http://www.tellur.ru/~historia/archive/01-00/eliseyeva.htm

Можно ли найти почву для беспочвенности? Корни для дерева, парящего в пустоте? Сопоставить гениальное со смешным?

Случается, что похожие концепции и близкие по своим целям умственные упражнения могут восприниматься в одну эпоху как нечто величественное и восхищать современников, а в другую — как нелепое и даже маргинальное. Однако смена исторической парадигмы не должна заслонять от исследователей сходных идейных построений, пусть даже отстоящих друг от друга на несколько столетий.

Теория академика Фоменко многими своими чертами восходит к философским постулатам эпохи Просвещения. Не к тем из них, что сохранили актуальность до сегодняшнего дня, а к т.н. "великим заблуждениям" века Разума.

Мироощущение человека XX века, пережившего научную революцию, кое в чём сродни мироощущению европейца, подступившего к началу эпохи Просвещения. Выдающиеся открытия Н.Коперника и И.Ньютона уже к началу XVII в. полностью изменили картину вселенной даже в глазах обывателей. Появилась наука нового времени, которая полностью отошла от богословия и зиждилась теперь исключительно на эксперименте, математическом расчёте и логическом анализе. Во всяком случае, так думали о себе европейские учёные XVII — XVIII вв.

Их труды привели к проникновению в общество нового взгляда на мир, декларативно основанного на понятиях: "разум", "природа", "естественный закон". Окружающая человека эпохи Просвещения вселенная представлялась ему гигантским механизмом, действующим по точным, а главное — познаваемым, законам физики. Вспомним: на аллегорических картинах XVII — XVII вв. работающие механические часы сменяют ранее столь популярный череп — символ тщеты всего сущего.

Образ огромного, хорошо отлаженного механизма мы найдём и в художественных произведениях, и в философских трактатах того времени, где высказывалось стойкое убеждение, что и сам человек, и общественная жизнь подвластны неизменным естественным законам природы. Их надо открыть, изучить и применить в повседневной жизни. Только так будет найден путь к созданию совершенного общества, построенного на основаниях "разума".

Первый "кит", первое "великое заблуждение", на котором основана философия Просвещения, — попытка распространить действующие в природе законы на человеческое общество и на человеческую историю, оживились в трудах Фоменко. Он, как и подобает физику, подошёл к прошлому с экспериментальной точки зрения и применил математический расчёт.

Совершенно естественно, что при этом академик упёрся в результат, предсказанный ещё Вольтером в трактате "О феноменах природы": "Тот, кто пожелал бы посчитать несчастья, связанные с порочным правлением, вынужден бы был написать историю человечества, — говорил великий просветитель. — Если люди ошибаются в физике, то они ещё больше делают ошибок в морали, и мы обречены на невежество и несчастье в жизни, которая — поскольку одно вытекает из другого — если очень правильно подвести итог, не содержит и трёх лет, заполненных приятными ощущениями".

Второй отличительный особенностью просветительского типа мышления, роднящей его с построенной Фоменко "глобальной хронологией", был поиск в природе некой общей, единой системы, которая помогла бы объяснить все явления окружающей нас жизни. "Я установил общие принципы и увидел, что частные случаи сами собой подчиняются им, — писал Монтескье, — что история каждого народа лишь следствие этих принципов, и что всякий частный закон или связан с другим, или вытекает из оного, более общего закона".

В этом важном постулате состоит основное отличие просветительского миросозерцания от более распространённого в конце XX века постмодернистского видения мира. Современный человек, встречая огромное количество фактов, не укладывающихся в концепцию, скорее склонен отказаться от концепции, чем от разнородных, но важных фактов. Поиск некоего единого и систематизированного объяснения часто воспринимается нашими современниками как репрессия по отношению к реальности, как насилие над фактами. Для просветительского мировоззрения характерны два выхода из противоречия между фактом и концепцией. В лучшем случае, старая схема признаётся негодной и начинается поиск новой — более всеобъемлющей. В худшем, как это часто случается у Фоменко, — факты, не укладывающиеся в систему, не замечаются, т.е. происходит сознательный отсев информации.

Третьей важной отличительной чертой просветительских концепций является их стремление к универсализму, всеохватности, глобальности замысла, желание объяснить сразу все явления природы, науки, искусства, политического устройства через единый универсальный подход. Ту же тенденцию можно наблюдать и в "глобальной хронологии" Фоменко. Оборотной стороной универсалистского подхода всегда является хорошо заметный дилетантизм. Вообще, эпоха Просвещения и в науке, и в политике и даже отчасти в военном искусстве — это время гениальных дилетантов, даже не пытавшихся стать профессионалами. Показателен случай с Ж.Ж.Руссо. В юности Руссо считал себя прирождённым музыкантом и в 1741 г. явился в Парижскую академию с новой системой записи нот. Она была отвергнута, но Руссо по-прежнему видел в себе музыканта. Когда он участвовал в подготовке первых томов "Энциклопедии" Д.Дидро, то писал для них, главным образом, музыковедческие статьи.

Сравнение со знаменитой "Энциклопедией" Дидро и Д'Аламбера вообще очень показательно для теории Фоменко. Не следует думать, что, ставя рядом эти две книги, сопоставляете несопоставимое — великая "Энциклопедия", оказавшая столь мощное воздействие на умы и во многом идейно подготовившая Французскую революцию, и "какая-то" "глобальная хронология". Принципиально новый подход Фоменко полностью изменяет всю предшествующую историю всего человечества, и последствия его внедрения в общественное сознание могут быть не менее мощными, чем Французская революция.

С 1747 г. Дидро и Д'Аламбер работали над подготовкой собственного издания по версии английского словаря Эфраима Чемберса "Энциклопедия или Толковый словарь наук, искусств и ремёсел". Недовольные английским вариантом, они решили полностью переделать свою книгу по последнему слову науки.

В середине — первой половине XVIII в. это издание многим заменяло учебники и даже целые библиотеки, ибо представляло собой ни что иное, как свод новейших знаний и идей эпохи Просвещения. Похожая картина происходит сейчас с книгами Фоменко, которые некоторые читатели начинают воспринимать как замену всем совокупным знаниям по предшествующей истории человечества, и даже вступительные экзамены на исторические факультеты вузов пытаются сдавать на основе "глобальной хронологии" Фоменко.

Полемический запал статей сделал "Энциклопедию" не столько справочником, сколько манифестом эпохи Просвещения. К 1772 г. первое издание было в основном завершено. Несмотря на то, что к работе над статьями были привлечены знаменитости — Руссо, Вольтер, Монтескье, Гольбах, а также мастера своего дела скульптор Э.М.Фальконе, архитектор Ж.Ф.Блондель, грамматики Н.Бозе, С.Ш. Дю Марсе, гравёр Ж.Б.Папийон, экономисты Ж.Перронэ и Ф.Кенэ, факты порой излагались поверхностно, встречались и явные ошибки. Статьи стремились отразить новейший уровень знаний в той или иной науке и зачастую представляли читателю теории, которые уже вскоре были опровергнуты. Поэтому "Энциклопедия" вызвала критику не только со стороны клерикалов, но и вообще профессионалов в тех областях знания, которые она затрагивала.

Эта картина тоже чрезвычайно напоминает ситуацию с теорией Фоменко, которую критикуют главным образом профессионалы: историки, физики, математики, астрономы, лингвисты. В последнее время к ним подключились психологи, предупреждающие о заметной лишь для врача-профессионала кодировке текста, отключающей формальную логику читателя (о чём будет сказано ниже).

"Энциклопедия", как и роскошно изданные труды Фоменко, распространялась быстро и широко. Более 4000 экземпляров мгновенно разошлись по очень высокой цене. До 1789 г. последовало ещё пять изданий. С каждым разом их формат уменьшался, количество иллюстраций сокращалось, качество бумаги ухудшалось, соответственно падала и цена, поэтому последние издания "Энциклопедии" оказались по карману значительно большему числу читателей.

Круг этих людей тоже роднит великое детище Дидро с книгами по "глобальной хронологии". Исследования показали, что "Энциклопедию" покупали аристократы, учёные академий, провинциальное дворянство, рантье, нотариусы, учителя — т.е. именно те слои общества, которым предстояло сыграть столь заметную роль в надвигающейся революции. Подписчиков из торговой и промышленной буржуазии практически не было. Это может звучать парадоксально, но только на первый взгляд. К новым идеям зачастую восприимчива та часть населения, которая сильно обеспокоена своим будущим, чьи позиции уже серьёзно пошатнулись.

Анализируя круг поклонников теории Фоменко, можно выявить сходную закономерность. Среди его сторонников много лиц с пошатнувшимся социальным положением и задетым корпоративным сознанием: бывшие офицеры, преподаватели военных вузов, учёные — представители точных наук, до недавнего времени работавшие с высокими технологиями в оборонной промышленности и чувствовавшие свою полную защищённость от социальных потрясений. Они тянутся не столько к сути теории Фоменко, которую далеко не все понимают, а к болезненной новизне конструкции, ломающей жёсткие рамки привычных представлений об истории. Принимая ультрановые и ультрарадикальные концепции, эта часть общества старается закрепиться в опасном для себя Завтра.

Что касается т.н. "новых русских", то их среди сторонников Фоменко нет, как не было у "Энциклопедии" Дидро читателей среди промышленной буржуазии. Новые слои общества, уверенными шагами идущие к господству, заинтересованы как раз в освящении своей будущей власти некоей традицией, и склонны поддерживать именно традиционные формы гуманитарного знания.

"Энциклопедию" охотно читали в крупных провинциальных городах — Лионе, Монпелье, Тулузе, Бордо, Рене, Кане, Нанси, Дижоне и Безансоне. Избалованную столицу трудно было удивить новинками. Провинциальный тип мышления менее защищён от сенсации и склонен посредством приобщения к ультрановым теориям перебарывать некоторый комплекс неполноценности по сравнению со столичным миром. Ведь и Женева, и тем более Россия времён Екатерины II, по отношению к Парижу в общественном сознании выступали в роли провинции.

Сходную ситуацию мы видим и с теорией "глобальной хронологии" Фоменко. Чувство сопричастности к новейшему знанию позволяет современному российскому читателю побороть страшный комплекс, развившийся в результате крушения мощного государства — комплекс бедности, слабости, презираемости и оттеснённости от культурных и экономических центров мира, где течёт "сытая", "настоящая" жизнь. Комплекс периферийности, совершенно недостойный великой цивилизации, которой является Россия.

Столь большой резонанс теории Фоменко в обществе говорит нам о ярком проявлении феномена ущемлённости в современном российском обществе.

Парадоксальна и другая параллель. Франция, откуда родом было большинство творцов "Энциклопедии", усиленно представлялась просветителями в своих статьях как страна, из которой власть сознательно изгнала все науки и искусства. Величайшие учёные, художники, философы оказались вынуждены уехать из-за своих прогрессивных убеждений или из-за нехватки средств к существованию (ведь монархическое и католическое государство нисколько не поддерживает науку). "Не понимаю, как мыслящие люди могут жить в стране обезьян, — писал Вольтер о Франции, — которые так часто превращаются в тигров. Что касается меня, то мне стыдно жить даже на границе. Поистине настало время порвать прежние связи и вынести за пределы страны омерзение, которым мы переполнены".

В современном общественном сознании России укрепилось близкое мнение, подстёгивающее как чувство ущербности, так и чувство паники, эксплуатируемые Фоменко.

Читателю не сведущему может показаться, что ничего особенно трагического с историей не произойдёт, если господствующие в т.н. "официальной" науке теории будут заменены на предложенную Фоменко концепцию. Одна схема меняется на другую — это происходит в науке нередко, каждое новое поколение и даже каждый новый учёный "передумывает" историю для себя. Что в этом странного?

Однако, такая благостная картина возникает только на первый взгляд. До сих пор историки опираются на хорошо известную им сумму фактов, которая постоянно пополняется. А для обычного человека (не профессионала) история — это сумма образов, возникшая из прочитанных книг, увиденных фильмов и рассказов современников. Эти-то образы, часто неясные, но вошедшие в общественное сознание, и составляют плоть и кровь истории — не как науки, а как общественного феномена. Они позволяют отдельному человеку или целому народу в нужный момент опереться на традицию и выстоять в новых исторических катаклизмах.

Для теории Фоменко подобная плоть и кровь истории невозможна, поскольку он считает, что все источники, отражавшие "реальную" историю, уничтожены. Поэтому при замене традиционной концепции истории на "глобальную хронологию" адекватного обмена не получается. Только что в руке у читателя лежало сокровище многотысячелетней истории, наполненной образами и событиями, с героями, злодеями и подвигами, и вот — "кто-то камень положил в его протянутую руку". Пустота, не отзывающаяся на крик о помощи, ибо любая теория — лишь голый скелет, который ещё надо "обрастить" фактами.

"Облегчение" истории, изъятие из неё фактов и замена их на довольно расплывчатую схему, не имеющую, к тому же, ничего общего с реалиями прошлого, тоже полностью укладывается в "воспитательные" концепции века Просвещения, призванные путём отрыва от старой, "порочной" традиции создать "совершенного человека", свободного от пороков окружающего его мира.

Просветительские поиски природных законов развития общества способствовали возникновению новых учений о человеке. Недаром философы XVIII столетия так любили сравнивать развитие всего человечества и отдельной человеческой личности. "Просвещение — это выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он находился по собственной вине, — писал И.Кант. — Несовершеннолетие — это неспособность пользоваться своим рассудком без руководства кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине имеет причиной не недостаток рассудка, а недостаток мужества пользоваться им без руководства кого-либо другого… Имей мужество пользоваться собственным умом! — таков, следовательно, девиз просвещения".

Идея создания "новой породы людей" посредством ограждения их от воздействия внешнего мира была очень популярна в эпоху Просвещения и коренилась в масонской этике. Ярким художественным воплощением подобной теории стала детская сказка "Гамелинский крысолов", столь популярная в XVIII веке и дошедшая до современных читателей в более позднем изложении братьев Гримм. Близкому сюжету посвящена и опера Моцарта "Волшебная флейта".

В сказке флейтист уводит детей жадных и чёрствых горожан в страну вечного счастья, где они, покинув злых родителей, вырастают добрыми и честными людьми. Среди счастья и справедливости дети забывают о том, что у них когда-то были матери и отцы. Отделённые от своих отпрысков непроходимой горой, гамелинские горожане старятся, слепнут и, наконец, умирают. Вместе с ними умирает и "порочный" мир, к которому они принадлежали. Детям не больно от смерти родителей, потому что они ничего не знают и не помнят о своей прошлой жизни.

В легенде о гамелинском крысолове подчёркиваются две болезни — "слепота" отцов, не позволяющая им отыскать дорогу в страну счастья, и "отсутствие памяти" у детей, благодаря которому они только и могут быть счастливы в заветном мире. Но… детям достаточно вспомнить о том, что у них когда-то были папы и мамы, бабушки и дедушки, и такой прекрасный мир всеобщего счастья покажется им тюрьмой. Каковой на самом деле и является. Вспомним знаменитые строки В.Брюсова:

Тюрьма может быть очень комфортабельной и увитой розами, как мир счастья в "Гамелинском крысолове". Но наслаждаться жизнью в ней можно, лишь утратив память о воле. Отказ от исторической памяти, пусть страшной и кровавой, — главный залог создания "счастливого" человека. Именно к подобному отказу от реальной истории, а, вернее, к её перекодировке на совершенно новые события нас и приглашает академик Фоменко.

Есть основания предполагать, что подобная перекодировка исторической памяти в рамках Западной культуры уже произошла, но сделана она была куда более мягкими, незаметными методами, чем "новая хронология" Фоменко. Видимо, в "грубой" России принято действовать посредством топора и шоковой терапии. Подспудно осознание такой перекодировки памяти проявляется в наиболее чувствительных пластах культуры — литературе и искусстве. Широко известен бродячий сюжет, переходящий из боевика в космическую оперу и обратно: герой, считающий себя порядочным добрым человеком, начинает вспоминать обрывки ужасных картин, как бы из своей "другой" жизни, где он оказывается маньяком-убийцей или негодяем. Окончательное возвращение к нему прежней, когда-то стёртой памяти — трагедия. Он либо кончает с собой либо умирает от рук близких своих жертв. Частота обращения к этому сюжету говорит о беспокойстве целой культуры. Невозможно одновременно осознавать себя носителями всего самого благородного и доброго в современном мире и в то же время краешком уже стёртой памяти знать, что на самом деле сегодняшнее благополучие построено на тотальном геноциде множества народов, чья земля "вопиёт под ногами". Возвращение памяти в данном случае означает отказ от права устанавливать в мире "царство счастья и справедливости".

Цивилизация России не лучше и не хуже цивилизации Западной, она просто моложе. И перед ней только ещё встал вопрос об отказе от исторической памяти ради счастья и сытого самодовольного благоденствия. Зная особенности нашего исторического развития и национального характера, можно предположить, что здесь такой отказ не пройдёт столь незаметно и бескровно как в Европе и Америке.

В эпоху Просвещения попытки давления на историческую память тоже совершались. Например, стирание воспоминаний о прошлом посредством изменения архитектуры. Достаточно вспомнить хотя бы знаменитый неосуществлённый проект В.И.Баженова по перестройке Кремля. Его древняя архитектура представлялась просвещённым людям XVIII в. беспорядочной и бесформенной.

В начале 70-х гг. XVIII в. в Кремле начинается ломка старых строений, рушатся стены. Внутренние площади Кремля, ещё вчера замкнутые, теперь видны с другого берега реки. Однако выше фундамента стройка не поднялась. Все средства уходили на осушение рвов, на укрепление сочащегося водой, подрытого. Оседающего откоса кремлёвского холма: если он съедет, могут рухнуть стоящие на нём старые соборы. Знаменитое библейское выражение, столь часто используемое мартинистами для характеристики России: "Я хочу прийти к тебе, но дух земли препятствует мне", — подтвердилось в полной мере. Земля в прямом смысле слова препятствовала постройке. Весной 1775 г. императрица приказала засыпать котлован и прекратить работу.

Идея воспитания "естественного человека", отрешённого от тлетворного давления прошлого, от развращающего воздействия знаний, наиболее ярко проявилась в творчестве Руссо. У него она приобрела парадоксальный смысл. На вопрос: "Способствовало ли улучшению нравов развитие наук и искусств?", — он отвечает отрицательно. В трактате "Рассуждение о науках и искусствах" (1750) он обрушивается на всю современную ему цивилизацию, прежде всего на искусство. "Какая может быть истина в этих символах? — спрашивает Руссо. — Если искусство возникло из роскоши, астрономия — из суеверия, геометрия — из скупости, физика — из пустого любопытства, и все они из честолюбия".

В романе-трактате "Эмиль, или О воспитании" (1762) Руссо видел главное педагогическое правило в близости ребёнка к природе. Он считал, что после букваря первой книгой для мальчиков должен стать роман Д.Дефо "Робинзон Крузо" — эта "библия" просвещённого человека XVIII в. Изоляция Робинзона на необитаемом острове от тлетворного влияния внешнего мира и преобразование острова своими руками — суть педагогических исканий Руссо.

"Естественный человек" Дефо счастлив лишь на очищенной от людей земле, где всё необходимо начинать сначала, своими руками строя свой мир. Однако этот "естественный человек" не мыслим вне цивилизации даже на острове, ведь Дефо снабжает его всем необходимым с корабля. Робинзон Крузо — классический пример того, что подразумевали просветители под "естественным человеком", и что он представлял собой на самом деле. Отрывая его от цивилизации, они всё же оговаривались, и передавали герою кое-что из её достижений.

Недаром во всех комментариях на тексты Дефо обязательно повторяется общеизвестная сейчас информация о том, что моряки, пережившие кораблекрушение и попавшие на необитаемые острова, после нескольких лет одиночества дичали, сходили с ума, разучивались говорить. Прожить в "естественных условиях" 20 лет и не потерять рассудок человеку не удаётся.

Нередко естественное воспитание мыслилось просветителями оторванным от людей на лоне природы, а воспитателями, лучшими по сравнению с родителями, представлялись даже животные. Следуя традиции преклонения перед "естественным человеком", детей, похищенных и выживших в стаях диких зверей, в XVIII — XIX вв. принято было изображать прекрасными. Таков "Дикий мальчик из Оверни". С гравюры XIX в. на нас смотрит одухотворённый и физически развитый римский герой, контрастирующий с фотографиями современных "маугли" — грязных, зачастую не умеющих стоять на двух ногах и несущих явные следы деградации на лицах. Такова реальная плата за разрыв с человеческим обществом и его "порочными" традициями, к которому так часто призывали просветители.

Однако в XVIII — начале XIX вв. педагогические идеи Руссо казались многим весьма притягательными. Даже противники просветительского миросозерцания видели в них сугубо мистическую подоснову. Поэт и гравёр XVIII в., создатель собственной мифологии Блейк обратился к теме детства под влиянием работы с Мери Уолстонкрафт, развивавшей идеи Руссо. В каждом ребёнке Блейк видел бессмертную душу, которая, согласно неоплатоническим воззрениям только что пришла в этот мир из вечности и ещё смутно помнит великие знания об устройстве вселенной. Именно для того, чтобы человек сумел "вспомнить" свои утробные видения, его и нужно освободить от искажённых знаний "этого мира". Такое представление отразилось в "Песнях о невинности" Блейка и их аналоге-антитезе "Песнях опыта". Если состояние невинности не означало для Блейка неведения, то и опыт для него — не обретение мудрости, а утрата ясного видения, творческой энергии, блуждание в потёмках, тяжкое бремя земных забот.

Лучшим способом освободиться от спуда ложного опыта всегда было не просто новое знание, медленно доходящее до широких слоёв общества, а внушение читающей публике неуверенности и высокомерного отношения к старым знаниям, приятного любому дилетанту. В XVIII в. огромную роль в создании "общественного беспокойства" по поводу хронологии истории Земли сыграли вполне научно ценные работы Бюффона, который попытался экспериментально установить её возраст. Определив, насколько время охлаждения шариков из разных материалов зависит от величины их диаметров, Бюффон пришёл к выводу о том, Земля существует не менее 75 тыс. лет. Несколько позже, уточнив свои расчёты, Бюффон получил другое значение — 3 млн. лет. Но эту цифру он даже не рискнул опубликовать, она сохранилась только в черновиках. Ведь согласно библейским преданиям, мир был создан между VI и IV тысячелетиями до Рождества Христова. Сейчас экспериментальные попытки Бюффона кажутся крайне наивными. Но тогда они произвели фурор и имели эффект взорвавшейся бомбы, поскольку любые манипуляции со временем своего существования человечество воспринимает крайне болезненно.

Фоменко в данном случае проделал работу прямо противоположную Бюффону, доказывая более короткие рамки существования человеческой истории. Однако резонанс в обществе возник уже по причине сдвига временных рамок. Чувство неуверенности, за которым обычно следует отказ от старого знания, было порождено.

Ещё болезненнее общество обычно переживает нападение на т.н. "святыни" своей истории. Имена героев и устоявшееся описание событий. Если подобные барьеры уже преодолены и общество снесло пощёчину своим историческим представлениям, то можно прививать ему новые. Этим методом успешно пользовались просветители. Воинственный скепсис Вольтера как нигде проявлялся при его прикосновении ко французской истории. В знаменитой поэме "Орлеанская девственница" (1735) он использовал легенду о Жанне д'Арк для разоблачения религиозных верований. Стремясь опровергнуть истории о видениях и чудесах Жанны, а также о её девственности, философ выставляет эти стороны в смешном и даже бесстыдном виде. Происходит и смещение времени: св. Дени спускается с небес на корабле типа греческого "Арго".

В статье "История" для "Энциклопедии" Дидро Вольтер высказывал убеждение, что многие факты вымышлены хронистами и современные люди не могут иметь ни малейшего представления о реальных событиях прошлого. Ту же старую как мир мысль повторяет и Фоменко, но, внутренне согласившись с ним, читатель потом согласится уже на любое нарушение обычной логики, как когда-то соглашался с соблазнением вольтеровской Жанны дьяволом в облике грязного осла.

Сломать барьер, не позволяющий читателю воспринимать формально нелогичные построения — основная цель "новой хронологии". Ведь выдернутые Фоменко из контекста книг доказательства не выдерживают критики не только специалистов, но и просто думающих людей. Методика может произвести впечатление только на человека, вообще не умеющего считать. Например, академик убеждён, что завоевание Греции македонцами и османское завоевание — это лишь разное описание одних и тех же событий. Он пишет: "Покорение античной Греции македонцами датируется 338 г. до н.э. При греко-библейском сдвиге на 1810 лет античный 338 г. до н.э. трансформируется в 1472 г. н.э., что очень близко к 1459 г. н.э. Согласование станет идеальным, если сдвинуть античную дату на чуть меньшую величину — на 1800 лет ровно. Тогда получится 1462 г., что практически совпадает с 1459 г. н.э. Таким образом, по-видимому, мы обнаружили средневековый оригинал известной античной Херонейской битвы" (Г.В.Носовский, А.Т.Фоменко. Русь и Рим. Правильно ли мы понимаем историю Европы и Азии. Кн. I. М., 1997, с. 580 — 581).

Остаётся только пожать плечами: господа физики, если ваши лабораторные расчёты позволяют сдвигать числа в одну-другую сторону, то науки, которые вы представляете, не могут быть названы точными в полном смысле этого слова.

Даже если принять идею о некоем "греко-библейском сдвиге" на 1810 лет, то как быть с остальными цифрами? Шаг вправо — одна дата, шаг влево — другая, и то, что одна из них близка к третьей дате в истории, вовсе не означает тождественность этих дат, потому что, извините, история — это не математика, и её вариантность при близких исходных условиях — громадна. Расхождение в три года, а тем более в 13 лет, для истории стран и народов — глобально.

Например, тот факт, что бомбардировки Косово и Чечни произошли в один и тот же год с разницей в несколько месяцев и проводились приблизительно похожими средствами, вовсе не означает, что перед нами один и тот же конфликт, лишь описанный по-разному.

Хотя Джек-Потрошитель XIX в. и Чикатилло XX были маньяками-убийцами и нападали на женщин, это вовсе не означает, что это один и тот же человек, а викторианская Англия и постсоветская Россия — одна и та же страна.

То, что генералы Франко и Пиночет оба были военными диктаторами, боролись с революцией и социалистической идеей военными средствами и жили в испаноговорящих странах в XX в., вовсе не означает, что перед нами одно и то же лицо.

Представьте себе, как через тысячу лет историки, найдя описание уже разрушенных Статуи Свободы в Америке и Родины-Матери в Волгограде, действуя методом Фоменко, отождествят их друг с другом. А что? Две колоссальных каменных женщины, обе возвышаются над городом, перед обеими водная гладь (река, залив — не всё ли равно?), обе держат в поднятой руке нечто (меч или факел — всего лишь несущественный разнобой в источниках). Таким образом перед нами описания одного памятника в одном и том же городе. Не верь глазам своим. Либо волгоградцы давно живут в Нью-Йорке, либо все ньюйоркцы перебрались в Волгоград.

Рассуждения подобного рода лишены элементарной логики. Если во всех "Мак-Дональдсах" мира подают одно и то же, то это не значит, что в мире всего один "Мак-Дональдс".

Возникает вопрос: есть ли хоть что-нибудь ценное в теории Фоменко? Для того, чтобы ответить на него, снова следует обратиться к знаковому образу из времён эпохи Разума — к знаменитому "Фаусту" Гёте. Фауст — герой средневековой немецкой легенды, заключивший союз с Мефистофелем ради знаний, богатства и мирских наслаждений. Он символизирует собой дерзания человеческого разума и олицетворяет сомнения в необходимости этих дерзаний.

Бог, для которого, по мысли Гёте, дьявольское — тоже непременная составляющая часть мироздания, посылает Мефистофеля — "часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла" — "взбудоражить" разочарованного учёного Фауста: "из лени человек впадает в спячку; ступай, расшевели его застой".

Именно расшевелить научное мышление и посылаются в мир самые на первый взгляд дикие и опасные теории. Такова роль "глобальной хронологии". Опровергая эту буйную игру ума, наука может совершить и непредсказуемые прорывы. Например, задуматься о цикличности развития великих цивилизаций, подчас в разное время и в разных условиях повторяющих сюжетные ходы и главных действующих лиц огромной драмы человеческой истории.