Николай Мерперт
К оглавлению
ГЛАВА 6. РАННИЙ БРОНЗОВЫЙ ВЕК
Последняя четверть IV тыс. до Р. X. ознаменована значительной перегруппировкой населения Палестины, распадом гхассульской энеолитической общности, резким усилением воздействий со смежных территорий, прежде всего с севера и востока. Стабильность развития и определенным образом упорядоченное взаимодействие оседлого земледельческого с полукочевым и кочевым скотоводческим населением были нарушены. Начались многочисленные перегруппировки и миграции, более всего затронувшие север и восток Палестины, но далее охватившие и ее юг, где некоторое время сохранялись еще своего рода гхассульские "резерваты" (Wright, 1958). Все эти изменения происходили в условиях нового этапа развития Месопотамии и Египта, резкого их усиления, обусловленного общим социально-экономическим прогрессом и выразившегося в формировании городов и государственных образований, появлении письменности и создании древнейших на земле цивилизаций. По отмечавшимся уже ранее причинам соответствующие процессы распространились на Палестину несколько позже. В конце IV и III тыс. до Р. X. отставание ее от названных регионов выразилось достаточно отчетливо. Природные же богатства ее - прежде всего медные месторождения - и расположение на перекрестке важнейших путей торговли и военных экспансий постоянно привлекали к ней особое и далеко не бескорыстное внимание властителей обоих названных выше опередивших ее регионов. В определенной мере Палестина оказалась между молотом и наковальней. И это во многом обусловливало весь ход дальнейшей ее древней истории, в которой периоды стабилизации были сравнительно кратки и неустойчивы, сменяясь каждый раз новыми потрясениями. Полностью касается это и рассматриваемого периода.
Одним из его важнейших признаков является появление бронзы - искусственного сплава меди с другими металлами, прежде всего с мышьяком и оловом. Бронза заметно тверже меди и обладает лучшими литейными качествами. Ее появление позволило значительно расширить репертуар металлических изделий, в первую очередь за счет крупных орудий и особенно оружия. А это оказало решающее воздействие на характер и масштабы как производства, так и военных экспансий.
Начался бронзовый век, длившийся в Палестине с 3300 до 1200 г. до Р. X. (Mazar, 1990, р. 30). Внутри этой эпохи выделены три периода - ранний, средний и поздний. Из них наиболее длителен первый (3300-2000 гг. до Р.Х), который делится на три фазы - ранний бронзовый век I, II и III.
Ранний бронзовый век I (3300-3050 гг. до Р. X.) именуется иногда "протогородской фазой" (Kenyon, 1979, р. 66): в ходе ее усложнение и развитие поселений, укрепление еще ранее возникшей их иерархии привели к формированию городов - религиозных, экономических, управленческих, торговых и культурных центров определенных областей. Но этот сложный процесс, к которому мы еще вернемся ниже, завершился лишь к самому концу фазы. Это касается и самого перехода от энеолита к раннему бронзовому веку: реминисценции первого сохранялись вплоть до середины III тыс. до Р. X. и даже позже. В этом плане утверждение К. Кеньон о полном исчезновении гхассульской культуры и отсутствии какой бы то ни было роли ее в дальнейшем культурном развитии Палестины и прежде всего в процессе градообразования требует заметных корректив. Более реальными представляются значительная перегруппировка местного населения, аккультурация его с новыми пришлыми группами, трансформация старых, восприятие привнесенных и выработка гибридных культурных традиций. Что же касается сохранения энеолитических форм, то здесь достаточно вспомнить такой показательный культурный феномен, как храмовая архитектура: характерные "широкие дома", традиция которых была выработана в энеолите, продолжали доминировать в ней вплоть до среднего бронзового века. И дело не только в традиции: конкретные храмы, построенные в энеолите (Эн Геди), могли функционировать и позже, в раннем бронзовом веке, что подтверждается знаменитым кладом Нахал Мишмар, скорее всего связанным с указанным храмом и включающим бронзовые изделия со значительной амплитудой хронологического колебания - от IV до конца III тыс. до Р. X. (см. главу 5 настоящей книги).
Начало же фазы раннего бронзового века I ознаменовано подчеркнутой выше нестабильностью, появлением новых групп населения и новых культурных традиций, сложными сочетаниями их как с предшествующими, так и между собой. Оно лучше известно по материалам не поселений - невыразительных и сильно разрушенных, а погребальных памятников. Наиболее важные свидетельства - погребальные сооружения, обряд и керамика. И с самого начала надо отметить, что ряд специфических групп керамики продолжает развиваться вплоть до появления древнейших городов и входит в состав их культурного комплекса. Поэтому-то и говорят "о протогородской фазе", когда настоящих городов еще нет, но основы их культуры уже закладываются. При подчеркнутой невыразительности поселков начала этой фазы среди них есть уже достаточно большие и укрепленные, но сохраняющие сельский характер. Слои этой "протогородской" фазы подстилают последующие, уже безусловно городские, слои Иерихона, через который прокатывались двигавшиеся с севера и востока - из Заиорданья - новые группы, а также подобные слои Мегиддо, Беф-Шана, Телль эль-Фары (библ. Тирза), Беф-Джераха, Иифтахеля, Гая, Иармуфа, Телль Халифа, Арада, Баб эд-Дра и др.
В целом остатки поселков известны во всех основных районах Палестины, главным образом в долинах рек и вади (рис. 6.1). Архитектура их пока представлена очень ограниченно. Но полученные свидетельства позволяют полагать, что она обладала известным разнообразием в конкретных группах и в ряде случаев была отлична от энеолитической. Так, в северных районах дома имели каменные основания криволинейного плана - эллипсоидного или круглого (рис. 6.2:1). Такие планы неизвестны в местном энеолите, но зафиксированы севернее - в Ливане. Наряду с ними появляются дома с апсидами, также не характерные для энеолита. А вот специфичный для последнего тип "широких домов" сохраняется. И представлен он прежде всего единственным видом общественных зданий - храмами. В Мегиддо (слой XIX) открыт храм, состоявший из двух "широких комнат" с пьедесталами для статуй божества против входов. Огромный двор вымощен плоскими камнями, на которых выгравированы изображения различных животных и человека, играющего на лире. План комплекса подобен плану энеолитического храма Эн Геди, что документирует связь между традициями религиозной архитектуры обоих периодов (Loud, 1948).
Уникальный комплекс открыт в Хартуве. И здесь основу составлял "широкий дом" размерами 5,1x15 м, с базами от столбов по его продольной оси. Ряд включенных в южную стену вертикальных камней, очевидно, символизировал различные божества или был связан с культом предков. Возможно, эти священные камни первоначально стояли на открытом святилище и лишь позже, по предположению А. Мазара, были встроены в созданный на его месте храм (Mazar, 1990, р. 98).
Некрополи располагались как вблизи поселков, так и вдали от них, на кромке пустыни, где создателями их явились полукочевые скотоводческие племена. Обряд многообразен и свидетельствует о расселении в пределах даже единых районов различных групп. Характерны погребения в пещерах и вырубленных в скале искусственных камерах - катакомбах, к которым вели входные шахты. Эта традиция совершенствуется, усложняется и сохраняется в последующие периоды. Весьма выразительны подобные памятники Иерихона (Kenyon, 1957). Камеры значительных размеров (в среднем 4,5x3 м); погребения как одновременны, так и последовательны, а число погребенных в пещерах и камерах колеблется, иногда превышая сотню и даже достигая 400. Многие погребения вторичны. Фиксируется особая тщательность в обращении с черепами: в большинстве случаев они отделялись от тел и располагались по краям пещерных камер; груда же прочих костей занимала центр последних. Коллективные погребения превалируют в большинстве районов, различаясь по характеру камер и числу погребений. Так, на крайнем юге, на восточном побережье Мертвого моря, исследован огромный некрополь Баб эд-Дра, в пределах которого насчитывают до 20 тыс. шахтных погребений рассматриваемого периода (Lapp, 1968). К каждой круглой или овальной шахте примыкали одна или несколько камер, соединенных с ней специальным, заложенным камнями входом (рис. 6.3). Высота камер иногда свыше 2 м. Число погребенных не столь велико, как в камерах Иерихона, - не более восьми, а чаще 6-7 человек, кости разрознены и свалены в центре камеры, черепа и здесь отделены и поставлены вдоль стен по ее периметру. Предполагается принадлежность этого огромного некрополя полукочевым скотоводам (Kenyon, 1979, р. 75; Mazar, 1990, p. 99). Лишь несколько позже в этом районе возникло крупное укрепленное поселение, превратившееся далее в большой город, но вместе с ним возник и новый некрополь, отличающийся от описанного: его крупные сырцовые конструкции являлись, очевидно, семейными склепами и содержали соответственно по нескольку нерасчлененных костяков. И здесь - как и в энеолите - у жителей стабильных земледельческих поселков превалируют трупоположения, а у полукочевых скотоводов - вторичные погребения. С последними связываются и известные с энеолита круглые гробницы с каменными основаниями и специальными опорами для перекрытия.
Керамика обильна и многообразна (рис. 6.4). Ряд форм сосудов (широкогорлые горшки) продолжает энеолитическую традицию. Это касается прежде всего лепной кухонной посуды. Другие появляются в рассматриваемом периоде и распространяются на последующих фазах развития бронзового века. Наряду с кувшинами, широкими плоскодонными мисками и круглодонными чашами известны формы кружек, кубков с высокими ручками, узкогорлых двуручных бутылей, "чайников", двойных сосудов и пр. Некоторые формы могли быть специально выработаны для погребений, другие можно условно назвать "столовыми". В отличие от кухонной посуды они тщательно обрабатывались. Поверхность их покрывалась слоем очищенной глины - ангобом, часто светлым или красным, залощенным до блеска. Часть сосудов орнаментировалась росписью или резьбой. Мотивы орнамента просты: пучки линий, зигзаг, решетка, ленты. На крупных сосудах встречен рельефный орнамент в виде налепных валиков. По формам и орнаментации сосудов выделены группы, характерные для конкретных районов (Kenyon, 1979, р. 70). Примером может служить распространенная на севере Палестины эздраэлонская культура с серолощеными сосудами, включавшими крупные острореберные чаши с рельефными валиками и коническими налепами, а также чаши на высоких, иногда ажурных поддонах (прототипы последней формы известны уже в энеолите).
Металл очень редок и почти до конца раннего бронзового века I ограничивается медью, что также характерно для переходного периода. Но репетуар крупных металлических изделий возрастает: наряду с плоскими клиновидными топорами появляются кинжалы. Заметные изменения происходят в кремневой индустрии: большинство энеолитических форм исчезает и сменяется крупными лезвиями так называемого ханаанейского типа. Возможно, такое сокращение форм каменных орудий обусловлено вытеснением их металлическими. А традиция производства базальтовых сосудов, развившаяся еще в энеолите, продолжается; в раннем бронзовом веке I появляются новые их формы и системы орнаментации.
На больших сосудах - хранилищах встречаются отпечатки цилиндрических печатей. Последние распространились из Месопотамии, где они известны с IV тыс. до Р. X., но применение их в Сиро-Палестинском регионе специфично: отпечатки наносились до обжига сосудов; в этом плане палестинские находки сопрягаются прежде всего с материалами упоминавшегося уже Библа на Левантийском побережье. Возможны деревянные печати с геометрическими или зооморфными мотивами. В целом они имитируют месопотамские образцы конца IV тыс. до Р. X.
Вопрос о происхождении культуры раннего бронзового века I до сего времени остро дискуссионен. Наиболее вероятно появление на этой фазе новых групп населения - прежде всего из Сирии, - вступивших, как уже отмечалось выше, во взаимодействие с остатками создателей энеолитических культур гхассульского круга (Mazar, 1990, р. 105). Вместе с тем отмечается наличие определенных воздействий и со стороны Египта конца додинастического периода и времени I династии. Особенно отчетливо они выражены в Южной Палестине, где предполагается даже присутствие самих египетских групп, оказавших влияние на процесс перехода от сельских поселков к городам (Mazar, 1990, р. 106). Свидетельством тому служит не только наличие египетской керамики и каменных сосудов на поселениях Южной Палестины, но и находки фрагментов сосудов с именем первого египетского фараона Нармера (рис. 6.5). А. Мазар предполагает, что именно с ним и его наследником Гор Аха связан краткий, не превышающий столетие, период египетского завоевания Северного Негева, обусловленного стремлением к источникам меди и битума между Мертвым и Красным морями. Но существовали, несомненно, и торговые связи между Палестиной и Египтом. Их документируют, в частности, находки палестинской керамики в слоях египетских поселений дельты Нила. Хорошо разработанная египетская хронология позволяет наметить границы раннего бронзового века I Палестины: египетская инвазия относится к его концу, который, соответственно правлению Нармера, может быть отнесен к 3050 г. до Р. X., начало же предшествует ему на 200-300 лет. Это подтверждается и радиокарбонными датами, но, главное, кладет начало хронологии Палестины, основанной на собственно исторических источниках.
Как уже отмечалось выше, с рассматриваемой фазой связан процесс формирования древнейших городов Палестины. Появление их явилось подлинно переломным этапом как в социально-экономическом, так и в культурном - прежде всего духовном - ее развитии. Поэтому представляется уместным кратко остановиться на некоторых общих вопросах сложной и многообразной проблематики, связанной с этим процессом.
"Город, - писал о. Александр Мень, - это скопление жилищ, как бы в страхе жмущихся друг к другу, обычно обнесенных стеной. Город - двуликое трагическое детище двойственной истории человечества - стоит у ее истоков. "Городская революция" есть рубеж исторического и доисторического миров... Город - символ изоляции человека от природы и одновременно символ его творческой активности" (Мень, 1991, т. II, с. 63).
Становление древнейших городов в Палестине неотрывно связано с общим процессом градообразования, с возникновением самого феномена города. Процесс этот крайне сложен и специфичен в различных экологических условиях и при различных социально-экономических, духовных, культурных характеристиках общества. Невозможно и единое - монолинейное и универсальное - определение самого понятия "город", меняющегося во времени и в пространстве и по сей день являющегося предметом острых дискуссий. Следует полностью согласиться с Е. В. Антоновой, подчеркивающей, что "город - исторически и регионально изменчивый феномен, и вряд ли целесообразно при определении характера поселений той или иной эпохи либо региона исходить из раз и навсегда установленного набора признаков и тем более отрицать существование городов в конкретных изучаемых условиях на том основании, что они не соответствуют представлениям о городе современных горожан" (Антонова, 1998, с. 190). Безусловно общее в понимании феномена города, объединяющее конкретные, зачастую резко различные его формы и пути их формирования, - это определяющая их роль в переходе на новую ступень исторического развития, отмеченную сложением государственности и цивилизации. Это в равной мере относится к городам и Ближнего Востока, прежде всего Месопотамии и Сиро-Палестинского региона, и к городам Эгеиды, долины Инда, Юго-Восточной Азии, наконец Мезоамерики и Перу при всех отличиях экономической базы и характера урбанизационных процессов этих глубоко специфичных территорий. В. Г. Чайлд, первым синтезировавший археологические свидетельства происхождения города, предложил даже термин "городская революция", которую он считал равнозначной по своим последствиям "неолитической революции" (Childe, 1950). Важнейшими ее инновациями он называл возникновение крупных поселков с особо возросшей плотностью населения и застройки, выделившихся внутри поселенческих общин и превратившихся в их центры, в значительной мере корректирующие всю деятельность населения. Это обусловливалось широким спектром природно-географических и антропогенных факторов, тесно взаимодействовавших один с другим и определявших специфику процесса урбанизации на различных территориях. К числу подобных факторов для ближневосточного ареала В. Г. Чайлдом отнесено прежде всего развитое, в основном земледельческое, сельское хозяйство, доминировавшее и в малых деревнях и в крупных поселениях, в последних оно приводило к концентрации излишков продовольствия, необходимых для существования вновь возникавших слоев населения, непосредственно в производстве его не участвовавшего: ремесленников, торговцев, чиновников, наконец жрецов. Особо подчеркнуто наличие храмов как обязательного признака формирующихся городов и своего рода символа концентрации жизненных ресурсов. Перечислены и прочие явления, которые В. Г. Чайлд включал в комплекс факторов урбанизационного процесса, такие как локализованные в крупных поселениях ремесленные и торговые центры, возникновение письменности, точных наук (математики, астрономии) и календаря и пр. (Childe, Op. cit., p. 10 sgg.; Антонова, 1998, с. 189 сл.).
Следует отметить, что, во всяком случае вначале, В. Г. Чайлд придерживался моноцентристской версии процесса происхождения городов, связывая его древнейший единый центр именно с Ближним Востоком. В дальнейшем эта версия и предложенная выдающимся английским исследователем система урбанизационных признаков подверглись пересмотру, корректировке и весьма существенным изменениям.
Самостоятельное возникновение городов как результат общей закономерности исторического развития было зафиксировано в ряде древнейших культурных центров, частично уже названных выше. Возникла проблема определения общего и особенного в их формировании и характере. Безусловно общим фактором появления городов стало получение прибавочного продукта и отмеченная концентрация его в крупных центрах. В большинстве случае это получение было обусловлено развитием производящих форм экономики, прежде всего земледелия. Такая форма может быть признана стереотипом для роста и усложнения поселенческих систем, приведших впоследствии к возникновению городов. Но в отдельных случаях, прежде всего в прибрежных районах Нового Света, в частности на Перуанском побережье, значительное накопление прибавочного продукта и базировавшееся на нем формирование городов стало возможным благодаря особенно продуктивным и стабильным формам присваивающего хозяйства - охоте на морского зверя, рыболовству, собирательству (Башилов, 1998). Между тем в Мезоамерике - в центральной части долины Мехико - урбанизационный процесс шел в основной форме, доминировавшей в Старом Свете и базировавшейся на земледельческой основе (Гуляев, 1979, с. 78). Таким образом, уже в самой системе главных факторов, обусловливавших названный процесс, намечается определенная специфика конкретных территорий, конкретных экологических ниш. Что же касается постулированных В. Г. Чайлдом признаков древнейших городов, то разброс как их самих, так и их сочетаний неизмеримо более значителен. Почти ни один из них не может считаться универсальным, и лишь в отдельных случаях представлена полная их серия. И единственным исключением является наличие культовых сооружений - храмов. Они известны фактически во всех слоях древнейших городов и непосредственных их предшественников - протогородов. В большинстве случаев они занимают в них центральное положение и являются наиболее массивными и долговременными постройками. Несколько позже я к ним еще вернусь, но уже сейчас счел бы возможным особо выделить этот признак урбанизации как всеобщий, универсальный.
В ближневосточном ареале древнейшие города сложились в Месопотамии в конце IV - начале III тыс. до Р. X. (Эреду, Урук, Укайр, Эшнунна, Сиппар, Ур, Джемдет-Наср, Умма, Адаб и др.). Возможно, под их воздействием несколько позже, но в хронологических рамках того же урбанизационного процесса (то есть в самом начале III тыс. до Р. X.) древнейшие города появились в Палестине и Сирии (Мегиддр, Беф-Шан, Тирза, Рас-Шамра, Библ и др.). Между ними сразу намечаются определенные различия по размерам, структуре, функциям. Но, подчеркну еще раз, во всех случаях они отмечены наличием культовых центров - храмов, священных районов (теменосов), сохранявших свое месторасположение на протяжении многих веков и даже тысячелетий, начиная с маленьких святилищ и вплоть до крупных развитых построек - архитектурных центров формирующихся городов. Выразительным примером этого является южномесопотамский город Эреду, поставленный на первое место в шумерских списках городов: для самих шумеров он был уже легендой, его они считали возникшим ранее всех прочих городов, с ним связывали появление первочеловека и нисхождение с неба царской власти (Lloyd, Safar, Mustafa, 1981). При его раскопках открыты 16 святилищ и храмов, последовательно сооружавшихся на едином "священном участке" с V по конец III тыс. до Р. X. Перекрывая один другой, они маркируют не только совершенствование культовых сооружений - от маленького святилища (4 кв. м) убейдской культуры до массивного зиггурата периода III династии Ура, но и этапы развития и совершенствования самого поселка вплоть до превращения его в город.
Подобные примеры последовательного и весьма длительного возведения храмовых построек в пределах единого "священного участка" начиная с периода становления городов, а в ряде случаев и значительно раньше, достаточно показательны и в самой Палестине. Ограничусь уже отмеченными выше данными Мегиддо, где в одном из начальных - XIX - слое, внутри хорошо оформленного теменоса открыт храм, сохранивший еще выработанный в энеолите план "широкого дома" и фактически представленный в целой серии перекрывших его храмов последующих периодов.
Очень коротко о самом процессе градообразования, о его импульсах и основных факторах - пока лишь материальных, социальных, организационных: других мы коснемся несколько ниже. Сразу же отмечу, что процесс этот отнюдь не однозначен и обладает определенной спецификой в конкретных регионах, связанной с их географическими, экологическими, историческими условиями. И здесь необходимо различать "общее и особенное".
Ряд главных показателей может быть уверенно отнесен к "общему". Таков прежде всего хозяйственный прогресс, темп которого резко возрос после "неолитической революции". Он вызывал, с одной стороны, заметные демографические сдвиги с необходимостью расселения возрастающих групп и структурного упорядочения заселенных территорий, с другой - рост прибавочного продукта с необходимостью его концентрации, защиты, хранения, распределения. Насущной потребностью стала корреляция взаимодействия между группами и определенная функциональная дифференциация последних. Число поселков непрестанно возрастало. Началось формирование поселенческих систем со все более четкой иерархией поселений внутри них. Появляются крупные поселки, явившиеся результатом "синойкизма" - слияния поселков более мелких. Они превращаются в центры поселенческих систем, включающих меньшие по размерам и значимости поселения, в свою очередь окруженные простыми деревнями. Крупные поселки, и прежде всего центры систем, обладали уже рядом особых функций, корректирующих и направляющих производственную деятельность, да и прочие стороны жизни округи. На основе подобных центров и формировались древнейшие города. Следующие - по нисходящей - ступени составляли "городки", возникшие на базе меньших поселков, но выполнявшие названные функции по отношению к окружавшим их деревням. Подобные системы - "номы" по терминологии И. М. Дьяконова (1983, с. 139), выработанной для несколько более поздней эпохи, - носят уже черты формирующейся государственности. Возникновение городов неразрывно с ней связано и явилось одним из решающих ее факторов. "Согласно одному из распространенных сейчас определений государства, - пишет Е. В. Антонова, - это специализированная и дифференцированная организация принятия решений, имеющая по крайней мере три уровня, чему соответствует система поселений из центрального, поселений меньших по размерам и менее значимых по функциям и деревень" (Антонова, 1998, с. 90).
Представленная с предельной лаконичностью схема в основе своей (с известной вариабельностью отдельных ее моментов) соответствует тому "общему", что присуще процессу образования городов в первичных его центрах. Что касается "особенного", то здесь следует указать на конкретные формы экономики, обеспечивавшие этот процесс в различных экологических нишах, что уже упоминалось в связи с городами Нового Света, на специфику расположения, планировки, архитектуры, наконец, функционального характера конкретных древнейших городов. Все они были обусловлены самыми многообразными факторами - географическими, ландшафтными, хозяйственными, ресурсными, торговыми, политическими, этническими (имея в виду силу традиции). Все эти факторы воздействовали уже на самый процесс сложения городов, а далее не только на их облик, но и на функциональные различия между ними. Эти различия документируются свидетельствами определенных функций - оборонительных, торговых, управленческих, распределительных, ремесленных, хранительных, а чаще специфическим сочетанием ряда последних в общей системе археологических показателей конкретного города.
Месопотамия представляла классическую форму урбанизационного процесса с четким выделением и обоснованием всех основных его этапов, охватывающих последнюю четверть IV - начало III тыс. до Р. X. (Антонова, 1998, с. 90-100, 187-191; Adams, 1969; Adams, 1981; Adams, Nissen, 1972).
В Палестине урбанизационный процесс шел по близкой модели, причем корни его уходят в энеолит, когда появляются крупные (Телейлат Гхассул), а иногда и укрепленные поселения и возникает их иерархия. Повторю еще раз, что и здесь формирование городов явилось переломным моментом во всех областях социально-экономической и культурной жизни региона: в соотношении оседлого населения с кочевыми скотоводами, строительном мастерстве и создании ремесленных центров, в резкой активизации близких и далеких торговых связей, в усложнении управленческих и прочих социальных структур, в дальнейшем оформлении поселенческих систем и придании их центрам "функций, свойственных государству" (Шифман, 1977) при сохранении еще основных признаков самоуправляющейся общины, чем определяются начала полисной системы (Андреев, 1976, с. 55-56, 113-114).
Эти пути и последствия процесса градообразования фиксируются в самых различных центрах, включая и Новый Свет (Гуляев, 1979), и, безусловно, связаны с тем "общим", что определяло закономерность его в целом.
Но вместе с тем все рассмотренные явления касались в основном материальной и структурной - обобщенно-прагматической стороны процесса. Можно ли ими ограничиться при его характеристике и прежде всего при определении его импульсов?
И здесь - как и ранее, при разработке проблем формирования производящего хозяйства (прежде всего земледелия), возникает коренной вопрос соотношения прагматических и духовных импульсов и приоритета их в рассмотренном процессе. Возникали ли святилища, а затем и храмовые центры внутри формирующихся по материальным причинам поселений и городов как результат концентрации населения или же сама концентрация, а затем и город с его фортификациями, торговыми связями, продовольственными запасами, ремеслами, управленческо-распределительными институциями и пр. были инициированы развитием и обогащением духовной жизни, тяготением к отражающим ее сакральным действиям и храмам как к местам их свершения? Наряду с многообразием культов и культовых акций именно в связи с "неолитической революцией" происходит определенная их унификация, охватывающая все большее число разрозненных ранее (в том числе и духовно) коллективов (вспомним многократно упоминавшийся уже земледельческий культ богини-матери и ареал документирующих его изделий).
И недаром на Ближнем Востоке уже выделившиеся при возникновении поселенческой иерархии так называемые протогорода отмечены прежде всего храмовыми сооружениями, доминанта которых проявляется еще более четко на следующей, городской ступени развития (Антонова, 1998, с. 100 сл.). Недаром этот показатель может быть признан "общим" для урбанизационных процессов фактически во всех их первичных центрах. Так особая роль ритуальных центров как первоначального ядра формирующихся городов подчеркивается исследователями древних поселенческих систем Мезоамерики (Гуляев, 1979, с. 76-92). Не случайно в самом Сиро-Палестинском регионе фиксируются самостоятельные и культово-административные центры, главенствовавшие над окружавшей их системой сельских поселений (Munchaev, Merpert, 1998). Все это требует пристального внимания к сакральным факторам урбанизационного процесса. :
Дальнейшее развитие раннего бронзового века Палестины на II и III его фазах соотносится со Старым царством Египта (по показателям взаимных импортов); в Месопотамии же - с концом урукского и I-III раннединастическими периодами. II и III фазы ознаменованы уже распространением городов с мощными укреплениями и фундаментальными общественными зданиями, прежде всего храмами, дворцами, зернохранилищами и пр. Не менее показательна активизация всех видов производственной деятельности и торговли, а также прочих форм экономического, политического и культурного взаимодействия со смежными регионами Ближнего Востока.
Особую роль наряду с египетскими играли многообразные связи с Месопотамией и ее древнейшей в мире шумерской (урукской) цивилизацией. Значительные влияния последней прослеживаются ныне вплоть до среднего течения Евфрата и более северных районов Сирии. Вместе с тем с самого начала III тыс. до Р. X. все более усиливаются воздействия на Сиро-Палестинский регион второго после шумерского (и фактически синхронного ему) компонента древнейшего месопотамского феномена - аккадского. Сам этот термин получил начало от наименования нового столичного города, основанного первым объединителем Месопотамии - царем Саргоном Аккадским (2370-2317 гг. до Р. X.). Местоположение самого города пока не установлено. Саргон положил начало и аккадской династии и широкому распространению аккадского языка в ряде районов Месопотамии. Но корни этого лингвистического явления следует искать в еще более глубокой древности. "Очевидно, аккадский не появился внезапно с созданием одного города, - справедливо подчеркивает Дж. Постгейт (J. N. Postgate; 1994, р. 36). - Последние два десятилетия стало ясно, что семитский язык, близкий аккадскому, был широко распространен в оседлых обществах III тыс. до Р. X. Первичным показателем этого были имена легендарных царей I династии Киша (город в Средней Месопотамии. - Я. М.), часть которых оказалась чисто семитскими..." То же следует сказать об именах писцов, писавших на клинописных табличках, найденных в том же районе в слое III тыс. до Р. X. Абу-Салабиха. Здесь и в самих шумерских административных текстах попадается ряд семитских слов и цифр, свидетельствуя, что "семитский элемент населения в значительной мере интегрировался в городской жизни, по крайней мере в северном регионе (Южной Месопотамии. - Я М), и не являлся более обрамлявшим шумерскую цивилизацию кочевым сбродом" (Ibid.).
Значение семитоязычных народов, игравших, как хорошо известно, основную роль в последующие периоды истории всего Сиро-Палестинского региона, предстает и для III тыс. до Р. X. в совершенно ином свете, нежели утверждалось ранее.
Выразительным свидетельством этого является открытие итальянской экспедицией южнее Алеппо (Северная Сирия) столицы большого государства Эблы, раскопки которой могут по праву считаться одним из крупнейших археологических открытий XX в. (Matthiae, 1989). Наименование это было известно и ранее по тем же аккадским, шумерским, египетским, хеттским письменным источникам, но никаких реальных свидетельств за ним не стояло. Раскопки профессора Паоло Маттиэ на укрепленном многослойном поселении Телль Мардих подобные свидетельства дали, причем в таком масштабе и с такой исторической, лингвистической, культурной, духовной информативностью, какие сопоставимы лишь с единичными открытиями во всей истории археологической науки.
В огромной толще культурных слоев Телль Мардиха выделен ряд последовательных фаз, охватывающих огромный период от второй половины IV тыс. до Р. X. до середины VII в. от Р. X. Среди этих фаз две знаменуют периоды апогея в развитии города. Первая относится к середине раннего бронзового века и датируется 2400/2350-2300/2250 гг. до Р. X. Вторая относится к началу среднего бронзового века и датируется 2000/1900-1650/1600 гг. до Р. X. К началу фазы II принадлежит находка, позволившая идентифицировать исследуемый город: часть каменного бюста с клинописной вотивной надписью принца Эблы Иббит-Лима, сына Игриш-Кхепа. Бюст был связан с целой системой замечательных храмовых и дворцовых сооружений столичного города с выделенным акрополем и мощными каменными фортификациями. Но самые поразительные открытия были сделаны ниже, в слое третьей четверти III тыс. до Р. X. Безусловной их вершиной явился уникальный царский архив Эблы, располагавшийся в двух специальных помещениях, выделенных внутри главного дворцового зала. Сам дворец символизировал мощь и богатство древнейшей Эблы, являвшейся уже гегемоном большого государства, сложившегося в Северной Сирии. В нем обнаружено множество изделий из ляпис-лазури, привезенной из далекого Бадахшана, остатки египетских сосудов, золотых и серебряных изделий и мозаичных композиций.
Но главное, конечно, архив. В нем были найдены 17 тыс. глиняных таблиц с клинописными текстами. Размеры таблиц до 60 х 60 см. Тексты многообразны по содержанию - от международных договоров и документов, освещающих глубоко оригинальную структуру государства (своего рода конфедерацию самостоятельных городов), до литературных и религиозных текстов. Особенно важна связь последних с корнями библейской мифологии и вместе с тем с шумерской традицией, представленной в архивах месопотамских городов Шуруппака, Абу-Салабиха и др. Историческая, культурная, религиозная информативность архива беспрецедентна. Написаны документы как на древнейшем аккадском, так и на неизвестном ранее языке, условно названном эблаитом. Он, подобно первому, также отнесен к семитской языковой семье, но не к восточной, а к западной ее ветви (Postgate, 1993, р. 38), причем наиболее ранней ступени развития (Ibid., p. 37).
Следует особо подчеркнуть, что архив Эблы предшествует аккадской династии, с завоеваниями которой (прежде всего царей Саргона или Нарам-Суэна) связано само разрушение города указанного периода. Для всего Сиро-Палестинского региона Эбла - это первая сложившаяся крупная государственная система, первая глубоко оригинальная цивилизация и - наряду с аккадским - первый документально фиксируемый язык, подтверждающий гипотезу, согласно которой аккадцы не были первой семитской династией и значительная часть населения севера аллювиальной долины Месопотамии была семитизирована еще ранее (Ibid.). Формирование этих важнейших явлений в рассматриваемом регионе, при всем значении его связей с Месопотамией, не может быть сведено к месопотамским воздействиям или комбинации их с египетскими. Значительную роль здесь, как и в становлении городов в целом, сыграло внутреннее экономическое, социальное и духовное развитие населения самого Сиро-Палестинского региона на II и III фазах раннего бронзового века. Поэтому вернемся к краткой их характеристике.
С самого начала этих фаз прослеживается создание и развитие укрепленных палестинских городов как в плодородных долинах и на перекрестках важнейших путей (Асор, Беф-Джерах, Беф-Шан (Rowe, 1930), Мегиддо, Телль эль-Фара на севере, Эль Марук, Иерихон, Лахиш, Телль Хези в Иорданской долине и др.), так и вдали от них, в ряде случаев в ныне полузасушливой зоне (Арад в Северном Негеве (Amiran and Aharoni, 1967), Баб эд-Дра и Нумейра на краю пустыни восточнее Мертвого моря) (рис. 6.6-6.8). Естественно, здесь необходимо учитывать возможность климатических трансформаций за прошедшие тысячелетия.
В целом плотность населения Палестины заметно возросла. Наряду с крупными (от 5 до 22 га) городами открыты сотни сельских поселений: только в Западной Палестине 160 (Mazar, 1990, p.111), a также многочисленные стоянки кочевых и полукочевых скотоводов близ вади Негева и Южного Синая - на путях от Мертвого до Красного моря. Эти группы населения наряду с горожанами были важным фактором развития Палестины в рассматриваемый период. Ряд небольших поселков этих районов мог быть связан с отмеченной уже для энеолита добычей медной руды (рис. 6.2:2).
Характерной чертой городов были фортификационные сооружения - каменные стены, бастионы, башни, ворота, в ряде случаев поражающие своей массивностью, неоднократно реконструировавшиеся и усиливавшиеся на протяжении 700-800 лет развития II и III фаз раннего бронзового века. Встречаются двойные стены: первоначальная, продолжавшая функционировать, и новая, построенная перед ней. Ширина таких систем достигала 40 м, а кладка носила циклопический характер (Ярмук). Искусственные крутые склоны с утрамбованной поверхностью (гласисы), сооружавшиеся перед стенами, резко затрудняли доступ к ним.
Естественно, столь сложные оборонительные конструкции соответствовали заметному усложнению социальной структуры населения и характера застройки самих городов. Остановимся на нескольких показательных примерах.
Иерихон раннего бронзового века имел оборонительную стену, но никакой планировочной системы в нем не обнаружено вплоть до позднего - наиболее длительного этапа рассматриваемых фаз, когда появляются свидетельства регулярного плана и единой ориентировки построек. Последние были достаточно массивны, жилые помещения - прямоугольные или округленные - сочетались с кирпичными зернохранилищами. В строительстве широко применялось дерево. Дома свободно спускались по склону холма, на отдельных участках отмечено террасное их расхождение. Оборонительная стена неоднократно реконструировалась и совершенствовалась, но сохраняла единую линию, которая подвергалась лишь локальным коррекциям. Плотность же застройки возрастала. К концу раннего бронзового века Иерихон превратился в крупный процветающий город (Kenyon, 1957, 1979).
Не менее значителен Телль эль-Фара, располагавшийся на холме, господствовавшем над рядом важнейших путей из Иорданской долины к сердцу Палестины, по самой долине, ведущей на север к Беф-Шану и на юг к Иерихону. С 1946 по 1971 г. он блестяще исследован аббатом де Во (Revue Biblique LIV, LV, LVI, LVIII, LIX). Возникнув на месте энеолитического поселка, а далее некрополя предшествующего переходного периода, город уже на I фазе раннего бронзового века достиг значительных размеров и был обнесен сложенной из сырцового кирпича стеной с боевыми башнями, две из которых фланкировали ворота. Интересно, что стена не была замкнута: она укрепляла лишь западный, более пологий склон и завершалась башнями у обоих концов. С прочих сторон крайне крутые склоны исключали необходимость дополнительных укреплений. Стены прямоугольных, часто весьма крупных домов сложены как из сырцового кирпича, так и из камней; внутри помещений вдоль одной или нескольких стен были сооружены скамьи. Строительные приемы уже четко выработаны. К. Кеньон считает, что они не связаны с традициями предшествовавшего периода и привнесены новой группой населения, создавшей их на другой, скорее всего более северной, территории.
Всего за стеной выделено пять строительных горизонтов: два принадлежали II фазе бронзового века, два - к III, один уровень рассматривается как переходный. Начало III фазы ознаменовано значительным усилением фортификационной системы: городская стена реконструирована, часть ее осталась сырцовой, другая - северная - сложена из крупных камней и доведена в толщину до 8,23 м; гласис перед ней обложен прессованной землей. Видимо, меры эти обусловлены обострившейся угрозой с востока и севера - со стороны кочевников. Должна быть отмечена открытая в переходном горизонте двухъярусная керамическая печь: нижний составляет топка, верхний - обжигательная камера; разделяющий их большой глиняный диск, являвшийся полом камеры, был снабжен отверстиями для горячего воздуха. В Месопотамии такие печи известны с хассунской культуры (VI тыс. до Р. X.), в Палестине они появились заметно позже.
В конце II фазы раннего бронзового века жизнь на Телль эль-Фаре прекратилась, что связывается с какими-то особыми, сугубо локальными условиями, скорее всего эпидемией (Kenyon, 1979, р. 96), поскольку прочие города продолжали развиваться. Здесь же жизнь возродилась лишь в среднем бронзовом веке.
На II-III фазах раннего бронзового века сложился и город Мегиддо, сменивший поселение I переходной фазы (Lemon, Shipton, 1939; Loud, 1948; Eretz Jsrael V). Но регулярная планировка здесь, как и в Иерихоне, улавливается лишь на III фазе, мощная опорная стена обусловила создание террас с расположенными на них фундаментальными домами, внутри которых определены большие прямоугольные комнаты. На верхней террасе открыт алтарь - коническая каменная постройка шириной до 8 м с ведущими к ней ступенями и явными следами жертвоприношений - грудами костей животных и фрагментов керамики. Относящийся к III фазе алтарь входил в комплекс из трех храмов размером 17x18 м каждый. Все они сохраняют в основе традиционный, выработанный еще в энеолите план "широкого дома". Но перед последним в каждом случае сооружался широкий портик с двумя колоннами. В основных же залах размером 14x9 м открыты по две каменные базы столбов, очевидно, архитектурного декорума и - у задней стены - пьедесталы для статуй божеств (рис. 6.9). Предполагается, что храмы были посвящены трем различным богам (Mazar, 1990, р. 126), весь же их участок был своего рода теменосом - духовным центром города, огражденным внутренней стеной и смежным управленческому центру - большому общественному зданию площадью 300 кв. м, скорее всего, дворцу правителя. Разделяющая их опорная стена террасы не препятствует интерпретации этой группы построений как единого комплекса городского центра.
Сразу же отмечу, что очень близкое по плану храмовое сооружение, столь же монументальное, как и в Мегиддо, с расположенными по длинной оси четырьмя колоннами, опиравшимися на каменные базы, открыто в Ярмуке к западу от Мертвого моря, уже в Южной Палестине. Храмы и теменосы открыты и в других городах (на некоторых из них я остановлюсь ниже). Сейчас же подчеркну справедливость А. Мазара, считающего монументальные храмы "свидетельством важности религиозных центров в жизни города раннего бронзового века. Как и в синхронных шумерских городах (в Палестине. - Н. М.), храм был также экономическим и властным центром" (Mazar, 1990, р. 126).
Культурно и исторически весьма близок к описанным и город Беф-Шан в долине Эздраэлона (Rowe, 1930; 1940). Доведенный до материка большой зондаж зафиксировал здесь особую длительность заселения - начиная с керамического неолита. Беспорядочно разбросанные постройки I фазы раннего бронзового века сменяются фундаментальными домами и кирпичными зернохранилищами II фазы. Последние погибли в большом пожаре, рассматривающемся, однако, как местный инцидент: перерыва в жизни города не было, он продолжал существовать до середины III фазы. Но наступили определенные изменения: архитектура заметно упростилась, а в керамике наряду с обычными для местного раннего бронзового века формами (рис. 6.10-6.11) появилась глубоко специфичная группа черно- и краснолощеных чаш, горшков и кувшинов, отражающая безусловные иноземные влияния. Она получила наименование кирбет-керакской (рис. 6.12). Основной территорией ее развития и источником соответствующих влияний, скорее всего, были Восточная Анатолия и Южный Кавказ. В Палестине же наиболее активное ее распространение зафиксировано в городе Кирбет-Керак (Беф-Джерах), давшем наименование всей этой керамической группе.
Расположенный у истока Иордана из Тивериадского озера он во многом был аналогом описанных городов: на месте поселка переходного периода возник город I фазы раннего бронзового века, огражденный на II фазе сырцовой стеной толщиной 8 м и особенно развившийся на III фазе, двухметровый слой которой и был насыщен кирбет-керакской керамикой. Наиболее значительным сооружением этой фазы был обрамленный мощной стеной квадрат со стороной до 30 м, внутри него - восемь каменных колец диаметром около 8 м, разделенных радиальными стенками на четыре сектора (стенки не достигали центра колец) (рис. 6.13). Кроме колец за стенами квадрата находились вытянутый зал с вымощенным галькой полом и двор 25-метровой длины, в который вели специальные ворота в стене. Находки внутри квадрата печей статуэток и обожженных костей животных позволили предположить наличие здесь святилища, хотя не исключена и альтернативная интерпретация комплекса как общественного зернохранилища (Kenyon, 1979, р. 100). В этой связи отмечу, что возможно и совмещение обоих функций: ритуальные акции, связанные с культом плодородия, - своего рода освящение зерна, - могли совершаться на участке хранения основных запасов последнего. Напомню, что такой крупный специалист по культуре древнейшей Месопотамии, как Г. Ленцен, связывал с культом плодородия и хранением зерна происхождение зиггуратов, ритуальный характер которых не подлежит сомнению (Lenzen, 1941).
За исключением Иерихона, все рассмотренные города, отмеченные определенной близостью структуры, хода развития, архитектурных показателей и исторических судеб, расположены в Северной Палестине. В центральной ее части наиболее показательны раскопки города Гая (близ Иерусалима), позволившие наметить основные этапы его истории (Marquet-Krause, 1949). Сельское поселение в начале раннего бронзового века к концу его превратилось в укрепленный город площадью более 10 га с храмом типа "широкого дома" на вершине холма. От него дома спускались по склонам к оборонительной стене. В первой четверти III тыс. до Р. X. город был перестроен после серьезных разрушений (предполагаются землетрясения - Kenyon, 1979, р. 101). В новой застройке чувствуются значительные египетские воздействия: храм из камней на известняковом растворе сопоставляется с египетскими храмами периода III династии, а внутри него найдены культовые сосуды из египетского алабастра. В середине III тыс. до Р. X. город вновь был разрушен вторгшейся с севера группой, принесшей кирберт-керакскую керамику, и вновь восстановлен на III фазе раннего бронзового века (Galloway and Wagner, 1974), причем новая оборонительная система отличалась особой массивностью: толщина каменной стены достигла 8 м. Перестроенный и несколько смещенный храм имел теперь трехчастный план - прототип позднейших семитских святилищ, включая и храм Соломона. Прежнее египетское святилище было сдвинуто, изменился и сам культ, приняв, очевидно, синкретический характер. Около 2400 г. до Р. X. город был разрушен вновь, возможно, египтянами.
В Южной Палестине также открыт ряд городов раннего бронзового века. Исследования их начаты еще в 1890 г. раскопками Ф. Петри в Телль Хези, где впервые был стратифицирован культурный слой и найден комплекс медных предметов вооружения в слое раннего бронзового века HI (Petrie, 1891; Bliss, 1894). В дальнейшем раскапывались Телль Дувейр (библ. Лахиш), Телль Бейт Мирсим и др. Для вопросов планировки и градостроительства наиболее важны здесь исследования самого крайнего южного города - Арада (Amiran, Aharoni, 1967).
Вначале и здесь было сельское поселение. В раннем бронзовом веке II на его основе возник город площадью 10 га, окруженный стеной длиной 1200 м. В центре его располагался резервуар для воды. Улочки радиально расходились от него, другие же шли параллельно стене и перпендикулярно первым. Дома стояли по их сторонам либо беспорядочными группами, либо индивидуально. Обычно это те же "широкие дома". Плоские крыши поддерживались деревянными столбами (судя по найденной в Араде глиняной модели дома). Утрамбованные земляные полы иногда углублены в |землю. Интерьер включал скамьи вдоль стен, кладовые для продуктов и пр. Хранилища располагались в специальных пристройках, а также в круглых сооружениях, основания которых найдены в примыкавших к домам дворах.
В ряде случаев планировка поселений была подчинена конфигурации склонов холмов. Неоднократно фиксировалось террасное расположение домов. При этом верхняя площадка являлась естественным центром города, что подчеркивалось и всей планировочной системой. И именно на ней располагались храмы, святилища и прочие культовые сооружения. Иногда особое их значение подчеркивалось и ограждавшими их внутренними фортификациями. Необходимо подчеркнуть, что в более чем 1000-летний период раннего бронзового века планировка поселков заметно прогрессировала: почти отсутствующая на I фазе, она представлена многообразными сложными и четкими формами на III.
Переходя к керамике рассматриваемого периода, отмечу, что, несмотря на безусловное совершенствование ее производства, появление одних и исчезновение других форм, в целом развитие ее носило гомогенный характер. Был уже известен гончарный круг, примитивные прототипы которого появились еще в энеолите, но основная масса керамики оставалась лепной и производилась от руки. Обжиг был заметно повышен с появлением двухъярусных керамических печей. Ряд основных морфологических признаков характерен для всех трех фаз раннего бронзового века. Таковы плоские днища, резко отогнутые венчики, четко выраженные шейки кувшинов, волнистые налепные ручки этого же вида сосудов, открытые широкие устья кухонных горшков, двойные сосуды, округленные широкие уплощенные чаши, сетчатая роспись и пр. Отличия же намечаются как в территориальных, так и в хронологических группах. Говоря о последних, отмечу наличие на I фазе различных типов "чайников", острореберных широких чаш на высоких пьедесталах, налепных орнаментальных валиков и "кнопок" и некоторых прочих признаков, постепенно исчезнувших на последующих двух фазах. Вместе с тем на II и III фазах появляется ряд новых форм и их деталей, среди которых отмечу крупные фляги с яйцевидным туловом, плоским дном и резко выраженной шейкой, кувшины с высокими узкими шейками, флаконы и амфориски с острым дном или высоким узким поддоном и пр. (ср. рис. 6.4, 6.10, 6.11).
Что касается различий территориальных, то они намечаются прежде всего между северной и южной зонами Палестины. Но полагаю, что и здесь больше близких форм, различия же касаются отдельных типов, деталей, оформления поверхности, орнаментальных схем. Так, для северной зоны характерны плоские блюда с резко отогнутым заостренным венчиком, наличие красного ангоба и лощения поверхности. В южной зоне лощение встречается значительно реже, роспись специфична (фризы с заполненными белой пастой точками, треугольниками и концентрическими полукружиями), естественно, более ощутимы египетские воздействия.
Переход от II к III фазе постепенен, а гомогенность развития на последней выражена еще более четко, нежели на второй. При этом гомогенность распространяется и на более северные территории - ливанское и сирийское побережья.
Совершенно особую группу составляет уже упоминавшаяся кирбет-керакская керамика: лепные острореберные чаши, одноручные кувшины с высоким сравнительно узким и вдавленным горлом, широкогорлые плоскодонные горшки с чернолощеными поверхностями и прочерненным или рельефным орнаментом (треугольники, пучки вертикальных полос и т.п.) (рис. 6.12). Происхождение этой группы, заметно выделяющейся из основной массы местной керамики, дискуссионно. Ее связывали как со специфической местной, так и с привнесенной извне традицией. Как уже отмечалось, корни этой традиции прослеживаются на Южном Кавказе и в Северо-Восточной Анатолии, откуда она пришла в Западную Сирию и Палестину. А. Мазар полагает, что ее принесли и поддерживали небольшие группы анатолийских иммигрантов, расселившихся среди местного населения в долинах Амука и Иордана, а также в районе Тивериадского озера (Mazar, 1990, р. 134).
Металлургия и металлообработка продолжают развиваться в районе синайских медных рудников, что документируется находками медной руды, тиглей, плавильных печей, ячеек и прочих свидетельств производства. Медь оставалась редким и дорогим материалом, поэтому готовые металлические изделия чрезвычайно редки в слоях поселений, о все более возрастающем репертуаре их можно судить по находкам в погребениях (в Иерихоне, Мегиддо и др. - Kenyon, 1979, pp. 122, 133,136 и др. pls. 48,49) (рис. 6.14) и особенно в кладах (Кфар Монаш - Mazar, 1990, pp. 134-135 (рис. 6.15). Вырабатываются стереотипы металлических предметов вооружения, орудий и украшений, унифицированных на значительной территории Сиро-Палестинского региона, производившихся, естественно, не только в Синае, но и в ряде прочих металлургических центров и везде являвшихся одним из основных объектов торговли. Близкие формы наконечников дротиков и стрел, клиновидных топоров, долот, тесел, пил, кинжалов, косарей, больших булавок - посоховидных или прямых с грибовидной головкой и отверстием для подвешивания в специальном расширении - найдены в Палестине, ряде районов Сирии, Египте, Месопотамии и Анатолии, вплоть до центральных и даже западных районов последней.
Очень коротко - о погребальном обряде на рассмотренных фазах раннего бронзового века. Хоронили на выделенных некрополях либо в пещерах, либо в специальных искусственных подземных прямоугольных камерах-склепах с входными шахтами, предназначенных, видимо, для нескольких поколений единой семьи. Погребения сопровождались многочисленными изделиями, прежде всего сосудами особых форм, очевидно, изготовленными специально для погребений. После подлинного всплеска изобразительного искусства Палестины в энеолитический период соответствующие памятники раннего бронзового века представляются весьма скромными и немногочисленными. К ним должна быть отнесена небольшая каменная стела с выгравированными изображениями одной и той же человеческой фигуры с поднятыми руками - одна в стоячем положении, вторая - в лежачем, в прямоугольной рамке - возможно, имитировавшей могильную яму. Р. Амиран связывает изображения со смертью и перевоплощением божества плодородия, и, следовательно, с мифологическими земледельческими сюжетами (Amiran, 1972, pp. 86-88) (рис. 6.16). Скульптура представлена достаточно грубыми зооморфными глиняными статуэтками, отражающими давнюю месопотамскую традицию (начиная с убейдской культуры - Мерперт, Мунчаев, 1982). Подобная скульптура хорошо известна в памятниках III тыс. до Р. X. в Сирии (Munchaev, Merpert, 1994). Изображались в основном домашние животные, прежде всего овцы и собаки. Антропоморфные статуэтки единичны. Встречены цилиндрические печати и их отпечатки с геометрическими рисунками, характерными для подобных изделий раннего династического периода Месопотамии и Сирии, также относящегося к началу и середине III тыс. до Р. X. Спецификой Сиро-Палестинского региона этого периода было употребление деревянных печатей как с геометрическими, так и с изобразительными мотивами (змея). Последние известны и на цилиндрических печатях конца раннего бронзового века, среди изображений которых известны животные, схематизированные человеческие фигуры (возможно, в ритуальном танце) (рис. 6.17), и даже сооружения - очевидно, храмы (Mazar, 1990, р. 138).
Еще раз остановлюсь на затронутом в начале главы вопросе о соотношении Палестины со смежными областями и составе ее населения.
Наряду с традиционными уже связями с Сирией, Ливаном и Месопотамией продолжались многообразные - в первую очередь торговые - контакты Палестины с Египтом периода I-IV династий. Осуществлялись они как сухопутными, так и морскими путями. В Египет ввозились с севера продовольствие, медь, битум, соль; в Палестину - изделия египетских ремесленников - керамика, каменные сосуды и др. Но масштаб этих контактов в рассматриваемый период был невелик. Связывающие оба этих региона сухопутные пути через Синай были труднопроходимы, а морские вели прежде всего к левантийскому побережью - к Библу, минуя Палестину. В целом Связи Палестины с Египтом в раннем бронзовом веке заметно уступали северным и северо-восточным связям - с Сирией, Месопотамией, Восточной Анатолией. Последние, согласно полученным до cero времени свидетельствам, играли доминирующую роль в формировании этнических групп Палестины и, как указывалось выше, в распространении языков семитской языковой семьи. При этом еще раз подчеркну ошибочность сведения древнейшей истории Сирии и Палестины к серии внешних воздействий.
Судьбы городов раннего бронзового века Палестины сложились по-разному. Жизнь некоторых из них прервалась уже в конце II фазы; на юге (Арад) - в связи с изменением экономической политики Египта, на севере (Телль эль-Фара (сев.) - в результате локальных катаклизмов. Другие города продолжали развиваться вплоть до конца III фазы, которая была ознаменована тотальным опустошением городов всей Западной Палестины и резким пресечением развития их культуры, смененной совершенно иными традициями. Само развитие городов было прервано и возобновилось лишь через три столетия.
Этот крупнейший кризис получил ряд гипотетических объяснений. Одно из них основывалось на египетских письменных и изобразительных свидетельствах разрушительных походов армий фараонов V и VI династий в Палестину и Сирию. Предполагалось даже, что походы эти могли носить превентивный характер и были связаны с попыткой предотвратить вторжения азиатов в Египет, обусловившие после конца VI династии наступление Первого Междуцарствия в этой стране. Второе отводило роль разрушителей городской культуры раннего бронзового века Палестины вторгшимся из Сирии семитским кочевым племенам аморитов, принесшим традиции кочевых скотоводов. Согласно третьей гипотезе, причиной кризиса явились резкие изменения климата, иссушение почвы, пересыхание водных источников, прекращение функционирования ирригационной сети и последовавшие за этим голод, эпидемии, общая дестабилизация. Но с последней гипотезой не вяжется продолжение жизни городов в Восточной Палестине - за Иорданом, где пагубные природные изменения должны были бы ощущаться не менее, а более резко, чем в приморских и центральных районах. Поэтому при выяснении причин отмеченного кризиса следует согласиться с А. Мазаром, выдвигающим на первый план "человеческий фактор" - внутренние распри и внешние вторжения (Mazar, 1990, р. 143). Но при этом, естественно, нельзя игнорировать и фактор природный: экономические трудности, вызванные природными изменениями - пусть даже в отдельных районах - стимулировали кризисные явления внутри самих палестинских общин и вместе с ними приводили к той "слабости перед фронтом", которая во все времена была одним из решающих моментов, обусловливавших вражеские нашествия. Несомненно, и здесь оба фактора находились в неразрывной связи, хотя в данном случае, повторяю, непосредственной причиной коллапса городских систем Западной Палестины был "фактор человеческий".
Следует особо отметить достаточно перспективные с моей точки зрения опыты соотнесения археологических свидетельств рассмотренного периода с библейской традицией. Опыты эти касались прежде всего истоков библейских представлений, отраженных в первой книге Ветхого Завета, авторы которой стремятся реконструировать изначальную историю своего народа посредством генеалогического повествования. Ряд этих повествований мог иметь очень глубокие корни и чрезвычайно длительный период устной передачи из поколения в поколение населения Палестины до восприятия и оформления их авторами библейских текстов - апостолами и пророками. Воздействия на этот процесс определенных реалий раннего бронзового века не исключаются, что подчеркивалось уже авторами многих упоминавшихся выше исследований (Олбрайтом, Кеньон, Мазаром, Райтом и др.).
Так достаточно вероятным представляется соотнесение пяти "городов долины" - Содома, Гоморры, Адмы, Севоима и Сигора (Быт 14) с открытием пяти городов вблизи восточного побережья Мертвого моря. По меньшей мере два из последних - Баб эд-Дра и Нумейра - были укреплены. Их разгром и последовавшее за ним вековое запустение рассматриваются как реальное археологическое подтверждение ветхозаветной версии. Возможно, зафиксированная народной памятью страшная катастрофа была претворена в легендарную форму и веками передавалась вплоть до I тыс. до Р. X., когда она в окончательном виде была включена в текст Книги Бытия. Определенное воздействие на создание подобных легенд могли оказать и тысячелетиями сохранявшиеся руины городов, что отразилось в описании войны с ханаанским царем Арада (Числ 21:3: "Господь услышал голос Израиля, и предал Ханаанеев в руки ему, и он положил заклятие на них и на города их...") и захвата города Гая (Нав 8:28: "И сожег Иисус Гай, и обратил его в вечные развалины, в пустыню, до сего дня") и др. Легендарные формы приняли и термины, подобные "великанам" (Рефаимы), обозначавшие древнейшее население Святой земли (Быт 15:20; Втор 2:11, 20; Нав 13:12). Число таких примеров может быть значительно преумножено, причем речь идет именно о традиции, нередко налагавшейся на позднейшие события. Поэтому хронологические несоответствия в этих случаях вполне допустимы.
ГЛАВА 7. СРЕДНИЙ И ПОЗДНИЙ БРОНЗОВЫЙ ВЕК
Ранняя фаза среднего бронзового века (2300-2000 гг. до Р. X.)
Выше мы отметили распад сложной культурной системы, сложившейся в раннем бронзовом веке Палестины, и очень кратко остановились на попытках объяснения причин этого распада. Добавим к ним еще одно. Наряду с вражескими вторжениями и природными катаклизмами должны быть учтены кризисные явления внутри самого общества, когда потенциальные возможности, определявшие его структуру, иерархию, связующие факторы, - оказались исчерпанными. Цикл замыкался. Система распадалась. Создание предпосылок, а далее и формирование новой системы требовали достаточно длительного периода. В Палестине он длился около 300 лет, по А. Мазару, с 2300/2250 по 2000 гг. до Р. X. Конец его в целом соответствует окончанию дестабилизации и началу Среднего царства в Египте и "шумерскому возрождению" в Месопотамии, последовавшему за нашествием гутиев 2230-2130 гг. до Р. X. В Сирии же судьбы различных районов в отмеченный период складывались неоднозначно: наиболее яркое и крупное ее образование - Эбла - было в XXIII в. до Р. X. разгромлено нашествием войск еще более мощной аккадской державы005 , пострадала и Рас-Шамра, тогда как Библ продолжал последовательное развитие.
В целом период носил характер перехода от раннего к среднему бронзовому веку (Kenyon, 1979, р. 119; Gerstenblith, 1983). Сохранение - прежде всего в керамике - известных связей с предшествующей традицией сочеталось с рядом инноваций в архитектуре, погребальном обряде, металлических изделиях, той же керамике (Mazar, 1968; Kenyon, 1973). В этих инновациях К. Кеньон видит результат вторжения аморреев - новой значительной группы семитоязычных племен, продвинувшейся с северо-востока. Заключение это опиралось на анализ связанных с периодом и упоминаемых письменными источниками имен и наименований населенных пунктов, произведенный В. Олбрайтом.
Материалы поселений ограничены. Большинство городов, как уже подчеркивалось, было разрушено в финальный период раннего бронзового века. Небольшие слои, свидетельствующие о продолжении их жизни или начале нового заселения, отмечены в Асоре, Мегиддо, Беф-Шане, Иерихоне. Везде фиксируются заметные отличия от предшествущего периода. Фортификаций нет. Дома легкие, маленькие комнаты неправильной формы. И появляются они к концу периода, до этого постулируется лагерный характер поселков. В Иерихоне дома беспорядочно спускаются по склонам телля и распространяются за его пределами. Одна из построек может рассматриваться как святилище или храм: крупные кирпичные блоки внутри нее служили, очевидно, алтарями. Предполагается продолжение функционирования и святилища в Мегиддо: храм раннего бронзового века III превратился здесь в маленькую часовню, пол которой, отмеченный следами жертвоприношений, непосредственно перекрыл остатки круглого храмового алтаря. Ряд примитивных - в том числе пещерных - поселков возник на новых местах. Жилищами в них - помимо пещер - служили легкие хижины. Такие хижины округлой формы, однокомнатные, площадью в среднем 10 кв. м, имели выложенные из камней основания и центральные столбы, поддерживающие коническое перекрытие (рис. 7.1). Они составляли группы, иногда совсем небольшие, иногда достаточно крупные. Большое число подобных поселков, принадлежавших кочевым и полукочевым скотоводам, открыто на грани засушливых районов Негева. В то же время за Иорданом, к северу и востоку от Мертвого моря, израильскими археологами открыты многочисленные оседлые земледельческие поселки (Иктану, Хирбет Искандер, Адер и др.), сохраняющие традиции раннего бронзового века III и даже более ранние - такие как "широкие дома". Некоторые из поселков значительны по размерам и укреплены. Традиции предшествующего периода сохраняются и в керамике (краснолощеные сосуды). Есть все основания считать, что этой области не коснулись перегруппировки и смена населения, затронувшие большую часть Палестины.
Много более информативны для рассматриваемого переходного периода материалы некрополей. Все исследователи отмечают наличие разных типов погребальных сооружений и разных же обрядовых показателей при доминанте новых, отличающихся от предшествующего периода черт.
Если в раннем бронзовом веке решительно преобладали коллективные погребения, то теперь их сменяют индивидуальные или двойные. Могильные сооружения различны. А. Мазар выделяет три основных их типа, каждый характерен для определенного района. В Западной Палестине доминируют катакомбы с входными шахтами (рис. 7.2); на Голанских высотах - дольмены (рис. 7.3), в Центральном Негеве - курганы. Во всех типах сооружений число погребенных незначительно. Встречены как первичные погребения с обычным трупоположением, так и вторичные с разрозненными костями. Последние, как и катакомбные сооружения, связываются с кочевыми и полукочевыми коллективами, тогда как коллективные склепы - с разрастающимися городскими семьями. Кочевники могли приносить кости родичей на центральные кладбища после первичных погребений останков где-либо на стороне.
Большинство погребений с входными шахтами. Они различаются в деталях даже в пределах одного некрополя. Входные шахты в планах бывают круглыми, квадратными, узкими прямоугольными. Глубина их достигает 6 м. Из них заложенные каменными плитами входы вели в одну или несколько погребальных камер (катакомб), в каждой из которых находились один-два (реже больше) целых или разрозненных скелета, сопровождавшихся керамикой, металлическим оружием, украшениями. Иногда разные формы сооружений встречаются в пределах одного большого некрополя, что связывается с традициями конкретных племен или хронологическими различиями.
На плоскогорье Негева погребения были отмечены каменными скоплениями, порой довольно значительными. Они сооружались на кряжах, а кое-где и внутри поселков, между домами. Небольшие камеры под ними неоднократно оказывались пустыми: очевидно, в них совершались лишь первичные погребения, позднее же кости перемещались в другое место. Отмечу, что подобные каменные скопления, иногда довольно высокие и эквивалентные земляным курганам, отражали достаточно длительную традицию и неоднократно упоминаются в Ветхом Завете (Нав 7:25, 26; 8:29).
Дольмены - столообразные наземные камеры, сооруженные из базальтовых плит, известны на Голанских высотах. В Трансиордании эти массивные погребальные конструкции появились уже в энеолите, но на Голанах и в Галилее они распространились лишь в рассматриваемый период и служили в основном для вторичных захоронений.
Керамика разнообразна (рис. 7.4-7.6). А. Мазар различает три территориальных комплекса: Трансиорданский, Северный и Южный (Mazar, 1990, pp. 162-164). Наряду с наличием общих форм (кубки, маленькие двуручные кувшинчики, "чайники") они отмечены определенной локальной спецификой. В Трансиордании керамика, происходящая как из слоев оседлых поселков, так и из некрополя Баб эд-Дра, сохраняет традиции предшествующего периода - раннего бронзового века, что проявляется и в формах, и в орнаментации сосудов. Прежде всего здесь надо отметить характерное красное лощение ангобированной поверхности, почти полностью отсутствующее в других комплексах. Встречено оно на ранних ступенях переходного периода Трансиордании. В более западных районах Южной Палестины эта ступень, очевидно, не представлена вообще.
Впрочем, некоторые традиции раннего бронзового века сохраняются и в северном комплексе, охватывающем соответствующую часть рассматриваемого региона. Наиболее характерны для него кувшины сферической формы с коротким горлом, отогнутым венчиком, округлым дном, ручками-налепами и скудным (резным или расписным) орнаментом.
Южный комплекс распространен в центральной и южной частях Палестины. Он характеризуется низкими широкими чашами, плоскодонными широкогорлыми горшками, плоскодонными же кувшинами без ручек или с маленькими петлеобразными ручками под узким раструбовидным горлом, кубками, амфорисками, "чайниками"; в орнаменте появляются налепные "кнопки" и прочерченные пятизубчатым инструментом системы полос (рис. 7.5-7.6). В керамическое производство прочно входит появившийся еще в раннем бронзовом веке гончарный круг.
Особо выделяется импортная керамика, найденная более всего в Северной Палестине. Она представлена круговыми черно- и серо-глиняными флягами и "чайниками" с линейным и волнистым орнаментом, нанесенным белой краской. Такие сосуды производились в городских центрах Северной Сирии, в том числе в Эбле и Хаме. Они свидетельствуют о том, что традиционные торговые связи этого региона с Палестиной существовали и в рассматриваемый период.
В металлургии принципиально важной инновацией стало появление наряду с чистой медью более прочного сплава ее с мышьяком или оловом - бронзы. Здесь также предполагается сирийское влияние, поскольку первые находки бронзовых изделий сделаны в пограничных районах Верхней Галилеи, хотя собственные металлургические центры Южной Палестины продолжали функционировать и большинство металлических изделий представлено чистой медью. Из бронзы отлиты прежде всего предметы вооружения - кинжалы, наконечники копий, дротиков, втульчатые топоры так называемого очковидного типа, а также крупные украшения, среди которых выделяются большие булавки с грибовидной шляпкой и расширением под ней с отверстием для подвешивания (рис. 7.7). Такие булавки широко распространены в Сирии во второй-третьей четвертях III тыс. до Р. X.
Металлопроизводство документируется находками медных слитков. Предполагается наличие бродячих групп металлургов, с одной из них В. Олбрайт связывает изображение из знаменитой египетской гробницы в Бени Хасане (1890 г. до Р. X.), где группа людей с подчеркнуто семитскими чертами движется вместе с ослами, навьюченными, среди прочего груза, мехами для плавильных горнов (рис. 7.8).
В целом этот замечательный памятник отличается чрезвычайно высокой информативностью (Albright, 1960, р. 207, fig. 61). "Это незабываемое изображение небольшого клана из полукочевого палестинского племени, - пишет В. Олбрайт. - Под главенством своего вождя, носящего сильно сокращенное семитское имя Абша, тридцать семь человек - мужчин, женщин и детей, доставляют, как отмечено надписью, stibium (черный пигмент) из Шуту (Центральная Трансиордания) ко двору монарха одной из областей Среднего Египта к северу от Амарны. Как мужчины, так и женщины одеты в шерстяные туники, сшитые из двух полос цветной ткани. Туники закреплялись на одном плече, второе оставалось обнаженным. У женщин туники кончались между коленом и лодыжкой, тогда как у мужчин они доходили лишь до колен. В то же время некоторые мужчины одеты в длинные белые (льняные?) туники, а другие - в короткие - от талии до колен. Мужчины изображены в сандалиях, женщины в низкой кожаной обуви. Из оружия изображены сложные луки, стрелы, дротики и, вероятно, изогнутые серповидные мечи. Полной неожиданностью явилось наличие среди вещей лиры в руках одного из мужчин и двух мехов для плавильных горнов, навьюченных наряду с прочим грузом на ослов". Добавлю, что на спину одного из этих древнейших в мире транспортных и вьючных животных были посажены дети. Помимо ослов, люди вели и других копытных животных.
Итак, странствующие металлурги, скотоводы, музыканты. Сочетание неожиданное, но, очевидно, неслучайное, связанное с определенной традицией: В. Олбрайт с большой проницательностью соотносит его с отразившим эту традицию текстом Книги Бытия (4:19-22): "19. И взял себе Ламех две жены; имя одной: Ада, и имя второй: Цилла (Селла). 20. Ада родила Иавала: он был отец живущих в шатрах со стадами. 21. Имя брату его Иувал: он был отец всех играющих на гуслях и свирели. 22. Цилла также родила Тувалкаина (Фовела), который был ковачом всех орудий из меди и железа".
В передовых своих центрах металлообработка достигла поразительного совершенства. В одном из катакомбных погребений близ Айн-Самийи найден замечательный серебряный кубок с выполненным в технике металлопластики изображением мифологической сцены: люди в шумерских юбочках из бараньих шкур, поддерживающие на серповидном предмете диск с 20 лучами и человеческим лицом в центре, фантастической фигурой с двумя львиными телами вместо ног, человеческими торсом и двуликой головой, двумя змеевидными драконами и пр. (рис. 7.9). Ядин видит здесь сцену из мифа месопотамского происхождения: двуликий бог Мардук обезвреживает особым растением ядовитого дракона, рожденного Тиамат, а тело убитой Мардуком Тиамат становится небом. Есть и иные интерпретации. Бог может быть и не Мардуком, включенным в миф позднее вавилонянами - во II тыс. до Р. X.
Хронология рассматриваемой фазы бронзового века, устанавливаемая по сирийским керамическим соответствиям как три последних столетия III тыс. до Р. X., уточняется по египетским индикаторам, согласно которым конец раннего бронзового века III соотносится с началом IV династии Египта; а начало следующей (ПА) фазы среднего бронзового века - с началом Среднего царства Египта (ок. 2000 г. до Р. X.). Такая датировка подтверждается и собственно сирийскими показателями, в том числе полученными Российской экспедицией при раскопках храмового комплекса Телль Хазна I в районе Хабура, где характерные бронзовые булавки с петлей для подвешивания, абсолютно аналогичные палестинским периода средней бронзы I, найдены в погребениях, совершенных сразу после прекращения функционирования комплекса - в конце раннединастического периода III (Мунчаев, Мерперт, 1997, рис. 21).
Вопрос об этническом характере населения Палестины рассматриваемого переходного периода дискуссионен. До 70-х гг. в этом аспекте предполагались значительные инновации в сравнении с предшествующим периодом. Вместе с тем как старые, так и новые группы связывались с семитской языковой семьей.
Постулировалось вторжение в Палестину полукочевых групп западносемитских скотоводов из Сирии, известных по месопотамским документам как аммуру - то есть "западники" и названных современными учеными аморреями (Kenyon, 1979, р. 145). Им приписывались разрушение городской цивилизации раннего бронзового века Палестины и вторжения в Месопотамию. С ними связывается упоминавшееся изображение из Бени Хасана в Египте, где лидер группы носит "аморрейское" - западносемитское имя Аб Ша (Ab-Sha) (Mazar, 1990, p. 169).
В. Олбрайт идентифицировал этот период (XX-XIX вв. до Р. X.) как время Патриархов, а его события (движение западносемитских племен вдоль "плодородного полумесяца" и создание поселков в Негеве) - как основание соответствующей традиции Книги Бытия (Albright, I960, р. 83; 1961, pp. 36-54). Ныне подобная идентификация, а соответственно и хронологическая позиция времени Патриархов весьма убедительно пересмотрены (Немировский, 1996), на чем мы специально остановимся несколько ниже.
Другая теория также связывает население Палестины с вторжением издалека. В Рас-Шамре вскрыты погребения, близкие палестинским. Они разделяют раннебронзовую и среднебронзовую городские фазы. Эту группу по особому типу гривн (torques) назвали "носителями гривн" и даже связывали с индоевропейцами, подкрепляя это наличием курганов, дольменов и пр. (P. Lapp, M. Kochavi - см. Mazar, 1960, р. 173, note 22). Дальнейших подтверждений эта гипотеза не получила.
Альтернативная теория (Девер (W. G. Dever), Ричард (S. Richard) и др.) отвергает массовое вторжение и подчеркивает местные традиции культуры переходного периода (керамика, металлические формы) и наличие корней ее в поселениях Негева и Трансиордании раннего бронзового века (Mazar, 1990, р. 173, note 23). Изменения же связываются с внутренними переменами в образе жизни, социальной структуре и экономике, вызванными кризисом городской системы раннего бронзового века, а не иноэтничным вторжением. Согласно этой теории, и оседлое население и скотоводы-кочевники в рассматриваемый период рекрутировались из местного населения Палестины.
Такое заключение в свете последних исследований не выдерживает критики. Объяснения культурных перемен местными внутренними процессами ныне предлагаются достаточно часто, их распространяют и на ряд прочих культурных смен и переходных периодов. В этом случае учитываются прежде всего данные небольшого региона к востоку от Мертвого моря, который мог явиться исключением, резерватом образа жизни и культурных традиций раннего бронзового века. Во всей же Западной Палестине перемена их при переходе от последнего к среднему бронзовому веку экстремальна: процветающая иерархическая политическая система города-государства, экономика, обусловившая прибавочный продукт, далекие торговые связи сменены эгалитарным обществом, базирующимся на скотоводстве и земледелии без четко определенной политической системы. Связи с Египтом угасли, хотя торговые сношения с внутренней Сирией сохранялись. В керамике и металле фиксируются отголоски традиций раннего бронзового века, но разрыв с ним выражен наиболее существенными показателями: полным запустением многих городов, на месте которых возникли бедные деревни, возникновением лагерей на незаселенных ранее холмах, заселением аридной Негевской возвышенности и Северного и Центрального Синая, появлением новых погребальных обрядов.
Восприятие всех этих изменений остатками местного населения прежней городской системы раннего бронзового века не реально. Альтернативой версии иноземного вторжения стало бы утверждение, что местные кочевые скотоводы, жившие здесь на протяжении III тысячелетия наряду с городской системой и подавляемые ею, поднялись в вакууме, созданном коллапсом городов. Такие пастушеские племена могли бы, возможно, абсорбировать остатки городского населения, сохранившего ряд своих традиций, усилив ими мощь полукочевников. Но представляется, однако, что подобная революция образа жизни связана и с изменениями этнического характера. Во всяком случае, кризис конца раннего бронзового века - один из наиболее масштабных в истории Палестины - вызвал культурный катаклизм, недооценка которого невозможна. И столь же невозможно отрицать связь этого катаклизма с заметной перегруппировкой населения региона, а скорее всего, и с появлением новых этнических групп. При этом последние два фактора взаимосвязаны: как всегда, перегруппировка, обусловленная определенными кризисными явлениями внутри городских систем, вела к возникновению "слабости перед фронтом" кочевых и полукочевых скотоводческих групп степных и полупустынных окраин, стимулируя активизацию их экспансионистских акций.
Развитая фаза среднего бронзового века (2000-1550 гг. до Р. X.)
Следующий период в древней истории Палестины, достаточно своеобразный, но протекавший в рамках среднего бронзового века, по своим археологическим показателям - распространению бронзы и значительным прогрессивным инновациям во всех прочих областях материальной культуры - может быть назван развитым средним бронзовым веком или средним бронзовым веком II. Он длился (по периодизации А. Мазара) с 2000 до 1550 г. до Р. X. Внутри него выделены два этапа: А (2000-1800/1750) и В-С (1750-1550) (Mazar, 1990, р. 20). В этническом аспекте период был связан с распространением в Палестине новой, продвинувшейся сюда с северо-востока значительной семитоязычной группы ханаанеев, возродившей городскую культуру и придавшей ей высокое и быстрое развитие. Заняв основные земледельческие области региона, ханаанеи многие века жили бок о бок с полукочевыми и кочевыми скотоводческими группами (в состав которых некогда входили сами), объединенными под именем аморреев и уже упоминавшимися выше. Отселение протоханаанеев от протоарамеев уходит в глубокую древность - в III тыс. до Р. X. Извечно определявшее судьбы Палестины (да и всего Ближнего Востока) взаимодействие оседлых земледельцев и кочевых скотоводов вступило в новую фазу, на сей раз с явной доминантой пришлых ханаанеев - земледельцев и строителей городов. Они оказали решающее воздействие на аморреев, которые, сохраняя скотоводческую в основном экономику, концентрировались в предгорьях, не смешиваясь с ханаанеями, но все более воспринимая их высокоразвитую культуру. Это способствовало установлению известной стабильности в регионе и созданию обширной культурной общности, простиравшейся от знаменитого города Рас-Шамра (Угарит) на побережье Северной Сирии до пустынь Южной Палестины. Общность эта оказалась весьма долговременной. Несмотря на ряд политических катаклизмов, развитие ее продолжалось без резких разрывов, по крайней мере, до последней четверти II тыс. до Р. X. Сохранялось и отмеченное сосуществование ханаанеев с аморреями. И когда более чем через полтысячелетия Моисей отправил соглядатаев "высмотреть землю Ханаанскую", они, возвратившись в пустыню Фаран, сообщили, что "народ, живущий на земле той, силен, и города укрепленные, весьма большие, ...и Аморреи живут на горе, Ханаанеи же живут при море и на берегу Иордана" (Числ 13:29,30). К. Кеньон пишет, что обусловленный появлением ханаанеев конец переходного периода к развитому среднему бронзовому веку был так же резок, как вызванное вторжением аморреев его начало (Kenyon, 1979, р. 146). А. Мазар подчеркивает, что средний бронзовый век Палестины отмечен общими революционными изменениями во всех аспектах материальной культуры: системе поселений, градостроительстве, архитектуре, керамике, металлургии, погребальной практике (Mazar, 1990, р. 175). Кратко остановимся на каждом из них. Для поселенческой системы специфично создание значительного числа укрепленных городов, фортов и стабильных земледельческих поселений прежде всего вдоль северной части прибрежной равнины в северных долинах Израиля. На первой фазе среднего бронзового века II на внутренних территориях, включая Заиорданье, Северный и Центральный Негев, поселения, особенно укрепленные, или редки или отсутствуют совсем. Такая система резко отличается от распределения поселений раннего бронзового века. Изменяться она начала лишь на последующих фазах, когда урбанизация заметно возросла, охватив все основные области Палестины (рис. 7.10), примером чему может служить Асор, превратившийся в крупнейший город и столицу Ханаана.
Уже на ранней фазе ряд городов, прежде всего прибрежных, имел достаточно мощные фортификационные системы, причем наряду с каменными и кирпичными стенами создавались огромные земляные валы (Акр, Тел Зерор, Телль Вурги и др.). На последующих фазах такие системы еще более увеличивались и усложнялись, дополняясь внутренними валами, опорными сооружениями, сочетанием кирпичной или каменной основы с перекрывающим ее земляным валом, ширина которого в отдельных случаях превышала 50 м (Дан, Асор, Иерихон, Иавнеил, Сихем, Телль Батас и др.) при толщине кирпичной основы свыше 10 м. Наличие мощных валов, высота которых также превышала 10м, явилось характерной чертой фортификаций среднего бронзового века II Палестины (рис. 7.11). Появление подобных сооружений связано, скорее всего, с сирийской традицией, проникшей в Палестину вместе с ханаанеями, двигавшимися на юг по прибрежной полосе. В Сирии они известны начиная с рубежа III и II тыс. до Р. X., когда появляются их прототипы в Эбле, Каркемише, Катне, Алалахе. Активно совершенствующееся фортификационное строительство обусловлено общим развитием военного дела, распространением бронзового оружия, появлением боевых колесниц, стенобитных таранов и пр. (рис. 7.12-7.13).
Что касается городских построек, то уже на ранней фазе среднего бронзового века II Палестины они представлены достаточно сложными комплексами с четко распланированными кварталами и такими значительными компонентами, как дворцы (Апек, Мегиддо) и теменосы, причем последние иногда располагались на месте святилищ раннего бронзового века. Важно подчеркнуть, что традиция священного участка и последовательность культовых сооружений на нем в ряде случаев сохранялись, несмотря на все исторические перипетии и даже смены населения.
На второй фазе (средний бронзовый век II В-С) планировка городов продолжает совершенствоваться. Мощные валы и прочие фортификации определяют правильную общую конфигурацию городов. Прямые мощеные улицы, их правильное соотношение, пересечения под прямым углом, широкие площади, специальные участки общественных зданий, дворцов (рис. 7.14-7.15) и храмов свидетельствуют о существовании элементов общей планировки в Сихеме, Мегиддо, Апеке, Гезере, Кабри, Телль Аджуле. Храмы соседствовали с дворцами, что отмечено и в Сирии - в Эбле и Алалахе. В Сихеме ряды помещений вдоль оборонительной стены интерпретируются как казармы. Известны случаи расположения теменосов и дворцов на особых участках за городскими воротами (Мегиддо).
Четко прослеживается ортогональный принцип планировки (Mazar, 1990, р. 209) с прямоугольными жилыми кварталами, разделяющими их параллельными улицами и блоками жилищ внутри кварталов (рис. 7.16-7.17). Каждый из блоков состоял из небольшого центрального двора с небольшими же комнатами по его сторонам (рис. 7.18). Мазар заключает, что в этот период в Палестине впервые появляется типичная схема средиземноморского дома (Мегиддо, Телль Нагила, Телль Аджуль и др.)
Общественные здания рассматриваемой второй фазы среднего бронзового века II открыты в Кабри, Мегиддо, Апеке, Лахише, Телль Аджуле, Асоре. В последнем дворцовый комплекс занимает свыше 1000 кв. м. И здесь распространен уже отмеченный выше план жилого дома, но масштаб неизмеримо больший: обширный центральный двор, окруженный залами и многочисленными комнатами. Столь же велик храм в Асоре, крыша его главного зала опиралась на столбы, диаметр баз которых превышал 2 м, глубина оснований стен (фундамента) достигала 2 м, а толщина плотной обмазки пола превышала 25 см. В Кабри зафиксирована искусная роспись пола дворца.
Как принципы планировки, так и детали дворцов ханаанейских властителей палестинских городов совершенно закономерно находят близкие аналогии в уже неоднократно упоминавшихся городах Сирии - Эбле, Алалахе и, может быть, наиболее ярко выражены во дворце аморрейских царей города Мари на Среднем Евфрате, в свою очередь свидетельствующем о решающем воздействии архитектурных принципов Месопотамии.
Рассматривая храмовую архитектуру второй фазы среднего бронзового века II, А. Мазар видит в ней "лучшее выражение архитектурного и, очевидно, религиозного единообразия, установившегося в Леванте в это время" (Mazar, 1990, р. 211). При этом он подчеркивает поразительную близость планов и конструкций храмов Сирии (Эбла этого периода, Рас-Шамра, Телль эль-Хайат, Тел Китай) и вплоть до Египта (Аварис на востоке Нильской дельты). Планы уже заметно отличаются от "широкого дома", сохранявшегося в Палестине от энеолита до конца раннего бронзового века. Ныне вырабатывается иной стереотип монументального прямоугольного здания с мощными стенами, свидетельствующими о значительной высоте построек и строительного искусства в целом. В простейшем варианте храм состоит из одного вытянутого зала с входом с торцовой стороны и нишей - "святое святых" в стене, противоположной входу. Таков храм в Сихеме, где кровля большого вытянутого зала поддерживалась двумя рядами колонн, по три в каждом. Есть храмы более сложного плана - с широкими короткими комнатами, расположенными на одной оси с залом и предваряющими вход в него. Пропорции самого зала варьируются, иногда ширина его уравнивается с длиной и даже превосходит ее, но длинные залы доминируют, как и вытянутые постройки в целом, хотя известны и квадратные храмы (Асор). Общая же схема храма может считаться основной и превалирующей в Сиро-Палестинском регионе на протяжении всего среднего, а далее и позднего бронзового века (рис. 7.19). Сохраняется она и впоследствии, явившись прототипом плана знаменитого храма Соломона в Иерусалиме.
Наряду с храмами в рассматриваемый период продолжали существовать открытые святилища и культовые участки, подобные теменосу Гезера, большие вертикально поставленные камни которого могли символизировать различные божества, так же как царей или предков.
В погребальной практике вновь распространился сократившийся в промежуточный период обычай коллективных захоронений в пещерах и катакомбах, превращенных в фамильные склепы больших городских семей (рис. 7.20, А). Умерших в ряде случаев клали на деревянные ложа в центре пещеры, в дальнейшем же, при последующих захоронениях, сдвигали их останки к краям. Как правило, погребенные сопровождались богатым инвентарем. При этом в иерихонском некрополе сохранялись и органические материалы, в том числе деревянные кровати и скамьи (рис. 7.21).
Помимо отмеченных коллективных, известны и индивидуальные погребения внутри поселков под полами домов (Мегиддо). Вырубленные в скале длинные туннели вели в обширные погребальные камеры под дворцовой конструкцией в Асоре, предназначенные, возможно, для царской семьи (подобные же найдены под одним из дворцов Эблы, а позже - в позднем бронзовом веке - и Рас-Шамры).
Наконец, сохранился и практиковавшийся уже тысячелетиями обычай погребения детей, прежде всего младенцев, внутри больших сосудов.
В керамике, начиная с первой фазы среднего бронзового века II, формируется новый комплекс, отличающийся от предшествующего и развивающийся в основном гомогенно на протяжении обеих фаз.
Его инновации были обусловлены не только привнесенными новыми традициями, но и совершенствованием технологии керамического производства, прежде всего распространением гончарного круга быстрого вращения. Уже на первой фазе отмечаются большое многообразие и изящество форм, тонкостенность, высокое качество глины, ровный обжиг. Наряду с новыми формами есть и реминисценции предшествующих. Основные типы: сферические, кругло- и плоскодонные горшки и кувшины, острореберные кубки и фляги, разнообразные миски и чаши, узкогорлые амфориски и кувшинчики, остродонные или на низких поддонах. Большинство малых сосудов краснолощеные. Встречена роспись красной и черной краской. Мотивы геометрические - ленты, треугольники и пр. (рис. 7.4-7.6).
На второй фазе и число форм сосудов и их качество возрастают еще более (рис. 7.22-7.23). Основные типы сохраняются: преемственность между фазами безусловна. Другие появляются вновь или изменяются в деталях. Так краснолощеный ангоб сосудов, характерный для первой фазы, сменяется на малых сосудах белым или кремовым. Роспись редка и в большинстве случаев монохромна, хотя встречена и бихромная роспись, мотивы предельно просты: горизонтальные ленты и концентрические круги, изобразительные мотивы - птицы и антилопы - единичны. Одна из наиболее многочисленных групп - туалетные кувшинчики различных форм вплоть до зооморфных (в виде рыб и птиц) и даже антропоморфных, имитирующих человеческую голову (рис. 7.24). Для этой же группы характерна накольчатая орнаментация с геометрическими узорами. Наличие подобных сосудов документирует длительные и тесные связи Палестины с Сирией, прежде всего со средиземноморскими городами на севере, восточными районами Нильской дельты - на юге и Кипром - на западе. Ныне определены локальные особенности сосудов этой группы и наличие ряда центров их производства. Не менее характерны поразительно тонкостенные сосуды, названные "яичной скорлупкой" и появившиеся в конце фазы, а также распространившиеся в XVI в. до Р. X. группы сосудов различных форм (чаши, кратеры, кувшины), украшенные шоколадной или двуцветной росписью. Сосуды этих групп также оказывались далеко за пределами Палестины. В последней же соответственно появляются сирийские, кипрские и египетские импорты, в свою очередь документирующие тесные торговые и культурные связи ханаанейских городов с этими регионами.
В металлургии бронзы рассматриваемой фазы продолжается развитие и совершенствование форм, выработанных в предшествующий период, прежде всего кинжалов, наконечников копий, топоров (рис. 7.25). Появляются листовидные наконечники копий с разомкнутой втулкой, сменив длительный период господства черешковых форм. Листовидными же становятся и кинжалы, снабженные несколькими ребрами и коротким черешком, на котором с помощью заклепок крепились деревянные рукоятки (иногда с каменными набалдашниками). Среди топоров доминируют простые вытянутые формы. Сохраняются длинные булавки с отверстием для подвешивания.
Искусство Палестины второй фазы среднего бронзового века представлено различными формами, выполненными из различных же материалов. Безусловной инновацией явились бронзовые, серебряные и золотые фигурки божеств, как мужских, так - в большинстве своем - и женских, отлитых в открытых или закрытых (по восковой модели) формах или же штампованные на золотом листе (рис. 7.26-7.27). Первое их появление фиксируется в Анатолии и в прибрежных городах Сирии и Ливана: в открытом в Библе кладе периода Среднего царства Египта (первая половина II тыс. до Р. X.) их более тысячи. Оттуда они попали в Палестину, где найдены прежде всего в храмовых комплексах Мегиддо, Гезера, Телль Аджуля и др.
Попутно отмечу, что наряду с этими безусловно культовыми ювелирными изделиями производились и весьма искусные украшения - булавки, кольца, серьги, браслеты, подвески (рис. 7.28), последние иногда имели изображение богини плодородия или ее головы. Только в Телль Аджуле найдено три клада с подобными украшениями.
Глипитика представлена скарабеями и цилиндрическими печатями: для появления первых решающим импульсом была египетская традиция, для вторых - месопотамская, прежде всего в сирийском ее претворении. Производились же те и другие в местных ханаанейских мастерских.
Монументальное искусство Палестины рассматриваемого периода известно пока очень слабо. Найден фактически единственный его памятник - часть каменной стелы, изображавшей человеческую фигуру царя или жреца, сопоставимую с изображениями на цилиндрических печатях и металлическими фигурками. В основном же о характере этого искусства можно судить по находкам в Северной Сирии, где превосходные статуи и рельефы найдены в Эбле, Рас-Шамре, Алалахе.
Со II фазой среднего бронзового века связаны немногочисленные находки в Палестине аккадских клинописных письменных документов. Напомню, что в раннем бронзовом веке здесь можн о было говорить лишь о единичных случайных находках египетских надписей. Теперь широкое распространение аккадского языка приводит к появлению писцов в городах Сирии и самой Палестины. Четыре надписи найдены в Асоре: глиняная табличка с юридическим документом, жреческий текст (надписанная модель печени, используемая для предсказаний), фрагмент месопотамского учебного текста (список мер и весов) и местное западносемитское имя, написанное на глиняной табличке. В Гезере глиняная табличка содержала список имен, а в Хевроне - жертвоприношений. Эти скудные документы свидетельствуют об использовании аккадского языка как официального в данный период. Египетские же иероглифы среди семитского населения Палестины приняты не были.
Иногда употреблялась алфавитная система письма, в Палестине известная как "протоханаанейская", впервые документированная находками в Рас-Шамре в прибрежной полосе Сирии. Дата ее появления дискуссионна и иногда связывается со средним бронзовым веком (более вероятно начало позднего).
О патриархальной традиции Книги Бытия
Последняя ступень рассматриваемой фазы среднего бронзового века (по А. Мазару, этапы В-С - 1800/1750-1550 гг. до Р. X.) отмечена чрезвычайно бурными и многообразными историческими событиями, прежде всего охватившими весь Ближний Восток массовыми передвижениями скотоводческих групп. Последние заметно изменили культурную и этническую ситуацию не только Сиро-Палестинского региона, но и государственных образований Египта и Месопотамии. Достаточно указать на вторжение в Египет в начале XVII в. до Р. X. гиксосов - многоплеменного и многоэтнического, в основном скотоводческого, массива, в котором, безусловно, наряду с прочими (хурритами, хабирами и др.), были представлены и семитские элементы, что документируют, в частности, имена на скарабеях. В целом весь многоликий гиксосский массив имел азиатские корни, и само движение его в Египет не могло миновать Палестину и не втянуть в свой состав часть прежде всего скотоводческого ее населения (Mayani, 1956). В Месопотамии на грани XVII и XVI вв. до Р. X. первая вавилонская династия была пресечена нашествием касситов - очередного объединения скотоводческих в основном племен, продвинувшихся из Загроса. Четырехвековое владычество их в Южной Месопотамии и Сирийской степи было отмечено периодами и определенной стагнации, и дестабилизации (Jaritz, 1958), что вызвало, подобно случаю с гиксосами, заметные передвижения скотоводческих, в том числе и семитоязычных, групп. Все эти события, как и последовавшие за ними вторжения с юга египтян, преследовавших изгнанных гиксосов, и хеттская экспансия с севера, наряду с непрекращающимися внутренними распрями, обусловили особую динамику исторического процесса в Сиро-Палестинском регионе и ряд культурных и этнических трансформаций в его пределах.
Совершенно естественно особое внимание к подобным явлениям и к рассматриваемой фазе среднего бронзового века в целом со стороны крупнейших специалистов по библейской истории и археологии. Пытаясь кореллировать свидетельства библейских текстов и археологических источников, они искали исторические корни ряда постулатов Ветхого Завета. И, быть может, более всего это касалось патриархальной традиции Книги Бытия, ее происхождения, хронологизации, репрезентативности, возможности увязки с конкретной исторической ситуацией и конкретными событиями. Разработка этих вопросов обусловливает "общую концепцию истории Палестины, в рамках которой решается вопрос древнееврейского этногенеза" (Немировский, 1996, с. 4).
Между тем все эти вопросы остро дискуссионны и допускают значительные разночтения, начиная с избрания источниковой базы, анализируемых ситуаций, определения их хронологических позиций и событийного контекста. Я считаю целесообразным ввиду принципиального значения этой проблемы кратко остановиться на основных вариантах ее разработки и прежде всего на датировке событий, давших начало патриархальной традиции. В отдельных случаях это потребует выхода за хронологические рамки среднего бронзового века.
Сразу отмечу, что с наибольшей широтой и убедительностью все аспекты названной проблемы рассмотрены в специальном исследовании А. А. Немировского (1996), с главными концептуальными положениями и оценками которого я полностью солидаризируюсь. Но начну с постулатов, предложенных его предшественниками.
В. Олбрайт не сомневался в реальности событий, которые легли в основу "сказаний о Патриархах" Книги Бытия как эпической традиции. Выше упоминалось, что к таким событиям он относил движение семитоязычных племенных групп во главе с их вождем Авраамом из южномесопотамского Ура на запад в Харран и далее на юг вплоть до Негева. При этом с постоянно свойственной ему осторожностью он подчеркивал невозможность точной датировки миграции Авраама в Сиро-Палестинский регион или Иакова в Египет (Albright, 1961, р. 83). Сугубо предположительно, исходя из общей исторической ситуации, вернее, из представлений о ней ныне уже полувековой давности, он относил первую к XIX, а вторую к XVIII или - скорее - к XVII в. до Р. X., связывая последнюю с гиксосским вторжением в Египет, а по месопотамской линии синхронизации - со старовавилонской эпохой. Предлагая эту гипотезу, исследователь исходил из хронологических показателей каппадокийских табличек, документов Ларсы и Вавилона в Месопотамии и особенно Мари на Среднем Евфрате, а также подчеркивал отсутствие языковых барьеров для западносемитских групп по всей территории "плодородного полумесяца" и тесные политические и культурные связи между Палестиной и Египтом (Там же, с. 204-205). В качестве одного из свидетельств последних приводятся и данные рассмотренной выше уникальной росписи египетской гробницы в Бени Хасане.
Реальность переселения западносемитской группы, включавшей и древних евреев, из Месопотамии в Палестину в старовавилонскую эпоху, к воспоминаниям о котором и восходит патриархальная традиция, признавали и ряд других крупных исследователей умеренно-критического направления (Брайт (J. Bright), Спейзер (Е. A. Speiser) внутри возглавленной В. Олбрайтом "балтиморской школы", А. Парро, Р. де Во и другие, примкнувшие к ним). Все они были археологами и стремились использовать археологические материалы для обоснования этой гипотезы и демонстрации согласованности их со свидетельствами Библии. В этом плане достаточно показательной представляется разработка рассматриваемой проблемы, предложенная К. Кеньон.
Предысторию вопроса Кеньон связывает с массовыми передвижениями в XVIII в. до Р. X. скотоводческих групп, обобщенно именуемых гиксосами. Исследовательница совершенно справедливо постулирует их разноэтничность: среди зафиксированных на скарабеях имен есть безусловно семитские, но много и других. Наиболее четкую группу представляют хурритские имена. Хурриты известны на Среднем Евфрате с начала II тыс. до Р. X., далее они играли значительную роль в судьбах Древнего Востока несколько веков. В XIV в. до Р. X. палестинские вожди с хурритскими именами упоминались в амарн-ской переписке. Наряду с хурритами в источниках II тыс. до Р. X. упоминается еще одна значительная группа - хабиры, которую Кеньон не считает, в отличие от хурритов, одноэтнической, но подчеркивает наличие в ней семитских имен и допускает сопоставление этнонимов Habiru с Hebrew и египетским Apira, хотя и подчеркивает его гипотетичность (Kenyon, 1979, pp. 167-168). Вместе с тем она отмечает соответствие общей ситуации, связанной с вторжениями гиксосов, в состав которых входили и хабиры, повествованиям об Аврааме. Самого его она считает одним из племенных вождей ("солдат удачи"), при нестабильных условиях вторгавшихся в ханаанейские города, а при стабильных - подчинявшихся им и взаимодействующих с ними. "Вполне вероятно, - заключает Кеньон, - что период Патриархов относится к среднему бронзовому веку и что израильтяне были потомками хабиров, пришедших в этот период в Палестину из Сирии". И далее: "При невозможности точного хронологического определения вся специфика периода соответствует библейскому повествованию. Патриархи были кочевниками, двигавшимися по плодородному побережью и жившими в своих шатрах среди ханаанеев, но обособленно, не смешиваясь с ними..." (Kenyon, 1979, р. 177).
При определенной логичности и последовательности этого построения в нем достаточно рельефно проявляются слабые стороны всего рассматриваемого направления: миграция предков евреев из Южной Месопотамии в Палестину, давшая начало патриархальной традиции, принимается за изначальную, не требующую доказательств, истину и далее вписывается в общую ситуацию среднего бронзового века, что и выражено утверждением о "соответствии библейского повествования всей специфике периода" (Ibid.). При этом за пределами внимания исследователей оказываются и длительность существования названной ситуации, и ее географические рамки, и специфика проявления ее в конкретные моменты и в конкретных районах по отношению к конкретным же событиям и человеческим группам. Лишенной фактического обоснования оказалась и датировка времени Патриархов ранневавилонским периодом, тем более, что она создавала, по справедливому замечанию А. А. Немировского (1996, с. 6), "необъяснимый пятисотлетний (вплоть до Исхода в XIII в. до Р. X. - Я. М.) провал в древнееврейских исторических воспоминаниях", который ученые этого направления не слишком убедительно пытались заполнить пребыванием древних евреев в Палестине в составе различных семитских племенных групп, прежде всего хапиру.
Вторую концепцию, связанную с разработкой рассматриваемой проблемы, А. А. Немировский именует умеренно-критической "позднебронзовой". Она представлена трудами С. Гордона, О. Эйссфельдта, И. М. Дьяконова, Г. Форера, относивших переселение из Месопотамии к средневавилонскому периоду - то есть к позднему бронзовому веку. При этом историчным признавалось лишь ядро патриархальной традиции, на отдельные упомянутые ею события это не распространялось. Данные археологии почти не привлекались.
Наконец, третья концепция (или группа близких концепций) альтернативна обеим предшествующим. Ее создатели Дж. ван Сетерс и Т. Л. Томпсон и их последователи (А. Альт, М. Нот, Дж. Миллер, Н. Нааман и др.) отрицают историзм патриархальной традиции вообще и видят в ней позднюю историко-фантастическую компиляцию. А. А. Немировский справедливо определяет ее как гиперкритическую. Естественно, представляющие ее ученые-гиперкритики отрицают и сам факт переселения из Месопотамии. Часть их связывает генезис древнееврейской общности с инфильтрацией различных по происхождению социальных и родовых групп в Палестину с ее окраин. Другая часть (своего рода "автохтонисты") "определяет их (эти группы. - Я. М.) как коренных насельников Палестины, обособившихся от собственных сородичей - ханаанеев в ходе предполагаемой номадизации и последующей реседентаризации" (Немировский, 1996, с. 7). Что касается самой патриархальной традиции, то гиперкритики указывают на фиксацию ее не ранее X в. до Р. X. и сходство отдельных ее элементов с реалиями I тыс. до Р. X. при отсутствии отражения достоверно известных событий II тыс. до Р. X.
А. А. Немировский убедительно опроверг эти заключения. Аналивом значительного числа конкретных примеров он обосновал утверждение, согласно которому "племенной (и вообще архаичный) мир хранит достоверные в своей основе устные предания, касающиеся его истории, веками, если не тысячелетиями", и в случае позднейших модификаций, перегруппировок, насыщения новыми реалиями "ядро каждого из группирующихся сюжетов, как правило, остается неизменным" (Там же). Реалии же I тыс. до Р. X., как и прочие анахронизмы, подстилаются другим, более ранним пластом традиции, этих анахронизмов не содержащим, "таким образом, анахронизмы библейского канона накладываются на содержащуюся в нем же исконную патриархальную традицию, и тем самым не могут дискредитировать последнюю" (Там же, с. 8). Забвение же архаической племенной общностью собственного прошлого трех-, четырехсотлетней давности с подменой его новой искусственной компилятивной версией А. А. Немировский считает "совершенно невозможными: этому противоречат и здравый смысл, и в особенности архаическое отношение к предкам. Таким образом, - заключает он, - нам представляется целесообразным относиться к ядру традиции - то есть к ее исходным сюжетам, очищенным от фольклорных деталей позднейших наслоений и связок, - с предварительным доверием" (Там же).
Всесторонний анализ и глубокое осмысление как текстов Книги Бытия, так и ситуационных реалий Ближнего Востока II тыс. до Р. X. позволили указанному автору решительно отвергнуть подмену гиперкритиками патриархальной традиции общими социологическими реконструкциями с широким привлечением археологических материалов по социально-экономической истории. И здесь увязывание номадизации или реседентаризации коренных насельников Палестины с представлениями их о стране своего происхождения, о своих предках и родственных связях с подменой их совершенно другими, полностью вымышленными, достаточно справедливо и доказательно признано противоречащим здравому смыслу: "...тем самым общая сущность патриархальной традиции (переселение евреев из-за Евфрата) во всяком случае выглядит правдоподобной" (Там же).
Здесь не место для детального разбора системы обоснования автором приведенных положений, фактически опровергающих основные концепции гиперкритиков и восстанавливающих убеждение в историзме ядра патриархальной традиции Книги Бытия и ее репрезентативности как традиции эпической. Совершенно закономерно заключение, согласно которому "мы вправе не просто использовать традицию при исторической реконструкции, но и считать ее приоритетным источником" (Там же, с. 9). Оно положено в основу собственной концепции автора относительно этнической ситуации середины - третьей четверти II тыс. до Р. X. в Сиро-Палестинском регионе и Месопотамии, этнических феноменов этой территории, места среди них древних евреев и судеб их в указанный период. Здесь я ограничусь лишь изложением самых общих положений концепции. Предварительно подчеркну, что все они являются результатом глубокого анализа как Книги Бытия и ряда внебиблейских нарративных источников (с особым вниманием к именам, названиям, прочим языковым показателям и ключевым ветхозаветным мифологемам), так и чисто исторической, событийной стороны рассматриваемой проблемы, наконец, естественно, данных самой патриархальной концепции древнееврейского этнополитогенеза (см. Там же, с. 16).
Прежде всего постулируется выделение древних евреев из западносемитской среды Месопотамии, единственными конкретными представителями которой были аморреи. Последние представлены рядом племенных общностей, в том числе сутиями.
Отдельные показатели - такие, как племенные и клановые названия древних евреев, имена патриархов, данные мифологем, в том числе предание о миграции из Месопотамии - свидетельствуют о выделении древних евреев из сутийско-аморрейской среды. Вместе с тем явных воспоминаний о таком выделении в мифологемах нет. "Очевидно, - пишет Немировский, - этногенез древних евреев был связан с какой-то этнической ломкой, реструктуризацией сутийского мира, приведшей к эрозии старой племенной традиции у образовавшихся при этом новых общностей" (Там же, с. 13).
Подобного рода потрясения в рассматриваемом регионе происходили неоднократно, начиная с глубокой древности, примером чему может служить отселение протоханаанеев от протоарамеев в начале III тыс. до Р. X., с которым связываются корни предания о разрыве между основателем городов Каином и кочевником Шетом - первопредком сутиев. Это еще раз свидетельствует о начале противостояния древних евреев как наследников сутиев ханаанеям уже в сутийско-арамейскую эпоху. За действительную точку отсчета для еврейской этноистории принят "переход" ("эбер") из-за Евфрата, при этом обосновывается признание патриархов Авраама, Исаака и Иакова историческими личностями, связанными с общностью "ибри" (перешедших). Переселение же этой общности к западу чрезвычайно убедительно увязано с крупномасштабной кампанией касситского царя Вавилона Кадашман-Харбе I по изгнанию за пределы Месопотамии всех сутиев-аморреев. Кампания эта датирована началом XIV в. до Р. X., и А. А. Немировский имеет все основания считать, что она имела "тот масштаб и последствия, которые мы ожидали бы для первотолчка древнееврейского этногенеза" (Там же, с. 15). При этом миграция предков евреев из Южной Месопотамии получает как фактическое обоснование, так и конкретный хронологический репер для ее начала на исходной территории - начало XIV в. до Р. X. Датировка дальнейших этапов ее и распространения общности "ибри" в Сиро-Палестинском регионе резко конкретизирована соотнесением указанных событий с расселением арамеев в Сирийской степи в середине XIV в. до Р. X. и верификацией засвидетельствованных патриархальной традицией контактов евреев ("Авраама") с хеттами, власть которых над Палестиной во второй половине XIV в. до Р. X. прочно доказана А. А. Немировским (Там же, с. 5,12,15). Им же подчеркнуто, что датировка основных событий патриархальной эпохи соответствует и заключениям эллинистических и иудейских хронографов. "С нашей точки зрения, - пишет он, - общая историческая доброкачественность патриархальной традиции должна тем самым считаться доказанной" (Там же, с. 16). А если так, то возникновение ядра патриархальной традиции, как и отраженные им события, следует отнести, согласно общей периодизации археологии Палестины, к позднему бронзовому веку, к общей характеристике которого я несколько ниже и перейду. Но предварительно отмечу следующее.
Все приведенные в связи с патриархальной традицией принципиально важные заключения опираются на анализ нарративных источников. Что же касается археологии и отражения ею определенных социально-экономических процессов в Палестине и в смежных с ней регионах, то ее роль в разработке рассматриваемой проблемы до сего времени остается весьма скромной. И здесь следует согласиться с А. А. Немировским, утверждающим, что связывать указанные процессы "с предками позднейших израильтян (и вообще с кем бы то ни было определенным) было бы очевидным произволом..." И далее: "...именно в такой области археология оказывается бессильной, поскольку позволяет идентифицировать носителей массовых процессов в инокультурном окружении, но никак не отдельные малочисленные группы, перемещающиеся без особых потрясений в родственном им этнокультурном пространстве. Между тем таковы и были известные нам передвижения кочевых западных семитов во II тыс. до Р. X., и если древние евреи эпохи патриархов хотя бы отдаленно напоминали свое изображение в Библии, они вообще не могли бы получить специального археологического выражения" (Там же, с. 8-9).
При современном состоянии источниковой базы на это трудно возразить. Можно лишь надеяться, что дальнейшее накопление археологических свидетельств, и не столько социально-экономического, сколько культового, ритуального и обрядового характера сможет изменить эту ситуацию. Хорошо известно, что кочевые общества, попадая в новые регионы, достаточно легко меняют ряд элементов своей материальной культуры под воздействием более развитых аборигенов и в то же время проявляют предельный консерватизм по отношению к культуре духовной и всему, что с ней связано.
Поздний бронзовый век
Конец среднего бронзового века был ознаменован резким усилением египетского давления на Восточное Средиземноморье, в значительной мере обусловленным изгнанием гиксосов и преследованием их на азиатских территориях. Уже тогда это негативно воздействовало на ханаанейскую культуру Палестины, прервало ее расцвет, привело к прекращению жизни в одних городах и заметному сокращению ее активности в других. В еще большей мере это проявилось в позднем бронзовом веке (1550-1200 гг. до Р. X.). Данный период отмечен и прямой экспансией фараонов XVIII и XIX династий в Палестине и доминантой египетских воздействий - административных, экономических, культурных, религиозных - на этот регион. Но еще раз повторю: тотальной культурной смены, подобной коллапсу городов раннего бронзового века, не было: многие города возродились, другие разгрому не подвергались и лишь сократились в размерах, а ханаанейская культура сохранила весьма значительную роль в общем развитии и культурных связях Восточного Средиземноморья.
Вместе с тем при крупнейшем фараоне XVIII династии Тутмосе III (1479-1425 гг. до Р. X.) египетское владычество распространилось на значительную часть Сиро-Палестинского региона, а список 119 ханаанейских городов, объединенные силы которых были разбиты египтянами при Мегиддо, был выбит на стене одного из карнакских храмов. Через Палестину прокатывались египетские армии, направлявшиеся в Сирию и Месопотамию, где они сражались с хурритами и государством Митанни. Фрагмент одной из египетских победных стел найден на западном берегу Тивериадского озера. Особое внимание правителей Египта к Ханаану действительно документируется сотнями писем правителей ханаанейских городов, найденных во дворце знаменитого фараона XVIII династии Аменофиса IV (Эхнатона) (1359-1336 гг. до Р. X.) в его столице Телль эль-Амарне в Среднем Египте. Письма эти, выполненные аккадской клинописью на глиняных табличках, детально освещают отношения городов-государств Палестины с Египтом и общую ситуацию в рассматриваемом регионе. Новые завоевательные кампании в Ханаане были проведены в XIV-XIII вв. до Р. X. фараонами XIX династии Сети I, Рамзесом II и Мернептой и как карательные экспедиции, и как акции, связанные с длительными и крупномасштабными войнами с хеттской державой, охватывавшей в XIV в. до Р. X. Восточную Анатолию и Северную Сирию.
Господство египтян осуществлялось через ряд административных центров, расположенных прежде всего в приморской долине - на основном пути юг - север. Среди них в Палестине должны быть отмечены Газа (резиденция египетского правителя), Яффа, Беф-Шан. Основные элементы ханаанейской структуры автономных городов-государств были сохранены, но, естественно, в рамках верховного египетского владычества. Амарнская переписка позволяет определить значительное число таких городов, среди них: в Палестине - Лахиш, Гезер, Сихем, Мегиддо, Аскалон, Иерусалим, Таанах, Рехов, Шимрон, Пелла, Асор и др.; в Заиорданье - Атароф, Кенаф и Безер, севернее - в Сирии и Ливане - Библ, Тир, Сидон, Бейрут, Арвад, Дамаск, Кадеш, Катна и многие другие. Все города были обложены значительными денежными и натуральными налогами в пользу египетских правителей.
Эта система политической зависимости и экономической эксплуатации, вместе с восстаниями и войнами между городами, обусловливала постепенный упадок ханаанейской культуры. Немалую опасность для нее представляли и активизировавшиеся кочевые и полукочевые группы, в том числе и упоминавшиеся ранее хабиры. Тысячелетнее противостояние между городом и подобными группами обострялось при каждом ослаблении городских систем. Такие обострения неоднократно возникали и в рассматриваемый период, что отмечается и египетскими, и аккадскими документами.
Помимо этих важнейших источников для реконструкции ханаанейской культуры и общей ситуации позднего бронзового века особое значение имеют находки в Угарите (Рас-Шамре) - городе-государстве на сирийском побережье. Поселение, возникшее здесь еще в раннем неолите, достигло наивысшего развития в середине - второй половине II тыс. до Р. X. Язык и культура его населения оригинальны, но родственны ханаанейским и тесно с ним связаны. В ходе многолетних огромных по масштабам раскопок французской экспедиции К. Шеффера здесь были сделаны замечательные открытия (Schaeffer, 1939-1962). Помимо обширных городских кварталов и предельно информативных храмовых и дворцовых комплексов был найден большой архив, содержавший многие тысячи глиняных табличек, причем наряду с аккадской клинописью в нем представлен особый - угаритский язык, также принадлежащий к семитской языковой семье, но выработавший уже свою, и, что особенно важно, алфавитную систему письма. Распространенная сейчас в большинстве языков мира, она встречена здесь впервые. Содержание документов поразительно многообразно и освещает различные аспекты развития общества как самого города, так и сопредельных областей - политический, дипломатический, экономический, культурный. Особую важность имеют религиозные и мифологические тексты, связанные с проблемой корней библейских мифологем и самого языка Ветхого Завета. Алфавитное письмо, содержащее 30 знаков, как и сами литературные памятники Угарита, блестяще исследованы и расшифрованы в числе прочих корифеем исследования древней Палестины В. Олбрайтом, что значительно расширило возможности соотнесения нарративных сведений с археологическими при изучении Ветхого Завета. В этой связи коротко остановлюсь на появлении древнейшей письменности в Палестине.
Олбрайт допускает возможность отдельных пиктографических экспериментов в Палестине и Сирии еще в конце IV тыс. до Р. X., то есть в период формирования наиболее ранней пиктографической письменности в Месопотамии и иероглифического письма в Египте. При этом он имеет в виду несколько десятков оттисков печатей на сосудах из позднеэнеолитического некрополя Библа, справедливо отмечая необходимость предельной осторожности при решении вопроса о связи их с дальнейшим развитием письменности. Во всяком случае, прямого продолжения эти эксперименты не получили.
Лишь в конце III тыс. до Р. X. в том же Библе появляется подлинный шрифт (или шрифты) силлабического (слогового) характера, представленный на фрагменте каменной стелы, бронзовых табличках и базе статуэтки египетского стиля из раскопок основного исследователя Библа французского археолога М. Дюнана (Dunand, 1937-1954). Шрифт охарактеризован как "псевдоиероглифический", возникший под воздействием египетской иероглиграфии, хотя силлабический его характер связан с клинописью. Число его знаков между 126 и 150. В самой Палестине найден лишь один образец такого письма - надпись на стеле из Моава, близкой по времени знаменитой стеле аккадского царя Нарам-Суэна последней четверти III тыс. до Р. X.
Третьим и весьма информативным для рассматриваемой проблемы явился отмеченный выше угаритский клинописный алфавитный шрифт, представленный уже сотнями глиняных табличек, найденных в основном в Рас-Шамре и Минет эль-Бейде в прибрежной Сирии. Известны находки подобных надписей и в Палестине - среди них на глиняной табличке из Вефсамиса XIV в. до Р. X. и на медном ноже того же времени из соседнего Маунт-Табора. Отмечается некоторое отличие палестинских надписей от угаритских, в том числе - написание справа налево. Весьма интересно, что такое же написание имеет и одна табличка из Угарита, хотя стандартом служит написание слева направо. В. Олбрайт допускает появление этого шрифта ранее XIV в. до Р. X., поскольку он успел уже подвергнуться легким изменениям перед использованием в хурритской письменности. Им же подчеркнуты воздействия на процесс сложения первой алфавитной письменности развитых уже традиций аккадской клинописи и египетского письма (Albright, 1960, pp. 187-188).
Вторым палестинским шрифтом, введенным в тот же период, явился линейный алфавитный финикийский шрифт, давший начало большинству поздних письменных систем, как европейских, так и ближневосточных, включая древнееврейскую, сириакскую, арабскую, аморрейскую письменность. Истоки этого шрифта все более удревняются новыми открытиями и могут быть связаны еще со средним бронзовым веком и так называемыми протосинайскими надписями. Начало их расшифровке было положено А. Гардинером, дальнейшие исследования позволили В. Олбрайту обосновать их датировку - середина II тыс. до Р. X. - и принадлежность ханаанейскому диалекту, а следовательно, и непосредственную связь с древнееврейскими эпиграфическими памятниками, относящимися к концу II - началу I тыс. до Р. X. и известными начиная с открытия Ш. Клермон-Ганно знаменитой стелы Меши, царя Моава, третьей четверти IX в. до Р. X. Найденный позже не менее знаменитый Гезерский календарь X в. до Р. X. (школьное упражнение: известняковая табличка с изложением порядка земледельческих операций в течение года) удревнил эпиграфические памятники более чем на столетие.
Перейдем к археологической характеристике позднего бронзового века.
Степень заселенности Палестины в этот период, как и количество крупных городов ее, заметно сократилась. Это коснулось и прибрежной равнины, и долины Беэр-Шевы, и центральных всхолмлений и долины Иордана. Города либо прекращали существование, либо превращались в небольшие крепости или бедные поселения. Крепости в ряде случаев были заняты египетскими гарнизонами. Число земледельческих поселков снижалось, скотоводческих же групп возрастало. Особенно это проявлялось на первой фазе позднего бронзового века, а на второй городская система начала восстанавливаться. Среди наиболее пострадавших в этот период городов - Телль Бейт Мир-сим, Шило, Беф-Цур, Иерихон, Хеврон, Телль Аджуль, Дан и др. Но были и города, продолжавшие развитие на протяжении всего бронзового века - Лахиш (Tuffnell, 1957; Ussishkin, 1977), Ашдод (Dothan, Freedman, 1967; Dothan, 1971), Гезер (Dewer, 1970, 1974), Мегиддо (Lemon, Shipton, 1939), Беф-Шан (Rowe, 1930, 1940), Acop (Yadin, 1975). Основывались и новые сельские поселения в прибрежных районах и долинах. Активизировавшаяся при египетском господстве морская торговля обусловила создание новых портов на средиземноморском побережье (Абу-Хаван, Телль Михал, Телль Нами и др.). Появились поселения и в Заиорданье, где, однако, они доходили лишь до северного побережья Мертвого моря. Длительность существования городов данного периода варьировалась: часть их возникла еще во времена среднего бронзового века, другие были основаны на различных фазах позднего бронзового века. Ряд городов лишился фортификаций, что А. Мазар связывает с распоряжениями египетской администрации, отнюдь не заинтересованной в их строительстве и реконструкции.
О специфике планировки городов позднего бронзового века судить трудно ввиду недостатка фактических данных. В некоторых случаях сохранилась планировка предшествующего периода, изменения же затрагивали отдельные постройки или их группы. Это касалось, однако, в основном Северной Палестины, в Южной же, более близкой к Египту, и разрушения и - в случае восстановления - инновации в планировке более значительны. Они выразились в беспорядочном расположении построек, сменившем прямоугольную планировку, сохранившуюся лишь у старых городов, основанных в среднем бронзовом веке. Важным изменением явилось разделение дворцово-храмовых комплексов, характерных для последнего (рис. 7.29). Теперь дворцы отделились от храмов, что засвидетельствовано в Мегиддо, Лахише, Асоре, в Сирии - в Алалахе.
Постепенная эволюция дворцового комплекса этого периода прослеживается на примере дворца Мегиддо, существовавшего с XVI по XII в. до Р. X. (рис. 7.30). Первоначально - в XVI в. до Р. X. - он имел квадратный план с большим центральным двором, обрамленным помещениями со всех четырех сторон. Дальнейшие пристройки придали ему прямоугольный план, значительно усложнив структуру комплекса и доведя его площадь до 1650 кв. м. К располагавшемуся в центре двору с запада примыкали теперь два приемных зала, а с юга - баня, соединенная и с залами. Лестница вела на второй этаж. Далее с запада был пристроен еще один приемный зал. Разрушенный в конце XIII в. до Р. X. дворец был восстановлен в начале XII в. и вновь увеличен за счет трехчастной пристройки, служившей святилищем или сокровищницей; в ней найдены замечательные пластины из слоновой кости, покрытые сложными резными многофигурными изображениями (May, 1935).
В целом подобный план развивал принципы, выработанные в среднем бронзовом веке. То же следует сказать и о жилых домах (рис. 7.31). При разнообразии размеров и числа помещений основу их плана составляли внутренний прямоугольный двор и ряд обрамлявших его комнат. В особо богатых и административных зданиях засвидетельствованы большие залы с рядами поддерживавших перекрытия деревянных колонн и вторыми этажами (рис. 7.32).
В храмовой архитектуре также сохранялись планы, а в ряде случаев (Асор, Мегиддо и др.) и сами конструкции среднего бронзового века, усложненные в результате достроек и реконструкций (Yadin, 1975). В больших прямоугольных конструкциях серия помещений (до трех) располагалась по длинной оси (рис. 7.33-7.34). В последнем помещении напротив входа находилась алтарная ниша ("святое святых"). В Асоре вход в храм фланкировался фигурами львов (рис. 7.35), вдоль внутренних стен залов был сооружен базальтовый артостат, рельефы на алтаре в главном зале изображали круг с двумя скрещенными спицами - символ бога бури Адада (Ваала), его же, возможно, изображала плохо сохранившаяся статуя божества, стоящего на быке. Подобные храмы и символы известны в Анатолии и Северной Сирии, что свидетельствует о близости культов на значительной территории. Корни же их символики, как и самих храмов, уходят в средний бронзовый век.
В других случаях храмы, сохраняя тот же плановый принцип, по пропорциям залов и даже постройки в целом напоминают "широкие дома" давних периодов (Сихем). Храмы включались теперь в комплекс священного участка (теменоса), состоявшего, помимо основного сооружения, из переднего двора и примыкавших к нему вспомогательных комнат и кладовых. Перед входом в храм сооружался массивный жертвенник и ставился вертикальный камень (и здесь продолжение древней традиции священных камней). Основной исследователь материалов раскопок Сихема Г. Райт (1964) предполагает связь этого камня с текстом Библии, согласно которому Иисус Навин, после обращения со своим завещанием к собранным в Сихем коленам Израилевым, "взял большой камень и положил его там под дубом, который подле святилища Господня. И сказал Иисус всему народу: вот, камень сей будет нам свидетелем: ибо он слышал все слова Господа, которые Он говорил с нами..." (Нав 24:26-27).
А. Мазар характеризует основной тип ханаанейского храма позднего бронзового века как "монументальное симметричное здание с входом через портик в главный зал, "святое святых" располагалось в главном зале напротив входа. В большинстве случаев главный зал был широким, почти квадратным помещением - вытянутую форму имели залы лишь в храмах, сохранившихся со среднего бронзового века, подобно храму Мегиддо. Традиция же "широких комнат" глубоко укоренена в религиозной архитектуре Палестины..." (Mazar, pp. 251-252).
В некоторых случаях ханаанейские архитектурные традиции совмещены с египетскими, проявляющимися прежде всего в оформлении интерьера. Так, в храме Беф-Шана найдены остатки типичных для египетской храмовой архитектуры каменных фриза и капители в виде цветка лотоса, в Лахише - такие же капители, а также специфические формы декоративных колонн и следы полихромной окраски стен. И те и другие не менее типичны для египетской традиции.
Наряду со следующими определенному плану большими храмами в позднем бронзовом веке известны многочисленные ханаанейские святилища и малые храмы со свободной планировкой, не подчиненной единому стереотипу. Внутри одного из таких святилищ в Асоре находились 11 каменных стел, на центральной было рельефное изображение двух молитвенно воздетых рук под символическими луной и полумесяцем (рис. 7.36:1). В этом же святилище найдены сидячая мужская каменная статуя, миниатюрное рельефное изображение льва, каменный стол для жертвоприношений, серебряный скипетр, глиняная маска и другие культовые объекты (рис. 7.36:2). В стелах этого замечательного комплекса А. Мазар видит связующее звено между ханаанейскими культовыми открытыми святилищами среднего бронзового века и подобными религиозными объектами близкого уже периода Единого царства.
Нерегулярную планировку имеют три перекрывших один другой храма, последовательно возведенных в XIII-XII вв. до Р. X. за пределами холма Лахиша, на месте рва среднего бронзового века (рис. 7.37). Все они имели усложненные специальной пристройкой проходы в главный зал с поддерживавшими перекрытие колоннами, "святое святых" на приподнятой платформе у задней стены зала, скамьи и - за внутренней стеной - вспомогательные помещения. Вне храмов найдены ритуальные ямы для вышедших из употребления культовых предметов. Предполагается принадлежность этих храмов особой, сторонней архитектурной традиции.
Наконец, некоторые связанные, скорее всего, с культовой практикой сооружения носят особый, не получивший пока единой интерпретации характер. Таково массивное квадратное здание близ Аммана с квадратным же центральным залом или открытым двором, обрамленным прямоугольными помещениями. Круглый камень в центре двора (или зала) мог быть базой колонны, алтарем или священной стелой. Многочисленные и многообразные изделия, включавшие импортные египетские, минойские и микенские предметы (вазы, каменные сосуды, скарабеи, золотые украшения, цилиндрические печати и пр.), найдены здесь вместе с обожженными человеческими костями, принадлежащими как взрослым, так и детям. Существует ряд интерпретаций этого загадочного памятника, но общепризнанной, повторяю, пока нет. Представляется наиболее вероятным предположение Райта и Кемпбелла о наличии здесь религиозного центра особого племенного объединения Заиорданья, возможно, заметно отличавшегося от ханаанеев.
Во всяком случае, приведенные археологические свидетельства позволяют говорить о весьма значительной роли храмов в жизни населения Палестины позднего бронзового века, о развитии, многообразии и поисковом характере культовой практики и в то же время о нарастании консолидирующих религиозных тенденций, охватывающих значительные территории и многие человеческие группы.
Керамика Палестины позднего бронзового века отмечена возрастающим многообразием, совершенствованием, формированием специфичных локальных и хронологических групп. Это обусловлено как внутренним развитием, сохранением и обогащением (несмотря на перипетии переходного периода) ряда традиций, культурных и технических достижений среднего бронзового века, так и заметной активизацией различных форм связей (прежде всего торговых) ханаанейской Палестины с Сирией, Египтом, Кипром, Балкано-Эгейским регионом. Соответственно в керамике этого периода отражены как разные, достаточно высокоразвитые уже традиции, так и их взаимодействие (рис. 7.38-7.39). Вместе с тем хронологические позиции керамических групп могут устанавливаться и коррелироваться по различным направлениям сличений и по импортам, связанным с различными же хорошо разработанными системами датировок.
Прежде всего отмечу, что среди местной керамики, несмотря на кажущееся огрубение форм, выработанных еще в среднем бронзовом веке (кратеров, горшков, кубков, кувшинов, флаконов и пр.), заметно разнообразнее становится орнаментация. Особенно это касается росписи, в которой при сохранении доминанты геометрических композиций все большее место начинают занимать изобразительные мотивы - зооморфные, а в единичных случаях и антропоморфные. Композиции росписи четко выработаны. Распространены фризы, внутри которых выделены триглифы (вертикальные системы коротких отрезков, зигзага, решеток) и метопы (прямоугольные панели, заполненные изобразительными мотивами, среди которых "древо жизни", фланкированное антилопами, птицы, шествия животных или людей, геометрические фигуры и пр.).
Особую группу составляют бихромные сосуды (рис. 7.38, А). Возникнув в конце среднего бронзового века, группа эта гомогенно развивалась на протяжении XVI и XV вв. до Р. X. Местные технологические приемы, формы орнаментации сочетаются в ней с кипрскими (например, со специфически выполненными изображениями рыб, морских птиц, быков и пр.). И распространена группа более всего в приморской равнине. Специальный анализ глины показал, что определенная часть сосудов группы произведена на Кипре, но специально для Палестины и по ханаанейским образцам, или же - живущими на Кипре эмигрантами из Сиро-Палестинского региона (Mazar, p. 260), что и объясняет эклектизм группы.
С местной традицией связана и еще одна керамическая группа, орнаментация которой выполнена коричневой ("шоколадной") краской по белому фону (рис. 7.38, В). Ее корни тоже уходят в средний бронзовый век.
Резко возрос ранее весьма ограниченный импорт в Палестину собственно кипрской керамики, специфичной и по технологии (ручная лепка), и по формам, и по обработке поверхности, и по орнаментации. Она представлена рядом групп (белоангобированная, монохромная, белая расписная и пр.). Большая часть кипрских сосудов может быть отнесена к столовой посуде и к туалетным флаконам, предназначенным для благовоний и масел (рис. 7.38, D).
В позднем бронзовом веке в Палестине распространяется и импортная микенская керамика из Пелопонеса и с Эгейских островов. Она представлена в основном малыми формами, выполненными на круге быстрого вращения, и отличается особо высоким качеством, изысканностью форм и геометрической расписной орнаментацией.
На редких крупных сосудах известны фризы с изображением колесниц.
Распространение импортной керамики обусловлено активизацией прежде всего морской торговли, которая непосредственно засвидетельствована остатками кораблей этого периода у берегов Турции, ныне найденными подводными археологами. И с этим же связано заметное увеличение числа бронзовых изделий, как импортных, так и отлитых в местных мастерских, но из металла не только собственных палестинских месторождений, но и поступавшего с того же Кипра, который превратился в основной центр добычи меди Восточного Средиземноморья. Репертуар бронзовых изделий заметно возрос. Появились новые, достаточно совершенные формы. Оружие представлено уже мечами как обычными, так и специфической для Древнего Востока серповидной формы, листовидными кинжалами, отлитыми вместе с рукояткой, черешковыми и втульчатыми наконечниками копий и черешковыми вытянутыми наконечниками стрел (рис. 7.40), орудия - топорами, теслами, долотами. Из бронзы и серебра отливались статуэтки, серебро и золото применялось для производства украшений, число которых в этот период ограничено, что А. Мазар связывает с египетским господством и соответствующей эксплуатацией Ханаана.
Специфика периода, выраженная в резком усилении связей со смежными областями и воздействия традиций последних на Ханаан, четко проявилась и в искусстве позднего бронзового века Палестины. Произведения монументального искусства - рельефы львов из Асора и Беф-Шана (рис. 7.41), являясь безусловной принадлежностью ханаанейской культуры, связаны с северосирийскими прототипами среднего бронзового века (из Эблы и Алалаха). То же следует сказать о малой каменной антропоморфной скульптуре (рис. 7.42), некоторые экземпляры которой могут рассматриваться как изображения царей. Второй формой ханаанейского монументального искусства были стелы, изображавшие божества, прежде всего Ваала. Одна из стел, найденных в Заиорданье, имела изображение вождя перед богом, выполненное в египетской традиции.
В отличие от монументальной скульптуры, произведения глиптики достаточно многочисленны. В первую очередь они представлены цилиндрическими печатями. Не менее 400 печатей найдено в Палестине, в Сирии во много раз больше. Первоисточником же их оставалась Месопотамия. В Палестине сирийский стиль печатей был воспринят еще в среднем бронзовом веке и сохранялся в начале позднего, где затем появляются печати с изображениями Ваала и Астарты, и печати так называемого метаннийского стиля (с зооморфными и антропоморфными фигурами, "древом жизни" и пр.), встречаются также импортные кипрские и ассирийские печати, и наконец, весьма многочисленные египетские печати-скарабеи.
Особо должна быть отмечена резьба по слоновой кости, получившая в рассматриваемый период развитие и значительное распространение в Палестине (рис. 7.43-7.44), где она представлена многими сотнями изделий (Мегиддо, Лахиш, Телль эль-Фара (южн.). Среди них пластины, ларцы для туалетных принадлежностей и косметических средств и др. Многие покрыты сложными многофигурными резными и рельефными изображениями людей, львов, лошадей, колесниц, фантастических животных, целыми сценами дворцовых и культовых церемоний, битв, триумфальных процессий, охоты и пр. Е. Кантор выделяет среди них местные формы - собственно ханаанейские или подобные же, но с египетскими или микенскими воздействиями - и импортные - микенские, египетские, хеттские (Kantor, 1956).
В целом этот вид изобразительного искусства демонстрирует как высокое развитие местной традиции, так и активные международные связи, воздействовавшие не только на экономику, но и на духовную жизнь Ханаана, в определенной мере отражавшую, по мнению А. Мазара, космополитический характер развития Палестины в этот период (Mazar, 1990, р. 271).
Ряд статуэток отлит из бронзы. В них видят прежде всего изображения основных богов ханаанейского пантеона - Ваала (представленного вооруженным молодым воином) (рис. 7.45), Эла, сидящего на троне, и Астарты - богини любви и плодородия. Их же фигуры или лица представлены на штампованных золотых и серебряных подвесках, что продолжает традицию предыдущего периода. Статуэтки людей встречаются значительно реже (рис. 7.46). То же следует сказать и о глиняной пластике: большинство ханаанейских статуэток изображают нагую богиню плодородия (рис. 7.47), лишь немногие - смертных женщин на ложе - поза, хорошо известная в египетском искусстве, оказывавшем наиболее значительное влияние на ханаанейское.
Погребальный обряд позднего бронзового века Палестины, как и в более ранние периоды, многообразен. Сохраняется тысячелетний обычай устройства долговременных семейных склепов в естественных или искусственных пещерах, в некоторых из них похоронены останки сотен людей с соответствующим обильным инвентарем. На одних некрополях встречены простые могильные ямы с индивидуальными погребениями, на других - кирпичные камеры, на третьих - каменные наброски. Сохраняется и отмеченный в ряде предшествующих периодов обряд погребения в катакомбах с входными шахтами, к каждой из которых примыкали одна или несколько подземных камер. Известны и каменные мавзолеи с перекрытиями, опиравшимися на консоли, связанные, возможно, с погребениями представителей верхушки общества, тем более, что располагались они в пределах городов, где захоронения в рассматриваемый период совершались очень редко. Особую группу составляют погребения в глиняных антропоидных саркофагах (рис. 7.48), которые, скорее всего, связаны не только с египетской традицией, но и с самими египтянами, входившими в административные органы или воинские подразделения, размещенные в Палестине в период оккупации.
Что касается перечисленных выше прочих вариантов погребальной практики, то многообразие их, как и ранее, обусловлено локальными традициями и изначальной разнородностью воспринявшего ханаанейскую культуру населения Палестины. Следует подчеркнуть поразительную стойкость на протяжении ряда длительных периодов как определенных видов погребальных сооружений и обрядов, так и их сочетаний: естественные пещеры сосуществуют с различными видами искусственных камер, ям, катакомб, индивидуальные захоронения - с коллективными, трупоположения - с вторичными захоронениями разрозненных костей.
Поздний бронзовый век Палестины отмечен поразительным многообразием и динамикой социально-экономических, политических, культурных, религиозных, этнических процессов. Экспансия фараонов XVIII и XIX династий Египта с юга (рис. 7.49) сочеталась с вторжениями хеттов с севера и кочевых скотоводов пустыни с северо-востока при продолжающемся развитии ханаанейских городов-государств и прочих местных семитских образований. Соответственно в духовной и материальной культуре оригинальные ханаанейские традиции взаимодействовали с проявляющимися в самых различных формах - от архитектуры до письменности и духовной жизни - египетскими, сирийскими - прежде всего угаритскими, - месопотамскими, кипрскими, эгейскими воздействиями. Внутреннее развитие населения и его перегруппировки усложнялись миграциями с появлением новых этнических феноменов. К последним следует отнести и распространение в Палестине древних евреев, на много веков определившее дальнейшие судьбы этого уникального региона и давшее начало собственно библейской истории.
ГЛАВА 8. НАЧАЛО ЖЕЛЕЗНОГО ВЕКА
Появление Народов моря
Освоение железа в последней четверти II тыс. до Р. X. было весьма значительным, более того, поворотным явлением в производственной и военной сферах жизни населения Древнего Востока. Естественно, относится это и к Палестине (как и ко всему Сиро-Палестинскому региону), хотя распространение железа произошло здесь отнюдь не одновременно, и нет оснований говорить о лидирующей роли Палестины в этом процессе. Но время появления первых железных изделий - вначале импортных - связано с общими достаточно резкими этнокультурными изменениями в регионе и в значительной мере предваряются ими. При всех перипетиях бронзового века и неоднократно подчеркивавшемся выше наличии в Палестине различных хозяйственных типов и этнических групп система ханаанейских городов-государств и их оригинальная высокоразвитая культура охватывали все основные районы ее, придавая определенное единство их развитию. С концом ханаанейского периода и распадом этого единства четко обозначились заметные и нарастающие различия между региональными группами, число которых возросло с расселением в XIII в. до Р. X. израильских племен и вторжениями с запада и севера Народов моря - прежде всего филистимлян (Brug, 1985). Они определили специфику развития ряда как приморских, так и более отдаленных районов, вплоть до Заиорданья. В других же районах продолжалось развитие сохранившихся ханаанейских групп и их культурных традиций (рис. 8.1). Сохранилось и египетское присутствие в крупных городских центрах, таких как Беф-Шан, Лахиш, Мегиддо, Тел Мор, Тел Сера, Телль эль-Фара. Основной из Них - Беф-Шан, разрушенный в конце XIII в. до Р. X., - был вскоре восстановлен, причем новый храм его, построенный на месте предыдущего, имеет специфические черты египетских планировки и архитектурного декорума, так же как и расположенное близ него здание, служившее резиденцией египетского правителя (рис. 8.2). Очень близки к описанной были и судьбы Мегиддо, Лахиша, Тел Серы: разрушение в конце XIII в. до Р. X., восстановление в начале XII в. до Р. X., египетские элементы в архитектуре, керамике, прочих изделиях, погребальном обряде (включая глиняные антропоморфные саркофаги), наконец, многочисленные египетские надписи, содержавшие имена фараонов XIX и XX династий. Надписи эти явились важнейшими индикаторами при определении хронологической позиции конкретных памятников и общей периодизации железного века Палестины. Среди известных до сего времени версий такой периодизации наиболее разработанными представляются две. Одна предложена В. Олбрайтом (Albright, I960) и Г. Райтом (Wright, 1961), выделяющими три ступени ранней фазы железного века и две поздней. Вторая разработана И. Ахарони и Р. Амираном (Aharoni and Amiran, 1958), постулирующими две ступени ранней фазы и три поздней. Эта версия фактически принята А. Мазаром, уточнившим даты ступеней поздней фазы соответственно основным историческим событиям этого периода - разделению Единого царства и ассирийскому завоеванию. В целом же обе версии охватывают единый период - от 1200 до 586 г. до Р. X. Близки и абсолютные даты фаз: ранняя (I) - 1200-1000/900 гг. до Р. X., поздняя (II) - 100/900-586 гг. до Р. X. Незначительны различия и в датировке ступеней внутри них.
Как уже отмечалось выше, важнейшими историческими событиями I фазы рассматриваемого периода явились вторжения с севера и востока и расселение в Палестине значительных групп израильских племен, а с запада - Народов моря. Появление последних связывается с глубоким кризисом в Эгейско-Анатолийском регионе, коллапсом крито-микенской культуры и активными миграциями - прежде всего морскими, - охватившими целый ряд этнических групп, часть которых есть основания причислять к индоевропейской языковой семье. Уже начиная с XIV в. до Р. X. они упоминаются в египетских источниках, включая амарнскую переписку, то как наемники, то как противники на суше и на море. В XIII-XII вв. до Р. X. войны египтян с Народами моря приняли ожесточенный и затяжной характер. Они отражены целой серией свидетельств, среди которых наиболее выразительны рельефы и надписи времени фараона Рамзеса III (первая половина XII в. до Р. X.), сохранившиеся в Мединет-Абу на Среднем Ниле (Machsman, 1981-1982). Надписи перечисляют наряду с филистимлянами ряд прочих групп Народов моря006 . Рельефы представляют сухопутные (рис. 8.3) и морские (рис. 8.4) сражения их с египтянами. Воины Народов моря изображены в "пернатых" или рогатых шлемах, с кинжалами, длинными мечами, копьями и дротиками, большими круглыми щитами. Они сражались пешими или на колесницах, большие колеса которых имели четыре спицы. За ними следовали тяжелые телеги на сплошных деревянных колесах с семьями воинов и домашним скарбом: следовательно, речь идет здесь о миграциях, а не о временных разбойных нападениях. Корабли же Народов моря имели одну центральную мачту и один парус, нос и корма украшались изображениями птичьих голов. А. Мазар подчеркивает, что иконографические особенности изображений отдельных воинов позволяют связывать последних с Кипром (Mazar, 1990, р. 305).
Различные группы Народов моря упоминаются в египетских источниках как расселившиеся в Египте и в Палестине, где главными их городами названы Аскалон, Ашдод, Газа, Екрон и Геф (Нав 13:3). Предполагается возможность коалиции этих городов. Нет оснований говорить о тотальной культурной смене в городах Палестины, в том числе и в пяти названных. Ряд ханаанейских традиций сохранялся. Но наряду с ними появились существенные инновации. Прежде всего это коснулось керамики. Распространение западных ее типов, документированное уже в предшествующий период кипрскими образцами, приняло массовый характер. Особо специфичны кувшины, кратеры, флаконы, многообразные чаши с замечательной росписью, сочетавшей геометрические мотивы - спираль, ромбы, фестоны, триглифы, "шахматную доску", "селедочную кость", с изобразительными, среди которых доминирует мотив водоплавающих птиц. Многочисленные находки керамики этого типа известны в раннефилистимлянских слоях Ашдода, Екрона, Телль Эйтуна, Телль Квазиля, в некрополе Телль эль-Фары и др. Он обильно представлен на Кипре, но начало его связано с финальным этапом микенской культуры (фазой III С), конец вызвал массовую миграцию как на Кипр, так и на Сиро-Палестинское побережье. Упомянутый же тип керамики, получивший наименование микенского III С 1 Ь, не только был привнесен в эти регионы мигрантами, но и производился ими в местных мастерских. Закономерно предполагать принадлежность мигрантов и на Кипре и в Палестине к единой этнической группе. На Кипре они названы ахейцами, в Палестине - филистимлянами. Заключение о происхождении их из материковой Греции можно считать вполне логичным (Mazar, 1990, р. 307), как и отмеченную выше принадлежность индоевропейской языковой семье (что обосновывается расшифровкой М. Вентрисом "линейного письма В").
Принесенная же мигрантами традиция специфической монохромной керамики (рис. 8.5-8.6) подверглась в Палестине как ханаанейским, так и египетским воздействиям. Результатом этого явилась выработка нового морфологического и орнаментального стиля, представленного бихромной керамикой и получившего наименование филистимлянского. К нему мы вернемся несколько позже. Сейчас же кратко упомянем города, связанные с появлением Народов моря и ранней фазой железного века.
Ашдод - наиболее выразительный пример сложения филистимлянского города, его дальнейшей судьбы. Он возник на руинах ханаанейского города позднего бронзового века и первоначально не был укреплен, хотя уже тогда - в XIII в. до Р. X. отличался густотой застройки и правильной планировкой. Площадь его составляла 8 га. Именно изначальный филистимлянский слой (XIII) дал наибольшее число находок керамики упомянутого микенского типа, а также остатки местного ее производства, сочетавшегося с производством исконной ханаанейской керамики. В слоях XII-XI (XII-XI вв. до Р. X.) город значительно разросся и был укреплен, причем основанием для мощной оборонительной стены послужили остатки фортификаций позднего бронзового века. К концу XI в. до Р. X. площадь города достигла 40 га.
Екрон на изначальной фазе филистимлянского города (первая половина XII в. до Р. X.) занимал около 20 га, и здесь эта фаза (слой VII) отмечена отсутствием укреплений и максимальной насыщенностью керамикой позднемикенского типа. Позднее в слоях VI-IV (середина XII - начало X в. до Р. X.) появились фортификации, общественные здания, мастерские и бихромная керамика (рис. 8.7).
В Аскалоне филистимлянский слой сохранился очень слабо. Отдельные города и открытые поселки пришельцев известны и в других районах Палестины - как в прибрежной долине, так и в Центральном нагорье и долинах рек. Подавляющее их большинство основано на месте ханаанейских городов или египетских крепостей. Лишь в единичных случаях города Народов моря создавались заново (Телль Квазиль).Тяготение их к побережью обусловливалось и самим фактом морских миграций, и военной и торговой активностью мигрантов на морских путях. Особенно это касается раннего этапа рассматриваемого периода и распространения отмеченной выше монохромной микенской керамики типа III С 1 b, практически наличествующей лишь в приморских го-родах, прежде всего в Ашдоде и Екроне. На последующем этапе новый, синкретический, но также в основе своей филистимлянский, стиль бихромной керамики распространяется (хотя и в ограниченном числе изделий) шире, охватив и внутренние районы Палестины вплоть до севера Галилеи (Дан). Четко выраженные реминисценции отмеченных выше микенских форм и орнаментальных мотивов сочетаются здесь со специфически кипрскими бутылями и роговидными формами, а также с несвойственными микенской керамике двуцветной (красной и черной) росписью и воздействиями ханаанейских и египетских (мотив лотоса в орнаментации) традиций. Сменив монохромную микенскую керамику типа III С 1 b, бихромная керамика существовала до конца XI в. до Р. X. и даже далее наряду с местными ханаанейскими формами. Допускается возможность производства сосудов обеих групп в одних мастерских (Mazar, 1990, р. 317).
Синкретизм культуры, восприятие западными мигрантами городского образа жизни, быстрое восприятие ими принципов планировки, фортификационного строительства, как и создания дворцов, храмов и жилых комплексов, свидетельствуют о давнем знакомстве их с этими принципами, что подтверждает гипотезу о балканском их происхождении.
Особо интересен филистимлянский культовый центр, открытый в Телль Квазиле (рис. 8.8) и остающийся до сего времени единственным комплексом такого рода. Здесь были вскрыты остатки трех последовательных храмов (рис. 8.9). Древнейший (слой XII) представлял собой кирпичную квадратную конструкцию размерами 6,4x6,6 м с входом с востока, одним залом с подиумом, статуей божества напротив входа и скамьями вдоль стен. В примыкавшем к нему дворе отмечено скопление золы и костей жертвенных животных.
В слое XI остатки этого храма были перекрыты каменной, несколько большей постройкой с входом в северо-восточном углу, также со скамьями и с выделенной в противоположном входу углу комнатой. С запада к храму примыкало небольшое дополнительное святилище. Такие внутренние святилища не характерны для ханаанейских храмов, но известны в Эгейе и на Кипре. Очевидно, в конце периода функционирования этого храма в прилегающем к нему дворе была выкопана специальная яма и в ней погребены ритуальные предметы, многочисленные сосуды и кости жертвенных животных. В следующий период (слой X) (рис. 8.10) храм подвергся коренной перестройке: к нему было пристроено еще одно - входное - помещение с дверью с северной стороны. Уже из него - с востока - был проход в основной зал, перекрытия которого опирались на две деревянные колонны с каменными базами, вдоль стен располагались скамьи, в западной части была сооружена платформа, а за ней - сокровищница. Примыкавший к храму двор был огражден каменной стеной. Внутри него находился квадратный алтарь. Продолжало функционировать и созданное еще в предшествующий период небольшое святилище за западной стеной храма, к нему был теперь пристроен отдельный двор (рис. 8.9; 8.11). Здесь показательно сохранение единого священного участка (теменоса) на протяжении нескольких периодов развития города (хотя общая их длительность, как полагает А. Мазар, не превышала 150 лет).
Мы уже встречались с такой традицией в ряде пунктов, прежде всего в Лахише. С другой стороны, планы храмов заметно менялись, что для ханаанейского храмового строительства не характерно. Да и сами эти планы достаточно своеобразны и не могут считаться репликой последнего, хотя и отражают безусловные его влияния наряду с наличием определенных черт эгейской и кипрской архитектуры XIII-XII вв. до Р. X. (Mazar, 1990, р. 323). Впрочем, ныне справедливо подчеркивается определенная общность в храмовой архитектуре ряда регионов Восточного Средиземноморья в период заката микенской культуры и восточных миграций Народов моря (Ibid.).
С безусловными микенскими традициями связываются и немногочисленные образцы филистимлянской культовой глиняной пластики. Она представлена как резко стилизованными изображениями сидящей женщины (рис. 8.12:1) (скорее всего - богини), так и реалистическими фигурками скорбящей женщины с поднятыми руками (рис. 8.12:2). Такие фигурки, возможно, являлись декорумом больших сосудов, использовавшихся при погребальных церемониях. К культовым объектам должны быть отнесены и достаточно многочисленные ритуальные сосуды (часто для возлияний), в отдельных случаях и антропоморфные, подобно найденному в Квазиле флакону в виде женской фигуры, через груди которой производилось возлияние (рис. 8.13). У других сосудов носики оформлены в виде животных, плодов, горшков. Известны миски, украшенные головами водоплавающих птиц, подобно кораблям Народов моря с рельефа из Мединет-Абу (рис. 8.14). Найдены глиняные плитки, имитировавшие фасад храма и украшенные изображениями божеств в рельефе, глиняные же антропо- и зооморфные маски, использовавшиеся жрецами при ритуальных акциях, большие "трубящие" раковины для звукового сопровождения культовых действ и, наконец, самые различные жертвенные приношения - драгоценности, изделия из металлов, слоновой кости, алабастра, множество глиняных сосудов. И здесь микенские и кипрские традиции сочетаются с ханаанейскими и египетскими. Единичные находки нерасшифрованных надписей на каменных печатях позволяют предположить использование филистимлянами письменной системы эгейского круга. Сами печати - конические и пирамидальные с изображениями человека и животных, в двух случаях при людях были музыкальные инструменты, подобные арфе.
Погребальные памятники филистимлян в Асоре, Телль эль-Фаре, Телль Эйтуне и прочих Народов моря в Тел Зероре, Беф-Шане и др. свидетельствуют о большом многообразии соответствующих обрядов и сооружений даже в пределах единого некрополя. Так на большом кладбище Асора найдены обычные могилы, прямоугольные цисты и погребения в объемных кувшинах с отбитым горлом, совмещенных попарно и образующих гроб. Есть и признаки кремации.
В Телль эль-Фаре (южн.) встречены катакомбы наряду с простыми ямами: возможно, они сооружались для представителей общественной верхушки. Наконец, глиняные антропоидные саркофаги, в том числе так называемого гротескного стиля, в ограниченном числе представленные в ряде некрополей, связываются прежде всего с филистимлянскими наемниками, служившими в египетских войсках и воспринявшими соответствующие обрядовые особенности (Mazar, 1990, р. 327).
В целом нашествие Народов моря не привело к решительной смене населения и культуры Палестины в последней четверти II тыс. до Р. X. Но оно обусловило установление политического господства пришельцев в ряде городов, достаточно длительный процесс взаимодействия с сохранившимися ханаанейскими группами и выработку ряда эклектических феноменов в материальной культуре, подобной бихромной и сменившей ее в конце XI в. до Р. X. краснолощеной керамике. Самостоятельность и некоторая культурная специфика филистимлянских городов сохранились и в первой половине I тыс. до Р. X.
Распространение и консолидация израильских групп в Палестине
События, которыми ознаменованы последние три века II тыс. до Р. X. в Палестине, чрезвычайно сложны и многогранны. Столь же сложны, а в ряде случаев недостаточны или предельно дискуссионны и археологические их свидетельства. Уже рассмотренное появление Народов моря сочеталось, с одной стороны, с продолжением развития коренного ханаанейского населения и его сложившихся культурных традиций, с другой - с вторжениями и расселением израильских племен.
"В этот период - в основном между 1200 и 1000 гг. до Р. X., - пишет К. Кеньон, - Палестина была разделена на три отнюдь не стабильных сферы влияния: филистимлянскую, сохранившихся мощных ханаанейских городов, противостоявших как филистимлянскому, так и израильскому давлению, и израильских племен, прочно обосновавшихся и сплотившихся в значительные группы" (Kenyon, 1979, р. 225). Динамичное взаимодействие этих групп, осложненное египетскими влияниями (при сохранении и самого египетского присутствия), резко затрудняет интерпретацию археологических свидетельств. Границы конкретных культурных феноменов быстро менялись, города переходили из рук в руки, разрушались и восстанавливались, вопросы о виновниках и датах этих событий далеко не всегда могут быть решены однозначно. И столь же неоднозначны опыты установления соответствий между археологическими и письменными - прежде всего библейскими - свидетельствами. Но необходимость таких опытов и значение их сомнению не подлежат.
Здесь требуется особое внимание к конкретным слоям городов и поселков, верификации признаков их разрушений, к обоснованию времени последних, доказательствам их одновременности или разновременности. Согласно проведенным до сего времени подобным исследованиям, в одних случаях археологические свидетельства противоречат библейским повествованиям - например, о разгроме Арада (Числ 21:3; 33:40), победе израильтян над аморреями в Трансиордании (Числ 21:21-32), над ханаанеянами у Гая (Нав 7:2; 8), Хеврона, Иармуфа (Нав 10:5) и пр., в других - подтверждают их (взятие Лахиша, Асора, Вефиля, возможно, Иерихона), хотя и с существенными археологическими коррекциями, не позволяющими говорить о едином сокрушительном вторжении. Гораздо реальнее затяжная серия региональных войн против конкретных ханаанейских городов. Эти локальные столкновения израильтян с ханаанеянами преобразованы в повествовании Иисуса Навина в версию единого нашествия, отразившую сложный процесс, в ходе которого ряд ослабленных трехсотлетним египетским господством ханаанейских городов перешел под господство новой, хотя и родственной им, израильской этнической группы.
Представления о древнейших израильских поселениях Палестины еще недавно были весьма ограниченными. Говоря о собственно израильских памятниках времени Судей, В. Олбрайт подчеркивает, что их постройки "поражают крайней примитивностью и отсутствием культурной изощренности, характерной для XII - начала XI в. до Р. X. Контраст между искусно заложенными фундаментами и дренажными системами ханаанейских городов и сменившими их скоплениями камней (особенно в Вефиле), трудно переоценить" (Albright, 1960, р. 12). К. Кеньон, полностью с этим соглашаясь, видит причины такой информационной лакуны и очевидного культурного спада как в скудости археологических свидетельств, так и в общей культурной ограниченности самих израильских групп. Кроме того, она подчеркивает, что значительная часть заселенной последними территории представляла собой нагорья, где основным строительным материалом был камень. Поэтому стены обветшавших построек предпочитали разбирать, а камень переиспользовать для следующего строительного этапа, на котором основания стен сохранялись. А следовательно, не только планы, но и уровни построек изменялись очень мало, что резко лимитировало возможности стратиграфических наблюдений в отличие от фиксации последовательно наслаивавшихся развалов кирпичных сооружений речных долин (Kenyon, 1979, р. 230).
Однако интенсивные и целенаправленные обследования сплошных территорий, проведенные в последние десятилетия, позволили открыть сотни небольших поселков, что определило места основной концентрации израильских групп в различных районах Палестины, начиная с Верхней Галилеи, и далее в Нижней Галилее, Центральном нагорье, районе Мертвого моря, Негеве, Заиорданье (Mazar, 1990, pp. 335-337). Сосуществуя с городами - ханаанейскими, филистимлянскими, захваченными самими израильтянами, они знаменовали новую систему заселения региона с адаптацией полукочевников в условия развитых городов и этнической "чересполосицей", впрочем, характерной для Палестины и в предшествовавшие периоды, но ныне принявшей весьма резкие формы и обусловившей многочисленные столкновения, а иногда и затяжные войны. "Существуют различные оценки, - пишет А. Мазар, - литературного повествования о израильском завоевании в Книге Иисуса Навина 1:11. Некоторые считают, что оно отражает реальную военную кампанию, возглавленную Иисусом Навином (И. Кауфманн, Й. Ядин и др.), другие рассматривают его как чисто литературное творение, причем созданное в значительно более поздний период. Тем не менее даже эта последняя точка зрения не исключает возможности отражения в рассказах отдельных исторических событий, имевших место в процессе израильского расселения" (Mazar, 1990, р. 331).
Очевидно, если завоевание коснулось лишь определенной части ханаанейских городов, то оно в то же время отнюдь не может считаться единственной формой расселения израильских групп в Палестине. В ряде случаев поселки - то единичные, то небольшими скоплениями, появляются в нагорьях и засушливых долинах, ранее почти не заселенных. Примером тому могут служить пусть немногочисленные поселения в Хевронском нагорье и в Сефиле Иудеи, развившиеся позднее в города (Хеврон, Беф-Цур, Телль Бейт Мирсим), или лишь сезонные. Близкие картины в полузасушливых долинах Арада и Беэр-Шевы, где возникали такие поселения, как Тел Масос, Тел Ездар, Беэр-Шева. Особенно развился Арад; концентрация в нем населения обусловлена наличием водных источников и расположением на путях из районов Заиорданья и Вади Араба в приморскую равнину, что отражено синкретическим характером культуры памятника. В Беэр-Шеве прослежено постепенное развитие на протяжении XI в. до Р. X. от примитивного лагеря с легкими жилищами (палатками?), ямами-хранилищами и цистернами для воды до небольшого стационарного поселка, связанного, возможно, с сыновьями пророка Самуила (1 Цар 8:3).
В X в. до Р. X. активный процесс заселения отмечен на нагорье Негева, значительное число небольших поселков появляется и в незаселенных ранее районах Заиорданья. В целом на основании археологических свидетельств предполагается, что процесс заселения Палестины израильскими группами начиная с раннего XII в. до Р. X. охватил Центральное нагорье, далее ряд районов Заиорданья и Северного Негева, тогда как в Галилее он фиксируется в основном в XI в. до Р. X. Допускается независимое заселение различных районов самостоятельными племенными группами полукочевых скотоводов, частично местными, частично продвинувшимися из прилегающих к Палестине пустынных территорий.
В конце XI в. до Р. X. многие поселки были оставлены. Некоторые более не возродились (Силом, Гай, Тел Масос и др.), другие же (Беф-Цур, Хеврон, Телль Бейт Мирсим, Дан, Асор, Телль эн-Насбех) были восстановлены и расцвели в последующий период Единого царства. Подобные изменения были связаны с концентрацией населения в формирующихся в этот период израильских городах. Что касается рассматриваемого раннего периода, то в большинстве его поселений отсутствовали фортификации, хотя определенное оборонительное значение могла иметь встреченная в отдельных случаях (Силом) линия стен внешнего ряда расположенных по кругу домов. Вообще же круглые или овальные планы характерны для израильских поселений этого периода, причем в ряде случаев центральные их участки оставались свободными от застройки (Тел Масос, Тел Ездар, Беэр-Шева, Гай и др.). Эти свободные площади предназначались, скорее всего, для загона скота и размещения больших зернохранилищ. Окружавшие же их десятки помещений, раздельных или сочлененных и составлявших многокомнатные блоки, тяготели к периферии. Такую схему рассматривают как реминисценцию лагерей полукочевников-бедуинов (Mazar, 1990, р. 338).
На раннем этапе лишь Гилох имел оборонительную стену, состоявшую из отдельных сегментов и охватывавшую часть большого поселка (рис. 8.15). Кроме того, вне укрепленной части найдено основание отдельно стоящей массивной боевой башни: подобный вид фортификационных сооружений до этого не встречался. Специфичны и внутренние каменные стены, разделяющие поселение на ряд крупных участков, в которых тоже можно видеть загоны с примыкающими к ним домами. Это еще одно подтверждение реминисценций скотоводческих традиций.
Для планов домов рассматриваемого периода характерна группировка помещений по сторонам прямоугольных дворов, разделенных рядами колонн из грубо обработанных камней. Такие ряды колонн известны уже в позднем бронзовом веке, но тогда, особенно в жилых домах, они были крайне редки, теперь же получают широкое распространение во всех районах Палестины, включая израильские, ханаанейские и филистимлянские. Вырабатываются стереотипы четырехкомнатных и трехкомнатных домов (двор, параллельное ему помещение с поддерживающими перекрытие колоннами и комнатами позади него). Можно согласиться с А. Мазаром, считающим эти стереотипы специфичными для данного периода и воспринятыми с теми или иными вариациями всеми указанными этническими группами. Столь же вероятно его предположение о корнях этой традиции в жилой архитектуре позднего бронзового века Южного Ханаана.
В Тел Масосе дома указанных типов составляют ряд кварталов северной части поселения (рис. 8.16-8.17). В южной же открыты дома иных планов, связанных, возможно, с египетскими и ханаанейскими традициями предшествующего периода. В конце периода - в XI в. до Р. X. начинают вырабатываться и собственные формы фортификационной архитектуры. Здесь характерны квадратные крепости с "казематными стенами" (двойные стены с длинными узкими помещениями между ними, часть помещений замурована камнями и землей, другие служили кладовыми) толщиной от 1,5 до 4,5 м.
Отмеченная выше башня из необработанных камней в Гилохе предваряет распространение таких боевых конструкций в конце периода, когда Книгой Судей они упоминаются в Сихеме (Суд 9:46-49), Пенуэле (Суд 8:17) и Тебезе (Суд 9:50-52). В небольшом, заметно отличающемся от этих городов Гилохе наличие башни может связываться с тем, что поселение это контролировало Рефаимскую долину, идущую от Вифлеема к Иерусалиму и находившуюся под угрозой иевусейского Иерусалима, завоеванного лишь при Давиде.
Найденные в ранних израильских городах и поселках хозяйственные сооружения, такие как цистерны и зернохранилища, продолжали традицию, выработанную в Ханаане еще в среднем бронзовом веке. Развитие земледелия, явившееся одной из основных форм адаптации израильтян в условиях занятых территорий, документировано свидетельствами крупных зерновых запасов и создания специальных террас на склонах с их расчисткой, сопровождавшейся сведением лесов.
Для керамики раннего периода железного века характерно заметное обеднение репертуара форм, ограниченного теперь сугубо бытовыми сосудами, прежде всего большими пифосами для воды, меньшими кувшинами для вина или масла, кухонными горшками и незначительным числом прочих форм (рис. 8.18). Орнаментация редка и выполнена лишь резцом и штампом. Комплекс Виделом резко отличается от ханаанейской и филистимлянской керамики прибрежной долины. Представляется, что вначале собственно керамической традиции у израильских групп не было и они заимствовали необходимую керамику у ханаанеян, далее стали производить очень ограниченное число форм, также используя ханаанейские прототипы. Соответственно в смежных с прибрежной равниной районах керамический репертуар несколько разнообразнее.
Сведения о культовой практике израильтян этого периода скудны. Даже на местах, где библейские тексты отмечают наличие святилищ или алтарей, остатки их либо не сохранились, либо представлены достаточно неопределенными находками. Так центральная часть Силома, где после завоевания Ханаана была поставлена скиния завета (Нав 18:1), разрушена эрозией и поздней застройкой. Но здесь засвидетельствовано существование святилища начиная с позднего бронзового века, связанного, скорее всего, с полукочевыми скотоводами, поскольку следов оседлого поселения того периода на холме не обнаружено. А. Мазар предполагает, что эта традиция могла обусловить избрание Силома как религиозного центра израильтян периода Судей. Им же рассмотрен дискуссионный вопрос об остатках необычных конструкций со следами возможных жертвоприношений на горе Гевал. Автор этих раскопок Зертал (A. Zertal) идентифицировал сооружения как алтарь, воздвигнутый Иисусом Навином и упоминаемый в Ветхом Завете (Нав 8:30-32) (рис. 8.19), что вызвало серьезные возражения. Допуская ошибки в деталях интерпретации сложного памятника, А. Мазар склоняется к признанию его изначально культового характера и связи с библейской традицией (Mazar, 1990, р. 348).
В центре района израильских поселений на Самарийских холмах найдено открытое культовое место в виде кольца из камней около 20 м диаметром (Mazar, 1990, р. 350). Центр свободен и предназначен, возможно, для священного древа. У восточного края кольца крупный "стоячий камень" ("massebah"), против него - мощеная площадка для жертвоприношений. На ней уникальная находка - бронзовая статуэтка длиной 18 см, бык (рис. 8.20) - может быть, реминисценция золотого тельца, упоминаемого в Библии в связи с Исходом и храмами, воздвигнутыми в Вефиле и Дане (Исх 32:1-35, 3 Цар 12:23-33) (Mazar, 1990, р. 351). В ханаанейской религии бык был связан с символом Ваала - бога бури, который иногда изображался стоящим на спине быка. Возможно, у северных израильских племен бык рассматривался либо как символ, либо как пьедестал бога Израиля (функционально близко керубам Иерусалимского храма). Статуэтки быка известны в ханаанейской культуре (в Асоре и Угарите), скорее всего, и упомянутый экземпляр отлит в ханаанейской мастерской, но использовался израильтянами северных Самарийских холмов. То же можно сказать о бронзовой статуэтке сидящей богини ханаанейского типа, найденной на ритуальной площадке XI в. до Р. X. в Асоре (Ibid., p. 352).
Этническая идентификация конкретных групп населения и вопросы участия их в сложении израильского этноса требуют предельной осторожности, особенно при использовании археологических источников. Для конкретных городов может учитываться согласованность их археологических показателей с библейской письменной традицией (например, городов Силом, Мицпа, Дан, Беэр-Шева и др.), для различных же поселенческих систем (включая и городские) этническая идентификация много сложнее: имея близкую материальную культуру, они могли принадлежать различным этническим группам. При сближении последних в основных районах, отмеченных позднейшей библейской традицией как израильские, ко всем этим группам стало применяться такое же обобщающее обозначение, покрывающее как жителей больших городов, так и небольшие общины земледельцев и пастухов. Это правильно подчеркивается А. Мазаром. В этой связи он отмечает гипотезу, согласно которой одним из компонентов процесса создания израильского этноса явились потомки местного городского населения среднего бронзового века, вынужденные перейти к полукочевому скотоводству в позднем бронзовом веке и начавшие возвращаться к оседлости в железном веке. Сторонники подобных своего рода автохтонных гипотез древнееврейского этногенеза связывали с этим процессом и известную по нарративным (в том числе египетским) источникам общность хапиру, "полиэтничных по своей природе" (Немировский, 1996, с. 12). Сам А. Мазар упоминает эти гипотезы достаточно осторожно, подчеркивая невозможность доказать связь указанных групп с основным ядром процесса, с традицией библейских повествований и появлением ягвизма.
Мы же уже касались их в связи с проблемой возникновения патриархальной традиции, полностью согласившись с разработкой ее А. А. Немировским, в том числе и с его доказательствами историчности миграции предков древних евреев в Палестину из Южной Месопотамии. Скорее всего, здесь следует предполагать движение крупного племенного союза (или племенных союзов), находившегося на стадии развития, именуемой ныне "вождеством". Такая миграция отнюдь не была явлением экстраординарным для Ближнего Востока, а для II тыс. до Р. X. в особенности. Авраам, Исаак и Иаков, которых, как уже отмечалось выше, А. А. Немировский считает реально существовавшими личностями (Там же, с. 14), и являлись вождями (Патриархами) племенных объединений как в период миграций, так и в период расселения древних евреев в Палестине, где они вступили и в конфронтацию, и в определенное взаимодействие с ханаанеянами и филистимлянами. Яркие описания этих событий даны в Ветхом Завете, прежде всего в Книге Иисуса Навина, Книге Судей, а далее и в 1-й Книге Царств. О конфронтации и общем характере израильского завоевания мы уже кратко писали выше. Что же касается взаимодействия, то оно, безусловно, сыграло весьма существенную роль и в консолидации израильтян, и прежде всего в процессе их культурного развития на догосударственной ступени (период Судей).
Первостепенным источником культурных воздействий являлась здесь ханаанейская культура. Она продолжала развиваться в Приморской равнине под филистимлянским контролем, причем и сами филистимляне достаточно многое из нее заимствовали. Представлена она и в двух районах Северной Палестины: в долине Изреель - вплоть до Беф-Шана на востоке, и в долине Акра - к северу от горы Кармел. В первом это документируется материалами Мегиддо и Беф-Шана, восстановленных в XI в. до Р. X. Специфическая ветвь ханаанейской культуры развилась на Финикийском побережье в особый феномен финикийской культуры (финикийцы - греческий термин для обозначения потомков ханаанеян в Тире и Сидоне). В долине Акра исследованы ранние финикийские города Ахзив, Телль Кейсан, Телль Абу Хавам и др. В ряде случаев можно говорить о взаимодействии ханаанейских и филистимлянских (ахейских) традиций с определенным взаимным обогащением. И, естественно, распространение в Палестине израильтян отнюдь не сводилось к их непрестанным войнам с этими этническими группами. Воздействие великой ханаанейской культуры на социальные структуры, экономику и особенно культуру древних евреев безусловно и многосторонне. Достаточно привести лишь несколько примеров.
Ханаанейские города-государства, подчиненные и в ряде случаев восстановленные израильтянами (Мегиддо, Сихем, Апек, Гезер, Иерусалим и др.), явились значительным импульсом для адаптации последних в условиях городских систем, а далее и для их собственного городского строительства. При этом широко использовались (пусть с определенными модификациями) исконные ханаанейские архитектурные каноны как в планировке и фортификационных системах, так и в планах, строительных приемах и деталях конкретных комплексов, прежде всего храмов (ведь даже легендарный храм Соломона в плане своем повторял стереотип, выработанный в конце среднего бронзового века, скорее всего, предками ханаанеян).
Керамики мы уже касались выше - ныне лишь повторим, что как техника ее формовки (появление гончарного круга быстрого вращения), так и основной репертуар форм, приемов, техники и сюжетов орнаментации в железном веке I-II сохраняли целый ряд традиций, выработанных ханаанеянами и обогащенных египетскими и филистимлянскими привнесениями.
Следующим важнейшим феноменом ханаанейской культуры (а в определенной мере и культур Народов моря - прежде всего филистимлян), решительно воздействовавшим на пришельцев - израильтян, были металлургия и металлообработка. В XII-XI вв. до Р. X., несмотря на появление железа, бронза сохраняла абсолютное господство в сфере производства оружия, орудий, металлических сосудов, украшений. А. Мазар подчеркивает, что как и в позднем бронзовом веке, так и на ранней фазе железного века бронзолитейные мастерские были широко распространены по всей Палестине (Дан, Телль Харашим в Верхней Галилее, южнее Телль Дейр Алла, Телль Квазиль, Вефса-мис, Тел Мор, Тел Масос). Продолжали функционировать медные рудники Тимны и Пунона, наряду с которыми сырье поступало с Кипра, определенную часть его давала и переплавка пришедших в негодность медных и бронзовых изделий (Mazar, 1990, р. 359). При этом бронзовые объекты в основном сохраняют формы, выработанные ханаанейскими литейщиками в позднем бронзовом веке. Даже ритуальные статуэтки, подобные сидящей богине из Асора и упоминавшемуся быку с Самарийских холмов, выполнены в ханаанейской традиции. В этом же плане должно быть отмечено и воздействие западных - кипрских и эгейских форм, связанное, очевидно, с Народами моря. Здесь А. Мазар отмечает предметы вооружения, найденные в ранних слоях железного века Мегиддо, Телль Квазиля, Тел Зерора, Ахзива, Телль эс-Сайдийе, а среди них такие характерные формы, как двойные топоры (лабрисы), клевцы, вытянутые втульчатые копья и бронзовые мечи эгейских типов с синхронными кипрскими параллелями. И все же, несмотря на прочность, развитость и многообразие традиций металлургии бронзы, не позднее XII в. до Р. X. появилось железо. Гомер назвал его "многотрудным металлом": ведь плавится оно при практически недостижимой тогда температуре 1529°С, поэтому вначале его и не плавили, а расковывали полученную в сыродутных печах размягченную крицу. На Ближнем Востоке железо, особенно метеоритное, знали издавна и считали металлом драгоценным, используя его в единичных случаях для производства украшений. В Месопотамии известна находка кинжала III тыс. до Р. X. с золотым клинком и железной рукояткой. И в XII-XI вв. до Р. X., на ранней фазе железного века Палестины, железо оставалось металлом редким и дорогим. Полагают, что переход к нему от бронзы был в известной мере обусловлен трудностями в получении меди и олова, усугубившимися в результате распада сложившейся в позднем бронзовом веке Восточного Средиземноморья системы международных связей (Ibid.). И использовалось железо в Палестине вначале для производства браслетов, серег и подвесок, и лишь очень редко - для оружия. Древнейшим же крупным железным орудием, свидетельствующим о выработке достаточно высокой технологии, явился клевец из слоя XI в. до Р. X. крепости Хар Адир (рис. 8.21). "Технологическая революция, - заключает А. Мазар, - открыла дорогу распространению железа" (Ibid., p. 361).
Во всяком случае, концентрация в Палестине развитых и многообразных металлургических традиций стала значительнейшим фактором общего развития всех групп ее населения, как местных, так и пришлых. Сравнительно быстрое наращивание военной мощи израильтян - прямое тому свидетельство.
И еще об одной стороне культурного развития Палестины начала железного века, связанной с давними ханаанейскими импульсами - об искусстве. Предварительно подчеркну, что для ряда культурных очагов Восточного Средиземноморья - Египта, хеттской державы, микенского мира - XII-XI вв. до Р. X. отмечены известным упадком искусства, их именуют даже "темным периодом" (Ibid.). В какой-то мере коснулось это и Палестины. Но возникшая в позднем бронзовом веке ханаанейская традиция художественной резьбы по слоновой кости продолжала развиваться и в этот период, достигнув поразительного совершенства. Обогащенная новыми мотивами и сюжетами, привнесенными в нее Народами моря, она была воспринята израильтянами и финикийцами, особенно при производстве культовых изделий - ларцов, символов, плакеток и т.п.
И наконец - такой важнейший фактор культурного развития, как письменность. Отмечая крайне ограниченное число найденных до сего времени древнееврейских надписей, относящихся к рассматриваемому периоду, А. Мазар тем не менее справедливо подчеркивает их значение для представлений о развитии алфавитного письма в начале железного века (Ibid.). Им рассматриваются следующие конкретные памятники.
Остракон с резной надписью из Избет Сартаха- скорее всего, детское упражнение, в одной из строк которого перечислены буквы алфавита (с некоторыми упущениями и ошибками), в других представлены невразумительные комбинации знаков.
Печать с надписью "Принадлежащее Абе", выполненной, как и предыдущая надпись, алфавитным шрифтом этого периода, найденная также в Филистии, близ Екрона. Две последние находки свидетельствуют о том, что ханаанейская алфавитная система использовалась в Филистии наряду с нерасшифрованной до сего времени линейной филистимлянской системой, известной по печатям из Ашдода.
Пять надписанных наконечников стрел, обнаруженных близ Вифлеема и являющихся важнейшими памятниками письменности XI в. до Р. X. Имя владельца безусловно ханаанейское (Ben Anat), известное по одному из "младших" Судей (Суд 3:31), прочие имена (Abd) и особенно титулы (I b't - "львица") А. Мазар предположительно сопоставляет с наемными лучниками Давида до восшествия его на престол, также именовавшимися "львами". Все же эти немногочисленные памятники свидетельствуют о восприятии израильтянами данного периода алфавитного письма и безусловной роли ханаанеян в этом процессе.
В целом результаты рассмотренного взаимодействия немало способствовали как культурному, так и социально-экономическому развитию израильских групп, обусловившему переход от "вождества" к формированию государственности.
|
