Валерий Каджая

ПОЧЕМУ НЕ ЛЮБЯТ ЕВРЕЕВ

К оглавлению

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ЕВРЕЙСКОГО ГЕРОИЗМА

Всего на сегодняшний день числится 147 евреев - Героев Советского Союза, участников Великой Отечественной. В этот список не входят те, кто удостоились высокого звания раньше, например, Яков Смушкевич — дважды Герой. Первую Золотую звезду он заслужил за подвиги в небе Испании, вторую — за участие в разгроме японцев на Халкин-Голе. Вскоре после этого его назначили начальником ВВС Красной армии. Но 8 июня 1941-го, после тяжелой операции, его прямо из госпиталя на носилках отвезли в тюрьму НКВД, а 28 октября

расстреляли без всякого суда в Куйбышеве в числе двенадцати других видных военначальников, среди которых были два бывших командующих ВВС — генерал-полковник А.Локтионов и Герой Советского Союза генерал-лейтенант П.Рычагов и начальник штаба ВВС генерал- лейтенант Ф.Арженухин. Смушкевич все еще не мог ходить, и его пристрелили, посадив на стул. В 1954 году Яков Смушкевич был полностью реабилитирован. Как и другой участник Халкин-Гольской операции командарм Григорий Штерн. За разгром японской группировки, план которого был полностью им разработан, командарм удостоился Золотой Звезды. Ему присвоили также звание генерал-полковника и назначили командующим Дальневосточным военным округом. Но все в тот же черный для Красной армии день 28 октября 1941 года расстреляли, как и Смушкевича.

Расстреляли этих двоих, конечно же, не потому, что они были евреями. Это было завершение того совершенно безумного избиения высшего военного звена Красной армии, которое Сталин начал еще в 1937 году и которое стало одной из главных причин наших страшных поражений в начале войны. Евреи- военачальники были выкошены в той же пропорции, что и весь комсостав независимо от национальной принадлежности. Все разговоры о том, что евреи избегли Большого террора и даже сами в нем участвовали — из области все тех же досужих обывательских разговоров. Был расстрелян единственный еврей из 36 командармов I ранга Иона Якир; 5 армейских комиссаров 2 ранга, 13 командиров корпусов, флагман I ранга Эдуард Панцержанский, 20 командиров дивизий, 38 командиров бригад, 30 полковников и т.д. Всего же в годы массовых репрессий конца 30-х, то есть в самый канун войны, было уничтожено 80 процентов высшего командного и начальствующего состава — всего 830 человек. Красная армия была обезглавлена. Это преступление было совершено под личным руководством И.Сталина, а непосредственными исполнителями и организаторами были его верные «нукеры»: Ворошилов, Ежов, Молотов, Маленков и остальные члены и кандидаты в члены Политбюро ЦК КПСС, среди которых еврей был всего один — Лазарь Каганович… Потому и стало для Красной армии столь катастрофичным начало войны, собсвенно потому и начал Гитлер вторжение в СССР. На совещании верхушки вермахта в январе 1941 года он заявил: «поскольку Россию в любом случае следует разгромить,то лучше это сделать сейчас,когда её армия лишена руководства». По существу страна оказалась на грани гибели. И только невероятная самоотверженность советских людей — абсолютно всех национальностей, или как сказал бы Пушкин, “остервенение народа”, переломило ход схватки не на жизнь, а на смерть.

В начале войны звание Героев присваивали очень скупо, и это так понятно: сплошные поражения, какие тут награды! Чтобы получить Героя надо было совершить нечто сверхординарное. Как Яков Григорьевич Крейзер. Войну он встретил на Западной границе командиром мотострелковой дивизии. В первые дни вторжения немцев, когда наши войска беспорядочно откатывались на восток, полковник Крейзер сохранил управление дивизией и нанёс сокрушительный контрудар по танковым частям гитлеровцев. В своих широкоизвестных дневниках генерал Г.Гудериан оставил об этом несколько строк: «27 июня 1941 года две танковые дивизии были задержаны на Березине огнем и конратаками свежих сил более чем на четыре дня». Звание Героя отважному командиру было присвоено 22 июля! - первому из командиров дивизий и первому из пехотинцев Красной армии. Войну Яков Григорьевич завершил командующим армией в звании генерал-полковника, а завершил службу уже в 60-е годы генералом армии, то есть вице-маршалом. Среди первых Героев был и Михаил Плоткин, бывший участник финской войны, совершивший 36 боевых вылетов, успешно бомбивший порты и корабли, за что и был награжден орденом Ленина.С немцами Плоткин впервые скрестил оружие 30 июня 41-го. Он участвовал в мощном налете на танковые колоны противника в районе Даугавпилса, когда наши летчики уничтожили несколько десятков танков и почти 200 автомашин. За этот бой Михаил был награжден орденом Красного Знамени и его включили в число 20-ти командиров экипажей, которых стали готовить для боевых вылетов на Берлин. В ночь на 8 августа дальний бомбардировщик Плоткина участвовал в первом авиационном ударе по фашистской столице, в следующую ночь — во втором. В последующую неделю экипаж Плоткина еще дважды участвовал в бомбардировке Берлина. Каждый налет на гитлеровскую столицу был связан со смертельным риском, летчиков эскадрильи, которая стремительно таяла с каждым днем, так и называли «смертниками». 13 августа Михаилу Плоткину и еще нескольким уцелевшим командирам присвоили звание Героев. А еще через восемь месяцев, 7 марта 1942-го отважный летчикпогиб при налете на Кенигсбергский порт.

Одним из первых Героев стал и Борис Хигрин, командир артиллерийского дивизиона. 5 июля . на восточном берегу реки Друть его дивизион преградил путь танковой колонне. Более 30 бомбардировщиков обрушились на артиллеристов, а танки все перли и перли. От дивизиона осталось всего 5 орудий. Капитан Хигрин сам стал на место наводчика. А танк со свастикой был уже в 10 метрах. Хигрин поразил его в упор, но и сам упал, сраженный насмерть. В том бою он лично подбил четыре танка. Указ о присвоении ему посмертно звания Героя вышел 31 августа.

Уничтожить больше — семь танков в одном бою — удалось всего лишь двум бойцам за всю войну: рядовому Дыскину под Москвой и сержанту Орлову под Сталинградом. Дыскину, если так можно сказать, повезло: за его поединком наблюдал сам Жуков. Это произошло 17 ноября у Рузы. 18-летний Ефим прибыл на батарею за две недели до этого. Его назначили заряжающим, и только дважды удалось ему выстрелить из орудия, хотя все время тренировался в наводке. Но как это пригодилось ему теперь! Утро началось с мощной бомбежки немецкими самолетами. Потом — такая же мощная артподготовка. После этого пошли танки. В батарее осталось одно их орудие: накануне командир — уже немолодой опытный сержант Николай Плохих — заставил как следует окопать его, да и окоп соорудили поглубже. Два танка удалось подбить расчету, но затем одного за другим сразило Николая Плохих, наводчика Владимира Гуськова и подносчика снарядов Гнедового. Дыскин остался один. А на орудие надвигалось еще не менее двадцати танков, ведя непрерывный огонь с ходу. Ефиму удалось подбить два танка: сам заряжал, сам наводил, сам же и стрелял. И тут удар в плечо — первое ранение. Но продолжал заряжать и стрелять: еще два танка загорелись. Тут его ранило в спину. Но силы

еще оставались — молодой, к тому же спортсмен-лыжник, Ефим, что называется, вошел в азарт боя: подбил еще два танка и почувствовал, что снова ранен в спину. На мгновение потерял сознание. Открыл глаза — надвигается прямо на него зеленая громадина, навела свою пушку прямо на орудие. Хорошо, оно было уже заряжено: Ефим успел выстрелить первым. Танк заполыхал, но тоже успел выстрелить — снаряд разорвался почти у ног Ефима.

Когда уже в 1961 году Жукова спросили, чей подвиг за всю войну ему особенно запомнился, маршал отвечал: «Всем известны имена панфиловцев, Зои Космодемьянской и других бесстрашных воинов, ставших легендарными, гордостью нашего народа. В один ряд с ними я бы поставил подвиг рядового наводчика орудия 694 артиллерийского противотанкового полка Ефима Дыскина». — И он рассказал все перипетии боя, за которым следил с наблюдательного пункта. Там же он дал указание узнать фамилию наводчика и представить к званию Героя.

Полумертвого, Ефима подобрали санитары и только в середине апреля 42-го начальник Свердловского госпиталя, где он лежал, пришел к нему в палату с газетой и поздравил с присвоением звания Героя. Указ был датирован 12 апреля, но против фамилии Дыскина стояло слово «посмертно». Пришлось потом вносить в Указ исправление, и Калинин прислал письмо, выражая радость, что Ефим остался жив, и извинялся за ошибку, допущенную в полку…

И еще один еврей — Герой вернулся с «того света» — сын полтавского раввина, командир батареи 45-миллимитровых пушек гвардии старший лейтенант Григорий (Цви-Гирш) Мац. Он тоже отличился при отражении танковой атаки — 1 декабря 1943-го недалеко от Черкасс. Его батарея подбила 14 танков! Звание Героя было присвоено ему посмертно 17 мая 1944 года. Но он даже не подозревал об этом, ибо находился в немецком концлагере. Тяжело раненого, в бессознательном состоянии подобрали его немецкие санитары, но и лагерь, ему — еврею и офицеру, удалось пережить — он выдал себя за татарина Алиева. Вот уж поистине, на все Божья воля! Освободили его в лагере смерти в Майданеке. После войны закончил юрфак и работал юристом в Харькове, где умер и похоронен в 1977-м.

Судьба каждого из 147-и Героев-евреев — это тема для отдельного очерка, рассказа, повести, даже романа. Тот же Дыскин стал известным хирургом-ортопедом, генералом медицинской службы. А полный Кавалер ордена Славы гвардии старшина Владимир Пеллер после войны вернулся в родной Биробиджан к довоенной профессии механизатора, потом колхозники избрали его председателем и 33 года, до самой смерти в 78-м, возглавлял он колхоз, ставший передовым, за что удостоился звания Героя Социалистического труда. Всего же полными кавалерами ордена Славы стали 14 евреев.

А разве не заслуживает романа история братьев Вайнрубов — Евсея и Матвея? Они были погодками, родились в семье рабочего и сами начинали рабочими, но вступили в Красную армию, стали оба танкистами. Вот какие строки посвятил в своих воспоминаниях Матвею Григорьевичу Маршал Советского Союза В.И.Чуйков:

«В трудные дни обороны Сталинграда противник прорвался к центральной переправе 62-й армии, захватил высокий дом на берегу. Прекратился подвоз боеприпасов, пополнения, продовольствия. Я вызвал заместителя начальника бронетанковых войск армии подполковника М.Г.Вайнруба, приказал ему с тремя танками и 30 бойцами атаковать этот каменный дом. Это была трудная задача, но надо было обеспечить переправу в Сталинград дивизии А.И.Родимцева. Через три часа Вайнруб доложил: «Приказ выполнен. Переправа работает». Как стало известно в дальнейшем, Матвей Григорьевич в головном танке повел за собой небольшой отряд, смело атаковал укрепившихся фашистов, буквально ошеломил натиском и беспрерывным огнем из пушек, и заставил отойти».

Далее боевой путь младшего брата лежал через Днепр и Польшу, он участвовал в разгроме Познаньской группировки, стал генерал-майором, а после войны дослужился до генерал-лейтенанта, заместителя В.И.Чуйкова — тогда командующего войсками Киевского военного округа, по бронетанковым войскам: с памятной Сталинградской битвы они неразлучно служили вместе — сам этот факт говорит о многом.

А военные маршруты Вайнруба-старшего пролегли через битвы под Москвой и на Курской дуге, через родную Белоруссию и Польшу, где он уже командовал танковой бригадой, наконец, через Одер: там, на соседнем участке вышла на Берлин и танковая группа его брата. И уже вместе, хоть и в разных соединениях, добивали они, фашистского зверя, как тогда говорили, в его же логове. За смелость и мужество и умелое управление танковыми войсками, за личный героизм в боях, братья Вайнрубы одним и тем же Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 апреля 1945 года были удостоены звания Героев — случай уникальный во всей истории Великой Отечественной.

До конца войны оставалаось совсем ничего, но немцы продолжали ожесточенно сопротивляться. А наши — столь же ожесточенно их уничтожать: 17 апреля в Данцигской бухте подлодка Л-3, которой командовал капитан 3 ранга Владимир (Вульф) Коновалов, потопила транспорт «Гойя», на котором эвакуировались фашистские части, блокированные нашими войсками на полуострове Хела близ Гдыни. На дно залива ушло 7 тысяч гитлеровских солдат и офицеров. Это был своеобразный рекорд Второй Мировой войны.

Но и сама лодка чудом избежала гибели — исключительно благодаря смелости и мастерству командира. Когда Коновалов обнаружил

транспорт, тот на полной скорости уходил на запад. Командир принял решение преследовать его в надводном положении — это был смертельный риск. Затем — срочное погружение, обход сторожевого экскорта, выход на позицию и — точный, победный залп торпеды. Сторожевые корабли стали преследовать лодку, и опять, благодаря мастерству и опыту Коновалова, удалась оторваться от погони. Несмотря на то, что война фактически завершилась, лодка Коновалова сумела вскоре потопить у побережья Польши еще один транспорт противника «Роберт Мюллер». Это был пятнадцатый корабль, пущенный на дно отважным капитаном. После войны Герой продолжал службу на флоте, стал контр-адмиралом. Эстафету продолжили два его сына — Марк и Евгений, оба стали командирами подводных лодок, подводником служит и его внук!

Меньше повезло другому подводнику-Герою, командиру «малютки» Израилю Фисановичу. В августе 1941-го он первым среди советских подводников проник в военно-морскую базу в Петсамо и прямо в фиорде потопил крупный транспортный корабль. Отлежавшись сутки, он потопил еще один транспорт, после чего пришлось возвращаться домой: «малютка» несла на себе всего две торпеды. Всего за 1941 год, когда немцы господствовали и на земле, и на воде, и в воздухе, «малютка» Фисановича потопила 8 вражеских кораблей! В январе 42-го, после очередного удачного торпедирования транспорта, ее засекли: десять часов продолжалась погоня, сторожевые корабли и самолеты сбросили на «малютку» 326 глубинных бомб, но Фисанович сумел привести ее целой и невредимой на базу. 3 апреля 1942 года вышел Указ о присвоении капитан-лейтенанту Израилю Фисановичу звания Героя, а «малютка» была награждена орденом Красного Знамени и стала гвардейской.

К концу 43-го на счету Фисановича было уже 13 потопленных кораблей, а сам он командовал дивизионом подводных лодок. Его направили в Англию, где он принял новую субмарину. Лучше бы он плавал на родной «малютке», с которой сжился, как с родной. На обратном пути в северной Атлантике фашистским самолетам удалось потопить «англичанку». Сам Фисанович навечно был зачислен в списки моряков Северного флота, а также коллектива харьковского завода «Серп и Молот», где он работал слесарем, пока не поступил в Высшее военно- морское училище.

К Берлину были устремлены все помыслы наших солдат, офицеров, генералов. Каждый мечтал первым ворваться в пресловутое «логово». 20 апреля командующий танковой армией М.Е.Катуков получил телеграмму командующего войсками фронта Г.К.Жукова: «На вас возлагается историческая задача первыми ворваться в Берлин. Выделите лучшую часть. Сообщите для доклада Сталину». Катуков выделил 1-ю гвардейскую танковую бригаду, который он командовал сам в битве под Москвой. Еще летом 1944 года он вызвал к себе полковника Абрама Матвеевича Темника, который отличился при освобождении Львова и форсировании реки Сан на границе с Польшей, и объявил, что за храбрость и умелые боевые действия назначает его командиром 1-й гвардейской танковой бригады. Темник не посрамил доверия. Бригада первой вышла к Висле и обеспечила ее форсирование, затем отличилась в боях на Сандомирском плацдарме, а в январском наступлении первой прорвалась к Познани. И вот — Берлин! Проутюжив страшные Зееловские высоты, сбивая вражеские заслоны, бригада первой ворвалась в пригороды фашистской столицы, а затем, сметая сопротивление, вышла к имперской канцелярии. 28 апреля, находясь в своей командирской машине, которую так хорошо знала вся бригада, Абрам Матвеевич лично повел группу танков к рейхстагу. Увы, в нескольких сотнях метров от него танк наскочил на мину. Темник был тяжело ранен в живот и на следующий день скончался в госпитале, когда над рейхстагом взвилось Красное знамя. Звание Героя полковнику Темнику было присвоено посмертно.

И еще о двух Героях хочется мне рассказать. Вряд ли потянут на роман их жизни, настолько коротки оказались. Миша Очерет в 17 лет добровольцем вступил в армию. В октябре 44-го попал на фронт, а 8 февраля 45-го принял свой последний бой. Колонна немецких танков прорвала нашу оборону. Головной танк несся на окоп, в котором засел Очерет. Когда танк подошел почти вплотную, Миша с противотанковой гранатой бросился под него. Танк запылал, но и для Миши свет померк навсегда.

Точно также, ценой собственной жизни остановил танковую атаку его ровесник, тоже доброволец, командир самоходки Владимир Прыгов. 17 сентября 1944 года в бою под городом Тукумсом «Прыгов поджег головной танк. Был ранен, но продолжал вести огонь, подбил два бронетранспортера и три автомашины с пехотой. Был еще ранен, на этот раз смертельно. Своими бесстрашными действиями способствовал отражению вражеской контратаки», — так сказано в представлении к званию Героя, которое ему было присвоено тоже посмертно. В тот день, когда однополчане хоронили Володю в латвийском городе Тукумсе, совсем недалеко, в Белоруссии, сражался его отец, бывший рабочий, подполковник Борис Львович Прыгов. Он тоже погиб, но так и не узнал о подвиге сына.

Всего звание Героев посмертно было присвоено 45 воинам-евреям, то есть, почти трети (!) удостоенных этого звания, еще восемь погибли, уже став Героями в ходе дальнейших боев. Впечатляет статистика. Герои-евреи распределились так: рядового и сержантского состава — 42, младших офицеров — 72, старших офицеров — 35, генералов — 6

и один гражданский — секретарь Минского подпольного горкома КПСС, руководитель диверсионной группы И.Казинец. 27 марта 1942 года он был схвачен гестаповцами. Отстреливаясь, убил двух фашистов и трех ранил. Его долго пытали, выкололи глаз, но он никого и ничего не выдал. 7 мая Исайя Казинец был повешен в городском сквере. Уже с петлей на шее крикнул: «Смерть фашистам! Да здравствует Красная армия!»

По родам войск расклад Героев следующий: пехотинцев — 38, артиллеристов и минометчиков — 39, летчиков — 29, танкистов — 23, политработников — 12, саперов — 7, моряков — 6, связистов — 1, подпольщиков — 1.

И еще на одну деталь обратил я внимание, изучая биографии Героев. Из 147-и —около двух третей (106 человек) вышли из рабочих семей, 12 — из крестьян, остальные, как говорится, разночинцы. И всего один-единственный — продавец Арон Шиндер, хотя родился тоже в семье рабочего. Призван был в армию в 42-м, начал рядовым сапером на Сталинградском фронте. 14 января 1945 года в Польше под огнем противника захватил мост через реку Пилица, перебил из автомата охрану, а затем с подоспевшими товарищами разминировал его и прикрыл огнем проход по нему своего батальона. Следом уже без всяких помех прошла и вся дивизия.

Есть среди Героев по одному детдомовцу, сельскому учителю и художнику. Картины члена СХ СССР Михаила Гуревича экспонировались на многих советских выставках и за рубежом. Когда началась война, записался добровольцем в армию, хотя имел «броню», закончил курсы младших лейтенантов. 20 сентября 1943 года немцы перешли в контратаку у города Демидова, в строю осталось всего одно орудие. Гуревич сам заряжал пушку и сам же стрелял. Шесть ранений получил он, но продолжал вести бой. Кончились снаряды. Из последних сил Гуревич бросил в наседавших гитлеровцев две гранаты, и в следующую минуту автоматная очередь скосила и его.

Так воевали евреи. И может быть Солженицын, столь дотошно копавшийся во всех еврейских энциклопедиях, заинтересуйся также еще одной — «Энциклопедией еврейского героизма», наверняка взглянул бы другими глазами на главу «В войну с Германией», что во II томе «Двухсот лет вместе» - будь он честным человеком… Мы рассказали лишь о нескольких Героях. Но это лишь вершина айсберга. Всего же в ходе Великой Отечественной войны было награждено боевыми наградами 161 тысяча евреев. По этому показателю они занимают первое место на каждые сто тысяч населения (7 тысяч), заметно опережая даже русских, идущих на втором месте (5,4 тысяч)! Также первое место занимают евреи и на каждую тысячу воевавших по числу Героев Советского Союза! Так что воевали евреи самоотверженно и героически. СОБИБОР Осенью 1943 года узники лагеря смерти Собибор совершили невозможное: они подняли восстание, перебили почти всех эсесовцев охраны и вырвались на волю. Восстание в Собиборе – одна из самых героических страниц истории Сопротивления в годы второй Мировой войны, единственный за всё это время случай, когда восстание узников завершилось победой. Восстание уникально по плану, по исполнению и по кратковременности подготовки. На Западе о нём издано немало книг и создано несколько фильмов. Но в России оно мало кому известно, хотя руководил восстанием советский офицер, лейтенант Александр Аронович Печерский, а ядро восставших составили советские военнопленные-евреи. Готовя эту главу, я обзвонил многих своих знакомых, но почти никто из них, в том числе и евреев, не смог мне ответить на предельно простой вопрос: «Что ты знаешь про Собибор?». Забвением покрыта и память о Печерском на его родине в Ростове-на-Дону: ни улицы или площади его имени, ни памятника на могиле. Не был он также награждён ни одной государственной наградой… КОНВЕЙЕР СМЕРТИ В марте 1942 года по специальному приказу Гиммлера, руководителя СС и шефа гестапо, близ небольшого городка Собибор в Люблинском воеводстве был построен в условиях строжайшей секретности лагерь смерти исключительно для уничтожения евреев. Его существование было окутано непроницаемой завесой тайны. Этот край находится в лесной глуши, вдалеке от главных маршрутов и городов, почти у самого Буга, где в начале войны проходила граница с СССР. 22 сентября 1943 года в Собибор прибыл состав, доставивший из Минского трудового лагеря СС две тысячи евреев, в том числе женщин и детей. Большинство из них были жителями Минского гетто, которое ровно через месяц, 23 октября, немцы ликвидировали. Последних его обитателей расстреляли в Малом Тростянце. В числе вновь прибывших находилась и группа из шестисот военнопленных-евреев и среди них единственный офицер – лейтенант Александр Аронович Печерский. В лагере существовал подпольный комитет, который задумал организовать восстание и побег. Возглавлял комитет Леон Фельдгендлер. Но и сам Леон, и его соратники были глубоко штатскими людьми и осуществить восстание они, конечно же, не смогли бы. Но вот прибыл эшелон из Минска. Среди военнопленных Печерский выделялся и ростом, и статью, и уверенностью в поведении, да и сами военнопленные обращались к нему, как к командиру. Фельдгендлер подошёл к Печерскому и заговорил с ним на идише, но тот его не понял. Однако Леон, как большинство польских евреев, мог изъясняться по-русски, так что языковый барьер удалось преодолеть. Что касается других старожилов Собибора, то общение Печерского с ними происходило с помощью Шломо Лейтмана, прибывшего тоже из Минска. На первый взгляд лагерь производил впечатление небольшого селения. Сквозь изгороди просматривались дорожки, посыпанные черным гравием. Здесь было три сектора. В первом находились мастерские – портняжная и сапожная. В них для эсэсовцев перешивали одежду убитых узников. Здесь же находилась столярная мастерская и два жилых барака для заключённых - мужчин и женщин, которые обслуживали эсэсовцев и продолжали строительство лагеря. Второй сектор предназначался для вновь прибывших людей. В нём они оставляли одежду и все остальное, что им принадлежало, и переходили в третий сектор, в котором находились газовые камеры, так называемые „бани“, плотно замаскированные. Общаться с этим сектором узники первых двух не могли. Кто попадал в третий сектор, обратно не возвращался. Там работали свои узники, которые периодически, через каждые десять – пятнадцать дней, уничтожались. Администрация лагеря состояла из пятнадцати–двадцати эсэсовцев, охрана – из 120–150 украинских националистов. В полутора километрах от лагеря находилась резервная охрана из 120 человек. Через каждые пятьдесят метров стояли вышки с пулеметами, а между рядами колючей проволоки ходили вооруженные часовые. Голых людей направляли по коридору в газовые камеры. Команда третьего сектора, после того как эсэсовцы открывали двери „бани“, выносили оттуда трупы и разделяли сцепленные в предсмертных судорогах тела. После этого „дантисты“ открывали каждому рот и, если находили золотые зубы, вырывали или выламывали их. Эти зубы шли в доход фюреру. Эсэсовцы заставляли также обыскивать одежду – в поисках золота или других драгоценностей. После этого трупы сжигали в кремационных печах. Франц Штангль, комендант Собибора (а позднее – комендант Треблинки), во время суда над ним так ответил на вопрос, сколько человек могло быть убито за один день: «По вопросу о количестве людей, пропускаемых через газовые камеры за один день, я могу сообщить, что по моей оценке транспорт из тридцати товарных вагонов с тремя тысячами человек ликвидировался за три часа. Когда работа продолжалась около четырнадцати часов, уничтожалось от двенадцати до пятнадцати тысяч человек. Было много дней, когда работа продолжалась с раннего утра до вечера». Не щадили и детей. Так погибли голландские спортсменки Анна Полак, Лея Клот-Нордгейм и Юдике Теманс - все золотые медалистки Олимпийских игр 1928 года, а вместе с ними их малолетние дети. Забегая вперёд, отметим, что всего за время существования лагеря, в нём было уничтожено более 250 тысяч евреев, из них около сорока тысяч детей. Что касается 650-и военнопленных, прибывших из Минска, то ко дню восстания в живых оставалось лишь 83. Та же участь ждала и остальных, поэтому Печерский спешил, идя на смертельный риск: достаточно было хоть одному человеку донести немцам о готовящемся восстании, и все в тот же день были бы уничтожены. Но предателя не нашлось…

НЕЛЮДИ Уничтожение узников носило продуманный до деталей и хладнокровный характер. Перед нами свидетельство, данное им на суде, обершарфюрера СС Курта Болендера: «Перед тем как евреи раздевались, обершарфюрер Михель произносил перед ними речь. В этих случаях он обычно надевал белый халат, чтобы создать впечатление, что он врач. Михель объявлял евреям, что их пошлют работать, но перед этим они должны принять душ и подвергнуться дезинфекции, чтобы предотвратить распространение болезней… После раздевания евреев направляли в так называемый „шланг“ (коридор). Их вели к газовым камерам не немцы, а украинцы… После того как евреи заходили в газовые камеры, украинцы закрывали двери. Мотор, от которого подавался газ, включали украинец по имени Эмиль и немец по имени Эрих Бауэр из Берлина. После отравления газом дверь открывали и выносили трупы…». Невозможно читать без ужаса свидетельтва нацистов и чудом оставшихся в живых их жертв. Вот рассказ Хеллы Феденбаум-Вайс из Голландии: «Однажды в лагерь прибыл специальный транспорт. Люди не были одеты в обычную одежду. Это были заключенные в полосатых робах. Они были страшно истощены и почти падали от голода и слабости. Они были обриты, и невозможно было отличить мужчин от женщин. Эти люди прибыли из лагеря смерти Майданек, где вышли из строя газовые камеры. Немцы заставили их лечь на землю, где они просто умирали. Эсэсовец Френцель подходил к ним и поливал их головы раствором хлорки, как будто это были уже трупы. Крики и стоны, которые вырывались у них из горла, были похожи на крики раненых животных. Казалось, что человеческой жестокости нет предела. Был еще один транспорт, который потряс нас. Прошел слух, что он прибыл из Львова, но в действительности никто точно не знал, откуда прибыли эти евреи. Заключенные из лагеря, которым было приказано очистить прибывшие вагоны, плакали и рыдали, когда они рассказывали об ужасных сценах, которые им пришлось наблюдать. Вероятно, произошло следующее: эти вагоны были плотно набиты людьми, и во время переезда их убили хлором. Их тела были зелеными и кожа отслаивалась при малейшем прикосновении...». ВОССТАНИЕ Печерский, освоившись с обстановкой, разработал план восстания: уничтожить предварительно немецких офицеров поодиночке и быстро, в течение одного часа, чтобы они не успели обнаружить исчезновения своих и поднять тревогу. Главная задача заключалась в том, чтобы все организовать тайно, чтобы как можно дольше не привлекать внимание эсэсовцев и охраны. В подготовке восстания активную роль сыграли и женщины. Тем, которые работали в прачечной, поручили добыть как можно больше патронов из домов, где жили эсэсовцы. Они находили патроны в карманах их мундиров, в ящиках столов и шкафов. Сарра Кац, Хелка Любартовская, Эстер Гринбаум, Зельда Мец и другие выполнили задание, и добытое отдали в сапожную мастерскую, где был оборудован тайник для оружия и боеприпасов. Восстание было назначено на 14 октября. Вот что рассказывает об этом Семён Розенфельд, один из советских военнопленных: « В полдень Печерский меня позвал и говорит: „Сюда после обеда должен прийти Френцель, комендант первого лагеря. Подбери хороший топорик, наточи его. Рассчитай, где Френцель будет стоять. Ты должен убить его. “ Я, конечно, приготовился. Мне было двадцать лет, и я не был такой уж герой, но убить Френцеля – справлюсь»… Судьбе было угодно распорядиться так, что Семён Розенфельд штурмовал Берлин и оставил на рейхстаге надпись: «Минск – Собибор – Берлин»… Начальник лагеря гауптштурмфюрер Иоганн Нойман прибыл в портняжную мастерскую на двадцать минут раньше срока. Он слез с лошади, бросил поводья и вошел. Там были, кроме мастеровых, Шубаев и Сеня Мазуркевич. У дверей лежал топор, прикрытый гимнастеркой. Нойман снял мундир. Пояс, на котором висела кобура с пистолетом, он положил на стол. К нему поспешил портной Юзеф и начал примерять костюм. Сеня подошел ближе к столу, чтобы перехватить Ноймана, если он бросится за пистолетом. Убить топором немца должен был Шубаев, такого же высокого роста, как и Нойман. Нойман все время стоял лицом к Шубаеву. Тогда Юзеф повернул немца лицом к двери под предлогом, что так лучше делать примерку. Шубаев схватил топор и со всего размаха хватил Ноймана обухом по голове. Из нее брызнула кровь. Фашист вскрикнул и зашатался. Вторым ударом Шубаева Нойман был добит. Труп его бросили под койку в мастерской и закидали вещами. Залитый кровью пол быстро засыпали приготовленным заранее песком, так как через пятнадцать минут должен был прийти второй фашист. «Тотчас же Шубаев схватил пистолет Ноймана и принес мне,- вспоминал Печерский.- Я обнял его. Все утро я страшно волновался, хотя всячески старался скрыть это. Но как только я узнал, что немцев уничтожают и план выполняется, сразу успокоился». Ровно в четыре часа штурмфюрер Геттингер явился в сапожную мастерскую и спросил, готовы ли его сапоги. И когда он сел примерять, Аркадий Вайспапир одним взмахом топора зарубил его. В десять минут пятого в сапожную зашел штурмфюрер Иоахим Грейшут. Он тут же был убит Лернером. Цибульский со своей группой уничтожили во втором секторе четырех фашистов. После этого он пошел к унтершарфюреру Зигфриду Вольфу и сказал, что имеется хорошее кожаное пальто. Пока его никто не взял – пусть он пойдет и заберет. Вольфа уничтожили и тоже спрятали среди вещей замученных людей. Той же дорогой последовали еще два фашиста. Но с четвертым оказалось труднее, он находился в конторке, где стоял несгораемый шкаф с награбленным золотом. Цибульский понес драгоценности в контору штурмфюрера Клятта, делая вид, что хочет передать ему дневную добычу, найденную в карманах убитых. Фашист подозрительно насторожился, но Цибульский вскочил на него и начал душить, тут же подскочили остальные. Может возникнуть вопрос, как это удалось так легко ликвидировать эсэсовцев? Ответ прост: им даже в голову не приходило, что евреи способны к организованному сопротивлению, они же не считали их за полноценных людей. Но главное, восстание организовал кадровый военный, и участвовали в нём на первом, самом сложном этапе тоже военные, успевшие, как говорится, понюхать пороху.

ПОБЕДА Раздался свисток к построению. Заключённые выбежали из бараков. Во двор вышел начальник караула – немец из Поволжья – и стал ругаться: «Стройтесь, ведь вы слышали свисток! Шнель!» Он не успел выхватить пистолет, как несколько топоров опустились ему на голову. Люди заволновались. В этот момент к ним приблизилась колонна из второго сектора. Нельзя было терять ни одной секунды. Печерский крикнул: – Товарищи! К воротам! Большинство – те, которые только сейчас начали понимать, что происходит, бросились к центральным воротам. Часть людей – к оружейному складу, и в ту же минуту Ачасовой, находившийся на сторожевой вышке, стал поливать людей пулеметным огнем. Начали стрелять и часовые, которые ходили между рядами проволочного заграждения. Столяр Ян прицелился и выстрелил в часового на сторожевой вышке. Его пулемет умолк. Неуправляемая обезумевшая толпа – ведь большинство заключённых ничего не знало о готовящемся восстании - ринулась к выходу из лагеря. Вся система безопасности была застигнута врасплох, и казалось даже, что на некоторых вышках в этот момент отсутствуют пулеметчики. Участник восстания историк Томас Блатт так оценивает количество бежавших, погибших и спасшихся узников Собибора: общее количество узников, находившихся в лагере в день восстания, – 550. Из них: не смогли или не захотели бежать (и были убиты сразу или вскоре после восстания) – 150, погибли на минах и от пуль немцев и охраны – 80, вырвались с территории лагеря и достигли леса – 320. Из этих 320 узников: пойманы и казнены – 170. Из оставшихся в живых 150 узников: погибли в войне с немцами в партизанских отрядах и в армии – 5, погибли в убежищах, тайниках и т. п. (в основном от рук враждебно настроенных лиц из местного населения) – 92, дожили до освобождения Красной армией – 53. Сам лагерь по указанию Гиммлера снесли до основания, место, на котором он стоял, перепахали и засеяли многолетней травой – как будто это было обыкновенное поле. Самую высокую оценку дал восстанию узников Собибора президент Польши Лех Валенса: - Есть в Польской земле места, которые являются символами страдания и низости, героизма и жестокости. Это – лагеря смерти. Построенные гитлеровскими инженерами, управляемые нацистскими «профессионалами» лагеря служили единственной цели – полному истреблению еврейского народа. Одним из таких лагерей был Собибор. Ад, созданный человеческими руками… У заключенных практически не было шансов на успех, однако они не теряли надежды. Спасение жизни не было целью героического восстания, борьба велась за достойную смерть. Защищая достоинство 250 тысяч жертв, большинство из которых были польскими гражданами, евреи одержали моральную победу. Они спасли свое достоинство и честь, они отстояли достоинство человеческого рода. Их деяния нельзя забыть, особенно сегодня, когда многие части мира снова охвачены фанатизмом, расизмом, нетерпимостью, когда вновь осуществляется геноцид. Собибор остается напоминанием и предостережением. Однако история Собибора – это еще и завет гуманизма и достоинства, триумф человечности. Воздаю долг памяти евреям из Польши и других стран Европы, замученным и убитым здесь на этой земле.

ТЯЖКАЯ СУДЬБА ПЕЧЕРСКОГО Печерский, возглавивший восстание, с группой бывших военнопленных, прибывшим с ним в Собибор, сумел присоединиться к партизанам, а затем к Красной армии. Все его соратники продолжили войну в её рядах, и только Печерского вместо того, чтобы представить к награде, направили в один из штурмовых батальонов, которые были созданы специально для офицеров, побывавших в плену. Штурмбаты мало отличались от штрафбатов: и те, и другие были предназначены для смертников. Сохранился любопытный документ – справка, выданная лейтенанту Печерскому:«Дана тех. инт. 2 р. Печерскому А. А. в том, что он находился в 15 отдельном штурмовом стрелковом батальоне на основании директивы Генерального штаба КА от 14.06.44 г. за № 12/ 309593 свою вину перед Родиной искупил кровью. Командир 15 ОШСБ гв. майор Андреев Нач. штаба гв. к-н Щепкин 20 августа 1944 г. № 245». Да, это выглядит как парадокс, но свой подвиг лейтенант действительно искупил кровью. В штурмбате в 1944-м был тяжело ранен в одном из боёв и провалялся в госпиталях несколько месяцев, после чего его комиссовали. Выходила его медсестра, простая русская женщина Ольга Ивановна Котова. Они полюбили друг друга и, поженившись, приехали в 45-м в родной город Печерского Ростов-на-Дону. Там он устроился администратором в театр оперетты - как никак окончил до войны музыкальную школу. Но в 1948 году, когда началась кампания против космополитов, его уволили, и пять лет, до самой смерти Сталина, герой никуда не мог устроиться. Бывший фронтовик, партизан и штрафник, прошедший через плен и лагерь смерти, он освоил самую мирную специальность – научился вышивать. Его изделия раскупались на рынке нарасхват. Только в 1953 году Александр Аронович поступил простым рабочим на машиностроительный завод. Несмотря на перенесённое, он прожил долгую жизнь и умер в 1990 году в возрасте 81-го года.

ПОЧЕМУ НЕ ЛЮБЯТ ЕВРЕЕВ?

А ТАКЖЕ ГРУЗИН, РУССКИХ, АРМЯН, ЦЫГАН,

КИТАЙЦЕВ, ЯНКИ И ПРОЧАЯ, И ПРОЧАЯ...

«Двести лет вместе» оказались вроде того камня, брошенного в пруд: сначала громкий всплеск, а потом все более широко расходящиеся круги. Ожесточенные споры развернулись сразу же почти во всех газетах и журналах. «Комсомольская правда» посвятила книге целый разворот. Было там письмо некоего Ивана Титова, а в нем такой идущий из самой глубины души вопрос, прямо-таки вопль: «Но почему же евреев не любили и не любят?»

Действительно, почему?

27 января в Швеции официально объявлено государственным днем Памяти жертв Холокоста. В переводе с древнегреческого слово это означает «всесожжение». Так назвали евреи постигшую их во время Второй мировой войны национальную Катастрофу: из более чем восьми миллионов евреев, проживавших в Европе, нацисты уничтожили шесть. Почти миллион из них нашли свой конец в самом страшном гитлеровском лагере смерти — Освенциме. Он был освобожден советскими войсками 27 января 1945 года…

В Швеции, благодаря тому что она не участвовала в войне, не погиб ни один еврей. А вот в СССР —более двух миллионов. Тогда почему именно Швеция воззвала к совести народов? Из большой любви к евреям? Не думаю: евреи в этой небольшой скандинавской стране, как и в остальной Европе, традиционно находились в «полосе отчуждения». Правда, здесь их не преследовали. Скорее всего, в Швеции острее других почувствовали, что совесть народов стала постепенно успокаиваться. Но — в большей степени — еще потому, как мне кажется, воззвали шведы, почему в свое время американец Хемингуэй пошел на войну с фашизмом в далекую для него Испанию и написал об этой войне свою лучшую книгу. Напомню, что эпиграфом к ней он взял стихи английского поэта Джона Донна, жившего в конце XVI — в начале XVII века: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть

Почему не любят евреев?

каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому и не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе».

Роман «По ком звонит колокол» был издан в 1940 году, когда чудовищный замысел Холокоста нацисты только-только начинали претворять в жизнь, а детали плана «окончательного решения» еврейского вопроса держались в глубочайшей тайне. Когда же злодеяния гитлеровцев стали достоянием гласности, мир содрогнулся. Холокост перевернул нравственные основы европейской цивилизации. Но недаром же сказано, что время — лучший лекарь. Скорчившиеся от боли европейцы постепенно пришли в себя. Такие явления, как геноцид, расизм, этнические чистки, ксенофобия, казалось бы, выкорчеванные из сознания, из жизни европейцев, вдруг поперли, словно сорная трава в чистом поле. Но дело в том, что поле может оставаться окультуренным только тогда, когда его постоянно очищают от сорняков. Человеческое равнодушие, благодаря которому стал возможен Холокост, мы встречаем сегодня повсюду. «За каждым антисемитским и антицыганским выступлением стоит газовая камера и крематорий. Забыть — значит предать» — эти слова из выступления Вацлава Гавела на Международной конференции в Стокгольме по случаю 55-й годовщины освобождения Освенцима стали ее девизом. Под Декларацией «По совести и человечности», принятой в Стокгольме, стоит и подпись представителя России — Валентины Матвиенко, тогда вице-премьера кабинета министров. Она тоже выступила с докладом, очень правильным и очень умным. Читаешь его, и сердце умиляется: «Многолетняя стена умолчания о Холокосте в нашей стране разрушена»; «Катастрофа Холокоста воспринимается как общечеловеческая, а не только национальная трагедия»; «Трагедия, превратившая в преступников не только нацистов, но и тех, кто стали молчаливыми или открытыми соучастниками поразившей людей разных национальностей и убеждений социальной болезни расчеловечивания...» Какое потрясающе точное и емкое слово найдено — расчеловечивание! Так и хочется воскликнуть: «Автора! Автора!» Потому что при всем моем уважении к Валентине Ивановне, она, как и ее коллеги в Российском правительстве, вот уже более десяти лет могут скорее считаться авторами той национальной политики, при которой в нашей стране имеют место быть всевозможные проявления и геноцида, и антисемитизма, и ксенофобии, и полного попустительства властей в их отношении. Старая советская болезнь — расхождение между словом и делом — исподволь подтачивает новую Россию, которая, как верно сказала Матвиенко в Стокгольме, «сделала свой исторический выбор — выбор демократического пути развития, движения к открытому гражданскому обществу...» Но ведь судить приходится не по словам, а по делам: «Возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его» (Откр. 22,12).

Прошло ровно пять лет. В канун отъезда Президента В.Путина в Польшу для участия в поминальных мероприятиях в связи с 60-летием освобождения Освенцима малотиражная, но весьма крикливая газетенка «Русь Православная» опубликовала Обращение к Генеральному прокурору РФ, в котором содержалось требование – ни много, ни мало — «официально возбудить дело о запрете в нашей стране всех религиозных и национальных еврейских объединений как экстремистских».

Нечаянное совпадение или заранее подготовленная провокация с целью подложить свинью Президенту? Скорее второе, судя по язвительной реплике Михаила Назарова, сочинившего это Обращение: «У евреев чуть ли не каждый месяц какой-нибудь холокостный праздник — за всеми не уследишь». Так и видится за этими строками гадливо ухмыляющаяся рожа. Впрочем, это уже и не цинизм даже, но откровенная гнусь— так глумиться над памятью 6-ти миллионов евреев, уничтоженных фашистами во Второй мировой войне, называя величайшую трагедию народа, — «холокостным праздником».

И все бы ничего, но Обращение подписали 20 депутатов Госдумы! Естественно, все мировые СМИ, можно сказать, зашкалило, так что Президенту России не оставалось ничего другого, как принести публичные извинения за тех своих неадекватных подданных, которые путают Божий дар с яичницей. Выступая на форуме, посвященном освобождению Освенцима, Владимир Владимирович сказал, что ему стыдно за проявления антисемитизма в России: «Даже в нашей стране, в России, которая больше всего сделала для борьбы с фашизмом, больше всего сделала для спасения еврейского народа – даже в нашей стране сегодня, к сожалению, иногда мы видим проявления этих болезней. И мне… стыдно за это. Но должен сказать, что Россия всегда будет не только осуждать любые их проявления, любые проявления такого рода, но и будет бороться с ними силой закона и общественного мнения. И как Президент России говорю об этом здесь, на этом форуме, — совершенно открыто и прямо».

По чистой случайности именно в этот день в Совете Федерации выступал с отчетным докладом о состоянии преступности в стране Генеральный прокурор РФ В.В.Устинов, который отнюдь не был столь открытым и прямым, как его Президент. Видимо, Президент не сумел перед тем до него дозвониться. На требование возбудить уголовное дело против депутатов, подписавших скандальный запрос, Генпрокурор ответил уклончиво и несколько туманно: «Поскольку депутаты забрали Обращение, оно не изучалось… (А разве публикация в газете «Русь Православная» под соответствующую статью УК, что, не подпадает? – В.К.) Кухонный антисемитизм в России есть и, наверное,

мы его не избежим. Так вот, наша задача, я считаю, задача всего общества, чтобы он дальше кухни не уходил…Чем больше мы заостряем этот вопрос, чем больше мы его будоражим, тем больше он привлекает чье-то внимание. Анализ показывает — не тронь, сами знаете, что и зачем… Давайте не будем это обсуждать. К нам поступило заявление, и оно было отозвано. Предмета рассмотрения нет».

Итак, предмета рассмотрения нет, а оно, сами знаете, что — есть. Не знаю, держал ли Устинов у себя в доме собачку, но про путинскую лабрадоршу знает весь мир. А сейчас допустим на минутку, что воспитанная в изысканно-светских манерах собачка Президента вдруг нечаянно наложила на кухне. И что? Куча так и останется лежать неубранной в надежде, что запах дальше кухни не пойдет? Но тогда не исключено, что собачке может понравиться это занятие, и что потом? И вообще, как-то странно, что Око Государево в упор не видило явного нарушения Закона. Ведь согласно элементарной логике как раз прокуратуре и следует пресекать любые проявления антисемитизма, чтобы он дальше кухни не растекался. Странно также, что Генпрокурор не заметил разницы между Госдумой и кухней в квартире какого-нибудь Васи Пупкина.

Не прерыватся связь времён

Как тут не вспомнить Леона Оникова, скончавшегося вскоре после Стокгольмский конференции. Он три десятилетия проработал в аппарате ЦК КПСС, пережил там, как сам отмечал, «всех генсеков — от Сталина до Горбачева, будучи ответственным партийным работником». Очень ответственным — добавим мы: Оников входил в группу так называемых советников, готовил для генсеков речи, доклады, аналитические записки и т.д. Потом советовать стало некому, все генсеки вместе с родным ЦК КПСС благополучно пребывают, образно говоря, на «свалке истории». Но, как известно, и на свалке жизнь не замирает. В одной из последних своих статей, опубликованной в «Независимой газете», Леон Аршакович пожурил евреев за их, так сказать, излишнюю активность. И высказал такую мысль: «Если бы я был евреем, я бы непременно написал книгу “Почему нас, евреев, не любят”. Доминантной идеей книги было бы — нас не любят за то, что мы, евреи, в наибольшей степени лишены чувства меры. В моем представлении в этом ключ к негативному отношению к евреям. Но это тема другого разговора».

А почему, собственно, другого? Ведь разговор, затеянный Ониковым, был посвящен именно этой теме, а процитированный мною абзац — его квинтэссенция. В нем, как в капле воды, отразилась та самая приснопамятная философия государственного антисемитизма, который на протяжении именно тех самых трех десятилетий, совпавших не просто с пребыванием, но с ответственным пребыванием Леона Аршаковича в партии, проводил в жизнь железной рукою ЦК КПСС, а также приданный и преданный ему аппарат. Вслух, конечно, об этом никто не говорил. Вслух, то есть официально, мы все в партии, особенно в ЦК КПСС, были пламенно последовательными интернационалистами.

Но а если не вслух, а всерьез, то и в ЦК КПСС, и во всех более мелких ЦК республиканского масштаба, а также крайкомах, обкомах, горкомах и даже райкомах партии евреи (неофициально, конечно) считались персонами нон грата, то есть лицами совершенно нежелательными. По причине именно того, что они «в наибольшей степени лишены чувства меры».

Вообще, для национальной политики ЦК КПСС во второй период истории СССР (конец 40-х — конец 80-х) характерен именно этот первородный грех национализма: приписывание тому или иному народу чего-то наибольшего. По этой логике евреи в наибольшей степени лишены чувства меры, поэтому их следовало убрать из всех государственных институтов, где это самое «чувство меры» требовалось в первую очередь. И убрали. По этой же логике чеченцы, ингуши, калмыки, крымские татары и еще некоторые народы в наибольшей степени были лишены чувства меры в отстаивании своей самобытности, поэтому их следовало примерно научить уму-разуму. И научили: выселили из родных мест, где они проживали со времен оно, в среднеазиатские и казахстанские степи — на верную погибель.

В реестре ЦК КПСС наряду с перечисленными «плохими народами» были также и народы хорошие и даже очень хорошие. «Наиболее великодушны в моем представлении в национальном вопросе, — ничтоже сумняшеся признался Оников, — русские и белорусы. Подавляющее большинство нации в целом здорово в этом отношении». Оников не оригинален, лишь повторил тезис из тоста Сталина, который тот произнес 24 мая 1945 года на приеме в честь командующих войсками Советской армии: «Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций,входящих в состав Советсого Союза». Ну как тут не умилиться по поводу выдающейся нации! Вождь публично провозгласил превосходство одного, главного народа – «старшего брата» над остальными. Правда, с точки зрения цивилизованных понятий это, конечно, ни в какие ворота не лезет, но удивляться не стоит: таково было отношение к национальному вопросу в партии. Точнее, у ответственных партработников. И они сделали свое дело — погубили страну. А затем, оправившись от испуга, вновь радостно зачирикали, как тот воробей, оказавшийся в коровьей лепешке.

Но вернемся к евреям. Если бы я был, как Оников, армянином, я бы непременно написал книгу «Почему нас, армян, не любят». Доминантной идеей книги было бы... — далее читай уже цитированный текст Оникова.

Так почему все-таки не любят армян? На Кубани я слышал даже поговорку на сей счет: «Там, где один армянин, двум евреям делать нечего». Не любят армян на юге России, не любят в Грузии, в Азербайджане (в этом я готов поклясться хоть на Библии, хоть на Коране, хоть на Уставе КПСС, хоть даже на «Протоколах сионских мудрецов»), но особенно не любят в Турции… В последней — и Оникову это как ар

мянину должно было быть известно лучше многих — «окончательное решение» армянского вопроса осуществили почти за тридцать лет до «окончательного решения» еврейского вопроса в гитлеровской Германии, когда в 1915 году за несколько недель на территории Оттоманской империи были зверски истреблены около полутора миллионов армян — от грудных младенцев до немощных стариков. Так свершилось одно из величайших преступлений в истории человечества — «армянский Холокост».

Много лет я все собирался написать статью под условным названием «Сравнительные жизнеописания» и рассказать в ней о столь близких судьбах еврейского и армянского народов. Пока собирался, узнал про другие народы с похожими судьбами. Узнал, например, что в Индонезии «в наибольшей степени лишены чувства меры» китайцы, там их тоже за это очень не любят и время от времени устраивают им кровавые погромы, не уступающие по зверствам гитлеровским. То же самое происходит и с персами в Индии, и т.д. и т.п. «Малые народы» всегда и везде были нелюбимы «большими народами», на территории которых сии малые поселялись. Зачем ходить далеко? Русские, в одночасье ставшие в «ближнем зарубежье» из большого народа малым, испытывают сегодня на себе все «прелести» этого статуса. КАК Я СТАЛ «ЧЕРНОЖОПИКОМ»

В Западной Сибири, куда меня в начале 70-х забросила журналистская судьба, столкнулся я со стойкой нелюбовью... к грузинам. В Москве я привык к положению привилегированного нацмена, только и слышал, какая Грузия прекрасная страна, какие сами грузины прекрасные люди и вообще «ах-ах, высокий класс!» А тут их (то есть нас) иначе как «черножопиками» не называли и своей неприязни не скрывали.

Вначале такое отношение к грузинам меня, чего скрывать, и огорчало, и возмущало, пока не понял, в чем дело. А дело заключалось в том, что мои земляки монопольно торговали по всей Западной Сибири вином в розлив, цитрусами и цветами. Никогда не забуду, как 8 марта 1972 года в Омске в 20-градусный мороз сухумские мегрелы продавали на центральной площади мимозы. Мужики средних лет стояли у мешков с цветами и представляли, честно признаюсь, весьма непрезентабельное зрелище: легко одетые, они, стараясь согреться, пританцовывали, поверх фуражек типа «аэродром» намотали кто кашне, кто женские шали, все, естественно, усатые, и у всех на усах висели примерзшие сопли, — ну прямо как будто сошли с карикатуры Кукрыниксов «Разгром немцев под Сталинградом».

Торговля шла бойко, в Омске, как и в других сибирских городах, достать в это время года не то что мимозу, вообще какой-нибудь цветочек было невозможно. Но надо было видеть, как брезгливо, не торгуясь, покупали омичи кто веточку, кто две, но не более, потому что цены, действительно, «кусались». Запомнилась мне еще одна «картинка с выставки»: в Новосибирске, где я тогда постоянно жил, однажды наблюдал я на рынке, как немолодая уже женщина долго стояла перед продавцом мандаринов, потом все-таки решилась и купила две штучки, наверное внукам. Но как она смотрела на зазывно улыбающегося торговца! Даже мне стало не по себе. Для нее этот грузин был олицетворением вселенского мироедства, хотя рядом свои же сибиряки продавали мясо по четыре, по пять, а, бывало, и по шесть рублей, тогда как государственная цена его составляла тогда всего два двадцать. Но за те четыре года, которые проработал я в Западной Сибири, ни в одном магазине ни в одном из больших или малых городов мне ни разу не пришлось увидеть мяса в открытой продаже. Как, впрочем, и мандаринов, фруктов, сухого вина — хоть в розлив, хоть в бутылках.

И тем не менее: то, что свой сибиряк драл шкуру (хотя на самом деле совершал благо, иначе мясо вообще бы исчезло из домашнего меню), воспринималось как недостатки госторговли, тогда как «черножопики » вызывали глухую злобу, ибо они были чужаки. Чужаки — и этим все сказано...

Одним из наиболее существенных завоеваний демократической России можно считать отказ от государственного антисемитизма. Такового, слава Богу, больше у нас нет. Но к сожалению, нет и, если так можно выразиться, и анти-антисемитизма. По мне, так уж лучше пусть будет госантисемитизм. Он хотя бы управляем, да и морально несравненно более уязвим. В позднесоветский период евреев из страны не выпущали, но и в стране, как мы хорошо знали тогда и еще лучше знаем теперь, их по негласным указаниям не пущали во все те вузы, НИИ, КБ и т.д., которые имели какое-либо отношение к ВПК, а также в партийные и правительственные структуры: в ЦК, обкомы и крайкомы даже инструкторами не брали с «нечистым» пятым пунктом. Но зато в те времена даже в пьяном угаре какому-нибудь партийному боссу, а уж тем более Генеральному секретарю и в голову не пришло бы публично высказываться в антисемитском духе, что Г.Зюганов позволяет себе на каждом шагу. Чего только стоит его в высшей степени оригинальное определение нынешней политической ситуации в России: «Интеллигенция разделилась на две части, которые я условно называю для себя «Иван Иванычи» и «Абрам Абрамычи». Судя по всему, Геннадий Андреевич вполне созрел для издания в собственной редакции основополагающего философского труда «Марксизм и национальный вопрос ». Уж очень это сегодня актуально для наших неосталинистов, совершенно справедливо считающих себя прямыми наследниками и правопреемниками «отца народов» и вслух мечтающих о том, что он делал молча.

Антиантисемитизм — это предусмотренное законом преследование за разжигание межнациональной розни в любой форме. Но можете ли вы вспомнить хоть один пример, чтобы закрыли хоть одну юдофобствующую газету или привлекли к судебной ответственности национал- поджигателей любой масти? Перефразируя известное ленинское выражение, я бы так сказал: «Всякая демократия только тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защитить себя». Пока наша демократия будет изображать из себя этакую фигуру умолчания во всем, что касается разжигания межнациональной розни, грош ей цена. Более того, своим молчанием она обрекает себя на неминуемую гибель, ибо национализм, если демократия не задушит его в колыбели, обязательно задушит ее сам, выросши из своих колыбельных пеленок, ибо эти двое — антиподы, взаимно исключающие друг друга. Между ними — абсолютная, на биологическом уровне несовместимость. Замечено также, что чем больше национализма, тем меньше демократии, и наоборот. Третьего не дано.

Возвращаюсь к нашим евреям. То, что их «держали», вызывало сочувствие, то, что «не пущали», — возмущало. Сейчас никто никого не держит: хочешь в Америку — езжай в Америку, хочешь в Израиль — катись колбаской... Ну а если еврей не хочет никуда ни ехать, ни катиться, а хочет по-прежнему жить в России, потому что прикипел к ней и только она для него Родина-мать, но каждый день читает и слышит, что он — агент Моссада или ЦРУ, что жиды Христа распяли, а царя с семьей расстреляли, и что Союз нерушимый республик свободных пал жертвой мирового сионистского заговора, и так далее в том же духе, — каково чувствовать себя в такой атмосфере?

Моя мать прожила в Грузии практически всю свою жизнь, с той жуткой зимы 34-го, когда ей было всего 10 лет и когда, спасая от голодной смерти семью, мой дед Алексей Сердюк бежал с женой и четырьмя детьми с Кубани за Кавказский хребет. Там мать выросла, вышла замуж за грузина, научилась говорить по-грузински и готовить грузинские блюда — это открыло ей сердца ее грузинской родни. Впрочем, никакой другой родни у нее и не осталось: коллективизация, раскулачивание (оно же второе расказачивание) и голод, организованный Советской властью, унесли в могилу почти всех ее станичников. Грузия стала ей Родиной, а грузины — родными. И никакой другой жизни вне Грузии она даже не мыслила. Но вот пришел к власти бесноватый Гамсахурдиа и провозгласил «новую» политику: «Сакартвело картвелебисатвис!» (Грузия для грузин!) — так перекликавшуюся с кошмарно памятным «Дойчланд ден дойче!» (Германия для немцев!) — песней песен гитлеровских нацистов.

Звиадовский великодержавный шовинизм привел к тому, что из многонациональной Грузии начался панический исход всех негрузин: евреи, которые благополучно проживали здесь более двух с половиной тысяч лет, хлынули в Израиль, греки — в Грецию, русские — в Россию, армяне — куда глаза глядят... Переехала ко мне в Москву и моя мать, благо было к кому. Переехала вопреки самой себе. Но как было оставаться: на лбу не напишешь, что муж был грузин, что вся родня — грузинская, что в душе она грузинка, а вступать с каждым встречным-поперечным в споры, ловить на себе косые взгляды в магазине, на рынке, в трамвае, выслушивать от молокососов из Мхедриони грязные оскорбления, — на все это и многое другое сил не хватало. Но удивительное дело: тринадцать лет прожила она в Москве, но не только не привыкла к ней, но все больше тосковала по Тбилиси. И когда однажды она вдруг сказала в сердцах: «Какие все-таки эти ваши русские», — просто не знал, плакать мне или смеяться.

Это я все к тому, что евреи — тоже люди... Как, впрочем, и всякие- разные «чурки», «хачики», «азерботы» и т.д. и т.п.

Евреев преследовали и притесняли во все времена все народы, среди которых они поселялись, — это, действительно, правда, но далеко не полная. А полная правда заключается в том, что любая пришлая этническая группа подвергается преследованиям и притеснениям со стороны коренного населения. Явление это получило название ксенофобии. Философский словарь объясняет его как «неприязнь, нетерпимость, ненависть, презрение к лицам иной веры, культуры, национальности...» Антисемитизм — такое же проявление ксенофобии, как антирусизм (русофобия), антигерманизм, антиармянизм и т.д.

У истоков антисемитизма

Ксенофобия родилась не вчера и даже не позавчера. Она появилась еще тогда, когда человек действительно жил в пещерах или на деревьях. Но, даже став «хомо сапиенсом», он сохранил в своем подсознании страх к чужакам. Природа ксенофобии имеет такие же биологические корни, как, например, ревность. Но тем и отличается «хомо сапиенс» от своего прапращура неразумного, что умеет подавлять в себе животные инстинкты, а слепые эмоции подчинять холодному рассудку. Россия не потому переживает сейчас тяжелейшие времена, что, как считает А.Солженицын, евреи и прочие инородцы захватили финансовую, а с ней информационную власть. Согласен, евреев среди «олигархов» немало, но грабят Россию в подавляющем большинстве свои же русские. В то же время в Америке среди финансовых воротил евреев, действительно, гораздо больше, чем лиц кавказской или любой другой национальности, и в редакциях газет и журналов и прочих СМИ тоже полно евреев. Ну и что?! Америка процветает, а Россия деградирует. Так, может, виновны в наших российских бедах все-таки не евреи, а кто-то другой? Или что-то другое? Вот это «что-то другое» и стоило бы поискать Макашову, Баркашову и иже с ними, включая

бывших интернационалистов Зюганова, Макашова, Илюхина и всю КПРФ, которой они дурят головы. Ксенофобия как общественное явление относится к сфере отношений межнациональных и в определенной степени — межгосударственных. Однако само название ее говорит о связи с медициной. В буквальном переводе с греческого ксенофобия означает xenos (чужой) + phobos (страх, боязнь). В психиатрии же под этим термином подразумевается «навязчивый страх перед незнакомыми людьми, боязнь чужих». Все фобии имеют в основе своей навязчивую идею, навязчивое состояние, рождаемое страхом.

Это конечно же болезнь, и применительно к обществу ее можно назвать неким социальным психозом. Поскольку, повторяю, ксенофобия имеет биологическую природу, то изжить ее полностью никогда не удастся, она, подобно вирусу, будет постоянно находиться в общественном организме. Пока организм здоров, пока его иммунная (защитная) система в полном порядке, вирус не страшен, он пребывает в латентном (дремлющем) состоянии. Но стоит организму оказаться в неблагоприятных условиях, стоит ослабеть иммунной системе, и вирус тут же просыпается и начинает свою разрушительную работу.

История красноречиво свидетельствует о том, что ксенофобия и национализм как ее крайнее проявление обостряются каждый раз тогда, когда общество оказывается в кризисе: политическом, социальном или экономическом. Сегодня в жесточайшем кризисе находится Россия, и потому национализм набирает в ней обороты. Вспомним: распад СССР начался с погрома армян в Сумгаите и в Баку и кровавого избиения турок-месхетинцев в Фергане. Или наоборот: подспудное ощущение распада СССР спровоцировало те погромы. А потом пошло- поехало: война в Карабахе, война в Южной Осетии, война в Абхазии, война в Приднестровье, война в Таджикистане и, наконец, «наведение коституционного порядка» в Чечне.

Последнее, между прочим, началось с выдавливания русского населения. Если в 1990 году в Чечне проживало более пятисот тысяч русских, то к концу 94-го их осталось менее 50 тысяч, да и то в основном стариков. И в то время как в Прибалтике русских выдавливали цивилизованно, но тем не менее выдавливали, в Чечне этот процесс принял прямо-таки дикие формы: девушек насиловали, a парней избивали прямо на улице, грабили квартиры и выкидывали из них хозяев или заставляли уезжать под угрозой убийства и т.д. На фоне всех этих событий московские антисемитские выходки выглядят сегодня, да простят меня пострадавшие, этаким детским лепетом. Но сие пусть никого не обольщает. Герпес, этот двоюродный братец СПИДа, порой тоже проявляется невинным прыщиком на губе, но, исподволь расшатывая организм, вирус разрушает его иммунную систему и делает беззащитным перед другими болезнями, вызывающими смертельный исход.

Да, национализм сегодня образно можно сравнить с герпесом. Вирусом последнего, между прочим, заражено более 90 процентов населения планеты, в том числе, естественно, и России. Не ошибусь, если скажу, что 90 процентов населения России носит в себе и вирус национализма, только у одних он проявляется в виде легкой простуды, а у других, как у Макашова или кубанского «батьки» Кондратенко, принимает агрессивные, угрожающие уже самому существованию организма формы.

Общество, зараженное национализмом, становится опасным для всех народов, его составляющих, в том числе — в конечном итоге — и для основной, коренной нации или, как сейчас говорят, титульной. Так что: будем смотреть, как пожар набирает силу, да еще подливать керосину в огонь? Пока не сгорит весь дом? Или все-таки возьмемся за ум и займемся радикальным лечением поехавшей крыши нашего общественного сознания — для своего же собственного блага? Именно к этому и призывает всех, в том числе и россиян, Декларация, принятая в Стокгольме.

Партайгеноссе Оников совсем немного не дожил до выхода в свет «Двухсот лет вместе». Не сомневаюсь, он написал бы на книгу восторженную рецензию, простив Солженицыну и «Архипелаг ГУЛАГ», и бодание с дубом, то есть с его родной КПСС. Как простили ему все это национал-патриоты. Крайности всегда сходятся. Но почему их свел Александр Исаевич Солженицын? Да потому, что он, будучи ярым борцом с КПСС, был в то же время насквозь проникнут ее идеологией великодержавного шовинизма, что так отчетливо проявилось в «Двухстах лет вместе», в которых Солженицын старательно выпятил отнюдь не то, что объединяло русских и евреев, но исключительно то, что их разъединяло. Причем в последнем, согласно Солженицыну, виноваты исключительно евреи. И в первую очередь отсутствие у них чувства меры. Ну как будто Оникова процитировал Александр Исаевич: «Смею сказать, что в такой неистовости ликования (речь идет о Манифесте 17 октября. — В.К.) проявилась черта и неумная и недобрая: неспособность удерживаться на границе меры.

И невдомек было Солженицыну, что он отказывал в праве быть гражданами России и самим русским. Народные массы, ликующие по поводу получения гражданских свобод, он называет «сборищами». Но, - отнюдь не евреи предавали «осмешке то, что еще свято простому народу». Нет, в первую очередь сам простой народ, русский, естественно, предавал — и не осмешке, но огню — то, что было свято, но не ему, а царскому самодержавию,

а спустя неполный век — самодержавию коммунистическому: свою рабскую бессловестность, свое состояние быдла, свое человеческое убожество…

И ПОЧЕМУ НЕ ЛЮБИЛ ЕВРЕЕВ СОЛЖЕНИЦЫН?

Евреев мы все бесперечь ругаем, а взглянуть бы по-доброму, без косноглазия и залыганья: так ли уж зловинны иудеи российские в раскаленных красноязыких пожарах наших? Во всех ли бедах и горестных недомоганиях земель славянских змеится подлая тень мохнатохвостых раппопортов и циперовичей? Всегда ли в истории Российской гнездились лишь крючкотворные грязные лапы троцко-большевистских пригнетчиков? Вглянем по-доброму.

Илья Мильштейн, шутка.

Задавленная юдофобия

Сам Александр Исаевич напрочь отвергал любые обвинения в свой адрес в антисемитизме. Послушать его, так лучших людей, чем евреи, в мире не сыскать. В нашумевшем интервью «Московским новостям» в связи с выходом первого тома «Двухсот лет вместе» на вопрос: «А в Вашей судьбе — сложной, тяжелой, отношения с евреями как складывались?» — Александр Исаевич даже расчувствовался.

«Личные отношения у меня были прекрасные с очень многими. Я понимал тонкость, чуткость, отзывчивость еврейского характера. И она мне вполне соответствовала, это давало возможность понимания на высоком уровне. Вот и с Левой Копелевым только к концу у нас испортились отношения, а были очень теплые, хорошие. Миля Мазин — лучший университетский друг мой, и по сей день… И вообще — не было никогда у меня обиды на эту сверхподозрительность к моим произведениям. Я знаю, что во мне нет того, что мне приписывают. Мне чудно, удивительно, что так подозревают. Но никогда мне это не давало побудительного импульса к ответу, и в личный план не переходило».

Как же не переходило? Как раз-то в личный план (в буквальном смысле) и перешло: вторая жена ведь у Солженицына — еврейка, а значит и дети наполовину евреи! Человек перечислил своих друзей-евреев, расписался в полной любви к евреям вообще, к тонкости, чуткости, отзывчивости еврейского характера, а о самом главном — умолчал. Зачем было тратить столько слов, достаточно было привести всего один довод: «Братцы, да какой же я антисемит? У меня же Наталья Дмитриевна, жена моя законная, — еврейка! И дети мои, следовательно, тоже евреи...»

Но Александр Исаевич сей отметный факт своей биографии стыдливо замолчал, обошел стороной. Но поскольку Солженицын все-таки антисемит, а порой даже юдофоб, как бы не утверждал обратное, — об этом говорят красноречиво и переклонно его книги, то по

нять, почему он все-таки женился на еврейке — тут уж, действительно, без Фрейда или без кварты доброй горилки не обойтись.

А то, что юдофобия у Солженицына — задавленная (то есть, давняя), свидетельствует его первая жена Наталья Решетовская. А.И. рассказал ей случай из далекого детства, когда во время ребяческой ссоры обозвал своего одноклассника жидом. Конечно, по головке его за это не погладили, была ему выволочка, но вот как сам он описал ту детскую ссору спустя тридцать (!) лет в «Круге первом» — ну прямо Шекспир позавидовал бы!

«Двенадцатилетний Адам Ройтман в пионерском галстуке, благородно- оскорбленный, с дрожью в голосе стоял перед общешкольным пионерским собранием и обвинял, и требовал изгнать из юных пионеров и из советской школы — агента классового врага. До него выступали Митька Штительман, Мишка Люксембург, и все они изобличали соученика своего Олега Рождественского в антисемитизме, в посещении церкви, в чуждом классовом происхождении, и бросали на подсудимого трясущегося мальчика уничтожающие взоры...

Мальчики-энтузиасты давно подозревали в нем контрреволюционера. Следили за ним, ловили. Происхождения доказать не могли. Но однажды Олег попался, сказал: «Каждый человек имеет право говорить все, что он думает». — «Как — все? — подскочил к нему Штительман. — Вот Никола меня “жидовской мордой” назвал — так и это тоже можно?»

Из того и начато было на Олега дело! (обратите внимание — не на Николу, а на Олега. — В.К.) Нашлись друзья-доносчики, Шурик Буриков и Шурик Ворожбит, кто видели, как виновник входил с матерью в церковь и как он приходил в школу с крестиком на шее. Начались собрания, заседания учкома, группкома, пионерские сборы, линейки — и всюду выступали двенадцатилетние Робеспьеры и клеймили перед ученической массой пособника антисемитов и проводника религиозного опиума, который две недели уже не ел от страха, скрывал дома, что исключен из пионеров и скоро будет исключен из школы».

Оказывается и пророки страдают иногда нарциcизмом. Помните, какими красками расписывал Солженицын Глеба Нержина в пьесе «Олень и шалашовка» — ну прямо икона, а не человек. И Олег Рождественский — тоже иконно-сусальный, а в самом имени и народность, и православие, и самодержавие, а вокруг пархают воронята стаею, маленькие еврейчики, избравшие себе жертвой ангелоподобного христианского мальчика, который ходит с матерью в церковь и как-то немо подпевает хоровому «Интернационалу». Но, как всегда, у Солженицына правда жизни — отдельно, а евреи — отдельно. Ловкость рук, то бишь художественного вымысла, — и никакого мошенничества. А на самом деле смошенничал Александр Исаевич в очередной раз.

Он назвал двух заводил травли: Мишку Люксембурга и Митьку Штительмана. Это не выдуманные персонажи, это реальные люди. Что стало со Штительманом неизвестно, скорее всего погиб в войну, но Михаил Люксембург остался жив, отвоевав всю Великую Отечественную в штрафном батальоне, куда попал за пощечину офицеру, обозвавшего его жидом. Точно так же маленький Миша влепил в свое время маленькому Сане за то, что тот ляпнул ему в глаза: «Жид пархатый, говном напхатый». Дети сцепились, повалились на пол, и Саня расшиб себе лоб, — с тех пор украшал чело А.И. глубокий шрам: след детской драки, но отнюдь не минного осколка, как было принято считать. И никто не исключал проштрафившегося Саню из пионеров, более того, вступил он через несколько лет в комсомол — сам, никто не заставлял. Если из идейных соображений — честь и хвала, а если маскировки ради? Значит, лицемерил? Но если лицемерил, то очень талантливо. В унверситете он был редактором факультетской стенгазеты, активным участником всех комсомольских дел, за что стал получать сталинскую стипендию. На весь университет, отметим, было всего восемь сталинских стипендиатов, хотя отличников насчитывалось гораздо больше. Но сталинские стипендии давали не за одни только пятерки в матрикуле: в первую очередь учитывалось участие в общественной, то есть в комсомольской жизни. Именно по этой причине сделали студента Солженицына сталинским стипендиатом, по этой же причине,как уже говорилось, райком комсомола рекомендовал Саню в училище НКВД.

Сам же Люксембург, когда прочитал в «Круге первом» бессовестно препарированный эпизод, был возмущен до глубины души и, как свидетельствует Григорий Померанц в своей книге «Записки гадкого утенка», сказал, что будь это во Франции, он подал бы в суд и выиграл процесс о диффамации. Потому что фамилии его и Штительмана настоящие, а сцена — выдумана. Все мы родом из детства. И антисемитизм Солженицына — тоже оттуда. «Город был южный (Ростов, естественно. — В.К.), евреев было с половину группы… Были мальчики сыновьями юристов, зубных врачей, а то и мелких торговцев…» Наверняка были cреди евреев, добавим мы, и сыновья партсовначальников, инженеров, кандидатов каких-либо наук и прочая.

Г.Померанцу принадлежит тонкое наблюдение, раскрывающее «объективность» А.Солженицына: «Но все-таки, где это было? В бывшей черте оседлости? Там масса евреев — бедный ремесленный люд: сапожные подмастерья, портные, возчики, столяры… Их в романе нет. А если еврейская община состоит главным образом из врачей и адвокатов, то дети их составляют явное меньшинство и травить местных пацанов не могут. Даже если бы очень хотели. Так же, как я, даже если бы очень хотел, не мог травить огольцов из Бутиковского переулка. Травили они меня. В одном километре от Кремля, в самые ле

нинские, интернациональные 20-е годы. И никакой управы на них не было. Ростов — ворам отец, и против детей адвокатов стоял не голубой ангел Олег Рождественский, а пацаны, которым палец в рот не клади». Впрочем, как показала жизнь, Олегу Рождественскому — взрослому уже, тоже лучше было не класть палец в рот…Горазд был сочинять Александр Исаевич, но поражает не столько это, а то, как мог писатель, считающий себя христианином, таить более 30 лет мальчишескую обиду и лелеять месть обидчику? И как непорядочно отомстил: вставил подлинные фамилии в вымышленную сцену.

В конце 20-х — начале 30-х российское (советское) еврейство переживало невиданный Ренессанс. Не думаю, что еврейские дети составляли полкласса, но то, что в ростовской школе их было много, вполне допускаю. И то, что они были много благополучнее Сани Солженицына, не только допускаю, но абсолютно уверен. Сирота, отец которого нелепо погиб на охоте за несколько месяцев до рождения сына, мать — стенографистка с мизерной зарплатой — разве могла она обеспечить своему единственному сыну те же блага, которые имели многие его еврейские одноклассники! Но ведь она хорошо помнила то время — до революции, когда ее семья жила в достатке, а эти пархатые пресмыкались перед ними. А сейчас они стали господами жизни. В русских домах ИХ по-прежнему называли жидами, но теперь уже с ненавистью. Именно в те годы и сформировалось у Солженицына «злопотребное» чувство к евреям: «Откуда эта развязанная наглость торжествующей силы. Это неправда, так не бывает!» — возражал по поводу образа Соломонова в пьесе «Республика труда» В.Теуш, обожавший до этого Солженицына и с риском для себя хранивший его рукописи.

«Но я-то помнил не только этого Соломона, что было именно так! — отвечал А.И. (опять спустя почти четверть века, когда Теуш уже давно умер, чем подло воспользовался Солженицын, выставив бывшего друга этаким еврейским националистом в «Двухстах лет вместе» — В.К.) — С 20-х на 30-е годы и в Ростове-на-Дону я такое видывал. <...> Да даже само слово “русский”, сказать: “я русский” — звучало контрреволюционным вызовом, это-то я хорошо помню и по себе, по школьному своему детству». И далее цитирует И.Бикермана: «Неудивительно, чторусский человек, сравнивая прошлое с настоящим, утверждается в мысли, что нынешняя власть еврейская…».

Официально же антисемитизм считался в те годы чуть ли не политическим преступлением, можно было и за решетку загреметь. Но, как говорится, устами младенцев глаголет истина, вот и прорвало Саню, но школьный урок хорошо усвоил и, как уже отмечалось, в университете ходил в комсомольских активистах. Скорее всего Солженицын и в партию с радостью бы вступил, возможно даже заявление подавал, но на фронте на этот счет было строго: там в партию принимали только тех, кто проявлял личное мужество. А Солженицын, как уже говоилось ни в одном бою (!) личного участия не принимал.

Все мы родом из детства

Но вернемся в детство. Я очень хорошо понимаю чувства Солженицына, сам прошел через такое же. Только мне евреев заменили армяне. Я родился и вырос в Тбилиси, воспитывался в маргинальной семье и в маргинальной среде. Несмотря на то, что мать у меня русская, точнее, кубанская казачка, она антисемитизмом не страдала, так как попала в Грузию подростком, зато неприязнь к армянам впитала не хуже новой своей грузинской родни. Грузинская же наша родня была исключительно мещанская, обывательская, а поскольку и сами мы были далеко не аристократы, такие же мещане, то разделяли полностью их взгляды, понятия, и мироощущение, — одним словом, менталитет этой среды. А вот бабушка, чей менталитет сформировался на Кубани, к армянам относилась совершенно нейтрально, к грузинам по-разному, точнее, к разным грузинам по-разному. Что же касается евреев, среди наших знакомых их почти не было, зато однажды — мне это хорошо запомнилось, — бабушка сказала про нашего соседа дядю Гришу Винера: «Он хоть и еврей, но хороший человек». Это в ней проявились еще запорожские гены — кубанские казаки ведь прямые потомки запорожских, первыми в Европе подвергшие евреев геноциду.

Для меня же армяне были, как для Олега Рождественского - евреи. С детских лет впитал я в себя, что все они хитрые, способные на каждом шагу обмануть, алчные, жадные и т.д. и т.п. Такое отношение к армянам сложилось в Грузии задолго до моего рождения, как минимум за пару столетий. Армяне занимались традиционно торговлей и ростовщичеством, за это грузинские дворяне относились к ним свысока, а средний класс и плебс — с откровенной неприязнью. А то, что основную массу армян составляли не торговцы и ростовщики, а ремесленники: лучшими портными в Тбилиси с давних времен были армяне, а также сапожниками, жестянщиками, каменщиками, малярами и т.д. — это народным сознанием в расчет не бралось.

Уже став журналистом, я обратил внимание, что начальники у нас в Грузии везде грузины, а «рабочие лошадки» — армяне. Например, в русскоязычной газете «Заря Востока», где начинал я репортером, главный редактор и оба его зама были грузинами, а среди сотрудников около половины составляли армяне. На любом почти заводе директор — грузин, а главный инженер, как правило, армянин, то же и в научно-исследовательских институтах и прочих заведениях. Но в отличие от евреев, армяне могли уехать — и уезжали: кто в соседний «Айястан», то есть в Армению, кто в Россию. А потом я женился на

полуармянке, чья мать, то есть, моя теща, доброй памяти Ирина Богдановна Багдасарова происходила из очень интеллигентной среды. Ее родственники, приезжавшие к нам в гости из Еревана, и ее тбилисские друзья-армяне были чрезвычайно милыми, интеллигентными, или, как сказал бы Гоголь, людьми приятными во всех отношениях. И постепенно мое отношение к армянам, как к чему-то нечистому, от чего держаться следует подальше, испарилось, «как сон, как утренний туман». Да и не только к армянам. Я уже давно, очень давно перестал делить людей по национальному признаку, убедившись, что обыватель, будь-то русский, грузин, армянин, еврей и т.д. — это одна нация, интеллигенция — совсем другая, и грузин-интеллигент скорее поймет и будет дружить с интеллигентом-русским, армянином, евреем и т.д., чем с обывателем-грузином. Из всего этого я делаю вывод, что Солженицын как был с детства мещанином-обывателем, таким и остался, хоть и стал писателем и даже нобелевским лауреатом, и при всех своих широких познаниях так и не поднялся выше образованщины, которую яростно клеймил, не догадываясь, что «сам такой».

Евреи и распятие Христа

Когда глава о врожденном антисемитизме А.И.Солженицына была мною уже написана, на экраны наших кинотеатров вышел нашумевший фильм американского режиссера Мэла Гибсона «Страсти Христовы». Нашумевший прежде всего тем, что одни считали его откровенно антисемитским, а другие — и в их числе сам папа Римский — добросовестной экранизацией Нового Завета. И хотя фильм к Солженицыну никакого отношения не имеет, я тем не менее решил включить главу о нем в книгу, ибо антисемитизм Александра Исаевича есть прямое отражение и проявление того почти двухтысячелетнего конфессионального противостояния, которое некогда разделило евреев на смертельно ненавидящих друг друга иудеев и христиан.

И стал праздник Любви и Добра днем Ненависти и Зла Вот уже без малого две тысячи лет сначала единицы, потом тысячи, за ними сотни тысяч, миллионы, и, наконец, сотни миллионов людей читают в Евангелиях от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна историю жизни Иисуса Христа, историю его мученической смерти и чудесного воскресения. Но уже на самой заре христианства пытливые читатели заметили в рассказах евангелистов некоторые нестыковки, а порой и просто несуразности. Одна из них, наиболее противоречивая, — суд над Христом в Синедрионе. Не было этого суда. Его просто не могло быть по определению. И вот почему.

«Настал же день опресноков, в который надлежало закалать пасхального агнца, — читаем мы у Луки в главе 22-й. — И послал Иисус Петра и Иоанна, сказав: пойдите, приготовьте нам есть пасху».

Расшифруем эти строки. День опресноков — это по-другому, Песах, самый главный иудейский праздник, опресноки же — русское название пресного хлеба, более известного как маца. Считается, что Песах был заповедован иудеям самим Богом Иеговой в память о спасении

еврейского народа от египетского плена. В Библии в главе 12-й книги Исход подробно описан весь ритуал праздника.

«И сказал Господь Моисею и Аарону в земле Египетской, говоря: месяц сей (нисан –В.К.) да будет у вас началом месяцев; первым да будет он у вас между месяцами года. Скажите всему обществу израильтян: в десятый день сего месяца пусть возьмут себе каждый одного агнца по семействам... И пусть он хранится у вас до четырнадцатого дня сего месяца: тогда пусть заколет его все собрание общества Израильского (т.е. каждая еврейская семья — В.К.). И пусть съедят мясо его в сию самую ночь, испеченное на огне; с пресным хлебом и с горькими травами... это Пасха Господня. И да будет вам день сей памятен, и празднуйте в оный праздник Господу, во все роды ваши; как установление вечное празднуйте его... И в первый день да будет у вас священное собрание, и в седьмой день священное собрание: никакой работы не должно делать в них...» (выделено мной — В.К.).

Иудея была страна небольшая, по территории в несколько раз меньше Московской области. Поэтому на Песах считалось хорошим тоном придти в Иерусалим и вознести молитву Богу в самом священном для иудеев месте — Храме, построенном на вершине горы Сион почти за тысячу лет до Рождества Христова, и потому Иисус как правоверный иудей пришел в Иерусалим со своими учениками, такими же правоверными иудеями, за несколько дней до Песаха. А 14 нисана, как оно и положено по Моисееву закону, они приготовили пасху, то есть зажарили забитого и освященного в Храме ягненка, купили там же кошерного вина и мацы. «И когда настал час, Он возлег, и двенадцать Апостолов с Ним. И сказал им: очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания...» (Лк. 22,14–15).

«Когда настал час» — то есть, когда наступило 15 нисана. У древних евреев сутки начинались не с полуночи, а с вечера, когда на небе появлялась первая звезда. Эта традиция перешла затем к христианам, и в Православной Церкви до сих пор отсчет суток ведется с первой вечерней звезды, как, впрочем, и в Государстве Израиль. Как оно и положено истинным иудеям, Иисус с апостолами вкушали барашка, заедая его мацой и горькими травами и запивая вином. Завершив праздничную трапезу, они пошли в Гефсиманский сад, «и Он сказал ученикам своим: посидите здесь, пока Я помолюсь». (Мк. 14,32). Вскоре с толпой вооруженных стражников появляется Иуда. «И пришед тот час, подошел к Нему и говорит: “Равви! Равви!”. И поцеловал Его. А они возложили на Него руки свои и взяли Его» (Мк. 15,45-46). «Взявшие Иисуса отвели его к Каиафе первосвященнику, куда собрались книжники и старейшины. Петр же следовал за Ним издали, до двора первосвященникова, и вошед внутрь, сел со служителями... Первосвященники и старейшины и весь Синедрион искали лжесвидетельства против Иисуса, чтобы предать Его смерти» (Мф. 26; 57–59).

Хотя всего за два–три дня до этого, согласно тому же Матфею (26; 3–5),«собрались первосвященники и книжники и старейшины народа во двор первосвященника, по имени Каиафы, и положили в совете взять Иисуса хитростью и убить; но говорили: только не в праздник, чтобы не сделалось возмущение в народе» (выделено мной — В.К.). Что же произошло столь экстраординарного, что весь Синедрон — а это ни много, ни мало 71 человек, да плюс старейшины и книжники, вдруг передумали и взяли-таки Иисуса в Святую ночь и, не дожидаясь рассвета, затеяли над ним суд. Синедрион был высшим органом религиозной, юридической и политической власти в Иудее в период Римского владычества. Понимаете: вся церковная верхушка собралась судить Христа и когда? В самый разгар пасхальной службы, которая шла в это время в Храме. В дни Песаха вообще никаких судебных дел не велось, как и никакой другой работы — вспомните заповедь самого Бога, цитированную выше. Кстати, эту заповедь свято соблюдали в дореволюционной России, а во всех христианских странах и по сию пору в пасхальную неделю, ту, что следует за Светлым Христовым Воскресением, судопроизводство приостанавливается, тем более ни о каких смертных приговорах даже и речи не может быть. Эта древняя иудейская традиция, как и многие другие, перешла в христианство. А тут: «Они же сказали в ответ: повинен в смерти. Тогда плевали Ему в лице и заушали Его; другие же ударяли Его по ланитам...» (Мф; 26,66–67).

Вести себя подобным образом в Песах было великим грехом: любому иудею это понятно само собой. Точно так же, как греховно для христианина в Пасху оскорблять, бить, плевать в лицо и всячески выказывать ненависть к другому человеку, даже к преступнику. В Пасху в древней Руси царь даже посещал с утра тюрьмы и христосовался с заключенными. Так же нелепо и утверждение евангелистов, что первосвященник Каиафа и весь Синедрон собрались в ночь на Песах вершить суд над Иисусом. Это все равно, как если бы в Пасхальную ночь Папа Римский или Патриарх всея Руси покинули бы храм, прервали богослужение и стали бы заниматься судебным расследованием. Крупнейшие авторитеты в области истории иудейского права утверждают, что заседание Синедриона ни в канун Песаха, ни во все последующие семь дней, когда священники заняты подготовкой к великому празднику, а затем богослужениями, ни при каких условиях не могло состояться.

Да и сам процесс, описанный евангелистами, изобилует вопиющими неточностями. Начнем с того, что помимо Каиафы там фигурируют и другие, не названные по имени, первосвященники. Но их не могло быть одновременно несколько, как не может быть сразу нескольких пап Римских или патриархов всея Руси. Крупнейший

протестантский библеист, гетингенский профессор Э.Лозе нашел в коротеньком сказании евангелистов о суде над Христом ни много, ни мало.... 27 нарушений судебной процедуры Синедриона. Исходя из этого, исследователи Библии пришли к выводу, что суда Синедриона над Иисусом вообще не было.

И действительно, если бы Христа судили и распяли в Песах, это явилось бы святотатством в тысячу крат более страшным, чем известный поступок Пилата, когда «последний приказал однажды принести в Иерусалим ночью изображение императора... Когда наступило утро, иудеи пришли в страшное волнение.., усматривая в нем нарушение Закона (так как иудеям воспрещена постановка изображений в городе); ожесточение городских жителей привлекло в Иерусалим многочисленные толпы сельских обывателей», — так описывает этот инцидент, едва не приведший к восстанию, Иосиф Флавий. Прокуратору (правителю, игемону) Иудеи пришло указание от самого императора не перебарщивать в усердии. А тут казнь в Песах, да еще по требованию самих же иудеев. Помните: «Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом? говорят ему все: да будет распят! Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят! Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы. И отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших (выделено мной — В.К.). Тогда отпустил им Варавву, а Иисуса бив предал на распятие». (Мф; 27,22–26).

Здесь, что ни строчка, то несуразица. Ну, во-первых, в Песах иудеи, как уже говорилось, не могли так кипеть ненавистью и так исступленно требовать смерти ближнего своего, это уже было само по себе великим грехом. Во-вторых, Пилат не мог называть Иисуса праведником: для него, что Христос, что первосвященник, что толпа иудейская — все были одинаково варварами, дикарями, которых он презирал до глубины души. В-третьих, не мог Пилат совершить символическое умывание рук после вынесения приговора — это был чисто еврейский обычай, для римского наместника столь же чуждый, как и все еврейское. По библейскому Закону, «если в земле, которую Господь Бог твой даст тебе во владение, найден будет убитый, лежащий на поле, и не известно, кто убил его, то пусть старейшины омоют руки свои и скажут: “Руки наши не пролили крови сей, и глаза наши не видели; Очисти народ Твой, Израиля... и не вмени народу твоему, Израилю, невинной крови” (Втор. 21,1–8). Существенная деталь: символическое омовение рук и клятва в невиновности, произносимая при этом, происходили после того, как тело было найдено, но не перед убийством. Так что Пилат никогда не стал бы умывать руки перед презираемыми им евреями. Но допустим. И что потом? Продемонстрировав свою непричастность, Пилат тут же отправил Иисуса на распятие. Будь он уверен в невиновности последнего, то никогда не стал бы идти на поводу толпы распоясавшейся черни, что для римского прокуратора было сверхунизительно, тем более для упрямого и свирепого Понтия, уж он-то скорее всего велел бы своим легионерам разогнать эту толпу ко всем чертям. Наконец, не было в иудейских традициях амнистировать на Песах осужденного на казнь: история с Вараввой — опять-таки плод фантазии евангелистов.

«На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели» (Мф. 27,15).

«На всякий же праздник отпускал он (прокуратор— В.К.) им одного узника, о котором просили» (Мк. 15,6).

«А ему (Пилату — В.К.) и нужно было для праздника отпустить им одного узника» (Лк. 23,17).

Есть же у вас обычай (сказал Пилат иудеям — В.К.), чтобы я одного отпускал вам на Пасху» (Ин. 18,39).

На первый взгляд все четыре цитаты, взятые из четырех Евангелий, — об одном и том же, но если внимательно вчитаться, то мы заметим явный разнобой. Матфей и Иоанн пишут, что был обычай отпускать одного узника на Пасху, Марк и Лука же утверждают, что — на всякий праздник, подразумевая иудейский. Следующее противоречие в том, что Матфей, Марк и Лука считают, что обычай этот имел правитель, игемон, в данном случае — Пилат, а Иоанн относит помилование в Песах к иудейской традиции. На самом же деле, ни одно из этих утверждений не соответствует истине, но в то же время взяты не совсем уж и с потолка. Просто в данном случае евангелисты вновь слышали звон, не зная, откуда он.

Начнем с того, что обычая отпускать одного узника: хоть на Пасху, хоть на любой иной праздник — у иудеев никогда не было. А вот у римлян, действительно, во времена Пилата и позже император — но только он один — мог позволить себе широкий жест: помиловать преступника. Делалось это обычно или в честь победы римской армии или в честь триумфа самого императора. Присвоение этого права (закона Lex julia) провинциальным правителем было равносильно государственной измене, поэтому прокуратору Иудеи Понтию Пилату даже в кошмарном сне не могла бы прийти в голову мысль амнистировать разбойника, да к тому же, обвиняемого в участии в мятеже против римлян: «Варавва был посажен в темницу за произведенное им в городе возмущение и убийство» (Лк. 23,19).

Но в четвертом веке, когда христианство стало государственной религией в Римской империи, старое, еще языческое право императора казнить или миловать трансформировалось в так называемую Пасхальную амнистию. Первый декрет на этот счет (indulgentia crim

inum) был издан в 367 году, когда по случаю Пасхи были освобождены все заключенные, но опять же, кроме «кощунствовавших против императорского величества». Затем аналогичный декрет был издан в 370 году, а с 385-го стало законом помилование, которое император давал преступникам в связи с «приходом Пасхи». Так евангелисты экстраполировали в Иудею середины первого века обычай, закрепленный законодательством Римской империи лишь в конце четвертого века. Отсюда следует, что Пилат ни в коем разе не мог торговаться с толпой иудеев, кого ему отпустить: Иисуса или Варавву. Более того, сам торг вообще не мог иметь места: это было бы неслыханным унижением прокуратора, а значит, и самого императора, которого он представлял. Таким образом, вся сцена, столь красочно описанная евангелистами, все эти истерические требования: «Распни Его», «Отпусти нам Варавву», — всего лишь плоды творческой фантазии Матфея, Марка, Луки, Иоанна и многих прочих безвестных переписчиков Евангелий.

Иудеи — иудеохристиане — христиане

Как и почему в коротком рассказе о суде над Христом могло появиться столько нелепиц? Все объясняется довольно просто. Евангелия писались не в Иудее, а в еврейской диаспоре: в Египте, в Сирии и в Малой Азии. Там пышным цветом расцвела иудейская ересь, ставшая затем новой религией — христианством. Первыми христианами, естественно, стали сами евреи, они так и назывались: иудеохристиане. Это были евреи не просто отколовшиеся от религии отцов, но и от Отчизны вообще: они относились к эмигрантам второго, третьего и следующих поколений, говорили на «койне» — вульгарном диалекте греческого языка, никогда не бывали на исторической родине и потому смутно представляли себе как ее географию, так и ее обычаи. Например, эпизод с изгнанием менял торговцев из Храма: любой житель Иерусалима середины первого века отлично знал, что торговцы и менялы располагались на прилегавших к Храму улицах, а в самом Храме проходили лишь богослужения. И заседание Синедриона совершенно незачем было проводить в доме Каиафы, точнее даже во дворе, для этого имелось специальное помещение в храмовом комплексе, так называемый Зал каменных плит. Или, например, у Марка в главе пятой рассказывается о том, что в земле Гадаринской на берегу Генисаретского озера паслось стадо свиней. Но Гадара находится далеко от Генисаретского озера, совсем в другой стороне.

В Евангелии от Иоанна (19;13) говорится, что Понтий Пилат перед тем, как огласить приговор Иисусу, «сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон, а по-еврейски Гаввафа». В древнегреческом, действительно, есть такое слово «лифостротон», что в переводе означает «каменный помост», но никакой «гаввафы» ни в древнееврейском, ни в арамейском нет и в помине. Нигде, кроме как у Иоанна, не упоминается также, что где-либо в Римской империи судьи вели заседание, сидя на «лифостротоне». Но не мог же присниться Иоанну сей «каменный помост»? Нет же, конечно: «На шестой день Пилат сел на судейское кресло в большом ристалище и приказал призвать к себе народ для того будто, чтобы объявить ему свое решение...» Однако произошло это не во время суда над Иисусом, а за несколько лет раньше, в том самом памятном инциденте, когда евреи требовали от прокуратора убрать из Иерусалима статуи императора. Все это подробно описано Иосифом Флавием в его «Иудейской войне» (2; 9.2-3). Вот откуда черпал свое вдохновение любимый ученик Иисуса.

Но особенно ярко выделяется в этом ряду пример с Назаретом — городом, откуда, якобы, был родом Иисус Христос. Приведу наиболее характерную цитату: «И пришед поселились в городе, называемом Назарет, да сбудется реченное через пророка, что Он Назореем наречется » (Мф. 2,23). В Ветхом Завете, действительно, упоминаются — и не раз — назореи: так назывались проповедники-аскеты, а затем и все их последователи (от древнееврейского «назар» — отказываться, воздерживаться). Во времена Христа это была уже довольно многочисленная секта, противостоявшая фарисеям своей особой праведностью. К назореям принадлежали все братья Иисусовы и сам он тоже, поэтому столь яростно обличал фарисеев в лицемерии. Таким образом, Иисус Христос был назореем, но не назаретянином, но эти два понятия перепутали все до одного авторы Евангелий. Что же касается Назарета, то такого города во времена Христа вообще не существовало, и не только в Галилее, но и во всей Палестине: он не упоминается ни в известном списке Иисуса Навина, ни в каком-либо из сочинений Иосифа Флавия среди 45 фигурирующих в них городов. Нынешний же Назарет, как показали археологические раскопки, появился на рубеже второго-третьего веков, но уже нашей эры.

Не случайно также, что в Евангелиях так много места уделено фарисеям, которых обличал столь яростно Христос, но ничего не сказано о назореях и близких к ним эбионитах, зелотах и ессеях (эссенах). В отличие от первых, которые предпочли жизнь в изгнании гибели в борьбе с римскими завоевателями, последние не подчинились требованию покинуть Иудею и были физически уничтожены римлянами. Поэтому в диаспоре фарисеи оказались главными оппонентами иудеохристиан, а о зелотах, эбионитах, назореях и ессеях остались лишь смутные воспоминания, размытые временем, но покрытые розовым флером, ибо именно назореи и ессеи и особенно эбиониты («нищие») и были протохристианами, именно их учение и отношение к жизни

легли в основу христианского мировоззрения, а отголоски проскальзывают в Евангелиях.

В самой Иудее сектантам-раскольникам ничего не светило, там поколебать основы иудейства было практически невозможно, настолько сильными были его позиции. Зато в диаспоре между еретиками и ортодоксами шла все более ожесточавшаяся борьба, но это характерно для всех религий: самое острое противостояние наблюдается не между конфессиями, а между различными течениями внутри каждой из них. Христиане в целом были всегда гораздо терпимее к мусульманам, чем к самим себе: католики к протестантам, православные к староверам и т.д. Отсюда понятно, почему антисемитизм пустил такие глубокие корни именно в христианском мире, — это все последствия той внутриконфессиальной борьбы, которая велась на заре христианства между иудеями и отколовшимися от них иудеохристианами. Борьба резко обострилась после 70 года, когда римляне подавили национально- освободительную войну в Иудее и разрушили Храм в Иерусалиме. А после отчаянного восстания иудеев в 138 году под предводительством Бар-Кохбы римляне вообще сравняли столицу с землей, а самих евреев изгнали из родной страны. На месте разрушенного Иерусалима был построен новый город, названный Элия Капитолина в честь императора Элия-Адриана. Там могли жить только римские поселенцы, выслужившие свой срок солдаты, греки, сирийцы — все, кроме евреев. А на горе Сион, где некогда стоял Храм, завоеватели пропахали символическую борозду плугом, чтобы изгладить даже память о бывшей святыне евреев.

Новые сотни тысяч беженцев хлынули в соседние Сирию, Малую Азию и Египет, но вместо того, чтобы помочь несчастным соплеменникам, местные иудеохристиане приняли их в штыки, ведь беженцы — сплошь правоверные иудеи, объективно укрепляли ортодоксальную часть диаспоры. Дело доходило до прямых столкновений, взаимная неприязнь достигла такого накала, что иудеи запретили христианам проводить свои богослужения в синагогах, после чего те стали строить для себя свои церкви. В Евангелиях, которых тогда было множество, все сильнее утверждались антисемитские идеи, и главная заключалась в том, что в смерти Христа повинны иудеи: отсюда и суд Синедриона в иудейскую Пасху, и сакраментальное «кровь Его на нас и на детях наших!» Этот кровавый навет, вложенный Матфеем в уста «всего народа», укоренился в христианском сознании, как ни одно другое обвинение против евреев, стал идеологическим обоснованием тех жутких гонений и преследований, которым подвергался ни в чем не повинный народ.

Страшное проклятие несли на себе почти две тысячи лет потомки евреев, рассеянные римскими завоевателями по всей империи, ставшей с четвертого века христианской. И только в год двухтысячелетия Рождества Христова Папа Римский Иоанн Павел II признал это обвинение ложным и принес покаянное извинение евреям. В расщелине иерусалимской Стены Плача — единственной сохранившейся стены Храма, разрушенного римлянами, — он оставил записку: «Боже отцов наших, избравший Авраама и его потомков, чтобы они несли имя Твое всем народам: Мы глубоко опечалены поведением тех, кто в ходе истории причинил страдания этим Твоим чадам, и, испрашивая у Тебя прощения, желаем установить поистине братские отношения с народом Завета. Иоанн Павел II».

Извинение или подслащенная пилюля?

Но что толку в этом извинении? Миллионы простых католиков, не говоря уже о православных и протестантах, которым Папа Римский вообще не указ, по-прежнему читают Евангелие от Матфея, где черным по белому написано про кровь Христа, которая на евреях и на детях еврейских! И в этом отношении особенно показателен фильм Мела Гибсона «Страсти Христовы». Уж кто-кто, но создатель нашумевшей киноверсии жития Христова, католик-традиционалист, отлично знал об извинении Папы. Но Гибсон принадлежит к числу тех фундаменталистов, которые, помимо всего прочего, отказываются подчиниться даже решению второго Ватиканского собора, снявшего с евреев обвинение в смерти Христа. Поэтому центральным моментом в фильме, его главной несущей конструкцией, оказался именно суд над Иисусом в Синедрионе. И что же Папа? Посмотрев фильм, он сказал: «Все так и было...» (It is as it was). Об этом сообщил прессе сопродюсер Гибсона некий Тив Мак-Эвити, судя по фамилии, шотландец, то есть католик. Он привез картину в Рим и сумел добиться ее просмотра самим Папой. Разразился вселенский шум, но лишь в Ватикане царили тишь да гладь, и только после почти двухнедельного тягостного молчания архиепископ Станислав Дзивич, самый приближенный к Папе человек, дезавуировал «благую весть»: «Святой Отец никому не высказывал свое мнение об этом фильме». Маловероятно, скорее, просто невероятно, чтобы Мак-Эвити мог позволить такую отсебятину, и в отношении кого? Самого Папы. Поэтому в опровержение Дзивича никто не поверил, мировая медиа восприняла его как хорошую мину при плохой игре. А собственно, почему плохой? Если самый первый Папа Римский Петр, будучи еще апостолом, в течение одной ночи трижды отрекся от своего «равви» — Иисуса, то почему было не отречься от собственных слов прямому наследнику Петра Иоанну Павлу II?

Не знаю, показывали ли фильм Папе в прокатном варианте, где самопроклятие евреев Гибсон вырезал под давлением американской общественности и в силу господствующей в США «поликорректности», или Папа дал столь лестную и положительную оценку первоначальному варианту — это не меняет суть проблемы. Иоанн Павел II, по существу, подтвердил своим авторитетом, что суд Синедриона в действительности состоялся, и что именно евреи обрекли Христа на смерть. Хотя Папа при своей энциклопедической образованности не мог не знать, что все было НЕ ТАК, ибо этого не было НИКАК!

Что же касается извинения Папы перед евреями, трактуемого как историческое событие, то ему грош цена, пока в Евангелии от Матфея остается это ядовитое жало: «Кровь Его на нас и на детях наших». Лишь после того, как этот навет будет вычеркнут из Нового Завета, станет возможным говорить о восстановлении исторической справедливости. Кому-то такое заявление может показаться ни больше, ни меньше как еретическим: редактировать само Евангелие?!! Но ничего невероятного в этой идее нет. Любой богослов, не говоря уже об ученых- библеистах, отлично знает, что все четыре канонических Евангелия явились миру не в готовом виде по божественному вдохновению, а писались долго и мучительно. Вначале они вообще носили устный характер, историю жизни Иисуса передавали из уст в уста бродячие проповедники, сиречь народные христианские сказители. Только в конце первого — начале второго веков эти сказания стали фиксироваться письменно, и число их насчитывало несколько десятков! Наконец, в 363 году на Лаодикийском соборе известные нам четыре Евангелия были включены в церковный канон, а все остальные объявлены апокрифическими. Но и эти четыре продолжали проходить редактуру вплоть до 381 года, когда их окончательный текст был утвержден II Константинопольским собором. Фраза о Крови достаточно поздняя, она фигурирует у Матфея и только у него: «И отвечая весь народ сказал...» (27; 24–25). Но как мог сказать «весь народ», когда у дворца перед Пилатом собралась всего лишь толпа иерусалимцев, если только она вообще собиралась, — этот факт тоже не выдерживает никакой критики. Но если даже допустить, что толпа все-таки собралась, как могла она так дружно скандировать: «Кровь его на нас и на детях наших »? Фраза эта — типично сакральная, как, скажем, «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад — пророк его», или: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», или: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», — это знает любой этнолог, но не знал безвестный редактор Евангелия от Матфея, вписав туда слова о Крови.

Появление в тексте у Матфея одиозной фразы досконально объясняет крупнейший на сегодня знаток этой проблемы Хаим Коэн в своей книге «Иисус: суд и распятие». В Древнем Израиле восклицание: «Кровь его на нас» — было ни чем иным как обычной формулой, требуемой от свидетелей на суде по уголовному делу, аналогичное англосаксонскому «Клянусь говорить правду, одну только правду и ничего кроме правды». По иудейскому закону, прежде чем свидетель давал показание, его предупреждали: знай, что уголовная процедура отличается от гражданской тем, что в гражданском иске человек может деньгами восстановить убыток, им причиненный, в то время как в уголовном деле кровь осужденного по твоему показанию будет на тебе и на твоих детях во веки веков.

Итак, клятву дает конкретный свидетель, но трудно, просто невозможно представить, чтобы толпа свидетелей хором вопила: «Клянусь говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды!» Очень интересно, как вышел из этого положения Гибсон, как у него ведет себя массовка: скандирует хором сакральную фразу или ее произносит от имени евреев первосвященник? И в том, и в другом случае это выглядело бы совершенно нелепо. Скорее всего, именно поэтому, а не по причине «политкорректности», и вырезал Гибсон скандальную сцену, ибо по поводу «политкорректности» он выразился более чем откровенно: «Я думал об этом. И, честно говоря, хотите услышать правду? Е**ть я все это хотел. Вот вся правда. Мне наплевать. И я вам говорю именно то, что думаю».

Тогда получается, что и распятия не было? И жертвенная смерть Христа — всего лишь миф, одна из еврейских народных сказок, ставшая основой религиозного учения множества других народов? Нет, было распятие, и суд был! Только суд тот вершил не Синедрион, а прокуратор Иудеи Понтий Пилат.

Необъяснимая метаморфоза

Вот уже по меньшей мере три столетия как библеисты (ученые, занимающиеся изучением Библии), так и простые верующие, но думающие, пытаются понять, как же могла произойти столь резкая, и по существу мгновенная, перемена жителей Иерусалима и многочисленных паломников в их отношении к Иисусу Христу? Вспомните, каким триумфальным был вход его в Иерусалим! Толпы народа встречали прославленного проповедника с ликованием, «многие же постилали одежды свои по дороге, а другие резали ветви с дерев и постилали по дороге. И предшествовавшие, и сопровождавшие восклицали: осанна! Благословен грядущий во имя Господне! Благословенно грядущее во имя Господа царство отца нашего Давида! Осанна в вышних!» (Мк. 11,8–10). И все дни, предшествовавшие аресту, Христос был с народом, «уча в Храме» (Мф. 26,57). И вдруг тот же самый народ, якобы по наущению старейшин и книжников, мгновенно и диаметрально меняет свое настроение

и яростно требует от Пилата: «Распни, распни Его!»

Подобная метаморфоза совершенно исключена. Пилата евреи ненавидели со страшной силой, как, впрочем, и он их. Но не пользовались также любовью народной, да что там любовью, — простым уважением, и первосвященник, и все остальные семьдесят членов Синедриона. Почти все они принадлежали к саддукеям — аристократическому сословию, сосредоточившему в своих руках огромные богатства и сотрудничавшему с римскими оккупантами, то есть были коллаборационистами, как назвали бы их сейчас. Завоеватели осквернили сам институт первосвященства: если прежде первосвященник избирался пожизненно, то при римлянах его стал назначать прокуратор. И если прежде первосвященник был символом еврейской национальной и религиозной гордости, то теперь он стал олицетворением национального предательства и унижения. Прокураторы меняли первоиерархов, как перчатки, ибо брали за назначение большие деньги. И только каденция Каиафы оказалась на редкость продолжительной — с 18 по 36 год, на семь лет дольше правления самого Пилата ( 25 - 36 годы). Уже одно это говорит об особой лояльности Каиафы к римлянам, что само по себе служило источником неприязни к нему простого народа.

В противоположность саддукеям особой симпатией масс пользовались назореи и особенно зелоты — наиболее радикальные противники римского владычества. К партии зелотов принадлежали сикарии (кинжальщики), нечто вроде боевой дружины. Из страха перед ними члены Синедриона никогда бы не посмели провести суд над проповедником- назореем, каковым был Иисус — в ответ немедленно последовала бы месть сикариев, тем более, что один из апостолов, а именно Петр, скорее всего, был из их числа — это он отрубил мечом ухо рабу первосвященникову во время ареста Иисуса в Гефсиманском саду, а у Луки упоминается про «Симона, прозываемого Зилотом» (6; 13,15). Известно также, что сикарии убили за чрезмерное усердие перед римлянами первосвященника Ионатана. Таким образом, никакой перемены в отношении к Иисусу у простых иудеев произойти не могло, это все позднейшие фантазии евангелистов диаспоры, совершенно не знавших исторических реалий Иудеи начала первого века. Косвенное подтверждение того, что симпатии иудеев к Иисусу не переменились, мы находим в Евангелии от Луки. Когда Христа вели на казнь, то «шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем» (23,27). Великое множество! Но вот Иоанн, творивший свое Евангелие гораздо позже, чем Лука, приписывает иудеям уже вовсе несусветное — они, якобы, даже шантажировали Пилата: «Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий делающий себя царем, противник кесарю» (19,12). После чего Пилату ничего не оставалось, как подчиниться требованию толпы, ибо Иисус обвинялся уже не просто в богохульстве, но, что для римского правителя было гораздо важнее, «в преступном оскорблении его Величества» (crimen lease maiestatis), то есть деянии, относившемся к тягчайшим преступлениям против императора. «Тогда наконец он предал Его им на распятие. И взяли Иисуса и повели... И неся крест Свой, Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски, Голгофа; Там распяли Его...» (Ин. 19,17). Этот текст имеет совершенно однозначный смысл, который невозможно трактовать в другую сторону: распяли Христа евреи. Но не могли простые евреи провоцировать Пилата на казнь Иисуса обвинением в недостатке любви к кесарю — для них «кесарь», то есть император римлян, олицетворял все то зло, которое обрушилось на Иудею, о каком верноподданичестве евреев к кесарю может идти речь, если они ненавидели его всеми фибрами души и восставали против его власти при любом удобном случае! Далее у того же Иоанна мы читаем, что на казни «присутствовал Пилат, “первосвященники” и “многие из иудеев, потому что место, где был распят Иисус, было недалеко от города” (Ин. 19,20). Здесь так и просятся строки из песни Владимира Высоцкого: «Нет, ребята, все не так, все не так, ребята!». Далее тот же Иоанн, явно противореча себе, уже через две строки сообщает: «Воины же, когда распяли Иисуса...» (19,23), и далее: «Один из воинов копьем пронзил Ему ребра...» (19,34). «Воины» — и есть римляне, ибо у покоренных евреев воинов не было, так как не было армии, как у всякого покоренного народа. А после смерти Иисуса ученик его Иосиф из Аримафеи «просил Пилата, чтобы снять тело Иисуса; и Пилат позволил» (Иоанн; 19:38). Если бы Иисуса казнили евреи, то никакого разрешения у Пилата выпрашивать Иосифу не пришлось бы, он бы обратился к первосвященнику. Но в том-то и дело, что в иудейском законодательстве смертная казнь через распятие вообще отсутствовала, более того, она считалась богомерзкой. Еврейский закон предписывал четыре способа казни преступника: побиение камнями, удушение, вливание расплавленного металла в горло и убиение мечом — такую казнь применил Ирод Антиппа, когда по его приказу Иоанну Предтече отрубили голову. Вот почему не могли евреи требовать: «Распни его!»

Не менее красноречива и другая деталь, которая подтверждает тот факт, что евреи не осуждали Христа и не считали его преступником. Иисуса после снятия с креста похоронили по иудейскому обряду «в гробе, высеченном в скале, где еще никто не был положен» (Лк. 23,53). У Иоанна описание погребения еще красочнее: «Они взяли Тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают иудеи» (19,40). Преступников же, осужденных на смерть Синедрионом, закапывали в земле за чертой города.

Кстати, не знал Иоанн и того, что Синедрион имел право казнить, если преступление иудея входило в его компетенцию. Иисусу, соглас

но евангелиям, инкриминировалось богохульство, а за это как раз и карал Синедрион, а не римляне. «Пилат сказал им: возьмите Его вы и по закону вашему судите Его. Иудеи сказали ему: нам не позволено предавать смерти никого» (18; 31). Да нет же, вполне позволено, если не противоречит закону.

Вот как это было скорее всего

Но если «все не так», то тогда как? Распятие, несомненно, имело место быть, так же, как и суд: народное творчество при всем богатстве воображения, тем не менее, всегда опиралось на жизненные реалии. «Что-то» несомненно было, но что именно, а главное – как? На это обстоятельство обратил внимание еще Жан Жак Руссо: «Такие вещи не выдумываются просто так».

Мы можем реконструировать события только умозрительным путем: при помощи логики и элементарного знания истории. Понтий Пилат был шестым по счету правителем Иудеи, то есть римским наместником и главным военным начальником этой области. Он происходил из самнитов и своей должности достиг верной и преданной службой Риму. Видимо, Пилат показал себя хорошим воином, о чем говорит его фамилия (pilus — дротик, копье). Но в остальном он отличался солдафонской тупостью и жестокостью, высокомерием по отношению к подвластным ему иудеям и полным непониманием их традиций и мировоззрения, что часто приводило к волнениям вплоть до массовых выступлений, которые Пилат топил в крови. Он настолько ожесточил против себя подвластный ему народ, что, в конце концов, император лишил его должности и отправил в ссылку в Галлию, где, по преданию, он и умер.

Волнения и беспорядки обычно провоцировались подстрекательскими речами бродячих проповедников. С ними Пилат расправлялся решительно и быстро, без долгих разговоров отправляя на крест. За годы правления Пилата таких «пророков» объявилось более тридцати, и все они прошли свой крестный путь. Сведения о них Пилат получал от своей широко разветвленной агентуры. Иосиф Флавий пишет, что доносчики были повсюду, доносительство приняло характер своего рода эпидемии. Отсюда и предательство Иуды. Не исключено, что об Иисусе сообщил Пилату сам Каиафа, он в не меньшей степени, чем прокуратор был заинтересован в порядке и стабильности. И не только по причине личного благополучия. Так или иначе, но он нес ответственность за свой народ, как и остальные члены Синедриона, отлично понимавшие, что если позволить Иисусу проповедовать и возмущать людей и дальше, «то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом... Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин. 11,48–50).

Постоянной резиденцией прокуратора была Кесария - порт на Средиземноморском побережье, который отстроил Ирод Великий и назвал так в честь императора (кесаря) Тиберия, сделав его фактической столицей Иудеи. Здесь с 6 года н.э. находилась резиденция прокураторов и стоял сильный гарнизон. Но на Песах, когда в Иерусалим стекалось множество паломников со всей Иудеи, Пилат со своей когортой преторианцев тоже перемещался сюда, чтобы держать ситуацию под контролем.

Логично предположить, что из боязни вызвать еще большее ожесточение народа члены Синедриона не стали сами чинить расправу над Иисусом, а сообщили о нем Пилату. О том, что Христа арестовали люди Пилата, говорит тот факт, что им понадобился кто-то из местных, кто знал бы в лицо Иисуса. Вспомним его ответ Каиафе: «Я говорил явно миру; я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда Иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего» (Ин. 18,20).

Правда, у Иоанна, у которого постоянно концы с концами не сходятся, несколько раньше сказано так: «... Иуда, взяв отряд воинов и служителей от первосвященников и фарисеев, приходит туда с фонарями и светильниками и оружием. Иисус же, зная все, что с ним будет, вышел и сказал им: кого ищете: Ему ответили: Иисуса Назорея. Иисус говорит им: это Я. Стоял с ними и Иуда, предатель Его... Тогда воины и тысяченачальник и служители Иудейские взяли Иисуса и связали Его» (18; 3–5, 12).

Уже теплее. Эта версия ближе к правде. Здесь действуют римляне во главе со своим центурионом и помогающие им служители Храмовой стражи, своего рода местная полиция, которые хорошо знали Иисуса, поэтому никакого поцелуя Иуды не понадобилось, Иисус сам предает себя в руки пришедших за ним римлян. Далее следует предположить, что его прямо из Гефсиманского сада препроводили в преторий, а оттуда — на Голгофу, и никакого суда Синедриона и сцен с участием Пилата просто не потребовалось бы. Распятие смутьянов считалось рутинной процедурой, участие прокуратора в вынесении приговора да еще с обсуждением его с толпой евреев абсолютно исключено: суд его был сугубо личным, скор и несложен — он просто передал свой вердикт центуриону, и тот исполнил его.

Иоанн также приписывает Пилату участие в самом распятии: «Пилат же написал и надпись и поставил на кресте. Написано было: Иисус Назорей, Царь Иудейский» (19; 19). А потом правитель стал препираться с «первосвященниками» — имеются в виду, видимо, Каиафа и члены Синедриона. Для последних само присутствие при распятии

уже было бы святотатством, для Пилата же — унижением личного достоинства, как и пререкание с иудеями, даже самыми высокопоставленными.

Маловероятно и распятие в день Песаха, да еще в Иерусалиме. Флавий, оставивший полный биографический и психологический портрет Понтия Пилата, об этом факте, из ряда вон выходящим, нигде не упоминает. Подобное могло произойти где-нибудь в диаспоре, в Иудее же — никогда, ибо немедленно вызвало бы восстание возмущенных евреев. Не случайно Иоанн, в отличие от синоптиков: Матфея, Марка и Луки, — передвинул суд и распятие Иисуса на день раньше. В его Евангелии эти трагические события происходят накануне Песаха, но, скорее всего, казнь состоялась за несколько дней до праздника.

Вот почему, когда я читаю Декларацию II Ватиканского собора «Об отношении к нехристианским религиям» или извинение Папы, произнесенное им у стены Плача в Иерусалиме, а потом беру Новый Завет и читаю в нем про «кровь Его», мне очень хочется напомнить слова Иисуса Христа: «Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма?» (Лк. 11,35).

Цензура или «нравственный закон во мне»?

Почти две тысячи лет Новый завет учил последователей Христа соблюдать его главную заповедь: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Но эти же две тысячи лет он внушал христианам ненависть к евреям, якобы распявшим Христа. Как остроумно заметил Семен Резник, один из крупнейших исследователей кровавого навета, «религия любви находила объект оправданной ненависти. Так создавалась атмосфера, в которой становились возможными погромы, изгнания, казни, всевозможные запреты и ограничения, черта оседлости и гетто, бесчисленные издевательства и — наветы, наветы, наветы. И — Холокост».

Сегодня говорить о некой новой редакции сказаний евангелистов, наверное, преждевременно и даже бессмысленно: вряд ли пойдут на это и католики, и православные, и протестанты, ибо для них Новый Завет был и остается священной книгой. Но в то же время нельзя закрывать глаза на те противоречия, которыми полны Евангелия, тут, как говорится, надо отделять зерно от плевел. Сделать это можно только одним способом — просвещая людей, помогая им читать Новый Завет в историческом контексте. Это ни в малейшей степени не будет выглядеть как оскорбление верующих, это лишь укрепит их веру в те высокие нравственные ценности, которые проповедовал и заповедовал Христос.

Фильм же «Страсти Христовы», то он так же далек от Христа, как и «христолюбие» Солженицына. Фильм этот (как и «Двести лет вместе») — сгусток ненависти и зла, а Христос, повторяю, учил любви и добру. Причем, зло у Гибсона олицетворено в евреях: эти исступленные, изуродованные ненавистью лица, эта кипящая злоба, которую изрыгает толпа иудеев. Гибсон закладывает такой эмоциональный заряд, что невольно проникаешься омерзением к гонителям и хулителям Христа. «Если я, правоверный еврей, могу после просмотра фильма испытывать ненависть к евреям, то как он должен воздействовать на правоверного христианина»? — такое заключение сделал видный американский психиатр Марк Комрад. Я не считаю себя правоверным христианином, ибо придерживаюсь атеистических убеждений, но покидал зал с осадком, щемящим душу, подавляющая же масса воцерковленных зрителей после просмотра фильма еще больше утверждалась в том, что, действительно, «жиды Христа распяли». Так и «Двести лет вместе» оставляют у неискушенного читателя уверенность, что «жиды Россию погубили». Российские правозащитники, решили было подать в суд на создателя фильма «Страсти Христовы» и его прокатчиков, справедливо усмотрев, что «фильм разжигает неприязнь к евреям, воскрешая старый миф о виновности всего иудейского народа в казни Иисуса Христа.

На это заявление немедленно отреагировал — нет, не Мел Гибсон и не российские прокатчики фильма, а профессор Московской духовной академии и один из главных идеологов Русской Православной Церкви диакон Андрей Кураев. Он организовал пресс-конференцию, на которой заявил, что «попытка инициировать судебное разбирательство по поводу фильма Мела Гибсона — это косвенная попытка суда над Евангелием». Диакон напомнил, как в 20–30-е годы комсомольцы любили устраивать показательные «суды над Христом». Кроме того, А.Кураев отметил, что инициатива правозащитников является «попыткой создать прецедент введения цензуры на классические произведения мировой культуры».

Диакон Кураев известен как ярый антисемит и даже расист. И, как всякий антисемит и расист, он в своих произведениях постоянно передергивает факты, подобно карточному шулеру, что, кстати, неоднократно отмечалось во многих СМИ. Остался верен себе диакон и на сей раз. Ни о каком суде над Евангелием и тем более над Христом в заявлении Московского Бюро по правам человека не было даже и намека, это исключительно инсинуации диакона. Речь шла о судебном иске к Гибсону, который вроде бы строго придерживался евангельского повествования, но на деле извратил и дух Евангелия, и само учение Христа. То есть, формально у него, вроде бы, все и правильно, а по существу — издевательство.

Дьякона Кураева целиком и полностью поддержал протоиерей Валентин Асмус, пользующийся репутацией фундаменталиста и консерватора. Он считает, что фильм «с полнейшей исторической, даже археологической точностью воспроизводит евангельские события». Правильнее было бы сказать «с точностью до наоборот». В фильме есть просто прямые искажения евангельского текста, а что касается тона, который, как известно, делает музыку, то он полностью противоречит Евангелию, ибо пропагандирует жестокость как норму и в этом его отличительная особенность, что отметили почти все рецензенты, а прессу фильм получил богатейшую.

Но в одном я полностью согласен и с А.Кураевым и с В.Асмусом: суд над Гибсоном — дел осовершенно не стоящее. Как и над Солженицыным. Однако объяснять ядовитую суть фильма и книги «Двести лет вместе», по моему мнению, — долг как правозащитников, так и священнослужителей. Тем более, что среди последних немало таких, которым Кураев по части юдофобии в подметки не годится, чего стоит один только покойный митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн. «С того момента, как иудеи распяли Мессию, Иисуса Христа сына Божия, которого они должны были принять с благоговением и любовью, ибо именно им Бог доверил знание о том, что Христос придет спасти человеков от греха, — с этого момента основой иудаизма стало воинствующее антихристианство», — так утверждал его высокопреосвященство, переворачивая все с ног на голову, ибо именно основой христианства с момента его зарождения стал воинствующий антисемитизм. А ведь точки зрения митрополита Иоанна придерживается — и порой даже с большим рвением, — весьма значительная часть православного клира.

Что же касается цензуры, то снимать или не снимать такой фильм, запускать или не запускать его в прокат, писать или не писать, а затем публиковать «Дести лет вместе» — это не ее вопрос. Это вопрос общей культуры и, как сказал бы великий Кант, «нравственного закона во мне». Его отсутствие или игнорирование превращает цивилизованное общество в зверинец, где распахнуты клетки с хищниками. Вспомним нацистскую Германию.

РУССКИЙ ЕВРЕЙ

Я очень долго и мучительно думал, как завершить эту книгу, и уже почти написал главу «И все-таки вместе», где пытался показать, что совместное проживание русских и евреев принесло больше пользы и тем, и другим, и что вклад евреев в русскую культуру и науку, особенно в последнее столетие, трудно переоценить. Но мои рассуждения невольно сбивались на статистику, а вот сам дух взаимного тяготения русских и евреев передать никак не удавалось. Видимо, одной главы для такой темы мало, да и одной головы тоже. И вдруг совершенно случайно я узнал, что Виталий Лазаревич Гинзбург написал автобиографию для Нобелевского сборника и попросил его дать мне ее почитать. Мы знакомы уже давно, и за прошедшие годы я успел проникнуться к этому человеку глубочайшей симпатией. Именно симпатией (от греч. simpatheia — влечение, внутреннее расположение к кому-, чему-либо). Если бы Нобель среди известных премий учредил еще одну — за благородство и широту души, то Виталий Лазаревич, несомненно, удостоился бы и ее.

Но сейчас речь не о Гинзбурге как о человеке или ученом-физике. В той части своей автобиографии, которую он посвятил еврейскому вопросу, В.Л. с присущей ему прямотой, философичностью и глубиной осветил эту проблему, причем выйдя далеко за российские границы. Так думает, как мне кажется, не только русский еврей, но любой еврей, живущий в диаспоре, но для которого страна, в которой он живет — родная. В рассуждениях Гинзбурга о еврейском вопросе меня привлекли две ипостаси: честность и интернационализм. Последнее понятие приобрело благодаря большевистской практике чуть ли не ругательный характер. На самом же деле интернационализм более, чем естественен для каждого культурного человека, и нет ничего удивительного, что его выразителем является академик Гинзбург — прежде всего в силу своей высокой общей культуры. И прежде всего именно по этой причине я и посвятил свою книгу Виталию Лазаревичу — еврею, которому одинаково дороги как русский дух, которым была благотворно пронизана вся его жизнь, так и еврейское национальное

чувство, носителем которого он себя считает. И в этом нет никакой раздвоенности, «двоеданства», напротив, я вижу здесь слитность, как в медали, которая по определению не может быть односторонней.

Нет избранных народов

«Как еврей, я не могу и здесь не остановиться на “еврейском вопросе”, хотя так мне и не вполне ясно, почему этот совсем небольшой, многострадальный народ оказался в фокусе мировой политики. Для понимания дальнейшего должен сделать несколько замечаний. Евреи сохранились как нация, не ассимилировались, как принято считать, в силу приверженности иудаизму, тому, что считали себя избранной нацией. Я атеист и интернационалист, т.е. не считаю никакой народ “избранным”, в частности, не считаю, что евреи лучше, скажем, арабов. Еврейского языка (ни иврита, ни идиша) я не знаю; кстати, жалею об этом, но нет у меня способностей к языкам, а мой родной язык русский. Казалось бы, я должен был ассимилироваться. Но это совершенно не так, я даже помыслить никогда не мог и не могу об отречении от своего народа. Каковы причины? Сам хорошо не знаю и не понимаю. Конечно, существенны семейные корни, некоторые еврейские традиции в семье были. Не менее существенен антисемитизм. Хотя я непосредственно от него особенно не пострадал, но «жидом» и меня называли. Я уже не говорю о временах, когда после войны у нас расцвел государственный антисемитизм.

Так или иначе, в силу всех этих и возможно каких-то других мне непонятных причин (а вдруг дело в генах, их роль до конца еще не ясна), я являюсь, так сказать, носителем еврейского национального чувства. Это отнюдь не национализм, ибо под национализмом я понимаю мнение или о превосходстве “своей” нации или, по крайней мере, стремление оправдывать и защищать “своих”. Категорически отрицаю наличие таких чувств. Напротив, самым ярким проявлением у меня еврейского национального чувства являются стыд и негодование, когда я сталкиваюсь с евреем-негодяем и, вообще, отрицательной личностью. Одновременно меня радует, если достойный человек является евреем. Так, я очень рад, что Эйнштейн был евреем, да и немало других выдающихся людей. Не вижу в этих чувствах ничего постыдного. Стыдно устраивать “своего” за чужой счет, стыдно прощать “своего” мерзавца. А гордиться “своим” хорошим человеком мне не стыдно. Вместе с тем объяснить и как следует понять эти свои чувства не могу. Но это уже другой вопрос. Кстати, чтобы избежать подозрений в неискренности, позволю себе заметить, что моя первая жена и вторая жена — русские. Муж дочери — еврей. Муж внучки — русский. Проблемы здесь не вижу, такова жизнь.

Я разразился вышеизложенным частично для того, чтобы пояснить, почему интересуюсь Израилем и его судьбой. Очень рад, что существует это государство, где наконец-то евреи не являются меньшинством, часто гонимым и униженным. Вместе с тем, многое мне там не нравится. Не в порядке важности, но не могу не отметить клерикализм. Синагоги в истории евреев играли роль не только молитвенных домов, но и центров общины. Поэтому можно в Израиле понять какую-то государственную поддержку религии. Но все хорошо в меру. Не вижу оправдания отсутствию, во всяком случае, в ряде мест, общественного транспорта по субботам, да и ряда других и, иногда, более важных ограничений или следствий религиозного характера. Тем самым атеисты дискриминированы. Еще важнее отсутствие всякого единства в стране, наличие очень большого количества проявлений тех злоупотреблений преимуществами демократии, о которых писал выше. Поэтому, как я считаю, само существование государства Израиль находится под угрозой, а его ликвидация была бы новой катастрофой типа Холокоста. Пишу об этом здесь, хотя и сознаю, что, быть может, это неуместно, ибо возмущен поддержкой Арафата и его банды со стороны антисемитских и одновременно “прогрессивных” и “левацких” сил Запада.

И дело здесь вовсе не в моей, якобы, антиарабской позиции. Сталин и Гитлер решили бы палестинскую проблему за 48 часов. Уничтожили бы или Израиль, или, что менее вероятно, палестинскую автономию, депортировали бы неугодное население куда-нибудь подальше. В цивилизованным мире такое «решение», конечно, недопустимо. Мое мнение состоит в том, что нужно и можно иметь два совершенно изолированных государства. Все, знающие уроки истории (например, историю “дружбы” католиков и протестантов в Северной Ирландии), или видевшие по телевидению пляшущие толпы палестинцев всех возрастов при показе по тому же телевидению террактов 11 сентября, унесших жизнь тысяч невинных людей, не могут питать никаких иллюзий насчет дружбы и любви между палестинцами и израильтянами. Точнее, допускать в обозримом будущем такую возможность (или делать вид, что они ее допускают) могут только совершенно безмозглые банкроты, добившиеся в свое время пресловутых соглашений в Осло. Поэтому убежден в невозможности в настоящее время подлинно дружественного сосуществования Израиля и государства Палестина. Выход, на мой взгляд, один — полная изоляция этих государств друг от друга. Это невозможно при сохранении большинства израильских “поселений” на палестинской территории. Их нужно убрать, и это не вопрос права. Один израильтянин говорил мне, что земля под “поселе

ниями” не была аннексирована, а была куплена. Тем лучше, но из этого лишь следует, что можно пытаться “разменять” поселения на землю арабов, живущих в Израиле. Эти израильтяне-арабы — единственное подлинное препятствие к полному разделению двух государств*. Но и оно не является решающим. Нужна, конечно, и непроницаемая “стена”, разделяющая два государства.

Совершенно недопустимо использование палестинских рабочих на территории Израиля. Такое использование, как приходилось слышать, мотивируется гуманистическими соображениями, якобы заботой о бедных арбах. На самом деле, как я думаю, многие израильтяне не хотят делать “черную” работу, а своя рабсила, несмотря на безработицу, дороже или недоступна. Палестинцы же, работающие в Израиле, не могут не ненавидеть своих богатых хозяев, и это источник дополнительного антагонизма. История ввоза черных рабов в Америку могла бы чему-то научить. А о палестинцах должны позаботиться их собратья в богатых арабских странах. Известная проблема существует также и в связи с тем, что Иерусалим является очень важным центром с религиозной точки зрения не только для иудеев, но и для христиан и мусульман. Однако не вижу, почему свободная религиозная жизнь не может быть обеспечена при наличии соответствующего соглашения (и, скажем, международного контроля) и в условиях, когда Иерусалим является столицей только Израиля.

Вопрос же о Голанских высотах представляется мне совершенно надуманным. Я сам там был и видел развалины большой древней синагоги. Почему же это “исконная сирийская земля”? Сирия напала на Израиль, была разгромлена и потеряла Голанские высоты. Сирийского населения на этой территории сейчас нет, ее потеря — плата Сирии за агрессию. Почему те, кого такое положение возмущает, не требуют возвращения Германии Кенигсберга и окрестностей, переименованных в Калининград и Калининградскую область? Таков результат нападения Германии на СССР, и никто, в том числе и немцы, не собирается его пересматривать. Меня, между прочим, возмущает, что части Восточной Пруссии и Кенигсбергу присвоено имя Калинина, этого ничтожества, лизавшего сапоги Сталину, сославшего в концентрационный лагерь ни в чем ни повинную жену того же Калинина.

Я реалист и уверен, что вышеизложенный “план Гинзбурга” осуществлен не будет и только вызовет злобу и насмешки псевдодемократов и “миротворцев”. Что же, это их дело, мне же хотелось высказать свое мнение, пользуясь свободой слова». К этому отрывку из речи Нобелевского лауреата мне хотелось бы добавить рассказ об истории женитьбы Виталия Лазаревича. Она, как мне кажется, лучше всего иллюстрирует взаимоотношения русских и евреев, когда это касается не национальных, а сугубо человеческих чувств.

.

Не помогла и атомная бомба

Они познакомились в городе Горьком, «где ясные зорьки» и где проживала Нина Ермакова после освобождения из лагеря. Точнее, она проживала в селе Бор, так как ей, бывшей политзаключенной, было запрещено жить в больших городах, а тем более в режимных, каковым являлся бывший Нижний Новгород. И она каждый день на пароме переправлялась на противоположный берег, где училась в Политехническом институте. Однажды даже чуть не утонула, когда паром перевернулся и она оказалась в ледяной воде – дело происходило поздней осенью. После чего сняла комнату в Горьком, и жила там полулегально. Гинзбург же приехал однажды читать лекции, и в честь столичного гостя устроили вечеринку, они познакомились, и молодой учёный влюбился с первого взгляда в красавицу и умницу студентку. Роман их, учитывая характеры обоих фигурантов, развивался бурно, и вскоре они поженились. Любовь, конечно, великое чувство, но время было далеко не простое. Со стороны молодого доктора наук это был дерзкий поступок, вызов властям – жениться на ссыльной, дочери врага народа, террористке, якобы задумавшей убить самого товарища Сталина! Но девушка была так красива, так обворожительна, так очаровательна! Как то один из друзей Виталия Лазаревича, долго рассматривая фотографию молодой Нины Ивановны, глубоко вздохнул и сказал под громкий смех гостей: «А Гинзбург – не дурак!» В те далёкие сороковые годы Виталий Лазаревич участвовал в атомном проекте, это и уберегло его, но отнюдь не помогло добиться разрешения на проживание законной жены в Москве. Семь лет они так и жили: Виталий Лазаревич, имея постоянную работу в московском ФИАНе, подрядился в качестве нагрузки заведовать кафедрой в Горьковском университете и постоянно наезжал, ему даже дали комнату в коммуналке, куда перебралась Нина Ивановна. Она вообще очень оптимистическая женщина по своей натуре и обладает большим чувством юмора, что и помогло ей в немалой степени пережить и тюрьму, и последующие невзгоды. Разрешение вернуться в Москву Нина Ивановна получила лишь после смерти Сталина.

Нина Ивановна и Виталий Лазаревич поженившись почти три месяца никак не могли расписаться: Дело в том, что у невесты не было паспорта, а лишь справка о том, что она – ссыльно-поселенка. Надо было или ехать в Бор, но тамошний председатель сельского исполкома был жутким ненавистником врагов народа, к коим он причислял Ермакову. Но и Нина Ивановна не даром обладала решительным характером. В один прекрасный день она села вечером в поезд и утром была в Москве, куда въезд ей был строжайше запрещён. Это было за две недели до нового 1947 года. В столице в тот день стоял дым коромыслом: меняли деньги согласно денежной реформе. Может поэтому работница ЗАГСа не стала придираться и быстро выписала брачное свидетельство. Так стали Гинзбург и Ермакова законными супругами уже вполне официально. А далее была долгая и счастливая жизнь. И как-то в разговоре со мной Виталий Лазаревич полу-шутя, полусерьёзно сказал: «Чтобы стать лауреатом Нобелевской премии, надо суметь долго жить.- Он имел в виду тот факт, что ему присудили премию в 87 лет за 30-летней давности открытие. Потом он посмотрел на свою жену, и по его взгляду я всё понял без слов. Виталий Лазаревич ничего не сказал, он вообще, как я успел заметить за время нашего знакомства, человек не пафосный. Но это отнюдь не означает, что он лишён эмоций…

О ВРЕДОНОСНОСТИ ЕВРЕЕВ

(С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ГОСУДАРСТВЕННИКА АЛЕКСАНДРА

СОЛЖЕНИЦЫНА И ГУМАНИСТА НИКОЛАЯ ЛЕСКОВА)

Одной из тем покаяния, глубоко и всесторонне разработанной Александром Исаевичем, является неприглядная роль евреев в спаивании русского народа, что, конечно же, не преминул отметить национал- патриот Бондаренко: «Евреи спаивали народ, за это они и должны нести историческую ответственность». Вот так, коротко и ясно. В результате с примирением, выражаясь языком Солженицына, произошла некая невылазность и перекачливость. Посмотрим теперь, а что с равновесием? Увы, здесь тоже сплошной переклон.

После убийства народовольцами 1 марта 1881 года Александра II по югу России прокатилась волна еврейских погромов, хотя ни один еврей не участвовал ни в самом покушении, ни в его организации. В группу «метальщиков», или «бомбистов», как их стали называть впоследствии, входили только русские (их повесили через месяц после покушения, 3 апреля). Организаторов же теракта приговорили к разным срокам, а члена исполкома «Народной воли» Александра Михайлова осудили на вечную каторгу, но он умер через три года в Петропавловской крепости.

Итак, царя убивали русские, а бить стали евреев. Почему? Александр Исаевич доходчиво объяснил сей странный факт устами писателя Глеба Успенского: «Евреи были избиты именно потому, что наживались чужой нуждой, чужим трудом, а не вырабатывали хлеб своими руками»; «под палками и кнутами… ведь все вытерпел народ — и татарщину, и неметчину, а стал его жид донимать рублем — не вытерпел». Успенский, человек беспристрастный и вдумчивый, которого, как отмечал сам Солженицын, никто не мог упрекнуть в реакционности или в антисемитизме, написал эти строки, несомненно, в полемической запальчивости, с кем не бывает, но Александр Исаевич не мог не знать, что не вытерпел русский народ ни татарщины, ни неметчины, не терпел он также кнутов и палок, чему пример — крестьянские восстания Болотникова, Разина, Пугачева, не говоря уже о более мелких, направленных отнюдь не против евреев, а против своих же родимых русских помещиков. Да и с Успенским не все так просто. Прочтите внимательно его

* Эти строки писались до драматической ликвидации поселений.

«Власть земли», откуда Солженицын выдернул эти несколько строчек. Глеб Иванович в своих деревенских очерках пишет исключительно о том, как русские кабатчики спаивали русских крестьян, как их разоряли свои же русские кулаки и т.д. О евреях в этих очерках, за исключением приведенных строчек, вообще нет речи, и надо было очень постараться, чтобы во всей книге найти именно их, да еще так элегантно подстричь. Вот как выглядит цитата полностью, без того обрезания, которому подверг ее Александр Исаевич: «Евреи были избиты именно потому, что наживались чужою нуждой, чужим трудом, а не вырабатывали хлеб своими руками. Евреи — специалисты по части биржевой игры, но, как видим, и наши серячки не прочь от того, чтобы полакомиться даровой наживой. Евреи несдобровали — и наши серячки жалуются “на народ”, что “никаких нет способов”, “воля”, “драть надо”. Евреи жалуются в Англию на мужиков, наши действуют в волостных судах, справляются “своим средствием” при помощи всяких изворотов, о которых мы говорили выше…»

Как выражаются в таких случаях англичане, «no comments», то есть без комментариев. Я думаю, что этот абзац попал во «Власть земли» совершенно случайно, он смотрится здесь абсолютно инородным телом. Солженицын как писатель не мог этого не понимать. Но ему нужна была эта цитата (точнее, ее обрезок) для подкрепления сочиняемого им мифа, и он, не стесняясь, пошёл на откровенное передергивание.

Следует отметить, что Солженицын, дабы соблюсти объективность, как правило, своих оценок не дает, предоставляя слово, в основном, современникам тех событий; в книге обилие выдержек и ссылок. Бондаренко в газете «Завтра» довольно точно назвал книгу «цитатником Солженицына». Но цитаты можно надергать даже из ПСС В.И.Ленина так, что Владимир Ильич предстанет ярым антисоветчиком.

Когда-то тов. Сталин остроумно заметил, что не важно, как голосовать, важно, как считать голоса. Перефразируя «Отца народов», можно сказать (в отношении «цитатника Солженицына»), что не важно, что цитировать, важно, как подбирать цитаты. Дотошные критики подсчитали, что около 95% цитат, приводимых нобелевским лауреатом, носят антиеврейский характер и чуть более 5% отведены еврейской апологетике. Но даже эти крохи поданы так, что лишь с большим трудом можно понять их «проеврейский» характер, в чем мы убедились на примере Успенского.

Задолго до Солженицына о положении евреев в России написал историко-публицистический труд другой русской писатель Николай Лесков. Он никого не цитирует, его книга — это плод его «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». Труд по объему невелик — пять печатных листов, ровно в шесть с половиной раз меньше первого тома «Двухсот лет вместе», но по раз в десять перевешивает. А каким прекрасным языком написано — читается на одном дыхании, хотя это и не художественное произведение, и не исторический труд, это — докладная записка для так называемой Паленской комиссии.

Волна погромов 1881–1882 годов заставила царское правительство вновь обратиться к еврейскому вопросу. В начале 1883 года была высочайше утверждена «Высшая комиссия для пересмотра действующих о евреях в Империи законов». Со времен Екатерины II это был уже десятый (!) по счету подобный комитет. Его возглавил граф Константин Иванович Пален, бывший в 1867–1878 годах министром юстиции, человек довольно реакционных взглядов. «Комиссия вобрала в себя полтора-два десятка лиц из высшей администрации, членов министерских советов, директоров департаментов (иные со звучнейшими фамилиями, как Бестужев-Рюмин, Голицын, Сперанский), а также включила в себя семерых “экспертов из евреев” — влиятельнейших финансистов, как барон Гораций Гинцбург и Самуил Поляков, и видных общественных деятелей, как Я.Гальперн, физиолог и публицист Н. Бакст… и раввин А.Драбкин», — добросовестно перечисляет Солженицын. Но он ни словом не упоминает ни о том, что к работе Комиссии был привлечен Н.Лесков, ни о его «Записке». А вот что пишет об этом Ю.Гессен, автор двухтомной «Истории еврейского народа в России», цитатами из которой обильнейше сдобрена книга Солженицына: «Одни члены Комиссии склонялись к мысли о необходимости разрешить еврейский вопрос в духе человеколюбия и истинной государственной пользы; другие же знали лишь одно средство “борьбы с евреями” — репрессивные законодательные меры. Это обстоятельство побудило некоторых общественных деятелей снабдить членов Комиссии материалом по различным вопросам еврейской жизни, в каковой работе приняли участие еврейские и русские писатели; к числу последних принадлежал и Лесков».

Выбор на него пал не случайно. К этому времени Николай Семенович был уже маститым писателем, но слыл юдофобом. Виной тому была его манера письма, носившая на себе печать не только анекдотического элемента, как отмечает Ю.Гессен, но даже и шаржа. Этой чертой отличались и рассказы, в которых выступали евреи, особенно «Жидовская кувырколлегия» или «Ракушанский меламед». Но ни сам граф Пален, ни его коллеги «со звучнейшими фамилиями», скорее всего, не читали не только этих рассказов, но вообще лесковских произведений, ибо шаржирование евреев в них было добродушным и, что главное, в них нет предвзятого сопоставления евреев и русских в пользу последних; русских Лесков высмеивает с не меньшей язвительностью, так что даже ярче выступает роль евреев как жертв окружающего мира.

Н.Лесков — непревзойденный бытописатель русской жизни, в этом его превосходит разве только А.Чехов. Родился Николай Семенович в

1831 году в селе Горохово на Орловщине в семье небогатого судейского служащего, поповича. Вскоре семья переехала в Орел, где отец будущего писателя стал служить чиновником уголовной палаты. В 1839 году он, стремясь поправить дела, но еще больше — освободиться от чиновничьей службы, решил стать помещиком и купил имение в селе Панино, где и прошли детские годы Лескова. «Я не изучал народ... я вырос в народе на гостомельском выгоне с казанком в руке, я спал с ним на росистой траве ночного под теплым овчинным тулупом,.. я с народом был свой человек», — вспоминал он впоследствии. Но Лесков-старший оказался неудачливым землевладельцем, и семья окончательно обеднела. В конце концов имение сгорело, и 16-летний Николай был вынужден поступить на службу в Орловскую уголовную палату, ту самую, где в свое время тянул лямку его умерший от горя отец.

Три года проработал в палате юный Лесков, а в 1849 году его взял к себе в Киев родной дядя С.Алферов, профессор университета. Но молодой племянник не сидел у него на шее, а продолжил работу помощником столоначальника по рекрутскому столу ревизского отделения. Должность его была связана с постоянными разъездами по губернии, охватывавшей большую часть пресловутой «черты оседлости». Затем он меняет казенную службу на место управляющего имениями Нарышкиных и Перовских, «по делам которых я около трех лет был в беспрестанных разъездах... изъездил Россию в самых разнообразных направлениях, и это дало... большое обилие впечатлений и запас бытовых сведений»,- как отмечал впоследствии Лесков. Лишь в 1861 году, то есть уже тридцатилетним зрелым человеком, он переезжает в Петербург и целиком отдается писательскому труду.

Особо следует отметить его поездки по югу, когда он сопровождал переселяемых на новые земли крестьян, а также по «западным окраинам России» и четыре месяца отпуска, проведенных в Гродно, то есть в наиболее густо заселенных евреями областях. Жизнь российских евреев, таким образом, Лесков знал исподволь: и как чиновник, и как предприниматель, и как вдумчивый, наблюдательный и здравомыслящий человек. Знал не по докладным чиновников различного ранга, на основании которых Николай I принимал свои решения и которые (докладные) так охотно и так обильно цитирует Александр Исаевич, он знал положение российских евреев, каким оно было в действительности. Кроме того, к 80-м годам Лесков усиленно занимается религиозно- нравственными проблемами и преодолевает свое обыкновение писать обо всем в насмешливо-язвительном тоне и видеть дурное даже в хорошем.

По заданию Комиссии, но в еще большей степени по нравственному долгу, можно сказать — по зову души, было написано Лесковым в 1884 году иследование «Еврей в России: несколько замечаний по еврейскому вопросу». Записка Лескова, как и других, была представлена членам Комиссии анонимно, всего отпечатали 50 экземпляров.

Солженицын хорошо знал о существовании лесковской работы, ибо пару раз бегло цитирует ее. Так же бегло, как и В.Соловьева, Л.Толстого и М.Салтыкова-Щедрина, — все для того же «равновесия». Но о каком равновесии может идти речь, если ссылки на прогрессивных деятелей, осуждавших бесчеловечное отношение к евреям в Российской империи, буквально тонут в обширнейших цитатах представителей «патриотического общества» — оно тогда ничем не отличалось от нынешнего. Хорошо «равновесие», когда на одну чашу весов кладется пудовая гиря, а на другую — стограммовая!

Но оставим цитаты, с ними все ясно. Зададимся вопросом: почему все-таки обошел Александр Исаевич полным молчанием участие Лескова в паленской комиссии и почему вообще не дал развернутой характеристики докладной записки? Ведь написана работа не каким-нибудь щелкопером, а как-никак классиком русской литературы! К тому же эта работа — самое значительное из всего чего-либо написанного по еврейскому вопросу до 1917 года. Если не прав — осуди, если же прав… Но в том-то и дело, что прав Лесков, абсолютно прав, и правда его настолько убедительна, что Солженицын подсознательно понимал, что, опровергая ее, он сломает свое перо. Как это ни удивительно, но лесковский «Еврей в России» сегодня читается как рецензия на первый том солженицынских «Двести лет вместе», хотя написана была брошюра в 1883 году!

Впервые «Еврея в России» я прочел ещё в начале 90-Х и, честно говоря, основательно подзабыл, ибо еврейский вопрос никогда не был для меня смыслом жизни, он лишь стоял как один из многих в ряду проблем межнациональных отношений, в котле которых я вырос в многонациональном Тбилиси и в своей многонациональной семье. Одолев с натугой солженицынские «Двести лет вместе», я тут же перечитал Лескова, снова восхитился его талантливым повествованием, однако еще больше — по контрасту с Солженицыным — глубиной понимания темы, а также тем, что мы сегодня называем христианским гуманизмом. Лесков камня на камне не оставляет от мифа о спаивании русских евреями, об их, евреев, патологическом отвращении к земледельческому труду и вообще о нежелании заниматься производительным трудом, но исключительно торговлей и посредничеством и т.д., и т.п., что вытекает из книги Солженицына. И что еще очень важно: книга Лескова написана в очень доброй и сочувственной тональности, она сострадательна к евреям. Он их любит, но не потому, что они евреи, а потому, что они — тоже люди и в этом отношении ничем не отличаются от русских, немцев, китайцев и т.д. Лесков любит евреев сердцем, в отличие от того же Льва Николаевича, который любил их умом (впрочем, он всех любил умом), высказав это свое отношение к

ним в том духе, что «любить евреев трудно, но надо. Не для них — для себя». В этом христианство Толстого в корне отличается от христианства Лескова: для первого Христова заповедь «возлюби ближнего своего, как самого себя» — норма скорее поведенческая, тогда как для второго она — состояние души. Что же касается Солженицына, то евреев он не любил ни умом, ни сердцем, что сразу и так хорошо почувствовало «патриотическое общество».

Второй грех евреев, помимо спаивания русских людей, заключается, по Солженицыну, в упорном нежелании «богоизбранного народа» заниматься общественно полезным трудом, в первую очередь земледелием. Но если в книге вопрос растянут на добрую сотню страниц и в цитатах там сам черт ногу сломит, то в интервью, опубликованном в «Московских новостях», Солженицын, не имея возможности прикрыться чужим мнением, вынужденно раскрывает свою позицию, после чего становится понятно, по какому критерию подбирал цитаты нобелевский лауреат.

Главный редактор газеты просит разъяснить ему такой парадокс: «Вы описываете, как евреи полтора века приспосабливались царями к сельскому хозяйству — не удалось. А потом вы же сами и указываете на то, что когда создавался Израиль, то там потрясающее сельское хозяйство без земли, без воды». И вот какое объяснение этому «феномену» дал Александр Исаевич: «А парадокс в том, что своя земля — это страсть, это глубокое ощущение Родины. Своя земля. Никто за нас не сделает, нужно сделать самим».

На самом же деле здесь нет ни парадокса, ни феномена. Есть очередной миф, который Солженицын пытался выдать за историю. И есть история, которая ничего общего не имеет с этим мифом.

Первые переселенцы из России в Палестину, приехавшие на историческую Родину с твердым намерением заняться здесь сельским хозяйством, потерпели такой же абсолютный крах, как и те местечковые их собратья, которых цари переселяли из черты оседлости в степи Новороссии. Было это в 1882 году, сразу после той волны погромов, о которых рассказывалось выше. Тогда на Украине образовалась молодежная еврейская организация «Билу» (от первых букв слов «Бейт Яаков лху ве нелха», что означает: «Дом Иакова! Вставайте и пойдемте!»).

«Первыми прибыли 14 человек и начали работать в сельскохозяйственной школе “Микве Исраэль”, — говорится об этом в “Еврейской энциклопедии”, на которую так обильно ссылается в своей книге Солженицын, но только, когда это ему выгодно. — Молодые люди жили коммуной. Этот эксперимент закончился неудачей... Плохие урожаи и трения с еврейскими хозяевами были большим разочарованием для билуйцев... В конце концов организация “Билу” прекратила существование».

Подробно и обстоятельно об истории становления еврейского сельского хозяйства в Палестине рассказано в книге профессоров Иерусалимского университета Дана Горовица и Моше Лисака «От Ишува к Государству Израиль в период государственного мандата». Переселенцы из России в 80-х годах XIX века были, в основном, мелкие торговцы и ремесленники. Все их попытки заняться сельским хозяйством кончались, как и у билуйцев, неудачей. Дело сдвинулось с мертвой точки лишь после того, как к нему подключились опытные организаторы, или, как сейчас говорят, менеджеры,поставившие его на научные рельсы: стали создаваться кооперативы, земледельческие общества, была образована палестинская землеустроительная компания и т.д., которые финансировались еврейскими «олигархами» от российского Гинцбурга до французского Ротшильда.

Что же касается России, то здесь «от земледелия евреи... в основном уклонились», с сожалением констатирует Солженицын. Как ни старались «заботившиеся о благе еврейства» Александр I и особенно его преемник Николай I, какие только усилия не предпринимали: и земли бесплатно предоставляли, и от недоимок, и даже от рекрутского набора добровольцев-колонистов освобождали, - «Но... донесения самых разных инспекторов, из разных мест — и в эти годы сливаются в ту же одноголосицу», — пишет Солженицын и далее цитирует эту самую «одноголосицу»:

«Повинуясь крайности, — (евреи) могли сделаться земледельцами, и даже хорошими, но с первою благоприятною переменою обстоятельств — они всегда бросали плуг, жертвовали хозяйством, чтобы вновь обратиться к барышничеству и другим своим любимым занятиям». — «Для еврея “первый труд — промышленность, самая мелкая, изумительная своим ничтожеством, но доставляющая большие выгоды... Состояние духа, по природе промышленного, не находящего удовлетворения в спокойной жизни землепашца”, “не составляло истинного их желания заниматься хлебопашеством; их “манило туда: сначала — изобилие края, незначительность еврейского народонаселения, близость границ, торговля и выгодная промышленность, а потом — льготы от податей, и главное от рекрутской повинности”. Они думали, что обязаны будут только обзавестись домами”, а землю надеялись «отдавать внаем за значительную прибыль; сами же, по-прежнему, будут заниматься промышленностью и торговлею...»

Вся эта вот уж поистине «одноголосица» взята Солженицыным — и очень объемисто — буквально с одного голоса: из книги Виктора Никитина «Евреи-земледельцы: историческое, законодательное и бытовое положение колоний со времен их возникновения до наших дней. 1807–1887» (СПб., 1887). Продолжим еще немного Солженицына, точнее, Никитина в редакции Солженицына. «Но текли инспекторские и губернские отчеты, что и в эти 40-е годы... “самый быт колонистов, их занятия и

хозяйство — далеко отставали от соседних с ними казенных и помещичьих крестьян”. В Херсонской губернии и в 1845-м у колонистов-евреев “хозяйство в весьма неудовлетворительном состоянии...; чуждаясь всякой земляной работы — не многие из них порядочно обрабатывают землю, а потому и при хороших урожаях получают очень скудные результаты...” “Примеру немецких колонистов” следовало самое незначительное число еврейских поселенцев; большая же часть их показывала “явное отвращение к земледелию и старалась исполнить требование начальства для того только, чтобы получить потом паспорт на отлучку”... За самовольную отлучку поселенец платил 1 копейку в день, что было вовсе ему нечувствительно и нагонялось городскими заработками... Местное начальство, по затруднениям в надзоре, не в состоянии было предупредить “множество пронырливых изворотов со стороны поселенцев”. — Неурожаи же у евреев “случались чаще, нежели у прочих поселян, потому что, кроме незначительных посевов, они обрабатывали землю беспорядочно и несвоевременно”, действовал “переходящий от одного поколения к другому навык... евреев к легким промыслам, беззаботливости и небрежности в надзоре за скотом”».

Далее цитировать нет смысла. Книга Никитина целиком и полностью отвечает мифу, в котором Солженицын жил уже давно. Он лишь подкрепляет Никитиным для пущей убедительности все, что подтверждает этот миф. Тем более, что все, написанное Никитиным, — чистая правда. Но неполная. А неполная правда, как уже говорилось, бывает подчас похуже откровенной лжи.

Виктор Никитич Никитин родился в бедной еврейской семье, но о еврейской жизни имел очень отдаленное представление. Ребенком его отняли от родителей и отдали в кантонисты, где он был крещен. Благодаря природным способностям Никитин дослужился до должности чиновника особых поручений при министре земледелия. И книгу свою он написал не в результате живых наблюдений, но исключительно по архивным данным и отрицательным донесениям с мест. Вспомните цитированное выше солженицынское: «Но текли инспекторские и губернские отчеты». Вот по этим отчетам и писалась книга Никитина. Солженицын так искусно выбирает из нее цитаты, что даже у непредвзятого читателя складывается к евреям отрицательное отношение: работать не хотели; им давали землю, а они при первой же возможности бросали ее и брались за старое — за шинкарство, ростовщичество и прочие «легкие промыслы». Но обратите внимание на одну подробность, проскочившую в тщательно просеянных Солженицыным цитатах, — о том, что хозяйства евреев-колонистов далеко отставали от хозяйств соседних с ними казенных и помещичьих крестьян и немецких колонистов. Но дело в том, что евреи, которых Николай I пытался во что бы то ни стало приобщить к сельскому хозяйству, оказывались в той же ситуации, что и люди, которых учат плавать, кидая на авось в воду. Евреи-колонисты в массе своей были мелкими ремесленниками, не имевшими в сотнях поколений даже элементарных навыков работы с землей, тогда как немецкие колонисты являлись потомственными крестьянами — их еще Екатерина II пригласила в Россию, дабы поднять уровень земледелия, который у русских крепостных крестьян был чрезвычайно низок. Но все-таки выше, чем у совершенно неподготовленных к сельскому хозяйству еврейских колонистов.

Как же поступил Александр Исаевич, несомненно досконально проштудировавший «Записку» Лескова и отлично зная, что она практически не известна российскому читателю? Он выкроил из нее всего две полуфразы: «Еврейская “отвычка от полевого хозяйства, образованна не одним поколением”, эта отвычка “так сильна, что она равняется утрате способностей к земледелию”, и еврей “не станет снова пахарем, разве что постепенно”».

Почти все экземпляры «Записки» утерялись, но, к счастью, рукописи все-таки иногда не горят. В 1916 году Юлий Гессен совершенно случайно на одном из книжных лотков, в которых он любил рыться, наткнулся на черновик и беловик авторского оригинала лесковской «Записки». В 1919 году «Еврей в России» был, наконец, издан с указанием имени автора тиражом по тем временам весьма солидным — 60 тысяч. В 1994 году при духовной и материальной поддержке общины московского храма Святых великомучеников Космы и Дамиана было осуществлено еще одно издание вновь совершенно забытой работы Лескова, но мизерным тиражом — всего 3 тысячи экземпляров. Столь же незначительным тиражом было издано в 1998 году собрание сочинений Лескова, куда, наконец, была включена эта работа, так что широкому кругу читателей она по-прежнему остается практически неизвестной.

Почему же Александр Исаевич, столь обильно цитируя мелкого чиновника Никитина, полностью обошел вниманием великого писателя Лескова? На мой взгляд, только по одной причине: тогда, если, конечно, жить не по лжи, отпадала всякая необходимость в написании «Двухсот лет вместе». Понимая всю шаткость своей позиции, Солженицын берет «реванш» во втором томе: «Когда Лесков в докладе Паленской комиссии опровергал одно за другим предполагаемые последствия русскому населению от свободного распространения евреев по всей России, — он, разумеется, и предвидеть не мог такой ситуации, как советские Двадцатые годы — столь обильное и властное участие евреев в государственном управлении, в административно-хозяйственном руководстве и направлении культуры».

Понимать сей пассаж следует так: дали евреям волю, как того хотел гуманист Лесков, — и задавили они русский народ, чего так остерега

лись русские цари, когда «держали и не пущали» — и, как показали Двадцатые годы (с большой буквы обозначает их А.И.), были абсолютно правы.

Нет, прав все-таки был Лесков. Именно потому, что царское самодержавие держало евреев в положении «неграждан», всячески стесняло их, они и пошли против него, точнее, были вынуждены искать выхода в революции, ибо спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Если бы царское правительство прислушалось к голосу Лескова, а также Витте, Толстого, Соловьева, Короленко и вообще всей передовой русской общественности, выступавшей за предоставление евреям гражданских свобод, то есть равноправия, вполне возможно ход российской истории пошел бы по совсем другому пути. Но история, увы, не имеет сослагательного наклонения.

Любознательный читатель может легко убедиться, сравнив «Еврея в России» и «Двести лет вместе», в абсолютной разнице во взглядах двух русских писателей на положение евреев в царской России. И сделать соответствующие выводы.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Николай Лесков

ЕВРЕЙ В РОССИИ

НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ ПО ЕВРЕЙСКОМУ ВОПРОСУ