Мария Кончковская

СВЯТОЙ МАКСИМИЛИАН

К оглавлению

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих...» (Ин 15.13).

НА БРОВАРНОЙ

Дом на улице Броварной был большим и состоял всего из одной комнаты, посередине которой были установлены тяжелые ткацкие станки. Целую неделю бегали по ним туда-сюда челноки, стучала деревянная рама с основой, из которой плавно выплывал свежий кусок полотна.

В одном конце дома за шкафом стояли кровати членов семьи Кольбе, а на простеньком старомодном комоде Мария устроила алтарь. Это место было священным для всей семьи: большая красивая икона Ченстоховской Богородицы, цветы и красная масляная лампадка.

Здесь собирались на молитву все домочадцы: ученики, подмастерья, соседи... Здесь они посвящали Богородице все свои печали и радости, жизнь и смерть, тяжелую рабочую долю и судьбу родины, разорванной на части захватническими государствами.

В другом углу дома была кухня. У мамы, Марии Кольбе, хватало забот — нужно было всех накормить. Двухлетний Франек путался у нее под ногами, весело покрикивая, а в колыбели лежал накормленный маленький Раймундек. Он родился месяц назад, 8 января 1884 года, и в тот же день был крещен. На дворе тогда стоял трескучий мороз.

И в тот день ветер опять свистел по углам. Мама придвинула колыбельку ближе к кухне, чтобы малыш не простудился, и, чистя картошку, то и дело поглядывала на ребенка.

Еще совсем недавно она даже и не думала выходить замуж. Родители воспитывали ее в католическом духе, и Мария была очень набожна. Она любила Божью Матерь за Ее непорочную чистоту и охотно пошла бы в монастырь, чтобы посвятить свою молодую жизнь Богу. Но на аннексированной Россией территории не было монастырей. Что поделаешь, видно, такова была воля Божья... И Мария примирилась с ней и начала работать в своем приходе. Она решила добросовестно исполнять свои обязанности.

Мария жила с родителями в Здуньской Воле и занималась ткачеством. Робкая и немногословная, она тем не менее твердо решила для себя, какой будет ее жизнь. И тогда появился Юлиуш Кольбе — высокий, красивый, веселый. Мария познакомилась с ним в церкви. Юлиуш был добрым католиком. По воскресеньям его всегда можно было увидеть в церкви с молитвенником в руках, стоящим на коленях и горячо молящимся. Он был руководителем кружка Святого Розария, и настоятель прихода высоко ценил его.

Когда Юлиуш сделал ей предложение, Мария согласилась, однако сразу же поставила свои условия: чтобы Юлиуш не пил и не курил. Жить они станут набожно, по-христиански: в семье должен править Господь Бог, а не грех.

Они обвенчались в церкви Пресвятой Девы Марии, а вскоре после свадьбы вступили в Третий Францисканский Орден2. Три года пролетели незаметно. Юлиуш никогда не повышал голоса, слова худого не сказал — в общем, был хорошим мужем. В доме царил мир и согласие, а по вечерам, когда собирались знакомые, бывало весело. И не нужны были ни вино, ни водка — они пели, шутили, смеялись. Юлиуш играл на скрипке народные и религиозные песни, а затем и хозяева, и гости вместе преклоняли колени для чтения Розария. Порой к ним заходил посидеть настоятель или отец Владимир Яковский.

Мария улыбается своим мыслям. А тем временем уже проснулся и заплакал маленький Мундек. Мария взяла его на руки и взглянула на часы, которые как раз пробили полдень.

Вскоре вернулся с фабрики Юлиуш. Он снял шапку, поздоровался, бросил в угол моток пряжи и тепло улыбнулся Франеку, который прибежал поздороваться с папой.

— Все у нас, как по часам! — сказал Юлиуш весело. — А самые лучшие часы — это голод. Как проголодаешься, так бегом домой!

Однако он не сразу сел к столу, а сначала подошел к станкам, чтобы проверить работу учеников, которые часто портили полотно. И только когда Мария крикнула: «Идите обедать! Что Бог дал, то и поедим...» — все пошли переодеваться и мыть руки.

На блюде дымилась вареная картошка, из кастрюли с журом3 шел душистый запах майорана, а посередине стола лежал грубый черный хлеб. И хотя все было бедно, никто не жаловался. Мужчины поели и обтерли усы. Потом они распрямились и начали разговор с мастером, у которого всегда были какие-нибудь новости.

В воскресенье Мария следила, чтобы никто не опаздывал на Святую Мессу. Юлиуш, тщательно выбритый, торжественно и с достоинством шел впереди, держа в руках молитвенник. Рядом с ним, маленькая и худенькая, с милой улыбкой на лице, шла Мария, держа за руку Франека.

И Юлиуш, и Мария хотели, чтобы Франек стал священником и тем самым осуществил их собственные мечты о службе Богу. Он был их гордостью и утешением. Младший сын, Раймундек,

2 Третий Францисканский Орден — братство мирян, существующее при Ордене Францисканцев.

3 жур — суп на мучной основе.

оставался дома с тетей Гандей, он был еще слишком мал. Со своими большими глазками, задумчиво устремленными куда-то вдаль, он был также очень любим родителями, но все же это был не Франек. Сколько раз, ведя Франека в церковь, Мария мечтала о том, что когда-нибудь она увидит его у алтаря.

— Господи Боже, — просила она, — Ты знаешь, чего жаждет мое материнское сердце. Я отдаю на службу Тебе своего первенца. Выслушай мою просьбу, если такова будет Твоя святая воля, — смиренно добавляла она, боясь согрешить излишней смелостью по отношению к Владыке земли и неба.

Здуньска Воля. Дом, где родился св. Максимилиан.

ПАН АПТЕКАРЬ

— Мне не нужна такая работа! Это у меня никто не купит! — капризно поморщился купец-фабрикант. Он забраковал целую штуку полотна и урезал и без того скупой недельный заработок семьи Кольбе.

Характер у Юлиуша был мягкий, и он всегда надеялся на помощь Бога.

— Как-нибудь Господь нам поможет, не пропадем, — думал он всегда, когда приходила тяжелая минута. Но сегодня Юлиуш вернулся домой озабоченный и не принес с собой ни одного мотка пряжи.

— Он не захотел дать тебе работу? — спросила Мария, быстро взглянув на мужа.

— Нет. Он сказал, что люди теперь мало покупают — кругом нищета.

— На что же мы будем жить? Надо что-то менять...

— Но что изменишь? — задумчиво ответил Юлиуш. — В Здуньской Воле нелегко найти работу.

— Тогда переедем в какое-нибудь другое место. Не волнуйся, Богородица не оставит нас, — убежденно сказала Мария.

Лицо ее слегка зарумянилось, на нем не было и тени печали или удрученности. Юлиуш знал, что она хочет быть бедной по примеру Христа, но жить все же было нужно.

На семейном совете они решили переехать в Лодзь. По приезде Юлиуш устроился ткачом на фабрику. Теперь он целыми днями стоял у станка в душном фабричном зале и зарабатывал пятьдесят копеек в день. Этого им едва хватало на жизнь.

В Лодзи у них родился третий сын. Его назвали Юзефом и, как положено, крестили в церкви.

Вскоре вся семья переехала в Пабьянице, где в районе Ютшковице им удалось снять маленькую квартирку. Там же они поставили ткацкий станок и разместили собственный продовольственный магазин, который был чистым и опрятным. Казалось, магазину гарантирован успех и все пойдет хорошо. Частично так все и было. Дома ткацкий станок тоже не стоял без дела. Мария и Юлиуш старались заработать, как могли.

Их разорили тяжелые времена, которые наступили после 1900 года.

— Что же это делается? — думал Юлиуш. — Все хотят покупать в кредит.

Юлиуш был разговорчивым и общительным, поэтому рабочие охотно заходили в его магазин, но в кассе было пусто. Одного

уволили с фабрики, другой возвращается в деревню к своей семье... В стране растет нищета и застой в промышленности. Как людям помочь? В маленькой тетрадке Мария тайком записывала долги. В основном они были мелкими: четверть фунта сахара для детей или фунт соли...

— Пани Кольбе, запишите это себе, пожалуйста, — просили женщины. — Дети сидят голодные, нечего есть.

Подобных долгов накапливалось все больше и больше, и в конце концов пришлось закрыть магазин.

— Кольбе обанкротился из-за своего слишком мягкого сердца, — говорили люди.

А Юлиуш все экономил и экономил... У него опять не было ничего...

— Если бы не ты, Мария, — сказал он как-то жене, — не знаю, как бы мы справились.

Мария подняла глаза от книги и серьезно ответила:

— Вот увидишь, Богородица нам поможет. Пан доктор опять дал мне поручение сходить к больной. Знаешь, к той женщине, что живет напротив. Ее дети не выживают — уже пятеро умерло... Пан доктор говорит: «Там, где сам не справлюсь, пошлю Марию Кольбе — она помолится». Конечно — ведь жизнь человеческая в руках Божьих... Я всегда им советую ребенка посвятить Божьей Матери и самим жить набожно. Жизнь в умеренности и чистоте — это здоровая жизнь. Дай Бог здоровья пану доктору за то, что он дает мне читать книги. От них светлей в голове становится.

Мария встала, чтобы приготовить постель, а Юлиуш тем временем взглянул на обложку ее книги: о. Кнейп «Основы физиотерапии». Там были всевозможные советы, объяснения, рецепты. Для Юлиуша она была непререкаемым авторитетом в воспитании сыновей. Он поднимал их рано утром, обливал холодной водой, вместе с ними бегал босиком по снегу и делал гимнастику. Сколько было смеха и радости! Потом все вместе забирались под теплую перину, чтобы немного согреться.

Франек уже готовился пойти во второй класс гимназии и собирался стать священником.

— А ты, Мундек, будешь помогать дома, — говорила Мария. — Присмотришь за Юзеком, обед приготовишь и смотаешь пряжу. Я от больной вернусь, ткать буду. Папа тоже пойдет на работу, а ты один останешься. Только дверь хорошенько закрой на ключ, чтобы никто чужой не вошел.

Мундек послушно склонил головку и ответил «хорошо». Ему тоже хотелось стать священником, но у родителей не было денег

на учебу. Он только и смог выпросить, чтобы ему разрешили ходить на занятия к о. Яковскому — учиться исполнять обязанности министранта. Стоило ему услышать латинское слово, он сразу спрашивал: «Что это значит?»

Однажды мама вернулась от больной, чтобы покормить детей. Мундек уже все приготовил и обрадовался, что она пришла. Но мама была задумчива, озабоченна и совсем не хотела с ним разговаривать.

— Знаешь, Мундек, — сказала она, помолчав, — я ухаживаю за тяжелобольной женщиной, и мне срочно нужно опять идти к ней. Хорошо бы сделать ей компресс из лекарственной травы «foenum graecum». Сбегай в аптеку и принеси мне поскорее. И скажи пану аптекарю, что это для согревающего компресса, понимаешь?

— Понимаю, мама. «Foenum graecum... foenum graecum...» — повторил он про себя несколько раз и убежал.

— Здравствуйте! Дайте мне, пожалуйста, «foenum graecum», — вежливо сказал Мундек. — Для согревающего компресса.

Аптекарь, пан Котовский, взглянул на него поверх очков. Перед ним стоял маленький бедно одетый мальчик с румяным, как яблоко, личиком.

— «Foenum graecum», — повторил Мундек еще раз отчетливо, словно находил в этих звуках особое наслаждение.

— Откуда ты знаешь, как это называется?

— Я знаю! Это по-латыни! — ответил Мундек.

— А ты ходишь в школу?

Мундек покраснел, как виноватый.

— Я? Нет. У родителей нет денег, чтобы посылать меня в школу, но мой старший брат пойдет учиться в коммерческое училище. Он должен стать священником. И я тоже учусь латыни у о. Яковского...

— Как тебя зовут?

— Раймунд Кольбе, — ответил мальчик серьезно.

— Кольбе... — старался вспомнить аптекарь. — А чем занимается твой отец?

— Мой папа — ткач, а мама ходит к больным.

— А, теперь вспомнил!

«А ведь способный малыш, — подумал про себя аптекарь, отыскивая лекарство, — жалко, если его способности не раскроются».

— Вот компресс. И... приходи ко мне. Я тебя буду учить. Мундек не верил своим ушам. Он стоял, как вкопанный, а Котовский повторил громче:

— Скажи своим родителям, что я буду тебя учить. Приходи ко мне завтра.

Теперь уже мальчик не сомневался. Он схватил со стола лекарство и крикнул:

— Приду! Спасибо! — Поклонившись, Мундек вышел. У него едва хватило самообладания, чтобы тихо прикрыть дверь, зато потом он помчался домой со всех ног. Радость ярким румянцем пылала на его лице.

— Мама, мама! — закричал он с порога. — Пан аптекарь будет меня учить! Он велел завтра прийти к нему на урок! Вот лекарство, — добавил он тише, поскольку мама глядела на него строго, боясь, что он снова что-нибудь натворил.

— Только говори правду. Как все было?

— Это все «foenum graecum»!

И Мундек уже спокойно рассказал все по-порядку, от начала до конца, но внутри у него все трепетало от радости и беспокойства — разрешат ли? Но мама не возражала, и даже сама пошла поблагодарить аптекаря.

Детство.

ДВЕ МАТЕРИ

Теперь Мундек каждый день возился с уроками. В тетради должно было быть чисто и красиво, потому что мама не прощала неряшливости. Она говорила, что буквы у него выходят щербатые и что грех зря портить бумагу. Во время чтения нельзя запинаться и заикаться. Наказания сыпались на бедного Мундека, хотя он и старался, как мог.

Наступила весна, стало тепло. Ветер гнал тучи пыли по улицам, а по обочинам зловонных сточных канав кое-где расцветали желтые лютики. Мундек сидел дома один. Вместо того, чтобы писать, он грыз перо и поглядывал в окно. На другой стороне дома был сад семьи Залевских, который стал для него настоящим искушением.

В этом саду постоянно что-то происходило. Однажды пан Залевский вскопал грядки, а на следующий день нужно было сеять редиску и салат. То он затеял белить яблони и велел Адасю отдирать сухую, потрескавшуюся кору, под которой прятались гусеницы. Конечно же, Мундек ему помогал, потому что они с Адасем очень дружили. При каждом удобном случае он вырывался из дому и бежал работать в саду. Возвращался запыхавшийся, красный, как в лихорадке.

— Где ты был, Мундек? — спрашивала мама, строго глядя на него. — Только говори правду, ты ведь знаешь, что врать нельзя.

Мундек виновато опускал глаза. Мама ведь знает, что он всегда говорит правду. Лучше уж сказать все как есть, ведь Господь Бог и так знает всю правду.

— Никуда не ходи, сиди и учись! Что ты там делаешь? — спрашивала мама.

Мундек что-то несмело пробурчал в ответ. «Может это грех, — думал он, — так радоваться солнцу и свежевскопанной земле?» Он знал там каждую травинку. Пани Залевская разрешала ему играть в саду, никогда не сердилась на него. Но мама велела стеречь дом и учиться. Мундек заслужил наказание, поэтому он еще раз печально взглянул в окно и опять начал зубрить русские буквы.

На следующий день он опять побежал в сад. Пани Залевская посадила на яйца наседку, и Мундеку непременно нужно было это увидеть. Адась пометил одно яйцо, и у него будет собственный цыпленок! Мундеку тоже хотелось иметь своего цыпленка, и пани Залевская разрешила ему. Как раз недавно отец дал ему несколько монет. Недолго думая, Мундек купил на них яйцо, пометил его

и положил под курицу. Наседка распушилась, как шар, и закудахтала. Он рассмеялся и погладил ее по крыльям. Из-за этого яйца он забыл обо всем на свете. В этот день каша подгорела, а маленький Юзек испачкался в известке. Все было против Мундека.

— Говорила ведь тебе не выходить из дому! Испортил мне такую хорошую кастрюлю! — сердилась мама. — И к тому же не выучил уроки и не присмотрел за братишкой! Ну что ты там такого нашел у этих Залевских? Плохо тебе дома, что ли? Ох, Мундек, Мундек, кто из тебя вырастет?— воскликнула она с горечью, всплескивая руками.

Пока мама его ругала, Мундек стоял спокойно. Но вдруг ему самому стало страшно, и он расплакался.

Семья Кольбе чуть не переехала от Залевских. Мария упрекала соседку, что ее Мундек убегает из дому и не учится как следует. Еще пристанут к нему какие-нибудь дурные, а то и греховные, мысли.

— Но послушай, Мария, — объясняла ей соседка. — Мундек — хороший мальчик. Ну, яичко себе купил — что ж в этом плохого? Это же не грех!

— Грех — не грех, а Мундек должен слушаться матери и учиться! В конце концов она дала себя уговорить, но Мундек все же был наказан.

— Мама, я больше не буду, — говорил он жалобно.

Но ничего не помогло. В душе мальчика появилась горечь, которой никогда раньше не было. «Что из меня получится?» — повторял он сам себе. Ему необходимо было помолиться, подумать. Случай вскоре представился. Мальчики пошли на урок к о. Яковскому, и Франек задержался немного дольше. Мундеку надо было идти домой, но он зашел на минутку в церковь и встал на колени перед алтарем Пресвятой Девы, но не мог молиться, как обычно. Его сердце разрывала горечь.

— Матерь Божья, что из меня получится? — шептал он, закрыв лицо руками. Слезы ручейком текли сквозь его пальцы, и так он стоял на коленях, согнутый своим горем до самой земли. И вдруг Мундек почувствовал удивительную радость, словно кто-то мягко и успокаивающе положил ему на сердце руку. Он поднял глаза и замер от удивления: он не увидел перед собой иконы — перед ним была сама Красота и Чистота. Да, это была Она — Пресвятая Непорочная Дева... В руках Она держала два венца. Один из них был ослепительно белым, другой — красным, как кровь.

— Что это значит? — прошептал Мундек.

— Это чистота и мученичество. А потом — небо. Какой венец ты хочешь?

Мундек поднял руки и воскликнул: — Оба!

•

«С этим Мундеком вечно какие-то хлопоты, — думала мама. — Теперь он плачет, когда молится. Что с ним? Все сидит дома, занимается. Стал вдруг таким послушным... Но почему он плачет?»

Во время вечерней молитвы она внимательно наблюдала за сыном. Мундек молился, как ангел, но глаза его были полны слез.

— Что с тобой, Мундек? — спросила его Мария, когда они остались одни.

— Ничего.

— Как это ничего? — пани Кольбе и не думала отступать. — Почему ты плачешь? Что с тобой происходит? Скажи мне, я тебе помогу.

Детство.

«Может быть, Она тоже требует этого? — думал Мундек. — Без сомнения, Она требует послушания. Иисус был послушен до самой смерти».

И Мундек все рассказал.

— А ты что? — спросила мама.

— Я сказал, что хочу.

Мать погладила его по голове и сказала:

— Не говори никому об этом. Может быть, тебе все это показалось.

Мундек думал, что она будет сердиться, поэтому обрадовался и поцеловал ей руку. Больше он об этом никому никогда не расскажет. Но нет, это ему не показалось. Он хорошо помнил свое обещание Богородице, Боже упаси забыть его.

В ДРОВЯНОМ САРАЕ

После разговора с матерью к Мундеку вернулось хорошее настроение, тайна перестала его тяготить. Он отлично сдал экзамены в коммерческое училище и радовался, что будет учиться вместе с Франеком.

Теперь они почти каждый день играли в дровяном сарае напротив дома.

Для детей это был настоящий рай: кучи досок, сваленных как попало или аккуратно сложенных штабелями для просушки, чудесно пахнущих на солнце смолой и свежестью леса. Хозяином склада был старый пабьяницкий торговец Круль.

Было уже поздно, Круль закрыл свою лавку и, стоя на лестнице с ключами в руках, смотрел, как пятеро ребят весело прыгают по доскам, кричат и гоняются друг за другом.

— Вот это ребята так ребята! — погладил он свою бороду и причмокнул от восхищения. — Веселые, ловкие, полные жизни! Никогда между собой не ругаются, плохого слова от них не услышишь. И не дерутся никогда.

Поэтому торговец и разрешил им играть в своем сарае — троим братьям Кольбе и брату и сестре Клысам. Другие ребята тоже просили у него разрешения через ограду:

— Пан Круль, разрешите нам тоже прийти поиграть!

— Нельзя! — строго качал он головой.

— А почему Клысы и мальчики Кольбе играют? Им можно?

— Им можно. А ну, давайте, уходите отсюда!

Частенько мальчишки пронзительно свистели, досаждали старику, но тот все равно не разрешил.

Мундек протиснулся в узкую щель между досками и затаил дух. Его искали. Он прижался разгоряченной щекой к шершавой сосновой доске. Вчера шел дождь, и доска пахла влагой.

Мундек был повстанцем и прятался. Но вот его заметили. Он сорвался с места и помчался в другой угол сарая, но вдруг он вспомнил, что уже поздно.

«Господи Иисусе! — подумал он. — Сегодня же нам надо было вернуться домой пораньше!»

Мундек поднял руки и закричал:

— Я больше не играю! Франек, Юзек, пошли скорее! Мама велела вернуться раньше!

Он вдруг сразу успокоился и стал серьезным, старательно одернул свой школьный мундирчик, застегнул бархатный зеленый воротничок, на котором блестели два золотых якоря, и медленно пошел в сторону калитки. «Что-то будет?» — думал Мундек. Его опять охватила неуверенность, которая появлялась всегда, когда он делал что-нибудь нехорошее и его мучила совесть. «Радуйся, Мария, благодати полная...» — поспешно начал он читать молитву, ища спасения у Божьей Матери. Он подождал братьев. Теперь они шли вместе, и Мундек не прекращал повторять слова молитвы, побуждая молиться и своих братьев.

— Мундек, о чем ты молишься? — толкнул его Эдик Клыс. Мундек не отвечал, пока не окончил молитвы. Потом сказал:

— Прочтите и вы «Радуйся, Мария»! Франек, слышишь? Мама сказала прийти раньше, а мы заигрались до вечера.

— Ну и что? — воскликнул Эдик. — Ведь вас не будут лупить!

— Чего ты боишься? — добавила Бронка, закидывая за спину свои тоненькие косички.

Но Мундек был не на шутку встревожен и ничего им не ответил. Выходя, он поклонился старику-торговцу и сказал:

— Спокойной ночи! Мы так хорошо поиграли! Можно мы придем еще завтра?

— Да-да, можно! Можете прийти и завтра, и послезавтра... и всегда! — ответил Круль, поглаживая бороду.

— Вот здорово! Спасибо! — ребята по очереди протиснулись в калитку и побежали домой.

Семья Кольбе жила напротив, на Золотой улице. Они занимали небольшую комнату на чердаке, аккуратно поделенную на две

части. В одной стояли кровати родителей, комод и алтарик Богородицы, а в другой на кухне хлопотала мама, готовя ужин.

— Ну наконец-то! — сказала она, окидывая сыновей испытующим взглядом.

Они стояли молча, в застегнутых под горло школьных мундирчиках, тихие и скромные. Они со страхом ждали, что будет. На всякий случай Мундек поспешно закончил Розарий: «...молись за нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь». Но мамин осмотр завершился хорошо, и она только добавила:

— Так, где же вы были? У Круля?

— Да, мама. Пан Круль разрешил нам играть у него в сарае.

— Так-так... А уроки вы выучили? Нужно учиться, а не думать все время о развлечениях. Юлиуш, возьмись за этих мальчишек, иначе они совсем обленятся! А ты, Мундек, разливай суп по тарелкам!

Мальчики посмотрели на отца. Он улыбнулся мягко, почти весело, словно радовался, что им на этот раз не попало. Милый папочка! Он никогда их не бил, не кричал на них.

После ужина они сели вместе проверить уроки, а потом отец показал им учебник, который ему дал один приятель с фабрики. Там были разные механизмы и машины. Они разом уткнулись носами в книгу и начали разглядывать страницу за страницей. Отец читал, объяснял и вместе с мальчиками удивлялся, какая же чудесная наука эта физика!

Мама тем временем убрала со стола и приготовила постели. Она двигалась тихо, неслышно, на ее лице играла улыбка. День прошел хорошо, набожно, за работой. И теперь дома так хорошо! Муж худого слова не скажет, сыновья растут здоровыми, хорошо учатся, в доме все чисто и опрятно, хоть и небогато. Лучше уж такая бедность без греха, чем барская роскошь. Она присела на табуретку и аккуратно довязала серую шерстяную пелеринку. Часы пробили десять.

— Как летит время! — вздохнула Мария. — Пора уже ложиться спать.

Она поправила лампадку на алтарике, и все преклонили колени. Отец с ясным и сосредоточенным лицом встал на колени, мама, в черном платье, с гладко зачесанными назад волосами, вслух читала молитвы. Все мысли и желания семьи Кольбе были устремлены к иконе Ченстоховской Божьей Матери. Это Она правила в семье, заботилась о ней и благословляла ее.

Кто-то постучал, скрипнула дверь. Вошла соседка — одна, другая... Никто из молящихся даже не повернул головы. Соседки тоже встали у дверей на колени, и в тишине раздавался только звонкий голос Марии Кольбе: «Радуйся, Мария, благодати полная...»

НА ФАБРИКЕ

Мундек был отличником по математике. С другими предметами дела у него обстояли хуже. И он, и Франек — оба они жаловались на трудности и боялись, что их не переведут во второй класс. То-то было радости, когда они принесли домой табели с хорошими оценками! Мама напекла оладьев, как на праздник, а отец повел их на прогулку. На подводе они поехали в Здуньску Волю навестить бабушку и дедушку. Мальчики радовались, глядя на возделанные поля, зеленые всходы и сады, — в городе им так не хватало пространства и свежего воздуха! Все в этот день было каким-то особенно радостным — и яркое солнце, и ясное небо без единого облачка.

Старики угощали их, как могли, разрешили рвать черешню. Мальчики полдня просидели в саду и были просто счастливы. Но близился вечер, и пора было уже возвращаться.

— Ну, хлопцы мои, — сказал отец по дороге домой, — помогал я вам с уроками, как мог. Теперь ваш черед помочь мне на фабрике.

Мальчики удивленно переглянулись и рассмеялись. Отец, наверное, как всегда, шутит.

— С завтрашнего дня я уже не буду ходить к пяти часам утра в церковь на службу, — продолжал он обычным спокойным голосом. — Около восьми вы принесете мне завтрак на фабрику и замените меня у станка, а я пойду к восьми часам в церковь св. Матфея, что в Старом Городе — буду участвовать в Святой Мессе и приму Святое Причастие.

Мальчикам понравилось это предложение.

— Хорошо, папа! — воскликнули они хором. — Как раз посмотрим, как выглядит фабрика изнутри.

На следующий день они вскочили чуть свет, боясь проспать. Держа в руках кружку с ячменным кофе и краюху грубого черного хлеба, аккуратно завернутого в бумагу, они постучали в двери фабрики. Сторож уже знал их.

— Как идти, знаете? Вторая дверь направо, — сказал он, приветливо отвечая на их вежливый поклон.

У Юлиуша Кольбе со всеми были хорошие отношения. Ему везло на добрых людей. А мальчики? Коротко подстриженные, опрятно одетые, дисциплинированные, они на всех производили благоприятное впечатление.

Из огромного фабричного зала доносился шум. Машины стучали так, что все кругом тряслось. В воздухе серая пыль стояла столбом.

Было жарко и душно, но мальчики не обращали на это внимания, с интересом оглядываясь по сторонам. Наконец они увидели отца, стоявшего у станка. Он улыбнулся им и сразу же начал объяснять, с чего начинать работу.

— Юзеф, — обратился он к Леницкому, который работал рядом, — присмотри-ка за ребятами, чтобы они мне тут ничего не сломали. А вы, малыши, помните, что вы родом из семьи ткачей — смотрите, не опозорьтесь!

Но за мальчиками не нужно было присматривать. Они так ловко обращались со станком, что Леницкий то и дело с улыбкой поглядывал в их сторону, видя, что ребята полны энергии и энтузиазма. Не прошло и часа, как вернулся отец. Он уселся у окна и спокойно принялся за кофе. Было видно, что он гордится своими сыновьями, а они уже немного освоились со станком, и работа у них спорилась.

С этого дня они приходили каждый день и подменяли отца. На фабрике им нравилось. Они видели, как все уважают отца: даже из других цехов приходили рабочие, чтобы поговорить с ним. Иногда они шутили и смеялись, но чаще вполголоса делились какими-то новостями. В Лодзи кто-то убил жандарма, и на нескольких фабриках начались забастовки.

— Что такое забастовка? — спрашивали мальчики.

Отец был вынужден объяснить им. Иногда заходил разговор о войне на Дальнем Востоке. По городу ходили слухи о сражении под Мукдэном и поражении русских. Одни новости были хорошие — они обещали некоторые свободы для областей Центральной Польши, другие вызывали страх и опасения. С фронта все чаще приходили письма с печатью Красного Креста на конверте: здесь погиб отец, там — сын... Плакали женщины, нищета в стране росла все больше и больше.

Однажды Леницкий пришел на работу такой опечаленный, что Юлиуш спросил его:

— Что с тобой?

— Ох, не говори! — махнул тот рукой. — Такое несчастье... Шурин остался без заработка — его уволили с работы. А у сестры — семеро детей. Я был вчера у них — такая нищета!

— Постой, нужно что-то делать! Я тебе помогу, Юзек, не волнуйся! — живо сказал Юлиуш Кольбе и шутливо добавил: — Я теперь большой человек!

Недавно Юлиуша повысили: он перешел работать на механические станки, работа на которых оплачивалась лучше. Хозяин повысил ему недельный заработок с четырех до шести рублей, и теперь Юлиуш чувствовал себя таким богатым!

«Дважды дает, кто быстро дает», — приговаривал он про себя, возвращаясь с фабрики. По дороге он накупил крупы, сахара, фасоли. Мария прибавила еще кусок солонины и окорок.

— У нас теперь дела идут лучше, — говорила она, — а им тяжело. Господь покарал бы нас, если бы им не помогли. «Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть. Жаждал, и вы не напоили Меня. Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный».

Мария любила цитировать Священное Писание в различных ситуациях.

— Ну-ка, ребята, живо собирайтесь!— командовала она сыновьями с милой улыбкой на лице. — Отнесете это в Старый Город. Знаете куда? Пану Леницкому, это для его сестры, пани Порадовской.

Корзина была такой тяжелой, что они едва могли сдвинуть ее с места.

— Мундек, спроси, за что его уволили — за Польшу? — тихо сказал Франек. — А может, он был одним из этих... ну, знаешь...

Они были вынуждены прервать разговор — кто-то шел за ними. Мальчики оглянулись.

— Может сыщик?

Работая на фабрике, они не раз видели сыщиков. В головах у мальчиков роились разные мысли. Порой они, как взрослые, расправляли плечи, им тоже хотелось бороться за свободу Польши. А пока они тащили корзину с продуктами на чердак и так служили родине.

Дети окружили их. Сколько было радости и даже слез при виде этих подарков!

— Да благословит вас Господь! — говорила мама, а пан Леницкий даже не хотел всего брать.

— Зачем так много?! — повторял он.

На следующий день он обнимал Юлиуша:

— Ну зачем так много? — говорил он. — Я было не хотел брать, но мальчики все оставили и убежали.

— И правильно сделали! — смеялся Юлиуш. — Вы их, наверное, благодарить собрались? Не за что! Нужно друг другу помогать, иначе — пропадем. Говорю тебе, Юзек, все дело в том, чтобы один другого из беды выручал. Сегодня — я тебя, завтра — ты меня.

— Господи, сколько еды! — повторял растроганный Леницкий.

А у мальчиков словно вдруг глаза открылись. Теперь они понимали, за что рабочие так любят отца. «Конечно! Разве они не видят, какой он? — думали они с гордостью. — И мама такая же. Только улыбнется приветливо, и каждый уже готов ей услужить. Она не гонится ни за деньгами, ни за удобствами. Господь и ее долг — это для нее все».

ДРУЖБА

Была зима, и мальчишки из коммерческого училища катались на катке до упаду. Коньки были только у одного из них, да и то их надо было привязывать к ботинкам веревками. Иногда этот мальчик давал покататься приятелям, и тогда около него собиралась толпа.

— Мне, дай мне! — кричали мальчики, перебивая друг друга.

— Я тебе дам за это кусок резинки!

— Да отстань ты со своей резинкой, он мне перо должен!

— Слушай, Эдик, я только один разочек! Увидите, как надо кататься! Ну дай мне хоть раз!

Споры нередко перерастали в драку, в катание по снегу. Потом из кучи-малы отделялась маленькая фигурка в черном мундирчике с золотыми якорями на воротничке и мчалась сломя голову по пабьяницким сточным канавам. За ней — другая, третья, десятая... По крайней мере хоть раз в году эти канавы могли принести какую-то общественную пользу. Почти целый год в них стояла грязная, мутная вода, но сейчас, зимой, они заманчиво сверкали на солнце гладкой белой поверхностью.

Братья Кольбе немного сторонились пабьяницких мальчишек. Они никогда не дрались и избегали споров. Мальчики предпочитали обходиться совсем без коньков, чем выпрашивать их. Так уж их воспитывали. Лучше давать, чем брать — говорили родители. Но все-таки каток — это совсем другое дело. Зимние забавы, движение, скорость, головокружительные падения и смех, дающие выход здоровой ребячьей энергии. Мундек и Франек каждый раз возвращались домой смеясь, с красными от мороза щеками и голодные, как волки.

— Все ботинки себе протрут на этом катке! — сетовала мама.

— Ну так будут ходить босиком! — смеялся отец. — От катка парня не удержишь, разве что совсем уж увальня и размазню. А у наших, слава Богу, все в порядке!

Мальчики были рады, что отец на их стороне. Мама была строгой, чуть что — сразу грех и наказание. Мундек вначале побаивался, но в конце концов и она уже смотрела сквозь пальцы на их сбитые каблуки или заплатки на школьных мундирчиках. Лишь бы учились!

После школы мальчики сидели дома над книжками, помогали друг другу. Отцу не приходилось напоминать им об уроках. Он сидел и учился вместе с сыновьями — охота к знаниям у него была всегда.

Однажды Мундек прибежал домой запыхавшийся:

— Мама, мамочка, пожалуйста, идем скорее! Что-то случилось с Адасем — он не может встать!

— Где он?

— На улице. Мы катались, а он упал... Прямо тут, совсем рядом.

Мария больше не задавала вопросов. Она схватила толстый шерстяной платок и выбежала на улицу. Мундек — за ней. Зубы у него так и стучали от страха — Адась стал бледным, как полотно, словно был мертвым. Но нет. Слава Богу, он поднялся на ноги и встал, прислонившись к стене, и лишь рука у него безвольно повисла.

— Что с тобой, Адасек? — озабоченно спросила пани Кольбе.

— Рука... моя рука... — шепнул мальчик, и его лицо скривилось от боли.

— Обними меня здоровой рукой за шею и попробуй, сможешь ли идти. Я провожу тебя домой.

Мария обняла его и почти понесла. Дома оказалось, что рука была вывихнута в локте, она посинела и страшно распухла.

— Это ведь правая рука, пани Кольбе, может, лучше позвать доктора? — говорила расстроенная пани Залевская.

— Пока не нужно.

Мария осторожно ощупывала больную руку, затем вдруг сильно перехватила ее в суставе и резко дернула. Адась вскрикнул. Мария облегченно вздохнула:

— Ну вот и все. Уже все в порядке — локоть вернулся на свое место. А теперь — компресс и бинт. Пани Залевская, больную руку необходимо перевязать и неподвижно зафиксировать. У вас есть бинт или хотя бы кусок простыни?

— Мундек рвал полотно и удивлялся своей матери. Ее строгость и суровость теперь казались ему необходимыми. Пани Залевская добрая и мягкая... но мама умеет помогать людям. Действие требует от человека определенном решительности и суровости. На Мундека все это произвело огромное впечатление. Потом Адась лег в постель, а Мундек уселся возле него. Пани Залевская разговаривала с его мамой, и до Мундека доносились отдельные слова: табель... математика... Адась... Наконец, он услышал растроганный голос пани Залевской:

— Спасибо вам, пани Кольбе, большое спасибо!

Только спустя пару минут Мундек понял, в чем дело: мама разрешила, чтобы он приходил к Адасю и готовил с ним уроки. Вот это была радость! По дороге домой Мундек вдруг схватил руку матери и прижал ее к губам. Мама погладила его по голове и сказала:

— Видно, Божья Матерь так хочет, Мундек. Будете заниматься вместе с Адасем, но помни — чтобы не лениться!

Как же горячо молился Мундек вечером! Сколько он пережил сегодня страха и беспокойства!

Но в конце концов его ждала радость. Разве не видно в этом воли Непорочной Девы? Она допускает страдание, а затем обращает его в добро.

Когда Мундек уже засыпал, у него снова вдруг встало перед глазами бледное лицо Адася и еще одно маленькое бледное личико Антося. Мундек уже знал, что такое смерть. Совсем недавно умер его маленький братик, а раньше — еще один. Мама говорит, что теперь они на небе, там, где Непорочная Дева — Пречистая Матерь Божья. Мундек вдруг почувствовал, что Ее он любит больше всех. Вместе с Ней он хотел бы быть всегда. Может быть, именно потому, что Она — Пречистая. У него была маленькая фигурка Богородицы, которую он купил на собственные деньги на ярмарке в Лютомерске. Мундек тихонько протянул руку и взял ее с тумбочки. Он прижал ее к груди обеими руками и, положив голову на подушку, крепко заснул.

САД

Приближался полдень. В бедном домике семьи Кольбе на улице Константиновской хозяйничали мальчики. Франек убирал комнату родителей, напевая известные ему песни. Он всегда был такой — веселый и разговорчивый. Мама говорила: вылитый отец. Мундек готовил обед. Невысокий, коренастый, он хлопотал на кухне, обвязавшись полотенцем. Из-за своего круглого румяного лица он выглядел совсем по-детски. Суп уже был готов. Мундек поставил кипятить воду для клецок. Оставалось только ждать, пока мама с папой вернутся с работы. Они вдвоем работали ткачами на фабрике начиная с шести утра. В полдень был часовой перерыв. Рабочие шли домой обедать, а потом опять работали до семи часов вечера.

«И почему эти клецки такие липкие?» — думал огорченный Мундек. Мука была темная, грубого помола. Он знал, что пшеничную муку брать нельзя. По воскресеньям мама всегда готовила белые клецки на пару, и они всей семьей уплетали их. Но сегодня будний день, и у родителей не было денег на такую роскошь.

В дверь кто-то постучал.

— Кто там? — Мундек взглянул на дверь и радостно улыбнулся: — А, это ты, Адась!

— Как дела, Мундек? — спросил Адась. — Чем занимаешься? Пошли к нам! Знаешь, папа привез саженцы, будем их сажать в саду.

— Сажать деревца?.. — у Мундека перехватило дыхание от восхищения.

Этот маленький садик был вершиной всех его мечтаний. Он бывал там так часто, как только мог, а особенно весной и летом старался почаще вырываться туда из их тесной квартирки, которую снимали во флигеле родители. Каждую свободную минуту они вместе с Адасем проводили в саду. Но посадка деревьев — это совсем другое дело! Мундеку еще никогда не приходилось видеть, как сажают деревья.

— Яблони? — чуть ли не с благоговением прошептал он.

— Четыре яблони и две сливы. Пошли, сам увидишь! Через три года они уже дадут первые плоды, — важно сказал Адась с видом знатока.

— Я не могу, — печально вздохнул Мундек. — Сейчас уже придут родители, а обед еще не готов.

Тут за Адасем пришла его мама.

— Мундек, мы будем сажать деревца, — сказала она приветливо, — ты должен нам помочь.

Пани Залевская очень любила Мундека.

— Такой хороший мальчик! — всегда говорила она. — Удивительно хороший и набожный!

Таким Мундек и был на самом деле. Скромный, робкий, хотя веселый и полный жизни. Он никогда никому не причинил зла. — Мне очень хочется, пани Залевская, но я никак не могу, — буркнул он и снова начал энергично мешать эти несчастные клецки.

Пани Залевская рассмеялась:

— Ну и Мундек! Ты же налил слишком много воды! Добавь еще муки. Вот так! — она взяла из его рук ложку и начала месить тесто. — Уже слышен гудок на фабрике Эндера, — сказала она минуту спустя. — Идите встречать родителей, а я уж тут все за вас закончу.

Довольные тем, что им удалось вырваться на улицу, мальчики быстро сбежали по ступенькам крыльца, таща за собой маленького Юзека. Через минуту они уже стояли у фабричных ворот и внимательно смотрели, как из них высыпает на улицу толпа рабочих.

— Не бойся, мы подождем тебя, — еще звучал в ушах у Мундека добрый голос пани Залевской.

Теперь он уже просто не мог думать ни о чем, кроме этих саженцев и их предстоящей посадки. Поэтому он сам себе тихо улыбался и стоял, полон ожиданий. Как хорошо, что мама уже не сердится, и пани Залевская часто приходит помочь им по хозяйству. Обе соседки любили друг друга, как сестры, и обе были одинаково набожны. В доме Кольбе все вместе читали Розарий, у Залевских совершали богослужения Крестного Пути.

— У нас дома такой монастырь — просто загляденье! Все нам завидуют! — не раз говорила пани Залевская.

Тем временем мальчики высмотрели своих родителей. Отец шел, разговаривая с товарищами, и что-то объяснял им. Он был спокойный и веселый, как обычно. Рабочие были возбуждены, что-то громко обсуждали, некоторые даже грозили кулаком кому-то невидимому.

Отец увидел мальчиков и еще издалека улыбнулся им. Мама шла, немного ссутулившись от долгого стояния у станка. Она была такая добрая, хотя и решительная, а иногда даже суровая. Мама сразу же начала спрашивать:

— Обед готов? А кто остался дома?

Юзек уцепился за ее руку. Старшие братья окружили отца, довольные, что встретили родителей. После обеда Мундек сразу заспешил, быстро убрал со стола, помыл посуду и начал хлопотать по дому.

— Франек, — попросил он брата, — посидишь с Юзеком, а? Ты должен посидеть с ним. Ведь папа дал тебе два задания.

— А ты куда?

— Я ненадолго к Адасю.

— Возвращайся быстрей! — сказал Франек, невольно подражая строгому тону матери, но дверь уже захлопнулась.

Запыхавшись, Мундек вбежал в сад. Пан Залевский выкапывал лунки для саженцев, а Адась подсыпал в них навоз.

— Посмотри, Мундек, какие чудесные привои, — сказал Адась, развязывая веревку. Корни саженцев были обернуты влажной тряпкой и обмазаны глиной. Кое-где свисали обнаженные тонкие белые волокна, которые мальчики заботливо прикрыли землей.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Пани Залевская перекрестила деревце, а ее муж осторожно установил саженец в лунке и придержал, пока Адась не засыпал се землей. Вокруг яблоньки вырос маленький холмик, который пан Залевский обильно полил водой.

На Мундека эта процедура произвела огромное впечатление. Ему тоже очень хотелось посадить деревце, чтобы оно выросло большое и принесло плоды. Он не смел попросить об этом, но

пани Залевская сама прочитала это желание в его глазах и сказала мужу:

— Ну, а теперь пусть мальчики сажают деревца.

Как же Мундек обрадовался! Осторожно, с любовью взял он мертвый с виду саженец. Он знал, что там, внутри, невидимо циркулируют жизненные соки. Господь даст деревцу рост и развитие. Как Он добр!

— Выше, еще выше! — говорил пан Залевский. — Не приминай землю возле ствола, а только по бокам.

Адась помог засыпать деревце землей и полил его. Затем они посадили остальные саженцы.

На следующий день Мундек прибежал в сад посмотреть, растут ли деревья. Залевские смеялись над ним, но Мундек не обижался. Он знал, что они благожелательные и добрые люди, что они любят свой сад, и эти деревца, и его, Мундека, тоже любят.

Посаженные деревья долго стояли словно мертвые, с них опали увядшие листья, и лишь весной они пустили зеленые побеги, а два деревца даже зацвели. На них было по нескольку бледных, нежных цветочков, которые потом сорвал пан Залевский.

СТРАДАНИЕ

Мундек помогал отцу нести книги. Они тащили от настоятеля тяжелую связку.

— Опять что-то новенькое! — улыбнулась Мария.

Юлиуш Кольбе уже не привозил «бритвы» и не «брил рабочих». Теперь он переплетал книги. Они жили на Золотой улице в доме № 5 на самом чердаке.

— Папа, можно развязать? — спросил Мундек.

— Можно, сынок, только нужно освободить для них место. Мария, давай освободим эту полку. Твоим мешочкам с крупой придется потесниться, хотя еще неизвестно, что важнее: на голодный желудок и книжка не пойдет! — весело сказал отец.

— Ладно, ладно, — спокойно ответила Мария. — Теперь для вас библиотека на первом месте. Через месяц опять будет что-нибудь новое.

— А может ты, мать, просто не любишь, когда вечером читают вслух? — пошутил Юлиуш. — Погляди-ка, «Размышления о Страстях

Господних» отца Кайсевича, катехизис «Духовная жизнь», «История Польши»...

Юлиуш потирал руки от радости:

— Мундек, ты только посмотри, какие книги!

— А Мундек как раз в эту минуту держал в руках маленькую брошюрку о звездах и, забыв обо всем на свете, читал о скорости света.

— Папа, а что такое световой год?

— Погоди, так сразу я тебе не объясню, нужно сначала почитать, подумать.

Тем временем уже наступил вечер, и начали собираться рабочие: Леницкий, Любонский, Кох, Залевский и другие. Они составляли сплоченную группу и собирались каждую неделю, обсуждали события, происходящие в стране, говорили о делах рабочих, о будущей свободной Польше. Порой им в руки попадал отрывок из произведений Мицкевича или старый томик стихов под названием «Польские колосья». Тогда кто-нибудь из них читал вслух, и в бедном рабочем доме чувствовалось легкое дуновение поэзии.

Юлиуш Кольбе брал скрипку и начинал играть, а все остальные сидели тихо и слушали. Он играл религиозные и народные песни, которые трогали за душу, до тех пор, пока Мария не давала знак, что пора расходиться.

Юзек обычно в это время уже спал, примостившись на табуретке и уткнувшись головкой в угол кровати. Приходилось будить его для вечерней молитвы. Все преклоняли колени перед алтариком. Мария вслух читала Розарий.

— Послушай-ка Юлиуш, дай нам почитать эти книжки! У тебя наверняка есть что-нибудь новенькое, — говорили рабочие, прощаясь.

— Подождите, дорогие мои, пока я их не переплету и не пронумерую. Ведь это приходская библиотека, — защищался Юлиуш.

Рабочие рассмеялись:

— Пока ты их переплетешь, брат, мы уже все успеем прочесть! — И книжки исчезали в бездонных карманах, а Юлиуш радовался, что они идут к людям.

Юлиуш Кольбе был настоящей опорой для прихода. Он организовал хор при церкви св. Матфея и ежемесячное Поклонение Святым Дарам. Он был главным руководителем и терциарием1. Священники ценили его идеи и его работу. «Побольше бы таких семей, которые живут по Божьим заповедям!» — говорили они. На фабрике их семью в шутку называли «святым семейством», и все их уважали.

1 терциарий — член Третьего Ордена Францисканцев.

Но вдруг в их спокойную трудовую жизнь вошла беда.

Однажды Юлиуш Кольбе не вернулся домой. Мама пришла с фабрики еще до полудня. Она как-то сгорбилась, как будто внезапно постарела.

— Мама, почему ты так рано? Что-нибудь случилось? — спросил Мундек.

— Забастовка, сынок. Рабочие устроили митинг, и Эндер вызвал полицию... Отца забрали... — добавила она тихо.

— Отца?.. — Мундек почувствовал, что у него пересохло в горле. — Куда забрали?.. — спросил он дрожащим голосом.

— В тюрьму.

Мундек стиснул зубы, чтобы не разрыдаться. Перед ним словно разверзлась пропасть. Что они сделают с отцом? Скольких поляков уже сослали куда-то в самую глушь России... Может быть, его будут пытать и мучить на допросе...

— Нужно молиться, Мундек, чтобы папа вернулся, — сказала мать.

Пришел пан Любонский проверить, нет ли в доме запрещенных вещей.

— Надо все спрятать, может быть обыск, — сказал он. — Рабочие избрали делегацию, будут требовать освобождения арестованных. Фабрика окружена и закрыта. Пани Кольбе, приготовьте для мужа передачу — фунт хлеба, немного белья, зубную щетку и расческу. Возможно, удастся передать это в тюрьму. Может быть, вам нужны деньги?

— Спасибо, пан Людвик, у нас есть. Да благословит вас Господь! Вы заботитесь обо всем, как настоящий товарищ!

— Нас много таких. Ни о чем не беспокойтесь, пани Мария!

— Вы видите — я не плачу!

— Юлиуша наверняка скоро выпустят, ведь он мирный человек. Против него нет никаких улик. А впрочем, ведь не он один сидит.

— Мы будем просить Непорочную Матерь о помощи. Она сильнее, чем любой оберполицмейстер!

В этот день Мундек незаметно ускользнул в церковь и бросился на колени перед алтарем. Он с жаром читал Литанию Пресвятой Богородице и молитву «Под Твою защиту прибегаем...» А когда он повторял «...Сыну Твоему отдай нас», на глаза его навернулись слезы. Мундек закрыл ладонями лицо и мысленно вновь увидел благословляющую руку Божьей Матери и алый, как кровь, венец — знак мученичества — и вспомнил Ее голос: «Хочешь?..» Он еще ниже склонил голову и упрямо повторил:

— Хочу!

«Папа говорил, что не жалко пострадать за Польшу, ведь родина такая большая, а человек в ней мал, словно пылинка», — повторял Мундек по дороге домой. Но по искривленному, как от боли, лицу было видно, как он страдал.

— Где ты был? — спросила мама, которая, как обычно, деловито хлопотала в их убогом жилище, спокойная, только еще более сосредоточенная, чем обычно.

— В церкви, — коротко ответил Мундек.

— Мундек, возьми передачу и пойдем со мной, — она накинула на голову черный платок, старательно заперла дверь и взяла Юзека за руку.

— Куда мы идем, мама?

— В тюрьму.

Мундек поспешно семенил за матерью, когда она шла слишком быстро. Он молчал. Тяжелый узел с передачей больно колотил его по ногам, но он не обращал на это внимания. Совсем не детские мысли роились в его коротко остриженной голове.

«А если рабочие отбили бы арестованных? Тогда была бы настоящая стрельба, сражение...» — И он, Мундек, тоже пошел бы сражаться за отца, который не сделал ничего плохого. И за Польшу, и за всех рабочих, которые так же мучаются.

Вдруг из всего этого неспокойного роя мыслей пробились слова песенки: «Мне все равно, какое будет наказанье...» Мундек даже замедлил шаг, таким трудным и тяжелым показалось ему все это.

«Господь Бог не позволит отплатить злом за зло. Мстить нельзя», — подумал он.

— Что, Мундек, устал? Давай, я помогу тебе нести передачу, — сказала мать, оглядываясь на него. Они уже подходили к тюрьме.

Высокая красная стена дохнула на них унылым холодом. Скрипнули окованные железом двери, и послышался голос жандарма:

— Чего надо?

— Я принесла передачу для арестованного, — спокойно ответила мать, входя в караульное помещение. — Юлиуш Кольбе. Есть такой? Его арестовали на ткацкой фабрике Эндера. Посмотрите, пожалуйста, есть ли такой?

Жандарм утер усы и взял в руки папку с бумагами.

— Кольбе... Кольбе... — бормотал он, водя пальцем в большой тетради. — Есть.

Мать сунула ему в руку рубль.

— Ну, давай уж... — сказал жандарм немного приветливее и положил передачу в кучу к остальным свертками, которые лежали на полу.

— Спасибо, — хотела сказать Мария, но голос ее сорвался. Они быстро вышли на улицу и глубоко вздохнули...

Через несколько дней отец вернулся. Его встретил радостный крик:

— Папа, папа! — кричали мальчики, хватая его за руки.

— Ну вот меня и выпустили, слава Богу! — сказал он, садясь. — Но еще человек двадцать сидит. У них будут неприятности из-за этих беспорядков.

Отец был заросший, грязный и под глазами у него резко обозначились темные круги.

— Ну-ка, мать, согрей воды, умоюсь после казенного дома! Наверняка кто-нибудь ползает по мне!

— Мальчики, сейчас же отойдите! — сказала мать, как всегда, очень требовательная в отношении чистоты. Глаза ее блестели, она тепло взглянула на мужа и побежала за чистым бельем. Отец оглядывался по сторонам, будто вернулся из долгого путешествия. Немудрено, ведь он мог оказаться в самой Сибири!

— Слава Богу, меня никто ни в чем не обвинил, — сказал он с облегчением.

Он тщательно умылся, переоделся, и к нему вновь вернулось его обычное хорошее настроение. После обеда он опять взялся переплетать книги. Мальчики не отходили от него ни на шаг. Им он тоже дал работу.

— Пусть работают и учатся. А как вырастут, пойдут сражаться за свободную Польшу!

ГРАНИЦА

Церковь св. Матфея была полна людей. Братья Кольбе протиснулись к большому алтарю. Впервые в жизни им довелось слушать проповедь миссионеров. Они знали, что из Лодзи приедет монах-францисканец, и мальчикам было очень интересно, как все это будет. Мундек набожно опустился на колени и начал молиться. Перед величием и силой Бога он всегда чувствовал себя немного неуверенно и несмело, а непостижимое присутствие Иисуса, скрытого в Святых Дарах, наполняло его душу глубокой кротостью. Затем Мундек оглянулся. Около него стоял на коленях его приятель. «Как это Новак преклоняет колени! — огорченно подумал Мундек. — Мало того, что встал только на одно колено, да к тому же еще и подперся, как в корчме!» Мундек наклонился к нему и тихо сказал:

— Теодор, встань на оба колена, ведь Господь Бог тебя когда-нибудь за это накажет! — и мальчик снова погрузился в молитву.

«И чего этому Мундеку от меня надо?» — подумал Новак. Но так как дело было все-таки в церкви, он преклонил колени, как положено, и ничего не сказал. А потом он решил: «Конечно, Мундек прав. Ведь он всегда внимательный и серьезный».

Тем временем на амвон вышел отец Перегрин Гачеля, поправил свой капюшон и громко обратился к верующим:

— Слава Иисусу Христу!

Мундек забыл обо всем на свете и весь превратился в слух. О, этот суд Божий. Отец Перегрин еще больше утвердил его в мысли, что суд Божий будет подробным и обстоятельным. За каждое свое слово нужно будет дать ответ и рассчитаться за все, прежде чем отправиться на небеса. Мундек склонил голову и подумал, что немало всего наобещал Пресвятой Богородице. Только как он все это выполнит, как он сможет исполнить в своей жизни Ее волю, чтобы предстать перед Богом с чистой совестью? В одном лишь он был твердо убежден — он будет бороться. Без борьбы нельзя достичь ничего великого. Будет бороться во славу Божьей Матери, за человеческие души, которые несутся навстречу гибели, словно опавшие листья... Он будет воином Марии, чистым, без греха... Он всегда будет служить Ей, всегда делать все во имя Нее, до последнего своего вздоха.

Проповедь закончилась. Отец Гачеля объявил с амвона, что францисканцы принимают кандидатов в свою гимназию во Львове. Слова эти глубоко всколыхнули Мундека.

— Слышишь, Франек? — толкнул он брата.

— Что?

— Пойдем к отцу миссионеру и запишемся в гимназию! Обучение бесплатное, слышал?!

— Пойдем! — беззаботно откликнулся Франек. — Что касается меня, то родители уже давно хотят, чтобы я стал священником, но сомневаюсь, чтобы они и тебе разрешили.

Мундека задели за живое слова брата, который словно закрыл перед ним дорогу к широким горизонтам, к новым людям, новым возможностям, к новой жизни...

Отец Гачеля приветливо встретил их в ризнице.

— Отец миссионер, я по поводу приема в гимназию, — робко начал Франек.

— Да-да, храбрец, посмотрим. Только нужно согласие родителей. Пусть придет отец.

— Он наверняка согласится! — заверил его Франек.

Мундек сидел, как на иголках. Почему это Франек даже не вспомнил о нем? Обида стиснула его сердце, когда он подумал, что, возможно, примут только старшего брата. Однако он быстро взял себя в руки и горячо проговорил:

— Отец миссионер, я тоже хочу поехать! И я хотел бы стать священником! — говоря это, он наклонился к руке монаха, боясь, что его не примут.

— Пожалуй, ты еще слишком мал. Сколько тебе лет? — спросил Отец Гачеля.

— Тринадцать, — ответил Мундек, покраснев.

— Он малый с головой, — вставил настоятель. — Догнал брата в коммерческом училище, теперь они учатся в одном классе. Отличный ученик и набожный мальчик. Только вот отпустят ли его родители?..

Всю дорогу до дома Мундек повторял самые на его взгляд действенные молитвы, которые он только мог вспомнить. Но все же где-то в глубине сердца его грызло сомнение, отпустят ли его.

Мать даже и слышать не хотела о его отъезде.

— Мундек останется дома, — говорила она. — Он должен помогать нам. Юзек еще маленький, нельзя оставлять его одного.

— Но, мама, я хочу стать священником! Юзек пойдет в школу, а я с Франеком поеду... Я поеду, мама! — громко плакал Мундек.

— Оставь меня в покое, Мундек! Поедешь, когда подрастешь!

— А потом опять что-нибудь случится, и я опять не поеду! Я хочу стать священником! — упрямо повторял мальчик.

Его невозможно было успокоить. Наконец отец вступился за него, и мать смягчилась. Может быть, она вспомнила ту минуту, когда Мундек был еще маленький и рассказывал ей о белом и красном венцах... Слезы покатились из ее глаз, она от всей души обняла его и сказала:

— Не плачь, сынок! Я думала, что ты останешься с нами, но, видно, Господь хочет иначе. Отдаю тебя в руки Пресвятой Богородицы. Пусть Она ведет и оберегает тебя.

— Значит, я еду! — воскликнул Мундек. — Ты разрешаешь!

Он бросился целовать ей руки. Затем причесался и поправил одежду.

— Может быть отец Гачеля тебя еще и не возьмет, — с надеждой вздохнула мать.

— Возьмет, возьмет! Точно возьмет! — заверил ее Мундек. Ему казалось, что все трудности уже позади и остается только радость, юношеский запал и ожидание...

— Прежде всего мне необходимо получить свидетельство из коммерческого училища, — говорил отец Гачеля Юлиушу Кольбе. — А в августе вы привезете их во Львов. В свое время все уладится.

Шел 1907 год.

Мама примирилась с Божьей волей и готовила мальчикам в дорогу скромное приданое. Оба принесли из училища табели с хорошими оценками и начали со всеми прощаться: навестили бабушек и дедушек в Розомышле и Здуньской Воле, теток и знакомых.

— Дай мне что-нибудь на память! — попросил Мундек своего приятеля.

— С удовольствием! Вот тебе мой бинокль! — растроганно ответил тот.

— Спасибо! Да благословит тебя Господь! — сердечно поблагодарил Мундек, и друзья обнялись.

Незаметно подошел день отъезда.

Мальчики упаковали свои маленькие узелки и ходили вокруг них, преисполненные важностью происходящего. Наконец, они выехали. Мать осталась одна с Юзеком. Проводив мужа и сыновей, она долго стояла на коленях перед алтарем, читая Розарий.

Юлиуш Кольбе с сыновьями, сменив несколько поездов, добрался до окрестностей Мехува. Мальчики были полны впечатлений, которые им принесло путешествие, и в то же время не забывали о тех событиях, которые должны были перевернуть их жизнь.

Стояла ночь. Отец подстелил им одеяло, и мальчики заснули на жесткой лавке, а рано утром они опять двинулись в сторону русско-австрийской границы5.

Окрестности были изумительные: огромные дремучие леса, старые церквушки и деревеньки, словно рассыпанные на опушках. Но мальчики так устали, что едва передвигали ноги. К счастью, на дороге им попался крестьянин на телеге. Юлиуш Кольбе разговорился с ним, и тот немного подвез их. Слово за слово, они узнали, что граница уже совсем близко и что у одного крестьянина, живущего по ту сторону границы, есть луг в приграничной полосе. Он как раз собирался возить сено и мог бы легко перевезти их через границу.

— А впрочем, подвезу вас еще немного и сам ему вас и представлю, — предложил возница, погоняя лошадей кнутом.

— Мы будем так благодарны вам за услугу! — сказал обрадованный Юлиуш.

Вскоре они уже были на месте. Тот крестьянин, которого они хотели увидеть, как раз ворошил сено вместе с сыном, а его лошади щипали неподалеку оставшиеся кое-где пучки травы.

— Бог в помощь! — поздоровался Юлиуш с работающими.

— Спаси Господи! — отозвались крестьяне.

Юлиуш рассказал им, в чем дело.

— Ну ладно! Если дадите мне три рубля, то перевезу вас часа через два, а то сено пока еще влажное.

— Идет! — сказал Юлиуш. — А мы пока немного отдохнем и поможем вам ворошить сено.

Около полудня воз был уже полон. Юлиуш с мальчиками, спрятанные в середине стога и прикрытые щекочущими спину, благоухающими снопами сена, с трудом ловили ртом воздух. Крестьянин с сыном уселись впереди и кони тронулись с места. На границе таможенник бегло осмотрел повозку, и они тронулись дальше. Мальчиков, которые все еще были вынуждены сидеть в своем укрытии, так и распирала радость, что они так успешно и по-геройски переправились через границу. Они помогли разгрузить сено и немного отдохнули в доме крестьянина. Хозяйка поставила перед ними горшок простокваши и миску горячей, щедро приправленной картошки.

После обеда отец с сыновьями опять отправились в путь. Вокруг словно ничего и не изменилось. Они чувствовали себя свободно

5 В XVIII веке в результате большого кризиса Польское Государство было разделено между тремя державами: Россией, Австрией и Германией, а возродилось только в 1918 году. Пабьянице, город в котором жил Мундек, находился под управлением России.

и в безопасности. Попутной подводой они доехали до ближайшей железнодорожной станции. Все вокруг казалось мальчикам смешным — и высокие шапки на головах кондукторов, и чужая речь.

— Куда подевался мой цвикер6? — спросила пожилая женщина, сидевшая в их купе, а мальчик, который продавал булки, сказал Мундеку:

— Целую ручки!

Франек то и дело толкал брата и тихонько передразнивал:

— Целую ручки, не желаете ли кренделька? Кланяюсь в ножки, благодетель мой!..

Но вскоре оба начали сонно клевать носом, потому что очень устали; и так, в трясущемся, грязном и душном вагоне они незаметно доехали до Кракова.

В МОНАСТЫРЕ

— Ладно-ладно, вы ведь издалека едете! Пусть мальчики сначала отдохнут, выспятся, — говорил брат привратник Юлиушу Кольбе.

Но мальчики стряхнули с себя сон и с любопытством оглядывались вокруг. Темные монастырские стены, казалось, дышали какой-то важностью и суровостью. Тут же рядом с монастырем возвышалась церковь францисканцев.

— Папа, пойдем, посмотрим внутри, — просили мальчики.

Но брат-привратник отвел их в гостиную и принес им три тарелки горячего супа. Они перекрестились и в молчании стали есть. Только теперь они почувствовали голод. Отец тем временем разговаривал с братом привратником.

— Сейчас уже поздно, — сказал тот. — Завтра в шесть утра у нас будет утренняя служба, тогда и посмотрите церковь. А потом позавтракаете и можете пойти погулять по городу.

Мальчики в монастыре спали, как убитые, хотя кровати были жесткие. Мундек проснулся первым и растерянно протер глаза. Где это он? Из окна был виден фасад какого-то храма... рядом спал Франек. А-а, это же Краков! Мундек внезапно все вспомнил. Вдруг зазвонил колокольчик на утреннюю молитву. Они быстро вскочили, разминаясь.

6 цвикер — zwicker (нем.) — пенсне.

После Святой Мессы и завтрака отец повел их на рынок и в собор Пресвятой Девы Марии.

— Глядите-ка, польские орлы! — сказал Мундек, когда они проходили мимо Сукенниц7.

С благоговейным восхищением разглядывали они собор Пресвятой Девы Марии, его готические своды и алтари. Наконец Юлиуш обнял мальчиков и сказал:

— Велика и прекрасна наша Польша!

Мундек поднял голову, и в глазах у него сверкнули какие-то удивительные огоньки. Он вдруг почувствовал, как сильно он любит свою Родину.

Вечером, попрощавшись с отцом, мальчики сели в поезд, ехавший до Львова. Всю ночь они тряслись, свернувшись калачиком на узких лавках. За окном пробегали города и деревни, леса и горы, мосты над быстрыми реками... Наконец поезд с пронзительным свистом въехал на большой вокзал. Мальчики услышали голос кондуктора:

— Львов. Поезд дальше не идет, выходите!

Они вышли из вагона, тащя за собой тяжелые узлы, и направились к трамвайной остановке.

— Наконец-то! — сказал измученный Франек.

Мундек молча оглядывался по сторонам. «Здесь для меня начнется новая жизнь», — подумал он и начал молиться Богородице, отдавая под Ее покровительство свое призвание и свое будущее...

Мальчики вышли из трамвая, быстро нашли Францисканскую улицу и через минуту уже стучали в монастырские ворота. Они сразу же оказались в шумном интернате, который насчитывал несколько десятков мальчиков. Воспитанники возвращались после каникул, со всех сторон слышался громкий смех, дружеские приветствия, разговоры. Братьев Кольбе никто не знал. Они стояли в стороне, и все вокруг казалось Мундеку каким-то чужим: множество незнакомых лиц, певучий восточный говор, даже одежда была другой. Он чувствовал себя смешным и неловким в тесном школьном пабьяницком мундирчике с длинными, как у тужурки, полами. Увидев дежурного монаха, Мундек быстро вышел за ним в коридор, позвав за собой Франека. Монах привел их в спальню и велел распаковывать вещи. На стене висел большой черный крест, и Мундек увидел фигуру распятого Христа. В углу стояла статуя Девы Марии, украшенная цветами. Увидев ее, Мундек обрадовался, как будто увидел свою маму. «Она похожа на ту фигурку, которую я купил когда-то на ярмарке в Лютомерске, только намного больше», — прошептал он с сияющей улыбкой на лице и, склонив голову,

7 Сукенницы — старое название торговых рядов в Кракове.

прочитал «Радуйся, Мария». Потом он спокойно начал разбирать свои вещи, не обращая внимание на приставания мальчишек.

— Откуда вы? — спросил один из них.

— Мы из Пабьянице! — ответил Мундек вежливо.

— Идемте, мы покажем вам нашу трапезную. Скорее, а то за столом займут лучшие места! — позвали мальчики братьев, наперегонки бросаясь к дверям.

Знакомство состоялось.

РЕШЕНИЕ

Мальчишки с криками выбежали на Курковую улицу. Обычно тихая улочка теперь просто кишела ученическими мундирчиками. Сегодня после полудня у них было свободное время, и воспитатель разрешил мальчикам пойти за город на Кайзервальд. Недавно один из них тайком принес в интернат трилогию Генрика Сенкевича8. Ее читали украдкой под партами, во время подготовки домашних заданий, на прогулках в лесу, в спальне под одеялом или в коридоре за шкафом. Потом мальчишки ходили под впечатлением войн и сражений, смелости и находчивости Заглобы. Сердца и головы у них были полны геройских порывов.

Мундек был первым не только в играх. Он был также отличником в точных науках. На уроках математики не было ни одной задачи, которую бы он не решил. Мундек живо интересовался геометрией и физикой, машинами и разными механизмами, линиями, движением, светом... Эти вещи поглощали все его внимание. Он без конца что-то считал, пересчитывал, выяснял, приводя в изумление преподавателей. Хуже всего у Мундека обстояло дело с латынью. Они сидели с Франеком за одной партой и вместе горбили спины над учебниками, помогая друг другу, как дома, в Пабьянице. Братья всегда держались вместе. Франек был вспыльчивый и любил поговорить. Мундек же был скорее робкий и тихий, он никогда не старался защищаться, когда к нему приставали, и только в глазах у него поблескивали слезы. Мальчишки называли их «крулевяки» или «те, из-под России». Их называли также энтузиастами, особенно Мундека, потому что в голове у него всегда роились всевозможные идеи.

8 Трилогия Генрика Сенкевича — три романа: «Огнем и мечом»; «Потоп»; «Пан Володыевский».

Шел 1910 год, и многое вокруг говорило о приближающейся войне.

Однажды мальчики пошли во львовский собор на службу. Мундек недавно прочитал «Потоп» Г. Сенкевича, и в его голове еще были свежи воспоминания об «обетах Яна Казимира»9. Он преклонил колени перед иконой Милосердной Божьей Матери и погрузился в молитву. «О, великая Царица и Матерь Богочеловека!» Эти глубокие слова обета пробудили в нем далекие воспоминания детства.

Когда Мундек вернулся в интернат, он смиренно обещал Пресвятой Деве, царящей над алтарем францисканской церкви, что будет ради Нее сражаться:

— О великая Царица и Матерь Богочеловека! Я клянусь тебе сражаться с оружием в руках, как древние рыцари, ради Твоей славы, ради Твоего царствования среди людей до самой своей смерти!

Мундек опять взял на себя обязательство перед своей любимой Матерью и Повелительницей. Но как ему это выполнить? Его ясный, привыкший размышлять ум лихорадочно работал. «Как можно служить Богородице и Польше, когда Родина в неволе? С оружием в руках!»

Когда-то Мундек мечтал о том, чтобы стать священником, он просто рвался к священству. Но теперь ему хотелось стать инженером, изобретателем. Он отдаст все свои способности Польше, чтобы как можно скорее освободить ее.

Приближался конец учебного года.

— Франек, что нам делать? — однажды озадачил он брата вопросом. — Родители хотели, чтобы ты стал священником, и я тоже раньше хотел...

— А теперь уже не хочешь? — спросил Франек.

— Наверное, нет. Возможно, будет война... мы пойдем сражаться за Польшу, — сказал Мундек. — Я хотел бы еще учиться математике. Может, стану инженером.

— Мундек, как ты, так и я! Пойдем к отцу настоятелю и скажем, что мы возвращаемся домой.

— Пошли! — решил Мундек.

Но попасть к настоятелю было не так-то просто.

— Отец настоятель занят, — услышали они в ответ.

9 «Обеты Яна Казимира» — торжественный акт посвящения Польского Государства Пресвятой Богородице совершен королем Польши Яном Казимиром 1 апреля 1656 года во Львове. Польский государь вручил свой престол Пресвятой Деве Марии и обещал распространить Ее почитание среди народов своего королевства.

Пришлось ждать, когда он сможет их принять. Но вдруг прибежал запыхавшийся брат привратник:

— Ребята, к вам мама приехала. Она ждет у ворот. Идите скорее!

— Мама? — братья не видели матери уже три года.

Они вбежали в комнату для свиданий. За три года оба выросли и возмужали. Мундеку было уже шестнадцать, а у Франека давно росли усы.

Пани Мария стояла перед ними взволнованная, но энергичная, как всегда.

— Ну, ребятки, я приехала попрощаться с вами. Теперь вы уже почти совсем взрослые и стоите на правильном пути. Здесь о вас позаботятся, а я ухожу в монастырь. Так мы решили с вашим отцом. Юзек тоже приехал со мной. Отцы францисканцы согласились принять и его, так что теперь вас будет трое... Пусть Божья Матерь охраняет и ведет вас, а я благословляю вас и буду за вас молиться...

Если бы перед ним вдруг разверзлась пропасть, Мундек, наверное, удивился бы меньше. Он хотел вернуться к мирской жизни, чтобы осуществить свои мечты, а его мать и младший братишка решили посвятить свою жизнь Богу! Смущенный и пристыженный, Мундек с минуту молчал. На его еще детском лице отражалась внутренняя борьба. Затем он склонил голову, смирившись перед волей Бога. Божья Матерь — это вечный источник милости, который сейчас изливается на него. Нужно лишь принять ее смиренно и послушно.

В эту минуту мальчиков позвали к настоятелю.

— Ну, что вам, ребята? — спросил он братьев.

— Мы просим принять нас в послушники, — смело ответили они.

Потом Мундек пошел в свой бывший класс. Он взглянул на распятие, висевшее на стене, и преклонил колени. Другие ребята и вдели, как он долго молился, прощаясь с учебой и с мирской жизнью.

НОВОЕ ИМЯ

Четвертого сентября 1910 года Раймунд Кольбе принял из рук настоятеля одеяние монаха-францисканца. Он был очень взволнован, так как понимал, что прощается со своей свободой, своими юношескими планами и мечтами.

На какую-то минуту ему показалось, что от него вдруг ускользает то, с чем он свыкся с детских лет, и перед ним открывается новая, совершенно иная, неведомая жизнь, словно то самое четвертое измерение, о котором он так любил рассказывать друзьям. Но в ту же секунду из глубины его сознания выплыл ясный приветливый взгляд и улыбка Непорочной Девы. Раймунд вспомнил свою клятву верно служить Ей до самой смерти и покорно склонил голову. Его щеки слегка зарумянились, а глаза взволнованно блестели. Внезапно его охватила непонятная радость, которая исходила из самой глубины сердца, радость, что он вступает в орден. И на этой новой, неведомой дороге у него будет Мать — самая прекрасная и чистая Божья Матерь.

— Все для Тебя, Мария, — прошептал он, преклоняя колени перед Ее алтарем после окончания торжественного обряда пострижения. — Для Тебя я готов и жить, и бороться ради Твоей чести и славы, и умереть.

Все трудности и лишения казались ему ничтожными по сравнению с тем, что Божья Матерь призывает его к святости. Он должен стать на самом деле святым, ведь ему дали имя Максимилиан, и его девизом отныне будет «максимум добра» — полное посвящение себя Пресвятой Деве.

Однако оказалось, что жизнь послушника не такая уж легкая. Непросто давались юношам молчание, молитва, послушание. Наставник послушников отец Совяк не терпел мальчишеских выходок, а особенно тщеславия и пижонства. Он делал строгий выговор, если видел у молодого брата шляпу набекрень или какие-нибудь признаки того, что послушник еще поглядывает в сторону некогда любимого львовского света.

Не все могли выдержать такую строгую монастырскую дисциплину.

— Послушничество — это испытание, ты можешь и уйти, — отвечал на все жалобы настоятель. — Что это за монах, которому не нравится смирение и послушание? У тебя, видно, нет призвания, брат.

Некоторые уходили, но те, которые остались, были как солдаты, закаленные в бою, в самой трудной битве — битве с самим собой.

Брат Максимилиан с детства привык к послушанию и бедности. В жизни ему неоднократно приходилось терпеть и голод, и холод. Любая работа была для него хороша. Когда другие жаловались, он с радостью шел рубить дрова или мыть кастрюли. Он был скромен и робок, как человек, который внезапно получил бесценное сокровище и боится его потерять.

— Макс — самый набожный из нас, — говорили послушники.

А он молча улыбался. Утром он шел в часовню, где с каждым разом все глубже переживал ежедневное Святое Причастие. Он чувствовал в нем всю бесконечность Божьей любви и, приняв его, выходил из часовни тихий, а в глазах его светилось счастье. Целый день он старался быть собранным, но это было нелегко. В обществе молодых послушников сталкивались разные настроения и взгляды, на поверхность всплывали различные недостатки. Под суровым взглядом наставника послушников он тоже смущался и терял свое обычное спокойствие. Слишком живой взгляд, громкий смех или

Молитва семинариста.

бурная дискуссия с друзьями казались ему чуть ли не преступлением. Когда Максимилиан шел слишком быстро, его монашеское одеяние путалось у него в ногах, напоминая ему о монастырской дисциплине.

«Нет, никогда мне не стать хорошим монахом!» — с горечью думал он. Чем больше он старался, тем больше был недоволен собой. Тогда он шел на исповедь и каялся в своем неумении, и тогда его душу наполнял мир.

Исповедник советовал Максимилиану больше доверять другим, приходить за советом и помощью, и молодой брат Максимилиан доверился святому послушанию. К нему вернулась внутренняя радость, в часы отдыха он шутил и смеялся, рассказывал друзьям о ракетах, которые полетят на Луну и о реактивных самолетах. Они разговаривали о надвигающейся войне и играли в войну. У каждого была своя армия согласно всем правилам стратегии.

Однажды их игру на самом интересном месте оборвал звонок.

— Потом закончим, — сказал брат Максимилиан и сразу же вспомнил: «Silentium»10.

В трапезной послушники шептались о том, кто победит, и после ужина все поспешили доиграть партию. Вдруг один из них шутки ради взмахнул рукой и перемешал все фишки на столе.

— Не трогай! — издали закричал Максимилиан, но было поздно. Его охватила вспышка гнева, обидные слова были готовы сорваться с его языка, он стиснул кулаки, но промолчал. С минуту Максимилиан стоял, опустив глаза, потом улыбнулся и спокойно вышел из комнаты. Это была настоящая победа. Несмотря на это, брат Максимилиан все-таки не был доволен собой. Его постоянно мучили сомнения и угрызения совести, и в конце концов враг предпринял решающую атаку.

«Я поклялся Богородице, что стану воином и с оружием в руках буду бороться за Ее славу, — думал однажды вечером Максимилиан. — А что теперь? Я вступил в орден... Рыцарь в монашеском одеянии?.. С четками?.. А что, если будет война? Все пойдут сражаться, а я...» Боль пронзила его сердце, и на лице отразился душевный разлад.

— Я не знаю, что мне делать, — доверился Максимилиан наставнику. — Я нарушил свое обещание.

Наставник послушников внимательно посмотрел на него. Он уже немного знал Максимилиана. У этого молодого послушника всегда были трудности с самим собой, но у него было много доброй воли, а это знак призвания.

— Это хорошо, если ты хочешь бороться со злом, — сказал он. — Монах — это человек, который борется. Только не с людьми,

10 silentium (лат.) — тишина.

а с тем, что уничтожает людей — с грехом. Война не уничтожит греха, — продолжал наставник послушников, — а лишь умножит его, принесет с собой жестокость, разрушение, грабежи и смерть для множества людей. Наше сражение — молитва. Это и есть наше оружие... Подражай Божьей Матери. Чем Она победила все ереси? Кротостью, чистотой и молитвой. Я заменю твою юношескую клятву на молитву о победе дела Божьего, о триумфе Непорочной Девы, хорошо?

— Хорошо, — ответил брат Максимилиан и глубоко вздохнул. Теперь он опять видел перед собой ясный путь, по которому хотел идти. Это Божья дорога, дорога Непорочной Девы. Желание сражаться с оружием в руках смутило его ум и сердце. Но это натура, а где же благодать? Благодать в послушании, в любви к Богу, в покорности и верности своему призванию до последней капли крови.

Максимилиан долго стоял на коленях перед алтарем, читая молитву «Под Твою защиту». Мысленно он обнимал весь мир, бесчисленное множество душ, которые он хотел бы привести к ногам Пресвятой Девы, освятить и сделать счастливыми.

В КРАКОВЕ

Юлиуш Кольбе не мог нарадоваться на сына. Он повел его в город, они ходили по старому Кракову и рассказывали друг другу о событиях прошедших лет.

— А ты отлично выглядишь, Мундек! И так вырос, — говорил обрадованный отец.

— Это после каникул, папа, — рассмеялся брат Максимилиан. Ему было так хорошо в Пацлавской Кальварии! Он нежился на солнце, связывая снопы соломы и закидывая их на телегу. Максимилиан наслаждался радостями деревенской жизни.

У отцов-францисканцев было свое хозяйство в Пацлавской Кальварии, к тому же Макс завел знакомство с семинаристом Венантием Катажиньцем, который очень пришелся ему по сердцу. Они всегда вместе ходили на прогулки, заходили в маленькие часовенки, разбросанные по пригоркам вокруг монастыря.

Венантий был для него идеалом. Всегда приветливый, уравновешенный, выдержанный, он с улыбкой выполнял все монастырские

Краков. Монастырь францисканцев.

требования, а душой словно уже был наполовину на небе. А как он молился! «Какое счастье, что в краковской семинарии можно будет с ним встречаться, разговаривать о святости», — думал Максимилиан, идя с отцом через Планты11.

— Ну так ты теперь уже выпускник гимназии, — сказал ему отец.

— Да. Я успешно окончил гимназию во Львове и уже принес монашеские обеты. Но это еще не конец учебы, папа. Теперь я буду изучать философию и теологию в Кракове.

— А ты виделся с матерью?

— Да, она у сестер бенедиктинок.

— Ну, и как она там, довольна?

11 Планты — парк в Кракове, окружающий Старый Город.

— Мама? Конечно, только никак не может отказаться от своего «францисканства». Может быть, она переедет в Краков к сестрам-францисканкам.

— А ты, папа? — спросил Максимилиан. — Что ты сейчас делаешь?

— Я, сынок, живу у отцов, как у Христа за пазухой. Продаю мелкие мелочи возле церкви, немного помогаю в ризнице. Помнишь, как мы с вами впервые переправлялись через границу? Там у нас, по ту сторону, не хватает всего польского. Вот и привожу им разные книжки, сувениры. А порой ребята из отрядов хотят, чтобы я привез что-нибудь для этих, знаешь... по ту сторону... Молодежь вооружается. Будет война. Еще и старый Кольбе пойдет драться за новую Польшу, вот увидишь!

Издали был виден холм Костюшко, а немного ближе, на Краковских Лугах, отряд стрелков упражнялся в строевой подготовке. Брат Максимилиан улыбнулся и машинально взял в руки четки.

— Пойдем назад, папа, — сказал он. — Мне уже пора.

Прошло две недели. Брат Максимилиан изучал философию. Его привыкший к точным наукам ум с радостью углублялся во всевозможные проблемы логики и быстро делал выводы, обращавшие на себя внимание преподавателей.

Однажды Максимилиана вызвали к наставнику послушников. Он не понимал, зачем тот его вызвал, поэтому шел и молился.

— Я записал тебя кандидатом на поездку в Рим, — сказал наставник, прохаживаясь по келье. — Будешь учиться в Григориануме12, там и закончишь свою учебу. Из Львова вас поедет семеро. Ну, что ты на это скажешь?

Брат Максимилиан совершенно растерялся. Некоторое время он стоял озадаченный, не говоря ни слова. Наконец, краснея, сказал:

— Если можно, я хотел бы отказаться. Я не поеду.

Наставник послушников изумленно посмотрел на него.

— Как хочешь, — помолчав, сказал он. — Я думал, что ты обрадуешься, ведь это большая честь. Но если ты отказываешься, вместо тебя поедет кто-то другой.

Брат Максимилиан вышел. Он чувствовал себя очень несчастным. Почему он, собственно, отказался? Если так решили его настоятели, значит такова Божья воля. Ночью он долго не мог заснуть. Он все время думал и молился. На следующий день он со вздохом постучался и дверь кельи наставника послушников.

— Ну, что скажешь? — весело спросил тот.

12 Григорианум — Папский Григорианский университет в Риме, основанный в 1582 году Папой Григорием XIII и руководимый отцами иезуитами.

— Отец... пожалуйста, если можно... я поеду. Я подумал, что если так решили мои настоятели, то пусть так и будет.

— Ну, хорошо, хорошо. Можешь ехать, твое место пока не занято. Только тебе надо уже собираться, времени осталось немного. Все уже разъехались по домам, чтобы попрощаться, а ты?

— Мне некуда ехать.

— Ты недавно виделся с матерью?

— Да, после каникул.

— Ну, а отец? Он ведь в Кракове? Ты получишь отпуск на два дня, пусть отец на тебя полюбуется. Можешь ходить с ним, куда захочешь, ведь неизвестно, когда вы опять встретитесь.

•

Дни отпуска пролетели как сон. Долгие прогулки с отцом, Поклонения Святым Дарам в прекрасных краковских церквях, детские воспоминания — все это глубоко скрытым волнением всколыхнуло его душу.

Понедельник 28 октября 1912 года — для них это был памятный день. Вся группа собралась на вокзале: брат Райнер Гошчинский, брат Людвиг Кениг, брат Гуголин Чиж, брат Ансельм Кубит, брат Лукаш Крукар, брат Феликс Вилк и, наконец, брат Максимилиан Кольбе. Их провожали настоятели, члены их семей и собратья, которые позаботились об удобных местах в поезде. Проводы семинаристов были очень сердечными. Наставник благословил их. Заскрежетали тормоза, и скорый поезд с табличкой «Вена» отправился в темноту ночи. Брат Максимилиан перекрестился и начал читать Розарий. Мимо пролетали города и деревни. Вот осталась позади старая граница Польши. Все тише и реже произносились слова, кто-то еще с шумом открыл двери в поисках места и, наконец, все заснули.

Их ожидал неблизкий путь: они должны были провести в поезде две ночи и почти два дня.

Наутро они поднялись, устало потягиваясь, но стоило им пересечь австрийско-итальянскую границу, как они забыли об усталости. Брат Максимилиан стоял возле окна и с восторгом смотрел на громадный массив Альп, покрытых снегом. Высоко на склонах гор одна за другой появлялись туристические базы, замки и церкви, а внизу извивались голубые ленты рек, по которым сновали парусные лодки.

— Посмотрите, какая мощь, какая красота, — сказал он братьям.

Из его души полились слова славословия Богу, Его мудрости и всемогуществу. Наконец горы остались позади, и поезд поехал по долине Паду вблизи побережья Адриатики. Потом они вновь

оказались среди холмов, на которых виднелись масличные рощи и виноградники. Ночью они проехали Болонью и другие города, и в среду около полудня услышали возглас: «Рим!» В поезде началось оживление. Все стали надевать плащи и собирать свои вещи. И вот поезд остановился. Братья вслед за остальными вышли из вагона и стали неуверенно озираться. Внезапно они увидели два Францисканских одеяния, и их лица повеселели, тем более после того, как они услышали на вокзале в столице Италии польскую речь. Навстречу им, весело улыбаясь, шли два молодых польских Францисканца, один из которых громко сказал:

— Здравствуйте! Отец ректор прислал нас сюда, чтобы вы не потерялись. В колледже нас десять поляков из Америки. А вы откуда?

— Из Львова.

— Да здравствуют львовяне! Мы наняли пролетку для вещей. Кто хочет, может поехать в ней, а мы пойдем пешком до колледжа на улице Сан-Теодоро, 42.

РИМ

«Наш колледж на самом деле международный, — писал брат Максимилиан своей матери, — потому что помимо поляков здесь три немца, два венгра, один чех, один хорват, один мальтиец и много итальянцев. Здесь нам очень хорошо. Здесь можно услышать самые разные языки».

Брат Максимилиан изучал в Григориануме философию и математику. По четвергам он вместе с товарищами посещал Рим. Прогулка обычно заканчивалась поклонением Святым Дарам. Он восхищался творениями искусства и замечательными церквями, которых в Риме около трехсот.

«Рим — это одна большая рака с мощами и кровью святых, — писал брат Максимилиан своей матери, — и в то же время замечательный памятник города цезарей, которые владели всем известным в то время миром. Поэтому, помимо катакомб и церквей с богатыми гробницами, здесь находится множество руин: старых стен, дворцов цезарей, терм и многих других построек».

Не нужно было далеко ходить, чтобы насладиться красотой Рима. По окончании занятий брат Максимилиан нередко стоял у окна

колледжа и любовался открывавшимся оттуда видом. «Настоящее кладбище: развалины старых стен дворца на Палатине, окруженные поднимающейся на высокий холм зеленью, а у его подножия — ровная поверхность, вся покрытая обломками колонн и стен. В конце виднеется разрушающийся Колизей, где вся земля пропитана кровью мучеников».

21 ноября семинаристы из колледжа пошли на торжественную вечерню в храм св. Цецилии.

«Впечатление действительно сильное, — писал брат Максимилиан, — великолепный хор (наши хоры с ним сравниться не могут), состоящий из мужчин и юношей. Около сотни двенадцатисвечовых паникадил. Почти весь храм заполнен только клириками и священниками со всех концов света. Церковь — это бывший дворец, только немного перестроенный. Мы видели даже комнату святой — там находится купель. В этой церкви также есть гроб с мощами святой, здесь же она и была убита».

в Риме.

Быть в Риме и не видеть Римского Папу!.. Сразу после своего приезда польские семинаристы отправились к собору св. Петра.

Площадь святого Петра: фонтаны, галереи. Базилика с ее огромным ренессансным куполом произвела на них сильное впечатление. Они запрокидывали головы, в молчании осматривая белые мраморные скульптуры, позолоченные хоры и алтари. — Грандиозно! — произнес кто-то с чувством. Вскоре они дождались аудиенции у Папы. В колледже с утра царило оживление. О, как все готовились! Празднично одетые, они торжественно отправились вместе с профессорами и отцом ректором в Ватикан.

Брат Максимилиан с радостью и волнением вступил на мраморную лестницу. При входе стояли стражники с алебардами, одетые в форму эпохи Возрождения.

Святой Отец, в окружении своей свиты войдя в зал для аудиенций, не ограничился общим благословением, а позволил каждому во время приветствия и прощания поцеловать перстень Рыбака13. Он внимательно выслушал слова отца ректора и сам обратился к собравшимся.

«Это — Петр в лице своего преемника, — с волнением подумал брат Максимилиан. — Как велика и свята наша Католическая Церковь, распространенная по всей земле. Почему же еще не все знают о Христе и Богородице?»

Его охватила жажда миссионерской деятельности. Он хотел бы весь мир бросить к стопам Непорочной Девы, как можно быстрее начать возвещать слово Божье.

Но пока он напомнил себе, что является лишь простым монахом-клириком и мало что может в этом мире. Он может только учиться... И он с энтузиазмом учился. Пришла весна. На улицах Рима появились цветы: золотые пушистые мимозы, нарциссы и фиалки. Небо было лазурным, а солнце пригревало сильнее, чем на родине в июле. В соборе св. Петра и во всех других храмах совершались предпасхальные богослужения с участием кардиналов и епископов. Клирики отправились в собор святого Петра. Брат Максимилиан стоял в толпе верующих. Вдруг он заметил, что все окружающие подняли головы вверх — на балконе стоял кардинал в пурпурной мантии и благословлял собравшихся большим золотым ковчегом, в котором находился кусок дерева Святого Креста.

— Я ничего не вижу, дай мне очки, — шепнул брат Максимилиан стоявшему рядом товарищу.

13 перстень Рыбака — перстень первосвященника Римской католической Церкви, который по традиции носит Папа, как преемник святого Петра.

Кардинал закончил благословлять, взял в руки другую реликвию, хранящую память о Страстях Господних — платок святой Вероники — и высоко поднял ее.

Брат Максимилиан смотрел на лик Господа Иисуса Христа, чудесным образом запечатленный на платке. Вместе с другими он преклонил голову, и в это время зазвучал колокольный звон в знак того, что благословение закончилось.

В июне 1913 года брат Максимилиан был еще дважды на публичной аудиенции у Папы святого Пия X.

«Тысячные толпы людей (хотя билет туда получить совсем непросто) наполнили Двор святого Дамасия14. Предваряемый звоном бубнов и музыкой оркестра папских швейцарских гвардейцев, стоящих во дворе, Святой Отец появился на балконе в окружении сопровождающих его сановников. В тот же миг раздался гром приветственных рукоплесканий, а он милостиво смотрел, словно отец на своих детей или король на своих подданных. Рядом развевался желто-белый флаг, а во дворе стояли солдаты, папские гвардейцы и толпа людей.

Аплодисменты заглушают музыку, а к небу возносится возглас: «Да здравствует Папа!» Но вскоре музыка и аплодисменты смолкли, все преклонили колени, а он, наместник Иисуса Христа на земле, звучным голосом произнес:

«Да будет благословенно имя Господне!»

«Ныне и вовеки» — ответили окружавшие его священники.

Затем он вытянул руку, все склонили головы, и в тишине прозвучал чистый голос:

«Да благословит вас Всемогущий Бог — Отец, и Сын и Святой Дух!»

«Аминь», — прозвучало в ответ.

В тот же миг грянула музыка, и рукоплескания тысячной толпы потрясли стены.

Закончился учебный год. Брат Максимилиан хорошо сдал экзамены и отправился на каникулы в Загароло, где у францисканцев был довольно большой конвент15. Каникулы получились хорошие: старый итальянский городок раскинулся посреди апельсиновых рощ и сладко пахнущих виноградников.

Вместе с семинаристами брат Максимилиан ходил гулять. Часто они отдыхали, лежа на лугу. Брат Максимилиан никогда не ложился — он садился возле них и доставал из кармана польскую книжку. Никому из них не хотелось читать — в жаркий день ими

14 Двор святого Дамасия — площадь в Ватикане, названная именем св. Папы Дамасия I (366-384).

15 конвент — францисканский монастырь носит название конвента, когда в нем имеется достаточное число братьев (монахов) для собрания монастырского капитула.

овладевала лень, они смотрели в небо и тосковали по далекой Родине.

В конце концов кто-нибудь спрашивал:

— И что же ты принес, Макс?

— Трилогию.

— О, это хорошо, почитай нам...

И брат Максимилиан им читал. Иногда он пропускал несколько фраз, говоря при этом:

— А, это вам не нужно...

И они знали — почему: он был очень щепетилен в вопросах целомудрия. Брата Максимилиана отличала скромность и осторожность. Иногда он немного сторонился товарищей; проходя по улице, опускал глаза. Ему не хотелось видеть разных людей и вещей, которые могли бы омрачить его душу.

В октябре они вернулись в Рим, и все было бы хорошо, если бы не здоровье брата Максимилиана, которое внезапно стало ухудшаться.

— Максимилиан, что это ты такой грустный, — проходя мимо, спросил отец ректор.

Брат Максимилиан с забинтованной и подвязанной рукой возвращался от врача.

— Отец ректор, не знаю, что со мной будет — палец не хочет заживать. Врач говорит, что повреждена кость. Нужно будет выскабливать ее, а возможно, и ампутировать палец. Вроде бы мелочь, и может помешать стать священником.

— Нередко из малых вещей возникают большие. Я дам тебе лекарство. Знаешь, что это? — сказал отец ректор, показывая ему фляжку, когда они вошли в келью. — Это вода из Лурда16. Когда мне было двенадцать лет, у меня в ступне стала портиться кость. Я кричал от боли, совсем не мог спать. В конце концов мне должны были ампутировать ногу. Увидев это, моя добрая мать раздобыла воду из Лурда. Она выбросила все мази, вымыла мне ногу с мылом, после чего приложила чудесную воду. И что бы ты думал? Впервые мне удалось заснуть. Проснувшись, я уже был здоров. Врач не хотел верить, и лишь когда кусок испорченной кости отделился и вышел на поверхность, он признался, что исцеление было крайне необычным... и обратился в веру. Помолись Божьей Матери и попробуй что средство, но вначале пойди с этим к врачу.

— Что, вода из Лурда? — обрадовался врач. — Попробуем. В воде из Лурда есть что-то оздоровительное. Медицина не знает, что это, но факт остается фактом — следует признать ее необычайное воздействие.

16 Лурд — известная святыня Пресвятой Богородицы во Франции.

Какова же была радость брата Максимилиана, когда на другой день врач осмотрел палец и сказал:

— Ну да, он лучше. Уже не нужно операции.

После нескольких осмотров все зажило полностью. Слава Богу и Непорочной Деве! Брат Максимилиан утвердился на своем пути. Священным призванием, а возможно, и жизнью он был обязан непостижимой доброте Богородицы. Чем же он может Ей отплатить?

1914 ГОД

В Кракове брат Валериан Франциск Кольбе быстрым шагом ходил по монастырскому саду.

— Война... Газеты передают сводки событий. Чего он ждет? Добровольцы идут из Кракова. Может, это последняя возможность, чтобы тоже пойти... Потом я вернусь... и мы будем учиться... а сейчас пойдем сражаться, — шептал он себе.

И пошел.

Брат Максимилиан напрасно писал письма на родину.

«Никаких известий от тебя. А от папы я уже год не получал писем. Что там происходит с папой и Юзеком?» — спрашивал он в письме к матери.

Сам он много занимался, изучал философию, а кроме того в течение двух лет посещал курсы высшей математики, физики, химии, биологии, астрономии и истории искусства. Как обычно, его увлекала математика и естественные науки, но кроме того он жил молитвенной жизнью и усердно готовился к рукоположению в священники.

28 октября 1914 года он преклонил колени у подножия алтаря в часовне Латино-Американского Колледжа Пия17, чтобы получить тонзуру18, и с волнением повторил слова: «Господь — часть наследия моего и чаши моей. Господи, Ты вернешь мне наследие мое».

Ножницы кардинала коснулись его склоненной головы.

17 Латино-Американский Колледж Пия — учебное заведение в Риме, основанное в 1858 году по инициативе Игнацио Эйзагирре (Чили), где обучаются студенты из стран Латинской Америки.

18 тонзура — выбритое место на макушке, раньше знак принадлежности к духовенству.

«Да облечет тебя Господь в нового человека, сотворенного по образу и подобию Бога в праведности и подлинной святости», — произнес епископ, возлагая на него комжу19.

1 ноября 1914 года состоялся обряд монашеского посвящения. Брат Максимилиан принес торжественные обеты и принял имя: Мария. С тех пор его девизом была «безграничная любовь». Любовь е Евхаристическому Христу и Пресвятой Богородице пронизывала самые глубокие уголки его сердца. Он записался в Братство постоянного поклонения Святым Дарам в монастыре сестер францисканок, находящемся за Порта Пио.

Даже во время прогулок из колледжа в церковь и обратно клирики по его предложению вместе читали Розарий и другие молитвы, в особенности: «Помни, о всемилостивая Дева» и «Под Твою защиту». В разговоре с товарищами он всегда Божью Матерь с нежностью называл «Mamma mia»20.

Однажды они шли с отцом Палом из храма Двенадцати Апостолов в колледж. Навстречу им шла с работы группа молодых рабочих. Может, они много выпили или были чем-то разгневаны, но вели они себя шумно и громко поносили Пресвятую Деву. Брат Максимилиан, обычно спокойный и смиренный, покраснел от возмущения. Он оставил своего спутника и быстрыми шагами направился к рабочим.

— Не ходи к ним, Максимилиан. Это хулиганье. Еще сделают что-нибудь с тобой, — попытался удержать его отец Пал.

Брат Максимилиан пошел к ним и со слезами на глазах спросил:

— Зачем вы богохульствуете?

— А так — чтобы душу отвести, — беспечно ответили они.

— Но от этого вам наверняка становится еще тяжелее. Что происходит в ваших душах? Ведь это страшный грех — не почитать Пречистую, Пресвятую Богородицу. Прошу вас, больше не делайте этого, опомнитесь. Вы увидите, Она будет благословлять вас.

Отец Пал с легким волнением ожидал результатов этого разговора, но брат Максимилиан не отступился от своего и добился того, что рабочие пообещали ему измениться к лучшему.

— О, Святая Мария! — молился вечером брат Максимилиан и часовне колледжа. — Будь милосердна к людям. Взгляни, что происходит в мире. Души погибают! Испроси для нас мира, мира для моей многострадальной Родины, мира для Европы, мира для людских душ.

19 комжа — короткая белая литургическая одежда с широкими рукавами.

20 «Mamma mia» (итал.) — моя мама.

РЕВНОСТНЫЙ ФРАНЦИСКАНЕЦ

В 1915 году Италия вступила в войну. Во францисканском колледже царило необычайное оживление. Семинаристы из Малой Польши спешно уезжали с территории, захваченной Австрией, в нейтральную Швейцарию.

Было непонятно, что делать с братом Максимилианом. У него не было никаких документов, а в Риме, как иностранец, он не мог оставаться.

Отцы отправили его вместе с братом Альбином в маленькую республику Сан-Марино. Повсюду царило волнение, вызванное войной.

Спустя месяц после приезда вблизи их жилья кто-то ночью зажег огонь, возможно, подавая какие-то сигналы. Полиция стала искать виновников и обратила внимание на чужестранцев. Хотя они и были невиновны, им приказали выехать из Сан-Марино.

Они вернулись в Рим. К счастью, нашелся какой-то поляк, который в российском посольстве помог им получить паспорта. После этого брат Максимилиан мог работать спокойно. 22 октября 1915 года получил докторскую степень по философии и начал изучать теологию на Папском теологическом факультете св. Бонавентуры Отцов Францисканцев в Риме.

Он был таким набожным, что коллеги считали его чуть ли не святым. В часовню он обычно приходил одним из первых, а выходил последним. Молился он с верой ребенка. Удивительной была и его верность уставу. При звуке звонка он на полуслове прерывал беседу и шел на зов.

Ректор отец Бондини очень доверял ему.

— Максимилиан — надежный человек, — говорил он. — Если он что-то говорит, так оно и будет.

Впоследствии ректором выбрали отца Игнудия. Он был незаурядным проповедником, литератором, знатоком Данте.

Отец Игнудий не мог примириться с ликвидацией Церковного государства и масонскими властями в Италии.

Однажды брат Максимилиан обратился к отцу Иосифу Палу с предложением пойти вместе с ним во дворец Верде-делла-Массонерия.

— Зачем? — спросил отец Пал.

— Мы попросим поговорить с верховным магистром и с масонами — попробуем их обратить на путь истинный — с жаром ответил брат Максимилиан.

— Ладно, если отец ректор разрешит, я с удовольствием пойду с тобой.

После рекреации брат Максимилиан сразу же отправился к отцу Игнудию и рассказал ему о своих намерениях.

Конечно же, его ждал отказ. Смущенный и поникший, он вернулся на монастырский двор.

— Ну, так что? — заговорил отец Пал, который ждал ответа.

— Отец ректор сказал, что он не против этого, но, возможно, лучше будет пока просто помолиться за масонов. Поэтому пойдем в часовню, — смиренно добавил он. — Помолимся вместе за них.

•

20 января 1917 года брат Максимилиан совершал утреннюю медитацию. Это была годовщина явления Божьей Матери Альфонсу Ратисбоннскому, который чудесным образом был обращен.

Первые испытания.

— Как сильна Божья Матерь! Если только захочет, Она может изменить душу, может изменить весь мир, — говорил он в этот день отцу Палу с сиянием неземной радости в глазах. — Мы должны горячо молиться, чтобы Непорочная Дева победила.

Брат Максимилиан был полностью поглощен этой мыслью.

Во время каникул он отправился в Амелию к епископу Берти.

Для него это было идеальное место: сладко пахнущие виноградники, великолепие южных цветов в саду, итальянское небо — чистое, лазурное, без конца и края.

В такой атмосфере, полной красоты и гармонии, он мог общаться с епископом, который был почитателем Бедняка из Ассизи, ревностным францисканцем и мудрым пастырем.

Епископ Берти разглядел в молодом клирике из Польши ростки святости, они прекрасно поняли друг друга.

Неподалеку находился еще один друг — отец Пал, который вместе с воспитанниками колледжа проводил лето в «винограднике у Терм Каракаллы»21 — и потому они часто встречались.

Однажды они пошли вместе на прогулку.

— Вы увидите, отец, — с воодушевлением говорил брат Максимилиан, — что Пресвятая Дева посредством одного из наших братьев совершит великое дело. Она обновит монашеский дух в сердцах многих монахов нашего ордена и других орденов, пробудит христианский дух среди верующих многих народов.

И внезапно, словно подумав, что сказал слишком много, добавил:

— Так говорил один из наших епископов.

«Конечно, — подумал отец Пал, — кто еще мог бы это сделать? Только благочестивый епископ Берти и молодой энтузиаст Максимилиан».

С тех пор они каждый день говорили на эту тему, составляли устав нового общества, которое должно было охватить весь мир. Брат Максимилиан решил действовать. Он посвятил в свои планы брата Джироламо Бьяси.

— Послушай, брат, — говорил он ему, — мы, молодые францисканцы, должны обновить мир, растерзанный войной. Божья Матерь хочет спасти погибающие человеческие души. Мы создадим общество, чтобы прославлять Ее.

В Витербо к ним присоединились братья: Антонио Манси, Энрико Граната и Квирико Пиньальбери. Все они были молодыми, горячими и преданными своим идеям.

21 «виноградник у Терм Каракаллы» — просторечное название одного из францисканских монастырей в Риме.

— Вы увидите, — говорил брат Максимилиан. — Если мы осуществим наши планы, с помощью Непорочной Девы откроются новые источники милостей Божьих.

У юных рыцарей была также своя песня, которую они пели ежедневно, и в эти моменты на лице брата Максимилиана светилась мальчишеская улыбка и большая радость.

В лазури отчизны моей

Я вскоре увижу Ее,

Мою радость, любовь и жизнь —

Марию, Матерь мою.

На небе, на небе, на небе,

Я вскоре увижу Ее.

Мария была Властительницей его сердца, он поклялся верно служить Ей до самой смерти. Она, самая чистая и прекрасная, достойна почитания и славы.

Ради Христа с Ее помощью брат Максимилиан решил бороться с ложью и со злом.

Он — рыцарь Марии.

В лазури отчизны моей

Я вскоре увижу Ее,

Мою радость, любовь и жизнь —

Марию, Матерь мою.

На небе, на небе, на небе,

Я вскоре увижу Ее.

ВОИНСТВО НЕПОРОЧНОЙ ДЕВЫ22

По возвращении в Рим брат Максимилиан добился у настоятеля Ордена лазаристов для отца Пала разрешения освящать и вручать чудотворный медальон23.

Вечером 16 октября 1917 года все посвященные собрались в монашеской келье на улице Сан Теодоро, 42. Брат Максимилиан зачитал предполагаемую программу Воинства Непорочной Девы.

Члены Ml (сокращенная форма латинского: Militia Immaculatac) безраздельно отдают себя Непорочной Деве, становятся инструментом в Ее руках, чтобы с помощью него Она смогла осуществить свои планы, касающиеся спасения душ.

— Наша цель — заботиться об обращении грешников, — и об освящении всех под опекой и с помощью Непорочной Девы.

Главное условие исполнения цели Ml — полное, безграничное и безоговорочное отдание себя в распоряжение Непорочной Девы, чтобы Она сделала с нами то, что Ей угодно, и через нас воздействовала на других людей.

Вторым условием, а точнее, внешним признаком этой преданности является чудотворный медальон, который члены Воинства носят на груди.

Возможные средства: молитва и все другие способы делания, допустимые в данных условиях и обстоятельствах.

Путем полного отдания себя Божьей Матери члены Ml становятся воинами Непорочной Девы, сражаются за Ее честь и позволяют Ей использовать себя в качестве орудий спасения и освящения других душ. Для этого они ежедневно молятся Ей словами: «О Мария без греха зачатая, молись за нас к Тебе прибегающих и за всех, кто не ищет у Тебя спасения, а особенно за врагов Церкви». Помимо молитвы они решают вести работу, оживотворенную усердием и руководимую благоразумием. Цель этой работы одна: привлечь как можно больше душ к Христу с помощью Непорочной Деве.

— Вы согласны? — спросил он под конец. — Кто подпишет такую программу?

Отец Пал первым поставил свою подпись, а последним это сделал брат Максимилиан. Из кельи все пошли в часовню, и отец Пал

22 Воинство Непорочной Девы — Militia Immaculatae (лат.) — особое братство, основанное о. Максимилианом в честь Пресвятой Богородицы.

23 Святой Екатерине Лабуре, монахине Ордена Милосердия, явилась в 1830 г. Пресвятая Дева Мария и поручила ей отчеканить медальон по образу Ею указанному. Медальон сразу же получил громадное распространение. Благодаря ему были явлены неисчислимые милости в виде обращений, покровительства Пресвятой Богородицы, исцелений.

освятил чудотворные медальоны. Потом он надел их на шею себе, брату Максимилиану и остальным.

Так возникло Воинство Непорочной Девы.

В величайшей тайне, в молчании все разошлись — каждый в свою келью. Знал об этом один только ректор, но его не было в этот момент.

Брат Максимилиан начал обдумывать план работы. Основой его деятельности было смирение и послушание. Он просил отца ректора о разрешении на каждое собрание, на каждый новый шаг в деле Воинства и соглашался с любым решением настоятелей, видя в нем волю Божью.

Однажды его вызвал к себе генеральный настоятель и запретил заниматься Воинством Непорочной.

— Почему? — тихо спросил он.

— Ну, ты, наверное, знаешь, что тебя ждут последние экзамены, — ответил генеральный настоятель. — Тебе нужно все силы отдать учению, тем более, что у тебя слабое здоровье.

Брат Максимилиан опустил голову и вышел. Он никогда не освобождал себя от обязательных занятий, но настоятели знали, что его преследуют мучительные головные боли и что у него не все в порядке с легкими.

В субботу, 20 апреля, отец ректор вызвал его к себе и сказал, что он должен сейчас же начать реколлекции, потому что через несколько дней состоится рукоположение в священники. О, как велика была его радость и благодарность Непорочной Деве! На коленях он принял эту весть и сразу же пошел молиться.

28 апреля 1918 года после совместных утренних молитв профессора и клирики отправились в церковь Сант-Андреа-делла-Валле, где должны были состояться рукоположения.

Было более четырехсот клириков разных национальностей и рас: итальянцы и поляки, французы и англичане, китайцы и негры; двадцать из них в этот день должны были стать священниками Христа, чтобы открывать людям небо.

Кардинал, апостольский викарий, сел на возвышении и начал обряд. Это было прекрасное зрелище — когда дьяконы в белых одеждах, словно белые агнцы, предназначенные для жертвы, лежали перед алтарем, распростершись в форме креста, а хор пел над ними Литанию Всем Святым.

Потом епископ возлагал руки на голову каждого из них и произносил слова молитвы:

— Отче Всемогущий, просим Тебя, ниспошли на рабов Твоих благодать священства, обнови в их сердцах дух святости, чтобы они достойно исполняли полученную от Тебя должность и подава-

ли другим людям пример своим образцовым поведением и добродетелями...

Пусть ради спасения Твоего народа и с благословения святых они пресуществляют хлеб и вино в Тело и Кровь Твоего Божественного Сына.

С волнением брат Максимилиан протянул руки, и епископ елеем катехуменов посвятил их Кресту. Он молился, чтобы все, что они благословят, было благословенно, а что они освятят — было освящено во имя Иисуса Христа. Потом епископ связал ему руки полотняной лентой в знак того, что он должен быть отдан Богу и Церкви.

Вместе с епископом двадцать новых священников отслужили Святую Мессу, потом они принесли присягу на послушание и верность Церкви и приняли поцелуй мира.

Радость переполняла сердце нового священника. Он уже был не семинаристом Максимилианом, а священником. Он сразу же написал матери, которая находилась в Кракове:

«Все это я с благодарностью воспринимаю как дар, испрошенный Непорочной Девой, нашей общей Матерью. О, сколько раз в своей жизни — а особенно, во время самых важных испытаний — я ощутил Ее особенную заботу».

На следующий день после рукоположения отец Максимилиан отслужил первую Святую Мессу в церкви Сант-Андреа-делле-Фратте, там, где Богородица явилась Альфонсу Ратисбоннскому. Эта церковь была полна воспоминаний. Некоторое время тому назад отец Максимилиан, размышляя об этом чуде, получил откровение, что он должен основать Воинство Непорочной Девы. Первую Святую Мессу он служил в этой интенции. Теперь он уже мог без помех заняться любимым делом.

Он послал в Польшу программу и в письмах Юзеку призвал его распространять чудотворный медальон.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

В 1919 году отец Максимилиан получил степень доктора богословия. Закончилась пора обучения. Он хотел вернуться в Польшу, но жаркое римское лето и последние экзамены подорвали его здоровье. Накануне отъезда он постучался в дверь отца ректора.

— Может, мне еще задержаться в Италии, — смиренно попросил он, и увидел удивленный взгляд ректора.

— Зачем?

— Я чувствую, что мне будет трудно преодолеть такой путь. С Польшей пока нет постоянного сообщения.

— Ну, все не так уж плохо. Как-нибудь вы доедете.

Поскольку такова была воля настоятелей, он решил ехать без промедления. Спустя два дня на вокзале его провожала небольшая группка друзей.

Двоих молодых почитателей Непорочная Дева уже забрала на небо, а остальные разъезжались в разные стороны, чтобы распространять Ее почитание.

С волнением он сказал им на прощание: «Славьте Иисуса Христа и Марию!». Минуту он смотрел на Вечный Город, в котором провел лучшие годы своей юности, и внезапно затосковал по Родине.

В поезде была толчея. Какой-то молодой итальянец уступил ему место возле окна, и отец Максимилиан забился в угол и стал тихо читать Розарий.

В Болонье нужно было делать пересадку. Никто не мог ему сказать, когда будет поезд в сторону Польши. О непосредственном сообщении не могло быть и речи. Все пожимали плечами:

— Где эта Польша?

Отец Максимилиан, озираясь, ходил по перрону. Война всюду принесла разруху. На вокзале ожидали поезда военнопленные, освобожденные из лагерей. Они были истощенными и безразличными. Находившиеся там раненые — безногие, безрукие — представляли собой печальное зрелище. Возле них суетились санитары в белых халатах. Потом подъехал поезд. На крышах и стенах удобных пульмановских вагонов были большие знаки Красного Креста. Среди военных возникло оживление. Санитары разделили их на группы и указывали им места. Порядок при этом был образцовый.

— Куда вы едете? — спросил санитара отец Максимилиан.

— На север — отвозим раненых из австрийской армии. Как это место называется?.. Сейчас... сейчас... Кракау!

— Краков?! — воскликнул отец Максимилиан. — Возьмите меня с собой. Я возвращаюсь с учебы из Рима в Польшу.

— Может и возьмем. Идите к начальнику поезда. Он врач.

За несколько минут все было устроено. Отец Максимилиан получил в международном поезде Красного Креста купе со спальным местом и постоянное питание. Неизвестно было только, когда они приедут.

— Ведь это специальный поезд, — на ломаном языке объяснял ему начальник поезда. — Вы знаете, отец, что оставила война: ни складу ни ладу. Наша старая Европа теперь как разбитый горшок. Слава Богу, что развлечение с бомбардировками уже закончилось. Теперь нам есть что делать: двенадцать миллионов инвалидов — это не шутка.

Он прищурился, словно не мог смотреть на все это. Отец Максимилиан пожал ему руку и сердечно поблагодарил. Для него это был прекрасный случай отправиться домой. Он погрузил вещи (при этом санитары с готовностью помогли ему) и сел в вагон. Остальное он предоставил Провидению.

Его охватила безмерная благодарность Непорочной Деве, и он начал молиться.

Дорога была неблизкой. Иногда поезд целый день ждал, когда откроется путь. Но в остальном было вполне удобно. Они ехали пять дней. Никакого осмотра на границах, никакой проверки паспортов. Обслуживание культурное, внимательное.

Отец Максимилиан даже смог ежедневно служить в вагоне Святую Мессу, на которую приходил персонал поезда и пленные.

Перебирая в пальцах зерна четок, он смотрел на пейзажи, проплывавшие мимо, и думал о том, что увидит в Польше.

Он уже знал, что его отец погиб. Его одинокая солдатская могила затерялась где-то в мехувском лесу, и никто не сможет ее найти. Они уже не увидятся с ним, но воспоминание о нем такое же чистое, как и жизнь Юлиуша Кольбе. Хуже обстоит дело с Франусем. Как он мог так поступить? Он оставил орден, да еще и вывел из него собратьев. Бедный Франусь.

Отец Максимилиан глубоко сочувствовал заблудшим душам, сбитым с пути истинного во время войны.

Как это все странно. Три года он не имел никаких вестей от семьи, и вот он возвращается в свободную Польшу. Они уже пересекли границу. Через пару часов он увидит мать...

Когда поезд остановился в Кракове, была ночь, короткая июльская ночь. Отец Максимилиан оставил вещи на станции и пошел один по городу. Он был взволнован и не мог сдержать воспоминаний. Он прошел Барбакан24 — здесь в последний раз он проходил с отцом.

24 Барбакан — часть крепостной стены в Старом Городе.

Потом перед ним выросла громада собора Пресвятой Девы Марии и изящные карнизы Сукенниц.

Уже светало.

29 июля 1919 года в пять часов утра отец Максимилиан постучался в калитку сестер фелицианок и спросил, где его мать.

Пани Мария Кольбе ничего не знала о приезде сына. Можно представить ее радость.

Она сразу же прибежала.

— Мундек, отец Максимилиан, — встречая сына, все время повторяла она.

Она вытирала глаза, которые застилали слезы. Неужели это был не сон?

— Ну, вот и дождалась я этой минуты, — с волнением говорила она.

— Мама, можно здесь отслужить Святую Мессу? — наконец спросил отец Максимилиан.

— Конечно.

Они пошли в часовню. Пани Мария встала на колени возле лавки. Ее мысли все еще устремлялись к сыну. Как он? Немного осунувшийся, как будто устал. Но зато повзрослел. Это уже не мальчик. И на нем война оставила свой отпечаток. А он ушел в себя и позабыл обо всем. Всей душой он смиренно благодарил Непорочную Деву за обретенные милости.

РЕАЛЬНОСТЬ

«Через послушание мы становимся бесконечно сильными. Разве может кто-нибудь воспротивиться воле Божьей? Чем больше обо всех этих вещах думаешь, тем яснее видишь их величие и красоту». Так отец Максимилиан писал из Рима своему младшему брату Юзеку, который был ему особенно дорог, потому что был его братом вдвойне.

Юзек вступил во францисканский орден и принял имя Альфонс. Отец Максимилиан рассчитывал на его помощь. По возвращении он послал ему розу с листьями, закапанными кровью, какие растут там, где святой Франциск, безумец Божий, во время искушений катался по шипам роз. Еще он послал программу Ml и чудотворный медальон, призывая к принятию новых членов Воинства.

Постепенно и настойчиво отец Максимилиан распространял дело Непорочной Девы, Ее Воинство.

В Кракове среди семинаристов он образовал небольшой кружок Воинства Непорочной Девы Марии. Он бросил семя в землю и заботливо ухаживал за ним, чтобы оно взошло. Послушание, молитва, терпение и труд — такими были корни этого дерева, которое должно было разрастись по всему миру, но пока на пути отца Максимилиана было больше терний, чем роз.

За толстыми стенами краковского монастыря, где он преподавал в семинарии, ему не хватало итальянского солнца. Он кашлял и температурил. В конце концов у него началось острое заболевание легких.

— Что? Максимилиан заболел?

— Причем тяжело... у него чахотка, — говорили отцы. — Он уже и проповедей не читает, не может исповедовать. Наверное, долго не протянет. Но все еще хочет обратить весь мир.

Они пожимали плечами:

— Мечтатель. Что это за новая миссия? «Воинство Непорочной Девы»? Воинство...

— Макс — воин, рыцарь... ха-ха... зануда, да и только. Без денег, без средств хочет издавать литературу.

— Конечно, францисканская литература нужна, но ему этого не сделать. Он нездоров и мало что умеет.

Эти и другие замечания долетали до ушей отца Максимилиана, когда он шел по монастырскому коридору, опираясь на свою палку. Он повторял про себя:

— Это ничего. Дело Божье всегда наталкивается на сопротивление. А впрочем, все ведь зависит от Бога и Непорочной Девы. Это Ее дело: обращение мира.

В келье на бедном шкафчике стояла фигурка Божьей Матери, а на стене, приколотые булавкой, висели два образка: Джеммы Галгани25 и Терезы Младенца Иисуса. Он как раз читал о ней. О, какой это великолепный цветок святости! Вера, детское упование, полностью расцветшая любовь. Пусть отцы говорят, что хотят. Каждую минуту своей жизни, вплоть до мученической кончины — с упованием предавать себя Богу, ведь Он тоже пожелал стать мучеником. День за днем отдавать свою жизнь Богу. Чем больше страданий, тем лучше. Он улыбнулся сам себе. А ведь «кружок» клириков растет. Молодежь, полная святого энтузиазма, собирается, обсуждает новые пути деятельности в Ml.

Его дыхание становилось все тяжелее. Лишь после долгой паузы он сказал своему родному брату Альфонсу:

— Возьми мои очки и часы и положи там, на шкафчике, возле фигурки Непорочной Девы.

— Хорошо. Но что это означает? — спросил брат Альфонс.

— Понимаешь, — улыбнулся отец Максимилиан, — очки — это символ глаз. Я хочу, чтобы они там, у ног Непорочной Девы, замещали мои глаза, постоянно взирающие на Нее. А часы означают время. Я хочу каждую минуту посвятить доброй Матери.

— Хорошо, хорошо, — сказал брат Альфонс, думая о том, что уже скоро его брат увидит Непорочную Деву во всей Ее красоте.

Но это было не так. Хотя врачи обещали ему не более нескольких месяцев жизни, отец Максимилиан стал обретать силы, и настоятели послали его в Закопане, куда он и направился 11 августа 1920 года.

Едва сев на поезд, он увидел на грязном заляпанном стекле вагона какой-то листок.

— Что это такое? — прошептал он. — А, из Америки. Независимые. Новая ересь. Ну конечно... Даже Папу не уважают, — добавил он возмущенно.

Резким движением он сорвал листок с окна и разорвал его в клочки. Потом он спокойно сел, чтобы прочитать часослов.

— А вы хорошо сделали, преподобный отец, — рассмеялся какой-то усатый мужчина. — После войны столько развелось этих сектантов.

Разгорелся спор, потому что в купе сидел еще один мужчина, который стал хулить религию. Отец Максимилиан с учтивой улыбкой отражал один за другим все аргументы неожиданного противника до тех пор, пока тот не закричал возмущенно:

— Вы знаете, я все же доктор философии!

— И я тоже, — скромно ответил отец Максимилиан. — А поскольку вы не можете обосновать своих обвинений, пожалуйста, откажитесь от них.

25 Джемма Галгани — итальянская святая.

— Как это откажитесь? — разозлился его противник. — Почему?

— Потому что вы вводите в искушение, подрываете веру людей в абсолютную истину и добро. Назовите мне вашу фамилию. Кстати, вот и моя...

Отец Максимилиан вытащил визитную карточку и хотел подать ее, но как раз в этот момент поезд остановился, и его оппонент торопливо вышел.

В Закопане отец Максимилиан не тратил времени даром.

«Весь день у меня отнимает лечение, — писал он матери. — Каждый день нужно несколько часов лежать на веранде, а есть столько, сколько влезет».

Брат Альфонс прислал ему стихотворение и сообщил ему о делах «Воинства Непорочной». С этим стихотворением отец Максимилиан пошел в больницу «Братняк», куда его пригласила больная студентка, организовавшая у себя в комнате почитание Святейшего Сердца Иисуса. Стихи стали ходить среди больных, а отец Максимилиан становился в больнице все более желанным гостем. Он исповедовал, обращал, проводил познавательные беседы, и даже крестил одного из студентов.

Несмотря на болезнь и напряженную апостольскую деятельность, отец Максимилиан находил время, чтобы вспомнить о Риме. Он попросил отца Пала прислать ему французский текст и ноты песни Божьей Матери, которую часто пели семинаристы Международного Колледжа Серафикум26 в Риме. Немного позднее он также писал по поводу этой песни брату Альфонсу:

«Если можешь, достань где-нибудь песню Божьей Матери: «Увижу Ее в тот день...»27, но на польском языке, вместе с нотами. Это замечательная песня. Если ты сможешь ее найти, пришли мне».

Продолжать курс лечения отец Максимилиан поехал в Нешаву. Там он нашел пастора, с которым вел религиозные споры.

5 ноября 1921 г. отец Максимилиан вернулся в Краков.

С изданием все еще было неясно, но отец провинциал относился к этому доброжелательно. В портфеле отца Максимилиана лежало несколько статей. Ему помогали братья: Розенбайер, Гурчаны и Подгородецкий. Хуже всего обстояло дело с деньгами. На орден рассчитывать не приходилось, потому что он был в бедственном положении. Отец Максимилиан должен был обо всем заботиться сам. К счастью, его здоровье немного окрепло, и он пошел в город собирать пожертвования. Поначалу робко, немного неловко... Но потом он убедился, что это не так страшно. Люди давали ему охотно,

26 Международный Колледж Серафикум — международное учебное заведение в Риме, которым руководят братья-францисканцы конвентуальные.

27 Французская песня в честь Пресвятой Богородицы «J'irai La voir un jour».

но этого было недостаточно, чтобы заплатить за печать издания, тем более, что цены все время росли. В типографиях часто бастовали. Казалось, что дело безнадежно. В свободной Польше, которой было всего три года, еще ничего не устоялось. Нечем было оплачивать счета, и отец Максимилиан был вынужден отложить издание журнала.

Однажды он пришел в церковь служить Святую Мессу. На алтаре лежал конверт с надписью: «Для Тебя, Непорочная Дева». Каково же было его удивление, когда он обнаружил в нем сумму денег, необходимую для оплаты типографских услуг. Ни больше, ни меньше. Ровно столько, сколько нужно. Однако у него возникло сомнение: что с этим сделать? Имеет ли он право взять эти деньги на журнал, или орден распорядится ими по-другому? Во имя святого послушания отец Максимилиан пошел к отцу настоятелю.

— Ну конечно, можете взять их. Эти деньги наверняка предназначены для журнала. И поблагодарите Непорочную Деву, — приветливо сказал настоятель.

«Все это — Ее дело», — с детской доверчивостью подумал отец Максимилиан и пошел в типографию оплатить долг.

Через некоторое время уже стало известно, что журнал будет издаваться. Но силы отца Максимилиана были на исходе. Однажды у него случилось кровотечение, потом это произошло вторично. Казалось, что его жизнь неумолимо приближается к концу. Настоятели вызвали его брата — отца Альфонса.

— Ты видел новый номер «Воина»? Он уже почти готов. Он лежит здесь, на столике, — слабым голосом заговорил отец Максимилиан. — Хорошо, что ты приехал. Отец Бонавентура принял у меня редакцию, потому что я, как ты видишь, пока ни на что не гожусь. Нужно будет ему помочь, потому что все еще не налажено.

— Не беспокойся, — попросил отец Альфонс, заметив на его лице капли пота.

— Ничего, ничего. Там в портфеле — статьи. А стихи, которые ты написал, очень хорошие. В них такая глубина мысли...

Тем временем в Кракове становилось все труднее обеспечить регулярное издание «Воина». Объявили о новом повышении цен, и потому отцы решили перенести издательство в Гродно. Осенью 1922 года отец Максимилиан поехал выяснить условия, а вскоре после этого вместе со всей редакцией переехал в гродненский монастырь.

«Здесь и Антош, и брат Здислав, и отец Каэтан, — писал он брату Альфонсу. — Место для издательства подходящее. Возможно, мы приобретем наборный цех. Работы полно».

В ГРОДНО

В конце февраля 1924 года отец Максимилиан возвращался из Варшавы. Он купил наборную кассу для литер и новый комплект литер, о котором так настойчиво просил добродушный брат Альберт. Помимо этого он вез типографскую краску и другие свертки. Чем ближе он подъезжал к Гродно, тем больше думал о своих любимых собратьях, которые с такой самоотверженностью работали в издательстве...

Тираж «Воина» постоянно увеличивался, а они продолжали вручную крутить свою «старушку» — типографский станок, хотя сил на это уже не было. Несколько месяцев назад он сам в течение долгого времени крутил его ручку, и потому знал, чего это стоит — спустя двадцать минут его одежда становилась мокрой от пота... Удивительно, что они выдерживали тяжесть ежедневного труда, и при этом у них не портилось настроение. Сознание того, что они трудятся для Непорочной Девы, прибавляло им сил. Им в самом деле не было цены, они были полны идей, энтузиазма и очень дружны между собой.

А как они радовались каждому новому номеру «Воина», каждому-усовершенствованию в работе. Поистине во всем была видна забота Непорочной Девы. Она всем этим управляла, это было Ее дело. Она всегда разрешала все проблемы, и речь шла лишь о том, чтобы не мешать Ей — об этом Она часто напоминала им.

Часто он и сам бывал на пределе сил. Однажды он хотел посветить брату Альберту во время работы и внезапно уснул, держа в руке керосиновую лампу. Естественно, она вдребезги разбилась. Когда это случилось, было уже далеко за полночь.

И вот наконец Гродно. Он вышел из поезда. Три километра от станции до монастыря на этот раз оказались труднопреодолимыми. Была ужасная слякоть, большие выбоины и так темно, что на несколько шагов вперед не было видно пути. Отец Максимилиан, сгибаясь под тяжестью коробок, спускался вниз по скользким ступеням высокой лестницы. Хуже всего — эти литеры. Их всегда не хватает. Теперь он купил их сразу сто килограммов, но взял столько, сколько смог унести. Непонятно, как держать эту кассу, чтобы она не соскользнула со спины. Несмотря на холод пот стекал по его лицу, дыхание становилось частым, свистящим. И вот при спуске с последней ступеньки отец Максимилиан споткнулся и упал в лужу.

— Ну вот, хороший из меня редактор, — беззаботно пробормотал он себе под нос. — Только бы литеры не рассыпались. О, какая лужа!

К счастью, не намокла материя, которую он получил на пальто от познаньского настоятеля в Варшаве. Отец Максимилиан собрал свою поклажу и ускорил шаг, потому что внезапно вспомнил кое-что неприятное.

«Что сказал ему отец настоятель, давая этот сверток?.. «Макс, ты позоришь духовный сан. Как ты одет? Я даю тебе немного материи, специально для тебя. Закажи себе добротное пальто».

Ну, конечно. Отец настоятель не знает, какая жизнь в Гродно. Даже ботинки приходится носить по очереди с братом Зеноном. Кто идет в город, тот берет лучшие ботинки. А это славное старое пальто служит ночью дополнительным покрывалом, потому что старое вытертое одеяло недостаточно защищает от холода. Увидел бы отец настоятель, как он шлепает по этой гродненской слякоти!»

Вдалеке на дороге замерцал огонек. Двое братьев вышли с фонарем навстречу.

— Ох, слава Непорочной Деве, потому что уже действительно тяжеловато, а они... они, наверное, выносливее.

— Давайте, отец редактор, — говорил брат Габриэль, забирая свертки, — у нас новый заказ: тысяча номеров для групп Розария. Кроме того, вам пришла целая кипа писем.

В голосе брата звучала такая радость! Отец Максимилиан уже не чувствовал усталости. Он рассказал им о своих покупках в Варшаве.

— Но вы кажется упали. Так пальто испачкалось, — заметил брат Альберт.

— Это ничего, ничего, дети мои. Немного споткнулся. В этом свертке — материя на пальто. У кого из вас совсем нет пальто?.. А Влад Карпуц и другие ребята вчера тоже вам помогали?

— Конечно, причем очень активно. В особенности, Влад.

— Да, у него на самом деле добрая душа. А как он любит Непорочную Деву, как заботится о Ее прославлении! — убежденно говорил отец Максимилиан.

— Мне кажется, он скоро пожелает стать одним из нас, — добавил брат Габриэль.

•

Для Влада все началось с обязанностей министранта. Он захотел прислуживать во время Святой Мессы.

— Хорошо, хорошо, — обрадовался брат Габриэль. — Я научу тебя. Надень стихарь и иди за мной. Отец директор сейчас будет служить Святую Мессу.

И Влад служил вместе с братом Габриэлем, а потом получил книжку для министрантов и ушел счастливый. Дома он самозабвенно учил: «Да примет Господь жертвоприношение...»

Отец директор похвалил его и посмотрел на него так ласково, что Влад Карпуц очень обрадовался.

Теперь он приходил каждый день и вскоре подружился с братьями, в особенности, с братом Габриэлем, потому что тот был всегда веселым, словно ему было необычайно хорошо в этом монастыре — а ведь Влад знал, что братья сильно нуждаются.

Когда было холодно, брат Габриэль привел его погреться на кухне, а брат повар хотел дать ему стакан кофе и хлеба, но Влад отказался. Он грел руки возле печи и смотрел, как братья готовят завтрак. Кофе был без молока, с сахарином, а хлеб был черным, как святая земля. Влад был просто изумлен. Даже отец директор ел черный хлеб, хотя братья говорили, что он болен. Но, несмотря ни на что, у братьев было весело. Дома было все по-другому. Мама постоянно жаловалась, что у нее не хватает денег, а отец все время сердился. Брат Габриэль часто говорил ему о Непорочной Деве: Она — Госпожа на земле. Влад искренне полюбил Богородицу. Теперь он знал, что ради Нее даже пострадать приятно, потому что это страдание можно посвятить грешникам. Прежде он никогда не думал, что Она — добрая и прекрасная Мать на небесах. Он бы тоже хотел трудиться ради Нее, посвятить Ей свою жизнь.

Однажды брат Габриэль сказал, что Влад должен один прислуживать во время Святой Мессы — он сам был очень занят, поскольку их «старушка» испортилась и ему нужно было ее смазать. Влад широко открыл глаза, а брат Габриэль засмеялся тихо и радостно.

— Какая еще «старушка»? — Владу было очень интересно, но он должен был поторопиться к алтарю, потому что отец Максимилиан уже ждал.

И лишь после Святой Мессы Влад узнал, что «старушкой» братья называли старый печатный станок. Он очень заинтересовался этим станком и однажды пролез к нему, уверяя, что будет помогать. Ох, сколько там было работы! Один брат крутил ручку, другой нажимал на педаль, а третий закладывал листы и нажимал на другую педаль. На полочке наверху стояла фигурка Богородицы. Все здесь предназначалось Непорочной Деве: молитва, работа, радость и труд. Отец директор тоже помогал: он делал корректуру вместе с братом Альбертом Ольшаковским и исправлял ошибки набора. Брат Габриэль дал Владу составлять оловянные буквы. Не то работа, не то развлечение. Ничего трудного, но Влад подумал, что даже это «ничего» можно посвятить Божьей Матери, и потому очень старался.

— Где ты был? — спросил его однажды министрант Стас Казимирович.

— В типографии.

— Что же ты там делал?

— Помогал братьям печатать «Воина Непорочной Девы», — с гордостью ответил Владек.

— Тогда мы тоже пойдем.

— Хорошо, пойдемте.

С ним пошли Фелик Копец и Зигмусь Гаевский.

Сквозь узкие некрашенные двери они протиснулись в коридор. Было темно. Под ногами — какие-то бугры и ямы. Пола не было вовсе — только старые битые кирпичи. Они шли, тихо посмеиваясь и толкая друг на друга в темноте.

В типографии, как всегда, кипела работа.

В типографии. Печать журнала.

— Что вам нужно, ребята? — спросил брат Габриэль.

— Мы хотим помочь.

— Наверное, вас послал Бог и Богородица, — радушно рассмеялся брат Габриэль. — Посмотрим, на что вы способны.

Работы было столько, что братья не могли с ней справиться. Они работали до изнеможения, даже ночью, чтобы журнал был издан вовремя, чтобы в свет вышло больше номеров во славу Непорочной Девы.

Брат Альберт поручил ребятам собирать листы. Фелик скреплял их. Но вскоре им надоела эта однообразная работа.

— Может, я покручу эту «старушку», — робко попросил Зигмусь.

— Хорошо, иди сюда, — ответил «всемогущий» брат Альберт.

И Зигмусь стал крутить ручку, а братья следили, чтобы он не стишком устал. С тех пор ребята приходили ежедневно и учились искусству книгопечатания. Но больше всего их интересовала касса и набор номера.

— Мне хочется набрать статью. Пожалуйста, разрешите мне, — просил у братьев то один, то другой.

Доброму брату Альберту не хотелось им отказывать. За недостатком касс он сделал для них коробки с перегородками, в которые насыпал немного литер.

— Теперь вы наборщики. Работайте! — весело сказал он. Он выбрал для них из Священного Писания несколько фрагментов во славу Непорочной Девы.

Фелик с большим трудом набрал в одиночку полколонки.

— Наконец-то. Ну и потрудился я, — воскликнул он. — Нужно показать свою работу брату Альберту.

Он осторожно понес все это в другую комнату. Внезапно он слишком сильно наклонил металлическую пластину, и набранная колонка соскользнула на землю. Конечно же, все разлетелось. Юноша онемел от ужаса, но тут же стал собирать литеры — и снова принялся за работу. Он набрал ту же статью и — удивительно! — у него осталось много литер.

— Пожалуйста, посмотрите, как странно, — позвал он брата. — Откуда у меня столько литер? Ведь не должно было остаться ничего.

Брат Альберт рассмеялся:

— Ах, Фелик, наверное, в прошлый раз ты сделал много ошибок — ведь это твоя первая работа. А в этот раз ты набирал более внимательно, и потому остались эти литеры.

— Да, — вздохнул Фелик. — Наверное, вы правы. А мне казалось, что я сделал Бог знает что.

Владек Карпуц действительно хорошо помогал.

Какой способный и умный юноша, — говорил отец Максимилиан. — Мы будем ему платить за рабочий день. Его родители небогаты, а деньги, пусть и небольшие, им не помешают.

Владек не только помогал. У него было большое желание вступить в орден. Но родители не соглашались на это.

— Владек должен работать для нас, — сказала его мать.

Тогда отец Максимилиан пригласил его отца и попытался все ему объяснить, но безуспешно.

— Владек будет нам материально помогать, потому что нам самим тяжело. Пусть идет в подмастерья — будет иметь кусок хлеба.

— Жаль, — сказал отец Максимилиан. — У Владека призвание, ведь это воля Божья. Пожалуйста, не препятствуйте ему.

Но ничто не подействовало. Владек перестал приходить в монастырь. Через полгода он простудился и тяжело заболел.

— Мама, — попросил он, — пусть ко мне придет отец редактор. Я хочу, чтобы он меня исповедовал и совершил елеопомазание, потому что я становлюсь все слабее и, наверное, скоро умру.

Но отца Максимилиана в то время не было в Гродно, и потому к Владеку пошел отец Мауриций, настоятель, и принял у юноши исповедь.

— Я готов на все, — сказал Владек, — что пожелает Бог. Я не боюсь умереть. Скоро я увижу Непорочную Деву. Я хотел Ей служить, но родители мне не позволили. А теперь я иду на небо.

Когда отец Максимилиан вернулся в Гродно, Владека уже не было в живых.

ПАН БОРОВСКИЙ

В напряженном труде отец Максимилиан и братья из издательства встретили 1925 год, и поняли, что в этом году они должны ввести существенные изменения и усовершенствования, чтобы их дело могло развиваться без серьезных затруднений.

Тираж «Воина» постоянно увеличивался. В апреле было напечатано уже 30.000 экземпляров. В прежних пяти помещениях, выделенных им отцом настоятелем для издательских целей, было уже так тесно, что стены трещали. Конечно, в распоряжение издательства был отдан длинный коридор, но он использовался только летом. Дополнительное помещение было необходимо, тем более, что в Германии уже заказали новый печатный станок. Брат Альберт для этих целей присмотрел старую трапезную, некогда разделенную на кухню, кладовку, душевую и маленький склад. Эти комнаты уже не были нужны монастырю, поэтому отец настоятель с готовностью согласился на предложение отца Максимилиана разобрать все перегородки этого помещения и отдать его целиком на нужды издательства. Однако в монастыре нашлись два противника этого плана, которые хотели использовать старую трапезную для нужд молодежной организации. Было велико опасение, что отец настоятель изменит свое решение в их пользу, и потому было решено действовать безотлагательно, основываясь на существующем разрешении, и поставить противников перед свершившимся фактом.

В большой тайне вечером оговорили план действий. Приготовили потихоньку необходимые инструменты, и в два часа ночи приступили к работе. За три часа они ликвидировали пекарную печь, убрали лишние стены и частично разобрали душевую.

Обитатели монастыря, не имевшие отношения к издательству, вовсе не реагировали на эти стуки, потому что привыкли к ночной работе братьев в типографии. Утром пришел брат Пасхалис, повар, и схватился за голову.

— Что здесь происходит? — закричал он.

В клубах пыли сновали братья из издательства, вспотевшие и черные от сажи. С жаром берясь за работу, они забыли вовремя вынести находившиеся там горшки, полные кофе и молока. Несмотря на то, что они были плотно прикрыты, пыль и сажа проникли внутрь. Нечего было готовить на завтрак. К счастью, брат Пасхалис был человеком добродушным, и его легко удалось успокоить.

В полученном таким образом просторном помещении заложили глубокий фундамент для печатного станка, который должны были привезти в августе.

Привезенный перед этим из Варшавы двигатель внутреннего сгорания не хотел слушаться. Пан Зезюля, гродненский водитель, что-то в нем подкрутил, где-то постучал, и внезапно мотор весь затрясся, стал фыркать и подскакивать, грохоча, как пулемет. Пан Зезюля бегал вокруг него, стараясь его удержать. Двигатель оказался никуда не годный.

— Что теперь делать? Без электричества мы не сможем испытать заказанный в Германии станок, — тревожились братья, тем более, что они ожидали скорого приезда наладчика из Баварии.

— Не бойтесь, Непорочная Дева поможет, — как обычно в таких случаях повторял отец Максимилиан, призывая братьев к молитве.

И в самом деле, вскоре они узнали, что слесарь Боровский продает дизельный двигатель в хорошем состоянии.

Отец Максимилиан вместе с братом Зеноном немедленно отправился к нему. По пути они усердно читали «Радуйся, Мария». Когда они вошли в дом к слесарю, отец Максимилиан заметил на стене образок Божьей Матери.

— Посмотри, — шепнул он брату Зенону, — здесь есть Непорочная Дева. Вот увидишь, двигатель будет нашим.

Действительно, вскоре они договорились. Пан Боровский запросил семь, тысяч, потом опустил цену до пяти тысяч и обязался в течение двух недель запустить двигатель. После этого он приходил каждый день и возился с двигателем. Братья немного помогали ему, и кое-чему у него учились. В знак благодарности они приглашали его на вечернее богослужение.

— Пан мастер, останьтесь у нас.

— Не могу — очень тороплюсь, — смущенно говорил пан Боровский. — В самом деле не могу.

А в другой раз он отказывался из-за того, что на нем нет соответствующей одежды. В конце концов он открыл одному из братьев, что уже давно не ходит в церковь, а на исповеди последний раз был в возрасте двадцати лет. При этом он немного смутился. Он чувствовал себя виноватым перед непонятными ценностями, которым братья служат с такой самоотверженностью. Поэтому он удивился, что брат по-доброму улыбнулся и, прощаясь, проводил его до самых дверей.

Узнав об этом, отец Максимилиан сказал:

— Ну так нужно за него помолиться.

Постепенно мастер подружился с братьями.

— Пан мастер, пойдемте на хоры, — пригласили его братья в субботу на богослужение. — Там нет никого. Хоры за алтарем.

— Но у меня нет времени, — слабо сопротивлялся пан Боровский.

Наконец он пошел. Ему предложили сесть на лавку, но он не захотел. Он робко осмотрелся и встал на колени возле исповедальни. Внезапно вошел отец Максимилиан, как всегда энергичный. Он кинул взгляд на пана Боровского и, не раздумывая, сел в исповедальню. Прежде чем мастер опомнился, отец Максимилиан осенил его крестным знамением и наклонился, чтобы выслушать исповедь. Пан Боровский и сам не понял, как исповедался за всю свою жизнь, после чего он получил наставление и отпущение грехов. Он поднялся обрадованный, со слезами раскаянья на глазах, полный внутреннего умиротворения. Теперь уже он больше не торопился. Он остался на вечернюю молитву, а, уходя, сердечно обнимал братьев.

Вскоре заработал двигатель. Приводной ремень стал понемногу вращать печатный станок, и работа пошла быстрее.

ПЕРЕЕЗД

13 июня 1927 г. в день святого Антония в приходе был храмовый праздник.

— Что слышно в вашем издательстве? — спросил во время обеда настоятель прихода отец Чиборовский из Адамовичей.

— Конечно, оно развивается, — с улыбкой сказал отец Максимилиан, — но у нас много трудностей. Помещение слишком маленькое и находится далековато от станции. Мы должны искать более просторное место или же начать строительство нового дома для издательства. Мне бы хотелось это делать неподалеку от Варшавы.

— Простите, отец настоятель, — внезапно произнес брат привратник, который вошел минуту назад, — за вами приехал управляющий князя Друцкого-Любецкого.

— А, хорошо, хорошо, — ответил отец Чиборовский. — Я обещал управляющему поехать с ним в имение, чтобы на месте дать ему указания, как ухаживать за пасекой.

Отец Чиборовский был известным в округе пчеловодом.

— У князя Друцкого-Любецкого есть еще какие-нибудь владения? — спросил отец Максимилиан.

— Конечно, у него большое имение Тересин около Сохачева, в сорока двух километрах от Варшавы.

— Как было бы хорошо, — подхватил отец Максимилиан, — если князь отдал хоть небольшой кусок поля под строительство и издательства. Вы не могли бы поговорить на эту тему с управляющим?

— Охотно, — ответил отец Чиборовский. — Надеюсь, все получится.

Прошли две недели горячих молитв в этой интенции.

— Наверняка и на этот раз Провидение нас не оставит, — думали братья.

Какова же была их радость, когда князь пригласил отца Максимилиана и пообещал дать ему 280 акров земли в имении Тересин. Правда, потом возникли трудности. Князь поставил условие, на которое правление ордена не могло согласиться. Казалось, что уже все пропало. Но отец Максимилиан не терял надежды. На пожертвованном куске поля он велел поставить статую Непорочной Девы и торжественно освятить ее. Потом он отправился к князю и с грустью сообщил ему, что орден не может принять его условий.

— А что сделать со статуей, которую вы поставили на моем поле? — спросил князь.

— Пусть остается, — ответил отец Максимилиан. — Мы уже отвели ваш дар Божьей Матери, и потому не можем ее забрать.

Князь задумался. В эту минуту решалась судьба издательства. Отец Максимилиан тихо молился. Вскоре князь Любецкий произнес:

— Хорошо, я жертвую участок без каких-либо обязательств со стороны монастыря.

«Непорочная Дева победила», — подумал отец Максимилиан и стал благодарить князя.

Отец Максимилиан вместе с братом Зеноном немедленно выделили участок для строительства, составили план действий и заказали на лесопилке материалы. Шел октябрь 1927 года.

— 8 декабря состоится освящение часовни, — сказал отец Максимилиан.

Казалось, что это неправдоподобно. Братья поселились по соседству с семьей Ярошевских и работали от зари до зари. Они строили бараки, голодая, замерзая, недосыпая. Брат Салезий в Гродно упаковывал станки. 20 ноября было загружено восемь товарных вагонов, которые отправились в сторону Варшавы.

Отец Максимилиан отслужил специальную Святую Мессу в благодарность за милости, которыми осыпала их в изобилии Непорочная Дева.

— Непокаланов, — говорил отец Максимилиан, — в который мы поедем через несколько часов — это место, выбранное Непорочной Девой и предназначенное исключительно для Ее прославления. Все,

что есть и будет в Непокаланове — это Ее собственность. Мы тоже были избраны Непорочной Девой и потому принадлежим Ей. Принесем себя в жертву и, как ничтожные орудия, отдадим себя в Ее руки, безраздельно, безоговорочно, навсегда. Мы будем прежде всего руководствоваться послушанием. Там будет все очень бедно, в духе святого Франциска. Будет много работы, много страданий и разных неудобств.

Братья не боялись жертв. С полным доверием они поехали на новое место. В морозное ноябрьское утро они вышли на станции в Шиманове, неся на спинах тюки с вещами.

В пустынном поле одиноко стояли три серых барака, названные Непокалановом. К ним-то и направились братья.

Непокаланов. Строительство монастыря.