более вероятным наличие византийского влияния на этот район, нежели грузинского. Грекам, а не грузинам она приписывает и сооружение древних храмов. Следы же разработанной древней дороги через Клухорский перевал прямо указывают на проникновение христианства на Северный Кавказ из Абхазии. Время сооружения Сентинского храма редакция «Кубанского сборника» относит к эпохе не позднее XI века, отмечая поразительное сходство его фресок с росписью храма Св. Софии, сооруженного в VI веке в Константинополе. Их «писала твердая уверенная рука, никакого отступления от схоластических образцов себе не позволявшая и не умевшая, вероятно, писать иначе. Художник, очевидно, был грек»[35].

В 1899 г. по поручению Археологической комиссии Сентинский храм описал художник И. Владимиров. «Некоторые развалины, - говорит он, - еще поныне поражают удивительной правильностью пропорции, прочностью постройки, а также яркостью и стильностью фресок и стенной росписи»[36].

Эти архитектурные особенности храмов, их высокий художественный уровень — несомненный результат высокой греческой культуры. «Я сознавал, —  замечает далее И. Владимиров, —  что вокруг храма были не пустые долины и леса, как теперь, а густо населенный город с жителями, понимавшими красоту и благолепие храма». Владимиров также ознакомился с развалинами храма у впадения в Теберду ее левого притока Амгаты. Вместе с остатками древнего городища он находился на верхней площадке очень обрывистого скалистого отрога горного хребта.

В советское время обстоятельный обзор археологических памятников на территории Карачая сделал Д. М. Павлов[37].

Ссылаясь на статью П. Хицунова («Об остатках древних памятников христианства на Сев. Кавказе», сборник газеты «Кавказ», Тифлис, 1847), он писал, что в Сентинском храме было до 50 хорошо сохранившихся фресок с греческими надписями. К сожалению, при реставрации храма монахини уничтожили в нем притвор, после чего древний памятник утратил свой колорит. То же произошло и с Хумаринским храмом после приспособления его под Георгиевский скит.

До восстановления храмов горцы использовали их как загоны для скота. Стены и потолки были черны от копоти разжигаемых в церквах костров. Известный русский живописец Н. Ярошенко, побывав в горах Карачая, на одной из картин изобразил стадо овец в развалинах древнего храма. Реставрированный Сентинский храм был увенчан вызолоченным платом и крестом, внутри церкви поставлен иконостас, а вблизи храма сооружена небольшая звонница. По словам Д. М. Павлова, монахини собрали в часовне черепа из могильников возле храма, сделав над ними надпись: «Мы были такими, как вы, вы будете такими, как мы». В Сентинской усыпальнице были также найдены бубенчики от омофора и кусок полуистлевшей парчи, принадлежавшие, видимо, епископу. Впоследствии в притворе храма нашли остатки митры, серебряную лжицу, кусок стекла от чаши, кадильницу с цепью и, очень любопытная находка, греческую монету Х века.

О времени сооружения Сентинского храма Павлов пишет: «Судя по типу орнаментов и технике фресок, построение храма относят то к концу IX века и началу Х века, то к XI веку. Эти разногласия вполне понятны, имея в виду постоянство византийского стиля, а также то, что храм в те времена могли ремонтировать».

Надо, однако, заметить, что в отличие от Сентинского и Хумаринского древних храмов, археологические памятники рек Большого и Малого Зеленчука на некоторое время выпали из поля зрения археологов. В 1906 году краевед Г. Прозрителев в магазине торговца старыми вещами обнаруживает топографическую карту рек Кефара и Бежгона, составленную, видимо, не позже 40-х годов прошлого века. На ней были отмечены многие археологические памятники: развалины древнего поселка с церковью и христианским кладбищем у аула Сидова, укрепленные лагеря, статуи христианских рыцарей, камень с надписью и каменный крест. На двух статуях, изображенных неизвестным автором на обороте карты, видны кресты, расположенные на плечах и на лбу рыцаря. У одного воина «в руках чаша, что говорит о намерении изобразить человека, воевавшего за веру и погибшего за нее, испив чашу страданий»[38].

Благодаря найденной карте археологи узнали о местонахождении еще одного, до того времени неведомого, христианского храма на реке М. Зеленчук. Между тем еще И. Бернардацци в своем отчете сообщал о намерении посетить Малый Зеленчук, чтобы осмотреть развалины древнего строения, именуемого Акбилек. В 40-х годах XIX в. о развалинах церкви, которую ногайцы называли Акбилек, писал К. Сталь[39].

В это же время становится известным предание, согласно которому Рим-гора вблизи Кисловодска принадлежала некогда владетельной княгине Акбилек (Белоручке), переселившейся сюда с верховьев р. Зеленчука, где находились ее дом и церковь. Шора-Бекмурзин Ногмов в своем труде отмечал: «Между Кубанью и Зеленчуком на высотах стоят кирпичные здания, называемые Адиюх, в переводе „дела предков". Там, по преданию, жили священнослужители». Советские археологи установили, что Акбилек — это ногайское название местности Адиюх, что дало нить для археологических исследований, давших поразительные результаты.

В 1951 г. на городище Адиюх, вблизи старинной башни, действительно были найдены остатки христианской церкви. Возле башни и вокруг храма находилось кладбище с христианскими погребениями. Судя по топографической карте, найденной Прозрителевым, этот храм был в начале XIX века еще цел. На более же поздней карте Е. Фелицына (1882) он не значится. По-видимому, храм разделял судьбу ряда других древних археологических памятников: был разобран горцами на их хозяйственные надобности.

Одним из первых по поводу варварского разрушения храмов забил тревогу преосв. Владимир, епископ Ставропольский и Екатеринодарский, лично познакомившийся в 1886 г. с состоянием древних христианских святынь. Особенный интерес представляют для нас его труды, в которых он описывает Зеленчукские храмы. «Еще немного — и нашим взорам на пригорке является первая церковь... Но мы не останавливаясь проехали дальше. Видим другую церковь побольше, разрушенную меньше, минуем и эту, и едем все среди непрерывных. развалин разной величины зданий»[40].

Лучше всех сохранилась к тому времени третья церковь, неподалеку от которой располагались остатки еще двух маленьких церковок.

Вторая Зеленчукская церковь была самой вместительной. Она, по словам преосв. Владимира, оказалась достопримечательной потому, что «на горнем месте в алтаре сохранились остатки каменной архиерейской кафедры и иерейских сопрестолий каменных, чего в Других церквах и намека нет: явно, что это была церковь кафедральная, архиерейская».

К приезду владыки Владимира на храмах виднелись небольшие деревья. «Несколько лет тому назад, — пишет он, — жил здесь отшельник. В его время на первой церкви росли три громадных сосны, пустившие корни в расщелинах крыши. Приходя помолиться, он видел, что во время сильного ветра три сосны, раскачиваясь, расшатывали и кровлю; опасаясь, что они падением от бури разрушат кровлю, он их спилил и убрал»[41].

При осмотре оказалось, что этот храм стоит буквально на «гробех». Его окружали устроенные в несколько этажей каменные гробницы. Над отвесной скалой возвышались остатки сторожевой башни. «Здесь, - пишет владыка Владимир в другой книге, — на узкой, но длинной прибрежной междугорной равнине, на протяжении нескольких верст — развалины древних зданий со следами крепостных рвов и стен. Около этих развалин в разных местах несколько кладбищ, с фундаментами часовен или маленьких церквей (пароклисы) и среди развалин высятся три древнейших храма греческих, некогда внутри украшенных сплошной стенной иконописью, ныне или уничтожившейся или едва сохранившей свои следы...»[42]

Ссылаясь на найденный у третьей церкви в 1802 г. майором Потемкиным надгробный камень с отчетливо сохранившейся датой — 1013 г., владыка Владимир относит сооружение всех Зеленчукских храмов к Х веку.

В этом месте оканчивался колесный путь и дальше к Марухскому перевалу через Кавказский хребет шла вьючная и верховая тропа. Выше по течению реки, в 20-30 км, по словам преосв. Владимира, находились остатки другого древнего христианского поселения, носившего среди местных жителей название Старого Жилища. «Урочище это зовется аркыс-архыс, полнее ару-кыс, что значит прекрасная девица, или чистая, непорочная дева. Может быть, здесь погребена в свое время чтимая за свою святость девица подвижница? Или потому, что тут был храм (может быть, и иноческая обитель) в честь Пресвятой Девы Марии?»[43]

Зеленчукским храмам посвящен интересный труд Д. Успенского, написанный с целью привлечь внимание читателей к древнехристианским святыням на реке Б. Зеленчук, для охраны и восстановления которых в 1889 г. была учреждена Александро-Афонская Зеленчукская пустынь. «Развалины около церквей, —  пишет автор, — множество гробниц в горах вблизи древних храмов говорят, что место это было заселено христианскими народами. Но история древнего Зеленчукского поселения покрыта мраком неизвестности»[44].

В ту пору древние развалины простирались на семь верст вдоль живописной долины Б. Зеленчука. Кроме руин зданий, здесь находилось обширное кладбище, частично уже размытое горным потоком. Многоярусное расположение каменных гробниц напоминало аналогичные могильники греков в Малой Азии. Следы городской стены и сторожевых башен на горных вершинах — еще одно свидетельство существования тут в древности крупного населенного пункта. Возможно, что это и был город Вичин — центр Аланской митрополии.

Успенский подробно описывает расположенные на расстоянии двух верст древние Зеленчукские храмы. Первый из них, самый крупный, отличался сложной архитектурой и сохранился меньше других. В среднем храме находилась архиерейская кафедра. Под его куполом сохранился железный стержень для подвески паникадила. Третий, маленький храм был ранее других восстановлен по времени и расширился за счет небольшой пристройки, исказившей его облик. В первых двух храмах в конце прошлого века еще видны были остатки фресковой живописи, хотя их стены сильно пострадали. «Многие места живописи от этого так закопчены, что совершенно невозможно определить изображенных на них ликов святых». Между тем по рассказам казаков, еще лет за 30 — 40 до учреждения обители «внутренность обоих храмов была покрыта сплошной штукатуркой, по которой отчетливо были видны все изображения святых и с надписями, но не на славянском языке».

Автор сообщает интересные подробности о кресте, найденном майором Потемкиным в 1802 г. около церкви, на кладбище. Впоследствии он был завален камнями, и лишь после открытия обители снова вымыт наружу. Монахи, найдя на берегу реки это единственное документальное свидетельство древности храмов, поставили его в обновленной церкви.

«Храмы, несомненно, чисто греческого происхождения, что доказывает стиль построек и сохранившиеся надписи, —  пишет Успенский. —  Но грекам ли принадлежат эти храмы и могилы?» В этой связи представляет большой интерес сообщаемый им факт, что в черепе одной из могил было обнаружено копье. Из горских преданий известно о грабежах и нападениях на христианские храмы, когда в этих местах насаждался ислам, о том, как священников поражали копьями и жезлы их ломали. «Череп с копьем, возможно, принадлежит одной из жертв кровавой расправы азиатских орд с древними христианами»[45].

В своей работе Успенский высказывает предположение, что «эти христианские памятники существуют ранее Х века и всего скорее со времен Юстиниана (527 —  565 гг. от Р. X.)». С ним полемизирует побывавший в Зеленчукском ущелье в конце прошлого века известный исследователь Кавказа Н. Динник. «Успенский считает, неизвестно на основании каких соображений, что эти храмы должны быть отнесены к VI веку, ко времени Юстиниана». Между тем «указателем их древности служит крест, найденный на берегу Зеленчука с греческой надписью и обозначением 6521 г. от Сотворения мира (соответствующим 1013 г. от Р. X.), а также интересная греческая надпись, с обозначением XIII века, на каменном памятнике, находящемся в лесу по правому берегу Зеленчука, в 15 верстах выше монастыря»[46].

Архитектура храмов и немногие уцелевшие изображения святых в чисто греческом стиле, по мнению Динника, показывают, что храмы эти были построены под руководящим влиянием греческого духовенства. Прекрасные, здоровые климатические условия, обилие леса и воды, отсутствие сильных ветров и метелей способствовали возникновению здесь поселений. При посещении Динником Зеленчукского монастыря два менее пострадавших от времени храма были уже возобновлены, и в них отправлялось богослужение. Первый же, считая вверх по течению Б. Зеленчука, храм, примыкающий к древнему христианскому кладбищу, по-прежнему оставался в полуразрушенном состоянии.

В последующие годы монахи, строя монастырские здания, находили могилы с хорошо сохранившимися скелетами и с остатками одежды. Все погребения были христианскими. Вблизи монастыря, по словам Г. Прозрителева, в начале нашего века «при рубке леса было обнаружено огромное кладбище с богатыми мраморными плитами, на которых имеются нерусские надписи»[47].

Настоятель монастыря о. Зосима не мог дать никаких указаний относительно языка, на каком сделаны эти надписи. Он только удостоверяет, что на некоторых плитах изображены львы и как будто «царские персоны».

В 1921 году в этом районе побывал в составе офтальмологической экспедиции известный врач, профессор С. Очаповский. Дивной красоты природа Северного Кавказа, Зеленчукский монастырь, основанный на месте старинных византийских храмов, поразили его воображение. «Это — исторический путь, — писал он, —  дорога народов, с незапамятных времен двигавшихся с побережья Понта на равнины нынешней Южной России и обратно. Эта дорога — сплошной археологический музей, где руины времени, разорванные горными потоками каменные хребты, скалы, застывшие в своем падении, чудесно сплетаются с руинами человеческими —  развалинами храмов, целых городов, остатками некрополей и т. п.»[48].

В советское время верховья Б. Зеленчука стали предметом археологического изучения в 1939 — 1940 гг. Археолог Т. М. Минаева, обследуя Старое Жилище в южной части развалин древнего поселения, нашла остатки маленькой христианской церкви. На правом берегу Б. Зеленчука она обнаружила каменный крест со следами сильно истертых греческих букв. Тогда же в алтарной части одного из Зеленчукских храмов были найдены бронзовые цепочки от кадил, бубенчики с риз, золотое кольцо с выгравированной надписью.

В результате археологических исследований тех лет в верховьях Кубани, на ее левом притоке — реке Гиляч, на вершине скалы были обнаружены остатки еще одной, ранее неизвестной христианской церкви с алтарем и амвоном. Ученые нашли обломки стеклянного сосуда с рельефным знаком креста, камень с вырезанной на нем греческой буквой «сигма» и два железных крестика[49].

Другой исследователь, Б. В. Скитский, писал о Зеленчукских храмах: «Сооружены они в византийском стиле, походя по формам и размерам на храмы соседней Абхазии. В реставрированном храме в алтаре была архиерейская кафедра, а сбоку сиденье для священников — видимо, этот храм был Кафедральным Собором Аланской митрополии. Храмы сделаны из прочного тесаного камня и кирпича. Внутри храмы были расписаны фресками, большая часть коих погибла. Совершенство архитектурных форм храмов и росписей, наличие следов большого города говорит, что здесь был центр Аланской державы. В пользу этого говорит и удобное географическое положение — на дороге через Клухор-ский перевал в Абхазию, а по Б. Зеленчуку и Лабе к устью Кубани»[50].

По мнению профессора В. Ф. Миллера, верховья Кубани издавна были заселены аланами. Это подтверждается и находкой надмогильной плиты на р. Б. Зеленчук с надписью на аланском языке.

Одним из первых исторических свидетельств об аланах служит указание византийского историка Прокопия Кесарийского на то, что аланы некогда занимали центральную часть Северного Кавказа. Он именовал алан «друзьями христиан и ромеев» (греков. — М. Г.). Археологические памятники также указывают на довольно раннее проникновение христианства в среду алан. Судя по развалинам древних храмов и многочисленным погребениям, в Х веке вся Алания была христианской страной.

Таким образом, уникальные памятники архитектуры — Зеленчукские храмы — это материальные доказательства существования крупной христианской Аланской державы. «Верховья Кубани и Большого Зеленчука, —  пишет Т. Минаева, —  являются одним из видных культурных центров алан и, в частности, главным центром христианства среди них. Это объясняется тем, что по этому району издавна проходила перевальная дорога, связывавшая Северный Кавказ с Восточным Причерноморьем. Именно поэтому здесь сооружены крупные христианские храмы. В ущелье Б. Зеленчука, где сохранились остатки трех храмов византийской постройки, вероятно, был центр Аланской епархии, упоминаемой в византийских источниках с начала Х и до XIV века»[51].

Этой же точки зрения придерживается и другой автор — С. Малыхин: «Весьма вероятно, что именно крупное городище Нижний Архыз, с четырьмя расположенными на нем храмами, и было центром этой епархии»[52].

Многочисленные каменные столбы, кресты, изваяния, встречающиеся в лесах по ущелью Б. Зеленчука, прежде, видимо, служили указателями пути к религиозному центру аланов. Еще недавно в Архызском ущелье на так называемой Азиатской поляне, стояли три древних статуи. Одна из них изображала воина — в левой руке меч, в правой чаша, голова увенчана шлемом. Этот высеченный из цельного камня воин стоял стражем у входа в ущелье. «Ученые предполагают, что каменный воин был изготовлен аланами... Возможно, что изваяние было поставлено как памятник какому-либо выдающемуся воину аланов»[53].

Другой район Северного Кавказа — долина Теберды — также служил первоначальной дорогой из степей и ущелий Северного Кавказа к восточному побережью Черного моря. Не удивительно, что здесь был выстроен крупнейший византийский храм. Отсюда караванные торговые дороги вели в разных направлениях к Клухорскому перевалу и далее к Черному морю, вниз по р. Кубани, по р. Маре в долину Подкумка, к хозарскому городу Маджары и к крепости Рум-Кале. Один из этих караванных путей через Клухорский перевал изображен на старинной карте, составленной венецианцем Франческо Пиццигани в 1367 г. Этот древний торговый путь отмечен и на немецкой карте Георга Трайтеля, изданной в XVIII веке в Страсбурге. Именно здесь, в месте, где соединялись дороги, ведущие в ущелье рек Кубани, Теберды и Мары, в густо населенной долине, для «Византии важно было прочно насадить христианство, чтобы поддерживать свои экономические и политические интересы» [54].

Главным торговым пунктом Северного Кавказа, ведшим торговлю с Востоком и Византией, был древний город Маджары, стоявший при впадении Подкумка в Куму. Через него шли кратчайшим путем к другому крупному городу Хумара караваны с шелком из Хорезма в Севастополис (Сухуми) и далее морем в Константинополь. В Хумаре верблюжьи степные караваны заменялись для следования через Клухорский перевал горным транспортом на мулах. В ту пору, когда здесь процветала сначала византийская, а затем генуэзская торговля, протяженность города Хумары составляла 10 км, а Маджара до 20 км[55].

Древнему торговому пути по горам Центрального Кавказа от Черного моря к Каспийскому посвящена работа археолога П. Г. Акритаса, изданная в 1959 г. Автор высказывает предположение, что наиболее оживленное движение по нему происходило в IX — XII веках, т. е. в эпоху наиболее интенсивного распространения христианства на Северном Кавказе. Древний Севастополис, где, по словам Плиния, еще в I веке было до 300 переводчиков для торговых сношений с народами Кавказа, был еще одним пунктом, откуда Византия направляла своих миссионеров для распространения христианства среди горцев. В дальнейшем греков заменили здесь генуэзцы.

На торговом караванном пути из Севастополиса первым крупным пунктом после Клухорского перевала было укрепление с Сентинским храмом на вершине. Затем уже шла Хумара. Словно грозный страж, здесь стояла одинокая Шаонинская скала, на отроге которой высился Хумаринский храм. Это был крупный укрепленный пункт, построенный на пересечении караванных путей, шедших из Византии в Среднюю Азию, Индию и Китай. Одна из дорог вела в ущелье Б. Зеленчука. Отсюда же по Маринскому ущелью через перевал Кум-баши караваны добирались до древней крепости Рум-Кале, что означает «крепость румов» — так горцы называли византийцев.

В эту естественную крепость вели три высеченных в отвесных скальных стенах лестницы. «На правом берегу Подкумка стоит высокая гора, —  писал Шора-Бек-мурзин Ногмов. — Там находили серебряные кресты, ложки и другие металлические вещи. Между прочим, найден большой железный крест, подобный тем, какие украшают главы русских церквей. Предание говорит, что тут был город, называвшийся Бергусант (что значит собрание многих антов)»[56].

Преосвященный Владимир считал живописные развалины на берегу Подкумка одним из замечательнейших памятников древнего христианства на Северном Кавказе. Это и есть знаменитая Рим-гора, где в катакомбах крепости находилась христианская церковь с изображениями креста, а в самой крепости стоял каменный крест с греческой надписью, относящийся к VII — VIII векам[57].

Дюбуа де Монперэ так описывал древний Бергусант: «Крепость этого города, расположенная на уединенной скалистой горе зеленого цвета песчаника, имела около одной версты в длину; к ней вели две или три лестницы, высеченные в скале; вход на главную из них закрывался дверью, укрепленной в расселине. Вершина горы покрыта щебнем, развалинами жилищ, едва уже сохранившимися, костьми и т. д.; не сохранилось руин больших размеров. Здесь были произведены небольшие раскопки, найдены различные предметы, между ними маленькие медные кресты... Согласно преданию местных жителей времен Палласа эта уединенная крепость служила убежищем для франков»[58]. Франками горцы называли генуэзцев.

В этом древнем аланском городе также было сильно византийское влияние. Само название — Рим-гора —  говорит об этом. Сейчас, кроме каменных лестниц, выдолбленных в скале, грушевидных цистерн для воды и большого числа катакомб, ничто не напоминает о богатом прошлом этого христианского города, дотла разоренного полчищами Тамерлана. Они стерли с лица земли все сооружения, о которых лишь напоминают контуры фундаментов, разграбили и уничтожили христианские храмы. Этот уникальный памятник старины унес с собой много тайн, связанных с развитием христианства. Незримые нити связывают Рим-гору не только с древними христианскими храмами в аланских городах на Кубани, Теберде и Б. Зеленчуке, но с малоизвестными очагами христианства в горах Кабарды.

Труд археолога П. Акритаса проливает свет на многие прежде неведомые страницы истории христианства в этой части Северного Кавказа.

Следуя по древнему караванному пути от Кислого колодца (г. Кисловодска) в глубь гор, он нашел много христианских памятников — восьмиконечный крест на отвесной скале у Гунделенской крепости, плиту с высеченным на ней крестом в старинном доме в Чегемском ущелье. Здесь же археолог обнаружил так называемую «Греческую лестницу» — сложную систему фортификационных сооружений с четырьмя башнями. Прилепленные известковым раствором к отвесной скале каменные ступеньки ведут к узкой горизонтальной террасе, где из скалы течет струя воды. По горскому преданию, византийцы в этом надежном месте хранили добываемое в горах золото. Прежде на искусственной подпорной стене «лестницы» можно было видеть надписи. Неподалеку от этого сооружения находился небольшой христианский храм. Внутри храма — сложенный из камня престол. «Судя по размерам этого храма, — пишет Акритас, —  христианская община, которую он обслуживал, была небольшая. Над храмом есть древний могильник из развалин какого-то здания»[59].

Крестные камни найдены в Безенгийском ущелье. На недоступной скале, над ущельем, возвышаются развалины замка, построенного, по-видимому, в IX — XII вв. Вблизи этого замка стоит небольшая часовня, окруженная каменной оградой.

В Балкарском ущелье на одной из старинных боевых башен хорошо заметен крест. Тут же расположен, вероятнее всего, византийский могильник, известный под названием «Город мертвых».

Вблизи же нынешнего Нальчика, в урочище Лесной Курган, находилась в древности епископская кафедра. Ногмов в своей книге «История адыгейского народа» приводит песню об епископе, называвшемся горцами шехником: «Шехник наш защитник и воспитатель. Шехник наш свет. Воспитатель рассуждал о Законе Божием с вершины Лесистого Кургана. И на Лесистом Кургане скован ему дом из жести с дверями из литого серебра, и там-то обитал Светлый Божий Дух. И ангелы беседовали с мудрым старцем, свет от бороды его уподоблялся свету факела. Он парит в воздухе, как земная птица поднимается в облака и видит творящих беззакония. Ребра его не простая кость, но кость слоновая и благородный золотой крест сияет на его груди» [60].

Эта выразительная песня ярко свидетельствует о том благотворном влиянии, которое христианство оказывало на духовную жизнь горцев.

О существовании древних христианских церквей в этом месте писал также М. Ермоленко: «В Нальчике, на краю аула стоял прежде старый, полуразвалившийся, поросший мохом храм, который впоследствии совсем завалился. На месте этого храма выстроили затем новую церковь, уничтожив следы старого храма. Кроме того, в районе Голубых озер были также развалины древней каменной постройки, по виду храма, т. к. на камнях были высечены кресты и надписи» [61].

У аула Кармовского, Нальчикского округа, на горе было найдено пять каменных крестов. Здесь при раскопках были обнаружены кресты и плиты с изображением креста, а также медная икона. По-видимому, тут находилось древнее христианское кладбище.

Ширяев в уже упоминавшейся книге «По Северному Кавказу» тоже касается ряда христианских древних храмов Кабардино-Балкарии: руин христианской базилики XV в. на берегу р. Кестанты, развалин двух христианских храмов в Чегемском ущелье и у с. Ишканты. В далеком прошлом здесь также жили аланы, унаследовавшие от христианской Византии более высокую культуру. Впоследствии сами аланы были ассимилированы или уничтожены новыми пришельцами.

Первым, кто обратил внимание на древнехристианские памятники этого района, был ученый И. Гюльденштедт, побывавший здесь в 1771 г. Он описал увиденный им в Кабарде замечательный крестообразный монумент, стоявший вблизи знаменитого Татартупского минарета. На этом кресте было два рельефных изображения. С одной стороны — православного священника со сложенными на груди руками в долгополой ризе, с крестами на одежде. С другой — всадника, поражающего копьем одну из глав дракона. Греческая надпись, по мнению Гюльденштедта, касалась некоего Федота, сына Ноя. В 1850 г. археолог Фиркович поставил крест в числе других археологических памятников у Елизаветинской галереи в Пятигорске, создав своеобразный музей для посетителей Кавказских Минеральных Вод.

Гюльденштедту удалось также увидеть в Кабарде, на реках Баксане и Чегеме несколько других крестообразных монументов. На реке Кумбелей он встретил надгробный камень с фигурой Георгия Победоносца, с греческой надписью и изображениями, сходными с Татартупским крестом. Надпись на этом надгробии была им прочитана так: «Помяни Господи душу раба Св. Георгия Латтемара в день страшного суда во второе пришествие твое...»

В 1773 г. на берегу реки Этока, у станицы Зольской, Гюльденштедт обнаружил знаменитую каменную статую Дука-Бек с изображением четырехконечного креста. Рисунок этой статуи можно видеть в Пятигорском краеведческом музее. Гюльденштедт писал, что «кресты и всадник Георгий, высеченные на этом памятнике, ясно указывают на то, что они исполнены греческими христианами. Сама же статуя с плотно прислоненными руками к туловищу, вместе с его нижней частью и головой образует подобие креста». Интересно описание статуи, сделанное С. Броневским: «Между Бештовыми горами, на полугоре Темир-Кубшока при ручье Етока стоит каменный поясной истукан вышиной в 8 футов, 8 дюймов, называемый кабардинцами Дука-Бек, с надписью, коея буквы имеют сходство с греческими или славянскими, и с разными изображениями людей и зверей, высеченных на подножии оного. Надписи никто не мог разобрать, и кому воздвигнут этот памятник также неизвестно. По некоторым изображениям догадываются только, что рыцарь Дука-Бек был христианин» [62].

Шора-Бекмурзин Ногмов называет изображенного на статуе знаменитого витязя (нарта) Баксаном и относит ее к IV веку. Он утверждает, что на греческой надписи, сделанной внизу памятника, можно было разобрать имя Баксана. В честь этого героя была, по преданию, названа река Баксан. Однако некоторые исследователи высказали сомнение в том, что эта статуя сооружена в IV веке. Археолог Уваров считал надпись и крест на статуе позднейшими христианскими прибавлениями, а в отношении самого «истукана» высказался, что он, наверно, принадлежит к раннему времени христианства. Г. Филимонов, по аналогии с другими крестными памятниками Кабарды, относит статую к XII веку[63].

Еще один уникальный археологический памятник Северного Кавказа — древний город Маджары (на месте которого находится г. Прикумск). Судьба этого хазарского города необычайно интересна. Посетивший его в 1726 — 1727 гг. полковник Гербер составил рисунок сохранившихся, правда, в полуразрушенном состоянии, городских строений. Ученый П. Паллас в 1780 году также еще застал тут 32 больших дома и 10 башен. Кроме того, он обнаружил крупные мавзолеи. Одно из каменных сооружений по своей архитектуре очень напоминало христианский храм [64].

Находки на развалинах металлических крестов, употребляемых в православных храмах, надгробных плит с изображением креста говорят о том, что и здесь некогда пустило корни христианское учение. Однако начавшаяся в конце XVIII века русская колонизация края пагубным образом отразилась на участи Маджарских строений. Русские поселенцы на реке Куме варварски истребили остатки городских зданий, употребив их на свои постройки. После основания тут в 1799 году города Святой Крест из кирпича, взятого с маджарских развалин, были построены армянская церковь св. Георгия и ряд домов. Превосходный квадратный кирпич, каменные плиты с надписями были безжалостно расхищены местными жителями на печи и дома. Священник Семилуцкий снял клинообразную надпись с каменной плиты, служившей порогом в крестьянском доме[65]. В 1889 году, после основания в г. Святой Крест Мамай-Маджарского монастыря часть кирпичей была использована для сооружения монастырских зданий. Древние руины таяли на глазах. Если в 1837 г., по словам Прозрителева, в развалинах церкви еще видны были на стенах изображения святых, то побывавшая в этом районе в 1839 г. француженка Адель Омер де Гелль в своей книге «Путешествие по прикаспийским степям и Южной России» пишет, что от знаменитых Маджар «теперь ничего не осталось, даже кирпича — все унесли жители для своих построек». Правда, в 1848 г. архитектор А. Архипов обнаружил развалины христианского храма с фресковой живописью на стенах. Он пишет о найденном при съемке местности углублении, имевшем вид правильного восьмиугольного креста, и считает его основанием древнего христианского храма[66].

Таким образом, древнейший город Маджары был одним из очагов христианства на Северном Кавказе. Он был разрушен во время татарского нашествия. Русское же население, безучастное к историческому прошлому древнего города, сравняло его с землей...

«Все эти остатки прошлого и развалины, —  писал Г. Прозрителев в начале этого века, —  смотрят с укором на нас, русских, взявших Кавказ в свои руки, эти свидетели отдаленных времен зовут к себе исследователя, чтобы рассказать ему историю погибшего народа, задолго еще до нас внесшего сюда слова любви, заповеданные Христом, и свет его учения»[67].

Много древнехристианских памятников находится в горных ущельях Северной Осетии, Ингушетии и Чечни. В отличие от византийского стиля храмов Карачая и Кабарды, они носят следы грузинского происхождения. Это объясняется влиянием Грузинской церкви на эти районы, имевшим место в древности. В. Миллер приписывает сооружение большинства храмов Северной Осетии царице Тамаре. Видный археолог профессор Л. П. Семенов древнейшие из этих храмов также относит к XII — XIII вв., т. е. ко времени правления царицы Тамары (1184 — 1212). К древним каменным храмам грузинской архитектуры он относит: часовни в селах Нузал и Галиат и церкви в селах Дзивгис и Гули.

Большой интерес, как памятник грузинского церковного зодчества, представляет пользующаяся широкой известностью Нузальская часовня. Есть «предположение, что часовня является усыпальницей Сослана — мужа царицы Тамары»[68]. Особенностью часовни служит фресковая живопись с грузинскими надписями. Святые написаны в грузинских одеждах, их имена обозначены грузинскими буквами. «Время постройки, — пишет краевед Г. Вертепов, —  неизвестно, но во всяком случае не раньше Х века»[69]. Ученый Дирр считал, что Нузальская часовня построена братьями Чарджановыми в 1272 г.[70].

Пожалуй, самый знаменитый древний памятник Северной Осетии — это находящееся в Цейском ущелье святилище Реком. Оно было создано в честь св. Георгия. На одном из бронзовых колоколов было написано на грузинском языке, что он принесен в дар храму «за спасение нашей души и победы над нашими врагами» грузинским царевичем Георгием. Здесь прежде хранился шлем легендарного осетинского героя Ос-богатыря. «По преданию, — пишет Вертепов, — храм этот выстроился сам собою без помощи человеческих рук. Вероятно, христианские миссионеры освятили здесь прежнее языческое капище построением на его месте христианского храма. Осетины собираются к Рекому раз в год и справляют праздник св. Георгия в Троицын день». Его постройку Б. Скитский относит к XVII веку. Кроме Нузальcкой часовни и Рекома, в горах Северной Осетии находится довольно много развалин древних храмов, некоторые из них сохранились полностью (например, церковь в селе Майрамахау).

В горах Чечни в 1844 г. военный отряд, строя крепость у Чахкиринского аула, нашел на возвышении большой каменный крест. Он был высечен из глыбы известкового камня и, по-видимому, привезен из другого региона, т. к. вблизи аула такой горной породы нет. «Когда и кем водружен крест, достоверно неизвестно. Жители Чахкиринского аула, хотя и магометане, однако же, оказывали с незапамятных времен особенное благоволение к этой древней христианской святыне, вследствие чего она и сохранилась неприкосновенной»[71].

Крест же долгое время стоял в ограде крепостной церкви. Интересно, что своим названием Ставрополь также обязан обнаруженному при основании города на вершине горы кресту.

Историк П. Бутков в 80-х годах прошлого столетия писал об увиденных им в верховьях р. Ассы двух христианских храмах. На надгробном камне, найденном у одной церкви, было высечено изображение духовного лица в священнической одежде и в шапке с крестом. В 1933 г. Л. П. Семенову удалось обнаружить в Ассинском ущелье третий древний храм грузинского типа, до того неведомый археологам. Назвал он его Таргимским[72].

Другой из трех храмов носит название Тхаба-Ерды, что значит «2000 святых». На его стене было несколько рельефных изображений с орнаментом и изображением человеческих фигур, привезенных из Грузии.

В 1871 г. археолог Бакрадзе расшифровал высеченные на камнях надписи на древнем грузинском языке: «Христе, прослави строителя (храма сего) патрона Давида»; «Господи, благослови Георгия епископа»; «Господь Саваоф, помяни епископа Георгия». На одном из камней стояла дата — 830 год. Скорее всего, храм был построен в IX в. неким патроном Давидом из местной грузинской епархии, возглавляемой епископом Георгием. Несмотря на подчинение горцев влиянию ислама, они долго почитали церковь Тхабы-Ерды, как одну из своих святынь. Именем этого храма клялись. Однако в конце прошлого века горцы стали использовать его как загон для овец. В советское время подробное описание этого уникального грузинского храма сделал археолог Е. Крупнов. Он настаивал на его реставрации, как не имеющего по историческому значению себе равных на Северном Кавказе.

Очень большой интерес представляют каменные средневековые башни, сохранившиеся у галгаевцев-ингушей. Торнау пишет о них: «По способу каменной кладки и по кресту, высеченному на каждой башне, постройка их принадлежала к тому времени, когда грузинские цари господствовали в горах с XI по конец XIII столетия, и когда знаменитая царица Тамара, обращая в христианство осетин и соседних с ними кистинцев, принуждена была в нагорных аулах возводить подобные башни для грузинских гарнизонов, имевших задачей удержать новообращенных христиан в повиновении и страхе Господнем»[73].

Другой ученый — М. Селезнев — также говорит, что «остатки большого числа церквей в ущельях Кистинских и Куртинских, находимые там книги, сосуды, вещи и деньги, почитание язычниками христианских святых и названия их ясно доказывают, что жители этого округа были прежде христиане, отступившие от веры...»[74].

Недалеко от аула Чечень, на р. Аргунь в кургане при раскопках был найден символ христианства — крест. В Аргунском ущелье на куполообразном потолке одной из башен находился крест лепной работы. Там же, в одном из могильников, нашли бронзовый полушарик с рельефным изображением женского лица, окруженного венчиком. В Хасавюрте было прежде место, носившее у горцев-магометан название Кладбища неверующих, где также при пахоте находили небольшие металлические кресты.

На одном из горных перевалов, ведущих в Сванетию, среди вечных снегов стояло сооружение из больших шиферных плит. Внутри его находились иконы, окруженные турьими рогами и наконечниками стрел. На Северном Кавказе даже на заоблачных высотах, среди суровых утесов можно еще набрести на каменные, поросшие мхом кресты или на руины древней часовни. Под самыми глетчерами Казбека стоят развалины Вифлеемова скита, где некогда жили христиане-отшельники. В глухих дебрях Дагестана, в мрачном ущелье Аварского Кой-Су притаился небольшой древних храм. «Мне известна, — пишет А. Берже, — во внутреннем Дагестане только одна церковь, да и она, судя по архитектуре, принадлежит к позднейшей эпохе. Она лежит в 25 верстах от Хунзаха, на левом берегу Аварского Кой-Су, в теснинах ущелья Гатана-Кол (церковное ущелье), близ небольшого ручья»[75].

Судя по местоположению храма, тут не было прихода, а лишь скит. Существует версия, что Шамиль разрешил поселиться здесь нескольким христианам, но, спустя некоторое время, они были убиты фанатиками мюридизма.

Теперь обратимся к древнехристианским памятникам западной части Северного Кавказа. Один из наиболее известных — это открытые в 1869 г. Н. Каменевым развалины церкви св. Георгия на р. Белой, вблизи станиц Белореченской и Ханской. При исследовании руин был найден камень с рельефным изображением св. Георгия и с греческой надписью[76].

Очень богат археологическими памятниками Таманский полуостров — один из древнейших очагов христианства на Северном Кавказе. В стенах старинной Покровской церкви в Тамани были вделаны мраморные плиты с надписями на греческом языке и крестом. Здесь же был найден знаменитый «тмутараканский камень» — мраморная плита с надписью: «В лето 6576 (1068) индикта 6, Глеб князь мерил море по леду от Тмутараканя до Кърчева 8054 сажени».

Этот камень — один из памятников княжения в Тмутаракани Глеба. При нем был основан вблизи нынешней станицы Ахтанивовской на высоком уступе, омываемом лиманом, храм в честь святых Бориса и Глеба. Таманский полуостров, несомненно, еще хранит много тайн, связанных с историей его христианизации.

Мы перечислили далеко не все известные древнехристианские памятники, тем более что благодаря современным исследованиям число их постоянно растет. Например, раскопки археолога Е. Крупнова в 1957 —  1958 гг. в Северной Осетии подтвердили высокую культуру аланских племен Х — XII вв. накануне татаро-монгольского нашествия и факт широких международных связей аланского общества с Киевской Русью, Грузией и странами Ближнего Востока. Было также установлено, что известное городище Верхний Джулат у Татартупского минарета и есть тот упоминаемый в русских летописях ясский-аланский «славный город Дедяков», где в 1319 г. татарский Узбек-хан убил тверского князя Михаила Ярославича[77].

Много христианских погребальных мест обнаружено во время раскопок у так называемого Северного — первого древнего Зеленчукского храма. В июле 1960 г. автору лично удалось тут видеть остатки костей, извлеченных из многоярусных каменных гробниц в приалтарной части храма.

Кроме научно-исторической ценности, древние памятники служат блестящим подтверждением огромного культурного и морального влияния христианства, оказанного в древние времена на народы Северного Кавказа. Камни его древнехристианских храмов, особенности их архитектурного стиля, фресковая роспись, надписи на надгробиях и т. п. рассказывают о благотворном воздействии передовой византийской христианской культуры на приобщенных к христианскому вероучению адыгов, алан и других древних обитателей Северного Кавказа. Христианство не только прививало им более высокие, гуманистические моральные принципы, но и обогащало их более высокой культурой, что находило отражение в архитектуре зданий, живописи, церковной музыке, зарождении начатков письменности и пр. Интересно, что христианские священники перед отправкой из Византии на Кавказ приобретали некоторые познания в медицине, дабы заниматься не только духовным, но и лечебным врачеванием своей паствы. Преосвященный Владимир в «Исторической записке о христианстве на Северном Кавказе» пишет, что, несмотря на вековое господство магометанства, греческое влияние на горцев оказалось более глубоким, могущественным и плодотворным. Он также обращает внимание на то, что обычно при древних храмах встречаются и развалины каменных зданий, именовавшихся «домами эллинов». «Быть может, — замечает владыка Владимир, — то были греческие монастырские подворья, с устроенными при них караван-сараями»[78].

Все эти памятники также говорят о том, что христианство проникало сюда тем же путем, каким шла торговля с Византией. Древние греческие монеты, золотые и бронзовые вещи, находимые при раскопках, говорят о широком распространении греческой торговли на Северном Кавказе. Византийские причерноморские колонии, как пишет М. Селезнев, в течение пяти дней имели письменные сношения, туда и обратно, с районом Пятигорья. Клухорский и Марухский горные перевалы представляли древнейшие пути Кавказа. По ним шла не только оживленная торговля оружием, шелком, тканями, солью, рисом и пр., но и происходил широкий культурный обмен. По подсчетам, сделанным П. Акри-тасом, караванам понадобилось 10 дней, чтобы пройти путь от г. Севастополиса до крепости Рум-Кале, и 20 дней, чтобы добраться оттуда до границ Северной Осетии.

Христианство, неся в горы Кавказа передовую культуру, сыграло великую роль в утверждении могущественной Аланской державы. Независимо от различных мнений о времени сооружения древних христианских храмов, можно сказать одно, что питательной почвой, на которой расцвело христианство среди алан, служило могущественное влияние Византии, позднее в других центральных районах Северного Кавказа сменившееся влиянием православной Грузии. Храмы греческой и византийской постройки служат памятниками этого векового исторического процесса, отмеченного бурными, драматическими событиями — монголо-татарским нашествием, ожесточенной борьбой Креста с Полумесяцем, падением Византии, установлением татарского ига над Русью, истреблением и вытеснением в горы непокорных христиан — алан. Прошедшие через все эти испытания древние храмы, уединенно стоящие на вершинах угрюмых скал, среди дремучей лесной чащи, —  незыблемые вечные памятники христианства, привлекающие к себе и доныне православных людей.

Предпринятая автором в июле 1960 г. поездка к некоторым древним святыням Северного Кавказа дала возможность воочию познакомиться с их современным состоянием. Наш маршрут лежал из г. Кисловодска в горные ущелья Кубани, Б. Зеленчука и Теберды к пяти наиболее выдающимся храмам — Зеленчукским, Хумаринскому и Сентинскому. С глубоким волнением и благоговением мы переступали через пороги этих изумительных творений искусных византийских зодчих. Благодаря своей прекрасной конструкции они простояли свыше 1000 лет. В архитектурном отношении эти храмы имеют все признаки византийского стиля. Так, Сентинский храм имеет однонефную форму, представляющую типичное изображение византийского равноконечного креста. Кровля храма шатровая. Все верхние части крыши отделаны сводами, которые арками соединяются в центре храма. Барабан строго цилиндрической формы с 8-ю окнами и сегментовидным куполом.

Массивный и высокий Хумаринский храм имел три алтаря. Шесть стройных колонн подпирали его прекрасно сохранившиеся своды. Крыша храма сделана из каменных плит.

Северный и Южный Зеленчукские храмы также построены в византийском стиле.

Обе церкви трехнефные, построенные в форме разностороннего греческого креста. Северный храм выделяется особенно сложной архитектурой. Конструкция Южного проще, он лишен внутренних опорных столбов. Над ним возвышается невысокий купол с барабаном и четырьмя просветами. Третий имеет четырехугольную форму, его купол опирается на четыре столба. К сожалению, храм сильно исказила неумелая реставрация, сделанная руками монахов. Сюда, к этим замечательным храмам, и лежал наш путь. В 22 км от станицы Зеленчукской, за бурной шумливой рекой, сквозь купы деревьев проглядывают очертания построек бывшего Александро-Афонского монастыря.

Вдоль долины Б. Зеленчука, на расстоянии около километра друг от друга, расположились Северный и Южный храмы. Северный наиболее пострадал от времени, и поэтому в 1959 году были проведены противоаварийные работы по его консервации. Для этого его оконные и дверные проемы заложили кирпичом. В очень тяжелых условиях проходила реставрация арок, сделанных из кирпича, и особенно сильно поврежденной арки центральной абсиды. В любую минуту арка могла «разомкнуться» и повлечь полное разрушение храма. Однако благодаря научной консультации главного архитектора Центральных научно-реставрационных мастерских Академии архитектуры и строительства СССР В. Бородина все завершилось благополучно.

Южный храм сохранился лучше, так как в 1897 г. он уже подвергался реставрации. В память об этом в стену храма была вделана мемориальная каменная плита, ныне хранящаяся в музее г. Карачаевска. К сожалению, в советское время, когда в бывшем монастыре находился детский дом, храм снова пришел в запустение.

Во время нашей поездки нам посчастливилось быть свидетелями транспортировки из теснин горного ущелья уникального древнехристианского археологического памятника — мавзолея одного знатного алана.

Еще в начале нынешнего века известный исследователь Северного Кавказа Е. Д. Фелицын впервые изучил древний аланский некрополь, располагавшийся в одной из балок Зеленчукского ущелья в дремучем буковом лесу. Он обратил внимание на огромный каменный мавзолей, в котором был похоронен какой-то знатный алан. В советское время на руинах мавзолея побывали археологи П. Г. Акритас и Л. Н. Глушков. Сооружение состояло из колоссальных, как попало разбросанных каменных плит весом каждая 3 — 4 тонны. В 1960 г. этот редчайший памятник аланской старины был извлечен из горных трущоб. Плиты были на тракторах вывезены из труднодоступного ущелья и доставлены в Ставрополь. По мнению археологов, в мавзолее был погребен аланский военачальник. Об этом говорят многочисленные рельефные изображения на плитах. Время постройки его относят к Х — XI векам новой эры. На одной из плит хорошо видны высеченные три креста, свидетельствующие о христианском происхождении мавзолея [79].

Когда едешь по прекрасной дороге на курорт Теберда, невольно взор останавливается на живописно выделяющемся на фоне голубого неба белокаменном Сентинском храме. На вершину горы, где стоит храм, ведет крутая тропинка, что делает восхождение довольно затруднительным. Прежде сюда проходила хорошо разработанная дорога, следы которой ныне затерялись в лесной чаще. Труднодоступность храма привела к его запустению.

На левом берегу Кубани, около села имени Коста Хетагурова, словно страж стоит величественная Шаонинская скала с редкостной тисовой рощей на вершине. На одном из отрогов отвесной скалы высится Хумаринский храм, к которому можно легко доехать на автомобиле. Благодаря этому сюда приезжает большое число экскурсантов, едущих на Теберду, на Домбайскую поляну и к Клухорскому перевалу. В 1895 г. этот храм был реставрирован и 22 апреля освящен в честь св. Георгия Победоносца. Еще сохранились стены строений Георгиевского скита, несшего охрану храма. Под храмом находится обширный бассейн для сбора дождевой воды. Храм, словно ласточкино гнездо, прилепился к скале. С трех сторон его разверзаются глубокие пропасти. Вблизи храма на одиноком утесе чья-то рука водрузила железный крест. Им осенена эта древняя святыня Северного Кавказа.

Пожалуй, Хумаринский Георгиевский храм находится сегодня в самом лучшем состоянии по сравнению с другими. Причина этого — почитание жителями соседнего села имени Коста Хетагурова (бывшего села Георгиевско-Осетинского). Свято чтя своего патрона, они ежегодно в день памяти св. Георгия Победоносца приходят сюда помолиться. Под древнейшими сводами храма св. Георгия в этот день раздаются слова христианской молитвы. В алтарной части мы видели скромные букеты цветов. В этом находит свое проявление глубочайшее уважение жителей села — осетин (потомков алан) — к христианской святыне своих предков.

ГЛАВА III ПЕРЕЖИТКИ ХРИСТИАНСТВА В ВЕРОВАНИЯХ ГОРЦЕВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

Разгоревшаяся в средние века на Северном Кавказе борьба между исламом и христианством отразилась и на религиозных представлениях горцев. Как мы уже говорили, для них был характерен синкретизм — смешение верований языческих, христианских и мусульманских. Это было особенно распространено среди горцев Северного Кавказа потому, что Кавказ издавна служил «этнической шахматной доской» народов, несущих вместе со своей культурой и свои верования, которые в то время часто служили основным выражением духовной культуры людей. С другой стороны, труднодоступность многих районов Северного Кавказа также способствовала сохранению остатков прежних верований и последовательному смешению их. Едва одно-два поколения успевали усвоить новую веру, проникнуться ее духовными основами, как новая кровопролитная стычка загоняла отдельные племена в глухие ущелья, где отрезанные от всех влияний потомки этого племени теряли воспринятое их отцами или дедами вероучение, сохраняя только внешние черты обрядов.

В таких условиях кровопролитных войн с пришельцами угасали идеи присущего христианству гуманизма и определялись воинственные черты горских народов Северного Кавказа. Этой постоянной борьбой за независимость отчасти объясняется и проникновение в среду православных горцев исламизма, заимствованного у их новых завоевателей — магометан. Взамен христианского православного гуманнейшего света распространялись проповедь фатализма, непримиримости, жесточайшей борьбы с неверными гяурами и благословение насилию над ними.

Однако, несмотря на жестокие преследования со стороны крымских татар, турок и своих собственных ренегатов-вероотступников, принявших учение Магомета, христианский простой народ еще долго придерживался и христианства, и своих древних языческих верований. Только огнем и мечом удалось поставить на колени некоторых горцев. Любопытно, что в Кабарде, за Голубыми озерами, в горах, были найдены замурованные гроты с хорошо сохранившимися трупами горцев.

Г. Прозрителев высказывал предположение, что эти горцы погибли в заложенных камнями гротах, спасаясь от гонений на христиан. Отзвуки прежних христианских верований горцев Северного Кавказа в течение ряда столетий сохранялись в соблюдении праздников и постов, названии святых, в почитании остатков древних христианских храмов, богослужебных, священных книг и пр. «Указать религию черкесов, —  писал Ф. Дюбуа де Монперэ в 30-х годах прошлого столетия, —  очень трудно, настолько тесно слились у них христианство, магометанство и язычество». Он считает, что черкесско-кабардинские князья были магометанами, явившимися из Крыма в XV веке, чтобы завоевать и подчинить горцев.

Борьба между христианством и исламом привела горцев к возврату к древним их суевериям. «Черкес из народа в сущности все тот же язычник, — замечает Дюбуа де Монперэ, —  обитатели морских берегов еще празднуют по традиции Пасху, сами не зная в память какого события, и в течение 15 дней перед праздником не едят яиц, как бы в подражание посту. У них имеются деревья, отмеченные крестом, которые они почитают; топор никогда не прикасается к ним; эти деревья находятся в священных лесах, всеми охраняемых; в определенные дни устраивается празднование вокруг них... Их своеобразные священники не умели ни читать, ни писать и только довольствовались повторением нескольких установленных молитв, которые они передавали своим преемникам». Еще в 20-х годах прошлого века в окрестностях Геленджика можно было видеть, как «священники в простых бурках, или войлочных плащах, приближаются, окруженные толпой народа, хранящего глубокое молчание, к кресту, который стоит в лесу, придавая ему священное значение, здесь они возносят Творцу моление»...[80]

М. Селезнев приводит относящийся к 40-м годам XIX века интересный рассказ одного армяно-григорианского священника Иоанна о пережитках христианства среди черкесов. Они часто приносили богоугодные жертвы под сенью священных деревьев, привязывая к их сучьям кресты. Какой-либо из стариков облачался в белую войлочную мантию и, взяв в руки чашу, наполненную вином или бузой, обращался лицом к востоку с чтением импровизированной молитвы о мире, благополучии и изобилии плодов земных. Во время молитвы черкесы зажигали свечи, курили ладан и клали земные поклоны, соблюдая воспринятые с христианством обряды.

«Черкесы, — говорит Селезнев, — праздновали Рождество Христово, Сретение Господне, в начале года постились целую неделю, питаясь одними бобами, праздновали также масленицу, соблюдали 48 дней Великого Поста... В продолжение Поста собирали яйца, не употребляя их даже по надобности, разбить яйцо считали преступлением. Накануне Пасхи красили яйца, сперва разговлялись ими, потом уже другими яствами. Говорят, что даже и теперь (т. е. в середине прошлого века. — М. Г.) во многих местах, в горах соблюдают эти обряды»[81].

Горцы праздновали также день Воскресения мертвых и день Вознесения Господня. О прошлой их христианской религии свидетельствовали и названия некоторых дней недели: воскресенье именовалось Днем Божиим, среда — Малым постом, пятница — Большим постом. Особенно стойко придерживались христианства натухайцы, враждуя с принявшими ислам шапсугами. Предание повествует, что в конце XVIII века шапсуги, напав на натухайцев, сожгли их кресты. В ответ последние разрушили их мечети. Обе стороны неоднократно обращались с жалобами к турецкому паше в Анапе: одни требовали удовлетворения за истребление крестов, другие за уничтожение мечетей. Натухайцы непреклонно отклоняли призывы пашей о принятии магометанской веры, заявляя, что поклонение распятию старее ислама, что все горцы исповедуют христианство и что шапсуги, отказавшись от закона предков, первыми подали повод к вражде. Только в начале прошлого века турецкому Гасан-паше удалось посулами и угрозами склонить всех черкесов к переходу в ислам, хотя они и сохраняли еще долго после того пережитки христианского учения. «Турецкие муллы, —  говорит П. Короленко, — читали черкесам Коран на арабском языке, который не только черкесы, но и самые муллы едва ли понимали. Догматы новой веры черкесы усваивали очень поверхностно — настолько, насколько это требовалось наружной обрядностью при совершении намазов»[82].

Впрочем, у черкесов ни одно религиозное учение не прививалось настолько прочно, чтобы окончательно вытеснить все прежние верования. Их религия отличалась всегда поразительной смесью ислама с христианством и язычеством, что надо отнести за счет отсутствия своей письменности. Ее зачатки на греческой и славянской основе появились лишь в XVI в. (надпись с кабардинскими словами на этокской статуе).

С течением времени употреблявшийся прежде в религиозных церемониях черкесов крест приобрел форму двузубых и трезубых вил. Во время пиршеств черкесы в священных рощах продолжали совершать возлияния в честь старых языческих божеств. Практиковались также жертвоприношения, при которых кололи домашних животных. Убитый молнией считался счастливцем, отмеченным божеством. Еще в XVIII — XIX вв. у черкесов существовал пантеон языческих богов, наряду с почитанием Ауса Гирге (Иисуса Греческого) и покровительницы пчел Мериам, называвшейся также Матерью Божией. «Различные суеверия, пережитки язычества, — замечает Е. Алексеева, — были сильны и при распространении христианской веры и после введения магометанства. Многие из них дожили до XIX века»[83].

Французский путешественник Тетбу де Мариньи, посетивший Черкесию в 1818 г., отзывается о черкесах как об одичалых христианах. Знаток черкесов англичанин Белл в 1838 г. писал, что на Черноморском побережье столько же приверженцев языческо-христианской религии, сколько и мусульман. Среди ингушей также довольно долго удерживались синкретические смешанные религиозные понятия. Кистинское племя ингушей несколько раз принимало христианство, оставаясь, однако, в душе язычниками, ходя на поклонение своему кумиру Гальерду и принося ему жертвы. «Ингуши, кистины и галганы, — говорит М. Селезнев, — для празднования Нового года собираются в горы и там приносят жертвы Гальерду, который не имеет никакого олицетворения, считается духом, но в честь его посвящены церкви и часовни, оставшиеся от христианства... Мулла, —  замечает Селезнев, —  свободно кричит при колокольном звоне, кистинский кумир Гальерд покойно стоит в старой, оставленной церкви царицы Тамары»[84].

В то же время ингуши вплоть до конца XIX в. почитали христианский храм Тхаба-Ерды в Ассинском ущелье.

Все без исключения горцы — почитатели христианских святых. «Михаил Архангел почитаем даже верными идолопоклонниками-галгаями. Пророк Илья в уважении у всех: он считается покровителем скотоводства и земледелия, везде ему воздают особые почести, празднуют день его и приносят жертвы. В честь св. Матфея у кистинов называется гора его именем. Св. Георгий Победоносец почитается покровителем путешествующих по всем дорогам; ему молятся и приносят жертвы, особенно отправляясь на войну, в набег или в дорогу»[85].

Особенно причудливо переплетались пережитки христианских верований с языческими представлениями у осетин, которые к XVIII веку в значительной части утратили прежнюю духовную связь с христианством. «Религия осетин одинакова для всех племен, —  писал путешествовавший в начале прошлого века ученый Ю. Клапрот, —  и представляет из себя смешение христианства и старых суеверий... Еще теперь осетины соблюдают великий пост греческой церкви, имеющий место перед Пасхой и длящийся 6 недель; в это время они воздерживаются не только от мяса, но и от молока и масла и едят исключительно хлеб, бобы и горох, сваренные с солью, и лук. Некоторые соблюдают также Петровский пост. После великого поста они собираются на торжественное собрание около старых церквей и часовен, где старейшины произносят молитвы; после этого они съедают все вместе в первый раз мясо... Кроме великого поста, они приносят жертвоприношения также на масленице, состоящие из барана и масла. В день св. Михаила они убивают быков и баранов и варят пиво. На Рождество они закалывают и приносят в жертву коз, а в день Нового года — свиней»[86].

Кроме того, осетины поклонялись дзуарам. «Это название, — пишет Клапрот, — происходит от грузинского слова «дзвари» — крест. Однако под дзуаром они подразумевают совершенно другую святыню». Он, в частности, описывает знаменитое языческое святилище у с. Даргавс в честь Св. Ильи Громовержца. Жречество в этом дзуаре еще в древности монополизировал род Гутцовых. Последним жрецом, кстати сказать, уже после Октябрьской революции тут был Илас Гутцов. Археолог профессор Л. П. Семенов еще в 20 — 30 гг. неоднократно наблюдал старинные празднества у дзуаров Даргавского ущелья.

Клапрот рассказывает также о посвященном св. Георгию в Куртатинском ущелье так называемом Дзигвис-дзуаре, открывавшимся только один раз в год в праздник этого святого. В этот день около дзуара устраивался большой пир. Если в это время кого-либо убивала молния, его считали святым, полагая, что св. Илья взял этого человека к себе на небо. Оставшиеся в живых поднимали радостный крик, пели и танцевали вокруг пораженного молнией.

«Кроме старинных церквей и часовен у них есть в горах другие священные места, вроде пещер, скал и куч камней, расположенных в опасных местах дорог, около которых они молятся и гадают у стариков. Эти святые места посвящены или пророку Илье, их главному покровителю, или св. Георгию, св. Николаю или архангелу Михаилу... Там, где пещера или другие места посвящены Илье, они приносят ему в жертву коз, мясо которых они поедают, а шкуру растягивают на высокое дерево. Этой шкуре козы они поклоняются в день св. Ильи, чтобы он отвратил от полей град и послал бы им плодородие»[87].

Селезнев также подтверждает, что день пророка Ильи празднуют осетины всех племен. Главное празднество в его честь происходило у Тагаурского племени, в ауле Какадур. Там памяти пророка Ильи была посвящена гора, на которой жил главный жрец, именовавшийся Дзуар-Лаг. Интересно старинное описание существующего в 1382 г. дзуара Реком, у аула Цей. Это «пустынный низенький домик из громадных бревен, весь кругом обвешанный рогатыми головами туров, обваленный костями и рогами. Жители не только приближаются к нему со страхом, но даже произносят имя Реком с благоговейным ужасом и лишь в крайней необходимости. Тяжелая дверь обита заржавленным железом, за дверью, в притворе огромная куча стрел, копий, сломанных луков и колчанов. Обветшавшие, почти провалившиеся стены храма увешаны тлеющими лохмотьями платьев и платков, пол и скамьи засыпаны амулетами и жертвами. Тут груды стеклянных бус, глиняные фигуры оленей, коров, овец, гусей и уток, бронзовые колокольчики, орехи, нанизанные на нитку, битые кружки, тарелки, горшки, серебряные и медные монеты. С наивной верой ребенка несет осетин в свое древнее капище, страшному богу своего племени все то, чему он просит защиты и помощи. А между тем, это — христианский храм. Вы различаете в нем и старую икону св. Уастырджи, т. е. св. Георгия, патрона храма, и полуразрушенный иконостас, разделявший, по убеждению осетин, храм их на две части, на ад и на рай (дзенет)»[88].

В этот дзуар осетины собирались раз в год, в Троицын день, чтобы отпраздновать праздник св. Георгия.

Превращенные в святилища прежние христианские храмы, наряду с православными реликвиями-крестами и иконами, имели предметы языческого культа, медные котлы, вертелы, турьи рога для питья и жертвенные приношения — рога оленей и серн, наконечники стрел, ленточки из разных тканей и пр. Все эти святилища еще в конце прошлого и начале нашего века обслуживались жрецами. В наше время Реком в 1936 г. подвергся реставрации.

По словам священника А. Гатуева, автора исторического очерка «Христианство в Осетии», Георгий Победоносец у осетин наиболее чтимый святой, в его честь сооружено много дзуаров. «Развалины старых церквей, достроенных в честь св. Георгия, почитаются у осетин местами особенно святыми; икону св. Георгия Победоносца на коне осетин чтит больше других икон. К св. Георгию осетины издавна питали не только уважение, но и благоговейное обожание»[89].

Вместе с Уациллой (св. Ильей) Уастырджи (св. Георгий) считается главным покровителем осетинских дзуаров. Деканозы — жрецы дзуаров, возносили Уацилле следующие молитвы: «Уацилла, сегодня твой день, и мы усердно молим тебя, помоги нам, сделай так, чтобы житницы наши были набиты пшеницей, просом и овсом до верха с остатками». В Осетии с именем св. Георгия связана священная роща Хетаг, у с. Ногкау. К этому дзуару один раз в год стекалось население окружающих сел для жертвоприношения, которое состояло из трех пирогов, бутылки араки и барашка. При этом в дупло определенного дерева опускали по одному или по два гривенника. В этой роще были вековые деревья. «Рука человеческая никогда их не касалась, —  пишет священник М. Кацоев, —  никто не смеет их рубить, даже взять одну хворостинку, ибо этим нарушается святость Дзуара и виновник наказывается им самым лютейшим образом»[90].

Большой популярностью пользовался у осетин и священный дуб в Даргавском ущелье. Еще в 30-х годах рядом с Гизельдонской гидростанцией можно было видеть этот дуб, сплошь увешанный разноцветными ленточками. Древний христианско-языческий праздник Джоргуба и поныне еще широко празднуется во всей Северной Осетии.

Сохранившиеся среди осетин предания о принадлежности их в прошлом к христианству, почитание Иисуса Христа, Божией Матери, ангелов и святых угодников, полуязыческое празднование христианских постов и праздников служили одним из благоприятных обстоятельств в миссионерской деятельности Осетинской духовной комиссии и «Общества восстановления православного христианства на Кавказе». Осетины наравне-с языческими божествами (Овсати, Аларды, Саурег, Махамат) почитали Чиристи (Иисуса Христа) и Мади-Майрам (Богородицу), Уастырджи (св. Георгия) и Уациллу (св. Илию). Они также признавали многие христианские праздники: Пасху, Богоявление — «взятие воды» и Сошествие Святого Духа — «сбор трав», довольно строго соблюдали посты — великий (марко), успенский (майрам-мархо) и предрождественский (шапурс-мархо). В одну из суббот великого поста они справляли на кладбище общие поминки по усопшим. «С вечера Страстной Субботы, — пишет историк Н. Дубровин, — накануне Светлого Христова воскресенья, каждый осетин старается провести предстоящую ночь один, потому что, по сказанию народа, Иисус Христос ежегодно в эту ночь сходит с неба на пегой лошади и показывается только одному достойному осетину, который будет после того счастливейшим из смертных»[91].

Попавший в конце XVIII в. в плен к осетинам имеретинский князь Давид после освобождения говорил об их вере: «Они не крестятся и крещения не приемлют, равно и детей своих к тому не приводят, а поклоняются они козловой коже, которую почитают на место Ильи пророка и ей молятся»[92].

Через 100 лет после этого ученый Мерцбахер писал: «По имени и по известным наружным обычаям и обрядам осетины отчасти магометане, в преобладающем числе — христиане. В действительности, как и в их нравах, так и в религиозных проявлениях продолжают господствовать древнеязыческие обряды, указывающие на прежний элементарный культ и не забытые еще и по введении впоследствии христианства и ислама, только в последнее время распространяется с большим успехом православие»[93].

Надо сказать, что осетины не всегда в точности следовали обрядам и правилам своей веры. Все было перемешано и перепутано. Так, христиане исполняли многие языческие обряды на свадьбах и похоронах, брили, подобно мусульманам, голову и совершали омовение. Зато мусульмане ели свинину и пили вино, смеясь над своими обрядами. Язычники же во многом следовали христианским установлениям. В то же время осетины, считавшие себя христианами, не ходили в церковь, приносили жертву дзуарам и допускали многоженство. Большую роль в их религиозных обрядах играли жрецы-деканозы, совершавшие в дзуарах жертвоприношения и избиравшиеся из самых почтенных стариков.

Таким образом, в христианские верования осетин вошло много языческих элементов, с которыми не всегда успешно могли бороться православные миссионеры. Этот синкретизм старого язычества и нового христианства сохранился в Северной Осетии чуть ли не до наших дней.

С другой стороны, прививаемые идеи воинствующего ислама не смогли до конца вытравить и искоренить у горцев пережитки христианской религии. В этом несомненно сказалось моральное превосходство христианства перед мусульманством. Понадобились многие десятилетия, чтобы склонить горские народы под зеленое знамя Мухаммеда, но даже и после этого у них сохранились многие понятия, навеянные религией предков — христианством.

Горцы продолжали тайно держать передаваемые из поколения в поколение священные для них христианские книги. Одна из таких книг попала в конце XVIII века в руки академика П. С. Палласа и была им передана в Гейдельбергский университет. Шора-Бек-мурзин Ногмов в своем труде приводит интересный рассказ об уздене Исмаиле Шогенове, который имел рукописную книгу, принадлежавшую его предкам и переходившую по наследству в их семье от отца к сыну. «Он был последний из умевших читать ее и скончался в 1830 г., в глубокой старости. Покойный академик Шогрен, которому я посылал несколько листов из этой книги, утверждал, что она писана на греческом языке и что посланные ему листы заключали в себе начало Евангелия. Может быть, уцелели еще несколько подобных книг, но страх, наводимый мусульманским духовенством, заставляет их скрывать»[94].

А вот другой случай. В 1893 году Г. Вертепов при посещении храма Тхаба-Ерды услышал, что в нем прежде было Евангелие, которое куда-то исчезло. Говорили, что оно не пропало, а хранится у одного из ингушей в соседнем ауле. Вертепов принялся за розыски, но обладатель священной книги тщательно скрывался. «Наконец, — пишет автор, — в 1895 г. мне удалось добыть небольшой кусок пергамента от этого Евангелия, а в 1896 г. я узнал-таки имя обладателя священной книги. За небольшое вознаграждение он уступил мне все сохранившиеся листы. Это оказался Псалтырь, писанный от руки на пергаменте древним грузинским шрифтом»[95].

Подобных фактов можно привести множество. Все они свидетельствуют о большой живучести среди горцев христианских религиозных традиций.

Часть II ХРИСТИАНСТВО НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ ПОСЛЕ ПРИСОЕДИНЕНИЯ К РОССИИ

ГЛАВА I КАВКАЗСКАЯ ХРИСТИАНСКАЯ ПАСТВА ДО УЧРЕЖДЕНИЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ ЕПАРХИИ

Преемница основанной в 1261 г. Саранской епархии, учрежденная в 1602 г. Астраханская епархия долгое время распространяла свою деятельность на территорию Северного Кавказа. Ее первому епископу Феодосию было присвоено царем Борисом Годуновым наименование Астраханского и Терского по имени двух главных ее городов. До этого Астраханский край в церковном отношении подчинялся Казанской епархии. В 1664 г. в Терки уже был монастырь и два храма. Терки стали первым форпостом православия на Северном Кавказе.

С конца XVII в. в прикаспийские области Северного Кавказа стало прибывать большое число казаков-старообрядцев. В 1723 г. казачьи поселения Гребенской линии были официально подчинены Астраханской епархии. С этого времени, по воле царя Петра I, тогдашний епископ Астраханский преосвященный Лаврентий стал также именоваться Ставропольским (по названию построенной Петром I крепости Святого Креста на р. Сулак). Этот титул вслед за владыкой Лаврентием на протяжении XVIII в. последовательно носили епископы:

Варлаам (1727 — 1731), Илларион (1731 — 1751), Мефодий (1751 — 1776), Антоний (1776 — 1786), Никифор Феотаки (1786 — 1792).

К 1725 г. на Тереке было не более 4 — 6 церквей. В донесениях войскового начальства шла речь о том, что «в гребенских городках не имеется ни одного попа, за исключением Терской крепости». На «гребне» тогда уже существовали Червленый, Щедринский, Курдюковский, Старогладковский и Новогладковский казачьи городки. Укрепление и расширение позиций России на Северном Кавказе привело к постройке в 1735 г. Кизлярской крепости и созданию в 1739 г. Кизлярской укрепленной линии, состоявшей из нескольких новых станиц. В результате увеличилось число церковных приходов с православным русским населением.

Обширность Астраханской епархии не позволяла ее архиереям лично наблюдать и руководить церковной жизнью своей паствы в отдаленных и опасных местах Терека. Безводные степи, грабежи и разбои на тракте» соединявшем Астрахань с Кизляром, затрудняли сношения архипастырей с ее Кавказской паствой. За XVIII в. астраханские архиереи посетили Терек всего четыре раза. Причем поездка епископа Мефодия, побывавшего в Кизляре, Моздоке и Гребенских станицах, завершилась трагической гибелью архиерея вблизи станицы Червленой. Он по неосторожности сварился в горячих источниках, принимая ванны. Возникла необходимость в назначении для Кавказской паствы Астраханской епархии, «духовных персон, доверия достойных». Они получили название «закащики». Этому доверенному лицу епископа поручалось наблюдение над церковной жизнью определенного района (заказа) и управление его духовенством. Впервые эта должность появилась вскоре после присоединения гребенских городов к Астраханской епархии. Первым закащиком стал священник Федор Иванов, которому поручалось «смотрение церковного благочиния» и сбор налогов в виде венечных и лазаретных пошлин. Первоначально, кроме закащика, за церковным благочинием должен был смотреть также протопоп Терской соборной церкви, но затем этот собор был выделен из заказа. Инструкция, выданная в 1732 году Астраханским архиереем закащику, давала ему широкие полномочия в наблюдении за, духовенством и паствой. В указе архиерея на имя войскового атамана гребенских казаков говорилось, чтобы закащику «никакого помешательства не чинилось». Однако большие права, предоставленные закащикам, привели вскоре к неблагоприятным последствиям. Епархиальным властям не раз приходилось умерять чрезмерную строгость своих доверенных лиц, граничащую с произволом и жестокостью. Один из закащиков соборной Кизлярской церкви священник Г. Федотов за лихоимство, вымогательство, произвольные аресты некоторых казачьих старшин, щедрое применение к духовной братии батогов и плетей был отставлен в 1747 г. от своей должности. Институт закащиков тем не менее просуществовал довольно долго.

С открытием же в Кизляре духовного правления власть закащика над духовенством была даже усилена. Он вместе с протопопом Кизлярского собора и архимандритом Крестовоздвиженского монастыря являлся непременным членом этого духовного правления. Посылавшиеся из Астрахани ревизии отнюдь не спасали духовенство Северного Кавказа от насилий и самоуправства со стороны закащика. Архивы тех лет пестрят многочисленными жалобами на их действия. При отдаленности епархиального начальства закащик мог чинить самую дикую расправу с подчиненным ему духовенством, моральный уровень которого, впрочем, в то время оставлял желать много лучшего. Только в 1779 г. должность закащика была наконец упразднена. Тогда же в Кизляре был учрежден пост благочинного с подчинением ему всех церквей Азовско-Моздокской линии. К этому времени на Северном Кавказе уже насчитывалось 15 церквей, обслуживавших преимущественно русское население.

Обширность Астраханской епархии и отдаленность от центра вновь создаваемых в Кавказском наместничестве русских поселений вносили много трудностей в духовную жизнь русского православного населения на Северном Кавказе. Церковному строительству препятствовал сильный недостаток духовенства. В 1777 г., когда начали создаваться крепости Азовско-Моздокской линии, при 15 церквах Северного Кавказа недоставало: священников — 5, диаконов — 7, дьячков — 9, пономарей — 14. Нередко одному священнику приходилось обслуживать несколько приходов, удаленных друг от друга на большое расстояние. В 1773 г. благочинный Георгиевска священник Казьмин в жалобе на имя епархиального архиерея писал: «Приход мой состоит из пяти станиц, яко то: Екатериноградская, Павловская, Марьинская, Георгиевская, Андреевская расстоянием не менее 200 верст. Кроме того, по долгу звания моего, благовременно и безвременно приходится исправлять мирские требы во вновь появляющихся селениях по Потемкинской линии... Приходится переезжать от одной станицы или селения до другого необитаемыми и совсем дикими степями не менее как по 50 верст расстоянием, подвергая почти при всяком таком переезде жизнь свою опасности, в рассуждении обитающих в соседстве горских черкес и пр. иноверных народов, кои нередко не токмо обезоруженных людей, но воинские команды, в большом числе, проезжающие в плен захватывали или умертвляли»[96].

Не на высоте был тогда культурный и нравственный уровень Кавказского духовенства. Большинство священников было малограмотно, некоторые не могли даже подписаться под донесениями епархиальному начальству. Кадры духовенства пополнялись исключительно за счет детей священнослужителей, определявшихся иногда на церковные должности в возрасте 9 — 11 лет. "Приток иносословных в духовное звание был крайне ограничен, хотя епархиальные архиереи благожелательно отнеслись к так называемым «заручным постановлениям» прихожан в отношении кандидатов на церковнослужительские должности. Такие одобрения писались по особой печатной форме. Вот одно из них: «Мы, нижеподписавшиеся Александровского уезда, слободы Калиновки атаман Петр Шунько, первые люди и все прихожане, свидетельствуем по чистой нашей совести, что желающий быть при нашей церкви житель Николай Степанов Вышневецкий — человек добрый, не пьяница, в домостроительстве своем не ленивый, не клеветник, не сварлив, не любодейца, не убийца, в воровстве и обманах не изобличен, добронравен и поведения честного, а потому мы желаем иметь его при нашей церкви, —  в чем сие одобрение даем». Лишь в последней четверти XVIII века по распоряжению Св. Синода, кроме предоставления такого одобрения, ставленников проверяли в знании краткого катехизиса. В их документах однообразные отметки: «Катехизис знает и силу его понимает». Однако по недостатку кандидатов на священнослужительские должности, эти испытания нередко производились только для формы. Одобрение же получал тот, кто соглашался поступить на более выгодных для прихода условиях. И только в 1797 году Указом Св. Синода представление приходских заручных прошений было запрещено. Беспрерывные набеги горцев, бедность и малочисленность приходов, скудное обеспечение духовенства, его приниженное положение — все это создавало исключительно тяжелую обстановку для распространения и развития христианских идей на Северном Кавказе. Священникам, особенно в казачьих старообрядческих приходах, нередко приходилось зарабатывать себе и семье на пропитание дневное поденной работой у казаков. Многие из них, прося Астраханских епископов о представлении денежного и хлебного жалованья, просили «смиловаться» и «не дать умереть с женою и детьми голодной смертью», ибо «дохода никакого нет». Приверженные старообрядчеству казачьи старшины и атаманы глумились над православным духовенством и даже избивали его, не встречая должного отпора от далекой епархиальной власти. Глава Осетинской комиссии протоиерей А. Лебедев писал Астраханскому владыке: «Не соблаговолено ли будет нашу Моздокскую соборную церковь освободить от власти коменданта, понеже он у нас — в лице вашего преосвященства — имеет власть отдавать всякие приказания, когда, куда и которому священнику ехать не только в приход свой, но и в городки для исправления мирских треб; даже ключи от церкви хранит у себя».

Такое положение не способствовало укреплению Кавказского духовенства. Это было тем более прискорбно, что, ввиду особых условий колонизация края, паства сама тянулась к церкви. «Состав населения был очень пестрый, — пишет Г. Н. Прозрителев, — украинцы однодворцы, отставные гусары, отставные солдаты Кавказского корпуса и их дети, цыгане, люди неразрешенных званий, бывшие запорожцы, разночинцы, не помнящие родства, киевские казаки, пехотные солдаты и т. п. ...Переселенцы первое время не имели церквей, несмотря на ходатайства им не разрешали строить церкви, и они оставались без священников. Население в суровой и тяжелой жизни в новом крае, оторванном от всей России, не могло найти себе утешения в церкви. Отсутствие возможности исполнять самые необходимые христианские требы, как крещение и погребение, не говоря уже о церковных службах, только усугубляли тяжелое положение первых переселенцев. Населению чинились препятствия в том, чтобы построить свою церковь и иметь своего священника, причем чинились самим правительством и исходили от Св. Синода. Существовали, очевидно, какие-то опасения, что население не в силах будет поддерживать церкви и духовенства, а может быть и опасения за прочность приобретения края. Но будущее не оправдало этой странной настороженности»[97].

Только в результате усиленного ходатайства Саратовского и Кавказского генерал-губернатора П. С. Потемкина Св. Синод разрешил возводить храмы на Азовско-Моздокской линии: «Постройка оных позволяется при том однако ж условии, чтоб они строились только в потребных местах (в селах не менее 500 душ), а также, чтоб и к содержанию будущих при них священно-церковнослужителей были изыскиваемы средства». Сооружение Азовско-Моздокской линии заметно увеличило приток новых поселенцев на Северный Кавказ, повлекло бурный рост новых сел на р. Куме и вблизи Ставрополя, что в дальнейшем благотворно сказалось на церковном строительстве и положении Кавказского духовенства.

В распространении христианства среди народов Северного Кавказа большую роль сыграло образование в 1745 г. в Кизляре Осетинской духовной комиссии. Именно она положила начало миссионерской деятельности среди осетинского народа. Инициатива учреждения этой миссии принадлежала грузинским духовным лицам — архиепископу Иосифу и архимандриту Николаю, подавшим в 1743 г. царице Елисавете Петровне челобитную о посылке — для проповеди христианства среди 200 тысяч осетин — находившихся в Москве грузин архимандрита Пахомия и игуменов Христофора и Николая[98]. Они объясняли необходимость этого тем, что осетины издавна придерживались христианской веры. «То доказывают состоящие и поныне в жительствах их каменные со святыми иконами церкви, к коим они охотно прибегают, и посты содержат и когда по случаю увидят какую христианскую духовную персону, с оною поступают ласково, и желательно в дом к себе для посещения неотступно просят, и к принятию греческого вероисповедания весьма склонны, да и мольбищ идолопоклоннических у них нет, но не получая проповеди Слова Божия, молитву творят, взирая только на небо»[99].

В то время Осетия по Белградскому договору России с Турцией считалась зависимой от Кабарды. Прямое вмешательство России в дела Осетии могло бы вызвать протесты Турции на нарушение Белградского трактата. Посылка же в Осетию православной миссии из грузинских духовных лиц, из свиты бежавшего в Россию от персидских полчищ царя Вахтанга VI, позволяла царскому правительству обойти стеснительные условия договора. В 1745 г. эта православная миссия во главе с архимандритом Пахомием прибыла в Осетию и основала в районе с. Майрамадага (по р. Фиаг Дон) Осетинское подворье. Затем она развернула широкую миссионерскую работу среди осетин в городах Кизляре, Моздоке, где в 1764 г. была образована духовная школа для обучения новокрещенных осетинских детей, просуществовавшая до 1792 г. К открытию этой школы в Моздоке уже жило свыше 200 новокрещенных поселенцев и была построена церковь. Правда, миссионерская деятельность грузинского духовенства имела серьезные недостатки. Ученый Ю. Клапрот, побывавший на Кавказе в 1807 — 1808 гг. так отзывался о христианизации Осетии: «Все их обращение ограничивается крещением; они находили для этого много охотников, т. к. многие повторили этот обряд вследствие того, что окрещенным выдавалось за счет государства 12 аршин грубого полотна на сорочки и штаны, две высушенные севрюги и один латуневый крест. Однако о христианстве горцы ничего не узнавали, кроме того, что они называли себя христианами и умели сделать знак креста»[100].

По словам Буткова, «с 1746 по 1764 г. из Осетинской комиссии показывали 2085 душ обоего пола, обращенных в христианство. Но Астраханский преосвященный тогда же доносил, что за нерадением тех духовных лиц и за неисправлением служб, едва ли сей новопросвещенный народ имеет какое понятие о христианском законе»[101]. Проповедь христианства среди осетин и ингушей «худой успех имела от грузинских духовных». Последние «обращающихся удостаивали Св. Крещением с чрезвычайной поспешностью и, чтобы склонить их к принятию сего таинства, употребляли средства более мирские, нежели духовные, между тем, входили часто в разбирательство мирских дел, делали разные друг на друга доносы; а тем самым не исполняли в точности возложенного на них звания»[102].

Знаток истории Осетии проф. Б. В. Скитский в своих «Очерках по истории осетинского народа с древнейших времен до 1867 г.» также считает, что служившее в Осетинской комиссии духовенство оказалось не на высоте. Усвоение христианства осетинами было чисто внешним. Стимулом к принятию христианства было желание получить выдаваемые при крещении холст на рубашки и 50 копеек денег, а женщинам сверх того зеркальце и ножницы. «Желание получить эти дары было так велико, что некоторые крестились по нескольку раз, переменяя для этого свое имя и переходя из своего прежнего местожительства в другое»[103].

Грузинские миссионеры жили на Осетинском подворье временно, торгуя привозимой из Кизляра вяленой рыбой и промышляя приискиванием проводников для приезжающих из Грузии. Порта, по настоянию владетельных князей Б. Кабарды, выдвинула в 1764 г. России формальный протест по поводу устройства Осетинского подворья на кабардинской земле. В 1769 г. на эту первую миссию обрушилось несчастье. Возглавлявший ее архимандрит Григорий во время поездки в Грузию был убит. Осетинское подворье, из-за спора между грузинскими духовными лицами и жителями Куртатинского ущелья, возникшего по наущению кабардинских владетелей, было совершенно разорено. На место убитого архимандрита Григория во главе Осетинской духовной комиссии в 1770 году был поставлен архимандрит Порфирий. Однако уже тогда Св. Синод пришел к выводу о необходимости назначения руководителем миссии русского духовного лица и коренного преобразования всей миссионерской деятельности среди осетин, так как большинство недостатков «ни от чего иного, как от худого самих проповедников поведения, а именно: проповедники оные, оставляя близкие к городам здешней империи места без проповеди, отъезжают в отдаленные и дикие, проповедывают на русском или грузинском языке тем, которые их не знают; крещеных оставляют без всякого наставления; возвращаясь же потом к ним, делают под разными видами привязки и чрез то сыскивают случай себя обогащать насильственно, делают всякие притеснения, не стараясь притом нимало их привести в познание веры и закона...»[104]

Действительным учреждением Осетинской духовной комиссии надо считать 1771 год, когда ее главой был назначен русский священник из Тверской епархии протопоп Афанасий Лебедев[105]. В Св. Синоде ему выдали секретную инструкцию, как он «вместе с прочими находящимися в Осетии священнослужителями поступать должен в обращении тамошнего народа в православную, греко-российскую веру».

Одно из главных наставлений гласило: «Учение иноверным преподавать вы должны из единого Евангелия, Деяний и Посланий апостольских, не отягощая обращаемых разума, яко во младенчестве веры еще сущего, преданиями, кроме самых нужнейших и к основанию веры служащих догматов». Самому Афанасию Лебедеву инструкция предписывала иметь свое пребывание в Моздоке, «в поселении для новокрещенных горских жителей заведенном и осетинских людей наставлять в законе и иметь за ними присмотр». Всем прочим духовным лицам предлагалось остаться навсегда в Осетии. Протопопу Лебедеву вменялось в обязанность ездить в Осетию «для очевидного свидетельства и наставления», при том, однако, условии, что «порядок в пути и самое продолжение времени в положенном на вас деле зависит не от вашего выбора и произволения, но единственно от распоряжения и наставления Кизлярского коменданта, которому все обстоятельства тамошних народов известны быть могут и без ведома его ничего собою не предпринимать»[106].

В случае же возникшей опасности для жизни во время миссионерских поездок рекомендовалось требовать «вспоможения и защищения» от находящихся в Кизляре и Моздоке команд. Инструкция также предупреждала о том, что духовные лица могут находиться «под некоторым у тех команд надсмотрением, которые принимать будут всякие паче чаяния приносимые на вас жалобы, для сообщения о том к архиерею и Святейшему Синоду». «Здесь, паки, —  говорилось далее, —  напоминается о тех качествах, каковые вам, избранным на сие евангельское служение неотменно иметь следует. Должны быть вы завсегда трезвенны, целомудры, благоговейны, чинны, кротки, любовны, снисходительны, учительны, оказывать себя пред всеми не ханжами или лицемерами, но искренними и чистосердечными, не склоняться ни под каким видом к какому-либо насилию и лихоимству, ничего не вымогать и отнюдь не брать, ибо должны вы иметь в памяти сие: отправляетесь на сие святое дело не для насыщения алчбы в корыстолюбии, но для приобретения славы Божия, пользы государства и для спасения душ человеческих»[107].

Инструкция оговаривала, что служба церковная среди осетин могла быть отправляема на русском языке, предписывая, однако, «символ веры, десятословие и молитву Господню, с кратким объяснением предать иноверным вразумительным всем им языком». Важное значение имел пункт, касавшийся деятельности Моздокской школы. «Самое трудное дело есть при проповеди иноязычным неразумение взаимное языка, для чего надобно, во-первых, сколько возможно стараться, чтобы из обращенных принимать в учрежденную в Моздоке школу учеников с тем, чтобы они никогда своего не забывали, и чтоб таких со временем, по обучении российской грамоте, и по способности мест, можно было бы посвящать к церквам обращенных во священники и посылать для проповеди»[108].

Задолго до создания в 1764 г. циколы в Моздоке была предпринята попытка открыть миссионерскую школу при Осетинском подворье. Архимандрит Пахомий еще в 1753 г. доносил Св. Синоду: «Понеже ныне мы, нижайшие, двух малолетних осетинцев обучили грузинской грамоте, которых держим при себе на своем коште, и они нам в крещении своего народа великое вспомоществование чинят». Архимандрит Григорий в 1767 г. по этому же поводу писал: «Я с прежде взятых... малолетних три человека уже грамоте совершенно мною и моим коштом обучил, из которых один в нынешнем 767 г. в Астрахань мною привезен был, который от его преосвященства Мефодия, епископа Астраханского, во иерея посвящен и в Осетию отправлен, а двое к тому еще обученные приготовлены к посвящению»[109].

Св. Синод признавал, что открытие в Осетии школы «есть дело зело нужное». Перед ней была поставлена задача: «Дабы из них подрослые могли определиться в ту же комиссию, а прочие поставляться к тамошнему народу в духовный чин»[110].

Вместо предполагавшегося первоначально открытия школы на 30 человек в Куртатинском ущелье решено было открыть школу в Моздоке. Находившемуся в этом поселении полковнику Гаку было в 1765 г. предписано «о скорейшем заведении особливой школы для преподавания обучения новокрещенным осетинским детям закона христианского и российской грамоте». В этой первой в истории осетинского народа школе детей учили псалтырю и молитве. Она, как пишут осетинские историки, подготовила первых грамотных осетин, умевших читать и писать по-русски. По замыслу архимандрита Пахомия в школе сперва намечалось вести обучение на грузинском диалекте, но сменивший его архимандрит Григорий счел нужным учить детей и русской грамоте. Св. Синод поддержал последнее мнение, чтоб осетины учились «на российском диалекте, а не на другом». Первым преподавателем в школе стал дьячок Романов (из грузинских духовных лиц). Пособиями служили первоначально переведенные архимандритом Пахомием в 1753 г. с грузинского на осетинский язык некоторые духовные книги. В 1753 г. вышла в свет и первая богослужебная книга на осетинском языке с применением грузинских литер. К ним лишь добавлялись знаки, свойственные осетинскому языку. Эта книга, вышедшая на основе грузинского алфавита, положила начало осетинскому книгопечатанию. Вслед за ней стали появляться и новые церковные книги, как об этом можно судить по челобитной архимандрита Григория, в которой он в 1767 г. писал Екатерине II: «...в прошлом 745 г. по просьбе бывшего в осетинской комиссии архимандрита Пахомия с братиею, по знанию моему азиатских четырех языков комиссии для способности призван... чего ради принужден был и нужда требовала — осетинский язык через два года научиться... и на осетинский язык некоторые духовные книги перевел»[111].

Новый начальник Осетинской духовной комиссии А. Лебедев уже нашел Моздокскую школу в обветшавшем и запущенном состоянии. Придавая большое значение этой осетинской миссионерской духовной школе, Екатерина II в рескрипте на имя Астраханского губернатора Якобия предписала восстановить пришедшее в негодность школьное здание, ибо «нет лучшего способа по обстоятельствам осетинцев и ингушевцев и прочих горцев учинить их прямыми христианами и к здешней стороне приверженным, как просвещением из них молодых людей». В результате Моздокская школа была благоустроена, что позволило увеличить число ее воспитанников. В школе теперь обучали детей русской и осетинской грамоте; чтению церковных книг и церковному пению. Часть воспитанников после окончания поступала в учрежденную в 1777 г. Астраханскую духовную семинарию. Уже в 1784 г. в ней обучалось девять учеников - осетин. Один из них стал священником в Нарском ущелье. В архивах Северной Осетии есть сведения, что в 1770 г. католикос Антон с разрешения Св. Синода открыл в самом Моздоке первую осетинскую типографию для напечатания богослужебных книг на осетинском языке.

До этого книги печатались в типографии грузинского царя Ираклия II. В одном из рапортов Св. Синоду протопоп Афанасий Лебедев писал, что наличие в штате Осетинской духовной комиссии лишь четырех священников затрудняет обращение осетин в христианство. В результате в 1777 году последовал рескрипт Екатерины II на имя Астраханского губернатора Якобия, в которой повелевалось: «От Святейшего Синода Протопопу Осетинской комиссии дать наставление в том, чтоб он не считал исполненным звание и долг в торопливом сподоблении крещения, а старался бы внушить им силу Христианского учения, и руководствовать ко всякому благонравию; без чего крещение, диким людям преподаваемое, едва ли не может быть названо злоупотреблением из величайших таинств веры христианской». На основании этого рескрипта Св. Синод дал новые указания Осетинской духовной комиссии:

«1) Проповедники Слова Божия отнюдь не должны говорить, что присланы по указу, 2) предлагать крещение по довольном научении и утверждении в вере, 3) никаких непристойных и до звания проповеднического разглашении не чинить».

В 1780 г. место Афанасия Лебедева занял протопоп Иоанн Болгарский. К этому времени обстановка для миссионерской деятельности в Осетии значительно улучшилась. В 1774 г. по Кучук-Кайнарджийскому трактату состоялось окончательное присоединение Кабарды к России. В 1785 г. было учреждено Кавказское наместничество, а вновь основанная Кавказская кордонная линия распространилась сплошной цепью военных укреплений от Терека до устья Дона. Донося Астраханскому архиепископу Антонию о религиозном состоянии Осетии, начальник Осетинской духовной комиссии протоиерей И. Болгарский в 1780 г. писал: «В некоторых местах имеются и церкви каменные, только весьма древние, а именно: в Куртатинском ущелье, в деревне Дзигвисе церковь во имя великомученика Георгия с алтарем... В деревне Нузал целая, в которой видно отчасти и стенное изображение св. великомученика Георгия, Федора, Тифона и архистратига Михаила; в деревне Цей церковь во имя Св. Троицы деревянная, состроена из красного дерева, называемого «негниющее»[112].

Не только эти храмы, но и предания о прежней принадлежности к христианству, полуязыческие празднования христианских постов и чтимых православной церковью праздничных дней, почитание Иисуса Христа, Божией Матери, Ильи Пророка, Георгия Победоносца и др. святых — все это и прежде благоприятствовало миссионерской деятельности. Теперь же, после присоединения всей Кабарды к России, появилось еще более возможностей для распространения христианства. Не удивительно, что если с 1745 по 1769 гг. было крещено 2142 осетина, то с 1771 по 1792 гг. уже 6057 человек. В Моздоке из числа крещеных горцев была образована казачья осетинская сотня.

Осетинской духовной комиссии в своей миссионерской деятельности приходилось, кроме всего, парировать происки католических проповедников. Об одном таком случае в 1765 г. рассказывает П. Бутков: «Явились на Осетинское подворье к игумену Григорию с кистинским старшиною два католических патера и один переводчик, что они имеют от папы позволение проповедовать Слово Божие. Полковник Гак, начальник в Моздоке, приказал не допускать их к проповеди и водворению в Осетии; а между тем донес и о сем обстоятельстве Коллегии иностранных дел. Указом ее от 29 августа того же года Кизлярскому коменданту генерал-майору Потапову поступок Гака опробован, предписано и впредь иноверных проповедников стараться удалять и разведать, откуда приехали, и не те ли они, которые в 1756 году были в Астрахани два капуцина Франциск-Мария и Сотер, на коих были от армянского архиерея многие жалобы в том, что обращают армян в католицкий закон. Оба тогда же высланы из России, но капуцин Сотер в 1758 году через Гданск морем опять сюда прокрался и вторично выслан. Точно ли были те самые патеры, не получено известия. Разведано только, что они приезжали из Ахалциха, под видом купцов для обозрения кистинского народа и православной церкви у них построенной при реке Балсу, и когда увидели в предприятии своем препятствие, то уехали обратно»[113].

Благоприятные возможности для принятия христианства осетинами создавали участившиеся случаи крещения видных осетинских старшин. Так, в 1787 г. в Херсоне был крещен влиятельный в Осетии Курман Кубатиев, причем его восприемницей была императрица Екатерина II. Его примеру последовали многие другие старшины — Дударов, Туганов, Гуриев, Цаликов, Аристанов и др. Они просили возобновить разрушенное Осетинское подворье на р. Фиагдоне, построить там церковь и прислать священников. В этой связи Екатерина II в 1792 г. дала следующее повеление генералу Гудовичу, стоявшему во главе военной царской администрации на Северном Кавказе: «Почитая обращение сих народов в христианство и в политическом виде для нас полезным, поелику большая часть их обращалась бы в магометанство, тем более находим их достойными всякого внимания и всякого о них призрения и попечения. Чего ради повелеваем означенных осетинцев охранять от всяких притеснений прочих горских пародов, а паче кабардинцев, подданных наших, коим строжайше то запретить и всеми способами воздерживать, подтверждая, что всякое на них покушение приемлемо будет от нас в равной степени, как будто бы оные происходили подданными внутри империи нашей живущим»[114].

Тогда же Екатериной II был вызван в Петербург архимандрит Гаий, ученый монах, состоявший с 1784 г. на российской службе и являвшийся в то время главным членом Осетинской духовной комиссии. Этой поездкой, пожалуй, открылась новая страница в истории распространения христианства на Северном Кавказе. В 1793 г. была учреждена Моздокско-Маджарская викарная епархия и упразднена просуществовавшая почти полвека Осетинская духовная комиссия. Несмотря на ряд крупных недочетов в ее миссионерской деятельности, даже современная историческая наука даст высокую оценку трудам этой комиссии. «В деятельности этой комиссии, — пишет осетинский историк М. С. Тотоев, —  были известные и положительные стороны. Комиссия содействовала сближению Северной Осетии с Россией путем насаждения и проповеди христианства, а также внедрению первых начатков просвещения среди осетин... Благодаря этой миссии среди осетин появились грамотные люди, знавшие азбуку, умевшие читать часослов, псалтырь и др. книги»[115].

А вот мнение осетинского поэта и общественного деятеля К. Л. Хетагурова: «Немногое могла совершить в то время моздокская комиссия для успешного распространения евангельского учения, но если принять во внимание, что ею отпечатана первая церковная книга на осетинском языке, создано несколько церковнослужителей из природных же осетин, то и эти результаты нужно признать довольно значительными, судя по времени и обстоятельствах тогдашней военной жизни края»[116].

В указе Екатерины II об учреждении Моздокско-Маджарского викариатства говорилось: «Употребление предками нашими старания, о добровольном распространении Евангельского учения в народах, поблизости к линии Кавказской обитающих, с Божией помощью, имели успех, доказываемый обращением многих осетинцев и тому подобных к церкви нашей благочестивой. Желая, чтоб таковое распространение и утверждение православия в странах сих наилучшим и надежнейшим образом споспешествуемое было, и уважая обширность Астраханской епархии, не дозволяющую тамошнему архиепископу иметь ближайшее о сих народах радение, признали мы за благо учредить в г. Моздоке епископа викарного Астраханской епархии с именованием Моздокского и Маджарокого, препоручая в его попечение все те обязанности, которые возложены были на Осетинскую духовную комиссию касательно просвещения народов, в близости находящихся»[117].

Штат архиерейскому дому с жалованьем и содержанием епископа в новой епархии устраивался в 3-м классе. Заведенная прежде школа для обучения горских детей оставлялась на том же, что и раньше, содержании. В управление епископу новой епархии тем же указом поручались «церкви селений: по линии тамошней лежащих, которые ближе и удобнее, по сношению о том с генералом Рязанским, Тамбовским и Кавказским генерал-губернатором Гудовичем, снабдя его от Св. Синода потребными наставлениями относительно управления церквами, заведения оных по мере надобности в горских жилищах, производства из тамошних обитателей в священники и причетники». Для пользы дела епископу повелевалось, «смотря по возможности и безопасности», посещать новопросвещенные селения. В Моздоке, где должен был находиться Архиерейский дом, предписывалось также завести мужской и женский монастыри 2-го класса «для обучения юношества тамошнего обоего пола закону и мастерствам, в общежитии потребным».

Говоря о кандидатах для определения во вновь учреждаемую епархию, царский указ предписывал Св. Синоду «наблюсти, чтобы они, при прочих достоинствах, знали и язык там употребляемый». Выбор Св. Синода пал на архимандрита Гаия, который тогда же был посвящен в сан епископа. Преосвященный Гаий Бараташвили (по другим сведениям — Такаов) был яркой, незаурядной личностью. Родом грузин[118] (по другой версии — осетин), он одно время находился при грузинском посольстве в России, а также по поручению русского правительства участвовал в переговорах с грузинским царем Ираклием. Есть сведения, что он закончил Московскую духовную академию. Гаий был известным грузинским ученым. Он автор «Истории Грузии» и «Грузинской грамматики». Ему принадлежат переводы на грузинский язык сочинения Марка Аврелия «К самому себе», «Регламента» Петра I, «Истории древнего востока», «Истории Египта» и др. трудов. По представлению Кавказского наместника П. Потемкина, в 1784 г. он был принят на русскую службу и посвящен в архимандриты, а в следующем году возглавил Осетинскую духовную комиссию. Архивные материалы Северо-Осетинского научно-исследовательского института («Архиерей Астраханской епархии») показывают, что владыка Гаий обладал «проницательным и дальновидным умом». На свою Моздокскую кафедру он приехал в мае 1793 г., в праздник Вознесения Господня, и в первый же день своего прибытия совершил Божественную литургию. Св. Синод распорядился передать преосвященному Гаию в управление храмы Моздока, Кизляра и других городов Кавказской линии с их уездами, а также Кизлярский Крестовоздвиженский монастырь. При епископе была учреждена Духовная консистория, созданы штат архиерейского дома и певческий хор. Образование в Моздоке Духовной консистории, данное Св. Синодом преосвященному Гаию разрешение строить церкви для обращенных в христианство горцев и назначать к ним священников свидетельствует о том, что официально именовавшаяся викарной Моздокско-Маджарская епархия фактически являлась самостоятельной. Ее подчинение Астраханской епархии носило номинальный характер. Даже сам Св. Синод в некоторых своих указах называл Моздокское викариатство особой Моздокской епархией.

Для успешного достижения главной цели новой епархии — христианизации горцев, живших вблизи Кавказской линии. Св. Синод дал епископу Гаию особую инструкцию.[119] Она предписывала в деле просвещения осетин следовать инструкции, данной Осетинской духовной комиссии в 1771 г. В том же случае, если епископ найдет нужным употребить для более успешного распространения христианства какие-либо меры, не упомянутые в прежней инструкции, ему надлежало предварительно испрашивать на этот счет указания Св. Синода. Относительно же отправки в Осетию духовных лиц и снабжения их подводами, он также обязан был предварительно заручиться согласием генерал-губернатора Гудовича. Епископу предлагалось прилагать свое попечение к миссионерской школе в Моздоке с тем, «чтобы учение в ней происходило с желаемым успехом, в пристойном порядке и удовольствии их пищею и одеянием, стараясь и о умножении оных согласными расположению тамошних жителей средствами»... Инструкция рекомендовала преосвященному Гаию заботиться о возобновлении древних храмов, остатки которых сохранились в Осетии, и о постройке новых в случае возникновения нужды. «Только бы сие происходило с довольным рассмотрением и твердым основанием относительно содержания их и будущих при них священно и церковнослужителей». Преосвященный Гаий обязывался прилагать старание, чтобы духовенство этих церквей состояло «из тамошних жителей», преимущественно из воспитанников Моздокской Осетинской школы, из которых наиболее способных надлежало отправлять для завершения образования в Астраханскую духовную семинарию. «В удобные времена» епископу Гаию рекомендовалось по предварительном донесении Св. Синоду и по уведомлению генерал-губернатора Гудовича «посещать ново-просвещенные христианством селения».

Таким образом, действия преосвященного Гаия облекались в довольно стеснительные рамки. Не удивительно, что, будучи по натуре ученым человеком, он главное внимание сосредоточил на научной работе. На основе церковнославянской азбуки — кириллицы он впервые составил осетинский алфавит и применил его при составлении катехизиса, называвшегося «Начальное учение человекам, хотящим учиться книг божественного писания». Судя по языку этой книги, епископ Гаий хорошо владел осетинской речью. Катехизис на осетинском языке вышел в мае 1797 г. По мнению Г. Цаголова, издание не обошлось без участия «первых интеллигентных осетин, которые к тому времени окончили уже курс в Астраханской духовной семинарии».

Эта редкостная книга долгое время считалась совершенно затерянной, и только в 1920 г. в количестве около 40 экземпляров была обнаружена в архиве Моздокского собора. Она была рассчитана не только на миссионеров-осетин, но и также на русских и грузинских священников, будучи напечатанной на двух языках: осетинский и русский тексты шли параллельно. Этот труд явился первенцем осетинской книжной литературы. Он приобщал осетин к русской грамоте, к русскому просвещению, положив начало развитию осетинской письменности.

В то же время значительную часть своей энергии владыке Гаию приходилось вкладывать в создание в Моздоке архиерейского дома и монастырей, в благоустройство русских православных церквей епархии, так как число новых приходов, в связи с колонизацией Северного Кавказа, с каждым годом росло. Владыка Гаий рьяно боролся с главнейшим недугом Кавказского духовенства — пьянством. Сохранилось архивное дело о том, как епископ Гаий в станице Новоглядской застал местного священника пьяным и не нашел в его доме приличных для духовного сана книг. Особой подпиской епископ Гаий обязал этого священника, что «ежели и впредь будет в таком же образе, то подвергает себя расстрижению священного сана и отдаче в военную службу». Вместе с тем, Владыка Гаий стремился поднять материальное благосостояние епархиального духовенства. Он настойчиво добивался, чтобы духовенство обеспечивали сами прихожане.

Открытие штатов при новых церквах обуславливалось численностью населения новых приходов и тем, «все ли положенное для священноцерковнослужителей отведено...». Например, прежде чем открыть в 1799 г. церковь при слободе Старо-Марьевке, вблизи г. Ставрополя, Владыка Гаий потребовал определенных средств для содержания причта.

После открытия в Моздоке архиерейской кафедры выросло и значение этого города. В 1794 г. тут было 3 православных и 2 армянских храма. В первые же годы архипастырского служения епископа Гаия из Куртатинского ущелья в Моздок была привезена осетинами-переселенцами древняя кавказская святыня — икона Иверской Божией Матери. Владыка Гаий вышел навстречу из города с крестным ходом. Первоначально эта икона находилась в часовне, а затем в 1797 г. перенесена в построенный Успенский храм. В течение многих десятилетий эта глубоко почитаемая на Кавказе святыня притягивала множество паломников. В праздник Успения к ней стекались тысячи молящихся — русских, осетин, грузин, армян. Местно-чтимая Моздокская икона Божией матери оказывала тем самым огромную благодатную помощь в утверждении и распространении христианства среди народов Северного Кавказа. К сожалению, существование Моздокской епархии оказалось весьма кратковременным, не позволив развернуться с полным блеском дарованиям епископа Гаия.

В 1799 г., через шесть с половиной лет после учреждения, епархия была неожиданно упразднена по причине, как сказано в докладе Св. Синода, малочисленности ее церквей. С этим доводом никак нельзя согласиться, ибо к этому времени Моздокская епархия включала 75 церквей, в том числе 2 соборных, 53 приходских и 20 молитвенных домов. В епархии, несмотря на недостаток духовенства, уже насчитывалось свыше 160 духовных лиц. Все эти церкви с духовенством городов Моздока, Кизляра, Георгиевска, Александрова и Ставрополя снова были присоединены к Астраханской епархии. Сам же епископ Гаий был переведен на вновь учрежденную кафедру в Пензе. Тем не менее его значительный вклад в дело христианизации Северного Кавказа оставил глубокий след в истории Кавказской христианской паствы. Осетинский историк М. С. Тотоев писал: «Объективно в его деятельности мы находим зерна, которые дали ниву для зарождения осетинской письменности... История осетинской культуры обязана Гайозу («Такаову») как зачинателю, как родоначальнику осетинской письменности, как первому автору осетинского алфавита, пусть даже несовершенного и мало научного, но алфавита, запечатлевшего впервые осетинскую речь на страницах первой дошедшей до нас печатной книги, переведенной и изданной на осетинском языке, благодаря его трудам и хлопотам»[120].

Учреждение в Восточной части Северного Кавказа Моздокско-Маджарской епархии совпало по времени еще с одним выдающимся событием: возникновением на берегах Кубани нового оплота христианства — черноморского казачества. Заселение Кубани казаками началось с 1792 г. Потомки запорожцев — черноморские казаки отличались редкой приверженностью к православной вере, что выгодно их выделяло от остального пестрого русского населения края, легко поддававшегося влиянию старообрядчества и сектантства. Черноморцы переселились первоначально с Украины на Кубань без духовенства, которое осталось при храмах, возведенных казаками за Бугом. С собой они взяли одну только походную церковь, оставив также на Украине служившего в ней престарелого и немощного иеремонаха Антония. Сразу же после высадки первых черноморцев в Тамани встал вопрос об удовлетворении их религиозных нужд. Вскоре, по просьбе войскового судьи А. Головатого, епископ Феодосийский и Мариупольский Иов прислал в войско иеромонаха Исаию. За ним прибыл еще один священник. Тотчас же после поселения на Кубани казаки Старого Копыла собрали 280 рублей на строительство храма, попросили у Войскового правительства разрешить им постройку церкви и ходатайствовали о рукоположении в священники местного казака Михаила Костенко, «доброго состояния человека».

Еще до того как был опубликован «Порядок общей пользы», положивший начало устройству Черноморского войска, его правительство поспешило в октябре 1793 г. обратиться к епископу Иову с просьбой разрешить постройку церквей и рукоположить в священники представленных им 6 ставленников из казаков. Однако владыка Иов, сославшись на отсутствие по этому вопросу указаний Св. Синода, отклонил ходатайство Войскового правительства. Кошевому атаману пришлось обратиться в 1794 г. в Св. Синод с просьбой о настоятельном и неотложном удовлетворении религиозных потребностей черноморского казачьего войска. Ссылаясь на возникновение в области Фанагории многих новых казачьих поселений, Войсковое правительство писало, что за отсутствием у них церквей и священников многие жители умирают без исповеди и причастия, новорожденные младенцы месяцами ждут крещения. «Народ лишен храмов и богослужения, престарелые жители не могут закончить жизнь свою, как они желали бы по своей набожности». А так как другие архиереи находятся далеко от Черноморского войска — в Воронеже и Полтаве, а епископ Иов — рядом в Феодосии, Войсковое правительство просило Св. Синод повелеть владыке Иову давать разрешение на постройку церквей и рукополагать к ним священников «из достойных людей в казачество». В результате, по повелению Екатерины II, Черномория в 1794 г. была причислена к Феодосийской епархии.

Тогда же Св. Синод дал указание епископу Иову: 1) рукоположить в священники столько лиц, сколько потребно и одного диакона, 2) устроить при церквах для духовенства особые дома, 3) назначать постройку церквей только в селениях, имеющих не менее 100 дворов, 4) требовать отвода для каждой церкви не менее 33 десятин земли. Возводить в священники позволялось лиц, не обязанных воинской службой и государственными податями, православных по вере и надлежаще подготовленных для служения в храмах. Там, где не имелось еще построенных церквей, разрешалось ставить походные церкви, но при условии сооружения для духовенства «выгодных домов непременно».

Епископу Иову поручено было смотреть, чтобы не было излишества в количестве церквей, донося Св. Синоду о ходе строительства храмов в Черномории и определенных к ним священников. Уже 30 апреля 1794 года во исполнение указов Св. Синода Феодосийская Духовная консистория известила Войсковое правительство о том, что присланные от войска три казака посвящены во стихари. Так было положено начало выборному казачьему духовенству в Черномории. Вскоре и сам владыка Иов приехал через Тамань в Екатеринодар для обозрения своей епархии. Одновременно Екатерина II, по ходатайству Черноморских властей, повелела назначить войсковым протоиереем отца Романа Порохню, положив ему и причту войскового храма особое жалованье от казны. В лице отца Романа Порохни черноморцы получили энергичного духовного пастыря, очень много сделавшего для их религиозного устройства. В ноябре 1794 г. Войсковое правительство просило епископа Иова разрешить поставить 4 походные церкви в новых казачьих куренях, выдать антиминсы и рукоположить в священники двух дьячков. Владыка Иов, однако, разрешил поставить лишь 2 походные церкви, т. к. оказалось, что для других церквей присланные ставленниками в священники дьячки Андриевский и Белый были совершенно не подготовлены к священническому сану.

Черноморское войско вскоре насчитывало уже 40 куреней. Обеспечение их духовенством было сложным и нелегким делом. Епископ Феодосийский и Мариупольский Иов, митрополит Екатеринославский и Херсонский Гавриил не без основания опасались, что в новых казачьих куренях станут отправлять требы различные самозванцы, выдававшие себя за священников, и бродяги. Вскоре действительно в Черномории появился бродяга, именовавший себя архимандритом Дионисием. Войсковое правительство, со своей стороны, охотно разрешало уход из войска тем из грамотных «письменных» казаков, которые желали принять духовный сан. Казаки выбирали обыкновенно по своим куреням священников, диаконов и причетников, давая им свои одобрительные приговоры. Предпочтение при этом отдавалось молодым казакам, руки которых еще не были обагрены кровью при боевых действиях с горцами. Одобрительные приговоры мало чем отличались от тех, что давались казакам линейных станиц. Так, казаки Ирклиевского и Брюховецкого куреней, прося разрешить им постройку церкви и рукоположить в ней священником казака куреня Вышестеблиевского Гавриила Куса, исполнявшего обязанности дьячка при Троицкой походной войсковой церкви, писали о нем: «Свидетельствуем, что от роду Кусу 30 лет, состояния доброго, не пьяница, не убийца, не мщелоимец, в домостроительстве своем исправен и рачителен, не клеветник, не сварлив, в воровстве и обманстве не обличен, женат первым браком на девице»[121].

Сохранился выразительный документ — письмо от 1796 г. кошевого атамана Зах. Чепиги епископу Феодосийскому Гервасию по поводу кандидатов в священники: «Ваше преосвященство, милостивый батько, для стола вашего преосвященства икры свежей 2 бочонка, балыков пар 10 и часть вязиги при сем посылаем и покорнейше прошу прислать архимандриту Екатерино-Лебяжьей пустыни Феофану в помощь иеромонаха и диакона, а подносителей сего кандидатов — диакона Григория Стрещенко, Алексея Волынского, Гавриила Куса, Ивана Сулиму и Федора Соболя святительским рукоположением во священников милостиво не оставить».[122]

В ответ Духовная консистория сообщила об этих кандидатах, «что все они с помощью Божиею пресвитерами отпущены при грамотах». Обычно ставленники подвергались архиереем испытанию: их заставляли читать, писать, петь и излагать, как отправляется то или другое богослужение. Войсковое правительство, казачье население и духовные власти были единодушны в стремлении создать выборное духовенство Черномории из людей, излюбленных в приходах, «доброго состояния», по своим нравственным качествам. Выборное начало прикрепляло духовного пастыря к приходу. Духовенство, избранное из казачьей среды, оставалось вместе с тем в казачьем сословии, получая землю наравне со всеми казаками, а дети его числились в казачьем звании и несли военную службу. Уже в первые годы существования Черноморского войска на таких началах возникло казачье духовенство. По списку 1797 г., в ведении войскового протоиерея было 16 отстроенных церквей, 9 строящихся и 2 предположенных к сооружению. Всего же в Черномории насчитывалось тогда 27 приходов.

В 1799 г. Черноморию посетил новый епископ Феодосийский и Мариупольский преосвященный Христофор. Он дал указание войсковому протоиерею Р. Порохне восполнить недостающее число причетников казаками, избранными куренными обществами и уволенными из войска в духовное звание. Таким образом, уже в первые годы появления на Кубани черноморских казаков, начали создаваться новые приходы, строиться храмы, формироваться кадры своего казачьего духовенства. Оно жило одной общей жизнью с казаками, благодаря чему оно хорошо знало все их духовные нужды. Между ними было органическое, кровное сродство, что выгодно отличало духовных пастырей Черномории от остальных русских губерний, где к концу XVIII века духовенство уже превратилось в замкнутое сословие. Духовные пастыри Черномории были старшими и наиболее почитаемыми членами казачьей куренной семьи. Все это ставило Черноморское духовенство в особое положение в сравнении с традиционными церковными порядками, установленными во всей Российской империи.

Вскоре в Екатеринодаре было создано духовное правление, в которое, кроме войскового протоиерея, входили секретарь, следователь и депутаты от духовенства. После этого почти все церковные дела, исключая рукоположения в священники, стали вершиться на месте. Правящие епархией архиереи в вопросах, касающихся Черномории, неизменно действовали на почве, расчищенной и подготовленной Екатеринодарским духовным правлением. При отдаленности епархиальных властей, это имело для Черномории немаловажное значение, внося в церковную жизнь элементы казачьего демократизма, унаследованного черноморскими казаками от Запорожской Сечи. Характерно и то, что, несмотря на грубость нравов военного времени и на невежественность и малограмотность Черноморского духовенства, в его среде было, в отличие от духовенства станиц Кавказской линии, гораздо меньше серьезных проступков, требовавших следственного разбора Екатеринодарским духовным правлением. Очень редки были и случаи произвола со стороны войсковой казачьей администрации. Первые казачьи атаманы 3. Чепига, А. Головатый, С. Белый и войсковой атаман Бурсак (сам сын священника и воспитанник духовной семинарии) очень близка к сердцу принимали интересы церковного строительства и религиозные потребности казачества. Сразу же после постройки на Карасунском куте войскового города Екатеринодара на крепостной площади была поставлена привезенная из-за Буга войсковая походная св. Троицкая церковь, подаренная «войску верных казаков» князем Г. Потемкиным. Над ней на столбах сделали чехол, прочно укрыли его камышом и установили писанный на холсте иконостас. В том же году в Херсоне из старых войсковых пушек были отлиты 9 колоколов. Главный колокол весом 440 пудов имел интересную надпись: «В царствование великия Екатерины вторыя, в память великого гетмана восстановителя войска верных казаков черноморских, светлейшего князя Григория Александровича Потемкина Таврического, усердием г. г. кошевого атамана бригадира и кавалера Захария Чепиги и войскового судьи армии полковника и кавалера Антона Головатого сооружался звон сей в Херсоне лета 1793 октября 10-го числа». Эти колокола были привезены на военном судне морским путем из Херсона в Тамань, где был оставлен один колокол весом 200 пудов для первой в Черномории каменной церкви, построенной А. Головатым на свой кошт. Остальные колокола на войсковых дубах по Кубани доставили в Екатеринодар. Казаки торжественно встретили их на берегу. Взвалив колокола на деревянные подкладки и взявшись за канаты, на руках их перетянули в крепость к войсковой походной церкви. В 1800 г. тут же в торжественной обстановке состоялась закладка первого войскового собора во имя Воскресения Христова. На закладку прибыли со всей Черномории почетные старики-казаки и вся войсковая старшина. Вторая по времени строения церковь была воздвигнута в станице Щербиновской. На нее кошевой атаман Чепига отпустил лес с разобранного в Ейском укреплении ханского дворца.

Уже в первые же годы после переселения черноморцев за Кубань был поставлен казаками вопрос о сооружении в Черноморском войске на войсковой счет казачьей монашеской пустыни. В 1794 г. Екатерина II в своем указе Св. Синоду позволила «устроить монашескую пустынь, в которой бы престарелые да раненые на войне казаки, по благородному желанию своему, могли воспользоваться спокойной в монашестве жизнью». Получив название Екатерино-Лебяжьей св. Николаевской пустыни, этот монастырь сыграл важную роль в формировании Черноморского казачьего духовенства. Тут постоянно велось обучение казаков, готовящихся стать духовными лицами, церковной службе, чтению на клиросе и церковному пению.

Горячий энтузиазм, с которым черноморские казаки встречали каждый шаг в создании их церковной жизни, являлся разительным контрастом с тем, как воздвигались храмы в зараженных старообрядчеством гребенских казачьих городках. Там епископ Илларион Астраханский и Ставропольский с великим трудом смог принудить казаков начать строительство церквей в Червленом, Старогладковском, Новогладковском и Щедринском городках. И только после того, как в 1745 г. архиерей вызвал всех священников из казачьих городков в Кизляр, объявив казакам, что попы до тех пор не будут выпущены из крепости, пока церкви в городках не будут отстроены, гребенцы нехотя взялись за это дело. Лишь благодаря усилиям епископа Гаия на Тереке в одно время с Черноморией был достигнут огромный прогресс в развитии и укреплении христианства на Северном Кавказе. К сожалению, поспешное и непродуманное упразднение Моздокско-Маджарской епархии свело на нет многие благие начинания епископа Гаия, отбросив далеко назад эту часть Северного Кавказа с завоеванных тут христианских позиций. Одним из отрицательных последствий этого шага явилось распространение среди кавказской паствы плевел старообрядчества и сектантства.

После упразднения Моздокско-Маджарской епархии к титулу Астраханского епископа было прибавлено наименование Моздокский и Кавказский. Первым архиереем, ставшим так именоваться, был архиепископ Платон Любарский, правивший Кавказской паствой с 1800 по 1805 год. В связи с тем, что во многих линейных станицах Терека долгое время не было священников, тут начало распространяться старообрядчество. В 1801 г. Кизлярское духовное правление доносило владыке Платону Любарскому, что на Тереке появляются беглые-попы и монахи из Иргизских скитов. Под влиянием этих пришельцев число последователей старообрядчества среди линейных казаков стало расти. Этому немало способствовало и то, что православное население Северного Кавказа было мало знакомо с метинами православия и плохо знало основы христианского вероучения.

Надо сказать, что старообрядчество издавна свило прочное гнездо на Тереке среди гребенских казаков и с ним безуспешно пытались бороться многие астраханские архиереи. Еще в 1738 г. епископ Илларион пошел им на некоторую уступку в двоеперстном крестном сложении, но Св. Синод отменил эту снисходительную меру в отношении гребенцев.

Тогда же на Северном Кавказе начало заметно активизироваться сектантство. По донесению благочинных в Астраханскую духовную консисторию, в селах Прасковее и Покойном молокане толпою врывались в дома священников, крича: «Возьми от нас идолов, представляй нас на суд: мы де того не боимся».

Осетины, оставшиеся без бдительного духовного руководства, вновь стали тяготеть к исламу. Воспользовавшись упразднением Моздокской епархии, кабардинцы крупной партией в 300 человек вторглись в осетинский аул Караджаев, где в церкви вел проповедь христианства русский иеромонах. Они разграбили церковь и изгнали из аула иеромонаха вместе с сопровождавшей его казачьей командой. Этим актом насилия кабардинцы пытались поддержать влияние мусульманства в Осетии. Однако, по повелению царя Павла I, за этот дерзкий поступок они были наказаны. Генерал Кнорринг во главе сильного русского отряда двинулся в Кабарду и занял там несколько аулов. Это первое действие русских войск в защиту поруганной православной церкви привело кабардинцев в смятение, заставив их в дальнейшем вести себя более сдержанно в своих намерениях ослабить христианство и русское влияние в Северной Осетия.

Архиепископ Платон Любарский в 1800 г. вменял в обязанность священникам учить в воскресные и праздничные дни и особенно в посты своих пасомых молитвам, читать им в церкви и на дому «катехизические проповеди, с ясным снисходительным понятию слушателей толкованием». Получившим же духовное образование священникам и могущим составлять проповеди было вменено в обязанность написать в продолжение года по три проповеди, представляя каждую архиерею на просмотр, и затем уже произносить их с церковного амвона «непременно наизусть».

В помощь Кавказскому духовенству по многим приходам были разосланы православные книги. Одновременно для духовного просвещения паствы начали заводиться школы. Кизлярскому духовному правлению было предложено открыть в приходах школы грамотности, где могли бы обучаться «церковнические и другого звания дети славяно-российской грамоте». Такие школы были открыты в Кизляре и Моздоке. К сожалению, в станицах и селах тогда не возникло ни одной школы.

Архиепископ Платон Любарский открыл также два духовных училища в Кизляре и Георгиевске. Однако фактически они были приходскими школами. В 1800 г. Астраханская духовная консистория предписала своим органам — Кизлярскому и Моздокскому духовным правлениям — выслать в Астраханскую семинарию всех детей духовенства от 10 до 15 лет, собрав их в Георгиевске. Всего набралось 6 мальчиков, т. к., по донесению благочинных, остальные дети еще не достигли указанного школьного возраста. Но благочинным не поверили и за ложные сведения и укрытие детей от посылки в Астрахань оштрафовали. После этого было предписано выслать в семинарию и тех «пристроившихся к месту» детей, которые были уже определены на причетнические места и посвящены в стихарь. Однако Кавказское духовенство упорно не желало учить своих детей в Астраханской духовной семинарии, что объяснялось дальностью и небезопасностью пути, а также скудным питанием бурсаков.

Не последнюю роль играло укоренившееся убеждение, что и без обучения в духовной семинарии можно легко получить священническое место в приходе, тем более что в кандидатах на эти должности всегда имелся большой недостаток. Еще в 1799 году, при упразднении Моздокской епархии, против штата в приходах недоставало: священников — 25, диаконов — 56, дьячков — 60, пономарей — 74. Предпринимавшиеся епархиальной властью попытки вызвать священников из других епархий не давали должных результатов.

Пополнение рядов Кавказского духовенства шло, главным образом, за счет его детей, с ранних лет начинавших прислуживать в церкви. В архивах сохранилось донесение священника села Московского, в котором он писал: «При церкви моего прихода причетнические места состоят праздны, а как у меня есть 2 сына —  Иван 11 лет, Николай — 9 лет, то и прошу определить их — одного дьячком, а другого пономарем». А вот другой пример: пономарем к Прасковейской церкви был определен девятилетний сын местного священника, обученный, как пишет отец, «и словесной грамоте и пению просто». Тем не менее на Северном Кавказе всегда было обилие свободных мест в приходах, что, при низком уровне богословского образования, способствовало развитию старообрядчества и сектантства.

Кавказское духовенство было полуграмотно и в большинстве случаев разделяло нравственные недостатки своей паствы, порожденные суровыми условиями военного времени. Оно не могло стоять на свещнице и светить своей пастве. Одной из причин, пожалуй, была отдаленность епархиальных центров. Из-за этого астраханские архипастыри десятками лет не имели общения со своей Кавказской паствой и ее духовными пастырями.

В начале XIX века создалось ненормальное дробление Северного Кавказа на две части в церковно-административном отношении. Юго-восточная часть Северного Кавказа по-прежнему входила в состав Астраханской епархии, а северо-западная часть была в ведении Таврическо-Феодосийского викариатства Екатеринославской епархии. Это приводило к отсутствию единства в духовном управлении Кавказской паствой и имело много отрицательных последствий. Только в 1820 г. на короткий срок весь Северный Кавказ, включая Кавказскую область и Черноморию, был подчинен в духовном отношении Астраханской епархии.

Первая четверть XIX века в развитии просвещения и распространения христианства на Северном Кавказе была тем не менее ознаменована рядом значительных событий. Именно в этот период в Черномории широко развернулась просветительная деятельность войскового протоиерея о. Кирилла Российского. На начатой в 1803 г. службе у Черноморского войска он пробыл 20 лет и за этот срок построил в Екатеринодаре две церкви, содействовал постройке в Черномории свыше 25 храмов, завел войсковой хор духовных певчих, открыл в крае 10 приходских училищ и основал екатеринодарские войсковое и духовное училища. Его неутомимая, полная кипучей энергии и смелой инициативы 20-летняя деятельность на посту войскового протоиерея оставила глубокий след в истории Черномории. Он сам, увлекая казаков своими пламенными речами, собирал с книгой и кружкой в руках добровольные пожертвования на религиозно-просветительные нужды Черноморского казачьего войска. В 1806 г. им было открыто в Екатеринодаре начальное училище, ставшее первой гимназией на Северном Кавказе.

Россинский учредил в станицах 10 приходских училищ. Такого количества школ в ту пору не имели даже многие внутренние губернии России. Например, в старейшем Донском казачьем войске было только три приходские школы. Благодаря настоянию Россинского в 1818 г. в Екатеринодаре открылось духовное училище. В те времена среди Черноморского духовенства не было совершенно лиц со средним духовным образованием. Некоторые пономари не только писать, но и читать не могли, правя церковную службу по псалтырю и часослову наизусть.

Россинский проявил себя как блестящий проповедник и глубокий ученый. Его перу принадлежит четыре тома речей и проповедей, несколько сочинений по истории и этнографии Черномории. Не удивительно, что скульптор М. Микешин, работая над памятником Екатерине II, поставленным в Екатерииодаре, включил фигуру протоиерея К. Россинского в один ряд с выдающимися деятелями Черноморского казачьего войска. В этом заключалось посмертное признание выдающихся заслуг первого просветителя Черномории, замечательного духовного пастыря Северного Кавказа отца Кирилла Россинского.

В 1811 году кавказские военные власти обратили внимание на успех мусульманской религии среди горских народов. Проповедники ислама стали распространять самую фанатическую ненависть к христианству в России, и ее необходимо было как-то парализовать. Командующий русскими войсками на Кавказе генерал Тормасов предложил использовать для обращения горцев в христианство иезуитов. Однако царь Александр I выразил желание, чтобы для этой цели были найдены способные православные миссионеры. После чего в 1814 г. была вновь возобновлена деятельность Осетинской духовной комиссии, правда, теперь она находилась в Тифлисе и подчинялась учрежденному в 1811 г. Грузинскому экзархату. В его ведение были также переведены из Астраханской епархии приходы с православным осетинским населением. Их число, впрочем, к этому времени сократилось из-за совращения осетин в ислам до 2272 душ. На  возрожденную комиссию указом Св. Синода от 1824 года были возложены те же обязанности, что лежали на прежней, Моздокской комиссии.

Новая Осетинская духовная комиссия, возглавленная архиепископом Досифеем, имела в своем составе архимандрита, семь священников, пять диаконов, пять церковнослужителей и пять светских лиц. Первоначально она направила свою деятельность преимущественно на восстановление и распространение христианства в Южной Осетии[123]. В первый же год было обращено 14218 душ. Особенным оживлением в деятельности Осетинской духовной комиссии отмечен период, когда она была передана в 1817 году в подчинение экзарху Грузии архиепископу Феофилакту Русанову. Предметом его особенных забот являлись перевод богослужебных книг на осетинский язык, сооружение и возобновление храмов, расширение миссионерской деятельности среди осетин. В короткий срок работа Осетинской комиссии была значительно улучшена. По предложению владыки Феофилакта Св. Синод в 1818 г. дал ей новую инструкцию[124].

Обращение осетин в христианство предписывалось теперь вести только духовными средствами, не прибегая к мирским побуждениям и не входя в разбирательство мирских дел. Проповедь миссионеров следовало почитать завершенным не прежде, чем обращенные пожелают иметь церковь и священников. Инструкция предлагала «идти на дело для благовестия без малейшей огласки и без конвоя и выдавать себя не за посланных от правительства, но за простых странников, желающих всем человекам спасения». Там же, где не примут христианской проповеди, рекомендовалось отходить с миром, «а где приемлется, там оставаться для научения и утверждения в вере». «Не преподавать крещения спешно, но удостоверяться многими опытами в искренности обращения»[125].

Благодаря новым началам, положенным в основу деятельности Осетинской духовной комиссии, за время управления Грузинским экзархатом владыки Феофилакта (1817 — 1822) число новообращенных в христианство достигло 47 100 человек. За этот же срок только для осетин было выстроено и восстановлено из руин 29 православных храмов. Феофилакт Русанов обращал внимание на упорядочение богослужения среди горцев, которое велось в разных местах по-разному: на грузинском, армянском и даже на греческом языках. Он привлек осетина И. Ялгузидзе к переводу ряда духовных книг. Вскоре в Тифлисе вышел на осетинском языке букварь-молитвенник, затем в 1820 году были изданы в одной книге утренние молитвы, катехизис и краткий молитвенник[126]. Он же составил служебник и сокращенный требник, отпечатанные в Москве. Они, как и предшествующие издания, были разосланы по всем осетинским приходам, благодаря чему священники получили возможность служить литургию на осетинском языке.

И. Ялгузидзе сделал также при активном участии нового экзарха Грузии, архиепископа Ионы, перевод Евангелия на осетинский язык. Его рукопись была с одобрения Св. Синода направлена в Российское Библейское общество для напечатания в количестве 2000 экз. К сожалению, намерение это так и не было реализовано.

Несмотря на значительные внешние успехи в миссионерской деятельности Осетинской духовной комиссии, были и теневые стороны. В отдельных случаях, по словам И. Беляева, «миссионеры побуждали осетин принимать крещение только путем раздачи денег и подарков без всякого научения догматам веры»[127].

Так, грузинский священник — миссионер Николай Самарганов показал в отчете, что он за один 1822 г. крестил в Северной Осетии 5000 душ. «Но что то были за христиане, —  пишет И. Беляев, —  понять нетрудно. Новокрещенные из-за подарков крестились по нескольку раз или в случае отказа в деньгах и подарках легко переходили опять в магометанство, т. к. христианство было для них в полном смысле неведомо». По рассказам стариков, Самарганов просто записывал в метрические книги имена всех осетин, фактически даже не совершая крещения. В 1828 г. грузинский митрополит Иона следующим образом поучал в своем наставлении этого миссионера: «Предлагать крещение горцам по довольном научении в вере и отнюдь не считать исполненным звание и долг свой в торопливом и скором сподоблении крещения; стараться внушать первее силу христианского учения и руководствовать по всякому благонравию, без чего крещение, диким людям преподаваемое, будет величайшим злоупотреблением таинства веры христианской»[128].

Проповедники-миссионеры требовали постоянного наблюдения и руководства со стороны грузинских экзархов, т. е. грузинские священники, считавшиеся по службе в Осетии, большей частью жили с семьями в Грузии, бросая свои приходы на произвол судьбы. Сам благочинный Самарганов жил в Карталинии и оттуда управлял осетинскими приходами. В 1829 году начальник войск в Кабарде Ушаков доносил митрополиту Ионе, что «в Дигорской области ни одного священника не находится и неизвестно куда они более уже года как уехали; дети остаются без крещения и умершие погребаются без всякого христианского обряда»[129].

Грузинское духовенство, состоявшее в Осетинской комиссии, крайне неохотно отзывалось на призывы своих архипастырей вести обучение осетинских мальчиков грамоте, хотя только просветительской деятельностью можно было добиться успеха христианства в Осетии. Еще до открытия во Владикавказе в 1836 г. духовного училища, грузинские экзархи пытались расположить осетин отдавать своих детей в пансион училища на содержание осетинской миссии. Но охотников учиться было мало: осетины-мусульмане запугивали осетин-христиан, что русские хотят забрать таким путем всех учеников в Россию.

Осетинская духовная комиссия пришла к выводу, что действительное обращение осетин в христианство может быть достигнуто лишь подготовкой из детей их священников и причетников. Уже в первый год деятельности Владикавказского духовного училища в нем обучалось 34 ученика — 33 осетина и один ингуш. Для обучения имелось 50 экземпляров осетинского букваря и катехизиса. По этим пособиям смотритель училища и преподаватель осетинского языка и Закона Божия грузин протоиерей Шио Двалишвили первоначально учил детей. Инспектором и учителем русского языка и арифметики был осетин Мжедлов. Он перевел на осетинско-тагаурское наречие священную историю с кратким катехизисом, впервые употребив буквы русской гражданской графики. Для поощрения воспитанников в получении дальнейшего духовного образования родителей их освобождали от общественных повинностей. В 1848 г., благодаря этой мере, 5 воспитанников училища поступили в духовные семинарии. Один из них, Василий Цараев, по окончании Тифлисской духовной семинарии поступил в Московскую духовную академию, после чего стал преподавателем в семинарии, из стен которой он вышел. Цараев также перевел ряд книг на осетинский язык. По словам М. С. Тотоева, Владикавказское училище сыграло значительную роль в развитии осетин. Для своего времени воспитанники училища «были единственными тружениками на ниве просвещения осетинского народа»[130].

В 1834 году духовное училище открылось в Моздоке. В первый же год в нем было 25 учеников. На жизни училища сказывалась, однако, тяжелая военная обстановка того времени. Моздок не раз подвергался нападениям со стороны горцев. В один из набегов Шамиля на город ученики несколько дней отсиживались в тайнике под домом духовного училища.

В 1824 году состоялось открытие духовного уездного училища в Ставрополе. С того времени как центр Кавказской области был переведен из Георгиевска в Ставрополь, стало возрастать и значение этого города. Его центральное для всего края местоположение вызывало к нему гораздо большее тяготение Кавказского духовенства, нежели к отдаленному и крайне неудобно географически расположенному епархиальному центру —  Астрахани.

В 1829 году состоялось еще одно значительное событие в духовной жизни Северного Кавказа: после свыше 225 лет пребывания в подчинении Астраханской епархии, этот край перешел в ведение новой Донской епархии. Первый ее епископ Афанасий получил наименование Новочеркасского и Георгиевского. Новый архиерей горячо ратовал за привлечение детей Кавказского духовенства к духовному образованию. Он попытался в 1841 году обязать асе Черноморское духовенство подпиской об определении детей в духовные училища по достижении 8 лет, но и эта мера не дала желаемых результатов. Не помогли грозящие неисполняющим это распоряжение кары в виде отрешения от должности, денежного штрафа, удержания части доходов, вызова в Духовную консисторию в Новочеркасск и т. п.

Черноморское духовенство, служившее к тому времени в 60 приходах, по-прежнему оставалось глухо к призывам епархиального начальства о духовном образовании своих детей, обрекая тем самым их на темное невежество в самых элементарных богословских вопросах. Учреждение новой епархии не снимало вопроса об отдаленности епархиального начальства от Кавказской паствы и ее духовных пастырей. Астрахань и Новочеркасск находились одинаково далеко от Кавказской линии и Черномории, где располагались тогда основные населенные пункты Северного Кавказа. Для обширного Кавказского края, тяготевшего к своему военному центру — Ставрополю, естественнее всего было бы иметь там же и высшие церковные власти, которые могли бы опираться в своей деятельности на Екатеринодарское и Моздокское духовные правления.

Понимая эти назревшие требования, командующий войсками Кавказской линии и Черномории П. X. Граббе стал настоятельно добиваться перед царем Николаем I и Св. Синодом учреждения независимой и самостоятельной Кавказской епархии. Все говорило об ее крайней необходимости. Территория нового края с каждым годом расширялась. По мере продвижения русских войск возникали новые казачьи станицы, образовывались новые церковные приходы.

Северному Кавказу никак нельзя было в обстановке суровой войны и широкой колонизации степных просторов края обойтись без своей епархии. На этот раз ходатайство кавказского военного начальства имело успех. 4 апреля 1842 года царь Николай I утвердил доклад Св. Синода об учреждении новой Кавказской епархии. Ее епископу поведено было именоваться Кавказским и Черноморским.

Так после долгих лет подчинения Кавказской паствы в духовном отношении сначала Астраханской, а затем Донской епархии, была, наконец, открыта новая страница в церковной истории Северного Кавказа. За все предыдущее время регион был в управлении 26 иерархов Астраханской епархии и одного новоучрежденной Донской епархии. Однако лишь немногие из них (епископ Гаий, епископ Платон Любарский и некоторые другие) оставили сколь-либо заметный след в истории развития и упрочения христианства на Северном Кавказе. Весь край теперь с нетерпением ждал приезда нового архипастыря в кафедральный город Ставрополь, связывая с этим событием свои надежды на значительные преобразования в духовной жизни кавказского населения. Как мы увидим дальше, надежды эти вскоре во многом оправдались!..

ГЛАВА II УЧРЕЖДЕНИЕ КАВКАЗСКОЙ ЕПАРХИИ И РАСЦВЕТ ХРИСТИАНСТВА НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ

Вновь учрежденная Кавказская епархия должна была по указанию царя Николая I начать действовать с 1 января 1843 года. Ей был присвоен Третий класс и степень после Симбирской епархии. Сам Николай I повелел, чтобы епископ новой епархии именовался не Ставропольским и Кавказским, как предлагал Св. Синод, а Кавказским и Черноморским, подчеркнув этим роль правящего епархией архиерея как Кавказского иерарха.

Прошло несколько месяцев, прежде чем Св. Синод подобрал достойного кандидата. Кавказской пастве требовался архипастырь, который бы твердо держал в своих руках епископский жезл, дабы приостановить отпадение православного населения в старообрядчество, сектантство и даже мусульманство.

Открытие Кавказской епархии произошло в разгаре длительной и ожесточенной войны с Шамилем, когда возникали новые кордонные линии на реках Лабе и Сунже. Условия военного быта русского населения края заключали в себе много отрицательных моментов для развития религиозно-нравственного чувства. Суровая атмосфера сторожевой кордонной службы, карательных экспедиций против горцев, жестоких убийств, грабежей, насилий, массовых экзекуций и уничтожения горских аулов — всех этих спутников кровавой и опустошительной Кавказской войны — оказывала тлетворное влияние на нравственный облик пестрого и случайного во многом населения.

Кавказский край нуждался в архипастыре, хорошо знакомом с различными религиозными верованиями коренных жителей и отлично осведомленном о духовных потребностях своей паствы. Ей хотелось иметь архипастыря доброго, справедливого, прозорливого, высокообразованного, волевого, деятельного и умелого в делах административного устройства новой епархии. Кроме того, он должен был также служить примером собственной высоконравственной и добродетельной христианской жизни. По рекомендации митрополита Филарета Киевского и Галицкого, выбор пал на викария Киевской митрополии епископа Чигиринского Иеремию (Соловьева), отличавшегося глубокой богословской образованностью и подвижнической жизнью. Сам митрополит Филарет говорил о Кавказской епархии: «Нива Господняя невозделанная, паства еще не образованная, а потому и служение архипастыря этой паствы, поистине крестоносное должно быть, прежде всего, в духе апостольском».

По словам владыки Иеремии, митрополит Филарет «в первоначальное основание Кавказской епископии преподал благословение свое, и Святыя Лавры Киевския и святых ее отцов Антония и Феодосия, вручил частицы многих святых мощей, благословил иконами и Дом Епископа Кавказского, и семинарию Кавказскую, снабдил ризницей, паче же всего напутствовал наименованного Епископом Кавказским»[131].

Первый епископ Кавказский и Черноморский Иеремия прибыл в свой кафедральный город Ставрополь 10 апреля 1843 года в Великую субботу. Свое архипастырское служение на Северном Кавказе он начал торжественной архиерейской службой в первый день Св. Пасхи в Троицком кафедральном соборе. Владыке Перемни удалось быстро завоевать симпатии своей новой паствы. Он стал творцом нового течения в общественной жизни Ставрополя, где до того в связи с военными действиями на Кавказе преобладающую роль играл военный элемент.

В Ставрополе в это время находилась штаб-квартира командующего войсками Кавказской линии и Черномории и резиденция наказного атамана Кавказского линейного казачьего войска. С утра до глубокой ночи город оглашали военные клики. Звон оружия, конский топот казачьих сотен, стук колес военных обозов раздавались по улицам. Время деятельности владыки Иеремии, пишет А. И. Васильев, «было периодом сильного возбуждения церковной жизни на Северном Кавказе. В Ставрополе, преимущественно военном городе, явились благодаря созданию епархии новые интересы. Епископ первый поднял вопрос о постройке храмов, которых было очень мало на Северном Кавказе, об организации просветительных учреждений — семинарии и духовных училищ, о необходимости борьбы с расколом и разными сектами, о развитии христианского просвещения в населении и среди туземцев»[132].

Учреждение Кавказской епархии, торжественные архиерейские службы, строительство ряда новых храмов и монастыря, основание духовной семинарии — все это вносило новую животворную струю в духовную жизнь захолустного кавказского города, каким еще тогда являлся Ставрополь. Местное общество, откликнувшись на призыв владыки Иеремии, приняло горячее участие в его начинаниях по сооружению новых храмов. В делах благотворительности он шел впереди всех, заражая личным примером свою паству. За неполных семь лет (1843 — 1849), в течение которых преосвященный Иеремия стоял во главе Кавказской епархии, она достигла большого развития. Все остальные архипастыри, правившие епархией до революции (владыки Иоанникий„ Игнатий, Феофилакт, Герман, Владимир, Евгений, Агафодор), шли уже по пути, проторенному первым епископом Кавказским и Черноморским Иеремией. Ближайший друг знаменитого проповедника архиепископа Херсонского и Таврического Иннокентия, питомец и ставленник митрополита Киевского и Галицкого Филарета (Амфитеатрова), владыка Иеремия стоял на высоте требований своей Кавказской паствы. Начальник Кавказской области генерал Гурко так отзывался о владыке Иеремии в 1845 г. в своем отношении на имя обер-прокурора Святрейшего Синода графа Протасова: «Преосвященный Иеремия есть пастырь, достойный всякой похвалы. При строгом образе жизни он соединяет в себе истинную кротость, любовь к ближнему, глубокую набожность и пламенное усердие к вере. В его управлении почти не слышно жалоб, которые доходили прежде до областного начальства на лиц духовного ведомства. По его убеждению и содействию, исправлены, устроены или окончены постройкой многие церковные здания, особенно каменный Собор в Ставрополе (Кафедральный). Примером дел своих, равно как всегдашним расположением к добру и благотворению, он приобрел к себе общую привязанность и уважение»[133].

Интересна запись, сделанная рукой самого владыки Иеремии о достопримечательных событиях в жизни Кавказской епархии на страницах «Кавказского календаря» за 1847 год, подаренного архиереем в библиотеку духовной семинарии и ныне хранящегося в Ставропольской краевой библиотеке:

«1842, апреля 4 — учреждение Кавказской епархии;

1843, генваря 2 — Епископом Кавказским и Черноморским назначен киевский викарий;

1846, генваря 12 — учреждено училищно-Ставропольское общежитие, в день Вознесения Господня для сего общежития заложен дом купца И. Г. Ганиловского;

1846, июля 20 — учреждена Кавказская семинария;

1846, ноября 13 — в день священныя памяти Иоанна Златоустого открыта Кавказская семинария».

Эта запись свидетельствует о том, что именно владыка Иеремия полагал наиболее существенным в событиях Кавказской епархии на первых порах своей архипастырской деятельности. Главное внимание он уделял распространению христианского просвещения и созданию кадров образованного Кавказского духовенства. Уже в конце 1843 года владыка Иеремия послал в Св. Синод свои соображения о необходимости открытия Кавказской духовной семинарии. Чтобы ускорить ее открытие, он, скрывшись под именем неизвестного благотворителя, внес 10000 рублей на содержание в семинарии семи стипендиатов из числа наиболее бедных детей Кавказского духовенства.

Сообщив в Св. Синод о крупном пожертвовании неизвестного благотворителя, владыка Иеремия рассчитывал этим ускорить благоприятный исход дела об учреждении духовной семинарии. Однако лишь в июле 1846 года, после долгой проволочки, состоялось, наконец, царское повеление об ее создании в Ставрополе. Торжественное открытие было приурочено к 13 ноября 1846 года — дню, когда церковь чтит память св. Иоанна Златоуста. По мнению владыки Иеремии, именно этот знаменитый проповедник должен был стать вдохновляющим идеалом для воспитанников духовной семинарии. В первом учебном году в ее стенах обучалось 55 человек. Чтобы не срывать занятий из-за отсутствия преподавателей, сам архиерей взял на себя уроки по катехизическому учению и Св. Писанию. Он также пожертвовал семинарии свою прекрасную библиотеку из 2000 томов, заботясь о хорошем богословском образовании новых кадров Кавказского духовенства. К этому времени уже действовал царский указ о посылке в новые приходы Северного Кавказа только священников, прошедших семинарский курс. «Особенности религиозной жизни русского населения Северного Кавказа и разноплеменность народов, населявших его, — пишет А. И. Васильев, — выдвигали на первый план миссионерские цели. Требовались не только богословски образованные священники, способные к христианской просветительной деятельности, но и знатоки горских наречий, религиозных верований, обычаев и других особенностей жизни горского населения, которое можно было обратить в христианство»[134].

Владыка Иеремия стремился поставить духовную семинарию в те же условия, в каких была созданная в 1837 году в Ставрополе Кавказская областная гимназия. Он решил ввести обучение осетинскому и калмыцкому языкам, отказавшись от первоначального замысла преподавания черкесского языка, т. к. религиозная нетерпимость адыгейцев и чеченцев исключала возможность думать в то время об их христианском просвещении. Между тем осетины, калмыки и другие народы гораздо легче поддавались воздействию православных миссионеров.

Особое внимание владыка Иеремия уделял учреждению казенных стипендий для духовного образования детей горцев. Уже с первых лет открытия Кавказской семинарии в ее стенах можно было встретить осетин, грузин, абхазцев и калмыков. Владыка Иеремия считал даже возможным обучать в семинарии пленных горских детей, чтобы готовить таким образом миссионеров для проповеди христианства среди горских народов. Любопытно отметить, что за счет вдовы генерала Лещенко в духовной семинарии воспитывался горец, взятый в плен ребенком и получивший фамилию Горыч. Впоследствии он служил священником в одной из закубанских станиц. Тем не менее, пока шла Кавказская война, фанатический мюридизм не позволял распространять и восстанавливать христианство среди горцев Северного Кавказа. Эта возможность возникла лишь после пленения в 1859 г. имама Шамиля.

Одну из первых своих поездок по обозрению епархии, насчитывавшей до 200 приходов, владыка Иеремия начал с Черномории. К тому времени там имелось уже 63 церкви и 2 молитвенных дома. Будучи в 1844 г. на торжествах в честь 50-летия Черноморского казачьего войска, владыка Иеремия горячо заинтересовался состоянием Екатеринодарского духовного училища, поддержав мысль об его преобразовании в уездное училище. К сожалению, этот замысел был осуществлен лишь много лет спустя — в 1858 г. при епископе Игнатии Брянчанинове. Владыка Иеремия сделал строгий выговор Екатеринодарскому духовному правлению за отказ дать смотрителю училища В. Золотаренко сведения о детях, подлежащих определению в учение, и обязал ежемесячно доносить ему о состоянии училища.

На Черноморское духовенство большое впечатление произвел и тот факт, что архиерей посвятил в стихарь трех самых лучших воспитанников Екатеринодарского духовного училища, одновременно отказав в посвящении некоторым малограмотным причетникам. Такое небывалое в жизни училища поощрение отлично учившихся детей и как бы официальное признание за ними прав на известную иерархическую степень имело самые благоприятные последствия.

Черноморское духовенство воочию убедилось в том, что будущее положение его детей зависит теперь от их воспитания в духовно-учебных заведениях. Гораздо труднее оказалось для владыки Иеремии парализовать вредное влияние старообрядчества на его Кавказскую паству. На этом поприще его ожидали многие огорчения, невзгоды и неприятности. После обозрения Черномории преосвященный Иеремия сосредоточил свое внимание на Кавказском линейном казачьем войске, где на 130 тысяч человек населения старообрядцы составляли 20 500 душ. Ознакомление с линейными станицами явило взорам архиерея прискорбную картину. «Преосвященный Иеремия, —  говорится в «Исторической записке о христианстве на Северном Кавказе», —  нашел свою паству в колеблющемся состоянии — одни открыто держались раскола, другие готовы были пристать к нему, третьи находились в смущении и не знали, что делать. Кроме того, на Кавказе появились духоборы, молокане и др. сектанты. Религиозная смута в умах усиливалась»[135].

Эту характеристику дополняет А. И. Васильев: «Русское население Кавказа составилось из элементов, совершенно чуждых религиозного духа и церковности. Кавказ населяли беглые крепостные, беспаспортные или же с фальшивыми паспортами бродяги, разные дезертиры, бежавшие преступники, нищенствующие странники, преследуемые в России сектанты и в особенности раскольники»[136].

Невежественное Кавказское духовенство не в состоянии было руководить народной религиозной жизнью. Епархиальная власть была далека и не имела сил для борьбы со злом. Положение еще больше усложнялось тем, что старообрядцы не пытались распространять христианство среди мусульман и язычников, а навязывали его нестойкому в вере православному населению, возбуждая в нем дух вражды к Православной Церкви. Владыка Иеремия был удручен тем, что он увидел в центре старообрядчества на Тереке — в гребенских станицах. К его прибытию на Терек православные храмы в станицах Червленой и Щедринской уже были разобраны. Не стало храмов и в других станицах Гребенского полка. «Материал храмов Божиих, кроме станицы Старогладковской, растрачен, — доносил преосвященный Иеремия Святейшему Синоду, — и неизвестно, где находятся Св. Антиминсы, книги, утварь, несколько икон из иконостаса находятся в домах раскольников».

Соседние казачьи полки — Кизлярский и Моздокский — тоже были на пути к полному переходу в старообрядчество. Православные церкви в станицах этих были ветхи и находились в запущенном и жалком состоянии. В станице Каргалинской, где стоял штаб-квартира Кизлярского полка, церковь была так ветха, что грозила падением, и ее пришлось подпереть со всех сторон. В таком же плачевном состоянии находились церкви в станицах Наурской и Ищерской, входивших в Моздокский полк.

Католические и армянские храмы в Кизляре и Моздоке затмевали своим блеском и богатой утварью православные церкви этих старейших городов Северного Кавказа.

По возвращении в Ставрополь владыка Иеремия горячо взялся за дело подъема религиозно-нравственного состояния линейного казачества. Он предполагал изыскать средства к восстановлению и украшению православных храмов в Кавказском линейном войске, заменить полуграмотное и невежественное духовенство богословски образованный, ходатайствовать об открытии упраздненного в свое время Моздокского викариатства. К сожалению, эта сторона его деятельности была грубо прервана в самом начале и владыку Иеремию постигло жестокое разочарование. Все началось с того, что он сообщил Кавказскому военному начальству о проживании в станице Червленой беглого попа — факт, который не мог быть терпим при сложившихся в Гребенском полку обстоятельствах. Командиру полка Суслову было приказано в связи с этим произвести дознание. Предупрежденному беглому попу удалось скрыться. Тем не менее среди казаков-гребенцев начались волнения. Они написали на архиерея жалобу, в которой обвиняли его в применении полицейских мер при удалении беглого попа. Введенный в заблуждение этим доносом Кавказский наместник Воронцов доложил Николаю I о том, что преосвященный Иеремия теснит гребенских линейных казаков, запрещает им разрешенное в 1836 г. царем богослужение по их обряду, не позволяет чинить их молитвенных домов и что, наконец, священник, служивший по их обрядам, «полицейскими мерами силой от них взят»... В действительности, владыка Иеремия никогда даже не помышлял о таком запрещении, он хотел лишь оградить свою православную паству от темного влияния никому не ведомых личностей.

Еще до этого у него произошли распри с командующим Кавказским корпусом Нейгардтом. В ответ на доклад архиерея о совращении большого числа православных казаков в старообрядчество тот, отрицая этот факт, несправедливо утверждал, что линейные казаки уже при своем переселении на Кавказ придерживались старой веры. В столкновении владыки Иеремии с червленскими казаками крайне двусмысленно вел себя и наказный атаман Кавказского линейного войска Николаев. Он был в числе тех, кто плел сети тонкой интриги, направленной против архипастыря. Трудно теперь сказать, чем вызывалось неодобрительное отношение Николаева к предпринятым владыкой Иеремией мерам по пресечению свободной пропаганды старообрядчества среди линейных казаков. То ли тайной принадлежностью к этому толку, в чем его тогда обвиняла молва, то ли родственными связями с казаками старой веры, то ли просто религиозным равнодушием? Высказывается, впрочем, мнение, что Николаев не хотел раздражать и огорчать притеснениями линейных казаков-староверов, как первых пионеров Кавказа, боевые заслуги которых в деле его покорения были весьма велики.

В условиях тех лет, когда Кавказская воина была еще в полном разгаре, с точки зрения Николаева, было крайне рискованным шагом возбуждать против военных властей раскольничью часть линейных казаков. Пример некрасовцев, оказавших упорное сопротивление русским войскам на Кубани и впоследствии эмигрировавших в Турцию, был еще свеж в памяти... Не редки были также и случаи перехода казаков-старообрядцев к Шамилю, где образовалась даже целая станица из таких беглецов.

Владыке Иеремии пришлось вступить в нескончаемую переписку по поводу возводимых на него обвинений. Неоднократно и настойчиво теребил его запросами обер-прокурор Св. Синода граф Протасов: кем был взят беглый поп от гребенских казаков и по чьему распоряжению? В ответ владыка Иеремия резонно сообщал, что полицейские меры по взятию попа силою от него никак не зависели и что о применении таких мер, вообще не состоявших в его распоряжении, он ни у кого никогда не просил. По его мнению, два написанных о беглом попе секретных отношения к военному начальству, конечно, не могли быть сочтены «таковым распоряжением или мерою». В категорической форме владыка Иеремия отвергал самую возможность какого-либо бывшего у него намерения о взятии беглого попа силою. Он также твердо заверял графа Протасова о том, что и других стеснений гребенским казакам в отношении старообрядческого богослужения от него «чинимо не было». «Обвинения во всем этом епархиального начальства — есть некая подстройка ревностной и слепой приверженности некоторых к расколу»[137].

Прикрываясь внешней лояльностью к военным и духовным властям, гребенцы-старообрядцы, опираясь на своих высоких покровителей, хитроумно рассчитали все свои шаги против епархиального начальства. Они хорошо понимали тогдашнее напряженное положение военных дел на Северном Кавказе, прекрасно сознавая, что в то боевое время нельзя было не считаться с гребенскими казаками, как с влиятельной силой, обладавшей неоспоримыми военными заслугами и блестящим боевым историческим прошлым. Военные власти Кавказа, став на защиту гребенцев, не только не поддержали владыку Иеремию на первых порах его деятельности, хотя бы тактичным разъяснением специфических особенностей Кавказа и задач линейного войска, но вероломно устроили ему тяжелую каверзу. В результате хитросплетенной тонкой интриги вскоре вообще было устранено влияние Кавказского епископа на церковную жизнь Кавказского линейного казачьего войска.

При деятельном участии Николаева, в связи с утверждением нового положения о Кавказском линейном войске, указом Св. Синода от 19 июля 1845 года неожиданно все православное духовенство около 100 линейных казачьих станиц было отделено от Кавказской епархии и подчинено обер-священнику Кавказского отдельного корпуса Михайловскому. Центром церковного управления для него теперь стал Тифлис, который во время кавказских войн был даже менее доступен, чем прежние центры Астрахань и Новочеркасск. Количество приходов, оставшихся в Кавказской епархии после этого «разделения» церквей стало совсем незначительным, охватывая лишь Черноморию и часть Ставрополья. Отпали и замыслы о восстановлении Моздокского викариатства для руководства линейным духовенством. Гребенские старообрядцы ликовали, одержав «победу» над архиереем. Среди смущенных единоверцев началось движение в сторону сближения со старообрядцами. Единоверческая церковь в станице Ессентукской стала пустеть и приходить в упадок. Старообрядцы, побывав на архиерейской службе владыки Иеремии, дошли до того, что стали его самого склонять перейти на их сторону...

Уязвленный хитрой интригой, владыка Иеремия крайне болезненно воспринял постигший Кавказскую епархию коварный удар. Архипастырский жезл зашатался в его руках. С горечью он писал Кавказскому наместнику князю М. С. Воронцову, пригласившему архиерея приехать к нему в Кисловодск, что он лишен этой возможности, т. к. по пути туда ему пришлось бы ехать по чужим приходам... Владыка Иеремия был очень удручен тяжелыми последствиями расчленения его молодой, едва успевшей стать на ноги епархии, создавшейся ненормальной двойственностью в духовном руководстве Кавказской паствой и в управлении церковными делами.

В Ставрополе — «городе креста» — на плечи владыки Иеремии поистине выпало несение тяжелого креста. Эта тяжкая ноша настолько подломила его, что он стал ходатайствовать об увольнении его с Кавказской кафедры. Однако Протасов просил владыку не оставлять Кавказской епархии, говоря, что «он не сомневается в том, что пламенное усердие преосвященного Иеремии к церкви придает ему силы к новым подвигам на поприще, на котором Святейший Синод признает служение его истинно полезным». В ответ владыка Иеремия писал, что «если исполнение его желания признается несвоевременным и сам он еще почитается небесполезным, то готов остаться на настоящем поприще сколько то будет возможно»[138].

Преосвященный Иеремия тогда еще надеялся, что ему удастся возвратить линейные казачьи церкви в Кавказскую епархию. С этой целью он в начале 1849 года послал Кавказскому наместнику Воронцову докладную записку, в которой убедительно указывал на весьма вредные последствия состоявшегося отделения церквей для духовной жизни края. Но все его усилия оказались тщетными, и он, твердо решив удалиться на покой, в октябре 1849 года послал об этом прошение в Св. Синод. В декабре того же года владыка Иеремия расстался со своей паствой, так и не исполнив многих своих замечательных замыслов по обновлению и оживлению всей духовной жизни Северного Кавказа и христианскому просвещению его иноверцев. Но и покинув Кавказскую паству, епископ никогда, до самой смерти не забывал о ней. В 1853 году он прислал в основанный им в Ставрополе Иоанно-Мариинский женский монастырь прекрасные образцы иконописи, чтобы положить начало иконописной мастерской в этой обители. После пленения Шамиля и учреждения «Общества восстановления православного христианства на Кавказе» он в 1860 году пишет свои пламенные «24 письма на Кавказ». Позже, собираясь возглавить Алтайскую духовную миссию, владыка Иеремия обратился к своей бывшей пастве с призывом помочь своими пожертвованиями устроению на Алтае Благовещенской миссионерской обители.

Архипастырскому служению владыки Иеремии на Северном Кавказе посвящено немало воспоминаний и биографических очерков. Интересен один эпизод, рассказанный владыкой Иеремией преосвященному Владимиру. В одну из поездок по епархии владыка Иеремия остановился на отдых у мирного горского князя. В кунацкой взоры архиерея привлек висевший на ковре кинжал с редкой старинной насечкой на рукоятке и ножнах. Не зная еще местных обычаев, Иеремия имел неосторожность похвалить эту вещь. По горскому адату, понравившийся предмет надо дарить гостю. Хозяин тут же снял со стены кинжал и подал его архиерею. Владыка Иеремия отказывается принять подарок ему вовсе не нужный, не приличествующий его сану. Хозяин настаивает, гость стоит на своем. Глаза горца загорелись недобрым огнем. Отказ от подарка он воспринял за смертельную для себя обиду. Присутствовавшие при этой сцене едва убедили владыку Иеремию принять подарок, опасаясь, что горец поразит кинжалом своего строптивого гостя[139].

Этот случай показывает, в каких условиях протекали частые поездки преосвященного Иеремии по епархии и на подстерегавшие его опасности. Большую ценность представляет для нас свидетельство видного кавказского деятеля тех лет Г. И. Филипсона. «Первым епископом Кавказским и Черноморским был назначен Иеремия, лет 45, человек ученый, строгой монашеской жизни, но желчный, честолюбивый и склонный к фанатизму. Он принялся слишком усердно и резко за благоустройство своей епархии и за обращение иноверцев, чем вооружил против себя особенно раскольников, между которыми были люди почтенные и заслуженные. Новый епископ стал принимать крутые и не совсем разумные меры. Доходило дело до соблазнительных сцен, тем более возбуждавших неудовольствие казаков, что офицеры их были тоже раскольники, полковые командиры хотя и из регулярных войск, но или из иноверцев или по расчету равнодушно относившиеся к делам веры. Наконец, наказного атамана линейного войска генерала Николаева, из Донского войска, подозревали, что он сам втайне держится старой веры. Ясно, что преосвященный Иеремия не понял положения края, но вместо того, чтобы объяснить ему это и иначе направить его деятельность или, наконец, заменить его другим лицом, князь Воронцов исходатайствовал высочайший указ об изъятии линейного казачьего войска из епархии и подчинении его снова обер-священнику. Дело велось втайне, и указ неожиданно разрушил только что образованную епархию»[140].

Ошибки преосв. Иеремии, допущенные в конфликте с гребенскими старообрядцами и с военными властями. Северного Кавказа, отнюдь не умаляют высоких достоинств первого епископа Кавказской епархии. Хотя, отделение от нее линейных церквей и нанесло серьезный ущерб дальнейшему развитию церковной жизни края, оно все же не могло задержать начавшегося бурного процесса христианского просвещения Кавказской паствы.

Славное детище владыки Иеремии — Кавказская духовная семинария — только за 50 лет своего существования подготовило 850 образованных священников, внесших значительный вклад в развитие христианства на Северном Кавказе. Пламенный призыв к Кавказскому духовенству епископа Иеремии на торжественном открытии духовной семинарии «воплощать в своей жизни идеал чистоты и духовной непорочности, строгого воздержания и проникнутого любовью самоотречения, глубокой преданности воле Божией и крепкой веры в святость своего дела», на многие десятилетия определил деятельность питомцев семинарии на их Кавказской свешнице.

Некоторые из замыслов и намерений преосвященного Иеремии были осуществлены ближайшими его преемниками на Кавказской кафедре — владыками Иоанникием Образцовым (1849 — 1857) и Игнатием Брянчаниновым. (1857 — 1861). Однако тяжелые материальные условия, малочисленность церковных приходов Черномории и Ставрополья самым неблагоприятным образом отражались на деятельности епархиальных учреждений, на состоянии духовного образования и миссионерской работы.

Владыке Иоанникию вслед за преосвященным Иеремией также пришлось столкнуться с происками староверов, обосновавшихся в г. Ейске. Епархиальные власти вынуждены были просить Кавказского наместника не принимать на жительство в Ейск тех, кто не представит от прежних своих приходских священников свидетельства об исповедании православия.

На жизнь Кавказской паствы по-прежнему накладывала отпечаток затянувшаяся на несколько десятилетий война. Сменивший владыку Иоанникия преосв. Игнатий, пользуясь своими светскими связями, намеревался исправить неблагоприятно сложившееся для Кавказской епархии положение. Однако и он оказался бессилен что-либо изменить. Именно в это время близилась к развязке борьба с Шамилем и так называемое «покорение Кавказа». Не в интересах командования Кавказской армии было возбуждать недовольство среди линейных казаков-старооорядцев.

В этих условиях архиереям приходилось терпеливо ждать того дня, когда военные дела отойдут на второй план и можно будет спокойно заняться упорядочением церковной жизни в епархии и христианским просвещением иноверческих народов Кавказского края. Прибыв 4 января 1858 года в Ставрополь, владыка Игнатий был очень удручен скудостью средств архиерейского дома. Кстати, его предшественники вынуждены были ютиться в ветхом, жалком домике, к которому была пристроена небольшая каменная крестовая архиерейская церковь. «Лучше закрыть кафедру, —  писал владыка Игнатий наместнику Кавказа Барятинскому, — чем оставлять ее в таком положении нищенском, понуждающем чиновников и лиц, коими обставлен епископ, искать неправедных средств к существованию»[141].

Князь Барятинский поддержал преосвященного в этом вопросе. Докладывая об испытываемых епархиальными чинами на Кавказе тяжелых материальных лишениях, он особенно подчеркивал тягостное положение белого духовенства в Моздоке и Кизляре. Сюда из-за скудного содержания на места священников шли лица с самым ограниченным образованием. «Между тем эти священнослужители, призванные действовать в среде, окруженной иноверческими племенами, проповедовать слова Евангелия прихожанам, большей частью из черкес, чеченцев и осетин, не утвердившихся в принятых ими верованиях, проливать свет православия между полудикими народами, должно иметь все качества для такого высокого призвания необходимые и быть избавлены в материальном отношении от жалкой зависимости у прихожан, делающих для них бессильным Слово-Пастыря… Если отличное образование признается необходимым условием для духовных лиц внутри империи, то тем более это необходимо для священников мест пограничных с мусульманским населением. Без этого условия священники не только не могут иметь нравственного влияния на просвещение магометан и противопоставлять исламизму превосходство учения христианского, но не в состоянии даже поддержать в евангельской чистоте верований своей паствы. Но условия этого можно достигнуть только прочным и безбедным обеспечением духовенства в средствах жизни»[142].

Кавказский наместник просил царя Александра II назначить Кавказскому епархиальному управлению (епископу с его штатом — священноцерковнослужителям кафедрального собора, членам Духовной консистории и членам ее канцелярии) того же содержания, что и духовенству западных губерний России, чтобы духовные особы не находились в материальном отношении в зависимости от мирян. Он напомнил о сделанном ранее владыкой Игнатием представлении в Св. Синод о назначении содержания духовенству Моздока и Кизляра. Такая поддержка была особенно ценна для владыки Игнатия в связи с возникшими ложными представлениями о его широком образе жизни, нашедшими отражение в книге М. Краснова «Просветители Кавказа». Автор, говоря о владыке Игнатии, беззастенчиво пишет о том, что «последний так широко жил, что Святейший Синод вынужден был указать размер суммы, которую может на себя расходовать епископ Кавказский. Из 24 — 28 тысяч рублей прежнего дохода Кавказского архиерейского дома, Игнатию предложено было расходовать только 12 тысяч рублей, не более»[143].

В действительности годовое содержание Кавказского епископа составляло 265 руб. 90 коп., да, кроме того, отпускалось на провизию и содержание экипажа — 457 руб. 50 коп. Только благодаря ходатайству Барятинского в 1859 году, взамен полагающихся по закону угодий для архиерейского дома, было поведено отпускать на его содержание пособие в сумме 3800 рублей в год.

Владыка Игнатий по своей натуре был бессребреником, человеком строгой аскетической жизни. Ему, чтобы совершить после своей хиротонии и назначения на Кавказскую кафедру поездку в Ставрополь, пришлось взять взаймы 1000 рублей на дорогу. Покидая Кавказскую паству в 1861 году, он также не имел никаких средств и вынужден был прибегнуть к займу, чтобы расплатиться с долгами и покрыть свои путевые издержки. Голословные выдумки М. Краснова заставляют с сомнением отнестись к его высказываниям о том, что этот епископ, променявший военный мундир на монашескую рясу и клобук, «любил блестящую обстановку, экипажи, лошадей, шелковые и бархатные рясы и всегда свежие белые перчатки, в которых он даже благословлял благочестивую публику».

В связи с этими враждебными и предвзятыми высказываниями М. Краснова в адрес владыки Игнатия представляет интерес мнение кавказского деятеля В. А. Инсарского. В своих записках он стремится разрушить существовавшее в то время убеждение, что Игнатий Брянчанинов поменял, якобы, эполеты на архиерейскую панагию «по расчетам земной нашей жизни». «Красота его, тщательность одеяния, изысканность и манерность богослужения, — замечает Инсарский, — сильно содействовали к распространению и ускорению этого убеждения»[144].

Рассказывая о своем знакомстве в Ставрополе с владыкой Игнатием и его братом — Ставропольским губернатором Брянчаниновым, В. Инсарский положительно утверждает, «что в наклонности к духовному миру ни у архиерея Игнатия, ни у брата его губернатора, ни у сына этого губернатора, молодого студента, никаких расчетов не было, а было опять-таки странное и в то же время несомненно родовое влечение... Повторяю, — пишет далее В. Инсарский, — что ни у кого из них не было никаких расчетов, а все они следовали родовому влечению, которое объяснить и определить трудно». Известно, что такая яркая личность, как преосвященный Игнатий имел не только много друзей, но и недругов. Не подлежит, однако, сомнению тот факт, что во время пребывания на Кавказской кафедре преосвященный Игнатий пользовался самой широкой любовью своей паствы. Сам любитель пышных и торжественных архиерейских служб, он настаивал на том, чтобы богослужение в храмах совершалось и духовенством истово, благоговейно, неспешно и проникновенно. Часто, совершая свои архиерейские служения, этот блестящий проповедник неизменно выступал с яркими, вдохновенными проповедями.

Преосвященный Игнатий отличался также необыкновенной доступностью. Особенным его вниманием пользовалось епархиальное духовенство, с которым он был очень приветлив, постоянно заботясь об улучшении его материального быта, повышении образовательного уровня. При нем множество следственных кляузных дел Духовной консистории, тянувшихся годами, были разобраны, благодаря чему Кавказская епархия покончила со многими недоразумениями, возникшими между духовенством и местными гражданскими властями, между церковными причтами и прихожанами.

Уже в первый год, по прибытии в Кавказскую епархию, владыка Игнатий посетил Пятигорск, Кизляр и Моздок. В Пятигорске он совершил торжественное освящение грота известного Большого Провала, ставшего доступным для обозрения и для лечения, благодаря проведенному в 1858 году к этому замечательному творению природы тоннеля. После погружения владыкой Игнатием креста в воды подземного озера Провала и окропления стен его грота освященной водой, здесь был поставлен образ Скорбящей Божией Матери. Впоследствии, в память о торжестве открытия тоннеля и освящения Провала, Управление Кавказских Минеральных Вод поставило в гроте киот с иконой целителя страждущих св. Пантелеймона. На следующее лето владыка Игнатий побывал в Черномории.

Во время поездок по епархии преосвященный Игнатий всюду по-отечески беседовал со своей паствой, наставляя ее в истинах христианской веры. Кроме устных наставлений, он составил поучение «О спасении», которое распространялось в приходах. Ознакомившись с состоянием епархии, преосвященный Игнатий в 1859 году в своих предложениях на имя Кавказской духовной семинарии отметил, что священнослужители края стоят, за редким исключением, на высоте пастырского призвания. Однако, по его мнению, диаконы, будучи с низшим образовательным цензом, не всегда и не везде удовлетворяли своему назначению. Таким образом, налицо были уже первые плоды деятельности духовной семинарии, давшей епархии первых образованных, достойных священников, способных влить свежую струю в дело христианского воспитания прихожан.

Благосостояние духовной семинарии всегда было предметом особых забот владыки Игнатия, разделявшего мнение своих предшественников об исключительном значении этого питомника духовного просвещения для молодой Кавказской епархии. Его также постоянно интересовало надлежащее воспитание детей духовенства в епархиальных духовных училищах. При нем в 1858 году Екатеринодарское духовное училище было, наконец, преобразовано из приходского в уездное. Лишь из-за бедности епархии не смогла быть осуществлена идея преосвященного Игнатия об учреждении епархиального женского училища.

Большое значение владыка Игнатий придавал строительству храмов. К его прибытию в Ставрополь там уже было 13 церквей, кроме старого Троицкого собора, воздвигнутых усилиями владыки Иеремии. В 1847 году Ставрополь украсил кафедральный собор, построенный по указанию царя Николая I известным архитектором Тоном. При владыке Игнатии в 1859 — 1860 гг. у кафедрального собора по проекту архитектора Воскресенского была сооружена грандиозная колокольня. Для нее был отлит огромный колокол, весивший 523 пуда. Величественная пятиэтажная колокольня с ее позолоченным куполом была видна за десятки верст, служа как бы светоносным христианским маяком на необозримых просторах Кавказской епархии[145].

По проекту архитектора Тона в Пятигорске, имевшем до того скромную маленькую Скорбященскую церковку, с 1847 года начал воздвигаться величественный Спасский собор. Его постройка была закончена только в 1867 году. Памятником архипастырской деятельности владыки Игнатия на Северном Кавказе стал замечательный каменный храм в селе Новогригорьевском, Ставропольской губернии. Вместе с губернским архитектором Воскресенским владыка Игнатий, сам военный инженер по образованию, составил план храма. Это грандиозное и величественное сооружение построил Ветров, участвовавший в качестве десятника в постройке здания Эрмитажа в Петербурге. Вместе с иконостасом храм обошелся более чем в 300 тысяч рублей.

В 1859 году владыка Игнатий, совершая торжественное открытие в Ставрополе Иоанно-Мариинского женского монастыря, произнес прекрасное прочувствованное слово, в котором изложил свои взгляды на значение монашества. К этому времени преосвященный Игнатий стал знаменитым наставником русского иночества. Его вдохновенными сочинениями десятилетиями руководствовалось все наше монашество. Не имея высшего духовного образования, владыка Игнатий прошел путь от послушника до игумена, изложив с большим блеском свои аскетические воззрения во многих духовных произведениях, среди которых наибольшей известностью до сих пор пользуются его «Аскетические опыты» и «Отечник»[146].

Время управления епископа Игнатия представляет значительный интерес еще и потому, что в этот период в жизни Северного Кавказа произошли важные исторические события. Все эти годы велась усиленная военная колонизация края. В 1858 году была учреждена в Кавказском линейном войске новая Урупская бригада, в которую вошли станицы, основанные на реке Урупе. Ряд новых укреплений возник на кордонной линии за Кубанью. В 1859 году в ауле Гуниб капитулировал перед русскими войсками князя А. И. Барятинского грозный имам Шамиль, что означало завершение длительной войны в восточной части Кавказа. В 1860 году произошла перемена и в устройстве казачьих войск. Правое крыло Кавказской линии стало именоваться Кубанской областью. Новое Кубанское казачье войско составилось из Кавказского линейного и Черноморского войск.

Левое крыло Кавказской линии, названное Терской областью, составило Терское казачье войско. В 1860 году к Ставропольской губернии были присоединены калмыки Больше-Дербетовского улуса. В 1861 году по плану графа Евдокимова начал заселяться Закубанский край, что привело к так называемому покорению Западного Кавказа путем выселения нескольких сот тысяч горцев в Турцию. Все эти события выдвинули перед Кавказской епархией ряд новых задач по миссионерству, по усилению подготовки кадров образованного духовенства для вновь учреждаемых приходов и по церковному строительству в десятках новых станиц. Владыка Игнатий понимал, что теперь дело шло к устранению возникшего в 1845 году разделения церквей на Северном Кавказе. Но как раз в это время он заболел натуральной оспой и нервной горячкой. Резко ухудшившееся состояние здоровья заставило его просить царя Александра II об освобождении от управления Кавказской епархией и в августе 1861 г. покинуть архиерейскую кафедру в один из ответственных периодов ее истории. За год до этого, 9 июня 1860 года, было учреждено, по представлению Кавказского наместника князя Барятинского, «Общество восстановления православного христианства на Кавказе».

«Православная христианская вера, — говорилось в царском указе на имя Барятинского, — в древние времена была господствующей в тех местах Кавказа, где ныне преобладает магометанство. В горах, однако же, до сих пор сохранились многие остатки бывшего, но не угасшего еще там света Христианства. С покорением Кавказа, желая действовать путем убеждений, распространяя в горах Слова Евангелия, мы признаем полезным призвать к участию в этом великом деле всех ревнителей православия. Учреждая с этой целью особое общество, под названием: общество восстановления православного христианства на Кавказе, мы утвердили составленный вами и рассмотренный Кавказским комитетом проект устава сего общества».

Учреждение этого общества вызвало большую радость среди Кавказского духовенства. Горячо откликнулся на это событие и первый епископ Кавказский и Черноморский Иеремия, живший тогда на покое в Нижнем Новгороде. В своих «24 письмах на Кавказ» он по этому поводу писал: «И по христианским чувствам, и наипаче по нерасторжимому, вечному союзу моему с Кавказом, как первый, еще и недостойный епископ Кавказский, общество для распространения и восстановления христианства в горах Кавказских столь для меня важно, священно, близко к сердцу, любезно и почтенно, что я желал бы быть в нем последним служкою, последним клириком, последним священосцем в последнем из тех храмов Господних, кои даст вам Бог восстановить или вновь соорудить под Эльбрусом или Казбеком или иной дивной высотой Кавказа. Но и по летам и по настоящему положению моему это уже совершенно невозможно. Что же мне делать? Отказаться ли от участия в вашем апостольском деле? Не могу? Участвовать ли в нем посильным приношением? Мало? Молиться ли, да воссияет свет Христов во тьме Кавказской? Молился о сем, когда жил у подножия Кавказа, молюся и теперь о нем, вдали от него, нося его в персях и на персях»[147].

Эта замечательная рукопись имеет свою историю. Долгое время она хранилась в библиотеке Иоанно-Марьинского женского монастыря в Ставрополе, а затем, после закрытия обители, находилась у покойной монахини Е. С. Беруновой. Перед смертью она передала рукопись протоиерею Н. Д. Польскому. Ныне этот замечательный памятник литературного духовного наследия владыки Иеремии находится в архивах Ставропольской и Бакинской епархии.

В своем труде преосвященный Иеремия с большим знанием дела говорит о тех опасностях и бедах, которые могут встретиться в трудном Апостольском деле при миссионерских разъездах «по горам и удолиям Кавказским». «Беды на Тереке, беды на Кубани, беды на Урупе и Белой, беды у Эльбруса, беды от непокорных горцев, беды и от мирных, изъявивших готовность свою быть покорными. Беды от палящего зноя, беды от холода, который как острая и смертоносная стрела излетает от вечных льдовых высот Кавказских». «Не знаю как теперь по взятии Шамиля, а прежде всего за несколько лет не было места во всем Подкавказье, где не угрожали бы или плен, или меч, или шашка и меткая пуля черкесская. Посему всякий путник почти на всех путях. Кавказа непременно должен был иметь и память о смерти и готовность встретить смерть по-христиански. А для сего некоторые из священнослужителей Кавказских в путешествии своем имели при себе Святые Дары»[148].

Эта рукопись — живой отклик владыки Иеремии на два взволновавших его события: пленение 25 августа 1859 года в Гунибе князем А. Барятинским духовного вождя горцев имама Шамиля и учреждение «Общества восстановления Православного христианства на Кавказе». «Кто во всей России не порадовался, услышав об учреждении у вас благодатного, священного общества для восстановления в народах Кавказских Святейшего Христианства, подавленного там исламизмом? Кто от всея души не поблагодарил юного, но доблестнейшего вашего князя Александра (Барятинского. — М. Г.), который без пролития крови одною мудростию и личною отвагою, низложил сильного, доселе недоступного вождя племен черкесских? Кто не вознес к Господу Богу молитву и благодарность о Победоносном, внезапным успехом своим удивившим не Россию только, но всю Европу, князе Александре славном по предкам своим и еще славнейшим по собственной его великой царю, церкви, краю и царству заслуге?»[149]

Новое общество по уставу имело предметом деятельности возобновление и поддержание древних христианских храмов и монастырей, разрушившихся от времени, построение новых храмов, снабжение их иконами и богослужебными книгами, улучшение материального и нравственного быта духовенства, устройство церковных школ, распространение в народе книг Св. Писания и религиозно-нравственного содержания. С учреждением общества прекращалась деятельность Осетинской духовной комиссии[150].

Владыка Иеремия, находясь вдали от своей бывшей паствы, тем не менее понимал, что осуществление широких задач нового общества среди исповедовавших ислам горцев Кавказа стало возможным лишь после военного разгрома фанатического мюридизма, объявившего русским священную войну — газават, и сдачи Шамиля в руки князя Александра Барятинского. Он считал, что теперь не за горами и тот день, когда будет устранена вопиющая и неразумная мера по отделению церквей Кавказского линейного войска от юной тогда Кавказской епархии, мера, продиктованная отнюдь не интересами церкви, а происками против него лично гребенских старообрядцев и казачьего атамана Николаева.

Этот день настал 14 сентября 1867 года, когда в Ставрополе получили указ Св. Синода о подчинении духовенства Кавказского линейного казачьего войска Кавказской епархии. «Слава и благодарение Богу, положившему конец войне Кавказской и затем даровавшему возможность положить конец и разделению духовенства кавказского, так много порождавшему затруднений и недостатков!» Таковы были слова об этом, знаменательном событии тогдашнего епископа Кавказского Феофилакта (1863 — 1872). Он вступил в управление Кавказской епархией в исключительно сложный и тяжелый момент. После ухода преосвященного Игнатия, епархия более года была на «вдовствующем» положении, что привело к скоплению в Духовной консистории: огромного числа не разобранных дел. На плечи нового архиерея легла невероятно тяжелая ноша епархиальных забот. О времени приезда преосвященного Феофилакта на новую кафедру есть свидетельство уже упомянутого ранее В. Инсарского, писавшего из Ставрополя своей жене 9 февраля 1863 года: «Завтра ожидают прибытия нового архиерея». В другом письме от 25 февраля 1863 г. он сообщал: «Здесь за все это время ничего достопримечательного не происходило, если не считать таковым прибытие сюда из Новгорода нового архиерея Феофилакта, которого и я видел вчера за обедней»[151].

Вступив в управление епархией, владыка Феофилакт весь погрузился в груды годами накопленных и ожидавших решения дел. Он до того засиживался по ночам над кипами бумаг, что нередко засыпал за письменным столом и келейники его сонного переносили в постель. Особенно волновали архиерея нерешенные дела о священниках. В этом случае он сокрушенно говорил: «Как не поспешить! Ведь это не причетники, а священники. Они кормила, свет, соль своего прихода. Может быть, кормило то уже давно требует поправки, соль выдохлась и теряет свои свойства, а свет тускнеет, — а мы ничего не делаем для предотвращения вреда и пресечения соблазна»[152].

Количество нерешенных дел особенно увеличилось после воссоединения с епархией приходов линейных станиц. В 1845 году в ведомство главного священника Кавказского отдельного корпуса перешло 82 церкви. Накануне воссоединения в 1867 году в епархии числилось 167 церквей, из которых 67 подчинялись непосредственно Екатеринодарскому Духовному Правлению. Теперь к Кавказской епархии сразу присоединились 220 церквей. Эти цифры свидетельствуют о бурном развитии на Северном Кавказе нового церковного строительства, что в первую очередь было связано с интенсивным заселением Закубанского края. В течение нескольких лет здесь возникли десятки новых станиц. Уже в самом начале массового заселения Закубанского края военные власти принимали в расчет угрозу активизации фанатически настроенных элементов сектантства и старообрядчества среди жителей новых казачьих станиц в случае длительного отсутствия в них православных священников и церквей. Это обстоятельство заставило на этот раз военное начальство позаботиться, чтобы в каждой новой станице непременно был священник, который, кроме совершения треб, следил бы за упрочением нравственности среди жителей и наблюдал за устройством молитвенного дома. Генерал Евдокимов, излагая эти соображения штабу Кавказской армии, считал необходимым, чтобы на каждые 200 душ переселенцев в обязательном порядке назначался один военный священник.

Первоначально, по его мнению, эти священники должны были назначаться из числа охотников по вызову из других епархий, а если их, паче чаяния, окажется недостаточно, то посылать на Кубань окончивших курс семинаристов. Для «охотников» намечалось установить денежное пособие и ряд льгот. План Евдокимова предусматривал для всего без исключения духовенства, назначаемого на службу в Закубанский край, в течение трех лет выплачивать офицерское жалованье, а также единовременное пособие: священникам по 200 руб., а причетникам по 50 руб. Все эти предложения были приняты, и Закубанское духовенство после этого поступило в подчинение главного священника Кавказской армии протоиерея С. Гумилевского.

Таким образом, процесс создания духовенства в Закубанском крае должен был складываться совершенно иначе, нежели это было за 70 лет до того в Черномории, где оно выбиралось из среды самих казаков. Однако «охотников» ехать на Кубань из России оказалось мало, и в новые Закубанские станицы были назначены священники и причетники из Владимирской, Калужской, Костромской и Тверской епархий. Но на Кубани они попали в такие тяжелые условия из-за недостатка материальных средств, болезней и военных опасностей, что вскоре стали бежать обратно в Россию. В станице Натухайской благочинный Алагумского казачьего полка священник И. Полчанинов, ехавший с конвоем из 15 казаков, был захвачен горцами в плен, и его лишь с большим трудом удалось выкупить. Дело грозило упразднением церковных причтов в большинстве новых станиц, которые были не в состоянии содержать свое духовенство.

Острый недостаток священников в приходах Закубанского края вынудил военное начальство сделать в 1866 году представление Кавказскому наместнику о назначении в станицы иеромонахов. Однако представление не получило благоприятного для края решения. Среди «охотников» оказалось немало людей со слабой нравственностью. В канцелярии главного священника Кавказской армии находились дела об удалении из Кубанского войска 24 священников за порочное поведение. Кубанский историк П. П. Короленко приводит такой пример: «В станице Самурской в 1867 году офицеры, пьянствуя со священником, напоили его до бесчувствия и носили по улицам на мертвецких носилках, говоря всем встречным, что их духовный пастырь внезапно скончался и они его сами отпевают...»[153]

Скоро в некоторых Закубанских станицах совсем не оказалось священников. Население этого края, страдавшее от эпидемических болезней, пагубного климата и недоедания, часто умирало без исповеди и причастия. Недостаточно быстро шло и церковное строительство в новых станицах, хотя на каждую церковь войском и казной отпускалось по 10000 рублей и, кроме того, на приобретение церковной утвари и богослужебных книг из церковных сумм Кубанского войска выдавалось на каждый храм по 850 рублей. К сожалению, эти средства не везде умело использовались. В станице Габукаевской церковная утварь была получена в 1863 году, а к строительству храма приступили лишь в 1870 году, закончив его только через пять лет.

После присоединения линейного духовенства к Кавказской епархии владыка Феофилакт воочию убедился в его неблагоустроенной жизни. Во время обозрения новых приходов в 1868 и 1869 гг. он заметил среди этого духовенства много уклонений от правил благоповедения и церковного порядка. Многие священники, особенно в глухих горных станицах, оказались малоопытными не только в пастырской деятельности, но даже в совершении богослужения и в отправлении обычных треб. Живя вдали от духовного начальства (местопребывание главного военного священника Кавказской армии было в Тифлисе), лишенные опытных руководителей в лице благочинных, они отвыкли даже от церковности.

Казачье линейное духовенство не находило ни нравственной, ни материальной поддержки. Нередко оно становилось жертвой произвола военных властей и станичного начальства, не встречая защиты и покровительства от далекой канцелярии главного военного священника Кавказской армии. В станице Холмской, например, доход молитвенного дома расхищался местной администрацией, а церковный причт подвергался преследованиям со стороны командира Абинского полка Есакова. По его наущению, станичное общество вынесло даже приговор об изгнании священника за то, что он добился закрытия ветхого, грозившего падением молитвенного дома[154].

Нехватка священников в епархии вплоть до 70-х годов прошлого века вынуждала Духовную консисторию публиковать по России вызовы иноепархиальных диаконов, обещая предоставить им священническую должность и рукоположить в сан священника. Это вызвало приток охотников, но зато каждый такой выходец из России переносил на Северный Кавказ в церковноприходскую жизнь и в богослужение порядки своей прежней епархии. В результате в Кавказской епархии процветало тогда необычайное разнообразие в порядке совершения богослужения. Владыка Феофилакт стремился внести в это дело руководящее и объединяющее начало. Часто, объезжая епархию, он проводил беседы с духовенством окрестных приходов, собирая их в определенные места по пути своего следования. Далеко за полночь продолжались такие беседы. Владыка Феофилакт вдохновенно говорил о высоком призвании пастыря, его трудах, нуждах и скорбях. «Растрогается сам, растрогает и доведет до слез своих слушателей, —  вспоминает один из участников таких собеседований, — могуче и тепло было его слово».

На все просьбы поберечь свое слабое здоровье следовал неизменный ответ владыки Феофилакта: «Нет, други, не так! Не таков я, пока не во гробе, не выпущу своего жезла из рук!»

Чтобы направить церковную жизнь епархии на правильный путь, он сам в здании духовной семинарии стал вести назидательные беседы с преподавателями и воспитанниками этого духовно-учебного заведения, с городским духовенством, с посещавшими кафедральный город по делам службы сельскими и станичными священниками. Темой обычно служило разъяснение высокой миссии пастырского служения. Большое внимание преосвященный Феофилакт в своих поучениях уделял исповеди прихожан, видя в ней могущественное средство воспитания Кавказской паствы в строго нравственном духе.

С присоединением церквей Кавказского линейного духовенства невероятно усложнилось и управление Кавказской епархией, число церквей в которой достигло 400. Одна лишь переписка по церковным делам с военными и гражданскими властями Кавказа поглощала массу времени у владыки Феофилакта, доводя его нередко до полного изнеможения. В новых условиях возникла настоятельная необходимость в учреждении в Кавказской епархии викариатства. Эта мысль, за которую ратовал еще первый епископ Кавказский Иеремия, получила, наконец, осуществление в 1870 году, когда состоялось открытие Моздокского викариатства. Достойным преемником знаменитого Гаия стал ректор Кавказской духовной семинарии архимандрит Исаакий (впоследствии епископ Томский и Семипалатинский). Он оказывал существенную помощь владыке Феофилакту в управлении обширной епархией, живя постоянно в Ставрополе при приписанной к архиерейскому дому Андреевской церкви.

В поле зрения преосвященного Феофилакта неизменно стояла забота о поддержании епархиальных духовно-учебных заведений. В 1866 г. для них было назначено пособие из государственного казначейства, что значительно укрепило их материальное положение. Впрочем, уже тогда Кавказская духовная семинария значительно разнилась по духу от других семинарий России. «Воспитанники Кавказской семинарии резко отличаются от того оригинального типа, который характеризует семинаристов центральных губерний России», — писал ревизовавший семинарию в 1871 г. С. Керский. Такая разница, по его словам, вызывалась тремя факторами, влияющими на духовное развитие семинариста. Это теплый южный климат, военная среда, в которой он вращается с юных лет, и положение его родной семьи. Климатом объясняется его живой и подвижный темперамент. В военной среде он перенимает внешние манеры и заимствует понятия о правилах и требованиях общественной жизни. В родной семье образуются его симпатии. «В воспитанниках Кавказский семинарии нет того горького, разъедающего чувства недовольства и озлобления, которое обыкновенно вырабатывает тип бурсака, напротив, в них преобладает довольство настоящим и спокойный взгляд на будущее... Чувство чести —  главный мотив их нравственных действий. Оно оберегает от грубых пороков и исправляет от лени»[155].

Владыке Феофилакту выпало управлять Кавказской епархией в переломный период ее истории. Это нашло отражение и в изменении титула епископа. Прежнее наименование «Кавказский и Черноморский» было заменено новым: «Кавказский и Екатеринодарсиий». Непосильные епархиальные труды, к сожалению, преждевременно свели преосвященного Феофилакта в могилу. Он скончался в 1872 г. в возрасте 55 лет. 13 мая 1872 г. его останки были погребены под сводами Казанского кафедрального собора в Ставрополе. По этому поводу преосвященный Иеремия писал, что владыка Феофилакт, будучи четвертым епископом на Кавказской кафедре, даже после кончины пребывает неразлучно со своей паствой.

В ее глазах он долгие годы пользовался репутацией подвижника, неутомимого труженика на Ниве Христовой. Его могила на протяжении многих десятилетий служила местом глубокого почитания. Тут постоянно служились панихиды, а в 1912 г. — в 40-ю годовщину со дня смерти этого Кавказского архипастыря — поднимался даже вопрос об его канонизации[156].

Новым подъемом церковной жизни региона было также ознаменовано 15-летнее управление Кавказской епархией преосвященным Германом Осецким. В 1873 г. по инициативе владыки Германа было начато издание «Кавказских епархиальных ведомостей», где публиковались многие актуальные для духовенства вопросы христианского просвещения Кавказской паствы. Выдающимся событием в жизни епархии явилось учреждение в 1873 г. в Ставрополе св. Андреевского братства, в задачи которого входило: содействовать успехам христианства в Кавказской епархии, доставлять обитающим в ее пределах иноверцам средства к познанию православной христианской веры и принятию ее, предохранять православных лиц от совращения в секты, противодействуя их распространению, оказывать пособие религиозно-нравственному просвещению православного населения Северного Кавказа.

Братство очень помогало духовенству в миссионерской работе. Оно, в частности, с первых шагов своей деятельности обратило внимание на христианское просвещение калмыков Больше-Дербетовского улуса, исходатайствовав пред Св. Синодом открытие в 1874 г. в духовной семинарии кафедры калмыцкого языка для подготовки миссионеров. К сожалению, в течение семя лет из воспитанников семинарии не вышло ни одного миссионера, и кафедра в 1881 г. была упразднена. Тем не менее преподаватель калмыцкого языка Розов за это время составил каталог книг, трактующих о калмыках и их вере, написал статью «О калмыках» для местного духовного органа, рассмотрел сделанный крещеным калмыком учителем И. Шегеденовым перевод Евангелия от Матфея на калмыцкий язык[157].

По инициативе Андреевского братства в 1873 г. вблизи калмыцких кочевий была основана в с. Дербетовке школа. Под его попечение была взята школа в с. Большая Джалга, а для обучения калмыков были установлены стипендии. В миссионерском деле среди калмыков вначале было много промахов и недочетов. Их старался исправить своим личным участием владыка Герман. Он распорядился, чтобы священники приходов, близких к калмыцким кочевьям, брали к себе на воспитание калмыцких мальчиков, и сам, за свой счет, содержал одного калмыка в духовном училище. Он первым из кавказских епископов посетил в 1874 г. калмыцкие стойбища, беседовал с владельцем Больше-Дербетовского улуса нойоном Д. Гахаевым, с главным бакшей ставропольских калмыков Ивановым. «Он, —  по словам архимандрита Гурия, — убеждал калмыков не чуждаться сближения с русскими, не отказываться от образования детей, в свою очередь просил и русских относиться к калмыкам с лаской и любовью, истинно христианским отношением привлекая их в лоно Православной церкви»[158].

Вот как описывали «Ставропольские губернские ведомости» поездку владыки Германа в Больше-Дербетовский улус: «Преосв. Герман 10 мая при обозрении епархии прибыл в Башанту, в Абганеров род. Его встречал попечитель улуса Фостиков и нойон Дорджи Гахаев. В Башанте владыка Герман останавливался в специально выставленной для него кибитке, убранной со всевозможным монгольским комфортом. Преосв. Герман навестил хурул — молитвенную кибитку калмыков, шел он по монгольскому этикету под большим шелковым зонтом, который нес гелюнг. Этим владыке был оказан высший религиозный почет»[159].

Затем, на хуторе Андреев курень, владыка Герман был встречен чиновником Больше-Дербетовского улуса И. В. Бентковским, прибывшим для сопровождения архиерея по калмыцкой степи. Знаток калмыцкого быта И. В. Бентковский сообщил преосвященному Герману немало интересных сведений об образе жизни калмыков, их вере и обычаях. Сопутствуемый почетным эскортом, преосвященный Герман осмотрел главные стойбища Больше-Дербетовского улуса и составил представление о задачах миссии среди калмыков. В результате этой поездки общество Больше-Дербетовского улуса решило послать за свой счет в Ставропольское духовное училище трех калмыцких мальчиков. Преосвященного Германа очень волновало правильное устройство православной миссии среди калмыков. Он хлопотал об отведении крещеным калмыкам отдельных земель для приучения их к оседлой жизни. Сообща с Андреевским Братством, он озабоченно подыскивал кандидата на должность миссионера и замышлял в качестве центра миссии построить в Больше-Дербетовском улусе православный храм. Однако отсутствие в епархии надлежащего миссионерского опыта и хороших миссионеров не позволило пойти дальше первых робких шагов в отношении проповеди христианства. Случаи крещения калмыков еще носили лишь единичный характер и вызывались влиянием близости к русским (проживание в найме у русских, женитьба на русской и т. п.), а не проповедью христианства миссионерами.

Как и все его предшественники по Кавказской кафедре, владыка Герман уделял много внимания духовно-учебным заведениям. В 1873 г. епархия торжественно отпраздновала 50-летие Ставропольского духовного училища. Любопытно, что к этому знаменательному юбилею преосвященный Иеремия прислал книги для награждения лучших воспитанников.

Трудами преосвященного Германа в 1875 г. было, наконец, за счет собранных в прежние годы 30 тысяч рублей, открыто епархиальное женское училище, где в первый же год в двух классах обучалось 48 девочек. В память своей покойной матери преосвященный Герман пожертвовал училищу 2500 рублей на учреждение стипендий для сирот духовного звания. Первоначально училище находилось в неудобном частном доме, но владыка Герман поднял перед епархиальным съездом духовенства вопрос о постройке нового здания. Одним из памятников архипастырской деятельности владыки Германа стало построенное при нем величественное здание духовной семинарии, ставшее архитектурным украшением Ставрополя. В период управления епархией епископа Германа были также построены великолепный храм в станице Прохладной, Кавказский миссионерский монастырь в г. Святой Крест и Георгиевский женский монастырь у станицы Государственной, а вблизи сел Овощи и Казгулак за счет бывшего ставропольского губернатора Властова был сооружен молитвенный дом, предназначенный для христианского просвещения ставропольских туркмен.

Владыка Герман зорко следил за проповеднической деятельностью духовенства, обязывая представлять тексты проповедей ему на просмотр. Сохранился один любопытный отзыв преосвященного Германа на проповеди священника Спасского собора г. Пятигорска В. Эрастова: «Находя, что замеченные недостатки в поучениях не особенно важны и легко исправимы, выражаю о. Василию, автору их, полное одобрение за его проповеднический труд».

Большой интерес представляют сведения об образовательном цензе кавказских священников. В 1875 г. из 535 священников уже 450 человек имели богословское образование, закончив полный курс духовной семинарии. Лишь 40 человек ограничили свое семинарское образование философским курсом и только 45 человек — менее 9 процентов — не имели надлежащего духовного образования. Таковы были замечательные плоды деятельности Кавказской духовной семинарии за неполные 30 лет ее существования!

К этому времени Кавказская епархия насчитывала уже 425 церквей, в том числе в Ставропольской губернии — 113, Кубанской области — 220, в Терской области — 77 и в Черноморском округе — 15. Такое количество храмов делало управление Кавказской епархией, даже при наличии Моздокского викариатства, исключительно сложным и трудным делом. С каждым годом число приходов росло, достигнув к 1885 году 600! Между тем силы владыки Германа слабели, и он вынужден был из-за расстроенного здоровья просить Св. Синод об освобождении его от управления епархией.

Именно в эти годы в жизни Кавказской епархии произошла еще одна важная перемена: в 1885 г. состоялось ее новое разделение на три епархии — Ставропольскую, Владикавказскую я Сухумскую, что повлекло за собой упразднение Моздокского викариатства.

Первым епископом Ставропольским и Екатеринодарским стал преосвященный Владимир Петров (1886 —  1889).

Несмотря на кратковременность своего пребывания на Ставропольской кафедре, он оставил значительный след в истории православной церкви на Северном Кавказе. В Ставрополь владыка Владимир приехал обогащенный опытом миссионерской работы, приобретенным им в Алтайской миссии. К его приезду разделение Кавказской епархии на три отдельные епархии было завершено. К Владикавказской епархии отошло 98 церквей Терской области, к Сухумской епархии — 10 церквей в Черноморском округе, в Ставропольской епархии осталось 406 церквей. Для ознакомления с епархией владыка Владимир, передвигаясь то верхом, то пешком, совершает обозрение самых отдаленных приходов Кубани. Интересна дневниковая запись, сделанная преосвященным Владимиром во время одного из таких путешествий в 1886 г.: «Давно я слышал от разных лиц сказание о существовании где-то в Кавказских горах каких-то древних христианских церквей, где-то на высотах едва доступных в вершинах р. Зеленчука ли, Кубани ли. Не ясно, но интересно. Когда бы удобнее туда пробраться?»[160]

Далее он рассказывает о том, как к нему явились два кубанских казака и афонский иеромонах Серафим с просьбой разрешить устроить монашескую обитель при древних храмах в Зеленчукском ущелье. У владыки Владимира явилось желание самому побывать в этих храмах, превращенных горцами в загоны для скота. В пути он осмотрел древний храм у карачаевского аула Сенты. На вершину, где находился храм, сначала пришлось ехать верхом, а затем, заткнув за пояс полы рясы, взбираться пешком. Владыка Владимир оставил подробное описание этого храма, сопоставляя свои впечатления с наблюдениями побывавшего тут в 1829 г. архитектора И. Бернардацци. В руки епископа попали сделанные Бернардацци рисунки древних храмов и его отчет о поездке. В свое время они поступили к преосвященному Иеремии и по его указанию сданы на хранение в ризницу Кафедрального собора Ставрополя. «Как хотелось бы, —  пишет преосвященный Владимир, —  посещение этой церкви совершить тогда, т. е. в 1829 г. Жаль, что раньше одни не хотели и потому не разрешали, другие хотели, но им не разрешали сберечь эту церковь хоть в том виде, в каком она была в 20-х и, может быть, еще в 30-х годах!»[161].

К приезду владыки в Зеленчукское ущелье одна из древних церквей была очищена от мусора, и возле нее после многих веков безмолвного забвения был отслужен молебен. По настоянию владыки Владимира были приняты меры к сохранению древних храмов: окна и двери в них наглухо заложили камнями, чтобы спасти от дальнейшей порчи и засорения горцами. Преосвященный Владимир изучил и руины заброшенного в горах древнего города. «Тут и здания многочисленные и по размерам значительные, — писал он, — и рвы, и стены крепостные, и улицы прямые, правда узкие, но совершенно по-восточному, и сады фруктовые, я церквей несколько, в том числе как бы Кафедральный Собор, — кладбищенская, домовая церкви и другие архитектуры греческой, с стенной иконописью греческой... Несомненно представляется, что это был город значительный, ибо в нем была кафедра архиерейская, город-крепость и вместе складочный торговый путь»[162].

Любопытен и его рассказ об остатках расположенного в тех же горных ущельях другого древнего города, носившего у горцев название Архиз. Один из местных жителей сообщил владыке, что он во время охоты нашел среди развалин вытесанную каменную плиту с тремя крестами и надписью, похожую на церковнославянские буквы. Тогда же владыка узнал и о существовании у самых истоков Кубани, на высокой, почти недоступной скале недалеко от подножия Эльбруса, еще одного никому не известного древнего храма. Прежде туда была дорога, впоследствии обрушившаяся. Кто-то из карачаевцев, однако же, добрался до этого храма и будто бы в церковном полу выкопал большой золотой крест.

Одним из результатов этой поездки владыки Владимира явилось начало реставрации древних храмов и основание в 1889 г. нового очага христианского просвещения — Александро-Афонского Зеленчукского монастыря. Вскоре иноки очистили один из наилучше сохранившихся древних храмов, оправили его и открыли в нем на походном антимине богослужение. Восстановленный храм расширили пристройкой, устроили помещение для братии, паломников и мастерских, проложили по ущелью дорогу. После полученного от Св. Синода разрешения на открытие Зеленчукской обители, владыка Владимир опять едет в горы, чтобы освятить 12 ноября 1889 г. восстановленный храм в честь святого Александра Невского. Тогда же начался сбор средств по Кубанской области на восстановление остальных древних храмов. Разрешая открытие Зеленчукской обители, Св. Синод обязал ее первого игумена Серафима учредить, «когда явится возможность, миссионерский стан для действий на окрестных инородцев». Впоследствии, как уже говорилось, обитель действительно устроила Георгиевский скит при древнем храме на горе Шоана, вблизи аула Хумара.

Преосвященный Владимир уделил также много внимания и устройству калмыцкой миссии. С этой целью он в 1887 г. посетил Больше-Дербетовский улус, а затем в мае 1889 г. совершил первое массовое крещение 50 калмыков[163]. К этим новокрещенным калмыкам, поселившимся вблизи села Яшалта, в качестве миссионера был направлен родной брат архиерея игумен Антоний. Вскоре из крещеных калмыков образовался Князе-Михайловский поселок, получивший свое название в память погибшего мученической смертью в татарской орде св. Благоверного князя Михаила Тверского. Так, благодаря владыке Владимиру, в калмыцких степях Ставрополья было положено начало Князе-Михайловскому миссионерскому стану. Его судьба всегда волновала епископа. Как-то, размышляя по поводу незначительных результатов деятельности этого стана, он с горечью сказал: «Будучи на Алтае и борясь все время с материальной нуждой, от которой тормозилось и самое миссионерское дело, я часто мечтал: вот если бы удалось мне устроить стан, вполне обеспеченный материальными средствами, с какой бы тогда быстротой распространялось из него христианство.

Под конец жизни мне пришлось осуществить мою мечту — учредить Князе-Михайловский стан, положительно всем обеспеченный: и землею, и денежными пособиями, и солидным жалованьем миссионеру, и содействием гражданской власти. И все это, по-видимому для того, чтобы убедиться, что «аще не Господь созиждет дом, всуе трудятся зиждущии»[164].

В Князе-Михайловском стане преосвященный Владимир сам выбрал наиболее удобное место для храма. Позже заказал для него храмовую икону св. князя Михаила Тверского. В храме хранилась шелковая епитрахиль с надписью: «В сем епитрахиле епископ Владимир совершал крещение 14 семейств из калмыков в Яшалтинской балке (близь села Яшалты) 13 и 14 мая 1889 г.»[165].

Будучи на архиерейской кафедре в Нижнем Новгороде и Казани, владыка Владимир продолжал живо интересоваться судьбой основанного им стана. К сожалению, Князе-Михайловский стан страдал серьезным недостатком, вызываемым травлей крещеных калмыков со стороны их сородичей-ламаитов и частой сменой миссионеров. Со времени основания стана в 1889 г. вплоть до смерти в 1897 г. преосвященного Владимира в стане сменилось 10 миссионеров!..

По предложению владыки Владимира в епархии были открыты две миссионерские вакансии против сектантов и старообрядцев, а также две должности окружных миссионеров.

Выдающимся событием в жизни Ставропольской епархии явились торжества в 1888 г. в честь 900-летия крещения Руси. К этим торжествам в Ставрополе при Андреевском архиерейском подворье был построен храм св. Владимира с уникальным иконостасом, в котором почти все иконы были писаны с образцов Х века. Вся обстановка храма напоминала церкви эпохи Владимира Святого. Большую благотворительную деятельность развернуло учрежденное по инициативе владыки братство св. Владимира. Для упрочения материальной базы епархиальных учреждений и духовно-учебных заведений важное значение имел основанный по замыслу преосвященного Владимира епархиальный свечной завод. Благодаря его доходам, все дети духовенства обрели возможность учиться в духовных училищах, духовной семинарии и епархиальном женском училище. Последнее получило при преосвященном Владимире прекрасное трехэтажное здание, стоившее 300 тыс. руб. Новые собственные здания были также приобретены для Духовной консистории и попечительства о бедных духовного звания. По составленному самим владыкой Владимиром проекту начал строиться на Андреевском подворье новый архиерейский дом. В его постройке принимал он живейшее участие, лично наблюдая за ходом всех работ.

Владыка Владимир пробыл на Ставропольской кафедре всего лишь около трех с половиной лет. Однако его архипастырская деятельность была на редкость широка и разнообразна, оставив следы во многих сторонах епархиальной жизни. Достаточно назвать устройство им Зеленчукского монастыря и Князе-Михайловского стана, открытие Владимирского братства и епархиального свечного завода, сооружение храма св. Владимира и нового архиерейского дома, реставрацию древних храмов и опубликование ценных трудов о древнехристианских археологических памятниках. Он часто совершал обозрения епархии, посетив в одну из поездок 75 приходов. Когда надо было освещать реставрированный древний храм в Зеленчукском ущелье, он зимой, рискуя здоровьем, направился в глухие горные трущобы. Его не пугали трудности поездок по диким степям Ставрополья. Он был нередким гостем в калмыцких становищах, проводя миссионерские беседы с калмыками-ламаитами в их жалких кибитках.

Выдающийся миссионер, владыка Владимир заложил правильную основу миссионерского дела в Ставропольской епархии. К сожалению, неожиданное и внезапное перемещение преосвященного Владимира на Нижегородскую и Арзамасскую кафедру прервало многие его начинания. Тем не менее имя страстного поборника миссионерского дела преосвященного Владимира навсегда запечатлено среди других славных имен архипастырей Кавказских... Его детище — Владимирское братство, слившись позже с Андреевским, приняло новое название Андреевско-Владимирского братства. В течение ряда десятилетий оно неуклонно проводило в жизнь заветы своих первых учредителей — преосвященного Германа и Владимира по христианскому просвещению православной паствы Северного Кавказа.

Покидая Ставрополь, владыка Владимир сказал: «Я у вас только клал камни... Теперь для епархии нужен иного рода строитель, строитель душ...»[166].

Таким человеком оказался преосвященный Евгений (Шерешилов) (1889 — 1893). О новом архиерее в Ставрополе ходили слухи, что он дряхл и немощен, так слаб, что не может держать в руках потира и едва стоит на ногах при отправлении архиерейской службы. Каково же было удивление встречавшего его в поезде на станции Армавир духовенства, когда перед ними предстал стройный, высокий, еще не старый муж, отличавшийся цветущим здоровьем. Он был остроумен, очень оживлен, подвижен и энергичен.

С первых шагов своей деятельности в Ставропольской епархии владыка Евгений горячо занялся делами объединившегося при нем в одно целое в 1892 г. Андреевско-Владимирского братства. Его заботами были впервые организованы воскресные народные чтения и устроена первая народная читальня. Входя во все мельчайшие нужды братства, он на свои средства устроил при нем центральный книжный склад, который, не извлекая прибыли, по издательским ценам отпускал книги духовного содержания и школьные принадлежности. Во многих пунктах епархии братство учредило свои отделения и книжные лавки. Впервые введенные преосвященным Владимиром в Ставрополе внебогослу-жебные праздничные собеседования получили широкое распространение в епархии. Скоро не стало такого прихода, где бы они не велись. Одновременно в епархии было открыто 50 новых священнических вакансий для того, чтобы священники смогли по очереди отправлять службу на хуторах, где из-за отдаленности их населения от храма создавалась благоприятная почва для развития сектантства. Тогда же был окончательно отстроен новый архиерейский дом и сооружено на купленном имении Алафузова новое здание епархиального свечного завода с церковью, школой на 60 детей и летней архиерейской дачей.

При вступлении владыки Евгения в управление епархией в ней насчитывалось около 200 ютившихся в сторожках церковноприходских школ, в которых училось 6000 детей. Через несколько лет школ уже было 327, а число учащихся в них достигло 13000. За это время в приходах возникло 100 новых школьных зданий.

Человек живого и острого ума и всестороннего образования, преосвященный Евгений с большим блеском проявил свои дарования в управлении епархией. В первое свое обозрение Кубанской области в 1890 году он интересовался состоянием старейших в епархии монастырей Екатерино-Лебяжьей пустыни и Марие-Магдалинской обители. Затем он предпринял поездку к верховьям р. Кубани, осмотрев древнехристианские храмы на Б. Зеленчуке и на горе Шоана. Этот последний храм был передан в ведение Александро-Афонского монастыря и также подлежал реставрации. Однако отсутствие средств еще долго не позволяло монастырю восстановить эти христианские святыни. Во время поездки преосвященный Евгений заинтересовался остатками русских крепостей в станице Исправной и в Хумаринском ауле. Он посетил расположенные у Мышиной тропы угольные копи Утякова, побывал в казачьем лагере вблизи станицы Баталпашинской, осмотрев место, где русский генерал Герман в 1790 г. разбил турецкую армию Батал-паши. Всюду в пути преосвященный Евгений беседовал с прихожанами, осматривал церкви и школы при них, горячо интересовался ходом миссионерской борьбы с сектантами. В том же году он выезжал в Князе-Михайловский миссионерский стан, где подробно познакомился с его работой и жизнью крещеных калмыков.

В 1893 г. Кавказской епархии исполнилось 50 лет. В эту знаменательную дату Ставропольская епархия могла с удовлетворением оглянуться на пройденный ею за полвека путь. В первый год ее существования на всей территории Северного Кавказа насчитывалась 191 церковь. Теперь количество церквей утроилось. Окрепли и епархиальные духовно-учебные заведения, давшие краю несколько сот богословски образованных духовных пастырей. Епархия стала подлинным светочем христианства на Северном Кавказе. Любопытно, что в это же время снова возникал вопрос о создании единой Кавказской епархии, включая Ставропольскую и Владикавказскую епархии при двух викариатствах во Владикавказе и Екатеринодаре. Приезжавший в Ставрополь в этом юбилейном году преосвященный Владимир был столь приятно удивлен успехами епархии, особенно в деятельности Андреевско-Владимирского братства, что выразил свою благодарность владыке Евгению глубоким земным поклоном прямо на улице в присутствии многочисленных свидетелей.

Преосвященный Евгений был преисполнен многих замыслов, направленных на благоустроение Ставропольской епархии. Он энергично взялся за расширение Андреевского храма, где даже предначертал для себя место упокоения. Однако неожиданный переход на новое место помешал осуществлению многих его благих намерений. «Вот уже никогда не думал ни о каких назначениях, наоборот, надеялся и кости сложить здесь», —  с грустью сказал он, узнав о своем перемещении на Могилевскую кафедру.

Покидая Ставропольскую епархию в августе 1893 г., преосвященный Евгений мог с полным правом заявить, что и он был участником создания «Великого храма Божия — церкви Кавказской». Владыку Евгения сменил да Ставропольской кафедре преосвященный Агафодор (Преображенский; 1893 — 1919). Период его управления ознаменован бурным расцветом ее церковной и миссионерской деятельности. Среди кавказских архипастырей владыка Агафодор оставил наиболее глубокий след в дореволюционной истории Ставропольской епархии. Ни одному из прежних ее архипастырей не довелось столько потрудиться на Кавказской кафедре, сколько выпало преосвященному Агафодору. На своем посту он пробыл 26 лет. Однако его духовная связь со Ставропольской (Кавказской) епархией фактически началась еще в 1891 г., когда он был назначен управлять Сухумской епархией.

Знакомясь с ней, он объездил ее не только верхом, но и прошел около 450 км пути пешком... Новая епархия манила взоры преосвященного Агафодора тем, что здесь вели свою апостольскую проповедь св. апостолы Андрей Первозванный и Симон Кананит. Именно в Абхазии Симон Кананит принял мученическую смерть и был погребен вблизи древнегреческого города Никопсии, где затем возник Ново-Афонский монастырь. Во время поездок по епархии преосвященного Агафодора очень волновали многочисленные развалины христианских храмов. Он не мог остаться равнодушным к древним памятникам христианства, и для изучения истории распространения христианского учения в епархии открыл в 1892 году Сухумскую епархиальную церковно-археологическую комиссию.

Особенное внимание владыки Агафодора привлекли развалины храма вблизи с. Михайловского, в 12 км от Сухуми, т. к. именно тут находился древний греческий город Команы (Кумани), в котором в 407 г. скончался сосланный сюда св. Иоанн Златоуст. На месте древних Коман еще сохранились развалины нескольких храмов. Наиболее сохранившиеся из них считались остатками церкви священномученика Василиска, где по преданию произошла блаженная кончина св. Иоанна Златоуста.

По инициативе преосвященного Агафодора этот древний храм был восстановлен и, кроме того, здесь был основан Каманский Василиско-Златоустовский женский монастырь. Эта обитель пользовалась большой популярностью и в Ставропольской епархии, как место, связанное с именем великого отца церкви св. Иоанна Златоуста, мощи которого были перенесены отсюда в Константинополь.

19 августа 1893 года владыка Агафодор прибыл на место нового служения — в Ставрополь. Он сразу направился в Казанский кафедральный собор, где в торжественной обстановке были отслужены лития и молебен. Преосвященный Агафодор в своей речи напомнил своей пастве о том, что до него Ставропольскую кафедру преемственно занимали «мужи высокоученые и высокодобродетельные, которые были для вас не только светильниками горящими, но и светящими», заявив, что высокие добродетели его предшественников — архипастырей кавказских будут и ему служить образцом истинного служения». «Исходя на предлежащий мне обет, — сказал он, — здесь же, на сем светлом месте, даю вам обет усердно и насколько позволят мне силы исполнять возложенные пастырские обязанности. Буду неленостно совершать Божественную службу, возвещать вам истины веры, провещанные пророками и апостолами, и тщиться о вашем благе и вечном спасении. Двери моего сердца, как и дверь моего дома, будут открыты для тех, которые нуждаются в духовном утешении, добром слове и сочувствии»[167].

Это обещание он выполнял не щадя сил и здоровья. Вплоть до 1907 г. ему приходилось одному нести на своих плечах тяжесть трудов по руководству обширнейшей епархией. Лишь в конце 1907 г. Св. Синод, учитывая трудности управления епархией, открыл в ней Ейское викариатство, возведя в сан епископа Ейского бывшего ректора Астраханской духовной семинарии архимандрита Иоанна Левицкого. Несколько позже в 1911 г. было открыто второе викариатство с возведением в сан епископа Александровского смотрителя Ставропольского духовного училища протоирея Михаила Косьмодемьянского. Его наречение и хиротония состоялись в Ставрополе с участием Высокопреосвященного Агафодора. Это небывалое для Северного Кавказа событие привлекло в кафедральный собор массу людей.

На своем посту владыка Агафодор проявил себя как искусный и опытный администратор, действующий не силой строгих приказаний и суровых наказаний, а исключительно словами архипастырского увещания, миролюбивого убеждения и кроткого внушения. Получая на кого-либо жалобы и доносы, он никогда не поддавался влиянию первого впечатления, не предавался гневу и раздражению, а старался объективно выяснить все обстоятельства дела. Недаром в своем архипастырском послании в 1909 году он внушал епархиальному духовенству: «Душой пастырской деятельности должны быть любовь. Все мысли, чувства, стремления и действия должны быть проникнуты этой высокой добродетелью. Сердечное взаимоотношение между членами клира, братская любовь облегчает всякий труд, препобеждает все препятствия на пути долга»[168].

Управляя епархией, владыка Агафодор неизменно оставался кротким, миролюбивым и благостным. Не удивительно, что он пользовался всеобщей любовью. Своим строгим аскетическим образом жизни, истинно христианским служением церкви, доступностью он производил на всех на редкость приятное впечатление. Между владыкой Агафодором и его паствой всегда была тесная и неразрывная духовная связь, особенно проявившаяся во время его частых поездок по епархии.

Назначение преосвященного Агафодора на Ставропольскую кафедру вызывалось необходимостью усиления борьбы с сектантством и старообрядчеством. Учитывалась также потребность и в проведении миссионерской работы среди горцев-мусульман, живших в нагорной части Ставрополья. Распространению сектантства в Ставропольской губернии немало способствовало выселение в нее в административном порядке некоторых вождей сект из Херсонской и Таврической губерний, а также поселение немцев-колонистов, последователей меннонитского толка. Именно эти вожаки различных сект совращали чуждых, как правило, духу Православной Церкви новых поселенцев Кавказского края, создавших свои «дурноселовки» вдали от главных почтовых трактов и без ведома гражданских властей на широком пространстве Ставропольских степей.

В год назначения владыки Агафодора на Ставропольскую кафедру в состав епархии входили Кубанская область (1 млн. 925 тыс. жителей) и Ставропольская губерния (875 тыс. жителей), составлявшие громадную территорию в 150 тыс. кв. км. По вероисповеданию, кроме православных, армян-григориан, католиков, протестантов и лютеран, район населяло тогда свыше 43 тысяч мусульман-горцев, до 13 тыс. буддистов-ламаистов, до 40 тыс. сектантов и старообрядцев. Среди последней группы в епархии были поповцы, беспоповцы, субботники, штундо-баптисты, адвентисты, хлысты, духоборы, пашковцы, белоризцы, скопцы. С 1872 года старообрядцы имели даже в епархии своего епископа Силуана, принадлежавшего к Австрийской иерархии.

Для преосвященного Агафодора его новая епархия представляла обширное поле для миссионерской деятельности. Большую роль здесь сыграл учрежденный в Духовной консистории особый миссионерский стол. В дальнейшем в епархии были введены должности двух миссионеров — одного против сектантов, другого — против старообрядцев. С целью ослабления пропаганды сектантства и старообрядчества в благочиниях были избраны окружные миссионеры, просуществовавшие до 1908 года, когда в епархии были учреждены должности пяти уездных миссионеров.

Не прошло и года после прибытия преосвященного Агафодора в Ставрополь, как в мае 1894 г. в истории Кавказской церкви состоялось знаменательное событие. Владыкой Агафодором при огромном стечении народа было совершено торжественное крещение 228 калмыков-буддистов, пожелавших принять православие[169].

После этого владыка Агафодор предпринял поездку в Князе-Михайловский миссионерский стан, посетив по пути калмыцкие кочевья и буддийский храм-хурул. Радушно встреченный калмыцким духовенством — гелюнгами, он провел с ними беседы о преимуществах и истинности христианства в сравнении с ламанзмом. Позже преосвященный Агафодор совершил туда повторную поездку. Калмыцкое духовенство, при посещении им хурулов, встречало его как высшего ламу, оказывая ему знаки глубокого почтения и высокого уважения к его сану[170].

В 1900 г. преосвященный Агафодор учредил Епархиальный комитет Православного миссионерского общества, который стал руководить противобуддийской и противомусульманской миссиями. В Больше-Дербетовском калмыцком улусе было открыто Чундутское отделение Князе-Михайловского миссионерского стана. Основанная в 1898 г. противомусульманская миссия вела свою религиозно-просветительную работу среди кочевников-туркмен и горцев-карачаевцев, черкесов, адыгейцев. В центре общественной жизни туркмен, в Туркменской ставке, владыка Агафодор в 1905 г. освятил вновь построенный для окрещенных туркмен храм. При Сентинском Спассо-Преображенском монастыре, по предложению преосвященного Агафодора, была в 1899 г. открыта церковноприходская школа для обучения детей карачаевцев. О результатах плодотворной работы православной миссии в Ставропольской епархии за время архипастырского служения владыки Агафодора можно судить по тому, что количество вступивших в православие превысило шесть тысяч человек!

Вся деятельность противосектантской и противостарообрядческой миссий в епархии по указанию владыки Агафодора сосредоточивалась на благовествовании Слова Божия православным людям для утверждения их в вере и христианском благочестии. Еще в 1893 г., привлекая городских священников к миссионерским делам, он позаботился о пополнении благочиннических и церковных библиотек книгами по истории сектантства и старообрядчества и их обличению. Владыка Агафодор обязал епархиальное духовенство вести в воскресные и праздничные дни после вечерни религиозно-нравственные внебогослужебные собеседования в храмах для поддержания среди паствы благочестия и для охранения ее от религиозных заблуждений. Духовенству также рекомендовалось приучать паству к общему церковному пению, как одному из средств изучения молитв и церковных песнопений и большего внимания присутствующих при богослужении. Эта мера была особенно необходима в тех приходах, где были сектанты, т. к. среди них было распространено общее пение. В своем пастырском послании к епархиальному духовенству в 1909 г. преосвященный Агафодор подчеркивал большое значение роли проповеди с церковного амвона и внебогослужебных собеседований в деле религиозно-нравственного воспитания паствы.

Крупным новшеством, введенным преосвященным Агафодором, стали беседы с сектантами в коллективном собрании миссионеров. В 1904 г. в миссионерском собеседовании участвовали с одной стороны — епархиальный миссионер, три окружных миссионера, два приходских священника, а с другой стороны собеседниками были старообрядцы, духоборы, молокане и хлысты. Эта интересная и полезная форма бесед получила развитие и в последующие годы, неизменно привлекая массу народа. Очи поднимали религиозные чувства православных людей и вместе с тем содействовали утверждению поколебленных лиц в лоне Православной Церкви. В 1901 г. владыка Агафодор открыл в образцовой школе духовной семинарии краткосрочные миссионерские курсы для ревнителей Православия. Одновременно во многих местах епархии были созданы миссионерские кружки.

В августе 1905 г. преосвященный Агафодор проводит пастырское собрание епархиального духовенства, выдвинув на обсуждение ряд вопросов, связанных с изданием закона о свободе совести: как достичь того, чтобы сами пастыри стояли на высоте признания, имея добрые взаимоотношения между членами клира и являя с паствой своей единое тело, какие меры следует предпринять, дабы богослужение совершалось истово, и как усилить христианскую проповедь в храме, в домах прихожан, для детей, для взрослых, для всей паствы? Все эти вопросы обсуждались в течение трех дней и получили полное, единодушное разрешение. Вскоре владыка призвал духовенство приступить, согласно определению Св. Синода, к устройству церковноприходских собраний и учреждению церковноприходских советов. Преосвященный Агафодор потребовал, чтобы церковно-приходской совет дал «твердую почву для процветания в приходе школ для детей и взрослых, кружков ревнителей Православия, приютов для сирот и детей беднейших родителей, домов трудолюбия и иных форм многовидного благотворения и просвещения» и чтобы благодаря усиленному пастырскому воздействию приходских священников на паству в новых условиях было достигнуто «действительное обновление и возрождение жизни приходских общин на новых началах»[171].

После миссионерских трудов постоянной заботой владыки Агафодора было улучшение состояния церковно-приходских школ. Во время частых поездок по епархии он обязательно после осмотра храма навещал местную церковноприходскую школу, экзаменуя учеников в знании учебных предметов, вникал во все материальные нужды школы. Он считал, что дети и школа — вот тот путь, который мог вывести пастыря из исторически создавшегося в епархии ненормального положения его некоторой отчужденности от паствы.

Одно из своих посланий к духовенству он закончил таким страстным призывом: «Внемлите же, боголюбивые отцы иереи, глас Архипастыря вашего... Раскройте широко двери школьные для всех детей школьного возраста, в особенности же для девочек, из которых в настоящее время девять десятых стоят еще за порогом школы. Во имя вашего апостольского служения и ради собственной пользы усугубьте вашу ревность о Господе, отдайте свой досуг школьному обучению детей, а паче же непрестанному наставлению их в Законе Божием»[172].

К просвещению паствы с помощью школ преосвященный Агафодор также широко привлекал монастыри. Так, в Иоанно-Марьинском женском монастыре Ставрополя была открыта второклассная церковноприходская школа, выпускавшая учительниц и пользовавшаяся большой популярностью в епархии. Одно лишь здание этой прекрасной, великолепно оборудованной школы обошлось более чем в 30 тысяч рублей. Любопытно, что за счет своих личных средств владыка Агафодор в 1897 году открыл церковно-приходскую школу при Ставропольской тюрьме, в которой в первый же год обучалось 27 человек.

Благодаря заботе преосвященного Агафодора количество церковно-приходских школ в епархии более чем удвоилось, достигнув 475, а число учащихся почти утроилось! Большинство школ получило собственные хорошие здания, располагая всеми необходимыми принадлежностями, учебными пособиями и библиотеками для внеклассного чтения. В строительство новых школ было вложено около двух миллионов рублей! Из числа 707 законоучителей начальных школ только 76 были платными, остальные наставляла детей Закону Божию безвозмездно. Обширная и благотворная деятельность владыки Агафодора на школьном поприще заслужила глубокую признательность и восхищение всей его паствы, горячо поддерживавшей все эти начинания в деле народного просвещения.

Вместе с тем владыка Агафадор не упускал из поля своего зрения и епархиальных духовно-учебных заведений, интересуясь их состоянием и всеми нуждами. Придавая большое значение правильному религиозному воспитанию и обучению детей духовенства, он постоянно посещал духовно-учебные заведения во время экзаменов, лично поздравлял воспитанников и воспитанниц с праздниками Рождества Христова и Пасхи. Ни один торжественный акт и храмовый праздник и духовно-учебных заведениях не обходился без торжественной архиерейской службы и архипастырского наставления молодому поколению. Когда в октябре 1906 г. из-за беспорядков среди учащейся молодежи Ставрополя была закрыта духовная семинария, владыка Агафодор вскоре возбудил перед Св. Синодом ходатайство о возобновлении занятии, взяв таким образом на себя ответственность за поведение семинаристов. Благодаря такому поручительству духовная семинария снова была открыта, и в ней началась нормальная учебная жизнь.

Близко принимая к сердцу нужды духовенства, преосвященный Агафодор вложил много сил в создание 2-го епархиального женского училища в Екатеринодаре. В Ставропольском епархиальном училище были пристроены здания образцовой школы и больницы. Рост числа учащихся в духовной семинарии побудил владыку Агафодора позаботиться о постройке нового семинарского общежития на 150 человек. Затраты лишь на одно капитальное строительство по епархиальным духовным училищам достигли около 1 миллиона рублей. Кроме того, на собственные средства владыки Агафодора в. епархиальных духовно-учебных заведениях, в Ставропольских мужских и женских гимназиях, а также в Петербургской, Московской, Казанской и Киевской духовных академиях были учреждены стипендии для детей духовенства Ставропольской епархии.

Крупным событием в жизни епархии стало торжественное празднование 13 ноября 1896 г. пятидесятилетия Ставропольской духовной семинарии. За этот срок она испытала немало перемен. Свыше 30 лет семинария не имела своего здания, терпя много неудобств, и только в 1883 г. получила, наконец, прекрасное помещение, являвшееся украшением и гордостью Ставрополя. На юбилейном торжестве преосвященный Агафодор выступил с приветственной речью, в которой отметил заслуги духовной семинарии, как питомника духовного просвещения и рассадника веры и благочестия в епархии.

Благословив семинарию св. иконой Казанской Божией Матери, преосвященный Агафодор выразил надежду, что она по-прежнему будет служить светочем для епархии, воспитывая духовных пастырей и служителей православной церкви.

Испытав в детские годы горесть сиротства и нищеты, владыка Агафодор был необыкновенно чуток и отзывчив к проявлениям подлинной нужды. Естественно, что с первых дней вступления на Ставропольскую кафедру он возложил на себя бремя забот о людях, нуждавшихся в материальной и нравственной помощи. Его частная благотворительность была весьма разнообразна: щедрые пожертвования, участие в просветительных и благотворительных учреждениях и прочие. Много внимания он уделял оживлению деятельности Ставропольского Андреевско-Владимирского братства, преследовавшего благотворительные и религиозно-просветительные цели. При нем братство содержало бесплатную столовую для бедных, убежище для бесприютных детей на 45 человек и дом для престарелых.

Свою просветительную деятельность братство проводило через содержавшиеся им школу, читальню, книжный склад с брошюрами, а также путем религиозно-нравственных чтений. Под покровительством владыки Агафодора находилось Святоосиевское братство в Майкопе и Александро-Невское братство в Екатеринодаре. Любопытно, что только за время болезни в 1913 —  1914 гг. он пожертвовал на благотворительные цели 132 тыс. рублей. По духовному завещанию владыки Агафодора на эти же цели пошли и остававшиеся у него 50 тыс. рублей, которыми он распорядился перед смертью.

Выйдя из беднейшей духовной семьи, владыка Агафодор очень мною сделал по созданию благотворительных учреждений для лиц духовного сословия. В 1897 г. была открыта Александро-Мариинская богадельня для престарелых и бездомных священноцерковнослужителей и их вдов с приютом для малолетних и безродных сирот епархиального духовенства.

В 1894 году преосвященный Агафодор предложил ректору духовной семинарии Архимандриту Антонию учредить в Ставрополе Епархиальную церковно-археологическую комиссию «для изучения прошедшей жизни местной церкви от первого появления христианства до нашего времени». Одновременно был создан комитет для выработки устава церковно-археологического общества по образцу устава Сухумской комиссии.

В первоначальном уставе общества его цель определялась изучением церковнорелигиозной жизни в современных пределах епархии «от начала насаждения в ней христианства до настоящего времени». Среди духовенства и широких общественных кругов Ставрополья инициатива владыки Агафодора нашла самый сочувственный отклик. При обществе были созданы древлехранилище и библиотека. Для последней преосвященный Агафодор преподнес в дар несколько томов «Материалов по археологии Кавказа».

В 1906 г. в старом архиерейском доме при Крестовой церкви в присутствии преосвященного Агафодора открылся музей церковно-археологического общества, которому впоследствии Св. Синод присвоил имя архиепископа Агафодора. В музее было несколько отделов — археологический, церковно-историчеокий и миссионерский. В церковно-историческом были представлены древняя и старинная церковная утварь, виды храмов и епархиальных обителей, альбомы с рисунками древнехристианских храмов и прочее. В миссионерском отделе находилось много образцов старообрядческой иконописи, разных священных изображений, употребительных у староверов, архиерейских регалий австрийской иерархии, изображений руководителей сект и старообрядчества и т. п. Впоследствии в музее была учреждена палата архиепископа Агафодора. Музей располагал портретным залом, библиотекой и архивом. В числе экспонатов музея было также дело о погребении убитого на дуэли поручика Лермонтова.

В 1907 г. был составлен новый устав общества. В нем говорилось: «Цель учреждения Ставропольского церковно-археологического общества: а) всестороннее изучение церковнорелигиозной жизни в первоначальных пределах епархии, т. е. всего Северного Кавказа, от начала насаждения в нем христианства до настоящего времени; б) подготовление материалов для составления истории Ставропольской епархии»[173].

Для осуществления этой цели общество публиковало сведения о церковной древности в пределах епархии и материалы по церковной археологии края, а также отыскивало, изучало и охраняло древнехристианские памятники. Вместе с тем общество занималось историей епархии до момента ее учреждения в 1842 г., историей церковного строительства и прочим. Общество также описывало и разрабатывало архивы церквей, монастырей, соборов, духовной консистории, духовно-учебных заведений, предприняло издание сборника «Церковная старина на Северном Кавказе».

Благодаря инициативе владыки Агафодора Епархиальное церковно-археологическое общество сделало важный вклад в дело изучения исторического прошлого церкви Северного Кавказа. К сожалению, разразившаяся в 1914 г. мировая война помешала опубликованию многих трудов исторической комиссии общества по истории Ставропольской епархии.

Кроме административных, миссионерских, школьных и благотворительных дел, владыка Агафодор много сил и энергии отдал храмозданию, добившись в этой области поразительнейших результатов. Еще в начале своей архипастырской деятельности преосвященный Агафодор убедился, что в епархии ощущается недостаток в храмах. Во время кавказских войн жители станиц и сел строили небольшие храмы. Между тем вследствие естественного прироста и притока новых поселенцев, население Северного Кавказа увеличивалось. Первоначально построенные церкви стали тесны и недостаточны для разросшихся населенных пунктов. Расширения старых храмов за счет новых построек не давало должного эффекта, т. к. большинство степных сел и станиц растянулось на 10 — 15 км.

Более того, в епархии стало возникать множество степных хуторов, удаленных на большое расстояние —  иногда до 20 км — от приходских храмов. Это обстоятельство как нельзя более способствовало пропаганде сектантства на хуторах. Подолгу не внимая Слову Божию в храмах, находясь вдали от надзора духовенства, годами не слыша пастырских наставлений в православной вере, население хуторов, равно как отдаленных сел и станиц, легче поддавалось сектантскому влиянию.

В связи с этим преосвященный Агафодор в 1893 г. распорядился, чтобы все хутора были приписаны к определенному приходу, «смотря по удобству для населения». Приходскому духовенству вменялось в строгую и неукоснительную обязанность сколь возможно чаще посещать эти хутора, ведя собеседования с жителями и зорко наблюдая за религиозно-нравственным состоянием их населения. Епархиальным и окружным миссионерам в свою очередь предписывалось чаще посещать хутора, ограждая хуторян от сектантских пропагандистов. Вслед за этими предварительными распоряжениями преосвященный Агафодор предпринял более радикальные меры. Он постарался не только увеличить причты при церквах многолюдных приходов, но и строить в больших селах и станицах новые храмы, а на хуторах хотя бы молитвенные дома. Насколько широка и плодотворна была деятельность епископа можно судить уже по тому, что за первые 15 лет его архипастырского служения количество духовенства и церквей в епархии выросло в полтора раза (духовенства — на 700 чел., а церквей — на 190). На строительство новых храмов православной паствой Ставропольской епархии было затрачено свыше 13 млн. рублей, в том числе около 8 млн. рублей на Кубани и свыше 5 млн. рублей на Ставрополье. Само население, горячо и деятельно поддерживая благое начинание владыки Агафодора, изыскало необходимые на сооружение средства в селах и станицах. В ответ на его призыв в епархии нашлось немало щедрых благотворителей, пожертвовавших значительные суммы на украшение церквей, приобретение утвари и облачений.

Многое предпринял владыка Агафодор для основания новых монастырей. Благодаря ему в 1897 г. был открыт Спасо-Преображенский женский монастырь вблизи Карачаевского аула Сенты. За год до того здесь, у подножия горы, увенчанной древним христианским храмом — замечательным памятником раннего христианства среди народов Северного Кавказа, возникла женская община во имя Преображения Господня. Монахини взяли на себя поддержание и сохранение своей святыни — древнего храма, время постройки которого теряется во мраке веков. Владыка Агафодор принял живейшее участие в этой общине, полагая, что создание женского монастыря будет содействовать приобщению карачаевцев к русской культуре. По его ходатайству Св. Синод разрешил учреждение на р. Теберде женского монастыря, призванного стать светочем православия в горах Кавказа и стражем древнехристианских памятников в верховьях Кубани, подоено Зеленчукскому Александро-Афонскому мужскому монастырю. Первоначально в женской обители была скромная церковь, устроенная в простой избе с камышовой крышей и земляным полом, но затем монахини соорудили новый храм в честь св. мученика Агафодора. В 1903 году, в присутствии владыки Агафодора, состоялось торжественное освящение новой церкви, на которое прибыла масса богомольцев со всех концов Ставропольской епархии. Прибывшего на торжества преосвященного Агафодора жители аула Сенты, карачаевцы-мусульмане радушно встретили хлебом и солью, благодаря за созданную при монастыре церковноприходскую школу, в которой их дети обучались русской грамоте и арифметике.

Во время освящения храма владыка Агафодор выразил уверенность в том, что новая обитель, выросшая среди скал и лесов, на древнем пути распространения христианства на Северном Кавказе, сделается со временем великой и славной. Эти надежды вскоре оправдались. Несмотря на скудность средств, количество сестер обители вскоре достигло 200 человек. Монастырь, развиваясь, оказывал большое культурное влияние на окружающее горское население, которое прониклось чувством глубокого уважения к сестрам Спасо-Преобра-женской обители. Любопытно, что, когда в 1905 г. монастырю грозило нападение банды разбойников, карачаевцы пришли к игуменье Раисе и сказали ей: «Не бойся, матушка, мы поставим возле монастыря свою стражу и не дадим вас никому в обиду». Преосвященный Агафодор, узнав об этом, был приятно поражен тем, что горцы действительно взяли монастырь под свою защиту, и заброшенная в горной глуши беспомощная женская обитель не пострадала от руки злоумышленников, посягавших на ее скромное достояние.

Длительное и в высшей степени благотворное для: епархии и для церкви Христовой архипастырское служение владыки Агафодора заслуженно поставило его в ряды выдающихся русских иерархов. В 1907 г., незадолго до своего семидесятилетия, он «за отлично усердную службу и особые Архипастырские труды» был возведен в сан архиепископа.

Ставропольская паства с большим удовлетворением встретила это повышение в сане своего любимого и очень популярного в народе архипастыря. В 1916 г. Св. Синод присвоил владыке Агафодору новое наименование архиепископа Кавказского и Ставропольского.

По состоянию здоровья владыка Агафодор в дальнейшем всю тяжесть забот по управлению епархией был вынужден переложить на плечи своего викария епископа Александровского Михаила. 18 июня 1919 г. высокопреосвященный Агафодор, горячо оплакиваемый своей паствой, тихо почил на 82-м году своей жизни, В Казанском кафедральном соборе при огромном стечении горько переживавших кончину своего архипастыря людей, состоялось торжественное отпевание усопшего владыки Агафодора. Величественная его фигура венчает собой яркую и значительную полосу дореволюционной истории Кавказской Православной Церкви. Незадолго до его смерти образовалась самостоятельная Кубанская епархия, выделившаяся из подчинения Ставропольской кафедры. Новая епархия насчитывала в своем составе до 500 приходов.

Из 75-летнего дореволюционного периода существования Кавказской (Ставропольской) епархии третья часть (26 лет) приходится на время управления ею владыки Агафодора. Его замечательная и плодотворная архипастырская деятельность оставила неизгладимый и глубокий след в духовной жизни православной паствы Северного Кавказа.

ГЛАВА III ВЛАДИКАВКАЗСКАЯ ЕПАРХИЯ

Одним из малоизученных периодов истории православной церкви на Северном Кавказе являются ее главы, касающиеся Владикавказской епархии. Епископская кафедра во Владикавказе первоначально была открыта в 1875 г. на правах викариатства Грузинского экзархата: в состав новой епархии вошли тогда все осетинские православные приходы. Затем в 1885 г. к ней были присоединены входившие в Терскую область русские приходы Кавказской епархии. Самостоятельной Владикавказская епархия стала в 1894 г., освободившись от иерархического подчинения Грузинскому экзархату. Ее первым архипастырем был преосвященный Иосиф {1875 — 1889), прозванный в народе апостолом Осетии. Еще будучи архимандритом и управляющим осетинскими приходами Владикавказского округа (1857 — 1879), он стяжал добрую славу своей замечательной миссионерской работой среди осетин. Владыка Иосиф (в мире Иван Чепиговский) был потомком первого кошевого атамана Черноморского войска Захара Чепиги, много потрудившегося для дела церковного строительства в Черномории. Его внуку, Ивану Чепиговскому, по окончании в 1847 г. Киевской духовной академии довелось на 40 с лишним лет связать с Кавказом свою жизнь и миссионерские труды. Он первым был назначен в 1857 г. на должность управляющего осетинскими приходами и причтами, с возведением в сан архимандрита. Местопребыванием ему была установлена Слобода Алагир в центре Северной Осетии.

Перед отправлением архимандрита Иосифа к месту нового служения экзарх Грузии дал ему наставление: «Не слишком строго относиться к нарушениям осетинами некоторых правил и обрядов церковных, но по возможности делать снисхождение»[174]. В ту пору сила фанатического ислама давала себя чувствовать в Осетии постоянно. Без конвоя было даже опасно выезжать в осетинские приходы. Не питая открыто враждебного отношения к православной церкви, осетины, будучи в большинстве своем формально христианами, тем не менее отдавали предпочтение своим святым местам — дзуарам. Место духовенства у них занимали свои жрецы-деканозы, приносившие жертвы дзуарам и произносившие свои кувды — молитвы. Многие осетины, особенно женщины, десятилетиями не посещали храмов, среди них были развиты многоженство и кровосмесительные браки, языческие суеверия и предрассудки, воровство и кровомщение.

Только начав свою новую деятельность, архимандриту Иосифу пришлось провести следственное дело о деканозах, в руках которых находились древние иконы и кресты. Это были, как правило, вещи убитых татарами и персами православных священников. Дело о деканозах возникло в связи с учиненным ими бесчинством в 1858 г. в Кобийской Георгиевской церкви и кончилось для них на первый раз внушением и предупреждением прекратить вмешательство в церковные порядки.

Когда архимандрит Иосиф впервые прибыл в Северную Осетию, в ней служил только один священник-осетин — А. Колиев, с семинарским образованием. Остальные, в большинстве необразованные священники, были грузины, служившие на своем родном, непонятном осетинам языке. Лишь впоследствии к Колиеву присоединился ряд священников из числа осетин, кончивших курс духовной семинарии. Материальное положение духовенства в Осетии было очень тяжелым: священникам «Общества восстановления православного христианства на Кавказе» платили лишь 400 рублей в год, т. е. такое содержание, которое по ироническому выражению владыки Иосифа «довольно велико, чтобы не умереть с голоду, но далеко недостаточно, чтобы жить прилично».

В далеко неравных условиях архимандриту Иосифу пришлось начать борьбу с происками влиятельного фанатика-мусульманина генерала русской службы Мусы Кундухова, стоявшего во главе Владикавказского осетинского округа. Подученные им муллы вели активную пропаганду против христианства. Женщинам они внушали не давать ребенку православного имени, говоря, что тогда он не будет долго жить. О заводимых священниками школах говорили, что всякий осетин, учившийся в них, будет отдан в солдаты. Сам Кундухов сеял среди осетин-христиан вражду против православного духовенства. Он всячески стремился привить еще слабым в вере осетинам-христианам мысль о превосходстве ислама, он настаивал на выселении осетин из Владикавказа, где они имели свой приход, опасаясь усиления их влияния в Осетии. Кундухов дошел до того, что как-то, встретившись с протоиереем Колиевым, пригрозил ему снести голову шашкой, если он будет поддерживать архимандрита Иосифа и не ослабит своих действий, противных духу ислама. На такую угрозу протоиерей Колиев достойно ответил Кундухову, что он, Калиев, скорей отрубит ему ноги гусиным пером, если Кундухов не оставит христиан в покое[175].

И действительно, христианское «гусиное перо» оказалось сильнее мусульманской «шашки»...

По настоянию архимандрита Иосифа, Кундухов был в 1861 г. удален из Осетии, а в 1866 г. с 10 тысячами осетин-мусульман выехал в Турцию. Архимандрит Иосиф настойчиво протестовал против вопиющей несправедливости местных властей, выражавшейся в том, что осетинам-мусульманам раздавались для поселения лучшие земли на плоскости, а осетин-христиан загоняли в бесплодные горные ущелья. В результате настояний архимандрита Иосифа, справедливость была восстановлена и в этом важном деле. Большую борьбу пришлось выдержать архимандриту Иосифу с ренегатами-вероотступниками. Ряд преимуществ, предоставляемых царскими властями осетинам-мусульманам (посылка детей в кадетские корпуса, служба в почетном конвое, предоставление лучших земель на плоскости и т. п.), был одной из побудительных причин вероотступничества и совращения в ислам. Мусульманское меньшинство сделалось, благодаря этому, в Осетии привилегированным и господствующим сословием, тогда как народные массы, осетины-христиане, находились в приниженном и забитом состоянии. Местные же русские власти, занятые исключительно военными делами, долго не вмешивались в религиозную жизнь Осетии. Вследствие этого в 40-х годах XIX века родилось и опасно разрослось зло вероотступничества. Исключительно благодаря многострадальному и безответному духовенству Осетии в эти годы часть осетин-христиан не преклонила колен перед исламом, как это случалось среди ингушских племен —  назрановцев, джераховцев, кистин, откуда гонимым священникам пришлось бежать.

Другими причинами ренегатства служили преднамеренные действия Кундухова и его ставленников, направленные на унижение христианства, а также очень малое число православных церквей. На этом тяжком поприще борьбы с мусульманством и ренегатством архимандрит Иосиф, опираясь на своих помощников, добился вскоре крупных успехов, особенно после переселения фанатически настроенных мусульман в Турцию.

Недовольные деятельностью архимандрита Иосифа лица в глаза называли его фанатиком. На него при объезде приходов было даже устроено в дремучем лесу руками подкупленных убийц покушение, к счастью неудавшееся. Не легче приходилось и его сподвижникам. В селе Кадгарон ренегаты пытались избить священника Бедиева, убеждавшего их в превосходстве христианских истин над исламом. Защищаясь, он расшиб голову одному осетину, который за это подал жалобу начальству... После тщательного расследования этого случая, священник Бедиев был, однако, оправдан. В 1862 г. в одном селе священник был зарезан за отказ повенчать 8-летнюю девочку с 10-летним мальчиком...[176]

Осетинский публицист Г. Цаголов писал, что «это была небольшая горсть, но горсть людей, сильных духом, пожертвовавших своим личным благом и счастьем во имя блага и счастья своего народа, не щадивших ни своих сил, ни своих средств, ни даже жизни для достижения цели. У этих людей была вполне ясная цель: это религиозно-нравственное просвещение народа в духе, конечно, православия». Семья этих самоотверженных тружеников оставила, по словам Цаголова, после себя заметный след: «осетинскую церковную службу» и «грамотную Осетию»[177].

При архимандрите Иосифе, благодаря содействию «Общества восстановления православного христианства на Кавказе» было построено свыше десяти новых храмов, для которых общество присылало целые сундуки с облачением, иконами, утварью. Сотни рублей рассылались осетинским церквам на свечи, масло, вино, ладан и пр..

Архимандрит Иосиф по прибытии в Осетию застал лишь одну школу в Алагире и частную школу для девочек осетинок, созданную протоиереем Колиевым во Владикавказе. Эта последняя школа, первоначально ютившаяся в квартире самого Колиева, в 1866 г. была преобразована в Ольгинское трехклассное училище. В крупном центре православия Северной Осетии, в селе Вольно-Христианском, священник И. Мревлов открыл в 1856 г. церковноприходскую школу, отдав свою квартиру под приют для учеников. Он на свои скудные средства содержал оба эти учреждения и подготовил 8 мальчиков-осетин для поступления в духовное училище. В с. Ардон благодаря заботливости священника М. Сухиева также была открыта такая школа.

Архимандрит Иосиф прилагал все усилия для открытия ряда новых церковных школ в Северной Осетии: он сам составлял черновые планы и контракты на постройку школьных зданий. В 1863 г. в Северной Осетии на 48 тысяч человек ее тогдашнего населения действовало 13 школ с 250 учениками, а в 1867 г. — 30 школ с 542 учащимися. Несмотря на многие недостатки преподавания и плохие учебные условия, все же эти первые школы оказали положительное влияние на возвышение нравственного уровня осетинского народа в духе христианского учения. Архимандрит Иосиф был также смотрителем основанного в 1836 г. во Владикавказе Осетинского духовного училища. В его стенах преподавал учитель-осетин Григорий Мжедлов, занимавшийся переводом церковных книг на осетинский язык, в которых он впервые применил русские буквы. До него осетинский язык изучался по книгам И. Ялгузидзе, напечатанных грузинскими буквами.

Цель воспитания детей в училище определялась «Правилами», в которых говорилось: «Правила и поступки горцев почти во всем противоположны правилам и поступкам христиан и граждан. Поэтому-то священнейшею обязанностью смотрителя и наставников Владикавказского училища должно быть направление деятельности юных питомцев в противную сторону от примеров, их окружающих, на сторону чистой христианской нравственности». Далее рекомендовалось: «В душах этих диких надобно возродить новый мир с христианскими понятиями о коренных обязанностях и отношениях к Богу, к людям, к себе самим, ко всему обществу и к правительству Российскому и государю»[178].

К сожалению, по жалобе воспитанников Кавказскому наместнику на плохое бытовое состояние училища, оно в 1863 г. было закрыто. Этот факт архимандрит Иосиф считал самым печальным событием за все время своей деятельности в Осетии, полагая закрытие училища ужасной ошибкой.

Быстро усвоив осетинский язык, архимандрит Иосиф с увлечением отдавался проповеднической деятельности, изъясняя осетинам христианские истины на их родном языке и страстно борясь с ренегатством. В 1858 г. только за один месяц было окрещено в Дигории свыше 1000 человек, благодаря посылке туда для проповеди самых лучших осетинских священников и содействию в этом деле окружного военного начальства.

Опасной и поистине крестоносной была деятельность таких выдающихся осетинских священников, как Гатуев, Токаев, Хетагуров и др. Они самоотреченно боролись с языческими жертвоприношениями, поклонением дзуарам, деревьям и камням, народными суевериями и предрассудками, с разорительными поминками и конскими скачками по умершим, с многоженством и кровомщением. Не без влияния Осетинского духовенства был принят в 1880 г. стариками селений Владикавказского Осетинского округа общественный приговор об искоренении и ограничении многих вредных народных обычаев — выкупа за невесту, разорительных поминок по умершим и их оплакивания, кровомщения и пр. Все эти безнравственные и варварские пережитки и языческие предрассудки, как несообразные с духом христианской религии, получили решительное осуждение. Это имело большое значение для жизни Осетии, где, по словам ученого В. Миллера, «нравственный склад каждого, называет ли он себя христианином или мусульманином, сложился из понятий, вырабатывавшихся веками, где и христианин, наряду с исполнением своих христианских обязанностей справляет и прежние языческие обряды и не думает, чтобы они были несогласными с новыми, указываемыми духовенством».

Об оздоровляющем воздействии христианской проповеди можно судить хотя бы по тому, что благодаря постоянным поучениям священника Токаева христиане-осетины села Ардон раньше других перестали совершать празднества в честь языческого бога полей Татартупа, начали усердно посещать храм, хоронить покойников без разорительных поминок и конских скачек.

В результате миссионерской деятельности архимандрита Иосифа в Осетии стало заметно улучшаться религиозно-нравственное состояние осетин. Церкви начали наполняться молящимися, поколебались суеверные обычаи. Тем не менее после того, как его в 1868 г. в глаза назвали оскорбительно фанатиком, архимандрит Иосиф подал просьбу об увольнении от должности управляющего осетинскими приходами и уехал в Тифлис. Однако после открытия в 1875 г. Владикавказского викариатства ему уже в качестве епископа опять пришлось вернуться в Северную Осетию для управления осетинскими приходами.

Через 10 лет, в 1885 г., вместо викариатства была учреждена Владикавказская епархия, включавшая в свой состав Северную Осетию и Терскую область и подчинявшаяся синодальной конторе Грузинского экзархата. От Кавказской епархии в подчинение епископу Иосифу отошло 93 церкви и 2 монастыря (в Кизляре и станице Государственной). В епархию также вошли 24 церкви Северной Осетии. Новая епархия быстро наладила свою деятельность. Для внутренней миссии среди православных в епархии было учреждено отделение Тифлисского братства во имя Пресвятой Богородицы. Оно развернуло широкую деятельность среди русского и осетинского населения.

Много времени владыка Иосиф посвящал обозрению епархии, уделяя особенное внимание осетинским приходам. Его сильно волновало крайнее убожество церквей в аулах Осетии. В Салугарданской церкви, где лопнул колокол, в праздники приходилось прибегать к глашатаям для приглашения к богослужению. Нузальская древнейшая церковь была настолько мала, что в нее с трудом могли войти 10 человек. Многие храмы ютились в ветхих и малых зданиях.

После нескольких относительно спокойных для епархии лет началась русско-турецкая война 1877 — 1878 гг. В Осетии снова подняли голову турецкие эмиссары и местные муллы. Разъезжая по аулам под предлогом лечения заговорами и талисманами, своими речами муллы подрывали авторитет христианства и православного духовенства. В Дигории враждебное отношение ренегатов-вероотступников к православным осетинам приняло настолько вызывающий характер открытого издевательства над христианством, что само православное население потребовало обуздания врагов христианской веры. Начальство вынуждено было пригрозить вожакам ренегатства высылкой из Дигории, если они не прекратят враждебных действий против христиан. Это заставило ренегатов присмиреть. В возвышении авторитета духовенства в глазах осетин большую роль сыграло посещение Осетии в 1881 г. экзархом Грузии Иоанникием.

Много труда владыка Иосиф вложил в дело перевода священных и богослужебных книг на осетинский язык. Эта сторона деятельности преосвященного Иосифа увековечила его имя в истории просвещения Северной Осетии. Он упростил на 11 букв составленный академиком Шегреном на основе русской графики осетинский алфавит и в 1878 г. в виде опыта отпечатал первые осетинские книги. Применение букв русского алфавита оказалось очень удобным, позволяя печатать книги на осетинском языке в любой русской типографии.

Следующий год оказался наиболее плодотворным в издательской деятельности владыки Иосифа: он перевел и за свой счет отпечатал краткую параллельную грамматику русского и осетинского языка, Священную историю Ветхого и Нового завета и русско-осетинский словарь. Помогали ему передовые осетинские священники А. Аладжиков, А. Колиев, М. Сухиев и Токаев. Какого труда стоила преосвященному Иосифу его издательская деятельность, видно из того, что только над составлением русско-осетинского словаря он проработал около 25 лет. По поводу вышедшего тогда издания Священной истории он с горечью писал: «Выпустить второе издание вряд ли хватит сил: два года египетского труда стоило мне это издание, по 3 и 4 раза приходилось исправлять одну и ту же корректуру; наборщики русские осетинского языка не знают, в месяц едва набирали по 8 страниц... Труды мои совершались в одиночестве, в уединении кабинета, никто не знает, как они тяжелы. Но не в моем характере взяться за какое-либо дело и, не докончивши, бросить»[179].

Выдающийся многолетний труд — русско-осетинский словарь, укрепил за владыкой Иосифом репутацию ученого. Профессор В. Миллер, специалист по осетинской лингвистике, восторженно писал: «Удивляюсь искусству, которого вы достигли в осетинском слоге».

Владыка Иосиф всегда энергично ратовал за перевод обучения в школах на осетинский язык, дабы «скоро и правильно двинуть национальное осетинское образование и прежде всего религиозное». В этой просветительской деятельности ему помогало не только «Общество восстановления православного христианства на Кавказе», открывшее в Северной Осетии ряд школ, но и группировавшиеся вокруг него просвещенные и передовые осетинские священники. Они тоже перевели на осетинский язык многие церковно-богослужебные книги — Евангелие (Мжедлов), апостольские послания (Цораев), пасхальную службу (Жускаев), литургию Иоанна Златоуста (Колиев), Часослов (Сухиев). Священник А. Колиев написал в стихах на осетинском языке акафисты Пресвятой Богородице и Сладчайшему Иисусу. Они были написаны стихом, близким к народному, и благодаря этому сразу же приобрели широкую популярность. О своих помощниках владыка Иосиф писал: «Они готовы потрудиться на пользу своих соотечественников в деле распространения между ними национальной грамотности!»

Осетинская знать, куртатинские алдары и дигорские баделята, опасаясь влияния на широкие народные массы осетинских священников Колиева и Сухиева, задумали взять их в плен. Военному начальству пришлось охранять их от нападений со стороны фанатически настроенных мусульман. Самые авторитетные осетины опасались преследований этих фанатиков. Даже первый из осетин — генерал русской службы Туганов вынужден был хранить в тайне свою принадлежность к христианству и лишь после смерти, к удивлению мусульман, был похоронен по чину православной церкви. Приехавшие на похороны горцы-мусульмане, увидев у генеральского гроба священников, слали в адрес покойного злобные проклятия. Крест, поставленный на его могиле, был сброшен и разбит.

Своими замечательными миссионерскими и просветительскими делами «апостол Осетии» преосвященный Иосиф оставил глубокий след в истории развития христианства на Северном Кавказе. Имя архиерея Иосифа Чепиговского с уважением и поныне вспоминает каждый образованный осетин, понимая, какой вклад сделал в осетинскую национальную культуру этот видный духовный деятель.

Преемником преосвященного Иосифа стал владыка Петр. Первое, что ему пришлось решать, — это вопрос о дальнейшем существовании во Владикавказе Ольгинского Осетинского женского училища. В 1888 г. «Общество восстановления православного христианства на Кавказе» разработало проект реорганизации этой Осетинской девичьей школы, которая, по его мнению, не достигла главной цели своего назначения — быть рассадником христианского просвещения среди женщин-осетинок. Находясь во Владикавказе, училище служило по преимуществу интересам жителей города, а не природным осетинкам[180].

Возникла идея преобразовать девичью школу в епархиальное женское училище, а на базе открытой ранее в осетинском селе Салугордан женской школы устроить училище для всей Осетии. Однако осетинская интеллигенция с неодобрением отнеслась к этому проекту и энергично протестовала против вынесенного Грузинским экзархатом и Советом общества решения о закрытии Осетинского женского училища во Владикавказе. Местный общественный осетинский деятель К. Хетагуров выступил по этому вопросу в печати с гневной статьей. Владыка Петр встал на сторону осетинской общественности, полагавшей, что училище не только оказывало самое благотворное влияние на положение женщины в Осетии, но и давало ей десятки народных учительниц.

«Во все время своего существования школа пользовалась необыкновенной любовью и доверием осетин. Она не могла вмещать всех желающих учиться в ней... Она была безусловно лучшим учреждением просветительной деятельности «Общества восстановления православного христианства на Кавказе»; она насаждала в отдаленных уголках горной Осетии неувядаемые зародыши просвещения; она давала неутомимых тружениц для сельских школ... Благодаря ей религиозный фанатизм магометанской Осетии стал охотно поддаваться принципам христианского воспитания. Короче говоря, школа эта становилась насущной потребностью всего народа. Вдруг в самый разгар учебного 1890 — 1891 г. (5 января) приехавшая из Тифлиса комиссия, от имени Совета Общества, прекратила существование школы. Трудно передать глубину горя, причиненного этим событием», —  писал К. Хетагуров.

«Неожиданная весть о переводе преосвященного Петра, епископа Владикавказского, в Великий Устюг, как громом, поразила всю его паству, — замечает К. Хетагуров по поводу результатов протестов против закрытия школы. — Проводы его 27, 28 и 29 мая 1891 г. отличались необычайной в этих случаях задушевностью. Все слои общества принимали в них самое горячее участие. Как искренно преданные дети православия, в проводах представителя Христовой церкви, естественно, хотели принять участие и владикавказские осетины... К сожалению, это им не было позволено, а небольшой адрес, в котором они просто и сердечно излагали любимому владыке свои чувства, был арестован накануне его подачи... Мало того, многие из осетин, участвовавших в протесте по поводу закрытия училища и подписавших означенный адрес, были даже подвергнуты кое-каким ограничениям». Сам епископ Петр, просивший помедлить с закрытием училища, был перемещен на другую кафедру, а К. Хетагуров, как автор адреса, выслан административным порядком за пределы Терской области. «При всем этом, однако, — пишет К. Хетагуров, — протест все-таки вызвал благоприятные результаты: школа была возвращена осетинам во всем ее первоначальном составе»[181].

В другой своей статье К. Хетагуров, давая высокую оценку деятельности «Общества восстановления православного христианства на Кавказе» по насаждению в Осетии христианства и просвещения, снова возвращается к женской осетинской школе во Владикавказе. Она «оказала самое благотворное влияние на положение женщины в Осетии. Из стен этого заведения, одного из лучших светочей христианского просвещения среди горских племен Кавказа, вышли десятки интеллигентных осетинок, примерных тружениц-матерей семейств и народных учительниц, в которых все сильней и сильней ощущается потребность для духовно-просветительного воспитания как мужского, так и женского сельского населения». «Владикавказская женская школа незаметно сделалась по требованиям и обстоятельствам времени женскою учительскою семинариею»[182].

Следует сказать, что художник и поэт К. Л. Хетагуров был довольно тесно связан со многими духовными учреждениями Владикавказской епархии. Об этом говорит не только ряд его статей, посвященных церковноприходским школам Осетии, женскому училищу во Владикавказе, Ардонской духовной семинарии. Как художник, он написал прекрасную икону Св. Нины, просветительницы Грузии. Ему принадлежит роспись Собора в Алагире и Осетинской горе Владикавказа. Являясь основоположником осетинской литературы, он заинтересовался переводом Евангелия на осетинский язык. В связи с пересмотром этого ранее сделанного перевода, он в 1901 г. представил занимавшейся этим комиссии доклад со своими соображениями на этот счет. Доклад он заканчивал «горячим пожеланием блестящего успеха на трудной, но плодотворной деятельности на народной ниве»[183].

К. Хетагуров выразил надежду, что с переизданием Евангелия раз навсегда будет установлен осетинский алфавит, «который по своей простоте и изяществу несомненно даст возможность читать Священное писание бегло и удобопонятно».

После преосвященного Иосифа значительный след в истории Владикавказской епархии оставил владыка Владимир (Синьковский), при котором епископская кафедра стала вполне самостоятельной, а архиерею было присвоено наименование Владикавказского и Моздокского. До своего назначения во Владикавказ преосвященный Владимир приобрел богатый миссионерский опыт, стоя во главе Алтайской и Киргизской миссий. По его инициативе была организована ежегодная переноска Кавказской святыни Моздокской иконы Божией Матери из Моздока во Владикавказ. Крестный ход с иконой шествовал через христианские и мусульманские аулы Северной Осетии, пробуждая в осетинах чувство благоговения перед их древней святыней. Во Владикавказе, при новом соборе в честь Михаила Архангела, было основано Михаило-Архангельское миссионерское братство, ставившее задачей распространение христианства среди осетин и борьбу со старообрядчеством и сектантством.

В 1894 году владыкой Владимиром было открыто во Владикавказе епархиальное женское училище. Количество школ в Северной Осетии при нем утроилось. Число же осетинских церквей и часовен достигло 40[184].

Значительным событием в жизни Владикавказской епархии стало учреждение в 1895 г. — на базе Осетинского духовного училища — Александровской миссионерской духовной семинарии в селе Ардон. Количество воспитанников в ней достигало 150 человек. «Ардонская духовная семинария, — писал К. Хетагуров в 1900 году, — дает для осетинских приходов вполне подготовленных священников и учителей-осетин»[185].

Семинария эта сыграла большую роль в укреплении церковноприходской жизни в христианских селах Северной Осетии. Почти во всех осетинских приходах к началу XX века священниками служили воспитанники этой семинарии.

Ардонская духовная семинария стала подлинным рассадником духовного просвещения в епархии, насчитывавшей миллионное мусульманское горское население. Особенно ревностной миссионерской заботы епархиального начальства требовали ренегаты-вероотступники. Воспитанники семинарии внесли огромный вклад и в это миссионерское дело! Надо сказать, что и сами мусульмане утратили к началу XX века присущий им прежде безудержный фанатизм. Интересно, что осетины-мусульмане стали даже участвовать в торжественных встречах и проводах Моздокской иконы Божией Матери во время ежегодных крестных ходов по Терской области.

Об успехах христианства во Владикавказской епархии, и в частности в Северной Осетии, ярко высказался в 1899 г. ректор Ардонской Александровской миссионерской семинарии архимандрит Иоанн при своем наречении и хиротонии во епископа: «Обитатели крутых обрывов и скал Кавказа, пылкие, как шумные быстротечные потоки горных теснин, доверчиво откликнулись на призыв учиться духовной христианской истине; и вот у них теперь есть многочисленные школы, является сознание, что христианство есть истина, которая освободит народ от лжеверия, которая даст ему силу жить новою жизнью на началах мира и любви; там есть ревностные пастыри — питомцы скромной школы Ардона»[186].

В одном из своих выступлений (1900) перед осетинской паствой преосвященный Владимир сказал: «Вы хотите мира и любви, так знайте, что для этого прежде всего надо быть христианами»[187].

Он призвал осетин горячо любить Бога, любить Спасителя Иисуса Христа, стараться жить так, как жил и учил Господь.

Русская Православная Церковь к началу XX века высоко подняла хоругвь христианства над вершинами Северного Кавказа. Там, где полвека назад в горных ущельях, среди скал и утесов, раздавался гром пушек, зазвучал теперь звон колоколов христианских храмов. По пятам христианства неотступно следовало и культурное развитие просвещенных светом Христовым горских народов. Христианство принесло горцам не только мир и любовь, оно принесло им школы, письменность, образование...

Семена, посеянные в Северной Осетии выдающимися миссионерами, епископами Гаием и Иосифом, Петром и Владимиром, православными осетинскими и русскими священниками и монахами, дали к началу XX века во Владикавказской епархии пышные всходы...

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Почти две тысячи лет минуло с тех пор, как на Кавказе впервые загорелась заря христианства, зажженная пламенной проповедью апостола Андрея Первозванного. В начале I века от Р. X. он положил первый камень Православной Церкви Кавказской, и с его именем тесно связан древнейший апостольский период распространения христианства на Северном Кавказе. Вечным памятником миссионерской деятельности св. апостола Андрея Первозванного, убитого язычниками, и его сподвижника св. апостола Симона Кананита поныне служит Симоно-Кананитский Ново-Афонский монастырь на берегу древнего Понта — Черного моря. Семена христианства, брошенные этими апостолами на каменистую почву дикого язычества, принесли свои плоды. С тех пор среди ущелий и долин Северного Кавказа засиял светоч христианства, принесшего косневшим в языческой вере горцам высокие гуманистические идеи Христова учения. Свет этот воссиял и угас с тем, чтобы с новой силой возгореться вновь.

Новый период оживления и расцвета христианства на Северном Кавказе произошел спустя несколько столетий. Он связан с именем императора Юстиниана Великого и с проникновением на Северный Кавказ по древнему караванному пути торговому через Главный Кавказский хребет высокой византийской христианской культуры. Шедший из Византии мощный поток передовых христианских идей слился с грузинской струей христианства, проникшей на Северный Кавказ через Дарьяльское ущелье. Развитию христианства на северных склонах Кавказских гор особенно способствовала грузинская царица Тамара. На Таманском полуострове возник в те времена новый очаг христианства — Тмутараканское Славянское княжество, при посредстве которого древнее горское население Северного Кавказа впервые вступило в общение с Русской Православной Церковью.

Внешним выражением процветания христианства на Северном Кавказе в этот византийско-грузинский период служит древняя Аланская епархия с центром в горном ущелье Б. Зеленчука. Дошедшие до нас многочисленные древнехристианские археологические памятники в верховьях Кубани, на Теберде и Б. Зеленчуке, в горах Кабарды и на Рим-горе свидетельствуют о том, что влияние Византийской церковной культуры распространялось на огромной территории Северного Кавказа.

Христианство принесло сюда передовую византийскую церковную литературу, музыку, архитектуру, живопись. В оживленных и цветущих городах Северного Кавказа раздавались гимны Романа Сладкопевца (V —  VI вв.), каноны Андрея Критского (VII — VIII вв.), Иоанна Дамаскина (VII в.), Феодора Студита (VIII —  IX вв.). Занесенные греческими священниками церковные тропари — музыкально-поэтические песенные импровизации, вставлявшиеся между стихами псалмов, — пользовались широкой популярностью среди горских народов. В кафедральном соборе древнего города на Б. Зеленчуке, на пышных и торжественных службах горское население приобщалось к лучшим образцам византийской духовной музыки и литературы. Живые и выразительные фресковые изображения святых на стенах древних храмов прививали горцам представления о византийской живописи. Византийская церковная архитектура нашла здесь воплощение в крестово-купольной конструкции большинства древних храмов.

Древние Сентинский, Хумаринский и Зеленчукские храмы являлись замечательными, непревзойденными образцами архитектурных сооружений византийских зодчих. Если Сентинский храм своей изумительной архитектурой поразил даже выдающегося архитектора Иосифа Бернардацци, то можно представить, какое впечатление он производил благородством и стройностью своих линий на Аланскую паству. «Дома эллинов» с их храмами, караван-сараями, военными сооружениями были очагами христианского просвещения на Северном Кавказе. С церковных амвонов в тот грубый, жестокий и невежественный век священники провозглашали Слова Евангелия, сея в сердцах своей паствы законы вы-сокогуманной христианской морали. Судя по дошедшим до нас зачаткам аланской письменности на основе греческой графики, в «Домах эллинов», видимо, находились и школы. Рассадниками христианского просвещения могли также служить и монастыри, существование которых можно предполагать по наличию большого числа храмов в древнем городе в Зеленчукском ущелье.

Не менее плодотворным было культурное влияние на горцев Грузинской церкви. По византийским источникам, абхазский царь Георгий II стал главным инициатором крещения аланов в Х веке. Дар царицы Тамары аланам — икона Моздокско-Иверской Божией Матери — один из памятников того периода. Затем над Северным Кавказом пронесся черный смерч монгольско-татарского нашествия, свирепо обрушившегося на ненавистную христианскую гуманистическую идеологию. Культурное влияние византийской церкви было подавлено и почти уничтожено после завоевания Византии турками. Однако не погасшие огоньки христианства, вопреки всем усилиям мусульман, еще долго продолжали светиться на руинах аланских городов.

Начало русской колонизации Северного Кавказа открыло новый период в истории распространения христианства. Уже свержение русскими в 1480 г. татарского ига содействовало успеху борьбы адыго-черкесов с татарами и их закрепление в районе Пятигорья. «Пятигорские черкесы» в 1552 г. послали в Москву послов, чтобы русский царь вступился за них, и с их землями взял под свою высокую руку. В составе посольства 1555 г. была уже и депутация гребенских казаков. Для защиты Кабарды воеводы Бабичев и Протасьев заложили в 1567 г. на Северном Кавказе первую русскую крепость Терки. Однако прошло еще много лет, прежде чем Русская Православная Церковь смогла начать планомерную миссионерскую деятельность среди горских народов. Этому предшествовали закладка Кизлярской крепости в 1735 г., учреждение в Кизляре в 1738 году Крестовоздвиженского монастыря и устроение Осетинского подворья в 1745 г.

Сперва Осетинская духовная комиссия, а затем Моздокско-Маджарская епархия во главе с епископом Гаием начали миссионерскую работу среди потомков алан-осетин, наиболее сохранивших из всех горских народов пережитки христианской веры в своих религиозных воззрениях. Усилившаяся в конце XVIII в. русская колонизация Северного Кавказа, где уже в 1787 г. было основано около 35 сел с 30000 душ мужского пола, выдвинула необходимость внутренней миссии среди русской христианской паствы. Эта миссия должна была преследовать целью ограждение русского населения Северного Кавказа от тлетворного влияния старообрядчества и сектантства и укрепления в нем идей православия. С тех пор в развитии христианства на Северном Кавказе наметились и определились две смежных линии: одна — внешняя миссия, направленная на иноверцев-горцев, другая — внутренняя миссия, обращенная к русскому православному населению. На протяжении всего XIX века вся деятельность православных иерархов сначала Астраханской, затем Донской и, наконец, Кавказской (позже Ставропольской и Владикавказской) епархий была сосредоточена на разрешении этих двух задач миссионерства на Северном Кавказе. Им и были подчинены все повседневные епархиальные дела: храмоздание, школьное просвещение, создание миссионерских братств, забота о духовно-учебных заведениях, перевод богослужебных книг на языки просвещенных христианством иноверцев и пр. Кроме внутренних врагов, старообрядчества и сектантства. Кавказская церковь вынуждена была отражать натиск нового воинствующего течения ислама, так называемого мюридизма. Он довел до крайних пределов религиозную нетерпимость горцев, выраженную в идее газавата — священной войны против христиан. Упорная многолетняя борьба с мюридизмом велась на Северном Кавказе не только с помощью военных сил; важно было еще и духовными средствами парировать фанатичную пропаганду ислама среди осетинского христианского населения.

С другой стороны, в период кавказских войн, требовалась разумная, тактичная линия поведения в отношении зараженных старообрядчеством линейных казаков Кубани и Терека, которые несли всю тяжесть военной борьбы с имамом Шамилем и его последователями — мюридами. Свойственные Шамилю упорный фанатизм, грубый деспотичный взгляд на общество, семью, женщину, холодная изуверская жестокость обычаев, слепое подчинение требованиям шариата были слабыми сторонами мюридизма, отталкивающими от него значительную часть уже просвещенных христианством осетин. Благодаря невероятным усилиям Русской Церкви ей удалось вырвать из цепких фанатичных лап ислама большинство осетинского населения. Значительную помощь ей оказало в этом и учрежденное в 1860 г. «Общество восстановления православного христианства на Кавказе». Христианство, ведя упорную борьбу с исламом, несомненно, распространило бы в дальнейшем свое влияние и на ту часть обманутых черкесов, которые, поддавшись турецкой агентуре, покинули в 60-х годах прошлого века родной край. Ведь Христово учение несло горцам Северного Кавказа пронизанные гуманизмом высокие моральные принципы, смягчение нравов, уничтожение диких пережитков кровомщения, многоженства, просвещение, развитие письменности, зарождение национальной культуры и духовности.

На кресте, водруженном христианством в горах и лесах Северного Кавказа, стояли притягательные слова: «Мир и любовь». «Сим победиши» — можно было сказать об этом символе христианства и в применении к горским народам Северного Кавказа. В их памяти еще было живо все то, что принесли с собой завоеватели на Кавказ: массовое уничтожение христианских святынь и культурных ценностей, варварское истребление и угон в рабство тысяч женщин, стариков и детей.

Весь исторический ход развития христианства в Северной Осетии, где действовали такие выдающиеся миссионеры, как епископы Гаий и Иосиф, показал идейное и моральное превосходство христианства над исламом. С другой стороны, их блестящий миссионерский опыт воочию подтвердил, какое значение для дела христианской миссии имеют широкая просветительская деятельность церкви на родном народу языке, создание письменности, учреждение широкой сети школ. Именно благодаря этому христианство оставило глубочайший, навеки неизгладимый след в истории культуры осетинского народа.

Оглядываясь ныне на исторический путь, пройденный христианством на Северном Кавказе, невольно проникаешься чувством глубочайшего благоговения к тем святым апостолам и угодникам, архипастырям и православным священникам, трудами которых воздвигалось здание христианской церкви Кавказской. Пройдя за минувшие столетия через горнило многих самых тяжелых испытаний, она по-прежнему крепка и незыблема, как те горные утесы, на вершинах которых водружены символы христианства — всепобеждающие кресты...

Кисловодск 1960

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Тифлис, 1868. Т. II; 1874. Т. V; 1893. Т. XII, ч. II.

2. Акритас П. Г. Древний торговый путь от Черного моря к Каспийскому по горам Центрального Кавказа//Ученые записки Кабардино-Балкарского   научно-исследовательского   института. Нальчик, 1959. Т. XVI.

3. Алексеева Е. П. Материалы к древнейшей и средневековой истории адыгов (черкесов) // Труды Черкесского научно-исследовательского института. Черкесск, 1954. Вып. II.

4. Алексеева Е. П. Очерки по истории черкесов в XIV — XV вв. // Труды Карачаево-черкесского научно-исследовательского института. Черкесск, 1959. Вып. III.

5. Архипов А. П. О древнем христианском храме, находящемся близь слияния р. Теберды и Кубани, на границе Б. Кабарды // Ставропольские губернские ведомости. 1851. № 12; то же: Кавказ. Тифлис. 1852. № 24.

6. Архипов А. П. Очерки исследований древнего города Маджа-ры//Ставропольские губернские ведомости. 1856. № 10 — 20.

7. Беляев И. Русские миссии на окраинах. СПб., 1900.

8. Бентковский И. В. Древнехристианские храмы за Кубанью, близ Хумары//Ставропольские губернские ведомости. 1876. № 43.

9. Бентковский И. В. Моздокские осетины//Ставропольские губернские ведомости. 1880. № 3.

10. Бентковский И. В. Моздокские калмыки//Ставропольские губернские ведомости. 1880. № 35, 38, 42.

11. Бентковский И. В. Заселение Черномории с 1792 по 1825 гг.// Памятная книжка Кубанской области на 1881 г. Екатеринодар.

12. Берже А. Краткий очерк горских племен на Кавказе. Тифлис, 1858.

13. Берже А. Горные племена Кавказа//Живописная Россия. СПб., 1883. Т. IX.

14. Бернардацци И. Христианские древности за Кубанью//Журнал Министерства внутренних дел. СПб., 1830.

15. Бигулаев Б. Б. Из истории осетинского письма//Известия Северо-Осетинского научно-исследовательского института. Дзауджикау, 1948. Т. XII.

16. Броневский С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. М., 1823. Ч. II.

17. Бутков П. М. О древнегреческих церквах в верховьях р. Б, Зеленчука, осмотренных в 1802 г. майором Потемкиным//Библиографические листы Кепена. СПб., 1825. № 30.

18. Бутков П. И. Материалы для новой истории Кавказа с 1722 по 1803 г. СПб., 1869. Ч. I — II.

19. Васильев А. П. Историческая записка о Кавказской, ныне Ставропольской семинарии. Ставрополь, 1896.

20. Вахуштий. История Грузии. Тифлис, 1885.

21. Вахуштий. География Грузии//Записки Кавказского отдела императорского Русского географического общества. Тифлис, 1904. Т. XXIV. Вып. V.

22. Вертепов Г. А. В горах Кавказа//Терский сборник. Владикавказ, 1903. Вып. VI.

23. Владимир, епископ Ставропольский и Екатеринодарский. Историческая записка о христианстве на Северном Кавказе//Ставропольские епархиальные ведомости. 1888. № 18.

24. Владимир, епископ Ставропольский и Екатеринодарский. Священные достопримечательности по р. Теберде, Кубани и Б. Зеленчуку//Ставропольские епархиальные ведомости. 1888. № 22, 23, 24.

25. Виноградов И. Преосвященный Иеремия. Нижний Новгород, 1886.

26. Воскресенский А. Историческое описание Иоанно-Мариинского женского монастыря в г. Ставрополе Кавказском. Ставрополь, 1908.

27. Воскресенский А. Преосвященный Игнатий Брянчанинов // Ставропольские епархиальные ведомости. 1908. № 21 — 24.

28. Воспоминания о Преосвященном Феофилакте Кавказском и Екатеринодарском//Ставропольские губернские ведомости. 1873. № 27 — 33.

29. Габеев А. Владикавказское Осетинское духовное училище// Ученые записки Северо-Осетинского Государственного педагогического института им. К. Л. Хетагурова. Орджоникидзе, 1940.

30. Гатуев А. Христианство в Осетии // Владикавказские епархиальные ведомости. 1896. № 10, 12, 13; 1900. № 12, 14, 15, 17, 21, 22, 23, 24; 1901. № 2, 3, 4.

31. Герман, епископ Кавказский и Екатеринодарский. В Больше-Дербетовском улусе//Ставропольские губернские ведомости. 1875. № 20.

32. Гниловский В. Г. Занимательное краеведение. Ставрополь, 1954.

33. Голобуцкий В. А. Черноморское казачество. Киев, 1956.

34. Гумилевский Филарет, епископ Черниговский. История русской церкви. Изд. 6, СПб., 1895.

35. Гурий, архимандрит. Очерки по истории распространения христианства среди монгольских племен. Калмыки. Казань, 1915. Т. I.

36. Джанашвили М. Известия грузинских летописей//Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Тифлис, 1899. Вып. 26.

37. Динник Н. Верховья Б. Зеленчука. Тифлис, 1899.

38. Дирр А. М. В Тагуарской и Куртагинской Осетии // Известия Кавказского отдела императорского русского географического общества. Тифлис, 1911 — 1912. Т. XXI. № 3.

39. Доброклонский А. Руководство по истории русской церкви. М., 1893. Вып. IV.

40. Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. СПб., 1871 — 1888. Т. I — VI.

41. Дьячков-Тарасов А. К. Сентинский храм и его фрески // Кубанский сборник. Екатеринодар, 1899. Т. V.

42. Дьячков-Тарасов А. К. Древние храмы в Кубанской области и Черноморской губернии//Весь Кавказ. Тифлис, 1903.

43. Дюбуа де Монперэ Ф. Путешествие вокруг Кавказа, по Черкессии и Абхазии, Мингрелии, Грузии, Армении и Крыму// Библиотека для чтения. 1839. Т. 35 — 36; то же: Т. 1 — 2. Сухуми, 1937.

44. Е. К. Краткий очерк истории грузинской церкви и экзархата за XIX столетие. Тифлис, 1901.

45. Ермоленко М. Древние храмы близ Нальчика//Труды Ставропольской ученой архивной комиссии. Ставрополь, 1911. Т. I.

46. Ермоленко М. Памятники древнего христианства на Кавказе// Труды Ставропольской ученой архивной комиссии. Ставрополь, 1912. Т. II.

47. Живило К. Экскурсия на Таманский полуостров // Кубанский сборник. Екатеринодар, 1909. Т. XIV.

48. Знаменский П. Учебное руководство по истории русской церкви. Изд. II. СПб., 1904.

49. Зубов П. Картины Кавказского края. СПб., 1835. Ч. II.

50. Иеремия, преосвященный. 24 письма на Кавказ. (Рукопись на 45 листах).

51. Инсарский В. А. Записки//Русская старина. 1895. Т. 84.

52. Инсарский В. А. Воспоминания//Русская старина. 1907. Т. 129.

53. История Грузинской иерархии с присовокуплением обращения в христианство осетин и других горских народов по 1-е генваря 1825 г. М., 1853.

54. Кавказское духовенство XVIII века//Ставропольские епархиальные ведомости. 1905. № 4.

55. Каллистов Н. Краткая историческая записка об обществе восстановления православного христианства на Кавказе//Духовный вестник Грузинского экзархата. Тифлис, 1891. № 7.

56. Каменев Н. Развалины церкви Св. Георгия, открытой на р. Белой//Памятная книжка Кубанской области на 1877 г. Екатеринодар, 1876.

57. Кияшко И. И. Екатерино-Дебяжская св. Николаевская пустынь и Черноморская женская монашеская общежительная пустынь во имя Св. Марии Магдалины//Кубанский сборник. Екатеринодар. Т. XV.

58. Клапрот Ю. Путешествие по Кавказу и Грузии, предпринятое в 1807 — 1808 гг.//Известия Северо-Осетинского научно-исследовательского института. Дзауджикау, 1948. Т. XII.

59. Князе-Михайловский миссионерский Стан Ставропольской епархии. Ставрополь, 1898.

60. Козловский И. П. Тмутаракань — Тамаратха — Матарха — Матреха // Известия Таврического общества истории, археологии, этнографии. Симферополь, 1928. Вып. II.

61. Колмаков С. Крепостная церковь в г. Ставрополе. Ставрополь, 1917.

62. Кондаков Н. Древнехристианские храмы. М., 1866.

63. Короленко П. П. Черноморцы. СПб., 1874.

64. Короленко П. П. Закубанский край//Военный сборник. СПб., 1893. № 3-9.

65. Короленко П. П. Записки о черкесах//Кубанский сборник. Екатеринодар, 1909. Т. XII.

66. Короленко П. П. Переселение казаков за Кубань // Кубанский сборник. 1911. Т. XVI.

67. Краснов М. Просветители Кавказа. Ставрополь, 1912.

68. Кудашев Н. Ф. Исторические сведения о кабардинском народе. Киев, 1913.

69. Кулаковский Ю. А. Христианство у алан // Византийский временник. СПб., 1898. Т. V. Вып. 1 — 2.

70. Ларина В. И. Основание Моздока и его роль в развитии русско-осетинских отношений // Известия Северо-Осетинского научно-исследовательского института. Орджоникидзе, 1957. Т. XIX.

71. Ларина В. И. Очерк истории городов Северной Осетии. Орджоникидзе, 1960.

72. Лилов И. Деятельность общества восстановления православного христианства на Кавказе за 1860 — 1870 гг. Тифлис, 1871.

73. Люлье Л. А. Верования, религиозные обряды и предрассудки v черкес//Записки Кавказского отдела императорского Русского географического общества. Тифлис, 1862. Кн. V.

74. Макарий, архиепископ Харьковский. История христианства в России до равноапостольного князя Владимира. СПб., 1868.

75. Максимов И. Бытовые черты духовенства Старой Черномории (1818 — 1843)//Известия общества любителей изучения Кубанской области. Екатеринодар, 1913. Вып. VI.

    76. Малицкий П. Руководство по истории русской церкви. 11г.„ 1916. II.

77. Малыхин С. Г. Архыз — жемчужина Кавказа. Черкесск, 1959..

78. Марков Е. Очерки Кавказа. СПб., 1887.

79. Марков Е. Кавказ в его настоящем и прошлом/Живописная Россия. СПб., 1883. Т. IX.

80. Матвеев И. Епархия Астраханская и Терская//Журнал министерства народного просвещения. СПб., 1842. Т. 34.

81. Материалы по истории Осетии. Дзауджикау, 1947. Т. V.

82. Мерцбахер Г. К этнографии обитателей Кавказских Альп // Известия Кавказского отдела императорского русского географического общества. Тифлис, 1905. Т. XVIII. № 2.

83. Миллер Bс. Осетинские этюды. М., 1881 — 1887 гг. Т. I — Ill.