Роже Каратини

КАТАРЫ

К оглавлению

 

 

6. ВОЗВРАЩЕНИЕ РАЙМОНДА VI

(сентябрь 1216 г. — сентябрь 1217 г.)

Во второй половине 1216 года положение сделалось еще более сложным. Как мы уже говорили выше, Монфор в ноябре женил своего младшего сына Ги на графине Петронилле де Бигорр, и тот сделался графом де Бигорр; и тут начался новый спор — из-за города Лурда, чьи земли оказались на границе двух различных владений. Уладив разногласия, Симон де Монфор в декабре 1216 года вернулся в Тулузу, принадлежавшую ему в соответствии с решениями Латеранского собора, и потребовал, чтобы его подданные выплатили налог, причитающийся ему и за тот год, который подходил к концу, и за прошедший. Сборщики налогов «благородного графа» взялись за дело, отнимая имущество у налогоплательщиков и закладывая их земли; вскоре беспорядки в городе достигли предела. В декабре Монфор получил неприятное известие: папа решил вернуть графу Раймонду-Роже его замок Фуа. Кроме того, Раймонд-Роже построил себе новый укрепленный замок в Монгренье, выше Монгайяра, неподалеку от Фуа. Возникшая угроза заставила Симона де Монфора в первых числах февраля 1217 года отправиться в Монгренье и начать осаду. Крепость, которую защищали Роже-Бернар, сын Раймонда-Роже, и Роже де Комменж, после нескольких недель осады сдалась. Осажденные вышли оттуда свободными, но оставили Монгренье войскам Монфора, с которым было заключено перемирие на год.

После этого Симон вернулся в Тулузу, в Нарбонн-ский замок. Ему не суждена была долгая безмятежная жизнь: возвращение обоих Раймондов в Прованс, где они укрепили свою власть, заставило его в мае покинуть жену, детей и племянников и отправиться воевать сначала в Корбьер, а затем на правый берег Роны, которую он перешел в июле. Оттуда он отправился осаждать Кре на Дроме и причинил некоторый ущерб Раймонду VII Младшему, разорив по пути его виноградники близ Баланса.

В конце лета 1217 года Раймонд VI Старший, пользуясь отъездом Монфора, вернулся из Испании. Его встретили старый граф де Комменж, с которым он некогда вместе сражался против Монфора, и еще несколько сеньоров, в числе которых были молодой граф Роже-Бернар де Фуа и Эмери де Кастельно, тулузский судья.

«Мессир, — обратился Раймонд VI к Комменжу, — выскажите ваше мнение. Конечно, мне пришлось покинуть мои прекрасные тулузские владения, а главное — мой город, который я сделал прекраснейшим во всем французском королевстве, и сделал я это ради того, чтобы избежать столкновений. Но если верить тому, что мне рассказывают, бывшие мои подданные больше не могут терпеть несправедливых притеснений Монфора, а что касается меня самого, то я чувствую, что неспособен долее оставаться разлученным с моей страной. И потому я послал гонцов в Тулузу, к самым именитым жителям моего города, желая узнать, в каком положении находятся дела, и они ответили мне в посланиях, надлежащим образом скрепленных печатями, что Монфор изгнал наиболее мудрых из них. Но они настолько горят желанием увидеть, как в Тулузе восстановятся прежние честность и верность, что готовы подвергнуться любым опасностям, пойти на все ради того, чтобы я вернулся туда и снова взял власть в свои руки. Они заверили меня в том, что, если я прибуду туда тайно, город, любящий и преданный, будет моим и вместе со мной прогонит Монфора. И вот я вас спрашиваю: что, по вашему мнению, мессир, я должен делать?»1

Пересказ «Песни о крестовом походе», лесса 181.

«Сир, — ответил ему Комменж, — если вы сумеете отвоевать и сохранить Тулузу, вы вернете всю силу понятию чести, столь долго попираемому в Лангедоке и Провансе, в особенности бесчинствами графа и его крестоносцев».

«Тулуза — ключ к этому краю, господин граф, — произнес Кастельно, — возьмите ее и возродите, вдохните в нее жизнь. И тогда к вам возвратятся все украденные у вас замки, и тулузцы вновь обретут прежнюю честь и радость жизни. А когда вы вернете себе Тулузу, мессир, молим вас бережно хранить ее к величайшему счастью для всех».

«Тогда скажите мне теперь же, как действовать; я так давно покинул эти края... У меня даже войска нет!»

«Незачем говорить об огне, когда фитиль еще не подожжен: забудьте о прошлом, граф, и идите прямо на Тулузу», — произнес сеньор Роже де Монто.

И все дружно, едва ли не в один голос прокричали: «Слава Богу, рыцари, возвращаемся в Тулузу! Войска никакого не потребуется, мы не встретим никакого сопротивления: тот, кто по глупости станет искать с вами ссоры, мессир граф, пожалеет о том, что на свет появился!»

«Хвала Господу, друзья, — сказал граф Раймонд VI, — вы согреваете мне душу. Вы правы: не надобно никакого войска, чтобы отвоевать Тулузу, достаточно и тех баронов, которые нас окружают».

Дальше все происходило очень быстро, на волне всеобщего восторга. Через несколько дней после этого совета, в сентябре 1217 года, доблестный граф Раймонд во весь опор погнал своего коня к Тулузе; армия его сторонников следовала за ним по холмам, лугам и долинам, возглавляли ее «три Роже», то есть граф Роже де Фуа, Роже де Монто и Роже де Комменж, виконт де

Кузеран. Лошади ржали, эхо от топота копыт летело через окрестные горы и долины, и вдруг в долине Лгу, в месте под названием Ла Сальвета, скакавший впереди всадник оказался лицом к лицу с мессиром Жорисом, ведущим войска «благородного графа».

Через несколько минут все пришло в смятение, поднялся шум, завязалась схватка. Роже де Монто вращал мечом и подбадривал своих людей, граф де Фуа молнией примчался на своем арабском коне, одним ударом сразил скакавшего рядом с Жорисом Ришара де Турне-до, и тот повалился наземь в помятой кольчуге и с рассеченной надвое головой. Повсюду в лугах шел свирепый и безмолвный рукопашный бой. И с той, и с другой стороны резали, рубили, кромсали. Мессир Жорис выбрался из схватки и стремглав помчался прочь, спасаясь бегством, и никто не мог его нагнать.

Несмотря на свои шестьдесят лет, во весь дух прискакал Раймонд Старший, но битва уже завершилась, и он увидел, как бежит враг. Бернар де Комменж окликнул его: «Мне кажется, сеньор, Бог за нас: первый бой — и первая победа! Меня радует такое предзнаменование... Мы отвоюем Тулузу ради вас, граф Раймонд, положитесь на слово ваших верных вассалов».

«Я на это рассчитываю, племянник, и я уверен, что войду с вами в мой славный город. Пошлите гонцов сказать тулузцам, что мы приближаемся: пусть берут оружие и присоединяются к моим баронам. А теперь в путь, друзья мои, воспользуемся туманом, который только что поднялся, и пойдем к Тулузе через лес: так мы сможем застать врага врасплох».

Они тотчас пустили коней рысью; едва въехав в лес, за которым был город, они встретили двух консулов1,

1 Главных городских судей.

мессиров Раймонда Беленгье и Юга Жана, ликующих и радостных до слез.

«Сеньор, — обратился к графу первый из них, — Тулуза ждет вас, нас вас уповают как на Духа Святого, но ни за что не входите в город через мосты, ибо все они охраняются: переплывите через реку в лодке; над водой расстилается такой густой туман, что вы окажетесь у ворот прежде, чем стражники Монфора успеют опомниться».

И в самом деле, город, через который к тому же протекала Гаронна, был так велик, что преградить в него доступ было практически невозможно, да и стены его находились в весьма плачевном состоянии. И вот армия графа Раймонда VI Старого уже перебралась через реку и выстроилась на берегу, развернув все знамена. Народ, обезумев от счастья, устремился навстречу. Все обнимались, а когда граф Раймонд въехал в Тулузу через самые большие сводчатые ворота, весь город сотряс взрыв радости. Повсюду, где он проезжал, к нему устремлялись богатые и бедные, женщины и мужчины, девушки и юноши, молодые люди и убеленные сединами старики; преклонив колени, они целовали его одежду и обувь, протягивали к нему руки и кричали: «Слава Иисусу Христу, наш сеньор возвращается!»

И каждый, схватив палку, нож, копье или камень, устремлялся вдоль улиц, потрясая своим оружием, намереваясь изрубить в куски всех французов, какие только ему встретятся, — как всегда поступали в истории человечества, в Средние ли века или в наши дни, народы, оказавшиеся под властью чужеземных захватчиков1. Тулузцы распевали на улицах:

Надо постоянно помнить о том, что в те времена до политического единства Франции было еще далеко, и жители Лангедока, к примеру, считали себя оккупированными силами северной Франции, французами.

Прочь из наших стен, наемники Лицемера [Монфора]!

Прочь, его сброд и отродье!

Отныне Бог нас любит, и наш изгнанный граф

к нам возвращается. Слава ему! Слава его рыцарям!

Слава доблестным тулузцам!

(ПКП, 182)

Так граф Раймонд VI принял дань почитания от разоренного города, у которого не осталось ни башен, ни зубцов на стенах, ни часовых, ни оружия, но жители его были полны радости. «Небо возвратило нам Раймонда, нашего сеньора!» — восклицали одни; «Вооружимся, тулузцы, каждый убьет крестоносца!» — пели другие. Один хватал меч, другой — дубинку, третий — копье, с криком рассыпались жители по улицам, преследуя французов, а догнав — рвали в клочья.

Выглянув из окна, графиня де Монфор осведомилась: «Бароны, кто эти люди, разоряющие город?»

«Ни малейшего сомнения, — ответил ей кто-то из слуг, — это граф Раймонд, который возвращает себе Тулузу... и он не один, я вижу рядом с ним Бернара де Комменжа и его знаменосца, и Роже-Бернара де Фуа, сына графа Раймонда-Роже, и многих других сеньоров, которых обобрал ваш благородный супруг. Их больше тысячи...»

Жители Тулузы, ликуя, приветствовали освободителей, а графиня де Монфор тем временем призвала щитоносца: «Бегите скорее, проскользните как-нибудь, найдите благородного графа, где бы он ни был, и скажите ему, чтобы забыл свой Прованс и спешил сюда, потому что он вот-вот потеряет Тулузу, жену и сыновей, и если еще час промедлит и не придет им на помощь, то не увидит их больше в этом бренном мире!»

В Тулузе начали готовиться к обороне в предвидении возможного штурма: богатые и бедные, прекрасные дамы, «гордые юноши и любезные девы» орудовали кто

киркой, кто лопатой, возводили баррикады, с наступлением темноты все вместе несли дозор. Молодые тулузцы в ожидании появления графа Раймонда Старого пели, женщины пускались в пляс, а девицы скакали под звуки тамбуринов (ПКП, 183). Тулузцы так давно ждали дня, когда смогут стряхнуть гнет узурпатора, который украл у Раймонда VI его титул! А ведь тому он достался вместе с землей и замками в наследство от старинного рода: Раймонд I, его предок, получил титул тремя веками раньше, в 849 году, от Карла Лысого.

Но вскоре горожанам пришлось испытать разочарование: вступившие в город войска не были армией графа Раймонда, это были войска и вооруженная свита сира Ги, сына графа де Монфора, которые шли с развернутыми знаменами. «Спешивайтесь, бароны!» — прокричал он громким голосом. Тотчас эскадроны выстроились в боевом порядке, запели трубы, засверкали вынутые из ножен мечи, и свора крестоносцев обрушилась на город, снося баррикады и заграждения, а граф де Фуа тем временем скликал своих баронов. И завязался бой, великолепно описанный анонимным автором «Песни о крестовом походе»:

[Граф де Фуа] дрался, словно волк, вожак стаи.

Вокруг него раздавались крики: «Тулуза наша! Фуа!».

С каждым его ударом путь расчищался.

Дротики, палицы, мечи с острыми лезвиями,

камни, заточенные стрелы и стрелы из арбалетов

сыпались смертносным градом. Из окон

на врага высыпали корзины камней,

и шлемы гудели, и щиты раскалывались,

и многие крестоносцы валились в пыль

с перебитым хребтом, переломанными руками и ногами.

Грохот, рев, шум все нарастали.

Так они сражались целый день, неуклюжие тулузские обыватели, которых вели в бой их сеньоры, против искусных воинов, людей Монфора. К тому времени, как стемнело, битва закончилась: неподготовленные войска графа Раймонда победили крестоносцев. Без малейшей помощи извне, почти без оружия, сражаясь дубинками, они спасли Тулузу; их противники не могли понять причин своего поражения, и ближайшие помощники Монфора в бешенстве кричали своим баронам:

Как вы могли потерпеть такое поражение

от рабского народа, от бродячих рыцарей,

от людей, кое-как вооруженных палками и камнями?

Ваша честь рассыпалась в прах, и Франция проиграла!

Позор вам! Будь проклят тот день, когда вы родились

на свет!

(ПКП, 184)

Тулузцы же, радостные, сияющие, волокли по улицам пленных и без долгих разговоров вешали их на городских деревьях; их старый обездоленный сеньор, доблестный граф Раймонд VI Тулузский, выгнал из города французов, нормандцев, англичан и прочих тевтонских наемников с одной лишь Божьей помощью. Господь спас город. Один из вражеских полководцев, Фуко, жаловался:

Горе нам, сеньоры. [...] Мы потеряли все,

какой позор для Франции, для наших сыновей, наших

родных!

Со времен доблестного Роланда никто не знал худшей

беды.

Мы, хорошо вооруженные добрыми ножами, мечами,

в блестящих шлемах, доспехах, кольчугах,

с палицами и щитами, на непревзойденных конях,

были разбиты побежденным,

безоружным, полумертвым народом! [...]

«Сир Фуко, — ответил ему мессир Ги де Монфор, брат графа, — разве вы забыли, что когда-то тулузцы просили нас пощадить их? Если бы мой брат обладал хоть малостью истинного благородства и раскрыл им объятия вместо того, чтобы изображать из себя кровожадного тирана, дело до этого не дошло бы. Господь перешел на другую сторону, потому что увидел наш обман, и кто знает, сможем ли мы когда-нибудь снова взять Тулузу? Для этого, рыцари, нам придется сразиться со всеми храбрецами Гаскони и других земель, которые обрушатся на нас».

Мессир Ги де Монфор даже не подозревал, насколько верны были его слова.

БИТВА ЗА ТУЛУЗУ (октябрь 1217 г. — 25 июня 1218 г.)

Сообщив своим подданным о том, что теперь им придется тяжким трудом восстанавливать из развалин Тулузу, старый граф Раймонд VI вечером того сентябрьского дня 1217 года первым делом подумал о сыне, Раймонде VII, которому послал запечатанное своей личной печатью письмо с известием о победе; и теперь эта весть, которую разносила скачущая во весь опор сотня гонцов, летела от замка к замку по всем дорогам Прованса и Лангедока.

Надо сказать, это была очень важная новость. Мы помним, что в январе 1215 года, во время собора в Монпелье, папа официально лишил Раймонда VI Тулузского его земель, замков и титулов, чтобы передать их Симону де Монфору в награду за то, что тот возглавил крестовый поход против катарских еретиков Лангедока. Три или четыре месяца спустя, весной 1215 года, «благородный граф», как его обычно именовали, по-хозяйски расположился в Тулузе вместе с немалым числом прибывших с севера Франции крестоносцев. Затем эта передача владений была подтверждена Латеранским вселенским собором, и в марте 1216 года Симон получил папскую инвеституру на Лангедок. Однако теперь, примерно через два с половиной года после того, как старый граф Раймонд был изгнан из Тулузы, он вернул ее себе; со всех концов охваченного радостью Лангедока рыцари устремились к отвоеванному городу, и народ встречал их радостными криками — для тулузцев счастьем было видеть свой израненный город освобожденным от французов с Севера, которые держали их под гнетом своих законов и заставляли говорить на своем неприятном, резком северном наречии, ставшем символом порабощения.

Тулуза вновь обрела прежнего сеньора, и оставшаяся в городе графиня Алиса де Монфор была в тревоге. Она сидела у окна на самом верху Нарбоннского замка — крепости, оставшейся, в отличие от всего прочего, в руках крестоносцев, мотала пряжу и пряла, но ее глаза были полны слез. Печально и задумчиво она прислушивалась к доносившимся снизу песням и смеху. «Счастье меня покинуло, помоги мне, Господи, спаси моих близких!» — тем же утром написала она в письме к мужу, и один из рыцарей Монфора теперь скакал с этим письмом в Прованс, где сражался «благородный граф» (ПКП, 185).

В то время как происходили эти описанные в «Песни о крестовом походе» события, Монфор находился в долине Дромы, в тридцати километрах от Баланса, перед замком Кре. Он начал осаду, но сделал это вовсе не по стратегическим соображениям: сеньор, который был владельцем этого замка, Адемар де Пуатье враждовал с ним и давно притеснял епископа Баланса, сторонника «благородного графа», которого тот призвал на помощь. Этот конфликт послужил Симону, которого очень беспокоили действия Раймонда Младшего в Провансе, великолепным предлогом для того, чтобы оседлать боевого коня и отправиться с небольшим войском на завоевание земель и замка Кре, который он принялся осаждать. О событиях, происходивших в то время в Тулузе, он не имел ни малейшего представления.

Гонец Алисы де Монфор, который скакал день и

ночь, ни разу не остановившись, вошел в шатер графа, поставленный у замка Кре; задыхаясь, он опустился на одно колено и передал Монфору письмо графини.

«Рыцарь, какую весть ты мне принес, добрую или худую?» — спросил тот, прежде чем развернуть письмо и прочесть его.

«Вести нерадостные, простите меня, благородный граф».

«Я потерял Тулузу?»

«Увы, мессир, боюсь, это так; нам только и остается надеяться, что вы поспешите на берега Гаронны с доброй сотней рыцарей, пока не поздно».

«Кто отнял у меня мой город? Кто у меня его отнял, друг мой?» — побагровев от гнева, спросил Монфор.

«Вы его знаете, сир, надо ли называть вам его имя? Я собственными глазами видел, как граф Раймонд VI Старший вошел в ваш город со своим войском в сопровождении своих баронов, и они перебили множество французских рыцарей».

«А что же мой народ?»

«Они роют траншеи, возводят баррикады и ни слова не говорят».

«А что стало с моей женой и моими детьми?»

«Они целы и невредимы, благородный граф, но на шее у них захлестнута удавка, и графиня опасается за жизнь своих дочерей».

«Ни слова обо всем этом никому не говори, рыцарь, а если кто из баронов станет расспрашивать тебя о Тулузе, отвечай ему, что в городе все мирно и спокойно, что погода стоит чудесная и что сосиски там все такие же вкусные... особенно если их готовят с капустой!»

Монфор решил умолчать об этом важном событии, случившемся в его отсутствие, не из гордости, а для того, чтобы оно не породило других ему подобных, чтобы не произошло волнений в других местах. Он боялся, как бы не взбунтовались другие его вассалы или как бы они не ушли к другим сюзеренам. На расспросы окружающих он отвечал, притворяясь уверенным в себе, что известия хорошие и даже лучше, чем все, какие он когда-либо получал; что его противник, граф Раймонд VI Старый, вынужден теперь скитаться по дорогам Испании; что английский король пообещал ему несколько владений в обмен на перемирие; что его брат, Ги де Монфор, сейчас в Тулузе, собирает средства, чтобы купить Беарн, Бигорр и Лурдский замок, куда он, по его словам, горел желанием войти хозяином; наконец, он распустил слух о том, что у него есть виды на Прованс, куда ему хотелось бы удалиться на старости лет и доживать там свой век. «Похоже на то, — примерно так говорил он всем и каждому, — что сейчас Господь пожелал меня прославить. Я поспешу заключить разумные соглашения с провансальцами и как можно скорее отправлюсь в Лурд, куда мне не терпится войти сюзереном» (ПКП, 186).

Многие рыцари, на которых эти планы произвели впечатление, обрадовались; другие, настроенные недоверчиво, не проронили ни слова: они родились в Провансе и опасались за собственные владения. В конце концов Монфор простился со всеми, так никому ничего и не открыв, и те, кто в молчании провожал его по дороге, ведущей в Лангедок, удивлялись: «благородный граф» казался им печальным и угрюмым, словно душа в чистилище; они не могли понять, чем он так встревожен.

Однако истина мало-помалу, обрывочными сведениями добралась до берегов Роны, где прибывшие из окрестностей Тулузы распространяли еще ненадежную весть. По мнению одних, Раймонд VI Старый уже вернул себе город, по словам других — только-только начал осаду. Провансальцы в один голос воскликнули: «Виват! Тулузцы вернули себе свой город! Война закончена! Храни Господь Тулузу! И даруй графу Раймонду смелость, силу и веру!»

Монфор тем временем скакал галопом, пристыженный и затаивший в сердце ярость: у него украли Тулузу, ему необходимо вновь ее завоевать, он хотел войны. И он принялся рассылать скрепленные своей печатью послания во все концы, вербовать наемников, сзывать баронов, шатающихся без дела в ожидании битвы, написал кардиналу Бертрану, папскому легату, попросив поддержать его в своем намерении вновь завоевать город и графство, дарованные ему Латеранским собором. Он не останавливался ни днем, ни ночью и вскоре доскакал до Монжискара (примерно в тридцати километрах от Тулузы), куда и въехал с первыми лучами солнца. Там он устроил короткую передышку, после чего приказал своим баронам вновь облачиться в доспехи и трубить в рога, а затем направился прямиком к Тулузе, по пути пройдя через Базьеж, маленький мирный городок в стороне от большой дороги, где остановился октябрьским вечером 1217 года.

Вскоре в переговоры с графом вступил монсеньор Бертран, кардинал-легат, узнавший о том, что Раймонд VI Старый, пренебрегший распоряжениями, отданными папой в Латеране, вернул себе свой город. Желая подбодрить графа, он обратился к нему с такими словами: «Радуйтесь, мессир Монфор, это утреннее солнце — доброе предзнаменование: я уверен в том, что Тулуза вновь окажется у вас в руках. Когда вы ею завладеете, вам надо будет немедленно казнить графов Тулузского, Фуа и Комменжа и перевешать всех баронов графа Раймонда, от самого знатного до самого ничтожного. Так следовало бы поступать со всеми еретиками».

«Всех баронов? — попытался умерить его пыл епископ Фульк, должно быть, удивленный яростной мстительностью кардинала-легата. — Разве не следовало бы пощадить по крайней мере тех, кого мы застанем за молитвой у подножия наших алтарей?»

«Нет, — ответил кардинал, — без колебаний истребляйте всех, благородный граф; чем меньше у вас будет баронов, тем лучше вы будете править, ибо Господь нисколько о них не печется. А я предаю их в ваши руки от Его святого имени. Как бы там ни было, вы полностью в своем праве: Его Святейшество и собор даровали вам все титулы и все земли графа Тулузского. Они ваши, верните их себе».

Аргументы кардинала были не вполне справедливы. Но Монфора они очень устраивали, и он пустился скакать к Тулузе через поля и луга. И, хотя на душе у него было не совсем спокойно, он вел свое войско вперед с бешеной скоростью, под развевающимися на ветру флагами.

Приблизившись к стенам Тулузы, он увидел, что навстречу ему вышел его брат, Ги де Монфор, за которым следовала толпа вооруженных баронов; братья крепко обнялись, не скрывая волнения. Затем к ним направился Фульк, тулузский епископ, прибывший из Прованса вместе с Монфором. Но первым заговорил кардинал-легат Бертран, которому было поручено следить в городе за выполнением решений Латеранского собора.

«Сеньор, — обратился кардинал к Монфору, — давно пора вам было прийти. С тех пор как Тулуза вновь оказалась под властью бывшего своего сюзерена, она погрязла во всех грехах Ада [намек на либерализм Раймонда VI, который до прихода Монфора терпел присутствие катаров в городе]. Безжалостно ее разрушьте, и вы сделаете богоугодное дело. Возьмите ее, разграбьте ее, сносите ее дома, безжалостно убивайте всех и повсюду, даже тех, кто укрылся в церквях, в больницах, в святых местах; убивайте, мессир граф, послушайтесь в этом представителя Его Святейшества папы, то есть меня, убивайте, в этом городе нет невинных, вы можете без колебаний обагрить кровью ваше оружие» (по тексту ПКП, 187).

Эти преступные слова кардинала-легата стали сигналом к началу резни. Бароны Монфора спешились, кони, избавившись от тяжести, встряхнулись, звеня сбруей, а с высоты городских стен, где развевались на ветру шитые золотом стяги графа Тулузского и алые графа де Комменжа, уже доносились лязг и стук копий и щитов. На дозорном пути, над укреплениями, тулузские лучники под защитой узких бойниц готовили стрелы; внизу, у них под ногами, женщины Тулузы толкали тяжелые, груженные камнями ручные тележки.

Теперь обе армии, войска восставших тулузцев, вновь отдавших город своему графу, и войска явившегося подавлять восстание Монфора, стояли одна против другой, разделенные лишь палисадами1 и рвом, окружавшим город. Бароны Монфора двинулись вперед в боевом порядке, вооружившись лестницами и сосудами с огнем2; их встретили дождем снарядов, который обрушили на них при помощи мощных камнеметов. Среди слитного рева тех и других, осаждающих и осажденных, можно было различить, с одной стороны, крики «Монфор!», с другой — «Нарбонн3!» Выпрямившись во весь рост на крепостной стене, граф Бернар де Комменж потребовал дать ему арбалет; ему подали оружие, он ловко его схватил, вложил острую стрелу со стальным ост

1 В тексте — «lices», «палисады», в авторской сноске — «зона, нередко между двумя палисадами, защищающая крепость, городские стены, или предназначенная для сражающихся, что ближе ко второму значению слова «ристалище». (Примеч. переводчика.)

2 Предназначенными для того, чтобы перебрасывать их через стены и поджигать дома.

3 «Нарбонн» — название исторической резиденции графов Тулуз-ских...

рием, перекрестился, несколько мгновений простоял неподвижно, сосредоточился, медленно прицелился во вражеского рыцаря, командовавшего штурмом, — этим рыцарем был не кто иной, как Ги де Монфор, сын Симона, — и пустил в него стрелу, которая пронзила грудь молодого человека, несмотря на кольчугу. Окровавленного раненого тотчас унесли, а Комменж, глядя с высоты укреплений, насмешливо бросил ему вслед: «Попал я в вас, зятек1! Вот вам привет от моего графства!»

Бой, так неудачно начавшийся для крестоносцев, продолжался до вечера с неутихающей яростью, как описано в «Песни о крестовом походе»:

Повсюду расколотые доспехи и щиты,

рыцари с искаженными болью лицами, вспоротые бока,

перебитые руки, отделенные от тела ноги,

рассеченные груди, помятые шлемы,

клочья изрубленной плоти, головы, лишенные глаз,

ручьи алой крови, брызжущие из ран,

и бароны, с силой рубящиеся и готовые прийти на помощь,

вынести из боя поверженного брата.

Нет ни одного, кто не был бы ранен.

Поле боя стало красным и белым от раздавленных мозгов.

(ПКП, 188)

Монфор, в прежние времена часто выходивший из битв победителем, теперь вкусил горечь поражения. Укрывшись в своей палатке, поставленной у стен Тулузы, города, откуда он только что был изгнан, он исходил яростью и горевал. Его приближенные вздыхали и плакали, а гасконские бароны, силой загнанные в ряды крестоносцев, тем временем втайне ликовали: «Благород

Дочь Бернара IV Комменжа, Петронилла, была замужем за Ги де Монфором.

ная и прекрасная Тулуза, ты вновь обрела прежнюю славу, спасибо тебе за то, что победила этих несчастных французов! Теперь над нами снова будут Бог и Право!»

На следующий день «благородный граф» де Монфор вместе со своей женой Алисой стоял у изголовья их сына Ги, раненого и лежавшего на постели. Он не переставал жаловаться и обсуждать свое поражение с теми, кто его окружал: с кардиналом-легатом Бертраном, Аланом де Руси, одним из его генералов, сенешалем Жерве, которого он сам произвел в это высокое воинское звание, и еще несколькими людьми. Горя нетерпением смыть свой позор, он тут же, не сходя с места, устроил военный совет.

«Благородный граф» явно желал без промедления вернуть себе Тулузу и прилегающие к ней земли, поскольку Церковью было бесповоротно решено, что отныне тулузские земли являются его собственностью; однако мнения его генерального штаба насчет того, насколько своевременна попытка отвоевать город, и того, какие средства надо использовать для достижения цели, разделились. Тем не менее для Алана де Руси, который сражался бок о бок с Монфором с 1211 года, поражение, только что нанесенное «благородному графу», не было следствием ни стратегической ошибки, ни неверной оценки шансов на победу: это, если верить словам, вложенным в его уста анонимным автором «Песни о крестовом походе против альбигойцев», было небесной карой, наказанием свыше. И рыцарь не постеснялся жестоко обрушиться на честолюбивые замыслы своего вождя в исполненной мудрости речи:

Мессир, несомненно, вы —

могучий завоеватель. Но в этом деле

Иисусу не нравится то, что он прочел в вашей душе.

Дерзость, гордыня, жажда власти

превратили ангелов в змей.

А ваша ярость, ваша жажда мести,

ваше презрение к людям, нежелание прощать

и темные демоны, бушующие в вашей душе,

вырастили у вас во рту дурной зуб,

который нам нелегко будет начисто вырвать.

Нашему Божественному Отцу, который правит миром,

похоже, очень не нравится ваша недобрая мысль

разрушить Тулузу и истребить ее жителей.

Господин кардинал [дегат Бертран] хочет нас убедить

в том, что надо быть жестокими, свирепыми,

безжалостными.

Сражайтесь, говорит он нам, не думая о смерти, и я обещаю вам на Небесах вечное блаженство! Большое спасибо, монсиньор, за то, что сочли нас святыми. Хотите видеть нашу славу? Мы очень тронуты... Но вы слишком добры... Слишком: всем известно, что имущество погибших достанется вам. И пусть Господь меня накажет и святой Венсан забудет, если я снова пролью свою кровь за этот город.

(ПКП, 189)

По мнению более реалистично мыслящего сенешаля Жерве, нападать на Тулузу, полную отважных воинов, с горсткой калек, которой располагал Монфор, — он только что потерял убитыми сто шестьдесят человек и оплакивал участь стольких же раненых, — и пытаться занять город, чьи стены казались неприступными, было чистейшим безумием.

«Если мы действительно хотим вновь завоевать этот город, — благоразумно начал сенешаль, — давайте построим рядом с ним новую Тулузу, со стенами, укреплениями, земляными валами, домами, каких еще не видели. Давайте населим этот город новыми жителями, которые будут связаны с вами, сеньор, новыми клятвами верности; и тогда эта новая Тулуза сможет бесстрашно выступить против своей грозной сестры, только что нас победившей, и та, что выстоит благодаря крови своих солдат, грому своего оружия и гению своих полководцев, будет навеки и безраздельно править Гасконью. С новыми стенами, новыми хорошо вооруженными людьми, большими деньгами, крепкой одеждой и тканями, когда у нас будут в изобилии зерно, мясо, вино, появятся торговцы, мы в конце концов победим старую Тулузу без боя, возьмем измором благодаря одной лишь осаде. Окружим ее стены и будем сторожить ее ворота, лишим ее семенного хлеба и зерна, плодов, винограда, соли и всего, что требуется для жизни; заставим ее голодать. Так мы победим без труда и кровопролития, и наше сегодняшнее поражение будет стерто из памяти».

«Сеньоры, — сказал Монфор, — мне нравится это предложение; выиграть войну без сражений — что может быть лучше, чего еще желать?»

«Сир, — ответил ему епископ Фульк, — не так хороша эта мысль, как кажется; в Тулузу входят не только через ее ворота».

«Как это?»

«У тулузцев остается еще водный путь, Гаронна, которую не остановят стены и которая течет через весь город; до тех пор, пока по ней могут идти суда, Тулуза не останется без припасов, и вы никогда не сможете с ней справиться».

Монфор вяло отмахнулся от этого аргумента, поскольку у него зародилась цысль. Он решил принудить город сдаться благодаря двойной осаде. Одна осада будет сухопутной: он станет стеречь все городские ворота и преградит доступ к Тулузе по наземным путям, идущим из Монферрана, Кастра, Альби и Ажене; другая — речной: он перекроет Гаронну, поставив на якорь собственные суда, которые помешают кораблям и лодкам входить в Тулузу и снабжать город продовольствием:

«[...] завтра же,

я с самыми храбрыми баронами из моего войска займу реку и перекрою проход.

Ги, мой брат, и мой сын будут удерживать правый берег. Никто, кроме ветра, не сможет проникнуть в Тулузу». Решение было принято: они взяли город в двойную осаду.

(ПКП, 189)

Решение, принятое военным советом, на который созвал своих баронов Монфор в конце ноября 1217 года, было толковым и мудрым: двойная осада оставит тулуз-цам лишь два возможных исхода — сдаться или голодать, и тогда достойный кардинал, епископы и аббаты смогут проповедовать по всему краю мир и уничтожение катарской ереси.

Назавтра же в лагере осаждавших закипела работа. Люди Монфора укрепляли защитные сооружения и возводили прямо на берегу реки дополнительный город: копали рвы, строили стены, пробивали в них ворота. В начале зимы 1217—1218 года рядом со старым городом выросла «Новая Тулуза» (которая на самом деле была своего рода предместьем, получившим имя Сен-Сиприен). Конечно, этот город был поменьше, но он был надежно защищен с суши —- крепостью, которую назвали Нарбоннским замком (Chateau Narbonnais)1, и зубцы ее «ощетинились арбалетами» (ПКП, 190), а со стороны реки — стенами нового города, откуда лучники Монфора могли наблюдать за Гаронной и контролировать передвижения по ней. Единственной заботой графа было хорошо укрепить этот новый город, чтобы можно было обороняться. В течение нескольких меся-

Крепость была построена к югу от Тулузы, вне ее стен, на правом берегу Гаронны. См. Приложение VI.

КЛТЛРЫ

253

цев на берегах широкой тулузской реки суетились аббаты, бароны и сеньоры, наблюдая за работами и восхищаясь результатами. Однако время от времени им случалось и заспорить.

Предметом раздоров, чаще всего всплывавшим в их словесных стычках, была ошибка, которую они совершили, разрушив старую Тулузу.

«Мы пожали то, что посеяли, — сказал один из сторонников «благородного графа» де Монфора. — Причинив столько зла этому городу, и так безжалостно, мы толкнули его в объятия прежнего графа, Раймонда VI, которого Тулуза считает теперь своим спасителем».

«Тот, кто завоевывает земли героическими усилиями, а затем ведет себя жестоко, истязает и убивает людей, пробуждает во всех злобу и враждебность и когда-нибудь пожнет плоды неутоленной ненависти, — подхватил один из самых давних крестоносцев Монфора, Робер де Пикиньи. — Побежденный сеньор — в данном случае бывший граф Тулузский — вскоре возродится из мертвых. Северным французам это свойственно: завоеватели по природе, они умеют возвыситься до орлиных вершин, но, оказавшись на самом верху колеса Форту ны, раздуваются от гордыни, лестница под ними рушится, и вот они уже летят носом в грязь. Именно из-за своей гордыни и глупой, безумной жажды воевать когда-то погибли в Испании Оливье и Роланд, и вот почему, — мудро закончил свою речь сеньор де Пикиньи, — Симон де Монфор теряет теперь свои земли, отдав их нашим чертовым крестоносцам: завоевав все, он увеличил налоги, стал грести деньги, ограбил народ и причинил Тулузе столько страданий, что город открылся навстречу старому графу Раймонду как спасителю, когда тот приблизился к стенам своего прежнего города. Каким безрассудством было отдавать этот край таким разбойникам, таким негодяям, такому сброду!»

После долгих месяцев изнурительного труда к концу 1217 года «Новая Тулуза» понемногу стала обретать очертания. Ги де Левис, который следовал за Симоном де Монфором с августа 1209 года, с тех пор, как был взят Каркассон, побуждал благородного графа действовать быстро.

«Граф, довольно речей, — вскричал Ги де Левис.

[-]

В один из ближайших дней, в час, когда на башне часовой протрубит зорю, нападем на город.

[...]

Зима темна, сурова, ее короткие дни неласковы. Тулузцы будут с женами в постели: пока они продерут глаза и натянут штаны, наши люди и кони будут уже на месте: перескочив через рвы, преодолев заграждения, мы перебьем стражу у ворот.

[•••]

Пусть меч, гром, огонь, резня

и льющаяся кровь к вечеру укажут,

кто должен праздновать победу, а кто падет.

По крайней мере, если проиграем, так умрем с честью».

(ПКП, 192)

За этими словами последовало недолгое молчание, затем рыцарь Алан де Руси насмешливо откликнулся:

«Бога ради, мессир Ги, [...]

идите первым. Если граф, ваш друг,

последует за вами, я буду третьим...»

(ПКП, 192)

Монфор выбранил рыцаря и сообщил своим приближенным о том, какое решение он принял и к какой стратегии намерен прибегнуть:

«Алан, Ги сто раз прав,

мы сделаем так, как он сказал.

[...]

Завтра, на рассвете, облачившись в доспехи, часть наших людей верхом на арабских конях двинется на приступ [...]».

(ПКП, 192-193)

За этим последовали стратегические указания, которые Монфор отдал своим рыцарям: когда встревоженные их появлением тулузцы выстроятся у стен города, крестоносцы устремятся прямо на них, пришпоривая коней; враг поспешит укрыться за городскими стенами, и крестоносцы войдут в Тулузу следом за ним. Оказавшись в городе, они будут сражаться за каждую улицу, за каждую площадь до тех пор, пока не победят или не погибнут. «Лучше пасть в бою, чем утратить честь и разум в бесконечной осаде», — заключил Монфор. Но последнее слово осталось за его сыном Амори, который гордо воскликнул: «Хорошо сказано, отец, я поведу на приступ первый отряд» (ПКП, 193).

* * *

Совет закончился. Одни отправились есть, другие — спать. С самого рассвета тем свежим февральским1 утром 1218 года в домах и на улицах Новой Тулузы рыцари Монфора готовились и действовали в молчании. Одни прятались в засадах среди лесов и полей у стен старого города, другие, пустив коней неспешным шагом, словно на прогулке, удалялись прочь. Едва заметив их, тулузские часовые, как и предполагал Монфор, забили тревогу, рыцари и солдаты повскакивали с постелей,

Месяц точно не определен, но это согласуется с контекстом («замерзшая грязь...»).

спешно оделись, схватились за оружие. Со всех сторон затрубили трубы, и над армией высоко взвились флаги герцогов Тулузских, чья армия, во главе которой галопом скакал Бернар де Комменж, вылетела из ворот старого города с криками: «Бей французов! Вперед, на Монфора!» Со своей стороны, Монфор, которого сопровождал его сын Амори и за которым следовала дюжина рыцарей, пришпорил коня и повел своих людей в атаку на тулузцев, никак не ожидавших, что «французы» нападут на них так стремительно; так что они дрогнули, растерялись и, спотыкаясь, посыпались в наполненные водой рвы. Увидев это, крестоносцы усилили натиск, все ближе подбираясь к воротам старого города. Но вскоре им пришлось отступить — тулузцы предприняли ответное наступление, как сказано в «Песни о крестовом походе»:

Тулузцы, на мгновение дрогнувшие,

навалились со всех сторон с новыми силами. Французы

попытались укрыться от ливня мечей,

они под сокрушительными ударами падали в рвы

или беспорядочно бежали, бросая мертвых людей

и павших коней в замерзшей грязи.

Щиты с гербами, попоны парадных коней,

двойные кольчуги,

поводья, кожаные седла, расколотые стальные нагрудники,

наполовину затонув в грязи, покрыли землю.

Бой завершился. Не осталось никого,

кто не истекал бы кровью, не страдал бы, не хромал

и не стонал.

Тулузцы вернулись за свои укрепления, радостно празднуя победу. [...]

(ПКП, 193)

Снова укрывшись за мощными стенами крепости, Нарбоннского замка, Монфор, проигравший сражение, разочарованный, угрюмый, отстегнул меч, снял пояс,

КАТАНЫ

257

подошел под благословение к облаченным в пурпур и золото епископу и легату и озлобленно, раздраженно, с досадой бросил им:

— У этих бешеных тулузцев в душе дьявол сидит! Но если до этого дня Господь всегда помогал мне, то сегодня о вас того же не скажешь! Этот город, Тулузу, я завоевал крестом; сегодня у меня было лишь два помощника, вы и мой меч, и оба эти помощника меня предали... Простите меня, я не в силах совладать с яростью... Но чего вы хотите: видеть себя побежденным этими убогими — такого унижения я стерпеть не могу. Я думал, что придет конец моим несчастьям, в Лангедоке наконец воцарится мир, и останется завоевать лишь Прованс. Внезапно все мои надежды рухнули; я надеялся, что старый граф Раймонд, раз и навсегда побежденный, останется в Испании, — и вот он появился вновь, горячий и удалой, как никогда, и сумел выстоять против моей армии со своим жалким войском. Клянусь, что не сниму осаду Тулузы прежде, чем разорю дотла этот город, а его хозяина втопчу в грязь.

Кардинал-легат, как мог, успокаивал Монфора, обещал ему отправить епископа к принцу Луи1, сыну короля Франции Филиппа Августа с тем, чтобы попросить его о помощи, и вернуться через год на берега Гаронны с ним и с многочисленным подкреплением крестоносцев; и тогда, уверял он, старому тулузскому графу, Раймонду VI, придется сдаться и склонить голову.

Зима понемногу шла к концу. На Пасху, 15 апреля 1218 года, Монфор, его брат Ги, его сын Амори, кардинал-легат Бертран и наиболее знатные крестоносцы собрались вместе на тайное совещание. «Благородный граф», охваченный нетерпением, злился и ярился: он находил, что крестовый поход слишком дорого ему об-

1 Будущий Людовик VIII.

ходится, слишком много требуется денег, слишком много людей. Кардинал его успокаивал: он, по его словам, разослал повсюду своих проповедников; он пообещал, что к Троицыну дню — «когда настанет время любви», с улыбкой прибавил он, — христиане со всего мира заполнят дороги Лангедока. «Вместе с ними мы войдем за стены Тулузы, вы возьмете этот город, мессир граф, вы предадите огню его прекрасные дома, а его жителей обратите в пепел» (ПКП, 195).

Пока французы разглагольствовали, тулузские бароны под предводительством лучших из них пришпорили коней и прискакали к лагерю крестоносцев. Те, завидев их, испугались и прекратили разговоры. Слышно было, как из их толпы доносятся крики: «Спаси нас, Пресвятая Дева!» Все облачились в латы, вооружились. Монфор взмахнул мечом, и через несколько минут земля была усыпана кусками разрубленной плоти, по траве раскатились окровавленные головы, повсюду валялись выпущенные потроха. Однако и копья, и мечи тулузцев славно поработали, и в рядах войска Монфора французы, бургундцы, бретонцы и нормандцы тоже падали наземь изрубленными в куски или же обращались в бегство.

Затем войскам «благородного графа» удалось построиться заново, подоспело подкрепление, и крестоносцев внезапно оказалось так много, что теперь тулуз-цам в свой черед пришлось улепетывать; однако вскоре их бегство остановил мощный голос сира Юга де Ла Мота, кричавшего им: «Стойте, сеньоры, давайте защищаться, какого черта! Лучше умереть стоя, чем жить склонившись!» (ПКП, 195.) И его копье, брошенное сразу после этих слов, со свистом пронеслось по воздуху и пронзило ближайшего из преследователей. И тогда гордый гасконец, сир Альмавис де Пестийяк в свою очередь решил воодушевить тулузцев и, взревев: «Разворачивайтесь, друзья!» — принялся бить, крушить, рубить, истреблять людей Монфора. По всей Тулузе народ, ремесленники, мирные обыватели и многие другие, кому в жизни не доводилось размахивать мечом, подстегивали друг друга: «Пойдем поможем нашим!» — вопили они. Выскочив из рвов, они заполнили луг; автор «Песни о крестовом походе» описывает нам обстановку боя:

Толпы врагов с грохотом смешались. Крики, рев рогов и труб сотрясали стены, колыхали воду Гаронны и заставляли содрогнуться

чистое небо.

Тулузские бароны шли в бой

с криками: «Вперед, Авиньон! Бокер! Тулуза наша!» Мечи, дубинки, головни, гизармы1, копья, камни, тяжелые палицы, пики, булыжники, дротики и кулаки, длинные свистящие и тонкие легкие стрелы сыпались со всех сторон так плотно, что все, даже самые закаленные воины, испугались.

[...]

Граф де Монфор, в самой гуще схватки,

яростно сражался. Он убил двух тулузцев.

Но на него со всех сторон устремилось столько оружия,

что конь его споткнулся, и лука седла

раскололась. Вот он на земле. Но он не сдался,

устоял, развернулся и на коня

одним махом взлетел.

[...]

Множество рыцарей

остались лежать в Монтулье, на гибельном лугу, где трава с каждым днем становилась краснее от новой

крови.

[...]

Граф де Монфор, вернувшись оттуда, в ярости

Средневековое колющее оружие.

хрипло стонал. «Господи Иисусе, — сказал он, — где же моя звезда, где моя счастливая доля, мое дружественное светило, которое на суше и на море так долго меня вело, так верно помогало?»

(ПКП, 195)

Так продолжалось еще три или четыре недели. Таким образом, на восьмом месяце этой нелегкой осады, в мае 1218 года, войска «благородного графа» были все на том же месте, но потеряли немало солдат. И тогда Монфор, посоветовавшись с кардиналом-легатом, принял серьезное решение — отказаться от намерения завладеть Тулузой, а вместо того разрушить ее квартал за кварталом, дом за домом, камень за камнем. Он без промедления задал работу плотникам, велев им строить деревянные башни, чтобы штурмовать укрепления, и ставить катапульты и камнеметы, чтобы обстреливать городские стены. Через три или четыре дня из ближнего леса вылетел конный гонец — «веселый и радостный», как сказано в «Песни о крестовом походе», — с вестями, которые воодушевили Монфора: епископ Фульк и графиня Алиса скачут к нему во весь опор вместе с доблестным генералом, отличившимся в битве при Бувине1, Мишелем де Арном, и еще двумя или тремя героями, также сражавшимися за короля Франции2, в сопровождении «сотни тысяч крестоносцев3», которые завтра, по их уверениям, заставят содрогнуться стены Тулузы.

«Благородный граф» вздохнул с облегчением. «Наконец я спасен», — произнес он, устремляясь навстречу этому новому крестоносному подкреплению, а вокруг уже раздавались крики радости. Назавтра, выйдя к вой

27 июля 1214 года, против войск германского императора.

2 Речь идет о Гильоме де Мелло и Готье де Лангтоне.

3 Число невероятное; «десять тысяч крестоносцев» — число более правдоподобное.

скам, которые теперь прибывали к нему бесперебойно, он сказал: «Сеньоры, если вы возьмете Тулузу, вы получите в изобилии все, чего только можете пожелать: этот город — истинный кладезь сокровищ, неисчерпаемый кладезь; советую вам приготовить большие и прочные повозки для того, чтобы все это увезти, когда вы победите».

На этот раз решительное сражение, казалось, близилось. Крестоносцы были готовы вступить в бой и с удовольствием встречали подкрепление, которое теперь непрерывно стекалось на берега Гаронны. Для них, особенно с таким полководцем, как Монфор, слово «подкрепление» означало близкую победу, а значит, и близкую добычу, и лица их озарились радостью. Что же касается тулузских баронов, те наспех собрались и с оружием в руках поспешили к рвам, палисадам и заставам, в то время как лучники расходились по местам; они уже слышали тяжелую поступь крестоносцев Монфора, которые молча шли вперед под майским солнцем, игравшим на их щитах и кольчугах. Вскоре крестоносная армия остановилась и принялась разглядывать обе «Тулузы», старую, огромную и величественную, с ее прославленными стенами, и новую, над Гаронной, с теснящимися у подножия городских стен лодками и судами.

Монфор встал перед ними. Люди перестали шептаться, воцарилась тишина. Граф велел одному из своих пажей снять с него шлем, а потом стал объяснять своим баронам, как следует правильно вести осаду.

«Господа, — произнес он, — вы собрались здесь, чтобы послужить вашей Церкви и победить этот город. Идите же вперед. Расставьте ваших людей в предместье Сен-Сиприен, на берегу реки. Тогда осажденные будут надежно окружены и не смогут ни выйти, ни получать припасы. Оголодавших, зачахших, мы без труда победим их.

Если мне, наконец, дано будет покорить Тулузу, вы разделите между собой ее добро и сокровища. Мне ничего не надо. Мое единственное жгучее желание — не оставить здесь ничего, кроме мертвой плоти и праха».

(ПКП, 196)

По рядам собравшихся баронов пролетел шепот, и один из них, Амори де Краон, выступил вперед и заговорил, желая предостеречь Монфора от чрезмерной поспешности: «Мы устали, и наши кони доведены до изнеможения; дайте нам набраться сил, и тогда мы пойдем в бой храбро, как и должны; выкопанные нашими врагами рвы до краев заполнятся их телами, мы возьмем город и отдадим его вам».

«Идите спать, бароны, завтра поговорим», — решил Монфор.

В лагере противника готовились отразить штурм, намечавшийся со всей очевидностью. Тулузские бароны собрались на совет, чтобы поговорить о том, как строить оборону. Сир Роже-Бернар, сын графа де Фуа1, успокоил остальных: их дело — правое, их город стоит крепко, их сеньор, Раймонд VI, — честный и надежный, Иисус любит тулузцев, сказал он. Вскоре крестоносцам, которые напали на Тулузу, придется на собственной шкуре испытать, из какого камня вытесаны их души:

«Станем жестоко теснить их войска, ночью и днем, построим новые оборонительные укрепления, обновим старые, окружим город заставами, кольями столь прочными, что страх вскоре покинет нас и отправится терзать их утробы».

(ПКП, 197)

Не следует путать с его отцом, Раймондом-Роже, защищавщим юного графа Тулузского, Раймонда VII на Латеранском соборе.

Жители Тулузы тотчас рьяно взялись за дело под руководством молодого графа де Фуа, который в предвидении боя велел рыть новые рвы, ставить палисады, чинить стены: «Дети, родители, друзья, тощие и тучные, никто не ждал соседа...» — говорит автор «Песни о крестовом походе». Что касается графа де Монфора, который был вне города, тот держал речь перед своими солдатами:

«Жители Тулузы — такое сборище разъяренных хищников, что с ними приходится сражаться

всему христианскому миру. Моя душа рвется на части,

когда я вижу эти стены. Чем больше у меня войск,

тем больше растет ужасающая дерзость этих людей.

В эти дни они возводят новые укрепления.

Мы должны любой ценой их разрушить, иначе я —

не Монфор, а вы все — трусы.

Но я полон веры. Я чувствую, что они выдохлись.

Мы победим. А пока мне представляется необходимой

еще одна преграда на том берегу.

Тогда никто не сможет ни выйти из города,

ни подвезти туда продовольствие. Им придется сдаться.

Если они не уступят, мы возьмем их штурмом».

(ПКП, 197)

Бароны единодушно его поддержали. Подкрепление расставили по местам, а остальная часть войска перешла Гаронну по Старому мосту, который теперь называют «мостом Мюре»1. На рассвете Монфор разбудил баронов, и те, вооружившись и снарядившись, выстроились в окрестных полях. Затем протрубили рога, и теплый майский ветер донес их воинственное послание до городских стен. Тулузцы, укрывшись за зубцами и бойницами, наблюдали за французами и следили за их передвижениями. Они разделили свое войско на две равные части: одна, под предводительством графа де Комменжа,

1 См. план, Приложение VI.

должна была распределиться по стенам и оборонительным укреплениям, над возведением которых они работали почти год; другая, под командованием Роже-Берна-ра де Фуа, вышла из города и встала на берегах Гаронны (заметим, что старые тулузские полководцы, чьим вождем был граф Раймонд VI, уступили место новому поколению воинов; во главе их скоро встанет Раймонд VII Младший, сын организатора Тулузского мятежа).

Крестоносцы, со своей стороны, наступали; вскоре они вошли в предместье Сен-Сиприен, где тулузцы стойко и непоколебимо их ждали. Завязался бой, но осажденные, как сказано в «Песни о крестовом походе», сопротивлялись так упорно, что люди Монфора «с рассеченными щитами и кольчугами, в помятых доспехах» через непродолжительное время вынуждены были отступить. Они убегали вдоль берега Гаронны, а тулузцы жестоко их преследовали, и иногда им удавалось нескольких сбросить в воду.

Монфор сумел кое-как выстроить свои войска и вернуться в лагерь, а его противники тем временем с пением возвращались в город. В лагере крестоносцев полководцы после долгого обсуждения нынешнего положения дел, не желая сдаваться, все же признали, что продолжать осаду под самыми стенами города, столь хорошо защищенного как своим расположением, так и своими многочисленными войсками, было бы чистейшим безумием. А потому они свернули свои палатки, а потом расставили их чуть подальше на берегу Гаронны.

Едва войдя в город, тулузцы велели передать старшим в группах плотников следующий приказ: «Ставьте стенобитные машины». Несколько часов спустя сотни людей («десять тысяч», уверяет «Песнь о крестовом походе», но это явно преувеличенное число: достаточно было нескольких десятков человек для того, чтобы управлять каждой из этих исполинских рогаток, способных стрелять более чем на сотню метров крупными камнями), поплевав на руки, принялись тянуть за канаты камнеметов и обстреливать стены Нарбоннского замка, по-прежнему остававшегося в руках крестоносцев. Их ядра обломали зубцы стен, вышибли ворота и вдребезги разбили окна, а на улицах Тулузы тем временем уже радовались победе. Дело в том, что по всей Гаскони разлетелась весть: доблестный граф Раймонд VII (напомним, что он родился в 1197 году, и ему, стало быть, исполнился двадцать один год), сын Раймонда VI, приближается к городу, он идет из Прованса. И на улицах Тулузы только и слышалось: «Ура! Тулуза! Смелее! Храбрый молодой граф уже в пути!»

Радость быстро угасла, поскольку на город внезапно обрушились гром, ветер и дождь. В течение трех дней и трех ночей потоп не прекращался, он бушевал с такой яростью, утверждает анонимный автор второй части «Песни о крестовом походе», что Гаронна переполнилась, вышла из берегов и затопила их вместе с садами, переулками, площадями, хлынула на город, залила все подвалы, под водой скрылись мосты и мельничные колеса:

[...] Остались лишь торчать среди потока две прекрасных мощных башни с зубчатыми верхушками, занятые славными тулузцами, храбрыми баронами.

(ПКП, 198)

Как только земля просохла, Монфор вновь предпринял осаду, сосредоточив свои усилия на этот раз на предместье Сен-Сиприен (на левом берегу Гаронны), чьи стены, наполовину разрушенные грозой, легко было преодолеть; однако мост Мюре, соединявший предместье с собственно городом, рухнул во время разлива реки, и пришлось его заменять веревочным мостом. В то же время люди Монфора начали штурм одной из зубчатых башен, которую артиллеристы обстреливали из стенобитных машин. Битва за мосты и башни продолжалась добрых два дня, под наконец-то вернувшимся на небо жарким майским солнцем; затем в городе начались жестокие уличные бои. Разумеется, современному историку трудно за неимением точных документов описать, как происходила осада и как шел бой за Тулузу: из всего этого в «Песнь о крестовом походе» вошли лишь несколько датированных (что для историка бесценно) эпизодов, но мы не можем судить о том, какое они имели значение для исхода сражения.

Несомненным представляется то, что Монфор, едва прибыв из Бокера в Тулузу в сентябре 1217 года, разместил свой штаб в крепости, которая в «Песни о крестовом походе» именуется Нарбоннским замком, и что к этому времени намерения у него были вполне определенные. Он принял именитых горожан, которые попросили сжалиться над ними, над городом и над его «невинными жителями», Монфор же назвал последних «отъявленными лицемерами» и приказал Алану де Руси взять просителей в заложники и отправить их «гнить в Нар-боннском замке» (ПКП, 171 и 329). Когда Раймонд VI Тулузский после двухлетнего изгнания вернулся в 1217 году в свой город и Тулуза восстала против французских оккупантов, крестоносцы снова укрылись в этой крепости. «Их там было больше тысячи», — говорится в «Песни о крестовом походе» (лесса 183), и среди них — Монфор, его жена, его брат Ги, его сын Амори, жены двух последних, их дети и многочисленные внуки.

Разумеется, в Нарбоннском замке один военный совет следовал за другим, по мере того как приходили известия о передвижениях войск или прибытии подкрепления. Недавно прибывшие крестоносцы радостно кричали «Монфор!» или же насмехались над тулузцами: «Скоро у вас ни города, ни страны никакой не останется, и жить вам будет негде!» (ПКП, 199).

А тулузцы им отвечали: «Наши копья и наши мечи затолкают вам, разбойникам, ваше вранье и бахвальство обратно в глотки! Сколько ни горланьте, на нашей стороне право, мужество и славный сеньор!»

У них, кроме того, были и славные воины, которые сражались за честь Тулузы, и им не терпелось вступить в бой, как, например, Бернару де Каюзаку, который только что прибыл во главе своего войска, Раймонду де Во или, например, Везиану, виконту Ломаня. У Монфора тоже в храбрецах недостатка не было, однако у него не хватало денег, и он уже не мог расплатиться со своими наемниками. Ему тоже не терпелось вытащить из ножен меч, но он опасался, что солдаты бросят его одного и уйдут.

Утром в день святого Иоанна Крестителя Монфор облачился в доспехи, опоясался мечом, созвал баронов и войска и приготовился идти на штурм. Часть тулузцев выступила ему навстречу:

[...] жители города, дети, убеленные сединами старики,

храбрые воины и случайные вояки,

рыцари и мирные горожане, брабантцы с пудовыми

кулаками,

простолюдины, храбрецы, стосковавшиеся по сражениям, метатели дротиков, щитоносцы и сержанты, пращники и пехотинцы шумной толпой заполнили сады, дороги, поля.

[...]

Горожане шли вперед. Надо было разрушить планы врага. Они вступили в бой. Битва тотчас сделалась кровавой, жестокой. На обширной паперти у стен храма Спасителя, вне стен Тулузы,

воины Монфора и тулузцы сошлись в яростной схватке.

(ПКП, 199)

Вот-вот должен был начаться решительный штурм, на который поведет своих людей неутомимый семидесятилетний воитель, благородный граф де Монфор, которому помогал рыцарь Амори де Краон, прибывший из северной Франции несколькими неделями раньше вместе с другими рыцарями1 и значительным подкреплением, в том числе фламандскими отрядами. Но поскольку дело происходило в рыцарские времена, бой в лагере крестоносцев начался с того, что сегодня мы называем «войной в кружевах», то есть с обмена любезностями, пример которых мы приведем ниже.

Монфор, поспешивший вместе с несколькими знатными сеньорами навстречу графу де Суассону, который во главе большого войска только что присоединился к крестоносцам, сказал ему следующее:

«Мессир, я дорожу вашей дружбой.

Я жажду ее. С моей стороны, знайте,

я уважаю вас больше, чем любого другого барона.

Как только стало известно о вашем приближении

и о приближении мессира Эда д'Анживилле,

я велел строить для вас боевые машины.

Я хочу, чтобы вам достались слава и честь

первыми войти в ворота города.

Вы получите ту часть добычи, какую захотите.

[...]

и я разошлю повсюду гонцов с известьем: «Тулузу взял Рауль де Суассон!» Тот рассмеялся и ответил насмешливо: «Будьте благословенны, сеньор! Вот я вдруг

В «Песни о крестовом походе» (лесса 200) упоминаются следующие имена: Готье де Камбре, Амори де Краон, Гибо де Блезонг, Дре де Мелло, Жильбер де Рош, Обер де Шодрон, Рауль де Нель, Жоф-фруа де Ла Трюи, Рено д'Обюссон, Жан де Берзи, Ренье де Ранкон, Тибо д'Орьон, Пьер де Скоррай, Жильбер де Мобюиссон, Жерве Ле Вотр, Робер де Пикиньи, Робер де Бомон, Робер де Шалон, Робер де Шинон, Рено де Три, Рауль де Пуатье, Жан де Буйон, Жиро де Аан-сон, Ги де Мортань, Ренье ле Фризон, Амори де Люзе, Бертран де Курсон, а главное — граф де Суассон, прибывший с войском.

и признанный завоеватель, приличный казначей и хозяин этих мест! Тысячу раз спасибо, это слишком. Кто бы из нас двоих ни взял Тулузу, я оставляю вам ее добро. Мне ничего из него не надо1. Впрочем, если хотите послушаться моего совета, дорогой

ДРУГ,

остерегитесь потратить хоть су до того, как расплатитесь со своими сержантами [вербовщиками], ожидающими жалованья».

(ПКП, 201)

Когда над далекими горами взошло дневное светило, на лицах жителей Тулузы ясно читалась тревога; они не спали всю ночь и теперь были одни против целого света; однако, как пишет поэт, «Сын Марии пришел им на помощь». И в самом деле, ночью, возвратившись из Арагона, молодой граф Раймонд VII, которого тулузцы ласково прозвали «Раймонде», незаметно вошел в город с мечом на боку и под знаменем с гербом Тулузы. В то же мгновение флаг Монфора с вышитым золотом львом, перед тем развевавшийся на одном из зубцов Нового моста, упал в Гаронну. И тогда сердца тулузцев охватила беспредельная радость; они увидели в этом происшествии знак: чистый юноша победит злобного дикого зверя. От приветственных криков «дрожало небо». Весь народ, с рыцарями и зажиточными горожанами во главе, устремился к лагерю баронов Монфора:

«[...] Робен, сюда! Сюда, Готье!

Эй, с копьями сюда! Бей! Бей проклятых французов!

Колесо Фортуны повернулось! Слава Богу,

Он вернул нам Раймонде, Тулузского наследника,

и пламя в наших сердцах вновь ярко пылает!»

(ПКП, 201)

1 Такую же речь Монфор прежде держал перед собственными войсками.

Монфор не растерялся: ему было за семьдесят, и он еще не такое повидал за свою жизнь воина. Он верил в своих рыцарей и в свое оружие, и не городским беспорядкам было его испугать. Едва заслышав шум, он направился к монастырю Сен-Сернен, по-прежнему остававшемуся в руках крестоносцев, и стал расспрашивать своих людей. Получив необходимые сведения, он быстро отдал приказы и начал бой против войск «Раймонде».

Когда мы читаем эту вторую часть «Песни о крестовом походе», анонимный автор которой, как мы уже говорили, в отличие от Гильема из Туделы, был благосклонен к тулузским националистам, нас удивляет то, с какой быстротой при любых обстоятельствах реагировал на все Монфор, несмотря на возраст, шла ли речь о том, чтобы отправить в бой своих рыцарей или же биться самому. Семидесятилетний граф и французские бароны, среди которых любой годился ему либо в сыновья, либо во внуки, сражались день и ночь едва ли не неделю. Как следует из текста «Песни о крестовом походе», Монфору удалось завлечь тулузцев в предместье Сен-Сиприен («Новой Тулузы»: мы настоятельно рекомендуем читателям взглянуть на план в Приложении).

Главные сражения происходили сначала рядом с приютом Грав на левом берегу Гаронны, и все они заканчивались победой тулузцев. Те, как сказано в «Песни о крестовом походе», теснили и гнали французов, сбрасывали их в воду «шаткими гроздьями»; выжить удалось только тем из крестоносцев, кто хорошо умел плавать. «Остальные — прощайте!» — почти весело замечает анонимный автор. Кроме того, он описывает, как плыли по реке копья, шлемы и доспехи французов, прибавив, что первым из знатных крестоносцев погиб некий Рауль ле Шампенуа. Французы вернулись из этого сражения пристыженными, и Монфор встретил их «жестокими насмешками»1:

«Браво, сеньоры, браво! Вы одержали над горожанами необыкновенную победу!

Все побеждены и взяты в плен, прекрасно! Как, я ошибаюсь?

Ради Пресвятой Девы, скажите, неужели они так отважны, что вы вернули этим людям их оружие?»

(ПКП, 202)

Монфор, разозлившись на отсутствие воинского духа у крестоносцев, вновь перешел реку и отправился в Нарбоннский замок, чтобы устроить там военный совет, который продолжался до поздней ночи и куда были приглашены кардинал-легат, епископ Фульк и уже упоминавшиеся выше полководцы.

«Сохрани меня Боже потерять хоть пядь этой земли, хозяином и господином которой я стал священным решением папы и его соборов, — сказал Монфор. — Но взгляните на меня сегодня — разве так выглядит хозяин? Мне необходимо завоевать Тулузу не позже чем через месяц, поскольку у меня ни гроша не осталось, чтобы продержаться; если мне придется свернуть лагерь до того, как я одержу победу, за последствия будет расплачиваться Церковь, и вера будет утрачена».

Тогда граф де Суассон указал Монфору на то, что он не имеет права требовать себе Тулузское графство, поскольку Латеранский собор, своим решением отнявший его у Раймонда VI, терпевшего на своих землях еретиков, тем не менее официально Монфору его не передал и тот остается лишь временным его обладателем; феодальное право требует, чтобы сюзерены этого граф

1 Дословно это можно перевести так: «И Монфор жестоко их выбранил».

ства, французский и английский короли, по всем правилам сделали его законным владельцем феода. Однако граф ничего и слышать не желал. Он, по его словам, уже все, что требовалось, доказал, завоевав Бигорр, Керси, Ажене, альбигойские земли и владения Комменжа. Теперь ему осталось лишь подчинить себе Тулузу, и тогда Святая Церковь может быть уверена в том, что в Лангедоке не осталось места, где приютили бы еретиков. В заключение он произнес: «Завтра, с первыми лучами солнца, мы проломим брешь в городской стене; благодаря исполинской подступной машине1, которую я велел построить, мы постепенно доберемся до стен Тулузы, и тогда сможем обстреливать и разрушать один квартал за другим».

Амори де Краон грубо перебил Монфора (ПКП, лесса 203, которую мы пересказываем современным языком): «Позвольте мне, сеньор, задать вам глупый вопрос: каким же образом вы рассчитываете за это взяться? Еще ничего не решено: в городе полно съестных припасов, и измором вы его не возьмете, голод вам не союзник. Взять его приступом? При малейшей попытке это сделать тулузцы выйдут из города и нападут на вас в чистом поле, за пределами вырытых вами траншей. Вы никогда не сможете окружить их и загнать в ловушку: Тулуза — это не Бокер, не Мюре и не Кре. Так что прошу вас, перестаньте хвастаться тем, как вы возьмете Тулузу: до победы еще далеко».

«Сеньор Амори, вы что же, на их стороне? — ответил ему кардинал-легат. — У вас нет доверия к Церкви, которую я здесь представляю? В этом грехе вы завтра

В оригинале обозначенной как «chatte»; авторская сноска к этому слову поясняет, что обычная машина этого рода представляла собой большой деревянный ящик, объемом примерно в двенадцать кубических метров, куда в последнюю минуту запускали десяток солдат. (Примеч. переводчика.)

покаетесь и в наказание будете посажены на черствый хлеб и воду; такому же наказанию будет подвергнут и Рауль де Суассон. Так угодно Господу».

«Вы говорите, Господу так угодно? — отозвался Амори. — Но во имя какого же закона? В какой божественной книге вы его нашли? В каком из Святых Евангелий, в какой из заповедей сказано, что справедливо лишить наследника земли, принадлежавшей его предкам?»

«До этого еще не дошло, — признал Монфор. — И тем не менее, сеньор Амори, говорить так с кардиналом-легатом, как говорили вы, — тяжкий грех, так что будьте благоразумны и покайтесь, как вам было сказано».

Спор, как говорится в «Песни о крестовом походе», продолжался до поздней ночи. Наутро, с первыми рассветными лучами, Монфор снова вернулся к своему намерению разрушить стену Тулузы при помощи исполинской подступной машины, нарочно для этого построенной. Запели трубы и рожки, Монфор созвал своих людей, и огромный ящик, который «мощно толкали под яростные выкрики» (ПКП, 203), вместе со стенобитной машиной не без труда подтащили от Нарбоннского замка к стенам города.

Едва управились с этой работой, как тулузцы со стен, где они установили свою машину-требюше, принялись обстреливать сооружение Монфора. Первый снаряд — камень весом в двести или триста фунтов — просвистел в воздухе, обрушился на деревянную крышу ящика и разнес в клочья его крепления, ремни, железные оковки и просмоленные кожаные навесы, защищавшие тех, кто управлял машиной, от стрел и дротиков. Монфор был в отчаянии. Еще один такой выпад, и от его подступной машины, на строительство которой потребовалось десять дней, останутся щепки; а за те десять дней, которые у него уйдут на то, чтобы построить новую машину, Раймонд VI, воспользовавшись удобным случаем, полностью завладеет Тулузой. И «благородный граф» вскричал: «Иисусе, Спаситель наш, еще один подобный удар — и Церковь, и Крест навсегда погублены!» Бароны принялись его утешать, человек двадцать взялись за дело, стараясь откатить машину в безопасное место, но второе тулузское ядро рассекло воздух и обрушилось на огромный деревянный ящик. Люди, суетившиеся вокруг него, смертельно раненные, повалились на землю, те же, кого не задело выстрелом, обезумев от страха, пустились бежать. Граф, оставшийся в одиночестве, вопил во все горло, требуя, чтобы они вернулись:

«Во имя Господа, вернитесь, это приказ!

Беритесь за канаты, или вам несдобровать!»

«Лучше гореть в лихорадке, — лепетали трусы, —

чем быть запертыми заживо в этой проклятой машине!»

(Там же)

Тулузцы остались довольны своими машинами, чьи снаряды, похоже, серьезно повредили машину Монфора. Тем не менее они на этом не успокоились. «Иисусе сладчайший, — шептали они, — на этот раз мы и в самом деле нуждаемся в Твоей помощи!»

Граф де Комменж поспешил поднять настроение своим тулузским союзникам: «Эта машина, — сказал он им, — и впрямь угрожает нашим стенам, но, если мы будем бдительны, мы придумаем, как ее уничтожить и привести в растерянность наших врагов; всякий раз у них будет уходить несколько дней на постройку новой...»

«...и даже, — подхватил молодой Роже-Бернар де Фуа, — если они сумеют пробить с ее помощью наши стены и их воины проникнут в Тулузу, мы с вами, сеньоры, вооружившись мечами, палицами и ножами, учиним такую резню в их рядах, что потом из их окровавленных мозгов сможем понаделать перчаток — хватит на всех».

КЛТЛРЫ

275

«Послушайте меня, — сказал третий, Бернар де Ка-зенак, до тех пор молчавший, — как бы там ни было, дайте Монфору и его французам возможность продвигать их смертоносную машину. Чем ближе она пододвинется, тем вернее мы сможем на нее напасть и уничтожить: как только она окажется за палисадами, мы бросимся на нее и подожжем, и она сгорит вместе со всеми людьми, спрятанными в ее утробе».

«Сеньоры, — вступил в свою очередь до тех пор безмолвствовавший тулузский барон по имени Эсту де Ли-ас, — я кое-что придумал. Давайте построим за палисадами, на поле, защищенном с внешней стороны лишь одним рвом, толстую прочную стену с крепкими зубцами: с высоты этой стены мы сможем наблюдать за всеми нашими рвами и всеми нашими палисадами, так что ни французы Монфора, ни его боевые машины, в том числе и эта, не смогут к нам подобраться; пусть они только попробуют на нас напасть, и ни один из них не уцелеет».

Едва он произнес эти слова, как снова запели рожки, протрубили трубы, и все побежали к палисадам, к лестницам, принялись расставлять стенобитные машины, готовясь осыпать ядрами пресловутый деревянный ящик. Бароны из числа капитулов1, при полном параде и знаках отличия, устроили раздачу продовольствия, простой же народ, прихватив лопаты, кирки, молотки, топоры и лохани, немедленно отправился возводить стену. Девушки и парни весело распевали баллады и песни, не обращая внимания на стрелы и камни, которыми осыпали их французы из своих луков и пращей. Тулузцы, говорится в «Песни о крестовом походе», были так храбры и горды, что ни один из них не испугался.

Капитул — тулузский синдик, член муниципального совета.

* * *

Как в Тулузе, так и в Нарбоннском замке все привыкли к этой странной осаде. Никто не боялся, несмотря на то что камни и стрелы царапали руки, ноги и грудь тем, кто трудился над возведением оборонительного заграждения, и народ утверждал, что Иисус охраняет своих детей, поскольку никто не был убит и никто не был ранен. Что же касается солдат Монфора, то они, облачившись в доспехи, покрепче насадив шлемы и зажав в руках мечи, погрузились в подступную машину, которую толкали от самого Нарбоннского замка прямиком к стенам Тулузы. Защитники города бодро и проворно расставили свои стенобитные машины, подтащили камни, поместили их в устройства для стрельбы с уже натянутыми веревками, затем одним резким ударом перерубили эти веревки, и тяжелые каменные ядра полетели прямо в подступную машину; обломки балок, на которых держался навес, обрушились на укрывшихся внутри солдат, а защитники, оставшиеся позади укреплений, обнимались, смеясь и распевая песни.

Монфор ярился и проклинал преследовавшее его невезение:

«Почему злая судьба так жестоко меня преследует? Церковь и ее ученые мужи нисколько мне не помогают, от епископа [Фудъка] и легата [Бертрана] толку никакого, моя честь рассыпалась в прах, и мое сердце в печали. Столько оружия, столько денег, столько умов разом побеждены булыжниками из камнемета, какой позор! Победа была у меня в руках. Немного удачи — и город был бы моим. Машина была надежной, и вот она уничтожена. Не знаю, что делать».

(ПКП, 204)

Фуко де Берси, один из самых давних его соратников-крестоносцев, попытался его успокоить, обвиняя во всем ветхость досок, из которых была построена подступная машина: «Эта машина уже гроша ломаного не стоила, мессир, мы слишком основательно ею пользовались».

«Послушай меня, Фуко, — ответил Монфор, — слушай, что я тебе скажу: клянусь Пресвятой Девой Марией, что не пройдет и недели, как я возьму Тулузу или отдам жизнь у подножия ее стен».

«Вы будете жить, если Господу это угодно, сир», — сказал Юг де Ласи, рыцарь, сражавшийся с ним бок о бок под Каркассоном.

В лагере французов еще долго шли разговоры. Каждый рассказывал свою историю, делился воспоминаниями: один вспоминал Сен-Жан-д'Акр и Саладина, другой — свои былые победы, третий задавался вопросом, что ждет их назавтра; но все сошлись на том, что бой, который им предстоит дать, будет решающим.

В тулузском же лагере Робер де Сальвентин, «славный рыцарь», как сказано о нем в «Песни о крестовом походе», подвел итог минувшего дня: «Клянусь Пресвятой Девой Марией, — проговорил он своим красивым низким голосом, — фигуры на доске расставлены, и нам предстоит разыграть шахматную партию; вскоре мы узнаем, кто завтра будет править в тулузских землях. Если угодно будет Господу нашему Иисусу Христу, еще до наступления завтрашнего вечера мы подожжем эту дьявольскую машину. Вперед, друзья, это наша последняя битва, будем стремиться к одной-единственной цели: разнести эту машину в щепки. И когда завтра кто-нибудь произнесет «Тулуза», слышаться будет «Честь».

Вот так в обоих лагерях ночь прошла за разговорами; воинственный пыл и у тех, и у других лишь нарастал. Едва рассвело, тулузцы поднялись первыми и взялись за дело. Лучники и арбалетчики поспешили ко рвам и палисадам. Сир Эсту де Лиас отправился проследить за ходом работ на уже почти готовой земляной насыпи: теперь надо было закончить проходы, крутые спуски, зигзагообразные пути и лестницы из галечника, чтобы защитники Тулузы могли передвигаться без затруднений. Что же касается тех, кто остался в городе, они только об одном и думали: как только покажется под-ступная машина, надо обрушиться на нее и уничтожить. Бернар де Казенак призывал тулузцев убивать французов:

«Убивайте их безжалостно, чтобы сохранить свою жизнь!

Я хорошо изучил привычки французов:

они защищают грудь надежной броней,

но их ноги под ней едва прикрыты.

Так что, если будете целиться в подколенки,

солнце зайдет над жестокой резней!»

(ПКП, 205)

Вскоре начался последний бой. Тулузцы высыпали из-за городских стен с криками: «Смелее, Тулуза! Вперед! Убивай беспощадно!», и вскоре палицы, копья и мечи тулузцев зазвенели о шлемы французов, и рыцари кричали друг другу: «Бей этих недоносков! Крепче держите оружие, рубите поджилки! Смерть адской власти! Выпустим счастье на свободу!» (ПКП, 205). Все ринулись в битву, французские бароны выскочили из укрытия, верхом врезались в гущу сражения. Руки и головы летели в пыль, обагренную кровью умирающих.

Монфор, всю ночь не спавший, вернулся в Нарбойн-ский замок, чтобы слушать мессу. За ним явился щитоносец.

«Мессир, — сказал он — ваша набожность вас погубит, положение бедственное: тулузцы убивают ваших баронов. Если эта резня не прекратится, для вас все кончено, и сегодня же вечером вы потеряете Тулузу».

Монфор побледнел, глубоко вздохнул, осенил себя крестным знамением, затем молитвенно сложил руки и прошептал: «Иисусе, даруй мне сегодня гибель в бою или победу». Он велел одному из своих людей призвать наемные войска, которые держал наготове в Нарбонн-ском замке; вместе с ними прибыли несколько сотен французских баронов. Монфор встал во главе войска, протрубили рога и трубы, тулузцы начали отступать и, как сказал поэт, «смешенье шлемов и клинков, каменьев, стрел, зерцал казалось бешеной рекой, потоком, полным сил».

Но вот один из лучников, стоявший на бруствере, заметил Ги де Монфора, брата благородного графа, и пустил в него стрелу, которая попала в коня. Раненый конь развернулся и рысью пустился прочь. Тогда другой стрелок, в свой черед прицелившись из арбалета, поразил сира Ги в левый бок: стрела пробила его латы и вонзилась в плоть, брызнула кровь, заливая одежду. Он с трудом добрался до брата Симона, упал на землю и с трудом выговорил, превозмогая боль: «Увы, возлюбленный брат мой, сегодня Иисус не на моей стороне, он покровительствует тулузцам; мне же без промедления следует вступить в госпитальеры1».

Пока Ги де Монфор все это говорил, женщины, окружившие на дозорном пути камнемет, выстрелили в Симона де Монфора. Их каменное ядро попало прямо в стальной шлем «благородного графа» и рассекло ему лоб: из раскроенного черепа брызнул мозг, глаза выпали из орбит, челюсть разлетелась на части, и граф, убитый наповал, рухнул наземь. Два молодых рыцаря, Аймерик и Жослен, подбежали к нему и накрыли плащом безжизненное тело своего сеньора. Теперь бароны и рыцари глядели со страхом и отчаянием, послышались стенания.

1 В те времена рыцарь, чувствуя приближение смерти, перед самой кончиной вступал в монашеский орден; последние слова, с которыми Ги де Монфор обратился к брату, означают: «Я скоро умру».

«Всевышний, Ты несправедлив, — так каждый возопил, — Погибель графа допустив! Ты всех нас подкосил. Граф был достойный человек и верный Твой вассал. А ты позволил, чтобы он, как пес, околевал. Лить кровь за веру? Ну уж нет! Творя сей произвол, Ты всех нас, Боже, обманул, в тоску и ужас ввел».

(ПКП, 205)

Тело благородного воина Симона де Монфора положили на носилки, и шествие направилось к церкви Сен-Сернен. Для тулузцев смерть Монфора была избавлением, и на улицах пели: «Ура! Монфора больше нет! Этот убийца, этот разбойник, причинивший нам столько зла, умер без покаяния!» Что же до рыцарей-крестоносцев, то они, лишившись вождя, который вел их от победы к победе, покинули предместье Сен-Сиприен и обратились в бегство. Вскоре осада Тулузы была окончательно снята.

КРЕСТОВЫЙ ПОХОД КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА (1218-1249 гг.)

Смерть Симона де Монфора поставила папу Гоно-рия III, избранного в 1216 году, в безвыходное положение. Разумеется, его святейшество мог поручить командование крестовым походом старшему сыну графа, Амори де Монфору, — что он и сделал, — но тот оказался недостаточно опытным и не справился с задачей. Осада продлилась еще несколько недель, затем, сделав последнюю попытку штурмовать город, сеньоры из окружения молодого графа недвусмысленно дали ему понять, что не намерены продолжать осаду Тулузы. Родной брат Амори, Ги де Монфор, младший сын покойного графа, обратился к старшему ровным и усталым голосом.

«Сеньоры, — молвил Ги Монфор, — уже который год Во славу Господа Христа мы льем и кровь, и пот, И многим в схватке умереть уже настал черед. Клянусь, ни небо, ни земля не стоят сих утрат, И если прежде на врага страх наводил мой брат1, То ныне битву продолжать рискнет лишь сумасброд».

Амори, который теперь встал, поскольку был старшим сыном Монфора, во главе крестоносцев, придерживался противоположного мнения.

1 В соответствующем месте французского подстрочника — «Симон», то есть отец Амори и Ги. (Примеч. переводчика.)

«Сеньоры, — молвил Амори, — о том и речь идет,

Что кровь убитого отца о мести вопиет

И отступление мое всяк бегством назовет.

Как имя доброе спасти? Как избежать клевет?

Я, за отца не отомстив, нарушу свой обет

И делу Церкви причиню непоправимый вред».

Алан де Руси, один из самых храбрых рыцарей, разделял мнение Ги де Монфора.

«О граф, — сказал сеньор Алан, — позвольте дать совет: Решившись город осаждать, мы не избегнем бед, Ведь ныне к тем, кто был гоним, приходят дни побед. Осаду жители снесут без горя и забот, У них есть хлеб, вино, зерно, дары земных щедрот, Дрова на случай холодов и подъяремный скот; Сердца их радостью полны, а нас тоска гнетет. Уж город был у нас в руках. Каков же результат? Тот, кто победу упустил, как люди говорят, Добро, утраченное им, вернет себе навряд!»

Его речь продолжил епископ Фульк.

«Столь велика моя печаль, — сказал Фолькет-прелат, — Как будто Бог меня отверг, низринув душу в ад».

Но кардинал, представлявший папу в этом крестовом походе, суровым тоном положил конец жалобам недовольных рыцарей:

И так, к баронам обратясь, рек кардинал-легат: «Мы все покинем этот край, прочь уведя солдат, Однако будущей весной, когда весь мир цветет, Вослед за войском короля вернемся в сей феод. Сам принц на горе всем врагам возглавит наш поход!»

(ПКП, 207)

На этом разговор закончился. Крестоносцы, ободренные этими не слишком пастырскими речами, воспряли духом и поверили в будущее; 25 июля 1218 года, в день Святого Иакова, они подожгли все свои осадные машины и укрепления Нарбоннского замка. Тулузцы толпой устремились тушить пожар, а «победоносная», но изрядно поредевшая армия крестоносцев тем временем увозила мертвое тело своего предводителя, графа де Монфора, в Каркассон. Там его торжественно похоронили в соборе Сен-Назар. На его надгробном камне можно прочесть надпись, которая обещает, что граф, святой и мученик, воскреснет, познает в раю совершенную радость избранных и воссядет по правую руку Господа, однако анонимный автор второй части «Песни о крестовом походе» с горечью вопрошает:

Ведь если кто-то лил рекой кровь добрых христиан, И лживым словом обольщал, и Зло возвел на трон, И, сея семена вражды, нанес Добру урон, и если Рыцарство и Честь унизил сей тиран, Детей и женщин истреблял, пятная честь и сан, И все же Господом Христом был избран и спасен, То ясно, сколь святую жизнь он прожил в мире сем!

(ПКП, 208)

* * *

В течение следующих месяцев Раймонд VII Тулузский отвоевывал одно за другим свои владения в Лангедоке; войска Амори де Монфора тщетно старались ему в этом воспрепятствовать и неизменно терпели поражение. Многие города Лангедока сразу после смерти Симона IV де Монфора отступились от его преемника. Памье, Фуа, Ломбер и даже Альби перешли на сторону Раймонда Младшего. Сын графа де Комменжа занял несколько крепостей, и Раймонд-Роже де Фуа намеревался последовать его примеру. Амори метался из края в край владений, перешедших к нему от отца, но ничего у него не получалось, он не мог их спасти; его судно дало течь во многих местах. Пока Амори возвращал себе Альби или еще какой-нибудь город, его противник, Раймонд Младший, прибирал к рукам тот или иной город на другом конце Лангедока, или же отец последнего, Раймонд Старый, строил козни в Руссильоне, стараясь привлечь новых сторонников.

В январе 1219 года Амори начал осаду Марманта; граф де Фуа воспользовался этим, чтобы дерзко проникнуть в Лораге. Он закрепился со своими рыцарями на небольшом расстоянии от Тулузы, в Базьеже, где к нему вскоре присоединился Раймонд Младший, возглавивший как собственное конное войско, так и пешее ту-лузское ополчение. Сеньоры из северной Франции, превратившие Лораге, где занимались набегами и грабежами, в свой охотничий заповедник, не стали сидеть сложа руки перед такой угрозой. Братья Фуко и Жан де Бер-зи, которым Амори поручил охранять Каркассон и Лораге, а также Алан де Руси и некоторые другие рыцари-крестоносцы решили изгнать окситанцев из отвоеванных земель.

Но последние ждали их твердо и спокойно. Когда крестоносцы приблизились, они вышли из Базьежа и встали на берегах Эра, ища сражения в чистом поле. В отличие от битвы при Мюре, теперь, в начале 1219 года, и удача, и умение были на стороне Тулузы, Комменжа и Фуа. Окситанская легкая кавалерия окружила крестоносцев, тяжелая кавалерия вломилась в их ряды, а тулузское ополчение довершило дело, устроив резню. Французы были разбиты наголову. Жан и Фуко де Берзи попали в плен, и их под надежной охраной отправили в Тулузу.

Это поражение заставило старшего сына Симона де Монфора обратиться за помощью к сыну короля Франции, принцу Луи (будущему Людовику VIII Льву, сыну Филиппа Августа и Элизабет де Эно; он родился в 1187 году, и править ему предстояло всего лишь три года, с 1223 по 1226 г.).

Папа Гонорий III снова взялся призывать к крестовому походу, и не без успеха: вскоре принц взял крест, намереваясь сражаться с тулузскими еретиками, и в июне 1219 года обрушился на Лангедок с десятью тысячами лучников, шестью тысячами рыцарей и тридцатью графами, а за ними следовали десятка два епископов и целая толпа монахов, каноников и молодых монашков, числом «не менее пяти тысяч», как сказано в «Песни о крестовом походе», и все они читали латинские молитвы, проповедовали и наставляли. Тулузские консулы, со своей стороны, разослали гонцов по всему краю, сзывая гасконских сеньоров, и те без промедления явились на помощь графу Раймонду VII.

Тем временем французский принц Луи продвигался вперед; его огромная армия соединилась с войсками Амори де Монфора у города Марманда, осаду которого тот возобновил. И снова эти страшные дни весны 1219 года, как сообщает нам «Песнь о крестовом походе», были заполнены «стрельбой из лука, преследованием врага и кровавыми схватками». По всему городу работали плотники, которым помогали горожане, теперь готовые вступить в битву с французским принцем. Но Луи после нескольких дней боев сумел завладеть городом, несмотря на то что жители стойко его защищали. После этого он хладнокровно позволил своим войскам истребить большую часть населения. «Песнь о крестовом походе» описывает эти события так:

Меж тем настал для горожан час казней и расправ, На них напала солдатня, в Марманде развязав Резню, какой не видел свет. В одну толпу согнав И стариков, и молодых, одежды с них сорвав, Французы истребили всех, ширь улиц и дворов

Телами мертвыми устлав. Не просто заколов, Но вырвав сердце из груди, клинком живот вспоров, Над жертвами глумился враг. Французы, разорив Весь город, в пепел и золу постройки превратив, Не пощадили никого, ни донн, ни юных дев. Цвет изменила вся земля, от крови покраснев; Была та бойня и резня страшнее страшных снов, Ковер же мяса и костей, обрубков и кусков, Казалось, постлан был дождем, упавшим с облаков. Когда же город был сожжен, все войско чужаков Пустилось снова в путь.

(ПКП, 212)

Обагрив кровью Марманд, теперь большая и грозная армия двинулась в июне 1219 года к Тулузе под предводительством сына французского короля. Будущий Людовик VIII, за которым следовал его знаменосец, шел по полям и дорогам, увлекая за собой «неисчислимую свору» французов, фламандцев, анжуйцев, нормандцев, немцев, баварцев и многих других, армию «убийц» (ПКП, 213), отягощенную повозками, мулами, палатками, мешками, битком набитыми золотом, — армию, численность которой наш анонимный автор оценил в «тринадцать сотен тысяч человек» (число, совершенно очевидно, преувеличенное), а за ней следовали «пять тысяч пастырей святых» — прелатов, епископов, аббатов, каноников и монахов, ибо, как осмотрительно говорили прелаты, «меч должен предшествовать кресту».

Увидев, какое огромное войско приближается к стенам их города, тулузцы испугались, и их консулы — в наши дни написали бы «муниципальные советники» — без промедления разослали во все стороны быстрых гонцов:

Тотчас посланцев и гонцов направил магистрат К баронам края, им сообщив, что город видеть рад В своих пределах тех, кому дороже всех щедрот Свобода, Рыцарство и Честь, кто хочет свой феод

Себя, достоинство свое спасти от вражьих орд. Так говорили те гонцы: «Все, чем богат наш род, Да будет отдано тому, кто в руки меч возьмет!» Пришли в Тулузу, взяв мечи, дабы врага громить, И те, кто опытом богат, и те, кто родовит, Пятнадцать сотен храбрецов, каких не видел свет.

(ПКП, 213)

В ожидании вражеского наступления граф Раймонд VII заперся в городе. Он побуждал свой народ идти в бой, велел выставить в базилике Сен-Сернен мощи святого епископа Экзюпера, покровителя Тулузы, и созвал своих баронов на совет. Главный его советник, Пель-фор де Рабастан, считавшийся хорошим оратором, встал и обратился с речью к собравшимся:

«[...] Сеньоры! Спору нет,

Что нужно мудрость проявить, отринув злобы гнет, Ведь, сделай мы неверный шаг, беда произойдет. Король французский нам грозит, прислав сюда солдат; Столь жаждут крови чужаки, столь нас убить хотят, Что опрометчивость в делах поможет нам навряд. Тулузский граф пред королем ни в чем не виноват, Он свято чтил вассальный долг, как родич1, друг и брат, И нужно вновь восстановить меж ними прежний лад, Пока в предместья и сады не вторгся супостат. На графа сердится король? Спор завершая тот, Пускай со свитой небольшой в Тулузу он войдет — И граф, как преданный вассал, а не изгой-файдит, Ему на верность присягнет и город свой вручит, Король же стражу и дозор на башнях разместит, Сеньор вассала пощадит, отринув злой навет, Иль нам останется одно: дать Небесам обет, Всем сердцем вверившись Христу, который был распят!»

(ПКП, 213)

Граф Тулузский доводился родней королю.

Бароны его поддержали, однако граф Тулузский не разделял мнения Пельфора:

«Хоть мудр совет, но в нем — изъян, как люди говорят. Король и впрямь был мой сеньор, но то, что он творит Несправедливость, ясно всем. Когда бы мне обид Король французский не нанес, забыв и честь, и стыд, Никто б меня не упрекнул, что мною долг забыт! Король сам первый поднял меч. Уж стяг французский взвит В Марманде. Войско короля к Тулузе путь стремит. Спешат, знамена развернув, пустив коней в намет, Убийцы, кои взяли Крест, и прочий наглый сброд, И ныне гнев на короля в душе моей растет. Французы яры и храбры, как волки в гуще стад, Вкруг короля — клеветники, что нас пред ним чернят; Могу ли, слабость проявив, смягчить сердец гранит? О нет, я лишь удвою боль, что враг мне причинит. Когда французы, взяв мечи, жестокий бой начнут, Когда их шлемы и щиты у наших стен блеснут, Мы им дадим такой отпор, что дрогнет небосвод, И наземь всадники падут, как переспелый плод. Клянусь, сговорчивее тот, кого печаль долит, И с нами принц подпишет мир и договор скрепит, Но прежде чем утихнет жар и пламя догорит, Никто не сможет через топь найти надежный брод. Час грянул! Иль удар врага, как чашу, разобьет Тулузу, иль в ее стенах мы обретем оплот, и, полня радостью сердца, вновь Роза расцветет».

(ПКП, 213)

Затем автор «Песни о крестовом походе» живо и с блеском описывает нам в последней лессе поэмы храбрость тулузцев, готовых любой ценой отстаивать свой город от нападений французского принца Луи:

Дабы злодеев и убийц изгнать с позором вон, А также графа защитить, что не для зла рожден, Бароны края, спесь врага ценя в гнилой каштан,

Решили силой поддержать тулузских горожан. Возглавил войско юный граф, скажу вам не в обман, И те, кто чести не отверг, на ратный подвиг зван, Делили поровну труды, забыв покой и сон, И охраняли день и ночь ворота и донжон. Нашлись достойные вожди для каждой из дружин.

(ПКП, 214)

Тот же автор представляет нам также тулузских сеньоров, готовящихся защищать свой город, и описывает подвиги пятидесяти из них: Арнаута де Монтегю, прославившегося своим мужеством, искусного Фротара Пейре, сира Аймерика де Рошнегада, мессира де Комменжа, «столь же прекрасного, сколь и могущественного», сира Гираута Уно, «доблестного и вместе с тем мудрого», достойного сеньора де Пюилорана, виконта Бертрана де Лотрека, «еще отрока», и нескольких десятков других воинов. Анонимный автор «Песни о крестовом походе против альбигойцев» заканчивает свою поэму долгой и прочувствованной тирадой, направленной против французов:

Так пусть же добрый Иисус, пресветлый Божий сын,

Кем Милосердье спасено и Разум в мир внесен,

На тех обрушит весь свой гнев, кто добрых чувств лишен!

Ведь принц, наследник и вассал славнейшей из корон,

Тридцать четыре графа с ним, раскрыв шелка знамен,

И столько рыцарей креста, сколь в поле есть семян,

пришли, дабы обрушить меч на братьев-христиан,

И проповедует легат1, избрав суровый тон,

Что всех, от старых стариков до плод носящих жен

И тех младенцев, что еще не вышли из пелен,

В Тулузе ожидает смерть, всяк будет истреблен.

Но в силах Девы Пресвятой, прекраснейшей из донн,

Казнить злодеев и убийц, как было испокон!

1 Кардинал Бертран, легат папы Гонория III.

Так пусть же Бог и юный граф, гоня Гордыню вон,

Тулузу защитят.

Аминь.

(ПКП,214)

* * *

На этом и заканчивается «Песнь о крестовом походе», ничего не рассказав нам об исходе сражений. Исход этот, против всех ожиданий, оказался благоприятным — счастье было на стороне защитников города. Дело в том, что принц Луи, хотя и располагал огромной армией, не сумел взять город до истечения предписанного сорокадневного срока. Первого августа он ушел, и Тулуза в очередной раз была спасена. С этого дня начался многолетний период, который — по крайней мере, поначалу — был удачным для графа Тулузского и его вассалов. После ухода принца Луи тиски крестоносцев разжались, и Раймонд Младший попытался воспользоваться этим для того, чтобы вернуть себе земли предков.

И молодой граф тотчас взялся за дело. Для начала он навел порядок в Лораге, где освобожденные (их обменяли на неудачливого защитника Марманда) Фуко и Жан де Берзи вновь начали свои грабежи. На этот раз оба брата, попав в руки окситанцев, немедленно были обезглавлены. Более того, их головы, насаженные на пики, были выставлены на обозрение черни — к немалому удовольствию их жертв.

И это еще не все — 1220 год стал для Раймонда VII началом кампании по возвращению своих владений, в ходе которой крестоносцы утратили многие города и крепости. Лавор был отвоеван; затем молодой граф взял, один за другим, Пюилоран и Кастельнодари, где и закрепился со своими войсками. Амори безуспешно осаждал его там в течение восьми месяцев. Почуяв опасность, папа Гонорий III постарался начать новый крестовый поход. Но его многочисленные призывы ко всем католикам, оставшимся верными Риму, пропали даром. И даже в освобожденные Раймондом VII города поспешили вернуться совершенные, которых в свое время изгнали крестоносцы.

Этот благоприятный для графов Тулузских период все еще плохо изучен за недостатком свидетельств: «Песнь о крестовом походе против альбигойцев», как мы видели, ничего не говорит о событиях, произошедших после 1219 года; «Альбигойская история» Пьера де Во-де-Серне заканчивается тем же годом. Однако нам известно, что Амори постепенно, кусок за куском, утрачивал свои владения, настоящее княжество, которое сумел выкроить для себя в Лангедоке его отец. В 1221 году ему пришлось снять осаду Кастальнодари. Граф де Фуа в том же году вернул себе Монреаль, Лиму, Фанжо — в этом последнем городе снова поселилось множество катарских «добрых людей». Затем в окситанский лагерь вернулся Ажан. Раймонд Младший, искусный политик, в отличие от Симона де Монфора, чаще всего даровал амнистию тем, кто перешел в свое время на сторону врага, и закреплял местные обычаи. Кроме того, он проявил себя как дальновидный и рассудительный правитель и восстановил тулузскую экономику, завоевав расположение буржуа, которым дал новые льготы. Картину омрачила лишь кончина старого графа Раймонда, который умер своей смертью в Тулузе, в возрасте 65 лет, оставив судьбу города и графства в руках сына. Однако для Раймонда VII дальше все пошло еще лучше: в том же году восстали Безье, Нарбонн и Ми-нервуа, и крестоносцев оттуда вымели. Амори, чье влияние съеживалось подобно шагреневой коже, был вынужден отступить в Каркассес. Два года спустя, в начале 1224 года, он окончательно капитулирует и вместе с последними оставшимися у него верными спутниками направится в северную Францию.

Казалось, теперь можно считать, что Окситания освобождена. Оставалось неизвестным одно: как отнесется ко всему этому глава христианского мира, папа Го-норий III.

* * *

Итак, к 1224 году положение изменилось. Похоже, началась эпоха переговоров. Папа, который в это время считал своим долгом прийти на помощь христианам Палестины, проявил готовность договориться. В июне в Монпелье начались совещания, которые завершились заявлением графа Раймонда VII: тот сказал, что готов изгнать из своего графства всех еретиков и возместить ущерб, причиненный за время войны тулузским храмам. Стало быть, между Римом и Тулузой отныне мог воцариться мир?

Увы, нет! В самом деле, принцу Луи, ставшему теперь королем Франции под именем Людовика VIII, удалось воздействовать на папу Гонория III, и тот ограничился тем, что направил к графу Тулузскому нового легата. Папский посланник отверг предложение Раймонда подчиниться папе в обмен на восстановление его феодальных владений и титулов —- предложение, которое граф Тулузский вновь выдвинул перед участниками собора в Бурже, на котором собрались 30 ноября 1225 года четырнадцать архиепископов, сто тринадцать епископов и сто пятьдесят аббатов, а проводил его новый кардинал-легат, Ромен де Сен-Анж. Этот отказ окончательно склонил короля к тому, чтобы завоевать графство Тулузское и установить там свои порядки; крестовый поход против альбигойцев вновь превращался в завоевательную войну. Итак, по приказу папы снова начали призывать к крестовому походу против Раймонда VII, который теперь лишился поддержки королей Англии и Арагона, на которую, как ему казалось, мог рассчитывать, и с ужасом смотрел на то, как к стенам Авиньона в июне 1226 года подступает огромная армия, снаряженная королем Франции. Когда после трех месяцев осады город перешел в руки французов, весь Прованс покорился королю Людовику VIII. Вскоре после этого тот завладел всем краем, остановившись в четырех лье от Тулузы, весьма тактично вернул прежним соратникам Монфора их владения, отдал Кастр сыну последнего, Ги де Монфору, и поставил сенешалей во всех городах, какими завладел от Роны до Гаронны и даже до Пиренеев.

Раймонд VII уже мог считать себя побежденным, но король Людовик VIII внезапно скончался в замке Монпансье в Оверни 8 августа 1226 года, в возрасте тридцати семи лет. Некоторые полагали, будто он был отравлен графом Шампанским, любовником королевы Бланки Кастильской; по мнению других, он пал жертвой эпидемии чумы, выкосившей его войска. Как бы там ни было, но перед тем как испустить последний вздох, король успел собрать вокруг своего ложа двенадцать сеньоров и взять с них клятву, что они признают его преемником его старшего сына Луи (позже того станут называть Людовиком Святым), которому в то время было одиннадцать лет. Затем, назначив Эмбера де Боже правителем завоеванных на юго-западе земель, а свою супругу, Бланку Кастильскую, — регентшей королевства на то время, пока не достигнет совершеннолетия его сын, Людовик VIII Лев, взошеший на престол 14 июля 1223 года, безвременно угас; его царствование длилось всего три года.

В течение следующего, 1227 года граф Раймонд VII, воспользовавшись соперничеством между наместником Эмбером де Боже и северными баронами, которые зарились на его тулузские земли, вновь завладел многими городами из тех, которые раньше были у него отняты королевской армией. Тем не менее, несмотря на свои успехи, граф Тулузский, сознавая, насколько истощены его земли после двадцати лет ожесточенной войны с северными крестоносцами, в конце концов прислушался к предложениям мира, с которыми обратилась к нему, с согласия папского легата, регентша Бланка Кастильская. Та и впрямь понимала, что попросту присоединить к королевству графство Тулузское будет невозможно, тогда против королевской власти поднимутся все юго-западные провинции и, должно быть, другие провинции французского королевства, поскольку передача феодов по наследству везде считалась священным принципом.

Однако в этом и был весь вопрос: у графа Раймонда VII не имелось наследника мужского пола, ни по прямой линии, ни по боковой; у него была лишь одна дочь, принцесса Жанна, и ее мать, графиня Санча, арагонская инфанта, больше детей ему не подарила. Впрочем, именно по этой причине он пытался добиться от Церкви разрешения развестись с Санчей, но папа отказался дать согласие на развод, который ради одних лишь династических расчетов и целей лишил бы права наследования единственную дочь графа и ее будущее потомство. Таким образом, графство Тулузское должно было перейти к принцессе Жанне, которая по смерти отца сделалась бы графиней Тулузской1. Все это полностью отвечало нормам феодального права, но тем не менее создавало проблему для французского двора: в самом деле, граф Тулузский пообещал руку своей дочери наиболее могущественному сеньору Пуату, Югу де Лузинь-яну, графу де Ла Марш, открытому врагу короля Людовика VIII, которому совершенно не хотелось допустить расширения земельных владений графа. И потому король стал оказывать давление на графа де Ла Марш,

См. Приложение XIII, генеалогическую таблицу.

пытаясь заставить его отказаться от этого брака; он дошел даже до того, что угрожал захватить его владения, и право сильного победило — Югу де Лузиньяну пришлось уступить требованиям своего государя и отказаться от принцессы Жанны вместе с ее наследством.

И тогда стало возможным начать в Мео переговоры между королем и его тулузским вассалом. Эти переговоры продолжались несколько месяцев, и в конце концов был составлен договор, который был подписан в Париже 12 апреля 1229 года, в Великий Четверг, на помосте, возведенном перед собором Парижской Богоматери. Раймонд VII Тулузский должен был поклясться, как бы для него это ни было тяжко и унизительно, соблюдать условия договора, имевшего большое значение по двум причинам: с одной стороны, он был проявлением окончательной победы французской монархии над феодальным строем, с другой же — это единственный в истории Франции пример крупного политического события, задуманного, подготовленного и полностью осуществленного женщиной, Бланкой Кастильской.

* * *

В те времена, когда на юго-западе Франции, точнее, в той области, которая образовалась из Нарбоннской Галлии римлян и которую в наши дни называют Лангедоком, распространялась катарская ересь, Тулузское графство, которое было прекраснейшей и самой богатой его частью, процветало. Оно уже много веков принадлежало роду Сен-Жиль, и в то время, которое нас интересует, его графа (который должен был стать последним графом Тулузским) звали Раймондом VII (он родился в Бокере в 1197 году, а умрет в Мило 27 сентября 1249 года). Жизнь этого человека нам относительно хорошо известна, и мы уже напоминали на предыдущих страницах некоторые из наиболее важных ее эпизодов: сыну графа Раймонда VI (1156—1222), Раймонду VII, едва исполнилось десять лет, когда было совершено убийство папского легата Пьера (Пейре) де Кастельно, после чего в Лангедоке и вспыхнул пожар, и мы уже рассказывали о том, каким образом граф де Монфор захватил большую часть его владений и как графу Тулузскому удалось вернуть их себе.

Двенадцатого апреля 1229 года в соответствии с условиями Парижского договора Раймонд VII пообещал повиноваться папе и королю Франции. Впоследствии он пригласил в свой город профессоров богословия, церковного права, философии и грамматики, создав таким образом Тулузский университет за несколько лет до того, как Робер де Сорбон учредит в Париже Сорбонну. Несмотря на то что граф Тулузский отдал тогда свой край под власть короля — то есть династии Капетин-гов, — он принужден был снести мощные стены своего города, безропотно позволить разрушить тридцать наиболее значительных крепостей своего графства, отдать все свои богатства епископам, церквям и монастырям, а лучшие его владения, Каркассес, альбигойские земли, нар-боннский край, Разес, сделались собственностью французского короля, представленного кардиналом-легатом де Сент-Анж. «АН Tolosa et Provensa\» — стенали тогда поэты, в то время как по всей стране равно распространялись альбигойская ересь и ненависть к церковным учреждениям. Можно даже утверждать, что именно в лоне графства Тулузского, в рамках борьбы против катарской ереси, и зародился французский антиклерикализм, одно из последствий самого неудачного и самого чудовищного нововведения Церкви — Инквизиции.

Эта форма епископского полицейского правосудия была разработана двумя доминиканцами: Пьером Сей-ланом, богатым тулузским горожанином, который был одним из первых последователей святого Доминика, и

Гильемом Арно, уроженцем Монпелье. Оба они в июле 1233 года были избраны папским легатом Жаном де Берненом первыми инквизиторами. Этим двум служителям культа, вышедшим из среды местной мелкой буржуазии, были даны от имени папы неограниченные полномочия для борьбы с еретиками, в особенности с теми, «кои именовали себя катарами», как сказано в документе папского легата. Раймонд VII, выполняя обещания, данные им папе, учредил в своих владениях так называемые суды Инквизиции, которые начали преследовать и с величайшей суровостью наказывать катаров, и в награду за эти действия в пользу римско-католической Церкви получил графства Форкалькье и Систерон. Затем, издав в феврале 1234 года драконовский указ, направленный против альбигойских сектантов, граф Тулузский отправился в Рим, чтобы лично засвидетельствовать свою преданность папскому престолу, и в награду за это ему был возвращен титул маркиза Прованса.

Однако мир еще не воцарился в графстве Тулуз-ском. В самом деле, в 1235 году, после того как города Тулуза и Нарбонн выгнали инквизиторов, которым поручено было преследовать и карать еретиков, граф Раймонд VII, которого Рим считал тайным подстрекателем этого мятежа, был снова отлучен от Церкви папой Григорием IX (сменившим на престоле Гонория III в 1227 г.), лишился всех своих титулов — архиепископ Нарбонн-ский, Пьер Амьель, который объявил об этой санкции, называет его «Раймондом, прежде графом Прованским», — и должен был исполнить обещание отправиться во искупление своих грехов в Святую землю. Граф поспешил вернуть в Тулузу братьев-доминиканцев и инквизиторов, и это позволило ему в 1238 году возвратить себе расположение Рима. Но годом позже он вместо того, чтобы отправиться в Палестину, перешел на сторону германского императора Фридриха II (1194—

1250), который тогда был не в ладах с папским престолом, и успешно сражался против графа Прованского, еще одного союзника Рима. Затем, менее чем через год после этого, Раймонд VII снова сделал крутой поворот, покинул императора, заключил мирный договор все с тем же графом Прованским и женился на дочери последнего, разведясь со своей супругой Санчей Арагонской.

Этот развод и вступление в новый брак, как мы догадываемся, не были вызваны никакими сентиментальными побуждениями. В самом деле, граф Тулузский страстно желал иметь сына, чтобы завещать ему свои владения, на которые зарился французский король, но принцесса Арагонская не смогла подарить ему ребенка мужского пола. Итак, из чисто династических соображений он в 1242 году объединился против короля Людовика Святого с графом де Ла Марш и королями Англии, Арагона, Кастилии и Наварры, вследствие чего был в третий раз отлучен от Церкви; его обвинили в причастности к убийствам нескольких инквизиторов, совершенным в Авиньоне, — к этим преступлениям привело недовольство катаров, раздраженных суровостью братьев-доминиканцев.

Отныне на земле Лангедока не прекращались заговоры и бедствия. В ходе новой войны против короля Франции граф Раймонд VII Тулузский, завладев Нар-бонном, большей частью альбигойских территорий и земель Каркассона, позвал на помощь испанских правителей, однако последние не спешили откликнуться на его зов, и граф, решив покориться, подписал в январе 1243 года мирный договор с королем Людовиком Святым. Затем, осенью того же года, он отправился в Италию, где тщетно пытался добиться соглашения между германским императором (Фридрихом II Гогенстауфеном) и папой Иннокентием IV, с которым он впоследствии будет оставаться в наилучших отношениях.

После этих, не имевших последствий политических маневров Раймонд VII вернулся в свои владения, подчинил себе тех своих васслов, кто вел себя беспокойно, и, по-прежнему одержимый желанием заполучить наследника мужского пола, которому мог бы оставить свои графство и титул, решил летом отправиться в Рим, дабы среди прочего попросить папу Иннокентия IV узаконить его новый брак, на этот раз с Маргаритой де Ла Марш (но и она не сможет подарить ему желанного наследника...)

Четвертого августа 1245 года папа расторг брак Маргариты с Раймондом VII, который тотчас испросил новое разрешение на брак: он хотел жениться на второй дочери графа Прованского, Беатрисе. В следующем году случилась неожиданная развязка: пробыв шесть месяцев в заточении в Лувре по приказу Бланки Кастильской, вместе с сопровождавшими его в Париже ту-лузскими баронами и именитыми горожанами Раймонд VII вернулся в Тулузу и узнал о том, что прованские регенты уже выдали Беатрису Прованскую за Карла I Анжуйского, брата короля Франции, и что его единственную и обожаемую дочь, принцессу Жанну, держат заложницей в Лувре, опять же по приказу грозной Бланки Кастильской. Тем не менее, как ни странно, он вновь обрел рыцарское звание, которое пожаловал ему... король Франции, Людовик IX. Граф Тулузский, начавший стареть, философски принял обрушившиеся на него несчастья и в конце 1247 года решил в самом деле отправиться в крестовый поход, чтобы сражаться с неверными в Палестине. Судьба, однако, распорядилась по-иному: 27 сентября 1249 года, собираясь на Восток, Раймонд VII скоропостижно скончался в Милло в возрасте пятидесяти двух лет, не оставив законных отпрысков мужского пола, и все его владения перешли к единственной дочери, Жанне. Она же благодаря своему браку с Альфонсом де Пуатье присоединит их к владениям Капе-тингов. За несколько месяцев до смерти граф Тулузский приговорил к сожжению восемьдесят еретиков — должно быть, чувствуя приближение кончины, надеялся таким образом заслужить прощение Церкви и Божью милость.

Жители Тулузы в слезах шли за его гробом; разумеется, они оплакивали своего графа, но в первую очередь они оплакивали утрату национальной независимости. Право сильного восторжествовало, но какой ценой!

МОНСЕГЮР (1240-1244 гг.)

Изучая историю катаров и катарской ереси, не следует упускать из виду то обстоятельство, что судьба катаров, к коим следует причислить и защищавших их знатных окситанских сеньоров, строилась на основе трех типов поведения: 1) ярый прозелитизм и пропаганда; 2) искусное использование путей влияния (через посредство самых богатых из еретиков, обладавших замками и состояниями); 3) постоянная психологическая обработка подданных, которых катарские епископы удерживали в стороне от искушений католической церкви в «домах», о которых мы говорили выше, или в некоторых укрепленных замках — самым крупным и значительным среди них был Монсегюр. О нем в «Песни о крестовом походе» сказано устами Фулька, епископа Ту-лузского, во время Латеранского собора в ноябре 1215 года, что эта крепость была возведена с согласия графа Рай-монда-Роже де Фуа:

[...] Господа, что сказал вам граф? Что во всю жизнь не имел дела с дурной верой? Однако худая трава взросла в его саду! Скосил ли он ее? Нет: он так о ней заботился, что она заполонила все его земли1.

1 Крепость Монсегюр располагалась на рубеже Арьежа и Ода.

С его согласия был укреплен

пик Монсегюр, прибежище еретиков.

[...]

Пик Монсегюр? У меня нет на этот замок никаких прав: он мне не принадлежит.

(ПКП, 145)

Этот укрепленный замок, в действительности принадлежавший одному из вассалов графа де Фуа — по имени Раймонд де Перелла, был расположен на северном склоне пиренейских владений Ги де Левиса, представителя одной из наиболее знатных семей Франции. Замок был возведен на закругленной вершине одного из пиков, на высоте 1207 метров, и его небольшой размер не позволял принимать в нем значительное число паломников: постоянно в Монсегюре могли жить лишь хозяин дома с семьей, а также весьма скромный гарнизон, так что большинство катаров, искавших там прибежища, на деле селились в деревне, расположенной у подножия горы, или в деревянных хижинах, построенных на ее западном склоне, откуда можно было увидеть приближение войска, если бы кто-то вздумал напасть на замок.

В первые годы истории ереси, то есть около 1204 года, замок лежал в развалинах; еретики, которые очень дорожили этим местом, очень подходящим для их богослужений, а также способным обеспечить им безопасность благодаря своему уединенному и возвышенному расположению, попросили сеньора де Перелла, направив для этого к нему своего епископа Гильяберта де Кастра, разрешить им восстановить замок. Они сами возвели вокруг его стен, чтобы затруднить к ним подступ, палисад из вбитых в землю кольев. Эта просьба и усердие, которое они проявили, собственноручно укрепляя свой замок, ясно показывают, что в их представлении Монсегюр предназначен был для того, чтобы стать штаб-квартирой катарской ереси, и не только из-за сво-

его географического и стратегического расположения, но главным образом потому, что замок был построен во владениях графа де Фуа. Граф, катар в душе, провозглашавший себя католиком, образовал вместе с графом Тулузским и виконтом Раймондом-Роже Тренкавелем (также сочувствовавшим катарам) «политическую тройку» смешанного типа; они казались верными вассалами благочестивого короля Франции (в 1204 г. речь шла о Филиппе II Августе, чье правление продлится до 1223 г.), утверждали, будто почитают и уважают папу римского, однако на деле покровительствовали своим подданным, в большинстве своем сделавшимся в глазах католических властей еретиками,.а в глазах короля — мятежниками.

Совершенные, как сами себя именовали воинствующие катары, чья жизнь проходила в молитвах и самосозерцании, учении и проповедовании своей веры, нуждались в подобном месте, далеком от суеты больших городов и шума военных действий. Впоследствии, потому ли, что замок оказался слишком мал для того, чтобы всем им дать приют, потому ли, что уединение келий представлялось им более способствующим молитве, чем скученность, некоторые катары построили для себя у подножия стен замка, на скалах, нависших над пропастями, отдельные хижины. Там они в уединении и безмолвии погружались в молитву. Наконец, многочисленные катары — совершенные или простые верующие — менее суровые, но не менее искренние, — поселились в деревне внизу, под горой. Посетители всех сословий, прибывая из соседних городов, оставались в этой деревне кто на долгое, кто на короткое время, одни приезжали сюда из любопытства, другие поднимались в замок, чтобы осмотреть его, третьи плели там заговоры.

В самом деле, большинство вассалов графа Тулузско-го и графа де Фуа, лишившись своих феодов или своих замков, отнятых у них крестоносцами, — в Каюзаке, Муассаке, Безье, Каркассоне, Лаворе и других местах, — мечтали вернуть их себе. Этого хотел, к примеру, Раймонд-Роже Тренкавель II, изгнанный из своих каркас-сонских владений войсками короля Людовика VIII Льва; то же самое можно сказать о графе Раймонде VII Тулузском, у которого еще стояли поперек горла клятвы, которые ему пришлось произнести в одеянии кающегося грешника, перед собором Парижской Богоматери в 1229 году, при подписании договора, навязанного ему Бланкой Кастильской.

Так вот, Монсегюр понемногу превратился в полуподпольную столицу катарской ереси. Верные стекались туда со всех сторон, в особенности из соседней Испании, чтобы погрузиться в молитвенное созерцание и совершать катарские богослужения по всем правилам, а окситанские рыцари — для того, чтобы в духе сопротивления французским оккупантам готовить там освобождение своей родины под заботливым руководством тулузского катарского епископа Гильяберта де Кастра. Мы располагаем множеством рассказов, свидетельствующих о поведении этих катаров, которых можно в равной степени назвать, на языке современных политологов, окситанскими националистами, если мы хотим подчеркнуть политический аспект их деятельности, или предшественниками протестантов, если мы предпочитаем выделить ее религиозный аспект.

С этой точки зрения чтение «Песни о крестовом походе» особенно поучительно. Гильем из Туделы, автор первой части «Песни», по неизвестной причине становится на сторону крестоносцев и Симона де Монфора, перед которым преклоняется; зато его анонимный продолжатель был окситанским националистом, сторонником своего рода «Фронта национального освобождения Окситании».

Стремясь изложить все это короче и проще, скажем, что начиная с 1232—1233 годов тихий замок Монсегюр, несомненно, заставлял говорить о себе приверженцев римско-католической церкви, — иные даже именовали его «дьявольской синагогой», — однако в деревнях, расположенных неподалеку от этой таинственной крепости, равно как и в городах юго-запада, он был обычной темой для разговора с заезжими чужеземцами. Следователей, которым суд Инквизиции поручал преследовать еретиков в тулузской епархии, население местных деревень и маленьких городков, хоть и состояло из католиков, встречало с недоверием. Несмотря на обличительные речи, которые инквизиторы произносили против Монсегюра, в Окситании царили спокойствие и порядок.

Тем не менее, — и это выражение здесь как нельзя более уместно, — огонь Инквизиции по-прежнему тлел под золой потухших костров. В апреле 1240 года Раймонд-Роже Тренкавель II, отец которого за тридцать лет до того лишился своего славного города Каркассо-на, равно как и подчинявшегося ему виконтства, перешедших в руки Монфора и его крестоносцев, восстал и решил отвоевать отнятые у него земли. Он увлек за собой других окситанских сеньоров, также лишившихся своих владений, таких, как Оливье де Терм, у которого крестоносцы отобрали Корбьер, Журден де Сессак, и многих других1. Тренкавель, которого повсюду встречали как освободителя, со своей небольшой лангедокской армией за какие-то три месяца сделался хозяином всего Каркассонне и в конце концов 7 сентября 1240 года подошел к Каркассону, который теперь защищали и где теперь правили сенешаль Гильем дез Орм, архиепископ Нарбоннский Амьель и епископ Тулузский.

Войска Тренкавеля довольно легко завладели северным предместьем города — Бургом; жители города, не-

См. Приложение X.

смотря на то что виконт Раймонд-Роже отдал категорический приказ духовных лиц не трогать, его не послушались, и тридцать три укрывшихся там священника были убиты. Но сам город, защищенный своими прославленными стенами, держался. Тренкавель снял осаду 11 октября, не дожидаясь прихода подкрепления, которое привел королевский камергер, Жан де Бомон, и укрылся в Монреале, где вскоре в свою очередь оказался осажденным королевскими войсками. Тогда Тренкавель принялся одного за другим посылать гонцов к своему родичу, графу Тулузскому, прося о помощи. Однако Раймонд VII, связанный обязательствами, которые принял на себя по Парижскому договору, не трогался с места. Впрочем, он согласился быть посредником и добился для своего каркассонского родственника достойных условий соглашения: Тренкавелю позволено было уйти в Испанию со своими обозами, удалившись таким образом целым и невредимым с исторической сцены. Что же касается мятежных города и предместий, они были сурово наказаны, в особенности Бург, выжженный дотла; Монреаль, как и Лиму, был отдан на разграбление и разорен.

А графу Раймонду VII Тулузскому, чье поведение во всей этой истории нельзя назвать безупречным, пришлось отправиться в Париж, чтобы подтвердить там свои клятвы верности королю Франции и пообещать изгнать из своего графства еретиков и разрушить крепость Монсегюр, построенную на его землях. Ясно было, что в это время Раймонд VII ни за что на свете не захотел бы поссориться с королем Людовиком Святым. Он стремился загладить неблагоприятное впечатление, произведенное мятежом его родственника Тренкавеля, который, по его мнению, восстал слишком рано и совершил ошибку, когда, не посоветовавшись с ним, очертя голову и в одиночку ринулся в заранее проигранную войну с крестоносцами. Граф Тулузский в самом деле понял, что независимость, о которой и сам он тоже мечтал, невозможно завоевать обычным восстанием феодального типа. Ведь даже если бы это восстание удалось, после его смерти графство перешло бы в руки его сюзерена, короля Франции, поскольку у него не было наследника мужского пола, которому он мог бы его оставить. Таким образом, для того чтобы изгнать французов (точнее, чиновников, управляющих и солдат короля Франции) из захваченной ими Окситании, недостаточно было одной только помощи вассала вроде Тренкавеля: для этого требовалось содействие сеньора не менее могущественного, чем король Франции, и выбор Раймонда естественным образом пал на графа Прованского, Раймонда-Беранже V, племянника короля Педро II Арагонского.

В начале 1242 года, заручившись поддержкой графа Прованского, Раймонд VII созвал своих вассалов и объединился против короля Людовика Святого с графом де Ла Марш и четырьмя королями — английским, арагонским, кастильским и наваррским. Но он будет отлучен от церкви — в который уже раз! — поскольку на него возложили вину за совершившиеся в Авиньоне убийства нескольких инквизиторов: к таким последствиям привела чрезмерная суровость этих братьев-доминиканцев, чье усердие тщетно пытался умерить граф Тулузский. И ему придется отложить до лучших дней освобождение Окситании от французского господства.

Но вернемся в март месяц 1242 года. Раймонд VII возвращался из арагонского королевства, где закрепил свой союз с королем Хайме (Иаковом) I; он направлялся в Пуату, намереваясь договориться с местными сеньорами, и вдруг, 14 марта, в истории сопротивления окситанской армии французским захватчикам произошел новый внезапный поворот — граф Тулузский тяжело заболел в Пенн-д'Ажене, маленьком городке, расположенном в трех лье от Вильнева-на-Ло. За время его болезни, которую некоторые считали смертельной, граф де Ла Марш, его главный союзник, отрекся от вассальной зависимости, соединявшей его с французской короной, что было равнозначно объявлению войны. Людовик Святой, пребывавший тогда в расцвете сил (ему было двадцать семь лет), немедленно откликнулся: собрав армию, он повел ее в Сентонж, где нанес войскам графа де Ла Марш сокрушительное поражение. Началась война между Окситанией и французским королевством.

Граф Тулузский созвал своих окситанских вассалов (граф д'Арманьяк, граф де Комменж, граф де Фуа и граф де Роде, виконты Нарбонна, Лотрека и Ломаня), надеясь также на вмешательство английского короля. Его болезнь оказалась не такой уж серьезной, Раймонд VII выздоровел. Но в последующие месяцы в этом конфликте счастье было не на его стороне: его западные союзники потерпели поражение от войск французского короля. Тем не менее граф Тулузский, со своей стороны, за лето 1242 года успел завоевать Нарбонн, значительную часть альбигойских земель и окрестностей Кар-кассона. Осенью он даже начал осаду французов в Пенн-д'Ажене. Для того чтобы надежнее утвердить свое господство в Окситании, он ждал помощи испанских правителей; к несчастью, те не спешили к нему присоединиться, а вскоре и сам граф де Фуа ему изменил. И тогда Раймонд VII совершил искусный маневр: резко переменив курс, он поспешил изъявить покорность королю Людовику Святому. В январе 1243 года он подписал с ним мирный договор в Лоррисе-ле-Гатине; отношения между графом Тулузским и французским королевством восстановились на условиях так называемого «Парижского договора», подписанного четырнадцатью годами раньше.

Итак, похоже, в 1243 году в Лангедоке воцарился мир, и граф Тулузский мог спокойно отправиться в Рим, где тщетно попытался добиться соглашения между папой Иннокентием IV (1243—1254) и германским императором. Затем, вернувшись во Францию, неутомимый Раймонд VII присутствует на вселенском соборе в Лионе, где добивается от святых отцов, участников собора, расторжения своего брака с Маргаритой де Ла Марш (из-за ее бесплодия), что давало ему возможность жениться на дочери Раймонда-Беранже Прованского, Беатрисе, с которой он тогда был помолвлен.

Можно думать что угодно о колебаниях и невысказанных притязаниях графа Раймонда VII Тулузского, но нельзя не признать, что до этого времени он весьма искусно вел тонкую игру феодальных союзов и противостояний, добиваясь своих целей; впоследствии Окситании не будут угрожать ни возможные притязания короля Людовика Французского, ни притязания его матери, Бланки Кастильской, которую ее происхождение заставляло поглядывать на окситанские графства. Стало быть, теперь граф Раймонд мог положиться на верность своих окситанских вассалов — графа Бернара д'Армань-яка, графа Бернара де Комменжа, Юга де Роде, Роже IV де Фуа, виконтов Нарбонна, Лотрека и других мест, готовых воевать бок о бок с ним, если потребуется.

* * *

Война, завершившаяся в январе 1243 года подписанием соглашения между королем Франции и графом Тулузским, началась не просто из-за того, что они не поделили территорию. В начале весны 1242 года эта война приобрела новый облик, обернувшись не только борьбой за независимость, которую вели окситанские феодалы против своего сюзерена, французского короля, но также народной религиозной революцией, в которой место «взятия Бастилии» — если мы можем позволить себе столь анахронический образ — занимало убийство в ночь со среды на четверг, в праздник Вознесения 1242 года, доминиканских следователей, присланных судом Святой Инквизиции и разместившихся в Авиньоне, в Лораге1; это убийство совершено было приблизительно шестьюдесятью катарскими воинами, которые принадлежали к гарнизону катарского замка-цитадели Монсегюр.

По свидетельствам, собранным впоследствии королевскими следователями, и в частности по рассказу жены одного офицера, который жил в Монсегюре, это кровавое преступление было задумано и совершено по наущению самого графа Раймонда VII. Во всяком случае, это следует из письменных показаний, переданных позднее допрашивавшим ее инквизиторам женой офицера, который жил в Монсегюре, ее имя Фейида де Плень. Это важнейшее вещественное доказательство сохранилось в архивах провинции Лангедок. Многие французские историки, в особенности во времена Ронсара, когда политико-религиозные вопросы широко обсуждались, смогли ознакомиться с этим документом и опубликовать его текст. Мы приводим его здесь в переводе на современный французский язык, цитируя по книге Зои Ольденбург «Костер Монсегюра»:

«Гильом и Пьер-Раймонд де Плень, два рыцаря из гарнизона Монсегюра [а следовательно, катары], находились в замке Брам, когда некто Жордане дю Мае прибыл, чтобы сообщить Гильому о том, что Раймонд д'Альфаро ждет его в Антиохском лесу. Этот Раймонд был вигье Раймонда VII и прево [пастырем] замка

В наши дни Авиньоне-Лораге (Верхняя Гаронна), в районе Тулузы, — это деревня с населением примерно 950 человек. Это важное событие датировали по-разному; мы выбрали наиболее вероятную дату, на которой сходятся почти все историки.

Авиньоне. Гильом встретился с Раймондом д'Альфаро в назначенном месте, и тот, взяв с него клятву хранить тайну, сказал: «Мой господин граф Тулузский лишен свободы передвижений, равно как и другие рыцари, на которых можно было бы рассчитывать. Однако надо убить брата Гильома Арно и его спутников [инквизиторов]. И потому я прошу Пьера-Роже де Мирпуа и всех солдат, какие есть в Монсегюре, прийти в замок Авиньоне, где сейчас находятся инквизиторы. Впрочем, я передам письма Пьеру-Роже. Поспеши. В награду после смерти инквизиторов получишь лучшего коня, какой сыщется в Авиньоне»1.

Ни один современный историк не мог бы и мечтать о лучшем свидетельстве для того, чтобы пролить ясный свет на драму, разыгравшуюся семь столетий назад в маленькой деревушке Авиньоне, сегодня такой мирной.

1. Если придерживаться только что процитированного нами текста, представляется бесспорным, что непосредственным виновником резни в Авиньоне был, по всей очевидности, Раймонд д'Альфаро, которого обличает в своем письме Фейида де Плень. Последняя, как жена офицера, командовавшего стражей замка, вероятно, была в курсе всех мелких интриг и сплетен Монсе-гюра. Тем не менее нам неизвестно, какими мотивами (скорее всего, финансовыми) руководствовался этот грубоватый прево, когда призывал людей из цитадели, тем самым подвергая их смертельной опасности. Д'Аль-фаро, внебрачный сын некой Гильеметты, которая в свою очередь была внебрачной дочерью графа Раймонда VI Тулузского, оказывался, таким образом, племянником графа Раймонда VII. Но в силу своего йезакон

1 Zoe Oldenbourg, «Le Bucher de Montsegur», Paris, Gallimard, 1959.

ного происхождения он был устранен от всякой власти и лишен прав наследования, и, должно быть, ему требовалось показать себя в выгодном свете.

2. Вторым виновным был сам граф Раймонд VII Тулузский: от его имени д'Альфаро подготовил и воплотил драму, которую мы опишем чуть позже, как только получил упомянутое выше страшное послание. Даже если д'Альфаро сделал это без его ведома, что весьма сомнительно, он не без оснований полагал, что граф Тулузский не станет порицать его за то, что он столь радикальным способом уладил неприятную проблему с инквизиторами.

3. Третий виновный был, если можно так выразиться, коллективным преступником. Речь идет о шести с лишним десятках катарских воинов, составлявших приблизительно половину гарнизона Монсегюра, то есть о пятнадцати рыцарях и сорока двух офицерах; все они принадлежали к мелкому лангедокскому дворянству, и их семьи на протяжении трех поколений исповедовали веру катаров.

4. Не забудем также обвинить и полицейскую обстановку, созданную в этой местности Гильомом Арно, строгим и жестоким доминиканцем: многие катары Авиньоне и его окрестностей не могли долее терпеть его инквизиторских поездок. Повсюду, куда бы брат Арно ни отправился, он брал с собой настоящую маленькую армию, состоявшую из офицеров, тюремщиков, судей и прочих советников, сеявшую в городах и селах истинный ужас; дошло до того, что сам папа Иннокентий IV вынужден был вмешаться, чтобы умерить пыл своего инквизитора.

5. Общественное мнение Лангедока, независимо от того, шла ли речь о катарах или о католиках, было возбуждено взаимодействием двух этих идеологических сил, которые сражались оружием проповедей, наставлений, наказаний и даже отлучений от Церкви. По всей видимости, религиозную жизнь должны были нарушать многочисленные инциденты, как у католиков, полагавших, что на их стороне истина и право, так и у самих катаров, которые с каждым днем все явственнее ощущали себя гонимыми. Для братьев, о которых говорит жена Пленя, равно как и для других катарских рыцарей из Монсегюра, поручение, данное им от имени графа Тулузского Раймондом д'Альфаро, было настоящей удачей: уверяли, будто комендант катарского гарнизона замка, Пьер-Роже де Мирпуа, едва услышал новость, тотчас созвал своих людей и сказал им: «Готовьтесь, дело важное, оно принесет нам большую прибыль!»

6. Сама операция на деле была лишь краткой вылазкой, но последствий имела не меньше, чем государственный переворот. Вот как все происходило: в Монсе-гюре, куда люди короля не осмеливались сунуться, собралось небольшое войско, примерно из пятидесяти молодых людей, принадлежавших к местному мелкому дворянству, все они были катарскими верующими. В канун четверга Вознесения они без промедления отправились в Авиньоне, где их тайно ждал Раймонд д'Альфаро с другими вооруженными катарами. Большей частью они разместились в доме, обычно предоставляемом прокаженным, на окраине городка. Это маленькое войско, которое, похоже, никто не заметил (в этом нет ничего невероятного, поскольку в окрестностях Монсегюра часто происходили перемещения вооруженных людей), до наступления ночи оставалось в доме прокаженных, где заранее была приготовлена дюжина больших, хорошо наточенных топоров. Затем, когда совсем стемнело, прево, одетый в белое, в сопровождении нескольких жителей Авиньоне, которым хотелось присутствовать на кровавом празднике, отвел этих людей, ставших на один вечер вершителями правосудия, к дому, где спали доминиканец Гильом Арно и семь его монахов-инквизиторов.

7. Когда дверь разлетелась под ударами топоров людей Мирпуа, монахи мгновенно скатились с постелей и, упав на колени, затянули Salve ReginaK Закончить свои песнопения им времени не дали: через несколько минут все лежали с проломленными черепами, и мертвые тела были изрезаны ножами. Ночь подошла к концу, и бледный рассвет возвестил о наступлении праздника Вознесения; безмолвная катарская вендетта завершилась. Убийцы инквизиторов разделили между собой немногочисленные предметы, которые нашлись в маленьком замке — книги, подсвечник, оружие, — и, распевая гимны, вернулись к своим сообщникам, дожидавшимся их в доме прокаженных. Затем все вместе отправились слушать мессу в Сен-Феликс, где, несмотря на ранний час, уже распространилась весть об убийстве инквизиторов. Сам кюре подошел обнять катаров-убийц, после чего те под радостные крики толпы прошли через Авиньоне и спокойно вернулись в Монсегюр.

Разумеется, убийство инквизитора Гильома Арно не было ни крупной политико-религиозной, ни тем более военной победой; это было заурядное преступление, своего рода сведение счетов, довольно-таки мерзкое, мало что менявшее в судьбе катаров Лангедока и еще менее того значившее для будущего французского ко-

«Славься, Царица» — начальные слова богородичного антифона. (Примеч. переводчика.) ролевства. Это было, если можно так выразиться, обычное местное «небольшое осложнение», пришедшееся на царствование Людовика Святого, оно не шло ни в какое сравнение с религиозными войнами, которые будут терзать Францию три с лишним столения спустя в течение тридцати шести лет, начиная с дела пасквилей (1562) и заканчивая обнародованием Нантского эдикта Генрихом IV в 1598 году. Король, а главное, его мать, Бланка Кастильская, прекрасно это поняли. И потому Людовик Святой прежде всего стремился не наказать своих юго-западных вассалов (в частности, графов Раймонда VII Тулузского и Раймонда-Роже де Фуа, которые возглавили националистический и феодальный мятеж в Лангедоке), но предложить двум этим влиятельным сеньорам мирный договор на почетных условиях. Таким образом, на следующий день после резни в Авиньоне граф Тулузский мог как ни в чем не бывало идти отвоевывать свои утраченные владения, а главное — заниматься освобождением Окситании.

Но в Лангедоке теперь все шло по-другому, поскольку Людовик Святой и его советники, а также Бланка Кастильская начинали войну в другой форме — учтивого административного завоевания.

* * *

Если взглянуть на показания Фейиды де Плень, представляющие собой единственное официальное свидетельство, каким мы располагаем в деле Авиньоне, мы увидим, что там недвусмысленно сказано: преступный приказ убить инквизиторов исходил от самого Раймонда VII, тот тайно велел передать его двум рыцарям из Монсегюрского гарнизона. Делая это, граф преследовал цель возвратить себе свое Тулузское графство, и его можно понять. Но к кому же этот феод должен был перейти после его смерти, ведь у Раймонда VII по-прежнему не было наследника мужского пола? В принципе в соответствии с феодальными законами его владения должны были перейти к его сюзерену, то есть к французскому королю; отсюда и стратегия, которой придерживалась с этого времени Бланка Кастильская. Стратегия эта состояла в том, чтобы препятствовать графу Тулузскому вступить в брак и не дать ему обзавестись наследником, таким образом прибрав к рукам графство Тулузское для своего сына, самого близкого потомка мужского пола (родного племянника) графа Раймонда VII. Следовательно, надо было противодействовать усилиям тулузца, направленным на поиски супруги, которая могла бы быстро подарить ему сына. В 1229 году регентша Бланка Кастильская поняла, как пишет Зоя Ольденбург, что потенциальным соперником в борьбе за французскую корону, пока что венчавшую голову ее сына Людовика IX, был не граф Раймонд VII Тулузский, превратившийся к тому времени в «сломанный посох, на который не следует слишком сильно опираться», но тот наследник, которого у правителя пока что не было, но которого могла ему родить либо его вторая жена, Маргарита де Лузиньян (на ней он женился в 1243 году), либо следующая супруга — несмотря на зрелый возраст, граф готов был остановить свой выбор на первой же принцессе, которая способна была принести ему потомство. Стало быть, для Бланки Кастильской лучшим способом сделать так, чтобы владения графа Тулузского достались французской короне, было присматривать за «бабником», каким все еще оставался граф Раймонд, и не давать ему еще раз жениться. Именно этим она и будет успешно заниматься в ближайшие годы, в то время как ее сын возьмет на себя преследование катарских еретиков.

Эта стратегия регентши будет несколько стеснять графа Раймонда VII, который желал оставаться хозяином в своих владениях. Пятнадцатого апреля 1243 года, как только было улажено дело с убийствами в Авиньоне, граф, окончательно вернувшись в свои тулузские владения, созвал в Безье церковный собор, который можно было бы назвать окситанским; собор проходил под предводительством нарбоннского архиепископа, а участниками его были епископы и настоятели крупнейших монастырей Лангедока. Если на первый взгляд собор в Безье, казалось, посвящен был уничтожению в Лангедоке катарской ереси, то на деле истинная цель Раймонда VII состояла в том, чтобы, воспользовавшись случаем, лишить доминиканцев возможности выполнять свои обязанности инквизиторов — эта их прерогатива стала источником множества беспорядков в Окситании, а недавняя резня в Авиньоне — недавним последствием; граф Тулузский хотел передать эти функции постоянным епископским судам. Разумеется, инквизиторы — то есть доминиканские братья-доминиканцы — откликнулись на этот поступок, скрывавший под собой некий маневр и бывший не вполне в рамках закона, поскольку Раймонд VII все еще пребывал под действием отлучения от церкви, произнесенного против него после убийства инквизиторов в Авиньоне (а стало быть, не имел права созывать собор). Папа Иннокентий IV, только что возведенный на престол, признал справедливость негодования братьев-доминиканцев и даже усилил полномочия Инквизиции. Но на соборе в Безье прелаты уже решили, что надо покончить раз и навсегда со сделавшимся скандальным «заведением» в Монсегюре.

Такое решение означало просто-напросто разрушение катарской крепости, и выполнение этой задачи было возложено на представителей высшей религиозной и светской власти Лангедока: нарбоннского архиепископа Амь еля и нового каркассонского сенешаля Юга дез Арсиза.

В то время дела решались быстро: всего через две

недели после завершения собора в Безье, в начале мая 1243 года, сенешаль привел около нескольких сот французских рыцарей1, и те разбили палатки у подножия скалы, на которой был выстроен Монсегюр; защитников крепости было не более сотни. В принципе Югу дез Арсизу было достаточно подождать, пока в цитадели иссякнут запасы воды, и Монсегюр пал бы, подобно спелому плоду, до начала сезона дождей; оставшись без воды, его гарнизон быстро сложил бы оружие. Но славный сенешаль, как мы вскоре увидим, простодушно принимал свои желания за действительность.

Мы уже сказали, что оборону крепости Монсегюр обеспечивала сотня человек, все они были убежденными катарами; в их числе были рыцари со своими щитоносцами, офицеры и обычные солдаты, которыми командовал хозяин здешних мест, Раймонд де Перелла2, к которому присоединлея другой сеньор, Пьер-Роже де Мир-пуа. К этим регулярным войскам прибавились около двухсот совершенных, готовых умереть за свою веру. Что касается высших иерархов катарской церкви, то их было человека два или три — таких, как тулузский епископ Бертран Марти, епископ Разеса Раймонд Аги-лер, — и несколько диаконов. Осажденный замок состоял прежде всего из донжона, в первом этаже которого был зал площадью приблизительно в пятьдесят квадратных метров, где проходили религиозные обряды катаров; к этому залу примыкало просторное помещение площадью более пятисот квадратных метров, где размещались склады, конюшни, фехтовальные залы и комнаты защитников крепости.

Лето 1243 года выдалось исключительно жарким и прошло без боев, катары отсиживались в холодке за толстыми стенами замка Монсегюр, а крестоносцы бродили вокруг крепости в поисках хоть какой-нибудь тени. Когда начиная с сентября жара стала спадать, за стенами крепости — нам это известно из различных документов, — произошло несколько коротких стычек, в частности бой между осажденными и отрядом басков, привыкших к охоте и партизанской войне в этих горах; им удалось занять стратегическую позицию на единственной дороге, которая вела в Монсегюр. Кроме того, немногочисленные документы сообщают нам о том, что катарский офицер по имени Гираут Кларе был смертельно ранен в конце октября1, и то же самое случилось с одним рыцарем. Эти первые небольшие успехи воодушевили осаждавших. Декабрьской ночью им удалось занять наблюдательный пост на склоне горы2; на этой выгодной позиции епископ Альби, любивший на досуге что-нибудь мастерить, велел устроить площадку напротив стен Монсегюра и разместил на ней камнемет, а каменотесы тем временем в изобилии заготавливали ядра. Как только машина была собрана и оснащена, французские артиллеристы смогли обстреливать деревянный палисад, защищавший подступы к замку Монсегюр.

Но все эти технические ухищрения нисколько не продвинули осаду, поскольку сторонники катаров, жившие на равнине, в самом начале января прислали к ним артиллериста. Этого человека, похоже, обладавшего определенными способностями, звали Бернар де Ла Баккалариа (и это все, что нам о нем известно). Ему удалось взобраться на пик Монсегюр, оставшись незамеченным осаждавшими, и разместить в барбакане камнемет, не менее мощный, чем у католиков. Артиллерийская перестрелка, попытки штурма со стороны осаждавших, вылазки осажденных продолжались до конца февраля 1244 года; как пишет Гильом де Пюилоран, летописец и современник событий, «осажденным не давали покоя ни днем, ни ночью»1.

В конце концов, ранним утром 28 февраля 1244 года, еще до рассвета, Раймонд де Перелла и Пьер-Роже де Мирпуа, которые денно и нощно руководили героической обороной замка, появились на крепостной стене и приказали трубить в рог: после долгой осады, длившейся более девяти месяцев, катары Монсегюра сдались, и их полководцы предложили вступить в переговоры. Крестовый поход против еретиков, к которому папа Иннокентий III призывал за тридцать шесть лет до того (в 1208 г., после убийства своего легата Пейре де Кастельно подручным графа Раймонда VI Тулузского), подошел к завершению; настало время переговоров. Эти переговоры начались на следующий же день после капитуляции, в первый день марта 1244 года. Они были краткими, поскольку у победителей-крестоносцев осталось лишь одно желание — вернуться наконец домой, и условия, предложенные ими побежденным, были великодушными:

1) катары сохранят за собой Монсегюр еще на несколько дней и выдадут победителям заложников;

2) они получат прощение за все прежние грехи, в том числе и за совершенное ими в Авиньоне убийство инквизиторов;

3) солдатам позволено будет уйти свободными, без ущерба для чести, но при условии, что перед тем как покинуть Монсегюр, они предстанут перед доминиканскими инквизиторами, покаются в своих грехах и отрекутся от своей ереси; сделав это, они подвергнутся лишь легким наказаниям;

4) все прочие обитатели цитадели останутся свободными, но они также должны исповедоваться инквизиторам и отречься от ереси; те же, кто не отречется, будут приговорены к немедленной казни на костре;

5) крепость Монсегюр без промедления будет сдана королю и Церкви.

С учетом нравов и обычаев того времени это были хорошие условия. Даже лучше, чем можно было ожидать, поскольку люди из Монсегюра, в том числе и те, кто участвовал в резне в Авиньоне, могли, если немедленно и официально отрекутся от катарской ереси, избежать не только смерти, но и пожизненного заключения, к которому приговорил бы их любой церковный суд. Стало быть, мы можем задаться вопросом о причинах столь поспешно проявленной снисходительности. Современные историки, изучавшие этот эпизод, предложили немало гипотез в объяснение, но ни одна из них не была принята единогласно. К примеру, вполне может быть, что показания тех катаров из Монсегюра, которые никогда не покидали крепости, а стало быть, не принимали непосредственного участия в деле Авиньоне, случившемся за два года до того, но помогавшие его готовить (в частности, используя свои связи), содержали откровения, ставившие под угрозу некоторых видных католических деятелей.

Тем не менее оттого ли, что так была сильна их вера, или же от отчаяния, но почти никто из катаров, находившихся в Монсегюре в момент капитуляции, не отрекся от своей веры ради того, чтобы избежать костра.

В цитадели нашлось даже несколько христиан (рыцарей и офицеров) и христианок, которые попросили in extremis1 обратить их в катарскую веру, чтобы они могли умереть вместе с совершенными и таким образом сделаться мучениками; таких было чуть больше двадцати человек.

Огромный костер, на котором должны были 16 марта 1244 года погибнуть более двухсот еретиков, безжалостно туда пригнанных, был устроен на довольно обширной площадке, расположенной на юго-западном склоне горы, у подножия замка, приблизительно в двухстах метрах от его стен. На этом месте возвели ограду из кольев и веток, внутри которой свалили тысячи вязанок сухого хвороста и охапок соломы, обмазанных смолой, а затем солдаты стали загонять туда одного за другим скованных цепями еретиков, и первым был катар-ский епископ Тулузы, Бертран Марти. Несчастные люди кричали, рыдали и молились; затем огонь, зажженный палачом и его подручными, понемногу занялся, первые языки пламени потянулись кверху, и двести человек — мужчин, женщин и детей — под вопли и плач вспыхнули факелами. Три или четыре часа спустя на плато Монсегюра остались лишь груды обуглившейся, дымящейся и окровавленной плоти. По всей долине распространился чудовищный запах смерти и дыма, а монахи и два или три католических епископа, присутствовавшие на этом зловещем торжестве, распевали гимны или читали Pater Noster.

Страшая история катаров завершилась.

В последний момент.

Приложения

ПРИЛОЖЕНИЕ I

КАТАРСКИЕ ТЕКСТЫ

НАЧАЛО ЕВАНГЕЛИЯ ОТ ИОАННА

Начало Евангелия от Иоанна было одним из основных текстов для катаров, его читали, например, при совершении обряда Consolamentum.

1 В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

2 Оно было в начале у Бога.

3 Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.

4 В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.

5 И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.

6 Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн.

7 Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали чрез него.

8 Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете.

9 Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир.

10 В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал.

11 Пришел к своим, и свои Его не приняли.

12 А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими,

13 Которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились.

14 И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца.

15 Иоанн свидетельствует о Нем и, восклицая, говорит: Сей был Тот, о Котором я сказал, что Идущий за мною стал впереди меня, потому что был прежде меня.

16 И от полноты Его все мы приняли и благодать на благодать,

17 Ибо закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа.

18 Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил.

ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

Богомильский апокриф «Тайная вечеря», или «Inter-rogatio Johannis», представляет собой текст, предшествующий учению средневековых катаров, и содержит основные его идеи. Он построен в форме «вопросов, которые Иоанн, апостол и Евангелист, задает Господу нашему Иисусу Христу во время Тайной вечери в Царствии Небесном об устройстве мира, о Князе этого мира и об Адаме».

1. Я, Иоанн, брат твой, делящий скорби, чтобы потом войти в царствие небесное, когда покоился на груди Иисуса, сказал ему: «Господи, кто тот, кто тебя предаст?» И он мне ответил: «Тот, кто вместе со мной протянет руку к блюду. Тогда Сатана войдет в него, и он меня выдаст».

2. Я сказал: «Господи, до того, как пал Сатана, какова была Твоя слава одесную Отца?» Он мне ответил: «Он был в такой славе, что правил силами небесными. Я же восседал одесную Отца. Сатана правил всеми теми, кто подражает Отцу, и он спускался с небес даже в самые малые создания, и поднимался из преисподней к престолу Отца, которого никто никогда не видел. И он созерцал славу того, кто приводит в движение небеса, ибо хотел уподобиться Всевышнему. И он сошел в воздух, и сказал ангелу воздуха: «Отвори мне врата воздуха». И ангел отворил ему врата воздуха. И спускаясь оттуда вниз, он встретил ангела, хранившего воды, и сказал ему: «Отвори мне врата вод». И ангел ему их отворил. Он сошел под землю и увидел двух рыб, возлежавших над водами. Они были подобны двум волам, впряженным в ярмо, чтобы пахать, и по приказанию незримого Отца держали всю землю от заката до восхода. Спустившись еще ниже, он увидел тучи, нависавшие над морскими волнами, чтобы их удерживать. Продолжая спускаться, он дошел до своей преисподней, порождающей огонь. Дальше он уже спускаться не мог, путь ему преградили языки жгучего пламени. Тогда Сатана вернулся назад и, преисполнившись хитрости, приступил к ангелу воздуха и к тому, что был над водами, и сказал им: «Все это принадлежит мне. Если вы меня послушаетесь, я поставлю свой престол на тучах и уподоблюсь Всевышнему; я уведу воды с высшего неба и соберу все их из мест, занятых морями. Тогда на лице земли больше воды не останется, и я буду править вместе с вами во веки веков». И, говоря так, Сатана поднялся вместе с другими ангелами к пятому небу, и каждому из них говорил так: «Сколько ты должен твоему хозяину?» «Сто мер зерна», — отвечал один. И он говорил ему: «Возьми перо и чернила и запиши: сорок». Другим он говорил: «А ты сколько должен твоему Господину?» «Сто кувшинов масла», — отвечали они ему. — «Садись, — говорил Сатана, — и пиши: пятьдесят». Он поднялся на все небеса и с этими словами соблазнил до пятого неба ангелов незримого Отца.

3. Но голос, исходивший от престола Отца, сказал ему: «Что делаешь ты, отрицающий Отца и соблазняющий ангелов? Творец зла, делай скорее то, что ты задумал совершить». И тогда Отец приказал своим ангелам: «Отнимите у них одеяния». И ангелы забрали одеяния, престолы и венцы у всех ангелов, послушавших Сатану.

И еще я спросил у Господа: «Когда Сатана пал, где обитал он?» И он мне ответил: «За его гордыню Отец мой преобразил его и отнял у него свет. Его лицо уподобилось раскаленному железу и стало похожим на человеческое. И он увлек за собой треть всех Божьих ангелов и был отброшен от престола Господня и из небесных обителей. И, спустившись до этих небес, он не мог найти места, где мог бы отдохнуть сам и те, кто был с ним. Тогда он воззвал к Отцу и сказал ему: «Будь терпелив со мной, и я верну тебе все». И Отец сжалился над ним и дал покой и ему, и всем, кто был с ним, и позволил ему делать все, что он захочет, до седьмого дня.

4. И так Сатана остался на этом небе и стал приказывать ангелу воздуха и тому, кто был над водами: они подняли обе части воды снизу вверх, выше воздуха, и из третьей части сотворили море, которое стало господином вод. Но, согласно заповеди Отца, он приказал также и ангелу, который был над водами, править двумя рыбами, и они подняли землю снизу вверх, и настала засуха. И он взял венец ангела, правившего водами: из одной половины он сделал лунный свет, а из другой половины —- свет звезд. Из драгоценных камней он сделал все звезды. Затем взял своих ангелов служить себе, как приказал Всевышний. И согласно заповеди незримого Отца он сотворил гром, дождь, град и снег. И поставил своих ангелов править всем этим. И повелел земле по-

КЛТЛРЫ

327

родить всех больших зверей, и всех гадов, и все деревья, и все травы. И повелел морю породить рыб и птиц небесных.

5. Затем Сатана поразмыслил и сотворил человека, чтобы тот стал его рабом или рабом самого себя. И приказал ангелу третьего неба войти в это сделанное из грязи тело, от которого затем отделил часть, чтобы сделать другое тело в женском обличье, и приказал ангелу второго неба войти в это женское тело. Но эти ангелы заплакали, когда увидели, что обрели смертные тела и что сделались в этих телах различными. И Сатана приказал им совершить плотский грех в этих телах из грязи, и они не знали, что тем самым совершают грех. Провозвестник зла поразмыслил сам с собой о том, как он сотворит Рай, и впустил туда людей, повелев отвести их туда. И он посадил тростник посреди Рая, и, плюнув, сотворил змея, и повелел ему жить в тростнике. Вот так Дьявол осуществил свое недоброе намерение с тем, чтобы мужчина и женщина не ведали о его обмане. Затем он вошел в Рай и заговорил с ними. Он сказал: «Ешьте от всякого плода, какой есть в Раю, но остерегайтесь есть от плода познания добра и зла». И Дьявол вошел в тело змея-искусителя, соблазнил того ангела, который был в женском обличье, и влил в него грешное вожделение, и насытил свою похоть с Евой посредством змеиного хвоста. Вот потому людей называют сынами Дьявола и сынами змея, ибо они служат похоти их отца Дьявола до скончания века.

6. И затем я, Иоанн, спросил у Господа: «Как можно объяснить, что Адам и Ева были сотворены Богом и помещены в Рай, чтобы исполнять волю Отца, а затем были обречены на смерть?» Господь мне ответил: «Послушай, Иоанн, возлюбленный Отцом моим, это невежды понапрасну говорят, будто мой Отец сотворил эти тела из грязи, на самом деле он создал все силы небесные Святым Духом: стало быть, Адам и Ева из-за своего греха получили смертные тела из грязи и были обречены на смерть».

И снова я, Иоанн, спросил у Господа: «Каким образом человек может родиться духовно в теле из плоти?» И Господь мне ответил: «Мужчины, произошедшие от падших ангелов, входят в тело женщины, и плоть им дает плотская похоть. Стало быть, дух рождается от духа, а плоть от плоти. И так осуществилось царствование Сатаны в этом мире и во всех народах». Еще он сказал мне: «Мой Отец позволил ему царствовать семь дней, и это семь веков».

7. Я снова спросил Господа: «Что произойдет после этого времени?» И Он мне ответил: «Как только Дьявол отпал от славы Отца и отказался быть с Ним, он воссел на тучах и послал ангелов и послал огонь, чтобы испепелить людей, от Адама до Еноха. И он вознес Еноха, своего служителя, выше небес, и показался ему божественным. Он дал ему перо и чернила, и Енох сел и написал шестьдесят семь книг. Он приказал ему отнести эти книги на землю. Енох сохранил их на земле и передал своим сыновьям и научил их, как совершать нечестивые таинства и жертвоприношения. И так он скрыл от людей царствие небесное. И Сатана говорил им: «Смотрите, я Бог ваш, и нет у вас другого Бога, кроме меня». Вот почему Отец мой послал меня в мир, чтобы я открыл людям злокозненный ум Дьявола и чтобы они научились его распознавать. Но Сатана, зная, что я сошел с небес в этот мир, послал своего ангела, и тот взял стволы от трех деревьев, и дал их Моисею, чтобы я был распят на этом дереве, уже для того приготовленном. И Сатана открыл своему народу свою божественность, и приказал, чтобы сынам Израиля был дан закон, и помог им перейти море посуху.

8. Когда Отец мой задумал послать меня на землю, то послал вперед своего ангела по имени Мария, чтобы меня принять. Тогда я спустился, вошел в него через ухо и вышел через ухо. Тогда Сатана, князь этого мира, узнал, что я спустился сюда для того, чтобы найти и спасти погибшие создания, и послал, чтобы крестить водой, своего ангела пророка Илию, который получил имя Иоанна Крестителя. Но Илия спросил у князя сего мира: «Как смогу я его узнать?» И сам Господь ему сказал: «На кого снизойдет Дух Святый в виде голубя и останется, тот крестит в Духе Святом во искупление грехов: он один имеет власть погубить или спасти».

9. И снова я, Иоанн, спросил у Господа: «Можно ли спастись через крещение Иоанна без твоего крещения?» И Господь ответил: «Ни один человек, если я не крестил его духом во искупление его грехов, не сможет узреть царствие небесное благодаря одному лишь крещению водой, ибо я есмь хлеб жизни, сошедший с седьмого неба. И, поскольку они едят плоть мою и пьют кровь мою, лишь они будут названы сынами Божьими».

Я спросил у Господа: «Что следует понимать под словами: они едят плоть мою и пьют кровь мою? И Господь мне ответил: «До того, как дьявол был изгнан со всем своим воинством от славы Отца, ангелы, когда молились, возвеличивали Отца, говоря в своих молитвах: Отче наш, иже еси на небесех. И тогда все их песнопения поднимались к престолу Отца. Но после своего падения они уже не могут славить Бога этой молитвой.

И я спросил у Господа: «Почему все они получают крещение Иоанна, но не все получают твое?» Господь ответил так: «Потому что дела их дурны, и они не приходят к свету. Ученики Иоанна Крестителя берут себе мужей и жен, но мои ученики не женятся и подобны ангелам Господним на небесах».

И тогда я, Иоанн, сказал: «Если познать женщину — уже грех, мужчина не должен жениться».

Господь ответил мне: «Не все понимают смысл этих слов, если только им не дано было его уразуметь: бывают евнухи, которые вышли такими из чрева своей матери, бывают евнухи, которые были оскоплены, и бывают такие, кто сделался евнухом сам ради царствия небесного. Пусть тот, кто может это уразуметь, да уразумеет!»

10. И я стал спрашивать Господа о Судном дне: «Каким будет знамение твоего прихода?» Он мне ответил: «Это произойдет, когда число Праведных уравняется с числом падших с неба увенчанных Праведных. Тогда Сатана освободится и выйдет из своего узилища, обуянный великой яростью, и станет воевать с Праведными, и те воззовут к Господу Богу. И Господь тотчас велит своему ангелу затрубить в трубу. Трубный глас ангела разнесется от небес до преисподней. И тогда солнце затмится, и свет больше не станет светить. Звезды упадут, и четыре ветра развеются, и от них сотрясутся земля и море, равно как и горы и долины. Тотчас содрогнется и небо, и солнце погаснет на четвертый час. Тогда явится знак Сына Человеческого, и с ним будут все добрые ангелы, и он поставит престол свой на облаках, и воссядет на престоле своего величия, с двенадцатью апостолами, восседающими на двенадцати престолах его славы. И книги будут развернуты, и он станет судить весь мир и веру, кою проповедовал. И тогда Сын Человеческий пошлет свою* ангелов, чтобы они взяли его избранных со всех четырех сторон света и от вершины небес до их края, и чтобы привели их. И тогда Сын Человеческий пошлет злых бесов, чтобы они привели к нему все народы, и скажет им: «Придите сюда, те, кто говорил: мы сытно ели и сладко пили, и получили в этом мире свою награду». И после того, как мы узрим этих демонов, все народы, преисполнясь страха, предстанут перед судьей. И Книги Жизни будут раскрыты, и там будут показаны все народы. И Господь возвеличит Праведных за их терпение и их добрые дела. Тем, кто слушался ангельских приказов, даны будут слава, честь и бессмертие. Тем же, кто повиновался демону, придется испытать гнев, обиду, терзания и страх.

Тогда Сын Человеческий отделит своих избранных от грешников и скажет им: «Приидите, благословенные Отца моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира». И затем скажет грешникам: «Идите от меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и аггелам его». И все прочие, увидев последнее разделение, столкнут грешников в преисподнюю по приказу незримого Отца.

Тогда души покинут темницу неверующих, мой голос будет услышан, и останется лишь одна овчарня и один пастырь. И из недр земных выйдут тьма и мрак преисподней, и поглотят весь мир от недр земных до воздуха небес. И Господь станет править от небес до глубин земли. Огненное озеро, где будут обитать грешники, столь глубоко, что, если бы человек тридцати лет поднял камень и бросил его вниз, он три года летел бы, прежде чем достичь дна.

11. И тогда Сатана будет связан со всем своим воинством, и будет брошен в это огненное озеро. А Сын Божий будет прогуливаться со своими избранными по небесам, и заточит Дьявола, сковав его нерушимыми цепями с плачущими и стенающими грешниками, и те скажут: Земля, поглоти нас и истреби нас. И тогда праведники воссияют подобно солнцу в царстве их Отца, и Сын Божий приведет их к престолу незримого Отца и скажет: «Вот я с чадами, которых Отец дал мне; мир тебя не знал, но я поистине тебя узнал, потому что это ты послал меня». И Отец тогда ответит своему сыну: «Возлюбленный Сын мой, сядь справа от меня, я брошу к твоему подножию твоих врагов, отрицавших меня и сказавших: мы — боги, и кроме нас нет других богов. Они предали смерти твоих пророков и были гонителями твоих Праведников. Теперь ты сбросил их во тьму, туда, где раздаются плач и скрежет зубовный».

И тогда Сын Божий воссядет одесную Отца, и Отец станет править своими ангелами. Он поместит избранников своих в ангельские хоры, покроет их нетленными одеждами, даст им нерушимые венцы и незыблемые престолы. И Бог будет среди них. Они не узнают больше ни голода ни жажды, и солнце не опалит их, и жара не сожжет. И Господь осушит все слезы их глаз. И Сын будет царствовать со своим святым Отцом, и царствию его не будет конца во веки веков».

ИСТИННАЯ БОЖИЯ ЦЕРКОВЬ

И CONSOLAMENTUM, ИЛИ ДУХОВНОЕ КРЕЩЕНИЕ (ОКСИТАНСКИЙ ДУБЛИНСКИЙ РИТУАЛ)

Эта Церковь терпела гонения, скорби и муки во имя Христа, ибо сам Он все это выстрадал, желая искупить и спасти свою Церковь и показать как на деле, так и на словах, что до скончания веков она должна терпеть гонения, позор и проклятия, как говорит Он это в Евангелии от святого Иоанна (15; 20): «Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше». А в Евангелии от святого Матфея Он говорит (5; 10—12): «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда станут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас». И еще сказал (10; 16): «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков». И еще (10; 22—23): «И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется. Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой».

Заметьте, до какой степени все эти слова Христа противоречат дурной римской Церкви, ибо она не гонима ни за благо свое, ни за праведность свою; напротив, это она гонит и предает смерти всякого, кто не захочет мириться с ее грехами и ее преступлениями. И она не бежит из города в город, но владеет городами, и городками, и провинциями, и величественно восседает в роскоши мира сего, и ее боятся короли, императоры и прочие бароны. Она нисколько не уподобляется овцам среди волков, но подобна волкам среди овец и козлищ; и она делает все, чтобы утвердить свою власть над язычниками, евреями и неверными; а главное — она гонит и предает смерти святую Христову Церковь, которая все терпеливо сносит подобно овце, не защищающейся от волка.

Но, несмотря на все это, пастыри римской Церкви не испытывают никакого стыда, говоря, будто они и есть овцы и агнцы Христовы, и они говорят, что Церковь Христова, та, которую они гонят, и есть Церковь волков. Но это неслыханная вещь, ибо во все времена волки гнали и убивали овец, и надо, чтобы сегодня все вывернулось наизнанку для того, чтобы овцы, разъярившись, стали бы кусать, гнать и убивать волков, и чтобы волки сделались до того терпеливы, что позволили бы овцам их съесть! [...]

И потому святой апостол Иоанн говорит (13; 13): «Не дивитесь, братия мои, если мир ненавидит вас»1.

Эта Церковь совершает святое духовное крещение, то есть наложение рук, которым дается Дух Святой; Иоанн Креститель сказал (Матф., 3; 11): «Идущий за мною [...] будет крестить вас Духом Святым». И еще, когда Господь наш Иисус Христос сошел от престола славы, дабы спасти народ свой, он научил святую Церковь, чтобы она крестила других этим святым крещением, как сказано в Евангелии от святого Матфея (28; 19): «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа». И в Евангелии от святого Марка Он говорит (16; 15—16): «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет».

Но дурная римская Церковь, лживая и распространяющая ложь, говорит, будто Христос понимал под этим крещение материальной водой, какое совершал Иоанн Креститель до проповеди Христа. Это можно опровергнуть многими доводами; ибо, если бы крещение, совершаемое римской Церковью, было бы тем, какое Христос заповедал своей Церкви, тогда все те, кто получил крещение, были бы осуждены. Христос на самом деле говорит (Марк, 16; 16): «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет». Но они крестят маленьких детей, которые не могут ни веровать, ни знать, что есть добро и что зло; стало быть, своим словом они их осуждают.

[...]

Первое соборное послание святого апостола Иоанна Богослова.

CONSOLAMENTUM, ИЛИ ДУХОВНОЕ КРЕЩЕНИЕ (ОКСИТАНСКИЙ ЛИОНСКИЙ РИТУАЛ)

[...] И если он немедленно должен быть утешен, пусть совершит melhorier («поклонение»), и пусть возьмет книгу из рук старейшины. Тот же должен прочесть ему наставление и назидание с подобающими свидетельствами и теми словами, которые отвечают обряду «Утешения». Затем пусть он ему скажет так:

«Петр, вы хотите получить духовное крещение (1о baptisme espetiral), которым дается Дух Святой в Бо-жией церкви, со святой молитвой, с наложением рук «добрых людей». [...]»

Об этом крещении Господь наш Иисус Христос говорит в Евангелии от святого Матфея (28; 19—20) своим ученикам: «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам, и се, Я с вами во все дни до скончания века». А в Евангелии от святого Марка (16; 15) говорит: «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет». А в Евангелии от святого Иоанна (3; 5) Он говорит Никодиму: «Истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие». И святой Иоанн Креститель говорил об этом крещении, когда сказал (Иоанн, 1; 26—27): «Я крещу в воде; но стоит среди вас Некто, которого вы не знаете: Он-то Идущий за мною, но Который стал впереди меня; я не достоин развязать ремень у обуви Его»; и еще (Матфей, 3; 11): «Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною сильнее меня; я не достоин понести обувь Его; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем». И Иисус Христос говорит в Деяниях Апостолов (1;5): «Ибо Иоанн крестил водою, а вы чрез несколько дней после сего будете крещены Духом Святым». Святое крещение наложением рук было установлено Иисусом Христом, как сказано у святого Луки, и Он говорит, что Его друзья будут это делать, как сказано у святого Марка (16; 18): «Возложат руки на больных, и они будут здоровы». И Анания (Деяния, 9; 17—18) совершил такое крещение над святым Павлом при его обращении. И впоследствии Павел и Варнава совершали это во многих местах. И святой Петр и святой Иоанн делали это с самарянами. Ибо святой апостол Лука так говорит в Деяниях Апостолов (8; 14—17): «Находившиеся в Иерусалиме Апостолы, услышавши, что Самаряне приняли слово Божие, послали к ним Петра и Иоанна, которые, пришедши, помолились о них, чтобы они приняли Духа Святого, ибо Он не сходил еще ни на одного из них, а только были они крещены во имя Господа Иисуса; тогда возложили руки на них, и они приняли Духа Святого».

Это святое крещение, которым дается Дух Святой, Божия Церковь сохранила от апостолов до наших времен, и оно передается от одних добрых людей к другим добрым людям до сего дня, и так будет до скончания веков.

И вы должны знать, что Божией Церкви дана власть связывать и развязывать, прощать грехи и оставлять их, как говорит о том Христос в Евангелии от Иоанна (20; 21—23): «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святого: кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся».

И в Евангелии от Матфея говорит Симону Петру (16; 18—19): «И Я говорю Тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного; а что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах». И в другом месте (Матфей, 18; 18—20) говорит своим ученикам: «Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе. Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца моего Небесного. Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». А в другом месте (Матфей, 10; 8) говорит: «Больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте».

И в Евангелии от святого Иоанна (14, 12) Он говорит: «верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит». И в Евангелии от святого Марка (16; 17— 18) говорит: «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы». И в Евангелии от святого Луки (10, 19) говорит: «Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражию, и ничто не повредит вам».

И если хотите получить эту силу и эту власть, вам надо соблюдать заповеди Христовы и Нового Завета, приложив для этого все ваши силы. И знайте, что Он заповедал человеку не совершать ни прелюбодеяния, ни человекоубийства, ни лжи, не давать никакой клятвы, не красть и не брать чужого, и не делать другому того, чего не хотел бы, чтобы сделали ему; прощать тому, кто причинил ему зло, и любить своих врагов, и молиться за своих клеветников и хулителей и благословлять их. И если его ударят по одной щеке, пусть подставит другую, и если у него отнимут рубашку, отдать плащ; и он не должен ни судить, ни осуждать, и выполнять многие другие заповеди, которые дал Господь и Его Церковь.

И вы должны также ненавидеть этот мир, и дела его, и все, что в нем есть. Ибо святой Иоанн говорит в своем первом послании (2; 15—17): «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира (сего). И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек». И Христос сказал народам (Иоанн; 7, 7): «Вас мир не может ненавидеть, а Меня ненавидит, потому что Я свидетельствую о нем, что дела его злы». И в книге царя Соломона (Екк, 1; 14) сказано: «Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все — суета и томление духа». И Иуда, брат Иакова, говорит нам, чтобы мы знали, в своем послании (стих 23): «Гнушайтесь даже одеждою, которая осквернена плотию». И эти свидетельства, и еще множество других, учат вас соблюдать заповеди Господни и ненавидеть этот мир. И если вы станете соблюдать это до конца, мы надеемся, что душа ваша получит жизнь вечную.

[„о

Затем верующий должен совершить поклонение (melhorier) и сказать: «Parcite nobis. За все, в чем мог я согрешить словом, или делом, или помыслом, или свершением, я прошу прощения у Господа, у Церкви и у всех вас». И тогда христиане пусть скажут: «Именем Господним, и нашим, и Церкви нашей да будут вам отпущены грехи, и станем молить Господа, чтобы Он отпустил их вам». После этого они должны его утешить. Пусть старейшина возьмет книгу (Евангелие) и возложит ему на голову, и другие добрые люди возложат каждый ему на голову свою правую руку, и пусть прочитают parcias* и трижды adoremus, и затем произнесут: «Pater sancte, suscipe servum tuum in tua justitia, et mitte

Benedicite, parcias, gratia, adoremus — названия молитв.

gratiam tuam et spiritum sanctum tuum super eum»K Пусть обратятся к Господу с молитвой, и тот, кто совершает богослужение, должен тихим голосом прочесть sezena2; а когда sezena будет прочитана, он должен трижды прочесть adoremus, и один раз молитву вслух, и затем Евангелие (от Иоанна). А когда Евангелие будет прочитано, они должны трижды прочитать adoremus, и gratia, и parcias. Затем они должны примириться (поцеловаться) друг с другом и поцеловать книгу. Если среди собравшихся находятся верующие-мужчины, они также должны примириться, а если есть верующие-женщины, пусть также поцелуют книгу и примирятся между собой. И потом пусть обратятся к Господу с dobla (молитвой) и veniae (просьбой о помиловании), и на этом обряд завершается.

ПРОСЬБА О ПРОЩЕНИИ И ОБЯЗАТЕЛЬСТВО ПОКАЯНИЯ (ОКСИТАНСКИЙ ЛИОНСКИЙ РИТУАЛ)3

Прибыли мы к Господу и к вам, и ко святой Церкви, ибо желаем покаяться во всех грехах наших, содеянных на деле и на словах, в мыслях и в поступках, с рождения и до дня сегодняшнего, и просим милости у Господа и у вас, дабы вы молили святого Отца милосердного простить нас.

Помолимся Господу и покаемся в прегрешениях на

1 Святый Отче, прими раба твоего в царствие твое, и да пребудет с ним милость Твоя и Дух Святой.

ших многих и тяжких по отношению к Отцу, и Сыну, и почитаемому Святому Духу, и почитаемым нами святым заповедям евангельским, и почитаемым святым апостолам, и с молитвою, и с верою, и с упованием на спасение, кое ожидает христиан добродетельных и достославных, и блаженных усопших предков, и братьев, здесь присутствующих, и молим Тебя, Господи, дабы Ты простил нам все грехи наши. Benedicite partite nobis*.

Ибо велики грехи наши, кои совершали мы ежедневно и еженощно, велики каждодневные прегрешения наши против Господа, содеянные нами и на деле, и на словах, и в мыслях, вольно или невольно, а более всего по собственной воле, кою злые духи внушили плоти нашей, в которую мы облечены. Benedicite partite nobis.

Господь своим святым словом наставляет нас, а также святые апостолы и братья наши духовные; они говорят нам, чтобы отбросили мы всяческие желания плоти и очистились от всякой грязи, и исполняли бы волю Господа, и творили бы благо и добро; но мы, служители нерадивые, не только не исполняем наставлений сих как подобает их исполнять, но часто потакаем желаниям плоти нашей и мирским заботам предаемся, нанося тем самым вред духу нашему. Benedicite partite nobis.

В миру мы ходим вместе с людьми разными, и пребываем вместе с ними, и разговариваем, и едим, и прегрешений совершаем множество, чем причиняем вред братьям нашим и душе нашей. Benedicite partite nobis.

Слова наши суетны, беседы пусты, смеемся мы и хохочем, и лукавим, и злословим о братьях и сестрах, коих ни судить, ни осуждать мы недостойны, и грехи братьев и сестер не дано осуждать нам, ибо среди христиан мы доподлинно являемся грешниками. Benedicite partite nobis.

Благослови и сохрани нас (дат.).

Служение, кое было нам заповедано, мы не исполняли так, как следовало его исполнять, не соблюдали ни пост, ни молитву; днями, отведенными нам для дел благочестивых, мы пренебрегли, и часы, для молитв предназначенные, не соблюли; когда мы творим святую молитву, чувства наши заняты плотским, а мысли исполнены мирских забот, и до того поглощены мы мирским, что уже не знаем, какое слово возносим мы к Отцу всех праведных. Benedicite partite nobis.

О, Боже, святый и добродетельный, во всем, в чем повинны чувства наши и мысли, исповедуемся Тебе, святой Господь наш; премного согрешили мы, но уповаем мы на милость Господню и на святую молитву и на святое Евангелие, ибо тяжки грехи наши. Benedicite partite nobis.

О, Боже, осуди и покарай пороки плоти нашей, пусть не будет в Тебе сострадания к сей плоти, что рождена из тлена, но возымей сострадание к душе, что заключена в тюрьме плоти, и дай нам дни и часы, и ve-nias1, и посты, и молитвы, и наставления, как это заведено у добрых христиан, дабы на Страшном суде нас не судили и не покарали вместе с нечестивцами. Benedicite partite nobis.

ПОКЛОНЫ или коленопреклонения.

ПРИЛОЖЕНИЕ II

УЧЕНИЕ ЕРЕТИКОВ ИЗ ТУЛУЗСКОГО ГРАФСТВА

Манускрипт под номером 609 из тулузской бибилио-теки заслуживает тщательного исследования. Уверяли, будто [инквизиторы] Бернар де Ко и Жан де Сен-Пьер допросили от восьми до десяти тысяч человек. Это преувеличение, доказывающее, что документ не был внимательно изучен. В действительности они получили показания пяти тысяч шестисот тридцати восьми свидетелей, данные под присягой. Правда, некоторые из них, приблизительно пятьсот, сделали «отрицательные признания», сказав, будто ничего о еретиках не знают и даже никогда их не видели. Но эти сведения имеют ценность. Совокупность утвердительных показаний прочих пяти тысяч свидетелей составляет свидетельство, которого нельзя не признавать. Оно относится к тому периоду альбигойской ереси, который заключен между 1185 и 1245 годами и составляет шестьдесят лет. Это расследование дает наиболее обильные сведения о состоянии ереси в северо-западной части графства Тулузского в конце XII века и в начале XIII, до и после крестового похода против альбигойцев, до 1245 года [...]

Господь не создавал материю, поскольку она дурна и, кроме того, подвержена порче. Крещение не способствует спасению души, освященная облатка не содержит тела Христова, поскольку материя дурна и неспособна участвовать в совершении освящения и принимать Дух Святой. Дьявол (или злое начало) создал видимый мир, в котором он заключил души; и супруги, которые, рождая детей, удерживают души внутри тел, приобщаются к дьявольскому творению. Стало быть, Христос не может иметь смертное тело; вместо него умер другой; души спасены им, но они спасаются лишь после многочисленных странствий в различных телах, продолжающихся до того дня, когда душа сможет покинуть свою темцицу.

Впрочем, как бы там ни было, из этих логических построений с несомненностью следует, что в соответствии с результатами расследования, произведенного в 1245 году, учение еретиков сводилось к следующим основным положениям:

1. Бог не создавал видимых и преходящих вещей, небо и землю; все это либо было создано неким демиургом, «voluntate et nutu Dei», либо все это — творение непосредственно дьявола, в частности, им сотворено человеческое тело; либо земля собственными силами произвела покрывающую ее растительность. Творение не может быть делом Божьим, ибо создание, выходящее из Его рук, не портится и не гибнет.

2. Сын Божий не был распят, распят вместо него был другой.

3. Крещение водой бесполезно для спасения души.

4. Освященная облатка не содержит тела Христа.

5. Брак на самом деле есть сожительство, и дети, в браке родившиеся, принадлежат к категории дурных существ.

6. Души переходят из одного тела в другое вплоть до своего избавления.

7. Тела не воскреснут.

Практическим выводом из этого учения, применительно к распространявшей его секте, было не только то, что с еретиками можно обрести спасение, но и то, что спастись можно только с ними, «поп est salus nisi cum hereticis», и что следует покинуть Церковь, чтобы перейти к ереси. Именно так понимали и именно так говорили многие свидетели, чей ум не в состоянии был усвоить метафизические понятия, но смотревшие на еретиков, по часто повторявшемуся определению, как на «bonos homines et veraces et amicos Dei», как на обладающих истинной верой, «habere bonam fidem».

Инквизиторы редко упускали случай допросить свидетеля по этому последнему пункту, отделяя его от теоретической или метафизической части учения. Это понятно, поскольку для них речь прежде всего шла о том, чтобы выявить тех, кто отвергал лоно Церкви, той римской Церкви, которой они противопоставляли ересь.

Представленное толкование вполне совпадает с тем, которое приписывали еретикам тулузского графства. Это вытекает еще из того особого обстоятельства, что многие свидетели уверяли, будто знакомы с учением лишь в пересказе, услышанном из уст самих священнослужителей, не указывая ни места, ни обстоятельств, ни цели, преследуемой священниками, его излагающими. К примеру, Биллем из Сен-Назера «поп audivit eos (ere-ticos) dicentes errores de visibulibus, пес de aliis sacra-mentis; set bene audivit did a presbiteris quod heretici dicebant quod Deus поп fecit visibilia, et quod hostia sac-rata поп erat corpus Christi, et quod baptismus et matri-monium поп proficiebant ad salutem, et quod corpora mor-tuorum поп resurgent».

Вполне естественно предположить, будто священники с кафедры обличали и отвергали подобные действительно грубые заблуждения. Эти положения явно отдают дуализмом, манихейством; они отталкиваются от мани-хейского принципа, согласно которому материя дурна, принципа, прямым выводом из которого они являются, вытекают благодаря строго логическим рассуждениям. Материя есть творение злого начала, или даже очаг зла, стало быть, Бог не мог ни сотворить, ни устроить ее; крещение водой ничего не дает; тело Христово не может содержаться ни в чем вещественном, ни в хлебе, ни в чем другом; брак способствует творению нечистого, заточая души в материи; наконец, плоть никоим образом не может быть посредством воскрешения возвращена к жизни. Мир и человек находятся во власти дурного начала: зло повсюду, и все есть зло, за исключением секты, обличающей творение дурного начала, защищаемое католической церковью.

(Селестен Дуэ, «Еретики графства Тулузского в первой половине XIII века, по материалам расследования 1245 года»; Celestin Douais, Les Heretiques du comtede Toulouse dans la premiere moitie du XIII siecle, dfapres Venquete de 1245, A.

Picard, 1891, pp. 6 et 9).

ПРИЛОЖЕНИЕ III

ГИЛЬЯБЕРТ ДЕ КАСТР, КАТАРСКИЙ ЕПИСКОП

Гильяберт де Кастр, родившийся в 1165 году, несомненно, был одним из самых известных катарских прелатов. Мишель Рокбер даже видит в нем «наиболее значительную фигуру окситанского катаризма» (Histoire des cathares, Perrin, 1999). Выходец, по всей вероятности, из семьи сеньоров Кастра, он получил превосходное духовное образование и в совершенстве знал Священное Писание. Около 1193 года он обосновался в Фанжо. В начале XIII века он посвятил себя катарской проповеди, защищая взгляды «добрых людей» во время свободных публичных диспутов, где катарские богословы встречались с католическими, как во время дискуссии в Монреале (1207), когда он вместе с другими ка-тарскими теологами противостоял Пьеру де Кастельно.

В течение первых лет крестового похода он укрывался в Монсегюре; в то время он был старшим сыном тулузского епископа Гослена. Благодаря реконкисте Раймонда Младшего в 1220 году катары возвращались в города и деревни, откуда прогнали их крестоносцы, в частности в Лораге и Тулузе. Гильяберт де Кастр, ставший к этому времени (в 1220 или 1222) катарским епископом Тулузы, обосновался в Фанжо. Оттуда он способствовал возвращению катаров и руководил этим возвращением, рукополагал диаконов и совершенных. Этот блестяще образованный человек, кроме того, обладал поистине непререкаемым духовным авторитетом для еретической знати.

Около 1227—1228 года, когда крестовый поход возобновился под предводительством короля Людовика, Гильяберту де Кастру пришлось покинуть Фанжо и временно укрыться в Сен-Поль-Кап-де-Жу. В 1229 году, когда был подписан Парижский договор, Раймонд VII вынужден был, ради спасения своего государства, дать клятву истребить ересь, и катарам вновь пришлось уйти в подполье. Тогда Гильяберт де Кастр спешно покинул Сен-Поль-де-Жу и в сопровождении нескольких рыцарей укрылся в Верхнем Разесе. Около 1232 года он поселится в Монсегюре, где будут находиться «престол и глава» его Церкви, под защитой хозяина этих мест, Раймонда де Перейля (или Перелла). Оттуда, несмотря на свой преклонный возраст, при помощи своего старшего сына, Бернара де Ламота, и несольких диаконов, Гильяберт де Кастр без устали продолжает создавать и строить катарскую иерархию. Около 1240 года, то есть за четыре года до осады крепости, след его теряется.

ПРИЛОЖЕНИЕ IV

ОБЩАЯ ХРОНОЛОГИЯ

X век Появление в Булгарии богомильской ереси.

1022 Манихейская ересь в Орлеане.

1054 Разделение христианской Церкви на Западную и Восточную.

1099 Крестоносцы берут Иерусалим. Многие бароны получают владения в Палестине.

XII век Волна ереси докатилась до юга Франции, прирейнских областей, Артуа, Фландрии, Бельгии, Италии.

1126 Костер в Сен-Жиле, на котором был сожжен манихейский ересиарх Пьер де Брюи.

ок. 1127 Песни Гильема IX, герцога Аквитанского.

Зарождение придворной жизни и блестящей куртуазной литературы в областях окситанского языка.

1148 Раймонд V, граф Тулузский.

Провал II Крестового похода.

ок. 1150 По тулузским землям на Юге широко распространилась катарская ересь. Рождение Симона IV де Монфора.

1156 Рождение Раймонда VI Тулузского.

1159 Александр III занимает папский престол.

1163 Обличение французскими епископами на церковном соборе в Туре опасного распространения катарской ереси в Лангедоке.

ок, 1165 Рождение Гильяберта де Кастра. 1165 Симпозиум в Ломбере. 1167 «Катарский собор» в Сен-Феликсе, в Лораге.

1170 Появление в Лионе вальденского инакомыслия, впервые осужденного как ересь в 1184 году. Последователи Пьера Вальденса (или Водеса, или Вальдо) называли себя «бедными из Лиона».

1179 III Латеранский собор. Катары отлучены от Церкви.

1180 Филипп Август сменяет на французском престоле Людовика VII.

1181 Небольшое войско под предводительством кардинала Анри де Марсиака осаждает по распоряжению папы Александра III город Лавор, где Раймонд Тренкавель I позволил обосноваться двум катарским епископам.

1187 Взятие Иерусалима Саладином. Падение

христианских государств на Востоке. 1190— III Крестовый поход. Император, короли 1191 Франции и Англии берут крест, но единственное их достижение — это взятие Кипра и Акры.

ок. 1193 Родился Пьер де Во-де-Серне, автор «Альбигойской истории».

1194 Раймонд VI сменяет Раймонда V во главе графства Тулузского.

1195 Договор между Тулузой и Ричардом Львиное Сердце, выгодный для Раймонда VI, вернувшего себе Ажене.

1196 Арагонский престол занимает Педро П.

1197 Рождение Раймонда VII.

Роже Каратини

Восшествие на престол папы Иннокентия III, который тотчас начинает IV Крестовый поход против турок. В нем принимают участие честолюбивые рыцари, которые соглашаются идти на Константинополь, выторговывая себе переход на Восток на венецианских судах. Симон де Монфор участвует в этом походе.

Смерть Ричарда Львиное Сердце. Отныне Филипп Август противостоит Иоанну Безземельному. Он нападает на Нормандию и в 1204 году завладевает Шато-Гайяром. Иннокентий III приравнивает ересь к оскорблению величества.

Осада Зары в Венгрии, в которой принимает участие Симон де Монфор. В следующем году будет взят Константинополь. Папа посылает в Тулузское графство двух легатов, над которыми поставил настоятеля Сито, Арнаута Амори, с тем, чтобы попытаться защитить там католическую веру.

Раймонд VI женится на Элеоноре, сестре Педро II Арагонского. Завоевание Пуату Филиппом Августом. Основание в Константинополе крестоносцами латинской империи.

Первая проповедь Доминго де Гузмана, будущего святого Доминика, перед катарами. Им основан монастырь Пруй близ Кастельнодари.

Раймонд VI отлучен от церкви. Убийство Пейре де Кастельно, папского легата (январь).

Обвинение падает на графа Тулузского.

Начало рассказа Гильема из Туделы, автора первой части «Песни о крестовом походе против альбигойцев».

1209 Торжественное возвращение в лоно церкви Раймонда VI в Сен-Жиле (июнь). Крестовый поход против Безье (город взят и разорен 22 июля) и Каркассона (взят 15 августа). Симон де Монфор становится виконтом Каркассона и Безье.

1210 Взятие крестоносцами Кастра, Минерва (июль), Монреаля, Терма (ноябрь).

1211 Раймонд Младший, сын Раймонда VI, женится на Санче, сестре Педро II Арагонского.

Взятие Лавора крестоносцами и 5000 тулуз-цев, посланных епископом Фульком, затем взятие Кассеса (май). В Лаворе сожжены 400 еретиков. Неудачная осада Тулузы (июнь). Взятие Кастельнодари Монфором (июль), который там закрепился.

1212 Захват крестоносцами Ажене (май — сентябрь). Битва при Лас-Навас-де-Толоса (16 июля). Христианские рыцари под предводительством Педро II Арагонского жестоко разгромили Альмохадов, обосновавшихся в Испании в середине XII века. Собрание и статуты Памье под эгидой Симона де Монфора (декабрь). Анонимный автор продолжает сочинение «Песни о крестовом походе против альбигойцев».

1213 Лаворский собор (январь): просьбы Педро II Арагонского, заступившегося перед прелатами и крестоносцами за своих тулузских союзников, отклонены.

Битва при Мюре (12 сентября). Поражение тулузцев. Педро II убит. Его преемником становится Хайме I. Он правит до 1276 года, расширяя свое королевство к югу.

1214 Битва при Бувине (27 июля). Поражение коалиции, созданной Иоанном Безземельным против Филиппа Августа.

1215 Симон де Монфор признан графом Тулузским на соборе в Монпелье (январь).

IV Латеранский собор (ноябрь). Иннокентий III старается установить в христианском мире теократию. Призыв к крестовому походу против сарацин (V Крестовый поход). Осуждение альбигойцев и вальден-сов; дискриминационные меры против евреев. Крестоносцы, отправляющиеся истреблять ересь, получают отпущение всех грехов.

Права Симона де Монфора на Тулузское графство подтверждены папой. В Англии Хартия, дарованная Иоанном Безземельным, надолго ослабила королевскую власть.

1216 Раймонд Младший возвращает себе крепости юго-запада. Осада Бокера (июнь). Раймонд VI бежит в Испанию. Дело заложников в Вильневе и разорение Тулузы Монфором (ноябрь). Восшествие на английский престол Генриха III.

1217 Симон де Монфор осаждает Кре (сентябрь), тем временем Раймонд VI берет Тулузу. Бесплодная осада Тулузы Монфором (октябрь 1217 — июль 1218). Гонорий III избран папой.

Смерть Симона де Монфора под Тулузой (24 июня). Начало реконкисты графов Ту-лузских, которая продлится до 1224 года. Амори де Монфор, сын Симона, разгромлен в Базьеже графами Тулузским, Комменжем и Фуа (январь).

Принц Луи присоединяется к Амори под Мармандом, чье население перебито (весна). Неудача новой осады Тулузы (июнь-июль). Первые францисканцы во Франции. Неудачная осада Кастельнодари крестоносцами. Возвращение из изгнания многих совершенных.

Граф де Фуа возвращает Монреаль, Лиму, Фанжо.

Смерть святого Доминика (святой Франциск умирает в 1226).

Смерть Раймонда VI. Безье, Нарбонн и Ми-нервуа изгоняют крестоносцев. Амори де Монфор отступает в Каркассес. Царствование Людовика VIII.

Амори де Монфор с последними, кто остался ему верен, возвращается в северную Францию. Собор в Бурже. Проповедь нового крестового похода против Раймонда VII. Смерть Арнаута Амори, настоятеля Сито. Крестовый поход короля Людовика на юг Франции. Осада Авиньона (лето). Прованс капитулирует. К осени покорится тулузский край.

Смерть короля 8 ноября. Восшествие на престол Людовика IX, будущего Людовика Святого, в возрасте двенадцати лет. Регентство Бланки Кастильской.

1218 1219

12201221

1221

1222

12231226 1224

1225 1226

Роже Каратини

Раймонд VII возвращает себе многие крепости юга. Нарбоннский синод ищет еретиков. Фридрих II, получивший императорскую корону в обмен на обещание взять крест, не сдержал его и был отлучен от церкви папой Григорием IX (1227-1241). Парижский договор между французской монархией и графом Тулузским. Начало строительства якобитской церкви в Тулузе.

Тулузский собор, посвященный борьбе с ересью в Лангедоке.

Начало гонений на вальденсов в окрестностях Лиона. Они рассеиваются и постепенно уходят в подполье. В 1532 году они присоединятся к Реформе.

Григорий IX учреждает Инквизицию. Инквизиторов будет набирать, главным образом, среди доминиканцев и францисканцев. Осенью катарский епископ Гильяберт де Кастр удаляется в Монсегюр, где учреждает «престол и главу» катарской церкви. Постоянные суды инквизиции в Тулузе и Каркассоне.

Инквизиторы временно изгнаны из Тулузы и Нарбонна. Отлучение от церкви Раймонда VII, который утрачиваеФ свои титулы. Ради примирения с папским престолом он объявляет о том, что отправляется в Святую землю, но обещания своего так никогда и не выполнит.

Осада Константинополя болгарами и греками. Город защищают рыцари-христиане, благодаря которым латинская империя продержится еще двадцать пять лет.

1239 Костер Монт-Эме в Шампани. На нем инквизицией будут сожжены 180 катаров.

1240 Мятяж Тренкавеля.

Отступление катарской ереси ускоряется. Теряется след Гильяберта де Кастра.

1242 Два инквизитора, Гильом Арно и Этьен де Сен-Тибери, убиты в Авиньоне, в Лораге, группой людей, пришедших из Монсегюра, среди которых был родственник графа Тулузского.

Последнее восстание графа Раймонда VII против короля.

1243 Мирный договор в Лоррисе-в-Гатине между графом Тулузским и королем (январь). Собор в Безье (апрель). Иннокентий IV избран папой (июнь).

1244 Падение Монсегюра после нескольких месяцев осады (16 марта). Более 200 катаров погибли на костре. Раймонд VII добился возвращения в лоно Церкви (14 марта).

1245— Бесплодные попытки Раймонда VII в не-

1246 скольких браках добиться рождения наследника мужского пола,

1249 Смерть Раймонда VII. Его дочь Жанна становится графиней Тулузской.

1271 Смерть Альфонса де Пуатье, зятя Раймонда VII и брата Людовика Святого. Присоединение графства Тулузского к королевским владениям.

1321 Гильом Белибаст, последний известный нам совершенный катар, сожжен в Вильруже-Терменесе.

ПРИЛОЖЕНИЕ V

НИЩЕНСТВУЮЩИЕ ОРДЕНА В ЛАНГЕДОКЕ В XIII ВЕКЕ

Учреждение нищенствующих орденов в Лангедоке, в особенности доминиканского ордена, имело большое значение для движения духовного восстановления, которое благодаря проповедям, примеру смирения, а иногда и через посредство Инквизиции сопровождало крестовый поход против альбигойцев, предписанный Римом.

а Доминиканцы о Францисканцы ^ Кармелиты ? Августинцы-отшельники

Сент-Антонен

О ^

До 1269 До 1283

 

«3F

Рабастан

О -fe,

До 1291 *

• Лотрек „ До 1285 QS Тулуза 1268^ ЧГ-У "ДОАР •Кастр

12270 А 1258

Кастельнодари

•OA

1293 до 1295 Монреаль А А-Каркассон ПРУИ Д • 1293 OA ^

Мирпуа

•о

До ,1276

'Я

 

ПРИЛОЖЕНИЕ VI ПЛАН ТУЛУЗЫ В НАЧАЛЕ XIII ВЕКА

Двенадцать капитулатов

1 Сен-Сернен

2 Сен-Жюльен

3 Сен-Пьер-де-Кюизин

4 Тор

5 Дорад

6 Сен-Пьер Сен-Мартен

7 Сен-Ром

8 Сент-Этьен

9 Сен-Пьер Сен-Жеран

10 Сен-Бартелеми

11 Дальбад

12 Пон-Вье

ПРИЛОЖЕНИЕ VII

ОКСИТАНО-КАТАЛОНСКОЕ ГОСУДАРСТВО, СОЗДАННОЕ ПЕДРО II АРАГОНСКИМ В ЯНВАРЕ 1213 ГОДА

Окситано-каталонское государство, созданное Педро II Арагонским 27 января. Его владения и вассальные княжества до этой даты включали в себя:

1. Арагон

2. Каталонию

3. Графство Прованс

4. Графство Жеводан, виконтство Милло и Грез

5. Комменж

6. Беарн

ПРИЛОЖЕНИЕ VIII

ПЕРЕПИСКА АРАГОНСКОГО КОРОЛЯ С ПРЕЛАТАМИ, УЧАСТНИКАМИ ЛАВОРСКОГО СОБОРА

Въезд короля Арагонского в Тулузу. Под праздник Богоявления король Педро Арагонский, который неодобрительно смотрел на дело веры, прибыл в Тулузу; там он оставался долго, посещал еретиков и отлученных от Церкви, и дал знать архиепископу Нарбоннскому, папскому легату и нашему графу, что желает с ними встретиться, дабы договориться о мире и согласии между нашим графом и врагами веры. По общему желанию место для этой встречи было выбрано между Тулузой и Лавором. Архиепископ Нарбоннский созвал по случаю этой встречи собор, на который прибыли двадцать архиепископов и епископов. Когда все мы собрались в условленном месте, король для начала попросил архиепископа Нарбоннского и епископов вернуть трем графам, Тулузскому, Комменжу и Фуа, а также Гастону Беарн-скому их земли. Однако архиепископ в ответ попросил короля записать свои просьбы и отправить их, запечатав свиток своей печатью, епископам в Лавор. Король, любезно улыбнувшись нашему графу, его брату и его сыновьям, попросил графа перестать чинить зло его врагам на ту неделю, пока будут длиться переговоры. На что граф, исполненный благородства и любезности, ответил: «Из уважения к вам, ваше величество, я обещаю, что в течение этой недели не буду — нет, не чинить зло нашим врагам, но действовать им во благо, ибо полагаю, что, сражаясь с противниками Христа, я творю благо, а не зло». Сам же король пообещал от имени наших врагов, что они не станут нападать на наших все то время, пока будут идти переговоры, однако эти бесчестные люди, несмотря на заверения короля, как только узнали, что мы собрались вместе, направились в наши земли, в сторону Каркассона, и принялись разорять их, и убили множество наших. О, гнусное предательство! На третий день, покинув место встречи и возвратившись в Тулузу, король отправил архиепископам и епископам свои просьбы записанными и изложенными в таких словах:

Просьбы короля. «Просьбы, с которыми король Арагонский обратился к Лаворскому собору. Поскольку наша святая мать Церковь обладает, как говорят, не только суровостью карающего бича, но и добротой материнского лона, Педро, верный сын Церкви, милостию Божией король Арагона, смиреннейше обращается к вашему святейшеству и настоятельно просит за графа Ту-лузского, желающего возвратиться в лоно нашей святой матери Церкви, моля милосердно и великодушно вернуть ему его владения и прочее имущество, кои были им утрачены; за причиненные им бесчинства он обязуется расплатиться так, как сочтет справедливым Церковь, и возместит ущерб и загладит оскорбления, причиненные различным храмам и различным прелатам так, как предпишет ему наша милосердная и святая мать Церковь. Если же вдруг Церковь откажется исполнить просьбу короля применительно к самому графу, король возобновляет свою просьбу и свое заступничество в пользу его сына; что же касается отца, тот тем не менее лично расплатится за прежние свои бесчинства, отправившись со своими рыцарями на помощь христианскому воинству либо биться с сарацинами, либо в заморские страны, согласно тому, что сочтет наилучшим Церковь, однако сын его пусть остается в своих землях, надежно защищенным и тщательно оберегаемым ради славы Божией и славы Церкви до тех пор, пока мы не убедимся, что он стоит на истинном пути. Поскольку граф де Комменж никогда не был еретиком и не принимал у себя еретиков, но, скорее, сражался с ними и утратил, как говорят, свои владения из-за того, что пришел на помощь своему сюзерену и родичу графу Тулузскому, названный король за него заступается и просит, поскольку это его вассал, вернуть ему его земли; если будет доказано, что на нем есть какая-либо вина, он загладит ее согласно воле Церкви. Поскольку граф де Фуа не еретик и никогда им не был, названный король просит за него, своего вассала и своего возлюбленного родича, которому не может бесстыдно отказать в том, чтобы поддержать его в его праве, из милости и уважения к королю вернуть ему его имущество; однако же он загладит свою вину согласно воле Церкви во всем, где милосердная наша мать Церковь сочтет, что он в чем-либо провинился. Что же касается Гастона, его вассала, король просит и сердечно молит о том, чтобы ему вернули его земли и владения его вассалов, тем более, что он готов встать на истинный путь и держать ответ перед праведным судом согласно воле Церкви, если вы не сможете сами ни выслушать его, ни рассудить его дело. Во всем, о чем говорилось выше, названный король предпочитает взывать к вашему милосердию, а не суждению. Он предает вашему милосердию своих епископов, своих клириков и своих баронов: он смирится со всем, что будет решено между ними и вами по делам, о коих говорилось прежде, и молит вас соблаговолить проявить понимание, дабы он мог располагать помощью этих сеньоров и графа де Монфора в испанском крестовом походе против Альмохадов во славу Божию и к величайшему благу святой Церкви. Писано в Тулузе, XVII февральских календ».

Ответ прелатов. «Прославленному и возлюбленному во Христе Педро, милостью Божией королю Арагонскому и графу Барселонскому, Лаворский собор с поклоном и искренней любовью во Христе. Мы ознакомились с просьбами и ходатайствами, с которыми ваша королевская светлость обращается к нам, заступаясь за графа Тулузского (и его сына), графов Фуа и Коммен-жа и благородного сеньора Гастона Беарнского. В этих письмах, среди прочего, вы называете себя верным сыном Церкви. Мы также возносим хвалу, благодарность и молитвы Господу нашему Иисусу Христу и восхваляем ваше королевское величие. И в силу той взаимной любви, какая, насколько нам известно, царит между вами и нашей святой матерью Церковью, и из уважения к вашему королевскому величеству, мы сердечно склоняемся на ваши просьбы во всем, что для нас возможно сделать по воле Господней. Мы полагаем своим долгом на ваши просьбы и ходатайство в пользу графа Тулузского и его сына ответить вашей королевской светлости: Высшею властью мы отрешены от дела графа и его сына, ибо граф Тулузский добился от его святейшества папы, чтобы его дело было поручено нашему достопочтенному брату епископу Риеса и мэтру Тедизу на определенных условиях. Вы помните о тех беспредельных и неизменных милостях, какие его святейшество папа оказывал названному графу после всех его бесчинств, а также и то, какую милость благодаря вашему вмешательству и по вашим просьбам достопочтенный отец архиепископ Нарбоннский, папский легат, в то время настоятель Сито, оказал названному графу в Нарбонне и Монпелье два года назад, если память нам не изменяет. Легат хотел оставить графу в целости и сохранности все его владения и права в еретических местностях, какие находились в его владениях. Что же касается других еретических местностей, какие находились за пределами его владений (граф насчитывал таковых по меньшей мере пятьсот), легат хотел, чтобы четверть или даже треть их была конфискована в пользу графа. Граф отклонил эту великую милость, какую оказывали ему его святейшество папа, его легат и Божия Церковь: он нарушил все клятвы, данные им в присутствии легатов; он творил одно беззаконие за другим, совершал одно преступление за другим, одно злодеяние за другим; он объединился с еретиками, бродягами и прочими проклятыми, чтобы еще более жестоко напасть и причинить еще больший ущерб Церкви Божией, всему христианству, вере и миру, так что сделался недостойным всякой милости и всяких благодеяний. На ваши просьбы, касающиеся графа де Комменжа, мы считаем нужным ответить следующее: Мы знаем из верных источников, что он совершил множество бесчинств, нарушил свою клятву, заключил союз с еретиками и их пособниками, нападал на Церковь сообща с этими зачумленными, так, будто намеревался отомстить за лично ему нанесенное оскорбление, что впоследствии его настоятельно просили остановиться на этом пути, опомниться и примириться с католическим сообществом; однако граф продолжал и продолжает вести себя все так же непотребно, за что был отлучен он Церкви и предан анафеме. Именно он, граф де Комменж, вовлек в войну графа Тулузского, как тот, говорят, имеет обыкновение утверждать; стало быть, на нем лежит ответственность за продолжение военных действий и многочисленные беды, которые проистекли из этого для Церкви. Тем не менее, если он покажет себя достойным блага отпущения грехов, Церковь не откажет ему в удовлетворении его просьбы, но лишь после того, как ему будут отпущены его грехи и он обретет право предъявлять иск в суде. На просьбы и заступничество вашего величества в пользу графа де Фуа мы отвечаем так. Доказано, что в течение долгого времени этот граф укрывал еретиков, и сегодня еще является их укрывателем и защитником, поскольку нет сомнения в том, что те, кто верит еретикам, сами являются еретиками. Этот граф повинен в многочисленных и весьма тяжких бесчинствах: он грабил и разрушал церкви, несмотря на данные им лично клятвы и обязательства; он поднял руку на клириков и бросил их в тюрьму (за это и многое другое его покарали отлучением от Церкви и предали анафеме). Даже после того как легат, благодаря вашему вмешательству и по вашим просьбам, даровал помилование названному графу, тот продолжал жестоко истреблять крестоносцев, духовенство и мирян, которые в простоте своего сердца выступили против лаворских еретиков. Ваше королевское величество, должно быть, помнит, сколь велика была эта милость, ибо легат по вашему желанию и в ответ на ваши просьбы предложил графу соглашение, и точно известно, что граф это соглашение не принял, и существует даже ваше письмо, адресованное графу де Монфору, скрепленное вашей королевской печатью и содержащее по поводу этой милости следующие слова: «Мы берем на себя перед вами такое обязательство, что, если названный граф откажется подчиниться этому приказу и впоследствии вы не станете прислушиваться, когда мы будем за него просить, мы нисколько не будем на вас в обиде». Однако, если речь идет о том, каким образом заслужить благодать отпущения грехов, и если впоследствии, когда грехи ему будут отпущены, он станет на что-либо жаловаться, Церковь не откажет ему в правосудии. Что касается Гастона Беарнского, вы настоятельно просили, чтобы ему возвращены были его владения и феоды его вассалов, и на это мы вам отвечаем так. Не говоря о прочих многочисленных или, вернее сказать, бесчисленных обвинениях, выдвинутых против него, он объединился с еретиками, их пособниками и их защитниками против Церкви и против крестоносцев: это отъявленный и опасный гонитель церквей и духовенства. Во время осады Кастельнодари он привел графу Тулузскому и графу де Фуа подкрепление, чтобы воевать против тех, кто по приказу его святейшества папы сражался с еретиками и их пособниками; он принял у себя убийцу блаженной памяти легата Пьера де Кастельно; он долгое время содержал на жалованье наемников и продолжает это делать; в прошлом году он привел своих наемников в кафедральный собор в Олороне: они перерезали веревку, на которой держалась дароносица, и та упала на пол, по которому (страшно и мерзко сказать) рассыпалось тело Господа Нашего; один из наемников, желая посмеяться над клириками, надел епископское облачение и стал изображать епископа, служащего мессу; рассказывают даже, будто он произнес проповедь в самой церкви и принимал пожертвования от других наемников. Он нарушил свои клятвы. Он грубо обошелся с клириками. По этим и по другим причинам, о которых мы сейчас умолчим, названный Гастон был отлучен от Церкви и предан анафеме. И тем не менее, если он, как положено, даст удовлетворение Церкви и получит отпущение грехов, тогда, но лишь после того, как грехи ему будут отпущены, если он станет на кого-либо жаловаться, его справедливые сетования будут услышаны. Если же дело будет обстоять по-другому, вашему королевскому величеству не следует вступаться за названных еретиков. Что касается нас, мы не посмели бы дать другой ответ по поводу таких особ и таких деяний. Мы предупреждаем об этом вашу королевскую светлость и просим вспомнить, какая честь была вам оказана папским престолом, и какая честь оказана вашему родственнику, славному королю Сицилии, и какое обещание вы дали его святейшеству папе во время вашей коронации, и какие предписания исходили от папского престола. Мы молим Господа о том, чтобы Он сохранил вас на многие лета к своей славе и к чести святой католической Церкви. Если наш ответ не удовлетворит ваше королевское величество, мы постараемся из уважения к вам и ради вашей милости сообщить об этом его святейшеству. Писано в Лаворе XV Февральских календ».

(Пьер де Во-де-Серне, «Альбигойская история», 367—384, J. Vrin, 1951)

ПРИЛОЖЕНИЕ IX

МЮРЕ: ДВА ВЗГЛЯДА НА СРАЖЕНИЕ (сентябрь 1213 г.)

Два приведенных ниже отрывка представляют нам противоположные точки зрения на битву при Мюре, крупное сражение, в котором король Арагонский, союзник графа Тулузского, выступил против крестоносцев Симона де Монфора. Первый из отрывков взят из «Хроники» Гильома де Пюилорана, Тулузского католического клирика, благосклонного к крестоносцам; второй — из сочинения анонимного автора, создателя второй части «Песни о крестовом походе против альбигойцев», сочувствующего скорее еретикам и графу Тулузскому.

ХРОНИКА ГИЛЬОМА ДЕ ПЮИЛОРАНА

В самом деле, в это же самое время король Арагонский, которому сопутствовала удача в битвах с сарацинами, захотел попытать счастья и в борьбе против христиан. В конце лета он прибыл в Тулузу и, посовещавшись с графами, знатью и горожанами, вышел оттуда с войсками и начал осаду замка Мюре, где граф де Монфор разместил гарнизон, сильно стеснявший Тулузу. К нему пришло большое подкрепление из окрестных краев, так что войско его увеличилось. Узнав об этом, граф Симон тотчас поспешил на помощь своим. Однако вот что я слышал много лет назад от преподобного дона Морена, аббата из Памье, человека достойного веры и уважаемого во всех отношениях, который, будучи тогда всего лишь ризничим, присматривал за замком Памье. Выйдя из Бульбонна навстречу графу и узнав из его уст о том, что он пришел помочь осажденным, и даже сражаться с осаждавшими, если те ждут его на равнине, он ответил: «У вас мало людей в сравнении с вашими врагами, среди которых находится король Арагонский, человек весьма искусный и испытанный в сражениях, а с ним и графы, и многочисленное войско; стало быть, если вы с таким малым войском вступите в бой против короля и его столь обильного войска, силы будут неравны». Но граф, выслушав эти слова, достал из сумы у своего пояса письмо. «Прочтите это письмо», — сказал он, и ризничий узнал из него, что король Арагонский обращался к некоей знатной даме, супруге знатного дворянина из Тулузского диоцеза, уверяя ее, что из любви к ней хочет изгнать французов из своего края, и присовокупляя к этому прочий вздор. Прочитав письмо, ризничий спросил графа: «И что вы хотите этим сказать?» — «Что я хочу сказать? — вскричал граф. — Что Господь придет мне на помощь и что я мало испытываю страха перед человеком, способным ради женщины разрушить Божие дело». Сказав это, он поспешно убрал письмо. Может быть, кто-либо из слуг или секретарь названной знатной дамы сделал с него копию для графа, считая письмо достойным внимания, и граф носил его при себе как свидетельство перед Господом против того, кто, изнежившись, не думал и не опасался, что даже и положившись на Бога кто-то может с ним сразиться.

И вот граф и его люди, продолжив путь, вошли в Мюре; и когда они шли через мост, враги могли бы, если бы захотели, без труда счесть их всех до одного. И там, после того, как явились сопровождавшие графа преподобные отцы, а именно Фульк, епископ Тулузский, Ги, епископ Каркассонский, и Бедез, епископ Агдский, они принялись, памятуя о злополучиях войны, совещаться с целью добиться мира или перемирия; но, поскольку король не соглашался ни на то, ни на другое, кроме как на позорных и причиняющих ущерб Церкви условиях, граф Симон, полагая, что, если он оставит этот замок врагам, весь край поднимется против него, дабы к ним присоединиться, так что новые бедствия будут хуже прежних, а кроме того, зная, что защищает дело Бога и веры, тогда как другие шли против и были связаны узами отлучения от Церкви, предпочел подвергнуться кратковременной опасности, но не способствовать медлительностью и бездействием нарастанию дерзости своих врагов. Чего же еще? Крестоносные воины избрали для сражения день, следующий за праздником Воздвижения Креста Господня; и тогда, исповедавшись в своих грехах и, как обычно, прослушав мессу, получив спасительный хлеб от алтаря и подкрепившись скудной пищей, они облачились в доспехи и приготовились к сражению. Однако в миг, когда граф собирался сесть верхом, у его коня лопнула подпруга, он спешился, и подпругу тотчас починили; но, когда он снова стал садиться в седло, конь с такой силой ударил его головой в лоб, что некоторое время он пребывал совершенно оглушенным, так что, если бы он верил, как делают многие, скитающимся по стране бродячим гадателям, ему следовало бы опасаться, как бы с ним в бою не приключилось чего-либо недоброго.

Словом, они решили не выступать прямо против войска осаждающих, дабы не подвергать коней граду стрел, и направились к воротам, расположенным с восточной стороны, тогда как лагерь был разбит, напротив, с западной, так что враги, не разгадав их умысла, решили поначалу, будто они обратились в бегство, но, пройдя немного в этом направлении, они, наконец, перешли через ручей и вышли на поле боя. Там были, с графом де Монфором, Ги, его брат, Бодуэн, брат графа Тулузского, Гильом де Барр, Алан де Руси и многие другие, общим числом около тысячи воинов.

Король Арагонский стал готовиться к бою, хотя граф Тулузский, напротив, советовал остаться в лагере, чтобы осыпать стрелами и дротиками кавалерию осажденных, с тем, чтобы потом, ослабив их таким образом, вернее на них напасть и с большею легкостью изрубить или обратить в бегство, ибо они, за неимением съестных припасов, не могли оставаться в замке; но король не пожелал к нему прислушаться, приписав этот совет страху, и назвал графа трусом. И потому, выстроив свои войска в боевом порядке, он вступил в битву, и первый натиск был поручен графу де Фуа, за которым следовали каталонцы и множество солдат. С другой стороны, как мне известно от сеньора Раймонда, последнего графа Тулузского (который, в силу своей тогдашней неспособности сражаться из-за своего возраста, был препровожден верхом на коне, взятом под уздцы, на вершину холма, откуда мог наблюдать за сражением), выступил граф Симон со своими людьми, выстроенными в три отряда, согласно порядку и обычаю воинского искусства, как он его понимал, таким образом, что последние ряды, ускорив шаг, могли атаковать одновременно с первыми, и зная наверное, что удар, нанесенный всеми вместе, приводит к победе; и они с первого же натиска так потеснили врага, что гнали его перед собой по равнине подобно тому, как ветер гонит пыль по земле, и бегущие старались как могли укрыться за последними рядами своего войска. Затем победители повернулись в ту сторону, где был король, чей стяг они различили, и устремились на него с такой яростью, что звон оружия и грохот битвы долетели по воздуху до места, где находился тот, от кого я услышал этот рассказ, так, как если бы лес рушился под ударами множества топоров. Там был убит король со множеством знатных арагонских сеньоров, которые полегли вокруг него. Остальные обратились в бегство, и многие во время этого были убиты. Сам граф Тулузский и граф де Фуа, равно как прочие, обязаны своим спасением лишь поспешному отступлению...

Однако жители Тулузы, укрывшиеся в лагере за повозками и в прочих укрытиях, не знали, на чьей стороне победа, до тех пор, пока, разглядев наконец отличительные знаки тех, кто возвращался, гоня перед собой бегущих, они не устремились беспорядочно к судну, стоявшему у них на Гаронне; те, кому удалось подняться на борт, спаслись, остальные же утонули или погибли от меча в поле, так что число убитых достигло пятнадцати тысяч. Тело короля братья госпитальеры-иоан-ниты попросили разрешения забрать, и, найдя его, как говорили, нагим на поле битвы, унесли.

Пока там и здесь на равнине шла резня, многие люди упрекали его за его обращение с пленными, некогда убитыми им в Тулузе. Впрочем, многие попавшие в этом бою в плен, умерли в тюрьме или же были выкуплены, однако ни один человек, воевавший на стороне Церкви, не погиб. Вот чем обернулись в этом сражении гордыня и несдержанность для короля, которому всегда сопутствовала удача в сражениях с сарацинами и которого даже отеческая любовь не смогла отвратить от его безрассудных намерений; ибо он передал сына в руки врага как заложника при заключенном между ними перемирии, и тот, если бы пожелал, вполне мог бы его убить, чтобы отомстить за попранную веру. Но жалко было видеть и слышать, как тулузцы оплакивали своих погибших, ибо не было ни одного дома, в котором некого было бы оплакивать, или где не думали бы, будто кто-то из родных убит или, по крайней мере, взят в плен. Причина всех этих бед была в том, что люди, утратив разум от чрезмерной дерзости, взялись за оружие, объятые единой яростью и полагаясь на человеческие силы, а не на небесное покровительство, тогда как их противника, исполненного веры в Бога, сама его малочисленность хранила от подобного самомнения; и, благоговейно отпраздновав Воздвижение Креста Господня, они в этот день этим самым крестом победили врага, как достойные поборники Христа, коими они и были. Вернувшись с победой в свой лагерь, они возблагодарили Господа нашего Иисуса Христа за то, что он помог им победить, несмотря на малое их число, столь превосходящего их врага.

(Гильом де Пюилоран, «История альбигойской войны», Документы, связанные с историей Франции и опубликованные Франсуа Гизо; Guillome de Puylaurens, Histoire de la guerre des albigeois, Memoires relatifs a Thistoire de France publies par Francois Guizot, tome 15, J — L. Briere, 1824, pp. 242—248.)

ПЕСНЬ О КРЕСТОВОМ ПОХОДЕ ПРОТИВ АЛЬБИГОЙЦЕВ

Король встал первым, ведь с людьми он говорить умел.

«Сеньоры, — людям рек король, — граф де Монфор посмел

Наш вызов рыцарский принять, войти в Мюре рискнул.

Так примем меры, чтобы враг от нас не ускользнул!

Еще до ночи грянет бой. Мир злее сеч не знал!

Так бейте ж грозного врага, валите наповал,

Дабы в бою и ваш отряд от вас не отставал,

И час победы над врагом быстрее наставал».

И так сказал Тулузский граф, когда черед настал:

«О сир! Коль вы хотите знать, что скажет Ваш вассал,

То вот что я бы в этот час исполнить приказал.

Не нужно долго говорить, коль враг свиреп и зол,

Давайте вкруг своих шатров поставим частокол,

Когда бы недруг одолеть преграду захотел,

То стали б воины врага добычей наших стрел

И мы бы гнали остальных по грудам мертвых тел».

«О граф! — воскликнул дон Мигель. — Да кто Вам право дал

Столь сомневаться в короле? Коль скоро миг предстал

Сойтись с врагом лицом к лицу, Господь бы не простил,

Когда б из трусости король победу упустил».

«Что я могу еще сказать? — вновь граф заговорил. —

Когда мы грянем на врага, являя ратный пыл,

Весь мир увидит, кто из нас презренным трусом был!»

«К оружью!» — тут раздался крик. И всяк свой меч схватил;

Бароны шпоры в скакунов вонзили что есть сил,

Спеша в погоню за врагом, что в город уходил.

Сдается мне, что хитрый враг сию атаку ждал.

Войти в ворота за собой как будто приглашал.

И створ распахнутых ворот сраженью не мешал.

Тот бил противника копьем, тот тяжкий дрот метал;

И с той, и с этой стороны никто не уступал,

Покрылась кровью вся земля и створ ворот стал ал.

Но дело кончилось ничем, никто не победил.

Тулузцы в лагерь отошли. Враг в город отступил.

Настало время отдыхать, баронов зной томил,

Но тут тулузцев граф Монфор в ловушку заманил,

Он повелел седлать коней, к атаке дал сигнал,

И каждый рыцарь скакуна взнуздал и оседлал.

Граф недостаток сил и средств коварством возместил,

Он войско вывел из ворот и с Богом отпустил,

Однако прежде вот о чем баронам возвестил:

«Внемлите, рыцари мои. Враг нас врасплох застал.

Какой могу я дать совет? Ведь я вас всех призвал

Затем, чтоб каждый шел вперед и жизнью рисковал!

Глаз не смыкая ни на миг, я в эту ночь не спал,

О деле думал до зари, до света размышлял,

И вот, сеньоры и друзья, какой я план избрал.

Спешите к лагерю врага, пересекая дол,

Дабы тулузцы, увидав сих копий частокол,

Все разом бросились на вас, ища себе похвал,

И будь что будет, а не то для нас весь край пропал», «Бароны, надо рисковать, — граф Бодуэн сказал, — Не тот плох рыцарь, кто в бою на землю мертвым пал, А тот, что век свой в нищете позорно прозябал!» Епископ рыцарей Креста на бой благословил, На три отряда граф де Бар баронов разделил, Оруженосцев и пажей сеньорам ставя в тыл. И по тропинке через топь враг тайно поспешил К палаткам и шатрам.

Враги к палаткам и шатрам пошли по хлябям блат,

Свои знамена развернув, сверкая сталью лат,

И был отделкой золотой украшен каждый щит,

И так сияли те мечи, будто заря горит.

Король, кого за доброту я здесь восславить рад,

Увидев рыцарей Креста, скажу не наугад,

Сам поспешил навстречу им, взяв небольшой отряд.

Толпой валил за королем и весь тулузский люд,

Безумцам детскою игрой казался ратный труд,

Никто не слушался старшин, не знал, что делать тут.

Когда в делах порядка нет, то плох и результат.

Король воскликнул: «Все ко мне!» — но был сметен и смят,

И не нашелся ни один сеньор или солдат,

Кем бы услышан был король и под защиту взят.

Уж ранен доблестный король, уж он в крови лежит,

Та кровь струится по земле и, как ручей, бежит.

У тех, кто видел ту резню, померк от горя взгляд,

Народ решил, что тут виной измена и разлад,

Все в страхе бросились бежать куда глаза глядят,

Никто себя не защищал и не глядел назад,

Бегущих в спину враг разил тем больше во сто крат,

Вплоть до Ривеля шла резня, как люди говорят.

Далмат спасенье от меча искал средь бурных вод.

Он крикнул: «Горе и беда, спасайте свой живот:

Погиб наш доблестный король, опора и оплот,

И пало Рыцарство во прах, как перегнивший плод,

И тех, кого оставил Бог, сегодня гибель ждет».

Когда же реку пересек отважный рыцарь тот, Тулузцы, рыцари и знать, и весь простой народ Всем скопом бросились к реке, ища надежный брод. Счастливец, реку перейдя, тем самым жизнь спасет, Но многих бурная река в могилу унесет! Достался рыцарям Креста весь лагерь, скарб и кладь, И весть по свету разнеслась, что арагонцев рать Погибла, столько храбрецов, что и не сосчитать, Досталось воронью.

(«Песнь о крестовом походе против альбигойцев», цит. по: Ж. Брюнель-Лабришон, К. Дюамель-Амадо. «Повседневная жизнь во времена трубадуров. XII—XIII века». М., «Молодая гвардия», «Палимпсест», 2003, сс. 383—386. Перевод со староокситанского И. Белавина)

ПРИЛОЖЕНИЕ X

МЯТЕЖ ТРЕНКАВЕЛЯ (1240 г.)

В то время, когда легатом был епископ Турне, папа поручил братьям, принадлежавшим к доминиканскому ордену, провести дознание против еретиков, и с этой целью были направлены братья Пьер Селлани и Гильом Арно; они призвали к ответу нескольких тулузских еретиков, коих, как им казалось, они с большей легкостью могли бы убедить, и сообщили о них как о признанных еретиках; затем расследование мало-помалу добралось до некоторых более значительных людей. Из этого вышло так, что некоторые из них, люди весьма богатые, стали препятствовать действиям инквизиторов; это принесло такое зло и оказало такое действие, что братьям, равно как и епископу, пришлось покинуть город, и даже целый монастырь братьев-доминиканцев разом был изгнан; что же касается того, чему подвергли каноников церкви и их людей, об этом я лучше умолчу из уважения к городу, население коего, в целом доброе, в настоящий момент заражено небольшим количеством дурной закваски. В это же самое время епископ Турне был освобожден от бремени своих обязанностей и был заменен преподобным сеньором Иоанном, архиепископом Вьеннским; об этом, если прочесть то, что его святейшество папа Григорий IX написал ему по поводу сказанного выше, можно узнать всю правду. Что же касается названного епископа, он, несмотря на снедавшую его лихорадку, не замедлил явиться к папскому престолу и поведать папе о творящемся зле. Впрочем, многие вещи были улажены благодаря заботам нового легата, с тем, чтобы дознание могло вестись более свободно; было установлено, что тому, кто захочет чистосердечно рассказать всю правду о себе и о других и поклянется впредь не повторять того же, не надо будет опасаться ни за себя, ни за свое добро, и покаяние его будет принято. И даже, поскольку братьев доминиканцев опасались из-за чрезмерной их суровости, к ним присоединили монаха из францисканского ордена, который должен был своей мягкостью умерить их суровость; больше того, к этому было прибавлено, что инквизиторы будут сами разъезжать по различным городам края, и там допрашивать жителей, дабы те не могли пожаловаться на неудобства, испытываемые ими при удалении от родных мест. Все так и было сделано, и инквизиторы, прибыв в Кастельнодари, призвали к себе мужчин и женщин, живших по соседству, и почти все они оказались настолько тесно связаны между собой, что от них нельзя было добиться правды или почти ничего нельзя было вызнать. И потому, внезапно и без предупреждения, братья доминиканцы перебрались в Пюи-Лоран, где никто еще не успел сговориться, и там они получали сносные признания до тех пор, пока бумагой, неведомым образом полученной от городского управления, расследование не было надолго приостановлено.

Тем временем архиепископ Вьеннский был отрешен от своей должности, и папа послал на его место легата a latere1, а именно епископа Прене, кардинала римско-католической церкви.

В год от Рождества Христова 1239, в третий день июня месяца, в субботу, в шесть часов, произошло солнечное затмение; другое произошло в том же году в день святого Иакова. На этот раз солнце затмилось более, чем бывает это к вечеру, когда лучи его слабеют, однако не так, как в прошлый раз, ибо тогда наступила такая темень, что показались звезды.

В следующем году (год от Рождества Христова 1240) граф Тулузский, собрав многочисленное войско, летом вошел в Камаргу и напал на город графа Арльского близ Тренкетайля, по эту сторону Роны, и война шла почти все лето, и в ней чередовались штурмы и оборона укреплений посредством камнеметов и осадных машин и сражения на реке. На помощь графу Тулузскому пришли марсельцы, ибо он был их сеньором.

В то же время Тренкавель, сын прежнего виконта Безье, сговорившись со знатными сеньорами Оливье де Термом, Бернаром д'Орзалем, Бернаром Югом де Сер-лонгом, Бернаром де Вильневом, Югом де Ромегу, его племянником, и Журденом де Сессаком, захватил земли короля в диоцезах Нарбоннском и Каркассонском; и даже в его руки перешли многие замки, Монреаль, Мон-толье, Сессак, Лиму, Азиллан, Лорак, в это первое время натиска и смятения он получал все, что хотел. С другой стороны, в Каркассон явились преподобные отцы архиепископ Нарбоннский и епископ Тулузский, затем бароны из этих мест и многие местные клирики со своими людьми и имуществом, считая, будто в городе, а равно и в предместье, они будут в безопасности; в самом деле, епископ Тулузский часто бывал там, проповедуя горожанам, и ободряя их, и предостерегая против измены Церкви и королю, которые, как им было известно, не стали бы долго такого терпеть. Пока произносились увещания и проповеди, город наполнялся зерном и виноградом, стены укреплялись, ставились машины и шли приготовления к бою. Но некоторые люди из предместья тайно снеслись с врагом, предлагая его туда впустить. И, когда граф Тулузский, возвращаясь из разоренной им Камарги, прибыл в Пеннотье близ Каркассона, к нему явился королевский сенешаль, который призывал его изгнать из края врагов названного короля. Граф ответил, что по этому поводу он созовет совет в Тулузе, и каждый вернулся восвояси.

Вскоре после того епископ Тулузский, умевший сладкими речами умиротворять ненависть, вместе с сенешалем явился в предместье, собрал горожан и народ в церкви Пресвятой Девы Марии, и там, на алтаре Пресвятой Девы, всех их связал клятвой на теле Христовом, на святых мощах и на святых Евангелиях, обязав всех, кто был в городе, стоять за Церковь и короля и защищать их. Затем, на следующий день, в праздник Рождества Пресвятой Девы Марии, получив от короля письма с тем же гонцом, коего горожане к нему отправили, прелаты и знатные сеньоры, затворившись в городе, с величайшей радостью и торжеством их показали.

Но в ту же ночь случилось так, что изменники, нарушив данные ими клятвы, впустили в предместье врагов короля и Церкви. Многие находившиеся в предместье клирики укрылись в церкви, и, несмотря на то, что от самого правителя получили скрепленное его подписью разрешение идти в Нарбонн с обещанием безопасности, по выходе были встречены этими нечестивцами и предательски зарезаны; таких было человек тридцать, и помимо того еще большее количество людей было убито у ворот. Затем, принявшись рыть землю наподобие кротов, осаждавшие попытались проникнуть в город, но наши, также под землей, вышли им навстречу и оружием, дымом и негашеной известью заставили их прекратить эти работы. Я не премину сообщить, что Бернар Арно, Гильом ле Фор и другие сеньоры из замка Пеннотье, несмотря на то что накануне поклялись сенешалю явиться к нему, дабы защищать город, назавтра же нарушили свое обещание и присоединились к врагу. Эти дурные люди были ослеплены собственной злобой и не видели ни того, что могла бы принести им их верность, ни того, чего могло им стоить их предательство.

Во время первого приступа осаждавшие захватили мельницу, защищенную старым и слабым палисадом, и перебили находившихся там юношей. Все время осады бой шел очень близко, и опасность была тем больше, что дома предместья почти примыкали к городу, так что враги могли, оставаясь под прикрытием, причинить ему немало вреда при помощи своих баллист и делать подкопы так, что никто бы не заметил. Впрочем, и с ними обошлись так же, осыпав их камнями из боевых машин.

Так противники сражались около месяца; после чего из Франции прибыло подкрепление, но враг не посмел его дожидаться, поджег во многих местах предместье и оставил его французам, а сам немедленно отступил в Монреаль, где был в свою очередь осажден преследовавшими его войсками. Туда, после битвы, длившейся немало дней, наконец прибыли графы Тулузский и Фуа с предложениями мира, и осажденные, выехав из замка верхом и в доспехах, покинули его вместе с его обитателями. Погода стояла уже такая суровая, что войску опасно было бы там зимовать.

(Гильом де Пюилоран, «История альбигойской войны», Документы, связанные с историей Франции и опубликованные Франсуа Гизо;

Guillome de Puylaurens, Histoire de la guerre des albigeois,

Memoires relatifs a Thistoire de France publies par Francois Guizot, tome 15, J - L. Briere, 1824, pp. 255-299.)

ПРИЛОЖЕНИЕ XI

ПАДЕНИЕ МОНСЕГЮРА (1244 г.)

Вскоре после этого, весной года от Рождества Христова 1243, граф Раймонд отправился в Рим ко двору; там, при императоре, он пробыл год или около года и добился того, что ему был возвращен Венессен. В то же время в Рим прибыл призванный туда епископ Тулузский; между тем преподобный сеньор Пьер д'Амьель, архиепископ Нарбоннский, дон Дюран, епископ Альби, и сенешаль Каркассона осаждали замок Монсегюр в Тулузском диоцезе, куда незаконно и обманом проникли и давно его удерживали два могущественных сеньора, Пьер де Мирпуа и Раймонд де Пейрель. Там было пристанище для всех злодеев, всех еретиков, и эта сатанинская синагога, этот замок, был расположен на очень высокой скале и оттого казался неприступным. Осаждавшие, проведя рядом с ним долгое время без всякой пользы, решили послать туда ловких и хорошо знающих местность слуг с вооруженными людьми, которые приготовились ночью подняться к замку через страшные пропасти; достигнув, с Божией помощью, укрепленной площадки на уступе горы, они мгновенно перерезали горло часовым, завладели укреплением и убили всех, кто там находился. Затем, с наступлением дня, сравнявшись с все же более многочисленными, чем они сами, осажденными, они решительно пошли на приступ. Взглянув на ужасный путь, которым прошли в темноте, они поняли, что при свете дня никогда бы на такое не отважились; но, поскольку враг оказался запертым наверху, войску нетрудно было подниматься дальше; неверным ни днем, ни ночью не давали передышки, и вскоре, не в силах противостоять натиску верных, они отдали осаждавшим, в обмен на сохранение жизни, замок со всеми находившимися в нем совершенными еретиками, коих, мужчин и женщин, числом было двести или около того. Среди них был Бертран Марти, которого они сделали своим епископом; все они отказались перейти в истинную веру, когда им это было предложено, и были заперты в ограде из кольев, и сожжены там, и перешли в огонь преисподней. Что касается замка, он был возвращен маршалу де Мирпуа, коему принадлежал прежде.

(Гильом де Пюилоран, «История альбигойской войны», Документы, связанные с историей Франции и опубликованные Франсуа Гизо; Guillome de Puylaurens, Histoire de la guerre des albigeois, Memoires relatifs a Thistoire de France publies par Francois Guizot, tome 15, J-L. Briere, 1824, pp. 307—308)