Валерий Каджая

ПОЧЕМУ НЕ ЛЮБЯТ ЕВРЕЕВ

К оглавлению

РУССКИЙ ВОПРОС, ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС И КАК ЗАБЛУДИЛСЯ в них, СЛОВНО В ДВУХ

СОСНАХ, НОБЕЛЕВСКИЙ ЛАУРЕАТ

Тля ест траву, ржа — железо,

а лжа — душу…

маляр Редька

Историю появления своей последней книги «Двести лет вместе» обстоятельно объяснил сам Солженицын: «Эта книга родилась не просто по соседству, а прямо органически из “Красного колеса”. И так много материала — всеобразного, всевозможного — появлялось, что ясно было, что даже гигантское “Красное колесо” этого не вберет. И с вопросом еврейско-русских отношений я сталкивался все время, естественно, потому что он был в центре внимания общественности, особенно с конца XIX века. И что было мне с ним делать? Вводить его плотно, подробно в “Красное колесо” было бы совершенной ошибкой, потому что это бы придало “Красному колесу” неверный наклон, акцент: объяснения всего происшедшего еврейским вмешательством».

И, тем не менее, заметим, что еврейский вопрос никогда не был в центре внимания российской общественности: ни с конца XIX века, ни с конца XVIII и даже XVII века. В центре внимания российской общественности был всегда и прежде всего — русский вопрос, но в каждую из этих исторических эпох он формулировался по-разному. Начиная с конца XVII и вплоть до начала XX века русский вопрос был, прежде всего — крестьянский вопрос, вопрос о праве крестьян на землю и на волю. После отмены крепостного права в 1861 году право на волю трансформировалось в право на землю – у крестьян и право на гражданские свободы – у остальной части общества. Добиться этого можно было, лишь ограничив или вообще ликвидировав самодержавие как форму государственного правления. В этом историческом общественно-политическом контексте еврейский вопрос был всего лишь органической частью большого, всеохватывающего русского вопроса.

А в центр внимания общественности еврейский вопрос упорно тащила, порой за уши, как раз та часть общественности, которая пыталась «еврейским вопросом» отвлечь внимание остальной, несравненно большей части общественности от действительно центральных вопросов, нежелание решить которые царским самодержавием, в конце концов, и привело к революциям 1905-го, а затем и 1917 года.

Еврейский вопрос, безусловно, имел место быть, отрицать это просто нелепо, как нелепо, скажем, отрицать грузинский, польский, татарский, финский, латышский вопросы и так далее — но все вместе это называлось национальным вопросом, и он, действительно, был одним из важнейших. Права нацменьшинств (точнее, их отсутствие) жгли Россию таким же каленым клином, как и отсутствие прав у нацбольшинства — у русского народа.

Что же касается «неверного наклона», акцента, объясняющего все происшедшее «еврейским вмешательством», то в «Красном колесе» он-таки присутствует, правда, не столь подробно, как в «Двухстах лет вместе», но отнюдь не менее плотно. Это сразу же заметили пытливые читатели и дотошные критики, и вот именно с тех пор Солженицын и обрел на Западе репутацию антисемита. Богров не промахнулся, стреляя в Столыпина, но сильно промахнулся Солженицын, пытаясь приписать ответственность российскому еврейству в целом за это преступление, так сказать, «навесить» на него «коллективную вину». Чтобы не быть голословными, обратимся к «Августу четырнадцатого» —роману, разросшемуся затем в многотомную и неподъемную эпопею «Красное колесо». Вот что пишет сам Солженицын о Богрове, Столыпине и настрое по отношению к последнему российского еврейства.

«В Столыпине — и издали было видно — собралась вся неожиданная сила государства, которой два года назад нельзя было и предположить, что она возродится. И властный руководитель этой дикой реакции — именно Столыпин, самый опасный и вредный человек в России (о нем много и недоброжелательно говорилось в круге отца). Как будто Столыпин не предпринимал никаких мер против евреев? Но он создавал общую депрессивную обстановку. Именно со столыпинского времени и с его третьей законопослушной Думы евреев стало охватывать настроение уныния и отчаяния, что в России невозможно добиться нормального человеческого существования. Столыпин ничего не сделал прямо против евреев и даже провел некоторое помягчение, но все это — не от сердца. Врага евреев надо уметь рассмотреть глубже, чем на поверхности (выделено мной. — В.К.). Он слишком назойливо, открыто, вызывающе выставляет русские национальные интересы, русское представительство в Думе, русское государство. Он строит не всеобщую свободную страну, но — национальную монархию. Так, еврейское будущее в России зависит не от дружественной воли, столыпинское развитие не обещает расцвета евреям». Эти размышления Солженицын вкладывает в голову молодого Богрова. Думал ли так Дмитрий на самом деле — одному Богу известно, но что так думал за него Солженицын — готов биться об любой заклад. Солженицын был абсолютно уверен, что именно так относилось рос

сийское еврейство к Столыпину и, ничтоже сумняшеся, приписывает им свои умозаключения.

На самом же деле о Столыпине так думали, прежде всего, русские либералы. С подавлением революции 1905–07 годов в России наступила действительно дикая реакция. Страну сжала мертвой хваткой полицейская рука. И властный вдохновитель и руководитель этой дикой реакции был именно Столыпин. Общая депрессия охватила не только евреев, но все русское общество, поверившее после Манифеста 17 октября в прогрессивные реформы.

Революция уже была потоплена в крови, но Столыпин и не думал отказываться от карательного духа своей политики. Выступая на заседании Государственной думы 17 ноября 1907 года, он заявил, что правительство и впредь будет принимать самые крутые меры по отношению к любым выступлениям против властей. Небезызвестный Владимир Пуришкевич, лидер «Союза русского народа», с восторгом поддержал премьера, расхвалив его за то, что он не стесняется украшать революционеров «муравьевскими воротниками», имея в виду графа М.Муравьева, прославившегося крайней жестокостью при подавлении польского восстания 1863 года и получившего прозвище «вешатель» после того, как однажды с гордостью сказал: «Я не из тех Муравьевых, которых вешают (декабрист Сергей Муравьев-Апостол, руководитель восстания Черниговского полка был повешен 25 июля 1826 года. — В.К.), а которые вешают». Вслед за Пуришкевичем выступил кадет Родичев и остроумно заметил, что «муравьевский воротник», как образно назвал виселицу Владимир Митрофанович, потомки назовут, скорее всего, «столыпинским галстуком». Петр Аркадьевич до такой степени возмутился, что даже вызвал Родичева на дуэль. До пистолетов дело не дошло, но выражение «столыпинский галстук» стало крылатым. Ленин метко окрестил Столыпина «обер-вешателем», хотя сам он потом в этом отношении оказался не лучше, и даже в области террора далеко его превзошел, ибо хорошо усвоил столыпинскую науку: террор можно подавить только террором, причем еще более свирепым и бешеным. Но, пожалуй, самую резкую оценку дал Столыпину не кто-нибудь, а его предшественник на посту премьера граф Витте, который писал, не скрывая ни гнева, ни страсти:

«Никто столько не казнил, и самым безобразным образом, как он, Столыпин; никто так не произвольничал, как он, никто не оплевывал так закон, как он, никто не уничтожал так хотя видимость правосудия… Столыпинский режим уничтожил смертную казнь и обратил этот вид наказания в простое убийство, часто совсем бессмысленное, убийство по недоразумению… Начали казнить направо и налево, прямо по усмотрению администрации; смертную казнь обратили в убийство правительственными властями…»

Речь идет о том, что 19 августа 1905 года по представлению Столыпина царь подписал чрезвычайный закон о введении скорострельных военно-полевых судов. По существу это означало введение террора. И без того суровую старую карательную систему новый премьер усилил знаменитой новеллой, которая обрекала на виселицу подчас совершенно невиновных людей. По положению, суд происходил не менее, чем через двое суток после ареста подозреваемого. Ни о каком следствии, естественно, не могло быть и речи. В состав суда входили… строевые офицеры, а юристы, включая военных (!), вообще не допускались. Это был даже не Шемякин суд, а издевательство над самим понятием правосудия. Приговор, как правило, означал казнь через повешение, обжалованию или пересмотру не подлежал и приводился в исполнение в течение 24 часов. Цель столыпинского террора, как впоследствии и большевистского, состояла в одном — в устрашении. В Думе Столыпин, объясняя смысл террора, бросил в зал знаменитое «Не запугаете!» Таким образом красный террор и знаменитые «сталинские тройки» — прямые наследники столыпинской судебной «реформы».

Но если российское общество (не только Ленин), видело в Столыпине «обер-вешателя», то для Солженицына Петр Аркадьевич — кумир, спаситель страны, поэтому стрелочником он делает жалкого еврея, тогда как больным человеком была вся Россия, и вся Россия — даже Николай II (последний, правда, по другой причине) — мечтали избавиться от Столыпина...

В круге первом и во втором

«В январе 1910 года он, Д.Богров, оканчивает университет «бесполезным членом адвокатского сословия… Теперь с университетским дипломом он имел повсеместное право жительства, чего прежде не было, ибо принципиально он, как и отец, не хотел креститься для получения льгот, и в документах по-прежнему стояло: Мордко» (выделено мной. — В.К.). Между прочим, Богров-отец отнюдь не отличался религиозной принципиальностью: сначала он принял крещение, но в 1906 году, после царского Манифеста и заметной демократизации общественной жизни, вновь стал исповедовать иудаизм.

Итак, Богров впитывает в себя, согласно Солженицыну, ненависть к Столыпину (читайте к русскому правительству) в «круге отца». Круг этот в понимании Солженицына, естественно, еврейский, поскольку еврей (по Солженицыну) должен и вращаться только в еврейском кругу. Но Богров-старший отнюдь не был ортодоксальным евреем, евреем общины. Это был типичный русский интеллигент, высокооб

разованный, преуспевающий адвокат и домовладелец, сколотивший благодаря своей успешной адвокатской и предпринимательской деятельности миллионное состояние. И воспитывался Григорий Богров тоже в весьма интеллигентной семье: его отец (дед будущего убийцы) был талантливым русскоязычным писателем, чьи «Записки еврея» высоко оценил и напечатал в своем журнале «Отечественные записки» Н.Некрасов, антисемитизм которого общеизвестен. Правда, за роман Некрасов не уплатил Богрову ни копейки, а на возмущенные письма автора даже не отвечал. И тем не менее, сын раввина Григорий Богров- дед настолько проникся русским духом, что, в конце концов, принял православие.

Круг Богрова-отца — это общество не озлобленных евреев, а обычных русских интеллигентов, причем куда более склонных к конформизму, нежели к какому-либо экстремизму. Да сам же Александр Исаевич в «Августе четырнадцатого» пишет, что Богров-отец был известным в Киеве благотворителем — «мог единовременно пожертвовать на больницу 85 тысяч». Не на еврейскую больницу, добавим мы, а на обычную городскую, где лечились все малоимущие киевляне.

Он был единственный еврей — член Киевского Дворянского клуба, председатель старшин клуба «Конкордия», славился как чрезвычайно удачливый игрок, в его доме за карточным столом сходились знатные киевляне. Трудно поверить, что это были сплошь евреи, скорее — сплошь русские. А какие в клубе царили настроения? Резко критические по отношению и к правительству, и к существующим порядкам. И так было по всей стране. Вот что заметил по этому поводу не кто-нибудь, а великий князь Владимир Александрович: «Позвольте вас спросить, к какому сословию принадлежат князья Долгорукие, Трубецкие, Голицыны, Шаховские, Кузьмины-Караваевы, Петрушкевичи? Они дворяне. А что говорят и пишут?»

Не знаю, что об этих людях сказано в еврейских энциклопедиях, на которые так любил ссылаться Александр Исаевич, и упомянуты ли там вообще эти имена, но из Большой Советской энциклопедии можно узнать, что большинство из тех, кого перечислил великий князь, принадлежали не только к высшей аристократии, но и к столпам русского либерализма, и почти все стали элитой партии Конституционных демократов (кадетов). Говорили и писали же эти люди о том, что власть самодержавия необходимо ограничить, сделать правительство ответственным перед Думой, а не перед царем, ввести в стране всеобщее избирательное право, но с не меньшей силой осуждали и революционеров, особенно большевиков.

Солженицын, однако, партию Конституционных демократов считает такой же еврейской, как и «ленинскую большевицкую» только потому, что в ее рядах было немало евреев, а Иосиф Гессен, видный адвокат и публицист, сумел даже стать одним из лидеров партии и соредактором вместе с П.Милюковым, будущим Министром иностранных дел во Временном правительстве, ее центрального органа — ежедневной газеты «Речь», выходившей в Петербурге. Захватив власть, «большевицкая еврейская партия» тут же разогнала «кадетскую еврейскую партию», а «Речь» закрыла. Как и всякую свободную речь.

Российское еврейство Солженицын представляет себе — и навязывает эту концепцию читателям — неким антироссийским монолитом, на самом же деле оно было в социальном, экономическом, культурном и политическом отношении таким же сложным и неоднородным, как и все российское общество в целом. Кадеты относились к сторонникам не насильственного, революционного свержения самодержавия, а мирного, эволюционного преобразования его в конституционную монархию. Они ратовали за права личности и за весь тот джентльменский набор демократических свобод, которых добилось западное общество. Вот к этому кругу либеральной интеллигенции и принадлежали по духу своему и по мировоззрению Богров-отец и все те, с кем он поддерживал дружеские отношения.

К сожалению, мировоззрение его младшего сына складывалось в круге совсем другом. Детские годы Богрова-внука стали временем формирования его нигилистических воззрений. Об этом сам же Солженицын всего за десять страниц до пишет так: «Гимназистом 5-го класса Богров уже посещает кружки самообразования, читает литературу и агитирует сам. Он очень рано определяет свое презрение к нерешительности социал-демократов, сочувствует эксам и террористическим актам. Переменяясь, он отдает свои симпатии то эссерам, то максималистам, то анархистам. В споре с отцом, предпочитающим эволюционное развитие, мальчик до слез отчаяния отстаивает путь не только революционного изменения строя, но полного уничтожения основ государственного порядка…»

Так все-таки в каком круге формировалось мировоззрение Дмитрия: в круге первом — отцовском, либеральном, или же в круге втором — революционной молодежи? Солженицын сам же дает ясный и четкий ответ, но тогда при чем тут евреи?

Любитель революции и сладкой жизни

Окончив с отличием гимназию, Дмитрий поступил в Киевский университет, где еще сильнее сблизился с анархистами — а это уже 1905 год! Отец, которого не могли не смущать настроения сына, греха подальше отправил Дмитрия в Мюнхен, в тамошний университет, где уже обучался юриспруденции его старший брат Владимир. Однако,

как вспоминал тот впоследствии, Дмитрий почти не ходил на лекции, а большую часть времени проводил в библиотеке, где увлеченно штудировал отцов-теоретиков анархизма — Кропоткина, Реклю, Бакунина.

В конце 1906 года Дмитрий вернулся в Киев и сразу же вступил в кружок анархистов-коммунистов, но очень скоро разочаровался в них и предложил свои услуги… Охранке. Начальником киевского отделения был тогда недавно назначенный подполковник Н.Кулябко. Богрову положили 150 рублей в месяц и присвоили агентурный псевдоним Аленский.

По тем временам 150 рублей считались достаточно большими деньгами. Для сравнения, отец-миллионер выдавал Дмитрию ежемесячно на расходы 70 рублей — этого было вполне достаточно для безбедной жизни. Но Дмитрий любил не просто безбедную, но «сладкую жизнь»: он был завсегдатаем в дорогих клубах и ресторанах, всегда изысканно одевался, увлекался женщинами легкого поведения, но еще больше — картами, много и азартно играл, особенно в Монте-Карло. Склонность к азарту проявилась и в той двойной игре, которую он вел с охранкой и с революционерами. За что, в конце концов, и поплатился жизнью.

Говорить о том, что его очень волновали проблемы еврейства можно лишь с большой натяжкой. Точнее было бы сказать, что проблемы еврейства его волновали лишь в контексте тех проблем, которые волновали тогда все российское общество. Сама российская действительность не давала забывать Богрову, что он — еврей, пария, неполноценный человек, и в этом плане да, его можно считать еврейским националистом. Как Сталина — грузинским, Дзержинского — польским, Шаумяна — армянским, и т.д. националистами.

Что же касается Богрова сына, то он, как все революционеры, был совершенно равнодушен к религии. И никогда не именовался Мордкой (сокращенное от Мордехай) ни в каких документах! Вот что писал по горячим следам, 15 сентября 1911 года петербургский еженедельник «Новый восход»: «Киевская администрация предложила газетам впредь в заметках о Богрове не именовать его христианским именем “Дмитрий”. Странность требования усугубляется тем, что Богров в метрическом свидетельстве записан именно Дмитрием, имя же “Мордка” пущено в ход с легкой руки корреспондента “Нового времени” Савенки».

В «Двухстах лет вместе» Солженицын уже ни разу не использует ни «Мордко», ни «Гершович», но и ни разу не называет Богрова «Дмитрием», только по фамилии. Как это по-детски: Мордкой именовать нельзя, не был Богров Мордехаем, но и Дмитрием величать — с души воротит. Но это так, к слову. Куда серьезнее и важнее процитированные выше рассуждения о том, почему Столыпин — самый опасный враг евреев, ибо он враг скрытый, глубинный, не видимый на поверхности.

И хотя эти рассуждения Солженицын вложил в голову Богрова, на самом деле это его, Солженицына, мысли. Богров никогда, нигде и никому ничего подобного не говорил. Конечно, право писателя на художественный вымысел — священно, как частная собственность. Но только в том случае, когда художественный вымысел не переходит просто в вымысел, то есть, в обычную ложь. Точно так же и священное право частной собственности перестает быть священным, если собственность приобретена в обход Закона. Она тогда по Закону конфискуется, а неправедный владелец ее либо заключается в тюрьму, либо подвергается другому наказанию или порицанию.

От Достоевского к Солженицыну

В русской литературе Солженицын — не первый антисемит, есть фигура куда более масштабная и значительная по таланту — Достоевский. И как же во зло воспользовался он своим талантом! Все его публицистические статьи, направленные против евреев, не стоят одного небольшого пассажа из «Братьев Карамазовых». С публицистикой можно спорить, ее можно опровергать логикой и фактами, но художественное произведение обращено в первую очередь не к логике и не к разуму, но к чувствам, к подсознательному, и потому воздействует на человека куда сильнее любой публицистики. Судите сами.

Лизанька Хохрякова спрашивает Алешу Карамазова: «Правда ли что жиды на Пасху детей крадут и режут?» И что отвечает ей Алеша, это воплощение святости и чистоты? «Не знаю...» Далее Лизанька в исступлении объясняет, почему она спросила об этом: «Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, через четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, все стонал, а тот стоял и на него любовался… Знаете, я про жида этого как прочла, то всю ночь так и тряслась в слезах. Воображаю, как ребе

ночек кричит и стонет (ведь четырехлетние мальчики понимают)».

Алеша, литературный «альтер эго» Достоевского не стал разубеждать Лизаньку, тем самым молчаливо согласившись со всем, что написал про жида-садиста неведомый автор — скорее всего, сам Достоевский и сочинил эту историю. Дело в том, что Федор Михайлович искренне верил в то, что евреи используют кровь христианских детей в ритуальных целях, и так же искренне возмущался, когда лопнуло так называемое кутаисское дело: «Как отвратительно, что кутаисских жидов оправдали. Тут несомненно они виноваты», — писал он по этому поводу. Группа грузинских евреев обвинялась в ритуальном убийстве 6-летней христианской девочки грузинки Сары Модебадзе в апреле 1878 года. Защиту осуществлял блестящий петербургский адвокат П.Александров. Незадолго до этого он выиграл на первый взгляд совершенно безнадёжное дело Веры Засулич и был в зените славы. И на сей раз он очень основательно подготовился к процессу, глубоко изучив историю кровавого навета. В ходе судебного разбирательства П.Александров разбил все доводы обвинения, доказав присяжным, что ритуальные убийства, приписываемые евреям, такой же предрассудок, как средневековые мифы «о ведьмах, колдунах, чародеях». В своей заключительной речи он сказал в частности: «Люди, хорошо знакомые с еврейской литературой, даже те из них, кто относится враждебно к иудейству, пересматривали всевозможные еврейские книги, взвешивали самые ничтожные изречения в них с целью изобличения евреев, и всё-таки не нашли ни малейшего намёка на то, что евреям дозволяется употребление крови для какой-нибудь религиозной или врачебной цели…». Убедительные доводы адвоката сделали своё дело: все обвиняемые были оправданы. Прояви Достоевский хоть минимум желания, он бы без особого труда узнал всю правду о кровавом навете. Но позиция: «Не знаю», по существу соглашательская с верой в кровавый навет, его устраивала куда больше, чем истина. Столь рьяный обычно апологет православия, здесь Достоевский словно забыл, что истина, согласно Новому Завету, есть Христос: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Иоанн; 14:6). Сознательно уходя от истины, Достоевский тем самым неосознанно уходил от Христа. После этого вся его православность не стоит и ломанного гроша.

Яд, которым пропитал Достоевский этот маленький кусочек в «Братьях Карамазовых», продолжает отравлять несведущих людей по сей день. Кто читает сегодня филиппики Достоевского против евреев? Очень узкий круг специалистов или упертых антисемитов. А «Братьев Карамазовых»? Миллионы! И крошечный эпизод, подобно 25-му кадру в кино, остается в подсознании, вселяя отвращение к кровожадным евреям.

В 1998 году, когда отмечалось 80-летие расстрела царской семьи и когда упорно муссировались слухи о ритуальном характере этого убийства, якобы совершенного евреями, я написал статью и напечатал ее в журнале «Новое время», где подробно рассказал об истории кровавого навета, тянущейся аж с одиннадцатого века, и что навет сей неоднократно осуждался римскими папами, и что из почти двух десятков расстрельщиков царской семьи еврей, да и тот — крещеный, был только один, а бойня, учиненная в подвале Ипатьевского дома, ритуалом не может быть по определению и так далее, и так далее… В день выхода журнала известный комментатор радио «Эхо Москвы» Андрей Черкизов, а тогда еще и ведущий программы «Час быка» на НТВ, сообщил своим зрителям об этой статье и провел интерактивный опрос — верят телезрители или нет, что евреи используют кровь христианских детей в ритуальных целях. И что вы думаете? Аудитория разделилась практически фифти-фифти: оказалось, что 48 процентов верят в кровавый навет, а 52 — нет… И это в 1998 году! В просвещенной Москве!! Среди интеллигентной публики, которая составляла в основном аудиторию Черкизова!!!

Конечно, приписывать только Достоевскому «заслуги» в том, что в кровавый навет верят в России даже сегодня многие образованные люди, было бы явным преувеличением. Но и весомый вклад его в культивировании этого мрачного предрассудка отрицать тоже никак нельзя. Думаю, что и Солженицын в глубине своего подсознания или верит, или очень хочет верить в то, что евреи используют христианскую кровь в ритуальных целях. Разве случайно, что, рассказывая о деле Бейлиса, он полностью умалчивает о Короленко, зато милый его сердцу Василий Розанов, один из видных представителей богоискательства, религиозный философ и литератор и совершенно патологический юдофоб, получил возможность высказаться в «Двухстах лет вместе» от души. От своей ли только? Сдается, что и от солженицынской тоже. «Уже создался необыкновенный накал, — читаем мы о процессе Бейлиса. — Питаемый самой предвзятостью обвинения подсудимого, он не иссякал и каждый день клеймил уже и свидетелей. В этом разгаре В.Розанов видел потерю меры, особенно среди печати еврейской: “железная рука еврея… сегодня уже размахивается в Петербурге и бьет по щекам старых заслуженных профессоров, членов Государственной думы, писателей…”»

Как я убедился, работая над «Двумястами лет вместе», каждую цитату, приводимую Солженицыным, надо проверять и перепроверять. Точнее не сами цитаты, а Солженицына на добросовестность, ибо он их или вырывает из контекста, или обрезает так, что они приобретают противоположный смысл, или помещает в такой контекст, где они тоже становятся противоположными себе по смыслу. «Еврейская рука, хлещущая по щекам», — это одна из лучших газет того времени «Речь», центральный орган партии кадетов. В деле Бейлиса «Речь» занимала непримиримую позицию, разоблачая мракобесов всех мастей, затеявших человеконенавистнический процесс. «Отхлестанный профессор» — это заведующий кафедрой психиатрии Киевского университета И.Сикорский, получивший тайно четыре с половиной тысячи рублей из секретного фонда Департамента полиции за свою погромную речь на суде, куда приглашен был как эксперт; член Госдумы — это Г.Замысловский, выступивший в качестве гражданского истца — представителя матери убитого мальчика Андрея Ющинского, и доказывавший присяжным ритуальный характер убийства и виновность Бейлиса, а писатель — это… сам Розанов, печатавший прямо-таки непотребные статьи, составившие затем его скандально знаменитую книгу «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови», совершенно омерзительную и тошнотворную. Это он в те дни в одной из своих статей не постеснялся образно протянуть руку

Вере Чеберяк, содержательнице притона, в котором, как выяснилось впоследствии, и был убит несчастный Андрюша: «Жму ей издали руку, как и всем притонодержателям и сутенерам, но все-таки не убийцам». Цитировать В.Розанова в таком контексте означает полную потерю нравственных ориентиров.

Полицейские протоколы и творческий экстаз

Несмотря на то, что приведенный выше отрывок из «Братьев Карамазовых» ничего кроме брезгливости и возмущения не вызывает, с юридической точки зрения он безукоризнен, несмотря на свою полную аморальность: Алеша Карамазов — персонаж вымышленный, это литературный образ. В отличие от него Богров — персонаж реальный, исторический. А в реальной действительности он говорил о Столыпине совсем иначе, чем думает у Солженицына (вернее, чем думает за него Солженицын): «Покушение на жизнь Столыпина произведено мною потому, что я считаю его главным виновником наступившей в России реакции, т.е. отступления от установившегося в 1905 году порядка: роспуск Государственной думы, изменение избирательного закона, притеснение печати, инородцев, игнорирование мнений Государственной думы, и вообще целый ряд мер, подрывающих интересы народа», — заявил Дмитрий Богров во время допроса, проведенного жандармским полковником П.Ивановым сразу после покушения, в тот роковой вечер 1 сентября. То же самое, почти слово в слово повторил и киевский присяжный поверенный А.Гольденвейзер, у которого Дмитрий формально числился помощником: «Перед убийством Столыпина Богров спрашивал у близких знакомых, кто самый вредный для России из государственных деятелей в данный момент». Прошу обратить внимание на этот нюанс: самый вредный не для евреев, а для России…

А сейчас сравним, что говорил Богров на допросе у Иванова и что думает он в романе у Солженицына. Поистине, надо иметь большое художественное воображение, чтобы так интерпретировать совершенно однозначно понимаемые слова.

Еще большую волю своему воображению дал Александр Исаевич в сцене, где он описывает душевное состояние Дмитрия Богрова в Купеческом саду, когда тот почти вплотную столкнулся с Николаем II: «Шатер устроен над днепровским обрывом, смотреть фейерверки… Но у шатра — не видел царя. А близ эстрады с малороссийским хором — вдруг оказался, притиснулся — в двух шагах — не в трех, а в двух! (выделено мной. — В.К.) Чуть сзади, вполузатылок, гладко подстриженный темный затылок под военной фуражкой, — и между головами приближенных — открытый прострел! И в кармане — браунинг с досланным первым патроном. В кармане на ощупь передвинуть предохранитель — вынуть — и бой! И взорвать их сверкающий праздник весь!

Богров задрожал от сладости. Сколько раз он отвергал мысль — убивать царя, — но чтобы так доступно! Но чтобы так!!!

Даже голова закружилась от своего могущества… Но с усилием охолодил себя: этот царь — только названье, а не достойная мишень. Он — объект общественных насмешек, он — лучшее ничтожество, какого только можно пожелать этой стране. Никакой удачный выстрел и никакой наследник потом не сделали бы эту страну слабей, чем делает этот царь…

Зато напротив, расправа за смерть его, за рану становится в противоречие с целью. Именно в Киеве это будет что-нибудь особенное. Убили бы царя где-нибудь, только не в Киеве, — так-сяк. Но если в Киеве и он, — Богров, — это будет страшный еврейский погром, поднимется темный безумный народ. Живое, родственно ощущаемое еврейство Киева! Последнее, чтоб хотел задержать на земле Богров: чтобы Киев не стал местом массового избиения евреев, ни в этом сентябре, и ни в каком другом!

Трехтысячелетний тонкий уверенный зов!

И он погасил свою охотничью дрожь. И дал себя оттеснить. И пошел дальше.

Зато уже — Столыпина он твердо решил убить сегодня! Премьера Столыпина ничто не могло в этот вечер спасти… А просто — не выстрелил. Не увидел. Может быть — и по близорукости».

Когда-то давным-давно в журнале «Юность» был напечатан юмористический рассказ — не помню сейчас ни его названия, ни фамилии автора. Помню только, как от души веселился, читая о том, как нашу советскую бегунью Машу (или Дашу) на финише догнала и стала обходить негритянка. А до финиша — всего ничего, каких-то метров десять. И тут Маша вспомнила свое пионерское детство, родной колхоз, где стала она передовой дояркой, и как послал ее коллектив учиться в институт, и какая прекрасная у нее Родина, не то, что эта Америка, в которой только негры и могут быть спортсменами, потому что ко всему другому им дороги закрыты — ни в передовые доярки, ни в институт никогда не попасть. И хоть жалко ей было негритянку, но «тонкий, уверенный зов» советской страны, ее народа подстегнул Машу, вдохнул в нее такую силу, что она рванула и первой коснулась грудью финишной ленточки…

Это к вопросу о психологическом правдоподобии солженицынского художественного вымысла. Что же касается правдоподобия исторического, то опять же обратимся к фактам. А факты хорошо известны. Единственным свидетелем поведения Богрова в Купеческом саду

был… сам Богров. И вот какие свидетельства оставил он следователю по особо важным делам В.Фененко во время допроса 2 сентября 1911 года: «Таким образом я получил билет и находился в Купеческом саду 31 августа, где стоял сначала около эстрады с малороссийским хором, а затем перешел в аллею, ближе к царскому шатру, стоял в первом ряду публики и хорошо видел прохождение государя…»

То есть, никуда не протискивался, и не близ эстрады, а именно у шатра видел царя, и не подставившего ему свой затылок-полузатылок, словно мишень, а проходившего мимо в некотором отдалении. Справедливости ради следует отметить, что на том же допросе Богров «давая показания, между прочим упомянул, что у него возникла мысль совершить покушение на жизнь государя, но была оставлена из боязни вызвать еврейский погром. Он, как еврей, не считал себя вправе совершить такое деяние, которое вообще могло бы навлечь на евреев подобное последствие и вызвать стеснение их прав». Но, как говорится, тон делает музыку. Вслушайтесь в музыку повествования Солженицына! Как красочно описывает он переживания Богрова! Ну чем не бегунья Маша из юмористического рассказа! Эти свои показания Богров подписать отказался, по поводу чего на их основании был составлен другой протокол, подписанный прокурорами Чаплинским и Брандорфом и следователем Фененко. Свой отказ Богров мотивировал тем, что «правительство, узнав о его заявлении, будет удерживать евреев от террористических актов, устрашая организацией погромов». То есть, с одной стороны, он не хотел еврейских погромов, но с другой — он еще больше не хотел, чтобы евреи (точнее революционная еврейская молодежь) из-за боязни погромов отрешилась от революции, которая в сознании Богрова ассоциировалась исключительно с терактами. Таким образом, черт с ними с погромами, но пусть восторжествует революция!

Национальность — революционер

Это типичное мышление евреев-революционеров. Как, впрочем, и русских, и грузин, и латышей, и армян, и прочая, и прочая. Революционеры становились людьми без национальности и потому именовали себя интернационалистами, что так четко сформулировал Троцкий (Бронштейн). Но был и другой зов – отчаянный, вот уж действительно трехтысячелетний зов наученных горьким опытом евреев, — не революционеров, а законопослушных граждан, представляющих еврейскую общину России. Когда после большевистского переворота к Льву Давидовичу в Петроград заявилась солидная делегация о главе с наиболее авторитетными раввинами, которые стали указывать, чем грозит еврейскому народу участие его и ему подобных евреев в большевистском движении, то он ответил, что евреи, как таковые, его не интересуют. А другую делегацию он попросту выгнал, сказав вдогонку так: «Возвращайтесь к своим евреям и передайте им, что я не еврей, и мне наплевать на то, что с вами случится».

Это вовсе не означает, что Троцкий отрекался от своего происхождения, он нигде и никогда не говорил, что он русский. Но он отрекся от своего народа, потому как его «нацией» стали пролетарии всех стран. Спустя двадцать лет в своей автобиографической книге Троцкий вспоминал, как Ленин сразу же после Октябрьского переворота обсуждал с ним кадровый вопрос: «Он требовал, чтоб я стал во главе внутренних дел: борьба с контрреволюцией сейчас главная задача. Я возражал и, в числе других доводов, выдвинул национальный момент: стоит ли, мол, давать в руки врагам такое дополнительное оружие, как мое еврейство».

В те же годы в книге «Преступления Сталина» Лев Давидович так пишет о своем отношении к еврейству в частности и национальному вопросу вообще: «Уже в ранней молодости национальные пристрастия или убеждения вызывали во мне рационалистическое недопонимание, переходившее в известных случаях в брезгливость, даже в нравственную тошноту. Марксистское воспитание углубило эти настроения… Всю свою жизнь я прожил вне еврейской среды. Я работал всегда в русском рабочем движении. Моим родным языком является русский. Я, к сожалению, не научился даже читать по-еврейски. Еврейский вопрос не стоял, таким образом, в центре моего внимания, но это не значит, что я имею право быть слепым по отношению к еврейскому вопросу, который существует и требует разрешения».

Под этими словами, не раздумывая, подписался бы и Богров, и любой другой революционер — от социал-демократа до анархиста-максималиста. Таковыми были и все большевики, независимо от своего происхождения. Но Солженицын, объясняя природу покушения на Столыпина, предпочитает процитировать «Новое время» - ярую антисемитскую газету: «Не страдания пролетариев подняли руку убийцы, сына миллионера, а чувство человека своего племени, которое стало встречать преграду своим “захватам”». Это в «Августе четырнадцатого». Здесь Александр Исаевич предпочел прикрыться газетным листом. В «Двухстах лет вместе» он даже о фиговом не позаботился, но об этом чуть позже.

За происками «племени», в которых до мозга костей убежден «историк» Солженицын, писатель Солженицын проглядел, во-первых, происки другого племени, русского, точнее, тогдашней его верхушки. Как подталкивали Богрова к теракту, как расчищали ему «коридор» к Сто

лыпину – и кто? Товарищ (первый замминистра внутренних дел, то есть, самого Столыпина. — В.К.) шеф отдельного корпуса жандармов генерал П.Курлов, начальник Киевского охранного отделения жандармский полковник Н.Кулябко, начальник дворцовой полиции жандармский полковник А.Спиридович и вице-директор департамента полиции камер-юнкер Веригин, — именно те, кому была поручена охрана царя во время киевских торжеств. Про эту «банду четырех» можно было написать захватывающий политический детектив, и, может быть, кого-нибудь и когда-нибудь их «подвиг» и вдохновит. Историкам про них известно всё. И Солженицыну тоже было известно. Но в «Красном колесе» он сначала — идеолог, а уже потом — писатель, и все, что не вписывается в его идеологическую схему, он отметает, но любое лыко впихивает, если оно — в строку. Солженицын увидел в Богрове еврейского мстителя, а он был всего лишь еврейский «геростратик». И об этом тоже писано-переписано, и все известно, но, как очень правильно заметил сам Солженицын, «когда ненависть насыщается до самых своих краев — она перестает нас тяготить». Надо очень сильно ненавидеть, чтобы так переворачивать факты с ног на голову. И не пришло ни разу в голову Александру Исаевичу, что древние греки отнюдь не получили на веки вечные патент на Герострата. Как говорил Теодор Герцль, «Каждый народ имеет своих негодяев. Почему вы хотите лишить этой привилегии евреев?».

Капризность истории

и компас Божьей нравственности

Свое понимание исторических процессов, в отличие от Карла Маркса, диалектика и материалиста, Александр Исаевич определил как Божье провидение. Правда, при ближайшем рассмотрении провидение оказывается самой что ни на есть обычной мистикой, плавно переходящей в мистификацию или, как толкует это слово «Словарь современных понятий и терминов», — «намеренное введение в заблуждение, заведомый обман».

«Я не раз задумывался над капризностью Истории: над непредвиденностью последствий, которую она подставляет нам, последствий наших действий, — пишет Солженицын. — Вильгельмовская Германия пропустила Ленина на разложение России — и через 28 лет получила полувековое разделение Германии… Англия в 1914-м задумывала сокрушить Германию как свою мировую соперницу — а саму себя вырвала из великих держав… Казаки в Петрограде были нейтральны в феврале и в Октябре — и через полтора года получили свой геноцид… так и от убийства Столыпина — жестоко пострадала вся Россия, но не помог Богров и евреям (выделено мной. — В.К.)».

Вообще-то не Англия задумывала сокрушить Германию, а прямо наоборот: Германия Англию, это знает любой студент-первокурсник любого истфака, и войну 14-го года, сиречь Первую мировую, начала тоже не Англия, а Германия. Казаки тоже были далеко не так уж нейтральны и в феврале, и в Октябре, а геноцид получили через полтора года совсем по другой причине, но это настолько «многоположная и объемная» тема, что тут даже целой книги не хватит, чтобы «равновесно» осветить ее, но тем не менее тема достаточно хорошо изученная и в последние четверть века в отечественной исторической науке и публицистике также хорошо представленная.

Что же касается «фатального» просчета вильгельмовского Генштаба, пропустившего через Германию запломбированный вагон с Лениным, то здесь невольно вспоминается анекдот, популярный еще в не столь отдаленные времена: «Если бы Александр III не повесил Ульянова I, то мы бы никогда не пошли не тем путем». Французы по этому поводу говорят: «Если вскипятить море, много рыбы сварится», русские же выражаются еще более афористично: «Если да кабы, во рту б выросли грибы». Очень образно, но с точки зрения методологии здесь историзма не больше, чем в кофейной гуще.

Однако история — не анекдот, не кофейная гуща и тем более не капризная дама, она имеет свои объективные законы, по которым и развивается, независимо от того, нравится нам Маркс и его диалектический материализм или нет. И если заниматься вместо научного объяснения исторических фактов гаданием на кофейной гуще: «А что было бы, если?» — то история из капризной дамы легко превращается в даму легкого поведения, готовую куда хочешь и как хочешь повернуться. Хотя легкость поведения было бы так же правомерно

отнести и на счет тех, кто столь легко обращается с мадам Клио. «Кто как, а я ощущаю тут же великанские шаги Истории, ее поразительные по неожиданности результаты, — продолжает мистифицировать простодушного читателя маститый писатель. — Богров убил Столыпина, предохраняя киевских евреев от притеснений (выделено мной. — В.К.). Шаг первый: убитый Столыпин — проигранные в войне нервы, и Россия легла под сапоги большевиков. Шаг второй: большевики, при всей их свирепости, оказались много бездарней царского правительства, через четверть века быстро отдавали немцам пол-России, в том числе и Киев. Шаг третий: гитлеровцы пришли в Киев и уничтожили киевское еврейство. Тот же Киев, и тоже сентябрь, только через 30 лет от богровского выстрела». Квинтэссенцию этой, с позволения сказать, методологии сам же автор и дает: «Этих дальних последствий — нам не дано предвидеть никому никогда. И единственное спасение от таких промахов — всегда руководствоваться только компасом Божьей нравственности. Или, по-простонародному: “не рой другому ямы, сам в нее попадешь”».

Вообще-то если бы какой-нибудь студент-первокурсник любого истфака написал курсовую, где бы так объяснял шаги Истории, как Солженицын: еврей Богров убил Столыпина — в результате Россия ввязалась в войну с Германией и проиграла ее, вследствие чего к власти пришли большевики, которые спустя четверть века быстро и бездарно отдали гитлеровцам пол-России, «в том охвате и Киев», а те уничтожили киевское еврейство, — то готов биться об заклад, что любой профессор и даже начинающий доцент поставил бы за такую курсовую жирную двойку и даже не стал бы объяснять почему. Но тут нобелевский лауреат, прославленный писатель, фигура мирового масштаба и прочая, и прочая — как не восхититься новым платьем короля! Но даже если оставить в стороне методологию и обратиться к фактологии, то и здесь король выглядит ничуть не привлекательнее. Во-первых, убийство Столыпина никак не отразилось на «проигранных в войне нервах»: премьер-министра Богров застрелил в 1911-м, а в войну с Германией Россия вступила лишь в 1914-м при бурном ликовании всего народа, охваченного ура-патриотическим угаром. Во-вторых, Россия отнюдь не легла под сапоги большевиков, она, скорее, бросилась к большевикам в объятия. Другое дело, что в конечном итоге большевики задушили Россию в своих объятьях, но для этого потребовалось целых 70 лет! В-третьих, большевики при всей их свирепости отнюдь не оказались много бездарней царского правительства, а как раз наоборот: последнее — вот уж действительно бездарно — втянуло совершенно неподготовленную Россию в войну с Германией и так же бездарно затем вело ее до своего бездарного конца, а большевики в 41-м хоть и «быстро отдавали немцам пол-России, в том охвате и Киев», но зато в 45-м дошли до Берлина и водрузили над рейхстагом советский красный флаг, а гитлеровские и еще кайзеровские штандарты с орлами и со свастикой побросали к подножию Мавзолея на глазах у всего мира.

Но вернемся к главной теме, ради которой так переклонно препарирует исторические факты Александр Исаевич и столь же переклонно их трактует. Так кто же и кому рыл яму и кто в нее попал?

Убийство Столыпина Солженицын однозначно ставит в вину российскому еврейству: «При взгляде же историческом приходят две весомые мысли, что ошибочно было бы поступок Богрова списывать на то, что, мол, “это действовали силы интернационализма”. Первая и главная: это было не так… расчет помочь судьбе еврейства — у него был… С детства видел повседневные и унизительные стороны политического неравноправия, и был нажжен, от семьи, от своего круга, да и сам, — в ненависти к царской власти... В кругах киевского (и петербургского, где зреющий убийца тоже побывал) еврейства действовало то всерадикальное Поле, в котором молодой Богров счел себя вправе и даже обязанным — убить Столыпина».

Здесь не только все поставлено с ног на голову, здесь элементарно передернуты факты. Начнем с того, что ненавистью к царской власти был «нажжен» не столько и не только Богров, но прежде всего русский народ. Александра II, как уже отмечалось, убивали не евреи, а обрусевший поляк Гриневецкий и русский студент Николай Рысаков, а в группу поддержки входили «метальщики» Желябов, Софья Перовская, Михайлов — все русские. Дядю Николая II, московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича убил эсер И.Каляев, а министра внутренних дел Вячеслава Плеве — эсер Е.Созонов — оба русские. Террор как метод борьбы с самодержавием внесли в российскую политическую жизнь народовольцы, среди которых евреев вначале вообще не было, а под конец — единицы. Отношение к террористам и к царской власти отнюдь не еврейских, а просвещенных кругов русской интеллигенции ярче всего показал процесс над видной народницей, русской дворянкой Верой Засулич, в 1878 году совершившей покушение на петербургского градоначальника (руководителя полиции) Ф.Трепова. Будь это до судебной реформы, ее бы непременно повесили, как и Перовскую, но теперь судьбу террористки решал суд присяжных, признавший преступницу… невиновной. Явно неправедный вердикт был с восторгом воспринят широкой общественностью. Председателем суда был, между прочим, выдающийся русский юрист и общественный деятель Федор Кони.

От народовольцев эстафету террора приняли социал-революционеры (эсеры). Здесь евреев стало побольше, особенно перед ре

волюцией 1905–1906 годов, но тем не менее руководящий костяк и подавляющее большинство членов партии составляли русские. Они же задавали тон и среди «Боевой организации» эсеров. Наиболее известные из них — Борис Савинков, на счету которого несколько десятков терактов, уже упоминавшийся Иван Каляев, Мария Спиридонова, убившая в упор выстрелом из револьвера усмирителя крестьянских восстаний в тамбовской губернии Г.Луженовского, и т.д. Кстати, вопрос навскидку: «А что, тамбовские крестьяне восставали из-за большой любви к царской власти?»

Под стать своему тамбовскому коллеге был и саратовский губернатор Петр Аркадьевич Столыпин, но показал себя еще более решительным и беспощадным. Он для подавления крестьянских выступлений стал первым применять казацкие рейды — вот откуда берет начало лютая ненависть в русских крестьянах и рабочих к своим же русским, православным братьям-казакам, которая обернулась тем самым геноцидом в 1919–1920 годах, о котором упоминает Солженицын. Мне же расказачивание известно не по историческим документам и цитатам — геноцид казаков катком прошелся по нашей семье. Моя бабушка, потомственная кубанская казачка, пережившая весь ужас Гражданской войны, рассказывала мне, уже взрослому мужчине, как свирепствовали красноармейцы — не евреи, а свои же русские, — врываясь в станицы. Шесть ее братьев расстреляли они — под корень вывели старинный казацкий род Балабанов, упомянутый еще Гоголем в «Тарасе Бульбе».

Столыпин действовал столь жестко и жестоко, что обратил на себя внимание даже на фоне общей жестокости, с которой усмиряли власти восставший народ: Николай II назначает его председателем правительства и одновременно министром внутренних дел. Не успел новоиспеченный премьер переехать в столицу, как в августе 1906-го террористы (два русских офицера) взорвали его дачу: погибли 27 человек, сын и дочь Петра Аркадьевича были ранены, его самого взрывной волной бросило на пол и контузило. Через неделю после покушения Столыпин издал тот самый указ о военно-полевых судах, в которых судебный процесс укладывался в 48 часов, а в последующие 24 часа приговор, смертный, естественно, приводился в исполнение. Только за первые восемь месяцев действия этого указа были казнены 1100 человек, и это в стране, где прежде смертная казнь применялась в исключительных случаях — раз в несколько лет.

Охота на премьера, как уже говорилось, началась буквально с того же дня, как он занял свой высокий пост. Всего же, по разным подсчетам, на Столыпина было совершено до десяти покушений. Солженицын называет цифру семь, однако и это немало. Но что интересно: из всей вереницы покушавшихся Богров оказался единственным (!) евреем, но, по несчастью, именно ему сопутствовал успех. Правда, в этом ему хорошо подсобили, как сейчас их называют, спецслужбы — Охранное отделение. Вообще, следует отметить, что российские спецслужбы нередко использовали терроризм в своих, только им известных целях. Об этом красноречиво свидетельствует запрос, сделанный левыми в Думе 15 октября по поводу убийства Столыпина: «Можно указать, что за последнее десятилетие мы имели целый ряд аналогичных убийств русских сановников при содействии чинов политической охраны: убийства министра внутренних дел Плеве, уфимского губернатора Богдановича, великого князя Сергея Александровича… Она (охранка. — В.К.) стала орудием междуусобной борьбы лиц и групп правительственных сфер между собою… Столыпин, который, по словам князя Мещерского, говорил при жизни: “Охранник убьет меня…”, погиб от руки охранника при содействии высших чинов охраны».

Роковые выстрелы прогремели 1 сентября 1911 года в Киевском оперном театре в присутствии Николая II и его дочерей, во время второго антракта. Столыпин стоял недалеко от императорской ложи, когда к нему подошел Богров. Никакой охраны в тот день у премьера не было. Более того, ему оскорбительно не нашлось места в автомобилях, в которых разместилась царская свита, и председателю правительства (!) пришлось «ловить» обычного извозчика! Петр Аркадьевич находился в это время в глубокой опале, и, если бы не Богров, Николай все равно не сегодня-завтра отправил бы Столыпина в отставку. Ему уже приготовили «политическую ссылку» в Тифлис генерал-губернатором Кавказа. Поэтому говорить о том, что убийство Столыпина повернуло ход истории России, — значит, по меньшей мере, быть не совсем в ладах с историей.

В том, что Богров стал убийцей Столыпина, проявилась неотвратимая закономерность политической обстановки тех лет, сложившейся в России: в нем соединились две ненависти к премьеру-реформатору — как со стороны крайних революционеров, которым нужны были не реформы, а потрясения, так и со стороны крайних консерваторов, которым не нужно было ни то, ни другое. Как известно, крайности сходятся — вот и сошлись они в Богрове: ненависть он впитал от анархистов, в партии которых состоял по убеждению, а удачный исход покушения ему обеспечило Охранное отделение, в котором он состоял по службе. А вот то, что Богров по национальности оказался евреем, — это уже чистой воды случайность, и даже в охранке потом спохватились, что дали маху, ведь пришлось принимать беспрецедентные меры, чтобы предотвратить еврейские погромы. Подчеркиваю: не Бунд, не Сионистский конгресс, не Бюро защиты евреев и пр., то

есть те, кого можно назвать «еврейскими кругами», организовывали покушение за покушением на Столыпина, не они мечтали отстранить его от власти, а круги, уж если определять их по национальности, исключительно русские: революционеры и монархисты. Как писал А.Деникин в Очерках русской смуты, «слева Столыпина считали реакционером, справа (придворные круги, правый сектор Гос.Совета, объединенное дворянство) – опасным революционером).

А вот утверждать, что в «кругах киевского и петербургского еврейства действовало то всерадикальное Поле, в котором молодой Богров счел себя вправе и даже обязанным — убить Столыпина», — значит, быть не в ладах с собственной совестью, а точнее с «компасом Божьей нравственности». Российское еврейство на Столыпина смотрело как раз с надеждой, ибо, как признает сам Солженицын и как это обстояло на самом деле, именно Столыпин, «первый русский премьер, честно поставивший и вопреки Государю выполнявший задачу еврейского равноправия, погиб — по насмешке ли Истории? — от руки еврея». Да, именно по насмешке, ибо последние реформы Столыпина, которые он собирался осуществить, касались законодательства в области системы управления, а также прав «меньшинств», то есть, в первую очередь евреев.

Оба проекта были отвергнуты царем. Против премьера настроились Госсовет и ближайшее окружение Николая, который с нескрываемой неприязнью относился к успехам своего премьера. Уже после убийства Столыпина император в порыве наивной откровенности напутствовал его преемника графа Коковцова: «Не следуйте примеру Петра Аркадьевича, он как-то старался все меня заслонять». Его венценосная супруга была еще откровеннее и циничнее с тем же Коковцовым в Ливадии 5 октября 1911 года в беседе, которую новый премьер записал слово в слово: «Мне кажется, что Вы очень чтите его память и придаете слишком много значения его деятельности и его личности... Не надо жалеть тех, кого не стало… Каждый исполняет свою роль и свое назначение, и если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль и должен был стушеваться, так как ему нечего было больше исполнять… Столыпин умер, чтобы уступить Вам место и что это для блага России».

Так что руками еврея Богрова Столыпина убрали не «еврейские круги» и даже не революционеры, а крайне правые представители тогдашнего российского политического истеблишмента. Поэтому напрасно ставит Солженицын в вину евреям то, что «взяться за неудобное в истории, обдумать его и сожалеть — ответственно, а отрекаться и отмываться от него — мелко». Мелко и безответственно обвинять евреев в том, что убийцей Столыпина случайно оказался еврей. С таким же основанием можно обвинять грузин в преступлениях Сталина против русского народа только по той причине, что он был грузином по происхождению. И Сталин, и Ленин, и Савинков, и Спиридонова, и Засулич, и Каляев, и т.д., и т.п. — в том числе и Богров — созрели и сформировались в том всерадикальном, точнее, революционном Поле, которое раскалялось тем больше, чем больше приходили в непримиримое противоречие интересы народов России, и прежде всего русского, и правящих классов, чем более глубокой и непреодолимой становилась пропасть между ними. «Общее чувство глубокого недовольства существующим порядком вещей было наиболее приметным симптомом порчи, охватившей общественную и политическую жизнь России, — писал об этой эпохе бывший царский премьер-министр граф С.Витте. — В одно и то же время страну в целом поразили все мыслимые болезни, вследствие чего возникла столь ужасающая неразбериха, что воистину можно было сказать — сама земля российская болезненно вопиет, требуя облегчения от мук хаоса. Отовсюду доносится крик: “Так жить больше нельзя”.

Будущий же российский премьер, но уже советский, В.Ульянов-Ленин эту же ситуацию, названную им революционной, охарактеризовал так: «Верхи больше не могут управлять по-старому, а низы больше не хотят жить по-старому». Это с точки зрения историзма в науке. С точки зрения же научности, в которую потянуло нобелевского лауреата, — во всем виноваты евреи.

А на Западе не поняли

Антисемитизм в Европе порицался как явление, недостойное цивилизованного общества, уже в эпоху Просвещения, а после Второй мировой войны он и вовсе был объявлен на Западе вне закона, поэтому публикация «Августа четырнадцатого» вызвала там настоящий шок. За сим последовал скандал, который оказался для Солженицына, как ушат холодной воды на голову. Ведь он так привык к тому, что дотоле его поливали там исключительно елеем. Ушат, увы, не остудил нобелевского лауреата: Солженицын или не понял, или делал вид, что не понял, за что же его так. И он решил отыграться в «Двухстах лет вместе». Но, как говорится в русской пословице, не за то отец бил, что играл, а за то, что отыгрывался. То, что газета «Новое время» утверждала в 1911 году и на что Солженицын ссылается в «Августе четырнадцатого», он, но уже от своего лица, повторяет в «Двухстах лет вместе»: «При взгляде же историческом, приходят две весомые мысли, что ошибочно было бы поступок Богрова списывать на то, что, мол, это действовали силы интернационализма. Первая и главная: это было не так. Не только его брат в своей книге, но и разные нейтральные источники указывают, что расчет помочь судьбе еврейства — у него был…»

Здесь бы для пущей убедительности — цитатку, и привел бы ее с радостью Александр Исаевич, но беда в том, что нет ничего подобно

го ни в книге воспоминаний Владимира Богрова, ни в «нейтральных источниках». А потому приходится опираться на источники, далекие от нейтральности, каковым (источником) является в первую очередь сам Солженицын. Правда, источник, из которого я не советовал бы утолять жажду познания истории двухсотлетнего совместного проживания русских и евреев – можно легко получить расстройство желудка.

И далее: «В октябре 1911 года в Государственную думу был подан запрос октябристов о смутных обстоятельствах убийства Столыпина. И тотчас депутат Нисселович протестовал: почему октябристы в своем запросе не скрыли, что убийца Столыпина — еврей?! Это, сказал он, — антисемитизм! Узнаю и я этот прославленный документ. Через 70 лет и я получил его от американского еврейства в виде тягчайшего обвинения: почему я не скрыл, почему я тоже назвал, что убийца Столыпина был еврей? Не идет в счет, что описал его столь цельно, сколько мог. И не в счет, чтоего еврейство значило в его побуждениях. Нет, нескрытие с моей стороны — это был антисемитизм!!!»

Ах, как некрасиво юлит Александр Исаевич, как грубо и неуклюже лукавит! Причем тут американское еврейство? Разве с осуждением Солженицына выступила какая-либо еврейская организация, которых в США хоть пруд пруди? Союз раввинов или что-нибудь в этом роде? Отнюдь. Шокирована была вся американская общественность в целом, в том числе и «американское еврейство», потому как входит органической частью в очень неоднородное и многоплановое гражданское общество США. Но в данном случае «американское еврейство» для Солженицына олицетворяет всего навсего один единственный еврей — уже упоминавшийся мною Семен Резник, блестящий русский писатель, историк и публицист. Десять лет он проработал в издательстве «Молодая гвардия» редактором серии «Жизнь замечательных людей», был членом Союза писателей, но в 1982 году эмигрировал в Штаты. В июле 1989 года в одной из влиятельнейших американских газет «Вашингтон тайм» Резник опубликовал рецензию на «Август четырнадцатого». Вот, что, в частности, писал он в ней: «Для Солженицына главное в Богрове — его еврейское происхождение. Автор заставляет его играть роль не русского революционера (или охранника), а представителя еврейского народа и потому — врага России… “Живое, родственно ощущаемое еврейство Киева” служит главным источником его побуждений и действий. По мнению солженицыновского Богрова, Столыпина надо убить, потому что он “слишком хорош для этой страны”… На убийство его толкает “трехтысячелетний тонкий, уверенный зов”, то есть, наследие всей еврейской истории. Иначе говоря, Солженицын настаивает на том, что террорист Богров не делал различия между Россией и российским гражданством: стреляя в Столыпина, он стрелял в саму Россию. Такого различия не делает и сам писатель. Согласно Солженицыну, два выстрела террориста решили “судьбу правительства. Судьбу страны. И судьбу моего народа”».

Из текста самой рецензии совершенно очевидно, что Резник критикует автора «Августа четырнадцатого» не за нескрытие исторической правды, а, напротив, за ее искажение. Искажение истории Солженицын допускает как в глобальном плане, объясняя судьбу страны и судьбу русского народа происками еврейства — слишком много чести для евреев и слишком унизительно для русских, — но и в плане отдельных конкретных эпизодов этой истории. Не решил выстрел Богрова судьбу правительства. Она уже была решена Николаем II — отставка Столыпина считалась делом ближайших дней, этот аспект мы уже подробно обсуждали. Коснемся другого — кто же все-таки толкнул Богрова на теракт? Киевское еврейство имело к этому такое же отношение, как американское — к появлению в «Вашингтон тайм» рецензии С.Резника. Дело в том, что анархисты из группы «Буревестник», с которыми сотрудничал Богров и одновременно «закладывал» их охранке, вычислили, наконец, кто был виновником их провалов. И приговорили Богрова к смерти, как это и практиковалось в их среде.

«Черную метку» доставил Дмитрию один из членов группы максималистов по кличке Степа, отчаянный террорист, уже «мотавший» на каторге срок. Любопытны обстоятельства, приведшие Степу на каторгу. Он направлялся на очередное боевое задание, но, увидев на улице офицера, мордовавшего солдата за то, что тот не отдал ему честь, выхватил браунинг и тяжело ранил самодура. Богров знал об этом и понимал, что шутить с ним Степа не будет. На четвертом и последнем своем допросе 10 сентября, который, как и в первый раз, проводил полковник П.Иванов, Богров рассказал: «Степа заявил мне, что моя провокация безусловно и окончательно установлена… И что решено о всех собранных фактах довести до сведения общества, разослав объявления об этом во все те места, в которых я бываю, как, например, суд, комитет присяжных поверенных и т.п., вместе с тем, конечно, мне в ближайшем будущем угрожает смерть от кого-то из членов организации. Объявления эти будут разосланы в самом ближайшем будущем.

Когда я стал оспаривать достоверность парижских сведений и компетентность партийного суда, Степа заявил мне, что реабилитировать себя я могу только одним способом, а именно путем совершения какого-либо террористического акта, причем намекал мне, что наиболее желательным актом является убийство начальника охранного отделения Н.Н.Кулябко, но что во время торжеств в августе я имею “богатый выбор”. На этом мы расстались, причем последний срок им был

дан мне 5-го сентября. После этого разговора, потеряв совершенно голову, из опасения, что вся моя деятельность в охранном отделении будет раскрыта, решил совершить покушение на жизнь Кулябко…»

Как красочно, как многоцветно описывает Солженицын (по материалам все тех же протоколов допросов Богрова, которые Александр Исаевич изучил досконально) эти хождения Дмитрия к Кулябко, и почему он все-таки не решился на покушение, но вот про Степу даже не упомянул, а о «черной метке» — мимоходом, коротеньким абзацем, как о факте совершенно незначительном. Для Солженицына, действительно, факт этот незначительный, ибо он не только не ложится в «еврейскую версию», но вообще ее напрочь опровергает. А ведь Богров и в самом деле «потерял голову». И стал метаться, как загнанный зверь. Только этим и объясняется вся противоречивость его поведения с 16 августа, когда к нему домой заявился Степа, и до рокового выстрела 1 сентября.

«Буду ли я стрелять в Столыпина, или в кого-либо другого, я не знал, но окончательно остановился на Столыпине уже в театре, ибо, с одной стороны, он был одним из немногих лиц, которых я раньше знал, отчасти же потому, что на нем было сосредоточено общее внимание публики», — признался Богров на последнем своем допросе. Как тут не согласиться с Солженицыным: «Достоевский много душевных пропастей излазил, много фантазий выклубил, — а не все». Так заканчивается в «Августе четырнадцатого» эпизод с допросом Богрова 10 сентября, накануне казни. Но опять все вывернул наизнанку Александр Исаевич — это же надо так уметь! Он ставит под сомнение искренность Богрова, считая его показания попыткой спастись, добиться помилования: «Выстрелить, повернуть всю тупую русскую тушу, — а самому, обрызнутому духами, снова войти в золотистый зал Монте-Карло?» — так предваряется фраза о Достоевском. А какова была душевная пропасть самого Александра Исаевича, когда он цитировал своего великого предшественника? И еще одно немаловажное обстоятельство: Достоевский, при всей своей нелюбви к евреям, никогда не стал бы подтасовывать факты и мухлевать с цитатами. Понимаете, евреев можно любить, можно ненавидеть, можно в упор не видеть — лгать только не надо.

Направив всю мощь своего праведного гнева против еврея Богрова, убившего Столыпина якобы исключительно из чувства еврейской мести, Солженицын сознательно обошел молчанием роль в этом преступлении Распутина и венценосной Аликс — супруги Николая II. В начале осени 1911-го Столыпин потребовал от царя удалить Распутина, да и самому «старцу» он велел покинуть Петербург. Этого оказалось достаточно, чтобы Столыпин стал в глазах Аликс ее личным врагом и тем самым врагом царской семьи. Мнение же императрицы было законом для совершенно безвольного, не просто полностью находящегося у жены под каблуком, но в какой-то совершенно мистической зависимости Николая. В свою очередь точно такой же мистической властью обладал над царицей Распутин. И каждый, кто смел выразить неудовольствие засильем «старца», в данном случае Столыпин, тут же становился врагом Александры Федоровны. Немедленно последовало решительное контрнаступление с ее стороны.

Первым шагом было задумано лишить Столыпина поста министра внутренних дел — ключевого в правительстве, или, как метко выразился великий князь Николай Николаевич, «премьер без этого поста, что кот без яиц». Так вот, «кастрировать» Столыпина было поручено… Распутину. За десять дней до убийства премьера он в сопровождении своего друга журналиста Сазонова, которому объяснил, что получил задание от «царей» подыскать нового министра внутренних дел, выехал в Нижний Новгород — на смотрины. В Царском Селе с подачи Сазонова — Распутин, а с подачи Распутина — Александр и Николай, уже обсуждали кандидатуру нижегородского губернатора Алексея Хвостова. Вот что рассказал он сам спустя почти шесть лет членам Чрезвычайной следственной комиссии, созданной Временным правительством для расследования преступлений царской власти: «За десять дней до убийства Столыпина в Нижний Новгород… неожиданно приехали знакомый еще моего отца Георгий Петрович Сазонов и вместе с ним Григорий Распутин, которого я ранее никогда не видел… Распутин говорил о своей близости к царю… и что он прислан царем, чтобы “посмотреть мою душу”, и, наконец, предложил мне пост министра внутренних дел». На что Хвостов благоразумно заметил, что «это место уже занято». Распутин своим пристальным, проникающим взглядом уставился на губернатора и сказал многозначительно: «Столыпин все равно уйдет».

Предсказание Распутина о «скором уходе» Столыпина и его предложение Хвостову распространились со скоростью телеграфа. Не потому ли шеф корпуса жандармов Курлов, глава дворцовой охраны Спиридович и глава киевской охранки Кулябко сделали все, чтобы расчистить Богрову дорогу к Столыпину и дать ему возможность совершить роковые выстрелы?

Солженицын, который знал все, даже мельчайшие детали из жизни и смерти своего кумира Столыпина, не мог не знать о той роли, которую сыграли в его устранении «цари» и «Наш друг», как называли между собой Распутина Аликс и её венценосный супруг. Но Александр Исаевич сознательно выдвинул на первый план «стрелочника» Богрова, ни словом не упомянув о «пророчестве» духовника царской четы. Здесь вновь сказалась доминирующая черта в характере Александра Исаевича, отмеченная

Н.Решетовской, его первой женой, — «способность верить в то, во что ему хочется верить, что вписывается в его концепции… Как только он находит идею, его интересует только то, что свидетельствует в ее пользу. Остальное он просто отметает».

Эта особенность «научного метода» Солженицына пронизывает насквозь оба тома, с позволения сказать, научного труда «Двести лет вместе». Поэтому ничего кроме улыбки не могут вызвать объяснения Солженицына по поводу причины, заставившей его взяться за тяжкий труд: «До сих пор не появился такой показ или освещение взаимной нашей истории (русских и евреев. — В.К.), которое встретило бы понимание с обеих сторон… “Еврейский вопрос” трактовался с многоположных точек зрения всегда страстно, но часто и самообманно».

По иронии судьбы самообманной оказалась трактовка «еврейского вопроса» самим Солженицыным, но поскольку громкое имя обладает особой притягательной силой, а имя Солженицына в этом отношении совершенно уникально, то нобелевский лауреат обманул не только тысячи своих читателей, но и миллионы своих почитателей.

И рыбку съесть, и…

И Р.Вагнер, и И.Аксаков были антисемитами, но они не только не скрывали этого, но всячески выставляли напоказ свою юдофобию. Солженицын же, будучи таким же, как они, убежденным антисемитом, публично бьет себя в грудь, уверяя в своей беспристрастности и даже благорасположении к евреям. Но истинно, истинно сказано: «По плодам их узнаете» (Мф. 7,16). А плоды — вот они, налицо: «Август четырнадцатого» и «Двести лет вместе» — обе книги, насквозь пропитаны антисемитским духом. Почему же тогда так открещивается Александр Исаевич от звания заслуженного антисемита? По одной очень простой причине: в XIX веке знаменитостям еще можно было позволить себе роскошь юдофобствовать, не говоря уже о средней и мелкой сошке. Это характерно для истории: то, что в прошлом считалось греховным, в настоящем оказывается вполне естественным. И наоборот. В XIX веке предосудительным считался гомосексуализм. В XXI веке сей физиологический изъян стал считаться нормальным явлением, а вот антисемитизм — полнейшей аномалией. Сохраняя природную свою антисемитскую ориентацию, Солженицын, тем не менее, хочет скрыть ее, как скрывали в XIX веке свой порок гомосексуалисты. То есть, хочет и антисемитом оставаться, но и чтоб в обществе его таковым не считали, или, как говорится на Руси, «и рыбку съесть, и на кол не сесть…»

Но вновь перенесемся из «Августа четырнадцатого» в «Двести лет вместе» — туда, где мы оборвали цитату Солженицына про обвинение, полученное им от «американского еврейства», и продолжим ее далее: «Гучков с достоинством ответил тогда: “Я думаю, что гораздо больший акт антисемитизма заключается в самом действе Богрова. Я предложил бы члену Государственной думы Нисселовичу обращаться с горячим словом увещания не к нам, а к своим единоверцам. Пусть он их убедит силой своего красноречия, чтобы они подальше держались от этих двух позорных профессий: службы в качестве шпионов в охранке и службы в качестве активных работников террора. Этим он оказал бы гораздо большую услугу своему племени”».

Суть этой перепалки, происшедшей 15 октября на открытии пятой сессии Госдумы, станет понятна, если вспомнить одно небольшое «но», о котором «забыл» упомянуть Солженицын: причину того, что так возмутило Нисселовича. Он протестовал не потому, что октябристы (партия «Союз 17 октября», объединявшая крупных помещиков и торгово-промышленную буржуазию, «партия власти», как бы назвали ее сейчас) в своем запросе не скрыли, что убийца Столыпина — еврей, скрывать это было просто нелепо и бессмысленно. Нисселовича, видного адвоката и публициста, возмутило совсем другое — форма запроса октябристов, который начинался так: «1 сентября с.г. в Киеве евреем Мордко Богровым было произведено покушение…» — далее можно не читать. На язвительную реплику Александра Ивановича Гучкова, не просто лидера октябристов, но еще и председателя Госдумы, Лазарь Нисселович, член фракции кадетов, оговоривший, однако, себе право на независимую позицию в еврейском вопросе, ответил речью, полной горечи и боли:

«Напрасно А.И.Гучков обращается ко мне со словом увещания: зачем я его упрекаю, упрекаю “Союз 17 октября” в антисемитизме — он полагает, что я должен был бы обратиться к своим единоверцам. Но что я должен им сказать? Сказать: не убивайте? Почему? Разве Богров представитель еврейства? (голос справа: типичнейший!) Вы отлично знаете, что его дед еще был крещен, он сам никогда ничего общего не имел с еврейством (шум справа). Следовательно, если есть такая единица, то что же, господа, из-за этого я должен обращаться к своим единоверцам? Еврейское население никакого участия и никакого причастия к этому делу не имеет. Поэтому обращаться c каким бы то ни было словом к моим единоверцам незачем. Со словом увещания я обращался уже к нашему правительству, это было 13 февраля 1909 года. Здесь выступил депутат Марков; он предложил тогда

по делу Азефа, чтобы больше не принимали на службу евреев в охрану. Я тогда присоединился к этому пожеланию и говорил, что я под ним подписываюсь обеими руками и стою за то, чтобы там установили ограничительную норму, чтобы ни одного еврея не было в охранке, а чтобы в других местах, в учебных заведениях уничтожили ту норму, которая губит еврейство, которая доводит до того, что находятся молодые люди, идущие туда, куда им не следовало бы идти. Вот, господа, я теперь обращаюсь к “Союзу 17 октября” со словами: вместо того, чтобы высказывать тенденциозные, антисемитские начала в запросе, подумайте об осуществлении тех начал, которые вы обещали, когда намеревались попасть в Думу. Вы тогда говорили о равноправии, а вы каждый Божий день выдумываете новые ограничения для евреев. Вот с этим словом я обращаюсь к вам: откажитесь от этих ограничений, откажитесь от той ужасной политики, по которой вы преследуете евреев всевозможными способами и средствами, и тогда вы увидите, что еврейскому населению ничего и не надо будет говорить, что оно само отлично понимает и осознает, что оно должно идти и идет совместно с остальным русским населением (голос справа: довольно!), — конечно, с тем русским населением, которое желает добра России, а не с теми людьми, что губят ее своими шовинистическими мерами. Когда выдумываются такие меры, обращаться с увещаниями к евреям, конечно, совершенно не подобает. Поэтому я обращаюсь к центру, именно к центру, и говорю: если центр, действительно, искренне желает, чтобы не повторилось событие 1 сентября, нужно добиться, прежде всего, того, чтобы Россия стала правовым государством и чтобы у нас в стране было право, а не было бы произвола, не было бы того оскорбительного отношения к другим национальностям...»

Так говорил еврей Нисселович, у которого душа болела за родное еврейство, что совершенно естественно. Но болела ли в такой же мере у Гучкова душа за родной ему русский народ? Если да, то почему он не обращался к своим единоверцам, чтобы силой своего красноречия убедить их прекратить террор и вообще революционную деятельность? Да потому, что он хорошо понимал, что православные послали бы его куда подальше — и, действительно, послали в октябре 1917 года, тогда уже военного и морского министра Временного правительства. Православные желали того же, чего добивались и евреи: гражданских свобод, земли, хлеба, мира и т.д. Гучков и его единомышленники не могли да и не хотели дать им этого — и перегретый котел взорвался.

Нисселович, выступая тогда в Думе, не мог знать, что думал о еврейском вопросе бывший премьер-министр С.Витте — он находился уже не у дел, отправленный Николаем II в отставку еще в 1906 году, и на досуге писал свои знаменитые «Воспоминания». А думал русский граф совершенно так же, как и русский еврей Нисселович. «Правда ли, что Вы стоите за евреев?» — спросил как-то Александр III Сергея Юльевича. В ответ Витте просит дозволения ответить вопросом на вопрос государя: «Может ли он потопить всех русских евреев в Черном море? Если может, то я понимаю такое решение еврейского вопроса, если же не может,то единственное решение еврейского вопроса заключается в том, чтобы дать им возможность жить, а это возможно лишь при постепенном уничтожении специальных законов, созданных для евреев, так как не существует другого решения еврейского вопроса, как предоставления евреям равноправия с другими с другими подданными государя». И там же: «Я был бессилен заставить пересмотретьвсе существующие законы против евреев, из которых многие крайне несправедливы, а в общем законы эти крайне вредные для русских, для России, так как я всегда смотрел и смотрю на еврейский вопросне с точки зрения, чтоприятно для евреев, а с точки зрения, что полезно для нас, русских, и для Российской империи».

Граф был не только честным человеком, но и мудрым, дальновидным, государственным деятелем. Но еще он был, увы, хоть и «без лести», но все-таки глубоко преданным монархистом. Как и его ненавистный политический соперник Петр Аркадьевич Столыпин. Они не смогли переступить через царя, потому не смогли и решить судьбу России, судьбу русского народа. И тогда русский народ сам решил свою судьбу. К сожалению, это стоило ему большой крови, да и судьба получилась горькая. Что же касается евреев, то они лишь помогли русским в этой кровавой вакханалии. Как, впрочем, и грузины, армяне, латыши, поляки и прочие инородцы. Ибо судьба России была и их судьбой…

РИХТЕР, ШЛИХТЕР, РИДИГЕР И ДУГИЕ

Согласно Солженицыну, ни сам царь, ни отжившее и прогнившее самодержавие, ни полукрепостническая система землепользования — не были главной причиной революции 1905 года. Солженицын главную причину видит в том, что «российские революционеры с годами все больше… понимали выгоду использовать евреев как зажигательную смесь в революции… И в разрушении монархии, и в разрушении буржуазного порядка… евреи также послужили передовым отрядом. Такова прирожденная мобильность еврейского характера и его опережающая повышенная чуткость к общественным течениям, к проступу будущего».

Ничто из ничего не происходит

Итак, не российское крестьянство, а русское еврейство, оказывается, было основной зажигательной смесью революции с 1905-го и до 1917-го. «Ничто не возникает из ничего» — так сформулировал закон сохранения материи еще великий Ломоносов. Солженицын, переписывая на свой, удобный ему лад, историю России последних двухсот лет, напрочь забыл всю ее предыдущую историю, забыл Болотникова, Разина, Радищева, декабристов, Герцена, Белинского, Чернышевского, Плеханова etc. Вот если бы они были евреи — это другое дело. Но он-таки находит нужных ему евреев — кто ищет, тот всегда найдет.

Вождями нового революционного поколения, вышедшего на свет к рубежу века, назвал Солженицын Григория Гершуни и Абрама Гоца — ни много, ни мало. «Гершуни взял на себя очень трудную и ответственную задачу создать в России новую революционную партию, которая должна была быть достойной продолжательницей “Народной воли”», и «организаторскому таланту Гершуни и еще нескольких самоотверженных революционеров удалось уже в конце 1901 года создать ее», — читаем мы в «Двухстах лет вместе».

Речь идет о партии социалистов-революционеров или иначе эсеров. Но позволю напомнить читателямобщеизвестный факт: основателем, теоретиком и бессменным лидером партии эсеров был Виктор Михайлович Чернов, действительно выдающийся деятель революционного движения. Родился он в Камышине 19 ноября 1873 года в дворянской семье. После окончания гимназии поступил на юридический факультет Московского университета. Революционную деятельность начал в конце 1880-х годов в народнических кружках Москвы… Его авторитет был столь велик, что во Временном правительстве он занял один из ключевых постов — министра земледелия, а 5 (18) января 1918 года огромным большинством голосов был избран председателем Учредительного собрания — высшего законодательного органа демократической России, тут же предательски разогнанного большевиками. Чернову удалось эмигрировать во Францию, где он во время Второй мировой войны стал участником движения Сопротивления. Умер Виктор Михайлович в 1952 году и похоронен в Париже.

Другой лидер эсеров Николай Дмитриевич Авксентьев стал после Февральской революции председателем Всероссийского совета крестьянских депутатов и Предпарламента, а во Временном правительстве занимал еще более значимый пост министра внутренних дел. Эсеры были партией преимущественно крестьян, среди которых, евреи практически отсутствовали.

Что же касается Гершуни, то он, действительно, стоял у истоков создания Боевой организации эсеров и на первых порах даже возглавлял ее, но очень недолго. Уже в 1903 году его арестовали, и до конца 1906-го он просидел на каторге, откуда «изобретательно бежал в бочке из-под капусты, затем через Владивосток и Америку в Европу…, где вскоре умер от саркомы легких». Но согласно все тому же Солженицыну, «неукротимый “тигр” Гершуни… успешно метался по многим губерниям России — подобно Савинкову, наводя террористические акты, убеждаясь в исполнении их». Слава Богу, упомянул Александр Исаевич Савинкова. Вот уж кто действительно был истинный тигр, по сравнению с которым Гершуни — просто хвастливый котенок, красочно расписавший свои «подвиги» в книге воспоминаний «Из недавнего прошлого», изданной им в Париже в 1907-м, за год до смерти. Самые громкие, самые дерзкие теракты Боевой дружины приходятся на те годы, когда ее возглавлял Борис Савинков: убийство В.Плеве, министра внутренних дел и шефа корпуса жандармов (1904), Д.Трепова (1906) (сына того Трепова), назначенного петербургским генерал-губернатором 11 января 1905-го, то есть через два дня после «Кровавого воскресения», а до этого десять лет пребывавшего в должности московского обер-полицмейстера; ве

ликого князя Сергея Александровича — родного брата Александра III, московского генерал-губернатора (1905); Г.Луженовского, тамбовского губернатора (1906) и т.д. и т.д. Среди их убийц нет ни одного еврея, только русские. Но зоркий глаз А.И. выхватил-таки из сумрака подпольной мастерской Максимилиана Швейцера, который «был изготовителем бомб для убийства Плеве, великого князя Сергея Александровича и наметившихся убийств великого князя Владимира Александровича, министров внутренних дел Булыгина и Дурново, в 1905-м сам взорвавшийся при изготовлении очередной бомбы».

Ставить в один ряд с Савинковым, Созоновым, Каляевым и другими действительно великими террористами какого-то пиротехника Швейцера, вся заслуга которого заключалась в том, что он был евреем? Да и был ли? Судя по имени — скорее всего, обрусевший немец. В Энциклопедическом словаре стоят рядом два Швейцера: первый — Альберт, лауреат Нобелевской премии, немец; второй — Михаил Абрамович, лауреат Государственной премии СССР, естественно, еврей. Поскольку идиш, на котором говорили евреи Европы, относится к германской группе языков и близкородственнен верхненемецкому, то очень многие фамилии у евреев и немцев совпадают. Поэтому Солженицын, который не очень любит заглядывать в святцы и копаться в архивах, каждый раз поднимает звон, даже не удосужившись проверить, откуда он, лишь только услышит «нехорошую» фамилию.

Но, допустим, Максимилиан Швейцер и был евреем, что из этого? Террористом, хоть и на подручных ролях, он стал, попав в русскую революционную среду, для которой терроризм с самого начала был органичным явлением. Между прочим, Солженицын совершенно умалчивает о том, что кроме «Боевой организации» эсеров в революции 1905–1907 годов активно действовала также и «Боевая техническая группа» при ЦК РСДРП(б). Она не занималась индивидуальным террором, а руководила боевыми дружинами рабочих и военными организациями большевиков. Возглавлял БТГ потомственный русский дворянин Леонид Борисович Красин, один из наиболее видных деятелей «ленинской еврейской партии», после Октября 1917-го — нарком торговли, нарком путей сообщения, наконец, нарком внешней торговли и одновременно торгпред Советов в Париже, а затем в Лондоне, член Президиума ВСНХ, член ЦИК СССР, член ЦК ВКП(б).

Вообще, если изучать историю революции 1905–1907 годов по Солженицыну, то у неискушенного читателя сложится такое впечатление, что главными участниками и действующими лицами ее были сплошь евреи, русские же исполняли роль этакой уличной массовки: что скажет еврей-режиссер, то послушно исполняет массовка. Так, в революционных событиях 1905 года в Киеве активнейшее участие принял Александр Шлихтер (известный в будущем большевик, мастер насильственных хлебозаготовок и «комиссар земледелия Украины перед ее голодным мором», — как характеризует его А.И.). Когда 18 октября в Киеве появились газеты и листовки с царским Манифестом, на улицах города начались манифестации. Сначала возле университета собрались студенты и гимназисты и «значительное число еврейской молодежи обоего пола», — отмечает Солженицын. Итак: студенты, гимназисты и евреи. Уже смешно. Как в известном анекдоте про то, как в Китае перебили всех водопроводчиков и евреев. Но кто читал Солженицына, кто слушал его выступления по телевидению, не мог не обратить внимания на одну особенность характера А.И. — полное отсутствие чувства юмора. Он — Пророк, а Пророк может быть только серьезным или очень серьезным. И вот на полном серьезе Пророк А.И. красочно описывает, как толпа студентов, гимназистов и евреев (как будто среди гимназистов и студентов евреи исключались) «направилась на Крещатик к городской думе, во главе ее ехал на коне Шлихтер с красным бантом и при остановках держал речи, “что борьба с правительством не закончена”… Тут еще одна толпа принесла на руках присяжного поверенного Ратнера, только что освобожденного из тюрьмы, на балконе думы с ним публично целовался Шлихтер… А в думе всю мебель разломали, из разбитых шкафов выбрасывали деловые бумаги и рвали их. Распоряжался в думе Шлихтер… Толпа перед думой все возбуждалась, с крыш остановленных трамваев ораторы произносили зажигающие речи; с думского балкона успешнее всего ораторствовали Ратнер и Шлихтер…»

Далее Шлихтер «выплывает» у Солженицына уже в советское время, в связи с подавлением знаменитого тамбовского восстания крестьян: «Здесь же и А.Г.Шлихтер, мы помним его по Киеву 1905 г., — теперь председатель губисполкома». А помощниками у него «вдохновители хлебной разверстки секретари губкома П.Райвид и Пинсон, а зав. отделом пропаганды Эйдман». (Надо полагать, что последние три — евреи, хотя на самом деле — латыши.- В.К.) И словно забыл или слыхом не слыхал Солженицын, что руководил подавлением Тамбовского восстания Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, потомственный дворянин и сын офицера, а регулярными войсками, направленными против крестьян, командовал прославленный герой Гражданской войны и будущий маршал Советского Союза Михаил Николаевич Тухачевский. Он не только применял против мужиков, вооруженных винтовками и в лучшем случае пулеметами, крупнокалиберную артиллерию, но даже… химическое оружие!

И, наконец, мы видим А.Г.Шлихтера в «Двухстах лет вместе» летом 1927-го в качестве наркомзема УССР в инспекционной поездке по югу Украины. Распространились слухи, что «евреи сами не обрабатывают полученную землю, а сдают ее в аренду или нанимают рабочих». Эти

слухи Шлихтер опровергает в «Известиях»: «Мы (нарком с комиссией)… не наблюдали случаев применения наемного труда… Нездоровой атмосфере, создавшейся вокруг вопроса о еврейском переселении, надо противопоставить самую широкую разъяснительную кампанию». И, наконец, последний удар, прямо-таки смертельный: «На XV съезде компартии (декабрь 1927), когда пришло время высказаться по нарастающему грозному крестьянскому вопросу… Главный доклад тут — от Молотова. А в прениях среди ораторов — бессмертные удавщики крестьянства Шлихтер и Яковлев-Эпштейн».

Итак, бессмертные удавщики крестьянства Шлихтер и Яковлев-Эпштейн, хотя главный доклад делал все-таки Молотов — правая рука Сталина, а план коллективизации разрабатывался и утверждался Политбюро, съезд лишь проштамповал его. Но даже на съезде Шлихтер посвятил свою речь созданию не колхозов, а передвижных тракторных колонн (будущие МТС), благодаря которым единоличники резко поднимали урожайность. Говорил он также о необходимости организации общественных севооборотов и создании местных производственных центров для переработки сырья.

Яковлев о политике вообще даже не упоминал. В его выступлении речь шла об очистке семян, для чего следовало закупить в Германии 50–60 триеров (машин для очистки и сортировки зерна), ибо из 26 миллионов пудов сортовых семян половина распылилась, а другая пошла на продовольственные нужды. Говорил он также о необходимости активнее переходить на использование плугов вместо сох, которых на 1 октября 1927 года насчитывалось 5,5 миллионов, а на складах затоваренные лежали 700 тысяч плугов, ибо стоимость их была ровно в два раза дороже (соха — 6 руб., плуг — 14). «Нам выгоднее поставить задачу в 3–4 года заменить все сохи плугами, — убеждал делегатов Яковлев — продать лежащие у нас на складах затоваренные в кредит с таким расчетом, чтобы крестьянин, который заменит соху плугом, должен был бы заплатить в первый год не больше того, что он платит за соху, то есть, примерно до 6 рублей, а остальное — в рассрочку».

Вот такой удавщик был Яков Аркадьевич Яковлев-Эпштейн, в конце концов расстрелянный в 1938-м. Кроме Шлихтера и Яковлева в прениях приняли участие еще 26 человек, в том числе Н.Крупская, М.Калинин, С.Енукидзе, а подвел итоги снова Вячеслав Михайлович и в своей речи, в частности, подверг резкой критике Шлихтера. Но опять-таки, суть не в Шлихтере и Яковлеве — это были исполнители. А то, почему был взят курс на коллективизацию, и что причина ее лежала в охлократической и тоталитарной природе Советской власти, что коллективизация отвечала духу и потребностям русского крестьянского охлоса, который составлял подавляющее большинство в российской деревне, — все это у Солженицына остается за бортом. Не случайно ведь, когда зашаталась Советская власть, Ленин снял намордник с деревенского охлоса и напустил его на середняка, то есть простого, работящего крестьянина. И охлос с упоением ринулся грабить и «раскулачивать» своего же брата-мужика, и Советская власть, давшая было смертельный крен, вновь приняла горизонтальное положение. 11 июля 1918 года был издан Декрет со скромным названием «Об организации и снабжении деревенской бедноты». Власть на селе от Советов переходила к Комитетам бедноты (комбедам), которые получили право конфискаций и реквизиций как в пользу государства, так и в свою пользу. Так началось первое «раскулачивание».

Новый передел собственности расколол деревню и принял неслыханные масштабы: у более-менее зажиточных (то есть, нормальных крестьян) голытьба отобрала около 50 миллионов гектаров земли из 80, была реквизирована для общего пользования большая часть рабочего скота, коров, сельхозорудий и даже домашнего имущества. Это что, евреи все позабирали себе? Или это все-таки беднейшие русские крестьяне бросились грабить своих же более зажиточных русских крестьян? Когда проели и пропили награбленное, встал вопрос о коллективизации. Так что, не Яковлев-Эпштейн был удавщиком русского крестьянства, но само русское крестьянство встало на путь самоубийства. На месте Яковлева- Эпштейна мог оказаться и не еврей, — какой-нибудь Иванов или Шлихтер. Да, да, Шлихтер!

К сведению тех, кто имел терпение прочесть оба тома «Двухсот лет вместе»: Александр Григорьевич к евреям отношение имеет по своему происхождению не большее, чем сам Александр Исаевич. Дед Шлихтера, вюртембергский немец, по профессии плотник, перебрался в Россию в поисках лучшей доли, подрядился в Полтавской губернии строить мельницы в имениях помещиков да и женился здесь на местной казачке Мелахненко. Мать же Александра происходила из разорившихся украинских мелкопоместных дворян, так что в жилах будущего «организатора голодомора» на Украине крови текло на три четверти украинской, и всего на четверть — немецкой. Да и к голодомору 1932–1934 годов имел он отношение весьма относительное. Шлихтер был наркомом земледелия Украины в 1927–1929 годах, а вот Генеральным секретарем ЦК КП(б) Украины в 1928–1938 годах — от начала коллективизации и до ее полного завершения, — был Станислав Косиор, верный сталинец, что, однако, не помешало Вождю и Учителю расстрелять его в 1939 году. По национальности Косиор был поляк, родился в польском городе Венгрув, входившем тогда в Российскую империю, но в еще раннем детстве его семья перебралась в Донецкую область, заселенную преимущественно русскими, и вся дальнейшая жизнь Косиора проходила среди русских. Он, как и Дзержинский, лишь по анкете поляк, а фактически оба полностью об

русели. И еще один яркий штрих к биографии Косиора — в 1935 году он был награжден орденом Ленина. Как вы думаете, за какие заслуги? «За выдающиеся успехи в области сельского хозяйства и промышленности и за перевыполнение государственных планов по сельскому хозяйству на Украине» — так сказано в Указе Верховного Совета СССР. Какой чудовищный цинизм! На Украине свирепствует голод, и в то же время республика перевыполняет план по сдаче зерна! То есть, у крестьян отнимали последнее, обрекая их на голодную смерть. Так кто все-таки «бессмертные удавщики крестьянства»?

И еще об одном еврее, которого часто упоминает А.И.: «На самых верхах, в Исполнительном комитете Совета рабочих и солдатских депутатов, незримо управлявшего страной в те месяцы, отличились два его лидера, Нахамкис-Стеклов и Гиммер-Суханов… И вот с таким пренебрежением ко всему настою русской истории и направляли Февральскую революцию Суханов и его дружки — пена интернациональная — в злопотребном Исполнительном Комитете. И дело тут не в национальном происхождении Суханова и других — а именно в без-национальном, в антирусском и антиконсервативном их настроении».

Коротко о происхождении Суханова. Настоящая его фамилия — Гиммер, родился в Москве в 1882 году в семье обрусевшего немца, мелкого железнодорожного служащего, мать — акушерка, русская. Драматические события семейной жизни родителей будущего революционера послужили Л.Н.Толстому сюжетом для его пьесы «Живой труп». Участвовал в Московском восстании и как активный эсер был выслан в Архангельск. С 1913 года редактировал журнал «Современник», преобразованный при участии М.Горького в 1915-м в журнал «Летопись». Принадлежал к группе внефракционных социал-демократов. Как представитель от социалистической литературной группы уже вечером 22 февраля 1917-го был избран членом исполкома Петроградского Совета РСД, по словам видного меньшевика, члена Временного Совета Российской республики («Предпарламента») и редактора «Искры» Осипа Ерманского, «никого не представлявший, и известный только как журналист и противник войны, ни с какой партийной организацией не связанный, да еще с неопределенной политической физиономией…» Вот вам и лидер Исполкома! И Стеклов (Нахамкис) – стоявший на позициях «революционного оборончества» - был более заметной фигурой – первым редактором «Известий», но отнюдь не лидером, это его так круто возвеличил Солженицын исключительно из «любви» к евреям. А истинным лидером Петроградского Совета, его председателем стал с первого же дня грузин Николай (Карло) Чхеидзе, до этого, с 1912 года — возглавлявший фракцию меньшевистской партии IV Государственной думы, а в заместителях у него состояли небезызвестный Александр Керенский, внук приходского священника, и Матвей Скобелев, сын промышленника-молоканина. О нём, по понятным обстоятельствам, известно меньше. В 1903 году вступил в РСДРП, меньшевик. Участник первой русской Революции. Осудил Октябрьский переворот, эмигрировал во Францию, но в 1922 году вступил в РКП(б). Содействовал налаживанию торговых отношений между Францией и Советской Россией. В 1925 году вернулся в СССР. В 1938 году расстрелян по обвинению в участии в террористической организации. Реабилитирован в 1957-м. Да что там Шлихтер и Гиммер! Солженицын, которому евреи чудились на каждом углу, записал в «Иудино племя» даже такого чистокровного русака, как композитор Василий Павлович Соловьев- Седой, автора замечательных песен, ставших народными: «Соловьи», «Подмосковные вечера» и многих других. «Еще Оскар Фельцман, Соловьев- Седой, — не берусь представить в полноте. (Захватывая годы и позже, чтоб к этой теме не возвращаться: поэты-песенники Илья Френкель, Михаил Танич, Игорь Шаферан, композиторы Ян Френкель, Владимир Шаинский, не продолжаю)». И не надо продолжать — лечиться надо было, потому что это же очевидно: болел человек… Но всё-таки отметим, что Матвей Блантер, которого также упоминает А.И. – автор музыки к песне «Катюша» - этой поистине культовой песне Великой Отечественной войны, а Ян Френкель, несмотря на своё еврейское происхождение, стал самым русским композитором-песенником («Журавли», «Русское поле», «Калина красная» и т.д.). То же самое можно сказать и о Шаинском. Да к ним же можно добавить Вениамина Баснера («С чего начинается Родина», «На Безымянной высте»), Марка Фрадкина («Брянский лес», «Течет река Волга»), Аркадия Островского («Пусть всегда будет солнце», «Спят усталые игрушки») – все эти песни стали народными. Исаак же Дунаевский, о котором так уничижительно отозвался А.И., мол, писал лёгкие для усвоения песни, и по сей день остается одним из самых любимых в России композиторов. Всех этих музыкальных деятелей А.И. обвинил в том, что они «сколько же настукали оглушительных советских агиток в оморачивание и оглупление массового сознания – и начиняя головы ложью, и коверкая чувства и вкус». Но эту же характеристику, если следовать логике Нобелевского лауреата, вполне можно адресовать любому советскому композитору, в том числе и таким великим, как Дмитрий Шостакович, отмеченному пятью Сталинскими премиями, и Сергей Прокофьев – шесть Сталинских премий! Далеко до них Дунаевскому, имевшему в своем активе всего две Сталинские премии... Стремление всячески преувеличить роль евреев в «большевицком оркестре» превратилась у Солженицына в некую манию. У него в этом оркестре чуть ли не все евреи – первые скрипки. «На виднейшем месте в Политбюро сохранялся Лазарь Каганович.., был основной и твердейшей опорой Сталина…» Да, Лазарь Моисеевич действительно входил в Политбюро аж с 1926 года, когда на короткое время был даже избран Секретарем ЦК при Генеральном — Иосифе Виссарионовиче, и с тех пор сразу и бесповоротно признал его абсолютное верховенство и всю последующую жизнь, вплоть до смерти своей в июле 1991-го (всего пять месяцев не дожил до распада СССР) боготворил Вождя. Но основной и твердейшей опорой являлся не в большей мере, чем Молотов, Ворошилов, Калинин, Жданов, Маленков, Хрущев. Кстати, по степени влиятельности он в этом списке всегда занимал последнее место. Однако, совершенно не считаясь с реальной историей, А.И. за уши притягивает Кагановича к уничтожению великой православной святыни, выставляя его главным виновником этого варварского акта: «Не так виделось народу, что врывал Храм Христа Спасителя инженер Жевакин, из крестьян Скопинского уезда, — а что главный взрыватель Каганович…» Интересно, от имени какого народа вещал А.И. и почему этот народ считал Кага

новича главным взрывателем? И разве самому Солженицыну не было ведомо, что главным взрывателем был все-таки тов. Сталин, без ведома которого не то что Храм Христа Спасителя, но даже самую неказистую и незначительную часовенку в Москве никто и пальцем не посмел бы тронуть! Недаром Генеральный план реконструкции Москвы, принятый в 1935 году, получил название Сталинского, ибо разрабатывался при непосредственном руководстве «Вождя и Учителя» и, естественно, им же и был утвержден. Но Каганович – еврей, в то время, между прочим, единственный в Политбюро, но именно потому что еврей – Солженицын и тянет его к преступлению, в котором повинен был весь партийный «конклав», безоговорочно и безропотно поддерживавший своего Генсека.

И уж совсем нельзя читать без изумления такие вот «исторические» перлы: «Троцкий являлся единовластным руководительным гением Октябрьского переворота… Трусливо скрывавшийся Ленин ни в чем существенном в переворот не вложился». Вот это да! Но об этом подробнее в главе «Ещё о еврейской революции». Жить не по лжи, конечно же трудно, очень трудно! Но признаться в собственной лжи в сто крат труднее…

Демоны

Евреи действительно дали русскому революционному движению целый ряд выдающихся фигур. Назову лишь нескольких: Юлий Мартов, Федор Дан, Лев Троцкий, Павел Аксельрод, Яков Свердлов, Абрам Гоц, Иосиф Гессен, — деятели, стоящие у истоков партий меньшевиков, большевиков, эсеров и кадетов и сохранившие в них до конца свой вес и значение. Все они так или иначе упомянуты Солженицыным, но как- то вяло, без характерного напора. Гораздо больше внимания и душевных порывов уделяет он фигурам куда менее известным, но куда более значительным — на его, Солженицына, всепроникающий взгляд. Это те, которые сами не действовали на авансцене, но выталкивали туда подставных лиц, и, подобно умелым кукловодам, использовали их в политической игре. Подставными были, как сами понимаете, русские, кукловодами, как тоже сами понимаете, — евреи.

«Не так знаменит, однако стоит внимания Пинхус (Петр) Рутенберг. В 1905 готовил боевые дружины в Петербурге и снабжал их оружием. Он же вдохновитель и соратник Гапона 9 января 1905, а в 1906 “по заданию партии эсеров стал организатором и руководителем его убийства”… В 1919 эмигрировал в Палестину, там прославился электрификацией страны. Там он показал, что способен строить; но в свои ранние годы в России — он не инженерствовал, а разрушал».

Гапоновщина — одна из самых неудачных и самых мрачных попыток самодержавия свернуть рабочее движение с революционной стези на уваровскую триаду. При поддержке охранного отделения священник о. Георгий (Гапон) организовал «Собрание русских фабрично-заводских рабочих С.-Петербурга» — с ведома и благословения начальника Особого отдела департамента полиции, жандармского полковника Сергея Зубатова. Лазоревой мечтой полковника было создание легальных рабочих организаций под контролем полиции, проповедующих экономические требования и удерживающих пролетариев от революционных выступлений. Гапон был колоритной и популярной в рабочей среде фигурой — на нем и остановил свой выбор Зубатов.

На средства полиции, связь с которой тщательно скрывалась, были оборудованы первые чайные клубы, ставшие центрами районных отделов «Собрания». К 1905 году в Петербурге действовало уже 11 таких центров, объединявших более 10 тысяч рабочих. Но гапоновцы не сумели овладеть нараставшим революционным настроением масс и, чтобы сохранить хоть мало-мальское влияние, им приходилось

подстраиваться под эти настроения. В конечном итоге зубатовский замысел обернулся против него же: гапоновские организации стали способствовать политизации рабочих. Когда в начале 1905-го в Петербурге вспыхнула всеобщая стачка, отделы «собрания» стали центрами революционного движения. Петиция, составленная ими, не была принята царем по той простой причине, что включала в себя требования созыва Учредительного собрания, введения 8-часового рабочего дня, предоставления демократических свобод и т.д. После расстрела мирной демонстрации все гапоновские отделения были закрыты. Но вот как это выглядит в трактовке Солженицына: «Общий накал российского революционного движения несомненно усиливался от накала еврейских революционеров». Здесь в очередной раз все поставлено с ног на голову, ибо как раз-то накал еврейских революционеров и усиливался от общего накала российского революционного движения. Но, следуя перевернутой логике Солженицына, для еврейских революционеров «из первых задач было: захватить, увлечь, повести в бой русских индустриальных рабочих, и особенно петербургских». Интересно в этом плане спросить: «А что тогда было из первых задач группы “Освобождение труда” — первой российской социал-демократической организации, созданной Г.Плехановым в 1883 году, и всех последующих социал-демократических организаций и партий? Например, “Союза борьбы за освобождение рабочего класса”, созданного молодым Лениным осенью 1895-го в Петербурге? Целью всех марксистских партий как раз и было возглавить рабочее движение, они из этого секрета не делали, напротив, широко пропагандировали идею диктатуры пролетариата.

Словно не ведая ни сном ни духом, что творилось в России в преддверии 1905-го, А.И. в присущем ему стиле авторского бормотания цитирует директора Департамента полиции: «На экстренном собрании рабочих 27 декабря рабочими был выгнан из залы еврей, пытавшийся произнести агитационную речь политического характера и разбросать прокламации, и были задержаны три еврейки, агитировавшие на политической почве». И вдруг спустя каких-то две недели около 150 тысяч(!) петербургских рабочих идут с петицией к царю, и у Зимнего дворца их встречает град пуль. Так все-таки кто вывел на это мирное шествие 150 тысяч питерцев? Те три еврейки? И почему царь отказался принять петицию, а велел стрелять в женщин и детей? Все подробности и перипетии Кровавого воскресения изучены до мельчайших деталей, писаны и переписаны. А по Солженицыну получается, что его организовали еврейские революционеры, для которых «из первых задач было…» и т.д. Правда, «чтобы действенно увлечь петербургских рабочих, понадобилась псевдоправосланая агитация Гапона», — вынужден признатьА.И., но тут же добавляет, что «направителем» Гапона был… Рутенберг. Увы, направителем Гапона был все-таки полковник Зубатов, - это Солженицын оставляет за скобками. Но за скобками остается и роль Рутенберга: как и в чем он был направителем Гапона? Какие между ними были отношения? Какие поручения Рутенберга выполнял Гапон или наоборот? По-моему, ничего этого не знал и сам Солженицын — так, ляпнул, и пошел писать дальше сагу о том, как евреи загоняли в революцию русских. В таком случае попробуем раскрыть скобки и выяснить, кто же такой был этот таинственный Рутенберг, чей злой дух вселился в невинного агнца Гапона, «псевдоправославная агитация» которого оплачивалась, тем не менее, Охранным отделением.

Рутенберг Пинхас Моисеевич (1877, Ромны Полтавской губ. — 1942, Иерусалим). Окончил Петербургский технологический институт. Был начальником инструментальных мастерских Путиловского завода, так что успел поинженерствовать и в России. Путиловский завод недаром считали колыбелью революции — здесь был самый революционно настроенный отряд питерских индустриальных рабочих, здесь и вступил инженер Рутенберг в боевую организацию эсеров. Возглавлял группу, занимавшуюся приобретением оружия. В 1906 году организовал возвращение в Россию Гапона, который бежал за границу после Кровавого воскресения. Узнав о связи его с охранкой, эсеры приговорили провокатора к расстрелу. Приговор был осуществлен под руководством Рутенберга 28 марта 1906 года в местечке Озерки под Петербургом, после чего Рутенберг сразу же эмигрировал в Германию, в 1907–1915 годах жил в Италии, где работал инженером-гидротехником, но после Февральской революции вернулся в Россию и был назначен заместителем губернского комиссара (губернатора) Петрограда по гражданским делам. В Октябрьские дни ему поручают — в качестве особого уполномоченного Временного правительства — водворение порядка в Петрограде и защиту Зимнего дворца. При отражении атак красногвардейцев был ранен, арестован вместе с министрами и заключен в Петропавловскую крепость. В заключении провел около полугода. В конце 1918 — начале 1919 годов руководил в Одессе отделом снабжения французской военной администрации. С 1919 года эмигрировал в Палестину и попросил у англичан концессию на строительство электростанций. В британской палате общин ему отказали под предлогом того, что он — сионист-большевик (sic! — В.К.). Выручил тогдашний министр колоний У.Черчилль: «Нет ничего менее правдоподобного, чем большевизм Рутенберга, — сказал он на заседании палаты. — Мне известно, что в качестве чиновника Временного правительства Рутенберг рекомендовал Керенскому повесить Ленина и Троцкого и был при этом вполне последователен». Рутенберг получил концессию и построил гидроэлектростанцию на

реке Иордан, теплоэлектростанции в Тель-Авиве, Хайфе и Тверии. Не выпихни его большевики из России, возможно, строил бы он Шатурскую ГРЭС и прочие станции ГОЭЛРО. Но факт остается фактом: в России он ничего не разрушал, кроме самодержавия. Но этим занималась вся Россия — без всяких концессий…

Второй злой дух, овладевший еще одной чистой душой, был небезызвестный Александр Парвус (Израиль Лазаревич Гельфанд). Ну, этот оказался еще тем Мефистофелем! Первой жертвой его черной магии стал простак-украинец Хрусталев-Носарь. «В Петербурге, как известно, еще 13 октября (1905 года. — В.К.) учредился «Совет рабочих депутатов», с несравненными руководителями Парвусом и Троцким, да еще с подставным Хрусталевым-Носарем. Ставка Совета была — на полное сокрушение власти правительства». Вот и все, что сумел сказать о Петербургском Совете А.И. Но разберемся с агнцем. Носарь Георгий Степанович, сын волостного писаря одного из уездов Полтавской губернии. Поступил на юридический факультет Петербургского университета, но за участие в студенческом движении в 1899 году был выслан на три года из столицы под гласный надзор полиции. Однако Носарь оказался не таким уж простаком: он нелегально наведывался в Петербург, ходил по профессорам и уговаривал поставить ему зачеты, ссылаясь на свое бедственное положение ссыльного студента. Профессора — народ в основном либеральный, в результате Носарь получил диплом и поступил на службу помощником юрисконсульта на Харьковско-Николаевскую железную дорогу, одновременно занимаясь активной адвокатской деятельностью, так что в скором времени стал на Юге России личностью довольно известной.

По адвокатским своим делам часто бывал в Петербурге, где его и застало 9 января. Он принял активное участие в выборах в комиссию сенатора Н.В.Шидловского, но рабочие его «прокатили». Тогда юрист (!) Носарь уговорил ткача фабрики Чешера П.А.Хрусталева уступить ему свои документы и под его именем стал работать в комиссии. Обман был вскоре раскрыт, мошенника арестовали. Он объяснил свой поступок тем, что это ему было необходимо для сбора материала для диссертации. Либеральная печать вместо того, чтобы заклеймить проходимца, разрекламировала его поступок. Несколько месяцев Носарь находился в заключении в Петропавловской крепости, а затем выслан без права жительства в столице, но это только увеличило его ореол, или, как бы сказали сейчас, «политический рейтинг». Во время Октябрьской политической стачки он вновь нелегально заявился в Петербург и прошел в Совет рабочих депутатов от «Союза рабочих печатного дела». Председателем же Совета был избран рабочий Н.Зборовский, но уже 14 октября со второго заседания его увезли с тяжелым сердечным приступом. Депутаты избрали председателем краснобая-адвоката Носаря, который сначала объявил себя беспартийным, а потом заявил, что примыкает к социал-демократам. Возглавлял Совет он чуть больше месяца: 26 ноября его арестовали и вновь заключили в Петропавловскую крепость. Во время следствия вел себя недостойно, дал показания, послужившие основой для обвинения членов Совета, однако на суде отказался от этих показаний под угрозой полного отмежевания от него всех заключенных. Носарь отлично понимал, что это была «черная метка», и предпочел ссылку в Березово расправе с ним как с провокатором. По дороге в ссылку бежал, сумел переправиться за границу и поселился в Париже, где в 1913 году был арестован… за кражу в магазине двух рубашек и часов и условно приговорен к месяцу тюрьмы. После начала Первой мировой войны вернулся в Россию, в феврале 1917-го безуспешно пытался стать депутатом Петроградского Совета, после чего вернулся на Украину, где его избрали председателем Земской управы Переяславля. После Октябрьской революции там же служил у гетмана П.Скоропадского начальником гайдамацкой полиции. Пришла советская власть — предложил себя ей, напомнив о своих заслугах в 1905 году. Но местная ЧК сантиментами не отличалась, была на расправу быстра, и летом 1918-го незадачливого гайдамак» и «протеже» Парвуса расстреляли. Кстати, в чем заключалось это протежирование, какие политические или иные отношения связывали Парвуса с Носарем, Солженицын ни словом не упоминает — по той простой причине, что никаких отношений между ними и не было. Главное — прокукарекать, а там хоть солнце и не восходи, вот вам и весь метод Солженицына. Как 25-й кадр в кино: зритель его даже не заметил, но в подсознании осталось что-то про еврея-обольстителя. Другим демоном, действовавшим за спиной «подставного» Носаря, был, по Солженицыну, Лев Троцкий. Зачем и почему этому человеку,который сам постоянно лез поперед батьки в пекло, нужен был подставной Носарь, один Бог знает, да еще Александр Исаевич. Троцкий пер напролом в председатели Совета, на что, кстати, имел куда как больше оснований, чем Носарь. Он уже тогда считался видной фигурой в российской социал-демократии, работал в «Искре», в 1903-м избирался делегатом 2-го съезда РСДРП. В Петербургском Совете сразу же заявил себя как один из лидеров: в качестве внефракционного социал-демократа вошел в состав исполкома, а также был избран в Президиум Совета. Он же был докладчиком и автором резолюций по важнейшим вопросам и сотрудничал не с Носарем, а с членом ЦК РСДРП Л.Красиным.

Сразу же после ареста Носаря Троцкий занял его место. Но и сам он недолго пробыл в Совете в качестве первого лица: 3 декабря его арестовали прямо на заседании Совета. А Совет разогнали. Кстати, надо сказать, что Петербугский Совет рабочих депутатов – это совсем не то, что Петроградский Совет рабочих и Солдатских депутатов. Всё равно, что Моська и Слон. Петербургский Совет – всего лишь осколок забастовочного комитета, руководившего всеобщей политической стачкой. Когда стачка прекратилась, прекратил своё существование и забастовочный комитет.

Итак, Рутенберг — кукловод Гапона, Троцкий — Носаря, а Парвус — аж самого Ленина, — и все это на полном серьезе Солженицын выдает за историческую правду. Если верить Солженицыну, то русскую революцию делали хитроумные евреи, укрывавшиеся за спиной русских простофиль. Смешно, глупо, но ведь кто-то же верит. Парвус — гений революции, а Ленин — дурачок! Извините, но кто тогда сам А.И.?

Друг Ленина - Парвус Когда читаешь повесть Солженицына «Ленин в Цюрихе», то видишь перед собой жалкого обывателя. Там повествуется о том, как Парвус, ставший агентом германского Генштаба, приезжает в Цюрих в мае 1915 года уговаривать Ленина …возглавить революцию в России. Владимир Ильич показан суетливым, растерянным и полуголодным эмигрантом. «Да вы план - понимаете мой? Вы – План мой принимаете?» – наседает на Ленина Парвус: в шикарном костюме, в бриллиантах, весь из себя такой упитанный и преуспевающий еврей. План же – всего лишь пересказ тех событий, которые вскоре действительно произойдут в России. Но предсказания Парвуса, точнее, Солженицына связаны с ними не больше, чем Нострадамуса - с нападением Гитлера на СССР. Задним числом Солженицын приписывает Парвусу всё то, что произойдёт впоследствии. Но пусть это вас не шокирует: таков художественный метод нобелианта, а точнее, метод художественного перевирания истории. Солженицын называет этого проходимца и прощелыгу великим и так пишет о нём: «Парвус выдвинул, всегда отстаивал, внушал молодым тезис (и взял его себе задачей на всю жизнь), что освобождение евреев в России может осуществиться только свержением царской власти». Ну и что? Так считали все социалисты и либералы. Кстати, Парвус никогда не педалировал еврейскую тему, она была у него второстепенной, как и у Троцкого или Мартова. Парвус – фигура в летописи российской и германской социал-демократии достаточно известная. Несмотря на свой действительно большой талант учёного и публициста, он оказался крайне нечистоплотным человеком. А как блестяще начинал свою революционную карьеру Парвус! Он стоял у истоков российской социал-демократии и даже принимал участие в организации издания «Искры»: со 2-го по 8-й номер газеты были напечатаны в Мюнхене в его квартире. Тогда и познакомился с Лениным. Но в 1903 году Парвус взялся за издание в Германии новой пьесы М.Горького «На дне». Вот как описывает эти события сам Алексей Максимович: «К немецкой партии у меня было "щекотливое" дело: видный ее член, впоследствии весьма известный Парвус, имел от "Знания" доверенность на сбор гонорара с театров за пьесу "На дне". Он получил эту доверенность в 902 году в Севастополе, на вокзале, приехав туда нелегально. Собранные им деньги распределялись так: 20% со всей суммы получал он, остальное делилось так: четверть-мне, три четверти в кассу с.-д. партии. Парвус это условие, конечно, знал и оно даже восхищало его. За четыре года пьеса обошла все театры Германии, в одном только Берлине была поставлена свыше 500 раз, у Парвуса собралось, кажется, 100 тысяч марок. Но вместо денег он прислал в "Знание" К. П. Пятницкому письмо, в котором добродушно сообщил, что все эти деньги он потратил на путешествие с одной барышней по Италии. Так как это, наверно, очень приятное путешествие, лично меня касалось только на четверть, то счел себе вправе указать ЦК немецкой партии на остальные три четверти его. Позднее я слышал, что Парвуса лишили каких-то партийных чинов, - говоря по совести, я предпочел бы, чтоб ему надрали уши. Еще позднее мне в Париже показали весьма красивую девицу или даму, сообщив, что это с нею путешествовал Парвус. "Дорогая моя, - подумалось мне, - дорогая". Дело дошло до того, что в 1909 году высший партийный суд Социал-демократической партии Германии в составе К.Каутского, А.Бебеля и К.Цеткин и при участии от РСДРП Л.Дейча запретил Парвусу всякое участие в русском и германском социал-демократическом движении. Естественно, об этой истории был подробно осведомлён Ленин, которого связывала с Горьким тесная дружба. Естественно и то, что Ильич порвал всякие личные отношения с Парвусом. Отлично понимая, что после партийного суда в Европе для него будут закрыты все двери порядочных домов, Парвус перебирается в Турцию. Там ничего не знали о его аферах, но были наслышаны о нём как о крупном экономисте и видном деятеле социал-демократического движения. И Парвус становится консультантом в правительстве младотурок. На этой должности он крупно обогатился, однако долг в партийную кассу так и не вернул. В Константинополе он завёл тесные связи в Германском консульстве, и как только началась Мировая война предложил консулу свой меморандум поражения России. Парвуса немедленно вызвали в Берлин, где ему вручили германский паспорт и 2 миллиона марок на поддержку российской революционной пропаганды. И если бы не поражение Германии в 1918 году, сидеть бы Парвусу в немецкой тюрьме, так как его махинации в конце концов всё-таки вскрылись. И когда в мае 1915-го в Цюрих по заданию германского Генштаба явился Парвус, чтобы уговорить Ленина ехать в Россию, тот решительно указал ему на дверь. Парвус был вынужден признаться немцам, что «не договорился с Лениным». А Ленин в статье "У последней черты" писал: "Парвус, показавший себя авантюристом уже в русской революции (1905 года. – В.К.), опустился теперь в издаваемом им журнальчике "Die Glocke" ("Колокол" ) до... последней черты… С развязностью уверенного в одобрении буржуазии фельетониста хлопает он по плечу Маркса, "поправляя" его без тени добросовестной и внимательной критики. А какого-то там Энгельса он третирует прямо с презрением… Он лижет сапоги Гинденбургу, уверяя читателей, что "немецкий генеральный штаб выступил за революцию в России"... Публикации парвусовского журнала Ленин назвал "сплошной клоакой немецкого шовинизма", а сам журнал - "органом ренегатства и лакейства в Германии". И после всего этого Ленин стал бы сотрудничать с Парвусом? Такое могло придти в голову только Солженицыну, которому ненависть к большевикам и евреям застлала глаза. Негативное отношение Владимира Ильича к Парвусу венчает ленинская телефонограмма от 4 февраля 1922 года на имя В. Молотова и других членов Политбюро: "Предлагаю назначить следствие по поводу того, кто поместил на днях в газетах телеграмму с изложением писаний Парвуса. По выяснении виновного, предлагаю заведующим этим отделом Роста объявить строгий выговор, непосредственно виновного журналиста прогнать со службы, ибо только круглый дурак или белогвардеец мог превратить наши газеты в орудие рекламы для такого негодяя, как Парвус". Парвус после Октября очень рвался в Россию, зная, что в мутной воде золотая рыбка хорошо ловится, но Ленин категорически запретил ему въезд в страну. Александр Львович не стал огорчаться, купил себе на деньги германского Генштаба виллу на острове Шванценвердер близ Берлина и кайфовал там припеваючи до декабря 1924-го, пережив всего на неполный год своего «личного друга» В.И.Ульянова (Ленина).

Уделив столь много внимания проходимцу Парвусу, Солженицын практически ничего не рассказал про Абрама Гоца —деятеле в русском революционном движении, безусловно, выдающемся. Он его мельком упоминает несколько раз, но, подчеркиваю, мельком и, как выразился бы Райкин, в «сфисифичиском» контексте. «Террористы братья Гоцы вышли из родов двух московских еврейских крезов Гоца и Высоцкого»; «В БО (Боевой организации) состояли Абрам Гоц, Дора Бриллиант, Л.Зильберберг»; «Одним из лидеров правой фракции эсеров был А.Гоц»; «В президиум первого всероссийского ЦИК СРСД (первое управление Россией Советами) вошло 9 человек. Тут и эсер А.Гоц, меньшевик Ф.Дан, бундовец М.Либер, эсер М.Гендельман»; «Свадебный список (кандидатов в Учредительное собрание. — В.К.), начиная с Керенского, и среди них — шумный Илья Рубанович, едва прикативший из парижской эмиграции, террорист Абрам Гоц, малоизвестный Гуревич…»; «27 октября на Балтийском вокзале, когда Гоц во главе делегации хотел ехать в Гатчину к Керенскому, — матросы едва не убили его и ругались, что “советы попали в руки жидов”». И, наконец, пространная биографическая справка:

«Абрам Рафаилович Гоц (рожд. 1882). Внук миллионера В.Я.Высоцкого. С 14 лет в революционном движении и эсер от создания партии в 1901 (его брат Михаил — лидер партии), а с 1906 — член боевой организации эсеров, террорист. 1907–1915 — каторга, Александровский централ. Участник Февральской революции в Иркутске, затем в Петрограде. Член Исполнительного Комитета Совета РСД, также ЦК Совета Крестьянских депутатов, член Президиума ВЦИК. С 25 октября 1917 возглавил антибольшевицкий Комитет Спасения Родины и Революции. Борьбу против большевиков продолжал и в годы Гражданской войны. В 1920 арестован, на процессе эсеров в 1922 приговорен к смертной казни с заменой на 5 лет заключения. Затем прошел обычный «пасьянс» новых сроков и ссылок. В 1939 получил 25 лет лагерей, через год умер в лагере».

Как всегда, А.И. не лжет, он лишь не говорит всей правды. Солженицын упорно подчеркивает, что Гоц — террорист, но не приводит ни одного факта участия его в каком-нибудь теракте, ибо такового просто не существует. Эсером Гоц стал под влиянием старшего брата-народовольца, который хоть и был одним из основателей Партии социалистов-революционеров, но в терактах участия тоже никогда не принимал. Сосланный в 1889 году за революционную пропаганду в Якутск, он там участвовал в вооруженном выступлении 33 политссыльных против произвола администрации. При подавлении восстания шесть ссыльных было убито, семь ранено. Троих руководителей приговорили к смертной казни, четырех (в том числе Михаила Гоца) — к вечной каторге. В 1895-м Михаил был амнистирован, спустя пять лет эмигрировал в Париж, затем в Женеву, где редактировал ЦО партии эсеров «Революционная Россия». Умер в 1906 году.

Пример брата, безусловно, сыграл большую роль в становлении мировоззрения молодого Абрама, но несравненно большее влияние оказал на него Н.Авксентьев, основатель и бессменный руководитель партии, с которым он познакомился во время учебы в Берлинском университете на философском факультете. Но и это тоже всего лишь штрихи к портрету. Главное, о чем умолчал А.И., — это как Абрам Гоц 28 октября 1917 года был избран председателем военного комитета эсеров и в ночь на 29-е руководил неудачным восстанием юнкеров против большевиков. Зато А.И. не забыл упомянуть Аркадия Розенгольца, причем у Солженицына он не просто один из рядовых членов Московского Военно-революционного комитета, каковым он был на самом деле, а почему-то оказался «в руководителях Октябрьского переворота в Москве». Пустячок, но приятно…

РУССКИЕ ПО РОЖДЕНИЮ

Как-то вяло, а точнее никак, отметила Россия юбилеи двух своих выдающихся сынов: художника Марка Шагала и поэта Анатолия Мариенгофа. Видимо, даты не очень вдохновили, не круглые: первому исполнилось 120 лет со дня рождения, второму – 110. Один лишь Константин Кедров откликнулся на это событие статьей «Небом единым» в солидной и весьма уважаемой газете «Известия». Статья интересная и, как все, что пишет Кедров, глубокая и компетентная. Одного только я не понял: зачем автор соединил столь разных людей? Ну, было бы еще понятно, если б дни рождения совпадали, так нет же, их разделяют целых две недели. А что соединяет? Только то, что оба они, как считает Кедров, - евреи. Да, Марк Захарович родился в самой гуще еврейской среды – в местечке Лиозно близ Витебска, а затем семья переехала в сам Витебск, где будущий великий живописец прожил до 20-летнего возраста. Его первым учителем стал замечательный художник Юрий Пэн, выпускник Российской Императорской Академии Художеств. Закончив ее с отличием, он вернулся к родным пенатам и открыл первую в Белоруссии школу живописи. Шагала не случайно называют «художественным сыном Пэна»: именно Юрий Моисеевич привил своему ученику любовь к авангардному искусству. В 1907 году Шагал переезжает в Петербург и продолжает свои занятия в школе при Обществе поощрения художеств и в художественной школе Е.Званцевой. Здесь его учителем стал уже знаменитый тогда Лев Самойлович Бакст (Розенберг). Именно его выбрал великий Дягилев для оформления своих спектаклей во время «Русских сезонов» в Париже, и тот создал на сцене своими декорациями утонченное фантастическое зрелище. Как вспоминал впоследствии Сергей Павлович, «Париж был подлинно пьян Бакстом». Именно от Пэна и Бакста воспринял молодой Шагал свое творческое кредо. Его хорошо выразил сам Бакст: «Два течения господствуют в настоящую минуту в искусстве. Одно - раболепно ретроспективное, другое, враждебное ему, футуристическое, горизонты которого далеко впереди, в оценке потомства... Первое течение тянет нас назад, к предкам... второе рушит все старое и готовит почву для будущего искусства, которое будет оценено нашими правнуками... Когда же мы отучимся от этой гибельной манеры пренебрегать, презирать, а главное, не замечать минуту настоящую, сегодняшнюю, которая и есть реальная жизнь". И Пэн, и Бакст, и Шагал были по происхождению евреями, и многие их произведения, особенно у Марка Захаровича, пронизаны еврейскими мотивами, и, тем не менее, это были русские художники. Как и великий Исаак Левитан, как Валентин Серов и Леонид Пастернак – отец Бориса Пастернака, как скульптор Марк Антокольский и многие другие. Все они варились в котле русской культуры и стали ее выдающимися выразителями и представителями. Лучше всех эту мысль выразил сам Шагал в письме к известному искусствоведу и крупнейшему московскому коллекционеру Павлу Эттингеру: «Меня хоть в мире и считают интернационалистом, и французы берут в свои отделы, но я считаю себя русским художником и это мне приятно». Марк Захарович прожил без малого сто лет (1887 – 1985), из них лишь первую треть в России, остальные годы – в Берлине, Париже, США, и последние четверть века во Франции на берегу Средиземного моря. Однако независимо от этого считал себя русским художником. Но ведь и сама русская культура расцвела как продолжение и развитие западноевропейской культуры. Петербург строили и украшали великие итальянские и французские архитекторы и скульпторы, а что касается живописи, то прекрасно сказано у Пушкина: «И стал последний день Помпеи для русской кисти первым днем». Автор картины «Гибель Помпеи», столь высоко оценённой Александром Сергеевичем, – выдающийся художник Карл Брюллов был сыном потомка французских эмигрантов, резчика Павла Брюлло, или как его называли в России «Брыло». Владимир Васильевич Стасов так писал о Брюллове: «Не русский по крови, но русский по рождению и выучке, он часто являет в своей живописи ту пеструю симфонию красок, которая, в сущности, представляет характерные черты русской культуры второй половины 19-го столетия». Брат Карла Александр Павлович тоже оставил заметный след в русской культуре: он был известным архитектором, автором зданий Пулковской обсерватории и Штаба гвардейского корпуса на Дворцовой площади, что рядом с Зимним дворцом. Не русским по крови, но русским по рождению и воспитанию был и Анатолий Мариенгоф. Основоположник имажинизма в русской поэзии вовсе не являлся сыном крещенного еврейского интеллигента из Пензы, как считает Кедров, он был сыном обрусевшего немца из Нижнего Новгорода. В Пензу семья переехала в связи с новым местом работы ее главы, которого назначили представителем фирмы «Граммофон». Борис Мариенгоф происходил из старинного рода лифляндских дворян, почему и был принят его сын Анатолий в привилегированный Дворянский институт Александра II. Вообще, эти немецкие фамилии очень часто вводят в заблуждение, так как идиш, на котором говорили европейские евреи (ашкеназы), относится к германской группе языков, поэтому многие ашкеназские и немецкие фамилии звучат совершенно одинаково. Например, фамилию Блок можно встретить и у немцев, и у евреев. Само слово block означает на немецком часть устройства, механизма, прибора и т.д. Из немецкого слово это перешло в идиш, голландский, английский и французский языки и стало в них родным. Затем появились фамилии. Так, прапрадед нашего великого поэта лейб-медик императора Павла Пётр Блок был крещенным евреем. Золотыми буквами вписано в историю французского Сопротивления имя выдающегося учёного Марка Блока. После оккупации немцами его родины, заслуженному профессору Сорбонны предлагали переехать в США, но всемирно известный 57-летний историк, к тому же не очень здоровый, избрал для себя другой путь – он стал одним из руководителей лионского подполья. Марк Блок погиб в застенках гестапо, никого не выдав под пытками. Ему, ценой жизни доказавшему свой патриотизм, принадлежат слова, под которыми мог бы подписаться любой интеллигентный русский, польский, венгерский и т.д. еврей: «Я еврей, но не вижу в этом причины ни для гордыни, ни для стыда и отстаиваю свое происхождение лишь в одном случае: перед лицом антисемита». Фамилию Бланк носили дед Ленина по матери – чистокровный еврей, и Карл Иванович Бланк, выдающийся русский архитектор – чистокровный немец. Я уже упоминал Льва Самойловича Розенберга (Бакста) – учителя Марка Шагала. Но был еще один Розенберг – Альфред, патологический антисемит, родившийся, кстати, в России и встретивший Октябрьскую революцию в Москве. Переехав в 1918 году в Германию, он стал главным идеологом нацизма. В 1941 году лично Гитлер назначил Розенберга Министром оккупированных Восточных территорий, и под его руководством осуществлялось «окончательное решение еврейского вопроса». По приговору Нюрнбергского суда был повешен в 1946 году как военный преступник. Очень распространена среди евреев фамилия Франк: весь мир знает о дневниках еврейской девочки Анны Франк, погибшей в концлагере. Два еврея – лауреата Нобелевской премии - Илья и Джеймс носили фамилию Франк. Менее известен Себастьян Франк, крупнейший протестантский религиозный философ, его заслонила гигантская фигура старшего современника Мартина Лютера. Немец Вили Бранд был канцлером ФРГ, а еврей Яков Бениаминович Бранд – наш популярный телеведущий, доктор медицинских наук. Однофамилица другого канцлера Германии Ангелины Меркель – известная журналистка, специальный корреспондент «Известий» еврейка Элла Меркель (Максимова). Два крупнейших советских учёных: академик, инженер-адмирал Аксель Берг – из семьи обрусевших шведов, а его однофамилец Лев Семёнович, Президент Географического общества СССР – еврей из Бендер. Лауреат Нобелевской премии мира, великий гуманист XX века Альберт Швейцер – немец, а кинорежиссёр Михаил Абрамович Швейцер, народный артист РФ – сами понимаете, кто… И этот список можно продолжить до бесконечности. Да что далеко ходить: Патриарх Алексий II в миру был Алексей Михайлович Ридигер. Согласитесь, фамилия ну никак не славянская. И среди обывателей бытовало мнение, что Предстоятель РПЦ – еврейских корней, хотя на самом деле он – потомок остзейских немцев. Известный богослов, профессор Московской духовной академии диакон Андрей Кураев в своей книге «Как делают антисемитом» написал: «Русские фашики любят намекать на то, что Патриарх носит еврейскую фамилию, а потому, мол, в патриархийные храмы и ногой ступить нельзя». К сожалению, жертвой путаницы стал и наш Нобелевский лауреат. В «Двухстах лет вместе» читаем интересный пассаж: «С ранних советских годов перед еврейской интеллигенцией и молодежью благодатно распахнулись пути в науку и русскоязычную культуру, пути широчайшие, однако по-советски зажатые в содержании. (В самые ранние советские годы верхи культуры патронировала Ольга Каменева, сестра Троцкого.)» Но еврейская интеллигенция широко принималась русскоязычной культурой и до революции, и приведенные выше примеры как раз и подтверждают это. Добавлю еще один: мать Серова, урожденная Бергман, одна из первых в России концертирующих женщин-пианисток и первая женщина-композитор, была ученицей Антона Рубинштейна. Какова же роль братьев Рубинштейнов в становлении русской музыкальной культуры – говорить, думаю, излишне. Напомню лишь, что Антон Григорьевич основал в 1862 году Петербургскую консерваторию, а Николай Григорьевич в 1866-м – Московскую, которую возглавлял до конца жизни, то есть до 1881 года. Полная статистика займет слишком много места, однако ничего нового она не добавит. Но все-таки, как понимать выражение «патронировала верхи культуры»? Это что, благодаря сестре Троцкого и жене Каменева – вождей Октябрьской революции - благодатно распахнулись для еврейской интеллигенции и молодежи пути в науку и русскоязычную культуру? Или они все-таки распахнулись благодаря самой Революции? И не только для еврейской молодежи, но и для всех инородцев, и в еще большей степени для русских «детей кухарок», то есть, для русской крестьянской и рабочей молодежи. Собственно, именно из них и выросла современная русская интеллигенция. Что же касается Ольги Каменевой (урожденной Бронштейн), то она занимала скромный пост начальника театрального отдела Народного комиссариата просвещения, которым с 1917 по 1929 год бессменно руководил потомственный русский дворянин Анатолий Луначарский. Процитированный выше пассаж понадобился Солженицыну, чтобы показать, в чём он был глубоко убеждён, разрушительную роль евреев в разгроме русской культуры. «Уже в 1919 в огромном числе хлынула еврейская молодежь в кино, - продолжает далее А.И., - искусство, хваленное Лениным за его «сиюминутное агитационное воздействие» (ничего такого Ленин никогда не говорил. – В.К.), для управления психологией масс… А крупнейшая фигура всего раннесоветского кино – Сергей Эйзенштейн… Однако использовал он свой дар – по заказу. Мировая громкая слава «Броненосца Потемкина», таран в пользу Советов, а по сути своего воздействия на широкую публику – безответственное вышивание по русской истории, взвинчивание проклятий на старую Россию…» Увы, не фильм Эйзенштейна, единодушно признанный всем миром лучшим кинопроизведением XX века, а восстание на «Броненосце Потемкине» стало тараном в пользу Советов. Как, впрочем, и вся Первая русская революция. Недаром Владимир Ильич назвал ее генеральной репетицией Октябрьского переворота. И в театральном мире главным разрушителем оказался тоже еврей – Всеволод Эмильевич Мейерхольд – «но рядом с властью», - подчеркивает Солженицын. Правда, эта власть в 1940 году Мейерхольда и расстреляла, наверное потому, что «он стал ведущей - и авторитарной -звездой советского театра». Но что в этом плохого и в чем здесь разрушительная роль Мейерхольда в отношении русского тетра, Александр Исаевич умолчал. Мы тоже не будем углубляться в роль и значение Эйзенштейна и Мейерхольда в разрушении или, наоборот, в развитии советского (русского) и мирового кино и тетра. Отметим лишь тот очевидный и широко известный факт, что и Эйзенштейн, и Мейерхольд не были евреями. Они оба – немцы по происхождению. Отец первого построил новую Ригу в конце XIX - начале XX веков, был ее главным архитектором, действительным статским советником – очень высокий чин, пятый по счету среди 12-ти в «Табели о рангах». Звание действительного статского советника полагалось вице-губернаторам. В Риге и родился будущий великий кинорежиссер. А мать его, архангелогородка, происходила из богатой купеческой семьи Конецких. Мейерхольд же родился в Пензе, в семье богатейшего винозаводчика. «Ах, и водка была хороша!- писал Владимир Гиляровский, очень понимавший толк в этом продукте. – Такой, как «Углевка», никогда я нигде не пил – ни у Смирнова Петра, ни у вдовы Поповой». На этикетке водки «Углевка» значилось: «Завод Э.Ф. Мейергольда, Пенза». Гиляровский же оставил и портрет хозяина Торгового дома «Э.Ф.Мейергольд и сыновья»: «Высокий могучий человек с большой русой бородой, фигура такая, что прямо норманнского викинга пиши». Кстати, Эйзенштейн тоже обладал классической арийской внешностью, и с него тоже было можно норманнского викинга писать. Но если Эйзенштейн, как и Мариенгоф, были православными в энном поколении, то Всеволод Эмильевич родился в протестантской семье и окрещен был Карлом Теодором Казимиром. Однако по окончании гимназии Карл Теодор 13 июня 1895 года принял православие, а с ним, как положено в таких случаях, и новое имя – Всеволод, в честь любимого писателя Гаршина. Даже фамилию свою он стал писать по-новому, через букву «Ха», хотя этого вовсе и не требовалось по церковным канонам, но с присущим ему максимализмом он рвал все нити с немецким своим прошлым: спустя 12 дней после перехода в православие юный Всеволод отказался от прусского гражданства и получил тотчас же российское. Переход немцев, будь то католики или протестанты, в православие был делом обычным: тем самым немец как бы становился русским. То же относится и к евреям. Помните, у Чехова в «Даме с собачкой» Гуров спрашивает Анну Сергеевну: «Я сейчас внизу в передней узнал твою фамилию: на доске написано фон Дидериц. Твой муж немец?» И что отвечает Анна Сергеевна? «Нет, у него, кажется, дед был немец, но сам он православный». А сейчас обратимся к Куприну. Дело происходит в Одессе, во время погромов 1905 года. В пивную «Гамбринус» (так называется и рассказ) врывается толпа черносотенцев. «Один из них явно предводительствовал. Это был некто Мотька Гудносый, рыжий, с перебитым носом, гнусавый человек – как говорили – большой физической силы, прежде вор, потом вышибала в публичном доме, затем сутенер и сыщик, крещенный еврей. Сашка (скрипач в «Гамбринусе», всеобщий любимец посетителей пивной. – В.К.) играл «Метелицу». Вдруг Гудносый подошел нему, крепко задержал его правую руку и, оборотясь назад, на зрителей, крикнул: - Гимн! Народный гимн! Братцы, в честь обожаемого монарха… Гимн! Но Сашка выдернул руку и сказал спокойно: - Никаких гимнов. - Что? – заревел Гудносый. – Ты не слушаться! Ах ты, жид вонючий! Сашка наклонился вперед, совсем близко к Гудносому, и, весь сморщившись, держа опущенную скрипку за гриф, спросил: - А ты? - Что а я? - Я жид вонючий. Ну, хорошо. А ты? - Я православный. - Православный? А за сколько?.. Ты, сукин сын! Покажи мне твоё лицо, убийца… Смотри на меня!.. Ну!.. Сашкина скрипка высоко поднялась, быстро мелькнула в воздухе, и – трах!! – высокий человек в папахе качнулся от звонкого удара по виску. Скрипка разлетелась в куски. В руках у Сашки остался только гриф, который он победоносно подымал над головами толпы… Перечитайте этот рассказ Куприна, один из лучших его рассказов: с какой теплотой и любовью описан в нем Сашка-музыкант, простой и честный еврей. И после этого кто-то смеет приписывать Куприну антисемитские взгляды! Все великие русские писатели были не просто веротерпимы, но еще и глубоко интернациональны. Потому что все они были воспитаны в русской культуре – и по духу своему, и по происхождению – тоже глубоко интернациональной. Евреи достаточно поздно вошли в нее, немцы гораздо раньше. И вклад немцев в русскую культуру тоже значительно более высок. А сколько литовцев влилось в русскую историю! Но еще раньше были татары. Недаром же Чехов говорил: «Поскреби любого русского и под ним найдешь татарина». Кстати, тот же Куприн ведь татарских корней! Я особенно хочу подчеркнуть ту мысль, что не происхождение, а воспитание определяют национальность того или иного человека. Вот, скажем, Петр Багратион: грузин он или русский? Этнически, то есть по происхождению, - грузин, и не просто грузин, но из царского рода Багратидов, однако сам он себя идентифицировал русским: родился в России, родной язык его был русский, (грузинским он вообще не владел), всю жизнь, с детских лет служил в русской армии и стал одним из самых выдающихся её полководцев. Менее знаменит его племянник академик Петр Романович Багратион, чье имя, однако, составляет славу и гордость русской науки: он был крупнейшим ученым в области цветной металлургии. Возьмем сейчас выдающегося русского композитора и не менее выдающегося ученого-химика Александра Порфирьевича Бородина –незаконнорожденного сына князя Луки Гедианова (Гедианишвили), потомка царей Имеретинских. Наконец, величайший русский полководец Александр Васильевич Суворов был наполовину армянином: его мать Манукова (Манукян), происходила из обедневшей купеческой семьи. Подобных примеров несть числа. Русский народ, как губка, впитывал в себя инородцев, и они становились верными и преданными детьми России. И только фамилии их напоминали, да и то не всегда, о дальних инородных корнях. В свою очередь многие русские по тем или иным причинам оседали во Франции, Англии, Германии и других странах, и их потомки становились французами, англичанами, немцами и т.д. и т.п. Хорошо это или плохо? Ответ на этот вопрос - абсолютно однозначный: «Конечно же, хорошо!» Вообще, все народы развиваются лишь взаимообогащаясь, как взаимоопыляясь плодоносят цветы. Любая замкнутая цивилизация обречена на увядание. Эта участь грозила и России, пока Петр Великий не «прорубил окно в Европу». Славянофилы именно за это и обвиняли его, хотя именно в этом и заключается его главная историческая заслуга. Сталин же огородил страну «железным занавесом», и теперь мы видим, какой непоправимый ущерб нанес он и русской культуре, и русскому народу. Ридигер, Пружинер,Красненкер, Хоннекер, Розенберг, Бранд, Бланк, Франк и прочая, и прочая — поди, разберись, кто из них православный немец, кто лютеранин, кто «крещеный еврей», а кто просто атеист. А надо ли вообще разбираться? Главный критерий здесь – какой культуре и какому народу он служит. И не забывать, что живем мы, действительно, под небом единым.

ПРОСТО ЭТО ТАКОЙ ДЯДЯ

Написать книгу о 200-летней истории жизни евреев в России и ни словом не упомянуть о деле Бейлиса Солженицын, конечно же, не мог. Но и согласиться, вернее, смириться с вердиктом, вынесенным присяжными заседателями в Киеве почти сто лет назад, он вот так просто, имея свое «особое мнение», тоже не мог. В то же время и углубляться слишком в вопрос, который еще сто лет тому назад был совершенно ясен и бесспорен для любого здравомыслящего человека, — чревато, что Солженицын прекрасно понимал, — можно запросто опростоволоситься на весь мир, как это произошло в случае с Богровым.

По всему поэтому, надобно предполагать, Александр Исаевич и коснулся бегло события, ставшего без преувеличения, как сейчас принято говорить, знаковым в той самой 200-летней истории.

Зачем евреям кровь христианских детей?

Почти три года дело Менделя Бейлиса держало в напряжении Россию и не только, — оно всколыхнуло весь цивилизованный мир. «О процессе Бейлиса написаны тысячи и тысячи страниц. Кто захотел бы теперь вникнуть подробно во все извивы следствия, общественной кампании и суда — должен был бы, без преувеличения, потратить не один год. Это — за пределами нашей книги», —признается Солженицын. А что же оказалось в ее пределах? Глупое, нелепое и подлое обвинение, выдвинутое против Бейлиса, закончилось его полным оправданием. «Однако и еврейская страстность этой обиды уже никогда русской монархии не простила. Что в суде восторжествовал неуклонный закон — не смягчило этой обиды», — пишет А.И., подводя итог процессу, который, как отмечал он сам же, «кое-кто в европейской прессе так и оценил, что русское правительство начало битву с еврейским народом, но проиграна не судьба евреев, а судьба самого русского государства». Ссылки на источник, которые обычно так скрупулезно приводит Солженицын к каждой цитате, здесь нет. Есть некие «кое-кто». И есть

гневная отповедь самого Александра Исаевича в их адрес: «А между тем поучительно сравнить с процессом Бейлиса — происходивший в то время (1913—1915 гг.) в Атланте, США, тоже громкий процесс над евреем Лео Франком, тоже обвиненным в убийстве малолетнего (изнасилованной девочки) при весьма недоказанных обстоятельствах. Он был приговорен к повешению, а пока шла кассационная жалоба — вооруженная толпа вырвала его из тюрьмы и сама повесила. В плане личном — сравнение в пользу царской России. Но случай с Франком имел краткие общественные последствия и не стал нарицательным».

В середине прошлого века шел на наших экранах чудесный фильм «Сережа», если не ошибаюсь, то был дебют Георгия Данелия в кино. Есть там такой эпизод: взрослый дядя пришел в гости к родителям шестилетнего Сережи и угощает мальчика шоколадной конфетой, кажется «Мишка на Севере». Сережа радостно (еще бы, в те годы такие конфеты были редкостью, возможно, ребенок впервые держал ее в руках) разворачивает красивую обертку, а там… пусто. Совершенно растерянный Сережа с детской непосредственностью, без всякого умысла оскорбить гостя спрашивает: «Дядя Петя, ты дурак?»

Перечитайте еще раз процитированный выше абзац из книги Солженицына, где А.И. сравнивает процесс Бейлиса в России с судом линча над Франком в Америке. Неужели нобелевский лауреат не понимал, что в Атланте, штат Джорджия, озверевшая толпа линчевала не еврея Франка, а насильника малолетней девочки? А в Киеве обвиняли еврея Бейлиса не просто за убийство христианского ребенка, но за убийство ритуальное, якобы, чтобы добыть кровь для пасхальной мацы. Тем самым процесс немедленно стал судом не только и не столько над Бейлисом, сколько над всем еврейским народом и над иудаизмом как религией — мрачной, кровавой, человеконенавистнической, как ее характеризовали в те дни российские черносотенцы. В Америке же дело Франка имело отнюдь не краткие, а далеко идущие последствия. Именно после этого людоедского случая в США была создана Антидиффамационная лига, сыгравшая исключительную роль в боьбе с антисемитизмом. Хоть и посмертно, но был полностью оправдан и сам Лео. Дело рассматривал Верховный суд США. Оказалось, что истинным убийцей был сторож фабрики, где работали Франк и несчастная девочка. Именно сторож и выступал главным свидетелем обвинения. По сей день помнят в Америке трагическую судьбу Лео Франка, ставшего жертвой фанатичного расизма. Имя его стало в США нарицательным.

Не мог христанский писатель Солженицын не знать также, что кровавый навет, то есть обвинение иудеев в том, что они используют кровь христиан, преимущественно детей, в ритуальных целях, на самом деле и есть мрачный, человеконенавистнический поклеп, ибо иудаизм запрещает употребление любой крови, даже животных, даже в пищу, а тем более человеческой и тем более в ритуальных целях. «…Душа всякого тела есть кровь его, она душа его; потому Я сказал сынам Израилевым: не ешьте крови ни из какого тела, потому что душа всякого тела есть кровь его; всякий, кто будет есть ее, истребится» (Левит; 17:14); «Только строго наблюдай, чтобы не есть крови, потому что кровь есть душа; не ешь души вместе с мясом. Не ешь ее; выливай на землю как воду» (Второзаконие; 12:23-24). А вот, что сказал на встрече с раввинами Нью-Йорка в 1990 году Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II: «Во время печально знаменитого суда над Бейлисом эксперты нашей Церкви — профессор Киевской Духовной академии протоиерей Александр Глаголев и профессор Петербургской духовной академии Иван Троицкий твердо защищали Бейлиса и решительно высказывались против обвинения евреев в ритуальных убийствах». Об этом Солженицын не мог не знать по определению! Кровавый навет стал таким же олицетворением средневекового обскурантизма, как сожжение на кострах еретиков или ведьм. Последнее слово я сознательно не беру в кавычки, потому что средневековое европейское общество и законодательство искренне считали реальным существование ведьм, принимавших женское обличье.Но то — Средние века, а процесс над Бейлисом проходил в 1911—1913 годах! И не в какой-нибудь Тмутаракани, а в просвещенном Киеве! Когда дело об убийстве Андрюши Ющинского из обычного уголовного перешло в разряд ритуального, Владимир Галактионович Короленко написал обращение «К русскому обществу» и организовал сбор подписей под ним. Выдающегося писателя, пользовавшегося высочайшим авторитетом в среде прогрессивной интеллигенции, поддержали Александр Блок, Максим Горький, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Владимир Немирович- Данченко, Петр Струве, Владимир Вернадский, Павел Милюков и многие, многие другие известные всей стране люди, чьи имена составляли славу и гордость России. Обращение было опубликовано 30 ноября 1911 года в газете «Речь» с подзаголовком «По поводу кровавого навета на евреев» и начиналось так:

«Во имя справедливости, во имя разума и человеколюбия мы поднимаем голос против вспышки фанатизма и темной неправды. Исстари идет вековечная борьба человечности, зовущей к свободе, равноправию и братству людей, с проповедью рабства, вражды и разделения. И в наше время — как это было всегда — те самые люди, которые стоят за бесправие собственного народа, всего настойчивее будят в нем дух вероисповедной вражды и племенной ненависти. Не уважая ни народного мнения, ни народных прав, готовые подавить их самыми суровыми мерами, — они льстят народным предрассудкам, раздувают суеверие и упорно зовут к насилиям над иноплеменными соотечественниками».

Чтобы лгать, не обязательно говорить ложь. Иногда достаточно умолчать правду. А правда заключается в том, что именно высшая власть царской России в лице министра юстиции Щегловитова инспирировала процесс над Бейлисом, не гнушаясь самыми грубыми фальсификациями, ложными свидетельствами и не просто откровенным давлением, оказываемым на следствие, а прямым руководством им в нужном направлении, пока дело не приобрело «неотклонный накал».

Зато либерально-радикальная Россия, как ее обозвал Александр Исаевич, а точнее, честная Россия в лице Короленко и даже весьма далекого и от либералов, и от радикалов экс-премьера Витте поднялась

на защиту Бейлиса, а точнее, оболганного российского еврейства. Вот какую характеристику дал граф Сергей Юльевич в своих «Воспоминаниях» и царю, и всему русскому самодержавию, столь трогательно и неустанно заботившемуся, если верить Солженицыну, о своих еврейских подданных: «Скрытые идеалы царя — это идеалы полупомешанной ничтожной партии “истинно-русских людей”… Государь возлюбил после 17 октября 1905 г. больше всех черносотенцев, открыто провозглашал их как первых людей Российской империи, как образец патриотизма, как национальную гордость. И это таких людей, во главе которых стоят герои вонючего рынка Дубровин, граф Коновницын, иеромонах Иллиодор и проч., которых сторонятся и которым, во всяком случае порядочные люди, не дают руки… А Государь неоднократно наедине принимал господина Дубровина и прочих членов этой черносотенной шайки… Императрица Александра Федоровна конспирирует с союзом “истинно-русских людей”, со всеми Дубровиными, отцами Иллиодорами и прочими политическими негодяями и кликушами».

Ах, как сочно и как точно выражается граф, а определение «истинно- русские люди» берет в кавычки — ну как будто пишет про наших сегодняшних «православных патриотов» из «газеты Государства Российского», то есть «Завтра» (так они сами ее величают, ни много ни мало)! Именно эти «истинно-русские патриоты» и были душой дела Бейлиса, именно они отравляли русское общественное сознание ядом антисемитизма, о чем тоже написал гневно и с болью в сердце как истинно русский патриот (без всяких кавычек) Сергей Юльевич Витте: «Союз русского народа слился с охранным отделением, так что трудно было найти и провести черту, где кончаются агенты секретной полиции охранного отделения и где начинаются деятели так называемого Союза русского народа, действовавшего в Петербурге под главным начальством д-ра Дубровина… Черносотенцы состояли преимущественно из хулиганов, но так как они находили в некоторых местах поддержку со стороны местных властей, то скоро начали возрастать, и дело иногда переходило в погромы, преимущественно, если не исключительно, евреев… Еще при генерале Трепове и Рачковском завели при департаменте полиции типографии для фабрикации погромных прокламаций, т.е. для науськивания темных сил преимущественно против евреев. Убийцы из Союза русского народа “жидов” и в особенности больших “жидов” — Герценштейна, Иоллоса — или поощряются, или же скрываются если не за фалдами, то за тенью министров или лиц, еще более влиятельных… Теперь идет сплошная травля евреев, и я думаю, что натравщики сами не знают, куда они идут и что полагают этим достигнуть. Никогда еврейский вопрос не стоял так жестоко в России, как теперь, и никогда евреи не подвергались таким притеснениям…» (выделено мной. — В.К.)

Так писал в своих «Воспоминаниях» виднейший государственный деятель России конца XIX — начала XX в., ученый и выдающийся государственный деятель граф Витте (1849–1915).

Полицейская Цусима

А сейчас сравните все, что писал о еврейском вопросе в России в начале XX века Витте, с тем, что написал об этом Солженицын спустя ровно сто лет. Не знаю, кто как, но я более склонен верить графу, и не только потому, что он честнее, но прежде всего потому, что — компетентнее. Несравненно компетентнее. Суд над Бейлисом покрыл позором, хотел того Солженицын или нет, именно правящие круги России, он действительно стал ее полицейской Цусимой, как образно назвал вакханалию черносотенцев в Киеве не кто-нибудь, а заместитель министра внутренних дел Н.Любимов в своем окончательном отчете о процессе. А сам министр Николай Маклаков признавал, что «сложилось очень тягостное положение для правительственной власти. Стало проводиться и распространяться всякими путями мнение, что… все это дело было подстроено, было инсценировано русским правительством со специальными тайными целями. Это мнение стало высказываться и за границей». Как будто в России об этом не говорили во весь голос.

Честь страны, честь русского народа спасли присяжные заседатели, в число которых, дабы самим не пачкаться и не светиться, организаторы процесса постарались ввести, в основном, крестьян, «свитки и косоворотки» с добавлением трех чиновников и двух мещан. Вот они-то и вынесли Бейлису оправдательный приговор. Когда присяжные вышли после голосования в зал судебного заседания и старшина объявил их вердикт, писатель Сергей Елпатьевский, освещавший процесс в качестве журналиста, обнял Короленко и с чувством сказал: «А все-таки, Владимир Галактионович, русский народ — очень справедливый народ!»

То, что простые полуграмотные крестьяне — присяжные заседатели поняли сердцем, нобелевский лауреат своим могучим интеллектом так и не объял. Или не захотел? Не скажу, что я изучил всю литературу о деле Бейлиса и о кровавом навете, это не под силу даже узкому специалисту. Но и того, что мне известно, достаточно, чтобы иметь довольно определенное суждение по этим предметам. Так вот, положа руку на сердце, честно признаюсь: раз десять, наверное, перечел я солженицыновский отрывок, где идет речь о деле Бейлиса, но так и не понял, убил Бейлис Андрюшу или нет и было ли убийство ритуальным или нет. А каково неискушенному читателю? Но зато я убедился, что прославленный нобелевский лауреат верил в ритуальный характер убийства Андрюши и подвёл весьма искусно к такому же выводу и читателей. Убийство несчастного ребёнка описано так, как его традиционно представляли себе все адепты кровагого навета. Вот этот абзац, который стоит всей главы: «Убит был 12-летний мальчик Андрей Ющинский, ученик Киево-Софийского духовного училища, убит зверским и необычным способом: ему было нанесено 47 колотых ран, притом с очевидным знанием анатомии – в мозговую вену, в шейные вены и артерии, в печень, почки, легкие, в сердце, нанесены с видимой целью обескровить его живого и притом, судя по потёкам крови, в стоячем положении»». В этом азаце все ложь, кроме одного факта: ран действительно было 47. Но нанесли их хаотично и без всякого знания анатомии, причем большую часть - по уже мертвому телу. И почти вся кровь излилась внутрь. Этот вывод сделали выскокласные медицинские эксперты, их показания есть в стенографическом отчете процесса. Как мог пойти на столь чудовищное лжесвидетельство христианин Солженицын – ума не приложу! Сразу возникает сомнение и в его христианстве, и в его порядочности. Зато никаких сомнений не возникает при чтении заключительной страницы, которую Александр Исаевич начинает многозначительной строкой: «У дела Бейлиса был и эпилог». А заключается, по Солженицыну, эпилог в том, что всех участников обвинения вскоре после революции настигла еврейская месть. «Министр юстиции Щегловитов (по одному сообщению, он дал указание расследовать дело как ритуальное убийство), — пишет Солженицын (и тут же следует ссылка на КЕЭ, т. 1, с. 317, то есть Краткую Еврейскую Энциклопедию, хотя и без КЕЭ этот факт известен всем историкам. — В.К.), — был расстрелян большевиками». Большевики — это эвфемизм на языке Солженицына, означающий евреи, так же, как демократы — у Проханова. Да, расстреляла Ивана Григорьевича Щегловитова действительно ВЧК — по постановлению СНК от 05.09.1918 года, но арестовало его еще Временное правительство сразу же после Февральской революции. Он к этому времени был ни много ни мало председателем Государственного совета. На этот один из высших постов империи Николай II назначил его вскоре после убийства Распутина. На министерском же посту Щегловитов пробыл почти целое десятилетие, став правой рукой Столыпина в подавлении революции и ее последствий и зарекомендовав себя как наиболее дикий и непримиримый реакционер. Вот какую характеристику дал ему все тот же Витте:

«Около себя в качестве министра юстиции Столыпин держал такого лицемерного и беспринципного человека, как Щегловитов. Это самое ужасное назначение из всех назначений министров после моего ухода в течение всех последних лет и до настоящего времени. Щегловитов уничтожил суд. Теперь трудно определить, где кончается суд и где начинается полиция… Щегловитов не есть глава правосудия, а скорее глава или одна из глав секретной полиции. Несмотря на независимость судей, Щегловитов сменяет кого вздумается, и судебное ведомство впало в маразм угодничества к министру юстиции, от которого зависит благосостояние судебного персонала… Я убежден, что его будут поминать лихом во всем судебном ведомстве многие и многие десятки лет».

Вот и помянули. Если бы мне пришлось писать новые «Сравнительные жизнеописания», я бы обязательно взял пару Щегловитов—Вышинский. Уж очень напрашивается аналогия. Иван Григорьевич был главным дирижером процесса в Киеве, для этого не надо ссылаться на КЕЭ, это факт общеизвестный, а первую скрипку в фальсификациях играл Георгий Чаплинский. Он вступил в должность прокурора киевской судебной палаты 14 марта 1911 года, то есть через два дня после убийства Андрюши и за шесть дней до обнаружения его трупа. И следствие, и процесс по делу Бейлиса все два года и семь месяцев проходили под неослабным контролем и руководством Чаплинского. И хотя обвинение потерпело полное фиаско, а прокуратура опозорилась на весь мир, Чаплинский тем не менее, за рвение был осыпан целым ворохом милостей. В новый 1914 год, аккурат 1 января сей преданный «бес лести», сей продажный слуга царской Фемиды был произведен в тайные советники (высший чин в Табели о рангах), награжден орденом Станислава I степени и назначен сенатором, введен в состав уголовного кассационного департамента Сената, то есть ему поручалось осуществлять надзор за законностью в деятельности судов — ну, прямо по Крылову: пустили козла в огород сторожить капусту! Вот таков был царский новогодний подарок Чаплинскому.

Став во главе Государственного совета, Щегловитов немедленно назначил верного Ивана членом этого высшего при императоре органа власти. Чаплинский, Белецкий, Лядов и ряд других высших чиновников от юстиции были арестованы Временным правительством вместе с их патроном Щегловитовым и дали откровенные показания Чрезвычайной следственной комиссии, расследовавшей преступления царского режима — в целом, а не только в отношении Бейлиса. Октябрьский переворот прервал следствие, большинство чиновников было расстреляно. «Большевицкий» суд мало чем отличался в своей беззаконности от суда столыпинского, потому как был плоть от плоти и кровь от крови её. Киевского прокурора О.Виппера, заместителя Чаплинского, судила не скорая на расправу ЧК, а Московский революционный трибунал, и обвинителем выступал «большевицкий прокурор» Крыленко — русский, между прочим, но на этой детали Солженицын почему-то не стал акцентировать ни своего, ни читательского интереса, а вот псевдоним Сорина посчитал необходимым раскрыть. Почему? Вопрос, как вы понимаете, риторический, то есть не требующий ответа.

И хоть был Крыленко чистокровным русаком, но тем не менее требовал смертного приговора. Однако «большевицкий» суд оказался не слабее царского, не лег под Генерального прокурора, а приговорил Виппера всего к трем годам тюрьмы. Для 1919 года это было более чем по-божески. Виппер умер вскоре в заключении. «Помогли» ему умереть мстительные евреи или сам он не выдержал суровых условий, Солженицын умалчивает, но лишь многозначительно констатирует: «Дальше следы Виппера обрываются». Понимай как знаешь. А вот сам Бейлис благополучно «покинул Россию и вместе с семьей выехал в Палестину. В 1920-м он переселился в США. Он умер своей смертью в 60 лет, около Нью-Йорка», — столь же многозначительно Солженицын завершает эпилог.

И последний аккорд дела Бейлиса в интерпретации Солженицына — всего несколько строк, поэтому приведу их полностью, тем более что сам Александр Исаевич отделил их от остального текста, чтобы заметнее бросались в глаза: «Оправдали Бейлиса — крестьяне, из тех самых украинских крестьян, за кем участие в еврейских погромах рубежа веков и кому скоро предстояло узнать и коллективизацию, и мор 1932—1933 годов, — мор, не отображенный журналистами всего мира и не поставленный в вину тому режиму. Тоже шаги Истории».

Нет, уж если ссылаться на Историю, то журналисты всего мира, точнее, Западного мира просто физически не могли со всей полнотой отобразить мор и поставить его в вину «тому режиму», поскольку режим окружил «железным кордоном» пораженные голодом регионы. Лишь спустя более полувека мир во всей полноте узнал об одной из самых страшных трагедий XX века, унесшей жизни не менее восьми миллионов людей. То было проявлением большевистской бесчеловечной ипостаси — сталинского режима, который одинаково беспощадно перемалывал и украинских, и русских крестьян, не желавших возвращаться в крепостное право, перемолол и родную «ленинскую еврейскую партию», и многих, очень многих евреев, ни сном ни духом к этой партии отношения не имевших, а также миллионы лиц всех без исключения национальностей, составлявших новую историческую общность — советский народ, ибо Вождь и Учитель был последовательным интернационалистом, любил Россию и «всяк сущий в ней язык» и потому никого не обижал излишним невниманием. У Солженицына же «тот режим» следует читать как «еврейский режим». Но что поразительно: сурово обвинив журналистов всего мира, о себе Солженицын почему-то забыл. А ведь в самый разгар Голодомора в 1932-34 годах он жил в одном из самых пораженных им районов – Донской области, в Ростове и не мог не знать, что творилось вокруг. Но ни одной строчкой не осталась отражена трагедия донского казачества в его творчестве, трагедия, ставшая результатом преступной коллективизации, вызвавшей повсеместный голод на Дону, на Кубани, на Украине, в Поволжье и прочих земледельческих районах страны.

И снова на память приходит мальчик Сережа. Нет, дядя, угостивший его пустышкой вместо шоколадной конфеты, не был дураком. Просто, это был такой дядя…

ПРОГРАММА ЗАВОЕВАНИЯ МИРА ЕВРЕЯМИ

В середине XIX — начале XX века в газетах модно было печатать «романы с продолжением». Поэтому никого не удивило, что с 10 по 20 сентября 1903 года, в петербургской газете «Знамя», редактором и издателем которой был Павел (Паволаки) Крушеван, крупный молдавский землевладелец и один из лидеров черносотенцев, печатался странный документ с броским названием «Программа завоевания мира евреями» — хочешь не хочешь, а прочтешь. В предисловии к публикации было сказано, что это перевод «Протоколов заседаний всемирного союза франкмассонов и сионских мудрецов». Но и сегодня на книжных развалах Москвы, Петербурга, Краснодара — да любого крупного российского города, свободно, наряду с «Майн кампф» Гитлера, продаются «Протоколы сионских мудрецов». Я упомянул эти две книги рядом не ради красного словца: Гитлер черпал вдохновение в «Протоколах». И до сих пор, несмотря на то что бесноватый фюрер давно канул в Лету и проклят, «Протоколы сионских мудрецов» продолжают оставаться сильнейшим идеологическим оружием против евреев нацистов всех мастей.

А родились «Протоколы» в недрах царской охранки и именно в России начали свой триумфальный путь по миру.

Чем занимался в Париже Рачковский?

Петр Рачковский не просто не любил евреев, у него на них была форменная идиосинкразия. С самого детства. Будущий шеф российской разведки в Западной Европе родился в 1851 году в захолустном бессарабском городке Дубоссары, где его отец работал в скромной должности почтмейстера. Дубоссары и сейчас полугородок-полудеревня, а тогда — это и вовсе было типичное местечко черты оседлости. Расположенное на берегу Днестра, утопающeе в уютных садах, оно было бы поистине райским, если бы не евреи. Евреи портили идиллическую картину. Они раздражали местное начальство, к которому

принадлежал и почтмейстер, во-первых, потому что их было много, а, во-вторых, жили они, не как все, то есть, не как православные. Начальство же российское, особенно в николаевскую эпоху, было приучено к мысли, что все должны жить одинаково — по ранжиру. Именно тогда в Бесарабии стали распространяться слухи, что евреи перед своей Пасхой похищают христианских детей, особым способом убивают их, чтобы выцедить из трупа всю кровь, до последней капли, а затем эту кровь подмешивают к маце. Один из таких слухов и послужил поводом к ошеломившему весь мир Кишиневскому погрому. За два месяца до него в Дубоссарах был найден убитым 14-летний подросток Миша Рыбаченко. Единственная кишиневская газета на русском языке «Бесарабец », редактором и издателем которой был все тот же Крушеван, тотчас объявила это убийство ритуальным, изо дня в день красочно описывая, как евреи зверски мучили в подполье несчастного мальчика, и призывала христиан к мести. В Петербурге и Москве эти заметки перепечатывали местные черносотенные газеты. Истинным же убийцей оказался двоюродный брат Миши: он это сделал из-за наследства, отписанного Мише их общим дедом, — но тут «Бесарабец», a также «Новое время», «Свет» и другие столичные газеты, как по команде, словно воды в рот набрали.

В Кишиневе в то время проживало 50 тысяч молдаван, ровно столько же евреев и 8 тысяч русских и украинцев. Разогретое почти двухмесячной поджигательной пропагандой неграмотное и невежественное в массе своей православное население Кишинева легко поддалось подстрекательским выходкам черносотенцев и 6 апреля — в последний день еврейской Пасхи и первый день православной — начались уличные столкновения, переросшие в побоища, продолжавшиеся два дня. Было убито 45 евреев, более пятисот получили ранения разной степени тяжести и около 10 тысяч разорены, ибо распоясавшиеся погромщики крушили подряд все еврейские дома, лавки, мастерские…

Маленький Петя, слышавший в семье разговоры о похищениях христианских детей, не только ненавидел евреев, но испытывал к ним некий мистический страх, который пронес через всю свою жизнь. А жизнь его складывалась как захватывающий роман. И лучшие его страницы посвящены евреям. Сначала он искусно маскировал интерес к этому народу, изучал историю его и обряды и даже умудрился около четырех месяцев возглавлять новый петербургский журнал «Русский еврей». Рачковский к этому времени перебрался в столицу и стал заниматься литературным трудом. Но труд этот кормил его плохо, и несостоявшийся журналист предпочел ему службу в Охранном отделении. В 1883 году он уже был адъютантом начальника тайной полиции Санкт-Петербурга, а еще через год получил назначение в Париж резидентом! Этот пост он занимал 19 лет и, фактически начав с нуля, создал мощную агентурную сеть во Франции, Швейцарии, Англии, Австрии, Венгрии и Германии. Она имела специфический характер: ее агентов не интересовали военные и государственные секреты стран пребывания, их основной задачей было осуществлять тайный надзор за деятельностью русских революционеров за границей, которые, в основном, оседали в Париже, поэтому и Рачковский был направлен именно туда и уже из Парижа, как паук, стал ткать свою сеть по всей Европе. В самом же Париже на левом берегу Сены в знаменитом Латинском квартале, в котором проживалo большинство революционеров, Рачковский открыл ресторанчик, где за умеренную плату гостей вкусно кормили русскими блюдами. Очень скоро место это стало самым популярным в среде эмигрантов из России — левых убеждений, разумеется. Они чувствовали себя здесь, как дома, и, в конце концов, все оказались под бдительным оком Рачковского и его людей.

«Кухня» у Рачковского отличалась разнообразием, но излюбленным его «блюдом», можно сказать «фирменным», была фабрикация писем и памфлетов. Например, в 1902 году он сочинил письмо под именем Г.Плеханова, в котором лидер российских социал-демократов обвинял руководителей «Народной воли» в сотрудничестве с британской разведкой. Для пущей убедительности были весьма искусно подделаны почерк и подпись Георгия Валентиновича, да и стиль письма очень походил на плехановский. Плеханову пришлось потом долго отмываться ото всей этой грязи и доказывать, что он не имеет к фальшивке никакого отношения.

Не меньше шуму наделала и сфабрикованная Рачковским в 1892 году брошюра «Англичане сотрудничают с нигилистами». В ней русским революционерам приписывались все теракты, совершаемые в Европе, и утверждалось, что деньги, собираемые в помощь голодающим в России, на самом деле идут на производство ручных бомб, закупку оружия и организацию убийств видных российских государственных деятелей.

Рачковский был непревзойденным мастером интриг и провокаций, список которых мог составить целую книгу. Мы ограничились двумя примерами, ибо они близки к нашей теме. В Париже к мистическим мотивам «любви» Рачковского к евреям добавился четко выраженный политический аспект. Среди молодых революционеров, покинувших по тем или иным причинам Россию, в Европе, особенно в Берлине и Париже, подвизалось очень много евреев. Много их было и в рядах немецкой и французской социал-демократии и других левых партий. Да и в целом европейские евреи заметно эмансипировались: здесь уже давно забыли про те средневековые стеснения, которыми были опутаны их соплеменники в России.

Но и Европа была тоже хороша

Однако, удивительное дело: гражданские свободы полученные евреями в странах Западной Европы, отнюдь не избавили их от антисемитизма. Напротив, именно с середины XIX века он стал набирать силу, особенно в Германии и во Франции. В результате индустриализации и технического прогресса крестьяне и мелкие собственники разорялись, и причину своих бед они видели в либерализме и демократии. На этом фоне активность евреев в экономике, финансах, культуре и т.д. выглядела своего рода вызовом. Настоящий взрыв антисемитизма вызвал крах крупнейшего католического банка «Юнион женераль», разразившийся в 1882 году и повлекший за собой разорение огромного числа вкладчиков, принадлежавших, в основном, к среднему классу. И это в то время, когда банкирский дом Ротшильдов преуспевал, хотя и его вкладчиками были в большинстве своем не евреи, а те же среднего достатка французы. Как отмечает видная исследовательница истории «Протоколов» Хадасса Бен-Итто, мысль о том, что евреи, действительно, намериваются овладеть миром, узурпировав экономическими средствами политическую власть, начала обретать популярность в сознании французского общества. Должно же было существовать какое- то объяснение тому, что евреи, не имеющие ни собственной страны, ни земли, которую они могут называть своей родиной, столь преуспевают и в большинстве свободных профессий, и в мире финансов. Так зародился и начал обретать черты достоверности миф о международном еврейском заговоре. Антисемитизм обрел черты политической доктрины. Настоящей библией французских антисемитов стала книга Эдуарда Дрюмона «Еврейская Франция». Вышедшая в свет в 1886 году, она в течение нескольких лет выдержала не менее 200 изданий! Дрюмон описывает еврея как квинтэссенцию безобразия, отвратительно смердящее существо с бескровным лицом, зеленоватой кожей, когтистыми пальцами и т.д. — одним словом, болотный дух да и только. У Дрюмона даже Наполеон попал в евреи только за то, что велел окончательно внести в законодательство равенство, «столь неосмотрительно дарованное евреям Учредительным собранием», как не преминул подчеркнуть автор теории «Всемирного Израильского Союза».

Апофеозом антисемитской пропаганды, захлестнувшей Францию, стало сфабрикованное в 1894 году дело А.Дрейфуса, офицера французского Генштаба, обвиненного по ложному доносу в шпионаже в пользу Германии. В 1906-м Дрейфус был полностью оправдан и реабилитирован, но семь лет в тюрьме он таки отсидел.

В то же время в Германии пользовался не меньшим успехом роман некого сэра Джона Ретклиффа «Биариц». На самом деле автором его был бывший почтовый служащий Герман Гедше, уволенный с госслужбы за фабрикацию письма лидера левых Бенедикта Вальдека, ставшего главной уликой в доказательстве его участия в заговоре на жизнь короля Пруссии и отмены Конституции. Оклеветанный Вальдек успел отсидеть в тюрьме полгода, пока не обнаружилось, что письмо, приписываемое ему, на самом деле — фальшивка. Пересмотр дела Вальдека и новый оправдательный приговор скоро забылись, зато по всей Европе гулял отрывок из романа Гедше, получивший название «Речь Раввина». В нем, облаченные в белые мантии представители двенадцати колен израилевых, в том числе и десяти исчезнувших, один за другим являются на еврейское кладбище в Праге, собираясь вокруг гробницы мифического Главного раввина. Раз в сто лет они встречаются здесь, чтобы спланировать действия, которые приведут к окончательному торжеству евреев над христианским миром — да, собственно, и над всем остальным, — и рассказать о достигнутом за прошедшее столетие. На этих сборищах они сообщали о планах сосредоточения всего золота в руках евреев, о своем влиянии на биржи, о контроле над рабочими массами, экономикой и печатью. Они разрабатывали мероприятия, которые позволили бы им подорвать влияние христианской церкви, развязать революцию, направленную против правящих классов, проникнуть в круги правителей и овладеть прессой. Они даже обсуждали вопрос о том, как можно развратить и обесчестить христианских женщин.

После речи очередного представителя все «делегаты» становятся в круг, преклоняют колена и приносят клятву верности золотому тельцу, который возносится в сияющей сфере голубого света из могилы Главного раввина.

Эта бредовая выдумка взбудоражила воображение русских антисемитов. Первое время они печатали ее в виде брошюр, издававшихся с 1872 года в разных городах России. В 1881 году речи, произносимые выдуманными Гедше представителями двенадцати колен израилевых, были объединены во Франции в одну-единственную речь, якобы зачитанную вполне реальным Главным раввином на тайном сборище евреев. Доказательство ее подлинности представил «английский дипломат », который «поручился» за нее и которого звали, разумеется, сэр «Джон Редклифф» «Речь Раввина», вскоре опубликованная в России и других странах как подлинный документ, стала предшественницей сфабрикованных позднее куда более подробных и замысловатых «Протоколов сионских мудрецов». Именно ее Крушеван и его приспешники из «Черной сотни» использовали для подстрекательства кишиневских погромщиков. Когда четыре месяца спустя в «Знамени» начали печататься «Протоколы сионских мудрецов», они попали на уже хорошо унавоженную почву.

Общественный и бытовой антисемитизм, процветавший в Европе, особенно во Франции и Германии, находил живейший отклик в

российских реакционных кругах. Или, образно говоря, европейские семена давали пышные всходы на русской почве. Поэтому, осуждая российский государственный антисемитизм, мы не должны забывать, что идейные корни его находились все-таки в Европе, там делалась погода…

Рачковский, и без того пропитанной насквозь юдофобией, оказался в роли козла, запущенного в огород. Лавры Дрюмона и Гедше вдохновляли его на собственные подвиги. Еще в 1891 году он послал в Санкт-Петербург письмо директору Департамента полиции, в котором сообщал о своем намерении начать кампанию против евреев, которые стали «абсолютными хозяевами положения в Европе, управляя и монархиями, и республиками, и единственным препятствием на пути к мировому господству евреев остается “Московская крепость”, и, чтобы одолеть ее, международный синдикат богатых и могущественных евреев в Париже, Вене, Берлине и Лондоне готовится к созданию коалиции против России», — сообщал он. Видимо, уже тогда в голове его стал вызревать план очередной мистификации, а, возможно, он уже работал над ней…

«Жидовствующий» Витте

Правящая верхушка России всегда была настроена юдофобски. Даже Петр I, отличавшийся национальной толерантностью и веротерпимостью, препятствовал евреям-купцам из Европы торговать в России, несмотря на значительные убытки, которые терпела от этой дискриминации экономика страны. Его венценосная дочь Елизавета на представление о выгодах, которые сулило казне допущение евреев-купцов в Россию, начертала чеканную, как золотой пятак, резолюцию: «От врагов Христовых интересной прибыли не желаю». Еще откровеннее был император Александр III, с детской откровенностью сказавший во время погромов 80-х годов: «А я, признаться, сам рад, когда бьют евреев». Что же тут говорить про В.Плеве, министра внутренних дел и шефа корпуса жандармов — непосредственного организатора (!) еврейских погромов или Д.Трепова — петербургского генерал-губернатора, главного виновника Кровавого воскресенья 1905 года, призывавшего «потопить революцию в еврейской крови». Великий князь Сергей Александрович, московский генерал-губернатор, начал свое служение в Москве с массового изгнания из первопрестольной всех евреев, а долголетний министр юстиции И.Щегловитов с особой настойчивостью постоянно внушал царю, что все евреи заражены социализмом, наконец, К.Победоносцев — автор формулы растянутого во времени Холокоста: «Треть евреев вымрет, треть примет крещение (то есть ассимилируется и перестанет быть евреями. — В.К.), а треть — эмигрирует». Константин Петрович был не просто обер-прокурором Синода, но еще и воспитателем Николая II и его отца Александра III. Понятно, какое отношение к евреям могли воспринять отец и сын — два последних русских императора, от этого «иссохшего старика с оттопыренными ушами и с сухим дыханием измученного постами великого инквизитора». Как писали тогда о нем, «он, как мороз, препятствует дальнейшему гниению, но расти при нем тоже ничего не будет». Духовные выкормыши Победоносцева настолько глубоко впитали в себя наставления учителя, что и сами смогли бы стать его наставниками.

На этом фоне выделялся белой вороной Сергей Юльевич Витте, министр финансов при Александре III и премьер-министр при Николае II (1903–1906), автор Манифеста 17 октября 1905 года. Но он еще был и автором идеи прокладки Транссибирской железной дороги, автором золотого рубля, наконец, автором аграрной реформы, которую не успел осуществить и которая в куцем виде получила «путевку в жизнь» при Столыпине.

Среди всего царского окружения Витте был единственным, кто выступал за предоставление евреям равноправия. Враги Сергея Юльевича объясняли такое его отношение к гонимому племени тем, что его вторая жена была еврейкой. Возможно это обстоятельство и сыграло определенную роль в отношении Витте к евреям. Уже одного этого было достаточно для Рачковского, чтобы возненавидеть премьера. Но кроме Рачковского у Витте были куда более могущественные враги. Одной из самых смелых и наиболее критикуемых его реформ стало введение в январе 1897 года золотого стандарта, что уже было сделано в большинстве европейских стран. Это сразу привлекло в Россию зарубежные инвестиции и займы, но и одновременно вызвало разорение более пяти миллионов крестьянских хозяйств! В 1898 году произошел серьезный экономический спад, он вызвал массовую безработицу, падение котировок на бирже и крах нескольких банков. Вот почему с такой озабоченностью читал Витте речь одного из «мудрецов» в 20-м протоколе: «Вы знаете, что золотая валюта была гибелью для принявших ее государств, ибо она не могла

удовлетворить потребность в деньгах, тем более, что мы (евреи. — В.К.) изъяли золото из употребления насколько это возможно».

Политические противники постоянно причисляли Витте к «жидовствующим». Военный министр генерал от инфантерии А.Куропаткин, прославившийся позорными поражениями в русско-японской войне в сражениях под Ляояном и Мукденом, оставил в своем дневнике записи о том, как министр юстиции Н.Муравьев внушал ему, что Витте, «благодаря своей жене, еврейке чистой крови Матильде, заключил тесный союз с евреями и опутывает Россию… Инспирируемый своей Матильдою, он тоже ненавидит Государя и в своей ненависти может зайти далеко. Муравьев и ранее намекал мне, что в происходящих внутри России волнениях он готов заподозрить Витте. Из числа государственных преступников ему, Муравьеву, первично пришлось бы арестовать Витте. Что он, Муравьев, готов подозревать самые коварные преступные замыслы в голове Витте. Что он готовится, если бы была перемена царствования, захватить власть в свои руки. У него масса своих людей, всюду организовано влияние. В его руках евреи, в его руках особые органы тайной полиции». – Вот, ни больше, ни меньше!

«Протоколы» вылезают из кокона

В один из ноябрьских дней 1897 года дом великого князя Сергея Александровича, родного дяди Николая II посетил друг семьи, камергер и действительный статский советник Филипп Петрович Степанов. Он всегда был здесь желанным гостем, сам же камергер питал особую признательность великой княгине Елизавете Федоровне, родной сестре жены Николая II, за ее хлопоты, благодаря которым племянница Степанова Елена Озерова стала фрейлиной императрицы. На сей раз Филипп Петрович пришел не с пустыми руками. С заговорщицким видом он достал из портфеля гектографический оттиск рукописи, озаглавленной «Покорение мира евреями». Как пояснил Степанов, это были записи (протоколы) заседаний тайного еврейского правительства. Сей документ нашла в парижском доме своего еврейского приятеля одна его знакомая дама, тайком перевела его на русский и привезла с собой в Россию. Всего рукопись содержала 24 протокола. Великий князь был настолько потрясен прочитанным, что немедленно распорядился издать ее брошюрой и ознакомить с ней узкий круг влиятельных людей. Так брошюра попала к Витте. Читая этот странный документ, Сергей Юльевич поражался, насколько некоторые части так называемого «плана евреев по достижению мирового господства» напоминают его собственные замыслы. Тонкая работа. Каждый русский антисемит, имеющий отношение к власти предержащей, прочитав «Протоколы», придет к выводу, что Витте претворяет в России план сионских мудрецов. Цель писанины, совершенно очевидно, состоит в том, чтобы опорочить его, представить орудием в руках тайного правительства международного еврейства, пособником еврейских финансистов.

Хотя брошюра и разошлась среди высших государственных чиновников, но ожидаемого эффекта не произвела. Чиновник, даже самого высокого ранга, привык читать докладные, которые готовят ему помощники, и ставить на них резолюции. Если бы в брошюре прямо называлось имя Витте, тогда — другое дело, тогда брошюра имела бы хороший шанс стать великосветским бестселлером. А так — надо напрягать мозги, да и уж очень странно они выглядели, эти «Протоколы», где еврейские «мудрецы» открытым текстом провозглашали планы, которые истинные мудрецы предпочитают держать в глубокой тайне. Брошюру по существу проигнорировали те, кому она адресовалась. Не осталось даже одного экземпляра — за ненадобностью ее выбрасывали в корзину. Но Рачковский не опустил руки. Потерпев фиаско в прямой атаке на Витте, он решил ударить с флангов. Так «Протоколы» оказались у Крушевана.

Но что узнаем мы об этой фальшивке века от Солженицына?

«Известен случай, — пишет он. — Просматривая архив Департамента полиции, Столыпин наткнулся на записку “Тайна еврейства” (предшественница “Протоколов” о мировом еврейском заговоре). И поставил резолюцию: “Быть может, и логично, но предвзято… Способ для правительства совершенно недопустимый”. В результате “Протоколы” никогда не были признаны царским правительством в качестве основы официальной идеологии».

Между прочим, теория «хороших» и «плохих» народов никогда не была признана и советским правительством в качестве основы официальной идеологии, но это отнюдь не помешало Сталину депортировать именно за «нехорошесть» крымских татар, чеченцев, кабардинцев и т.д. Никогда не признавался в качестве официальной идеологии в СССР и антисемитизм, но фактически он стал им, начиная с конца 30-х годов, — сегодня этого никто не оспаривает! Даже Солженицын.

Вообще-то «Тайна еврейства» и «Протоколы сионских мудрецов» — это все-таки две разные фальшивки, и Солженицын не может не знать этого, коль посвятил целую книгу еврейскому вопросу. О «Протоколах » он вспоминает еще раз, но опять вскользь, так что понять что-либо просто невозможно. Обильно цитируя малоизвестных еврейских авторов, совершенно бредового сборника «Россия и евреи», изданного в Берлине в 1924 году и переизданного в Париже в 1978-м, Александр Исаевич приводит рассуждения некого В.Манделя, утверж

давшего, что марксистское движение в России началось… с еврейской молодежи в черте оседлости. Развивая столь приятную для него мысль, Солженицын припоминает, ссылаясь все на того же Манделя, «Протоколы сионских мудрецов»: «Эти евреи усматривают в бреднях протоколов злой умысел антисемитов искоренить еврейство», но ведь они «сами в большей или меньшей степени не прочь устроить мир на новых началах и верят, что революция есть шаг по пути осуществления царства Божия на земле и они, уже не в осуждение еврейского народа, а в похвалу, приписывают ему роль вождя народных движений за свободу, равенство и социальную справедливость, вождя, для достижения этой высокой цели, конечно, не останавливающегося перед разрушением существующего государственного и социального строя».

Называя устами Манделя «Протоколы» фальшивкой, Солженицын, как всегда, не дает собственной оценки, но приписывание евреям претензии на руководство всем миром, устами того же Манделя, на безудержное стремление к потрясению основ, «не останавливаясь перед разрушением существующего государственного и социального строя», — это и есть, по существу, признание того, что даже если «Протоколы» и фальшивка, то все написанное в них соответствует действительности — кстати, один из главных аргументов Гитлера. Солженицын никак не комментирует этот пассаж, тем самым соглашаясь с ним. И естественно, подводит тем самым неискушенного читателя к аналогичному выводу.

Библия нацистов

Сегодня о «Протоколах» знает весь мир, точнее, весь мир антисемитов, считая их главным доказательством всемирного заговора евреев. «Протоколы сионских мудрецов», как теперь исследовано досконально, были написаны, точнее, сфабрикованы еще на исходе ХIХ века, но самое первое публичное упоминание их относится к 1 апреля 1902 года, когда в наиболее авторитетной и респектабельной петербургской газете «Новое время», принадлежавшей крупнейшему российскому издателю А.Суворину, появилась статья широко известного в то время публициста М.Меньшикова, ярого антисемита, между прочим, — «Заговоры против человечества».

В статье говорилось о том, что одна почтенная дама из высшего света предложила автору ознакомиться с небольшой брошюркой, содержащей некие «Протоколы сионских мудрецов». Меньшиков, не скрывая скепсиса по поводу подлинности последних, весь свой пафос публициста направил на тот представляющий реальную угрозу человечеству «волшебный круг страшных утопий», который действительно содержал в себе идеи мирового господства: от «панбританизма» и «пангерманизма» до «пантюркизма» и «панкитаизма».

Что же касается «Протоколов», то их сочинителей и распространителей Меньшиков отнес к категории «людей с повышенной температурой мозга». История полностью подтвердила удивительную точность диагноза, поставленного журналистом. Увы, точность и глубина оценки Меньшикова оказалась гласом вопиющего в пустыне. Его просто никто не услышал, даже внимания никто не обратил. Да, собственно, и вопить было, по существу, не о чем: для Меньшикова это был ничем не примечательный, за исключением своей бредовости, совершенно проходной материал, для читателей «Нового времени» — тем более. Время триумфа «Протоколов» пришло чуть позднее, когда они заполонили Европу и Америку, побив все рекорды своими поистине астрономическими и одновременно безумными тиражами, которые многократно превысили все самые значительные издания ХХ века. Еще обильнее была сопутствующая им литература — и это уже тогда, когда была доказана, как дважды два четыре, абсолютная подложность «Протоколов». Самое поразительное, что они переживают в наши дни настоящий ренессанс, хотя на них, как говорится, клейма негде ставить. Повышенная температура мозга оказалась болезнью неизлечимой. Ведьмины огни, погашенные в одном месте, тут же вспыхивают в другом.

Оказавшись на короткое время в тюрьме в 1924 году после опереточной попытки государственного переворота в Мюнхене в ноябре 23-го, так называемого пивного путча, Адольф Гитлер, тогда еще совсем маленький фюрер такой же совсем маленькой национал-социалистической партии, дабы не терять времени даром, стал надиктовывать Гессу в своей уютной камере, более походившей на гостиничный номер, «мысли вслух» — о времени и о себе. Отредактированные затем литобработчиками в соответствии с немецкой грамматикой и лексикой, они и стали той самой скандально знаменитой «Майн кампф» («Моя борьба») — сакральной книгой фашистов, которую правильнее было бы назвать «Майн кампф мит юден» — «Моя борьба с евреями»

Диктовал Гитлер, как тот голубь — исключительно по наитию, только вот источником его вдохновения был отнюдь не Божий дух, а в буквальном смысле адский — небольшая брошюра под названием «Протоколы сионских мудрецов». Как потом выяснилось, ее подлинное название, — «Диалог в аду»… Большая часть «Майн кампф» есть не что иное, как вольное переложение или комментарий к этой книге: о том, как евреи собираются добиться мирового господства и как их остановить; как они уже подчинили себе с помощью большевизма Россию и как теперь пытаются через финансовый капитал заставить правящий класс Германии служить их цели, одновременно манипулируя низшими классами с

помощью прессы, которую они ловко прибрали к рукам. Капитализм, демократия, либерализм — вот те способы, с помощью которых евреи, согласно Гитлеру (и «Протоколам»), заставили сначала буржуазию свергнуть аристократию, а затем пролетариат — буржуазию.

«В соответствии с “Протоколами Сиона” еврейство должно подчинить себе людей голодом, — читаем мы у Гитлера. — Вторая революция под звездой Давида — такова цель евреев в наше время. Первая революция привела к установлению Веймарской республики. Распространение еврейского народа, на котором основано его существование во все времена, показано самым великолепным образом в “Протоколах сионских мудрецов”. Еврейский разум хладнокровно разработал эти откровения. Главное состоит в том, что они раскрывают перед нами с ужасающей достоверностью природу и деятельность еврейского народа и обнаруживают внутреннюю логику и конечные цели… Когда эта книга становится хорошо известна народу, еврейскую опасность можно считать навсегда побежденной».

Ко времени написания «Майн кампф» «Протоколы сионских мудрецов» уже были в Германии настоящим бестселлером, но до «победы навсегда» над «еврейской опасностью» или, по-другому, «окончательного решения» еврейского вопроса оставалось еще более десяти лет. Но немецкий народ уже созрел. Ведь главное что? Чтобы идея овладела массами, ну а уж когда она овладевает ими, то, как известно по Ленину, становится материальной силой.

В отличие от «Майн кампф», очень толстой, рыхлой и написанной тяжелым языком, «Протоколы» читались взахлеб. Сразу же после окончания Первой мировой войны их распространением в Германии занималось шесть организаций: две в Берлине, три в Гамбурге, одна в Лейпциге и по меньшей мере 12 газет, — и это еще тогда, когда и сам Гитлер, и его карликовая НСДАП находились в полной безвестности. Уже к 1920 году Германию наводнили сотни тысяч экземпляров этой книги. Кроме того, нескончаемым потоком публиковались всевозможные комментарии. В 1920—1922 годах шестью изданиями (!) вышел перевод книги «Международное еврейство» Генри Форда, известного американского автомобильного магната, в которой, как и в «Майн кампф», основной несущий стержень составляли все те же «Протоколы ». В 1923 году Альфред Розенберг, официальный идеолог НСДАП и главный редактор ее центрального органа — газеты «Фёлькише беобахтер », выпустил книгу «Протоколы сионских мудрецов и еврейская мировая политика», которая в первый же год выдержала три издания.

На заре нацистского движения именно Розенберг был главным пропагандистом «Протоколов». Уроженец Ревеля, российский подданный, он несколько лет прожил в Москве, где изучал архитектуру и где в возрасте 25 лет встретил революцию. В Москве же он впервые ознакомился с «Протоколами», которые сразу же воспринял и умом, и сердцем. В 1918 году он с отступавшими из России немецкими войсками перебрался в Германию, где вступил в только что основанную нацистскую партию и стал одним из ближайших соратников Гитлера. Розенберг с привезенными из России «Протоколами» пришелся как нельзя кстати. Они превратились в своего рода связывающее идейное звено между русскими антисемитами-черносотенцами и немецкими антисемитами- коричневорубашечниками. Большевистская революция трактовалась как живое подтверждение еврейского заговора о мировом господстве, столь подробно расписанного в «Протоколах». Для обывателя, и без того отравленного традиционным германским антисемитизмом, это было так убедительно и просто: вожди большевизма — сплошь евреи (действительно, в высшее советское политическое руководство входили евреи Троцкий, Каменев и Зиновьев, а правой рукой Ильича был Свердлов — тоже еврей), да и среди прочих партийных функционеров евреев насчитывалось предостаточно. Именно этот фактор послужил столь широкой популярности «Протоколов» в белых армиях, где были даже написаны адаптированные, то есть упрощенные, специально для солдат, варианты. Свою мистическую роль сыграло также и то обстоятельство, что среди вещей императрицы Александры, расстрелянной со всей своей семьей в подвале Ипатьевского дома, были три книги: первый том «Войны и мира», Библия и… «Протоколы», включенные в произведение религиозного писателя-мистика Сергея Нилуса «Великое в малом». А на оконном проеме комнаты, которую занимали супруги, Александра нарисовала свастику: она трепетно почитала этот древний индуистский символ Солнца. Могла ли тогда первая дама империи предвидеть и свой трагический конец, и то, что и свастика, и «Протоколы» станут символом нацизма?

Розенберг знал, какое мощное идеологическое оружие привез он с собой из ненавистной для него России: славян, как и евреев, он считал неполноценной расой. Его памфлеты, публиковавшиеся в 1919—1923 годах в «Фёлькише беобахтер» и разоблачавшие «еврейские козни», имели бешеный успех, и многие высказанные там мысли легко прочитываются в «Майн кампф». В 1941-м Гитлер назначил заслуженного партайгеноссе министром оккупированных восточных территорий, то есть Польши, Белоруссии, Украины и западных областей России, где он осуществлял тотальное уничтожение евреев. В 1946 году Розенберг был повешен по приговору Международного военного трибунала в Нюрнберге.

Но вернемся к нашим «мудрецам». Ко времени прихода к власти Гитлера в 1933 году только в переводе цур Бека «Протоколы» были из

даны 36 раз! Ну а уж после 33-го — сами понимаете… Министр просвещения новой, теперь уже полностью нацифицированной Германии объявил «Протоколы» одной из главных книг для чтения в школах. По существу, они стали своего рода символом веры — то, о чем мечтал одержимый юдофобией автор «Майн кампф» всего каких-то десять лет назад.

«Я прочитал “Протоколы сионских мудрецов” — и ужаснулся! — признавался Гитлер Розенбергу. — Эта вкрадчивость вездесущего врага! Я сразу понял, что мы должны последовать их примеру, но, конечно, по-своему…» И действительно, последовал. План мирового господства, столь детально расписанный в «Протоколах сионских мудрецов », Гитлер полностью взял на вооружение… себе. Но уподобился Фаэтону, который упросил своего отца Гелиоса дать ему прокатиться на его огненной колеснице: сам сгорел и всю землю чуть не сгубил в пожаре.

Повышенная температура мозга

Итак, в Германию «Протоколы» попали из охваченной Гражданской войной России. Как уже говорилось, впервые они были напечатаны в газете черносотенцев «Знамя». Но газета — вещь нестойкая, недолговечная, да и «Знамя» особой популярностью не пользовалась. У нее был свой, весьма специфический, но немногочисленный читатель, точь-в-точь как у нынешней «Завтра». Поэтому приблизительно в то же время «Протоколы» окольным путем, через все ту же даму из высшего света, как будто случайно, попадают к Сергею Нилусу, известному религиозному писателю-мистику. Дамой этой, как выяснилось впоследствии, была Юстина Глинка, фрейлина императрицы и почитательница Блаватской, дочь крупного сановника, философа и дипломата, воспитателя великих князей Николая и Михаила Александровичей, преподававшего им и другим детям императорской фамилии русскую словесность. Дмитрий Григорьевич, отец Юстины, и его братья поэт-мистик Федор и публицист-прозаик Сергей составляли мощный клан ультраконсерваторов, в атмосфере которого сформировалось мировоззрение Юстины и ее духовный мир. С Нилусом она познакомилась через сестру императрицы Александры великую княгиню Елизавету, которая с его помощью пыталась вытеснить некоего проходимца, французского оккультиста Филиппа — бывшего подручного лионского мясника. Его подсунули супруге Николая II ее ближайшие подруги: сестры Милица и Анастасия — дочери черногорского князя, заядлые спиритистки и оккультистки. Они же, кстати, впоследствии «раскопали» и Распутина.

Филипп приобрел такое влияние на царицу, что она, уже имевшая четырех дочерей и страстно желавшая родить сына — наследника престола, чего от нее ждала вся Россия, поддавшись гипнозу шарлатана, стала на глазах полнеть. Радости Николая не было предела, но когда придворный акушер профессор Отт осмотрел его любимую Аликс, то пришел в ужас: имел место классический случай ложной беременности. Русская императрица стала посмешищем всей Европы, а Филиппа пришлось спешно удалить.

К сожалению, Елизавета упустила момент, да и принцессы-черногорки сохраняли абсолютную духовную власть над императрицей, еще больше погрузившейся в мистицизм. Они же Нилуса недолюбливали по причине весьма банальной: не хотели конкуренции, — скорее, даже боялись ее. Сестры были большими мистиками, но еще большими прагматиками, и цепко держали в своих руках императрицу.

Трудно сказать, как бы обернулась судьба евреев в России и в Европе, окажись на месте Распутина Нилус. Впрочем, она и так сложилась настолько горько, что горше трудно даже себе представить. Но тем не менее… Как истинно русский человек из народа, Распутин не только не был антисемитом, но относился к евреям скорее даже дружелюбно, тогда как юдофобия императора Николая II и его жены Александры — немцев по происхождению и обрусевшего шведа Нилуса носила, можно сказать, генетический характер. У последнего это превратилось в навязчивую манию: везде и повсюду видел он козни антихриста, который ассоциировался у него с обобщенным образом Еврея.

Поскольку, несмотря даже на женитьбу на фрейлине императрицы Елене Озеровой по сватовству самой Елизаветы, Нилусу так и не удалось преодолеть «черногорский заслон», он удалился в Оптину пустынь — с законной супругой, а также с бывшей сожительницей Натальей Володимирской, что, конечно же, не способствовало благорасположению к нему оптинских старцев, которые активно воспрепятствовали возведению его в священнический сан, а в 1911 году, когда новоявленный пророк стал проповедовать монахам Оптиной пустыни, что антихрист явится в 1920 году, чем вызвал среди последних смуту, он и вовсе был удален из монастыря.

Яркий и психологически сочный портрет Нилуса оставил Александр дю Шайла — француз, ставший истинно русским человеком. Влюбленный в русскую литературу, он приехал в Россию, принял православие и даже окончил в 1914 году Петербургскую Духовную академию. Тогда же написал ряд глубоких исследований по истории русской культуры и церковным вопросам. С первых же дней войны с немцами дю Шайла вступил в действующую армию и за мужество и героизм, проявленные в боях, удостоился четырех Георгиевских крестов и медали, то есть стал полным Георгиевским кавалером. В Гражданскую

войну он так же мужественно сражался на стороне белых в Донской армии и покинул Крым с последними ее частями.

Вернувшись во Францию в апреле 1921-го, он сразу же стал сотрудничать в газете «Последние новости», которую редактировал Павел Милюков, крупный историк и публицист, более известный как основатель и лидер партии конституционных демократов (кадетов) и министр иностранных дел во Временном правительстве первого состава. И первой публикацией дю Шайла стала статья «С.А.Нилус и “Сионские протоколы”», напечатанная 12 и 13 мая, то есть за два месяца до сенсационных разоблачений в лондонской «Таймс». Обратился же к этой теме дю Шайла по той простой причине, что «Протоколы » наводнили не только Германию, но и Францию. Как человек, занимавший высокий пост в Белой армии, он был непосредственным свидетелем «раскрутки» пресловутых «Протоколов» Пуришкевичем, одним из основателей «Черной сотни» и ярым антисемитом, руководившим у Деникина отделом пропаганды и с невероятным рвением распространявшим книгу Нилуса в войсках. «В Крыму при генерале Врангеле, — писал дю Шайла, — черносотенцы, субсидируемые правительством, говорили на всех перекрестках о «Протоколах» и жидомасонском всемирном заговоре». Он лучше других понимал, какую общественную опасность представляют «Протоколы», которые с самого начала считал подделкой, — с того самого дня, когда сам Нилус показал ему «подлинник». Это произошло еще в 1909 году в Оптиной пустыни, где дю Шайла провел девять месяцев и близко познакомился с Нилусом. Тот настолько проникся к нему симпатией и доверием, что в один прекрасный вечер пригласил к себе домой и дал прочесть тетрадку, в которой содержались, как уверял хозяин, подлинники «Протоколов», правда, написанные почему-то на французском языке, а не на иврите или хотя бы на немецком, на котором проходил I Сионистский конгресс в Базеле в 1897 году. Тайные заседания его верхушки — «Мудрецов Сиона» — якобы там и были столь же тайно запротоколированы. Дю Шайла, отлично помнивший все перипетии дела Дрейфуса и инсинуации в отношении конгресса, знал, что никаких тайных собраний на нем не происходило и вообще вся работа сионистов была предельно открытой и прозрачной. По прочтении записок, предоставленных ему Нилусом, на что ушло более двух часов, у дю Шайла не оставалось сомнений, что перед ним — типичная антисемитская стряпня в духе Эдуарда Дрюмона.

«Нилус притащил из спальной небольшой сундук, названный потом мною “Музеем антихриста”… В неописуемом беспорядке перемешались в нем воротнички, галоши, домашняя утварь, значки различных технических школ, даже вензель императрицы Александры Федоровны и орден Почетного Легиона. На всех предметах ему мерещилась «печать антихриста» в виде либо одного треугольника, либо двух скрещенных. Не говоря про галоши фирмы «Треугольник», даже соединение стилизованных греческих букв «Аз» и «Фита», образующих вензель царствовавшей Императрицы, как и Пятиконечный Крест Почетного Легиона, отражались в его воспаленном воображении как два скрещенных треугольника, являющихся, по его убеждению, знаком антихриста и печатью Сионских Мудрецов.

Достаточно было, чтобы какая-нибудь вещь носила фабричное клеймо, вызывающее даже отдаленное представление о треугольнике, чтобы она попала в его музей. (Почти все эти его наблюдения вошли в издание «Протоколов» 1911 года.)

С возрастающим волнением и беспокойством, под влиянием мистического страха, С.А.Нилус объяснил, что знак “грядущего Сына Беззакония” уже осквернил все, сияя в рисунках церковных облачений и даже в орнаментике на запрестольном образе новой церкви в скиту.

Мне самому стало жутко. Было около полуночи. Взгляд, голос, сходные с рефлексами движения С.А. — все это создавало ощущение, что ходим мы на краю какой-то бездны, что еще немного, и разум его растворится в безумии», — читаем мы у дю Шайла.

Заветная тетрадка не случайно попала именно к Нилусу. Еще в 1903 году он опубликовал свою книгу «Великое в малом», получившую признание в церковных кругах. А в кругах великосветских, в которых он в то время вращался, признание ему принесли не столько его сочинения, сколько фанатичная убежденность в близком пришествии антихриста, чей образ он с такой же фанатичной убежденностью связывал с евреями. Поэтому «Протоколы» явились для Нилуса настоящей манной небесной. Но он даже и не подозревал, что сам оказался манной небесной, сущей находкой для настоящих хозяев тетрадки. В декабре 1905-го Нилус, уже претендовавший на роль духовника царской четы, выпустил второе издание своей книги. В нее-то и были впервые полностью включены «Протоколы», в примечании к которым автор так объяснил их происхождение: «Эти протоколы были тайно извлечены (или похищены) из целой книги протоколов. Все это добыто моим корреспондентом из тайных хранилищ сионской Главной канцелярии, находящейся ныне на французской территории».

Книга была прекрасно издана, имела выходные данные отделения Красного Креста в Царском Селе, где, как известно, располагалась резиденция царя. Написанная в духе тех мистических сочинений, которые просто обожал Николай, она, собственно, на него и была рассчитана в первую очередь. Издатели точно попали в цель: царь прочел Нилуса вкупе с «Протоколами» внимательнейшим образом, о чем говорят его многочисленные пометки на полях: «Какая глубина

мысли!»; «Какое точное выполнение своей программы»; «Наш 1905 год точно под дирижерством мудрецов!»; «Всюду видна направляющая и разрушающая рука еврейства»… Высочайший вывод был однозначен: «Не может быть сомнений в их подлинности».

Крушеван, Шмаков, Марков и другие руководители Союза русского народа, узнав об этом, обратились к Столыпину, недавно назначенному премьер-министром и министром внутренних дел, с предложением широко использовать «Протоколы» в борьбе с врагами самодержавия, к которым они причисляли в первую очередь евреев. Петр Аркадьевич хоть и был человеком жестким и даже жестоким, самодержавию преданным до мозга костей, к евреям особыми симпатиями не отличавшимся, отличался зато ясным умом и здравым смыслом. Ознакомившись с «Протоколами», он сразу понял, что это — чистой воды бред, и немедленно дал поручение Охранному отделению, которое находилось в его непосредственном подчинении, разобраться, откуда «растут ноги». Ввиду важности задания и полной его секретности расследование проводилось двумя высокопоставленными чиновниками департамента полиции, которые и выявили, что авторами «Протоколов » являются не таинственные «сионские мудрецы», а… сотрудники отделения охранки в Париже. По вполне понятным причинам о деталях расследования знал очень узкий круг лиц — иначе могла «засветиться » вся агентурная сеть, созданная Петром Рачковским.

В Париже Рачковский был принят в лучших домах, пользовался особой благосклонностью русского посла барона Моренгейма, который ввел его в салон княгини Екатерины Юрьевской, где он познакомился с Юстиной Глинкой. Юрьевская была не просто княгиней, а женой покойного императора Александра II. Он прожил с ней в морганатическом браке, причем совершенно открыто, в Зимнем дворце, целых 12 лет и незадолго до своего убийства, вскоре после смерти законной супруги, тайно обвенчался. Однако его наследник Александр III объявил мачехе в грубой форме, что она — «обуза для царской семьи», и отправил ее вместе с тремя детьми в Париж, где она жила отнюдь не как изгнанница, но как царственная особа, и ей оказывались соответствующие ее статусу почести. В салоне августейшей вдовы Рачковский, будучи великолепным психологом, быстро и легко изучил внутренний мир Юстины и подсунул ей заветную тетрадку с «Протоколами», и уже от нее она попала к Нилусу. Великий комбинатор так ловко провернул очередную свою комбинацию, что никто из ее участников даже не заподозрил, что стал жертвой грубой мистификации. Впрочем, они так хотели верить в то, что им всучил Рачковский, что с удовольствием проглотили наживку.

Когда Николай II узнал о подложности «Протоколов», он был страшно раздосадован и сделал последнюю пометку на книге Нилуса: «Протоколы изъять, нельзя чистое дело защищать грязными способами ». Что имел в виду император под «чистым делом», догадаться нетрудно: он никогда не скрывал своей неприязни к евреям. Как тут не вспомнить анекдот, весьма популярный в конце перестройки, когда по всему СССР, но особенно в Москве вдруг выплеснулся наружу какой- то совершенно «нутряной» антисемитизм. Приезжает в столицу украинец и видит плакат у самого Кремля: «Бей жидов, спасай Россию ». Наш хохол усмехнулся в пышные казацкие усы и пробасил: «Цэ дило гарнэ, тильки циль погана…»

Несмотря на царское указание, никто, конечно же, изымать книгу Нилуса не стал. Более того, митрополит Московский и Коломенский Владимир (Богоявленский) не только сам прочел проповедь, содержащую полное изложение основных положений «Протоколов», но и велел повторить ее во всех церквах Белокаменной. Проповедь полностью опубликовала крайне правая газета «Московские ведомости». Книга несколько раз переиздавалась под названием «Близ есть, при дверех», последний раз в старой России — в 1916-м. Сам Нилус пережил и революцию, и Гражданскую войну и умер своей смертью в 1929 году во владимирском селе Крутец на 68-м году жизни, счастливо избежав карающей руки большевистского «правосудия», хотя и был невольным виновником тех диких еврейских погромов, которые творились на Украине белогвардейцами и особенно гайдамаками и петлюровцами, вдохновляемыми нилусовскими пророчествами о скором пришествии антихриста, то есть сионских мудрецов, чьи тайные «Протоколы» стали благодаря психически больному фанатику известны не только всей России, но и всему миру.

Разоблачение

Рачковский был, несомненно, талантливым мастером провокаций, но ни он, ни его сотрудники не обладали литературным даром. Между тем «Протоколы» написаны блестящим французским языком. Лишь в июле 1921 года выяснилось, кто был настоящим их автором. За год до этого влиятельнейшая лондонская газета «Таймс» напечатала редакционную статью в связи с выходом английского перевода «Протоколов ». Отмечая, что «книга способствует развитию огульного антисемитизма, который бушует сейчас в Европе и который активно пропагандируют во Франции, Англии, Америке», редакция тем не менее считала, что «гипотеза, представленная в книге, слишком оригинальна, притягательна и сенсационна, чтобы не привлечь внимания нашей не особенно счастливой и довольной публики». И в заключение задавался сакраментальный вопрос: «Неужели мы все эти траги

ческие годы вели борьбу за уничтожение и искоренение немецкого владычества лишь для того, чтобы обнаружить за ним другое, более опасное, поскольку более тайное? Неужели, напрягая все силы нации, мы избежали гнета “Всегерманского союза” только для того, чтобы попасть в тенета “Всеиудейского союза”?.. Предположительно, что они (“Протоколы”. — В.К.) написаны евреями и для евреев. Если так, то при каких обстоятельствах они были созданы, для решения каких внутриеврейских проблем?»

И вот спустя ровно год в Стамбуле местный корреспондент «Таймс» Филипп Грейвс при обстоятельствах совершенно детективных приобрел у русского белоэмигранта, саратовского помещика Михаила Расловлева за 337 фунтов потрепанный томик на французском языке, который тот предложил сопоставить с «Протоколами». Это был политический памфлет «Диалог в аду между Монтескье и Макиавелли». Он представлял собой замаскированную критику Наполеона III, ибо прямое обличение установленного императором диктаторского полицейского режима жестоко преследовалось и каралось. Автор «Диалогов» — парижский юрист и литератор Морис Жоли — издал свою книгу в Брюсселе в 1864 году и попытался тайно доставить ее во Францию. Однако он недооценил наполеоновскую охранку. Во время пересечения границы весь тираж был перехвачен полицией, а сам автор ее арестован, предстал перед судом и был приговорен к 15 месяцам тюрьмы: цензоры отлично разглядели, кого и что имел в виду Жоли. Но книга отличалась не только блистательным стилем: в своих размышлениях о дилетантском деспотизме Луи Наполеона, вложенных в уста Макиавелли, Жоли достиг такого предвидения, что они сохранили свою актуальность по отношению ко всем авторитарным режимам вплоть до нашего времени.

Все, что у Жоли говорит Макиавелли, составители «Протоколов», не мудрствуя лукаво, приписали… неким мифическим «сионским мудрецам ». Грейвс, в совершенстве владевший французским языком, был изумлен беспардонностью литературных воров: «Поражает, — писал он в статье, опубликованной в «Таймс», — отсутствие со стороны плагиатора всяких усилий скрыть плагиат. Переложение текста выполнено чрезвычайно небрежно; куски предложений, а иногда и предложения целиком идентичны; ход мыслей одинаков».

Действительно, при сличении текстов уже в редакции выяснилось, что более 160 отрывков в «Протоколах», то есть две пятых их объема, один к одному взяты из «Диалогов», в девяти главах заимствования достигают более половины, в некоторых — до трех четвертей, а «протокол VII» списан полностью.

Грейвс первым обратил внимание и на идейно-политическую подоплеку «Протоколов»: «Они предназначались для того, чтобы внушить русским консерваторам, и особенно близким ко двору кругам, что главной причиной политического брожения в России является не принятая бюрократией политика репрессий, а всемирный еврейский заговор. Тем самым они служили оружием, направленным против русских либералов, настойчиво выступавших за то, чтобы царь пошел на определенные уступки интеллигенции». Теперь, надеюсь, понятно, почему Солженицын обошел полным молчанием историю создания «Протоколов».

Возникает вопрос: на что рассчитывали плагиаторы? Их полнейшая уверенность в своей безнаказанности объясняется довольно просто: книга Жоли стала раритетом, осталось всего несколько штук от основного тиража, уничтоженного еще в 1864-м. В Национальной библиотеке в Париже сохранился контрольный экземпляр. На его страницах остались карандашные пометки — те самые места, которые были списаны фальсификатором. Он был настолько уверен, что никому и в голову не придет просматривать эту всеми забытую книгу, что даже не потрудился стереть свои пометки. Только сам Жоли мог бы с первого взгляда опознать «Протоколы», но он, разочарованный жизнью и своей несложившейся судьбой, покончил жизнь самоубийством еще в 1879 году.

Долгое время оставалось полнейшей загадкой, как и почему попала в руки Рачковского никому не известная и практически полностью уничтоженная книга Жоли. Ответ на эти вопросы был получен совсем недавно. В 2002 году в Киеве вышла книга академика Вадима Скуратовского «Проблема авторства “Протоколов сионских мудрецов”». Проведя скрупулезнейший и обширнейший литературоведческий, исторический и лингвистический анализ русской трети «Протоколов», ученый доказал, что она принадлежит перу Матвея Головинского, второразрядного журналиста, волею судьбы заброшенного в Париж, где он пристроился в газете «Фигаро». Там его заметил Рачковский и привлек в 1892 году к сотрудничеству в качестве литературного редактора всех тех фальсификаций, что варганились на его резидентской кухне. Скуратовский обнаружил также одну маленькую, но такую существенную деталь, которая ставит окончательную точку над i. В начале 1902 года в «Новом времени», буквально за два с лишним месяца до статьи М.Меньшикова, появилось сообщение о пребывании в Петербурге корреспондента «Фигаро» Шарля Жоли — это был сын того самого бедного Жоли. Далее логично предположить, что Шарль и Головинский, сотрудничая в одной редакции, сблизились, и француз ознакомил своего русского коллегу с книгой отца. Какую все-таки порой великую роль играет в истории Его Величество случай, подчас даже совершенно незначительный…

Правда против фанатизма

Статьи Филиппа Грейвса в «Таймс» произвели эффект, увы, не разорвавшейся бомбы, как следовало бы ожидать, а лопнувшего воздушного шарика. Тот же Адольф Гитлер, еще когда диктовал свои откровения, уже знал о разоблачениях «Таймс», но что из этого? «“Франкфурт цайтунг” постоянно плачется перед публикой, — ерничал он, — что “Протоколы” якобы представляют собой подделку; это как раз и является самым надежным доказательством их подлинности». Логика ну прямо-таки убийственная, но в этом и заключалась сила нацистской пропаганды, суть которой предельно четко и цинично сформулировал сам же фюрер: «Чем чудовищнее ложь, тем скорее ей поверят».

Да что там «Таймс» и какой-то Грейвс! Ярым пропагандистом «Протоколов», как уже говорилось, был Генри Форд. После того как он убедился в их подложности, магнат опубликовал в 1927 году в американской прессе пространное письмо, в котором просил прощения у евреев «за вред, который ненамеренно им принес». Он приказал сжечь весь не распроданный еще очередной тираж своей книги «Международное еврейство» — его хватило на пять грузовиков! И распорядился также о прекращении своих изданий за границей, отозвав издательские права. Но в Германии попросту проигнорировали это указание. Книга, украшенная фотографиями стоящих бок о бок Форда и Гитлера, продолжала издаваться как ни в чем не бывало, а после прихода нацистов к власти ее бесплатно распространяли в школах и государственных учреждениях рейха.

Придя к власти, нацисты направили свою оголтелую юдофобскую пропаганду на сопредельные страны, в первую очередь на Австрию и Швейцарию. Единственной серьезной попыткой хоть как-то остановить этот поток лжи и ненависти стал судебный процесс в Берне. Формальным поводом послужил нацистский митинг в местном казино 13 июня 1933 года. На нем лидеры Национального фронта (партии швейцарских нацистов, публично объявивших себя последователями Адольфа Гитлера) произносили погромные речи, там же шла открытая продажа «Протоколов сионских мудрецов» и через громкоговорители их цитировали собравшейся толпе. Такое в Швейцарии произошло впервые.

Правление швейцарской еврейской общины (ШЕО) 26 июня подало жалобу в суд, но не на организаторов митинга — в Швейцарии не было закона, запрещавшего пропаганду и разжигание национальной розни, а на издателей книги, которая на самом деле была фальшивкой, то есть, грубо говоря, за обман потребителя, в данном случае читателя. Судьей был назначен Вальтер Мейер, добропорядочный христианин, к тому же очень далекий от политики — он даже не слышал о «Протоколах». Суд над фальшивой книгой стал, по существу, судом над фальшивой идеологией, которая коричневым туманом заволакивала Европу. Почти два года продолжался этот процесс, привлекший внимание всего мира. Он полностью разоблачил миф и о неком мировом еврейском заговоре, и о «Протоколах», в которых «сионские мудрецы» якобы запротоколировали его. Оглашая приговор, в котором «Протоколы» были причислены к «непристойной литературе», судья Мейер заключил свою речь гневной отповедью мракобесам-расистам: «Я надеюсь, — сказал он, — что придет время, когда никто не сможет понять, каким образом в 1935 году почти дюжина умственно здоровых, ответственных людей (имелись в виду представители ответчика, то есть швейцарские и немецкие нацисты. — В.К.) смогла в течение четырнадцати дней издеваться над разумом бернского суда, обсуждая вопрос о подлинности так называемых “Протоколов”, тех самых “Протоколов”, кои, при всем вреде, который они причинили и еще причинят, представляют собой не более чем смехотворный вздор». Мудрый и честный судья даже в кошмарном сне не смог бы предвидеть то кровавое и столь близкое будущее, в котором этот «смехотворный вздор» обернется уничтожением шести миллионов евреев, оказавшихся под пятою Гитлера.

Оставалось меньше двух лет до начала Второй мировой войны, когда нацисты, проигравшие процесс в мае 1935-го, но опьяненные теперь нарощенной силой, обратились 1 ноября 1937 года в Апелляционный суд Берна с просьбой отменить решение суда первой инстанции. Вся Европа взирала со страхом и смутным предчувствием на вздыбившийся в последней готовности к прыжку и хищно оскалившийся Третий рейх. Его зловещая тень нависла как над Швейцарией, так, естественно, и над тремя апелляционными судьями. И тем не менее они не дрогнули, подтвердили вердикт Мейера в отношении «Протоколов», и принятое ими решение председательствующий судья Петерс завершил такими словами: «Это лживое сочинение содержит неслыханные, ничем не оправданные выпады против евреев и должно быть без каких бы то ни было ограничений сочтено аморальной литературой. Распространение сочинений такого рода должно быть, из государственных соображений, запрещено другой ветвью власти».

Перед судом прошла огромная вереница свидетелей, среди которых были и представители прежнего высшего света России, и сотрудники Рачковского, которые теперь уже могли рассекретить всю правду, и даже… Керенский. Сам он, правда, в Берн не приехал, но прислал письменные показания из Америки, где проживал в эмиграции. Александр Федорович, в частности, сообщал, что никакой он не еврей (нацисты упорно муссировали слух, что на самом деле настоящая фамилия бывшего главы Временного правительства Кибрис — как тут не

вспомнить, что нынешние наши неонацисты перекрестили Ельцина в Эльцина) и что род Керенских насчитывает несколько поколений священников. Стал известен и тот хитроумный путь, которым были подсунуты Нилусу сфабрикованные Рачковским «Протоколы», чтобы он ни на йоту не усомнился в их подлинности. Ну и так далее…

«Трагический факт состоит в том, — как отметила Хадасса Бен- Итто, автор наиболее полной монографии о “Протоколах” — “Ложь, которая не хочет умирать”, — что книга Жоли была использована не только для создания библии антисемитов, но стала также, на самый дьявольский манер, руководством для диктаторов. Жоли хотел показать миру, насколько опасным может оказаться абсолютное правление; он хотел показать своему народу, насколько непрочной может быть демократия и как легко диктатору воспользоваться ее слабостью — все, что ему требуется, — это экономический кризис, удобный враг, на которого легко направить общество, и диктатор, изображающий из себя спасителя этого самого общества. Жоли не сознавал, что неумышленно создает не столько оружие для борьбы с диктатурой, сколько схему построения опаснейшей теории и практики… Фальсификаторы воспользовались ею для создания “Протоколов”, Гитлер прибегнул к столь подробно изложенному Жоли рецепту Макиавелли, чтобы выработать собственный план достижения мирового господства…»

Мне же представляется, что трагический факт состоит в том, что, несмотря на все разоблачения, начатые еще Столыпиным, продолженные Грейвсом и систематизированные Бернским судом, несмотря на превосходную книгу Хадассы Бен-Итто, «Протоколы» продолжают издаваться, им по-прежнему верят, во всяком случае у нас в России.

«Протоколы сионских мудрецов», «Международное еврейство» Генри Форда и даже «Майн кампф» Гитлера свободно издаются и продаются в демократической России, и никто даже в ус не дует. В начале 90-х, когда «Протоколы» были вновь взяты на вооружение нашими доморощенными новыми черносотенцами или, как они себя называют сами, «национал-патриотами», в России вышли в свет работа известного английского ученого Нормана Кона «Благословение на геноцид», посвященная истории превращения «Диалогов в аду» в «Протоколы сионских мудрецов», обстоятельное исследование Савелия Дудакова «История одного мифа» и, наконец, книга известного русского журналиста Владимира Бурцева «В погоне за провокаторами. Протоколы сионских мудрецов — доказанный подлог».

О последней следует сказать особо. Она была издана впервые в 1938 году в Париже, но сами «Протоколы» попали в руки Бурцева еще в 1906-м, когда он был редактором очень популярного в то время петербургского исторического журнала «Былое», и ему предложили напечатать их. Бурцев наотрез отказался сделать это, в чем его единодушно поддержала вся редколлегия. Почти тридцать лет собирал он потом по крупицам все, связанное с историей этой величайшей фальсификации, сфабрикованной в недрах царской охранки, в связи с чем и проходил как один из главных свидетелей на Бернском процессе. Бурцев в равной степени был противником как царского режима, так и революционного экстремизма, поэтому, несмотря на демократические убеждения, он был арестован большевиками в первый же день прихода их к власти — 25 октября 1917 года и просидел в петроградских «Крестах» до мая 18-го. Однажды его сокамерником оказался бывший директор департамента полиции Белецкий, хорошо знакомый ему по старым временам.

О чем только ни говорили они в долгих беседах, коротая томительно медленно текущее в заключении время. Естественно, не обошли и еврейский вопрос. Так, Бурцев узнал, что Белецкий принимал активное участие в подготовке процесса Бейлиса, ложно обвиненного в ритуальном убийстве христианского мальчика Андрюши Ющинского в 1911 году. Он не делал тайны из того, что дело было от начала и до конца сфабриковано. Рассказал и о том, почему организаторы этого самого значительного за всю 200-летнюю историю евреев в государстве Российском процесса из серии «кровавого навета» не воспользовались «Протоколами»: «Мы прекрасно понимали, что это значит наверняка провалить все дело. Ведь “Протоколы” — явная подделка». Дело все равно было провалено, Бейлиса оправдал суд присяжных, но интересен сам факт того, что те, кто потом так активно «раскручивал » в ходе Гражданской войны «Протоколы», были полностью в курсе того, что они подложны. Но, признавая их подложность, они считали, что участие евреев в революции (а до того — в революционном движении) оправдывает любые средства их дискредитации, даже сознательную ложь. Если бы эти признания Белецкого слышал Макиавелли! «Вот уж поистине, — воскликнул бы он в восторге от самого себя, — цель оправдывает средства!»

Сведения, полученные от Белецкого, Бурцеву потом подтвердили в Добровольческой армии, в которой он сражался в 1919 году. Как недавний узник большевиков, он пользовался особым доверием. Новые подробности, которые сообщили ему бывшие работники охранки тогда, а затем уже в Париже, в эмиграции, легли в основу книги, которая и по сей день остается непревзойденной по собранным в ней фактам. И что, это хоть как-то остановило наших антисемитов? В такой же степени, как в свое время Гитлера. Более того, в 2000 году, когда вышло второе издание книги Кона, появились на свет сразу два издания книги Нилуса «Близ есть, при дверех». Причем санкт-петербургское издание, осуществленное северо-западным центром православной литературы «Диоптра», вышло «по благословению архиепископа

Пермского и Соликамского Афанасия», о чем указано на титульной странице книги и что означает официальное ее освящение со стороны РПЦ. Трудно поверить, что почтеннейший иерарх не ведал, что творил, давая благословение проделкам дьявола, а именно таковыми и являются «Протоколы», которые целиком включены в книгу Нилуса. Но Нилуса ввел в заблуждение Рачковский, а вот как мог поддаться искушению многоопытный архиепископ, считающийся одним из наиболее образованных иерархов в Русской Православной Церкви?

Впрочем, не он один впал в искушение. Уже в 2002 году другим петербургским издательством, «Царское дело» был выпущен сборник «Тайна беззакония», в котором основную часть занимает все та же «Близ есть, при дверех». На сборнике — благословение епископа Владивостокского и Приморского Вениамина, известного своим твердым убеждением в существовании всемирного заговора против России, горячего сторонника восстановления монархии и… канонизации Распутина. Страстным поборником «Протоколов» и столь же страстным антисемитом был митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев), в 1995 году почивший в Бозе. По его благословению и при его поддержке было создано общество «Православный Санкт-Петербург», которое учредило литературную премию имени Сергея Нилуса. В Положении о ней, в частности, отмечено в качестве главной заслуги писателя-мистика то, что «православным русским людям Нилус известен прежде всего как публикатор “Протоколов сионских мудрецов”»… Вот так, ни больше и ни меньше.

Но, как уже отмечалось, Нилус ведь не знал, да и не мог знать того, что должны знать и, скорее всего, хорошо знают учредители премии: что «Протоколы» были сфабрикованы охранкой, что они есть фальшивка! Что именно эта величайшая ложь, возведенная на евреев, стала идеологическим обоснованием геноцида еврейского народа, осуществленного Гитлером. По существу, благословение архиепископа Афанасия и епископа Вениамина книги Нилуса есть не что иное, как новое благословение на новый геноцид евреев.

Но хочу напомнить и преосвященным владыкам, и господам из «Православного Санкт-Петербурга»: в огне Холокоста были уничтожены не только шесть миллионов евреев. Вторая мировая война, развязанная немецкими нацистами, унесла также жизни около 50 миллионов немцев, поляков, французов, итальянцев и других европейских народов всех вероисповеданий, из них не менее 30 миллионов советских людей, в основном русских, украинцев и белорусов. Не об этом ли сказано в Священном Писании: «Вот нечестивый зачал неправду, был чреват злобою, и родил себе ложь; Рыл ров, и выкопал его, и упал в яму, которую приготовил» (Пс. 7,15–16).

Кто остановит антихриста, который вновь «близ есть, при дверех»? Один раз Сергей Нилус, которому антихрист чудился за каждым углом и для которого борьба с ним стала смыслом жизни, словно по иронии судьбы сам же и оказался его невольным пособником. Как он сам признавался, при чтении «Протоколов» в сердце его «огненными буквами зажглись страшные слова: “Антихрист близко, при дверех”», и… открыл ему эти двери, можно сказать, распахнул. Но, повторяю, Нилус не ведал, что творил. Нынешние же реаниматоры «Протоколов» всё отлично ведают, тем самым сознательно превращаясь из слуг Христовых в прислужников антихриста…

УАлександра Солженицына в написанной им в 1968 году, но так и ненапечатанной брошюре «Евреи в СССР и в будущей России» этой проблеме посвящена целая глава «Протоколы сионских мудрецов и ленинско-еврейская революция в России», смысл которой сводится к тому, что «Протоколы сионских мудрецов» — это глубокий злодейский план разрушения государства Российского с последующим захватом власти, а Ленин и его партия — исполнители того плана». Признавая поддельность документа, А.И. предлагает «вдумчивому христианскому наблюдателю» увидеть подлинность «Протоколов» в отечественных и мировых событиях. «Если т.о. оставить в стороне низкий прием автора подделки (но мы не можем его оставить) и просмотреть с этой деловой стороны хаотический несоразмерный плохоувязанный материал “24 протоколов”, то между смехотворными и ложными можно, конечно, обнаружить и глубокие общественные предсказания, чему судьба была вскоре исполниться, иногда при полном (к 1901 году) невероятии».

И далее, несмотря на поддельность документа и низкий прием фальсификации, который А.И. не может не признать, он тем не менее оставляет это в стороне, приводит обширные выписки из подделки и делает сакраментальный вывод: «И согласится читатель, что в этом документе обнаружены совсем не вздорные предвидения. Вернее, в этой книге (много подробнее, чем в моих выписках) даны в перемешанном виде два исключающих пути общественного развития (или две стадии?) — западный и советский. Что касается западного, то вероятно при вдумчивом наблюдении все это можно было увидеть в жизни и в 1901 году — но откуда было увидеть черты советские? Еще только собирался 2-й съезд РСДРП, еще и Ленин сам не ведал почти ни одной черты своего будущего людоедского строя… А между тем здесь действительно (по выпискам видно) прорисовываются контуры общественной системы, создание которой непосильно рядовой голове, вероятно, и того публикатора, — системы к тому же динамической: сперва всеобщего расшатывания и взрыва, потом всеобщего стягивания в стройность. Это — потрудней, чем дать проект водородной бомбы. Это действительно могло быть чьим-то гениальным выкраденным планом, это (вернее, очищенная суть этого!) — совсем не на уровне бульварной брошюры».

Обратите внимание на нравственный аспект главы. Солженицын признает (в скобках), что не может оставить в стороне низкий прием автора, но тут же цитирует его. Это похоже на «джентльмена», который признает, что читать чужие письма или шарить в чужих карманах — неблагородно, но с удовольствием и читает, и шарит. Но это так, к слову. Важнее другое: прямая связь между «Протоколами» и книгой «Двести лет вместе». И то, что во втором томе А.И. приводит кратко подлинную, ставшую хрестоматийной историю «Протоколов», но совершенно не касается их содержания — это вполне понятно. «Вдумчивый христианский наблюдатель», читая «Двести лет вместе», несомненно придет к тому же заключению, что и Солженицын в 1968 году: «Это действительно могло быть чьим-то гениальным выкраденным планом». Чьим? «Очищенная суть этого» в «Двухстах лет вместе» дает однозначный ответ на сей риторический вопрос. И я не удивлюсь, если в скором времени «Двести лет вместе», точнее, очищенная суть их, выйдет на английском, французском и прочих языках. Эта штука станет посильнее «Протоколов», ибо будет опираться не на абстрактный план завоевания мира евреями, а на конкретную историю русской революции и «большевицкого» СССР в интерпретации лауреата Нобелевской премии, знаменитого писателя и борца с еврейским тоталитаризмом А.И.Солженицына. Выделенные курсивом строки были написаны мной в 2005 году и вошли в первое издание. Я не ошибся: действительно, перевели-таки «Двести лет вместе» на немецкий и французский языки.

Преступный народ

Летом 2007 года Александру Исаевичу была присуждена Государственная премия Российской Федерации в области гуманитарной деятельности. Однако вначале нобелевский лауреат шел совсем по другой номинации: ему была выделена премия в области литературы за нашумевшее произведение «Двести лет вместе». Шуму эта книга, действительно, наделала много. Однако еще больше шуму произвело бы награждение этого псевдоисторического труда, тяжёлого и вязкого, как мокрая глина, да к тому же в историческом плане совершенно беспомощного, а, главное,- откровенно антисемитского. Но, слава Богу, нашлись здравомыслящие люди в Совете по культуре и искусству, которые охладили горячие головы. Скандала избежать удалось. Вручение премии – хороший повод поговорить «про жизнь». Что и сделал журнал «Шпигель». Он опубликовал пространное интервью с новоиспеченным лауреатом, которое быстренько перепечатали несколько наших газет и журналов. Но почему именно немецкий журнал обратил внимание на Солженицына, которого на Западе уже давно стали подзабывать? Зато стали вспоминать в Германии «героическое» нацистское прошлое, поэтому и перевели «Двести лет вместе» на немецкий. И сразу же книгу взяли на вооружение неонацисты. Депутат бундестага от ХДС Мартин Хоманн (MARTIN HOHMANN), выступая перед своими избирателями на празднике Германского Единства, заявил ничтоже сумняшеся, что зря немцы винятся перед евреями. На самом деле, оказывается, сами евреи – «преступный народ». Этот вывод, сказал г-н Хоманн, он сделал после чтения книги «знаменитого русского писателя, ученого, философа и моралиста Александра Солженицына о преступной роли евреев в разрушении Российской империи. Книга называется «Двести лет вместе», автор её – лауреат Нобелевской премии». И невдомек одураченным избирателям, что Российская империя рухнула в первую очередь в результате поражения в войне с кайзеровской Германией, обострившей до предела политические, социальные и межнациональные противоречия самодержавия. Незадачливого депутата горячо поддержал командующий «специальными силами коммандос» - элитными подразделениями бундесвера генерал Гюнцель. Разгорелся скандал. Генерала тут же уволили в отставку, зато с депутатом справиться оказалось не так просто. Большинством голосов (195 против 28 при 16 воздержавшихся) Хоманна удалили из крупнейшей фракции ХДС/ХСС, он же в ответ перешел в откровенно правую Шилль-партию и остался в бундестаге на правах «независимого депутата». Но обратите внимание на расклад голосов: почти 12 процентов депутатов поддержали неонациста! На заре национал-социалистического движения главными книгами сторонников Гитлера были «Протоколы сионских мудрецов» и «Майн кампф». Сегодня обе эти книги в Германии, Франции и Австрии запрещены законом, даже за их хранение полагается тюремное заключение. Если бы бундестаг решил подвергнуть политической экспертизе «Двести лет вместе», уверен на все сто, она бы стала третьей запрещенной книгой за свой «научно-обоснованный» антисемитизм. В интервью «со знаменитым русским писателем, ученым, философом и моралистом» журналисты «Шпигеля» не могли обойти вниманием «еврейский вопрос» в трактовке Солженицына. Шпигель: Вашим двухтомником "Двести лет вместе" Вы недавно предприняли попытку преодолеть табу, долгие годы запрещавшее обсуждать совместную историю русских и евреев. (Это полная чепуха: книги о совместном проживании русских и евреев никогда не подвергались запрещению. – В.К.) Эти два тома вызвали на Западе скорее недоумение. Там Вы в подробностях описываете, как в царское время еврей-трактирщик обогащался, используя нищету пьющих крестьян. Вы называете евреев передовым отрядом мирового капитала, шедшим в первых рядах разрушителей буржуазного строя. Из Ваших богатейших источников действительно извлекается вывод, что евреи больше, чем другие, несут моральную ответственность за провалившийся эксперимент с Советами? Солженицын: Я как раз не делаю того, на что намекает Ваш вопрос: не призываю к какому-либо взвешиванию или сравнению моральной ответственности одного и другого народа и тем более отрицаю ответственность одного народа перед другим. Весь мой призыв — к самоосмыслению. Как говорится, на воре шапка горит: корреспондент «Шпигеля» отнюдь не намекает, он констатирует то, что прочел. Но корреспондент не читал работы классика русской литературы Николая Лескова «Еврей в России», которая от всех вымыслов, так охотно подхваченных нобелевским лауреатом по поводу спаивания русских крестьян евреями-трактирщиками не оставляет камня на камне. Брошюра Н.Лескова была написана в середине 80-х годов 19-го века, Солженицын читал её, так как дважды цитирует и, тем не менее, категорически заявляет в «Двухстах лет вместе»: «Евреи спаивали народ, за это они и должны нести историческую ответственность». Вот так, коротко и ясно. Но Солженицын большой мастер уходить от прямых ответов. Вот и на этот раз он вместо прямого ответа на прямой вопрос сам же себя и цитирует: «В самой книге Вы можете получить ответ на Ваш вопрос... Приходится каждому народу морально отвечать за всё своё прошлое — и за то, которое позорно. В этом-то духе еврейскому народу и следует отвечать и за своих революционных головорезов и за готовные шеренги, пошедшие к ним на службу (выделено мной – В.К.). Не перед другими народами отвечать, а перед собой и перед своим сознанием, перед Богом. — Как и мы, русские, должны отвечать и за погромы, и за тех беспощадных крестьян-поджигателей, за тех обезумелых революционных солдат, и за зверей-матросов". Увы, слукавил здесь А.И., как и в ответе «Шпигелю» на вопрос, почему он оказался принять в 1998 году высшую государственную награду Российской Федерации – орден Святого апостола Андрея Первозванного: «От Верховной Власти, доведшей Россию до гибельного состояния, награды принять не могу». На самом же деле Солженицын отнюдь не отказался от награды, а как-то хитро отложил процедуру награждения: «Может быть, через немалое время эту награду примут мои сыновья». Таким образом, высший орден РФ под номером 4 остается за Солженицыным как бы на длительном хранении в отделе наград Администрации президента РФ. Но в прессе заметили, что первым был награжден академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. Думаю, это и послужило главной причиной обиды Солженицына: почему не он первый? Что же касается Верховной Власти, доведшей Россию до гибельного состояния, то А.И. без зазрения совести принял в подарок из рук этой самой власти земельный участок почти в 5 гектаров в самом лакомом месте Москвы: на крутом берегу Москвы-реки, окаймленном вековыми соснами, где в советское время находились дачи членов Политбюро. Как говорится, и рыбку съел, и на кол не сел. Но вернемся к «ответственности» еврейского народа за «своих революционных головорезов и за готовные шеренги, пошедшие к большевикам на службу». В чем и перед кем должны отвечать русские евреи перед русским народом? Ведь это русский 150-миллионный народ, словно смерч-торнадо, втянул в революцию, а затем и в Гражданскую войну 5-миллионный еврейский народ. Как, впрочем, и все остальные народы Российской империи. Ну, тогда давайте каяться друг перед другом: русские перед евреями, евреи перед русскими, а те и другие перед грузинами, латышами, поляками и т.д. и т.п. и наоборот. Да не каяться нам надо друг перед другом, но стремиться к катарсису, сиречь к очищению от грехов, накопленных за 75 лет коммунистического правления. И в первую очередь это должна сделать нынешняя Верховная Власть России: избавиться от великодержавных амбиций, задушить в корне черносотенные готовные шеренги и строить новую, демократическую страну.

Незнание – тоже сила

Мне приходилось неоднократно писать о том, что сегодня в России нет государственного антисемитизма, но нет, если так можно выразиться, и анти-антисемитизма. Да, нет ограничений на прием евреев в вузы, в государственные и научные учреждения, но нет ограничений и на антисемитскую пропаганду. Когда издаются и открыто продаются «Майн кампф» или «Протоколы сионских мудрецов», это называется «свободой слова». Эти книги запрещено не только издавать и продавать, но даже держать в доме только в двух странах — в Германии и во Франции. Россия отнюдь не лучше и не хуже в этом отношении многих цивилизованных государств, в том числе и США. Именно в Америке во время скандально знаменитого марша, на который лидер черных расистов Фаррахан вывел миллион своих сторонников, «Протоколы» раздавались бесплатно среди прочей расистской литературы.

Все те же «Протоколы» бесплатно раздавали и на… антирасистской конференции в Дурбане. Вот вам самый что ни на есть настоящий парадокс: конференцию организовала Комиссия по правам человека ООН, во главе которой стояла всемирно известная правозащитница Мэри Робинсон, бывший президент Ирландии. Второй парадокс заключается в том, что именно в ЮАР в 1934 году проходил знаменитый Грейамстаунский процесс, на котором было в судебном порядке доказано, что «Протоколы сионских мудрецов» — провокационная фальшивка, написанная не евреями, а наоборот, антисемитами.

Наконец, в 1998 году, когда в Юго-Восточной Азии разразился финансовый кризис, премьер-министр Малайзии публично заявил, что курс национальной валюты рухнул по вине евреев, «а почему, — сказал он, — читайте “Протоколы”».

В Бразилии за последние полвека «Протоколы» издавались более ста раз! В Бухаресте, Варшаве и Будапеште, как и в Москве, их можно купить запросто, в книжном магазине. Об этой грубой подделке, осуществленной резидентом царской охранки в Париже Петром Рачковским, сегодня известно все, вплоть до мельчайших деталей. И, тем не менее, им продолжают верить, их продолжают считать документом, подтверждающим существование «всемирного еврейского заговора». Что это, помрачение мозгов?Скорее, такие мозги. Обратите внимание, кто брал на вооружение идеи «Протоколов»: нацисты, коммунисты, а сейчас — исламские фундаменталисты, то есть те, кто действительно стремились или стремятся к мировому господству.

В СССР «Протоколы» никогда не использовались в идеологической борьбе. У лидеров СССР «еврейский заговор» естественным образом трансформировался в «сионистский заговор». Даже после смерти Сталина евреев по-прежнему обвиняли в том, что они заправляют мировыми финансами руками банкиров с Уолл-стрита и дергают за ниточки президентов и правительства, а с помощью принадлежащих им СМИ манипулируют общественным сознанием.

В 1967 году в разных советских изданиях одновременно появилась статья «Что такое сионизм?» Такая синхронность могла означать только одно: публикация была осуществлена с санкции ЦК КПСС. В статье звучали те же мысли, что и в «Протоколах»: «Широкая сеть имеющих единый центр сионистских организаций с общей программой и средствами активно действует за кулисами мирового театра». Тема «Протоколов» была широко использована и в резолюции, предложенной советской делегацией в 1975 году Генеральной ассамблее ООН.

Вот что писала в те годы газета ЦК КПСС «Советская культура»: «Согласно уверениям Герцля, он перебрался в Париж, чтобы написать брошюру “Еврейское государство”, провозглашенную ныне “Библией сионизма”. Идея этой книги, заявлял он, была, судя по всему, вдохновлена свыше, а во время ее написания он слышал шелест орлиных крыл… На самом деле, все выглядело куда прозаичнее. В один прекрасный день Герцлю попала в руки книга французского масона Мориса Жоли, анонимно изданная в Швейцарии тридцатью годами раньше. Герцль нашел содержание книги любопытным, в итоге полузабытая брошюра стала основой бесстыдного литературного плагиата. Герцль украл у Мориса Жоли 18 основных положений, не изменив ни слова и выдав их за собственные озарения, вдобавок он лишь слегка изменил другие тридцать отрывков».

Как говорится, это было бы смешно, даже слишком смешно, когда бы не было так грустно: так все переврать. Автор статьи не только никогда не читал книги Герцля, но скорее всего даже в руках ее не держал, ибо в ней идет речь не о мировом еврейском господстве, а прямо наоборот — о возрождении еврейского государства на исторической родине, на земле Палестины и возвращении туда всех евреев. У Герцля нет ни одной строчки, ни одной мысли, которые бы совпадали с тем, что Жоли вложил в уста Макиавелли. Герцль даже не подозревал о существовании книги французского диссидента времен Второй империи, так как свою работу «Еврейское государство» идеолог сионизма издал в Вене в 1896 году!

Есть известное выражение: «Знание — сила». Незнание — тоже сила, причем сила, как правило, разрушительная.

«Протоколы» получили путевку в жизнь в России, здесь они должны, по моему глубокому убеждению, и завершить свой путь. Конечно, их можно запретить, как это сделали в Германии или во Франции, но запретный плод всегда сладок, запрет будет лишь подогревать к ним интерес обывателя. Сегодняшняя обстановка в России такова, что именно политики, деятели культуры и религиозные иерархи, в первую очередь Русской Православной Церкви, должны сказать свое слово, слово Истины. У меня есть мечта: чтобы именно руководство России выступило против «Протоколов». Тогда, наконец, будет закрыта последняя страница этой позорной и страшной истории.

«ВСЕ ПРОГНИЛО…»

«Февральская революция была революция российская: как ни безоглядна, ошибочна и пагубна — она не стремилась расстрелять всю прежнюю Россию. А сразу же от Октября — революция обернулась интернациональной, и сокрушительницей по преимуществу, — питалась она пожиранием, уничтожением того строя, который оказался под рукой: что построено — все разрушить; что выращено — реквизировать; кто сопротивляется — расстрелять…»

Распутин и другие

Вот такое новое слово в истории. И Февральская, и Октябрьская революции были — социальными, означавшими коренной переворот в общественном и политическом (государственном) строе. Но это с точки зрения исторической науки. С точки зрения же Солженицына — Февральская революция была российская (имеется в виду — русская, русские были ее главной движущей силой), Октябрьская же была — интернациональная (имеется в виду — еврейская, евреи были ее главной движущей силой). Главное — определиться с концепцией. Солженицын определился: дальше все уже было просто и «Красное колесо» покатилось, подталкиваемое решительной рукой, пока не завязло в той каше, которая образовалась в голове Главного конструктора.

Особенно бурно развивает Солженицын идею евреев-кукловодов, творивших свои мерзкие дела руками русских простачков — вроде и крупных политических фигур, а на самом деле послушных кукол в руках евреев — на примере Распутина.

«На самих же верхах монархии — в болезненном окружении Григория Распутина — играла заметную роль маленькая группа весьма подозрительных лиц… То были банкир Д.Л.Рубинштейн (состоял директором коммерческого банка в Петрограде, но и уверенно пролагал себе пути в окружении трона: управлял состоянием великого князя Андрея Владимировича, через Вырубову был приглашен к Распутину, затем награжден орденом св. Владимира и получил звание действительного статского советника, “ваше превосходительство”). И промышленник- биржевик И.П.Манус (директор Петроградского вагоностроительного завода и член правления Путиловского, в руководстве двух банков

и Российского транспортного общества, также в звании действительного статского) — (ничего себе подозрительные лица, прямо Остапы Бендеры какие-то! — В.К.). Рубинштейн приставил к Распутину постоянным «секретарем» полуграмотного, но весьма оборотистого и умелого Арона Симановича, торговца бриллиантами, богатого ювелира (и что б ему «секретарствовать» у нищего Распутина?..), — продолжает А.И. — Говоря о кружке этих новых фаворитов, нельзя вовсе не упомянуть выдающегося авантюриста Манасевича-Мануйлова. Он побывал и чиновником м.в.д., и агентом тайной российской полиции в Париже; и он же продавал за границу секретные документы Департамента полиции; и вел тайные переговоры с Гапоном; потом при премьер-министре Штюрмере исполнял “особые секретные обязанности”».

Здесь все правда — и все ложь. Рубинштейн и без Распутина считался одним из наиболее видных российских олигархов. А вот почему через Вырубову был он приглашен к «старцу», и кто такая эта Вырубова, у Солженицына глухо, как в могиле. Он вообще ни разу более не упоминает об этой женщине, ибо тогда пришлось бы разворошить всю ту навозную кучу, которая образовалась вокруг самой царицы. Это не «банда четырех», а сама императрица прикрывалась Распутиным в своих безумствах.

Анна (Аннушка) Вырубова родилась в семье Александра Сергеевича Танеева, главноуправляющего собственной его императорского величества канцелярией. Эту должность занимали также его отец и дед, так что стала она у Танеевых как бы потомственной. Мать Аннушки была царских кровей — среди ее предков числился незаконный отпрыск императора Павла. В 1904 году Аннушка получила звание фрейлины государыни и буквально молниеносно стала ее любимицей — психопатические фигуры вообще склонны тянуться друг к другу. Мистически преданная, восторженно поклонявшаяся императрице девушка была именно тем человеком, которого ей так не хватало. Банкир Филиппов, олигарх поболее Рубинштейна, находившийся в центре петербургской жизни, показал на слушаниях в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства: «Дружба Вырубовой с государыней… некоторыми из придворных сфер… объяснялась близостью на почве сексуальной психопатологии». Двор, развращенный до мозга костей, трудно было удивить подобной «слабостью», но тут все-таки царица и, чтобы покончить со слухами, Аннушка решается на жертву и выходит замуж за незаметного морского лейтенанта Вырубова, правда, владевшего обширным поместьем. На свадьбе «бедная императрица рыдает, как московская купчиха, выдающая дочь замуж», — насмешливо отметил в своих мемуарах Витте. А придворная дама, жена генерала Богдановича записала в своем дневнике куда более важную деталь: «Всех поражает странная дружба молодой царицы с ее бывшей фрейлиной Танеевой, которая вышла замуж за Вырубова… Когда во время поездки в шхеры лодка наткнулась на камень, эту ночь царская семья проводила на яхте… Царь спал в рубке один, а в свою каюту царица взяла Вырубову и на одной с ней постели спала».

Дело в том, что замужество ничего не изменило ни в жизни, ни в отношениях Аннушки с царицей: лейтенанта Вырубова сразу после свадьбы зачислили в походную канцелярию Николая II — и подруги по-прежнему не расстаются ни на день. Через полтора года молодые развелись. По словам матери Аннушки лейтенант оказался импотентом. Правда, это не помешало ему в 1913 году обзавестись семьей, родить двоих детей и жить добропорядочным помещиком в своем имении до 1917-го и даже быть избранным уездным предводителем дворянства. Но в том же 1917-м, по требованию самой Аннушки, когда она находилась под следствием комиссии Временного правительства, было проведено ее медицинское освидетельствование и выяснилось, что она… девственница. А за несколько лет до этого Витте писал: «За Аней Вырубовой все близкие царедворцы ухаживают… Аня устраивает им различные милости и влияет на приближение к государю тех или иных политических деятелей».

После развода Аннушка, по ее же воспоминаниям, «еще теснее вошла в царскую семью». Она поселилась в Царском Селе, в маленьком доме рядом с Александровским дворцом, где обитала августейшая семья и теперь подруги были неразлучны. Аннушка стала связующим звеном между царицей и Распутиным. Впервые старец предстал перед августейшими очами 1 ноября 1905 года: «В 4 часа поехали в Сергеевку. Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божьим Григорием из Тобольской губернии», — запишет в своем дневнике, который он вел ежедневно, Николай II.

В октябре 1906-го Распутин получил аудиенцию уже в самом дворце: он принес в дар государевой чете икону святого праведника Симеона Верхотурского Чудотворца. Августейшие супруги тепло приняли 38-летнего «старца», внимательно слушали и даже разрешили взглянуть на мальчика. Его отвели к ребенку, который не мог заснуть, мучаясь от болей. Распутин подошел к кроватке и склонился над ней в молитве. Мальчик на глазах присутствующих успокоился, тихо уснул, а на следующее утро был здоров, как ни в чем не бывало. Распутин обещал царям, что наследник со временем совсем выздоровеет, — «вырастет из болезни». Так стал тобольский мужик Григорий Ефимович Распутин «Божьим человеком». Он, видимо, действительно обладал даром экстрасенса, то есть способностями, выходящими за пределы обычных чувств и нормального восприятия, и мог с помощью своего биоэнергетического поля воздействовать на людей. Во всяком случае, факт остается фактом: каждый раз царевича Алексея именно Распутин выводил

из приступа, сопровождавшегося мучительными болями, — иной раз даже одним только своим присутствием. Чаще же он брал мальчика на руки и ходил с ним, убаюкивая и своей аурой успокаивая боль. Наследник страдал гемофилией — неизлечимой болезнью, но чудеса, творимые во время приступов Распутиным, убеждали Николая и Александру, что он в конце концов окончательно вылечит их единственного сына и наследника престола.

Но вся беда заключалась в том, что и Николай, и его супруга были подвержены мистическому восприятию мира, поэтому Распутин стал для них не просто целителем царевича Алексея, но неким пророком, гуру, святым, каждое слово и поступок которого несли в себе сакральный смысл. Особенно непререкаем был авторитет Распутина для царицы. Любой человек, неодобрительно отозвавшийся о нем, тут же становился ее личным врагом. И наоборот. Поэтому и потянулись к Распутину всякого рода проходимцы «на ловлю счастья и чинов».

Солженицын называет только четырех евреев, но они как раз-то в наименьшей степени замешаны в тех грязных делах, которые вершились вокруг «Божьего человека». Да Солженицын и не приводит ни одного факта их антигосударственной деятельности, как всегда ограничившись лишь голой констатацией: вот видите, — евреи! И, как всегда, констатация имеет характерный душок, и, как всегда, дается мимоходом: «Рубинштейн приставил к Распутину постоянным “секретарем”… Арона Симановича». На самом же деле все было наоборот — это Симанович связал Распутина с еврейскими банкирами, в том числе знаменитым «Митькой» — Дмитрием Львовичем Рубинштейном, настоящим финансовым гением. Солженицын, перечисляя его титулы, не упомянул главного: он был еще и председателем правления крупнейшего Русско-французского банка. Кандидат юридических наук, Рубинштейн умело пользовался несовершенством законодательства в своих поистине фантастических финансовых операциях. Но несмотря на близость к Распутину, несмотря на то, что тот сам просил государя и государыню, Рубинштейн будучи иудеем так и не добился чина действительного статского советника — здесь А.И. переусердствовал.

Зато другой клиент Распутина, православный выкрест Манус, с помощью «старца» и, естественно, за большие деньги, это звание получил. Надо сказать, что «Божий человек» был далеко не божьим одуванчиком: за свои услуги и протекции он брал — и брал, как следует, особенно с богатых евреев, в чем ему всемерно способствовал Симанович.

Любопытно, что Рубинштейн и Манус, будучи соперниками в бизнесе, ненавидели друг друга. Симанович умело втянул их в соперничество по ублажению Распутина, и они, не жалея сил, тратили бешеные деньги на кутежи «старца», который любил их устраивать с размахом, — с цыганами, женщинами и дорогим вином. Но что получали взамен эти два банкира — мы не знаем. Солженицын тоже. Это могла бы рассказать Следственной комиссии Вырубова, но она умела держать язык за зубами.

Сам Симанович вспоминал, что он познакомился с Распутиным еще в Киеве, где владел ювелирным магазином, а подружился уже в Петербурге, часто встречаясь с ним у Вырубовой, у которой был кем- то вроде финансового советника. Распутин тоже был совершенно беспомощен в финансовых вопросах. «Его личная жизнь была беспорядочна, он жил на случайные подачки царя. Здесь ему потребовалась моя помощь, и это было основой нашей дружбы», — писал Симанович в своей книге «Распутин и евреи». Он был беспредельно предан «старцу» еще и потому, что тот на его глазах сотворил форменное чудо с его сыном, пораженным неизлечимым тогда нервным заболеванием — «пляской святого Витта» (хорея), при которой у больного сами собой дергаются конечности и происходят быстрые некоординированные и непроизвольные движения. В 1917 году 20-летний Иоанн Симанович дал следующие показания Чрезвычайной следственной комиссии: «С 1909 по 1910 год у меня стали наблюдаться признаки нервного заболевания, именуемого “пляска святого Витта”, одно время я принужден был лежать в постели, так как вся левая половина у меня была парализована… Среди докторов, меня пользовавших, я могу указать профессора Розенбаха и доктора Рубинько, живущих в Петрограде… В 1915 году Распутин, узнав от отца о моей болезни, предложил привести меня к нему на квартиру… Распутин, оставшись со мной в комнате наедине, посадил меня на стул и, поместившись напротив, пристально смотрел мне в глаза, начав рукой гладить меня по голове. В это время я испытывал какое-то особенное состояние. Сеанс этот, как мне кажется, продолжался минут 10. После чего, прощаясь со мной, Распутин сказал: «Ничего, все это пройдет!» И действительно, теперь я могу удостоверить, что после этого свидания с Распутиным припадки больше у меня не повторялись, хотя со времени этого сеанса протекло более двух лет…»

После этого случая Симанович стал буквально боготворить Распутина, преклоняясь перед его таинственной силой. Распутину же нравился искренний восторг Симановича, который он читал в его глазах, нравилась и честность в делах, связанных с его, распутинским, состоянием. Благодаря верному еврею вчерашний нищий странник стал весьма богатым человеком, владельцем почти полумиллионного состояния. Обязан был Симанович Распутину и собственным исцелением — но не от болезни, а от пагубной страсти: он был заядлым игроком и однажды так увлекся игрой, что три дня и три ночи подряд провел в клубе. Как назло, он почему-то понадобился «старцу», тот звонил ему по телефону, даже сам приехал в клуб, но оторвать от игры своего

секретаря так и не сумел. Далее Симанович описывает события следующим образом: «Когда мы, наконец, встретились… он пригласил меня сесть за стол и воскликнул повелительно: “Садись, теперь выпьем”. Я последовал его приглашению. Распутин принес бутылку вина и налил два стакана. Я хотел пить из моего стакана, но Распутин дал мне свой, затем он перемешал вино в обоих стаканах и мы должны были его одновременно выпить. После этого странного действия наступило короткое молчание. Наконец, Распутин заговорил: “Знаешь, что? Ты в свою жизнь больше не будешь играть. Конец этому…” — пока он говорил, он все время смотрел мне напряженно в глаза. Я испытывал какое-то неприятное, напряженное чувство… После этого я до смерти Распутина никогда не играл, хотя оставался владельцем карточных клубов… После его смерти прекратилось действие странного гипноза, и я начал опять играть».

КАМАРИЛЬЯ ИМПЕРАТРИЦЫ

Но Симанович был отнюдь не единственным секретарем у Распутина. Вот уж кто вовсю пользовались его именем в своих интересах, так это князь М.Андронников, Волынский, Добровольский, Решетников, Комиссаров… Все их секретарство заключалось в элементарном посредничестве: они находили клиентов для Распутина и затем передавали ему от них деньги, оставляя значительную долю себе. И если бы не Акилина Лаптинская, преданная «старцу» до гроба в буквальном смысле — она обмывала его мертвого, регулировавшая хоть как-то денежные потоки, они бы почти полностью утекали в карманы вышеназванных господ.

Вырубова же сначала прониклась преклонением перед Распутиным под влиянием Аликс, ибо все ее чувства были настроены в унисон чувствам возлюбленной государыни. Но мистическим это преклонение стало после железнодорожной катастрофы, в которую попала Аннушка 2 января 1915 года. Она возвращалась из Царского Села в Петроград, когда паровоз и первый от него вагон первого класса, в котором ехала Вырубова, сошли с рельс. «Я почувствовала, что проваливаюсь куда-то головой вниз и ударяюсь об землю…», — вспоминала она. Ее вытащили из-под развалин вагона в бессознательном состоянии и положили прямо на снег. Лишь через некоторое время ее перенесли в теплушку. О случившемся узнала августейшая подруга и тут же примчалась на санитарном автомобиле. Аннушка с переломанными ногами и бедрами, с разбитой головой и поврежденными внутренностями металась в бреду и повторяла только одну фразу: «Отец Григорий, помолись за меня». Вскоре, узнав о случившемся, в больницу приехал и сам Распутин. Он бесцеремонно растолкал столпившихся у кровати умирающей царя, царицу, великих княжон, ее отца и мать и всех остальных, взял Аннушку за руку и громким повелительным голосом приказал: «Аннушка, проснись, поглядь на меня!» И она открыла глаза, улыбнулась и сказала: «Отец Григорий, это ты? Слава Богу!» После чего снова забылась, но уже в спокойном, здоровом сне. «Поправится», — сказал «старец», шатаясь вышел из палаты и рухнул в обмороке — такое душевное и физическое напряжение пришлось перенести ему. Аннушка действительно выжила, хотя врачи уже поставили ей смертельный диагноз, но осталась калекой и передвигалась до конца дней, до 1929 года, только с помощью костылей. Но жизнь, жизнь-то Распутин ей сохранил! После этого он еще больше усилил свою власть и над царицей, и над Вырубовой, а через них — над царем, хотя тот и без этого не сомневался в Божественности мужика. Чудеса с исцелением, которые творил Распутин, нельзя отрицать — он их творил на глазах многих. Ну, а сейчас вернемся к одному из «банды четырех» — Рубинштейну. Царица по рекомендации Распутина доверила ему чрезвычайно деликатное поручение. Вот что пишет об этом Симанович: «Царица имела в Германии бедных родственников, которым она помогала. Во время войны денежные переводы в Германию не производились, и царица беспокоилась о своих нуждающихся родственниках. Поэтому она искала возможности тайным образом переслать деньги в Германию. Роль Рубинштейна в этом деле была очень деликатна и опасна, но он исполнял поручение царицы с большой ловкостью и этим заслужил ее благодарность…

Отношения Рубинштейна с царицей никому не были известны, но путем ловкой рекламы Рубинштейн сумел распространить слухи, что он состоит банкиром царского дома. Мануйлов, секретарь Штюрмера - председателя Совета министров и одновременно министра внутренних и иностранных дел, ставленника Распутина, с особым усердием заботился о том, чтобы эти слухи получили бы более широкую огласку. Однако скоро Рубинштейна постиг тяжкий удар. Он скупил все акции страхового общества «Якорь» и с большою прибылью продал их одному шведскому страховому обществу. Планы застрахованных в «Якоре» крупных зданий он послал в Швецию. Среди них находились чертежи многих украинских сахарных заводов.

Это произошло как раз в то время, когда по примеру великого князя Николая Николаевича искали по всей России шпионов. В охоте за шпионами гибла масса невинных людей, она вызвала всеобщее смятение. Почта и пассажиры на границе Швеции подвергались строгому контролю. Когда контролирующие чиновники увидели посылаемые Рубинштейном планы, они вообразили себя напавшими на след большой шпионской организации. Неприятное событие произошло вскоре после назначения Штюрмера. Старик Горемыкин уже не мог помочь. Распутин, недовольный некоторыми финансовыми махинациями Рубинштейна, также был настроен к нему не особенно добро

желательно. По распоряжению военных властей банкира арестовали, что вызвало внимание всей России. Особенно неприятным был этот арест для евреев, так как он давал новую пищу для разговоров о еврейской шпионской деятельности. Друг Рубинштейна консул Вольфсон, находящийся в хороших отношениях с графиней Клейнмихель, был также арестован.

Арест Рубинштейна потряс царицу. Она предположила, что он вызван как раз произведенными по ее поручению Рубинштейном операциями. Ее беспокойство улеглось только после того, как выяснилось, что арест с ее поручениями ничего общего не имел. Она все очень боялась, что ее отношения к Рубинштейну могли как-нибудь раскрыться, что, конечно, вызвало бы неслыханный скандал. Царицу все это сильно тревожило».

Не проходит мимо этого факта А.И., но интерпретирует его, как всегда, в соответствии со своей концепцией еврейского демонизма. «Самым настойчивым ходатаем за Рубинштейна, которому грозило 20 лет каторги, была сама царица, — пишет Солженицын, не объясняя ни словом причину столь непонятного участия на столь высоком уровне в судьбе еврея-банкира. — Сам и Распутин шлет телеграмму Государю в Ставку, — продолжает далее А.И. — что и Протопопов “умоляет, чтобы ему никто не мешал”, также и контрразведка… “Ласково беседовал об узнике, по-христиански”. Чувствуете, откуда повеял ветер? Какой вывод может сделать читатель, не знающий подоплеки? Что вокруг Распутина пригрелись не просто мошенники-евреи, но немецкие шпионы, которых он прикрывал, оказывая постоянное давление на царицу. Продолжаем цитату: «Еще через три недели А.Ф.: “Насчет Рубинштейна, он умирает. Телеграфируй… немедленно (на Северо-Западный фронт)…передать Рубинштейна из Пскова министру внутренних дел”, то есть, все тому же ласковому христианину Протопопову. И на следующий день: “Надеюсь, ты телеграфировал насчет умирающего Рубинштейна?” – И еще через день: “Распорядился ли ты, чтобы Рубинштейн был передан министру внутренних дел? Иначе он помрет, оставаясь в Пскове, — пожалуйста, милый!”»

Но даже вмешательство царицы не сразу сыграло свою роль. Для борьбы с германским шпионажем была создана «Следственная комиссия генерала Батюшина». И, как отмечает Солженицын, Рубинштейн подозревался в «спекулятивных операциях с немецким капиталом, финансовых операциях в пользу неприятеля, дискредитировании рубля, переплате заграничным агентам при заказах интендантства и в спекуляции хлебом на Волге». Все перечисленное, конечно же, не украшает Рубинштейна, но точно такой же практикой занимались практически все предприниматели и финансисты, независимо от национальности.

Рубинштейн был арестован 10 июля 1916 года, выпустили же его лишь спустя пять месяцев — всего за 10 дней до убийства Распутина 6 декабря — «за отсутствием состава преступления». Но если бы не Распутин и царица, будем справедливы, конечно же, Рубинштейн так легко бы не отделался.

Рассказав об этом деле, Солженицын почему-то не поставил точку. Что ж, как говорится, и на старушку бывает прорушка. А то бы читатель так и остался в уверенности, что Рубинштейн действительно был немецкий шпион, да Распутин вытащил его из петли. Уже описывая события Февральской революции, Солженицын сообщает о том, что Рубинштейн (все-таки кандидат юридических наук) обращается в Чрезвычайную следственную комиссию с жалобой на неправомочные действия комиссии Батюшина. Против генерала, а также полковника Розанова и других следователей возбуждается дело и, как вынужден признать Солженицын, «оказывается, что вымогательство взяток с банкиров и сахарозаводчиков у них, видимо, было немалое…» Итак, «видимо»… Очень деликатным мог быть Солженицын, однако, лишь в определенных обстоятельствах.

Николай II и Александра считали Распутина «Божьим человеком», вся Россия же — от простых крестьян до всех членов царской семьи — антихристом. Пьяные, безумные оргии «старца», его эротоманство и вседозволенность, которые он допускал, становились, благодаря прессе, тут же известными общественности. Народная молва раздувала «подвиги» тобольского мужика еще на порядок, если не больше. Но особое отвращение к августейшей чете, особенно к царице, настоящий взрыв омерзения, вызвало письмо Александры Распутину. Размноженное на гектографе послание царицы раздавал депутатам лично председатель Думы, лидер Октябристов (т.е. партии монархистов!) Александр Гучков в самом начале 1912 года. Мнение всех, читавших письмо, было однозначно: мужик — любовник царицы! Дума принимает запрос, в котором цитировалась дословно… запрещенная цензурой статья известного богослова и публициста Новоселова, где он без обиняков задавал вопрос Святейшему Синоду: «Как долго можно терпеть эротомана, хлыста, шарлатана, эту уголовную комедию, жертвами которой стали многие, чьи письма находятся в моих руках?». Сестра царя великая княгиня Ксения записывает в своем дневнике 22 февраля: «Весь Петербург взбудоражен тем, что творит в Царском Селе этот Распутин. У царицы, увы, этот человек может все!!!» Даже вдовствующая императрица, мать Николая II Мария Федоровна в беседе с вновь избранным председателем Думы Родзянко с горечью сокрушалась, что Распутин может опрокинуть империю. Впоследствии эту мысль чеканно сформулирует Керенский: «Без Распутина не было бы Ленина».

И все-таки было бы большим преувеличением считать главным виновником катастрофы, обрушившейся на Россию, проходимца Распутина. Он лишь стал олицетворением или, если так можно выразиться, «визитной карточкой» того прогнившего режима, который его породил. Умный и наблюдательный Морис Палеолог, французский посол, хорошо это понимал.

«Что политику России делает камарилья императрицы, факт несомненный. Но кто руководит самой этой камарильей? От кого получает она программу и направление? — спрашивал он в своем «Дневнике». — Конечно, не от императрицы. Публика любит простые идеи и общие олицетворения и не имеет точного представления о роли царицы; поэтому она расширяет эту роль и в значительной степени ее искажает. Александра Федоровна слишком импульсивна, слишком заблуждается, слишком неуравновешена, чтобы создать политическую систему и следить за ее проведением. Она является главным и всемогущим орудием заговора, который я постоянно чувствую вокруг нее: однако она не более как орудие.

Точно так же лица, группирующиеся вокруг нее: Распутин, Вырубова, генерал Воейков, Танеев, Штюрмер, князь Андронников и пр., — лишь подручные, статисты, подобострастные интриганы или марионетки. Министр внутренних дел Протопопов, производящий более внушительное впечатление, обязан этой обманчивой внешностью раздражению мозговых оболочек. За его экспансивным фанфаронством и суетливой активностью нет ничего, кроме раздражения спинного мозга. Это мономан (одна из форм психического расстройства. — В.К.), которого скоро отправят в дом для умалишенных.

Кто же, в таком случае, руководит царскосельской камарильей? Я тщетно расспрашиваю тех, кто, казалось, наиболее способны были бы удовлетворить мое любопытство, и получаю лишь неопределенные или противоречивые ответы, гипотезы, предположения.

Если б я, тем не менее, принужден был сделать выводы, я сказал бы, что пагубная политика, за которую императрица и ее партия будут нести ответственность перед историей, внушается им четырьмя лицами: это — лидер крайней правой в Государственном Совете Щегловитов; петроградский митрополит преосвященный Питирим; бывший директор департамента полиции Белецкий и, наконец, банкир Манус.

Вне этих четырех лиц я вижу лишь игру сил анонимных, коллективных, разбросанных, подчас бессознательных, которые выражают, может быть, исключительно вековое действие царизма, его инстинкт самосохранения, всю органическую жизненность, которая еще остается в нем.

В этом квартете я приписываю особую роль банкиру Манусу: он обеспечивает сношения с Берлином. Это через него Германия заводит и поддерживает свои интриги в русском обществе; он является распределителем германских субсидий...»

Однако почему, предъявляя банкиру столь серьезные обвинения, французский посол не предпринимал никаких практических шагов? В конце концов, несмотря на общий бардак, царская контрразведка сумела бы вывести Мануса за ушко да на солнышко. Уж если банкир самой царицы Рубинштейн просидел в тюрьме под следствием почти полгода, то Манус явно загремел бы под высшую меру. Но дело в том, что Франция больше всего опасалась сепаратного сговора царской России с Германией, тогда ей неминуемо грозило поражение, она и так вела войну на последнем дыхании. Манус попал в поле зрения французского посла, но все его обвинения в адрес банкира не стоят и ломанного гроша: нет конкретных фактов. Если бы они были, он бы, можно не сомневаться, довел бы их до сведения русской контрразведки.

Манус попал к Солженицыну из «Дневников» Палеолога, у которого тоже фигурирует «банда четырех», но состав ее, как видите, несколько иной: А.И. ловко перекроил его. И все-таки, кто же на самом деле этот Манус — всемогущий (по-Солженицыну) закулисный «кукловод» Распутина? Сын врача-иудея, он принял православие и стал Игнатием Порфирьевичем. Начинал неофит скромно — агентом по финансовой части Самаро-Оренбургской железной дороги, потом перебрался на Царскосельскую железную дорогу, стал играть на Петербургской бирже и благодаря удачным операциям с ценными бумагами скопил огромное состояние — к началу 1914 года оно оценивалось в 30 миллионов рублей!

Манус стал членом Совета Сибирской торговой биржи, председателем правления Российского транспортного и страхового общества, крупнейшим акционером Русского торгово-промышленного и Международного банков, Общества Путиловских заводов, Общества Сормовских заводов и т.д. Но знал ли Палеолог (скорее всего — нет, иначе не считал бы его агентом Берлина), что Манус был также крупнейшим партнером французских (!) банкиров, размещая акции русских компаний на французском рынке, поэтому поражение Франции прежде всего больно ударило бы по нему же самому.

Уверенность Палеолога в прогерманской позиции Мануса связана, скорее всего, с близостью последнего с Распутиным. А тот с самого начала был противником войны с Германией, а затем стал ярым сторонником сепаратного мира с ней. Он это так объяснял: «Не могу я любить французов… Они республиканцы и революционеры… Я могу работать только с монархистами. Но монархисты не должны никогда

воевать между собой, а всегда хорошо между собой уживаться. Поэтому Россия должна как можно скорее помириться с Германией».

Сказано это было в крепком подпитии на вечере у подруги фрейлины императрицы фон Деем Кушиной, да вообще-то Распутин никогда и не скрывал этих своих взглядов. Для Франции же выход России из войны был смерти подобен и если бы не выступление на стороне Антанты Америки, для французов несомненно повторился бы 1870 год. И тем не менее наблюдения посла на многое проливают свет:

«Отставлен по болезни председатель Совета министров Горемыкин,- читаем мы далее у Палеолога. - Заменен Борисом Владимировичем Штюрмером членом Гос. Совета, церемониймейстером двора, бывшим ярославским губернатором и прочая, и прочая. Горемыкин действительно устарел (ему 78 лет), и если у него еще сохранились наблюдательность, критическая способность, осторожность, то у него совсем не хватало воли к управлению и активности. Вслед за увольнением председателя Совета министров Горемыкина, та же участь постигла и министра внутренних дел А.Н.Хвостова. Обе должности унаследовал Штюрмер.

Отставка Хвостова — дело рук Распутина. В течение некоторого времени между этими двумя лицами шла борьба не на живот, а на смерть. По этому поводу по городу ходят самые странные, самые фантастические слухи. Говорят, будто Хвостов хотел убить Гришку через преданного ему агента, Бориса Ржевского; Хвостов при этом действовал в союзе с прежним приятелем Распутина, ставшим затем его злейшим врагом, с монахом Иллиодором, живущим теперь в Христиании (Осло – В.К.). Но директор департамента полиции Белецкий, креатура Распутина, напал на след заговора и донес непосредственно императору. Отсюда внезапная отставка Хвостова.

Три дня всюду собирал сведения о новом председателе Совета министров. То, что я узнал, меня не радует. Штюрмеру 67 лет. Человек он ниже среднего уровня. Ума небольшого; мелочен; души низкой; честности подозрительной; никакого государственного опыта и никакого делового размаха. В то же время с хитрецой и умеет льстить.

Происхождения он немецкого. Он внучатый племянник того барона Штюрмера, который был комиссаром австрийского правительства по наблюдению за Наполеоном на острове св. Елены. Ни личные качества Штюрмера, ни его прошлая административная карьера, ни его социальное положение не предназначали его для высокой роли, ныне выпавшей ему. Все удивляются этому назначению. Но оно становится понятным, если допустить, что он должен быть лишь чужим орудием; тогда его ничтожество и раболепность окажутся очень кстати. Назначение Штюрмера — дело рук камарильи при императрице; за него пред императором хлопотал Распутин, с которым Штюрмер близко сошелся. Недурное будущее все это нам готовит!

Штюрмер назначил управляющим своей канцелярией Манасевича- Мануйлова. Назначение скандальное и знаменательное. Я его знал и до моего назначения посланником. Я с ним виделся около 1900 года в Париже, где он работал как агент охранного отделения под руководством Рачковского, известного начальника русской полиции во Франции.

В последнее время он принимал участие в подвигах охранного отделения; у этого прирожденного пирата есть страсть к приключениям и нет недостатка в мужестве. В январе 1905 г. он, вместе с Гапоном, был одним из главных инициаторов рабочей демонстрации, использованной властями для кровавой расправы на Дворцовой площади. Несколько месяцев спустя он оказался одним из подготовителей погромов, пронесшихся над еврейскими кварталами Киева, Александровска и Одессы...»

Хорош, однако, еврей, организующий еврейские погромы, не правда ли? Кстати, Манасевич тоже был крещен, его усыновил богатый русский купец Мануйлов. Как правило, выкресты обычно становились самыми ярыми юдофобами. Но посол, тем не менее, видел отнюдь не со стороны евреев главную угрозу для России, а прямо с противоположной. Столь красочно описывая «банду четырех», Солженицын даже не упомянул имени Питирима — вот уж кто, действительно, был истинным бандитом в рясе. Из экзархов Грузии он стараниями Распутина и под мощным давлением царицы был поставлен сначала митрополитом Петроградским и Ладожским, хотя перед назначением открылось, что новый иерарх — гомосексуалист: ничего более позорного, чем священнослужитель, впавший в содомский грех, в те времена даже невозможно было себе представить, тем более для людей религиозных, чтящих Священное Писание. Но Питирим был удобен Распутину. Вот, что пишет Палеолог в своем «Дневнике»:

«Назначение Питирима петроградским митрополитом повело к тому, что Распутин стал полным хозяином в церковных делах. Так, он только что заставил капитулировать пред собой Святейший Синод, который должен был утвердить канонизацию «раба Божьего» Иоанна Тобольского. Приятель Распутина, циничный архиерей Варнава, не рассчитывал на столь скорую и блестящую победу. Для полноты картины этот Варнава будет посвящен в архиереи.

Бывший председатель Совета министров Коковцев был сегодня у меня; я очень ценю его здравый патриотизм и ясный ум. Он, как и всегда, настроен пессимистически: мне даже кажется, что он старается скрыть от меня всю глубину своего отчаяния… Говоря об общем внутреннем положении России, он придает большое значение демо

рализации русского духовенства. Его голос при этом дрожит, и в нем слышится скорбное чувство; он заканчивает такими словами: “Духовные силы страны переживают сейчас тяжелое испытание, и вряд ли они его выдержат. Высшее духовенство почти сплошь находится в полном подчинении у Распутина и его клики. Это какая-то мерзкая болезнь, это гангрена, которая разъедает церковный организм. Я готов плакать от стыда при мысли о тех гнусных проделках, на которые теперь пускается Синод…”

Распутинская клика в Синоде ликует ввиду растущего расположения императрицы к Штюрмеру и доверия, оказываемого ему Николаем. Митрополит Питирим и архиереи Варнава и Исидор уже чувствуют себя главами церковной иерархии; они говорят о предстоящей радикальной чистке высшего духовенства; это означает изгнание всех игуменов и архимандритов, которые еще не преклонились перед Покровским эротоманом-мистиком и считают его антихристом. Несколько дней, как по рукам ходят списки расстригаемых и увольняемых, и даже списки намеченных к ссылке в те дальние сибирские монастыри, откуда нет возврата.

Отставной министр Кривошеин говорил мне вчера с отчаянием и с отвращением: “Делаются и готовятся вещи отвратительные. Никогда не падал Синод так низко… Если кто-нибудь хотел бы уничтожить в народе всякое уважение к религии, всякую веру, он лучше не мог бы сделать… Что вскоре останется от Православной Церкви? Когда царизм, почуяв опасность, захочет на нее опереться, вместо Церкви окажется пустое место (так оно и произошло в скором времени. — В.К.). Право, я сам порой начинаю верить, что Распутин антихрист…»

Экстрасенс или любоник?

Вся Россия была свидетельницей той вакханалии, которую развел вокруг трона «Божий человек», он же «антихрист». Чтобы о нем ни говорили, но это была сильная, харизматическая личность, при которой и Рубинштейн, и Манус, и Симанович, и Манасевич-Мануйлов были всего лишь прихлебатели, обделывавшие под покровительством могущественного патрона свои личные делишки. И не они, а сама августейшая особа стояла за спиной тобольского мужика. Он стал для нее всем: и ясновидцем, и святым, и вообще самым-самым.

Вот что писала Александра в порыве откровенности «Божьему человеку» в том злополучном послании: «Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник. Как томительно мне без тебя. Я только тогда душой покойно отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко мне тогда бывает. Тогда я желаю мне одного, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятьях (sic! — В.К.) О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня. Где ты есть? Куда ты улетел? А мне так тяжело, такая тоска на сердце… Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Анне о моих страданиях без тебя. Аня добрая, она хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь опять около меня? Скорее приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословения и целую твои блаженные руки. Вовеки любящая тебя М[ама]».

Письмо это по одной версии выкрал у Распутина иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов), бывший вначале его страстным почитателем, а затем ставший не менее страстным обличителем, по другой же версии Распутин сам подарил его в приступе пьяного хвастовства Илиодору, причем таких писем показал целую пачку. Но и одного оказалось достаточно, чтобы вся Россия поднялась на дыбы. Министр внутренних дел А.Макаров, получивший эту должность по протекции Распутина, провел сверхсекретную операцию, в которой задействовал лучших сыщиков, и денег не жалел — в результате оригинал письма оказался у него. Премьер В.Коковцов посоветовал министру передать письмо без свидетелей — из рук в руки — императрице. Но Макаров решил выслужиться, забыв, кто правит бал в России: он передал письмо царю. По воспоминаниям того же Коковцова, Макаров рассказал ему, что «Государь побледнел, нервно вынул письмо из конверта и, взглянувши на почерк императрицы, сказал: “Да, это не поддельное письмо”, - а затем открыл ящик своего стола и резким, совершенно непривычным ему жестом швырнул туда конверт».

После этого царь окончательно сломался. В его восковой душе и ватном мозгу наступила полнейшая апатия. Он полностью отдал бразды правления государством своей возлюбленной супруге, а через нее — Распутину. «Вред, приносимый им, — писал впоследствии о Николае В.И.Гурко, камергер и член Госсовета, — был непосредственный. Ведь ему Россия обязана тем, что правящий синклит в последний, распутинский период царствования становился все непригляднее и вызывал к себе, благодаря близости к этому человеку, и отвращение, и возмущение».

То нашумевшее письмо, ставшее известным всей России, было, как уже говорилось, одно из многих, которые посылала царица Распутину. После скандала она стала осторожной, но в материалах Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства фигурируют две очень откровенные телеграммы от нее:

«9.4.16. В Покровское из Царского Села. Новому. Всей душой, всеми мыслями с тобой. Помолись обо мне и Николае в светлый день. Люблю, целую. Душка».

«2.12.16. В Покровское из Царского Села. Новому. Ничего не пишешь, страшно по тебе соскучилась, приезжай скорее, помолись о Николае. Люблю, целую. Душка».

«Душка» — одно из любимых обращений Распутина (Нового) к женщинам. Видимо, так он называл и царицу, находясь с ней тет-а-тет, как и всех остальных своих дульциней. Но она-то этого не знала!

«Всей душой, всеми мыслями с тобою», «Страшно по тебе соскучилась, приезжай скорее… Люблю, целую», — так писать может только страстно влюбленная женщина…

Несоразмерно выпячивая Рубинштейна, Солженицын ни словом не упоминает о главных подручных Распутина — А.Хвостове и С.Белецком. Благодаря «старцу» они заняли посты министра и товарища (заместителя) министра внутренних дел. «Хвостов и Белецкий — два классических афериста и проходимца, рожденных разложением высших слоев государственного аппарата», — пишет не кто-нибудь, а один из крупнейших антисемитов нашего времени О.Платонов. Так спрашивается, кто же разложил эти высшие слои? Четыре еврея, прилипшие к Распутину? Это они, что ли, тасовали министров, премьеров и командующих фронтов? С осени 1915 года по осень 1916-го сменилось шесть министров внутренних дел, три военных министра, четыре министра земледелия и т.д. Премьер-министра и одновременно министра внутренних, а также иностранных дел Бориса Штюрмера, занявшего эти посты в 1916 году благодаря Распутину, в Думе открыто назвали вором, изменником, согнали с трибуны и выгнали вон из зала заседаний.

Обо всем об этом в откровенном разговоре рассказал царю протопресвитер о. Георгий Шавельский. Николай согласно кивал головой, но когда Аликс, узнав об их беседе, возмутилась: «И ты его слушал!» — августейший повелитель, как нашкодивший щенок, стал непорядочно оправдываться: «Еще рясу носит, а говорит мне такие дерзости». Дерзость же заключалась в том, что Шавельский набрался смелости сказать в лицо царю, что если начнутся народные волнения, армия его не поддержит, даже в гвардии идут серьезные разговоры о государственном перевороте вплоть до смены династии. «Если разразится революционная буря, она может все смести: и династию, и, может быть, даже Россию… Страшно сказать: вас с семьей могут разорвать на клочки… От вас требуется немного: приставьте к делу людей честных, серьезных, государственных, знающих нужды народные…» — Шавельский имел в виду убрать Распутина.

Когда то же самое в тупую голову царя пытался вдолбить великий князь Николай Николаевич (Николаша), которого царь обожал, тот заплакал, обнял дядю и поцеловал. «Ничего не выйдет, — заключил великий князь, рассказав об этом эпизоде Шавельскому. — Все в ней, она всему причиной». И еще раньше он делился с о. Георгием: «Дело не в Штюрмере, не в Протопопове и даже не в Распутине, а в ней, только в ней…»

Правительственная чехарда влекла за собой полный раздрай в государстве. «Народ это наблюдал, видел и переживал, народная совесть смущалась, и в мыслях простых людей зарождалось такое логическое построение: идет война, нашего брата, солдата, не жалеют, убивают нас тысячами, а кругом во всем беспорядок, благодаря неумению и нерадению министров и генералов, которые над нами распоряжаются и которых ставит царь», — так описывал нравственную атмосферу тех лет М.Родзянко. Ни он, ни П.Милюков, ни Г.Катков, ни В.Гурко, ни В.Коковцов, ни кто-либо из виднейших, авторитетнейших и честнейших государственных деятелей той поры, пытаясь объяснить распутинщину как явление, ни разу нигде не упоминают тех четырех евреев, которых Солженицын превратил в этаких злых демонов , виновных в гибели империи. Трагедию русского народа, таким образом, А.И. превращает в дурной фарс, не понимая законов истории, не умея разобраться в историческом кризисе, в котором оказалась Россия в результате полностью прогнившего и пережившего себя самодержавия.

Вся Россия требовала убрать мужика, который стал ее позором перед всем миром, но любой из государственных деятелей, поднимавший голос против этого проходимца, тут же обрекал себя на опалу царицы. Даже Столыпин, любимец Солженицына, «спаситель династии», не избежал этой участи. Стоило ему всерьез взяться за Распутина и выслать его в Сибирь, в его родное село Покровское, как императрица пришла в ярость, хотя Столыпин, как он рассказал об этом М.Родзянко, действовал при «кажущемся безмолвном согласии государя». Августейший супруг получил достойную взбучку, и за «старцем» отправили Вырубову, которая с торжеством вернула его в столицу.

А Столыпин оказался в вакууме. И хотя стрелял в него еврей Богров, но само убийство было организовано помощником министра внутренних дел (то есть заместителем самого Столыпина!) генералом Курловым, которому поручили все дела охраны царя и его приближенных в Киеве. А получил должность Курлов с подачи… Распутина. Было назначено следствие, но дело по обвинению генерала Курлова, а также Кулябко, Веригина и Спиридовича было прекращено по прямому указанию царя — формально, ибо он лишь озвучивал то, что решали его венценосная супруга и «Божий человек». Напрасно новый премьер Коковцов доказывал царю, что такое решение лишь дискредитирует его, но Николай то ли был зомбирован своей несравненной Аликс, то ли не желал, чтобы на это темное дело был пролит свет…

Как можно считать здоровым государственное правление, в котором преобладают не государственные интересы, а похоть, облаченная в мистическую мишуру! Впрочем, и сам Владимир Николаевич Коковцов вылетел из своего кресла буквально по той же причине, что и его предшественник Столыпин. После назначения Коковцова премьером

к нему был послан императрицей Распутин — «посмотреть его душу». Коковцов не без юмора описал эти «смотрины».

«Старец» явился, молча сел и уставился на премьера. «Его глаза глубоко сидящие в орбите, близко посаженные друг к другу, маленькие, серо-стального цвета были пристально направлены на меня, и Распутин долго не сводил их с меня, точно он думал произвести гипнотическое воздействие или просто изучал», — так описал в своих мемуарах эту почти комическую сцену Коковцов. — Наконец, Распутин заговорил, но речь его больше походила на бормотанье: «Что ж, уезжать мне, что ли? Житья мне больше нет, — чего плетут про меня».

Коковцов вместо ответа, какого ждала от него императрица, как честный и мужественный человек, сказал прямо противоположное: «Да, конечно, вы хорошо сделаете, если уедите… Вы вредите Государю, появляясь во дворце, давая кому угодно пищу для самых невероятных выдумок и заключений». Распутин мрачно буркнул в ответ: «Ладно, я — худой, уеду, пущай справляются без меня, зачем меня зовут сказать то, да другое…»

Когда Распутин передал этот разговор царице, она в тот же миг разлюбила премьера. И хотя он продержался до января 1914-го, но скорее был «зиц-председателем»: важнейшие государственные решения и назначения принимались через его голову. Его сменил 75-летний Иван Логгинович Горемыкин, пресмыкавшийся перед Распутиным, который насмешливо называл его «старче». Зная, кто правит бал в царском дворце, Горемыкин послушно назначил министром финансов Петра Барка, 43-летнего директора-распорядителя Волжско-Камского банка. Он занимал перед этим должность руководителя департамента в министерстве финансов, затем вновь вернулся на госслужбу в качестве заместителя министра торговли и промышленности. Барк был одним из первых банкиров, который задолго до Рубинштейна и Мануса подружился с Распутиным, и при очередной беседе с царицей «старец» передал ей свое «наитие свыше» о «хорошей душе» Барка. С приходом его в Минфин рухнула финансовая система, с таким трудом налаженная Витте, Столыпиным и Коковцовым. Крупный банкир и владелец газеты «Дым отечества» Алексей Филиппов так оценил переворот, совершенный Барком: «Началось широкое субсидирование из государственных средств частных банков, якобы для поддержки промышленных предприятий… в то время как средства употреблялись заправилами банков на скупку биржевых ценностей и для игры на понижение, что будет особенно опасно в первый период войны».

Барк не был евреем, Барк был русским, православным, имеющим очень далекие немецкие корни. Но о нем у Солженицына ни слова.

«Все прогнило», — эти слова, якобы сказал Шеварднадзе Горбачеву, когда они прогуливались под соснами в Пицунде на правительственной даче, той самой, на которой «взяли» Н.С.Хрущева в октябре 1964-го и отвезли на Пленум ЦК КПСС, тайно от него созванный и сместивший его с трона. У Эдуарда Амвросиевича и Михаила Сергеевича кишка была тонка организовать новый заговор, но характерно то, что первыми ощущали приближение катастрофы те, кто стояли во главе государства: так было при царе, при Сталине, при Хрущеве, при Брежневе. К концу царствования Николая II все прогнило в системе государственного управления. И это лучше всего понимали наиболее близкие к царю люди.

Безответственная власть

Солженицын ничего не говорит о том, как министр внутренних дел А.Хвостов, его заместитель С.Белецкий и Распутин съезжались у Вырубовой и вчетвером они решали, с чем «старцу» пожаловать к «папе» и «маме» (так он называл Николая и Александру), какие советы давать по части назначений, перемещений, награждений, раздачи многомиллиардных подрядов и концессий и т.д. — истинная «банда четырёх».

Об этом Белецкий подробно докладывал Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, его показания не мог не читать Солженицын, значит, умышленно утаил от читателя. Предлагая «папе» кандидатов на высокие должности, «мама» исходила из единственного критерия: «Любит нашего Друга или нет». Ну, а кто его любит, а кто не любит — определял сам Распутин. И делал очень хитро: сначала внушал Вырубовой нужную мысль, та обсуждала ее с царицей, которая якобы и принимала решение, получавшее затем полное одобрение «нашего Друга». И так вершилась государственная политика!

Поэт Александр Блок, назначенный редактором протоколов Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, присутствовавший на большинстве допросов тех, кто еще недавно вершил эту самую политику, сделал характерное заключение: «Старая русская власть делилась на безответственную и ответственную. Вторая несла ответственность только перед первой, а не перед народом. Такой порядок требовал людей верующих (вера в помазание), мужественных (нераздвоенных) и честных (аксиома нравственности). С непомерным же развитием России вглубь и вширь он требовал еще — все повелительнее — гениальности. Всех этих свойств давно уже не было у носителей власти в России. Верхи мельчали, развращая низы. Все это продолжалось много лет. Последние годы, по признанию самих носителей власти, они были уже совершенно растеряны». И ни слова о разрушительной роли евреев — хотя сам Блок был изрядный антисемит, несмотря на то, что вел свой род от выкреста Иоганна фон Блока, лейб-медика Павла I.

На допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства последний царский министр внутренних дел А.Протопопов очень четко обрисовал эту ситуацию: «Начальства было много. Но направляющей воли, плана, системы не было и не могло быть при общей розни среди исполнительной власти и при отсутствии законодательной работы и действительного контроля над работой министров. Верховная власть была в плену дурных влияний и дурных сил. Движения она не давала. Совет министров имел обветшавших председателей, которые не могли дать направления работам…»

Я привел всего лишь короткий отрывок, представляющий квинтэссенцию из подробных показаний Протопопова. Но что выбрал из многостраничного текста Солженицын? «Протопопова спрашивают о том, как его назначили министром внутренних дел, а в ответ он напоминает о своем циркуляре — “значительно расширил правожительство евреев” в Москве; вообще, главные задачи? — “во-первых, продовольственное дело, (за ним) на очереди прогрессивное движение: еврейский вопрос…” Директор департамента полиции А.Т.Васильев не упустил отметить, что помогал защите сахарозаводчиков (евреев): “Грузенберг позвонил мне утром на квартиру и благодарил меня за содействие”; “Розенберг… пришел поблагодарить меня за хлопоты о нем”. Так допрашиваемые искали для себя смягчения» Вот уж действительно, страшней еврея зверя нет. Что хотел сказать Солженицын, описывая Грузенберга и Розенберга с их благодарностями? Вообще-то, так поступают все воспитанные люди — благодарят за доброе дело. Но А.И. придает этим малозначительным фактам особый смысл, подталкивая читателя к логическому выводу: евреи пришли к власти! Поэтому все так бегло, мимоходом, намеком, лишь бы выпятить любой ценой еврейскую тему, даже если «черной кошки вообще нет в темной комнате».

Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных действий бывших министров, главноуправляющих и прочих должностных лиц как гражданского, так и военного и морского ведомств была образована Временным правительством по инициативе Министра юстиции — Генерального прокурора А.Керенского 4 марта 1917 года и проработала до Октябрьского переворота. Председателем Комиссии был назначен известный адвокат Н.Муравьев, членами: от Госдумы кадет Ф.Родичев; от Исполкома Петроградского Совета Рабочих и Солдатских депутатов меньшевик Н.Соколов, а также С.Ольденбург — непременный секретарь Российской Академии наук, академик, член Госсовета от академической курии, один из основателей русской индологической школы, потомственный дворянин. После назначения С.Ольденбурга министром просвещения его сменил профессор Е.Тарле — в будущем академик, широко известный историк.

На I Всероссийском съезде Советов РСД 16 июня Муравьев сделал доклад, в котором обосновал правовую базу обвинения высших администраторов бывшей Российской империи в нарушениях законов не революционного времени, а законов, ими же разработанных и принятых, действовавших до падения самодержавия. Для работы в Комиссии были привлечены 59 следователей по особо важным делам со всей России, за исходный рубеж брался октябрь 1905 года, основные направления: царизм и его борьба с народом, Государственной думой и общественными организациями, национальным движением, печатью и т.д. Стенографические отчеты Комиссии были опубликованы в 7 томах в 1924–27 годах под названием «Падение царского режима».

И что же наиболее интересного нашел А.И. в этих семи томах? «Отметным признаком мартовских недель стали энергичные меры против известных или пресловутых юдофобов. Первым же арестованным, 27 февраля, был министр юстиции Щегловитов. Его обвиняли, что именно он дал указания пристрастно вести дело Бейлиса. В следующие дни были арестованы обвинители по делу Бейлиса прокурор Виппер и сенатор Чаллинский. Был арестован и д-р Дубровин, председатель “Союза русского народа”… По всей России катились сотенные аресты лиц — уже теперь за их прежние посты или прежние их настроения».

Вот и все о Чрезвычайной следственной комиссии — как будто она только тем и занималась, что делами антисемитов. Хотя, если взять того же Щегловитова, обвинение в его адрес, связанное с делом Бейлиса, было одним из самых незначительных и второстепенных. Он являлся одиознейшей фигурой в организации политических процессов, введения полевых судов и телесных наказаний для политических заключенных в бытность свою министром юстиции в 1906–15 годах. К сведению Натальи Дмитриевны, проверявшей все цитаты, даты, и прочий справочный материал, в 1915 году Иван Григорьевич за особые заслуги перед самодержавием был назначен из министров юстиции председателем Государственного Совета, в коей должности и дождался Февральской революции.

Бейлис и роль Щегловитова в его деле Комиссию интересовали меньше всего. А вот «главные задачи», о которых пространно докладывает следователям Протопопов, Солженицын вообще убирает из повествования. Они же в устах бывшего министра внутренних дел звучат как самое серьезное обвинение самодержавия, потерявшего всякий контроль над управлением страной.

«Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны — на громадную убыль… пути сообщения — в полном расстройстве… Двоевластие (Ставка и министерство) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам... Наборы обезлюдели деревню; остановили землеобрабатывающую промышленность, ощутил

ся громадный недостаток рабочей силы, пополнялось это пленными и наемным трудом персов и китайцев… Общий урожай в России превышал потребность войска и населения; между тем система запрета вывозов — сложная, многоэтажная, — реквизиции, коими злоупотребляли (Вот откуда берет начало практика продразверсток времен военного коммунизма! — В.К.), и расстройство вывоза создали местами голод, дороговизну товаров и общее недовольство… Многим казалось, что только деревня богата; но товара в деревню не шло, и деревня своего хлеба не выпускала. Но и деревня без мужей, братьев, сыновей и даже подростков тоже была несчастна. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно перед страхом реквизиций. Единственного пути к установлению цен — конкуренции — не существовало… Таксы развили продажу “из-под полы”, получилось “мародерство”, но не как коренная болезнь, а как проявление недостатка производства и товарообмена… Армия устала; недостатки всего принизили ее дух, а это не ведет к победе... Упорядочить дело было некому» - это всё из показаний Протопопова, которые напрасно искать у Солженицына. Зато у него читаем другое: «Нет, Февральскую революцию — не евреи сделали русским, она была совершена, несомненно, самими русскими… Мы сами совершили это крушение: наш миропомазанный царь, придворные круги, высшие бесталанные генералы, задубевшие администраторы, с ними заодно их противники — избранная интеллигенция, октябристы, земцы, кадеты, революционные демократы, социалисты и революционеры…»

Начав за здравие, А.И., как всегда, заканчивает за «еврейский упокой». Буквально на следующей странице — я даже глазам своим не поверил — читаем: «Февральская революция была совершена — русскими руками, русским неразумием. В то же время в ее идеологии — сыграла значительную, доминирующую роль та абсолютная непримиримость к русской исторической власти, на которую у русских достаточного повода не было, а у евреев был. И русская интеллигенция усвоила этот взгляд».

Наверное, поэтому и считал вождь «большевицкой еврейской партии» тов. В.И.Ленин русскую интеллигенцию не мозгом нации, а говном нации. Крайности сходятся. Вот и сошлись: Солженицын и столь ненавидимый им Ленин.Для Солженицына и русская интеллигенция, и русский народ — это говно, умело используемое евреями в качестве удобрения. Временное правительство — тоже говно, реальная же власть — у Совета рабочих и солдатских депутатов — жесткого теневого правительства. «Потом оказалось, что был в Исполнительном комитете десяток солдат, вполне показных и придурковатых (sic. — В.К.)… держимых в стороне. Из трех десятков остальных, реально действующих, — больше половины оказались евреи-социалисты. Были и русские, и кавказцы, и латыши, и поляки, - русских меньше четверти». А если точнее? Сколько конкретно человек входило в Исполнительный комитет? И каков по цифрам был национальный состав ИК? Да желательно бы знать, кто из членов Исплнительного комитета задавал в нем тон? Солженицын предпочитает обходиться общими, туманными определениями: больше половины, четверть, нездоровая пена русской общественности… Невольно возникает вопрос: как же это смогли евреи-социалисты подчинить себе Петросовет? Они что, составляли какую-то еврейскую группу, действующую дружно и сплоченно? Да нет же, социалисты представляли собой пеструю смесь, и разногласия между ними были непримиримыми. Вот только три ведущих партии: эсеры, большевики и меньшевики, готовые съесть друг друга. Да не будем забывать такой факт: в Петросовет евреи попали не в результате какого-то сионистского заговора, но исключительно благодаря свободному волеизъявлению народных масс, тех, кого сегодня называют по-научному электоратом. Прошу обратить внимание на этот постоянный рефрен, на который все время соскакивает Солженицын, как тупая иголка на заигранной пластинке: кукловоды-евреи и ты, покорный им народ. Русская интеллигенция усвоила от евреев непримиримость к русской исторической власти: прочел бы это Павел Иванович Пестель. Или Кондрат Федорович Рылеев, повешенный рядом с Пестелем. Или Александр Сергеевич Пушкин, написавший пророческие строки о царе:

«Самовластительный злодей,

Тебя, твой трон я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостью я вижу!

Солженицын поступает проще: выдергивает еврея Исидора Гольденберга и пространно цитирует его беседу с французским дипломатом Клодом Анэ: «Приказ No 1 — не ошибка; то была необходимость… В день, когда мы сделали революцию, мы поняли, что если мы не уничтожим старую армию, она раздавит революцию. Мы должны были выбирать между армией и революцией, и мы не колебались: мы выбрали последнюю… (и нанесли), я смею сказать, гениальный удар».

Монолог Гольденберга воспринимается как откровение еврея, выражающего еврейскую точку зрения — они же «доминировали» в Исполкоме Петросовета! Хотя на самом деле доминировали в нём русские. И упоминаемый исторический приказ No 1 принимал не Исполком, а рабочая и солдатская секции Петроградского Совета на объединенном заседании 1 (14) марта 1917 года. Выработку же Приказа осуществила избранная Советом комиссия во главе с членом Исполкома офицером Н.Соколовым. Солженицын считает Исполком Петросовета «жестким теневым правительством, лишившим либеральное Временное правительство всякой реальной власти – но и, преступно, не взявшее власть прямо, открыто себе… Вполне сознательно исполнительный комитет в разгар войны развалил армию». Вот так, беглыми штрихами переписывает Солженицын самые трагические страницы русской истории. Но вот, что думал об этом совсем нееврей генерал Антон Деникин: «Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую… Развалило армию военное законодальство последних 4-х месяцев, развалили лица, по обидной иронии судьбы, быть может, честные и идейные, но совершенно не понимающие жизни, быта армии, не знающие исторических законов её существования». Петросовет не был теневым правительством, он не имел никаких властных рычагов, но действовал вполне открыто и легально. С первых дней Февральской революции в Петрограде установилось двоевластие, и каждый из этого дуумвирата старался перетянуть одеяло на себя, пока, наконец, большевики не скинули Временное правительство. Но первую скрипку в дуумвирате играло всё-таки Временное правительство, иначе ему не удалось бы подавить попытку переворота, предпринятую большевиками 3-5 июля, а затем в конце августа - корниловский мятеж. Кстати, нейтрализовать последний Керенский смог только руками Советов солдатских депутатов: исполком Юго-Западного фронта арестовал 29 августа своего главнокомадующего Деникина, одновременно все армейские комитеты всех армий этого фронта арестовали своих командармов, а 2 сентября арестовали и самого Верховного главнокомандующего Лавра Корнилова. Временное правительсво сохранило в своих руках руководство войсками и военными действиями на фронтах войны, где дела день ото дня шли всё хуже, что и привело, в конце концов, к краху. Помимо антивоенных настроений в армии одной из главных причин того, что к осени 1917 года вопреки всем усилиям Временного правительства стал разваливаться фронт, состояла в том, что солдаты массами разбегались по домам, где, по слухам, начинался передел земли, и они боялись, что останутся обделенными. В этом же и объяснение того, почему после Октября ленинский декрет о земле (наряду с декретом о мире) бросил солдат и крестьян в лагерь большевиков.

А Иосиф Гольденберг,- то да, он состоял в Исполкоме Петросовета. Это был оборонец, член ЦК РСДРП, а поскольку закончил физмат в Сорбонне, то работал в международном отделе Петросовета, почему и беседовал именно с ним французский дипломат Клод Анэ, не владевший русским языком. Завершает А.И. главу о Февральской революции в том, что касается национального состава Петросовета, золотыми словами: «А по-доброму: вообще бы не погружаться в этот буйный грязный поток – ни нам, ни вам, ни им». Однако же сам первый и не вылезал на протяжении обоих томов из этой грязи.

ИГРЫ В ЦИФРЫ

Великую Октябрьскую социалистическую революцию А.Солженицын, не мудрствуя лукаво, назвал «ленинско-еврейской». Не было бы Ленина, не было бы евреев — и никакой бы революции в России не произошло: «Власть была интернациональная. По составу изрядно и русская. Но при всей пестроте своего состава она действовала соединенно, отчетливо антирусски, на разрушение русского государства и русской традиции… Евреи приняли непомерное участие в создании государства — не только нечувствительного к русскому народу, не только неслиянного с русской историей, но и несущего все крайности террора своему населению».

Великая охлократическая революция

Подобные простенькие и поверхностные объяснения глубочайших и сложнейших исторических катаклизмов — характерное свойство всех образованцев. Слово это сочинил Солженицын, но в отличие от множества других придуманных им слов, над которыми потешаются все, кому не лень, это прочно вошло в лексикон современного русского языка, ибо в нем схвачено явление, столь типичное для советского общества. Советская власть ликвидировала неграмотность в стране, среднее и высшее образование получили дети крестьян, рабочих и тех самых пресловутых кухарок: они и стали править государством. Но, получив образование, дети не овладели общей культурой, накопленной всем человечеством, на что справедливо указывал Владимир Ильич, ибо, как гласит древнее изречение, многознание уму не научает. Культуре тоже.

Солженицын очень точно подметил эту черту нового образованного класса Советской России и метко окрестил его представителей образованцами. Но вся беда Солженицына в том, что и сам он — типичный образованец. потому и проповедовал с важным видом знатока всю ту обывательскую философию, которой пронизаны «Двести лет вместе».

Великая Октябрьская социалистическая революция не была ни социалистической, ни еврейской: она была Великой охлократической революцией (гр. ochlos — чернь + kratos — власть). К власти пришла чернь, быдло. Не народ, а именно чернь. Народ есть совокупность всех социальных слоев, составляющих его и находящихся в экологическом равновесии. В российском обществе чернь составляла громадное большинство — это было прежде всего в абсолютной массе своей неграмотное, полунищее крестьянство. Оно же составляло и основу царской армии в Первой мировой войне. А катализатором Октябрьской революции стало русское правительство, так называемое Временное, во главе с Керенским, точно так же, как за полгода до этого царское правительство стало катализатором Февральской. Три года войны высосали все соки из русской деревни. Она не хотела воевать, а ее заставляли. И тогда вооруженный охлос (армия) повернул винтовки против правительства войны, доверив власть большевикам, которые единственные выступали против бессмысленной бойни.

Просто неудобно напоминать эти общеизвестные истины, но еще великий Гете говорил, что общеизвестные истины приходится повторять постоянно, ибо постоянно находятся люди, имеющие свойство забывать их. Правда, что касается Солженицына, здесь несколько другой случай. Он ничего не забыл. Он просто ничего не понял. Революция для него — еврейская мина, подложенная под Святую Русь.

Тезис о «ленинско-еврейской революции» проходит у Солженицына красной нитью через всю главу «В большевиках», но цвет запекшейся крови приобретает на тех страницах, где речь идет о терроре, развязанном новыми правителями России (читай — евреями), «которые принимали непомерное участие в создании государства, …несущего все крайности террора своему населению» (читай — русским). «Как же объяснить, что население России — в целом — сочло новый террор “еврейским террором”?.. Почему и в красных рядах, как мы прочли, и в белых, вообще у народа, — отложилось впечатление, что чекисты и евреи — едва ли не одно и то же? И кто виновен в таком впечатлении? Многие, в том числе и Белая армия, о чем ниже. Но никак не в последнюю очередь сами те чекисты, кто ревностной службой в верхушке ЧК послужил такому отождествлению», — разглагольствует А.И., словно не ведая, кто же был в той верхушке. Что ж, напомним вдумчивому читателю.

Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК или просто ЧК) была создана в декабре 1917 года. Возглавил ее Ф.Дзержинский, обрусевший сын мелкопоместного польского дворянина. Его ближайшими помощниками стали русские Д.Евсеев, Н.Жиделев, И.Ксенофонтов (заместитель «железного Феликса» в 1919–1921 годах), латыши М.Лацис и Я.Петерс (заместитель председателя в 1918 году), армянин В.Аванесов, обрусевший поляк В.Менжинский (первый заместитель председателя ВЧК, заменивший в 1926 году на этом посту Дзержинского после его смерти, дворянин, сын преподавателя Пажеского корпуса) и единственный еврей Г.Ягода — второй заместитель председателя.

Но главными направителями террора были все-таки не они. Идеология террора вытекала из самой сути диктатуры пролетариата, которая, как ее определил Ленин, «означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть». Вождь рассылал по всей России грозные указания типа: «Расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты…»; «Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города» и т.д., и т.п. Вождю вторил его любимчик и правая рука, главный теоретик партии Н.Бухарин: «Проле

тарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов… (выделено мной. — В.К.) является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи».

Опираясь на столь основополагающие идеи, «чекист из верхушки» М.Лацис учил своих подручных: «Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого». Вот вам и вся советская Фемида в обнаженном виде, и «презумпция виновности», настолько понятная любому рядовому чекисту, что ему даже мозгами шевелить не надо было.

А кто был в исполнителях? Читаем у Солженицына: «Современный исследователь, первым обратившийся к “проблеме роли и места евреев (как и представителей других национальных меньшинств) в советском аппарате” выводит на основе открывшихся архивных материалов, что “на начальном этапе деятельности карательных органов, в эпоху красного террора, национальные меньшинства составляли 50% центрального аппарата ВЧК. При этом доля (их) на ответственных должностях в аппарате достигала 70%”. Автор приводит статистические данные на 25 сентября 1918 года: среди национальных меньшинств, на фоне множества латышей и изрядного количества поляков, весьма заметны и евреи…»

Современный исследователь — это Л.Кричевский — ссылку на него и дает А.И.: «Евреи и русская революция» (с. 327–329). Книга издана в 1999 году, лежит у меня на полке. Несколько озадаченный этими столь расплывчатыми количественными определениями: «множество», «изрядно», «весьма заметны», — раскрываю книгу на указанных страницах, а там — точная цифирь: оказывается, евреи составляли 3,7% от общего числа сотрудников аппарата ВЧК. По сведениям того же Кричевского, в сентябре 1918 года в аппарате ВЧК работали 42 человека: из них латышей — 14, русских — 13, евреев — 8, поляков — 7.

А вот куда более красноречивые цифры, которые задолго до Кричевского обнародовал еще в 1923 году в своей, ставшей классической, книге «Красный террор» Сергей Петрович Мельгунов: «Только в одной В.Ч.К. непосредственных служащих в 1919 г. было более 2000, из них три четверти латышей. Латыши вообще занимают особое положение в учреждениях Ч.К. Они служат здесь целыми семьями и являются самыми верными адептами “коммунистического строя”. Это своего рода “чужеземная опричнина” — в Москве Ч.К. называют “вотчиной латышей”. Бюллетень левых с-р. так характеризует эту тягу в Ч.К. со стороны латышских элементов: “В Москву из Латвии в В.Ч.К. едут, как в Америку, на разживу”. Латыши и латышки, зачастую не владея русским языком, ведут иногда допросы, производят обыски, пишут протоколы и т.д. Рассказывают “забавные” истории, но далеко не забавные для тех, кто является объектом их».

Не будем забывать, что С.Мельгунов не просто обличитель зверств, творимых советской властью, но и свидетель, и участник тех трагических для России событий, крупный публицист, или, как назвал его А.Даниэль, - историк «быстрого реагирования». В 1917–1922 годах Мельгунов активно участвует в политической жизни, занимая пост заместителя председателя ЦК Народно-социалистической партии, лозунгом которой было: «никакого политического соглашения с партией большевиков, никакого участия в административной власти». Платить приходилось дорогой ценой: 23 обыска, 5 арестов, постоянные длительные отсидки, в которых он близко познакомился с чекистами и их методами, на свободе — жизнь на нелегальном положении. По делу «Тактического центра» Мельгунов был приговорен к расстрелу, который большевики заменили сначала на десятилетнее заключение, а затем осенью 1922-го — высылкой из страны.

Солженицын избегает точных цифр, ибо тогда непонятно, в чем «весьма заметна» роль евреев в верхнем эшелоне ВЧК? Рушится миф о евреях как о «большевицких» палачах, поэтому так тщательно затушевывает А.И. абсолютные цифры и процентные соотношения. Он поступает проще: надергал полторы страницы еврейских фамилий, взятых для пущей убедительности из Российской еврейской энциклопедии — и готова концепция. «А за каждым организатором ЧК еще сколько же было привлеченных в штат… — многозначительно намекает А.И., не уточняя однако, сколько же из них конкретно евреев. — И встречались с ними на допросах, в подвалах и на расстрелах — сотни и тысячи невинных людей… Это о палачах Революции. А что жертвы? Во множестве расстреливаемые и топимые целыми баржами, заложники и пленные: офицеры — были русские, дворяне — большей частью русские, священники — русские, земцы — русские, и пойманные в лесах крестьяне, не идущие в Красную армию, — русские. И та высокодуховная анти-антисемитская русская интеллигенция — теперь и она нашла свои подвалы и смертную судьбу. И если бы можно было сейчас восстановить, начиная с сентября 1918-го, именные списки расстрелянных и утопленных в первые годы советской власти и свести их в статистические таблицы — мы были бы поражены, насколько в этих таблицах Революция не проявила бы своего интернационального характера — но антиславянский … Вот это-то и вдавило жестокую печать в лик Революции — в то, что больше всего и определяет революцию: кого она уничтожала».

Почему они мстили?

Освобождение крестьян от крепостной зависимости вовсе не сделало их равноправными людьми. В глазах вчерашних своих господ они как были скотами, быдлом, так ими и остались. И те, и другие говорили на одном языке – русском, исповедовали одну и ту же религию – православие, жили в одной стране – России, но это были два совершенно разных народа. Однако, если «малый» свысока презирал и всячески третировал «большой народ», то «большой» люто ненавидел «малый народ» и только ждал случая, чтобы эту свою ненависть обрушить на него в очередной раз. Задолго до Октябрьской революции Глеб Успенский в повести «Теперь и прежде» описал возвращающихся домой после порки крестьян. «Дранье на волостных судах проходит без малейшего внимания, а дранье – непомерное. Я сам был свидетелем летом 1881 года, когда драли по тридцать человек в день. Я просто глазам своим не верил, видя, как «артелью» возвращаются домой тридцать человек взрослых крестьян после дранья – возвращаются, разговаривая о посторонних предметах… Осенью самое обыкновенное – появление в деревне станового, старшины и волостного суда. Драть без волостного суда нельзя – нужно, чтобы постановление о телесном наказании было сделано волостными судьями, – и вот становой таскает с собой суд на обывательских. Суд постановляет решения тут же, на улице, словесно, а «писать» будут после. Писарь тут же. Вы представьте себе эту картину. Вдруг в полдень влетают в село три тройки с колокольчиками: на одной – становой, на другой – старшина с писарем, на третьей – шесть человек судей… Въезжает эта кавалькада, и начинается немедленно ругань, слышатся крики: «Розог!» «Деньги подавай, каналья!» «Я тебе поговорю, замажу рот!..» Не раз я становился в тупик перед этим явлением. Я никак не мог понять, каким образом можно положить на пол, раздеть и хлестать смородиной вот этого умного, серьезного мужика, отца семейства – человека, у которого дочь невеста». И тут же писатель приводит ответ старосты на вопрос о том, силой ли кладут на землю приговоренных к экзекуции, или они ложатся добровольно: «Коё – силом валят, коё – сами ложатся». И Успенский делает пророческое предвидение: « Этот посев ежедневной и ежегодной жестокости, как и всякий посев, должен, непременно должен, дать всходы, плоды. Но едва ли они будут похожи на смородину». Плоды созрели очень скоро – не прошло и двух поколений. И они действительно не были похожи на смородину – то была кровавая жатва, которую собирала Революция. Знаменитое выражение: «Революция поедает своих детей» – мне кажется, следует понимать шире. Не только вожди, о которых сказаны были эти слова, но абсолютно все: и Николай со своей женой и детьми, и белые офицеры, и красноармейцы, и «ленинская гвардия», которую потом под корень вырубил Сталин со своими подручными, – все они дети Революции. Точнее, дети России, охваченной безумием Революции. И вот как выглядело это безумие в жизни, как описал его Мельгунов – всего один эпизод. «В Евпатории красные войска появились 14 января. Начались массовые аресты офицеров, лиц зажиточного класса и тех, на кого указывали как на контрреволюционеров. За 3–4 дня было в маленьком городе арестовано свыше 800 человек. Казни происходили так: лиц, приговоренных к расстрелу, выводили на верхнюю палубу и там после издевательств пристреливали, а затем бросали за борт в воду. (Казни происходили на судне «Румыния».) Бросали массами и живых, но в этом случае жертве отводили назад руки и связывали их веревками у локтей и у кистей, помимо этого связывали и ноги в нескольких местах, а иногда оттягивали голову за шею веревками назад и привязывали к уже перевязанным рукам и ногам. К ногам привязывались колосники». «Все арестованные офицеры (всего 46) со связанными руками были выстроены на борту транспорта, – добавляет другой повествователь, – один из матросов ногой сбрасывал их в море, где они тонули. Эта зверская расправа была видна с берега, там стояли родственники, дети, жены… Все это плакало, кричало, молило, но матросы только смеялись. Ужаснее всех погиб штаб ротмистр Новацкий, которого матросы считали душой восстания в Евпатории. Его, уже сильно раненого, привели в чувство, перевязали и тогда бросили в топку транспорта». Казни происходили и на транспорте «Трувор», причем, по словам очевидца, следующим образом: перед казнью по распоряжению судебной комиссии к открытому люку подходили матросы и по фамилии вызывали на палубу жертву. Вызванного под конвоем проводили через всю палубу мимо целого ряда вооруженных красноармейцев и вели на так называемое «лобное место» (место казни). Тут жертву окружали со всех сторон вооруженные матросы, снимали с жертвы верхнее платье, связывали веревками руки и ноги и в одном нижнем белье укладывали на палубу, а затем отрезали уши, нос, губы, половой член, а иногда и руки и в таком виде жертву бросали в воду. После этого палубу смывали водой и таким образом удаляли следы крови. Казни продолжались целую ночь, и на каждую казнь уходило 15–20 минут. Во время казни с палубы в трюм доносились неистовые крики, и для того, чтобы их заглушить, транспорт «Трувор» пускал в ход машины и уходил от берегов Евпатории в море. За три дня – 15, 16 и 17 января – на транспорте «Трувор» и на гидрокрейсере «Румыния» было убито и утоплено не менее 300 человек». Солженицын эту трагедию приписал двум евреям – Бела Куну и Розалии Землячке (Залкинд). Да, первый был председателем Крымского ревкома после эвакуации армии генерала Врангеля, а вторая – секретарем Крымского обкома. Но начальствовал над ними Михаил Фрунзе, командующий Южным фронтом. Это он в обращениях по радио и в листовках, разбрасываемых с аэропланов, обещал врангелевцам, пожелавшим сдаться, полную амнистию с последующим правом свободного выезда за границу для всех желающих. Белые офицеры и казаки поверили не столько красному главкому, сколько бывшему царскому генералу А. Брусилову. Алексей Алексеевич в 1920 году, после нападения Польши на Советскую республику, предложил свои услуги родине. Политбюро ЦК одобрило его идею создать «совещание из людей боевого и жизненного опыта для подробного обсуждения настоящего положения России и наиболее целесообразных мер для избавления от иностранного нашествия». Было образовано так называемое Особое совещание из семи бывших царских генералов во главе с Брусиловым. Они обратились с воззванием ко всем бывшим царским офицерам, призывая их поступать на службу в Красную армию, дабы остановить успешное наступление поляков. На это обращение откликнулись почти 14 тысяч офицеров! Полностью доверяя народной власти, Брусилов подписал через несколько месяцев другое обращение – уже к врангелевцам. Когда же он узнал о той кровавой бойне, которую учинили поверившим ему людям победители-охломоны, он пришел в ужас. «Суди меня Бог и Россия! – пишет он в упомянутых уже «Воспоминаниях». – Первый раз в жизни столкнулся с такой изуверской подлостью и хитростью. Если бы я не был глубоко верующим человеком, я смог бы покончить жизнь самоубийством». Брусилов стал жертвой заблуждения, которым страдала большая часть русской интеллигенции: верил в постой народ, в его благородство, честность, широту души и христианское отношение к ближним своим. Но они не видели, не понимали, что большую часть этого народа составлял охлос. Его умело науськивали большевистские правители, и крымская бойня не была каким-то исключением – подобное творилось большевиками повсюду, где они приходили к власти. Смешно думать, что Фрунзе, Бела Кун и Землячка лишь своей волей осуществили карательную операцию. На следующий же день после обращения Фрунзе к врангелевцам Ленин дал телеграфную выволочку своему полководцу, «наделённому полномочиями центральной Советской власти»: «Только что узнал о Вашем предложению Врангелю сдаться. Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий… Нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно». После этого и началась беспощадная расправа. Кстати, оперативное руководство избиением врангелевцев, оставшихся в Крыму, осуществлял начальник особого отдела Южного фронта Ефим Евдокимов. За уничтожение 75 тысяч человек он был представлен лично Михаилом Фрунзе к высшей советской награде того времени – ордену Красного Знамени.

Забытый отчет сестер милосердия

На страницах «Красного террора» приведены сотни фамилий чекистов-палачей. Вот что читаем мы у Мельгунова: «И все-таки психика палача не всегда выдерживала. В отчете сестер милосердия Киевского Красного Креста рассказывается, как иногда комендант ЧК Авдохин исповедовался сестрам: «Сестры, мне дурно, голова горит… Я не могу спать… меня всю ночь мучают мертвецы…» «Когда я вспоминаю лица членов Чека: Авдохина, Терехова, Асмолова, Никифорова, Угарова, Абнавера или Гусига, я уверена, что это были люди ненормальные, садисты, кокаинисты – люди, лишенные образа человеческого…» – пишет одна из сестер. «Когда тот или иной начинал расстреливать, это сразу накладывало печать… появлялась какая-то тяжесть во взгляде, – свидетельствуют сестры милосердия. – Помощник коменданта Терехов – высокий, стройный, красивый молодой человек – был главным палачом. Когда изящный и спокойный, в безукоризненно сшитом офицерском френче, он шел по коридору, заключенные с тоской прислушивались к мелодичному звону его серебряных шпор…» «Расстрелы поручались и караульным… Их принуждали, поили спиртом, соблазняли добычей, разделом имущества казненных. Прибежал раз к сестре караульный, почти мальчик – еврей. Весь содрогаясь от отвращения, он заявил, что не пойдет расстреливать. И не пошел». «Помощник коменданта Извощиков – молодой еврей, по природе мягкотелый, быть может сентиментальный, этот мальчик, вероятно движимый чувством жадности, взялся за ремесло тюремщика и палача. Порой трясся от страха, а все-таки убивал. Потом получал золотые часы, или новый костюм, или какую-нибудь добычу и был доволен…» «Комендант Авдохин – пьяница и кокаинист. Окруженный женщинами, нарядными, в перьях, с браслетами и цепочками, катался по городу, устраивал с другими комиссарами буйные празднества. Ангел Смерти – называли его заключенные, и жутко, холодно делалось при его приближении…» Какая гамма человеческих характеров, какой богатейший материал для психоанализа! Но Солженицын вообще не упоминает ни словом о том, что в тюрьме киевской ЧК работали сестры милосердия русского Красного Креста, которые ухаживали за заключенными и подготовили отчет, опубликованный затем в Англии. Но, тем не менее, Солженицын одним абзацем всё-таки коснулся Киевской ЧК: «В 1919-м свершился суд над Верой Чеберяк. Он... длился примерно сорок минут в киевской Чрезвычайке. Арестованный в том же году в Киеве чекист, — пишет А.И., не называя, однако, фамилии чекиста, — отметил в своих показаниях белым, что “Веру Чеберяк допрашивали все евреи-чекисты, начиная с Сорина” (председателя ЧК Блувштейна). При этом комендант ЧК Фаерман “над ней издевался, срывая с нее верхнее платье и ударяя дулом револьвера”». Вот такая была еврейская месть за Бейлиса. Правда, есть и другая версия гибели Чеберяк: по свидетельству перебежавшего к белым чекиста Михаила Болеросова, Вера Владимировна была расстреляна по делу Союза русского народа как платная осведомительница охранного отделения, но ни о каких издевательствах, срывания верхнего платья и т.д. бывший чекист даже не упоминает. Но не в этом суть: в «Двухстах лет вместе» ни слова не сказано об отчете сестёр милосердия и о том, что в Киевской ЧК работало навалом русских. Зато красочно расписаны двое евреев: Сорин (Блувштейн) и Фаерман. Отчёт же сестёр милосердия Солженицыну не интересен – там ни слова о председателе Чрезвычайки и о её коменданте. Может ещё и потому не интересен, что согласно свидетельству сестёр милосердия комендантом ЧК был не еврей Файерман, а русский Авдохин. Тогда сомнению подвергается и весь рассказ Солженицына о «еврейской мести за Бейлиса». А.И предпочитает цитировать В.Шульгина. Почему В. Шульгин так любим Солженицыным, а С. Мельгунов оказался фактически персоной нон грата? Да потому что Шульгин, как и Солженицын, ищет объяснение и Революции, и ее кровавому мечу ВЧК – в еврейской мести России, а Мельгунов вскрывает социальные корни террора – как красного, так и белого. Поэтому он подробно рассказывает об отчёте сестёр милосердия и там же дает отрицательную оценку книге белого офицера К.Нилостовского «Похмелье большевиков». Как отмечает Сергей Петрович, упомянутая книга «принимает в своих заключительных строках определенный антисемитский характер, что дает возможность говорить о ее тенденциозности. Мы как-то уже привыкли не доверять литературным произведениям, выходящим из-под пера лиц, неспособных возвыситься даже при изложении жизненной трагедии над шаблонным зоологическим чувством узкого шовинизма». Ну как будто по поводу Солженицына написано!

Цареубийцы

Кого уничтожали — их Солженицын перечислил. Остается сакраментальный вопрос: а кто уничтожал? И на этот вопрос А.И. ответил вполне определенно: «Вообще, во всю революцию, на все события постоянно бросал отсвет и национальный вопрос. Так и всеучастия — соучастия, от убийства Столыпина, разумеется, затрагивали русские чувства. Но вот убийство царского брата в. кн. Михаила Александровича, — кто убийцы? — Андрей Марков, Гавриил Мясников, Николай Кужгов, Иван Колпащиков — вероятно, все русские…»

Это «вероятно» просто умиляет своей непосредственностью: вероятно, — русские, а вероятно и евреи: спрятались под псевдонимами и взятки гладки. Увы, все перечисленные убийцы — чистокровные русские. А.И. забыл почему-то про пятого — начальника милиции Иванченко. Вот эти пятеро вооруженных людей вывезли из Перми из бывшей гостиницы купца Королева в. кн. Михаила Александровича и его секретаря англичанина Брайана Джонсона и в лесу у поселка Мотовилиха расстреляли. Убийцы занимали руководящие посты: Мясников — председателя Мотовилихинского Совета, Иванченко, как уже было сказано, — начальника милиции того же Совета, а «добро» на осуществление операции дал председатель ГубЧК П.Малков. Русский. Злодеяние свершилось в ночь на 13 июня.

Спустя месяц в Алапаевске, городке близ Екатеринбурга, продолжилось бессудное уничтожение Романовых. Здесь, в здании Напольной школы содержались сестра царицы Элла, великий князь Сергей Михайлович, сыновья великого князя Константина — Иоанн, Игорь и Константин и молодой князь Палей. 18 июля их вывели на улицу и усадили на возки красноармейцы, а у безымянной шахты на окраине городка велели вылезать и стали избивать прикладами — даже старую княгиню. Сергей Михайлович пытался вступиться, и... получил пулю в лоб. Остальных живыми сбросили в шахту и забросали гранатами. Но еще долго местные жители слышали из-под земли стоны. Об этом эпизоде Солженицын умалчивает — по причине полного отсутствия евреев среди убийц-красноамейцев. Зато он дает волю своим чувствам, когда описывает расстрел царской семьи.

«Из такого повсеместного присутствия евреев в большевиках в те страшные дни и месяцы — не могли не вытекать и самые жестокие последствия. Не минуло это и убийство царской семьи, которое теперь у всех на виду, на языке, — и где участие евреев русские уже и преувеличивают с самомучительным злорадством. А это и всегда так: динамичные из евреев (а таких много) не могли не оказываться на главных направлениях действия и нередко на ведущих местах. Так и в убийстве царской семьи — при составе охраны (и убийц) из латышей, русских и мадьяр, две из роковых ролей сыграли Шая — Филипп Голощекин и Яков Юровский (крещенный)».

Вот она, типичная образованщина — свести убийство царской семьи к проискам двух динамичных евреев — малозначительного партийного функционера Якова Юровского и чуть более крупного, но не так, чтобы очень уж, — партийца Шаи Голощекина, которого А.И. для пущей важности возвысил, сделав секретарем Уральского обкома партии, тогда как он был всего лишь комиссаром юстиции и военным комиссаром Уральского областного Совета, в котором председательствовал Александр Белобородов. Солженицын, как всегда, умаляет роль русского руководителя, выставляя его марионеткой в руках кукловода-еврея. «Голощекин славы не искал, всю ее перехватил долдон Белобородов», — так охарактеризовал А.И. человека, подписавшего смертный приговор царской семье. На самом же деле «долдон» Белобородов был опытным партийцем и человеком весьма способным — недаром в 1923–1927 годах занимал пост наркома внутренних дел РСФСР и, если бы не участие в троцкистской оппозиции, далеко бы пошел.

Убийство царской семьи Солженицын сводит к интриге, разыгранной Голощекиным и Свердловым, вне всякой связи с той исторической обстановкой, в которой зрела трагедия. Но это тема для целой книги, и такая книга есть, очень хорошо написанная книга, ставшая мировым бестселлером — «Николай II: жизнь и смерть». Автор — Эдвард Радзинский, и конечно же, А.И. его не упоминает.

В то время, как в Кремле лихорадочно решали, что делать с Семьей, Чехословацкий корпус уже стоял под Екатеринбургом. «Впоследствии будут много писать, как яростно рвались белые к Екатеринбургу — освободить Царскую Семью, — читаем мы у Радзинского. — А между тем они очень странно “рвались”. Пала Тюмень, уже взяты все крупнейшие города вокруг, а Екатеринбург все стоит. Город обходят с юга: уже захвачены Кыштым, Миасс, Златоуст и Шадринск. Никакого “яростно рвались”: хотят медленно взять в кольцо, медленно удушить. Ощущение, будто не торопятся. А в это время в Екатеринбурге всего несколько сот вооруженных красногвардейцев. В городе много царских офицеров, здесь — эвакуированная из Петрограда Академия Генерального штаба… И ни одной достоверной попытки освободить ипатьевских узников. Да, Царская Семья была непопулярна. И, свергая большевиков, чехи и сибирская армия отнюдь не восстанавливают царскую власть. Но — власть Учредительного собрания… Распутинщина, ненавистная народу жена, кровавая война, слухи об измене… Да, он действительно был очень не любим — свергнутый император. И если бы его освободили — у освободителей, наверняка, возникли бы проблемы…»

Проблемы, между прочим, возникли сразу же после отречения — уже у Временного правительства, когда 3 марта Петросовет принял

постановление «Об аресте Николая II и прочих членов династии Романовых». Керенский так объяснил причину ареста — пока еще домашнего, в Царскосельском дворце: «Крайне возбужденное состояние солдатских тыловых масс и рабочих. Петроградский и Московский гарнизоны были враждебны Николаю… Вспомните мое выступление 20 марта на пленуме Московского совета — тогда раздавались требования казни…»

После корниловского мятежа стало невозможным держать Семью в Царском Селе — солдаты Петроградского гарнизона грозили провести свой суд, а точнее, самосуд. И тогда Семью решено было отправить подальше, в глушь. Выбрали Тобольск. Это была идея Керенского, его мелкая месть: рядом с Тобольском находилось родное село Распутина — Покровское. Увозили Романовых тайно, в вагонах с надписью «Миссия Красного Креста». Но в отношении народа к Николаю переезд ничего не изменил. Когда Семью перевозили из Тобольска уже в Екатеринбург, на одном из полустанков, узнав, кто находится в литерном, вооруженная толпа пыталась расправиться с августейшими пассажирами и их свитой, и только плотным пулеметным огнем охране (уже большевистской) удалось отогнать от вагонов разъяренных людей.

Есть еще одна книга — «Покаяние», изданная в 1998 году: «Материалы правительственной комиссии по изучению вопросов, связанных с исследованием и перезахоронением останков Российского Императора Николая II и членов его семьи. Избранные документы». О ней, как и о книге Радзинского, А.И. также не упоминает. Ему это не нужно. Для него главное — вложить в сознание читателя, что «в убийстве царской семьи… две из роковых ролей сыграли Шая — Филипп Голощекин и Яков Юровский (крещенный)».

А ведь версия о том, что смерть русского царя и его семьи — дело рук евреев, и что убийство было ритуальным — стоило евреям большой крови в годы Гражданской войны, и дожила та версия до наших дней. Казалось бы, кому как не великому гуманисту было развенчать этот лживый навет, но, как и в деле Бейлиса, Солженицын предпочел голую констатацию соответственно подобранных фактов без малейшей попытки осмыслить их. Зачем? У него другая задача. Его же словами: «О, как должен думать каждый человек, освещает ли он свою нацию лучиком добра или зашлепывает чернью зла».

Как будто не ведал А.И., что правда о злодейском убийстве царской семьи никак не зашлепывает русских чернью зла. Правда всегда лишь очищает — будь то отдельно взятый человек или целая нация. Правительственная комиссия, в которую входил и видный представитель РПЦ митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий, член Священного Синода, досконально изучила все аспекты трагедии, разыгравшейся 17 июля 1918 года. Из 12 человек, расстреливавших безоружных людей, а затем докалывавших их штыками (двух мужчин, одного больного мальчика и восьмерых женщин), шестеро были латышские стрелки, чьи фамилии остались неизвестными, потому что никого тогда не интересовали. Известно лишь, что сначала латышей было восемь, но двое отказались от участия в казни, узнав, что стрелять придется и в женщин. Остальные шестеро были (в алфавитном порядке) следующие:

Павел Ермаков — русский. Один из близко знавших его соратников впоследствии вспоминал, что «Петр Захарович отличался особой свирепостью, у него зудели руки: убить». Его прозвище было «Маузер». После расстрела «Ермаков взял винтовку со штыком и доколол всех, кто оказался живым», — из показания следователю Н.Соколову охранника Стрекотина, тоже русского, стоявшего «на стрёме» и спокойно наблюдавшего, как его дружки зверски расправлялись с беззащитными людьми.

Алексей Кабанов — русский, бывший лейб-гвардеец. В Ипатьевском доме командовал пулеметным взводом. Перед началом бойни находился на чердаке у своего «максима», но узнав, что предстоит расстрел Семьи, буквально скатился в подвал. В тот день выдавали получку, и почти все были пьяны. Еще раньше Николай II, обладавший редкой памятью на лица, увидев Кабанова, спросил: «Вы служили в моем Конном полку?» — на что тот кивнул головой и ответил по-старорежимному: «Так точно, Ваше Императорское Величество».

Павел Медведев — чекист, начальник охраны Ипатьевского дома — русский.

Михаил Медведев — русский. Он даже не родственник Павла, и даже не однофамилец: его настоящая фамилия была Кудрин. Профессиональный революционер, бывший матрос и политзаключенный. В 1918-м — член коллегии Уральской ЧК.

Григорий Никулин — самый молодой из расстрельщиков — русский. Как писал он впоследствии в своей автобиографии, образование — низшее, закончил 2 класса, отец — каменщик, печник, сам тоже был каменщиком. В 18-м поступил в ЧК, где его приметил Я.Юровский и, став комендантом Ипатьевского дома, взял к себе в замы.

Яков Юровский — единственный еврей из 12 расстрельщиков, член ВКП(б) с 1905 года, комендант Ипатьевского дома, впоследствии — один из руководителей Гохрана. В 1938-м в своей знаменитой «Записке» — о расстреле царской семьи, которым он руководил, — писал: «В грозе Октября судьба повернулась ко мне самой светлой стороной... Много раз видел и слышал Ленина, он принял меня, беседовал со мной, и как никто другой поддерживал меня в годы моей работы в Гохране». Юровский пишет истинную правду: в одном из писем этого

периода Ленин назвал бывшего коменданта Ипатьевского дома «надежнейшим коммунистом».

История встречи Ленина с Юровским по-своему в высшей степени интересна, ибо как нельзя лучше раскрывает внутренний мир этих людей. В июле 1920 года руководитель расстрела царской семьи в связи с обострившейся болезнью (язва желудка, которая, в конце концов, и свела его в могилу) был отозван из Екатеринбурга, где он уже возглавлял Губисполком, и после лечения направлен в Гохран, куда явился 4 мая 1921 года с мандатом ЦК РКП(б). Воровство там процветало невероятное. Юровский же пользовался безукоризненной репутацией, но отнюдь не за расстрел Семьи — то был всего лишь незначительный эпизод в его революционной биографии. Куда важнее было то, что сразу после расстрела он выехал в Москву с драгоценностями Романовых и сдал их в целости и сохранности коменданту Кремля Павлу Малькову.

Владимир Ильич принял Юровского 16 мая и лично, собственной своей рукой вел краткий конспект беседы. Полностью он напечатан в журнале «Родина» за май 1997 года. Вы думаете, они хоть словом обмолвились о расстреле Семьи? Ничуть не бывало. ЭТО их волновало меньше всего. Речь во время беседы шла исключительно о том, что «хищения безобразные в Гохране». На этом же месте в конспекте в верхней части Ленин делает пометки анкетного характера о Юровском, в частности, «Чл. РКп с 1905 до 17.X.» Участие в расстреле даже не упомянуто, национальность тоже, зато «РКп» подчеркнуто Лениным целых 6 (шесть) раз!!!

Помимо перечисленных 12 расстрельщиков были еще 25 — дружинники Верх-Исетского завода, где комиссарил Ермаков. Он рассказал товарищам о предстоящей казни и пообещал перед расстрелом дать на изнасилование (sic! — В.К.) царевен. Когда же дружинники встретили машину с трупами, их возмущению не было предела: «Что же вы нам их неживыми привезли!» Дружинники все до одного были русскими.

То были рядовые исполнители, палачи. А вот — и сами организаторы.

Состав Президиума Уральского областного совета на 16 июля 1918 года:

1. Белобородов А.Е. — председатель Уралсовета (1891–1941) — русский. Отец — рабочий (мастеровой) Александровского завода. Закончил курс Александровского межевого начального училища в 1903 г.

2. Дидковский Б.В. — заместитель председателя Уралсовета (?– 1938) — русский, сын офицера, с 10 лет в Киевском кадетском корпусе. Закончив его, поступил в Петербургский электротехнический институт. После 1905 г. уехал за границу.

3. Голощекин И.И. («товарищ Филипп») (1876–1941) —комиссар юстиции, военный комиссар. Родился в многодетной еврейской семье, закончил гимназию в Витебске, зубоврачебную школу в Минске, был за границей.

4. Толмачев Н.Г. (1895–1919) — русский, мать — учительница гимназии, закончил Петербургский политехнический институт.

5. Сафаров Г.И. (1891–1944) — отец — армянин, мать — русская, сын чиновника; знал немецкий, французский языки, поступил в Петроградский технологический институт, но продолжил обучение во Франции, в электротехническом институте.

Коллегия Уральской областной Чрезвычайной комиссии на 16 июля 1918 г.:

1. Лукоянов Ф.Н. (1894–1947) — председатель УралЧК, русский, отец — чиновник, ст. контролер казенной палаты, закончил Пермскую гимназию и два курса Московского университета (юридический факультет), за границей не был, иностранных языков не знал.

2. Юровский Я.М. (1878–1938) — из многодетной (10 детей) очень бедной еврейской семьи: отец — стекольщик, мать — швея. В 1905 — принял лютеранство, жил в Германии, не закончил 2-го отделения начальной школы; профессия — часовщик, был знаком с фельдшерским делом.

3. Горин В.М. (1898–1937?) — русский, сын купца; закончил гимназию в Санкт-Петербурге, а также один курс медицинского факультета Пермского университета в 1917 году; знал французский и немецкий языки.

4. Родзинский И.И. (1897–197?) — еврей, знал французский и немецкий языки, сын врача, закончил гимназию и 1 курс медицинского факультета Пермского университета.

5. Медведев М.А. (1891–1964) — русский; закончил ремесленную школу, образование низшее.

6. Кайгородов И.Я. (русский)

Списки эти опубликованы в упомянутой выше книге «Покаяние».

КТО ПОГНАЛ ЕВРЕЕВ К БОЛЬШЕВИКАМ?

Удивительно косноязычный на протяжении обоих томов «Двухсот лет вместе», в нюансах, касающихся зловредности евреев, А.И. проявляет однако прямо-таки изощренную виртуозность. Это у него отработано до ювелирного совершенства. Вот типичный пример такого виртуозного владения инструментарием, — язык не поворачивается назвать его историческим:

«Конечно, правильным было опровержение Пасманика: “Для злобных или тупоумных людей все объясняется очень просто: еврейский кагал решил завладеть Россией, или мстительное еврейство расправляется с Россией за прошлые преследования, которым оно подвергалось в этой стране”». Здесь Д.Пасманик заканчивается, далее его мысль, не обрывая абзаца, продолжает уже А.Солженицын, умело сворачивая на наезженную колею: «Но: если погром 1905 горит в памяти твоей семьи и если в 1915 твоих соплеменников из западных губерний изгоняли нагайками — то через каких-то 3–4 года ты мог отмстить иной взмах нагайки и револьвером. Не будем гадать, в какой степени евреи-коммунисты могли сознательно мстить России, уничтожать, дробить именно все русское: но отрицать вовсе такое чувство — это отрицать какую-либо связь еврейского неравноправия при царе с участием евреев в большевизме, — связь, постоянно выделяемую».

Еврейская месть

Связь эту — еврейского неравноправия при царе с участием евреев в большевизме отрицать может только полный идиот. Русская революция была и социальной, и в то же время национально-освободительной. В революционное движение самодержавие буквально загоняло евреев: это и антиеврейское законодательство, ставящее целый народ в разряд неполноценного, второстепенного, это и вечное унижение, наконец, самое страшное, что можно было допустить в XX веке — погромы. Но под занавес царская власть придумала наказание и пострашнее. Летом 1915 года фронт был прорван, ибо русская армия оказалась даже без сапог. Не говоря уже о боеприпасах и технике. «При поездке моей в Галицию на фронт, весной 1915 года, я был свидетелем, как иногда отбивались неприятельские атаки камнями, и даже было предположение вооружить войска топорами на длинных древках», — пишет в своей книге “Крушение империи” М.Родзянко, тогдашний председатель Думы. Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, великолепный наездник, но совершенно бездарный военачальник и, к несчастью евреев, жуткий антисемит, быстро нашел козла отпущения. По его приказу сотни тысяч евреев приграничных губерний, по ложному обвинению в шпионаже в пользу германских войск, были изгнаны из своих жилищ в чисто поле, их насильственно стали переселять во внутренние губернии, для чего даже пришлось явочным порядком отменить пресловутую черту оседлости. Причем переселение происходило столь хаотично и неорганизованно, что несчастные изгнанники гибли, как мухи. Объявленных вне закона евреев грабила, подвергала насилию и бессудным расправам в первую очередь собственная армия. Эту совершенно дикую депортацию пришлось вскоре прекратить, но не потому, что Ставка осознала всю бессмысленность и бесчеловечность совершаемой акции, а потому что иссякла: транспорт пришел в полную дезорганизацию, от чего фронт страдал гораздо больше, чем от мнимого шпионажа евреев.

Но у Солженицына вы не найдете прямого осуждения этого чудовищного безумия. Он прикрывает любимое им правительство стыдливыми оговорками, оправдывающими бессмысленные репрессии против совершенно мирного и ни в чем не повинного еврейского населения: «Неубедительно и нереально было бы заключить, что все обвинения — сплошь выдумки». И тут же хитро прячется за спину протопресвитера (главы армейского духовенства) о. Георгия Шавельского: «Вопрос этот слишком широк и сложен… не могу, однако, не сказать, что в поводах к обвинению евреев в то время не было недостатка… Отрицать нередкие случаи шпионства, перебежек к неприятелю… со стороны евреев тоже не приходится». Чтобы читатель не усомнился в объективности протопресвитера, А.И. намекает на его… еврейское происхождение, намекает совершенно голословно, лишь бы самому выглядеть правдоподобно.

Как всегда, Солженицын цитирует только то, что его устраивает. В «Воспоминаниях последнего протопресвитера русской армии и флота» о. Георгия Шавельского есть и такие строчки: «Если в постигших нас неудачах фронт обвинял Ставку и военного министра, Ставка — военного министра и фронт, военный министр валил все на великого князя (Николая Николаевича, двоюродного дядю Николая II, назначенного царем Верховным главнокомандующим. — В.К.), то все эти обвинители, бывшие одновременно и обвиняемыми, указывали еще одного виновного, в осуждении которого они проявляли завидное единодушие: таким “виноватым” были евреи».

Этих рассуждений из книги Шавельского вы у Солженицына не найдете. Но даже прошедшие солженицыновскую цензуру строки, с которыми, надо полагать, нобелевский лауреат вполне солидарен, многое говорят о его «великом гуманизме»: «Отрицать нередкие случаи шпионства, перебежек к неприятелю… со стороны евреев тоже не приходится». Замените здесь евреев на калмыков, чеченцев, ингушей, крымских татар и т.д. — что изменится? Выходит, прав был Сталин, наказывая целые народы за «нередкие случаи» измен их некоторых представителей?

Но мы слишком отошли в сторону от темы еврейской мести. Вполне могу допустить, что какой-нибудь еврей, узнав убийцу или насильника, мстил ему револьвером. Но Солженицын постоянно муссирует идею коллективной вины евреев за месть русскому народу. Отсюда и постоянное требование покаяния — всего еврейского народа перед русским.

И тем не менее, как же все-таки объяснить, что население России — в целом — сочло новый террор “еврейским террором”? Ведь такое впечатление действительно сложилось, И даже не в годы борьбы с космополитами, то есть, в конце 40-х, а гораздо раньше — уже в ходе Гражданской войны. Главные виновники «в таком впечатлении» — это В.Шульгин и его компания, воспевшие «подвиги» евреев-чекистов, и многочисленные отделы контрразведки Белой армии, занимавшиеся не в последнюю очередь антисемитской пропагандой. Это их стараниями были наводнены войска адаптированными, то есть, упрощенными, специально для малограмотных солдат изданиями «Протоколов сионских мудрецов» с еще более облегченными комментариями — вот они каковы, эти жиды! Распространялись в армии листовки о ритуальном убийстве царской семьи, совершенном евреями и т.д. и т.п. Нельзя, конечно, отрицать того, что евреи в ЧК были, как и в других органах Советской власти, но что роль их раздувалась в совершенно несоразмерной степени, тоже нельзя отрицать. Сейчас белогвардейские агитки подняты из небытия, с них национал-патриоты стряхнули залежалую пыль и вновь используют в качестве жупела. И в качестве жупелоносца, как это ни прискорбно, выступил Солженицын со своей книгой «Двести лет вместе».

Хороший ли, плохой — это на чей вкус, но А.И. все-таки писатель, и как писатель он применяет чисто беллетристический прием. Выдергивает из массы участников террора какого-нибудь еврея или еврейку и дает художественную картинку: прием, действующий не на разум, а на чувство, чаще даже на подсознание.

«Вот еще о… Ревекке Пластининой-Майзель из Архангельского губревкома: “Знаменитая жестокостью по северу России… [она] добровольно "дырявила" затылки и лбы… расстреляла собственноручно свыше ста человек…” Пластинина свою карьеру пронесла и вплоть до Верховного Суда РСФСР, где состояла в 1940-х годах».

Товарищ Пластинина-Майзель — личность хорошо известная, ее многогранно описал еще С.Мельгунов в «Красном терроре». Выдернул же ее Солженицын почему-то из Ландау, видимо, согласно своему обещанию в предисловии к первому тому, что «в этой книге еврейские голоса прозвучат много обильнее, нежели русские». То, что обильнее — действительно так, но почему-то звучат они в подавляющем большинстве под камертон Солженицына. Но обратимся к первоисточнику — к Мельгунову. Ревекка Пластинина (Майзель) была когда-то скромной фельдшерицей в одном из маленьких городков Тверской губернии. Каким-то образом она познакомилась с начальником Особого отдела ВЧК Кедровым, возглавлявшим карательные экспедиции на Севере и вышла за него замуж, предварительно расстреляв первого мужа и всю его еврейскую семью. Два садиста и психопата волей судьбы сошлись друг с другом.

Вот одна из расправ Кедрова: в Архангельске, собрав 1200 офицеров, посадил их на баржу вблизи Холмогор и затем по ней открыл огонь из пулеметов. «Человеческая совесть отказывается верить в эти потопления на баржах в XX веке, восстанавливающие известные случаи периода французской революции», — пишет Мельгунов. Но это была довольно распространенная в годы Гражданской войны казнь, применяемая как большевиками, так и белыми. Например, так поступил Сталин во время обороны Царицына: по его указанию заполнили баржу царскими офицерами, даже теми, которые служили в Красной армии, после чего баржу затопили прямо посреди Волги.

Кедров прославился исключительной жестокостью, известны случаи расстрелов им 12–16-летних юношей и девушек. Самые массовые казни происходили под Холмогорами. В конце концов выяснилось, что Кедров — психически больной человек и его поместили в сумасшедший дом. Зато жена его продолжала свирепствовать за двоих.

На страницах «Красного террора» приведены сотни фамилий чекистов- палачей, евреев среди них всего несколько. Обойти Мельгунова Солженицын, ясное дело, никак не мог, но его самое знаменитое и самое глубокое исследование деятельности ВЧК «Красный террор» упоминает всего один (!) раз и то лишь для того, чтобы… процитировать из него все ту же инструкцию М.Лациса, мильон раз цитированную и заезженную до нельзя.

ПОЛНОЕ ОЗВЕРЕНИЕ

Но если для Солженицына Мельгунов особого интереса не представляет, то для нас — наоборот. Помните, мы цитировали Глеба Успенского, описывавшего идущих после порки крестьян, и его пророческое предвидение: «Этот посев ежедневной и ежегодной жестокости, как и всякий посев, должен, непременно должен, дать всходы, плоды. Но едва ли они будут похожи на смородину».

Плоды созрели очень скоро — не прошло и двух поколений. И они действительно не были похожи на смородину — то была кровавая жатва, которую собирала революция. Знаменитое выражение: «Революция поедает своих детей», мне кажется, следует понимать шире. Не только вожди, о которых сказаны были эти слова, но абсолютно все: и Николай со своей женой и детьми, и белые офицеры, и красноармейцы, и евреи, которых с невероятной жестокостью уничтожали гайдамаки и Белая армия, и «ленинская гвардия», которую потом под корень вырубит Сталин со своими подручными — все они дети революции. Точнее, дети России, охваченной безумием революции. И вот как выглядело это безумие в жизни, как описал его Мельгунов — всего один эпизод.

«В Евпатории красные войска появились 14 января. Начались массовые аресты офицеров, лиц зажиточного класса и тех, на кого указывали как на контрреволюционеров. За 3–4 дня было в маленьком городе арестовано свыше 800 человек. Казни происходили так: лиц, приговоренных к расстрелу, выводили на верхнюю палубу и там, после издевательств, пристреливали, а затем бросали за борт в воду. (Казни происходили на судне “Румыния”). Бросали массами и живых, но в этом случае жертве отводили назад руки и связывали их веревками у локтей и у кистей, помимо этого связывали и ноги в нескольких местах, а иногда оттягивали голову за шею веревками назад и привязывали к уже перевязанным рукам и ногам. К ногам привязывались колосники. “Все арестованные офицеры (всего 46) со связанными руками были выстроены на борту транспорта, — добавляет другой повествователь, — один из матросов ногой сбрасывал их в море, где они тонули. Эта зверская расправа была видна с берега, там стояли родственники, дети, жены… Все это плакало, кричало, молило, но матросы только смеялись. Ужаснее всех погиб шт. ротм. Новацкий, которого матросы считали душой восстания в Евпатории. Его, уже сильно раненного, привели в чувство, перевязали и тогда бросили в топку транспорта”.

Казни происходили и на транспорте “Трувор”, причем, по словам очевидца, следующим образом: перед казнью, по распоряжению судебной комиссии, к открытому люку подходили матросы и по фамилии вызывали на палубу жертву. Вызванного под конвоем проводили через всю палубу мимо целого ряда вооруженных красноармейцев и вели на так называемое “лобное место” (место казни). Тут жертву окружали со всех сторон вооруженные матросы, снимали с жертвы верхнее платье, связывали веревками руки и ноги и в одном нижнем белье укладывали на палубу, а затем отрезали уши, нос, губы, половой член, а иногда и руки и в таком виде жертву бросали в воду. После этого палубу смывали водой и таким образом удаляли следы крови. Казни продолжались целую ночь и на каждую казнь уходило 15–20 минут. Во время казни с палубы в трюм доносились неистовые крики и для того, чтобы их заглушить, транспорт “Трувор” пускал в ход машины и уходил от берегов Евпатории в море. За три дня 15, 16 и 17 января на транспорте “Трувор” и на гидрокрейсере “Румыния” было убито и утоплено не менее 300 человек».

И эти зверства совершали не мстительные евреи, а опьяненные кровью и ненавистью к своим недавним господам русские матросы — еще вчера богобоязненные православные крестьяне. Солдаты тоже не жаловали своих офицеров, но особо жестокими были почему-то расправы матросов. Впрочем, это так понятно: именно в замкнутом пространстве военных кораблей матросы подвергались постоянным издевательствам и унижению — и вот прорвалось…

Русский охлос уничтожал русскую же элиту. Таких примеров, как приведенный выше, можно набрать несметное количество, книга Мельгунова изобилует ими, а сколько примеров она не вместила! Ф.Родичев, депутат Думы всех созывов, уже в эмиграции написал брошюру «Большевики и евреи». Более глубокого и точного объяснения той исторической эпохи я не встречал: «Большевики — это власть жидов, говорят нам. Откуда это? Большевиков вознесла к власти разлагающаяся армия, а не евреи. Не евреи убивали в Петрограде защищавших Временное правительство юнкеров. Не евреи бомбардировали Москву. Матросы-убийцы, плававшие не по морю, а по крови офицеров, — не евреи… Те, кто по призыву Ленина бросились на грабеж усадеб и убивали по системе и с наслаждением… — не евреи, а подлинные русские крестьяне… Люди возвращаются к прежней ненависти так же, как возвращаются к прежней любви. Чего искать виновников всех бед, когда старые под рукой? Русский мужик никогда не повинен в своем грехе. Он не сам виноват — его “лукавый попутал”».

Другой депутат Думы В.Маклаков дополняет эти размышления еще шире: «Я убежден, что если вычеркнуть даже всех евреев, то в главных чертах революция совершилась бы точно таким же способом, как она совершилась… Для объяснений событий в России еврейский вопрос мне вовсе не нужен… Это вовсе не значит, что он никакой роли в событиях не играл и притом роли отрицательной, а просто, что сравнительно с общими причинами катастрофы, эта причина была поистине “квантите неглижабль” (пренебрежимо малая величина)…»

Ф.Родичев и В.Маклаков — далеко не рядовые депутаты, оба — лидеры партии Народной свободы (кадеты). Федор Измайлович потомственный дворянин, крупный землевладелец, предводитель дворянства Весьегонского уезда в течение 12 лет. Летом 1917-го поддерживал генерала Л.Корнилова. Василий Алексеевич происходил из профессорской семьи, считался одним из лучших адвокатов России: принимал участие в процессах Бейлиса и большевика Н.Баумана. Славился как один из самых блестящих ораторов Думы. Был поставлен в известность Ф.Юсуповым о предстоящем убийстве Распутина: заговор одобрил, но участвовать в нем отказался. Любопытно, что родной брат В.Маклакова Николай Алексеевич был черниговским губернатором, а затем министром внутренних дел, а дед их по матери — богатейшим помещиком. Особый интерес представлят наблюдения Антона Деникина. В начале 1918-го он с подложным паспортом нелегально пробирался из Петрограда на Дон. На этом долгом пути он невольно общался с попутчиками, прислушивался к их разговорам. И вот какой вывод сделал для себя генерал, в скором времени командующий Белой армией: «Прежде всего – разлитая повсюду безбрежная ненависть – и к людям, и к идеям.Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам – признакам некой культуры, чуждой или недоступной толпе. В этом чувстве слышались непосредственное, веками накопишееся озлобление, ожесточение тремя годами войны и воспринятая через революционных вождей истерия. Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчестным чувством рушила государственные устои… Царило одно желание – захватить или уничтожить. Большевизм далеко еще не победил, но вся страна – во власти черни».

Но даже если бы удалось осуществить мечту Солженицына и составить именные списки расстрелянных и утопленных в первые годы советской власти и свести их в статистические таблицы, первым поразился бы сам А.И. Потому что русского охлоса полегло не менее «их благородий».

Навалом полегло и евреев — в процентном отношении, возможно, даже больше, чем русских. Это был еще не Холокост, но прелюдия к нему. Патриарх Московский и всея Руси Тихон в июле 1919 года в «Послании чадам Православной Российской Церкви» обращался с болью и страстью: «Доносятся вести о еврейских погромах, избиении племени, без разбора возраста, вины, пола, убеждений. Озлобленный обстоятельствами жизни ищет виновников своих неудач и, чтобы сорвать на них свои обиды, горе и страдания, размахивается так, что под ударом его руки падает масса невинных жертв… Православная Русь, да идет мимо тебя этот позор… Помни: погромы — это бесчестие для тебя, бесчестие для Святой Церкви». Увы, призыв Первосвятителя РПЦ оказался в полном смысле гласом вопиющего в пустыне.

Солженицын — редкий случай — довольно объемно описывает трагедию еврейства в ходе Гражданской войны. Он даже цитирует книгу «Еврейские погромы», где приводятся точные данные жертв: «Число убитых на Украине и в Белоруссии за время от 1917 по 1921 включительно колеблется между 180–200 тыс. чел. Уже одна цифра сирот, превышающая 300000, свидетельствует о колоссальных размерах катастрофы». И хотя погромами грешили и красные, что не преминул отметить А.И., особенно Конармия при отступлении из

Польши, но антисемитизм был объявлен большевиками вне закона, виновные строго наказывались. Что же касается Добровольческой армии — то на ее счету около 300 погромов, которые выделялись огромным количеством изнасилований. Насиловали группами по нескольку раз — от восьмилетних девочек до 70-летних старух, беременных и больных сыпным тифом, насиловали с садистскими извращениями и заставляли присутствовать при этом родителей, малолетних детей, мужей. При попытке сопротивления — убивали на месте. И после этого Солженицын ставит в вину евреям то, что они в массе своей пошли за большевиками.

«Несомненно, большевистские подстрекательства первые породили зверства дикой толпы над “буржуазной”. Но зверства хотя бы ответные, — все-таки зверства… — писал В.Короленко. — Полное озверение…»

«Полное озверение» — это и есть лик любой революции. Большевики учились у своих французских предшественников. Чем лучше безумного Кедрова психически абсолютно здоровый Жозеф Фуше, будущий министр сначала Наполеона I, а затем христианнейшего короля Людовика XVIII? Направленный Конвентом в Лион на подавление восстания, он приказал выстроить на берегу Роны 200 юношей, принявших участие в уличных беспорядках. Их связали веревками и с 10- метрового расстояния стали в упор расстреливать… из пушек. «До тех пор мы будем непрестанно убивать наших врагов, пока не истребим их всех самым совершенным, самым ужасным и самым быстрым способом,» — докладывал Фуше об исполнении задания непосредственно Робеспьеру. Между прочим, пресловутая инструкция Лациса была почти дословно списана с одного из выступлений вождя якобинцев по поводу прериальского закона о массовом терроре: «Чтобы казнить врагов отечества, достаточно установлять их личность. Требуется не наказание, а уничтожение их».

Как объясняет А.И. террор якобинцев? «Во время первой Французской революции на территории однонациональной Франции, кроме короткого вторжения враждебных войск, никакие иностранцы не действовали. В нашей революции — еще отдельную страшную печать наложило это многонациональное беснование… И в этой пестроте никак не теряются евреи…» (выделено мной. — В.К.)

Начнем с того, что во время революции 1789–93 годов евреев во Франции было с гулькин нос, и ощущали они себя в то время приблизительно так же, как русские евреи во время восстания Пугачева. Но Франция даже в июне 1793 года была продвинута на порядок, если не больше, в демократическом своем развитии, чем Россия в октябре 1917-го. И возглавляла антифеодальную революцию во Франции не маргинальная интеллигенция, как в России, а хорошо организованная буржуазия. Поэтому якобинская диктатура продержалась ровно год, и власть перешла в руки термидорианцев, которые очень легко и быстро вернули родимый охлос на круги своя.

Но, что правда, то правда, даже года хватило французской черни, чтобы показать себя во всей красе: «аристократов» (т.е. дворян) и духовенство, объявленных врагами отечества, подвергли массовому террору, их имущество конфисковывалось, но чаще просто растаскивалось и т.д. и т.п. Но, опять же, и само французское крестьянство было несравненно культурней и, следовательно, человечней, чем русское, и противоречие между ним и дворянством было куда слабее прежде всего в связи с отсутствием крепостного права, но главное все- таки — была мощная, сильная буржуазия. А в России в Октябре 1917- го, по образному выражению Ленина, власть валялась на полу. Да и сам Ленин как личность, как диктатор не идет ни в какое сравнение с Робеспьером. Кстати, в еврейском вопросе они абсолютно сходились: оба были сторонниками равноправия евреев.

И тем не менее французские евреи не пошли за Робеспьером, как русские — за Лениным. Одна из главных причин была в том, что во Франции во время Гражданской войны не проиходило еврейских погромов, поэтому французским евреям незачем было искать защиты у якобинцев. В России же единственно большевики и стали гарантом безопасности еврейского населения. К 1917 году в Российской империи проживало более шести миллионов евреев. Подавляющая часть их состояла из беднейшего населения. Прослойка же еврейской интеллигенции была настолько тонкой и маргинальной, что влияния на остальное еврейство почти не имела. Да в сущности, она оторвалась от материнских корней, сильно ассимилировалась и по менталитету была гораздо ближе к русской.

В ходе революции прежде всего еврейский охлос бросился в объятия русского охлоса — и получился поразительный симбиоз: для революционного матроса или красноармейца (русского по происхождению) еврей-большевик был родней и ближе русского дворянина, а тем более офицера или помещика. В большевистской среде — и на самом верху, и на самом низу — евреи были свои среди своих. А вот как относились в Добровольческой армии к евреям, искренне стремившимся послужить Белому движению, речь пойдет ниже.

И еще есть один фактор, который нельзя сбрасывать со счетов. Еврейский охлос в отличие от любого охлоса в мире (даже французского образца 1789 г.) имел весьма существенную отличительную особенность: он был грамотен. Нельзя сказать, что образован, но писать,

читать и считать умел каждый еврей, так как каждый ребенок даже в самой бедной еврейской семье, даже сирота —получaл начальное образование в хедере. Далее начиналась внутренняя тяга к дальнейшему образованию. Образование — особенно после реформ Александра II — стало для евреев идеей-фикс, что зорко подметил величайший знаток российской жизни Антон Павлович Чехов:

«Вообще же в С. читали очень мало, и в здешней библиотеке так и говорили, что если бы не девушки и не молодые евреи, то хоть закрывай библиотеку» («Ионыч»). «Городская и клубная библиотеки посещались только евреями-подростками» («Моя жизнь»).

Солженицын цитирует Семена (Шимона) Диманштейна, руководителя Еврейского комиссариата при наркомате национальностей, который так передает якобы высказанные ему мысли Ленина: «Большую службу революции сослужил также тот факт, что из-за войны значительное количество еврейской средней интеллигенции оказалось в русских городах. Они сорвали тот генеральный саботаж, с которым мы встретились сразу после Октябрьской революции и который был нам крайне опасен… Овладеть государственным аппаратом и значительно его видоизменить нам удалось только благодаря этому резерву грамотных и более или менее толковых, трезвых новых чиновников… Итак, — резюмирует Солженицын, — большевики позвали евреев с первых же дней своей власти, кого на руководящую, кого на исполнительную работу в советский аппарат. И? — И многие, очень многие пошли — пошли сразу».

И? — Что из этого? Евреи тем самым совершили преступление перед русским народом? А те русские интеллигенты, которые тоже сразу приняли советскую власть? Да что там интеллигенты-разночинцы, которым при старом режиме жилось еще хуже, чем евреям-интеллигентам, во всяком случае не лучше. «Да ведь и сотни и тысячи — русских генералов и офицеров, из императорской армии, кто служил в Красной армии большевикам, пусть не в политотделах (туда их не приглашали), но тоже на немалых постах (правда, с комиссаром у затылка, многие — под угрозой расправы с семьями, особенно при военно-тактических неудачах), и принес им неисчислимую пользу, может быть даже решающий вклад в победу красных. Да одних офицеров генерального штаба чуть ли не половина осталась у большевиков». — И это тоже Солженицын. Уточним: не чуть ли половина, а почти 80 процентов! Добавим также, что на стороне большевиков воевало 60 тысяч бывших царских офицеров, тогда как в Белой армии – 40 тысяч.Так все-таки, кто обеспечил победу большевиков: евреи или царские генералы и офицеры? В этой логике я, честно признаюсь, ничего не понимаю. Если вы что-нибудь поняли, — то поздравляю.

Солженицын искренне негодует, что еврейский народ, все они «не помешали в несколько месяцев выйти вперед именно евреям-большевикам, а те с жестоким избытком использовали привалившую власть». Но с таким же успехом можно упрекать русских (то есть весь русский народ), что все они не помешали выйти вперед русским-большевикам. Справедливости ради надо сказать: и те, и другие пытались помешать, очень даже пытались — аж три года полыхала в России Гражданская война. Но именно русский охлос был центром притяжения всего остального инородческого охлоса, и в первую очередь — еврейского, как наиболее угнетенного и к тому же цинично униженного. Белое же движение презрительно отринуло от себя евреев, сам Солженицын отмечает этот факт: «Добровольческая армия систематически отказывалась принимать в свои ряды еврейских прапорщиков и юнкеров, даже тех, которые в октябре 1917 г. храбро сражались с большевиками. Это был нравственный удар, нанесенный русскому еврейству… “Никогда не забуду картину, — пишет он (Д.Пасманник. — В.К.), — 11 прапорщиков- евреев, пришедших ко мне в Симферополь жаловаться, что их выделили из строевых частей и откомандировали… кашеварами в тыл”».

Еще более откровенен и категоричен В.Шульгин. Несмотря на весь свой антисемитизм он был человеком, воспитанным в традициях дворянской чести. Он честен был даже в своем антисемитизме, в отличие от маргинала Солженицына, который все время «и вашим, и нашим», хотя кто для него «наши» видно даже невооруженным глазом. Так вот что писал Василий Витальевич, и эти признания белого офицера А.И. цитирует — как всегда «для равновесности»: «Разве мы не знаем горькой трагедии отдельных евреев, поступивших в Добровольческую армию? Над жизнью этих евреев-добровольцев висела такая же опасность от неприятельской пули, как и со стороны “тыловых героев”, по-своему решавших еврейский вопрос».

СВОИ СРЕДИ СВОИХ

В Белой армии евреи выглядели белыми воронами, их откровенно третировали. И таковым было положение не только евреев. Вспомним судьбу Григория Мелихова. Неважно, что это литературный персонаж, — он воплотил в себе типический образ человека из народа, натолкнувшегося на глухую стену дворянского высокомерия. Блестящий военачальник, командовавший дивизией (что соответствовало званию генерала), он был чужаком в компании таких же высокопоставленных офицеров старой царской армии. Для них чуждо было в нем все: его мужицкий язык, запах пота, чавканье во время еды и т.д. И они не скрывали своего брезгливого к нему отношения, и Григорий хорошо это чувствовал и, в конце концов, переметнулся к красным.

Много ли мог бы насчитать Солженицын полководцев из русского простонародья, прославивших Белую армию, не говоря уже о евреях? Ни одного! Однако сам же перечисляет на целых двух с половиной страницах фамилии евреев-командиров, сражавшихся в Красной армии. «Но взялись перечислять, — продолжает далее А.И., — оглядимся же и по

знаменитым верхам Красной армии, неувядающие имена: Владимир Антонов-Овсеенко, Василий Блюхер, Семен Буденный, Клим Ворошилов, Борис Думенко, Павел Дыбенко, Олеко Дундич, Дмитрий Жлоба, Василий Киквидзе, Епифан Ковтюх, Григорий Котовский, Михаил Муравьев, опять же Виталий Примаков, Иван Сорокин, Семен Тимошенко, Михаил Тухачевский, Иероним Уборевич, Михаил Фрунзе, Василий Чапаев, Ефим Щаденко, Николай Щорс. А, пожалуй, обошлись бы они и без евреев?» Но у большевиков не стоял так вопрос: а не обойтись ли без евреев? Так вопрос стоял у белых. И обошлись. И не только без евреев, но и без других инородцев и своих же русских, но «низкого звания». В списке, приведенном А.И., лишь Антонов-Овсеенко – сын поручика, а Тухачевский — внебрачный сын дворянина, остальные все — из простонародья или инородцы: Дундич — серб, Киквидзе — грузин, Фрунзе — молдаванин… Забавно также выглядит возмущение Солженицына тем, что «Троцкий, не колеблясь, назначил врача Эфраима Склянского, никакого не боевого и не штабного командира, — и вот на посту зампреда Реввоенсовета Республики Склянский подписывается выше Главнокомандующего генерала С.С.Каменева». Но возмущение А.И. вызвано вовсе не тем, что врач без всякого боевого опыта становится во главе вооруженных сил большевиков — тут Солженицыну радоваться по идее надобно было бы, ибо неумелый командующий — это поражение для армии, в данном случае ненавидимой им Красной армии. Солженицына возмущает совсем другое: что еврей Троцкий своим заместителем назначает еврея Склянского, хотя сам же и проговаривается: «Но понадобился властный и безжалостный заместитель Наркомвоена…» — а таковым и был Склянский. И вовсе не в земской больнице нашел его Троцкий: Эфраим Соломонович состоял в партии большевиков с 1913 года, был одним из руководителей Октябрьского переворота в Петрограде — членом Военно-Революционного комитета!

Такой красноречиво говорящий за себя факт: 25 октября в Президиум Второго Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов были избраны от большевиков В.И.Ленин, Г.Е.Зиновьев, Л.Д.Троцкий, Л.Б.Каменев, Э.М.Склянский, В.П.Ногин, Н.В.Крылен- ко, А.М.Коллонтай, А.И.Рыков, В.А.Антонов-Овсеенко, Д.Б.Рязанов, В.К.Муранов, А.В.Луначарский, П.И.Стучка. Да и сам Троцкий, он что, закончил Академию Генштаба? И в Первую мировую командовал фронтом, разрабатывал и осуществлял знаменитый Брусиловский прорыв? Да нет же, всю жизнь — сугубо штатский человек, публицист, но Революция имеет свойство открывать в людях таланты, о которых они зачастую даже не подозревают. В свое время Наполеон поставил во главе своей конницы простого конюха Мюрата, а потом даже выдал за него замуж свою сестру, ибо Мюрат заслужил признательность императора не тем, что умел хорошо седлать лошадей, а тем, что умел блестяще руководить седоками... Кстати, Склянский был гораздо более близок к военным делам, чем сам Троцкий: всю Первую мировую он провел на фронте полковым врачом.

Но охлос имеет особое, присущее только ему свойство: не помнить добра, но помнить только о своем благополучии. Как только русские охломоны чуточку образовались, они стали антисемитами похлеще парней из «Союза русского народа» и начали всячески вытеснять из структур власти еврейских охломонов. Об этом с детской непосредственностью рассказал Хрущев в мае 1956-го делегации французских социалистов, приехавших в Москву во главе со своим генсеком Коммэном. «В начале революции, — объяснял им Никита Сергеевич, — у нас было много евреев в руководящих органах партии и правительства. Евреи были образованнее, может быть революционнее, чем средний русский. После этого мы создали новые кадры, нашу собственную интеллигенцию (то есть русскую, а евреи — это не наши, чужие. — В.К.) Если бы теперь евреи захотели бы занимать первые места в наших республиках, это, конечно, вызвало бы недовольство среди коренных жителей…»

Вот вам и весь салям, то есть дружба народов и советский интернационализм. Или по-другому: дружба дружбой, а табачок — врозь.

ЕЩЁ О «ЕВРЕЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ» или «Односуточный насильственный переворот, методически и блистательно разработанный Львом Троцким».

В Третьяковской галерее На картинах сплошь евреи! Евреи, евреи, одни кругом евреи… (из очень популярной в начале 1960-х годов бардовской песни).

Одним из проявлений солженицынского мифотворчества является его толкование двух революций 1917 года: Февральской – как «русской», Октябрьской же - как «интернациональной» (читай - «еврейской»), а самих евреев «зажигательной смесью революции». Согласно Солженицыну, «в ее (Октябрьской революции. – В.К.) идеологии сыграла значительную, доминирующую роль та абсолютная непримиримость к русской исторической власти, на которую у русских достаточного повода не было, а у евреев был. И русская интеллигенция усвоила этот взгляд». Вот так, походя, Солженицын в очередной раз извратил историческую правду. Более чем у кого бы то ни было в России, именно у русских в первую очередь накипела абсолютная непримиримость к русской исторической власти, то есть - к самодержавию. Монархист Солженицын был органически не в состоянии образумить в этом вопросе Солженицына-правозащитника. Непримиримость к самодержавию пропитала все слои русского общества: от беднейшего крестьянства до великосветской аристократии. Потомок древнего дворянского рода граф Лев Николаевич Толстой в письме к Николаю II, на которое тот даже не соизволил ответить, с присущей ему глубиной и откровенностью выразил отношение просвещенного общества к царизму: «Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в Центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа. И потому поддерживать эту форму правления можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг и газет и вообще всякого рода дурных и жестоких дел». С точки зрения Солженицына, это и есть «еврейский взгляд» на самодержавие, но выразил его почему-то русский аристократ... Так что же, это Лев Николаевич усвоил «еврейский взгляд» на самодержавие, или наоборот, евреи усвоили русский взгляд, наиболее ярким выразителем которого оказался величайший русский писатель? Нет, и Февральская, и Октябрьская революции – обе были русскими, только первая - буржуазной, а вторая –охлократической. Поэтому забавно читать в интервью журналу «Штерн», которое дал ему Солженицын, что «25 октября в Петрограде произошёл односуточный насильственный переворот, методически и блистательно разработанный Львом Троцким (Ленин в те дни ещё скрывался от суда за измену)». Во-первых, за какую измену? Солженицын был или совершенно некомпетентен в этом вопросе, или делал вид. Действительно, после июльских событий Ленина обвинили в организации восстания против Временного правительства и в шпионаже в пользу Германии, в связи с чем был выдан ордер на его арест с последующим преданием суду. Обвинение в шпионаже тогда же отверг Председатель ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов Н.Чхеидзе, между прочим, ярый политический противник Ленина. В свою очередь министр юстиции Михаил Терещенко и член Временного Комитета Государственной Думы Николай Некрасов заявили представителям печати, что Временное правительство чрезвычайно недовольно публикацией материалов по обвинению Ленина в государственной измене. Но поскольку руководство военной разведки упорно стремилось доказать свою версию о контактах между большевиками и немцами, Ленин согласился на арест, чтобы на суде публично доказать всю нелепость этого обвинения, но ЦК, понимая, что могут произойти всякие провокации, например, убийство Ильича юнкерами при конвоировании, принял решение о переходе его на нелегальное положение. «Укрывище», выражаясь новоязом Солженицына, выбрал для Ильича Сталин в укромном месте у озера Разлив – всего в 34-х километрах от Петрограда, где Ленин поселился с Зиновьевым, а до этого несколько дней Коба скрывал вождя на квартире у Аллилуевых, у которых он проживал. Затем у озера был построен тот самый знаменитый шалаш на сенокосе, принадлежавшем верному человеку Сталина рабочему Емельянову, недалеко от его дома. Такие шалаши ставили на сенокосах почти все окрестные жители, поэтому «укрывище» Ленина и Зиновьева никаких подозрений не вызывало. Сталин навещал их регулярно, и через него Ильич руководил Центральным комитетом. Ленин всецело доверял этому «чудесному грузину», как он назвал его в Вене в 1913 году в письме к Горькому, когда молодой Джугашвили писал под его руководством свой первый серьёзный труд «Марксизм и национальный вопрос». Почти ежедневно Ленин получал всю оперативную информацию, которую ему доставлял Александр Васильевич Шотман, обрусевший немец, простой рабочий-токарь, вступивший в ленинский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» еще в 1896 году, в 1901 - один из руководителей прогремевшей на всю империю Обуховской обороны, этой первой, но такой яркой зарницы надвигающейся революции, в 1903 участвовал в работе 2-го съезда РСДРП, на котором безоговорочно принял сторону молодого Ильича, и с тех пор твёрдо стоял на позициях большевизма, а когда грянула революция 1905-07 годов, избирался членом Петербургского, а затем Одесского комитетов партии, в 1913 году был кооптирован в ЦК и Русское бюро ЦК большевиков. Так что, это был не просто связной, а закалённый, опытный, очень грамотный и всецело преданный Ленину партийный соратник, которому Ильич абсолютно доверял и внимательно прислушивался к его оценкам внутрипартийной борьбы, развернувшейся в Питере. До возвращения Ленина из-за границы, Центральным Комитетом руководили общепризнанные лидеры большевиков Иосиф Сталин и Лев Каменев. Они находились вместе в сибирской ссылке в Ачинске, там встретили сообщение о Февральской революции и первым же транссибирским экспрессом прибыли 12 марта в Петроград. Оба входили в руководящее ядро партии и были ближайшими соратниками Ленина. Каменев избирался делегатом на 3-й и 5-й съезды партии, Сталин — на 4-й и 5-й. Тогда, в 1907 году в Лондоне они и познакомились, хотя и были земляками: Каменев родился в Тифлисе, где и закончил гимназию. В партийной иерархии они занимали места практически рядом: первый входил в ЦК РСДРП и Русское бюро ЦК, второй был редактором «Правды», в которой Сталин регулярно печатался, начиная с первого номера, и руководителем думской фракции большевиков, поэтому, не теряя времени, они взяли бразды правления в свои руки. Только-только начала выходить «Правда», её выпуск наладили Молотов и Шляпников. Они тут же уступили редакторские кресла — редакция, как и весь штаб большевиков, размещалась в бывшем дворце Матильды Кшесинской, одной из ведущих балерин Мариинского театра и любовницы Николая II в его молодые годы. Сталина избирают членом президиума Русского бюро ЦК и представителем от большевиков в исполкоме Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, а главное, назначают с Каменевым соредактором «Правды». Однако со дня приезда Ленина Сталин безоговорочно принял его верховенство. Особенно проявилась эта абсолютная преданность 29 апреля во время 7-й Всероссийской конференции большевиков, на которой решалась генеральная линия партии. Ленин повторил свои «Апрельские тезисы», в которых намечал курс на перерастание буржуазной Февральской революции в социалистическую, то есть курс на вооружённое восстание. Каменев выступил с резкой критикой этого курса, и тогда в дискуссию вступил Сталин, обычно сохранявший позицию молчаливого наблюдателя. Он не был ярким оратором, говорил с сильным грузинским акцентом, но доводы его, построенные на откровенной грубости, подействовали на делегатов из простонародья сильнее, чем интеллигентная речь Каменева. Выступление Сталина переломило ход конференции: победила позиция Ленина. И во время выборов в ЦК, состоявшихся в заключение Конференции, благодарный Ильич лично рекомендовал Сталина в высший партийный орган, так охарактеризовав его: «Товарища Кобу мы знаем очень много лет. Хороший работник на всяких ответственных работах». При голосовании, в котором приняли участие 109 делегатов, Ленин набрал 104 голоса, Зиновьев – 101, Сталин – 97, Каменев - 95. Всего в состав ЦК вошло 9 членов плюс 4 кандидата. Тогда же было избрано и первое в истории КПСС Политическое Бюро из числа первой четверки. Таким образом, все разговоры о том, что Сталин в 17-м году был неким «серым пятном в партии» - миф, пущенный в обиход Н. Сухановым. Он просто не знал всего того, что тщательно скрывали «два сокола ясных»: что Сталин с апреля по конец октября был «альтер эго» Ленина. «Серое пятно» Николай Суханов считался среди журналистов социал-демократического направления одним из самых ярких - «золотым пером», как назвал его Ю.Мартов. Он окончил в 1902 году в Париже Высшую школу общественных наук - свободный университет для российской революционной молодёжи, где слушал лекции В.Ленина, Ю.Мартова, Л.Троцкого, В.Чернова и других видных марксистов. Вернувшись в Россию, поступил на экономический факультет Московского университета и там же примкнул к эсерам. К 1910 году стал видным деятелем партии социал-революционеров, за что был сослан в Архангельск. Вернувшись спустя три года в Петербург, редактировал журнал «Современник», преобразованный при участии М.Горького в журнал «Летопись». Но настоящую Летопись в 7-и томах он написал о событиях 1917 года: от Февраля до Октябрьского переворота – «Записки о революции», получившие самую высокую оценку как среди лидеров всех партий, так и среди читающей публики. Есть там и такие строки: «За время своей скромной деятельности в Совете он производил на меня (не на одного меня) впечатление серого пятна, всегда маячившего тускло и бесследно. (выделено мной. – В.К.) Больше о нём, собственно, нечего сказать», - так писал о Сталине Суханов, ставший к этому времени меньшевиком. Он был избран в Петроградский совет в первый же день Революции -27 февраля, но как раз-то сам никакой активной политической деятельностью не занимался, ограничиваясь журналистикой. И, конечно, представления не имел, что делал Сталин вне пределов Таврического дворца, в котором заседал Петросовет. Суханов не общался непосредственно со Сталиным, о нём он в основном знал по рассказам своей жены большевички Г.Флаксерман, работавшей в Секретариате ЦК РСДРП(б), которое возглавлял Свердлов. Известно, что между ним и Сталиным были очень прохладные отношения. Сталин, действительно, держался в тени, но о его деятельности в полном объёме знал только один человек – Владимир Ильич Ленин. У Солженицына же, как всегда, концы не сходятся с концами: когда Ленин скрывался в Разливе, Троцкий сидел в «Крестах», и уже только по этой причине никак не мог «методически и блистательно разрабатывать односуточный насильственный переворот». Из Разлива Ленин не только руководил Центральным Комитетом, но и готовил материалы к предстоящему VI съезду партии, который состоялся 26 июля – 3 августа. Он проходил полулегально: Временное правительство, закладывая под себя мину замедленного действия, словно не замечало трёхсот делегатов, обсуждавших ленинский план вооружённого восстания. С двумя докладами: о политическом положении и отчетным, - выступил на съезде Сталин. Он же выступил и с заключительным словом. Одевался Коба более, чем скромно: ходил в заштопанной ситцевой рубашке и заношенном пиджаке. Аллилуевы, у которых он тогда жил, справедливо решили, что Коба не может руководить съездом в таком затрапезном виде. И они купили ему новый костюм. Он не признавал галстуки: мать его будущей жены Надежды сделала ему высокие вставки наподобие мундира или френча. Таким он предстал перед делегатами съезда, таким он вошел и в дальнейшую историю. Итак, в отсутствии Ленина первым человеком в партии был Сталин, но отнюдь не Троцкий. Троцкий же в то время не только не входил в высшее политическое руководство, но даже не состоял в партии большевиков. Лев Давыдович вернулся из эмиграции в Петроград лишь 4 мая, и первая же его речь на вокзале наэлектризовала толпу и произвела фурор, о котором на следующий день писали все газеты. В 1905-м он был среди меньшевиков, потом ушел от них и стал «вольным художником революции». Постоянно пикировал с Лениным, называя его диктатором и будущим Робеспьером. Вернувшись в Петроград весной 17-го, вступил в так называемый междурайонный комитет. «Межрайонцы» составляли ту часть отколовшихся и от большевиков, и от меньшевиков партийцев, которые действовали по принципу «и вашим, и нашим», или наоборот «ни вашим, ни нашим». Однако Троцкий, этот опытнейший политический волк, быстро разобрался в ситуации и тут же переметнулся на сторону Ленина. Ильичу же как раз и нужен был такой союзник, как Лев Давыдович: превосходный оратор, умеющий зажигать массы и пользующийся у них популярностью. Телевидения тогда не было, радиофикации тоже, приходилось брать горлом и харизмой. Поэтому и Ленин, и Троцкий, отбросив прежнюю вражду (Ленин как-то обозвал Льва Давыдовича в одной из своих статей политической проституткой, а в другой – Иудушкой, Троцкий же обвинял Ленина в бонапартизме и других отступлениях от марксизма), заключили политический союз. Перефразируя известное выражение, можно сказать, что у политиков нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов, но есть постоянные интересы. Однако Ленин никогда не забывал виляний Троцкого и многолетней политической борьбы с ним, и после окончания Гражданской войны стал медленно дистанцировать его от себя. Он никогда не признает его «своим» и всегда будет чувствовать в нём «чужого». Свое истинное отношение ко Льву Давыдовичу Ленин откровенно выразил в известном Письме к съезду, так называемом Завещании, написанным им в Горках в декабре 1922-го: «Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела». После неудачной попытки вооруженного восстания 3-5 июля, подавленного Временным правительством, Ленин и Зиновьев, как уже говорилось, ушли в подполье, Троцкого арестовали, и на хозяйстве остался Сталин. Лев Давыдович просидел в тюрьме 40 дней и был принят в большевики заочно лишь 26 июля на VI съезде партии вместе со всеми «межрайонцами». Амнистировало его Временное правительство лишь 2-го сентября. Ленин к этому времени в связи с осенним похолоданием перебрался в Гельсингфорс (Хельсинки), и уже оттуда передал два письма, по существу директивы: «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и восстание», которые поручил зачитать на заседании ЦК 15 сентября не кому-нибудь, а всё тому же Сталину, но не Троцкому. В этих письмах Ильич ставил вопрос ребром: «За нами большинство народа. За нами выгоды положения партии, твёрдо знающей свой путь, при неслыханных колебаниях и всего империализма, и всего блока меньшевиков с эсерами. Большевики должны взять власть… Взяв сразу власть в Москве и в Питере, мы победим безусловно и несомненно… » Эту черту большевистского вождя ярко обрисовал В.Чернов, лидер партии эсеров, министр земледелия во Временном правительстве: «Для Ленина существовала лишь одна добродетель: воля к власти для осуществления своей программы. Одно преступление: нерешительность, упускающая шансы успеха». Оба письма произвели ошеломляющий эффект: «Никто ещё так резко вопрос не ставил», - писал впоследствии Н.Бухарин. Члены ЦК, хорошо помня июльские события и опасаясь ещё более жестоких репрессий со стороны Временного правительства, не поддержали Ленина. Письма было решено сжечь, оставив по одному экземпляру, чтобы о них не стало известно рабочим. Однако, как говорится, шила в мешке не утаишь. До большинства партийных организаций благодаря Сталину и Свердлову дошли сведения о ленинских директивах. Рабочая и солдатская масса выступала за восстание, партийная верхушка, в том числе и Троцкий – против. Зная обо всём об этом, Ильич рвётся в Питер, но ЦК не даёт ему на это согласия. Тогда он переезжает из Гельсингфорса в приграничный Выборг. Сюда к нему доставляет очередную почту Шотман. Ленин подробно расспрашивает его, особенно интересуясь, правда ли, что ЦК воспретил ему выезд в Петроград. Получив утвердительный ответ, Ильич потребовал от Шотмана письменного подтверждения этого постановления и на следующий день самочинно покидает Финляндию. В сопровождении Эйно Рахьи, связного с финскими товарищами и крупного деятеля финляндской социал-демократии, он на пригородном поезде добирается до станции Райвола (ныне Рощино), там пересаживается на паровоз, машинист которого Гуго Ялава довозит его до станции Удельная. Отсюда Ильич уже своим ходом добирается до конспиративной квартиры, которую содержала Маргарита Фёдоровна Фофанова, связная с ЦК. Даже находясь в Выборге, Ленин лучше понимал и чувствовал ситуацию в Питере, чем Троцкий и остальные члены ЦК. Власть, принадлежавшая Временному правительству, слабела с каждым днем, и с каждым днем набирал все большую силу Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, этот рожденный революцией народный законосовещательный, представительный орган, и всё больше революционизировались массы, особенно солдатские. С самого начала Февральской революции председателем Петросовета был избран Карло (Николай) Чхеидзе, до этого возглавлявший фракцию меньшевиков в IV Госдуме. Он считался одним из авторитетнейших деятелей российской и европейской социал-демократии. Заместителем же Чхеидзе стал Керенский, однако всего на несколько дней, после чего, соблазненный Г.Львовым, перешёл в возглавляемое им Временное правительство министром юстиции. Вторым заместителем был Матвей Скобелев, сын промышленника-молоканина. О нём, по понятным обстоятельствам, известно меньше. В 1903 году вступил в РСДРП, меньшевик. Участник первой русской Революции. Осудил Октябрьский переворот, эмигрировал во Францию, но в 1922 году вступил в РКП(б). Содействовал налаживанию торговых отношений между Францией и Советской Россией. С 1925 года в Москве на советской работе. В 1938 году расстрелян по обвинению в участии в мифической террористической организации. Реабилитирован в 1957-м.

Амебная политика Временного правительства – «опереточного», как его назвал Н. Суханов, объективно склоняла чашу весов в пользу большевиков. Двоевластие началось с первых же дней Февральской революции. Еще 29 апреля на торжественном заседании депутатов Думы всех четырёх созывов монархист до мозга костей Василий Шульгин, тот самый, что вместе с другим таким же убеждённым монархистом Александром Гучковым – одним из основателей и лидеров партии «Союз 17 октября» или, как бы её сейчас назвали, «партии власти», принимал - не насмешка ли судьбы? - отречение Николая II на станции Дно, прозорливо и с горечью говорил, что Временное правительство находится как бы под домашним арестом: «К нему в некотором роде как бы поставлен часовой, которому сказано: «Смотри, они буржуи, а поэтому зорко следи за ними и, в случае чего знай службу… Не забудьте, что наш народ не так уж подготовлен к политической деятельности и с трудом разбирается в этих вещах…» Под «часовым» Шульгин имел в виду Петросовет. Когда 25 сентября резолюция меньшевиков и эсеров о доверии Президиуму собрала 414 голосов против 519 большевистских при 67 воздержавшихся, Чхеидзе покидает место председателя и уступает его Троцкому, избранному на этот пост по предложению фракции большевиков. Однако, уже спустя несколько дней, в зале заседаний Таврического дворца появляется бритый, в парике истинный Председатель. Он делает доклад о текущем моменте, который привычно заканчивает лозунгом: «Вооруженное восстание неизбежно и вполне созрело!» С этой минуты организация будущего восстания сосредотачиваются в руках Ленина, несмотря на то, что в Смольном (боевом штабе большевиков) он не показывается, а скрывается на конспиративных квартирах. «Связь с Лениным поддерживалась, главным образом, через Сталина», - признает впоследствии в своих мемуарах Троцкий. Признание это дорогого стоит, ибо, всячески затушевывая роль своего смертельного врага в организации Октябрьского переворота, Лев Давыдович, тем не менее, вынужден отметить, что Ленин в те дни работал в теснейшем тандеме со Сталиным. И пока Троцкий сидел в тюрьме, а затем заговаривал зубы депутатам Петросовета, основную схему «односуточного насильственного переворота методически и блистательно разрабатывает» …Петроградский Военно-революционный комитет (ПВРК). Идея создания такого центра была высказана Лениным в письме «Марксизм и восстание», направленном в ЦК РСДРП(б), том самом, что зачитывал Сталин. Деятельность комитета всё время проходила под руководством Ленина, являвшегося его членом, и с самого начала носила всероссийский характер. 21 сентября (4 октября) Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов принял решение о создании штабов повстанцев в столице и других городах. Вот когда закладывалось «Триумфальное шествие Советской власти». Главная задача ПВРК определялась решениями ЦК РСДРП(б) и состояла в том, чтобы проводить мобилизацию революционных сил на вооруженное восстание, обеспечить его военно-техническую подготовку, объединить в оперативном отношении Красную Гвардию, солдат гарнизона и матросов Балтийского флота. ПВРК был образован из представителей ЦК и Петроградского комитета РСДРП(б), военных партийных организаций, президиумов пленума Петроградского совета и его солдатской секции, Красной Гвардии, Центробалта, Центрофлота, профсоюзов, фабзавкомов, железнодорожного союза, почтово-телеграфного союза, Финляндского областного комитета армии, флота и рабочих, левых эсеров и других революционных организаций. Председателем Комитета стал Н. Подвойский. Сын сельского священника, он вступил в партию в 1901 году. В Революцию 1905-го – один из организаторов первого в России Совета Рабочих Депутатов в Иваново-Вознесенске. Человек в высшей степени решительный и волевой, он возглавил солдат бронедивизиона, которые захватили дворец Кшесинской. С этого дня здесь разместились Центральный и Петроградский комитеты партии. Подвойский, пользуясь огромной популярностью в солдатской среде, возглавляет Всероссийское бюро военной организации ЦК партии и формирует первые отряды Красной Гвардии. Уже 4 сентября Николай Ильич проводит совещание 230 представителей партийных организаций 68 частей столичного гарнизона. Маскируясь под курсы организаторов выборов в Учредительное собрание, он создал 24 сентября при Военной организации курсы подготовки руководителей восстания на местах. Рядом с Подвойским возвышается мощная фигура Андрея Сергеевича Бубнова. Купеческий сын, он уже студентом Московского сельскохозяйственного института вступил в РСДРП и в отличие от Троцкого был всегда твердым, последовательным большевиком, без всяких виляний «туда-сюда», избирался делегатом 4-го и 5-го съездов партии, на 6-м вошёл в её высшее руководство, а на заседании ЦК 10 октября по предложению Ленина был избран членом Политбюро. Прибыв в Петроград, Владимир Ильич отнюдь не отсиживался на конспиративных квартирах. Уже 10 октября, впервые после трёх месяцев подполья, Ленин проводит заседание ЦК и добивается принятия решения о подготовке восстания. По иронии судьбы заседание проходило на квартире Суханова, чья жена, как уже отмечалось, была большевичкой. Ещё через 4 дня на квартире Ялавы Ленин проводит с членами ПВРК совещание по практическим вопросам организации восстания, а ещё через два дня собирает расширенное заседание ЦК и Петербургского комитета партии, Военной организации и Петроградской организации окружного комитета большевиков. Обсуждался только один вопрос: о вооружённом восстании. Эта «миниконференция» состоялась в помещении Лесновско-Удельнинской районной думы, председателем управы которой был М.Калинин. О том, что Ленин находится в Петрограде и ведёт активную работу по подготовке восстания, очень скоро становится известным Временному правительству. Министр юстиции П.Малянтович 20 октября предписывает прокурору Петроградской судебной палаты сделать немедленное распоряжение об аресте Ленина, а также обращается к главнокомандующему войсками Петроградского военного округа с просьбой приказать подведомственным ему чинам оказать содействие гражданским властям в производстве ареста и препровождения Ленина, в случае задержания его, судебному следователю по особо важным делам П.Алексанрову. Но уже поздно! На итоговом заседании Подвойский докладывает Ленину о готовности к вооруженному восстанию Красной Гвардии и революционных частей гарнизона. Ленину, а не Троцкому! Спустя много лет в своих воспоминаниях Троцкий напишет: «Не будь меня в 1917 г. в Петербурге, Октябрьская революция произошла бы – при условии наличности и руководства Ленина. Если б в Петербурге не было Ленина, я вряд ли справился бы с сопротивлением большевистских верхов». Но он особенно и не боролся с этим сопротивлением, что лучше всего подтверждает его позиция по отношению к тем двум ленинским письмам. И вот, наконец, наступает «день X». Утром 24 октября Подвойский и В.Антонов-Овсеенко подписывают Предписание №1 Петроградского ВРК о проведении в боевую готовность частей, верных большевикам, назначении А.Белышева комиссаром крейсера «Аврора», подготовки пулеметных команд для охраны мостов через Неву и т.д., а на заседании ЦК РСДРП(б) был избран партийный Военно-революционный центр в составе А. Бубнова, Ф. Дзержинского, Я. Свердлова, И. Сталина и М. Урицкого, который вошёл в состав ПВРК в качестве его руководящего ядра. Самого Сталина на заседание ЦК в Смольном не было, но явились его посланцы с кипами газеты «Рабочий путь» - так стала называться «Правда» после того, как в июле её закрыло Временное правительство. Собравшиеся встретили прибывших товарищей радостными привнтствиями. Все знали, что перед рассветом в типографию ворвался отряд юнкеров и конфисковал отпечатанный тираж. А в номере была опубликована редакционная статья, написанная Сталиным «Что нам нужно», с призывом к свержению Временного правительства и замене его Советским правительством. Коба немедленно отправляет своих людей в Волынский полк, солдаты которого поддерживали большевиков. Волынцы тут же присылают на подмогу боевую роту бывших фронтовиков, при виде которых юнкеров, как ветром сдуло. «Когда между актёрами распределялись роли в этой драме, никто не упомянул имени Сталина и не предложил для него никакого поручения. Он просто выпал из игры», - напишет впоследствии, уже будучи в Мексике, Троцкий, забыв, а точнее сделав вид, что забыл, а ещё точнее просто солгал, потому что не мог не знать, что Сталина избрали в партийный Военно-революционный центр – мозг и сердце восстания. Троцкий «забыл» также, что в тот же день он вместе со Сталиным провёл совещание большевиков – делегатов 2-го Всероссийского съезда Советов Рабочих и солдатских депутатов. Но всё-таки, где же находился Сталин всю первую половину дня 24 октября? «Главный штаб восстания был в Смольном. В случае разгрома Смольного были ещё запасные штабы: в Петропавловской крепости и «фронтовые» - в Павловском полку, другой в казармах Балтийского экипажа, третий на «Авроре», - писал впоследствии Подвойский. По такой же схеме была организована и безопасность Ленина. Сталин подготовил несколько квартир, о которых знал только он один и связные, которых он тоже подбирал лично. Но ни один связной не знал, на какой именно квартире находился в тот или иной момент Ленин: это было известно только Сталину. То, что Ленин доверял лишь ему, говорит тот факт, что даже ближайшие члены Политбюро – Каменев и Зиновьев, с которыми Ильича связывали товарищеские отношения ещё со времен эмиграции, ни разу не были допущены ни на одну из его конспиративных квартир. Не говоря уже о Троцком. Скорее всего, после выпуска газеты Сталин, отослав весь тираж в Смольный, сам отправился к Ленину. О чём они говорили, что обсуждали и что намечали – об этом уже никто и никогда не узнает.

Тогда же утром, опираясь на гигантский перевес революционных сил, ПВРК приступил к захвату железнодорожных вокзалов и станций Петрограда - с этого и началось, собственно, восстание. Операцию возглавлял Бубнов. На следующий день он был назначен Центральным Комитетом руководителем полевого штаба ПВРК, который и осуществлял общее руководство вооруженным восстанием. Но ещё накануне, когда развернулась борьба за мосты, красногвардейцы сбавили напор. Обстановка требовала более решительных мер, но штаб проявляет медлительность. Это сразу же почувствовал Ленин и вечером 24-го, густо загримировавшись и обвязав щеку платком, как будто у него болели зубы, уходит с Выборгской стороны в сопровождении связного Юкка Рахьи, оставив Фофановой записку: «Ушёл туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания. Ильич». Историческая ночь Рискуя жизнью, Ленин и Рахья пересекают город, дважды их останавливали патрули юнкеров. Уже почти в темноте Владимир Ильич добирается до Смольного и непосредственно становится у руля восстания. Первое, что он делает – пишет «Письмо членам ЦК», в котором требует сегодня же вечером или ночью свергнуть Временное правительство. «Промедление и отступление смерти подобно»,- заключает он. Но Троцкий возражает. Он считает, что решать вопрос о взятии власти лучше на следующий день, когда начнёт свою работу второй Всероссийский съезд Советов Рабочих и Солдатских Депутатов. И это не случайно. Троцкий очень напоминал по характеру Керенского: обоих роднила любовь к позе и к самолюбованию. Керенский лелеял мечту организовать суд над Николаем II и выступить с обвинительным словом, потребовав для последнего российского императора смертной казни, как это сделал в своё время Робеспьер с Людовиком XVI. Троцкий же видел себя на трибуне Таврического дворца, провозглашающим под гром оваций Советскую власть. В отличие от него Ленин с гениальной прозорливостью «видел то, что временем закрыто». Он отлично понимал, что Петросовет далеко не однороден, что даже среди руководства большевиков не было полного единства, чему пример - выступление Зиновьева и Каменева 18 октября в газете «Новая жизнь» против переворота, по существу выдавшим секретное решение ЦК, за что Ленин потребовал исключить их из партии. Вот его-то, Петросовет, Ленин и собирался поставить перед фактом свержения Временного правительства и передачи ему власти де-юре. «Было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября, народ вправе решать подобные вопросы не голосованием, а силой… История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя потерять всё», - провидчески решает Владимир Ильич. Тогда же вечером 24 октября состоялось заседание ЦК под руководством Ленина. Вот как описал его Сталин осенью 1924 года, когда в партии разыгралась бурная дискуссия о роли Троцкого в событиях октябрьского переворота: «Принимается резолюция Ленина о восстании большинством 20 против 2, при 3 воздержавшихся. Избирается практический центр по организационному руководству восстанием. Кто же попадает в этот центр? В этот центр выбираются пятеро: Свердлов, Сталин, Дзержинский, Бубнов, Урицкий. Задачи практического центра: руководить всеми практическими органами восстания согласно директивам ЦК. Таким образом, на этом заседании ЦК произошло, как видите, нечто «ужасное», т.е. в состав практического центра, призванного руководить восстанием, «странным образом» не попал «вдохновитель», «главная фигура», «единственный руководитель» восстания тов. Троцкий. Как примирить это с ходячим мнением об особой роли тов. Троцкого? Между тем тут нет, собственно говоря, ничего странного, ибо никакой особой роли ни в партии, ни в Октябрьском восстании не играл и не мог играть тов. Троцкий, человек сравнительно новый в нашей партии в период Октября. Он, как и все ответственные работники, являлся лишь исполнителем воли ЦК и его органов». Тогда, по горячим следам, когда ещё были живы почти все участники событий исторической ночи с 24 на 25 октября, Троцкий не мог опровергнуть Сталина. Он предпочёл это сделать лишь спустя двенадцать лет. Миф о том, что Сталин якобы прозевал Октябрьский переворот, был усиленно раскручен в период хрущевского развенчания культа личности. При этом переписчики истории, которые ещё вчера возвеличивали Сталина как истинного ВОЖДЯ революции, в соответствии с указанием нового руководства партии раскрутили маховик в обратную сторону, и вот уже Сталин – «враг труда, нечаянно согретый славой». Надо честно признать, что ближайшим соратником Ленина, самым доверенным его лицом в партии в период между двумя революциями был всё-таки Сталин. Такая любопытная деталь: в Инструкции караулу у кабинета Ленина, подписанной самим же Лениным 22 января 1918 года, лишь два человека имели право входить к нему без доклада в любое время: Троцкий и Сталин. А в первые дни после Октябрьского переворота Сталину не требовалась и эта Инструкция: он делил кабинет с Лениным и, естественно, являлся свидетелем всех, даже самых конфиденциальных переговоров Ильича. Несостоявшийся Предсовнаркома К утру 25 октября (7 ноября) Петроград фактически находился в руках восставших. Ленин пишет воззвание «К гражданам России». В этом историческом документе говорилось о свержении Временного правительства и переходе государственной власти к восставшему народу. По указанию Ленина Подвойский телеграммой известил все города и фронты о победе народной революции. В ночь с 26 на 27 октября Ленин собирает ЦК и формирует правительство. В него вошли 15 наркомов, из них семеро являлись членами ПВРК. Единственным евреем среди этих 15-и был Троцкий, назначенный наркомом иностранных дел. Сталин получил пост наркома по делам национальностей – один из главнейших: ничего себе «выпал из игры»! Главой первого советского правительства стал Ленин. Все рассказы о том, что Ленин якобы предлагал возглавить правительство Троцкому, а тот отказался, ссылаясь на свое еврейское происхождение – чистой воды «фэнтэзи». Никого, кроме себя, на этом посту Ленин не видел и даже не допускал такой возможности. Таковы факты. Но тем хуже для них, считает Солженицын и рисует собственную картину происшедшего, в которой государственный переворот планировался и осуществлялся под руководством Троцкого. Почему я так подробно и кому-то может показаться – излишне детализируя, описываю переворот 25 октября и предшествовавшие ему события? Видит Бог, я не хотел утомлять читателей подробностями, которые известны любому историку. Но вот то, что со свойственным ему упрямством А.И. упорно пытался внедрить в сознание как зарубежного, так и отечественного читателя, что Октябрьский переворот есть дело рук Троцкого и примкнуших к нему евреям есть миф, причем совершенно безграмотный. Как мы убедились выше Лев Давыдович никакой выдающейся роли в подготовке и проведении Октябрьского переворота не играл. Фразу о блистательном Троцком и трусливом Ленине легко понять, зная позицию Солженицына, согласно которой все русские деятели революции выглядят некими марионетками, которыми ловко управляли евреи-кукловоды. Это «открытие» не есть заслуга нобелевского лауреата. Его сочинили монархисты и белогвардейцы, чтобы как-то оправдать своё поражение и в Революции, и в Гражданской войне. И надо очень презирать свой народ, чтобы так о нём думать. И они действительно презирали его, потому и оказались на свалке истории. Однако и евреям этот навет стоил большой крови во время Гражданской войны, ибо главным раздражителем антисемитизма был Троцкий - Председатель Реввоенсовета Республики и народный комиссар по военным делам. Все победы Красной армии приписывались ему, и в сознании белых он стал кем-то вроде демона Революции. Он же стал под пером Солженицына и блистательным организатором «односуточного» Октябрьского переворота. Троцкий, безусловно, личность выдающаяся, но только на фоне гиганской фигуры Ленина. Стоило Ленину уйти со сцены и Лев Давыдович сразу же, в течение двух-трёх лет превратился в политический труп. Можно по-разному оценивать Ленина, но нельзя не признать, что это был гениальный политический и государственный деятель, нельзя не согласиться с его оценкой, данной видным историком М.Покровским: «Он не боялся брать на свою ответственность политические решения какого угодно размера. Он не отступал в этом отношении ни перед каким риском, брал на свою ответственность шаги, от которых зависела участь не только его личности, не только его партии, но всей страны…»