Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.

Наталья Кочакова

РОЖДЕНИЕ АФРИКАНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

К оглавлению

 

Глава 1

МАТЕРИАЛЬНЫЕ

И КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ

ЗАРОЖДЕНИЯ ЛОКАЛЬНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Природные факторы оказали огромное влияние не только на темпы, но и на специфику культурного развития стран побережья Бенинского залива в древнейшую эпоху. С юга побережье омывает океан, и вплоть до появления португальских мореплавателей в XV в. все сколько-нибудь значительные культурные контакты местных народов с внешним миром осуществлялись с суши — караванными тропами и по рекам, имеющим основное направление с севера на юг. Географически социокультурный регион побережья Бенинского залива — это южные районы Нигерии и юго-восточная часть Республики Бенин (бывшего Дагомейского царства). К северу от этих районов, отделенные от них (на территории Нигерии) так называемым Средним поясом, населенным многочисленными малыми народами, находились фульбе-хаусанский социокультурный регион и очаг древней государственности и культуры близ оз. Чад — Канем-Борну. Далее к северу пустыня Сахара отделяла все упо­мянутые регионы от древнейших центров мировой цивилизации.

Основной климатический фактор этой части Африки — убывание влажности с юга на север. В III—II тысячелетиях до н. э. Сахара превратилась в пустыню. Таким образом, барьер между народами Южной Нигерии, Дагомеи и древними очагами мировой цивилизации возник около 4 тыс. лет назад. В это время в основных чертах сложились те природно-климатические условия, в которых развивались культуры народов этого региона: в его прибрежной части — экваториальный климат; далее на се­вер на уровне Энугу и Ибадана — субэкваториальный; на его северной окраине — климат южных саванн. Климатическому разнообразию соответствует разнообразие растительного мира. Севернее прибрежной зоны мангровых зарослей и пресноводных болот тянется полоса дождевого леса. Его северная граница проходит примерно по линии Иларо — Абеокута — Оффа — Ово — Онича — Окигви — Обубра — Огоджа. На большей части территории, населенной йоруба, в результате деятельности человека еще в древности дождевой лес исчез, сменившись вторичным лесом. Следующий после дождевого леса растительный пояс — это вторичная саванна; ее северная граница проходит по линии Исейин — Илорин — Кабба — Отуркпо — Обуду и далее на северо-восток. Эта линия была когда-то границей дождевого леса.

Затем следует гвинейская саванна, которую в древности заменяло редколесье, постепенно исчезавшее вследствие вырубки и выжигания. Далее к северу, в «Среднем поясе», т. е. уже за пределами стран побережья Бенинского залива, лежит зона саванн [117, с. 390—391].

Важной природно-климатической особенностью региона является так называемый Дагомейский коридор, или проход, — широкая полоса саванны между Западной Нигерией и Западной Ганой, соединившая океанское побережье с саваннами внутренних областей Западной Африки. Его роль в эпоху государствообразования и развития ранней государственности была особенно велика, ибо существование Дагомейского прохода обеспечивало принципиально иные по сравнению с лесной зо­ной, более благоприятные условия коммуникаций на дальние расстояния. И, видимо, не случайно на границах этого коридора возникло несколько древних культурно-исторических центров: Ойо, Абомей и за пределами региона, на запад от него, — Кумаси.

Мировой наукой признано, что зарождение цивилизации возможно лишь на определенном уровне развития материального производства, а именно на стадии, когда производящее хозяйство становится основной материальной базой общества. Первичные цивилизации возникли поблизости от районов зарождения земледелия и скотоводства, от очагов так называемой неолитической революции (термин, которым с середины 50-х годов принято обозначать процесс перехода первобытных человеческих коллективов охотников и собирателей к оседлому земледелию и скотоводству как ведущим формам производящего хозяйства на ранних этапах человеческой истории). Переход от присваивающего хозяйства к производящему внес существенные изменения в характер трудовой деятельности, обеспечил возможность регулярного (циклического) производства прибавочного продукта, явился предпосылкой оседлости и оседлого образа жизни, создал новые условия для разделения труда, послужил основой возникновения городов, новых идеологических представлений, в целом он был необходимой материальной предпосылкой зарождения цивилизации.

Охота, рыболовство, собирательство составляли важную часть хозяйственной деятельности народов побережья Бенинского залива, а охотник был одной из самых значительных фигур в местных обществах. Однако во всех известных нам мифах, песнях, сказках народов Бенинского побережья охотник не столько рудимент старого фольклорного цикла, восходящего к доземледельческой стадии развития, сколько персонаж земледельческо-скотоводческих обществ, герой, который либо осваивает девственный лес, чтобы основать в нем город, либо защищает от врагов рубежи родной земли, либо охраняет деревню от нападений диких зверей, либо сражается с мифическими чудовищами «буша» — лесной чащи.

О времени перехода населения региона к производящим формам хозяйства можно судить главным образом по косвенным данным — путем сопоставления с более северными районами, лежащими за его пределами. В течение всего известного нам исторического периода территории, прилегающие к побережью Бенинского залива, населяли земледельцы и охотники, а скотоводство здесь имело подсобное значение, что объясняется природными условиями. Прогресс земледельческих общин ос­новывался на сочетании земледелия как основы экономики с разведением домашнего скота. Очевидно, первые домашние животные появились в странах Бенинского побережья в ходе контактов предков местных народов с их северными соседями. Самые ранние изображения и останки домашних животных на территории Нигерии относятся к позднему каменному веку. При раскопках Даймы (на территории современного штата Борно, в Северо-Восточной Нигерии), нижние слои которой датируются VI в. до н. э., обнаружены вылепленные из глины фигурки коров, овец, коз и свиньи. Ранние слои этой стоянки богаты костями домашних животных: крупного рогатого скота, баранов и коз. К западу от Даймы, в скалистом гроте Бирнин Куду (штат Кано), сохранились древние наскальные рисунки, сделанные по меньшей мере тысячу лет назад. На них изображены животные, главным образом коровы. Интересно, что в наскальных рисунках Бирнин Куду фигурируют две породы коров: низкорослые короткорогие животные, распространенные ныне на юге Нигерии в зараженных мухой цеце районах, и длиннорогие коровы, которых в современной Нигерии не разводят. В 130 км к югу от Бирнин Куду, в Геджи, находится еще один древний центр наскальной живописи, где запечатлены коровы и лошадь [260, с. 58—59]. Живописные и лепные изображения скота говорят о его большом значении в жизни людей, населявших области, прилегавшие с севера к побережью Бенинского залива в позднем каменном веке. В африканистике принята точка зрения, что все виды домашних животных не были одомашнены на месте, но попали сюда в ходе миграций и заимствований.

Так, по мнению Дж. Д. Кларка, далекими предками коротко-рогой низкорослой породы коров был рогатый скот, проникший в Египет и Сахару из Азии. Первые неолитические скотоводы появились в Сахаре в V тысячелетии до н. э., и по мере ее высыхания в течение последующих двух тысяч лет часть их постепенно отходила на юг со своими стадами [40, с. 189—190], достигнув не позднее I тысячелетия до н. э. территории Нигерии. К этому времени предки современных нигерийцев уже разводили коз, появившихся в южных районах Западной Африки примерно 4 тыс. лет назад [260, с. 68]; они, по-видимому, были первыми домашними животными на территории Нигерии и современного Бенина.

По другим данным, козы, овцы и крупный рогатый скот (мелкая порода) появились в зоне современного распространения мухи цеце во II или в начале I тысячелетия до н. э. [123, с. 110].

Чем объяснить столь большие расхождения во времени? Дело в том, что до сих пор нельзя считать решенным более общий вопрос о времени зарождения скотоводства на Африканском континенте. Так, далеко не все специалисты разделяют вышеприведенную точку зрения Дж. Д. Кларка. Существует, в частности, предположение, согласно которому сахарское население перешло к скотоводству самостоятельно, одомашнив местного тура. Третья гипотеза, связанная с развитием археологических исследований в Нубии, указывает на важную роль последней как центра формирования чисто африканских систем производящего хозяйства [123, с. 110].

Обилие точек зрения по этому вопросу вызвано тем, что исследователи располагают слишком малым количеством надежных фактов. В частности, неолитическое искусство — недостаточно надежный источник с точки зрения специалистов по истории скотоводства. Не выяснена степень информативности сюжетов первобытного искусства. Например, выводы о существовании так называемого скотоводческого периода в древней Сахаре на основании интерпретации одних только древних на­скальных изображений могут быть оспорены данными этнографии: обилие изображений крупного рогатого скота может свидетельствовать вовсе не о его ведущей роли в хозяйстве, а лишь о том, что он имел важное культовое и престижное значение. Далее, преобладание скотоводческих сцен в наскальной живописи нельзя интерпретировать как отсутствие земледелия, так как земледельческий быт вообще находит в искусстве иное отражение, чем скотоводство [123, с. 108].

Точно так же далеко не ясен вопрос о времени перехода населения стран побережья Бенинского залива к земледелию и о степени самостоятельности этого величайшего переворота в жизни людей. Очень мало известно об окультуривании злаков, произрастающих в саванных областях Нигерии (т. е. в северной части региона и за его пределами). В 50-х годах нашего века Дж. Мёрдок, опираясь на лингвистические данные, высказал предположение о возникновении независимого центра зем­леделия в Западной Африке в V—VI тысячелетиях до н. э. — у мендеязычных народов Западного Судана в верховьях р. Нигер [233, с. 67]. Иными словами, Мёрдок считал, что Западный Судан пережил неолитическую революцию, отдельную от неолитической революции Ближнего Востока и Египта. Эта гипотеза отвергается сейчас многими африканистами, которые, в свою очередь, высказывают самые разнообразные точки зрения на происхождение и время зарождения западноафриканского земледелия. Американский этнограф X. К. Шнайдер в компилятивной работе, посвященной культурной истории Африки, полагает вслед за Н. И. Вавиловым, что западноафриканские зерновые были некогда окультурены на плоскогорьях Эфиопии, откуда и проникли на запад Африки через Судан [264, с. 32].

С. А. Семенов, напротив, исключает Эфиопию из числа древнейших земледельческих центров на том основании, что в Африке не обнаружено диких видов пшеницы. По его мнению, первоначальные зачатки земледелия (как и скотоводства) в субсахарской Африке были следствием культурного заимствования народами долины Нила из Юго-Западной Азии в конце VII или начале VI тысячелетия до н. э.; производящее хозяйство распространилось затем в суданские области [100, с. 57]. Дж. Д. Кларк считает родиной дикорастущих злаков, от которых произошли разновидности африканского проса и сорго, суданский пояс, т. е. район, прилегающий с севера к странам побережья Бенинского залива [40, с. 195].

Анализируя немногочисленные факты, накопленные африканистикой к концу 70-х годов, Дж. Фэйдж пытается решить проблему происхождения западноафриканского земледелия в более широком историческом контексте, связав ее с проблемой культурно-исторического отставания народов субсахарской Африки от древних цивилизаций Старого Света. Ход его рассуждений в общих чертах сводится к следующему: где-то между VIII и II тысячелетиями до н. э. происходило высыхание Сахары, в результате чего ее население (по расовому составу кавказоиды и негроиды) вынуждено было переселяться из пустыни на более влажные земли. Кавказоиды двинулись на север и северо-восток (в Средиземноморье и дельту Нижнего Нила), а негроиды Сахары — в Судан. В обоих случаях это способствовало увеличению плотности населения и развитию земледелия. Если согласиться с гипотезой Мёрдока, продолжает Дж. Фэйдж, то тогда логично было бы считать и то, что Сахара уже превратилась в безводную пустыню между V и II ты\сячелетиями до н. э. Однако в действительности, по крайней мере в начале этого периода, в Сахаре можно было жить и даже частично заниматься земледелием. Контакты между Северной Африкой и Суданом не были прерваны, однако негроидное население Судана должно было приспосабливаться к новым условиям и выбирать, какие нововведения с Ближнего Востока и из Восточного Средиземноморья им следует принимать и развивать. Главное различие в условиях перехода к неолитической революции между народами Ближнего Востока и Европы и негроидным населением состояло, по мнению Фэйджа, в том, что последнее жило в тропиках. Поэтому местные земледельцы вынуждены были, заимствуя идею земледелия, культивировать из диких семян новые зерновые, способные произрастать и давать урожаи в условиях тропиков. Это предопределило культурное отставание африканских народов южнее Сахары. Окультуренные злаки появились в саваннах Судана между III и I тысячелетиями до н. э., т. е. суданские земледельцы отстали от земледельцев Египта и Ближнего Востока примерно на три тысячи лет [188, с. 17].

В настоящее время все большее количество специалистов называют в качестве возможного центра окультуривания африканских растений Нубию и Верхний Египет [123, с. 110].

Т. Шоу насчитывает не менее восьми злаковых, окультуренных в Африке. Из них важнейшими являются сорго, тростниковое просо, африканский рис, пальчиковое просо и фонио, или «голодный рис». Самые ранние находки пальчикового проса сделаны в Эфиопии (ранее IX в. до н. э.), тростникового проса — в Южной Мавритании (II в. до н. э.), сорго — в Республике Судан (середина III в. н. э.). Оттуда они распространились в те части региона, где они возделываются теперь [260, с. 62—64].

Новые данные о происхождении западноафриканского земледелия предложены советским ученым С. Н. Бахаревой. В ходе полевых исследований в девяти странах Африки ею были выявлены два новых подцентра происхождения растений: западноафриканский и центральноафриканский. 88 видов культурных растений происходят из этих подцентров; западноафриканский является родиной шести видов сорго, одного вида риса, масличной гвинейской пальмы и многих других растений [12, с. 4, 10, 11, 13, 15, 20].

В южных районах Нигерии и в Республике Бенин преобладающей продовольственной культурой является ямс — основа питания на территории Гвинейского побережья. Раньше полагали, что это клубневое растение было окультурено в Азии и появилось в Африке в I тысячелетии до н. э. Однако теперь большинство исследователей считают западноафриканский ямс производным от местных диких сортов [40, с. 196; 260, с. 64— 65; 100, с. 58]. С. Н. Бахарева насчитывает до пятнадцати видов культивируемого ямса из нескольких сот дикорастущих видов [12, с. 26]. Мнение, что возделывание этого корнеплода имеет очень древнюю традицию в социокультурном регионе побережья Бенинского залива, подкрепляется исследованиями по истории земледелия. Как отмечает С. А. Семенов, тропическое земледелие раньше появилось в форме посадочного хозяйства, а не посевного. При возделывании корнеплодов, подобных ямсу, обработка земли первоначально ограничивалась только вскапыванием места самой посадки. Собирательство ямса могло начаться со времен культуры санго (начало среднего каменного века), а начало неупорядоченного возделывания — в среднем каменном веке [100, с. 58].

Запрет в некоторых, областях использовать железные орудия выкапывания ямса на празднике нового ямса и важность таких праздников рассматриваются как косвенное свидетельство того, что его возделывание предшествовало появлению железных орудий. По-видимому, некоторые африканские клубневые растения в прошлом культивировались более широко, чем теперь, когда их заменили ввезенные европейцами из Америки кассава (маниок), сладкий картофель и один из видов кокоямса. Бананы и цитрусовые попали в Африку, по-видимому, из Индонезии в первой половине I тысячелетия н. э. и были завезены сначала на Мадагаскар и близлежащие части восточноафриканского побережья, а впоследствии освоены и жителями стран побережья Бенинского залива. Можно с уверенностью предположить, что, как и в других районах мира, начальной стадией возделывания культурных растений здесь было подсечно-огневое земледелие, причем система подсечно-огнсвого земледелия сложилась не сразу, пройдя различные этапы эволюции. По-видимому, переход от полной зависимости от охоты, рыболовства и собирательства к частичному производству пищи произошел примерно в 100 г. до и. э. [260, с. 68]. Это достаточно поздняя дата по сравнению с другими районами мира: интенсивное распространение земледельческого хозяйства на территории Передней и Центральной Азии происходило в VI—I тысячелетиях до н. э., проникновение производящего хозяйства на территорию Южной Европы датируется VI тысячелетием до н. э., на лессовые равнины Европы — концом IV — концом III тысячелетия до н. э. Древнейший очаг земледелия (в Юго-Западной Турции) возник в VII тысячелетии до н. э. Однако производящее хозяйство стало преобладающей формой еще позднее, в эпоху вступления народов стран побережья Бенинского залива в железный век.

Самой ранней культурой железного века в Нигерии, по-видимому, является культура Нок, названная так по деревне Нок в штате Плато (Северная Нигерия), т. е. расположенная значительно севернее территории стран побережья Бенинского залива. Тем не менее все, что относится к культуре Нок, имеет непосредственное отношение к древней истории не только побережья Бенинского залива, но и всей восточной части Западной Африки. Интерпретация находок этой культуры является в настоящее время ключом к раскрытию таких вопросов, как источники заимствования (или самостоятельное изобретение) культурных (в узком значении) и технологических инноваций, послуживших предпосылками для зарождения цивилизации в западноафриканском регионе.

Несмотря на то что первые находки культуры Нок были сделаны несколько десятилетий тому назад, она еще очень мало исследована. Территория ее распространения, известная на сегодняшний день, представляет собой овал примерно 480 на 160 км, расположенный к западу и югу от плато Джое, выше слияния рек Нигера и Бенуэ (южная часть овала заходит за р. Бенуэ). Первые находки этой культуры — несколько терракотовых скульптур и полированные каменные топоры — были обнаружены в процессе добычи олова в наносных слоях и не могли быть датированы. Позднее фигурки стиля Нок были найдены за пределами оловянных разработок. Всего их сейчас насчитывается несколько тысяч.

Помимо скульптур культура Нок представлена полированными каменными топорами, маленькими каменными наконечниками стрел и рыболовными крючками, бусами и губными украшениями из кварца и олова, глиняной посудой, фрагментами горнов для получения сыродутным способом железа, железным лезвием топора.

Раскопки в долине Таруга (примерно в 55 км к юго-востоку от г. Абуджа) позволили дать точную датировку предметам культуры Нок. На глубине 40 см от поверхности почвы был вскрыт культурный слой, содержавший сварочное железо, железный шлак, фрагменты терракотовых фигурок, красную охру, зернотерки и древесный уголь. Он датируется III в. до н. э., а слой на 24 см ниже первого — серединой V в. до н. э. [260, с. 79]. Для обнаружения свидетельств о производстве железа был проведен палеомагнитный анализ. Было выявлено 20 мест с остатками железного шлака, указывающего на наличие горнов; слой под шлаком одного из них был датирован радиоуглеродным методом 300±100 г. до н. э. [260, с. 80]. Было раскопано 13 горнов, все они — «низкие шахтные печи» с ямами, уходящими в землю на глубину в 30 см. Как показывают этнографические исследования различных районов доколониальной Африки, в горнах типа таругских осуществлялась не выплавка, а процесс примитивного восстановления губчатого железного полуфабриката. Они были характерны для культуры народов с более или менее развитым земледелием, частично сопряженным со скотоводством. В них получался металл невысокого качества, используемый для внутреннего потребления — изготовления простых хозяйственных орудий и охотничьего оружия [67, с. 68—72].

К северо-востоку от Таруги в Самун Дукийе было обнаружено единственное пока поселение, относящееся к культуре Нок. Оно датируется III в. до н. э. [252, с. 169]. Домашний мусор из Самун Дукийи содержал фрагменты глиняной посуды, зернотерки, железные лезвия ножей, наконечники стрел, копий, крючки и браслеты из железа, каменные бусы и фрагменты терракотовых скульптур.

Наличие среди находок культуры Нок зернотерок, семян масличных культур, двух обломков терракотовых скульптурных изображений людей с мотыгами (или топорами) говорит в пользу того, что их создатели были земледельцами.

Если в Таруге не было ни одного орудия из камня, то в Самун Дукийе был найден один полированный каменный топор, который, возможно, имел лишь ритуальное значение. Таким образом, можно полагать, что на всей территории распространения сходных по стилю терракотовых скульптур Нок существовала сложившаяся культура железного века, созданная оседлыми земледельцами не позднее V—III вв. до н. э.

Скульптуры Нок — древнейшие в Африке после древнеегипетских. Они изображают людей и животных. Их форма и размеры различны — от нескольких сантиметров до почти натуральной величины. Требовалось очень большое мастерство, чтобы подвергнуть обжигу полые глиняные скульптурные изображения человеческих тел в их естественных размерах. Человеческие изображения, как правило, стилизованы, а изображения животных реалистичны, но и тех и других объединяет способ трактовки глаз — с сильно вдавленными зрачками, с горизонтальным верхним веком и нижним в форме сегмента, приближающегося к треугольнику. Рот и ноздри, как правило, имеют сквозные отверстия в отличие от ифских и бенинских памятников искусства.

Есть предположение, что терракоты Нок происходят от традиции деревянной скульптуры, образцы которой просто не сохранились в течение последних 1,5—2 тыс. лет. Предположение это строится на искусствоведческом анализе находок [279, с. 68; 66, с. 253].

Все скульптуры людей Нок представляют негроидов. Некоторые детали платья и причесок, изображенных на скульптурах, можно и сейчас обнаружить у народов, населяющих штат Плато {279, с. 72]. Относительно этнической принадлежности творцов культуры Нок нет единого мнения. Возможно, что ее создали народы протобанту [23, с. 10].

Глиняная посуда и терракотовые скульптуры Нок различаются по составу материала, из которого они сделаны. На этом основании делается предположение о существовании региональных и, возможно, хронологических вариаций данной культуры. Кроме того, в скульптурах ясно различаются четыре художественных подстиля.

Более поздняя по времени культура железного века обнаружена в Дайме (к югу от оз. Чад). Дайма представляет собой огромный холм, в нижних слоях которого были найдены многочисленные следы обитания людей позднего каменного века (начиная с III в. до н. э.). Железо появляется здесь впервые в верхних слоях холма и датируется временем начиная с V или VI вв. н. э. Вместе с находками из железа обнаружены остатки обугленного сорго. Как и люди каменного века, обитатели Даймы железного века лепили из глины фигурки людей и животных. Они занимались земледелием и скотоводством и строили свои жилища из глины вместо прежних из дерева и травы.

На северо-западе Нигерии культуры раннего железного века были выявлены на западном берегу Нигера ниже Елвы (стоянка КЗ 63/32, не датирована), на той же стороне реки дальше к югу у деревни Кагоге и в холме Баха, где самый ранний слой, содержащий железные орудия, датируется II в. н. э. [260, с. 98].

До сих пор нет археологических данных о начале железного века в тропических лесах и лесистой саванне Южной Нигерии, т. е. собственно в странах побережья Бенинского залива. Часть западных исследователей считает, что переход к земледелию в этом регионе мог начаться лишь после освоения железоделательного производства народами Судана и передачи ими этих знаний и навыков жителям тропических лесов путем миграций с северо-востока носителей культур железного века [264, с. 34]. До недавнего времени полагали, что навыки производства и обработки железа получены населением Западной Африки из Мероэ, а туда они попали из Азии [228, с. 578].

После начала регулярного использования металла на Ближнем Востоке примерно в 1200 г. до н. э. железные орудия появились на побережье Северной Африки (их туда завезли финикийцы). Однако производство железа в Африке началось лишь после завоевания Египта ассирийцами в VII в. до н. э. Нубия, обладавшая большими природными ресурсами для производства железа (запасами железной руды и, что особенно важно для ранней металлургии, обилием дерева для обжига), стала главным центром производства железа, откуда последнее проникло в субсахарскую Африку. Но пока, во всяком случае, не найдено свидетельств распространения производства железа из Нубии на запад через Судан. В Дайме, где люди обитали с VI в. до н. э. до примерно XII в. н. э., железо, например, обнаружено лишь в слоях, датируемых V—VI вв. н. э. Это на восемь веков позднее известной датировки производства железа в стоянках культуры Нок, расположенных дальше на запад от Нубии, чем Дайма. Таким образом, находки культуры Нок свидетельствуют в пользу североафриканского, а не мероитского происхождения железоделательного производства [257, с. 33]. По-видимому, производство железа распространилось в Западный и Центральный Судан с севера через Сахару [188, с. 18], а из зоны культуры Нок — на большую часть Гвинейского леса, т. е. в страны побережья Бенинского залива, не позднее 500 г. н. э.

Специалисты по истории металла в Африке указывают на сходство между технологией получения железа в Западной Нигерии, т. е. районов, населенных йоруба, и в областях, примыкающих к Сахаре [269, с. 143]. Умение получать и обрабатывать железо было огромным шагом вперед в освоении природной среды лесной зоны. Пока невозможно дать общую картину начальной эпохи железного века на территории региона побережья Бенинского залива. Ясно только, что еще долгое время после гипотетической даты 500 г. н. э. железо производилось в очень небольших количествах из-за несовершенной технологии. Европейские письменные источники XVI—XVII вв. говорят о «железном голоде» повсюду на Верхнегвинейском побережье, который частично удовлетворялся ввозом европейцами железных брусков в обмен на рабов [269, с. 149].

Результаты археологических раскопок, как бы скудны они ни были, позволяют сделать вывод о том, что примерно к рубежу нашей эры в некоторых местах данного социокультурно-го региона и к северу от него сложились условия, подготовляющие зарождение предцивилизации. Переход охотников-собирателей саванн и лесов к производящим формам хозяйства — земледелию и скотоводству — начался в отдельных местах территории современной Нигерии (очагами) не позднее конца I тысячелетия до н. э., к изготовлению железных орудий — между V в. до н. э. и V в. н. э.

Антропологические находки убедительно доказывают, что носителями новых знаний были негроиды, а не «белые пришельцы». Более того, ископаемые останки протонегроида, обнаруженные в скалистом укрытии Иво Элеру в 24 км от г. Акуре (Юго-Западная Нигерия, штат Ондо, область проживания народа йоруба), — пока древнейшие на континенте. Радиоуглеродным методом они датируются IX тысячелетием до н. э. [260, 47—49]. Значение находки трудно переоценить, ибо она опро­вергает распространенную точку зрения о малой пригодности условий тропического леса для успешного развития там человеческой деятельности до распространения железа. Вместе с останками человека из Иво Элеру были обнаружены каменные орудия, которые могли применяться для срезки травы и стеблей хлебных злаков.

И все же сказанное выше — не более чем несколько штрихов к древнейшей истории создателей цивилизации побережья Бенинского залива. Слишком мало пока известно достоверного об их жизни и культуре, об их соседях. Имеющиеся археологические материалы не предоставляют достаточной базы для твердых заключений о заимствованиях тех или иных достижений культуры, о направлениях культурных контактов, которые несомненно имели место. Остается неясной связь между созда­телями предметов культуры, находимых при раскопках, и современными народами; неизвестно также, насколько широко и плотно был заселен регион побережья Бенинского залива в древности.

Но, пожалуй, наибольшая трудность для исследователя заключается в том, что в его распоряжении пока почти нет сведений о жизни народов, населявших указанную территорию в последующем, I тысячелетии н. э. Африканисты называют его «немым тысячелетием» за то, что по этому периоду до сих пор не обнаружено (за редким исключением) археологического материала. Письменных источников тоже нет. Что же касается устной традиции, то она, являясь продуктом эпохи государствообразования, сохранила ничтожно мало о предшествующей эпохе. Тем не менее не вызывает сомнения, что в течение «немого тысячелетия» произошли важнейшие историко-культурные сдвиги: появились первые государственные образования в форме городов-государств, стал оформляться институт царской власти. Мы можем судить об этом по памятникам рубежа I и II тысячелетий н. э., известных современным исследователям в зрелых, сложившихся формах. Наиболее значительными из них являются культуры железного века с центрами в Ифе, или Иле-Ифе (на территории проживания народа йоруба), в Бенине (на территории, населенной народом бини), в Игбо-Укву (на территории, населенной народом ибо, или игбо).

Древнейшим культурным центром стран побережья Бенинского залива считается город Ифе, или Иле-Ифе. По традиционным представлениям народов региона, это место зарождения человечества, государственности, достижений культуры, Такая точка зрения на созидательную культурно-историческую роль Ифе поддерживалась официальными этногенетическими легендами, имела широкое хождение в народе, передаваясь из: поколения в поколение, и подкреплялась культово-обрядовой практикой большинства йорубских государств и Бенина.

В языке йоруба Иле-Ифе имеет несколько устойчивых эпитетов, образно выражающих представления народа об историческом значении города. Они переводятся на русский язык примерно как «Иле-Ифе, самая древняя земля», «Иле-Ифе, где создавался мир», «Иле-Ифе, где забрезжил первый в мире рассвет», «Иле-Ифе, господин мира» [245, с. 7].

Если в колониальный период к культуре Ифе относились с пренебрежением, отрицая ее автохтонность и самобытность, то в независимой Нигерии она стала объектом поклонения и изучения. Правда, работы по комплексному изучению Ифе, в частности археологические раскопки, финансируются далеко не в той мере, в какой заслуживает объект. Однако нельзя не признать, что и правительство и народ делают немало для того, чтобы создать Ифе всемирную славу.

В этом городе с 1962 г. работают Университет и Институт африканских исследований, которые помимо решения учебных и научно-исследовательских задач ведут широкую культурно-просветительную работу: организуют фестивали искусств, семинары, конференции, посвященные истории, культуре и искусству Африки и Нигерии. При Институте создан культурный Центр Ори Олокун («Голова Олокуна»), где работают театральные группы и художественные мастерские. Периодически устраиваются выставки традиционного искусства, демонстрируются ритуальные танцы, организуются выступления фольклорных групп из всех районов йорубской земли. Все это по возможности записывается и изучается.

В 1975 г. с целью содействия правительственным организациям в охране и сохранении историко-культурных памятников (святилищ, священных рощ, скульптур и т. п.) и организации научных и массовых мероприятий, посвященных культуре Ифе, стране йоруба, Нигерии и Африке, была создана Культурная ассоциация исторических памятников Ифе.

В результате смешения устойчивых культурных традиций со сведениями, почерпнутыми из Библии, с обрывками школьных знаний, а также (точнее — прежде всего) благодаря осознанию величия своей страны и естественному стремлению видеть ее культурные достижения в одном ряду с вкладом других народов в мировую цивилизацию в настоящее время родились неотрадиционные мифы, т. е., в сущности, псевдомифы об ифской культуре. Они интересны не только как своеобразные исторические документы эпохи. Гораздо более важно то, что они отражают и до определенной степени формируют общественные настроения, являются живой историей, распространяемой как по традиционным каналам информации (которые, кстати сказать, расширились благодаря тому, что Ифе стал местом паломничества приверженцев традиционных йорубских верований со всего социокультурного региона), так и через местную печать.

Образцом современного мифа о культурно-исторической роли Ифе в мировой цивилизации может служить содержание публичной лекции носителя традиционного ифского титула одоле атобасу М. А. Фабунми, прочитанной им в апреле 1975г., где автор, опираясь на новую интерпретацию традиционных мифов и этимологию языка йоруба, проводил мысль о том, что (1) «именно здесь, в Ифе, бог создал первых мужчину и женщину», и что «белый человек был первоначально черным, потому что, когда он умирает, цвет его кожи вскоре приобретает свою первоначальную черноту» [184, с. 19]; (2) Иле-Ифе — прародина мировой цивилизации и культуры: «британцы получили свою цивилизацию от Рима; Рим от Греции, Греция от Персии, Персия от халдеев, халдеи от Вавилона, вавилоняне и иудеи от Египта, египтяне и этруски — от Иле-Ифе, здесь в стране йоруба»; (3) мировая цивилизация циклична: империи поднимаются, приходят в упадок и вновь появляются; так было в древности, в средние века, в новое время и так может быть снова [184, с. 20].

Этот (и подобные ему) сплав истинных фактов, идей, порожденных патриотизмом, а также ложных представлений и предрассудков рождает новые этногенетические традиции, которые еще больше, чем этногенетические легенды прошлых чеков, подчеркивают историко-культурное единство йорубских земель с центром в Ифе. Современные кварталы или отдельные компаунды агболе (традиционные жилища большесемейных общин у йоруба) в Ифе объявляются, например, прародиной йорубских городов [245, с. 9—10].

В настоящее время существует довольно обширная научная, искусствоведческая и, прежде всего, научно-популярная литература об Ифе, но нет ни одной сводной работы об этой культуре. Главная причина — в противоречивости, «переходности» современных знаний об Ифе: большинство старых мифов потерпело крах под натиском археологических открытий, но последние слишком фрагментарны и противоречивы, и потому их довольно-таки трудно свести в систему. Раздел, предлагаемый вниманию читателя, исходя из сказанного выше, ставит скромные цели: обрисовать состояние изучения проблемы и вытекающие из нее спорные вопросы, связанные с происхождением культур побережья Бенинского залива; охарактеризовать, насколько это позволяют источники, уровень социального развития Ифе — основы государственности в стране йоруба, в Бенине и Дагомее.

Город Иле-Ифе лежит в плодородной долине, окруженной холмами, у границы между зоной лесов и лесистой саванны. Природные факторы способствовали развитию здесь земледелия и ремесел. Население культивировало ямс, масличные пальмы, бананы, орехи, злаки. Природные запасы глины послужили материалом для производства керамических изделий: глиняной посуды, скульптурных изображений людей и животных, масок. Обилие эбенового дерева обеспечило развитие резьбы по дереву (изготовление масок, скульптур, богато украшенных резьбой дверей и веранд домов). Производство стеклянных бус, браслетов и серег основывалось на природных запасах кварца [94, с. 23].

Историческая традиция йоруба утверждает, что Иле-Ифе был первым йорубским городом, тем центром, откуда йоруба ведут свое начало как народ. Большинство традиционных правителей йорубских городов-государств претендуют на происхождение династий из Иле-Ифе и подтверждают это устной традицией (дворцовыми хрониками и обрядами, такими, как освящение царских регалий в Ифе, некоторые моменты церемонии коронации правителей, элементы похоронных обрядов, символи­зирующие связь местных династий с землей Ифе и т. п.). Что касается Бенина, то традиция недвусмысленно выводит из Ифе происхождение института царской власти в Бенине. Однако устная традиция о зарождении самого Ифе достаточно противоречива и многослойна.

Она предоставляет две версии, две этногенетические легенды о происхождении Ифе и народа йоруба. По одной из них, первопредок йоруба Одудува спустился с неба на океан, покрывавший сушу, бросил туда горсть земли и на этом месте основал Иле-Ифе. По другой версии, происхождение йоруба связывается с Ламуруду, правителем Мекки. Одудува якобы бнл сыном Ламуруду. Противоречия, известная двусмысленность ифской этногенетической легенды, в свою очередь, способствовали созданию своего рода «традиции» среди африканистов, начиная с Л. Фробениуса, рассматривать все наиболее выдающиеся достижения ифской (а следовательно, и йорубской) культуры как результат воздействия иноземных пришельцев. К циклу легенд об Одудуве нам предстоит еще вернуться в главе 6 в связи с вопросом о происхождении царской власти.

Современная историография, включая нигерийскую, не видит научных оснований в гипотезах о неместном происхождении йоруба. Это объясняется, с одной стороны, развитием археологии, а с другой — появлением новой методики — исследования доколониальной истории с помощью комплексного использования африканских источников разных типов. В области же идеологии это связано прежде всего с развенчанием пресловутой хамитской теории, которая впервые в мировой африканистике была подвергнута сокрушительной критике Д. А. Ольдерогге [81, с. 220—239], а впоследствии — рядом компетентных западных и африканских ученых.

Что же касается причины появления генеалогически-этно-генетической легенды о Ламуруду, которого исследователи отождествляют с библейским Нимрудом, то, как полагают, возникновение подобных легенд, «ложных в своей основе» [65, с. 139], в Западной Африке в эпоху государствообразования было так или иначе связано с установлением контактов с арабами и проникновением ислама [65, с. 136].

Но и кроме этого в легенде об Одудуве остается много неясного. Ее можно считать «одной из главных проблем истории Ифе» [181, с. 133]. Данные устной традиции, собранные уже в наше время, могут быть интерпретированы таким образом, что до Одудувы на территории города находилось несколько разбросанных поселений. Устная традиция сохранила имена нескольких обожествленных предков, по преданию уроженцев Ифе, — возможно, первых правителей упомянутых выше мелких общин (всего их, согласно традиции, было тринадцать, однако подтверждение этого археологическими свидетельствами — дело будущего) [181, с. 134].

Современный Ифе расположен на территории древнего городища. Это несколько препятствует восстановлению его истории, так как первоначальная застройка перекрыта сетью зданий и коммуникаций XX в. Земля Ифе буквально усеяна древностями. Почти каждый день местные жители — строители домов и дорог, крестьяне, работающие на своих сельскохозяйственных участках, — наталкиваются на старинные художественные предметы. В наиболее древних местах города, например в роще Олокуна, бусы и обломки керамики вымываются на поверхность после каждого сильного тропического ливня. Археология, этого крупнейшего культурного центра тропической части Западной Африки находится в зачаточном состоянии. Большинство находок было сделано случайно.

Если не считать поспешных и поверхностных раскопок немецкого этнографа Л. Фробениуса в начале XX в. и небольших раскопок в Асири, начало археологическому обследованию Ифе было положено в 50-х годах. В 1953 г. в рощах и святилищах вокруг Ифе вели эпизодические раскопки К. С. Мэррей, Б. Фэгг, У. Фэгг и Дж. Гудвин. Они осуществили частичное обследование районов Осанганган Обамакин, Ивинрин Гроув, Олокун Валоде и святилище Огун Ладин, добыв много терракотовых скульптур, стеклянные бусы и тигли для плавки стекла. Но материалы раскопок не были опубликованы. Сообщалось только, что терракотовые скульптуры были произведены где-то в другом месте и лишь впоследствии по каким-то причинам перенесены в места раскопок. В 1957 г. семь очень ценных находок из медных сплавов (фигура правителя Ифе в полный рост, два навершия жезлов в виде человеческих голов со ртами, заткнутыми веревками; ритуальный сосуд в форме круглого табурета с ножкой, обвитой человеческой фигурой в короне; два жезла и скульптурное изображение царственной пары — правителя Ифе и его жены) были сделаны случайно местным жителем на окраине Ифе в Ита Иемоо. В 1957 — 1958 гг. и в 1960 г. в Ита Иемоо копал Ф. Уиллет, обнаруживший терракотовые скульптуры, остатки святилища, керамической мостовой и глинобитных домов, тигель для производства стекла, множество бус и т. п. Сделанные им открытия обогатили представления об Ифе, но все же не лишили археологию этого города присущего ей характера охоты за сокровищами.

После завоевания страной независимости древности Ифе стали обследоваться более систематично. В 1962 — 1963 гг. несколько ифских находок были впервые датированы радиоуглеродным методом (раскопки нигерийского археолога Э. Эйо в Ита Иемоо). В 1963 — 1964 гг. велись раскопки в Обамери Гроув и на территории Одудува Колледж (археолог О. Мейер), в 1967 — 1969 гг. — на улице Одо Огбе (археолог Э. Эйо), в начале 70-х годов — за пределами западного оборонительного вала Ифе в Обалара Лэнд, в Войе Асири и Оке Эсо (археолог П. Гарлейк), в конце 70-х — 80-х годах в окрестностях Ифе (археолог О. Элуэми).

Между тем трудно переоценить значение Ифе для понимания истории культуры и проблемы становления самобытной цивилизации в Тропической Африке. (Некоторые традиционные йорубские историки считают даже, что «ифская цивилизация» старше древнеегипетской, хотя с этим трудно согласиться.) Устные традиции не только йоруба, но и некоторых соседних народов связывают с этим городом становление своих политических и культурных институтов. Целый ряд других материалов, прежде всего археологических (а также результаты изысканий лингвистов, фольклористов, искусствоведов и представителей других профессий), подтверждает важность этого города в культурно-историческом развитии западноафриканского региона, а также поднимает вопросы, заставляющие если не пересмотреть в корне, то по крайней мере существенно переработать многие установившиеся точки зрения на проблемы генезиса и развития самобытных африканских цивилизаций.

Исследование культуры Ифе очень затрудняет перерыв исторической традиции, происшедший, по-видимому, в XIX в. Существует и другое предположение. Высказавший его А. Райдер считает, что какая-то катастрофа, сокрушившая культуру Ифе (скорее всего завоевание города чужой династией), произошла в XVI в. [93, с. 5]. Л. Фробениус, который, как известно, первым из европейцев по достоинству оценил художественное значение ифских памятников, не мог добиться от местного населения сведений об их происхождении и назначении, и это обстоятельство действительно служило основанием для различного рода гипотез об иноземных истоках ифской культуры. Это не может не интересовать молодую школу нигерийских историков. С. А. Акинтойе, например, объясняет перерыв традиций искусства бронзового литья и изготовления терракотовых скульптур в Ифе междоусобными йорубскими войнами XIX в. и опустошительными военными действиями на территории города, в результате которых Иле-Ифе на несколько десятилетий был покинут жителями и зарос джунглями [137, с. 34]. Согласно ифской традиции, пишет С. А. Акинтойе, до разрушений эпохи междоусобных войн XIX в. дворец правителя Ифе, жилища членов царского рода и знати, святилища города были подлинными сокровищницами искусства. В Ифе первой половины XIX в. проводились массовые ежегодные празднества, во время которых надо было обновлять скульптуры в святилищах города. В городе имелось много семейств, живших изготовлением этих скульптур. Когда в 1852 г. и позднее город горел и подвергался разграблению, жители пытались спрятать наиболее ценные из сокровищ искусства, чтобы они не попали в руки врагов. Однако многие богатые дома были сожжены и сокровища погублены или похоронены под их руинами. В период запустения города и позднее ежегодные ритуалы, церемониальные празднества не совершались, и поэтому художники и ремесленники переключились на другие занятия. В наши дни многие старожилы Ифе говорили С. А. Акинтойе, что, когда древние ритуалы возродились, для выполнения обрядов пришлось каждый год подновлять старые оставшиеся скульптуры, так как техника их изготовления была утеряна [137, с. 38].

Однако эта точка зрения может быть опровергнута. Во-первых, скульптуры, найденные в 60—70-х годах, датируются радиоуглеродным методом X—XIV вв., а некоторые находки — еще более ранним временем; иными словами, археология свидетельствует в пользу того, что перерыв традиции наступил не в XIX в., а несколькими веками ранее. Во-вторых, в современном Ифе существует устная традиция, противоречащая семейным преданиям, на которые опирался С. А. Акинтойе: по данным, собранным йорубским археологом О. Элуэми, практика изготовления ритуальных бронзовых изделий методом потерянной восковой модели, существующая в современном Ифе, наследуется по мужской линии несколькими семьями и прослеживается по семейным преданиям с XIX в. [182, с. 14—17].

Тем большее значение в исследовании культуры Ифе приобретают данные археологии и их интерпретация с помощью этнографии и искусствоведения. Искусству и культуре Ифе, гипотезам об их истоках и истории находок посвящена обширная литература, в том числе несколько работ советских авторов [52; 51; 55; 56; 57; 23].

Самым известным элементом культуры Ифе, составившим ей мировую славу, являются бронзовые и терракотовые скульптуры (головы людей и животных, изображения людей и животных в полный рост). Ифские скульптуры прекрасны и неповторимы, они уникальны. Никакая фотография или рисунок не в состоянии в полной мере передать одухотворенность и необыкновенную мягкость ифских шедевров, особенно голов людей, выполненных из терракоты. Они как бы излучают мягкий теплый свет. Экспонаты выставки «2000 лет искусства Нигерии» [23] в Государственном Эрмитаже были размещены рядом с залами античного искусства, и это соседство лишний раз подчеркнуло ранее неоднократно отмечавшееся многими исследователями сходство ифской скульптуры с древнегреческой.

Долгое время отказывались верить, что это искусство зародилось в Тропической Африке, прославившейся, как известно, прежде всего пластикой, исполненной в условной манере. Сомнения стали рассеиваться после находок, принадлежащих к культуре Нок, а также после того, как в ходе археологических раскопок в Ифе стали попадаться терракоты, не отвечающие установившемуся представлению о стиле ифских скульптур.

Первым мысль о преемственности скульптур культуры Нок, Ифе и современной деревянной скульптуры йоруба высказал Б. Фэгг [189, с. 4]. Развивая эту мысль, Ф. Уиллет писал в 1960 г., что, учитывая связь между Нок и Ифе, с одной стороны, и между Нок и современной йорубской скульптурой — с другой, следует рассматривать искусство Ифе как один из этапов развивающихся художественных стилей, охватывающих период около трех тысячелетий [276, с. 245]. В своей книге «Африканское искусство», написанной в конце 70-х годов, Ф. Уиллет стал в своих оценках значительно осторожнее [279, с. 73— 76].

Против идеи Б. Фэгга резко выступил П. Гарлейк, производивший в 70-х годах раскопки в Ифе. По его мнению, точка зрения Б. Фэгга является «опасно упрощенной», «не подтвержденной» и «не имеющей поддержки другими находками». Сходство между скульптурами Нок и Ифе «до некоторой степени преувеличено, основано на субъективном отборе изолированных черт» и может быть объяснено многими другими причинами [196, с. 130].

В. Б. Мириманов считает, что Нок и Ифе стилистически соотносятся друг с другом так же, как древнегреческая скульптура архаического периода с древнеримской. «Это чисто формальное сравнение, — пишет он, — можно было бы продолжить, если предположить, что культура Ифе в какой-то период ассимилировала культуру своих соседей. Этот процесс мог происходить в эпоху, когда более древняя культура Нок уже угасла или даже была мертвой культурой» [66, с. 265]. Еще более осторожен Т. Шоу, который, предполагая возможность родства в очень слабой и общей форме, подчеркивает, что ввиду существования разрыва во времени между Нок и Ифе длиной в тысячу лет необходимо узнать, какие события происходили в этот период и, особенно, какие типы терракот в это время изготовлялись [260, с. 137]. Уже после опубликования книги Т. Шоу в районе Абуджи и Ире (близ Ошогбо), т. е. в последнем случае на территории Йорубы, были найдены терракоты стиля Нок.

В первые годы исследования Ифе терракотовые и бронзовые скульптуры относили к одной школе мастеров, существовавшей предположительно недолго. Находки последних лет, обнаружившие стилистическое разнообразие терракотовых скульптур, возможность точной датировки некоторых терракот (бронзовые изделия остаются до сих пор не датированными, так как ни одна из них не была найдена в процессе археологических раскопок), опровергают эту точку зрения. Теперь предполагается, что терракотовые скульптуры изготовлялись многими мастерами и в течение долгого времени. Период изготовления реалистических скульптур принято называть «классическим», а скульптуры, сочетающие реализм изображения со стилизованными формами, — «постклассическими», хотя такая периодизация не имеет археологических подтверждений. Неясно, когда на смену реалистическому стилю пришли стилизованные формы (или наоборот). В то время как одни исследователи полагают, что стилизованные формы предшествовали периоду реалистических изображений, другие считают, что они могли появиться с окончанием классического периода. Решение этого вопроса может быть найдено лишь в результате более широких археологических работ. Оно очень важно для выяснения культурных связей между Иле-Ифе и другими йорубскими городами, такими, как Ово, Ондо, Экити, Икирун, Ошогбо, где также были обнаружены скульптуры и керамические мостовые, о которых речь будет идти ниже.

Не вполне ясно также, кого изображали скульптуры и каково было их функциональное назначение. Есть предположение, что терракотовые человеческие головы представляют собой скульптурные портреты ифских царей или вождей [192, с. 25]. О. Элуэми сомневается в этом, ссылаясь на обычай. Дело в том, что по традиции они (правитель Ифе, царь) не должен появляться на людях. По представлениям йоруба, он является алаше экеджи ориша — т. е. верховным божеством и господином, заместителем богов, подобно алафину — правителю державы Ойо. Они появляется перед народом лишь дважды в год во время ритуализированных празднеств Олоджо и Итапа, причем во время первого его лицо скрыто от людей короной с вуалью из бус, а во время второго — своего рода колпаком. Таким образом никто из простолюдинов никогда не видит его лица. Вряд или можно сделать скульптурный портрет человека, лицо которого всегда скрыто от людских глаз, полагает О. Элуэми. Скульптурным портретом можно считать лишь хранящуюся в Ифском музее терракотовую голову Ладжувы, который, согласно устной традиции, в течение семи дней узурпировал ифский трон и был пятым по счету они (по другому списку правителей — шестым). Что же касается остальных терракотовых гкульптур, то, возможно, они совсем не связаны с царским культом [181, с. 131-132].

Предполагают, что в древности некоторые из терракотовых голов ставили на алтари вместо голов живых людей, предназначенных для принесения в жертву. Б. Б. Пиотровский считает возможным сопоставить (по значению) ифские головы с «портретными головами, помещаемыми в гробницах-мастабах IV династии египетских фараонов или со скульптурными головами в могилах древнего Йемена» [25, с. 5]. Однако пока это все гипотезы.

О связи терракотовых скульптур с культом царских предков говорят также раскопки на Лафогидо стрит, недалеко от царского дворца, где в 1938—1939 гг. было найдено 18 бронзовых предметов. Это место использовалось раньше для ритуалов, связанных с они Лафогидо, который, по преданию, был здесь похоронен. В 1969 г. здесь была найдена терракотовая голова быка — жертвенного животного. При последующих раскопках была обнаружена керамическая мостовая в форме четырех­угольника, один из концов которой уходил под соседний дом. Вдоль трех остальных сторон в мостовую были вставлены 14 глиняных сосудов, некоторые из них — с крышками. Крышки представляли собой глиняные диски, на верхней части которых были вылеплены головы животных, обращенные к центру мостовой, где находилось отверстие, возможно, для центрального столба, подпиравшего крышу. Понижение в одном из углов мостовой могло быть могильной ямой. Там нашли маленькое тер­ракотовое изображение человеческой головы в 5 см высотой и скульптурные изображения барана, антилопы, быка, змеи и мифического животного. Была также обнаружена грубая терракотовая скульптура другого стиля; что она изображала, установить не удалось. Радиоуглеродный анализ мостовой дал датировку XVI в. [260, с. 152]. По-видимому, археологи раскопали часть «часовни».

К середине 70-х годов ученые располагали датировками из семи раскопов в разных местах города, полученными радиоуглеродным методом. Самые ранние датировки относятся к VI в. н. э. в Орун Оба Адо [279, с. 269]. Однако большинство их приходится на X—XIV вв. Если дата VI в. будет подтверждена в ходе последующих раскопок, то становление государств есной зоны Нигерии, ныне датируемое XII—XIV вв., отодвинется в древность не менее чем на 600 лет. Есть, однако, предположение, что Иле-Ифе возник еще раньше, но археология пока не подтвердила эту точку зрения [256, с. 25—37].

Данные археологии говорят о том, что Ифе X—XIV вв. был значительно больше, чем в XIX в., когда его впервые увидели европейцы [269, с. 129]. Сохранились остатки двух крепостных сооружений — глинобитной стены XIX в. и земляного оборонительного вала, возведенного после XIV в. За валом в древности был ров, наполненный водой. Высота вала, если считать со дна рва, превышала 6 м [269, с. 127].

Политическим, религиозным и культурным центром города был царский дворец (афин). Согласно устной традиции Ифе, дворец менял свое местоположение трижды. Современный афин Ифе примерно в восемь раз меньше старого [242, с. 197]. Городские постройки, видимо, мало чем отличались от традиционных йорубских жилищ XIX в. — низких, одноэтажных, крытых соломой глинобитных домов, прилегающих друг к другу и образующих четырехугольник, внутри которого помещался двор с бассейном для стока дождевой воды. Этот традиционный тип жилища называется на йоруба агболе, а в западноевропейской научной литературе обычно обозначается словом «компаунд». Весь город был построен из очень простых, легко поддающихся обработке, но недолговечных материалов — глины, тростника и дерева.

За укрепленными стенами города жили люди, хорошо знакомые с обработкой зёрна: в скалах в окрестностях Ифе найдено огромное количество круглых углублений — примитивных ступок, или зернотерок. На глиняных черепках некоторых мостовых встречаются отпечатки зерен кукурузы, которая была завезена на побережье Западной Африки с Американского материка в эру трансатлантической работорговли и стала возделываться на территории нынешней Нигерии не ранее XVI в. Однако основными (и очень древними) земледельческими культурами были, как уже говорилось, ямс и масличная пальма.

Помимо изготовления ныне всемирно известных скульптур из терракоты и медных сплавов в городе было развито производство бус из стекла и полудрагоценных камней — необходимых атрибутов власти вождей и священных царей всего побережья Западной Африки. В разных частях города были откопаны тигли и синеватая отработанная масса. Куски тиглей для изготовления стекла обнаружены в керамических мостовых района Войе Асири и датированы XIII—XIV вв. [260, с. 156].

Изготовление бус в Ифе, очевидно, было женским занятием. До сих пор среди приверженцев традиционных верований богиня моря Олокун, одна из жен Одудувы, считается покровительницей этого промысла. В современном Ифе бытует легенда о том, что некогда Олокун жила в городе среди людей и была первой женщиной — изготовительницей бус. В святилищах, посвященных Олокун, и по сию пору ежегодно собираются мастерицы и продавцы бус со всей округи для отправления религиозных церемоний в честь богини [182, с. 17—18]. Интересно что в Бенинском царстве происхождение царских бус также связывалось с божеством по имени Олокун, но уже в его мужской ипостаси в качестве бога моря и богатства.

Процветало и ткачество. Судя по одеяниям на изображениях царей, в Ифе XII—XV вв., а возможно и раньше, были известны два типа ткацких станков — мужской и женский [192, с. 362].

По сложившейся в науке традиции, культура Ифе относится к железному веку, хотя железа там, видимо, было мало. Обиходных предметов и орудий из железа не найдено. Но они присутствуют в качестве украшений в древних каменных памятниках города и его окрестностей (например, 140 железных гвоздей вбиты в пятиметровый монолит Опа Оранмиян; два гвоздя вместо глаз — в каменную фигурку Идены, «хранителя ворот»; из железа сделаны глаза и ноздри каменной рыбы). Же­лезные кольца или гвозди присутствуют в латунных и терракотовых скульптурах. В Ифе, как и повсюду в Западной Африке, бронза никогда не ритуализировалась независимо от железа [269, с. 155]. То, что железо использовалось лишь в сакральной форме, ставит под сомнение положение о принадлежности Ифе периода расцвета изделий из терракотты и бронзы к развитому железному веку. Может быть, как предлагает Ю. К. Поплинский, следует помещать эту культуру на границе развитого неолита и века металла и считать, что благодаря контактам с культурами, широко производящими металл, она восприняла готовую технику и технологию металла, но освоение его находилось в начальной фазе?

Из бронзы выделывались ритуальные жезлы и сосуды, скульптурные изображения людей. Собственно, употреблять слово «бронза» в приложении к ифским изделиям не совсем точно. Лабораторный анализ показал, что найденные «бронзы» в действительности являются латунистыми (сплав меди и цинка). Некоторые предметы, например маска Обалуфона, были сделаны из почти чистой меди. Технология отливки бронзовых изделий предполагает довольно высокую культуру обработки металла. Ифские мастера пользовались так называемым методом потерянной восковой модели и достигли в его применении большого совершенства. (Отсутствие в Ифе изделий, изготовленных методом ковки, возможно, объясняется тем, что археологи просто не добрались пока до древних слоев.) Толщина металла в скульптурах, как правило, не превышает 5—6 см. Литейщики использовали привозную медь, об источниках которой можно лишь строить предположения.

И все же не металл, а глина была самым важным, самым характерным материалом культуры Ифе. Мастера Ифе в совершенстве владели секретами использования свойств сырой и обожженной глины. Из глины сооружались крепостные укрепления, жилища, система водостоков, изготовлялась домашняя утварь. Жители города знали и обработку камня, но не были в состоянии применять его достаточно широко; пока найдены лишь предметы культа, в том числе монолиты высотой в несколько метров. Лишь немногим более двадцати из найденных скульптур отлито из медных сплавов, подавляющее большинство — это терракоты. В отличие от скульптуры Нок некоторые терракоты Ифе сохранили следы подкраски и имеют продольные борозды вдоль лица и тела. Другой характерной особенностью ифских изделий (и терракотовых, и металлических) являются небольшие круглые отверстия на лицах некоторых из них: в эти отверстия вставляли волосы, изображавшие усы и бороду.

Керамические изделия Ифе (лепные, ибо народы стран побережья Бенинского залива не знали гончарного круга) очень высокого качества. Керамическое производство велось здесь в больших масштабах и, по-видимому, разделялось на ритуальное и обыденное. Во всяком случае, в современном Ифе, где ремесленные навыки, как правило, передаются по наследству, существуют две категории гончаров: горшечницы — изготовительни-цы кухонной утвари и гончары-мужчины, которые лепят исключительно ритуальные сосуды и скульптуры. Этих мастеров называют бабалаво, как и жрецов йорубского божества судьбы [182, с. 31—32].

Раскопки в 1953 г. святилища Огунлади (близ царского дворца) вызвали сенсацию благодаря открытию уже упоминавшихся ранее керамических тротуаров, или мостовых, сделанных из специально обработанных глиняных черепков. Миллионы обожженных черепков нескольких типов, отличающихся друг от друга величиной и качеством обработки, были употреблены для мощения мостовых. В сочетании с мелкими кварцевыми булыжниками ифские мастера создавали из них разнообразные геометрические узоры наподобие мозаики. Подсчитано, что на каждый квадратный фут тротуара шло не менее 720 специально обточенных черепков [197, с. 46], т. е. около 8 тыс. на 1 кв. м.

Керамические мостовые представляют собой очень важную находку, поскольку не только облегчают археологическую стратификацию объектов, но и дают богатейший материал для изучения проблемы культурных контактов народов побережья Бенинского залива. Долгое время керамические мостовые считались чисто ифским феноменом. Однако позднее оказалось, что это не так. Тротуары из черепков были обнаружены в Бенине на территории старого царского дворца, где теперь находится Бенинский музей. Они сделаны по типу ифских — из отточенных и поставленных на ребро глиняных черепков — и датируются радиоуглеродным методом XIII—XIV вв. н. э. (1305±105) [169, с. 32], в то время как ифские мостовые появились не позднее XI в.

В настоящее время остатки древних керамических мостовых двух типов (из черепков, уложенных плоско, и из черепков, поставленных на ребро, как в Ифе) обнаружены во многих местах Нигерии и сопредельных стран. Самые ранние мостовые второго типа (VIII в. н. э.) найдены в Дайме (Северная Нигерия) и в Амкунчу (Республика Чад). Их находили также в Елве (Северная Нигерия), близ Лагоса, в йорубских городах Ово, Ифаки, Икерин, Эде, на территории дагомейского царства (ныне Народная Республика Бенин) — в йорубском городе Кету и в городе Даса Зуме. Глиняные мостовые первого типа были найдены на территории Камеруна (около Гаргоны и в Бе), в Олд Варри (дельта Нигера) и близ Елвы в раскопе КЗ 63/32. Традиция вымостки глиняными черепками сохранилась по крайней мере до 40-х годов нашего века в Нуле в Центральной Нигерии. Керамические мостовые Нигерии имеют аналоги и в других районах мира, например в древнеегипетском Делосе во II в. до н. э., а также в Утике (финикийской колонии в Северной Африке) до начала нашей эры.

Ни устная традиция, ни письменные источники XIX в. не сохранили сведений о керамических мостовых Ифе. Предполагали, что они связаны с культом священного царя или же, более прозаично, с водосборными сооружениями внутренних дворов йорубских, домов. По-видимому, керамические мостовые служили в первую очередь для «бетонирования» полов в царских дворцах (они были обнаружены в компаундах и дворах нескольких дворцов в йорубских городах Старый Ойо, Ифе, Илеша, Ово), В Илеше были также каменные тротуары, начинавшиеся от городских ворот [241, с. 61]. Раскопки 70-х годов подтвердили вторую гипотезу, не отрицая связи вымосток с ритуальными сооружениями.

Большинство керамических мостовых датируется XII— XV вв., однако, по-видимому, они подновлялись (или делались заново) и позднее: на нескольких черепках найдены оттиски зерен кукурузы, ввезенной на Верхнегвинейское побережье не ранее XVI в. [260, с. 162].

Археологические памятники позволяют судить лишь об отдельных чертах социальной структуры Ифе — о развитом культе священных царей, о пышности и богатстве царского двора, о существовании высококвалифицированных ремесленников, обслуживавших царский двор, о группах подневольного населения (видимо, рабах), о практике человеческих жертвоприношении.

Основываясь на 25 радиоуглеродных датировках, археологи смещают основные элементы культуры Ифе — терракотовые и бронзовые скульптуры и керамические мостовые — во временной промежуток длиной в 350 лет между 1100 и 1459 гг. н. э. [260, с. 162].

Гораздо более чем культурное наследие Ифе, за пределами известны памятники древнего Бенина, или Бенинского царства, находившегося к востоку от Ифе, близ дельты р. Нигер. Историческая традиция связывает происхождение бенинской культуры с Ифе, однако привлечение других видов источников обнаруживает более сложную картину. Дошедшие до нас памятники изобразительного искусства Бенина разнообразнее ифских. В Бенине изготовлялись скульптуры из медных сплавов, слоновой кости, глины, дерева. Наиболее известные памятники связаны с культом поминовения царских предков. Это прежде всего так называемые бронзовые головы — отлитые из латуни или бронзы, тяжелые и крупные, как правило, больше чзм в натуральную величину, в достаточной мере условные, скульптурные изображения голов бенинских царей и цариц, называемые ухув-элао («черепа предков»). Ухув-элао служили опорой для больших слоновых бивней, которые вставлялись в отверстия на макушках голов и в таком виде водружались на алтари царских предков.

Всемирную славу приобрели изделия из слоновой кости — резные слоновые бивни, подвески, посуда, изображения животных — и из металла — бронзовые (или латунные) плакетки ама с рельефными изображениями мира бенинского царского двора, португальских купцов и воинов, животных и предметов культа. Сохранились также скульптуры и скульптурные группы людей и животных, изображающие сцены охоты, войны, жертвоприношений, процессий и т. п.; ритуальные колокольчики, оружие, браслеты, подвески, веера, заколки; ритуальные сосуды, сделанные в форме леопарда, бабуина, барана и т. п.

Всего существует несколько тысяч памятников искусства Бенина. В связи с тем что подавляющее большинство из них поступило в музеи и другие исследовательские центры Европы после разграбления Бенина англичанами в 1897 г. и последующих перепродаж или хищений, связь между памятниками и со­ответствующей им культурно-исторической средой оказалась грубо оборванной. Период колониального завоевания и гнета имел одним из своих следствий удушение традиционной культуры. В результате о назначении некоторых предметов можно только догадываться, а главное, до сих пор не существует точной датировки памятников. Искусствоведы пытаются расположить их во временной последовательности, основываясь на особенностях стиля, точнее, на стилистических изменениях, а этот критерий открывает возможности для создания многих периодизаций и не дает идти дальше предположений об абсолютных датировках. Отсутствие точной хронологии предопределяет многообразие и зыбкость гипотез о происхождении бенинского искусства и его связях с культурами других народов Нигерии и сопредельных стран.

С конца 60-х годов в африканистике была принята периодизация, предложенная У. Фэггом. Исходя из предположения, что искусство изготовления скульптур из медных сплавов пришло в Бенин из Иле-Ифе и что ранние бенинские памятники несут на себе следы ифского влияния, лишь со временем обретая самостоятельность, У. Фэгг выделяет три периода в развитии бенинского бронзового литья. К раннему (до середины XVI в.) принадлежат бронзовые головы царицы-матери и сравнительно небольших размеров головы царей (всего около 20). Неясно, к какому времени следует отнести его начало. Средний период (вторая половина XVI в. — вторая половина XVII в.) характеризуется увеличением роли украшений в ущерб выразительности лиц скульптур. Последние становятся стереотипными, отличаясь друг от друга главным образом числом нитей бус на шее, орнаментом на ободках у основания голов и некоторыми другими элементами декора. В этот же период появляются бронзовые плакетки ама и изображения европейских купцов и воинов. Головы позднего периода (с конца XVII в. до 1897 г.) утрачивают портретную выразительность, они массив­ны, монументальны. Часть скульптур имеет «крылья» — выступы шапочки над ушами (см. коллекцию МАЭ 525—1,595—2), введенные, согласно бенинской традиции, обой Осемведе, правившим в 1818—1848 гг. В этот период, по крайней мере с XVIII в., бенинцы уже не изготовляли плакеток ама.

Периодизация, предложенная У. Фэггом, продолжает господствовать среди искусствоведов, однако она уже не может удовлетворить историка, располагающего археологическим материалом, пусть и незначительным, поддающимся частичной датировке благодаря радиоуглеродному и спектральному анализам и другим современным методам определения возраста археологических памятников. Эти методы открывают путь к созданию новой периодизации: по составу металла, по способу изготовления, по сопоставлению бенинских памятников с твердо датированными (в некоторых случаях — заново датированными) изделиями Ифе. Сопоставление этих новых датировок с относительной периодизацией У. Фэгга может привести к существенному пересмотру общей картины взаимовлияний и взаимозависимости древних культурных центров на территории Нигерии. В частности, до недавнего времени считалось (и это учитывалось в периодизации, предложенной У. Фэггом), что более старые бенинские изделия являются латунистыми (сплав меди с Цинком), а более поздние — бронзовыми (сплав меди с оловом). Однако спектральный анализ заставляет сомневаться в верности этого утверждения. Найденные в ходе археологических Раскопок на территории Бенина 49 предметов (в основном браслетов), датируемых XIII в., были все выкованы из оловянистой бронзы с очень небольшой примесью цинка, а находки в культурном слое XIX в. — из свинцовистой латуни. Этого недостаточно для утверждения, что бронзовые изделия из Бенина относятся к древности, а латунистые являются более поздними, но эти факты еще раз ставят под сомнение ставшую почти «традиционной» периодизацию У. Фэгга. Сказанное согласуется со сравнительными данными истории древней металлургии в различных регионах мира: древнейшими этапами в обработке меди были «мышьяковый», когда орудия изготовлялись в основном из мышьяковистой меди (ученые условно называют ее «мышьяковой бронзой»), и «оловянный», наступивший с появлением предметов из оловянистой бронзы. Древнейшие из до сих пор найденных металлических (медных) изделий (в Чайоню-Телези, Турция, 7200 г. до н. э.) были изготовлены путем ковки в холодном состоянии [99, с. 16].

Бронзовые браслеты и кольца Бенина XIII в., как правило, изготовлялись методом ковки. Позднее в Бенине этот метод применяли при производстве главным образом мелких предметов: гвоздей, скоб и т. п., а собственно художественные изделия отливались из латуни по методу потерянной восковой модели. Мастера учитывали свойство материала: свинцовистая латунь лучше подходит для литья, чем оловянистая бронза. Например, среди 30 художественных изделий из Кембриджского музея и 35 из Бенинското музея было обнаружено только два предмета из оловянистой бронзы, остальные были изготовлены из латуни.

Количественный спектральный анализ нескольких предметов из бенинской коллекции МАЭ, произведенный в 1966 г., дал аналогичные результаты: шесть бронзовых плакеток (595-8, 595-10, 595-11, 595-18, 595-20, 595-21), почти не отличаясь друг от друга по процентному составу металлов, представляли собой свинцовистые латуни, т. е. имели меди от 86 до 91%, цинка — от 5 до 8%, свинца — от 2 до 5%, а также очень незначительные примеси сурьмы, железа и никеля. Так называемые «бронзовые» головы ухув-элао (595-2 и 595-3) содержали 77% меди, 20% цинка, 2% свинца и очень небольшие примеси олова, никеля и железа. Фигура человека с раскрытыми ладонями (595-5), петуха (595-6) и голова змеи (595-7) также были отлиты из свинцовистой латуни [94, с. 224—225].

Все данные бенинской археологии показывают, что использование меди и ее сплавов расширилось после первых контактов с европейцами, с их приходом бенинские мастера получили более широкие возможности для художественного эксперимента с металлом. Из португальских источников конца XV — начала XVI в. известно, что латунные или медные изделия ввозились в Бенин в обмен на рабов и поступали на переплавку. По-видимому, лишь после ввоза европейского сырья стал широко применяться метод потерянной восковой модели.

Проблема назначения бенинских памятников также остается дискуссионной, несмотря на то что об этом написано много. Так, до сих пор нет единого толкования назначения бронзовых плакеток ввиду утери традиции их изготовления еще в доколониальный период. Судя по описаниям европейских путешественников, они некогда (до XVIII в.) покрывали стены и столбы галерей царского дворца, занимавшего почти половину территории города Бенина. В 1897 г. (т. е. в год разрушения города и дворца англичанами) в нем находилось тринадцать очень больших дворов, каждый из которых был посвящен отправлению культа предков в честь одного из умерших правителей.

Д. А. Ольдерогге полагает, что, по-видимому, стены дворца бенинских царей были украшены примерно так же, как древнеегипетские дворцы и храмы, изображения на стенах которых имели совершенно ясную последовательность и были связаны единством содержания [78, с. 287]. По всей вероятности, каждый из бенинских царей, считает он, делая новые пристройки к старому дворцу, украшал стены галерей и залов изображениями событий своего царствования, и, «если бы мы могли установить первоначальное местонахождение всех этих картин, несомненно мы могли бы выяснить многие события истории Древнего Бенина» [78, с. 287]. Это положение не следует понимать буквально, ибо среди примерно 1000 дошедших до нас ама и их фрагментов едва ли 20 являются описательными. Большинство же плакеток представляют собой статичные групповые или индивидуальные изображения царя, придворных, воинов, европейцев, повторяющиеся неоднократно в качестве вариантов одной и той же темы. Варианты, отличающиеся друг от друга некоторыми деталями костюма, орнаментом фона плакетки (это обычно крест в круге или цветок), качеством отливки, составом металла; толщиной плакетки, видимо, создавались в разное время по приказу разных царей и отражают традицию этой стороны бенинской культуры на протяжении длительного исторического периода.

Примерно в 40 км к юго-востоку от г. Онича в штате Анам-бра (Нигерия) расположен небольшой город Игбо-Укву, давший название еще одной выдающейся культуре начала железного века. Географически Игбо-Укву находится значительно восточнее былой сферы влияния Бенинского царства.

Открытие этой культуры в XX в. не приоткрыло завесы над спорными вопросами истории и взаимовлияния древнейших историко-культурных очагов побережья Бенинского залива, а лишь добавило новые проблемы и подтвердило значительность некоторых поставленных ранее вопросов. Забегая немного вперед, скажем, что одна из самых любопытных загадок формирования цивилизации в регионе побережья Бенинского залива такова: почему ее самые выдающиеся художественные достижения — скульптуры из медных сплавов — были сделаны из весьма дорогого (учитывая уровень культурного развития всего региона) импортного сырья и откуда это сырье поступало? И что послужило импульсом для развития художественной ковки и литья из медных сплавов, если для ее возникновения не имелось даже небогатой местной природно-сырьевой основы?

 

Игбо-Укву. Ручка опахала. Бронза. Рис. Б. Б. Пиотровского для каталога выставки «2000 лет искусства Нигерии»

Первые находки в районе Игбо-Укву — богато орнаментированный бронзовый сосуд и несколько других изделий из бронзы — были сделаны, как и в Ифе, случайно в 1939 г. местным жителем. В те годы находкам не придали должного значения. Научное археологическое обследование Игбо-Укву под руководством английского археолога Т. Шоу начало осуществляться значительно позднее: раскопки производились в 1959— 1960 гг. и в 1964 г., обработка и обобщение археологического материала — в 60— 70-х годах. Всего было заложено три раскола. Один из них был сделан на месте святилища или сокровищницы, специально сооруженной для хранения церемониальных и культовых предметов, но впоследствии заброшенной по неизвестным причинам и забытой. В ней было обнаружено пятьдесят два предмета. Среди них — изделия из бронзы и меди, в том числе богато декорированные ритуальные сосуды разной величины и формы, сломанный меч, цепь, навершия ритуальных жезлов, подставки для алтаря, брелоки, и подвески, изображения свернувшейся змеи, куски проволоки, кольца, а также остатки одежды, глиняные сосуды, разноцветные бусы.

Особенностью многих находок было то, что они в отличие от скульптур Ифе и Бенина повторяли в металле без изменений формы живой природы и предметов обихода: сосуд в виде морской раковины был точным воспроизведением последней. То же самое можно сказать о сосуде, воспроизводящем в бронзе половинку калебасы. Красивая ваза, украшенная металлическими шнурами, — это вариант глиняного горшка, помещенного в веревочную сетку, и т. п. Лучшие из находок Игбо-Укву изысканно орнаментированы.

Неподалеку от сокровищницы было раскопано богатое захоронение. По сохранившимся костям скелета и другим предметам удалось реконструировать способ захоронения. Изображение реконструированной погребальной камеры можно видеть сейчас почти в каждой книге по истории и культуре Западной Африки. Это была действительно изумительная, впечатляющая находка. Камера, судя по археологическим остаткам, была обшита деревянными планками, скрепленными гвоздями и скоба­ми, а пол был устлан циновками. Тело было захоронено в сидячем положении на круглом троне, с руками, лежащими на коленях (традиционная поза высших сановников и царей повсюду в странах Бенинского побережья). Его левая нога попирала слоновый бивень — также традиционный символ богатства и власти, правая — круглую низкую подставку, украшенную множеством бус. С помощью медных скоб его руки удерживали веер, опахало и жезл. Покойник был одет в платье из луба. Его босые ноги от лодыжек до колен были покрыты браслетами из бус, запястья украшали широкие медные браслеты, орнаментированные сверху голубыми бусинами, на голове его была шапочка из бус и медная корона, на лице — маска, на груди — бронзовые подвески в форме человеческих голов и опять-таки ожерелья из разноцветных бус. На железной платформе, служившей основанием трону, находился жезл с бронзовым навершием, изображавшим голову леопарда, и другие ритуальные предметы. После того как покойника посадили на трон, камеру закрыли деревянной крышкой и на ней захоронили тела по крайней мере пяти человек, возможно рабов [258, т. 1, с. 244; 257, с. 42].

Третий раскоп оказался тайником, куда были намеренно сложены разнообразные изделия из меди и бронзы (двойная цепь из 200 медных колец, 35 браслетов, два колокольчика и т. д.), фрагменты и целые сосуды из глины, кости животных со следами обжига и разлома. Археологи полагают, что все эти вещи оказались здесь в результате обряда «намеренного избавления» от ритуальных и церемониальных предметов, после чего, возможно, был сожжен храмовый дом. Это делали для того, чтобы избавиться от вещей умершего человека или по какой-либо другой причине [260, с. 43].

Значительное сходство между предметами материальной культуры, найденными в трех раскопах, заставляет полагать, что все они принадлежат к одному культурному комплексу.

Изделия, найденные в Игбо-Укву, говорят о концентрации в этом месте в древности большого богатства — металлических изделий, созданных квалифицированными специалистами, и слоновых бивней. Эти изделия, по-видимому, относились к культуре, имеющей аналоги в социально-политических институтах народа игбо в восточной части Нигерии, находившегося в доколониальный период на стадии разложения родо-племенного строя. Ее характерной чертой (если эти аналоги — не совпадение) был институт царя-жреца эзе-нри, сохранившийся до наших дней. Эзе-нри на языке игбо означает «царь нри»: этим словом обозначался титул носителя светской и духовной власти. Одной из функций эзе-нри было обеспечение плодородия в стране, особенно плодородия ямса. Судя по находкам, обнаруженным в погребальной камере в Игбо-Укву, там захоронен носитель этого титула; святилище (второй раскоп) могло быть прототипом современного обу — домашнего храма, создаваемого главой большесемейной общины у игбо, проживающих в Районе Игбо-Укву. Изображения саранчи и жуков среди бронзовых изделий можно объяснить, также по аналогии, верой носителей этой культуры в ритуальную силу эзе-нри, выражавшуюся в его власти над насекомыми — вредителями ямса и тем самым в способности сохранять урожай. Свернувшиеся кольцом змеи, встречающиеся среди находок, также могли быть связаны с религиозным обычаем, сохранившимся доныне в данной местности, а именно с табу на убийство и съедение пифо-нов. Что же касается изображений слонов и леопардов, то и им можно найти объяснение в традиции, дошедшей до современности; у игбо эти животные символизируют лидерство, подобно тому как у народов йоруба, аджа и бини они связаны с царской властью.

Однако такие параллели еще не могут служить бесспорным доказательством принадлежности культуры Игбо-Укву предкам современных игбо, вернее сказать, их недостаточно для того, чтобы можно было безоговорочно заявить о том, что игбо были создателями культуры Игбо-Укву. Устная традиция игбо не сохранила упоминаний об этой культуре. Что же касается европейских письменных источников и этнографических данных (и то и другое сравнительно позднего времени), то зафиксированная в них материальная культура игбо доколониального периода представляется гораздо более бедной, чем культура Игбо-Укву. В то же время история мировой культуры знает примеры культурной деградации в ходе эволюции отдельных обществ.

В общем, раскопки не дали достаточного материала для ответа на вопрос о происхождении этой культуры. Была ли она с момента возникновения автохтонной или же развилась на местной основе в результате внедрения технологических новшеств извне? Трудно, практически невозможно строить гипотезы на этот счет, обладая данными всего из трех раскопов, сделанных на весьма ограниченной территории.

До сих пор не обнаружено место, где выплавлялись бронзовые изделия Игбо-Укву. По своему художественному стилю они являются, безусловно, африканскими — отличными от изделий Ифе и Бенина и имеющими отдаленное сходство с бронзовыми изделиями из области Нижнего Нигера и Камеруна. По составу металла они распадаются на две группы: изделия из свинцовистой бронзы (с содержанием в сплаве до 12% олова и 16% свинца) и из почти чистой меди [259, с. 72]. Предметы из свинцовистой бронзы были отлиты методом потерянной восковой модели, а изделия из меди производились посредством ковки и украшались гравировкой.

По художественному стилю находки из Игбо-Укву не похожи на предметы искусства из Бенина и Ифе. Можно говорить лишь об отдельных элементах, повторяющихся в бенинских работах и изделиях из Игбо-Укву, но это сходство по содержанию, а не по стилю: например, и в Игбо-Укву, и в Бенине на изображениях человека присутствуют украшения в виде зубов леопарда. В Бенине они несут вполне определенную смысловую нагрузку, являясь частью регалий, выступая как символы могущества. И в Бенине, и в Игбо-Укву встречаются изображения змеи, сжимающей лягушку, и некоторые другие общие сюжеты. Можно также найти черты сходства между изделиями из Игбо-Укву и района юго-восточной части дельты Нигера, и из некоторых других мест Восточной Нигерии. В частности, стилистически сходные бронзовые изделия найдены в 24 км от Игбо-Укву в местечке Эзири, в слое, датируемом XV в. [210, с. 3481. Эти параллели, однако, не проливают свет на проблему происхождения культуры Игбо-Укву. На территории Нигерии нет месторождений меди. Специалисты Игбо-Укву работали на привозном сырье, но о его источнике можно лишь строить предположения.

Культура Игбо-Укву, способная производить в большом количестве предметы роскоши, поддерживать культ царя-жреца, могла быть создана на основе относительно развитой экономики, производящей прибавочный продукт. В период своего процветания Игбо-Укву имел достаточно железа, выплавляемого на месте. В погребальной камере, в самой древней части раскопа было обнаружено несколько кусков железного шлака, показывающего, что захоронение было сделано на месте, где в еще более раннее время люди производили металл. Можно предположить, что до появления медных и бронзовых изделий в Игбо-Укву сложилось общество, имевшее в качестве своей экономической базы земледелие и использовавшее железные орудия. Такое общество уже могло развиться в довольно сложную социальную структуру с зарождающейся иерархией титулов и институтом царя-жреца [257, с. 47].

Помимо упоминавшихся аналогий между заупокойным культом эзе-нри и найденным захоронением, пока не удалось протянуть ни единой нити, которая связала бы культуру Игбо-Укву с современными игбо. Этот народ, не достигший в доколониальный период порога классового общества или даже начала классообразования, не сохранил в своих преданиях никаких воспоминаний, никаких намеков на процветавшую когда-то на их землях культуру. В то же время современные игбо убеждены, что творцы Игбо-Укву — их предки.

Радиоуглеродный анализ органических остатков показал, что все три раскопа в Игбо-Укву принадлежат к одной исторической эпохе и датируются VIII или IX вв. н. э. Это означает, что Игбо-Укву является самой ранней культурой, производившей художественные изделия из меди и ее сплавов не только в Нигерии, но и во всей Западной Африке. Существует, однако, предположение (основанное на анализе тканей и формы браслетов, найденных при раскопках) об отнесении памятников Игбо-Укву ко времени не ранее XIII в. [23, с. 14].

Раскопки Игбо-Укву показывают, что район, прилегавший с востока к социокультурному региону побережья Бенинского залива, в древности не был изолирован от внешнего мира. Помимо меди среди находок Игбо-Укву имеется много стеклянных бус, по-видимому, европейского или ближневосточного происхождения, попавших разными сложными путями в эту часть Африки. Вероятно, создатели культуры Игбо-Укву получали медь и бусы в обмен на местные ценности: слоновую кость, рабов и, возможно, орехи кола. Но откуда? С севера? Или, может быть, с юго-востока — из Конго?

Выяснение этой проблемы может заставить пересмотреть все до сих пор бытующие гипотезы и о происхождении «бронз» Ифе, и об их связи с Бенином.

Итак, в конце I — начале II тысячелетия н. э. на территории социокультурного региона побережья Бенинского залива развивались три выдающиеся по своим художественным достоинствам культуры эпохи металла, творцами которых были предки современных йоруба (Ифе), эдо (Бенин), игбо (Игбо-Укву). Исследования последних 10—15 лет еще более усложнили и без того запутанную проблему происхождения и взаимовлияний этих трех культур.

В 1971 г. в 120 км к востоку от Ифе и в 95 км к северу от г. Бенина, недалеко от йорубского города Ово — самого восточного в цепи йорубских городов, в Игбо Ладжа был совершенно случайно обнаружен еще один древнейший центр изготовления терракотовых скульптур и керамических мостовых. Раскопки обнажили культурный слой на 20—30 см ниже уровня почвы и три фазы заселения этого места. Большинство терракотовых скульптур датируются радиоуглеродным методом началом XV в., а две скульптуры — серединой XVIII в. Есть также предметы еще более позднего происхождения, хотя среди них обнаружено восемь полированных каменных топоров.

До находок 1971 г. Ово считался центром художественных изделий своего собственного стиля. Однако в результате раскопок было выяснено, что среди терракот Ово много скульптур, очень близких к «классическим» головам Ифе, в частности, они также имеют вертикальную скарификацию (вид татуировки). В то же время среди них есть и такие (их меньше), на которых изображены характерные бенинские племенные знаки в форме коротких вертикальных черточек над глазами, к тому же по художественному стилю эти скульптуры близки бенинским. Археологи полагают, что в Ово, как и в Ифе, был достаточно отдаленный «классический» период, а потом традиция прервалась. Новые находки заставляют полагать, что Ово — промежуточное звено между Ифе и Бенином.

Помимо упоминавшихся ранее этногенетических легенд, позволяющих строить предположения о древних миграциях с северо-востока, некоторые элементы культуры Ифе также наводят на мысль о роли влияний с северо-востока в ее развитии. Так, в западной литературе керамические мостовые и йорубский тип домов с бассейнами, напоминающими древнеримские атриумы, упорно связываются с влиянием романо-византийско-арабского мира [260, с. 163]. В одной из йорубских легенд утверждается, что Обатала, создатель человечества, был «белым». Есть и другие аргументы примерно того же типа.

Возможно также, что с Ифе связаны и находки в Эсие, назначение которых до сих пор не удалось расшифровать.

Каменные фигурки эсие — около тысячи скульптур из мыльного камня (изображения людей и животных) — были впервые научно обследованы в XX в. Для местного йорубского населения эти фигурки, стоявшие в священной роще в двух километрах от деревни Эсие в районе Игбомина, были предметом поклонения. Последователи традиционных культов видели в них окаменевшие останки пришельцев из каких-то далеких стран. Таким образом, скульптуры эти были сделаны достаточно давно, чтобы об их происхождении сохранилась какая-либо традиция. Некоторые из скульптур были захоронены, а на других сохранились следы сознательного разрушения. Подобные же каменные изваяния были найдены в 35 км к северо-востоку от Эсие. Термолюминисцентный анализ двух обломков терракот, обнаруженных на месте скопления фигурок эсие, дает датировку 1100.г. н. э. Но нет никаких оснований для утверждения, что между этими терракотовыми обломками и фигурками есть временная связь.

Две нагие коленопреклоненные фигурки эсие (одна мужская и одна женская) имеют такие же прически, какие носили гонцы при дворе правителя йорубского города Ила. Существует предположение, что фигурки принадлежат к той же культурной традиции, что и скульптуры Ифе классического периода; они, как предполагается, отражают йорубскую иерархическую политическую структуру: царя, его слуг, гонцов, жриц и т. п.

Однако с тем же успехом можно вести их родословную из Старого Ойо. Вооруженные ножами женские фигурки могли изображать придворных дам ийалоде при дворах йорубских Царей, и прежде всего при дворе Ойо (см. гл. 6 и 7). Ближайшие от Эсие залежи мыльного камня (легкого для обработки материала) находятся в верховьях р. Огун в 128 км к юго-западу от г. Ойо (Старого Ойо), есть также небольшие природные запасы этого камня в окрестностях Эсие, Илеши, Ифе и Ибадана.

Остается также неясной связь между бронзовыми и терракотовыми скульптурами и довольно грубыми каменными изваяниями в Ифе и его окрестностях и каменными «табуретами», или тронами, относящимися к культу священного царя. По мнению Л. Ундервуда, особенности работы мастера, изготовлявшего трон, заставляют предполагать, что резчик более привык обращаться с воском, чем с камнем, и, по-видимому, до того как приступить к созданию трона из кварцита, лепил модель из воска, как привык делать это в процессе создания бронзовых скульптур методом потерянной восковой модели. Таким образом, предполагает Л. Ундервуд, в древнем Ифе не было достаточно искусных резчиков по кварциту, иначе говоря, не было самобытной школы камнерезов. И это, с точки зрения ученого, является дополнительным аргументом в пользу того, что искусство бронзового литья появилось в Ифе внезапно, извне и довольно скоро столь же внезапно исчезло (!) [272, с. 5].

Эта точка зрения — образец слишком узкого, хотя и добросовестного, взгляда на проблему. Культурные памятники Ифе — лишь вершина, возможно, самая высокая, но отнюдь не единственная. Эта культура была окружена другими, о которых мы 'просто еще слишком мало осведомлены.

В государстве Нупе, граничившем с северо-восточными йорубекими государствами, с северной периферией Бенин-ского царства и с территорией расселения игала, обнаружены самые крупные из известных до сих пор бронзовых человеческих фигур (скульптуры из Тады и из Джеббы). Одна из них считается по стилю ифской работой, другая в стилистическом отношении ближе к послеифской йорубской скульптуре; руки скульптуры запечатлены в ритуальном жесте, принятом в йорубоком обществе огбони. Были обнаружены также скульптуры, по стилю сходные с бенинскими. Устная традиция Нупе связывает происхождение искусства бронзового литья с Ида, столицей государства Игала, однако о древнем бронзовом литье у народа игала ничего не известно.

В период экспансии бенинской «империи» эдо часто воевали с игала. Современный традиционный правитель игала ата носит в качестве знака власти латунную маску бенинского изготовления, приблизительно датируемую (на основании ее стилистических особенностей) XV—XVI вв. [235, с. 261].

Искусство бронзового литья было также известно народу тив, живущему к востоку от игала и идома, и джукун, населяющим долину р. Бенуэ. В XIV—XVII вв. джукун создали мощное государственное образование, разрушенное фульбе в начале XIX в. От эпохи величия государства джукун сохранилось всего несколько изделий из медных сплавов, главным образом сосудов, отлитых в виде животных с открытыми ртами.

 

Тада. Бронзовая скульптура. Рис. Б. Б. Пиотровского для каталога выставки «2000 лет искусства Нигерии»

О том, как соотносятся друг с другом все эти центры литья из медных сплавов, пока известно очень мало. Анализ состава металла может служить доказательством родства ифских и бенинских скульптур или наличия общих источников получения меди: подавляющее большинство скульптур Ифе, как и Бенина, выполнено из свинцовистой латуни. В отличие от них почти все изделия Игбо-Укву отлиты из свинцовистой бронзы, за исключением нескольких предметов, изготовленных методом ковки я гравировки по меди. В то же время анализ изотопов свинца обнаруживает резкое отличие ифского литья от бенинского (а также изделий Игбо-Укву от ифских и бенинских работ).

Результаты археологических раскопок в Бенине также вступают в известное противоречие с данными устной традиции: самые ранние из до сих пор обнаруженных бенинских бронз (XIII в.) отличаются от ифских по составу металла и по методу его обработки: они выкованы из бронзы, тогда как все до сих пор известные латуни Ифе, от создателей которых, согласно традиции, произошла бенинская школа мастеров, отлиты по методу потерянной восковой модели. Этот метод также был подвергнут специальному изучению, в результате чего выявились существенные различия в технологии литья скульптур в Ифе и в Бенине.

Несмотря на значительный (по сравнению с концом 50-х годов) прогресс в исследовании южнонигерийского культурного комплекса, проблема зарождения искусства литья из медных сплавов в этом районе отнюдь не прояснилась. Быть может, она даже усложнилась благодаря раскопкам в Игбо-Укву. Как уже говорилось, все три культуры (Ифе, Бенин, Игбо-Укву) выросли на привозном сырье. Расцвет «бронзового» литья в Бенине связан с получением медных сплавов из Европы, а до XVI в. медь в Бенин могла поступать из Ифе или с севера, из медных рудников Сахары. Предполагается, что в Ифе медь также привозили с севера. Но, как уже говорилось, в устной традиции Ифе не сохранилось даже намека на происхождение скульптур. Это довольно странно, и перерыв устной традиции в результате опустошительных войн на территории Ифе во второй половине XIX в. нельзя считать достаточно веским объяснением.

В то же время, если признать гипотезу о северном происхождении меди, все же остается неясным, каким путем доставлялась она в Ифе: ведь основные сухопутные торговые пути с севера в лесную зону Нигерии проходили (по крайней мере с Х-—XIV вв.) западнее Ифе — через г. Ойо. К тому же последний, хотя и ведет свое происхождение непосредственно от Ифе, не развил тем не менее в отличие от Бенина традиций бронзового литья. А ведь Ойо на протяжении всей своей истории был тесно связан с транссахарской торговлей.

Что касается Игбо-Укву, то эта культура никак не связана традицией с историко-культурным комплексом Ифе—Бенин (об Игбо-Укву не сохранилось вообще никакой устной традиции). Обнаруженные в Игбо-Укву бронзовые изделия датированы Радиоуглеродным методом тем временем, когда транссахарская торговля и сама государственность саванной зоны переживали начальную стадию своего развития.

По-видимому, истоки этой культуры иные, чем у Ифе и Бенина. Открытие столь загадочной культуры заставляет относиться с еще большей осторожностью к бытующим в настоящее время гипотезам. Похоже на то, что мы знаем об Ифе и о раннем Бенине даже меньше, чем предполагали 15—20 лет назад. В действительности регион слишком слабо и несистематически обследован, и задача состоит не в том, чтобы продолжать строить умозрительные гипотезы, а в том, чтобы систематизировать весь имеющийся материал и продолжать кропотливые исследования. Ясно, однако, одно: страны побережья Бе-нинского залива имеют богатейшие и древние, самобытные и уникальные культурные традиции, являющиеся гордостью мировой культуры.