|
К оглавлению
Глава II
История Востока
МОНГОЛЬСКИЙ ПОРЯДОК
Хотя вы получили Поднебесную, сидя на коне,
но нельзя, сидя на коне, управлять ею.
Елюй Чу-цай.
Н езадолго до смерти Чингисхан поделил между своими сыновьями весь мир – покоренные области и все остальные страны, которые он завещал покорить. Земли на Западе «до захода солнца» предназначались старшему сыну Джучи, но он умер раньше отца, и его наследником стал знаменитый завоеватель Бату – «Батый» русских летописей. Второй сын, Чагатай, получил в удел Среднюю Азию; третий, Угэдэй, стал Великим Ханом, а четвертый, Тулуй, – правителем коренной Монголии. Все сыновья Чингиса и все наместники областей были обязаны подчиняться Великому Хану, и собираемые во всех уделах налоги доставлялись во дворец хана, воздвигнутый прямо посреди монгольской степи. Огромный дворец был построен десятками тысяч согнанных со всего света пленных: при взятии очередного города монголы специально отбирали ремесленников, каменщиков, плотников и ювелиров, чтобы отослать их на стройку, – и сюда же отсылали захваченные драгоценности и шелка. Позднее вокруг дворца вырос Черный Город, Каракорум – кварталы ремесленников и купцов с мечетями и буддийскими храмами, однако монгольские князья не хотели селиться в этом городе, да и сам хан редко жил во дворце, предпочитая кочевать со своим двором по степным просторам. Огромная юрта хана устанавливалась на платформу, которую влекли десятки быков; следом за ней двигались юрты ханских жен и приближенных, так что со стороны это напоминало движущийся город. Ханскую юрту иначе называли «походным дворцом» или «ордой», и именно сюда, в Орду, приезжали правители завоеванных стран, чтобы изъявить покорность и просить милости Великого Хана. Если хан был милостив, то им давали ярлык, грамоту на управление, украшенную большой красной печатью с надписью: «Бог на небе. Хан – на земле. Печать владыки человечества».
После великих побед и завоевания половины мира главной задачей Великого Хана было наладить управление завоеванными землями. У монголов не было грамотных чиновников – у них не было даже письменности и календаря, и им пришлось доверить управление сановникам покоренных царств. Когда монголы овладели Пекином, нукеры Чингисхана разыскали среди пленных и отвели к своему повелителю молодого китайского чиновника Елюй Чу-цая. Елюй Чу-цай был потомком знатного степного рода, но его предки уже давно жили в Китае, и Чу-цай говорил по-китайски лучше, чем на своем родном языке; он получил конфуцианское образование, сочинял китайские стихи и хорошо знал астрономию. Чу-цай удивил Великого Хана, с точностью предсказав лунное затмение, и после этого Чингис стал обращаться к нему за разъяснением различных знамений. Однажды, когда монгольская армия находилась на пути в Индию, перед воинами появился странный однорогий зверь, с виду похожий на оленя и говорящий на человеческом языке. "Пусть ваш повелитель побыстрее возвращается назад!" – сказал этот зверь воинам, и они в растерянности повернули назад, к ставке хана. "Это благовещий зверь, – сказал Чу-цай удивленному хану. – Его зовут цзюе-дуань. Он не любит убийств, и Всевышнее Небо послало его, чтобы предостеречь Ваше Величество. Внемлите воле неба и сохраните жизнь народам этих стран!" Чингисхан поверил Чу-цаю и приказал войскам возвращаться в Монголию; вскоре он умер, наказав своему сыну Угэдэю во всем советоваться с Чу-цаем.
В 1233 году монголы осадили столицу Северного Китая – Кайфын; это был огромный город, в котором укрылось несколько миллионов беженцев. Осажденные упорно сопротивлялись, они разобрали императорские дворцы и из взятых оттуда балок построили гигантские "огненные баллисты". Эти баллисты были установлены на городских башнях; они бросали в противника наполненные порохом чугунные бомбы, которые, взрываясь, "сжигали все на пространстве 120 футов и огненными искрами пробивали латы". Монголы несли большие потери, и, когда город в конце концов сдался, полководцы Угэдэя хотели устроить всеобщую резню. Однако Чу-цай представил Великому Хану доклад и убедил его пощадить население; беженцев вернули на родные места, а голодающим роздали зерно.
После падения Кайфына война на время утихла и уцелевшие крестьяне стали возвращаться на родные пепелища; они хоронили лежавшие повсюду трупы и пытались распахать заросшие полынью поля. Приближенные Угэдэя не видели пользы в возрождении земледелия: "От китайцев нет никакой пользы, – говорили они. – Лучше уничтожить их всех! Пусть земли обильно зарастут травами и превратятся в пастбища!" "Как можно называть китайцев бесполезными, – возразил Чу-цай. – Если справедливо установить налоги, то можно ежегодно получать 500 тысяч лян серебра , 80 тысяч кусков шелка и 400 тысяч ши зерна". «Надо создать налоговые управления, – говорил Чу-цай хану. – Хотя Вы получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя, сидя на коне, управлять ею». Угэдэй не был таким жестоким воином, как его отец, он отдавал должное удовольствиям мирной жизни, и ему пришлись по душе слова Чу-цая. «Наш царь Чингис с большим трудом создал царский дом, – сказал Великий Хан. – Теперь пора доставить народам мир и довольство и не отягощать их». Угэдэй назначил Чу-цая начальником «великого императорского секретариата» и поручил ему наладить управление обширными завоеванными территориями. Главное заключалось в том, чтобы найти толковых и грамотных чиновников, – и Чу-цай возродил старую экзаменационную систему; он старался собрать разбежавшихся конфуцианских ученых и вызволил многих из них из рабства. Императорский секретарь восстановил китайскую администрацию и назначил в провинциях налоговых уполномоченных, «даругачи» (в западных областях Империи их называли «баскаками»). В то время как наместник провинции командовал войсками и поддерживал порядок, баскак проводил перепись населения, осуществлял раскладку и сбор налогов, а также отвечал за почтовую («ямскую») службу. В некоторых провинциях роль наместников исполняли местные князья, и баскаки являлись одновременно представителями Великого Хана; другие провинции были отданы в удел («улус») полководцам, и часть собранных баскаками налогов шла на содержание воинов. В каждой области была канцелярия, где хранились списки налогоплательщиков и данные о причитающихся с них налогах; крестьяне платили два налога – поземельный и подушный, а горожане – подушный налог и торговые пошлины («тамгу»). Производство и продажа соли, вина и некоторых других товаров были монополией государства и давали большой доход; все введенные Чу-цаем повинности и налоги были необременительны для народа и считались легкими; поземельный налог составлял лишь десятую часть урожая – вдвое меньше, чем было до монголов. Священники и монахи всех религий освобождались от налогов и повинностей – с непременным условием, что они будут молиться за Великого Хана своим богам.
Таков был "монгольский порядок", установленный мудрым министром Елюй Чу-цаем; по существу, это было восстановление старых китайских порядков – но воля Великого Хана распространила эти порядки на обширные пространства от Новгорода до Пекина. Еще не покорившиеся правители Индии, Бирмы, Таиланда поспешно перенимали эти порядки, считая, что в них заключен секрет могущества монголов. "Монгольский порядок" означал самодержавную власть монарха и четкую административную организацию, мобилизующую все ресурсы страны ради поддержания военной мощи; установление этого порядка на обширных пространствах Азии и Европы оказало огромное влияние на судьбы населявших их народов. Великие державы, родившиеся на обломках Монгольской Империи – Турция, Индия, Персия, Россия – сохранили в себе этот порядок и были обязаны ему своим могуществом.
Впрочем, "монгольский порядок" был близок к традициям средневековых империй Ближнего Востока: мусульманские государства, так же, как и Китай, были построены на основах самодержавия и бюрократического управления. Монголы переняли некоторые из мусульманских традиций и стали отдавать налоги на откупа: мусульманские купцы платили в казну заранее условленную сумму, а затем собирали налог в свою пользу, намного завышая податные ставки. Елюй Чу-цай протестовал против деятельности откупщиков: "Это все коварные люди, которые обижают низы и обманывают верхи, причиняя огромное зло", – говорил Великому Хану императорский секретарь. "Ты опять скорбишь за народ! – сказал Угэдэй. – Уж не собираешься ли ты подраться со мной?" Великий Хан утвердил практику откупов и отобрал у Чу-цая право контроля за сбором налогов. Последние годы жизни императорский секретарь был не у дел – но, тем не менее, пользовался каждым удобным случаем, чтобы сказать правителям правду. Елюй Чу-цай скончался летом 1243 года за работой в своем министерстве. "Все люди плакали по нему, как будто потеряли близкого родственника, – свидетельствует китайский историк. – Из-за этого была прекращена торговля и прервана музыка на несколько дней". Недруги пытались оклеветать покойного министра, и власти распорядились обыскать его дом в поисках золота – в его скромном жилище нашли лишь несколько музыкальных инструментов и около тысячи книг.
Елюй Чу-цай был одним из тех мудрых министров, которые в разные времена объясняют завоевателям смысл законов истории, смысл того, что происходит после завоевания. Когда варвары покоряют большие культурные государства, то они неизбежно перенимают их порядки – этот процесс называется процессом СОЦИАЛЬНОГО СИНТЕЗА. Вожди кочевников занимают место свергнутых императоров и окружают себя местными чиновниками, которые покорно собирают для новых владык старые налоги. Сановники императоров привыкли простираться ниц перед своими господами – и это нравится степным ханам; они вводят при дворе обычаи прежних династий и одевают императорские одежды; они перебираются из юрт во дворцы и начинают смотреть на своих соплеменников как на слуг. Социальный синтез происходит при каждом завоевании, и завоеватели неизбежно возрождают порядки поверженных империй – иногда добавляя к ним свои древние традиции.
Хотя монгольским ханам нравились императорские одежды, им приходилось считаться со своими полководцами и племенными вождями, нойонами. По древней традиции "нойоны" и "лучший народ" после смерти хана избирали его преемника; они съезжались со всей монгольской степи и на многолюдном сборище, "курултае", поднимали нового хана на белой кошме. После смерти Великого Хана Угэдэя (1227-41) был избран ханом Гуюк, а затем – сын Тулуя Монкэ (1251-59). У Монкэ было три брата, завоеватель Персии Хулагу, покоритель Южного Китая Хубилай и младший брат – Арик-бука, который не ходил в походы и жил в степях. Монкэ и Хубилай продолжали политику Елюй Чу-цая, и это вызывало недовольство степных нойонов, которым не нравилось, что Великого Хана окружают китайские сановники и что он пытается защищать побежденных от насилий монгольских воинов. После смерти Монкэ воевавшая в Китае армия провозгласила ханом Хубилая – в ответ на это нойоны подняли восстание: это была НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ, которая всегда сопровождает процесс социального синтеза. Нойоны провозгласили Великим Ханом Арик-буку, началась междоусобная война; непобедимые монгольские армии вернулись в Великую Степь и сошлись в кровавых битвах, в которых брат шел на брата. Хубилай одержал победу над Арик-букой, но война привела к распаду огромной империи; Великий Хан сохранил власть лишь над Монголией и Китаем; западные улусы стали независимыми государствами, и мусульманские страны вновь обрели свою историю, отличную от истории монголов.
ТАМЕРЛАН
Все пространство населенной части мира
не стоит того, чтобы иметь двух царей.
Тамерлан.
И стория всех стран, по которым прошла волна монгольского нашествия, была историей жизни среди развалин. Летописцы горестно описывали руины, среди которых бродили волки, дороги, усеянные костями, поля, поросшие лебедой и полынью. «Сомнений нет, – писал историк Казвини, – что разруха и всеобщая резня, бывшие при появлении монгольской державы таковы, что если бы и за тысячу лет после того никакого бедствия не случилось, их все равно не исправить, и мир не вернется к тому первоначальному состоянию, какое было прежде».
Но все-таки жизнь продолжалась. Монгольские племена, пришедшие на Ближний Восток вместе с войсками Хулагу-хана, выбрали для своих кочевок Муганские степи в теперешнем Азербайджане; они породнились с жившими здесь тюрками и вскоре перемешались с ними, приняв тюркский язык. На окраине степи, в Алыдаге, тысячи согнанных пленных построили для хана великолепный дворец, но Хулагу лишь изредка появлялся в нем, предпочитая привычную кочевую жизнь. Государством фактически управлял великий визирь, персидский сановник Джувейни, проводивший ту же политику, что и Елюй Чу-цай. Так же, как и в Китае, налоги собирали даругачи и баскаки, которые отвозили деньги в кочевья и отдавали их эмирам сотен и тысяч – а те раздавали жалование своим воинам.
Хотя налоги были тяжелыми и откупщики намного завышали их ставки, этот порядок позволял крестьянам как-то жить, восстанавливать селенья и засевать заброшенные поля. Кочевым эмирам не нравилось, что ханы ограничивают их право грабить райатов, – и все надежды крестьян были на то, что сильные ханы и мудрые министры сумеют сдержать алчность кочевников, сдержать то, что историки называют националистической реакцией. Газан-хан (1295-1304) и его визирь, знаменитый историк Рашид-ад-дин, приказали вывесить на каждой мечети налоговые росписи, чтобы сборщики налогов не смели брать лишнего. Однако кочевники оказались сильнее; они заставили Газан-хана выделить каждому воину икта – деревню, с которой он мог сам собирать налоги – точно так же двести лет назад тюркские воины заставили раздать им икта знаменитого визиря Низам ал-Мулька.
Племенные эмиры получили в икта целые округа и принялись грабить крестьян. Вскоре эмиры перестали подчиняться хану и страна распалась на племенные княжества. Как в Великой Степи, племена воевали между собой и, подобно стаду овец, угоняли в свои владения тысячи захваченных у противника райатов. Города и деревни подвергались разорению, поля не вспахивались, в стране царил голод, и чума опустошала еще уцелевшие селения. Несчастным крестьянам оставалось уповать лишь на бога, и они стали искать спасения и совета у "святых людей", "дервишей", которые босиком и в лохмотьях ходили по деревням и тайком проповедовали против монголов. В 1337 году на востоке Ирана вспыхнуло крестьянское восстание; отчаявшиеся райаты называли себя "сербедарами", "обреченными на виселицу", и сражались с яростью обреченных. Усобицы среди кочевников помогли крестьянам одержать победу и создать небольшое государство, в котором все были равны, а султаны носили крестьянскую одежду и каждый день устраивали общие обеды для тех, кто приходил в их дом.
Между тем, усобицы среди кочевников распространились на правобережье Аму-Дарьи, в области, где правили потомки второго сына Чингисхана, Чагатая. Среди удальцов, прославившихся в бесконечных войнах, был сын эмира из племени барлас, Тимур, – его имя означало "железный"; в одной из битв он был ранен в ногу и охромел, поэтому его называли Тимур-ленгом или Тамерланом, "Железным хромцом". Жизнь Тамерлана была полна приключений; в 24 года он был назначен наместником Самарканда, но вскоре ему пришлось бежать от своих врагов; он посадил в седло свою жену и с горсткой друзей скитался по степи; ему не раз приходилось участвовать в отчаянных схватках, и он чудом остался жив. В конце концов, Тамерлану удалось собрать тысячу воинов и снова вступить в борьбу; после десяти лет войны он отвоевал Самарканд и объединил под своей властью кочевые племена Средней Азии. Кочевники не могли жить без войны, и объединение степных племен породило новую большую Волну; огромная орда обрушилась на Индию и Ближний Восток, обращая в пепел города и деревни.
Тамерлан хотел возродить всемирную империю монголов; он говорил, что "все пространство населенной части мира не стоит того, чтобы иметь двух царей". Новый завоеватель мира стремился превзойти своей жестокостью Чингисхана; после покорения сербедарского государства он приказал воздвигнуть стены из живых людей: связанных пленников клали друг на друга и заливали известью. Из отрубленных голов строили высокие башни и минареты; после овладения Багдадом было построено 120 башен из 90 тысяч голов. Страшная орда "Железного хромца" опустошила земли от берегов Ганга до Средиземного моря; на этих обширных пространствах почти не осталось людей и только жуткие башни из черепов возвышались среди развалин.
Уцелевшие ремесленники угонялись кочевниками в Среднюю Азию: Тимур решил превратить Самарканд в столицу мира; под свист бичей десятки тысяч пленных возводили здесь огромные мечети и мавзолеи. Неграмотный и жестокий варвар, Тамерлан изображал из себя почтенного мусульманина и приказал воздвигнуть самую большую мечеть в мире – самаркандскую мечеть Биби-ханым. Купол этой мечети был настолько велик, что кладка не выдержала нагрузки, и купол обрушился на головы молящихся – это произошло после смерти Тамерлана, который умер в 1405 году, в разгар приготовлений к походу в Китай. После смерти грозного завоевателя огромная империя была поделена между его сыновьями; междоусобные войны возобновились, и степные племена снова схватились между собой в извечной борьбе за скот и пастбища. Эта война среди развалин продолжалась больше столетия – пока с запада не пришли новые завоеватели; их звали турки-османы, и они были вооружены Новым Оружием – аркебузами и пушками. Новое Оружие положило конец господству кочевников и прервало долгую череду нашествий из Великой Степи; в истории Ближнего Востока началась новая глава – история Османской Империи.
РОЖДЕНИЕ ИМПЕРИИ ОСМАНОВ
От шума стрелявших пушек и пищалей,
от крика людей… казалось, что
небо и земля соединились и поколебались.
Нестор Искандер.
В XIII веке, когда на Ближний Восток обрушился монгольский смерч, часть тюркских племен бежала от монголов на запад, в Малую Азию. Среди этих беглецов было небольшое племя кайа во главе с Османом, по имени которого потом стали называть его соплеменников и созданное ими могучее государство. Осман был всего лишь вождем кочевников, он жил в палатке и оставил после себя только «несколько славных табунов и овечьих стад». Сын Османа Орхан (1324-60) попытался навести порядок на завоеванных землях; он завел чиновников и стал прислушиваться к тому, что говорили седые мусульманские улемы – знатоки законов и традиций. Визирь Орхана Хайр-уд-дин посоветовал ему править так, как правили великие султаны Востока, – и Орхан внял этому совету. Он прекратил грабежи покоренного населения, ввел фиксированные налоги и выделил воинам-тюркам тимары – несколько дворов или деревню, подати с которой шли на их содержание.
Тимар был древним установлением, которое раньше называлось икта; податные крестьяне именовались райатами, а воины – аскерами или "людьми меча". Чтобы отличаться от райатов, "люди меча" носили белые колпаки, они были обязаны регулярно являться на смотры и не смели взять со своих крестьян лишнего. Кроме того, Хайд-уд-дин посоветовал Орхану сформировать гвардию из рабов – таких рабов-воинов раньше называли гулямами или мамелюками. Эта гвардия рабов была создана в правление сына Орхана, Мурада I (1360-89); приведенные из походов мальчики-пленные были обращены в ислам и воспитаны в мусульманских семьях, затем они обучались грамоте и военному делу в специальном училище; самые талантливые из них становились чиновниками, а остальные – воинами. Легенда говорит, что когда была подготовлена первая тысяча воинов-рабов, им был устроен смотр, на который пришел почитаемый всеми за святого дервиш Бекташ. "Да будут они называться янычарами, – провозгласил Бекташ, простерев руки над склонившимися к земле воинами, – да будет их внешний вид всегда бодр, их рука – всегда победоносна, их меч – всегда остр!"
В отличие от средневековых гулямов, янычары были пешими лучниками. Их луки делались по образцу монгольских и состояли из нескольких слоев дерева и кости, прочно проклеенных и заключенных в оболочку из сухожилий. Стрела из таких луков за двести шагов пробивала любой доспех, и янычары были достойными соперниками английских и монгольских лучников. Кроме того, преимуществом янычар была их железная дисциплина; они всю жизнь проводили в казармах и тренировались в военном деле; у них не было ни семьи, ни собственности, и их помыслы сводились к тому, чтобы отличиться в сражении и стать десятником или сотником. Они посвятили себя войне за веру; ученики Бекташа, святые дервиши, жили вместе с ними в казармах и вместе с ними шли в бой, обещая тем, кто погибнет, блаженство в раю. Вот как описывал янычар европейский посол, оказавшийся в турецком лагере: "Представь густую толпу людей. Головы в тюрбанах… Что особенно поразило меня, так это выдержка и дисциплина, никаких возгласов, шушуканья. Каждый очень спокоен. Офицеры сидели, солдаты стояли. Самое примечательное зрелище – длинная шеренга янычар в несколько тысяч, которая, не шелохнувшись, стояла позади всех, и, поскольку они были от меня на некотором расстоянии, то я некоторое время сомневался, люди это или статуи, пока, наконец, не догадался поприветствовать их. Они дружно поклонились в ответ на мое приветствие…".
Реформы Орхана и Мурада сводились к восстановлению порядков средневековых мусульманских империй, к возрождению мощного государства, основанного на традициях исламской справедливости, государства, где каждому было отведено свое место и каждый знал, что он должен делать – сражаться или пахать землю. Это был процесс СОЦИАЛЬНОГО СИНТЕЗА, когда завоеватели перенимают культуру и традиции покоренных народов. Новые султаны оставили кочевую жизнь, они строили дворцы, мечети и медресе, почитали улемов и дервишей, изучали язык покоренных народов и милостиво относились к тем, кто принимал ислам и становился под их знамя.
Новая армия дала османам решающее преимущество перед соседями – греками, болгарами и сербами; османы объединили тюркские племена Малой Азии и переправились на Балканы. 15 июня 1389 года османская армия встретилась на Косовом поле с объединенными силами сербов; ранним утром, когда султан Мурад одевал доспехи, готовясь к битве, к нему в шатер ввели перебежчика – серба Милоша Обилича, утверждавшего, что он принял ислам. Оказавшись перед султаном, перебежчик неожиданно выхватил спрятанный в рукаве отравленный кинжал и заколол вождя мусульман. Храбрый Милош был тут же зарублен янычарами, и его самоотверженный поступок не помог сербам: старший сын султана Баязет принял командование армией и приказал янычарам идти в атаку. Сербы были разбиты; их князь Лазарь попал в плен и был казнен на том самом месте, где погиб султан.
Покорив балканских славян, турки обратились против Константинополя – знаменитого города, когда-то бывшего столицей великой Римской Империи. К XIV веку от прежнего великолепия Константинополя остались лишь полуразрушенные дворцы и храмы, да мощные стены, воздвигнутые тысячу лет назад императором Феодосием. Внутри этих стен сохранилось только несколько обжитых кварталов, перемежаемых полями и рощами; самый богатый квартал, Галата, принадлежал генуэзским купцам, захватившим в свои руки всю торговлю в черноморских проливах. Правители Константинополя по традиции называли себя "императорами римлян", но владения этих "императоров" не простирались далее городских стен: все окрестные земли от Дуная до отрогов Тавра принадлежали победоносным туркам.
Перед лицом турецкой угрозы "император" Мануил II обратился за помощью к христианам Запада, и, как триста лет назад, на выручку Константинополя выступила крестоносная армия. В сентябре 1396 года стотысячное христианское воинство переправилось через Дунай и под Никополем встретилось с армией турок. Янычары, как обычно, расположились на холме, вырыв ров и огородив себя частоколом; за холмом стояла турецкая кавалерия – "сипахи". Крестоносные рыцари не знали ни порядка, ни команд; французы первыми бросились в атаку, не желая уступить эту честь своим товарищам, – они полегли на склоне под стрелами янычар, а уцелевшие были окружены и добиты вышедшей из-за холма турецкой конницей. Затем настал черед венгров и немцев, венгерский король Сигизмунд едва успел бежать с поля боя; тысячи рыцарей попали в плен и, отказавшись принять ислам, были обезглавлены янычарами.
Вся Европа пришла в ужас от этого побоища; казалось, что христианский мир не сможет устоять перед "новыми солдатами" – однако судьба распорядилась иначе. Турки пытались восстановить мусульманское государство и мусульманскую цивилизацию на краю Азии в то время, когда над большей частью континента продолжал бушевать монгольский смерч. Новый завоеватель мира Тамерлан, подражая страшному Чингису, вырезал целые народы, обращал в развалины города и стирал с лица земли государства. В 1402 году полумиллионная орда Тамерлана двинулась в Малую Азию; султан Баязет со своим войском вышел навстречу страшному врагу. 25 июля на равнине у Анкары произошла одна из самых кровопролитных битв в истории человечества; воины цивилизации стояли насмерть – но их было втрое меньше; "новые солдаты" погибли на вершине холма, до последнего защищая своего султана. Баязет был взят в плен, и, по легенде, Тамерлан возил его за своим войском в золотой клетке. Тимур не собирался присоединять Малую Азию к своим владениям: он только грабил и убивал; разграбив все, что мог, он вернулся в свою столицу Самарканд. В 1405 году он умер в разгар приготовлений к походу в Китай; его владения были поделены между сыновьями, а затем степные племена снова сошлись в междоусобных войнах.
Распад орды Тамерлана дал передышку османам и позволил им восстановить свое государство, отстроить разрушенные города и заново сформировать войско. Турки снова стали угрожать Константинополю, и "император" Иоанн VIII обратился за помощью к римскому папе; в надежде спасти свой город Иоанн решился подчинить папе православную церковь и вместе с патриархом прибыл в Италию. В июле 1439 года на заседавшем во Флоренции соборе была подписана "уния" об объединении церквей; греки признали папу "наместником Христа" и пошли на уступки в спорных вопросах веры; со своей стороны, папа обещал организовать новый крестовый поход против турок. В 1444 году крестоносцы, возглавляемые венгерским королем Владиславом, переправились через Дунай и достигли берегов Черного моря; здесь, неподалеку от Варны, они были наголову разгромлены турками; король Владислав погиб.
Теперь уже ничто не мешало османам приступить к осаде Константинополя – эта последняя осада началась 5 апреля 1453 года. Турецкий султан Мехмед II (1451-81) хорошо подготовился к войне, он был одним из самых образованных людей своего времени и хорошо знал о последних успехах пушечных мастеров; он не раз осматривал мощные стены Константинополя и рисовал в своем воображении огромную пушку, которая сокрушит эти стены. В 1452 году в турецкий лагерь пришел из Константинополя литейный мастер Урбан, недовольный тем, что император не платил ему жалованья. Урбан обещал султану отлить орудие, способное разрушить стены самого Вавилона, – и ему немедленно предоставили все, что он просил. Тысячи рабочих соорудили огромные мастерские, и на протяжении многих месяцев дни и ночи над ними сияли блики пламени и поднимались клубы дыма: Урбан отливал для султана Новое Оружие. Он отлил сотни пушек и среди них медное чудовище – бомбарду длиной 8 метров, стрелявшую ядрами весом в полтонны. Чтобы доставить эту махину к Константинополю, пришлось выравнивать дорогу и укреплять мосты; пушку тащили 60 быков, а 200 человек шли рядом, чтобы поддерживать ее в равновесии.
К утру 6 апреля батареи были установлены напротив ворот Святого Романа и открыли огонь. Обломки крепостной стены взлетели в воздух, все вокруг затянули облака пыли и дыма. "От шума стрелявших пушек и пищалей, от колокольного звона и криков людей… казалось, что небо и земля соединились и поколебались", – писал очевидец событий. Внешняя стена у ворот была разрушена артиллерией – но наутро защитники сумели заделать пролом. Так продолжалось шесть недель: днем турецкие пушки крушили стены, а ночью греки делали все возможное, чтобы их восстановить. Ночью 29 мая при свете факелов и под грохот барабанов турки пошли на штурм; после четырехчасового боя янычары прорвались в проломы внешней стены. Защитников города охватила паника; спасаясь от врагов, они устремились в ворота внутренней стены – и следом за ними в эти ворота ворвались янычары. Император Константин IX, увидев, что все пропало, бросился в гущу сечи – после боя его труп был с трудом опознан по красным сапожкам.
Вечером Мехмед II вступил в завоеванный город и приказал своим солдатам прекратить грабежи. Султан вошел в Святую Софию и долго стоял, в молчании разглядывая великий храм, – а потом распорядился превратить его в мечеть. Константинополь стал столицей великой Империи Османов; через пятьдесят лет он украсился новыми дворцами и мечетями, новыми улицами и базарами. Население города увеличилось в десять раз, и шумная толпа на базарах говорила на всех языках Империи – на турецком, греческом, арабском, сербском, армянском. Мало кто из этих людей на базаре знал о прошлом, о Константине, Юстиниане и Римской Империи; для них – людей Нового Времени – этот город назывался Стамбулом, а "Кесарь Рума" – это был великий султан, чей дворец возвышался над вечным городом.
ВРЕМЯ ВЕЛИЧИЯ
Этот шнур власти, так прекрасно сплетенный,
находился у одного хозяина – у монарха.
Князь Збаражский.
В зятие Константинополя было первой великой победой Нового Оружия, волею судьбы оказавшегося в руках османов. Новое Оружие в руках «новых солдат» – история еще не видела более мощной силы: это было Фундаментальное Открытие, породившее волну завоеваний. Вооруженные аркебузами и пушками, янычары маршировали по дорогам Европы и Азии, и народы покорно склонялись перед всемогущими завоевателями. В правление Мехмеда II были покорены Албания, Валахия, Пелопоннес, Молдова, Босния; затем османы обратились на восток. За горами Тавра на обширных пространствах Азии продолжали господствовать кочевые орды и степные ханы, как сто и двести лет назад, сражались между собой за «скот» и «пастбища». Это был мир варваров, и янычары пришли в этот мир как солдаты цивилизации, несущие освобождение порабощенным крестьянам. В августе 1514 года на Чалдыранской равнине близ озера Урмия произошла грандиозная битва, в которой новые солдаты сокрушили объединенные силы господствовавших над Ираном кочевников. Затем были завоеваны Сирия и Египет, янычары вступили в священные мусульманские города, Мекку и Медину, а в 1534 году заняли прославленную в веках столицу арабов – Багдад.
Османская Империя превратилась в огромную Мировую Державу, наследницу великого Халифата; султаны стали называть себя халифами, "заместителями пророка" и "повелителями правоверных". Слава великих султанов Селима Грозного(1512-20) и Сулеймана Великолепного(1520-60) достигла пределов Европы и Азии; одни народы произносили эти имена с почтением, другие – со страхом. Султаны были предводителями мусульман в священной войне с неверными и проводили в походах большую часть жизни; даже обряд коронации султана состоял не в возложении короны, а в опоясывании "священным мечом". Когда после коронации, возвращаясь во дворец, султан проходил мимо янычарских казарм, ему навстречу выходил один из командиров и подносил чашу с шербетом. Выпив шербет и наполнив чашу золотыми монетами, султан произносил ритуальную фразу: "Кызыл эльмада герюшюрюз" – "Мы вновь встретимся в Стране Золотого Яблока". Это означало, что янычары должны готовиться к походу на запад – в христианскую Европу, которую турки называли "Страной Золотого Яблока".
В 1526 году султан Сулейман Великолепный во главе 100-тысячной армии при 300 пушках вторгся в Венгрию. 29 августа на поле у Мохача турки встретились с венграми; венгерская конница бросилась в отчаянную атаку на укрепления янычар и была в упор расстреляна артиллерией; король Людовик II утонул в болоте во время бегства. Турки овладели большей частью Венгрии и в 1529 году двинулись на Вену, вся Европа была охвачена страхом; казалось, что христиане не смогут остановить мусульманское наступление. В конце сентября османы осадили австрийскую столицу и придвинули к ее стенам 300 пушек, канонада продолжалась с утра до вечера, минеры рыли подкопы и взрывали укрепления. 9 октября турки пошли на штурм, который беспрерывно длился три дня – но янычарам не удалось сломить осажденных; предвидя наступление холодов, османская армия сняла осаду.
Возвращаясь, турки разорили австрийские земли и угнали в полон больше 10 тысяч крестьян. Война за веру не знала милосердия и ни мусульмане, ни христиане не щадили своих противников. Впрочем, любой христианский пленник мог сказать: "Признаю, что нет бога, кроме Аллаха", – и тотчас получить свободу. На завоеванных землях христиане не подвергались угнетению и жили своими общинами, по своим законам. Христиане должны были одеваться в черные одежды и не имели права носить оружие; за защиту и покровительство мусульман они платили налоги, "харадж" и "джизью", – но эти подати были намного меньше тех оброков, которые крестьяне уплачивали до завоевания своим господам. Многие крестьяне прежде были крепостными рабами и турки принесли им свободу, поэтому они с радостью принимали ислам и одевали чалму. Становясь мусульманами, они платили лишь небольшой налог – десятину урожая, и по закону им полагался надел земли, который обрабатывался парой волов.
Османская Империя была основана на законах исламской справедливости, "адалет", и ее порядки были непохожи на порядки Европы, где были господа и были рабы, и где дворянство кичилось своим благородным происхождением. "Там нет никакого боярства , – с удивлением писал славянский просветитель Юрий Крижанич, – но смотрят только на искусность, на разум и на храбрость". Пророк Мухаммед говорил, что все люди братья по отцу и матери, Адаму и Еве, и этот социалистический принцип лежал в основе всех исламских государств. Верующие должны были помогать друг другу, и богатому, который отвернется от бедняка, угрожали «пытки лютые и геенна огненная». Опасаясь мук ада, все, кто имел какое-то достояние, стремились жертвовать его в вакфы – благотворительные учреждения, где помогали бедным, кормили сирот и нищих. Мусульмане объединялись в общины во главе с судьями-кади, которые следили за соблюдением справедливости, за должным распределением налогов и за ценами на рынке: торговцы не должны были наживаться за счет покупателей и получать больше десяти процентов прибыли. Все земельные участки, доходы и причитающиеся налоги были переписаны в реестрах-"дефтерах", и чиновники-писцы следили, чтобы нигде не было утайки.
Так же, как и другие империи Востока, Империя Османов была социалистическим государством, и власти вмешивались во все дела, все контролировали и распределяли. Все земли считались государственной собственностью; в частной собственности могли находиться лишь вещи, созданные своим трудом. В государстве каждому было отведено свое место, и крестьяне должны были содержать воинов: некоторые деревни выделялись в тимар "людям меча" и передавали им часть собранных налогов. Однако доходы воина не превосходили дохода нескольких крестьянских дворов; на эти деньги нужно было каждую весну снаряжаться в поход – и если на смотре обнаруживался непорядок в снаряжении или аскер не проявлял отваги в бою, то тимар мог быть отнят. Офицеры получали большие тимары, "зиаметы", но должны были снаряжать и приводить с собой определенное число всадников-гулямов, так что казна следила, чтобы воины не жили в роскоши. "Никто под страхом смерти не стремился к дорогим нарядам, – писал польский посол, – роскошь и изнеженность осуждались и искоренялись… Жалование и другие награды были невелики, но, так как расходы были невелики, все были удовлетворены доходами с тимара. Поскольку превыше всего почитались послушание и воздержание, то всегда, когда воевали, это было не в тягость. Этот шнур власти, так прекрасно сплетенный, находился у одного хозяина – у монарха".
В раздираемой постоянными смутами Европе порядок и дисциплина воспринимались как нечто необычное; европейские философы и политики с удивлением описывали могущественную Османскую Империю, представляя ее как образец для подражания. Султанский двор поражал западных послов своей роскошью и блеском церемоний; здесь были собраны все таланты Востока, прославленные поэты, знаменитые архитекторы и почтенные богословы. Сулейман Великолепный был одним из просвещенных государей того времени; он писал стихи, знал шесть языков и был поклонником Аристотеля. Европейцев особенно удивляло то, что все высшие сановники, помощники султана в делах управления, были его рабами – "капыкулу"; они набирались среди янычар: из молодых воинов-рабов отбирали самых талантливых и готовили из них чиновников, "людей пера". Со временем выслужившийся раб мог стать великим визирем или наместником-пашой – но он всегда оставался дисциплинированным и покорным рабом, и за малейшую провинность султан мог приказать отрубить ему голову. Голову провинившегося визиря подносили султану на серебряном блюде, а затем выставляли на обозрение народа у ворот султанского дворца; там обычно лежало много голов, одни на драгоценных блюдах, другие на деревянных тарелках, а головы мелких чиновников просто бросали на землю.
Дрожавшие за свою жизнь чиновники-рабы не смели воровать и брать взятки; они старательно исполняли порученные им дела и, по свидетельству польского посла, "были образцом для всей земли". Наивысшей наградой для раба-капыкулу была почетная одежда, подаренная султаном; чиновники получали жалование, а высшие сановники жили во дворцах и имели гаремы – но все это могло быть в любой момент отнято. Дворец великого визиря назывался "Баб-и али", "Высокие ворота"; по-французски " La Sablime Porte " – поэтому европейские дипломаты называли турецкое правительство "Высокой Портой". Великий визирь возглавлял совет сановников, "диван", и решал все текущие вопросы; иногда султан посещал заседания дивана и, оставаясь незамеченным за занавеской, слушал, как обсуждаются дела.
По большей части, однако, султаны проводили время в походах или предавались утехам в своем огромном дворце Топкапа. Топкапа – это был целый комплекс из множества мраморных зданий среди прекрасных садов – мир роскоши и изящества, вознесшийся на холме высоко над городом и морем. Сокровенным центром дворца был "дом наслаждений", султанский гарем, где под охраной черных евнухов обитали сотни прекрасных одалисок, по большей части захваченных в походах пленниц-рабынь. Иногда султан приходил в "дом наслаждений" и усаживался на трон; рабыни в прозрачной кисее танцевали и пели, стараясь привлечь его внимание, и той, что ему нравилась, султан клал на плечо маленький платок. "Я хочу, чтобы его вернули мне ночью", – говорил султан, и это означало, что избранница должна провести с ним ночь. Однажды шафрановый платок лег на плечо русской невольницы Настасьи – она родила сына и стала любимицей султана Сулеймана Великолепного. Выучив турецкий язык и освоившись с обычаями чужой страны, смышленая Настасья превратилась в султаншу Роксолану, которая восседала на троне рядом с Сулейманом и перед которой заискивали европейские послы. Когда подошло время, султан избрал сына Роксоланы наследником престола – по обычаю двора это означало, что остальные дети обречены на смерть. "Тот из моих сыновей, который вступит на престол, вправе убить своих братьев, чтобы был порядок на земле", – гласил закон Мехмеда II, и его преемники следовали этому закону – в день смерти султана черные евнухи врывались в гарем и под рыдания и крики наложниц душили их детей.
Жестокость османов действительно помогала поддерживать порядок – в Империи не было войн за престол, обычных для других государств. Столица Империи, Стамбул, была символом процветания и могущества; это был крупнейший город Европы, в его порту толпились сотни кораблей, а огромные крытые рынки удивляли путешественников многолюдьем и обилием товара. Недавние кочевники, турки еще не успели освоить всех премудростей торговли, и на рынках торговали в основном греки, армяне и евреи. В городе проживало много христиан и было много церквей – но мечетей было гораздо больше, каждый султан считал своим долгом воздвигнуть мечеть, соперничавшую красотой со Святой Софией. Знаменитый архитектор Синан построил для султана Сулеймана великолепную мечеть Сулеймание, внешне очень похожую на Аия Софию, но наполненную внутри роскошью и изяществом Востока. Так же, как многие придворные султана, Ходжа Синан был в юности янычаром, учился военному делу и, между прочим, строительному искусству, потом воевал, строил укрепления и мосты, и, в конце концов, стал главным архитектором Империи. За свою долгую жизнь он возвел около ста мечетей и множество дворцов, библиотек, бань – турецкие бани были похожи на дворцы, их украшали высокими свинцовыми куполами и отделывали внутри мрамором.
Мусульмане переняли любовь к баням от римлян и греков. Подобно римским термам, турецкие бани строились на государственные средства и служили любимым местом отдыха и развлечений простого народа. За небольшую плату банщики делали посетителям знаменитый турецкий массаж, до хруста разминали суставы, растирали тело и приводили посетителя в состояние кейфа – "блаженства". Вдоволь попарившись, можно было посидеть в зале для отдыха, обсудить новости, выпить чашку кофе и выкурить трубку. Кофе тогда было новым напитком, завезенным из Аравии, но уже успевшим полюбиться стамбульцам; арабское слово "кахва" раньше означало "вино" – но пророк запретил пить вино, и оно постепенно было вытеснено кофе в сочетании с гашишем и табаком: турки были заядлыми курильщиками и никогда не расставались со своими длинными трубками.
Жилые кварталы Стамбула внешне не отличались от кварталов мусульманских городов Средневековья: те же узкие немощеные улочки, нависающие над улицей вторые этажи домов, деревянные решетки на окнах. Женщины закрывали лица чадрой, в прорезь которой были видны лишь подведенные сурьмой черные глаза. Жизнь текла по раз и навсегда установленным законам; имамы читали проповеди в мечетях, и здесь же преподаватели-факихи учили детей грамоте, выводя буквы на беленых табличках. Ремесленники работали в своих мастерских-лавочках на виду у прохожих; из кофеен терпко пахло жареным кофе и табаком, продавцы щербета предлагали свой освежающий напиток. Стамбул жил мирной жизнью, Империя была в зените могущества – и никто не догадывался о приближающейся катастрофе.
КАТАСТРОФА
Когда небо раскололось, и когда звезды осыпались,
и когда моря перелились, и когда могилы перевернулись,
узнала тогда душа, что она уготовила вперед…
Коран.
И стория обладает свойством повторяться из века в век, и прошлое постоянно говорит о будущем – но поглощенные суетными делами люди не желают прислушаться к его голосу. То, что случилось в Малой Азии в конце XVI века, уже происходило не раз и не два – это было Сжатие, последняя ступень извечно повторяющихся демографических циклов, ступень, за которой следует катастрофа. Великие султаны создали могущественную Империю и утвердили мир на обширных пространствах Европы и Азии. Крестьяне получили защиту от набегов хищных кочевников, каждая семья имела надел и пару быков, налоги были невелики – всего этого было вполне достаточно, чтобы каждый день молиться на бога и султана. В семьях появилось много детей, деревни стали быстро расти; за сто лет они выросли более, чем вдвое, и обнаружилась нехватка земли – началось Сжатие. В 1564 году хроники отметили первый большой голод: «люди питались травой». Чтобы не умереть от голода, крестьяне отдавали свои наделы за мешок зерна – хотя продажа земли была запрещена законом так же, как и ростовщичество. В деревне появились поместья торговцев и ростовщиков, обрабатываемые арендаторами; безземельные крестьяне уходили в города, но ремесла не могли накормить всех желающих; толпы нищих бродили по улицам и дорогам. «Людям меча», воинам, тоже приходилось несладко: цены росли, а доходы с тимара оставались фиксированными, – так что многие сипахи уже не могли купить кольчугу и шли в бой, надеясь лишь на господа бога. Между тем, султан требовал от них прежней отваги и отбирал тимары у показавших врагу спину. В 1596 году на смотру после битвы с австрийцами при Кересташе он приказал разжаловать тридцать тысяч дезертиров – тех, кто бежал с поля боя и тех, кто отсиживался в своих поместьях. Разжалованные сипахи присоединились к голодающим крестьянам, которые уже давно собирались в отряды и грабили поместья богачей, – началось большое восстание.
Армия повстанцев насчитывала десятки тысяч солдат и не раз одерживала победы над султанскими войсками. Гражданская война продолжалась 13 лет, города переходили из рук в руки, груды трупов лежали на полях сражений. В 1609 году янычары разгромили повстанцев; каратели не щадили никого и устраивали пирамиды из срубленных голов. Повсюду виднелись пепелища и заброшенные поля, уцелевшие крестьяне прятались в горах и ущельях, и путник мог проехать день, не встретив живого человека – только кости белели в придорожных канавах. Сжатие вызвало взрыв, испепеливший обширные области Империи: население уменьшилось вдвое, и история вернулась на полтора столетия назад – в XV век, когда османские султаны только начинали утверждать порядок и мир среди развалин.
XVII столетие было временем катастроф для большей части европейских и азиатских государств – это было время окончания демографического цикла, начавшегося после монгольского нашествия и Великой Чумы. Столетие катастроф разделило историю Нового Времени на два периода – и первый из этих периодов был временем господства Османской Империи. Великая Империя Османов была наследницей древних и средневековых империй Ближнего Востока; она была основана на традициях, идущих из глубины веков. Ближний Восток был местом, где человек впервые бросил зерно в землю, – это была родина земледелия и земледельческой цивилизации. Именно здесь родились первые города, первые государства и произошли первые революции, породившие первые социалистические империи – это было в то время, когда в Европе лишь маленькие деревеньки прятались среди дремучих лесов и люди по большей части жили в пещерах. Империи, основанные на Справедливости, существовали на Востоке четыре тысячи лет – и Османская Империя была последней из них. Сила этих империй была в порядке, который подчинял себе каждого, в объединении миллионов в Великое Целое – эта сила господствовала над Европой и Азией вплоть до XVII века. Вплоть до XVII века все государства Азии и Европы брали пример с Османской Империи – и история этого периода была историей модернизации большей части Евразии по османскому образцу. Потом, в XVIII веке, наступила другая эпоха, когда в жизнь людей снова вмешалось Новое Оружие; это оружие – легкие полевые пушки – оказалось в руках европейцев и породило новую волну завоеваний. Европейцы покорили полмира и навязали многим странам угодные им порядки – но это было позже, а сейчас нам нужно вернуться к началу Нового Времени, к истории Востока.
ИСТОРИЯ ИРАНА
В то время, когда османские султаны пытались смирить кочевников Малой Азии и восстановить Империю, основанную на заветах ислама, – в это время на обширных пространствах Иранского нагорья продолжали господствовать кочевые орды. После нашествия Тамерлана города и деревни лежали в развалинах, повсюду возвышались жуткие минареты из скрепленных известью человеческих черепов, и лишь кое-где в оазисах еще теплилась жизнь и погоняемый плетью кочевника крестьянин пахал свое поле. В XV веке Иранское нагорье было полупустыней, южной окраиной Великой Степи; построенные древними царями каналы давно занесло песком, и ветер раскачивал ковыль на месте прежних хлебных полей. Кочевники поделили между собой созданные их руками пустыни и степи – и самым сильным племенам достались лучшие пастбища на берегах Куры и Аракса, знаменитая Муганская степь в теперешнем Азербайджане.
После монгольского завоевания кочевавшие в Муганской степи тюрки приняли в свою среду несколько монгольских племен – но монголы быстро смешались с тюрками и стали говорить на их языке. Кочевые племена постоянно сражались между собой за пастбища, и эта повседневная война тянулась из века в век, пока среди тюрок не появился новый пророк, призвавший их оставить распри. Это был дервиш по имени Сефи-ад-дин; он говорил то же, что и Мухаммед: что все люди – братья, что надо прекратить раздоры и объединиться ради борьбы за веру. Его проповедь была горячей и искренней, и вокруг дервиша собирались толпы последователей, которые называли его "святым старцем", "шейхом", а себя – его учениками, "мюридами". Большую часть населения Ирана составляли мусульмане-шииты, верившие, что духовное верховенство должно передаваться по наследству в роду пророка, поэтому вскоре пошла молва, что Сефи-ад-дин является потомком Мухаммеда. Сыновья и внуки святого шейха продолжали его проповедь и, в конце концов, объединили под своей властью семь тюркских племен, кочевавших в Муганской степи. Воины этих племен носили чалму с 12 красными полосками в честь 12 шиитских имамов, потомков пророка, отдавших жизнь борьбе за веру и справедливость, – поэтому эти племена называли "красноголовыми", "кызылбашами". "Кызылбаши" брили бороду и отпускали длинные усы, а на бритой голове оставляли чуб; они клялись в верности шейхам-сефевидам и обещали посвятить себя войне с неверными.
Так же, как во время Мухаммеда, объединение кочевников под знаком борьбы за веру вызвало всесокрушающую Волну. В 1501 году фанатичные последователи обновленного ислама вырвались из своих степей и овладели столицей Ирана, Тебризом. Юный шейх Исмаил был провозглашен шаханшахом и основал династию Сефевидов. В 1510 году Волна достигла Аму-Дарьи на востоке, в 1514 году она хлынула на запад. 23 августа 1514 года на Чалдыранской равнине 120-тысячная конная лава кызылбашей бросилась на артиллерийские редуты турок – бросилась и отхлынула, оставив на равнине 50 тысяч трупов.
Впервые в мировой истории артиллерия остановила Волну. Это был звездный час человечества, предвещавший окончание господства кочевников и прекращение катастрофических нашествий из Великой Степи. Отныне "пушки решали все" – и вскоре варварам пришлось защищаться от победоносных обладателей нового оружия. В 1580-х годах турки перешли в наступление, еще раз разгромили кызылбашей, овладели Тебризом и вышли к Каспийскому морю. Шаханшах Аббас I (1587-1629) был поставлен перед выбором: потерпеть окончательное поражение и лишиться трона или перенимать оружие противника, перестраивать свое государство по османскому образцу. Начались поспешные реформы, приглашенные турецкие и европейские мастера лили пушки и обучали персидских артиллеристов; по образцу янычар был создан 12 тысячный корпус аркебузиров, "туфенгчии", – и в придачу ему конная гвардия из рабов-гулямов.
Кызылбаши понимали, что с созданием новой армии они перестанут быть господами Ирана – и не раз устраивали мятежи. Персидским аркебузирам поначалу приходилось сражаться не с османами, а с кочевниками; мятежники были усмирены железом и кровью, шах приказал вырезать несколько непокорных племен. В результате реформ Аббаса Великого Персия приняла облик Турции: армия и налоговая система были перестроены по османскому образцу, большая часть земли стала государственной; крестьянам были обеспечены пахотные наделы, и они, наконец, избавились от произвола кочевых ханов и эмиров. Новосозданная персидская армия сумела остановить османов и отвоевать Азербайджан, шаханшах покровительствовал поэтам и ученым; новая столица Персии, Исфахан, соперничала своей величиной и красотой со Стамбулом.
XVII век был для Персии временем относительного мира и достатка. Население быстро росло, деревни становились многолюдными, а вокруг городов разрастались ремесленные предместья. Затем, в соответствии с неумолимыми демографическими законами, настало время Сжатия: оно пришло позже, чем в Турции, потому что Иран позже освободился от господства кочевников и демографический цикл здесь оказался смещенным на столетие. Однако все происходило так же, как в Малой Азии: голодающие крестьяне продавали землю ростовщикам, толпы нищих бродили по дорогам, всюду вспыхивали восстания. Правительство не могло собрать налоги и, в попытке выйти из положения, стало облагать податями кочевников – тех самых гордых "людей меча", которые еще недавно господствовали над Ираном. Многие кочевники были суннитами и подвергались гонениям со стороны шиитов из-за казалось бы несущественных разногласий в вопросах веры. В конце концов, притеснения привели к восстанию афганских кочевых племен; как когда-то во времена Средневековья, конная лава кочевников устремилась на цветущие области центрального Ирана; 8 марта 1722 года в сражении при Гульнабаде афганцы неустрашимо бросились на персидские батареи, которые успели сделать лишь несколько залпов – и были затоплены лавиной всадников. Столица Империи была осаждена кочевниками и сдалась после 7-месячной осады; шаханшах Хусейн попал в плен; волна нашествия растеклась по всей Персии, оставляя после себя трупы и пожарища. Это была катастрофа, которая завершила очередной демографический цикл – очередной период персидской истории. Как прежде, после нашествия монголов, города лежали в руинах, заброшенные поля зарастали полынью – и тем, кто уцелел, оставалось лишь молиться о будущем.
ИСТОРИЯ ИНДИИ
Т амерлан, который стремился превзойти жестокостью Чингисхана, выжег весь Ближний Восток и опустошил земли вплоть до берегов Ганга – так что после его ухода на руинах Дели два месяца «даже птица не пошевелила крылом». Обширная равнина обезлюдела, трупы лежали на дорогах и в развалинах домов, и джунгли наступали на заброшенные поля.
Наместники Тамерлана, Сайиды, после смерти своего господина стали независимыми ханами и поселились среди руин Дели. Пришедшие с ними афганские и тюркские племена поделили между собой выжженную равнину и собирали дань с уцелевших крестьян; они неохотно подчинялись власти Сайидов и воевали между собой и с раджпутами, потомками предыдущих завоевателей Индии. Города и деревни постепенно вставали из руин, крестьяне распахивали заброшенные поля, а завоеватели-кочевники перенимали культуру и обычаи побежденных. Мусульманские улемы учили, что государство основывается на самодержавной власти падишаха, дисциплине получающих икта воинов и справедливых налогах. Сикандар-шах (1489-1517) уважал улемов, строил мечети и пытался привести к порядку племенных эмиров. Его сын Ибрахим-шах столь сурово требовал дисциплины, что возбудил недовольство своей знати, – и эмиры обратились за помощью к его врагу, правителю Кабула Захир ад-дину.
Захир ад-дин был потомком Тамерлана; он с юных лет проводил жизнь в седле и за отвагу в битвах заслужил прозвище Бабур, "Тигр". Этот смелый воин был к тому же поэтом, и, мчась на коне, он сочинял стихи, воспевающие любовь. Бабур знал о страшной силе турецких пушек, которые залили Чалдыранскую равнину кровью бесстрашных кызылбашей, – он сразу же пригласил к себе турецкого мастера-пушкаря Али и создал собственную артиллерию. В апреле 1526 года 12-тысячное войско Бабура встретилось с огромной армией Ибрахим-шаха на Панипатской равнине к северу от Дели; по обычаю турок, Бабур укрепил свой центр повозками и установил среди них пушки. В войске Ибрахима было 100 тысяч всадников и тысяча закованных в доспехи слонов – но его воины не знали, что такое артиллерия, и после первых залпов огромная армия в смятении остановилась. В это время особые отряды Бабура, сделав глубокий обход, зашли в тыл противнику; воинов Ибрахима охватила паника, и они бросились в бегство; их преследовали и рубили до захода солнца; погибло 40 тысяч человек – и в том числе сам шах, который мужественно сражался до конца. Перепуганные, брошенные погонщиками слоны бродили по полю боя, и их стадами пригоняли к Бабуру, который не мог поверить, что столь великая победа далась так легко.
Правда, война на этом не кончилась, она продолжалась еще тридцать лет, и ни Бабур, ни его сын Хумаюн не дожили до ее окончания. Эта долгая война принесла Северной Индии новое разорение, повсюду царил голод, и измученный народ ждал спасения только от бога. Среди простых людей распространилась вера в то, что близок конец света и вскорости явится новый пророк, Махди, пришествие которого было обещано Мухаммедом. В ожидании прихода Махди и Страшного Суда верующие объединялись в общины, продавали свое имущество и клали деньги к ногам святого шейха Абдуллы, учившего, что надо жить вместе и блюсти справедливость. Наследник Ибрахима Ислам-шах приказал расправиться с Абдуллой; седого шейха побили камнями и бездыханного бросили на дороге – но святой выжил и, удалившись от мира, долгие годы жил в местечке Сикри. Молва о святости шейха Абдуллы распространилась по всей Индии – и вот много лет спустя произошло чудо: к келье шейха пришел молодой падишах Акбар, попросивший у старца позволения называться его учеником – "мюридом".
Акбар был внуком Бабура, одержавшим победу в долгой войне за господство над Индией; он хотел успокоить раздираемую распрями страну и искал поддержки почитаемого народом святого шейха. Он желал утвердить "всеобщий мир", "сольх-и кулл", – мир между мусульманами и индусами, бедными и богатыми, воинами и крестьянами. Акбар приказал возвести вокруг кельи старого шейха великолепный "Город победы", Фатхпур, а на месте самой кельи – "Молитвенный дом", где собирались жрецы разных религий, чтобы создать новую "божественную веру" – "дин-и илахи". Новая вера должна была объединить мусульман и индусов, победителей и побежденных под божественной властью падишаха, которого одни называли новым пророком, а другие – воплощением Будды. Раджпуты, до тех пор яростно сражавшиеся с мусульманами, признали эту власть и послали своих воинов в армию падишаха; на огромных просторах от устья Ганга до отрогов Гиндукуша, наконец, установился мир.
Акбар был благородным воином, искренне желавшим делать добро людям, – но настоящим правителем государства был не он, а мудрый и всевидящий первый министр, шейх Абу-л Фазл. Абу-л Фазл был последователем Абдуллы, стремившимся силой власти утвердить справедливость и порядок – так, как его понимали мусульманские законоведы-улемы. Он прекратил грабежи покоренного населения, назначил справедливые налоги и отменил "джизью" – подать, которую раньше платили "неверные" в знак своей покорности мусульманам. Эмирам сотен и тысяч были выделены "джагиры" – округа, часть налогов с которых шла на содержание их отрядов. Эмиры не имели права повышать эти налоги и были обязаны регулярно являться со своими воинами на смотр; у их солдат проверяли коней, оружие, выучку – и если что-то было не так, то джагир мог быть отнят.
Индийские крестьяне издавна жили общинами, они совместными усилиями корчевали тропический лес, устраивали пруды, рыли оросительные каналы и колодцы. Первое время поднятая целина переделялась между общинниками, а потом поля закреплялись за семьями; большие наделы полагались старосте и общинному писцу, собиравшим налоги и отвозившим деньги в городскую управу. Крестьяне жили небогато: их жилищем были круглые глиняные хижины без окон; деревянный столб посреди хижины поддерживал тростниковую крышу; никакой мебели не было – только сундук, в котором хранилась глиняная и медная посуда. В земляном полу вырывали яму для рисового отвара, он бродил и превращался в крепкую водку; риса было много, земли было еще достаточно; после долгих войн, наконец, настало время мира и крестьянин мог спокойно пахать свое поле; он даже мог скопить несколько монет и купить жене пару браслетов: по обычаю, индийские женщины носили драгоценные браслеты на руках и ногах; глядя на них, можно было подумать, что они очень зажиточны, – но в этих передаваемых от матери к дочери браслетах заключалось все достояние семьи.
Крестьяне ничего не слышали о новой "божественной вере", которую придумал падишах Акбар, и поклонялись старым богам – Будде, Шиве, Вишну. В городах сохранялось множество старинных храмов, стены которых украшали тысячи статуй; во времена завоевания мусульмане разрушили некоторые храмы, а другие превратили в мечети – впрочем, завоеватели составляли лишь малую часть населения и мечетей было немного.
Городом мусульман был Дели – огромный военный лагерь, куда в сезон дождей возвращалась армия падишаха и где дворцы эмиров стояли вперемешку с крытыми соломой домиками простых воинов. Эти воины были потомками завоевателей – афганцев, тюрок и монголов, причем правящая династия была монгольской: Бабур и Акбар вели свой род от Тамерлана – поэтому падишахов называли Великими Моголами. Языком столицы был персидский, и мусульманская знать была воспитана в персидской культуре; поэты подражали великому Фирдоуси, а государственные деятели – шаханшаху Аббасу Великому.
Как бы ни старался Акбар утвердить свою "божественную веру", мусульманская знать стояла на своем, и после смерти падишаха религией двора снова стал ислам. Впрочем, наследники Акбара Джахангир (1605-27) и Шах Джахан (1627-58) старались поддерживать согласие между своими подданными, мусульманами и индусами; чтобы показать, как он заботится о народе, Джахангир распорядился протянуть золотую цепь с улицы в свои покои и соединить ее с колокольчиками – так что любой жаждущий правосудия мог привлечь к себе внимание падишаха. Шах Джахан прославился сооружением Красного Форта в Дели и знаменитого мавзолея Тадж Махал – одного из величайших чудес света, здания, ставшего символом Индии. Летописи говорят, что Шах Джахан страстно любил свою жену "Избранницу Дворца" Мумтаз Махал, которая умерла в 36 лет во время родов своего 14-го ребенка. Всемогущий падишах пригласил мастеров из Стамбула, Багдада и Самарканда и приказал им выразить любовь в камне; десятки тысяч рабочих более 20 лет возводили прекрасный беломраморный мавзолей; его стены были украшены орнаментом из малахита, янтаря, изумрудов, а купол как бы парил в воздухе между небом и землей. Когда Шах Джахан в старости утратил власть и был заключен своим сыном в крепость Агру, он часами смотрел из крепостной бойницы на возвышающийся вдалеке прекрасный мавзолей и вспоминал о своей возлюбленной.
Эпоха правления Акбара, Джахангира и Шах Джахана была временем роста городов и деревень; в Северной Индии крестьяне расчищали джунгли и с помощью государства строили ирригационные каналы. Население долины Ганга возросло за сто лет в три раза, и рано или поздно должно было наступить Сжатие. Индия была огромной страной, заключавшей в себе множество непохожих друг на друга областей; в то время, как в одних районах было много земли, другие области уже давно страдали от перенаселения. Очагом Сжатия в Индии был Гуджарат – область на западе страны у берегов Камбейского залива; этот район не был затронут нашествием кочевников, поэтому сюда стекались беглецы из Северной Индии, и уже в XV веке здесь не хватало полей и пастбищ, крестьяне уходили в города и пытались прокормиться ткачеством. Европейские путешественники сравнивали Гуджарат с Фландрией; они удивлялись многочисленности городов, искусству ремесленников и качеству прекрасных хлопчатых и шелковых тканей. В действительности городам Фландрии было далеко до огромных городов Гуджарата: в его столице Ахмадабаде насчитывалось около миллиона жителей и лишь в одном из трехсот предместий этого крупнейшего города Востока имелось 12 тысяч лавок купцов и ремесленников. При столь огромных размерах в Ахмадабаде было немного добротных каменных зданий; город напоминал большую деревню – бесконечное море крытых тростником хижин, окруженных маленькими двориками. Во дворике обычно располагался очаг, который топили сухим коровьим пометом и от которого поднимался не очень приятный запах; здесь же стоял простенький ткацкий станок из бамбуковых планок, и хозяин с помощью жены и детей с восхода до захода солнца трудился за этим станком. Мастерство индийских ткачей вызывало изумление европейцев, с помощью простейших инструментов они ткали тончайшие муслины и батисты; шаль из батиста легко проходило через обручальное кольцо, а муслин был настолько тонок, что не скрывал прелестей танцовщиц. Ткачи передавали свое искусство от отца к сыну и были организованы в ремесленные касты, похожие на европейские цехи – с той разницей, что члены касты считались родственниками и не допускали в свою среду посторонних. У каждой касты были свои обычаи, праздники, свой бог-покровитель – но при этом каста не имела самоуправления и города подчинялись шахским чиновникам, которые следили за порядком и устанавливали цены на рынках.
Прекрасные ахмадабадские ткани, батисты и муслины, везли к побережью Камбейского залива, где располагались знаменитые торговые города – Броч, Сурат, Камбей, Диу. Когда-то сюда, спасаясь от монголов, переселились десятки тысяч купцов с берегов Персидского залива; арабы и персы принесли с собой торговые навыки и крупные капиталы; порты Гуджарата стали новым пристанищем для потомков Синбада-морехода, и тысячи арабских доу выходили отсюда в дальние плавания к берегам Персии и Китая. Гуджаратские купцы везли из Китая фарфор и шелк, из Персии – оружие и лошадей и отправляли во все страны ткани из Ахмадабада. Однако самым выгодным для купцов товаром были не ткани, а пряности; перец выращивали в Индии, корицу – на Цейлоне, гвоздику и мускатный орех везли с Молуккских островов. Весь этот душистый и терпкий груз собирался в портах западной Индии, куда за ним приплывали сотни арабских кораблей; арабы перепродавали свой товар венецианцам, а из Венеции пряности расходились по всей Европе.
Торговцы Гуджарата не знали печали до тех пор, пока в Индийском океане не появились корабли Васко да Гамы. Португальцы нашли морской путь в Индию, и вслед за первыми кораблями пришли военные эскадры с тысячами моряков и солдат. Одну из этих эскадр возглавлял "вице-король Индии" Аффонсу д'Альбукерки, который построил крепость на маленьком островке Гоа и объявил, что все корабли, плавающие по океану, должны платить ему дань. Вооруженные десятками пушек португальские каравеллы без пощады расстреливали и жгли неповоротливые доу и джонки: каравелла была Новым Оружием, подарившим португальцам господство на морях. Индийским купцам пришлось отдать большую часть своих прибылей португальцам, которые за бесценок скупали индийские ткани, везли их в Индонезию и Китай, меняли на пряности, шелк, фарфор и отправляли все это в Европу.
В начале XVII столетия в Индийском океане появились английские и голландские корабли – "флайты". Флайты расправились с португальскими каравеллами точно так же, как те – с арабскими доу; морская торговля Азии оказалась в руках английской и голландской Ост-индских компаний. Европейские корабли приходили в порты Гуджарата, и агенты компаний скупали ткани из Ахмадабада; они платили серебряными монетами – но ткачи нуждались не в серебре, а в пшенице. Гуджарат уже давно страдал от перенаселения, голод приходил год за годом, и ткачи в отчаянии продавали своих детей в рабство – но Сжатие все нарастало. До поры до времени ремесла и торговля давали какое-то облегчение: в Европе торговля сумела обеспечить Голландию хлебом – но Гуджарат был в десять раз больше маленькой Голландии. В 1630 году разразилась катастрофа, начался такой страшный голод, что родители поедали детей, кости мертвецов толкли и подмешивали в муку; караваны с хлебом не могли дойти до Ахмадабада, потому что их грабили по дороге. Погибло около 3 миллионов гуджаратцев, ремесленные города и поселки опустели, многие касты ткачей вымерли и унесли с собой секреты своего мастерства. Европейские моряки, прибывавшие в Сурат, видели перед собой пустой порт и безлюдный город – лишь немногие нищие из последних сил ползли к кораблям, чтобы вымолить кусок хлеба.
Катастрофа в Гуджарате произошла в одно время с бедствиями, охватившими Европу и Переднюю Азию – это было окончание демографического цикла, начавшегося в XV веке. В Иране и Северной Индии господство кочевников сдвинуло этот цикл почти на столетие; Сжатие и голод пришли сюда во второй половине XVII века. Нехватка земли и голод заставили крестьян уходить из деревни, и в долине Ганга выросли ремесленные города, похожие на Ахмадабад; европейские корабли приходили теперь не в Сурат, а в Хугли, Дакку, Масулипатам – порты на восточном побережье Индии. Голодающие крестьяне не могли платить налоги – а между тем, число эмиров и воинов росло, и на содержание армии требовалось все больше средств. Шаханшах Аурангзеб (1658-1707) стал экономить в расходах и запретил своим подданным носить роскошные одежды, пить вино и содержать танцовщиц – впрочем, падишах и сам придерживался этих правил и вел жизнь святого дервиша. По законам ислама все богатства принадлежали богу, поэтому имущество сановников после их смерти забирали в казну, а у торговцев без лишних слов отнимали их деньги. Торговля шелком и солью стала государственной монополией, и государство снова принялось все контролировать и распределять.
Так же, как в Иране, всеобщее оскудение породило религиозные распри. Аурангзеб восстановил налог на индусов, "джизью"; он стал захватывать и грабить индусские храмы – в ответ начались восстания притесняемых "неверных". В 1674 году вождь племени маратхов Шиваджи созвал брахманов, которые принесли из "святых мест" "землю и воду" и по древнему обряду провозгласили его "императором индусов" – "чхатрапати". Маратхи были горцами, привыкшими сражаться за скот и пастбища; они были столь же воинственны, как обитатели Великой Степи, и их не пугала мощь армии падишаха. Объединившись под знаменем "священной войны", маратхи принялись совершать набеги на плато Декан и долину Нармады; тяжелая кавалерия Моголов не могла угнаться за легкой конницей маратхов: каждый горец имел три сменные лошади, а на ночевках маратхи, чтобы не обнаружить себя, не разводили огня и спали прямо на земле. Поначалу маратхи воевали за веру, но потом они стали грабить всех подряд; чтобы обессилить противника, они сжигали поля и отравляли колодцы. Аурангзеб лично возглавил огромную армию и двинулся на восставших – но не смог ничего добиться: неуловимый противник не принимал боя. По словам историка, движение армии падишаха было подобно движению лодки по воде: вода смыкалась, как только она проплывала.
За десятилетия войн Декан был полностью опустошен, повсюду царил голод. "В городе Хайдарабаде реки, дома и площади полны трупов,– писал хронист. – Непрерывные дожди удалили с них мясо и кожу; груды костей выглядели издалека, как куча снега…" По словам современников, голод 1702-04 годов унес два миллиона жизней. В 1699 году маратхи впервые переправились через Нармаду и ворвались на плато Мальва; в 1706 году 80-тысячная орда дотла разграбила Гуджарат. Аурангзеб был в отчаянии: "Я не знаю, кто я, и что я делал… – писал падишах своему сыну. – Драгоценная жизнь ушла неизвестно на что…"
В феврале 1707 года Аурангзеб умер и, согласно своему завещанию, был похоронен как простой дервиш. После смерти Великого Могола уже не нашлось сильной руки, способной руководить государством в условиях катастрофического Сжатия. Началась война между наследниками, наместники провинций отказывались повиноваться столице; никем не сдерживаемые маратхи доходили до Дели и прерывали связь между центром и окраинными областями. Распад Империи завершился военной катастрофой: в 1739 году в Северную Индию ворвались войска персидского шаха Надира. Население Дели подверглось грабежу и резне, "от восхода солнца до времени заката победоносное войско старательно убивало жителей, и потекли реки крови". Эта была катастрофа, которая завершила очередной демографический цикл – очередной период истории Индии. Как прежде, после нашествия монголов, города лежали в развалинах, джунгли наступали на заброшенные поля – и казалось, что история вернулась на четыреста лет назад.
Глава III
Между Западом и Востоком
ПОСЛЕ КАТАСТРОФЫ
Множство меертвых лежаша, и град разорен…
Летопись.
К северу от великих империй Востока, за горами и степями простиралась поросшая лесом славянская равнина – огромная страна, лишь недавно освоенная пахарем-земледельцем. Это был мир прятавшихся среди лесов маленьких деревень, мир долгой зимы и короткого лета – так что крестьянам нужно было приложить много сил, чтобы собрать урожай до холодов. Однако земли было достаточно, и у славян не было причин для войн; они жили бы в мире, если бы не вторжения иноземных завоевателей. В IX веке племена восточных славян были подчинены варягами, которые называли себя русью и которых возглавлял конунг Рорих. Варяги построили деревянные города-крепости, обратили часть славян в рабов, а остальных заставили платить дань; варяжские князья раздавали своим дружинниками поместья с рабами и ходили с дружиной в набеги на Константинополь. Через сто или двести лет варяги ославянились и превратились в русских бояр, князья и бояре принялись делить между собой славянские земли и сошлись в бесконечной междоусобной войне. В те времена еще не было таких понятий, как «Родина» или «нация», и свои князья были для крестьян иной раз хуже половцев; они точно так же грабили и убивали; они приводили с собой хищных кочевников и вместе с ними гнали полон на продажу. Лишь немногие из этих князей, как Ярослав Мудрый, действительно верили в Бога и думали о простом народе, другие же не хотели знать о Страшном Суде и только тешили свою корысть.
Плохи или хороши были свои князья – в XIII веке настало страшное время: пришла Орда. Татары разрушили города и сожгли деревни, и в живых остались лишь те, кто сумел укрыться в лесах. "Множество мертвых лежаша, и град разорен, земля пуста, церкви пожжены", – писал летописец. "Пустыня зело всюду, не бе видети тамо ничтоже ни града, ни села… пусто все и не населено". "От многих лет запустения великим лесом поросше и многим зверьем обиталища бывша Русская земля". Археологи говорят, что уцелела лишь одна из каждых десяти деревень, что погибли почти все города – и многие из них так никогда и не возродились. История следующих двух веков – это была история жизни среди развалин, и жизнь едва теплилась в стране, которая когда-то была знаменита своими городами, храмами и ремеслами.
После ухода татар старший брат погибшего Великого князя Юрия, Ярослав, приехал на развалины Владимира и, погоревав, велел очистить от трупов церкви и восстановить несколько домов – чтоб было, где жить. Бату-хан требовал, чтобы Ярослав явился изъявить покорность в Орду, и Ярослав поехал – сначала к Батыю, а потом в ставку Великого Хана, в далекую Монголию. Как требовали победители, Ярослав, чтобы "очиститься", прошел между двумя кострами и пал на колени перед изображением Чингисхана; его долго держали в ставке, а перед отъездом на Русь мать Великого Хана собственноручно поднесла ему яд.
У Ярослава было пять сыновей; старший из них, Александр, правил в Новгороде – это был один из немногих городов, до которых не дошли татары. Александр прославился своей удалью: когда в 1240 году в устье Невы высадились шведы, князь, недолго думая, бросился на них с малой дружиной и обратил в бегство не ожидавших нападения врагов. За эту победу Александр получил прозвище "Невского" – но еще большую славу доставила ему битва на Чудском озере, когда он разгромил завоевавших Прибалтику рыцарей Тевтонского ордена. Орден надеялся, что разорение Руси позволит без труда захватить Псков и Новгород; рыцари уже овладели Псковом – но Александр отнял у них город и 5 апреля 1242 года вместе с новгородским ополчением встретил крестоносное войско на льду Чудского озера. Рыцари пошли в атаку, построившись большим клином -"свиньей", и казалось, что им уже удалось прорваться сквозь ряды русских ратников – но дружина Александра ударила на "свинью" с фланга; рыцарей окружили, и "была тут сеча великая". Русские преследовали крестоносцев семь верст и убили 500 немцев, эта победа надолго избавила Русь от тевтонских вторжений.
После смерти великого князя Ярослава Бату-хан назначил Александра Невского князем новгородским и киевским, а его брата Андрея – Великим князем Владимирским. Братья не ладили между собой, и между князьями снова начались усобицы: татарское нашествие не пошло им впрок. Александр поехал в Орду и наслал на Андрея татарскую рать. "Что это, господи! – с горечью говорил Андрей. – Покуда нам меж собою ссориться и наводить друг на друга татар, лучше мне бежать в чужую землю, чем дружиться с татарами и служить им!" Андрей вышел с дружиной против Орды, но был разбит; татары сожгли Суздаль и Переяславль и посадили Александра Великим князем "на своей воле" – эта "воля" означала, что отныне Русь стала частью Золотой Орды.
ЗОЛОТАЯ ОРДА
Мужчинам разрешается заниматься
только войной и охотой.
Яса Чингисхана.
Н езадолго до своей смерти Чингисхан выделил уделы своим сыновьям и назначил старшему из них, Джучи, земли на западе «до тех мест, где заходит солнце». Он дал Джучи войска и приказал завоевать эти земли – но Джучи умер, и поход на запад возглавил его сын Бату – этот поход начался в 1235 году, через восемь лет после смерти Чингисхана. Непобедимая монгольская конница ураганом пронеслась по Восточной Европе и покорила половцев, русских, булгар, черемисов, валахов – и много других народов, названия которых теперь забыты. Согнав десятки тысяч ремесленников из разрушенных им городов, Бату-хан воздвиг на берегу Волги свою великолепную столицу Сарай – по-русски «Дворец»; из этого «Дворца» он собирался управлять землями от берегов Дуная до берегов Оби.
Бату-хан основал могущественное государство, которое одни называли Золотой Ордой, а другие Белой Ордой – хана этой Орды звали Белым ханом. Монголы, которых часто называли татарами, были незначительным меньшинством в Орде – и вскоре они растворились среди тюрок-половцев, переняв их язык и передав им свое имя: половцев тоже стали называть татарами. По примеру Чингисхана Бату поделил татар на десятки, сотни и тысячи; эти воинские единицы соответствовали родам и племенам; группа племен объединялась в десятитысячный корпус – тумен, по-русски, "тьма". Тысячникам и темникам – нойонам, эмирам, бекам – особыми грамотами, "ярлыками", выделялись уделы ("улусы"), часть налогов с которых шла на содержание их воинов. В улусах, так же как и на остальных землях, были канцелярии, "диваны", в которых хранились податные списки, "дефтеры"; в соответствии с этими списками чиновники собирали налоги и требовали исполнения повинностей. За сбор налогов отвечали баскаки, "обладатели печатей", которые под охраной отправляли деньги в "диван государственной казны". Начальником этого дивана был визирь, обладатель большой государственной печати, золотой чернильницы и драгоценного пояса. Все эмиры и беки, русские князья и наместники провинций приезжали во дворец, на коленях просили милости хана и получали ярлыки на свои уделы из рук великого визиря. Эти порядки были одинаковы во всех областях Золотой Орды, в Булгаре, на Руси и в Хорезме – это были те самые порядки, которые некогда установил "великий императорский секретарь" Елюй Чу-цай для всей огромной Монгольской Империи. Абсолютная власть хана, дисциплина эмиров, смелость воинов и страшные татарские луки обеспечивали Золотой Орде господство над большей частью Европы.
Даже франкские и немецкие рыцари не могли противостоять в бою прирожденным воинам из степей: там, в степях, выживали лишь самые сильные и смелые. Новорожденного ребенка там бросали в снег – и, если он умирал, о нем не жалели; в три года мальчика садили на барана и вручали ему маленький лук – чтобы учился скакать и убивать. В 13 лет эти юноши сопровождали войска, ходили в разведку и как конные лучники сражались в битвах – впрочем, все это могли делать и девушки, которых тоже учили стрелять из лука. Люди степей были непохожи на крестьян-земледельцев: они видели на 20 километров, за несколько миль слышали топот коня и чуяли запах костра. Они были неразлучны с конем; они могли спать в походе, прильнув к шее лошади, и могли несколько дней обходиться без пищи. Перед походом устраивали смотр: каждый воин должен был иметь три запасные лошади, два лука, два колчана, саблю, напильник для острения стрел, шило, иголки, нитки и кожаную флягу для кумыса. На запасных лошадей грузили седельные сумки с сушеным мясом и сухим молоком – это было все, на что мог рассчитывать воин в походе: монгольская армия не имела обоза. Чингис-хан говорил, что воин в походе не должен быть сытым: от сытой собаки на охоте нет проку. Если же голод становился нестерпимым, то монгол вскрывал вену своей лошади и пил кровь – ему хватало полулитра крови в день, а лошадь могла выдержать такие кровопускания две-три недели; степные лошади были необычайно выносливы и могли даже, разрывая снег, искать сухую траву. Европейские рыцари не могли сражаться зимой – а татары любили зимние походы; они одевали "доху" – шубу из сложенного вдвое меха, шерстью наружу: отсюда пошла легенда, что кочевники носят звериные шкуры. На ногах носили сапоги с войлочными чулками, "валенки", а на голову под шлем одевали шапку-ушанку – эта одежда была позднее позаимствована другими народами. Главным оружием татар был монгольский лук, "саадак", – именно благодаря этому Новому Оружию монголы покорили большую часть обетованного мира. Это была сложная машина убийства, склеенная из трех слоев дерева и кости и для защиты от влаги обмотанная сухожилиями; склеивание проводилось под прессом, а просушка продолжалась несколько лет – секрет изготовления этих луков хранился в тайне. Этот лук не уступал по мощи мушкету; стрела из него за 300 метров пробивала любой доспех, и все дело было в умении попасть в цель, ведь луки не имели прицела и стрельба из них требовала многолетней выучки. Обладая этим всесокрушающим оружием, татары не любили сражаться врукопашную; они предпочитали обстреливать противника из луков, увертываясь от его атак; этот обстрел длился иногда несколько дней, и монголы вынимали сабли лишь тогда, когда враги были изранены и падали от изнеможения. Последнюю, "девятую", атаку проводили "мечники" – воины, вооруженные кривыми мечами и вместе с лошадьми покрытые доспехами из толстой буйволовой кожи. Во время больших сражений этой атаке предшествовал обстрел из позаимствованных у китайцев "огненных катапульт" – эти катапульты стреляли наполненными порохом бомбами, которые, взрываясь, "прожигали искрами латы".
Новое Оружие, выучка и железная дисциплина делали монголо-татар непобедимыми – и они могли бы завоевать всю Европу, если бы не предпочитали жить в степях. Татары заняли прикаспийские и причерноморские степи вплоть до границ Сербии и совершали отсюда набеги, достигая берегов Балтийского и Средиземного морей. Ежегодные набеги – это был их образ жизни, война, похожая на охоту, ведь противник был не в силах сопротивляться. Из этих набегов пригоняли тысячи и десятки тысяч пленных – в основном женщин и детей: мужчины были слишком непокорны, и их обычно убивали. Однако главным врагом кочевников были другие кочевники: Золотая Орда воевала с иранским государством ильханов – потомков монгольского хана Хулагу, завоевавшего в середине XIII века земли от Аму-Дарьи до Евфрата. После смерти в 1259 году Великого Хана всех монголов Монкэ улусы Джучи и Хулагу превратились в самостоятельные государства, и их ханы принялись воевать между собой. Потомки Джучи и Хулагу сражались за Муганскую степь – прекрасные пастбища современного Азербайджана; эти войны тянулись десятилетиями и отвлекали татар от походов на запад. Еще одним яблоком раздора было господство на Великом Шелковом Пути: ордынцы хотели перерезать дорогу через Азербайджан и заставить торговцев пользоваться маршрутом, проходившим через Сарай. Новая дорога начиналась в Кафе, которая теперь называется Феодосией, – это был большой портовый город, куда приходили корабли из Генуи и Венеции. Кафа была удивительным городом: она была основана генуэзцами и управлялась генуэзскими консулами – но этот город был больше Генуи, и большинство населения в нем составляли не итальянцы, а армяне, бежавшие сюда после кровавой резни, устроенной монголами в Армении. Армяне занимались работорговлей: они покупали рабов, которых татары приводили из набегов на соседние страны, – так что Кафа была работорговой столицей Европы. Египетские султаны покупали в Кафе половецких мальчиков для своей гвардии; их воспитывали в военных лагерях, и со временем из них вырастали бесстрашные воины-рабы – "мамелюки". Итальянцы вывозили из Кафы тысячи белокурых славянских рабынь – их продавали на рынках Александрии, Генуи, Венеции, и их было так много, что слово "славянин" стало означать на европейских языках "раб".
Из Кафы "Великий Шелковый Путь" шел в Тану, теперешний Азов, а оттуда – в Сарай. Столица Золотой Орды была одним из крупнейших городов тех времен, в ней было больше двухсот тысяч жителей, огромные рынки, мечети и караван-сараи. Караваны влекомых верблюдами повозок двигались отсюда к Аральскому морю и дальше, по степям и пустыням – в Китай. Этот долгий путь от Кафы до Пекина занимал девять месяцев – но повсюду на этой дороге стояли караван-сараи, где можно было отдохнуть и сменить уставших верблюдов. Караван-сараи были одновременно и ямскими станциями, где меняли лошадей ханские гонцы и чиновники: такие станции были устроены во всех областях Орды, и местные жители были обязаны поставлять для них лошадей и подводы.
Потомки Джучи приняли на службу чиновников-мусульман и внимательно прислушивались к тому, что говорили мусульманские законоведы-улемы – однако они не сразу обратились в ислам. Бату-хан был похоронен по древнему обычаю: вместе со своими наложницами, одетыми в праздничные одежды и украшенными драгоценностями; в могилу положили золотые сосуды с яствами и все, в чем мог нуждаться покойник на том свете – в том числе и скаковых лошадей. Сын Бату-хана Сартак был христианином и другом Александра Невского – но ему не довелось править Ордой; он рано умер и власть досталась брату Батыя, Берке (1257-66). Берке принял ислам, однако с уважением относился к другим религиям – тем более, что его эмиры и беки еще оставались язычниками. Мусульманская религия окончательно восторжествовала при хане Узбеке (1312-42), который приказал перебить всех языческих шаманов и буддийских монахов, – но сохранил привилегии христианской церкви. Узбек был могущественным ханом, и по его имени восточные летописцы стали называть ордынцев узбеками; позднее, когда узбеки завоевали Среднюю Азию, они передали это имя жившим там народам. Вслед за Узбеком правил Джанибек-хан (1342-57); в это время власть хана ослабела и улусы, так же как в Персии, стали превращаться в икта – эмиры и беки стали сами собирать налоги и хозяйничать в уделах как самостоятельные правители. Так же как и в Персии, усиление эмиров и беков привело к междоусобицам; Джанибек-хан был убит своим тысячником Тоглу-баем, который посадил на престол ханского сына Бердибека. С этого времени, по словам русской летописи, в Орде началась "замятня великая", эмиры ставили ханов-марионеток и сражались между собой; государство распалось, в Булгаре утвердился эмир Булат-Тимур, а в причерноморских степях – эмир Мамай. Кровавая междоусобная война длилась до 1381 года, когда эмир Тохтамыш с помощью войск, посланных Тамерланом, разбил Мамая и завладел престолом. Тохтамыш объединил распавшуюся было Золотую Орду и возобновил походы в Муганскую степь – но на эти же земли претендовал его бывший покровитель Тамерлан, "Железный хромец". В 1395 году две огромные орды столкнулись в кровавой битве на берегах Терека; это было одно из крупнейших сражений всех времен, оно развернулось на пространстве в десятки километров, и в нем участвовало до полумиллиона воинов. Татары, как обычно, сражались в конном строю, а воины Тамерлана иногда спешивались, чтобы точнее стрелять из луков; они прикрывали свой строй огромными щитами, создавая в разных местах подвижные укрепления. Тохтамыш потерпел поражение, и армия Тамерлана разграбила и сожгла столицу Золотой Орды, Сарай, – этому городу с тех пор так и не удалось встать из пепла; торговый путь из Кафы в Китай был прерван и ордынские ханы лишились доходов от торговли. После этого разгрома Орду вновь охватили смуты: ведь кочевники не могли жить без войны, и, если ставилась преграда для их набегов, то им приходилось сражаться друг с другом. Тохтамыш и его сыновья двадцать лет сражались с эмиром Едигеем, огромная степная империя постепенно распадалась на улусы ханов и племенные княжества. К середине XV века отпали Казань и Крым – но Орда была еще сильна, хан Саид-Ахмед удерживал в подчинении Русь и совершал походы на Литву и Польшу. Однако распад продолжался; в 1480-х годах на месте некогда могучей империи существовало четыре ханства, которые постоянно воевали друг с другом; Русь стала независимой, а с юга надвигались новые завоеватели – турки. Турки-османы обладали Новым Оружием, пришедшим на смену Большому Луку, – аркебузами и пушками; в 1475 году они подчинили Крым, а затем их верховную власть признала Казань. Эпоха господства кочевников подошла к концу, и на обширных равнинах Восточной Европы наступило время, когда ход истории стали определять турецкие и русские пушки.
РУСЬ И ТАТАРЫ
Бысть же злогорькая та и великая
власть варварская над Русской землей от
Батыева времени по царство царя Ахмета…
Летопись.
П оставив Александра Невского Великим князем на своей воле, татары прислали на Русь баскаков и численников – «и начали ездить окаянные татары по улицам, переписывая дома христианские». Это была перепись, проводившаяся в то время по всей огромной Монгольской Империи; численники составляли реестры-дефтеры, чтобы взимать налоги, установленные Елюй Чу-цаем: поземельную подать, «калан», подушную подать, «купчур», и налог на торговцев, «тамгу». Новгородцы не хотели «дать число», и сопровождавшему баскаков Александру пришлось применить силу – одним отрезали носы, другим выкалывали глаза. Сами по себе подати были невелики (они составляли десятину урожая) – однако сбор налогов отдавался на откуп мусульманским купцам, «бесерменам», которые ради своей корысти завышали их ставки; тем, кто не мог заплатить, они давали в долг под проценты, а тех, кто не мог уплатить процентов, уводили в рабство. В 1262 году народ Суздальской земли, не вытерпев насилия «бесерменов», поднялся и «изгнал татар из градов своих»; Александр Невский поспешил в Орду, рассказал хану Берке о произволе откупщиков и вымолил пощаду восставшим. На обратном пути Александр умер, и Берке передал великое княжение его брату Ярославу. Хан считал русских князей своими «улусниками» – такими же владельцами улусов, как татарские эмиры и беки; он по своей воле выдавал им ярлыки на управление уделами – мог одарить, мог миловать, мог казнить. Так же, как к другим улусникам, тысячникам и темникам, к князьям были приставлены баскаки, которые собирали подати: часть податей отправляли в ханскую «казну» («хазине») в качестве «выхода» («хараджа»), а часть оставалась в казне князя. Князья, в свою очередь, выделяли в «кормление» своим боярам, небольшие улусы («волости»), часть налогов с которых шла на содержание их дружин. Дружинники бояр состояли по большей части из несвободных, «дворовых» людей; таких воинов на Востоке называли гулямами, а на Руси – отроками. По первому зову хана князья присоединяли свои полки к ханскому войску и шли в поход – на Кавказ, на Литву, на Польшу, или в Венгрию – а в случае нападения Литвы или немцев хан присылал на помощь свою конницу. Русские воины сражались и в рядах ханской гвардии: так же, как в других областях Империи, баскаки набирали на Руси рекрутов, насильно уводили с собой юношей и делали из них ханских гулямов. Китайские летописи рассказывают, что у Великого Хана в Пекине была русская «тысяча», которую он называл «во веки веков верная русская гвардия».
Русь стала частью могущественной восточной Империи – и обычаи, культура, образ жизни русских людей неизбежно должны были подвергнуться модернизации по восточному образцу. Сражаясь вместе с непобедимой степной конницей, русские полки заимствовали ее вооружение и тактику; русские воины сели на быстрых степных коней и научились стрелять из монгольского лука, "саадака"; они носили татарские стеганые доспехи, "тигиляи", и рубились кривыми татарскими саблями. Идя в атаку под пение зурны, русские вместе с татарами кричали "ура!" -"бей!"; они называли друг друга на татарский манер "богатырями", "казаками", "уланами"; в русский язык незаметно вошло множество тюркских слов: караул, колчан, есаул, бунчук, облава, булат, охота, нагайка… Как всегда, сначала перенималось то, что было связано с войной и без чего нельзя было выжить, потом – то, что связано с государственным управлением: казна, ямская служба, книги, служебные чины – слова "книга" и "бумага" пришли в русский язык из китайского как напоминание о мудром министре Елюй Чу-цае. На русских монетах ставили печать хана, "тамгу", – отсюда произошли слова "деньги" и "таможня". На печати-тамге были арабские надписи, поэтому русские деньги по виду мало отличались от восточных монет. Русские князья и бояре подолгу жили в Орде; постепенно они стали подражать ханам и бекам: они носили парчовые халаты, атласные шаровары и сафьяновые сапоги, украшали своих лошадей парчовыми седлами и охотились с прирученными соколами. Так же, как мусульмане, они не позволяли своим женам выходить к гостям и запирали их в "терем"; они запрещали своим подданным пить вино и строили церкви с куполами-луковками, похожими на купола мечетей.
Татары не притесняли русскую православную церковь – наоборот, они освободили монахов от всех налогов, и большинство священников призывало верующих молиться за хана. Так же, как константинопольского цесаря, ордынского хана именовали на Руси царем – Белым царем, потому что это был хан Белой, или Золотой Орды. Белый царь правил железной рукой и сурово расправлялся с теми князьями, которые проявляли непокорность или, по старому обычаю, заводили усобицы. Чтоб разбирать споры, царь присылал на Русь своего посла – и Великий князь должен был выйти навстречу этому послу; он брал под узды его лошадь, вел ее ко двору, усаживал посла на свой трон и, встав на колени, выслушивал "царское слово". Русские князья верно служили Белому царю: они еще помнили про ужас нашествия и хорошо знали о страшной силе татарских ратей – сопротивление означало верную гибель, и Александр Невский был первым, кто сказал, что надо смириться.
История Руси после нашествия была историей жизни среди развалин, большая часть городов погибла, повсюду виднелись зарастающие лесом пепелища, и лишь изредка среди лесов можно было встретить деревню или боярский двор. Как ни сильны были потрясения, они мало изменили жизнь простых "черносошных" крестьян; крестьяне по-прежнему сохраняли свободу, жили общинами, помогали друг другу, платили подати и много пахали – благо земли хватало для всех. Если князь увеличивал подати, то можно было перейти к другому князю: потомство Рюрика было столь многочисленно, а уделы так малы, что за пару дней можно было добраться до другого княжества. Князья и бояре жили в укрепленных частоколом дворах, где вместе с ними обитали сотни вольных слуг и рабов-холопов; одни из них пахали для боярина землю, другие составляли его дружину. Несколько боярских подворий вокруг княжеского двора – это был уже "город", "столица" княжества. Единственным городом с населением больше десяти тысяч был чудом уцелевший во время нашествия Новгород – здесь сохранились каменные церкви, и сюда приезжали из-за моря купцы, не умевшие по-русски "не бе, не ме", – поэтому их всех называли "немцами". В Новгороде сохранялись обычаи Киевской Руси: здесь по-прежнему правили бояре, которые собирались на вече и выбирали князей "на своей воле". Бояре со своими отроками, как раньше, ходили собирать дань в земли, населенные чудью, и продавали "немцам" меха, кожи, воск. Богатства новгородских бояр вызывали зависть правивших во Владимире великих князей, но князья были слишком слабы, чтобы подчинить Новгород, – и к тому же Белый царь не позволял им устраивать усобицы.
Пока в Орде правил сильный хан, русские князья не смели воевать между собой, но в 1280-х годах Орда временно разделилась: на востоке правил хан Тудай-Менгу, а на западе – темник Ногай. Ногай поддерживал старшего сына Александра Дмитрия переяславльского, а Тудай-Менгу – его младшего брата, Андрея городецкого; два князя вступили в борьбу за великокняжеский престол и несколько лет воевали друг с другом, наводя на Русь татар то из одной, то из другой Орды. Степняки, воспользовавшись смутой, грабили русские города и уводили в полон население; в 1293 году "Дюденева рать" разорила 14 городов и посадила на престол во Владимире князя Андрея. После смерти Андрея в 1304 году тверской князь Михаил и московский князь Юрий устроили торг в Орде, обещая платить дань один больше другого, – и хан отдал Михаилу престол вместе с правом на откуп налогов.
С этого времени великие князья сами собирали подати и отправляли "выход" хану. Великие князья получили возможность требовать с других князей деньги – и часть этих денег оседала в их казне. Юрий московский не хотел уступить это право Михаилу тверскому и сделал все, чтобы заслужить милость хана Узбека: он снова приехал в Орду и несколько лет жил в ставке, усердно кланялся и подносил подарки. В конце концов, хан дал ему великокняжеский ярлык и в жены – свою сестру Кончаку; в 1318 году Юрий вернулся на Русь в сопровождении татарского отряда во главе с эмиром Кавдыгаем. Михаил тверской согласился передать Юрию великое княжение – но Юрию показалось мало; собрав войска, он вместе с татарами напал на Тверь – и был разбит. Кончака и Кавдыгай попали в плен; Михаил с почестями отпустил татарского эмира и обещал освободить ханскую сестру – но она внезапно скончалась. Юрий тотчас же закричал, что Кончаку отравили, и поскакал в Орду жаловаться; татарский посол потребовал от Михаила предстать на суд хана. Бояре говорили, что ехать опасно, что хан в гневе. "Не поеду – так вотчина моя будет опустошена и множество христиан избито, – отвечал Михаил. – После когда-нибудь придется умирать, так лучше теперь положу душу мою за многие души". Михаил предстал перед ханским судом; его раздели, связали и наложили на шею тяжелую колоду. Суд был нескорым; Узбек откладывал решение, и Михаила вели вслед за кочующим по степи ханским двором; по ночам, согнувшись под тяжестью колоды, князь читал Библию; молодой слуга держал перед ним книгу и переворачивал страницы. Через месяц хан утвердил приговор и послал к Михаилу палачей – Юрия с Кавдыгаем; их слуги ворвались в юрту и долго избивали пленника пятками; потом юрьев холоп Романец взял большой нож и вырезал князю сердце. Тело мученика бросили нагое; Юрий и Кавдыгай подъехали верхом – и, как говорит летопись, даже татарский эмир не вытерпел этого зрелища: "Старший брат тебе вместо отца, – гневно сказал он Юрию, – чего же ты смотришь, как он нагой лежит?"
Таков был мученический конец Михаила тверского, положившего душу свою за многие души. Юрий сел на великокняжеский престол во Владимире и стал собирать дань для хана – однако часть "выхода" оставлял у себя, и сын Михаила Дмитрий, желая отомстить, доложил об этом Узбеку. Разгневанный хан вызвал Юрия в Орду; Юрий и Дмитрий встретились в ставке Узбека, схватились за мечи, и Дмитрий убил московского князя – за что и сам был казнен ханом. Узбек передал великое княжение брату Дмитрия Александру – но не дал ему права на откуп дани и прислал в Тверь баскака Чол-хана. Так же, как прежние "бесермены", Чол-хан беззастенчиво грабил население, уже забывшее было про вымогательства баскаков:
У кого денег нет,
У того дитя возьмет;
У кого дитя нет,
У того жену возьмет;
У кого жены-то нет,
Того самого головой возьмет,
– говорится в народной песне. В 1327 году тверичи восстали, и Александр встал во главе народа; после битвы на улицах города татар загнали в старый терем князя Михаила и подожгли его, никто из людей Чол-хана не уцелел. Брат Юрия, московский князь Иван, тотчас же поехал в Орду и доложил обо всем хану; разгневанный Узбек дал Ивану 50 тысяч татар и послал на Русь. По выражению летописца, "татары положили пусту всю землю Русскую", сожгли города и увели людей в плен – уцелели только Москва и Новгород. Покорная хану церковь предала князя Александра проклятию, и он нигде не мог найти убежища; он бежал в Литву, но потом, обманутый надеждой на ханскую милость, явился в Орду – и вместе с сыном был "рознят по составам".
Узбек передал Ивану московскому ярлык на великое княжение и право на откуп налогов; Иван стал собирать для хана дань с других княжеств – не забывая при этом о себе. У князей, которые не могли платить, он забирал в счет долгов города и волости; князья беднели, а Москва богатела; князя Ивана за глаза прозвали "калитой", "денежным мешком". Летописцы утверждают, что в правление Ивана Калиты "наступила тишина великая по всей Русской земле" – и действительно, после нашествия 1328 года князья не осмеливались нарушать установленный порядок и затевать усобицы; деревни стали снова возрождаться из пепла, и крестьяне распахивали заброшенные поля. "Тишина" царила и при сыне Калиты, Симеоне Гордом (1341-53), народ не терпел ни от татар, ни от усобиц – но в 1353 году пришла Великая Чума, унесшая множество жизней. Симеон и двое его сыновей скончались в чумной горячке, и князем стал брат Симеона, Иван по прозвищу Красный. Иван правил недолго, он умер в 1359 году, оставив 9-летнего сына Дмитрия, позднее прозванного Донским. Бояре привезли мальчика в Орду, чтобы просить хана дать Дмитрию ярлык, – и удивились, увидев, что происходит в Сарае. В Орде было много ханов, и они убивали друг друга – там не было власти, не от кого было получать ярлыки и некому платить дань. С запада приходили удивительные известия о том, что непобедимые татары разбиты литовским князем Ольгердом, что литовцы пришли на русские земли и овладели Киевом, что народ приветствует их как освободителей. Наконец, прошел слух, что Русь освобождена и Ольгерд именует себя Великим князем Литовским и Русским. Бояре поспешили назад, – и вовремя: литовские полки стояли уже в Твери, и тверцы призывали "освободителей" идти на Москву. Здесь, однако, нам придется прервать повествование и вернуться назад, чтобы посмотреть, кто же были эти "освободители" – и кто такой был Ольгерд, Великий князь Литовский и Русский.
РУСЬ И ЛИТВА
И нача Миндовг избивати братию свою,
а другие выгна из земли, и нача
княжить один во всей земле Литовской.
Русская летопись.
К огда-то в незапамятные времена, когда арийские племена вырвались из Великой Степи и обрушились на окружающий мир, часть из них двинулась на Запад – в Европу. Бородатые воины на боевых колесницах подчинили местных жителей и со временем перемешались с ними, образовав новый народ, потомками которого были германцы, славяне и литовцы. Позже из степи пришли новые волны завоевателей, которые оттеснили одни из сопротивлявшихся племен в леса за Карпаты, а другие – еще дальше, в страну болот, простиравшуюся вдоль побережья Балтийского моря. Жителей лесов впоследствии стали называть славянами, а жителей страны болот – литвой; оба народа имели похожие обычаи и поклонялись общему «предку», «медведю», – но со временем они обособились друг от друга и стали говорить на разных языках.
На побережье Балтийского моря, от Немана до Даугавы, обитало до десятка близких племен, и литва поначалу была лишь одним из них – но соседи без разбора называли все эти народы литвой. Между Неманом и Вислой жили родственники литвы, пруссы, а за Даугавой – потомки древних охотников, эсты и финны; когда-то им принадлежали все края лесов и болот, но затем арии оттеснили их на север. Страна литовцев была дальней окраиной цивилизованного мира, сюда не достигали волны нашествий из степи, и жизнь в краю болот текла мирно вплоть до X века – когда, по словам летописей, из-за моря пришли князья и поставили города. Этими князьями были викинги; они завоевали страну литовцев так же, как и страну славян; здесь тоже возникли укрепленные городки, из которых князья с дружиной выходили на "полюдье" собирать дань. Так же, как на Руси, здесь были бояре, смерды и холопы – и некоторые из здешних князей ходили вместе с Игорем на Константинополь. Русь принесла из этих походов православие и письменность – но эти знания не достигли Литвы, и литовцы остались язычниками; они не знали грамоты и приносили своим богам человеческие жертвы; как когда-то в древние времена, в могилы князей клали коней, рабов и наложниц.
В 1201 году с моря неожиданно пришли новые гости – рыцари в украшенных крестами плащах. Это были крестоносцы во главе с епископом Альбертом, посланные папой, чтобы покорить и обратить в христианство язычников. После поражений, понесенных от тюрок на Востоке, Палестина перестала привлекать рыцарей, и они искали новое место, где можно было бы завладеть землями и богатством. Епископ Альберт основал в устье Даугавы крепость Ригу, и крестоносцы стали покорять соседние племена ливов и эстов; к 1227 году они овладели обширными землями от Даугавы до Нарвы, построили замки и основали церковное государство, которое называли Ливонским орденом. В это самое время другой орден, Тевтонский, покорял земли пруссов; пруссы мужественно сопротивлялись, но были разбиты; их деревни превратились в пепелища, а уцелевшие крестьяне были принуждены платить подати немецким баронам.
В 1236 году ливонские рыцари совершили первый поход вглубь Литвы, и, хотя они потерпели поражение, наступление продолжалось. Беженцы, пруссы и эсты, со всех сторон приходили в Литву, рассказывая о жестокости крестоносцев и о виселицах, стоящих у ворот замков. Затем стали приходить толпы беглецов с Руси, они говорили о надвигающейся с востока страшной орде и о гибели городов русских; Литва была окружена со всех сторон, и единственное, что ей оставалось – это погибнуть, как погибли пруссы, или объединиться и сражаться насмерть. Как часто бывает в истории, военное давление породило абсолютную монархию; один из литовских князей, Миндовг, взял в свои руки дело объединения литовских племен – и его первыми врагами были не крестоносцы, а враждующие между собой князья и бояре. "И нача Миндовг избивати братию свою, – повествует летопись, – а другие выгна из земли, и нача княжить один во всей земле Литовской".
Изгнав многих князей, Миндовг заставил остальных подчиниться своей воле и по первому зову приводить свои дружины; он стал строить замки и выделять деревни для содержания рыцарей – так что вскоре у Литвы появилось сильное войско. Враждебные Миндовгу князья бежали к крестоносцам и вместе с ними выступили против своих соплеменников – тогда Миндовг послал гонцов в Ригу и обещал принять христианскую веру; он крестился, и довольный папа прислал литовскому князю королевскую корону. Однако крещение Миндовга было притворным: он тайно исполнял языческие обряды и ждал случая, чтобы вернуть захваченные крестоносцами земли. В 1259 году литовцы внезапно напали на крестоносцев и устроили рыцарям страшное побоище на берегу реки Дурбы; после боя десятки пленных рыцарей были принесены в жертву богам; их сжигали живыми на кострах, а литовские воины стояли вокруг и пели хвалу даровавшему победу Перуну.
Язычники-литовцы воевали не по-христиански, они казнили пленных и сами не ждали пощады. Бывало, что в безнадежном положении они убивали своих детей и жен, сжигали трупы, а затем выходили на последний бой. Литовцам удалось остановить наступление крестоносцев – но с юга наступали татары; в год битвы при Дурбе татарская конница впервые ворвалась в Литву и, разграбив все на своем пути, вернулась с большим полоном. Литовцам было трудно сдержать натиск степной конницы – но их спасли леса и болота, которые делали Литву почти неприступной крепостью. Дороги через литовские болота знали только местные жители; они строили гати, проходившие на небольшой глубине под водой и невидимые сверху, – причем специально делали их извилистыми. В мирное время эти гати отмечали вешками, но как только на сторожевых башнях загорались сигнальные огни, крестьяне убирали вешки, и татарам приходилось плутать среди непроходимых топей.
В 1263 году Миндовг был убит враждебными князьями, но его сын Воишелк продолжил дело отца и расправился с мятежниками. "Он начал княжить по всей земле Литовской и начал избивать своих врагов, – говорит летопись, – и перебил их великое множество, а другие разбежались". Литовские князья раскрыли секрет могущества государств: они доказали, что, усмирив знать, можно объединить народ и противостоять самому страшному врагу – Ордену или татарам. Пруссы попали под железный сапог Ордена и исчезли со страниц истории; Русь два столетия платила татарам дань, а Литва выстояла и победила – несмотря на огромное неравенство сил.
Литовские князья стали могущественными монархами; они собирали подати со своих подданных и содержали сильное войско, ходившее в походы в земли Ордена и на Русь. Города Белой Руси – Белоруссии – оказались между двух огней: с запада на них наседала Литва, с востока – татары; правившие городами бояре предпочитали татарским баскакам литовских князей; как в старые времена Киевской Руси, они "рядились" с князьями и заключали договоры, по которым князья могли править лишь с одобрения городского вече. Собирая вокруг себя русские земли, Литва понемногу перенимала русские обычаи и русскую культуру; литовцы стали пользоваться русской письменностью и многие из них перешли в православие, жители восточной Литвы стали строить русские избы с печами; в литовский язык вошло множество русских слов: город, торг, цена, печь, сапог, короб, каравай… Литовские летописи писали на русском языке, и появившиеся в XV веке сборники законов также были написаны на русском – и очень походили на "Русскую правду" времен Ярослава Мудрого.
Княжество Литовское постепенно превратилось в Великое княжество Литовское и Русское, и полки западной Руси сражались в составе литовских войск – так же, как полки восточной Руси воевали вместе с татарами. Литовские войска не раз приходили к Смоленску и Пскову, а татары воевали земли за Припятью и Днепром – и во всех этих войнах русские сражались с русскими. Великий князь Ольгерд водил русские и литовские полки против рыцарей Ордена, а когда в Орде началась смута, двинулся со всем войском к Киеву. Татары не смогли собрать своих сил, и в 1362 году Ольгерд разбил их в битве при Синих Водах; литовцы заняли Киевщину и Волынь – коренные земли Руси. Тверской князь Михаил, сын казненного в Орде Александра, перестал платить дань и призвал Ольгерда на Волгу; в 1367 году литовцы вошли в Тверь, а в следующем году "литовские и русские" полки подошли к стенам Москвы. Князь Дмитрий едва успел отстроить каменные стены Кремля; жители посадов сбежались под защиту крепости и смотрели со стен, как горят их дома и как литовцы гонят в полон тех, кто не успел бежать. Начиналось второе столетие татарского владычества на Руси, и молодому московскому князю предстояло решать, с кем идти в бой, с татарами или с литвой, кого иметь союзником, а кого – врагом. Погруженный в думы, Дмитрий стоял на стене и смотрел на огни пожаров и на скачущих внизу всадников – как будто парящих над землей в набатном гуле колоколов.
КУЛИКОВСКАЯ БИТВА
И обратились поганые в бегство и побежали.
Сыны же русские силой святого духа гнали
и убивали их, точно лес рубили,
точно трава под косой подстилается.
Сказание о Мамаевом побоище.
Ж изнь сама собой определила действия московского князя: Ольгерд пришел к Москве с мечом и, стало быть, приходилось сражаться с ним и с Тверью. На отдохнувшую было от нашествий Русь снова обрушились бедствия войны; по обычаю, перенятому от татар, литовские, тверские и московские полки жестоко опустошали земли противника, убивали и гнали в полон крестьян. На стороне Москвы сражались князья суздальские, ярославские и ростовские: они так же, как и московский князь, не считали Ольгерда освободителем; с помощью этих князей Дмитрий в 1375 году осадил Тверь и заставил Михаила тверского признать зависимость от Москвы. Ольгерд не смог помочь своему союзнику: его отвлекала война с Орденом.
В Орде в это время продолжалась смута – и ее попытки вмешаться были отвергнуты Москвой. С 1374 года Дмитрий перестал платить Орде дань, и это вызвало гнев сильнейшего из татарских эмиров, Мамая. Мамаю принадлежали степи от Волги до Днестра, и он правил от имени подставных ханов, свергая и ставя их на престол. За Волгой шла война между многими ханами, эмирами и беками, и время от времени оттуда вырывались грабившие Русь орды. В 1377 году эмир Араб-шах совершил набег на Нижний Новгород и на реке Пьяне, заставши врасплох, разбил московскую рать. В следующем году Мамай попытался заставить Дмитрия платить дань и послал на Москву эмира Бегича с пятью туменами татарской конницы. Князь Дмитрий вышел навстречу с московскими полками и остановился за Окой, на реке Воже; 11 августа татары переправились через Вожу и многотысячной конной лавой обрушились на русские полки – но русь выстояла, Бегич и четыре эмира погибли в злой сече, и татары впервые бежали перед русскими.
Мамай понял, что надо собирать всю Орду; он заключил союз с сыном Ольгерда Ягайло и в августе 1380 года двинулся на Русь "в силе несметной". Великий князь созвал всеобщее ополчение – не только князей и бояр с конными дружинами, но и пешее крестьянское воинство; на берегах Оки собралось большое войско; пришли даже два брата литовского князя с полками западной Руси – но не было дружины рязанского князя Олега, испугавшегося "несметной силы" татар. Татары были действительно сильны: со времен Бату-хана ни одно войско не решалось меряться силой с Ордой, и ужас татарского нашествия все еще жил в памяти народов. Чтобы укрепиться духом, князь Дмитрий перед отъездом к войску посетил святого старца Сергия, настоятеля Троицкого монастыря. Старец благословил князя на битву и послал вместе с ним двух воинов-монахов, Пересвета и Ослябю; войско двинулось в степь и 7 сентября переправилось через Дон, уничтожив за собой мосты. Отступать было некуда, оставалось одно: победить или умереть; полки выстроились на Куликовом поле за Доном, в центре стояла пешая рать, по бокам – конные дружины, за левым флангом в зеленой дубраве затаился засадный полк во главе с воеводой Дмитрием Волынцом. Вечером князь Дмитрий объехал полки: "Братья мои милые, – говорил он воинам. – Уже, братья, ночь пришла, приблизился день грозный. В эту ночь бодрствуйте и молитесь, мужайтесь и крепитесь, господь с нами, сильный в битвах…" Утром, когда показались татары, Дмитрий, поменявшись одеждой с боярином Бренком, приказал ему стоять под черным княжеским знаменем, а сам встал в первый ряд воинов: "Хочу с вами общую чашу испить, – сказал он ратникам. – И той же смертью умереть за святую веру христианскую. Если же умру, то с вами, если спасусь – то с вами!" Из татарских рядов выехал "злой печенег", богатырь Челубей, и начал похваляться, вызывая смельчаков на единоборство; навстречу ему выступил Пересвет в черной монашеской одежде; два богатыря, выставив копья, помчались навстречу, пронзили друг друга и мертвыми упали с коней на землю. "И сошлись грозно оба великих войска, – говорит сказание, – крепко сражались, жестоко друг друга уничтожали, не только от оружия, но и от великой тесноты под конскими ногами умирали… И третий и четвертый, и пятый, и шестой час крепко, неослабно бились христиане с погаными татарами. Когда же настал седьмой час дня, божьим попущением, ради грехов наших, начали поганые одолевать. Уже многие были убиты из сановитых мужей. Богатыри русские, и воеводы, и удалые люди, как деревья дубравные, клонились к земле под конские копыта. Многие сыны русские погибли. Самого великого князя тяжело ранили и сбили с коня; он же с трудом ушел с побоища, потому что нельзя было ему больше биться, и укрылся в чаще…" Татарская конница прорвалась на левом фланге; знамя великого князя пало, и одевший княжеские доспехи Бренк был зарублен татарами. "Поганые уже начали одолевать, христианские же полки оскудели – уже мало христиан, а все поганые. Видя же такой урон русских сынов, князь Владимир Андреевич не мог терпеть и сказал Дмитрию Волынцу: "Какая польза в стоянии нашем, какой будет у нас успех, кому будем пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны жестоко погибают от поганых, как трава клонятся". И сказал Дмитрий: "Беда, князь, велика, но еще не пришел наш час… потерпим немного до подходящего времени…" Сыны же русские в его полку горько плакали, видя своих друзей, побиваемых погаными, непрестанно стремились они в бой, точно званные на свадьбу, чтобы пить сладкое вино. Волынец же запрещал им, говоря: "Подождите немного, буйные сыны русские, будет ваше время, чтобы утешиться, есть вам с кем повеселиться!" Пришел восьмой час дня, южный ветер потянул позади… И закричал Волынец громким голосом: "Князь Владимир, наше время приспело, и час подходящий пришел!" И сказал: "Братья мои, друзья, дерзайте, сила святого духа помогает нам!" Единомысленные же друзья выехали из дубравы зеленой, точно соколы приученные оторвались от золотых колодок, ударили на великие стада журавлиные, на великую силу татарскую. А знамена их были направлены крепким воеводою Дмитрием Волынцом. Были они словно отроки Давидовы, сердца их были, как у львов, точно лютые волки напали на овечьи стада, и начали поганых татар немилостиво убивать. Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: "Увы нам! Русь снова перехитрила: меньшие сражались с нами, а добрые воины все сохранились!" И обратились поганые в бегство и побежали. Сыны же русские силой святого духа… гнали и убивали их, точно лес рубили, точно трава под косой подстилается…"
Мамай бежал с поля боя; непобедимая до тех пор Орда была побеждена – но сколь велика была цена победы. "Грозно, братья, зреть и жалостно видеть и горько смотреть на человеческое кровопролитие… – говорит сказание. – Трупы человеческие, как сенные стоги: быстрый конь не может скакать, а в крови по колени бродили…" Восемь дней победители считали и хоронили павших, и вышло, что в живых осталось меньше четверти. "И сказал князь великий: "Слава тебе, вышний творец, что помиловал нас, грешных, не предал нас в руки врагов наших… А вам, братья, князья, и бояре, и воеводы, и молодые люди, русские сыны, суждено лежать между Доном и Непрядвой на поле Куликовом, на речке Непрядве. Положили вы головы за землю русскую, за веру христианскую! Простите меня, братья, и благословите в сем веке и в будущем…"
ТОХТАМЫШЕВО НАШЕСТВИЕ
Трупы мертвых, повсюду лежащие,
церкви святые в развалинах,
от каменных храмов остались только
обгорелые стены, не слышно больше ни
церковного пения, ни звона колоколов…
Софийская первая летопись.
П осле битвы на Куликовом поле Мамай бежал в причерноморские степи и собрал новое войско. Силы Орды были несметными, и в 1381 году Мамай снова пошел на Русь – но на берегах Калки внезапно был остановлен пришедшим из-за Волги ханом Тохтамышем. На месте, где когда-то русские князья сражались с монголами, произошла жестокая битва между татарами; Мамай был разбит, и Тохтамыш стал ханом Золотой Орды. В августе 1382 года объединенная орда двинулась на Москву – это нашествие было столь же страшным, как нашествие Бату-хана.
"В год 6890 было некое предвестье, – говорит летопись, в течение многих ночей являлось такое знамение на небесах: на востоке, перед раннею зарею, являлась некая звезда хвостатая в виде копья, иногда в вечерней заре являлось, а иногда – в утренней, и так повторялось много раз. Это знамение предвещало злое нашествие Тохтамыша на Русскую землю и горестное нападение татар на православных, как это и случилось, из-за гнева божьего за множество грехов наших.
Был тогда третий год царствования Тохтамыша в Орде, в Сарае, и в тот же год царствования своего послал он татар своих в Болгары, есть город такой на Волге, и повелел купцов русских перебить и гостей торговых пограбить, а лодки их с товарами захватить и привести их к себе на перевоз.
А сам Тохтамыш, одержимый яростью, собрал воинов своих, и пошел к Волге со всей силою своей, и переправился на эту сторону Волги со всеми князьями своими и с безбожною силою татарскою, и пошел походом на великого князя Дмитрия Ивановича и на всю Русскую землю.
А князь Олег Рязанский встретил царя Тохтамыша даже раньше, чем тот вошел в землю Рязанскую, и, бив ему челом, обещал быть помощником в войне с Русью и пособником в его злодеяниях против христиан…
Великий же князь Дмитрий Иванович, услышав такую весть, что идет на него сам царь во множестве силы его, начал собирать свои полки ратные и выехал из города Москвы, собираясь выступить навстречу войску татарскому.
И созвал великий князь Дмитрий Иванович на совет всех князей русских, и не было в них единодушия, не все захотели помочь ему… Когда понял и уяснил великий князь Дмитрий Иванович, что нет между князьями единства и доверия, задумался он и был в смятении: нельзя ему выступить сейчас против самого царя. Поехал он в свой город Переяславль и оттуда через Ростов поспешил в Кострому. А Киприан-митрополит приехал в Москву.
В городе же Москве начался великий мятеж, были люди в смущении, как овцы без пастыря, среди горожан не было согласия: одни хотели засесть и запереться в городе, другие задумали бежать из Москвы, и были раздоры промеж ними великие, одни с имуществом въезжали в город, а другие из города бежали ограбленные. И собрали вече, позвонив во все колокола, и стали заодно мятежники, крамольники: тех, кто хотел из города уехать, не только не выпускали из города, но и грабили, не стыдясь самого митрополита, не боясь бояр великих, всем угрожали и заняли все ворота городские, сверху били камнями, а внизу на земле с оружием обнаженным стояли, не позволяя никому выходить из города, и потом только вняли мольбам и выпустили уезжавших из города, но ограбили их. Город же клокотал возмущением, как море во время великой бури, люди нигде не находили утешения, а, напротив, ожидали больших бедствий.
Тогда же приехал к ним в город некий князь литовский, по имени Остей, внук великого князя Ольгерда, и подбодрил людей, и мятеж городской прекратил, и затворилось с ним в городе в осаде множество народа: тут были и те, кто остался, и те беженцы, которые сбежались со всех волостей и из других городов, и те, которые оказались здесь в то время из других земель – бояре, купцы-сурожане и суконники, и прочие купцы, и архимандриты, и игумены, и протопопы, и священники, и дьяконы, и монахи, и люди всех возрастов, и мужчины, и женщины, и младенцы.
Князь Олег провел царя в обход своей вотчины земли Рязанской и указал ему все существующие броды на реке на Оке. Царь же, перейдя реку Оку, прежде всего взял город Серпухов и сжег его огнем. Оттуда он поспешно двинулся к Москве-городу, исполнившись духа ратного, захватывая волости и села и предавая их огню, а народ христианский посекал и убивал всячески, а иных людей в плен брал. Так подошел он, воюя, к городу Москве, а войско татарское подступило к Москве месяца августа в 23-й день, в понедельник, но еще не все полки татарские осадили тогда город.
И кликнули они клич, вопрошая: "Есть ли здесь в городе великий князь Дмитрий?" И горожане, стоявшие на стенах, отвечали им: "Нету". Татары же отступили от стен и поехали вокруг города, разглядывая и выведывая, где легче пойти на приступ, рассматривая рвы, и ворота, и башни, и бойницы, и потом снова собрались и наблюдали за городом.
Тогда же в городе добрые люди молились богу день и ночь, готовились к смерти в посте и молитве, исповедовались и причащались со слезами. А некоторые недобрые люди начали ходить по дворам, выкапывали из погребов меды господские, и сосуды серебряные, и хрустальную посуду и напивались допьяна, а в разгуле дерзко кричали: "Не страшно нам нашествие поганых татар, раз у нас такая неприступная крепость: стены каменные, а ворота – железные; у татар не хватит терпения долго стоять под городом, когда им угрожают с двух сторон – из города наши бойцы, а вне города – соединенные силы наших князей". Пьяные, взбирались на стены и глумились над татарами, понося их и выкрикивая обидные, бранные слова, полные угроз и издевательств, думая, что у татар столько сил, сколько здесь есть. Татары же выхватывали свои сабли и махали ими, показывая, как они будут рубить их и сечь им головы.
И в тот день полки те отступили от города, наутро же подошел сам царь к городу со всеми своими главными силами, горожане же, узрев со стен города силу несметную, весьма устрашились. Татары же еще немного подошли к городу, а горожане пустили на них по стреле. Тогда татары стали осыпать город таким дождем стрел, что невозможно было выглянуть из бойниц. И много горожан собралось на стенах, и от стрел падали они раненые. И одолевали татарские стрелы наших защитников, потому что их стрелки были гораздо искуснее наших: одни стреляли стоя, другие – быстро перемещаясь, третьи – с коней на полном скаку, они так были обучены, что могли стрелять и с правой и с левой руки, и вперед и назад, быстро и без промаха попадали в цель. А иные из них сооружали лестницы и приставляли их к стенам, и лезли в город, горожане же кипятили в котлах воду и обваривали их кипятком, не пуская на стены.
Татары отступили и опять пришли, и так бились три дня и до полного изнеможения. Когда татары приступали к стенам городским, тогда горожане дружно выходили их оборонять: одни поражали татар с башен, другие же камни метали на врагов, третьи били из малых пушек или тюфяков, четвертые – из самострелов и катапульт, а пятые – из великих пушек.
После трех дней осады на четвертый день утром, в час полдника, по велению царя подъехали к городу князья ордынские и советники его, а с ними два князя суздальских Василий да Семен, сыновья великого князя Дмитрия Суздальского. И приблизившись к самым стенам городским как неприкосновенные послы, начали они говорить людям, бывшим в городе: "Царь вас, своих людей, хочет помиловать, ибо неповинны вы и не за что предавать вас смерти; не с вами он воевать пришел, а на великого князя Дмитрия Ивановича ополчился, а вы же достойны от него милости, и ничего другого он от вас не требует, разве что желает, чтобы вы, оказав ему честь, вышли к нему навстречу с дарами и вместе со своим князем; ведь хочет он повидать город этот, и в него войти, и в нем побывать, а вам дарует мир и любовь свою, а вы ему ворота городские отворите".
Также и князья Нижнего Новгорода говорили: "Поверьте нам, мы ведь ваши князья христианские, вам то же самое говорим и клятву в том даем".
И поверил православный народ словам, пораздумали и поверили, ослепила их хитрость татарская, омрачила их ложь бусурманская, не разгадали ее, не вспомнили вещих слов: "Не всякому духу верьте" и отворили ворота крепостные, вышли с князем своим во главе и с дарами многими к царю, вышли архимандриты, и игумены, и священники с крестами, а за ними бояре и большие люди, а потом народ и черный люд.
И чуть они выступили за ворота, татары кинулись на наших и начали их сечь без разбора, а князя Остея раньше всех возле самых ворот убили. Здесь же порубили архимандритов, и игуменов, и священников, хотя шли те в ризах церковных и с крестами, и бояр, и честных людей. И горько было видеть поверженные наземь святые иконы и кресты, лежащие где попало, затоптанные ногами, ободранные, захваченные нечестивыми руками!
А татары тут же ворвались в город, рубя всех направо и налево, а другие взошли по лестницам на крепостные стены, так как в то время никто не защищал стен, никого не было на башнях, никто не руководил обороной. И началась страшная резня внутри города и вне его, татары рубили так исступленно, что их руки и плечи онемели, сила истощилась, острые сабли притупились. Православный народ, оставшийся в городе, убегал теперь от ворвавшихся татар по улицам куда попало, метался по городу толпами с громкими воплями, причитаниями, мольбами и проклятиями, бия себя в грудь: негде искать спасения, некуда от смерти бежать, нельзя от острого меча укрыться. Не стало ни князя, ни воевод его, и все войско погибло, и все оружие их исчезло. А иные запирались в церквах каменных, но и там не ушли от судьбы: безбожные татары силой разбивали двери церковные и всех там порубили. Повсюду стоял крик и страшные вопли, такое множество людей кричало, что уже не могли друг друга расслышать, а враги истребляли народ, срывая одежды, рубили голых насмерть… И многие монастыри и святые церкви разорили и разрушили, и в священных алтарях много кровопролитий совершили, окаянные, и святые места осквернили. И сбылось предсказание пророка: "Боже, пришли варвары во владения твои, осквернили церковь святую твою, наполнили Иерусалим, как хранилище фруктами, трупами рабов твоих, ставших пищей для птиц небесных, тела преподобных твоих отданы на съедение зверей земных, пролилась кровь людей как вода", так было в Москве и вокруг нее: некому было хоронить их, некому было оплакивать девушек, некому было оплакивать вдовиц, иереи и священники пали от руки врагов. Страшная это была бойня, бесчисленное множество убитых, обнаженные трупы мужчин и женщин валялись повсюду. Убиты были здесь архимандрит Спасский Симеон и другой архимандрит, Иаков, и многие игумены, и священники, и дьяконы, и монахи, и монашенки, старые и малые, мужского и женского пола, все посечены, а иные в воде утонули, а другие в огне сгорели, а прочих многих в плен повели, в рабство басурманское в страну Татарскую. И можно было слышать тогда в городе плач, и рыдания, и вопли многие, крик безутешный и стоны многие, можно было видеть слезы, печаль горькую и скорбь безутешную, беду нестерпимую, насилие страшное и горечь смертную, страх, и ужас, и трепет, бессилие, позор и надругательства поганых над христианами. Все это случилось с нами из-за многих грехов наших. Быстро враги овладели городом Москвой месяца августа в 26-й день, в день памяти святых мучеников Андриана и Натальи, в седьмом часу дня, в четверг, после обеда, и город огнем зажгли, а имущество и богатство все разграбили, а людей истребили -кого мечом, кого огнем, кто от огня бежал – тот от меча погиб, а кто от меча бежал – тот от огня погиб. Не было людям спасения, ждали их четыре погибели: от меча, в огне, или в воде, или в татарском плену. Был до того город Москва велик, и красив, и многолюден, и всякого богатства исполнен, а теперь, когда был взят и сожжен татарами, все изменилось, будто и не было Москвы, а только дым и земля почерневшая.
Трупы мертвых повсюду лежащие, церкви святые в развалинах, от каменных храмов остались только обгорелые стены, не слышно было ни церковного пения, ни звона колоколов, не собирается больше отовсюду народ на благовест церковный: пусто повсюду, ни души не видно на пожарищах.
И не только Москва, но и все окрестные города и селения разорены были дотла погаными татарами… Так как царь Тохтамыш распустил воинов по всей земле Русской завоевывать княжение великое, то одни пошли к Владимиру и много людей перебили и в плен увели, а другие пошли к Звенигороду, а третьи – к Можайску, а четвертые – к Волоку, а пятые – к Переяславлю и взяли его и огнем пожгли, а горожане ушли по озеру в ладьях и так спаслись, а город оставили, а шестые – к Юрьеву. Много городов захватили татары, а христиан перебили, многих в полон увели, а села и монастыри опустошили и великий вред и пагубу принесли Русской земле.
Князь же Владимир Андреевич стоял наготове близ Волока, собрав воинов около себя.
Татарский отряд, не зная об этом, наскочил на него, он же, уповая на бога, ударил на них и так милостью бога одних перебил, других в плен взял, а иные побежали, и прибежали к царю Тохтамышу, и поведали ему о случившемся.
После этого Тохтамыш велел понемногу отступать из города Москвы. И оттуда направился он с войском к Коломне, и взял город Коломну, и дальше пошел. Царь же переправился за реку за Оку и взял землю Рязанскую, и огнем пожег, а людей перебил, а иные разбежались, а других в плен повел в Орду, многое множество рязанцев…
Как только татары ушли, вернулись вскоре в Москву, в отчину свою, благоверный и великий князь Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, каждый со своими боярами старейшими, и увидели, что город разорен и огнем сожжен, а святые церкви разрушены, а трупов людей убитых великое множество лежит, и, горько сожалея об этом, разрыдался князь великий Дмитрий Иванович.
Да и кто бы не мог не рыдать, плача горькими слезами о гибели города, кто бы мог не жалеть о том, что погибло столько народа, а множество христиан угнано в плен?"
ВОЙНЫ И БИТВЫ
Ужели здесь лежит весь Орден?
Король Ягайло.
П осле тохтамышева нашествия Русь снова лежала в руинах и тем, кто уцелел, предстояло снова разбирать развалины, хоронить мертвых и распахивать заброшенные поля. Татары наложили на Москву новую, еще более тяжелую дань – и князьям, как в прежние времена, приходилось ездить в Орду за ярлыками, подносить подарки и задабривать «Великого царя». В 1389 году, после смерти Дмитрия Донского, явившийся во Владимир татарский посол торжественно посадил на великокняжеский престол его сына Василия. Василий платил дань хану и по мере сил восстанавливал города и села – но вскоре разнеслась весть о новом грозном нашествии. В 1395 году могущественный повелитель Востока Тамерлан разгромил «Великого царя» Тохтамыша, сравнял с землей столицу Орды Сарай, и, предавая все огню и мечу, вторгся в рязанские земли. Русь приготовилась к обороне, великий князь собрал полки и вышел на Оку; во Владимир послали за великой святыней, иконой Владимирской божьей матери, – и тысячи людей стояли на коленях вдоль дороги, прося у божьей матери спасения. Подействовали эти молитвы или нет – но Тамерлан внезапно остановился, простоял две недели в верховьях Дона и повернул назад. Проведя зиму в предгорьях Кавказа, Тамерлан поставил ханом Золотой Орды Тимур-Кутлуя и ушел в Персию; Тохтамыш с частью войска нашел спасение в Литве у племянника Ольгерда, Великого князя Витовта.
Литвой и Польшей в это время правил двоюродный брат Витовта Ягайло, женившийся в 1385 году на польской королеве Ядвиге; Витовт был вассалом короля, управлявшим Литвой от его имени. Условием вступления Ягайло на польский престол было крещение Литвы – и в правление этого короля большая часть литовских язычников приняла католичество; Литва стала католической страной с костелами и латинской письменностью – хотя жители русских областей этого княжества оставались верными православию. Пользовавшийся поддержкой Польши и Ордена Витовт был могущественным правителем; он собрал огромную армию из литвы, руси, поляков, молдаван; магистр Ордена дал Витовту большой отряд рыцарей и бомбарды. Летом 1399 года Витовт двинулся в степь, чтобы помочь Тохтамышу вернуться на трон; на берегах реки Воркслы союзники встретились с татарами Тимур-Кутлуя. Перед битвой начались переговоры; самоуверенный Витовт требовал от хана покориться, платить дань, и чтобы на ордынских деньгах ставилось клеймо литовского князя: "Тогда будешь мне сыном, а я тебе – отцом", – говорил Витовт. Молодой хан смутился при виде пушек и огромного воинства Витовта и попросил три дня срока подумать – однако тут вмешался седой ханский наставник, эмир Едигей; он вызвал Витовта на берег Воркслы и стал говорить ему: "По праву ты взял в сыновья нашего хана, потому что ты стар, а он молод; но я еще старше тебя, так следует тебе быть моим сыном, давать дани и ставить мое клеймо на литовских деньгах". Витовт рассвирепел и велел трубить атаку – это и нужно было татарам; если бы Витовт остался в своем лагере, огражденном повозками с бомбардами, татарская конница не смогла бы его одолеть. Теперь же татары стали отступать, заманивая рыцарей в степь и обстреливая из луков, – а в это время обходные отряды окружили полки Витовта со всех сторон. В злой сече на берегу Воркслы полегло все литовское войско; погибло 20 князей и много русских дружинников, героев Куликовской битвы; погиб и знаменитый воевода Дмитрий Волынец. Витовту с небольшой дружиной удалось вырваться из кольца врагов, но татары неотступно преследовали его до Киева и подвергли жестокому опустошению Западную Русь.
Через несколько лет после битвы на Ворксле Витовт залечил раны и пошел войной на Смоленск, Псков и Новгород. Артиллерия все громче подавала свой голос в боях и осадах, в 1405 году литовцы овладели Смоленском, потом разорили псковские волости. Великий князь Василий вступился за Псков и объявил Витовту войну; эта война без больших сражений продолжалась несколько лет, причем Едигей прислал на помощь Василию татарскую конницу. Едигей называл Василия любимым сыном – а, между тем, после разгрома Орды Тамерланом Василий не платил дани татарам, оставляя ее в своей казне. В 1408 году Едигей объявил, что идет в поход на Литву, и неожиданно повернул к Москве; Василий не успел собрать полки и уехал в Кострому; в городе началась паника, богатые дома были разграблены, а посады сожжены. Москвичи сели в осаду, но Едигей не стал штурмовать стены Кремля, а разослал во все стороны отряды: "И стали поганые люто брать в плен христиан, одних посекали, а других в плен уводили, и так погибло бесчисленное множество людей… Город великий Переславль сожгли, а также Ростов и Нижний Новгород взяли и сожгли, и Городец, и волости многие захватили, и множество людей погибло, а иные померзли от холодов". После едигеева нашествия Василию пришлось возобновить уплату дани, и татарское иго довлело над Русью еще семьдесят лет. Витовт, между тем, заключил мир с Василием и вместе с Ягайло обратился против Ордена; под знаменем польского короля собралась многочисленная армия поляков, руси, литовцев и татар. Орден имел вдвое меньше воинов, но орденские рыцари вместе со своими лошадьми были закованы в тяжелые, непробиваемые стрелами латы – в то время как польские и русские всадники имели лишь кольчуги, усиленные на груди стальными пластинами.
15 июля 1410 года союзное войско встретилось с рыцарями близ деревни Грюнвальд в Пруссии. С утра шел дождь и союзники укрылись в лесу, наблюдая, как рыцари выстраиваются в боевой порядок на холмах у Грюнвальда. Наконец дождь кончился и небо прояснилось; магистр Ордена Юнгирген послал к Ягайло герольдов с двумя мечами – это был вызов на бой. Король принял вызов, и его войско под пение труб стало выходить из леса; союзники были построены в три линии; слева стояли поляки во главе с королем, справа – русские, литва и татары под командованием Витовта. Витовт приказал татарам начать атаку, и они поскакали вперед, громко крича и пуская тучи стрел; рыцари неподвижно стояли на холме, не закрываясь от стрел, которые отскакивали от их полированных панцирей. Командир левого крыла крестоносцев, маршал Валенроде, хотел подпустить татар как можно ближе; наконец, запел рожок, рыцари опустили копья и, медленно переходя на рысь, пошли вперед. Татары не приняли боя и метнулись вправо, уходя из-под удара стальной лавины; 15 хоругвей Валенроде, наращивая галоп, понеслись на русские и литовские полки. Витовт приказал своим всадникам идти навстречу, но они не успели набрать ходу, и стальная лавина страшным ударом опрокинула правое крыло союзников; полки Витовта обратились в бегство, а рыцари Валенроде повернули вправо, на центр союзного войска, где вместе с поляками стояли три смоленских полка. Смоляне приняли удар рыцарей и почти все полегли – но задержали крестоносцев и прикрыли поляков, которые вели бой с правым крылом рыцарской армии. Крестоносцам удалось сбить большое королевское знамя, однако Ягайло ввел в бой вторую линию, знамя было отбито и вновь взметнулось над полем боя. Юнгирген попытался нанести решающий удар; он одел шлем и возглавил атаку 16 резервных хоругвей – но навстречу новой лавине устремилась третья польская линия; магистр в нерешительности остановил своих рыцарей – и в это время по полю раздался крик: "Литва возвращается!" Витовту удалось собрать свои полки, и они ударили в тыл распевавшим победный гимн рыцарям – победители были внезапно окружены; их рубили со всех сторон, и они напрасно просили пощады. Приближенные магистра предлагали ему бежать, но Юнгирген отказался: "Не дай бог, чтобы я оставил поле, на котором погибло столько мужей, – сказал магистр, – не дай бог". Рыцари сопротивлялись еще два часа, их стаскивали с коней крючьями и добивали узкими кинжалами, которые вонзали в щели лат. Поле сражения было покрыто белыми плащами крестоносцев, и после боя Ягайло удивленно спрашивал у окружающих: "Ужели здесь лежит весь Орден?"
Битва при Грюнвальде была "лебединой песней" европейского рыцарства – это было последнее сражение, когда стальные лавины шли друг на друга под пение гимна "Christ ist ersten den". Немного позже настало время, когда все решали пушки и мушкеты; Орден, который отождествлял себя с рыцарством, не смог пережить это время; при Грюнвальде он получил смертельный удар, а затем потерял большую часть своих земель и признал себя вассалом польской короны. От окончательной гибели Орден спасла лишь война, вспыхнувшая между Литвой и Польшей после смерти Витовта в 1430 году. Русские и литовские бояре были недовольны засильем поляков и хотели отделиться от Польши; они собрались на сейм и избрали великим князем литовским и русским сына Ольгерда Свидригайло. Свидригайло был православным и опирался на русских, которые составляли 3/4 населения княжества; он был в давней вражде со своим братом, королем Ягайло, и поэтому поляки сразу же начали войну. Это была война между католиками и православными; русские убивали католических ксендзов и разрушали костелы, а поляки жгли православные храмы. Ягайло удалось переманить на свою сторону литовских католиков; в августе 1434 года под Вилькомиром разыгралась кровавая битва, в которой литовские, польские и немецкие хоругви сражались с полками, собравшимися со всех русских земель. Свидригайло был разбит, и в битве погибло больше десяти русских князей; это было тяжелое поражение православия, отдавшее Западную Русь во власть католиков.
Двор великих князей литовских и русских стал похож на двор польского короля, литовские бояре стали называться панами, они говорили по-польски, носили польские гербы и польские имена. По польскому обычаю паны имели многие привилегии, они не платили налогов, выбирали великого князя и решали все дела на своих радах – так что часть побежденных русских князей была не прочь стать панами, принять католичество и одеть польские одежды. Даже отцы православной церкви сочли за лучшее пойти на поклон к папе; ожидая помощи в борьбе с турками, они в 1439 году подписали во Флоренции унию об объединении церквей и приняли католические догматы. Среди подписавших Флорентинскую унию был и митрополит киевский и русский Исидор; когда он приехал в Москву и стал служить католическую обедню, князь Василий приказал бросить его в тюрьму – московская Русь осталась верна православию. Остались верны православию и многие князья Белой Руси; они терпели угнетение и с надеждой смотрели на Москву: там долгое время продолжалась смута, но, наконец, появился Великий князь, который называл себя Государем всея Руси.
ОСУДАРЬ ВСЕЯ РУСИ
Мы божьей милостью государи
на своей земле изначала.
Иван III.
П осле смерти великого князя Василия, в 1425 году, на Руси вспыхнули княжеские усобицы. Брат Василия Юрий звенигородский не хотел, чтобы престол достался 10-летнему сыну покойного; после шести лет стычек и перемирий князья поехали в Орду на суд хана и хан «по своей милости» дал «улус» юному Василию II. Это был последний случай, когда хан решал, кому на Руси княжить: вскоре после этих событий Золотая Орда распалась на четыре враждебных ханства и судить русских князей стало некому – теперь они могли сколь угодно воевать между собой. В 1433 году Юрий звенигородский внезапно напал на великого князя и занял Москву, но вскоре умер; его сын Василий Косой пытался продолжить борьбу, однако потерпел поражение, был схвачен и ослеплен. Татары, воевавшие между собой и со всеми окрестными народами, тотчас же воспользовались усобицей для набегов; в 1439 году казанская орда опустошила окрестности Москвы, а в 1445 году великий князь был врасплох, с малой дружиной, застигнут ордынцами на реке Нерли; почти все дружинники погибли, а Василий получил множество ран, был сброшен с коня и оказался в плену. Казанский хан Улу-Мухаммед отпустил князя, но потребовал большой откуп и послал вместе с Василием отряд татар. Москвичи уже давно не видели вооруженных ордынцев на улицах города; вмиг разнесся слух, что князь обещал отдать хану все московское княжество, – и, действительно, Василий раздавал татарским князьям кормления и волости. Поверив слуху, тверской и можайский князья вступили в сговор с сыном Юрия звенигородского, Дмитрием Шемякой; в феврале 1446 года можайские дружинники схватили великого князя в Троице-Сергиевом монастыре и Шемяка, мстя за своего брата, приказал выколоть князю глаза – с тех пор Василия стали называть Темным. Слепого Василия отправили в Вологду – но за свергнутым князем последовали верные ему бояре, и Шемяке не удалось прокняжить более года: за это время его враги собрали в Вологде силы, и после нескольких сражений Шемяке пришлось бежать. Эпилогом этой усобицы стало нашествие татар из астраханской «Большой Орды»; в июле 1451 года они осадили Москву и подожгли посады; стояла сушь, и Кремль оказался в центре огромного пожара; дымное облако накрыло церкви и дворцы, люди задыхались в дыму, от жара загорались деревянные терема. Среди паники, клубов дыма и набатного звона татары приставили к стенам лестницы и пытались штурмовать город – но были отбиты и ночью ушли от Москвы на юг.
Русь вступила во вторую половину XV века, объятая пламенем пожаров; долгая усобица разорила страну и еще раз показала, что причиной всех бед являются раздоры князей и бояр, что спасение Руси заключается в самодержавии. Одержав победу над врагами, Василий Темный стал утверждать абсолютную власть великого князя; он первым стал обращаться к другим князьям, как к "подручникам", и по своей воле лишил власти князей серпуховского и можайского. Серпуховские бояре попытались освободить своего князя – тогда Василий приказал казнить бояр, их "били и мучили, и волочили конями по всему граду и по всем торгам, а после повелели им головы отсечь". Это были первые казни, которыми утверждалось самодержавие, которые должны были поразить страхом всех тайных врагов и заставить непокорных смириться перед абсолютной властью. Василий боялся заговоров, не доверял боярам и приблизил к себе татар: в это время в степи было много эмиров и ханов, которые сражались между собой, и потерпевшие поражение часто просили убежища у великого князя. Одному из таких беглецов, "царевичу" Касиму, князь дал в удел Городец на Оке с условием, чтобы татары защищали границу от набегов соплеменников. Отряды касимовских татар стояли на переправах и ходили в степь; их называли казаками, "защитниками границы", – позднее так стали называть и русские разъезды, и вообще всех приграничных жителей, которые вместо уплаты налогов несли сторожевую службу. Касимовские казаки ходили вместе с великими князьями в походы на Литву и на Новгород и прославились не только храбростью в боях, но и безжалостным разорением "вражеских" деревень и сел.
В 1462 году Василий II скончался и правителем Руси стал Иван III, провозглашенный великим князем еще при жизни отца. Ивану было 22 года; он был женат на дочери тверского князя Марии – но в 1467 году Мария умерла, и начались хлопоты о новой женитьбе. К удивлению многих, в эти хлопоты неожиданно вмешался римский папа Павел II, предложивший в невесты греческую княжну Софью Палеолог, племянницу последнего константинопольского императора, жившую в Риме при дворе папы. Павел II надеялся, что Софья склонит великого князя к принятию Флорентинской унии, – и в 1472 году великолепное посольство доставило княжну к воротам Москвы; впереди свадебного поезда шествовал папский посол с большим католическим крестом в руках. Иван III приказал отобрать у посла крест и спрятать подальше – но с радостью принял невесту, женитьба на которой делала великого князя наследником древних цезарей.
Современники заметили, что с этого времени в характере Ивана III произошли перемены: он стал грозным государем, требующим беспрекословного повиновения, таким же, каким был его отец. Так же как отец, Иван пытался подчинить своей власти других князей; он начал свое правление присоединением ярославских княжеств, а в 1471 году пошел походом на Новгород. В Новгороде с давних времен правило вече, где главный голос принадлежал "лучшим людям", боярам, – но "меньшие люди" давно тяготились властью бояр и часто устраивали бунты. Бояре боялись, что московский князь отнимет у них власть, и заключили с королем Казимиром договор о переходе в литовское подданство – в ответ великий князь собрал полки и двинулся на Новгород. Бояре раздали оружие "меньшим людям" и силой выгнали их в поле; на речке Шелони произошла битва, и 40-тысячное новгородское ополчение почти что без боя разбежалось перед 4-тысячным княжеским войском. Новгородские бояре заплатили "откуп" и обещали отступиться от Казимира – но великий князь хотел большего, и в 1477 снова осадил "вольный город": князь требовал, чтобы "вечевому колоколу в Новгороде не быть, посаднику не быть, а государство все нам держать".
Новгородцы были вынуждены согласиться, вечевой колокол был увезен в Москву. Вече больше не собиралось и отныне князь правил в Новгороде "по своей воле" – так же, как в Москве. Однако бояре не смирились с потерей власти и снова вступили в переговоры с королем, с ханом Большой Орды Ахматом и с братьями великого князя, Андреем углицким и Борисом ржевским; братья были недовольны самодержавным правлением Ивана III, а хан Ахмат требовал дани, которую Москва не платила уже несколько лет. Противники великого князя договорились действовать вместе – но кто-то сообщил об этом Ивану, и осенью 1479 года московские полки неожиданно появились под стенами Новгорода. Новгородцы закрыли ворота, но князь приказал бить по ним из пушек; ворота отворились, бояре вышли навстречу Ивану III и пали перед ним ниц. Расправа была суровой: князь приказал казнить 100 бояр, а остальных с семьями и челядью выслали в другие города; их земли и богатства отошли в казну.
Между тем, братья великого князя подняли мятеж и собрали свои удельные полки. С 20-тысячным войском они двинулись было к к Новгороду, но, узнав, что город в руках Ивана III, остановились на границе Литвы, ожидая подхода войск Казимира. Однако литовские войска не пришли: их отвлек союзник Ивана, крымский хан, отряды которого опустошали Подолию и Киевщину. Тем не менее, положение великого князя было тяжелым: к рубежам Руси приближалась огромная орда Ахмата, и со времен едигеева нашествия Русь не видела столь грозной рати. Иван III собрал все полки и вышел с войсками на Оку, чтобы не допустить переправы татар; Ахмат увидел, что переправиться невозможно и двинулся по берегу Оки на запад; по другому берегу шли полки великого князя. В августе 1480 года обе рати остановились на притоке Оки, реке Угре; татары несколько раз пытались перейти Угру, но были отбиты.
Положение становилось все более напряженным: с тыла Москве угрожали полки мятежных князей. В конце сентября великий князь оставил войско на Угре и поехал в Москву, толпы москвичей высыпали на улицы; многие думали, что все кончено, что татары идут следом; из толпы раздавались проклятья. Митрополит и ростовский архиепископ вышли навстречу князю: "Вся кровь христианская падет на тебя за то, что, выдавши христианство, бежишь прочь, – гневно сказал архиепископ князю. – Зачем боишься смерти?" Князь устыдился и, приказав приготовить Москву к осаде, вернулся к войску; перед отъездом он дал знать братьям, что согласен на все их условия, что даст им в удел новые города и села – лишь бы они не выступали вместе с татарами. Братья примирились с князем и пришли со своими полками на Угру; уже лежал снег и река покрывалась льдом. Ахмат увидел, что его планам не суждено сбыться, что князья примирились и помощи от литовцев не будет; 11 ноября он приказал отступать – этот день, 11 ноября 1480 года, стал днем окончания татарского ига, довлевшего над Русью 240 лет.
Что представляла собой Русь в те времена? В начале татарского владычества русские княжества были уделами, "улусами", огромной восточной империи, "Золотой Орды". Управление уделами было построено в соответствии с тысячелетними традициями Востока: многочисленные чиновники проводили переписи и раскладывали налоги соразмерно с доходами плательщиков; в обширных податных росписях, "дефтерах", было пунктуально описано имущество и кто кому сколько обязан платить; наместники-воеводы получали лишь фиксированный "корм". Все управление сосредоточивалось в государевом Дворце и в Казне ("хазине"), куда стекались налоговые поступления и где имелись сводные реестры податей. Многочисленную рать писцов и дьяков возглавляли поставленные ханом "баскаки" и "даруги"; вся система управления основывалась на абсолютной власти ордынского царя, и князья были лишь правителями улусов, которых царь мог сменить по своей прихоти.
В начале XIV века положение изменилось. Так же, как в других государствах Востока, улусы Золотой Орды получили большую самостоятельность, улусные князья стали сами собирать налоги и отправлять их в столицу, баскаков и "дорог" заменили княжеский казначей и "путные бояре". Эта система управления сохранилась и XV веке, когда Орда распалась и улусы стали независимыми; их правители унаследовали абсолютную власть ордынских царей и иногда называли себя царями – правда, Иван III предпочитал называться "Государем всея Руси". В смысле государственной организации Русь была восточной страной – но надо учесть, что в XV веке цивилизация Востока стояла выше цивилизации Запада; на Западе в те времена царила феодальная анархия и каждый владетель замка мнил себя государем. На Руси не было ни замков, ни частных войн, крестьяне были свободны и не подвергались насилиям, налоги собирались по справедливости, в зависимости от достатка, и не разворовывались, а поступали в казну. Это позволяло великим князьям содержать огромное по тем временам войско: за неделю-другую Иван III мог выставить на рубеж Оки десятки тысяч ратников – притом, что страна была бедной и малонаселенной, и большую ее часть покрывали леса.
Бесчисленные татарские погромы дорого обошлись Руси: в середине XV века летописцы с печалью вспоминали о давно минувших временах славы, о златоглавом Киеве и богатых городах русских, так и не вставших из руин. Татарское разорение сказалось в упадке грамотности и забвении ремесел: два столетия после батыева "потопа" в Москве не строили каменных зданий, и лишь владимирские соборы, подобно египетским пирамидам, напоминали об искусстве живших до "потопа" строителей. Нанятые митрополитом греки очистили от сажи стены этих соборов и расписали их изнутри иконами; самыми знаменитыми иконописцами тех времен были Феофан Грек и Андрей Рублев – но их иконы и фрески были исполнены страдания и печали.
В 1472 году Иван III поручил двум русским мастерам построить в Москве большой каменный храм – такой же, как Успенский собор во Владимире. Десятки рабочих возводили храм два года – но на третий год здание рухнуло: строители не умели делать крепкий известковый раствор. По совету своей жены Софьи Иван III послал за мастерами в Италию, и его люди уговорили ехать в далекую и неведомую Московию архитектора Аристотеля Фиоравенти из Болоньи: они обещали итальянцу огромные по тем временам деньги – десять рублей, то есть два фунта серебра в месяц. Аристотель приехал в Москву, а потом посетил Владимир, осмотрел Успенский собор, восхитился и сказал, что это, должно быть, работа каких-то итальянских мастеров. В 1475 году он приступил к стройке, научил подмастерьев делать раствор и поднимать камни с помощью ворота; через четыре года московский Успенский собор был построен – он стал украшением Кремля и символом возрождения Руси. Иван III еще не раз посылал в Италию за мастерами – и нанял многих архитекторов, литейщиков и чеканщиков; архитектор Марк Фрязин построил для князя Грановитую палату, а Алевиз Новый и Петр Фрязин возвели новые стены Кремля – взамен обветшавших стен, построенных еще при Дмитрии Донском. На холме над Москвой-рекой вырос новый каменный Кремль с могучими башнями, прекрасными дворцами и соборами, золоченые купола которых сверкали на солнце.
Итальянские мастера научили русских новой технике чеканки монет и литья пушек. При Иване III был построен Пушечный двор, где в многочисленных литейных мастерских работали сотни подмастерьев – так что небо над Пушечным двором было всегда застлано клубами дыма. В 1485 году отлитые на Пушечном дворе бомбарды впервые подали свой голос в пользу объединения Руси; мастер Аристотель Фиоравенти лично сопровождал "пушечный наряд" в походе на Тверь; тверской князь Михаил не осмелился оказать сопротивление, и Тверь была присоединена к Москве. Москва объединила вокруг себя почти все русские земли, некогда подвластные ордынскому хану; лишь Псков и Рязань на словах еще сохраняли самостоятельность – но на деле там правили ставленники московского князя. Иван III превратился в могущественного правителя, который требовал, чтобы его называли "Государем всея Руси", – и появление нового государства было сразу же замечено европейцами. В 1486 году немецкий рыцарь и путешественник Николай Поппель, отправившись на восток, неожиданно обнаружил, что за Литовской Русью, в землях, которые немцы называли Татарией, есть еще одна страна – Русь Московская, и ее государь "сильнее польского короля". Поппель рассказал об увиденном императору Максимилиану, и Максимилиан, уверенный в своем праве раздавать короны, послал Поппеля в Москву предложить королевскую корону великому князю Московии. Однако любезное предложение неожиданно для всех вызвало гнев великого князя:
– Мы божьей милостью государи на своей земле изначала, – сказал Иван III, – а постановление имеем от бога, как наши прародители, так и мы…
– Переведите послу, чтобы ясно понял, – обратился князь к толмачам. – Мы божьей милостью государи на своей земле изначала… Мы государи на своей земле теперь, а постановления, как прежде мы не хотели ни от кого, так и теперь не хотим.
ВРЕМЯ СРАЖЕНИЙ
Я думаю, что нет под солнцем людей, столь
привычных к суровой жизни, как русские.
Ричард Ченслер.
И ван III называл себя Государем всея Руси – хотя хорошо знал, что западными русскими землями правит великий князь литовский и король польский Казимир IV. Именовать себя Государем всея Руси означало объявить войну Литве и Польше – и в 1492 году эта война началась; она продолжалась с перерывами тридцать лет и слилась с восстанием православных русских в Литве. После битвы под Вилькомиром Литва стала католическим государством и православные подвергались притеснениям; они с надеждой смотрели в сторону Москвы, и в 1500 году около десятка русских князей, отказавшись от присяги Казимиру, присоединили свои полки к войскам Ивана III. Литовцы были разбиты в битве при Ведроши, и четверть Литовской Руси воссоединилась с Москвой – это была самая большая победа Государя всея Руси.
Иностранцы, посещавшие Русь в XVI веке, с удивлением описывали воинов московского князя. "Лошади у них маленькие, не подкованы, седла приспособлены так, что всадники могут без труда поворачиваться во все стороны и натягивать лук… Обыкновенное оружие у них составляет лук, стрелы, топор и кистень… Саблю употребляют более знатные… некоторые из знатных носят латы, кольчугу, сделанную искусно, в виде чешуи… другие носят платья, подбитые ватой… Все, что они делают, нападают ли на врага, или преследуют его, или бегут от него, они совершают внезапно и быстро". "Я думаю, что нет под солнцем людей, столь привычных к суровой жизни, как русские, – писал англичанин Ченслер. – Никакой холод их не смущает, хотя им приходится проводить в поле по два месяца, когда стоят морозы и снега выпадает более, чем на ярд… Простой солдат не имеет ни палатки, ни чего-либо иного, чтобы защитить свою голову; наибольшая их защита от непогоды – это войлок, который они выставляют против ветра, а если пойдет снег, то воин отгребает его, разводит огонь и ложится около него… Он живет овсяной мукой, смешанной с холодной водой и пьет воду… Много ли нашлось бы среди наших хвастливых воинов таких, которые могли бы побыть с ними в поле хотя бы месяц?"
Русских воинов, обязанных постоянной службой, звали "отроками" или "детьми боярскими": в составе своего десятка и сотни они всегда находились при боярине-воеводе и были его "дворовыми людьми" – "дворянами". Среди них были вольные слуги и боярские холопы; все они получали "корм" с волости или уезда, который имел их боярин в кормлении: так было заведено со времен татарского владычества. Иван III стал менять эти порядки; присоединив Новгород, он отнял у бояр их кормления и вотчины, и из этих земель роздал "боярским детям" небольшие поместья в 10-20 дворов – с тех пор дворян стали называть помещиками. Помещик не имел никаких прав над крестьянами: ему выплачивалась лишь часть причитающихся с крестьян податей – а взамен он должен был нести службу и по первому требованию являться на смотр с конем и в доспехе. За неявку на смотр в мирное время наказывали отнятием поместья, а во время войны наказанием была смерть. Все поместья и причитающиеся с них доходы были переписаны в "разрядных книгах", хранившихся в "разрядном приказе" – тогдашнем военном ведомстве; если поместье превышало 150 десятин земли (десяток дворов), то помещик должен был приводить с собой "боевых холопов" – по одному с каждых 150 десятин. Эта система была заимствована у сильнейшей военной державы тех времен, Османской Империи; у турок поместья назывались "тимарами", дворяне – "сипахами", а "боевые холопы" – "гулямами".
Тактика русской конницы была унаследована с тех времен, когда русские полки сражались вместе с татарами; она была основана на быстроте и маневре. Атаковав противника, передовые всадники часто оборачивались назад и делали вид, что бегут, – а в действительности заманивали врагов под удар засадного полка. В битве при Ведроши удар из засады привел к окружению литовских рыцарей, которые почти все полегли на поле боя; в плен попали литовский гетман и несколько воевод. После нескольких поражений Литва запросила перемирия и король Сигизмунд (1506-48) стал спешно перестраивать свое войско по русско-турецкому образцу; он провел перепись и обязал панов выставлять воина с каждых восьми дворов. В 1512 году сын Ивана III, великий князь Василий III, возобновил войну и несколько раз подступал к Смоленску; летом 1514 года московские войска пришли к знаменитой крепости с "большими пушками" и Смоленск сдался, не дождавшись подхода спешившей к городу королевской армии. 8 сентября 1514 года русские и литовские войска встретились в бою под Оршей; освоившим турецкую тактику литовцам удалось заманить русскую конницу на укрепления, где стояли пушки; московское войско потерпело поражение, и русское наступление было остановлено. Однако Сигизмунду не удалось вернуть Смоленск, и война продолжалась еще восемь лет – до тех пор, пока под Москву не пришли татары.
После распада Золотой Орды причерноморские степи от Днестра до Кубани достались хану Менгли-Гирею, который называл себя "царем" и построил в Крыму новую столицу – Бахчисарай, "Дворец посреди сада". Менгли-Гирей не долго оставался независимым ханом: в 1475 году к побережью Крыма подошел турецкий флот, высадивший на берег тысячи янычар с пушками и аркебузами; янычары заняли Кафу и заставили Менгли-Гирея признать себя вассалом султана. Впрочем, турецкая власть была необременительна для татар: и те, и другие были тюрки и мусульмане, люди одной веры, говорившие на одном языке. Крымское ханство стало частью огромной Османской Империи, и порт Кафы наполнился кораблями, приходившими из разных уголков мусульманского мира. Купцы предлагали воинственным и всегда голодным кочевникам оружие, хлеб и всю роскошь Востока, а кочевники могли предложить в обмен на это лишь рабов, которых они приводили из набегов на Литву и Русь. Половцы и татары и раньше совершали набеги на Русь, приводили полон и продавали его в Кафе – но масштабы были не те: ведь теперь появился Мировой Рынок, появились большие корабли и Кафа стала огромным городом, центром мировой работорговли. Крымское ханство превратилось в жуткое государственное образование – сообщество работорговцев и охотников за рабами. Дважды в год Орда отправлялась на охоту за людьми: "Они выступали в числе до 100 тысяч, – рассказывал префект Кафы Дортелли, – и направлялись либо в Польшу, либо в Московию… Идя на войну, каждый всадник берет с собой по крайней мере двух коней, одного ведет для поклажи и пленных, на другом едет сам". В поход шли все, даже мальчики 13-14 лет, в татарских аилах не оставалось никого, кроме малых детей и женщин; из оружия брали лишь лук и сабли: орда не собиралась вступать в бой, нужно было внезапно нагрянуть, бросить пленных поперек седел и быстро ускакать. Полоны, приводимые в Кафу, исчислялись десятками тысяч невольников; толпы полуживых, иссеченных плетьми страдальцев иногда по несколько дней втекали в городские ворота, и стоявший у ворот еврей-таможенник однажды спросил литовского посла, остались ли еще в его стране люди. "Это не город, а поглотитель крови нашей, – писал посол. – Когда происходит торг, этих несчастных ведут на рыночную площадь, связанных за шеи, и продают десятками сразу с аукциона, причем торговец, чтобы повысить цену, кричит, что это новые невольники, простые, бесхитростные, только что пойманные… Красивых мальчиков и девушек не сразу выводят на продажу, но сначала хорошенько откармливают, одевают в шелк, белят и румянят, чтобы продать подороже. Иной раз самые красивые и целомудренные девушки нашей крови оцениваются здесь на вес золота…"
Литовская Русь стала главным полем охоты за рабами, первой страной, на которую обрушился удар Крымской Орды. В 1482 году татары сожгли Киев, и с тех пор набеги стали ежегодными; татарские отряды доходили до Вислы и Немана. Литва, воевавшая одновременно с Москвой и Крымом, не могла защитить себя от набегов; Киевщина и Подолия обезлюдели; как в прежние времена татарского ига, король Сигизмунд был вынужден платить дань Орде. В 1521 году Крымская Орда впервые пошла в большой набег на Москву, внезапно обрушилась на русские заставы на Оке и прорвалась в Подмосковье. Князь Василий III спешно выехал собирать войска, но в дороге был застигнут татарским разъездом и какое-то время прятался в стоге сена. Ордынцы не штурмовали больших городов, но нещадно жгли деревни и пленили всех, кто не успел бежать под защиту крепостных стен. "Может показаться невероятным, – писал немецкий посол, – но говорят, что число пленников было более восьмисот тысяч. Частью они были проданы туркам в Кафе, частью перебиты, так как старики и немощные, за которых невозможно выручить больших денег, отдаются татарами молодежи, как зайцы щенкам, для первых военных опытов; их либо побивают камнями, либо сбрасывают в море, либо убивают каким-либо другим способом…" Рассказывали, что когда татары "в полон вели боярынь и дочерей боярских", то они "с полтораста детей у персей отъимав да пометали по лесу, и неделю жили не едши дети". Лишь когда татары ушли, этих детей привезли в Москву к великому князю.
Опустошительные набеги Орды заставили Русь и Литву заключить мир и повернуться фронтом на юг. На степной границе строили каменные крепости и замки – Тулу, Коломну, Зарайск, Канев, Черкасы, Каменец; Василий III выходил с армией на Оку и слал вызов на бой крымскому хану – но хан не шел, он снова обратился против Литвы. В 1526 году орда дошла до Люблина и, возвращаясь с 40-тысячным полоном, расположилась на ночь на берегу реки Ольшаницы; здесь ее настигло литовско-русское войско, напавшее на врага врасплох и истребившее больше 20 тысяч татар; лишь немногим ордынцам удалось спастись. После этой битвы войны и набеги на время стихли; Орда, Литва и Русь восстанавливали силы, готовясь к новым сражениям. Пользуясь наступившим миром, русские крестьяне распахивали новые поля, ремесленники строили новые посады, а купцы восстанавливали торговые пути. Жизнь шла своим чередом, следуя старым традициям и при этом постоянно меняясь, новое мешалось со старым и создавало новый облик старого мира – огромного мира, который все чаще и чаще называли не Русью, а Русией – Россией.
РОССИЯ В XVI ВЕКЕ
Сигизмунд, ты откушаешь
с нами нашего хлеба-соли.
Василий III.
В правление великого князя Василия III Москву посетил посол германского императора барон Сигизмунд Герберштейн, один из самых образованных людей своего времени. Замок Герберштейна находился в Словении, в землях западных славян, поэтому барон хорошо знал словенский язык, в те времена почти не отличавшийся от русского. Герберштейн долго жил в Москве, изучал обычаи, историю, географию, государственное устройство Руси – и оставил после себя книгу, рассказавшую европейцам о далекой стране на краю Европы. Вместе с русскими летописями и грамотами эта книга рисует нам Русь XVI века – страну, которую европейцы считали страной Востока.
Европейцы, первыми посетившие Русь, описывали ее как бесконечную равнину, покрытую густыми лесами, и Герберштейн подтверждает, что видел в полях еще не выкорчеванные пни больших деревьев – но области между Окой и Волгой были уже плотно заселены; повсюду виднелись села, и иногда встречались окруженные бревенчатыми стенами города-крепости. За столетие, прошедшее с начала правления Ивана III, татарам лишь однажды удалось прорваться за Оку, и население Руси увеличилось за это столетие в несколько раз, достигнув 6-7 миллионов; все удобные угодья были распаханы, и в центральных областях ощущалась нехватка земли. "Лишние люди" из деревни шли в города; Москва превратилась в большой город, где было не меньше 50 тысяч жителей; по отзывам путешественников, столица Руси была больше Лондона. Вокруг каменного Кремля, за рвом, располагались торговые ряды и дворцы бояр, окруженные второй каменной стеной, а дальше лежали торговые и ремесленные посады, широко разбросанные по берегам Москвы-реки и Яузы. Среди садов и огородов стояли крытые дранкой рубленые избы, они топились по-черному; стены внутри были покрыты сажей, а дым выходил в маленькое окошко под крышей. Боярские дворы были окружены частоколом, и над ними возвышались 3-4 этажные бревенчатые башни, "повалуши"; бояре жили в "светлицах" со слюдяными окошками, а вокруг располагались службы, овины, хлевы, конюшни, обслуживаемые десятками дворовых холопов. Сокровенной частью боярской усадьбы был женский "терем": по восточному обычаю бояре держали своих женщин взаперти на женской половине дома. Одевались бояре также на восточный манер: они носили парчовые халаты с длинными рукавами, колпаки, кафтаны и шубы; эта одежда отличалась от татарской только тем, что застегивалась на другую сторону. Герберштейн писал, что бояре во все дни предавались пьянству; пиры продолжались по несколько суток и количество блюд исчислялось десятками; даже церковь порицала бояр за неуемное стремление "насыщати беспрестанно тело и утучневати". Тучность почиталась за признак знатности, и, чтобы выпятить живот, его подпоясывали как можно ниже; другим свидетельством благородства была окладистая борода непомерной длины – и бояре соревновались друг с другом по части того, что считали дородностью.
Бояре были потомками викингов, которые когда-то завоевали страну славян и обратили часть из них в рабов-холопов. От далеких времен Киевской Руси у бояр остались "вотчины" – деревни, населенные рабами; у бояр были свои дружины из "боевых холопов" и "детей боярских", и, участвуя в походах, бояре приводили в вотчины новых рабов-пленных. В вотчинах жили и свободные крестьяне: бояре привлекали на свои земли неустроенных одиночек, давали им ссуды на обзаведение, но потом понемногу увеличивали повинности и обращали должников в кабалу. Уйти от хозяина работники могли, лишь заплатив "пожилое" и дождавшись очередного Юрьева дня (26 ноября) – но размеры "пожилого" были такими, что уйти удавалось немногим. Бояре были полными хозяевами в своей вотчине, которая была для них "отчиной" и "отечеством"; могли казнить своих людей, могли миловать; княжеские наместники не могли входить в боярские села, и боярин был обязан князю лишь уплатой "дани" – налога, который раньше платили хану. По старинному обычаю боярин со своей дружиной мог наняться на службу к любому князю, даже в Литву – и при этом сохранял свою вотчину. Бояре служили "тысячниками" и "сотниками", наместниками в городах или волостелями в сельских волостях и получали за это "корм" – часть собираемых с поселян налогов. Наместник был судьей и воеводой; он судил и поддерживал порядок с помощью своих "тиунов" и "доводчиков", но ему не доверяли сбор налогов; их собирали посланные великим князем "писцы и даньщики". Наместничество обычно давалось на год или два, а потом боярин возвращался в свою вотчину и жил там почти независимым владетелем. Бояре считали себя хозяевами земли русской; простые люди, завидев боярина, должны были "бить челом" – склоняться головой до земли, а встречаясь друг с другом, бояре обнимались и целовались, как теперь обнимаются и целуются правители суверенных государств. Среди московских бояр было много князей, покорившихся "государю всея Руси" и перешедших на службу в Москву, и много татарских "царевичей", получивших вотчины в Касимове и Звенигороде; примерно шестая часть боярских фамилий происходила из татар и четвертая часть – из Литвы. Пришедшие служить в Москву князья "подсиживали" старых бояр, и между ними начинались распри из-за "мест", где кому сидеть на пирах, и кто кому должен подчиняться по службе. Спорщики вспоминали, кто из родни и на каких должностях служил великому князю, вели "местнический счет" и иной раз доходили до драки, били друг друга кулаками и таскали за бороды – впрочем, на Западе бывало и хуже, там бароны сражались на дуэлях или вели частные войны. Великий князь умел привести к порядку своих бояр, и Герберштейн писал, что московский государь своей властью "превосходит всех монархов мира". Это, конечно, было преувеличение: со времен Киевской Руси князья не принимали решений без совета со своими дружинниками-боярами, "Боярской думой", – и хотя Василий иногда решал дела "сам-третей у постели", традиция оставалась традицией. Кроме того, при Василии III еще оставалось два удельных княжества; ими владели братья Василия, Андрей и Юрий. Василий III окончательно подчинил Псков и Рязань и лишил местных бояр власти – так же, как его отец лишил вотчин бояр в Новгороде. В Пскове, в Новгороде и в Литве еще сохранялись традиции Киевской Руси, там правили бояре и там собиралось вече, где бояре по своей воле ставили князя – "какого похотят". Чтобы противостоять татарам, "Государь всея Руси" стремился объединить страну и прекратить распри: ведь именно распри князей и бояр погубили Русь во времена Батыя. Бояре же хотели сохранить свою власть и в надежде смотрели на милую их сердцу Литву с ее вечами и радами, на которые допускались только "высокородные паны". В те времена "отечество" означало не огромную Россию, а маленькую боярскую вотчину, и новгородские бояре попытались передать свое отечество – Новгород – королю Казимиру. Иван III казнил сто новгородских бояр, а у остальных отнял вотчины и освободил их рабов – простой народ радовался делам князя, а бояре называли Ивана III "Грозным". Следуя заветам отца, Василий III лишил вотчин бояр Рязани и Пскова – но московские бояре еще сохраняли свою силу, и главная борьба была впереди.
Как ни велики были боярские вотчины, основную часть населения Руси составляли не боярские холопы, а свободные "черносошные" крестьяне, жившие на землях великого князя. Как в прежние времена, крестьяне жили общинными "мирами" – маленькими деревнями в несколько домов, и некоторые из этих "миров" по-прежнему пахали на подсеках – вырубленных и выжженных участках леса. На подсеке все работы производились вместе, вместе рубили лес и вместе пахали – пней при этом не корчевали, и это вызывало удивление иностранцев, привыкших к ровным полям Европы. В XVI веке большая часть лесов была уже сведена и крестьянам приходилось пахать на старых подсеках, "пустошах". Теперь пахари могли работать и в одиночку; там, где земли не хватало, поля были разделены на семейные наделы, но время от времени переделялись. Это была обычная система земледелия, бытовавшая во всех странах в эпоху расселения земледельцев и освоения лесов. Однако в Западной Европе эта эпоха первоначальной колонизации пришлась на I тысячелетие до нашей эры, а на Русь она пришла много позже, поэтому община с переделами была давно забыта на Западе, там восторжествовала частная собственность – а на Руси сохранился коллективизм и общинный быт.
Многие работы проводились общинниками коллективно – этот обычай назывался "помочи". Все вместе строили дома, вывозили навоз на поля, косили; если в семье заболел кормилец, то вся община помогала пахать его поле. Женщины вместе трепали лен, пряли, рубили капусту; молодежь после таких работ устраивала вечеринки, "капустки" и "посиделки" с песнями и плясками до глубокой ночи – потом в дом вносили солому и устраивались спать попарно; если девушке не нравился доставшийся ей парень, то она пряталась от него на печи – это называлось "дае гарбуза". Детей, которые рождались после такой "капустки", называли "капустничками", и поскольку отец ребенка был неизвестен, то говорили, что их нашли в капусте. Сыновей женили в 16-18 лет, а дочерей в 12-13, причем свадьбу праздновала вся община: деревня жениха разыгрывала "набег" на деревню невесты с целью ее "украсть"; жених назывался "князем", его сопровождала "дружина" во главе с "боярами" и "тысяцким", знаменосец-"хорунжий" нес знамя. Община невесты делала вид, что обороняется; навстречу жениху выходили парни с дубинками и начинались переговоры; в конце концов, жених "выкупал" невесту у парней и у братьев; родители невесты по перенятому у татар обычаю получали калым – однако этот выкуп был не столь велик, как у мусульман. Укрытую покрывалом невесту усаживали в повозку – ее лица никто не видел, и поэтому-то девушку и называли "не веста", "неизвестная". Жених трижды обходил вокруг повозки и, слегка ударяя невесту кнутом, говорил: "Оставь отцовское, прими мое!" – вероятно, этот обычай и имел в виду Герберштейн, когда писал, что русские женщины считают побои символом любви. Свадьба заканчивалась трехдневным пиром, в котором участвовала вся деревня; на такой пир в прошлом веке уходило 20-30 ведер водки – но в XVI столетии крестьяне пили не водку, а мед и пиво. Татарские обычаи отозвались на Руси запрещением крестьянам пить спиртное во все дни, кроме свадеб и больших праздников, – тогда, на Рождество, Пасху, Троицу, вся деревня собиралась на пир-братание, "братчину"; возле деревенской часовни ставили столы, выносили иконы и, помолившись, приступали к пиршеству. На братчинах мирили поссорившихся и творили общинный суд; выбирали старосту и десятского. Волостелям и их людям было запрещено приходить на братчины без приглашения, просить угощение и вмешиваться в дела общины: "Если же кто позовет к себе тиуна или доводчика пить на пир или на братчину, то они, пивши, тут не ночуют, ночуют в другой деревне и насадок с пиров и братчин не берут".
Братчина судила по мелким проступкам; серьезные дела решал волостель – "но без старосты и без лучших людей волостель и его тиун суда не судят", говорят грамоты. Налоги собирал даньщик вместе со старостой, сверяясь с "переписной книгой", где были переписаны все дворы с количеством пахотной земли, высеиваемого хлеба и скашиваемого сена, а также указывалось, сколько надо платить "дани" и "корма". Даньщик не смел взять больше положенного, однако если со времен переписи какой-то хозяин умер, то до новой переписи "мир" должен был платить за него. Налоги составляли около четверти урожая, и крестьяне жили довольно зажиточно, средняя семья имела 2-3 коровы, 3-4 лошади и 12-15 десятин пашни – в 4-5 раз больше, чем в конце XIX века! Однако приходилось много работать, если в прежние времена на подсеке урожай достигал сам-10, то в поле он был втрое меньше; поля надо было удобрять навозом и чередовать культуры: так появилась трехпольная система, когда один год сеяли озимую рожь, другой год – яровые культуры, а на третий год оставляли землю под паром. Перед посевом поле пахали три раза специальной сохой с отвалом, которая не просто царапала землю, как раньше, а переворачивала пласты – но и при всех этих новшествах земля быстро "выпахивалась", и через 20-30 лет надо было искать новые поля – если они еще оставались в округе.
Короткое северное лето не давало крестьянину времени для отдыха, и в страду работали от восхода до заката. Крестьяне не знали, что такое роскошь; избы были маленькими, в одну комнату, одежда – домотканные рубахи, но на ногах носили сапоги, а не лапти, как позже. Грамотный крестьянин был редкостью, развлечения были грубыми: ходившие по деревням скоморохи устраивали схватки с прирученными медведями, показывали "блудные" представления и "сквернословили". Русское "сквернословие" состояло в основном из татарских слов, которые из-за ненависти, которую питали к татарам на Руси, прибрели ругательный смысл: голова – "башка", старуха – "карга", старик – "бабай", здоровяк – "болван"; тюркское выражение "бель мес" ("не понимаю") превратилось в "балбеса".
Сродни скоморохам были юродивые, собратья восточных дервишей. "Они ходят совершенно нагими даже зимой в самые сильные морозы, – свидетельствует заезжий иноземец, – посреди тела перевязаны лохмотьями, а многие еще с веригами на шее… Их считают пророками и весьма святыми мужами, поэтому и дозволяют им говорить свободно, все, что хотят, хотя бы даже о самом боге… Вот почему блаженных народ очень любит, ибо они… указывают на недостатки знатных, о которых никто другой и говорить не смеет…"
Любимым развлечением были кулачные бои: на масленицу одна деревня выходила на другую драться на кулаках, и дрались до крови, бывали и убитые. Суд тоже часто сводился к поединку на кулаках – хотя Иван III издал Судебник с писаными законами. В семье суд и расправу творил муж: "Если жена, или сын или дочь слова и приказания не слушают, – говорит "Домострой", – не боятся, не делают того, что муж, отец или мать повелевают, то их плетью постегать, смотря по вине; а бить их наедине, не при людях наказывать. За какую-либо вину не бить по уху, по лицу, под сердце кулаком, пинком, не колотить посохом, ничем железным и деревянным не ударять. Тот, кто в сердцах так бьет, может большой вред причинить: слепоту, глухоту, повреждение руки или ноги. Должно бить плетью: и разумно, и больно, и страшно, и здорово. Когда вина велика, когда ослушание или небрежение было значительное, то снять рубашку и плеткой вежливенько побить, за руки держа, да, побив, чтобы гнева не было, сказать ласковое слово".
Дела с образованием обстояли плохо у всех сословий: половина бояр не могла "руку к письму приложить". "А преж всего в Российском царстве многие училища бывали, грамоте и писати, и пети гораздо много было…" – жаловались священники на церковном соборе. Центрами грамотности оставались монастыри: там хранились книги, уцелевшие еще со времен нашествия, сборники "греческой премудрости"; один из таких сборников, "Шестоднев" Иоанна Болгарина, содержал выдержки из Аристотеля, Платона и Демокрита. Из Византии пришли на Русь и начатки математических знаний; таблица умножения называлась "счет греческих купцов", а числа записывали на греческий манер, с помощью букв. Так же, как в Греции, самым популярным чтением были жития святых; Русь продолжала питаться греческой культурой, и монахи ездили учиться в Грецию, где на горе Афон располагались знаменитые монастыри.
На Афоне учился и священник Нил Сорский, известный своей проповедью нестяжательства: он говорил, что монахи не должны копить богатства, а жить от "трудов рук своих". Эти проповеди не нравились русским архиереям, и один из них, Иосиф Волоцкий, вступил в спор с отшельником, доказывая, что "богатства церкви – божье богатство". Нестяжателей поддерживал и Максим Грек, ученый монах с Афона, приглашенный на Русь для исправления богослужебных книг: от многократного переписывания в них появились пропуски и ошибки. Максим Грек учился во Флоренции, был знаком с Савонаролой и итальянскими гуманистами. Он принес в далекую северную страну дух свободомыслия и не побоялся прямо сказать Василию III, что в своем стремлении к самодержавию великий князь не желает знать ни греческого, ни римского закона: отказывает в верховенстве над русской церковью, как константинопольскому патриарху, так и римскому папе. Ученый грек был схвачен и предан суду; его обвинили в том, что он неверно правил книги, "заглаживал" святые слова; Максим был сослан в монастырь и там, сидя в заточении, написал "многие книги душеполезные" – в том числе "Грамматику греческую и русскую".
Русская церковь настороженно следила за учеными иноземцами, опасаясь, что они принесут "ересь". Такой случай уже был в конце XV века, когда в Новгород приехал еврейский купец Схария; он привез много книг и "соблазнил" в иудейскую веру немало новгородцев. Среди еретических книг был "Трактат о сфере" испанского иудея Иоанна де Скрабоско – он был переведен на русский язык, и, возможно, что из этой книги на Руси узнали о сферичности Земли. Другая еретическая книга, "Шестокрыл" Иммануэла бен-Якоба, была использована новгородским архиепископом Геннадием для составления таблиц, определяющих дату пасхи. Однако, позаимствовав у новгородских иудеев их знания, Геннадий подверг "еретиков" жестокой казни: на них одели берестяные шлемы с надписью "се есть сатанино воинство", посадили на лошадей лицом назад и возили по городу под улюлюканье прохожих; потом шлемы подожгли и многие "еретики" умерли от ожогов. "Шестокрыл" был запрещен церковью – так же, как астрологические альманахи с предсказаниями, завезенные на Русь немцем Николаем из Любека; все это относилось к "злым ересям": "рафли, шестокрыл, остоломия, альманах, звездочет, аристотелевы врата и иные коби бесовские".
Церковь не советовала смотреть на небо: когда Герберштейн спросил о широте Москвы, ему не без опаски ответили, что по "неверному слуху" будет 58 градусов. Немецкий посол взял астролябию и занялся измерениями – у него получилось 50 градусов (в действительности – 56 градусов). Герберштейн предлагал русским дипломатам европейские карты и просил у них карту России, но ничего не добился: на Руси еще не было географических карт. Правда, писцы и даньщики в целях учета измеряли поля и делали "чертежи"; при этом в качестве руководства часто использовался трактат арабского математика ал-Газали, переведенный на русский язык, должно быть, по приказу какого-нибудь баскака. Будучи в Москве Герберштейн попросил боярина Ляцкого составить карту России, но прошло двадцать лет прежде чем Ляцкой смог выполнить эту просьбу. Это была необычная карта: по арабской традиции юг на ней располагался вверху, а север – внизу; недалеко от Твери на карте было изображено загадочное озеро, из которого вытекали Волга, Днепр и Даугава. Во времена составления карты Ляцкой жил в Литве; он служил польскому королю Сигизмунду, и карта была создана не из добрых намерений: она лежала на столе короля, когда он готовил новый поход на Русь. Литва и Русь были исконно враждебны друг другу, но сама по себе Литва не была опасным противником. Наибольшее зло для Руси заключалось в том, что Литва находилась в династической унии с Польшей, и польский король был вместе с тем Великим князем Литовским – противником Руси была не только Литва, но и Польша.
ЛИТВА И ПОЛЬША
Польша – это рай для шляхты и ад для крестьян.
Польская пословица
Р усские бояре с надеждой смотрели на Литву и Польшу – на страны, где власть принадлежала панам и боярам, которые избирали князей на радах и сеймах. В Киевской Руси бывало, что по смерти какого-нибудь удельного князя бояре собирали народ на вече и выбирали, кого из его родни пригласить на правление; такой порядок был обычным в Новгороде и Пскове, где князья правили по совету с боярами. Такой порядок был обычным и в Польше, где короля избирал сейм из «можных» («могучих») панов, «баронов» и «магнатов». Магнаты владели обширными землями и имели дружины, состоявшие по большей части из младших родственников; эти мелкие рыцари, «шляхта», получали в кормление несколько крестьянских дворов, а некоторые из них с саблей за поясом сами пахали землю. Шляхта завидовала привилегиям магнатов, и в 1454 году собравшееся для войны против Ордена рыцарское ополчение неожиданно подняло мятеж; рыцари окружили палатку короля и, бряцая оружием, потребовали «прав и вольностей». Король Казимир был вынужден подписать «Нешавские статуты», отныне шляхта получила право посылать своих «послов» на сейм и участвовать в решении дел вместе с магнатами. Без согласия сейма король не мог принимать законы, назначать налоги и собирать ополчение; управление на местах перешло к местным шляхетским сеймикам.
Польский сейм напоминал английский парламент и те древние народные собрания, которые были родоначальниками всех сеймов, вече, парламентов и штатов. Такие собрания существовали на протяжении всего Средневековья, но раньше на них заправляли бароны и магнаты, а теперь к верхней палате, палате магнатов, так же, как в Англии, добавилась палата, состоящая из мелких рыцарей. Однако в отличие от парламента в польском сейме не было представителей городов: шляхта не любила горожан, потому что в польских городах жили по большей части немцы и евреи. Эти города были основаны в XIV веке, когда в Польшу устремился поток эмигрантов из перенаселенной Западной Европы; польские короли охотно принимали переселенцев и даровали им разнообразные льготы, включая самоуправление. Так в Польше появились маленькие города с характерным немецким обликом: с обязательной рыночной площадью, ратушей и кафедральным собором. Вильнюс и Львов были самыми восточными из новых немецких городов и назывались в те времена Вильно и Лемберг, в этих городах были немецкие школы, а в Кракове – университет, где преподавали на латыни. В Кракове (а потом в Болонье) учился Николай Коперник, и в Кракове же получил образование русский первопечатник Георгий Скорина, издавший в 1517 году в Праге русскую Библию.
Впрочем, немецкая культура почти не затронула польскую шляхту, остававшуюся невежественным и буйным средневековым рыцарством. Вспыльчивость и драчливость шляхты вошли в поговорку, и нередко шляхтич возвращался с сейма без уха или без пальца. Главными качествами шляхтича считались храбрость и гостеприимство; гость, похваливший что-нибудь в доме – кубок, саблю или лошадь – немедленно получал все, и отказаться означало оскорбить хозяина и быть тут же вызванным на поединок. Угощение гостя превращалось в многодневный пир, и не выпить "за здоровье" считалось страшным оскорблением; шляхта проводила жизнь в пирах, и современники называли Польшу (и Литву) страной беспробудного пьянства; один из политиков тех времен ставил полякам и литовцам в пример Московскую Русь, где простой народ жил в похвальной трезвости.
Польша и Литва находились под властью одного монарха, и Литва понемногу заимствовала порядки шляхетской Польши. В XVI столетии Великое княжество Литовское и Русское еще оставалось на три четверти русским; это была другая, Западная Русь, и ее язык уже немного отличался от языка Московской Руси; ее жители называли себя "русскими", но каждый из них в отдельности был не "русским", а "русином". Западная Русь унаследовала традиции Киевского государства, и Киев был по-прежнему почитаемым городом, где сохранялись остатки былого величия – мраморные церкви и богатые монастыри, хранившие мощи православных святых. В Западной Руси сохранялись обширные владения православных русских князей, имевших свои дружины из шляхты и из бояр – правда, звание боярина означало всего лишь "младший дружинник". Старинные вечевые города пользовались самоуправлением наподобие того, которое имели немецкие коммуны, а образ жизни русской шляхты мало отличался от образа жизни шляхты польской, и та, и другая отличалась своеволием и не хотела кому-либо подчиняться.
Король Сигизмунд I (1506-48) пытался было восстановить дисциплину, и сейм обязал шляхтичей являться на смотры – однако порядок не продержался долго. "Если им грозит откуда-нибудь война, – писал барон Герберштейн, – то они являются на призыв с великой пышностью, готовые более к хвастовству, чем к войне, а по окончании набора быстро рассеиваются. Те же, которые останутся, отсылают домой лучших лошадей и платье, с чем они записывались, и следуют за вождем с немногими, как бы по принуждению… Между ними наблюдается такое своеволие во всех поступках, что, по-видимому, они не только пользуются неумеренной свободой, но и злоупотребляют ею…"
Шляхта гордилась своей свободой, "золотой вольностью", – однако для простого народа свобода шляхты была несчастьем. Шляхта присвоила себе право суда над крестьянами, прикрепила их к земле и произвольно увеличивала повинности. "Народ жалок и угнетен тяжелым рабством, – свидетельствует Герберштейн. – Ибо, если кто в сопровождении толпы слуг входит в жилище поселянина, то ему можно безнаказанно творить все, что угодно, грабить и избивать…" Впрочем, до начала XVI века крестьяне жили еще сносно, потому что хозяевам было некуда деть то, что можно было отнять у крестьян: зерно и скот. Однако в XVI столетии стал складываться Мировой Рынок, и у польского побережья появились голландские корабли; голландцы предлагали за хлеб всю роскошь Запада и Востока – и польские помещики не устояли перед искушением, они стали создавать хлебные плантации, фольварки, и с помощью плети заставили своих крестьян работать на барщине. Мировой Рынок постепенно завоевывал Польшу; от устья Вислы фольварки распространились вверх по течению реки, и каждую осень вниз по реке к Данцигу двигались бесконечные караваны барж с зерном. Данциг стал одним из богатейших городов Европы: отделанные мрамором дворцы купцов, готические соборы, огромный порт, где сотни судов становились на погрузку у хитроумных подъемных машин. Польские магнаты хотели жить так же, как купцы в Данциге; они строили виллы и разбивали парки с фонтанами и мраморными скульптурами, одевались в шелка по французской моде и ездили в каретах с лакеями на запятках. За эту роскошь расплачивались польские крестьяне; их заставляли работать на барских фольварках – сначала два дня в неделю, потом три, четыре, пять; потом у многих из них отобрали наделы и стали выдавать пайки, "месячину"; они работали на барина всю неделю, и за невыход на работу карали смертью.
Пока у крестьян оставалось свое хозяйство и какие-то деньги, паны заставляли их покупать водку в панской харчевне. Это было средство отнять все, что осталось; если холоп мало пил, его били плетьми, а когда он спивался, то становился безропотным существом и покорно переносил все страдания. Вот как описывает жизнь польских крестьян публицист XVIII века: "Я вижу миллионы существ, из которых одни ходят полунагими, другие покрыты шкурой или грубой сермягой; все они высохшие, обнищавшие, обросшие волосами, закоптевшие… Наружность их с первого взгляда кажется более сходной со зверем, чем с человеком. Они носят позорное имя холопа. Пища их – хлеб из непросеянной муки, их напиток – вода и жгущая внутренности водка, их жилищами служат ямы или немного возвышающиеся над землей шалаши. Солнце не имеет туда доступа, они наполнены только смрадом… В этой смрадной и дымной темнице хозяин, утомленный дневной работой, отдыхает на гнилой подстилке. Рядом с ним спят нагишом голодные дети на том же ложе, на котором стоит корова с телятами и лежит свинья с поросятами…"
Панские гайдуки с плетьми в руках наблюдали за работой крестьян, и в случае непокорности расправа была немедленной. "Разгневанный помещик… не только разграбит все, что есть у бедняка, но и убьет его – когда захочет и как захочет", – свидетельствует современник. Когда шляхтич убивал холопа, он говорил, что убил собаку; по приказу пана у крестьянина могли отрезать уши и нос, выжечь на лбу знак виселицы, а в случае особо тяжкой провинности вспороть живот и намотать кишки на дерево. Польша была единственной страной, где господин обладал над рабом правом жизни и смерти (jus vitae ac necis) – нигде, ни в Риме, ни в американских южных штатах это право не было утвержденным законом.
Мировой Рынок и шляхетская "свобода" принесли польским крестьянам самое страшное рабство, какое когда-либо было в истории. Но судьба Польши не была исключением; это было естественное следствие демографического закона: когда не хватает рабочих рук, богатые, сильные и знатные обращают простолюдинов в рабов. Таково было происхождение рабства в Афинах, где рабы работали в ремесленных мастерских, и в Риме, где они трудились на плантациях, – в обоих случаях людей обращали в рабов, чтобы производить товар на рынок. В XIII веке английские бароны ограничили власть королей и воспользовались своей свободой, чтобы поработить крестьян – все с той же целью создать хлебные плантации и продавать зерно голландским купцам. В XIV столетии в Англии наступило Сжатие, рабочие руки обесценились и крестьяне получили свободу – однако, как только разразилась Великая Чума и демографическое давление упало, крестьян тут же попытались вернуть в рабство. В XVI веке Мировой Рынок породил рабство не только в Польше, но и во всех странах Балтии, от Дании до Ливонии, и только в Швеции крестьяне сохранили свободу – но лишь потому, что там не родит пшеница. В XVII столетии наступило время американского рабства; везде, где не хватало рабочей силы, богатые и сильные обращали простолюдинов в рабов – и если местных индейцев было недостаточно, то привозили негров из Африки. До недавнего времени рабство было составной частью буржуазного общества и человек мог быть такой же частной собственностью, как лошадь или корова; если же в какой-то период рабов отпускали на волю, то это означало, что началось Сжатие и рабочие руки упали в цене.
Сжатие было постоянным явлением в странах Востока, там давно отшумели социальные революции и поддерживающие справедливость монархи запрещали порабощать соотечественников. Рабство было уделом народов, живших в зонах низкого демографического давления: в Америке, в Африке, в Юго-Восточной Азии и Восточной Европе – оно угрожало Польше, Чехии и Литве, распространяясь вместе с фольварками вверх по течению Эльбы, Одера, Вислы, Немана. Дальше на юго-восток лежала Западная Русь – и ей грозила та же судьба, ведь Западная Русь принадлежала к буржуазному миру Европы. Однако еще дальше к востоку начинался другой мир – и Московская Русь принадлежала к миру Востока; на Руси были могущественные цари, поддерживавшие справедливость и не позволявшие боярам поработить народ. Впрочем, все было не так просто: пять веков назад Русь принадлежала к миру Запада, и в те времена бояре вместе с князьями ходили полюдьем по своей стране и собирали дань рабами, мехами и медом – потом добычу везли в Константинополь или Булгар и продавали на рынке. В боярских вотчинах и теперь жили сотни рабов-холопов; мир Запада мешался на Руси с миром Востока – и эти два начала были несовместимы. "Свобода" бояр была несовместима с абсолютной властью царей и с принципом справедливости; нигде на Востоке, ни в Турции, ни в Китае не было бояр – и России предстояло выбирать между Востоком и Западом, между самодержавием и рабством.
МОЛОДЫЕ ГОДЫ ИВАНА IV
Братья, все мы дети Адама, кто у
меня верно служит, тот и будет лучшим!
Сказание о Магмет-салтане.
К огда в 1533 году умер великий князь Василий III, его сыну Ивану было три года. За малолетством монарха делами государства управляла княгиня-мать Елена Глинская вместе с Боярской думой; почувствовав свободу, бояре тотчас стали тянуть на себя, требовать «прав» и кормлений. Брат Василия, удельный князь Андрей, поднял мятеж и попытался возбудить старое боярское гнездо, Новгород, – но потерпел неудачу, был схвачен и умер в темнице. Елене какое-то время удавалось поддерживать порядок с помощью мудрого советника, князя Телепнева-Оболенского, – но в 1537 году бояре отравили княгиню и расправились с Оболенским.
Началось боярское правление; бояре разбились на две партии, Шуйских и Бельских, и сцепились между собой в борьбе за власть и кормления. Схватки происходили на глазах маленького Ивана – на пирах и в его покоях; однажды митрополит был вынужден прятаться под кроватью великого князя. "Было мне в то время восемь лет, – вспоминал впоследствии Иван IV, – и так подданные наши достигли своих желаний – получили царство без правителя, о нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились друг с другом при этом. И чего только они не натворили! Дворы, и села, и имущество наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери моей перенесли в Большую палату, при этом неистово пиная ногами и толкая палками, а остальное разделили… Нас же, с единородным братом моим… начали воспитывать как чужеземцев или простых бедняков…"
Расхватав в кормление города и уезды, бояре "без милости грабили жителей". Казна великого князя была расхищена, и полки было не на что содержать – а между тем, с юга приступала новая грозная опасность: турки. В 1541 году над Европой прогремел турецкий гром: пала Венгрия; в битве под Будой янычары перебили 16 тысяч австрийских солдат, пытавшихся помочь венграм; над венгерской столицей был поднят бунчук султана. Сулейман Великолепный считал себя повелителем всех тюркских ханств – Крымского, Астраханского и Казанского, и непобедимые янычары были готовы двинуться на север. Крымский хан грозил, что придет на Москву, "не по-старому, с голой силой татарскою", а с янычарами и "нарядом пушечным". Вскоре после битвы при Буде янычары впервые приняли участие в татарском набеге – над Московией нависла смертельная опасность, а воеводы ссорились за "места" и не хотели идти против крымцев.
В 1546 году молодому великому князю исполнилось 16 лет, и он заявил о намерении венчаться на царство – и поискать "прародительских чинов, как прежде наши прародители… на великое княжение садились". Бояре были удивлены "разумными речами" юноши: ведь образованием Ивана никто не занимался, а оказалось, что он прочел все, что мог прочесть, изучил историю церковную и римскую, русские летописи и наизусть знал Новый Завет. Митрополит Макарий вспомнил римский обряд коронации и нашел в кремлевских кладовых царский венец – древнюю шапку Мономаха, которую, по преданию, император Константин Мономах подарил киевскому князю Владимиру. 16 января 1547 года Иван IV был торжественно коронован "царем всея Руси". Русское слово "царь" было искаженным титулом римских императоров – "цезарь"; по-немецки этот титул звучал "кайзер", и так называли себя правившие в Германии императоры. Турецкий султан тоже называл себя "кесарем", и так же называли ханов Золотой Орды, после падения которой "царями" стали все их наследники – ханы Крыма, Казани и Астрахани. Иван III тоже иногда назывался царем, но не решался во всеуслышание принять этот титул, опасаясь татарских "царей" – теперь его юный внук открыто назвался этим грозным титулом и возложил на себя корону. С тех пор писатели, возвеличивавшие царей, стали называть Москву Третьим Римом: "Два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть!" – так писал когда-то инок Филофей Василию III.
Коронация Ивана не внесла особых перемен в дела государства, страной по-прежнему правили бояре во главе с родичами царя, князьями Глинскими. 21 июня, через полгода после коронации, в Москве случился большой пожар: буря понесла огонь по крышам от Арбата к Кремлю и перекинула его через стены; загорелись наполненные молящимися кремлевские соборы; всюду стоял крик и плач, тысячи людей сгорели заживо; митрополит Макарий едва спасся. Москва сгорела почти полностью, десятки тысяч людей остались без имущества; они рыдали на пепелищах и собирались толпами, требуя найти поджигателей. В толпе носилось имя Глинских, их ненавидели за произвол и поборы; говорили, что они подожгли Москву волшебством: чародеи вынимали сердца человеческие, мочили в воде, водой этой кропили по улицам – оттого Москва и сгорела. Царь послал бояр к собравшимся москвичам расспросить их о причине волнений; среди бояр был князь Юрий Глинский; услышав, что кричат из толпы, он попытался спастись в церкви – но народ ворвался в собор и убил Глинского, а потом бросился грабить его двор. Перебив дворовых людей, вооруженная чем попало толпа пошла к царю в село Воробьево – требовать на расправу остальных Глинских. Молодой царь был страшно напуган, он думал, что восставшие хотят с ним расправиться, – "оттого вошел страх в душу мою и трепет в кости мои". Узнав в чем дело, царь ответил, что Глинских нет в Воробьеве, и ему удалось уговорить толпу разойтись.
Во время этих событий, когда молодой царь был в отчаянии от гнева божьего и страха перед людьми, перед ним явился грозный и вдохновенный проповедник – Сильвестр, священник Благовещенского собора. Показывая перстом на небо, Сильвестр объявил царю, что причина бедствий – его нерадение и пороки, что это он – виновник несчастного положения московской земли; Сильвестр призвал царя покаяться – и царь каялся, плакал, просил утешения и обещал во всем слушаться своего наставника. С этого времени власть бояр пала и первым советником царя стал Сильвестр, по его совету царь созвал на собор "выборных людей всей земли". Этот первый Земский Собор был непохож на польские сеймы: на него собрались и дворяне, и горожане, и крестьяне – и, когда царь вышел на Красную площадь, он обращался не к знатным, а к простому народу. Поклонившись на все стороны, Иван сказал:
– Люди божие и нам дарованные Богом! Молю вашу веру к Богу и к нам любовь. Теперь нам ваших обид – разорений и налогов – исправить нельзя вследствие продолжительного моего несовершеннолетия, пустоты и беспомощности, вследствие неправды бояр моих и властей, бессудства неправедного, лихоимства и сребролюбия. Молю вас: оставьте друг другу вражды и тягости, кроме разве очень больших дел. В этих делах и в новых я сам буду вам, сколько возможно, судья и оборона, буду неправды разыскивать и похищенное возвращать!
В этот самый день, когда была произнесена эта речь к народу, царь призвал к себе дворянина Алексея Адашева и сказал ему: "Алексей, взял я тебя из нищих и самых незначительных людей. Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей, для помощи душе моей… Поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных…" Царь "приказал" Адашеву принимать челобитные от народа – так был создан Челобитный приказ, своего рода правительство, куда стекались все дела и которому были подчинены другие приказы: Разрядный, ведавший войском, Поместный, распределявший поместья, Разбойный, чинивший суд и расправу, а также Посольский – тогдашнее министерство иностранных дел. Во все эти приказы Адашев и Сильвестр набрали чиновников-дьяков из простого незнатного люда, по большей части из грамотных поповских детей – и это новое чиновничество стало править Россией. "А как он был во времени, – говорит летописец об Алексее Адашеве, – в те поры Русская земля была в великой тишине и во благоденстве и управе… Да в ту пору же был поп Сильвестр и правил русскую землю с ним за одно, и сидели вместе в приказной избе у Благовещенского собора".
Что же за человек был Алексей Адашев, "взятый из нищих и самых незначительных людей"? Он был молод и был сотоварищем царя в его подчас шумных забавах – но при том отличался добродетелью и набожностью, держал в своем доме больных и нищих и сам за ними ухаживал; его называли "человеком божьим и ангельским". Адашев был хорошо образован и видел мир: он ездил с посольством ко двору султана – и, должно быть, вынес из этой поездки много впечатлений. Турки в те годы были грозой Европы и Азии, и мощь Османской Империи заставляла соседние государства перестраиваться по турецкому образцу – эта волна модернизации охватила весь Восток, и даже на Западе философы и политики смотрели на Империю, как на образец для подражания. В 1549 году царю Ивану из Челобитного приказа была передана "книжица" под названием "Сказание о Магмете-салтане", в которой рассказывалось, как Магмет-салтан "великую правду в царстве своем ввел". "Великая правда" – это было то, что турки называли "Адалет", "Справедливость" – идея о справедливом распределении обязанностей между сословиями, идея, лежавшая в основании всех мусульманских государств и всех восточных империй. Султан выступал в "Сказании" как охранитель справедливости: он установил справедливые налоги и послал сборщиков – "а после сборщиков проверял, по приказу ли его царскому собирают"; он установил справедливые цены на торге – а после послал людей проверить. "Воинникам" Магмет-салтан определял жалование, "не глядя на то, чьи отца дети". "Братья, все мы дети Адама, – говорил султан, – кто у меня верно служит, тот и будет лучшим". "Еще мудро устроил царь турецкий: каждый день 40 тысяч янычар при себе держит, умелых стрельцов из пищалей… и простолюдинов запретил закабалять и обращать в холопов… Сказал так Магмет-салтан: "В таком царстве, где люди порабощены, в том царстве люди не храбры в бою против недруга". Наместников царь в города на кормление не ставил, "чтобы не прельстились они на мзду", а назначал каждому по заслугам из казны царской. А как поставил судей по городам – так проверил, "и доложили царю про их лихоимства, что за взятки судят: тогда царь обвинять их не стал, а только повелел с живых кожу ободрать… А кожи их велел выделать и ватой велел их набить, и написать повелел на кожах их: "Без таковой грозы невозможно в царстве правду ввести". Правда – богу сердечная радость, поэтому следует в царстве своем правду крепить. А ввести царю правду в царстве своем – это значит и любимого своего не пощадить, найдя его виновным. Невозможно царю без грозы править, как если бы конь под царем был без узды, так и царство без грозы".
"Книжица" была подписана "воинником Иванцом Пересветовым", но содержались в ней те самые мысли, которые с буквальным совпадением высказывали Сильвестр и Адашев – и возможно, что она была написана в Челобитном приказе. Во всяком случае, "министры" Ивана IV стали усердно вводить на Руси "великую правду" Магмет-салтана: в течение следующих восьми лет была проведена перепись и установлены справедливые налоги, которые должны были платить также бояре и монастыри. Были отменены кормления и наместничества, "корм" стали собирать в казну, а горожане и крестьяне получили право самим выбирать земских старост вместо прежних наместников и волостелей. Чтобы новые судьи судили по справедливости, был создан и разослан по городам новый Судебник. Поместная система, заимствованная у турок еще при Иване III, была приведена в порядок, и воинов стали жаловать, "не глядя на то, чьи отца дети". По примеру Магмет-салтана царь завел своих янычар – 3 тысячи "выбранных" стрельцов, которые неотлучно находились при нем, имели одинаковую форму и служили за жалование. Стрельцы шли в поход вместе с "пушечным нарядом", не уступавшим турецкому артиллерийскому корпусу "топчу оджагы": в этом "наряде" были "великие пушки" с ядрами "в колено человеку".
Россия не зря перенимала военную силу турок: янычары уже не раз приходили на Оку, а крымцы утвердились в Казани – еще немного и пределы Османской Империи достигли бы Волги. Иванец Пересветов призывал царя идти на Казань, и после нескольких пробных походов Иван IV в 1552 году двинулся к Казани со "всей силой" и "великими пушками"; крымский хан пытался остановить огромную русскую армию и подошел к Туле – но не решился вступить в сражение. Деревянные стены Казани не могли выдержать огня "великих пушек" и были разрушены во многих местах; 2 октября был взорван подкоп – бревна, камни и разорванные тела защитников взметнулись в воздух – и русские полки с криком "С нами бог!" пошли на приступ. Казанцы бились отчаянно – и все погибли; племена Казанского ханства подчинились московскому царю. Летом 1554 года 30-тысячная русская судовая рать спустилась по Волге до Астрахани и благодаря распрям среди татарских племен добилась их добровольного подчинения – граница Русского государства достигла Каспийского моря.
Взятие Казани и Астрахани было великой победой, доказавшей, что отныне "пушки решают все". Преобразовав свою страну по турецкому образцу, Иван IV создал могущественную военную державу, которая за несколько лет вдвое увеличила свою территорию; царь Иван подарил русским крестьянам огромные пространства "подрайских" земель: поволжские черноземы плодоносили втрое-вчетверо лучше, чем песчаные почвы Руси! Эти пространства были почти не заселены – кочевники не хотели пахать землю и не давали это делать другим; лишь вокруг Казани имелись довольно многочисленные поля и деревни оседлых татар. Русские крестьяне массами переселялись на степные просторы, начался Великий Исход руси из северных лесов. Отстроенная Казань вскоре превратилась в большой русский город с каменным кремлем; на переправах и в устьях рек строились городки-укрепления; под их стенами крестьяне-переселенцы распахивали поля, постепенно продвигая пашню вглубь степей и лесов. Местные землепашцы, татары, мордва, чуваши считались такими же черносошными крестьянами, как переселенцы; они платили "ясак" русским "даньщикам" и местным помещикам-"мурзам". Уцелевшая татарская знать была приравнена к русским дворянам, и татарские полки под командой казанского "царя" Шиг-Алея ходили вместе с русскими полками на Ригу и Ревель.
Великая победа над татарами вызвала взрыв ликования на Руси; несметные толпы народа встречали царя под Москвой с криками: "Многие лета царю благочестивому, победителю варваров, избавителю христианскому!" Молодой царь Иван был на вершине славы; русские называли его царем, Грозным для врагов Руси, а татары – Белым царем, как прежде звали Великого Хана. В честь взятия Казани был заложен Покровский собор на Красной площади – огромная многоглавая церковь, похожая одновременно на православный храм и мусульманскую мечеть.
Покровский собор строили не итальянцы, а русские мастера Барма и Постник: Русь уже научилась строить соборы и крепости. Правление Ивана Великого было временем расцвета русской культуры; решением церковного собора в городах создавались училища, была заведена типография, была составлена церковная история, "Великие четьи-минеи", и официальная история России, "Лицевой свод", огромное собрание летописей из 10 томов с 16 тысячами миниатюр. Чтобы приобщить россиян к "житейской мудрости", Сильвестр написал "Домострой", а для возвеличения царской власти была создана "Степенная книга" – обширная родословная великих князей. С польского языка переводились агрономические трактаты; были измерены расстояния между городами и составлена первая официальная карта России – "Большой чертеж".
Над Европой в это время поднималась заря Возрождения, и первые отблески ее падали на Русь с запада. Со времен Аристотеля Фиоравенти на Руси молчаливо признавали превосходство западных ремесел – и, главное, превосходство западных оружейников, пушечников и литейщиков. На Руси не было хорошей руды, не было олова, меди, железа, поэтому цари приглашали рудознатцев, чтобы искать руду, и литейщиков, чтобы лить пушки. В 1547 году посол царя, саксонец Шлитте, нанял в Германии 120 мастеров – но магистр Ливонского ордена заявил протест императору Карлу V, и Шлихте был брошен в тюрьму, а мастера разошлись. Один из них, мейстер Ганс, попытался было самостоятельно пробраться в Россию, но был схвачен в двух милях от границы и казнен.
Опасаясь могущественного соседа, ливонцы не пропускали на Русь мастеров и оружие – однако западных купцов было трудно удержать от выгодного дела. В 1553 году из Англии отплыла экспедиция из трех кораблей под началом капитана Уиллоби. Корабли поплыли на север вдоль покрытых снегом берегов Скандинавии и попали в шторм; один из кораблей замерз во льдах со всем экипажем, другой вернулся в Англию, но третий вошел в устье Северной Двины, и местные жители объяснили его капитану Ченслеру, что он находится в России. Ченслера доставили в Москву, и он удостоился приема у царя; через год Ченслер вернулся в Россию как посол английской королевы и увез в Англию ответное посольство; к несчастью, корабли снова попали в бурю и Ченслер погиб – но московский посол спасся и смог завербовать в Англии несколько мастеров, медиков и рудознатцев.
Путь через Ледовитый Океан был долог и опасен, и царь Иван принял решение прорубить окно в Европу – завоевать Ливонию. Ливония казалась легкой добычей, она была охвачена смутами, магистр враждовал с рижским архиепископом, протестанты враждовали с католиками, а порабощенные крестьяне, эсты и ливы, ненавидели дворян-немцев. Однако Сильвестр и Адашев уговаривали царя не начинать новой войны, не закончив войну с татарами: крымский хан грозил отомстить за Казань, а за спиной хана стояла могущественная Турция. Царь не послушал и в 1558 году послал войска в Ливонию – но советники твердо стояли на своем, и Сильвестр, указывая рукой на небо, грозил царю всевозможными бедами. Однако Ивану было уже 28 лет, и за прошедшие годы он научился думать своим умом. Советников обвинили в попытке отстранить царя от государственных дел; Сильвестр был сослан в Соловецкий монастырь, а Адашев заключен в тюрьму, где вскоре умер. Царь стал управлять сам – молодые годы Ивана IV подошли к концу.
ЗРЕЛЫЕ ГОДЫ ИВАНА IV
Русские же самодержцы изначально
сами владели своим государством, а
не их бояре и вельможи!
Иван IV.
Л ивония не могла сопротивляться могущественной России, и огромное царское воинство буквально затопило маленькую страну. За два года войны были взяты Нарва, Дерпт и 20 других городов; в 1560 году русская армия осадила крепость Феллин, резиденцию магистров Ордена; ядра «великих пушек» разбили когда-то неприступные стены, и магистр Фюрстенберг сдался в плен. Торжествующий царь распорядился провести пленников по улицам Москвы, и один татарский хан сказал магистру, что «поделом получили вы, немцы: сами дали великому князю оружие, которым он сначала нас высек, а теперь вас самих сечет!»
Татарин имел в виду пищали и пушки, которым не могли противостоять ни ордынская конница, ни стены орденских замков. Ливония погрузилась в хаос; рабы-эстонцы, давно ждавшие случая отомстить своим немецким господам, восстали и вместе с казаками жгли фольварки. Уцелевшие города умоляли о помощи западных соседей: Ревель присягнула шведскому королю, а Рига и южные области – Сигизмунду II польскому и литовскому. Как и предсказывали Сильвестр с Адашевым, Россия оказалась в войне со всеми соседями – Швецией, Литвой, Польшей и Крымом. Впрочем, это не испугало царя: Иван IV объявил, что начинает поход на Литву с целью освобождения Западной Руси; 50-тысячная армия во главе с царем двинулась на Полоцк, главную крепость Белоруссии. Немецкие наемники, защищавшие Полоцк, со страхом смотрели с крепостных стен, как тысячи русских, ухватившись за канаты, вытаскивают на огневые позиции "великие пушки" – четыре колоссальных стенобитных орудия с ядрами "в пояс человеку". Стены города обрушились после первых же выстрелов; 15 февраля 1563 года Полоцк был взят, и казалось, что воссоединение Белоруссии с Россией – дело ближайшего будущего; простой народ Западной Руси с нетерпением ждал освобождения от фольварочного рабства.
В начале 1564 года две русские армии двинулись в Литву; царь ждал известий о новых победах – но неожиданно пришла страшная весть. Войско князя Шуйского попало в засаду на реке Улле, воеводы погибли, ратники изрублены или разбежались. В этих местах нельзя было ждать литовцев, и было ясно, что кто-то известил врагов, – разгневанный царь приказал казнить двух заподозренных бояр; все говорили об измене. Еще до битвы на Улле было несколько попыток отъезда бояр в Литву: бояре ненавидели царя за то, что он лишил их кормлений, обложил вотчины налогами и обременил службой – они были обязаны выставлять со своих земель воинов. Эта ненависть прорвалась еще в 1553 году: когда царь тяжело заболел и лежал при смерти, бояре отказались присягать его маленькому сыну: они хотели передать власть двоюродному брату Ивана, Владимиру старицкому. С началом войны было перехвачено несколько посланий от Сигизмунда II боярам и воеводам: король предлагал деньги и поместья тем, кто изменит царю; четверо князей со своими дружинами ушли в Литву; некоторые из уличенных в переписке были сосланы, другие поклялись не отъезжать.
В числе изменников оказался наместник Дерпта князь Курбский, который и выдал русскую армию на Улле за 300 золотых талеров. Когда на изменника пало подозрение, он бросил жену, сына и ночью с мешком денег спустился по веревке с крепостной стены – а затем безостановочно проскакал 100 верст до границы. На границе не знали о князе Курбском, и литовские солдаты обобрали предателя до нитки, отняли талеры, лошадей и даже сорвали лисью шапку. Оказавшись в столь жалком положении, Курбский написал царю "письмишко, слезами омоченное", напоминая о своих ратных подвигах и жалуясь на "гоненья", которые царь обрушил на бояр по навету своих советников. У царя не было явных доказательств измены (ведь литовские документы были открыты много позже) – и Иван IV ответил обстоятельным посланием, пытаясь что-то объяснить и отчасти оправдаться: "Всегда царям следует быть осмотрительным: иногда кроткими, иногда жестокими; добрым – милосердие и кротость, злым же – жестокость и муки… Если и есть за мной небольшой грех, то только из-за вашего же соблазна и измен; кроме того, и я человек: нет ведь человека без греха…" На упреки Курбского в том, что царь не советуется с боярами, Иван отвечал, что Русь – не Литва: "Там у них цари своими царствами не владеют, а как им укажут их подданные, так и управляют. Русские же самодержцы изначально сами владеют своим государством, а не их бояре и вельможи!" Боярам, писал Иван IV, вместо государственной власти потребно самовольство, а там, где царю не повинуются подданные, никогда не прекращаются междоусобные брани; если не казнить преступников, тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней.
Царь наивно объяснял изменнику простые истины самодержавия – а в это время Курбский уже получил от короля поместья и во главе литовских войск двигался к Полоцку. По совету Курбского Сигизмунд II отправил крымскому хану чуть ли не всю свою казну – 33 телеги с золотом, и осенью 1564 года татары выступили на Русь одновременно с литовцами и поляками. Королевские войска осадили Полоцк, а крымцы – Рязань; в Москве было неспокойно, говорили о новых заговорах и отъездах в Литву – хотя к зиме враги отступили, положение оставалось тяжелым.
Измена Курбского открыла всю глубину боярской ненависти, и Иван чувствовал себя окруженным заговорщиками, готовыми в любую минуту подсыпать яд в чашу. Он не мог больше оставаться среди заговорщиков в Москве – и вот 3 декабря горожане увидели, как из ворот выезжает огромный санный поезд; Иван зашел помолиться в Успенский собор, попрощался с митрополитом, с людьми, сел в сани и поехал, "куда глаза глядят". Санный поезд скитался в окрестностях Москвы несколько недель – и что делалось в это время с царем, никто не знает: известно лишь, что от страшных переживаний у него выпали почти все волосы на голове. В начале января царь остановился в Александровской слободе и послал митрополиту грамоту, в которой перечислил все измены бояр и объявил, что "не хотя их многих изменников дел терпети, оставил свое государство и поехал, где вселитися, идеже его государя Бог наставит". С тем же гонцом была получена грамота к горожанам, в которой царь просил, "чтобы они себе никокого сумнения не держали, гневу на них и опалы никторые нет".
Как только народу стало известно про грамоты, в Москве поднялись "волнение и крик". "Государь нас покинул, мы погибаем!" – кричали на улицах; народ сбегался на Красную площадь: "Пусть государь не оставляет государства, пусть казнит своих лиходеев!" Бояре были смертельно напуганы: "Мы все своими головами, – говорили они, – идем к государю бить челом и плакаться!" Толпа бояр, священников и простых людей пошла в Александровское умолять Ивана вернуться на царство: "А если тебя, государь, смущает измена и пороки в нашей земле, то воля твоя будет – и миловать, и казнить…" Царь согласился, но заявил, что для охранения своей жизни намерен учредить на своем государстве "опричнину" – особый "удел" или "двор" с дворцовой гвардией и землями, предназначенными в обеспечение. Иван остался жить в укрепленной Александровской слободе и набрал в гвардию тысячу "опричников" – по большей части из "безродных" людей. В Турции, где был такой же отдельный султанский "двор", дворцовая гвардия состояла из рабов -"капыкулу", а дворцовые земли назывались "хассе" – русский царь пытался подражать порядкам, заведенным "Магмет-салтаном". Подобно Магмет-салтану, он стал "вводить правду" посредством "грозы": он отбирал у князей и бояр вотчины, отсылал их в Казань и казнил непокорных. В первый же год опричнины было сослано больше 100 князей, их вотчины были отобраны в казну, а холопы получили свободу. Опричники врывались в боярские дворы и выгоняли хозяев, не позволяя ничего брать с собой, – так что многие кормились по дороге в Казань подаянием.
Это была социальная революция: Иван IV пытался отобрать власть и собственность у целого сословия, у бояр и князей, которые считали себя хозяевами Руси и каждый из которых владел десятками деревень, сотнями холопов и множеством дружинников. Это была одна из многих революций, сотрясавших в то время Европу и Азию; подобные события происходили во Франции, в Испании, Италии, Швеции, Персии, Индии – это было время повсеместного наступления абсолютной монархии, пытавшейся смирить знать и создать сильное государство, основанное на законах справедливости. Такие государства давно уже существовали на Востоке, и могущественная Османская Империя была образцом для многих монархов -поэтому социальные революции сопровождались перениманием османских порядков, МОДЕРНИЗАЦИЕЙ по турецкому образцу. России, на которую наступали татары и турки, просто не оставалось ничего иного, как вместе с Персией и Индией заимствовать стрельцов, пушки и "великую правду" Магмет-салтана.
Социальная революция всегда сопровождается внутренней войной и кровопролитием. Могущественная знать никогда добровольно не расстается с богатством и властью; измена, мятежи, заговоры, кинжал, яд являются ее обычным оружием, а репрессии и террор против знати – обычное оружие монархов. В 1568 году в Швеции был убит король Эрик XIV, в этом же году герцог Альба казнил сотни дворян в Нидерландах, а четыре года спустя пришло время Варфоломеевской ночи. В 1567 году был открыт обширный заговор в Москве: бояре собирались поднять мятеж, с помощью своих дружинников свергнуть царя и возвести на престол Владимира старицкого; главой заговора был старший боярин Челядин-Федоров. Узнав о заговоре, царь вместе с опричниками неожиданно ворвался в вотчину Челядина, взял штурмом боярский двор, согнал всех уцелевших в сарай и "взорвал порохом". Вместе с Челядиным были казнены десять бояр; Владимира старицкого заставили выпить яд; митрополит пытался заступиться за осужденных, но был сослан в Богоявленский монастырь. В 1569 году пришло известие о заговоре в Новгороде: доносчики говорили, что новгородские бояре хотели, как бывало и раньше, присягнуть Литве. Неизвестно, была ли это правда или провокация литовцев, но царь поверил, двинулся на Новгород, устроил суд с пытками и казнил множество новгородцев – всего за время правления Ивана Грозного было казнено 4 тысячи человек, в том числе 700 бояр и дворян. Многие княжеские роды были полностью уничтожены, оставшимся членам других родов царь запрещал жениться, чтобы после смерти забрать их земли в казну. Почти все князья и бояре лишились своих огромных вотчин – те, что уцелели, владели лишь небольшими поместьями и сравнялись своим положением с дворянами.
Знать надолго запомнила время опричнины, и дворянские историки последующих столетий описывали деяния Ивана Грозного с ужасом и ненавистью. Служители знати изображали царя сумасшедшим маньяком-кровопийцей и возводили вокруг его образа горы лжи, которую и теперь усердно переписывают их последователи. Однако народные сказания сохранили другой образ Грозного – образ справедливого царя, который переодетым ходит среди народа, чтобы узнать "как-то люди живут"; сохранились предания о том, как "мужики" избрали Ивана на царство, как бояре выгнали царя из Москвы, и о том, как "березка ему кланялась, жалеючи". У знати и у народа всегда был разный взгляд на события, и если для одних Иван Грозный был "кровавым тираном", то для других – "царем-отцом". Как бы то ни было, надо признать, что действия царя определялись обстоятельствами, и в аналогичных обстоятельствах Людовик XI точно так же казнил своих врагов и точно так же прятался от них за унизанными железными шипами стенами замка Плесси ле-Тур. Так же, как Людовик XI, Иван IV был очень набожен: он пытался сделать из опричников монашеский орден, призванный выводить "крамолу". Опричники носили черную монашескую одежду и разъезжали на конях с привязанными к седлу метлой и собачьей головой – символами их намерения вымести и изгнать "нечисть". Александровская слобода превратилась в монастырь, в четыре часа царь взбирался на колокольню и звонил в колокол к "заутрене", опричники собирались на молитву и усердно молились до десяти часов; сам Иван пел в хоре; потом шли в общую столовую, и, пока "братия" насыщалась, "царь-настоятель" смиренно стоял подле; недоеденную пищу отдавали нищим. Потом царь принимался за государственные дела, а вечером пировал со своей "дружиной", как пировали все князья на Руси. Опричники, пользуясь близостью к царю, случалось, позволяли себе грабежи и насилия, а иногда сами придумывали "заговоры" – когда царь узнал об этом, он казнил их "начальных людей" и запретил само слово "опричнина" – с тех пор стали говорить "двор", а опричники стали называться "дворными" и превратились в царскую гвардию.
Царь одержал победу во внутренней войне – но оставалась еще гораздо более опасная внешняя война. В 1566 году царь созвал Земский собор для того, чтобы решить, следует ли продолжать войну в Ливонии; духовенство, дворяне и горожане выступали за продолжение войны и выразили согласие на введение новых налогов. У крестьян отнимали все, что было, во многих областях начался голод, вслед за голодом пришла чума. Страшный мор опустошал города и деревни – и враги не упустили случая, чтобы нанести удар. Весной 1571 года разведчики донесли царю, что идет огромная, 120-тысячная орда и степь полна татарской конницей. Иван Грозный вышел на Оку с 50-тысячным войском и опричной гвардией – но изменник князь Мстиславский послал своих людей показать хану Девлет-Гирею, как обойти Засечную черту с запада. Татары пришли, откуда их не ждали, царь с опричниками оказался отрезанным от главной армии и укрылся в Александровском, а войска едва успели подойти к Москве и занять оборону в предместьях. 24 мая татары подожгли предместья, внезапно поднялся огненный вихрь и понес огонь по крышам; весь город превратился в огромный костер; обезумевшие от ужаса толпы метались по улицам, пытаясь вырваться из огненного ада. В северных воротах люди "в три ряда шли по головам один другого и верхние давили тех, кто были под ними". Когда огонь добрался до Пушечного двора, начались страшные взрывы; целые кварталы были сметены с лица земли; Москва сгорела дотла, уцелел только Кремль; огромное пожарище было завалено обугленными телами – погибло несколько сот тысяч человек. Потрясенный этим зрелищем, хан не стал штурмовать Кремль; он разорил центральные области, вырезал 36 городов, собрал 100-тысячный полон и ушел в Крым; с дороги он послал царю нож, "чтобы Иван зарезал себя".
Крымское нашествие было подобно Батыевому погрому; хан считал, что Россия обессилена и больше не сможет сопротивляться. Казанские и астраханские татары подняли восстание; в 1572 году орда пошла на Русь устанавливать новое иго – ханские мурзы делили между собой города и улусы. Русь была действительно обессилена 20-летней войной, голодом, чумой и страшным татарским нашествием; Иван Грозный сумел собрать лишь 30-тысячную армию. 28 июля огромная орда переправилась через Оку и, отбросив русские полки, устремилась к Москве – однако русская армия пошла следом, нападая на татарские арьегарды. Хан был вынужден повернуть назад, массы татар устремились на русский передовой полк, который обратился в бегство, заманивая врагов на укрепления, где располагались стрельцы и пушки, – это был "гуляй-город", подвижная крепость из деревянных щитов. Залпы русских пушек, стрелявших в упор, остановили татарскую конницу, она отхлынула, оставив на поле груды трупов, – но хан снова погнал своих воинов вперед. Почти неделю, с перерывами, чтобы убрать трупы, татары штурмовали "гуляй-город" у деревни Молоди; спешившиеся конники подступали под деревянные стены, раскачивали их – "и тут много татар побили и рук поотсекали бесчисленно много". 2 августа, когда натиск татар ослаб, русские полки вышли из "гуляй-города" и ударили на обессилевшего противника, орда обратилась в паническое бегство, татар преследовали и рубили до берегов Оки – крымцы еще никогда не терпели такого кровавого поражения.
Битва при Молодях была великой победой самодержавия: только абсолютная власть могла собрать все силы в один кулак и отразить страшного врага – и легко представить, что было бы, если бы Русью правил не царь, а князья и бояре – повторились бы времена Батыя. Потерпев страшное поражение, крымцы 20 лет не осмеливались показываться на Оке; восстания казанских и астраханских татар были подавлены – Россия победила в Великой Войне за Поволжье. На Дону и Десне пограничные укрепления были отодвинуты на юг на 300 километров, в конце царствования Ивана Грозного были заложены Елец и Воронеж – началось освоение богатейших черноземных земель Дикого поля.
Победа над татарами была достигнута в большой мере благодаря пищалям и пушкам – оружию, которое привозили с Запада через прорубленное царем "окно в Европу". Этим окном был порт Нарва, и король Сигизмунд просил английскую королеву Елизавету прекратить торговлю оружием, ибо "московский государь ежедневно увеличивает свое могущество приобретением предметов, которые привозят в Нарву". Поляки, литовцы и шведы изо всех сил старались закрыть это окно, а царь стремился сделать его шире и овладеть Ревелью. Война с татарами и турками долгое время отвлекала Ивана IV от войны в Ливонии – а, между тем, на западе происходили важные события. В 1569 году в Люблине была заключена уния об объединении Литвы и Польши в одно государство с общими законами, общим сеймом и общим монархом, которого по-прежнему называли королем польским и великим князем литовским. Так как этот монарх был выборным, то новое государство стали называть "Республика" – по-польски "Речь Посполитая"; в 1575 году на престол "Речи Посполитой" был избран Стефан Баторий, князь Трансильвании и вассал турецкого султана.
Стефан Баторий был одним из знаменитых полководцев того времени, он был хорошо знаком с новой европейской военной тактикой. Королю удалось убедить сейм временно ввести военный налог и создать наемную армию западного образца. В 1578 году русские войска впервые столкнулись со знаменитыми терциями, с мушкетерами и пикинерами, нанятыми Баторием по всей Европе, – в битве при Вендене русская армия потерпела тяжелое поражение, "гуляй-город" был взят, и русские пушкари полегли возле своих орудий. В следующем году войска Батория овладели Полоцком, а в 1580 году заняли Великие Луки и подступили к Пскову. Наученные горьким опытом русские воеводы не решались выходить в поле и оборонялись за стенами крепостей; Псков защищало все его население, и, хотя польская артиллерия разрушила часть городской стены, все попытки штурма окончились неудачей. Тем не менее военное превосходство противника было очевидным, и Ивану IV пришлось отказаться от Ливонии; в 1582 году был заключен мир с поляками, а в следующем году – со шведами; попытка открыть "окно в Европу" окончилась неудачей. Крушение дела всей жизни тяжело отразилось на здоровье царя, с ним стали случаться припадки необузданного гнева, и во время одного из этих припадков он ударил посохом своего сына Ивана – да так, что слабый здоровьем и впечатлительный царевич через несколько дней скончался "от горячки". Царь был вне себя от горя, он думал, что смерть сына – это кара господня за прегрешения, за казни виноватых и невинных; он ездил по монастырям и истово молился, поминал казненных, просил простить его – но родня казненных его не простила. Кто-то из врагов, затаившихся около царя, наконец, улучил момент, чтобы подсыпать государю яд; 18 марта 1584 года царь, игравший в шашки с боярином Бельским, внезапно без звука повалился на пол и, не приходя в сознание, скончался.
Спустя четыре века было установлено, что Иван IV был отравлен ртутью.
ЦАРЬ БОРИС ОКАЯННЫЙ
На всех дорогах лежали люди,
умершие от голода…
Исаак Масса.
Н аследник Грозного Федор был непохож на отца – он был тих, робок, слаб здоровьем; походка у него была нетвердая, а на бледном лице постоянно бродила бессмысленная улыбка. Английский посол Флетчер прямо писал, что новый царь «слабоумен и мало способен к делам политическим»; Федор проводил время в молитвах, ездил по монастырям и звонил в колокола – это было его любимой забавой. Действительным правителем государства должен был стать тот, кто сумеет подчинить себе слабовольного царя и стать его «первым министром» – на эту роль претендовали командир дворовой охраны Бельский, шурин царя Борис Годунов и знатные бояре, Романов, Шуйский, Мстиславский. Бельский попытался было овладеть царем и заперся с дворовыми стрельцами в Кремле – но бояре возбудили народ слухами, что это Бельский «извел» царя Ивана, а теперь хочет извести его сына; толпы посадских людей и дворян осадили Кремль, и стрельцы сдались. Бельского отправили в ссылку, а дворовая охрана (прежние опричники) была расформирована – так закончилась знаменитая «опричнина».
Через три месяца после смерти Грозного в Россию вернулось боярское правление; по примеру польского сейма бояре собрали Земской собор, утвердивший власть Боярской думы; сосланные Грозным князья и бояре – те немногие, кому посчастливилось выжить, – вернулись в Москву и получили назад свои вотчины. Потом, как полвека назад, бояре разбились на две партии и стали враждовать из-за доходных постов; партия Годунова боролась с партией Шуйских, Борис Годунов одержал победу, сослал Шуйских и стал первым лицом в государстве, "правителем" России. Новый правитель когда-то был опричником и по ночам дежурил на постельничьем крыльце царского дворца; он по мере сил старался подражать Ивану IV и возобновил войну со Швецией, пытаясь снова открыть "окно в Европу". Однако Годунов не обладал ни энергией, ни властью Грозного, и война кончилась ничем, принеся народу лишь новые тяготы – в дополнение к тяготам еще не забытой Ливонской войны.
К концу Ливонской войны в деревне царила разруха: страшный мор и нашествие Девлет-Гирея опустошили центральные районы страны. Повсюду лежали запустевшие поля; помещики переманивали друг у друга уцелевших крестьян; землепашцы снимались с дедовских пашен и уходили на восток и на юг – туда, куда их манили плодородные черноземы и где новые поселенцы имели льготы. Это был Великий Исход русского крестьянства из северных лесов, новгородские и вологодские места почти опустели, тысячи телег катились по степным дорогам к Воронежу, Тамбову, Самаре. Новоприбывшие устраивались под стенами крепостей в слободках, они распахивали целину и служили по "прибору" – в свой черед несли сторожевую службу и обороняли крепости. Многие из них называли себя казаками – так с древних времен именовалось все пограничное население; других называли "стрельцами", "сторожами", "ездоками". Те, что селились к северу от линии крепостей, должны были кроме того пахать "государеву пашню", поля, урожай с которых шел государству, – но были еще и вольные казаки, которые шли дальше на юг и устраивались на "ничьей" земле. Вольные казаки ставили укрепленные станицы-"юрты" и выбирали на "круге" своих атаманов; они жили сами по себе, пахали землю с саблей за поясом и сражались с кочевавшими в "Диком поле" татарами. Русское государство, продвигая на юг свои крепости, брало вольных казаков к себе на службу, а те, которые не хотели служить, уходили на юг – в 1580-х годах они добрались до места слияния Дона и Донца и основали здесь большую станицу Раздоры. Окруженные со всех сторон татарскими юртами, казаки Нижнего Дона не могли пахать землю и жили войной; они совершали набеги на татар, а когда не было добычи, нанимались на службу на Русь. В 1579 году 500 казаков во главе с атаманом Ермаком нанялись на службу к купцам Строгановым, державшим соляные промыслы на Каме; через два года Строгановы послали Ермака в поход на Сибирское ханство; сибирские татары еще не видели пищалей и пушек и в страхе разбежались перед казаками; Ермак взял столицу ханства Кашлык и три года правил таежными племенами – но, в конце концов, попал в засаду и погиб. Вскоре после его гибели на Иртыш пришли царские воеводы и основали крепость Тюмень – так началось освоение русскими Сибири.
Уход крестьян привел к тому, что оставшиеся в опустевших поместьях дворяне были не в состоянии исполнять службу. Чтобы прокормиться, им приходилось вместе с домочадцами пахать землю или вслед за крестьянами идти в казаки. В 1580-х годах Иван Грозный попытался выяснить размеры потерь и начал перепись населения; на время переписи в отдельных областях "заповедные годы" – годы, в которые "выход" был запрещен. При Борисе Годунове перепись продолжалась, один "заповедный год" следовал за другим, и, в конце концов, появились грамоты, запрещавшие выход "до государева указу" – как оказалось, навсегда. Постепенно действие этих грамот было распространено на всю Россию, а в 1597 году вышел указ о сыске беглых – срок сыска устанавливался в пять лет.
Прикрепление крестьян было роковым событием русской истории, повлекшим за собой много бед – и у народа осталась долгая память о "Борисе окаянном". "При царе Иване Васильевиче крестьяне имели выход вольный, – говорили приказные дьяки, – а царь Федор Иванович по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старших бояр, выход крестьянам заказал, и у кого колико крестьян где было, книги учинил". Книги были составлены по итогам переписи, закончившейся в 1592 году, – и с тех пор крестьяне по тем книгам должны были быть помещиками "крепки" – они превратились в "крепостных". Само по себе прикрепление к земле было еще не так страшно для крестьян – если бы правители, как в старые времена, контролировали сбор податей и не давали помещикам брать лишнее. Но Годунов был слабым правителем, искавшим любви дворян, – и волей или неволей, он позволил дворянам делать все, что хотят. "Дворянству дана несправедливая и неограниченная свобода повелевать простым народом и угнетать его", – писал английский посол Флетчер.
Мысль о прикреплении крестьян и об опоре на "шляхетство" пришла к Годунову из Польши: он враждовал со "старшими боярами", и ему не оставалось ничего иного, как потакать русской "шляхте". Султаны, которые имели больше власти, в аналогичных обстоятельствах попросту лишали дворян поместий и превращали их в стрельцов ("янычар") – тем более, что эпоха тяжелой кавалерии подходила к концу и на полях сражений господствовали не рыцари, а мушкетеры и артиллеристы. Но попытка Грозного направить Россию по пути Турции не удалось – и после побед Стефана Батория Россия повернула на путь Польши; это означало, что "шляхта" получит "золотую вольность", а крестьяне в скором времени превратятся в рабов. Годунов потакал "шляхте", чтобы закрепить за собой власть: царь Федор был бездетен, и в случае его смерти борьба за власть должна была вспыхнуть с новой силой. Правда, у Федора был брат, царевич Дмитрий, родившийся в 1583 году и живший со своей матерью в Угличе. В интересах Годунова было, чтобы царевич умер, – и в 1591 году царевич напоролся на нож, играя в "тычку". В январе 1598 года скончался "смирением обложенный" царь Федор, и патриарх Иов, обязанный Борису своим титулом, созвал "народ" у Красного крыльца, чтобы Годунова "выкликнули" на царство. Однако народу собралось маловато: Боярская дума была против Бориса; тогда Годунов сказал, что татары идут на Русь, и собрал на Оке дворянское ополчение. Татары не пришли, но Борис два месяца пировал на Оке со шляхтой, обещал ей все что угодно и роздал дворянам всю казну. В июле он приехал вместе с "выборными дворянами" на собор в Москве – и был "избран" царем так же, как поляки выбирали царей на сейме. Шляхта отныне делала с крестьянами все, что хотела, повышала оброки и гнала "мужиков" на барщину. Мелкопоместные дворяне, у которых осталось лишь по несколько крестьян, пытались взять с них, все, что можно и что нельзя – они не оставляли крестьянам запасов зерна, и в случае голода это было чревато катастрофой.
В 1601 году хлеба не вызрели из-за дождливого лета, а в следующем году посевы погубил мороз – начался Великий Голод. "Я видел собственными глазами людей, которые валялись на улицах, летом щипали траву, а зимой ели сено, – писал свидетель событий. – У мертвых находили во рту навоз; везде отцы и матери душили, резали и варили своих детей, дети – родителей, хозяева – гостей, мясо человеческое, мелко изрубленное продавалось на рынках за говяжье в пирогах…" "На всех дорогах лежали люди, умершие от голода, – писал голландский купец, – их трупы пожирались волками и лисицами. В самой Москве было не лучше. На рынок привозили хлеб лишь тайком: в противном случае его могли отнять. Для вывоза трупов были назначены люди с санями и телегами; они ежедневно вывозили множество трупов к ямам, вырытым за городом, куда мертвецов ссыпали как сор…" За два года голода было погребено таким образом 130 тысяч трупов, а всего в Москве погибло полмиллиона голодающих: в столицу стекались со всех сторон крестьяне, чтобы просить подаяние, – и умирали на московских улицах. Царь приказал открыть казенные амбары – но этого хлеба хватило ненадолго; патриарх, монастыри и богатые бояре не последовали примеру царя: ждали, когда цены поднимутся еще выше. Хуже всего было крестьянам и холопам в мелких поместьях; "бесхлебные" помещики прогоняли своих голодных рабов, которые собирались в отряды и нападали на богатые дворы. Осенью 1601 года Борис Годунов временно разрешил зажиточным помещикам "вывозить" крестьян от "бесхлебных" дворян – однако крестьяне не хотели знать никакого "вывоза": они толпами уходили на хлебный юг "в казаки". Царь попытался помешать уходу крестьян из Московского уезда – тогда в центральных районах вспыхнуло большое восстание; летом 1603 года отряды восставших соединились, избрали своим вождем атамана Хлопка и пошли на столицу – началась гражданская война.
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила,
И в жертву мне Бориса обрекла…
Пушкин. «Борис Годунов».
Г ражданская война была ответом крестьянства на попытку порабощения; увидев в руках помещика плеть, крестьяне взялись за вилы и косы. Царь Борис выслал против восставших большое войско, крестьяне бились «не щадя голов своих», но в сентябре 1603 года были разбиты под Москвой; атаман Хлопко едва живой попал в плен и был повешен. Повстанцы рассеялись и вместе с тысячами голодающих ушли на юг, на казацкую «украину»; там скопились сотни тысяч беглецов, с ненавистью смотревших в сторону Москвы и боявшихся, что царь Борис начнет возвращать их помещикам. Казаки выступали вместе с этими беглецами: они отличались от них лишь тем, что бежали немного раньше и успели как-то устроиться – но они точно так же ненавидели московских бояр и царя Бориса.
Весной 1604 года по "украине" стал распространяться слух, что царевич Дмитрий вовсе не был убит в Угличе, а неведомо как спасся – и вот теперь объявился недалеко от границы, в Польше. "Царевичем Дмитрием" был самозванец Григорий Отрепьев, когда-то служивший боярам Романовым, а потом постригшийся в монахи и во время голода ушедший за границу. Оказавшись в Польше, Григорий объявил себя "царевичем Дмитрием" – и некоторые из польских магнатов сделали вид, что поверили самозванцу: им была выгодна смута в России. Среди тех, кто поддерживал Григория, был сандомирский воевода Юрий Мнишек, устроивший самозванцу аудиенцию у короля Сигизмунда III и отдавший ему в жены свою дочь Марину. Впрочем, король не стал объявлять войну России и ограничился тайной поддержкой самозванца; Мнишек нанял три тысячи солдат, и в октябре 1604 года маленькое войско переправилось через Днепр на русскую "украину".
На «украине» "Дмитрия" уже ждали: повстанцы и казаки взялись за оружие, города открывали "царевичу" ворота, и стрельцы выдавали ему связанными своих воевод. "Встает наше красное солнышко, ворочается к нам Дмитрий Иванович!" – кричали люди на улицах: Дмитрия любили уже за то, что он был сын Грозного и враг "окаянного Бориса". Армия "царевича" росла на глазах; когда в январе 1605 года она встретилась с царскими войсками у села Добрыничи, у самозванца было больше 20 тысяч человек и полсотни пушек. Тем не менее, опытные царские воеводы одержали победу и устроили избиение мирных крестьян; в Комарицкой волости они вешали "мужиков" за ноги на ветвях деревьев, а затем стреляли в них из луков и пищалей. "Дмитрий" хотел бежать в Польшу, но в Путивле был задержан огромной толпой: люди, обступив "царевича", умоляли его не покидать их – и "Дмитрий" остался. Вскоре пришли ободряющие известия: несмотря на поражение, на сторону "царевича" переходили новые города; царское войско было задержано под Кромами и безуспешно осаждало окруженную болотами крепость. Весной среди осаждающих началась эпидемия, дисциплина падала, многие дворяне самовольно возвращались в свои поместья. В апреле пришло известие о смерти Бориса Годунова и воцарении его 16-летнего сына Федора; дворяне, уже привыкшие выбирать царей и получать подарки, ждали, чем пожалует новый царь, – но царь не жаловал; воеводы Голицын и Басманов решили, что "Дмитрий" будет щедрее и стали подговаривать недовольных: стрельцы и боевые холопы давно симпатизировали "царевичу", так что их было нетрудно подговорить. Ночью 7 мая заговорщики подожгли лагерь и в поднявшейся суматохе увели часть войска в Кромы; остальная часть армии рассеялась; многие дворяне, не желая воевать, попросту разъехались по домам. "Дмитрий" с радостью принял перебежчиков, распустил по домам всех желающих, а с самыми верными казаками и дворянами пошел к Москве.
1 июня послы царевича вместе с казаками проникли в город и возбудили народ; простые люди ненавидели бояр, добрым словом вспоминали о Грозном и были готовы поддержать его сына. Как только послы на Красной площади огласили обращение к народу, огромная толпа двинулась на Кремль и, сокрушая все на своем пути, ворвалась во дворец; царь Федор успел бежать – тогда народ принялся громить и грабить дворы Годуновых, а заодно и всех "богатых и брюхатых", нажившихся во время голода. "Весь город был объят бунтом, – писал свидетель событий, – дома, погреба, канцелярии думных бояр, начиная с Годуновых, были преданы разгрому"; "зажиточные подвергались истязанию, жалкая голь и нищета торжествовали", с богатых срывали даже одежду.
Испугавшиеся бояре послали к "царю Дмитрию" депутацию "бить челом о милости". Дмитрий принял бояр, окруженный казаками, которые как раз подошли с Дона. Он бранил бояр последними словами, а потом в честь своей победы устроил роскошный пир в тех самых огромных шатрах, в которых семь лет назад Борис Годунов потчевал дворян на берегу Оки. Шатры были шиты золотом и имели вид крепости с башнями; внутри могло уместиться пятьсот человек. Среди пиров новый царь договорился с боярами, что не будет трогать их вотчин, а бояре не будут ему противиться; в Москву послали казаков, которые схватили и задушили Федора, сказав народу, что он отравился от страха.
20 июня "царь Дмитрий" торжественно вступил в Москву. Ликующий народ кричал: "Дай господи, государь, тебе здоровья!" – колокольный звон и приветственные крики катились за царской каретой подобно волне. После коронации Дмитрий раздал много денег народу и уплатил богатое жалованье "служилым людям" – казакам, стрельцам и польским наемникам. Недовольны были только бояре: глава Думы князь Шуйский считал себя законным наследником престола и не хотел мириться с "царем Дмитрием". "Черт это, а не царевич!" – говорил Шуйский своим друзьям – но "друзья" донесли; Шуйский был схвачен и осужден на казнь – однако бояре обступили царя и заставили его помиловать князя. "Дмитрий" чувствовал, что у него нет сил, чтобы править самовластно: "Два способа у меня к удержанию царства, – говорил он, – один способ – быть тираном, а другой – не жалеть казны, всех жаловать; лучше тот образец, чтобы жаловать, а не тиранить".
Царь старался понравиться всем: он не решал дел без совета с боярами и раздавал поместья дворянам. «Дмитрий» запросто ходил по Москве, разговаривал с лавочниками и дважды в неделю лично принимал челобитные. В феврале 1606 года было запрещено возвращать силой крестьян, бежавших от помещиков в годы голода, и был подготовлен новый судебник, в котором восстанавливалось право выхода, – казалось, что народ добился своего, посадив на трон "доброго царя". Однако Шуйские не унимались: для бояр, гордившихся своей родовитостью, было невыносимо видеть на троне "голодранца Гришку Отрепьева". Простой народ был уверен, что "Дмитрий" – сын Грозного, но бояре хорошо знали правду: именно Шуйский в свое время расследовал дело об убийстве царевича Дмитрия, и было много других свидетелей, признавших в новом царе бывшего монаха.
Постепенно составился боярский заговор, к царю дважды подсылали убийц, со всех сторон приходили доносы. Дмитрию постоянно приходилось опасаться яда или кинжала в спину. В начале мая царь справил свадьбу со своей возлюбленной Мариной Мнишек – и воспользовался случаем, чтобы под видом приглашенных зазвать в Москву польских наемников для своей охраны. Польские гусары хорошо отпраздновали свадьбу: пили без меры, гонялись по улицам за женщинами и дрались с москвичами. Бояре решили воспользоваться этими стычками, чтобы сделать свое дело: они вовлекли в заговор двести дворян из новгородского полка (новгородцы никогда не любили московских царей) и на рассвете 17 мая ворвались в Кремль. Поляки попытались было помочь царю – но мятежники кричали, что это они, поляки, хотят убить государя! Простой народ, вооружившись чем попало, избивал поляков на улицах, а в это время мятежники пробивались по дворцовым коридорам к царским покоям. Преследуемый врагами, "Дмитрий" выпрыгнул из окна и сломал ногу; его окружили, сорвали одежду и принялись избивать. Царя рубили саблями и стреляли в него, хотя он уже не подавал признаков жизни – потом привязали к лошади и потащили окровавленный труп к терему матери царевича Дмитрия Марфы. Жена Грозного объявила собравшейся толпе москвичей, что это не ее сын, это – самозванец, которого покарал бог. Потрясенная толпа разошлась, люди не знали, чему верить: еще недавно Марфа признавала "Дмитрия" своим сыном. Мятежники бросили нагое тело царя в грязь посреди рынка, и оно лежало там несколько дней; дворяне хлестали труп плетьми, а народ молча стоял вокруг; многие плакали.
В это время бояре делили власть; в Думе "был мятеж во многих боярах", "захотели на царство многие". 19 мая часть бояр вывела на Красную площадь князя Василия Шуйского и среди толпы "выкликнула" его на царство. Народ заставили присягать "царю Василию" – но многие не хотели, через несколько дней появились "подметные письма", в которых говорилось, что "добрый царь Дмитрий жив", что бояре убили его двойника. 25 мая на Красной площади собралась огромная толпа, требовавшая, чтобы бояре вышли к народу – но Шуйский заперся в Кремле, и москвичи, не зная, что делать, разошлись.
Между тем, южные окраины отказались признать власть Шуйского: здесь тоже говорили, что Дмитрий жив. Действительно, из Польши приходили люди, утверждавшие, что видели царя, что он бежал и скрывается от недругов у своих польских друзей. Позднее выяснилось, что один из товарищей погибшего самозванца, Михаил Молчанов, бежал из Москвы с царской печатью; он выдавал себя за "чудесно спасшегося царя Дмитрия" и составлял грамоты, скрепленные печатью государя. Однако Молчанов боялся показаться на Руси, где "Дмитрия" видели очень многие, – поэтому он послал на Русь своего "большого воеводу" Ивана Болотникова, дав ему грамоту с царской печатью.
Болотников был лихой казак, повидавший на своем веку многое. Он побывал в плену у турок, несколько лет был прикован к веслу на галере, потом сражался с турками в Венгрии и за свою смелость был избран атаманом. Когда Болотников прибыл на южную "украину", вокруг него сразу же собрались все, кто год назад сражался за "царевича Дмитрия". Царской армии снова пришлось осаждать южные города – и обнаружилось, что в этой армии мало кто желает сражаться за "боярского царя Василия"; после нескольких боев царское войско отступило к Туле, и здесь "дворяне все поехали без отпуска по домам, а воевод покинули". Часть дворян из Рязани и Тулы по старой памяти о щедрости "царя Дмитрия" перешла на сторону его воеводы Болотникова. Шуйскому пришлось собирать новое войско из московских дворян и "великих бояр"; 25 октября повстанцы "побиша и разогнаша" эту рать у села Троицкого, а затем подступили к Москве.
Московский люд волновался: по рукам ходили призывы Болотникова "побивать бояр и забирать их жен, и поместья, и вотчины". С другой стороны, бояре и священники говорили, что Болотников пришел отомстить за смерть царя и не пощадит никого из москвичей. В лагерь повстанцев пришла депутация с просьбой показать царя Дмитрия – но царя Дмитрия не было, и москвичи не поверили, когда Болотников стал говорить, что царь в Польше: они своими глазами видели, что в действительности сталось с "добрым царем". Сомнения стали посещать и самих повстанцев: рязанским дворянам не нравилось, что Болотников призывает холопов "побивать бояр" – у них и у самих были холопы. 15 ноября полтысячи дворян во главе с Прокопием Ляпуновым ушли в Москву, воеводы Шуйского осмелели и решили дать повстанцам большое сражение. 2 декабря 1606 года царские полки пошли на штурм лагеря повстанцев у деревни Коломенское; повстанцы ожесточенно сопротивлялись, но в разгар боя к врагам перешел еще один дворянский отряд. Лагерь был взят и царские воеводы захватили 6 тысяч пленных; их ставили в ряд и убивали дубиной по голове, а трупы спускали под лед Яузы.
Воевода Болотников с остатками своего войска отступил в Калугу и был осажден царской армией, весной 1607 года вокруг Калуги разгорелись ожесточенные бои; отряды казаков во главе с атаманом Илейкой Муромцем прорывались на помощь Болотникову – и прорвались; объединенное войско повстанцев перешло из Калуги в Тулу. Илейка Муромец называл себя "царевичем Петром", сыном царя Федора, – и Болотников подчинился новому "царевичу", отличавшемуся крутым нравом. Гражданская война становилась все более жестокой, царь Василий приказал касимовским татарам "воевать" казацкую "украйну". Дворяне тысячами топили пленных стрельцов, а казаки убивали пленных дворян; "царевич Петр" травил "изменников" медведями и сбрасывал их с крепостных башен.
Царь Василий стал собирать новую армию и пообещал дворянам, что вернет всех крестьян, бежавших аж с 1592 года. Это помогло восстановить дисциплину, и в мае царь двинулся на Тулу с огромной, 100-тысячной ратью. 5 июня 1608 года на речке Восьме разыгралась жестокая битва между дворянской армией и казаками; казаки не выдержали удара тяжелой конницы и были разбиты, 5 тысяч пленных были казнены на поле боя. "Где же царь Дмитрий?!" – кричали казаки своим воеводам – и Болотников отправил атамана Ивана Заруцкого на поиски "хоть каково" Дмитрия. Заруцкий нашел на черниговской "украйне" человека, внешне похожего на убитого царя; это был школьный учитель, пришедший из Белоруссии; его научили, как себя вести, и объявили "чудесно спасшимся царем".
"Возвращение Дмитрия" вызвало взрыв ликования на "украйне", к нему стекались толпы казаков; приходили отряды наемников из Польши, выражая готовность снова служить "московскому царю". Между тем, войска Шуйского осадили Тулу, где оборонялись "царевич Петр" и Болотников; повстанцы сражались отчаянно и отразили все штурмы – тогда царь распорядился построить плотину на реке Упе и затопить город. Были согнаны десятки тысяч крестьян, которые за два месяца возвели плотину; вода поднялась и затопила улицы – так что "можно было только на плотах ездить". Погибли все хлебные запасы, в городе наступил страшный голод, защитники едва держались на ногах и вступили в переговоры с царем. Шуйский обещал выпустить повстанцев "свободно и с оружием" – но не сдержал обещания: он отпустил простых казаков, но приказал схватить атаманов. Илейка Муромец был казнен и навсегда остался в легендах, как "славный казак Илья Муромец"; Болотников был сослан на север, в Каргополь; когда год спустя повстанцы снова подошли к Москве, царь приказал утопить знаменитого атамана.
Тула лишь немного не дождалась помощи: "царь Дмитрий" уже шел на подмогу и находился в Козельске. Узнав о падении Тулы, "Дмитрий" и Заруцкий отступили на юг и провели зиму в Орле. Дмитрий рассылал воззвания к холопам, "чтобы холопы шли к нему, присягнули и получили поместья своих господ – а если там остались господские дочери, то пусть берут себе в жены". В Орле собрались толпы "боевых холопов", казаков и крестьян; приходили и польские отряды: в 1607 году в Польше был подавлен большой шляхетский мятеж, и преследуемые королевской армией отряды мятежников шли прямо к "царю Дмитрию". В апреле 1608 года войско "Дмитрия" двинулось на север и в двухдневной кровавой битве под Болховом разбило царскую армию; в июне повстанцы снова подошли к Москве и укрепились в деревне Тушино. На сторону "Дмитрия" перешли все города центральной России и даже некоторые города Севера – в том числе и Псков, где простонародье заставило "лутших людей" целовать крест "доброму царю". К осени Москва оказалась в блокаде и начался открытый "отъезд" знати и "всяких людей" в Тушино. "Учали из Москвы в Тушино отъезжати стольники, и стряпчие, дворяне московские, и дети боярские, и подьячие, и всякие люди". "Дмитрий" завел собственную Думу и приказы, стал жаловать поместья и собирать налоги; у "Дмитрия" появился собственный патриарх по имени Филарет – насильно постриженный Годуновым в монахи боярин Федор Романов. В сентябре казаки привели к "Дмитрию" освобожденную из московского плена его "законную жену" Марину Мнишек – и Марина, желавшая вновь стать царицей, со слезами на глазах обняла своего "мужа".
Казалось, что "Дмитрию" вскоре подчинится вся Русь, – но ему не подчинялось собственное войско. Польские наемники постоянно требовали денег, а когда царь просил подождать, начинали бунтовать и грабить уезды. Командир одного из отрядов Ян Сапега пытался взять штурмом и ограбить богатый Троице-Сергиев монастырь – но монахи с трудом отбились; командир другого отряда, Лисовский, безнаказанно грабил в Галиче и Костроме; подделывая царские грамоты, поляки собирали подати по второму и третьему разу. Насилия поляков вызвали восстания в городах на Волге, и "Дмитрий" приказал повесить одного из польских командиров – но другие продолжали грабить, и царь ничего не мог поделать: "Дмитрий" был многим обязан полякам; польские гусары были лучшими воинами его армии и лучшими кавалеристами Европы; они были обучены сражаться в строю, и это им "Дмитрий" был обязан победой в битве при Болхове.
Русские ратники не могли противостоять западным наемникам – и царь Василий, в свою очередь, попросил шведского короля нанять для него целую армию: 15 тысяч мушкетеров и пикинеров. В июле 1609 года эта армия под командованием князя Скопина и шведского маршала Делагарди разбила отряд повстанцев под Тверью; как всегда после победы, наемники потребовали жалованья и, не получив его, отказались идти дальше. Москва оставалась в блокаде, жители голодали – и вдобавок пришло известие, что 21 сентября король Сигизмунд III перешел с польскими войсками границу и осадил Смоленск. Послы Сигизмунда прибыли в Тушино, предлагая всем полякам присоединиться к королевскому войску; наемники согласились и попытались было захватить "царя Дмитрия", чтобы увезти с собой, – но "Дмитрию" удалось бежать, переодевшись в крестьянскую одежду. В суматохе мятежа царица Марина бегала между палатками и в слезах умоляла гусар не изменять своему мужу – а ночью переоделась казаком и с луком за плечами ускакала следом за "Дмитрием".
Бывшие в Тушино русские казаки ушли вместе с "Дмитрием" в Калугу; поляки отправились к Смоленску, а бояре по большей части вернулись к царю Василию. Воспользовавшись этими событиями, князь Скопин с наемниками вступил в Москву; в июне 1610 года объединенное войско из 40 тысяч русских и 8 тысяч наемников двинулось к Смоленску. Утром 24 июня у села Клушино 10 тысяч гусар гетмана Жолкевского смело атаковали многократно сильнейшего противника; они десять раз бросались в атаку – и на десятый раз наемники, которым опять не заплатили жалованья, подняли копья и перешли на сторону поляков. Главнокомандующий Дмитрий Шуйский растерялся и, бросив свою саблю, булаву, знамя, умчался с поля боя – впрочем, гусары не преследовали русских, а занялись грабежом богатого обоза.
Когда брат царя с позором вернулся в столицу, возмущенные дворяне решили заставить Шуйского отречься. 17 июля Захар Ляпунов "со товарищи" вошел к царю и стал говорить: "Долго ль за тебя будет литься кровь христианская? Земля наша опустела, ничего доброго не делается в твое правление, сжалься над гибелью нашей, положи посох царский!" Шуйский отвечал Ляпунову с бранью и вытащил нож – тогда дворяне пошли на Красную площадь и созвали народ; собралась вся Москва и "всякие люди" приговорили "бить челом государю Василию Ивановичу, чтобы он, государь, царство оставил". Шуйского свели с престола, а через день тот же Захар "со товарищи" насильно постригли его в монахи; один из них произносил за Шуйского монашеские обеты, а другие держали брыкающегося старика за руки и за ноги.
Захар Ляпунов был приверженцем "Дмитрия", который снова стоял под Москвой с казаками, ожидая, когда "всякие люди" откроют ему ворота. С другой стороны города стоял гетман Жолкевский, предлагавший боярам в цари сына Сигизмунда, королевича Владислава. Бояре не стали слушать Ляпунова: "Лучше служить королевичу, – говорили они, – чем быть побитыми от своих холопей и в вечной работе у них мучиться!" Однако Владислав был католик, и посадить на престол неверного иноземца – это было дело, невиданное на Руси, это была измена вере и народу. Патриарх Гермоген говорил, что это нечестье, но бояре сказали ему, чтоб в мирские дела не вмешивался; они обманули народ, пообещав, что Владислав перейдет в православие, и ночью на 21 сентября впустили в Москву поляков.
Бояре были бы не против иметь, как в Польше, избираемого монарха, который царствует, но не правит, – и Сигизмунд вознаградил изменников. От имени сына король даровал боярам в вотчины целые волости, и бояре всю осень посылали гонцов под Смоленск, упрашивая короля дать побольше. Однако оказавшиеся среди сокровищ Кремля польские гусары думали о другом, они не могли долго сдерживаться; как только гетман уехал к королю, передав команду Гонсевскому, начался грабеж: поляки забирали драгоценную утварь в соборах, сдирали золотые оклады с икон и покровы с гробниц великих князей. Они захватили царскую казну и, найдя в ней золотую статую Христа, распилили ее на кусочки – так, чтобы досталось каждому солдату.
Узнав о том, что происходит в Москве, города центральной России стали снова переходить к "Дмитрию". Даже далекие Казань и Вятка "поцеловали крест" калужскому царю; Псков по-прежнему держал его сторону, а осажденный Смоленск не признавал никого, кроме своего воеводы Шеина. Однако царствование "Дмитрия" закончилось так же внезапно, как началось: поссорившись с касимовскими татарами, "Дмитрий" приказал убить их хана – и стал жертвой мести. Татары из числа ханских приближенных застигли царя на охоте, окружили и изрубили "Дмитрия" саблями. Рыдающая царица Марина бросилась к казакам, заклиная отомстить, – и казаки вырезали всех татар в Калуге, но это не могло помочь делу: они остались без вождя и не знали, что теперь будет. Ближайшим товарищем "Дмитрия" был знаменитый атаман Заруцкий, и Марина – хоть и была на последнем месяце – сумела ему понравиться. В январе 1611 года она родила сына, которого назвали царевичем Иваном, – и Заруцкий с казаками поклялись посадить его на престол.
Тем временем, на Руси поднималась волна ненависти против поляков, воевода Прокопий Ляпунов из Рязани прислал к Заруцкому с предложением объединиться "всем миром". Города центральной России посылали своих дворян и стрельцов – и под Рязанью собралось огромное ополчение; вместе с казаками едва ли не 100 тысяч воинов. "Мир" собрался, чтобы защитить православие от оскверняющих церкви латинян; поляки и бояре в Москве были напуганы и попытались заставить патриарха Гермогена благословить их власть – но Гермоген отказался и продолжал рассылать призывы к восстанию. Тогда поляки стали отбирать у москвичей оружие, отобрали у плотников топоры и дошли до того, что запретили продажу колотых дров: боялись, что москвичи набросятся на них с поленьями. Боярин Салтыков убеждал поляков учинить резню, чтобы предотвратить бунт; 19 марта произошли первые стычки и наемники, выступив из Кремля, набросились на почти безоружных москвичей. В это время к городу подходил авангард рязанского ополчения, ополченцы во главе с князем Пожарским проникли в город и вместе с москвичами перегородили улицы завалами из бревен; в схватках на улицах поляки потеряли много людей и отступили в Кремль. Не в силах вытеснить повстанцев из Москвы, поляки решили сжечь город; они подожгли кварталы, где укрепились восставшие; сильный ветер подхватил пламя, и вокруг Кремля разлилось огненное море. Ополченцы, подошедшие к Москве через день, увидели на месте города груды дымящихся развалин; на улицах лежало 7 тысяч обгорелых трупов, а пушки Кремля продолжали стрелять по немногим уцелевшим кварталам.
После нескольких сражений с ополченцами поляки отступили в Кремль и сели в осаду. Они ждали помощи от стоявшего под Смоленском короля Сигизмунда – но помощь не приходила: Сигизмунд никак не мог овладеть Смоленском. Осада продолжалась уже полтора года, смоляне умирали от голода и цинги – но не сдавались. В начале июня залпы стенобитных бомбард разрушили часть крепостной стены и поляки ворвались в Смоленск – тогда уцелевшие защитники взорвали пороховые погреба, и большая часть города обратилась в груду развалин. Взятие главной русской крепости вызвало взрыв ликования в Польше, и король отправился в Варшаву праздновать победу; осажденные в Москве поляки получили в подкрепление лишь небольшой отряд, доставивший им продовольствие.
Однако среди осаждавших Кремль ополченцев не было согласия. 30 июня они собрали "совет всей земли" и утвердили "приговор", избрав своими воеводами Ляпунова, Заруцкого и Трубецкого. В этом приговоре содержались статьи по решению важных дел, в том числе статья, требовавшая "по сыску крестьян и людей беглых отдавать назад старым помещикам". "Приговор" был написан дворянами и детьми боярскими по совету с Прокопием Ляпуновым; узнав о нем, казаки (среди которых "беглых людей" была добрая половина) вызвали Ляпунова на "круг" – и Прокопий из того "круга" не вышел: казаки зарубили его саблями. После этого дворяне стали уезжать из подмосковного лагеря и искать новых вождей, наступило страшное время безвластия. Сбор налогов превратился в грабеж, поляки требовали деньги от имени короля Владислава, казаки – от имени "царицы Марины", помещики требовали свою долю. На севере шведы внезапным нападением захватили Новгород, на юге крымская орда возобновила набеги и опустошала земли вплоть до берегов Оки. В это время, когда никто не знал, что делать, и многих охватило отчаяние, нижегородский староста Кузьма Минин предложил посадским людям и дворянам создать свое ополчение, отдельное от того, которое стояло под Москвой и в котором верховодили казаки. Главное для дворян и посадских людей было то, чтобы "Марине с сыном не служить", но в то же время "против польских и литовских людей стоять крепко"; Кузьме Минину было поручено "списываться с городами" и собирать деньги, а в воеводы пригласили князя Пожарского. Многие города центральной России поддержали почин новгородцев; зима и весна ушли на сборы; в июле 1612 года 10-тысячное ополчение выступило из Ярославля к Москве.
Под Москвой стояли остатки первого ополчения – 10 или 12 тысяч голодных, разутых и раздетых казаков, с трудом переживших тяжелую зиму. Среди вождей ополчения не было согласия: Заруцкий "служил Маринке", а Трубецкой был за то, чтобы всем миром изгнать поляков, а потом "по правде" избрать царя. Когда войско Пожарского подошло к Москве, Заруцкий с 3 тысячами своих людей ушел из лагеря – но большинство осталось ждать нижегородцев. Казаки приготовили для ополченцев Пожарского место в лагере, но Пожарский велел передать, что "отнюдь нам вместе с казаками не стаивать". Дворяне не хотели иметь дела с казаками, с "голытьбой босоногой" – а между тем, к Москве шел польский гетман Ходкевич. 22 августа польские гусары атаковали войско Пожарского, разбили дворянскую конницу и загнали ее за внешнюю ограду московских предместий – "Земляной вал". Казаки с другого берега Москвы-реки смотрели на битву и "ругались над дворянами": "Богатые пришли из Ярославля, отобьются и одни от гетмана", – кричали они. На следующий день поляки обрушились на казаков; казаки отчаянно защищали свои укрепления, но потом увидели, что сражаются одни: "Они богаты и ничего не хотят делать, а мы наги, голодны и одни бьемся, – говорили казаки, – так не выйдем же теперь на бой никогда!" Войско Трубецкого перешло реку и отдало полякам Замоскворечье; тогда Пожарский решил, что пришло время оставить распри и послал настоятеля Троице-Сергиева монастыря Авраамия уговаривать казаков вернуться. Слова Авраамия тронули казаков, и огромная толпа "босоногой голытьбы", призывая на помощь святого Сергия, хлынула через реку на поляков; с другой стороны ударили дворянские сотни – и враг был разбит; Ходкевич был вынужден отступить от Москвы.
Польский гарнизон Кремля не получил обещанной помощи; припасы закончились, и вскоре начался голод. Осажденные боялись мести за осквернение кремлевских храмов – поэтому держались до конца; они убивали пленных и ели человечину. Король Сигизмунд пытался собрать новое войско, но шляхта не хотела воевать и платить налоги, а наемники не получали жалованья и отказывались идти в поход. 26 октября кремлевский гарнизон сдался; поляки послали вперед бывших с ними бояр, и казаки хотели тут же расправиться с ними – но Пожарский окружил бояр охраной. Поляков поделили между дворянами и казаками; те, что достались казакам, были тут же убиты; остальных отправили в ссылку по городам.
В январе 1613 года в Москве собрался Земский собор для избрания царя. На собор приехали дворяне, посадские люди и "выбранные люди уездные" – то есть выборные из крестьян; было много казаков. В решающий момент, когда все уже устали от споров, вперед вышел какой-то донской атаман, потрясая бумагой. "Что это у тебя, атаман?" – спросил Пожарский. "Грамота о природном царе Михаиле Федоровиче", – сказал атаман, положил на стол грамоту и для большей убедительности накрыл ее своей саблей. "Михаил Федорович", за которого стояли казаки, был сыном знатного боярина Федора Романова; в свое время Борис Годунов приказал постричь Романова в монахи, и опальный боярин жил в монастыре под именем Филарета; "царь Дмитрий" сделал его патриархом – поэтому казаки считали Романовых "своими людьми". 17-летний сын патриарха Филарета был не в состоянии управлять государством без постоянного обращения к Земскому собору – имелось в виду, что царь будет править с согласия собора так же, как польский король правил с согласия сейма.
21 февраля Михаил Романов был провозглашен царем – однако гражданская война на этом не кончилась: нерешенным остался главный вопрос, вопрос о прикреплении крестьян. Когда собор разъехался, царь по требованию дворян издал указ о возвращении беглых крестьян помещикам – и война началась снова. В начале 1615 года 20-тысячное крестьянское войско подошло к Москве: крестьяне центральных районов требовали, чтобы их считали свободными казаками. Правительство было вынуждено объявить, что крестьяне-участники ополчений могут оставаться в казаках, – это означало, что все, кто с оружием в руках отстаивал свою свободу, добились ее. На какое-то время получили свободу и остальные крестьяне: Михаил Федорович не осмелился проводить в жизнь указ о возвращении беглых, и вплоть до 1649 года толпы крестьян свободно уходили на Дон и на Волгу – хотя и считались беглецами. Даже когда сыск беглых был налажен и крестьяне были прикреплены к земле, помещики долгое время не решались увеличивать оброки; гражданская война на столетие отодвинула порабощение крестьян в России – в то время, как в Польше крестьяне уже давно были рабами.
Однако развитие событий двигало Россию по польскому пути. После побед Стефана Батория и Сигизмунда Россия стала перенимать польские порядки – соборы-сеймы, выборы царей, "золотую вольность" для шляхты и рабство для крестьян. Раньше Россия была страной Востока, заимствовавшей свои порядки у татар и турок, – теперь она становилась страной Запада – если только рабовладельческую Польшу можно считать Западом. Гражданская война была оборонительной битвой, в которой Восток защищался против наступающего Запада: народ сражался за свою свободу и за доброго царя – он навсегда сохранил веру в добрых царей, охраняющих справедливость, веру в Ивана Грозного и его сына Дмитрия.
В конечном счете, битва между Востоком и Западом обернулась для Руси страшной катастрофой. Погибло больше трети населения, города лежали в развалинах, поля зарастали полынью. Иностранцы, приезжавшие в то время в Россию, рисуют страшную картину сожженных сел и деревень с избами, наполненными полуразложившимися трупами; смрад заставлял путников ночевать в поле; на дорогах не было проезда из-за огромных волчьих стай. Это была катастрофа, отделившая одну эпоху от другой, – одна из катастроф, потрясших в XVII веке Европу и Азию; эти страшные бедствия слились в один вселенский катаклизм, означавший завершение демографического цикла, начавшегося после монгольского нашествия и Великой Чумы. Прежний мир, в котором господствовало оружие Востока, уходил в прошлое – и новая эпоха должна было принести победу шведским пушкам и английским мушкетам.
Глава IV
Иcтория других миров
ИМПЕРИЯ ЮАНЬ
Хотя вы получили Поднебесную, сидя на коне,
но нельзя, сидя на коне, управлять ею.
Елюй Чу-цай.
О тделенная от остального мира Гималаями и Великой Cтепью Восточная Азия представляла собой ДРУГОЙ МИР, почти не соприкасавшийся с западным миром христианства и ислама. Подобно тому как на Западе существовал свой центр Сжатия, Передняя Азия, на Востоке центром Сжатия была долина Желтой Реки, Хуанхэ. Эти два очага древних цивилизаций были вместе с тем хранилищами традиций имперского социализма, откуда эти традиции распространялись по всему миру. Степной пульсар регулярно выбрасывал из Великой Степи волны нашествий; кочевники разрушали города и выжигали деревни, но цивилизация и Империя снова и снова возрождались из пепла – как на Западе, так и на Востоке.
В середине XIII века долина Желтой Реки напоминала выжженную пустыню. То тут, то там встречались следы "всеобщей резни", массовых закланий согнанных в одно место многих тысяч пленных; "земля на десятки ли была устлана трупами". От огромных городов остался один пепел: по свидетельству очевидцев, они горели иногда по несколько месяцев. Приближенные Великого Хана Угэдэя не видели пользы в возрождении земледелия: "От китайцев нет никакой пользы, – говорили они. – Лучше уничтожить их всех! Пусть земли обильно зарастут травами и превратятся в пастбища!" "Как можно называть китайцев бесполезными, – возражал государственный секретарь Елюй Чу-цай. – Если справедливо установить налоги, то можно ежегодно получать 500 тысяч лян серебра, 80 тысяч кусков шелка и 400 тысяч ши зерна". "Надо создать налоговые управления, – говорил Чу-цай хану. – Хотя вы получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя, сидя на коне, управлять ею". Угэдэй приказал Чу-цаю наладить сбор налогов и провести перепись; когда переписчики вернулись в столицу, Чу-цай узнал о масштабах катастрофы: население Северного Китая сократилось почти в десять раз, с 46 до 5 миллионов человек. Половина уцелевшего населения была обращена в рабство; каждый монгольский воин имел несколько рабов, а у нойонов число рабов достигало многих тысяч. Огромные пространства плодородных земель были обращены в пастбища, на которых кочевали переселившиеся в Китай монгольские племена. Сотники и тысячники, нойоны и князья, получали в уделы целые уезды и округа, часть налогов с которых шла на содержание их воинов.
Юг Китая пострадал меньше, чем Север, там сохранились многочисленные деревни и помещичьи усадьбы; большая часть земли по-прежнему принадлежала помещикам из числа "ученых-чиновников" ("шеньши"); крестьяне арендовали у них маленькие наделы за половину урожая. "Шеньши" сохранили свои чиновничьи должности – если они не занимали слишком важный пост; однако в китайские общины были поставлены старосты из числа монгольских воинов-ветеранов: "По желанию старост доставлялись одежда и пища, по их повелению приводили отроков и юных девушек", – свидетельствует хроника. Китайцам запрещалось собираться для молитв, ездить на лошадях и владеть оружием – даже батогами и плетьми. Зажигать огонь в печках, работать и читать разрешалось лишь в дневные часы, от утреннего колокола до закрытия рынка; вечером жизнь замирала, никто не смел показаться на улицах, по которым ездили конные патрули.
Великий Хан Хубилай (1260-94) был сторонником перенимания китайских традиций: ему нравилось, что китайские сановники простираются перед ним на земле – и он хотел, чтобы монголы почитали его так же раболепно. Хубилай перенес свою столицу из монгольских степей в Пекин и объявил о начале правления новой династии Юань. При дворе утвердился китайский церемониал; китайские советники Хубилая пытались прекратить насилия монголов и по мере возможности поощряли крестьян к восстановлению деревень и распашке заброшенных полей. Однако монгольские нойоны не забыли о том времени, когда избирали ханов на курултае и поднимали их на белой кошме; после смерти Хубилая начались мятежи кочевой знати – это была националистическая реакция, всегда сопровождающая процесс социального синтеза. За шесть лет, с 1328 до 1333 года, на престоле сменилось шесть императоров – и, в конце концов, кочевые нойоны одержали победу; при императоре Тогон-Тэмуре (1333-67) возобновились насилия кочевников; стада и конница затаптывали крестьянские поля, во дворце хана снова раздавались призывы вырезать всех китайцев. Господство варваров привело к разрушению ирригационных систем – в 1343 году Желтая Река прорвала дамбы и затопила три округа; повсюду царили голод и чума. Голодающие крестьяне толпами бежали на юг, где жизнь был немного полегче, – но на переправах через Янцзы стояли караулы, избивавшие беглецов и отправлявшие их назад.
Хищническое управление кочевников привело к тому, что Китай так и не возродился от военной разрухи: в период династии Юань население страны не превышало 60 миллионов – то есть оставалось вдвое меньшим, чем до завоевания. При этом в стране царил постоянный голод – это было искусственное Сжатие, вызванное непомерными налогами и разрушением ирригационных сооружений. В страдания народа вносили свой вклад и китайские помещики: не чувствуя за собой контроля, они увеличивали повинности арендаторов; при неуплате ренты за долги забирали сыновей и дочерей бедняков. Скопившаяся в народе ненависть была направлена одновременно против монголов и богатых китайцев; среди крестьян ходили монахи, манихеи и буддисты, призывавшие к всеобщему восстанию. Древнее учение перса Мани о вечной борьбе света с тьмой в V веке подняло на борьбу персидских крестьян – теперь оно стало лозунгом китайских восстаний. "Равноправие, отсутствие верхов и низов – таков справедливый принцип", – говорили китайские монахи из секты "Минцзяо"; они предрекали грядущее пришествие Князя Света ("Мин-вана"), который утвердит справедливость. В представлении простого народа это учение мешалось с пророчествами о скором пришествии "будды грядущего", Матрейи, и китайские крестьяне жили верой в скорое пришествие Освободителя.
В 1351 году монголы согнали полтора миллиона крестьян, чтобы отремонтировать дамбы на Желтой Реке. Манихеи потихоньку агитировали среди землекопов, предсказывая, что вскоре им будет дано знамение: явится одноглазый каменный человек, который "взбудоражит Желтую Реку и вся Поднебесная взбунтуется". Глава "Минцзяо" Хань Шантун поручил своим единомышленникам тайком высечь из камня и закопать на месте работ одноглазого каменного идола – и землекопы вскоре нашли его; десятки тысяч людей обступили место находки плотным кольцом, возбужденно обсуждая произошедшее. В это время неподалеку в маленьком городке Хань Шантун собрал своих приверженцев, принес в жертву Небу белого коня и провозгласил себя Князем Света; он послал к землекопам с этой вестью – но городок был внезапно окружен монгольским отрядом, Хань Шантуна схватили и убили.
Тем не менее, восстание разрасталось, землекопы обмотали головы красными повязками и присоединились к повстанцам, которых возглавил Лю Футун. Огромные толпы, вооруженные кирками, мотыгами и бамбуковыми кольями, громили городские управы, убивали застигнутых врасплох монголов и китайских помещиков. Вскоре повстанцы захватили оружие, у них появились луки, арбалеты, "стволы с порохом" и катапульты, бросавшие разрывные бомбы. Началась кровопролитная война, которая продолжалась 18 лет; в разных районах страны вожди "красных войск" провозглашали себя "гунами" и "ванами" и пытались наладить управление. Командующий повстанцами в низовьях Голубой Реки Чжу Юаньчжан приблизил к себе ученых конфуцианцев и, следуя их советам, ввел систему военных поселений: поселенцы пахали землю и по очереди несли службу. Чжу Юаньчжан создал дисциплинированную армию, его солдаты носили красные куртки и шлемы с красными флажками и надписью "свирепый и неистовый". "Красные князья" нередко враждовали друг с другом – но среди монголов также не было единства, и среди всеобщего хаоса все сражались со всеми; в конце концов, Чжу Юаньчжану удалось объединить силы "красных войск" и двинуть их в поход на Пекин. Монголы были поглощены усобицами и не оказывали серьезного сопротивления; 14 сентября 1368 года "Армия Северного похода" вступила в столицу; эпоха монгольского владычества в Китае подошла к концу.
ИМПЕРИЯ МИН
Небо поставило государя, чтобы
он заботился о народе…
Чжу Юаньчжан.
23 января 1368 года, совершив жертвоприношение Небу и Земле, Чжу Юаньчжан провозгласил себя императором и торжественно воссел на престол в Нанкине. Министры, чиновники и старейшины из населения столицы поздравили его и трижды прокричали: «Десять тысяч лет жизни!» Приняв поздравления, император объявил, что отныне Поднебесная будет называться «Да Мин» – «Великая империя Света»; это означало, что император является тем самым долгожданным «Князем Света», о котором говорилось в пророчествах. 17-летняя гражданская война была вместе с тем социальной революцией, восстановившей справедливость: варвары были изгнаны, рабы получили свободу, а крестьяне – землю. Во время войны помещики поддерживали монголов – поэтому они лишились своих земель и по большей части погибли; там, где еще сохранялись помещичьи владения, были проведены массовые конфискации; десятки тысяч помещичьих семей были отправлены на телегах в целинные районы без права возвращаться на родину, к могилам предков. По свидетельствам современников, богачи «скрывались в темноте, чтобы сохранить себя», «раздавали людям все накопленное имущество, чтобы избежать беды». В некоторых провинциях «богатый народ и влиятельные роды были уничтожены почти целиком».
После ста лет варварского произвола и войн, наконец, пришло время мира – но оставалось много людей, которые привыкли жить насилием, привыкли убивать, грабить, угнетать, и главной задачей Чжу Юаньчжана было смирить этих людей – и уничтожить тех, кто не пожелает смириться. "В те времена Поднебесная была только что усмирена, – говорил Юаньчжан, – народ был упрям, а чиновники порочны; если даже утром и казнили десять человек на базарной площади, к вечеру еще сто совершали преступления". Устроение государства было невозможно без дисциплинированного чиновничества, а чиновники привыкли воровать и брать взятки. "Я хочу искоренить чиновников-взяточников, – говорил император. – Утром казнишь одних, а вечером другие совершают преступления! Отныне казнить всех взяточников, независимо от тяжести преступлений!" Меры, предназначенные для того, чтобы очистить чиновничество, были жестокими. С крупных взяточников и вымогателей сдирали кожу, набивали чучело и выставляли на обозрение народа. "Было предложено пять видов наказаний: вытягивание сухожилий, втыкание игл под ногти, отрубание ног, обривание и клеймение". "Это меры особого периода власти, когда нужно положить предел мошенничеству, а не законы, применяемые в течение долгого времени монархами, уже упрочившими власть", – говорил Юаньчжан.
Одновременно проводились меры по обучению и воспитанию новых чиновников; их называли "чиновниками, любящими народ". Для простого народа были созданы деревенские школы и уездные училища; освоившие грамоту ученики раз в три года собирались в провинциальном центре на "сельские экзамены". Выдержавшие экзамены получали степень цзюйжень ("выдвинутый") и могли попытать счастья на "столичных экзаменах". Лауреаты столичных экзаменов получали степень цзиньши и назначение на высокие должности; талантливый сын крестьянина мог стать министром – и так бывало не раз. Воспитание чиновников шло одновременно с воспитанием простого народа в духе законопослушания и трудолюбия. "В каждой стодворке нужно выбрать старых, либо увечных, не способных работать, людей и приказать мальчишкам водить их, -указывал Юаньчжан в "Уведомлении о воспитании народа". – Эти люди должны держать в руках деревянный колокольчик и выкрикивать слова, да так, чтобы народ слышал и знал эти слова, убеждающие людей быть добрыми и не нарушать законы. Эти слова таковы: будь послушен и покорен отцу и матери, почитай и уважай старших и высших, живи в мире и согласии с односельчанами, воспитывай детей и внуков, спокойно занимайся каждый своим делом, не совершай дурных поступков…
Двор учреждает чины и раздает должности по существу для спокойствия народа… В момент назначения на должность неизвестно, получил ее мудрый или глупый человек. Если чиновники окажутся алчными, наносящими вред народу, то разрешается… трижды убеждать их, а если они не последуют советам, то на основании документа с изложенными по порядку фактами связать и отправить в столицу…
В каждой деревне нужно установить барабан и всякий раз, когда начинается земледельческий сезон, в пятую стражу бить в него. Все население, заслышав барабан, должно отправляться в поле. Местные старейшины должны проверять по списку у ворот. Если окажутся лодыри, не вышедшие в поле, то разрешается старейшинам наказать их. Нужно обязательно следить и контролировать, чтобы тяглые занимались делом, не позволяя лентяям попрошайничать…"
Чжу Юаньчжан знал, что одних уговоров недостаточно – и уговоры не совершать дурных поступков подкреплялись полицейскими мерами и круговой порукой – знаменитой системой "баоцзя". Объединенные в десятидворки жители должны были знать все о своих соседях и доносить на нарушителей законов; в случае недонесения всю десятидворку отправляли в ссылку. Каждому, кто хотя бы на время уезжал от родного очага, нужно было взять у старосты подорожное свидетельство, чтобы предъявлять его страже, стоявшей на заставах и переправах.
Юаньчжан не хотел никому зла – эти меры были продиктованы борьбой с преступниками и заботой о народе. "Забота о народе" ("цзин цзи") была старинным принципом управления, которого придерживались императоры еще со времен династии Тан. В соответствии с этим принципом крестьяне наделялись землей, пострадавшим от войн или стихийных бедствий предоставляли посевное зерно, быков и плуги, проводились обширные ирригационные работы, безземельные из перенаселенных районов переселялись на окраины, создавались продовольственные запасы на случай недорода. Налоги были уменьшены и не превышали 5% урожая; были созданы лекарственные конторы и приюты для бедных, бесплатно выдававшие нуждающимся лекарства и пищу. "Чиновники, любящие народ", учили крестьян возделывать новые культуры: хлопчатник, коноплю, люцерну. Императорский указ 1395 года предписывал объединять бедняков в общины-кооперативы по 20-40 семей, построенные на основе взаимопомощи. "Небо поставило государя, чтобы он заботился о народе, – говорил Юаньчжан. – Став императором, я думал о том, чтобы довести народ до всеобщей радости… Если хоть один человек не получит того, что необходимо для жизни, то в этом будет моя вина". Чжу Юаньчжан называл себя "выходцем из униженных" и не жалел сил, чтобы помочь простому народу. По свидетельствам современников, он вставал до рассвета, просматривал бумаги и делал распоряжения до глубокой ночи, никогда не отдыхал и не предавался развлечениям. Он был скромен в быту и экономил на расходах; все детали экипажей и одежды императора, которые должны были быть золотыми, изготовлялись из бронзы.
Политика поощрения земледелия и заботы о народе привела к замечательным результатам; в правление Юаньчжана площадь обрабатываемых земель увеличилась в несколько раз, а население восстановило потери долгой войны и к началу ХV века достигло домонгольского уровня. "В настоящее время страна богата и многонаселена, – свидетельствовал современник, – налоги поступают в избытке, в большом изобилии накапливаются на складах и даже гниют от невозможности все съесть. В неурожайные годы местные власти всегда сначала оказывают помощь, открывая склады, а уже потом доводят до сведения двора". Это был "золотой век" Империи Мин, когда слава о ее мощи и процветании достигла даже отдаленных стран Запада. Монголы не пропускали караваны через степи, поэтому император Чжу Ди приказал адмиралу Чжан Хэ наладить торговлю с Западом по южному морскому пути. В 1405 году из Китая в Индию был отправлен огромный флот из 60 больших кораблей с 28 тысячами моряков, солдат и купцов. "Мы пересекли свыше 100 тысяч ли необозримых водных пространств и видели в океане огромные, как горы, волны, которые вздымались к небесам, и в глазах наших был образ земель, скрытых в дальней туманной синеве", – писал Чжан Хэ. Плавание продолжалось почти год, Чжан Хэ очистил моря от пиратов и заложил несколько торговых факторий. За тридцать лет знаменитый адмирал совершил семь плаваний в Индийский океан, его корабли достигли Аравии и Африки; с этого времени южный морской путь стал основной дорогой, связывавшей два до тех пор почти изолированных мира, Запад и Дальний Восток. Порт Гуаньчжоу на берегу Южного моря превратился в ворота Китая, где "громадные корабли, как горы, закрывали солнце и облака". "Корабли за сокровищами", плававшие в Индию, достигали 140 метров длины и брали на борт тысячи пассажиров; эти огромные джонки имели до четырех палуб и считались чудом тогдашней морской техники.
Другим чудом возродившегося Китая была восстановленная во всей своей мощи Великая Стена; она тянулась на четыре тысячи километров двумя или тремя линиями укреплений с могучими крепостями и бастионами. В казематах и бастионах круглосуточно несли дежурство десятки тысяч воинов; на стенах стояли пушки и катапульты, бросавшие начиненные порохом бомбы. На башнях развевались красные знамена, и солдаты "Империи Света" напряженно вглядывались в бесконечные степные дали: там, в степи, снова происходили какие-то события, и нужно было готовиться к появлению нового Чингисхана.
ЗАКАТ ИМПЕРИИ
Т ройная линия Великих Стен надежно защищала страну от набегов монгольских племен – до тех пор пока, как при Чингисхане, племена не объединялись в Орду. В середине ХV века монголы объединились под руководством вождя Эсена и в битве у крепости Туму нанесли китайцам страшное поражение. На поле боя осталось несколько сот тысяч китайских солдат; император Инцзун попал в плен. Монголы прорвались далеко вглубь страны, повсюду царила анархия. В конечном счете, войскам «Империи Света» удалось вытеснить кочевников за пределы Стены, но авторитету императоров был нанесен жестокий удар. Пользуясь временным безвластием, князья-родственники монарха и дворцовые евнухи чинили произвол, вымогали взятки и захватывали крестьянские земли. Императоры не могли устоять против давления своих сановников и начали раздавать им земли в кормление; как свидетельствует «История Мин», «князья, императорские родственники требовали, просили и захватывали земли без счета».
Упадок империи Мин был ускорен начавшимся в середине ХV века Сжатием. Столетие, прошедшее после освободительной войны, наполнило Поднебесную новыми поколениями и деревни снова стали многочисленными, а города – многолюдными. Хотя императоры строили оросительные каналы и переселяли бедняков на окраины, в деревне ощущалась нехватка земли. Крестьяне осваивали горные склоны, выравнивали на холмах плоские террасы и орошали их с помощью водоподъемных колес и бамбуковых водопроводов. В районе озера Тайху нехватка земли была такова, что "клочки земли на дамбе засаживали тутовыми деревьями, а полоски вдоль стен – овощами". После раздела отцовского участка между сыновьями наделы становились столь маленькими, что крестьяне при первом же неурожае закладывали землю ростовщику, а при втором – теряли ее навсегда: они становились арендаторами когда-то принадлежавшего им участка и отдавали помещику половину урожая. Вдобавок, арендаторы всецело находились во власти помещика: так же, как в эпоху Сун, помещики были одновременно местными чиновниками или старостами десятидворок и стодворок. Чиновники укрывали свои земли от государственных переписей и налогов; в результате площадь учтенных земель в ХVI веке сократилась наполовину; по словам сановника Хо Тао, "земли обманным путем перешли к хитрым людям"; государство потеряло значительную часть налогов.
Сжатие и рост помещичьего землевладения привели к массовому бегству из деревни "лишних людей": разоренные крестьяне шли в города и пытались прокормиться ремеслом. Китайские города поражали воображение первых посетивших эту страну европейцев: их размеры были огромны, а число жителей иногда превышало миллион. Одним из крупнейших городов была "фарфоровая столица" Цзиндэчжэнь; здесь было около трех тысяч печей для обжига, и ночью над городом стояло зарево, а днем он был окутан белым дымом. Жители перенаселенных областей нижней Янцзы искали пропитания в "шелковой столице" Сучжоу: "Те, у кого нет работы, на рассвете встают на мосту и ждут… – свидетельствует современник. – Сотни их, вытянув шеи, жадно смотрят вдаль. Если хозяин сокращает дело, им негде взять ни еды, ни одежды". "Имели работу – жили, теряли работу – умирали".
Ремесла и торговля, в отличие от маленькой Голландии, не могли прокормить огромный Китай. С середины ХV века участились голодовки и начались голодные восстания; то на юго-востоке, то на средней Янцзы поднимались сотни тысяч крестьян, и императорам приходилось посылать на их усмирение большие армии. В 1509-12 годах восстало крестьянство низовий Желтой Реки; повстанцы овладели многими городами и трижды подступали к столице. Это была большая крестьянская война, которую удалось подавить лишь после мобилизации всех сил правительства. Погибли миллионы людей, многие районы на Хуанхэ запустели и демографическое давление понизилось – судя по не вполне достоверным переписям, население сократилось на четверть.
Крестьянская война заставила императоров отставить тех сановников, которые думали лишь о своей выгоде, и передать дела в руки "чистых чиновников". "В то время впервые начальники местной власти отнимали у тех, кто захватил, землю и возвращали ее народу… – говорит "История Мин". – Бедствия народные немного уменьшились". Был запрещен сгон арендаторов, отныне считалось, что у одного поля два хозяина, помещик и арендатор.
Однако успех "чистых чиновников" был недолгим, и борьба за власть вскоре возобновилась. Основными противниками "чистых чиновников" были подчинившие своему влиянию императора дворцовые евнухи. История борьбы "чистых" и "грязных", начавшаяся еще во времена Хань, повторялась в каждом новом цикле исторического развития – она возобновлялась, как только демографическое давление достигало критической точки и нарушало систему управления государством. Родственники императора и дворцовые евнухи постепенно оттесняли монарха от руководства делами, захватывали земли, покупали и продавали должности; императоры предавались развлечениям, имели дело только с гаремными евнухами и годами не видели своих министров. В 1506 году кто-то из чиновников рискнул доложить государю о произволе евнухов – в ответ император собрал на дворцовой площади тысячу придворных и приказал им встать на колени; евнухи ходили между рядами и хватали "виновных". Двадцать лет спустя несколько сот старейших, заслуженных чиновников устроили "демонстрацию" у ворот императорского дворца: старцы громко рыдали, проклинали евнухов и раскачивали ворота. 146 человек из них было арестовано; многие погибли в тюрьме. В правление императора Шицзуна (1521-66) многие честные чиновники, подавая доклады, заранее готовились к смерти или кончали с собой при передаче послания. В конце ХVI века "чистые" сплотились вокруг конфуцианской академии Дунлинь в городе Уси на Янцзы. Здесь разрабатывались планы реформ, включавшие ограничение помещичьего землевладения; отсюда рассылались письма и проекты, находившие отклик по всей стране. Современники писали, что Дунлинь "управляет Империей и приковывает всеобщее внимание". В 1620 году, после воцарения императора Гуаньцзуна, дуньлиньцам удалось было овладеть важнейшими постами – но ненадолго, молодой император был отравлен, и власть снова захватили евнухи. По всей стране начались массовые казни "чистых чиновников", академии и чиновничьи школы закрывались, ученые и учащиеся скрывались в деревнях среди крестьян. Так же, как во времена Хань, борьба "чистых" с евнухами окончилась поражением; временщики и стяжатели торопились обогатиться, набрать взяток и захватить поместья. Попытки регулирования демографического давления были окончательно отброшены, и крестьянство было предоставлено своей судьбе.
Между тем, положение в деревне было поистине трагическим: после небольшого снижения в начале ХVI века демографическое давление снова возросло, и Сжатие возобновилось – окончание периода Мин обернулось столетием непрерывного голода, эпидемий и крестьянских восстаний. Окончательная катастрофа отдалялась лишь тем, что голодающим время от времени выдавалось зерно – пока государственные склады окончательно не опустели. Все пастбища были распаханы, и крестьяне уже не могли содержать рабочий скот – они сами впрягались в сохи; пахота на людях стала повсеместным явлением. Зимой, экономя пищу, ели один раз в день, старались меньше двигаться и больше спать, укрываясь ворохом одеял. Дома не отапливались; огонь разжигали только для того, чтобы приготовить жидкую похлебку из отрубей. Зерно берегли до весны, когда нужно было восстановить силы, чтобы впрячься в соху. Во время голода арендаторы продавали своих детей помещикам; некоторые "уважаемые" семьи владели тысячами рабов. Земли помещиков тянулись на десятки ли, их обрабатывали сотни арендаторов; в отдельных провинциях до 9/10 земли принадлежало помещикам. Роскошь чиновных помещиков не знала границ; они возводили дворцы, окруженные парками и прудами с золотыми рыбками. У евнуха Ван Чжэня после смерти обнаружили 60 кладовых золота и серебра и двадцать кораллов высотой до двух метров.
После неудачи реформ и гибели "чистых" чиновников единственное, что оставалось голодающему народу – это восстание. С 1620 года восстания вспыхивали то в одной, то в другой провинции; в 1628 году поднялся северо-запад; крестьяне, у которых "остались лишь кожа да кости и которые не видели спасения от смерти" объединились для последней борьбы. Крестьянская война продолжалась 16 лет, восстание охватило всю долину Хуанхэ; армия восставших насчитывала до миллиона солдат. Постепенно на сторону повстанцев стали переходить некоторые из уцелевших честных чиновников; по совету шеньши Ли Яня вождь восставших Ли Цзы-чэн стал налаживать управление и возобновил экзамены на должности. Ли Цзы-чэн был провозглашен Чжуан-ваном, главой государства Дашунь; был принят закон об уравнении земель, в котором провозглашалось: "Благородным и простолюдинам – равные земли". 25 апреля 1644 года армия Чжуан-вана вступила в Пекин; император Сыцзун повесился в дворцовом парке; полтысячи высших аристократов были арестованы, подвергнуты пыткам и казнены.
Однако гражданская война продолжалась; на юге был провозглашен новый император династии Мин, а на севере командующий минскими пограничными войсками У Сян-гуй обратился за поддержкой к маньчжурам. Маньчжуры, прежде называвшиеся чжурчженями, в начале ХVI века объединились в мощный племенной союз, оспаривавший у монголов господство над Великой Степью. В отличие от монгольских орд, государство маньчжуров с самого начала было построено по китайскому образцу, маньчжурский хан Нурхаци провозгласил себя императором и приглашал на должности китайских чиновников. Напуганные казнями Чжуан-вана, китайские шеньши предпочли крестьянской диктатуре власть маньчжуров, обещавших вернуть им чины и поместья. "Армия справедливости пришла, чтобы помочь вам отомстить за государя… – гласила маньчжурская прокламация. – Ныне подвергаются казни только бандиты Чжуан-вана, чиновники же, приходящие с изъявлением покорности, восстанавливаются в своих должностях…" Вторжение маньчжуров было не похоже на вторжение монголов в ХIII веке: войска маньчжуров с самого начала действовали вместе с армией У Сян-гуя и многочисленными отрядами китайских помещиков, причем отборные части У Сян-гуя были вооружены пушками и мушкетами. Многие города добровольно открывали ворота союзной армии; крестьянские войска были разбиты, и союзники в течение года покорили весь Север, переправились через Янцзы и вступили в Нанкин. В октябре 1644 года внук Нурхаци был провозглашен в Пекине первым китайским императором династии Цин. В 1645 году было приказано всем мужчинам в знак покорности новой династии по-маньчжурски обрить головы; это вызвало взрыв негодования среди китайцев, и многие китайские генералы и чиновники, осознав, что произошло, перешли в лагерь противников Цин – но было поздно. Маньчжурская конница стремительно продвигалась к южному побережью; сопротивлявшиеся города безжалостно вырезались. Китайские войска были оттеснены на юго-запад, и, хотя война продолжалась здесь до 1661 года, судьба Китая было предрешена.
Тридцатилетние восстания и войны принесли катастрофу такую же, как во времена монгольского нашествия. "На местах поселений гуляет ветер, – писал современник. – Путнику негде пристать на ночлег, отовсюду доносятся стоны и плач, с полей тянет смрадом, дороги покрыты запекшейся кровью, и лишь изредка наткнешься на калек с перебитыми ногами и руками". При взятии маньчжурами Янчжоу число убитых по данным "регистрации сожженных трупов" превысило 800 тысяч. По некоторым оценкам, население Китая в начале ХVII века составляло около 150 миллионов человек; к 1651 году осталось не более 60 миллионов. Среди развалин и заросших лебедой полей начался новый цикл исторического развития.
ИСТОРИЯ КОРЁ
Империя Тан поровну дала землю народу и
владела Поднебесной 300 лет…
Нужно начать все сначала.
Чо Джун.
М онгольское нашествие оставило повсюду свой страшный след, и Корею постигла та же судьба, что и Китай: в середине XIV столетия страна лежала в развалинах; повсюду виднелись пустые села и руины городов; немногие уцелевшие чиновники с трудом собирали среди руин дань для завоевателей. Монголы выбрали для поселения пастбища на севере страны, в провинции Хванхэ; в остальных областях власть по-прежнему принадлежала вану, к которому был приставлен монгольский баскак-"даругачи". Время от времени из Монголии прибывали посольства за данью и женщинами – при приближении послов население разбегалось, пряталось в лесах и горах. В те времена у корейцев появился обычай прятать новорожденных девочек; их не показывали даже соседям, опасаясь, что те донесут помещику. Свои помещики были для крестьян иной раз хуже монголов: пользуясь слабостью власти вана, они закабаляли крестьян, обращая их в рабов-ноби. «Если ноби заболеет, его не лечат,– говорит свидетель об обычаях тех времен, – раба выбрасывают на дорогу».
Революция, произошедшая в Китае в середине XIV века, вызвала немедленный отклик в Корее. Разгромленные китайскими "красными войсками" монголы не смогли удержаться в Корее, и она обрела независимость. Корея всегда брала за образец своего "старшего брата", и вслед за реформами Чжу Юаньчжана в Китае начались аналогичные реформы в Корее. В 1388 году прославленный генерал Ли Сон-ге захватил власть и вместе со своим советником Чо Джуном приступил к восстановлению обычаев эпохи Тан. "Династия Тан поровну дала народу землю и владела Поднебесной 300 лет… – писал Чо Джун. – Нужно начать все сначала, чтобы у государства были достаточные доходы и жизнь народа была зажиточной…" Новая власть уничтожила помещичью собственность, отнятые у помещиков земельные грамоты несколько дней горели в кострах на улицах столицы. Рабы получили свободу, а крестьяне – землю; чиновники-"янбаны" набирались путем экзаменов, делились на ранги и получали в кормление "ранговые земли" – несколько крестьянских дворов.
Основанная Ли Сон-ге династия Чосон проводила "политику поощрения земледелия". "Начальники уездов должны побуждать к тому, чтобы повсеместно обрабатывали и пропалывали землю, – говорит земельный кодекс тех времен. – Следует оказывать помощь крестьянам, не возлагать тяжелых повинностей, не устраивать поборов. Губернаторы должны выявлять разницу в успехах тех, кто усердно трудиться и кто ленится…" По древнему обычаю сам ван начинал пахоту, проводя борозду на церемониальном поле. Время от времени он объезжал районы вокруг столицы, наблюдая за работой крестьян и выясняя виды на урожай; в дальние провинции с этой целью высылались чиновники. Новоизобретенным печатным способом издавались книги по агротехнике; в 1429 году было указано расспросить старых крестьян о земледельческих приемах в различных провинциях и была создана обширная энциклопедия "Нонса чикколь" ("Все о земледелии"). Местные чиновники учили крестьян высаживать рисовую рассаду, выращивать хлопок, устанавливать водоподъемные колеса. Во всех провинциях прокладывались ирригационные каналы, крестьяне расширяли пашню, деревни стали многочисленными и многолюдными.
В течение ХV века население возросло в четыре раза, до 3,5 миллионов, – но затем темпы роста резко замедлились, началось Сжатие. Малоземелье стало ощущаться уже в середине ХV века. "В нашей стране уже долгое время мир, – писал один провинциальный чиновник в 1438 году. – Население из года в год растет, а земли по сравнению с прошлым не прибавляется. Поэтому те, кто обрабатывает 10 и более кель – это все богачи; имеющих 3-4 кель тоже мало". Бедняки не могли содержать рабочий скот и сами впрягались в сохи, лишь десятая часть дворов имела быков. Хотя государство предоставляло беднякам зерновые ссуды, они попадали в долговую кабалу к местным кулакам и, в конце концов, лишались своей земли.
История династии Чосон повторяла то, что было раньше, историю Тан и Силла. Так же, как во все времена, Сжатие привело к появлению помещичьей собственности и разложению чиновничества. Снова началась борьба "чистых чиновников" с теми, кто пытался воспользоваться трудностями государства и захватить ранговые земли в собственность. В начале XV века "чистые чиновники" ("саримы") засыпали вана Енсана докладами о необходимости наведения порядка и прекращения захватов земель; их настойчивые доклады разгневали правителя, и он приказал всем чиновникам носить на груди таблички с надписью: "Осторожнее со словами!" Борьба саримов с коррумпированной знатью сопровождалась дворцовыми переворотами и казнями и во многом зависела от аналогичных событий в Китае. Хотя "чистые чиновники" и не добились решительного успеха, они завоевали определенное положение и пользовались большим авторитетом. С середины ХVI века каждый чиновник мог открыто объявить себя конфуцианским ученым-саримом и с гордостью заявлять, что является учеником казненных "чистых чиновников". Для их поминовения саримы создавали "храмы славы" ("совоны"), которые вместе с тем были конфуцианскими школами и политическими клубами. Каждую весну в совонах устраивался традиционный пир, на который могли прийти все желающие. Присутствующие усаживались за столом строго по возрасту – почетные места предоставлялись старцам – и провозглашали клятву: "В первую очередь… безупречно относиться друг к другу, во вторую – помогать одиноким матерям, в третью – защищать друг друга, в четвертую – оказывать взаимопомощь. Каждый в своем округе должен почитать родителей, следовать братству, верности, чтить традиции!" Эта клятва передавала основные идеи конфуцианства: государство мыслилось как большая семья, спаянная духом отеческой заботы и сыновней почтительности, братства и взаимопомощи.
Между тем, Сжатие продолжалось и положение в деревне становилось все более напряженным. "В нашей стране бедные и богатые сильно отличаются друг от друга, – говорил один из саримов, Пак Сурян. – У богатого следует межа за межой, а у бедного нет земли, чтобы шило воткнуть…" В XVI веке учет земель пришел в беспорядок, и "сильные" безнаказанно захватывали крестьянские наделы; в результате частых голодовок истощились государственные запасы хлеба. "Зерна не хватает, народ голодает", – докладывало Управление по оказанию помощи. В разных провинциях возникали голодные бунты, и дело шло к всеобщему восстанию, как в Китае, – однако в 1592 году бедственный ход событий был прерван еще более страшной катастрофой – японским нашествием.
Японцы обладали новым для Кореи оружием – приобретенными у европейцев мушкетами; среди всеобщего смятения японские войска заняли почти всю страну, лишь на море знаменитый адмирал Ли Сун Син сумел нанести завоевателям несколько поражений. Главную силу корейского флота составляли необычные, закрытые со всех сторон листами железа "корабли-черепахи", "кобуксоны"; эти неуязвимые для огня противника броненосцы расстреливали японские суда из пушек и внушали врагам суеверный ужас. Корейцам удалось отрезать высадившуюся армию от баз в Японии и с помощью подошедших китайских войск оттеснить противника на юг. Отступавшие самураи оставляли после себя пустыню; в 1598 году они были вынуждены уйти из Кореи – но страна лежала в развалинах; по некоторым оценкам, погибло около половины населения; посевные площади уменьшились в три раза. "Народ разбежался кто-куда, даже янбаны и те не знали, как поддержать свое существование… – писал современник. – Повсюду валялись трупы, но некому было их похоронить…"
Среди руин и заброшенных полей начиналась новая эпоха корейской истории.
ВОЕННАЯ ИМПЕРИЯ ЯМАТО
Никогда за всю жизнь я не встречал людей,
которые так полагались бы на оружие.
Франциск Ксавье
.
Я пония была страной на краю света, далекими островами, которых лишь изредка достигали волны нашествий с континента. В III веке «страна Ямато» была завоевана кочевниками, которые воздвигали на могилах своих вождей большие курганы; дружинники этих вождей носили два меча, и их впоследствии стали называть самураями. Позднее на острова проникло китайское влияние, и здесь возникла могущественная Империя Ямато; на протяжении нескольких столетий чиновники императоров пытались приучить военных вождей к культуре и дисциплине. Однако военные вожди, в конце концов, взяли вверх и подчинили императоров – а затем сошлись в междоусобных войнах. В ХV веке империя распалась; губернаторы областей, «сюго», стали независимыми князьями, «сюго дайме»; они сооружали огромные замки и содержали многотысячные дружины самураев. Князья были главами больших военных кланов; все вассалы князя, принося клятву верности, становились его «детьми»; они жили в призамковом городе и были всегда готовы служить своему вождю. Некоторые из вассалов имели поместья с крестьянами, другие – как и большинство самураев – получали рисовые пайки.
Образом жизни хищных кланов была война, 260 князей-"дайме" постоянно враждовали друг с другом. В 1467 году началась "война годов Онин", западные и восточные князья сражались за обладание столицей; огромные, более чем 100-тысячные армии, десять лет сражались на развалинах Киото; повсюду, в руинах и в окрестных полях, белели кости. По дорогам бродили толпы беженцев; везде свирепствовали банды оторвавшихся от своих кланов самураев, "ронинов". Военное разорение привело к преждевременному Сжатию и голоду; в провинции Ямасиро измученные войной крестьяне попытались сами навести порядок; они изгнали самурайские кланы, создали собственное ополчение и восемь лет сражались с самураями – но в конце концов потерпели поражение.
"Эпоха сражающихся областей" продолжалась больше столетия. В разгар междоусобных войн, в 1543 году, шторм выбросил на берег острова Танэгасима корабль невиданных прежде "южных варваров" – португальцев. Португальцы познакомили японцев с мушкетами, которые с тех пор назывались "танэгасима"; впоследствии мушкеты стали производиться и в Японии – но их конструкция следовала старинным португальским образцам вплоть до середины ХIХ века. "Танэгасима" стала "новым оружием", способным принести победу в клановых войнах – поэтому южные князья сразу же распахнули европейцам свои объятия. На Кюсю были основаны португальские и испанские фактории, повсюду проповедовали миссионеры; некоторые "дайме" приняли христианство – и даже побуждали к этому своих подданных. Через сорок лет после высадки первых европейцев в Японии насчитывалось уже 200 церквей и 150 тысяч христиан – остров Кюсю стал местом контакта двух цивилизаций, здесь впервые на Востоке началось перенимание европейской техники и европейских традиций.
Среди князей, сразу же оценивших роль нового оружия, был Ода Нобунага с острова Хонсю; он первым создал крупные подразделения мушкетеров и в 1575 году в битве при Нагасино разгромил знаменитую конницу могущественного клана Такэда. Эта победа отдала в руки Ода почти половину страны – однако в зените славы он был предательски убит одним из своих вассалов. Дело объединения страны было продолжено ближайшим сподвижником Ода, Тоетоми Хидэеси; к 1590 году ему удалось покорить всех дайме Японии.
Объединение страны означало восстановление военной Империи ХIII-го века – восстановление государственного устройства тех времен, когда кумир Хидэеси, первый сегун Минамото Еритомо отстранил от власти императора и сосредоточил управление в своей "полевой ставке", "бакуфу". С этого времени конфуцианские ученые-шеньши уже не управляли страной, экзаменационная система была забыта, и делами управления руководили военные. После ста лет анархии Хидэеси восстановил "полевую ставку", подчинил дайме, навел порядок, провел перепись населения и земельный кадастр. Так же, как и раньше, бакуфу непосредственно управляло лишь частью страны, доменом сегунов; остальные земли находились во владении князей – однако князья-"дайме" подчинялись жесткой дисциплине; они жили попеременно год в столице и год в своем княжестве, оставляя вместо себя в заложники сыновей или братьев.
Центром каждого княжества был замок – символ могущества князя-дайме. Португальцы научили японских мастеров возводить мощные каменные стены, и замки XVI века выглядели, как огромные многоярусные дворцы, возведенные над стенами из каменных глыб. Вокруг замка обычно располагался город – тысячи легких домиков с каркасом из деревянных столбов и стенами из натянутой между столбами толстой бумаги; дома были окружены садами, и при желании можно было раздвинуть стены и превратить комнату в террасу. Население города составляли в основном самураи, дружинники князя, – а также их слуги, ремесленники и торговцы. Самураям запрещалась заниматься чем-либо, кроме военного дела, и они проводили время в фехтовании на мечах, стрельбе из лука или в медитации – они исповедовали буддизм секты дзен, которая учила, что медитация приносит душевное спокойствие и равнодушие к жизни и смерти. Традиция требовала от самурая вести скромный образ жизни, избегать роскоши и развлечений, не пить сакэ, не играть в азартные игры; жалованье рядового самурая было небольшим и не превышало дохода нескольких крестьянских семей – впрочем, самураи презирали деньги и часто не разбирались в стоимости монет.
Высшим долгом самурая была верность князю. В случае смерти князя самурай должен был отомстить или совершить ритуальное самоубийство – "харакири"; в безвыходной обстановке, в объятом пламенем замке, десятки самураев вспарывали себе животы, чтобы не попасть в плен к врагу. Жены самураев тоже кончали с собой, предварительно связав себе ноги и придав телу такое положение, чтобы выглядеть достойно и после смерти. Впрочем, в отличие от европейских рыцарей, самураи не оказывали женщинам особого уважения – время, когда японские аристократы сочиняли стихи о любви безвозвратно ушло в пошлое – теперь они поклонялись мечу. Меч был главным достоянием самурая, и воин не должен был расставаться с мечом даже в объятиях любимой женщины. "Каждый, кто носит длинный меч, должен помнить, что меч – это его душа", – гласил один из основных законов Японии.
Меч был не просто символом высокого положения – он был большой ценностью. Боевые мечи были очень дороги; их ковали иногда несколько лет, достигая такой закалки, что одним ударом самурай мог рассечь противника наискось от плеча до пояса. Существовал обычай, по которому самурай мог испробовать новый меч на первом встречном простолюдине, – поэтому, завидев самурая, крестьяне снимали свои соломенные шляпы и падали на колени. "Если простолюдин окажет невежливость самураю, самурай может его убить", – гласил закон.
Впрочем, закон запрещал самураям появляться в деревнях и общаться с их обитателями; крестьяне жили своей жизнью и старались не переходить дорогу высокомерным воинам. Так же, как в Китае, деревня делилась на пятидворки, связанные круговой порукой; крестьяне были прикреплены к своим наделам и отдавали князю две трети урожая. Однако самурайское воинство было столь многочисленным, что этого было мало; самураи могли прокормиться лишь войной – и Хидэеси решил завоевать Корею, а потом Китай и весь остальной мир: он считал, что самураям по плечу такой подвиг. В 1592 и 1597 годах две армии общей численностью в 300 тысяч солдат атаковали Корею – но в конечном счете потерпели поражение от китайских и корейских войск. В 1598 году Тоетоми Хидэеси умер, и после двухлетней усобицы военным правителем Японии стал его сподвижник Токугава Иэясу. Иэясу продолжил реформы Хидэеси и основал династию сегунов, правившую два с половиной века – до 1868 года.
Токугава Иэясу понимал, что японское крестьянство не в состоянии прокормить многочисленное сословие самураев, – и он решил сократить это сословие за счет дружин побежденных в последней войне князей. Полмиллиона самураев превратились в ронинов, бездомных бродяг, единственным способом существования для которых стали мятежи и разбой на дорогах. В 1614 году ронины поддержали отстраненного от власти сына Хидэеси; начался мятеж – и некоторые мятежные кланы подняли знамена с изображением креста. После подавления мятежа японские христиане подверглись жестоким гонениям, их заставляли топтать ногами иконы с ликом Иисуса, неповинующихся пытали и казнили. В конечном счете, христианство было объявлено вне закона, европейцы были изгнаны из страны, японцам было запрещено выезжать за границу. Лишь голландцам позволялось иметь маленькую факторию в бухте Нагасаки и ежегодно присылать пять кораблей – но при этом был запрещен ввоз книг и икон. Иностранцы отныне могли торговать лишь с доверенными лицами сегуна; Империя Ямато замкнулась в себе, и, подобно огромному монолиту, застыла на долгие столетия – однако эти столетия принадлежали уже другой эпохе.
ИСТОРИЯ ВЕЛИКОГО ВЬЕТА
В середине ХIII века поглотившая полмира Монгольская Волна достигла «последнего моря» – Тонкинского залива. Здесь ей было суждено остановиться и отхлынуть назад: после тридцатилетней борьбы монголы были отброшены от границ Великого Вьета. Непобедимая монгольская конница оказалась бессильной перед джунглями и скрывавшимися в них партизанами. Вьеты долгое время не принимали боя, они нападали из засад и перехватывали пути снабжения; монгольскую армию мучили голод и эпидемии. Решающее сражение произошло не на суше, где монголы оставались непобедимыми, а на воде – на реке Батьданг, где вьетам удалось заманить в засаду монголо-китайский флот. Полководец Чан Куок Туан приказал вбить в дно реки невидимые во время прилива сваи, и застрявшие на этом заграждении огромные джонки завоевателей были взяты на абордаж сотнями вьетских лодок.
Вторжение было отражено, но господство монголов в соседнем Китае оказало большое влияние на "Великий Вьет". Могущественный Китай всегда был примером для Вьетнама; подражая монгольским нойонам, вьетнамские полководцы требовали у правительства землю и получали право на сбор налогов с целых районов. "Полководец – ястреб, солдаты – утки, – говорил победитель монголов генерал Чан Кхань Зы. – Что же удивительного, что ястреб питается утками?" Аристократы захватывали земли крестьян и заставляли их нести повинности в свою пользу; они имели собственные "ставки" с десятками чиновников и многочисленные вооруженные отряды. Полководцы были главами "сильных домов", потомками кочевников, когда-то завоевавших Вьетнам и смирившихся под властью императоров. Отразив нашествие монголов, "сильные дома" снова приобрели былое могущество и стали закабалять крестьян.
Так же, как в Китае, непомерные поборы с крестьян привели к преждевременному Сжатию. В 30-х годах ХIV века начался хронический голод, крестьяне продавали свои семьи в рабство. Страшный голод 1343 года привел к большому крестьянскому восстанию, продолжавшемуся 16 лет. Затем начался период нашествий с Юга, индонезийцы-тямы трижды овладевали столицей Тханглонгом – снова, как и в глубокой древности, Вьетнам стал полем боя между индийской и китайской цивилизацией. Представителями китайской культуры во Вьетнаме были ученые-чиновники из "Города взлетающего дракона", Тханглонга; они посылали своих детей учиться в Китай, и их идеалом был великий император Чжу Юаньчжан. Реформы Чжу Юаньчжана вызвали такие же преобразования в окружающих странах – и Вьетнам не миновал этой участи. В конце ХIV века при слабых императорах династии Чан фактическая власть оказалась в руках ученого конфуцианца Хо Куй Ли; в 1397 году Хо Куй Ли провозгласил себя "верховным правителем" и объявил об ограничении частных поместий площадью в 10 мау – примерно три крестьянских участка. Возмущенная знать организовала заговор, но он был подавлен, а затем начались массовые репрессии; погибло около 400 аристократов; их земли были конфискованы, "дочери проданы в рабство, сыновей и внуков в возрасте до года и старше закапывали в землю живьем и топили". "Сильные дома" утратили свои владения; десятки тысяч рабов получили свободу – однако враждебная реформатору знать призвала на помощь китайские войска. Начались измены военачальников; в 1407 году вьетнамская армия была разбита, и страна была оккупирована китайцами, которые отказались от своих обещаний восстановить династию Чан и присоединили Вьетнам к Империи Мин. Это вызвало многочисленные восстания; так же, как и в войне с монголами, горы и джунгли были на стороне вьетов, оккупантов повсюду подстерегали засады, и после долгой борьбы они были вынуждены уйти из Вьетнама.
В 1427 году вождь восставших Ле Лой взошел на престол и основал династию Ле; после многолетней войны страна лежала в развалинах; погибла большая часть населения. С приходом к власти новой династии начался новый цикл исторического развития, во многих чертах повторявший предыдущие циклы. Так же, как предыдущие династии, династия Ле начала с переписи, восстановления управленческого аппарата и налоговой системы. Чиновники, как и раньше, отбирались на экзаменах, делились на ранги и получали право на сбор налогов с ранговых земель – эта система восходила к порядкам китайской Империи Тан. Государство проводило традиционную "политику поощрения земледелия", помогало нуждающимся зерном, переселяло безземельных на юг и создавало ирригационные системы – но при этом почти не вмешивались в жизнь крестьянских общин. В отличие от Китая, во Вьетнаме еще сохранялись общины с переделом земли – Индокитай был периферией мировой цивилизации, здесь было много свободных земель, и частная собственность еще не успела широко распространиться.
Империя Ле достигла наивысшего могущества в правление Ле Тхань Тонга (1460-97). В это время были отвоеваны у индонезийцев-тямов территории современного центрального Вьетнама, и началось продвижение на юг, через три столетия приведшее Вьетнам к его теперешним границам. Однако уже вскоре после смерти Ле Тхань Тонга начались нарушения в системе государственного управления. Новый император Ле Тыонг Зыок желал прославиться грандиозными стройками и мобилизовал десятки тысяч крестьян на строительство "Дворца ста башен" и "Храма девяти этажей неба"; ежедневно устраивались пиршества и увеселения, требовавшие огромных средств; это привело к увеличению налогов. Эти проявления ИМПЕРСКОГО ЭКСТРЕМИЗМА совпали с началом нового Сжатия – и резко его усилили. В 1516-21 годах восстания переросли в большую крестьянскую войну; повстанцы захватили Тханглонг, и, лишь собрав все свои силы, правительству удалось нанести им поражение.
Восстание нанесло тяжелый удар Империи и привело к распаду управленческого аппарата; губернаторы провинций и военачальники открыто диктовали императорам свою волю. Начался долгий период междоусобных войн, к концу XVI века страна была полностью разорена, погибла большая часть населения, города лежали в развалинах, поля зарастали джунглями.
В XVIII веке начался новый демографический цикл и новый период истории Вьетнама.
ИНДОНЕЗИЯ – ВОСТОЧНЫЙ ОПЛОТ ИСЛАМА
В конце XIII века прокатившаяся по Азии Монгольская Волна медленно затихала в джунглях Индокитая. Непривычный климат, малярия, непроходимые леса, в конце концов, охладили порыв завоевателей – но, тем не менее, они достигли «последнего моря» у берегов Явы. В 1293 году 20-тысячная монголо-китайская армия высадилась на острове и овладела его столицей Даху. Разграбив город и убедившись, что им не справиться с начавшейся народной войной, завоеватели вернулись в Китай. Царем Явы стал возглавивший освободительную борьбу наместник Мадуры Виджайя; он основал новую династию и новое государство – Маджапахит.
Яванские хроники сохранили мало сведений о Маджапахите; известно лишь, что это было последнее яванское царство, цари которого поклонялись Шиве и Будде. На родине этих богов, в Индии, уже побеждали последователи Мухаммеда; в конце XIII века они овладели ведшими торговлю с Явой портами Гуджарата. На больших гуджаратских кораблях на Яву теперь прибывали не индусские, а мусульманские купцы; они селились в прибрежных городах и создавали многолюдные "мавританские" кварталы. Мусульманских купцов влек на Яву все тот же мощный магнит, который прежде привлекал индусов и греков, – это были пряности с близлежащих Молуккских островов, гвоздика и мускатный орех. Торговля пряностями давала колоссальные прибыли, и по великому торговому пути от Явы к арабским берегам плавали сотни огромных четырехмачтовых джонок, имевших до 300 человек экипажа. Огромные капиталы купцов давали им власть над людьми. "Мусульманские владетели морского берега могучи на Яве и ведут всю торговлю, ибо они сеньоры джонок и людей, – писал португалец Пиреш. – Когда морской берег принадлежал язычникам, сюда приходило много купцов – персов, арабов, гуджаратцев, бенгальцев, малайцев и других. Среди них было много мусульман. Они начали торговать в стране и богатеть. Они строили здесь мечети, и к ним приезжали муллы, и они прибывали все в большем числе, так что сыновья этих мавров были уже яванцы и богачи, ибо они жили в этих местах около 70 лет. В некоторых местах языческие сеньоры стали мусульманами, и эти муллы и купцы-мавры овладели этими местами. Другие мавры укрепили места, где они жили, и с помощью команд своих джонок убили яванских сеньоров и сами стали сеньорами. И так они овладели морскими берегами и захватили торговлю и власть на Яве".
В 1414 году мусульмане утвердились в крупнейшем торговом центре Индокитая, Малакке, а затем и в яванских городах – Демаке, Сурабайе, Бантаме, Гресике. В конце XV века "мавры" начали наступление на внутренние районы охваченного смутами Маджапахита. У мусульман были пушки и аркебузы; в 1527 году они овладели столицей Явы и сожгли ее. Междоусобные войны продолжались до начала XVII столетия, и лишь в 1627 году султан Агунг (1610-45) сумел объединить большую часть острова под властью государства Матарам. Окончательная победа мусульман вместе с тем означала МОДЕРНИЗАЦИЮ яванского общества по исламскому образцу -прежде всего по образцу могущественной индийской Империи Моголов. Так же, как индийские падишахи, яванские султаны раздавали своим военачальникам джагиры и вызывали на смотры их отряды – но сохранились и местные традиции; как и раньше, чиновники отличались друг от друга одеждой, отделкой зонтов и почетным оружием – кинжалами с пламеневидным лезвием, крисами. Как и во времена Ангкора, мужчинам запрещалось входить во дворец, где царь обитал в окружении 10 тысяч женщин и под защитой 3-тысячной "женской гвардии". Крестьяне, как и прежде, жили деревенскими общинами, сами выбирали старост, вместе отбывали трудовую повинность и платили налоги. Так же, как в других странах Юго-Восточной Азии, земля время от времени переделялась между семьями; на двор полагался надел в одну чачу (0,7 га) орошаемой земли.
В то время, когда мусульмане сражались с приверженцами Шивы и Будды, у берегов Индокитая неожиданно появились корабли из другого мира – португальские каравеллы. Каравеллы были вооружены пушками, и в 1511 году "бородатые варвары" после жестокого обстрела овладели Малаккой – главной торговой гаванью на "дороге пряностей". Однако португальцам не удалось захватить в свои руки торговлю Индийского океана: вместо Малаккского пролива азиатские джонки шли теперь через Зондский пролив, и яванский порт Бантам заменил Малакку в качестве главного торгового порта Азии.
В конце XVI века вслед за португальцами в Индийский океан прорвались английские и голландские эскадры. Голландский флот был намного многочисленнее португальского, а голландские океанские корабли, "флайты", намного превосходили своими мореходными качествами португальские галионы и азиатские джонки. В 1605-10 годах флот голландской Ост-индской компании овладел Островами Пряностей, а в 1619 году – портом Джакартой близ Бантама. Джакарта (Батавия) стала базой, опираясь на которую голландский флот приступил к завоеванию Южных морей. Вооруженные мощной артиллерией голландские корабли без пощады расстреливали неповоротливые мусульманские джонки, к середине XVII века голландцы захватили в свои руки всю морскую торговлю. Султаны Матарама пытались противостоять голландцам; они закрыли для завоевателей порты Явы и приступили к строительству вооруженных пушками фрегатов и флайтов. Султан Амангкурат I (1646-77) в предвидении грядущей войны пытался установить диктатуру и сосредоточить в своих руках все силы и средства Матарама – однако это вызвало сопротивление мусульманских кади и дервишей. Не поладив с дервишами, Амангкурат решил вернуться к старой вере и провозгласил себя воплощением Шивы; он устроил резню мусульманских священников, а затем подверг гонениям местную знать – ее богатства были использованы для строительства флота; с этой же целью крестьяне обременялись новыми повинностями и десятки тысяч работников были согнаны на корабельные верфи. В 1673 году невыносимые налоги и повинности привели к голоду и крестьянскому восстанию – тогда Амангкурат обратился за помощью к прежним врагам, голландцам; высадившиеся с кораблей голландские мушкетеры усмирили крестьян и посадили на трон умершего монарха его сына Амангкурата II.
Восстания и войны привели к гибели значительной части населения и захвату голландцами западной части острова. Правивший на востоке Амангкурат II отдал в руки голландцев всю торговлю, окружил себя голландской гвардией и старался подражать всему голландскому – вплоть до одежды. Ява стала первой европейской колонией на Востоке, а Батавия превратилась в столицу голландской Ост-индской компании, город богатейших купцов и плантаторов. Европейцы завладели самым драгоценным сокровищем Азии, родиной пряностей и перекрестком морских путей, – и здесь, на Яве, азиаты впервые узнали, что такое колониальное господство буржуазии. В XVIII веке началась новая эпоха в истории Индонезии.
ИСТОРИЯ СТРАНЫ ТАЙ
Н екогда, в середине I тысячелетия до нашей эры, во времена затопившей полмира Скифской Волны, одно из племен завоевателей прорвалось вдоль предгорий Кунь-Луня на нагорье Юньнань. Эти места полюбились кочевникам: здесь были прекрасные горные пастбища; это была одна из немногих областей Южной Азии, где лошади давали здоровое и сильное потомство – такое же, как в Великой Степи. Племя ба – так звали кочевников – подчинило местных жителей и основало царство Шу, которое объединяло множество полунезависимых племен, живших по своим законам, – и среди этих племен были обитавшие на южной окраине племена тай. Слово «тай» означает «свободный», но в действительности «свободными» были не все члены тайского рода; воинственные тайцы проводили жизнь в набегах; из набегов приводили пленных, и эти пленные-рабы под присмотром «свободных» обрабатывали земли рода. Тай были отличными кавалеристами, но их знать предпочитала лошадям боевых слонов; слоны были в каждой деревне, и на них сражались не только вожди, но и их жены-амазонки. В тайских родах еще сохранялись остатки матриархата; наследование шло по женской линии, и мужья переселялись в дома своих жен – старших жен из свободных тай, ведь впоследствии у тайского воина появлялись и младшие жены-рабыни. После смерти вождя его рабынь, лошадей и слонов погребали вместе с ним в огромной могиле.
Воины-тай славились своим мужеством, и девараджи Ангкора охотно принимали в качестве военных поселенцев тайские племена-мыанги. Империя Ангкора была могущественным государством с огромными городами и храмами, башни которых вздымались к самому небу, а стены были украшены тысячами статуй. Варвары-тай должны были защищать границы Империи, но, когда после смерти девараджи Джаявармана VII Ангкор охватили смуты, военные поселенцы взбунтовались и захватили пограничный город Сукотаи на реке Менам. Вслед за этими событиями родина тай, Юньнань, подверглась страшному удару Монгольской Волны. Спасаясь от новых гуннов, тайские племена хлынули в пределы Империи; к концу ХIII столетия они опустошили и захватили провинции к западу от Большого Озера Тонле-Сап. В правление великого вождя Рамы Камхенга (1275-1317) тайцы овладели большей частью Индокитая, но после его смерти начались междоусобицы, и лишь в 1378 году мыангу Аютии удалось вновь объединить тайские племена, обитавшие в долине Менама.
Аютия была "варварским королевством", основанным тай на развалинах Империи Ангкора. Завоеватели поработили местных жителей, монов и кхмеров, и заставили их обрабатывать земли родов. Многие туземцы стали "королевскими рабами", "даса луанг"; они жили в своих деревнях, платили подати и, как во времена Империи, отбывали трудовую повинность. 6-месячной трудовой повинностью формально было охвачено все население, но в то время, как рабы обрабатывали царские поля или работали на стройках, свободные тай занимались военной подготовкой или шли в поход. Столкнувшись с непобедимой монгольской конницей, тай переняли ее военную организацию; они были разделены на сотни, тысячи и десятки тысяч; тысячами и туменами командовали вожди племен и принцы королевского дома, а сотнями – главы сильных родов. В возрасте 18 лет все юноши призывалась на службу и должны были два года жить в доме сотника, занимаясь воинскими упражнениями.
В 1431 году тайское ополчение в третий раз овладело Ангкором; великий город был разрушен, а население – десятки, если не сотни тысяч пленных, – было угнано в Аютию. Среди пленных были чиновники, брахманы, буддийские ученые – и варвары со временем стали прислушиваться к тому, что говорят их рабы. Тайские короли стали перенимать порядки Ангкора; они завели чиновников-брахманов, создали министерства-"кромы" и стали проводить переписи населения. Так же, как в Ангкоре, чиновники различались одеждой и числом ярусов на своих зонтах; в качестве платы за службу они получали ранговые наделы и рабов для их обработки.
Ангкор был основан выходцами из Индии, и, перенимая традиции Ангкора, тайцы вместе с тем перенимали культуру древней Индии. В каждой индийской и кхмерской общине был деревенский храм; в ХIII-ХIV веках мон-кхмеры приняли буддизм хинаяны и большинство храмов были обращены в монастыри, ваты. Монахи, жившие в ватах, учили грамоте деревенских детей, лечили больных и кормили бедняков; большие монастыри Аютии были центрами буддийской учености, и здесь получали образование дети знати. По окончанию учебы юноши представлялись королю, совершая обряд подношения цветов, свечей и ладана; после этого их назначали на должности. Буддийская церковь прославляла короля, провозглашая его Чакравартином, монархом Вселенной и "отцом народа". После смерти правитель становился бодхисатвой, богом милосердия, – милосердие было основой учения Будды; буддизм отвергал стяжательство и учил людей помогать друг другу; по тайским традициям богатые должны были делиться с бедными, и, если они не делали этого, то деревенская молодежь из дома сотника могла силой отнять их добро.
Хотя Аютия унаследовала многие черты Ангкора, государство тай оставалось государством завоевателей, и едва ли не каждый год воины, построившись по сотням и тысячам, уходили в походы на Камбоджу или Лаос, а, возвращаясь, пригоняли с собой тысячи пленных. Но победы не могли продолжаться вечно; в ХVI веке Аютия столкнулась с другим мощным военным государством, Бирмой. Нашествие бирманцев в 1563 году принесло с собой катастрофу, прославленное тайское воинство было разгромлено; Аютия пала, и десятки тысяч крестьян были угнаны в Бирму, чтобы стать рабами новых господ. Государство тай спасли лишь начавшиеся в Бирме междоусобные войны; воспользовавшись этим, принц Наресуан поднял тай на восстание и в 1584 году восстановил Аютию.
В начале ХVII века войны с Бирмой закончились, и залечивающий раны Тайланд, наконец, смог осмотреться в изменившемся внешнем мире. По сравнению с временами столетней давности, этот мир неузнаваемо преобразился; в ХV веке Аютия была изолированной страной на краю света, которую по пути в Китай навещали индийские купцы – теперь же Тайланд оказался у перекрестка морских путей, по которому в разные стороны проходили голландские, английские, португальские, испанские, китайские, японские, индийские корабли. В Аютии выросли мусульманские, китайские, японские торговые предместья; китайское Сжатие выбрасывало на берега южных морей многотысячные толпы эмигрантов; из Японии прибывали в Тайланд сотни безработных самураев – из них была сформирована гвардия тайских королей. Общение с окружающим миром открыло глаза тайским королям – Тайланд не был центром Вселенной, наоборот, он оказался архаичным обломком древнего мира, последним осколком индо-шумерской цивилизации, удивительным образом оказавшимся заброшенным в Новое Время. Вокруг него возвышались могучие Империи – Китай, Индия, Япония – и Тайланду не оставалось ничего иного, как перенимать порядки соседей, – однако история этих преобразований относится к другой эпохе.
Глава V
История Латинской Америки
ЗАВОЕВАНИЕ АМЕРИКИ
На улицах лежат сломанные дротики,
валяются клочья волос.
Дома стоят покинутыми,
сделались красными их стены.
Хроника нахуа.
Э поха Возрождения была временем великих изобретений, и главным их этих изобретений была каравелла – корабль под парусами, способный пересечь океан. Создание каравеллы открыло для европейцев все моря, и европейские корабли появились у берегов неведомых прежде земель; суровые капитаны смотрели с палуб на незнакомые города, и уставшие от долгого плавания моряки торопились спустить шлюпки, чтобы вступить на новую землю. Что гнало их через тысячи миль, через штормы и ураганы, от берегов Испании и стен гавани Палос? Позже, когда завоеватели Нового Света покрыли себя славой побед, потомки создали красивые легенды о благородных героях и поэты увековечили их память в прекрасных строфах:
Как вылет кречетов от их родимых скал,
Устав дырявые донашивать кафтаны,
Прощались с Палосом бойцы и капитаны;
Сон героический и грубый их ласкал.
И плыли покорить тот сказочный металл,
Которым славятся неведомые страны;
Клонили к Западу их мачты ураганы,
К таинственной земле их гнал широкий вал.
Эпические дни им обещало вскоре,
Фосфорецируя, тропическое море,
Баюкало их сон в мираже золотом;
Иль с каравелл они, склонясь на меч железный,
Смотрели, как встают на небе, им чужом,
Созвездья новые из океанской бездны.
"Золотой мираж", легенда о богатствах Нового Света, призрачным видением стоял перед глазами бойцов и капитанов из Палоса; они были подобны голодным хищным птицам: после окончания войны с маврами для них не было добычи в Испании – и они устремились в Америку; началась "конкиста", завоевание Нового Света. Воображение конкистадоров рисовало им сказочные страны, где на берегу океана возвышаются сапфировые горы и ручьи текут среди золотого песка, – и бывалые капитаны рассказывали, что видели вдали сверкающие золотые вершины, а индейцы, указывая на них, говорили, что это "Страна Золотого Человека" – "Эльдорадо". Однако жизнь первых поселенцев быстро развеяла эти мечты – на Гаити не было золотых гор, и, хотя остров напоминал прекрасный сад, поселенцы во множестве умирали от голода и тропической лихорадки. Испанские дворяне умели лишь воевать, и, когда Колумб отлучился с острова, колонисты стали нападать на индейцев, грабить селения и насиловать женщин. Впоследствии появилась легенда, что бог покарал конкистадоров за эти насилия, наслав на них сифилис, – в действительности и колонисты, и индейцы одинаково страдали от болезней, которые они передавали друг другу и от которых у них не было иммунитета; от ангины и оспы вымирали целые индейские селения.
Насилия колонистов вызвали всеобщее восстание – и вернувшийся Колумб был вынужден воевать с индейцами; испанцы выступили в поход с аркебузами и пушками, а у индейцев были лишь луки и стрелы – однако самым страшным для индейцев оружием оказались не пушки, а всадники на лошадях и огромные охотничьи собаки. Индейцы думали, что всадник и лошадь – это одно целое, и многоголовые чудовища приводили их в ужас; кроме того, на островах не было крупных хищников и индейские воины не могли сопротивляться даже охотничьим псам, которые хватали их за горло и раздирали когтями животы. Битва с восставшими превратилась в побоище, после которого Колумб наложил на индейцев дань и отправил несколько сот обращенных в рабов пленных в Испанию, – однако это вызвало гнев королевы Изабеллы: милосердная королева считала индейцев своими подданными, она запретила обращать их в рабов и приказала вернуть пленных в их деревни. Королева пыталась отстаивать справедливость; она послала за океан священников, чтобы привести своих новых подданных к истинной вере; тем, кто примет крещение, обещали уменьшение налогов, а касикам даровали дворянские гербы, право носить шпагу и ездить на лошади. Однако королева была далеко, а дворяне-конкистадоры думали о другом: они хотели захватить власть и поработить индейцев; в 1498 году они подняли мятеж и вскоре добились отстранения Колумба, знаменитый адмирал был отправлен в цепях в Испанию. Конкистадоры получили право на "опеку" индейцев, "энкомьеду"; они поделили между собой индейские деревни и стали сгонять "опекаемых" на рудники и плантации.
Однако золота, которое добывали в рудниках Гаити, было мало для алчных завоевателей, и они устраивали экспедиции в поисках новых богатых земель. В 1511 году была завоевана Куба, в 1512 году конкистадор Васко Бальбоа пересек Панамский перешеек и первым из европейцев увидел бесконечные просторы Тихого океана. В феврале 1517 года капитан Франсиско Кордова достиг берегов полуострова Юкатан и неожиданно увидел перед собой большой город с широкими улицами, каменными домами и возвышающейся в центре огромной ступенчатой пирамидой. Кордова был потрясен: ведь до сих пор завоевателям встречались лишь маленькие индейские деревни с хижинами из тростника – а здесь ему рассказали, что дальше, в глубине материка, находятся многочисленные и богатые города с храмами-пирамидами, поднимающимися до небес. В 1519 году для завоевания новооткрытых стран с Кубы отправилась эскадра из 11 каравелл под командованием Эрнандо Кортеса. Кортес высадился на берег страны, которая теперь называется Мексикой, выгрузил с кораблей пушки и разбил лагерь. Вскоре появились послы от местных жителей, которые рассказали, что эти земли принадлежат могущественной державе ацтеков, правитель которой Монтесума восседает на троне в расположенном в центре мира огромном городе Теночтитлан; ему подчиняются десятки племен и сотни тысяч воинов, носящих перья орлов и шкуры ягуаров. Кортес отправил Монтесуме в подарок стеклянные бусы, красную шапку и пару рубашек, попросив передать, что прибыл с посланием от могущественного императора Карла и желает лично вручить его монарху ацтеков.
Получив разрешение, отряд Кортеса двинулся в путь. Отряд насчитывал всего четыре сотни солдат, и многие из них не надеялись на удачу – поэтому перед выступлением Кортес приказал сжечь корабли; все колеблющиеся должны были понять, что отступать некуда. Вскоре у испанцев появились союзники: ацтеки требовали с подвластных племен большую дань, и недовольные племена присоединились к конкистадорам; маленький отряд рос не по дням, а по часам – но самонадеянный Монтесума не чувствовал опасности и позволил завоевателям подойти к своей столице. 7 ноября 1519 года глазам испанцев открылось невиданное зрелище: огромный город посреди озера, множество ступенчатых пирамид с горящими на вершинах огнями, бесчисленные дворцы в зелени садов, каналы, по которым плыли большие лодки. Кортеса ожидала торжественная встреча; посреди многолюдной процессии медленно двигался золотой паланкин, в котором восседал Монтесума, его одежда была усыпана изумрудами, а голову венчала корона из разноцветных перьев. После обмена приветствиями испанцев провели в отведенный для них большой дворец; вскоре сюда для переговоров явился сам Монтесума – и был тотчас же схвачен вероломными конкистадорами, потребовавшими отдать им все золото из сокровищницы Теночтитлана. "И привел их Монтесума, – повествует индейское предание, – в зал, где находились пышные головные уборы из перьев и множество других вещей из золота и драгоценных камней. Тогда начали испанцы вытаскивать золото из перьев, круглых щитов и иных украшений, разрушили все головные уборы и чудесные изделия, а золото переплавили в слитки…"
Ацтеки требовали освободить своего вождя – тогда испанцы установили на крыше дворца пушки и открыли такую пальбу, что все заволокло дымом и "находившиеся там индейцы, либо замерли на месте, ошеломленные, либо побрели как пьяные, охваченные смертельным страхом". Не понимая, что происходит, индейцы некоторое время выполняли приказы "белых богов" и своего плененного повелителя; затем они решили обратиться за советом к своим богам и принести жертвы в храме войны. Тысячи знатных ацтеков собрались во дворе храма; они били в барабаны и танцевали, держа в руках розы и перья, – и в этот момент в толпу полуголых индейцев ворвались одетые в доспехи испанцы. "Они отрубали руки и головы, пронзали шпагами и копьями всех, кто попадался им на пути, – говорит хроника. – И кровь лилась по двору, как вода во время сильного дождя. Весь двор был усеян головами, руками, кишками и трупами убитых людей. По всем углам рыскали испанцы, выискивая уцелевших, чтобы прикончить их…"
Испанцы хотели запугать ацтеков – но добились обратного; улицы столицы наполнились криками воинов и ревом огромных морских раковин – сигналом сбора всеобщего ополчения. Сотни тысяч воинственных ацтеков одели головные уборы из перьев и взяли в руки оружие – круглые щиты и деревянные мечи с лезвием из острого кремня. Толпы разъяренных воинов окружили дворец, где укрепились испанцы; они уже не боялись залпов из пушек и шли вперед, презирая смерть. Один штурм следовал за другим, площадь перед дворцом была заполнена телами убитых индейцев – но и испанцы несли большие потери. Кортес вызвал Монтесуму на крышу дворца и приказал ему остановить атакующих индейцев – но ацтеки осыпали своего царя тучей стрел; испанцы увели истекающего кровью Монтесуму и попытались перевязать его – однако решивший умереть пленник молча срывал повязки. Ночью Кортес решил прорываться из города, но для громоздившихся во дворе груд золота не хватило вьючных животных – тогда он разрешил солдатам брать, кто сколько хочет. Испанцы бросились на сокровища и, отталкивая друг друга, набили золотом мешки и карманы так, что едва могли двигаться. Путь отступления проходил по дамбе посреди озера; деревянный мост на дамбе не выдержал тяжести и рухнул как раз в тот момент, когда подплывшие в лодках ацтеки со всех сторон бросились на испанцев; началась резня, в которой погибло больше половины конкистадоров.
Кортесу, ехавшему впереди с группой всадников, удалось прорваться; израненные испанцы были в отчаянии и уже не надеялись спастись – однако на помощь им пришли союзные индейские племена, а затем прибыли подкрепления с Кубы. В начале 1521 года под знаменем Кортеса собралось около тысячи испанцев и больше ста тысяч индейцев; он разбил ацтеков в битве на берегу озера Тескоко и снова подступил к Теночтитлану. Началась осада ацтекской столицы, каждый день происходили жестокие бои; испанцам удалось разрушить акведук, и ацтекам приходилось пить соленую воду озера. Вскоре начались голод и эпидемия, трупы лежали в домах и на улицах.
Мы едим тростниковые стебли,
Мы жуем соленую землю, камни, ящериц,
Мышей, дорожную пыль и червей…
– так рассказывает предание о последних днях ацтекской столицы. 13 августа 1521 года Теночтитлан пал, уцелевшие жители получили приказ покинуть город; многие были обращены в рабство.
Через несколько лет завоеватели согнали окрестных индейцев на принудительные работы и заставили их сравнять с землей пирамиды ацтекской столицы. На месте самой большой пирамиды был воздвигнут огромный католический храм – и с этого времени Теночтитлан превратился в Мехико, столицу вице-королевства Новая Испания. Эрнан Кортес надеялся стать вице-королем – но император Карл V рассудил иначе, потребовал у знаменитого конкистадора отчета во всем содеянном и вызвал его в Испанию. Здесь Кортес познакомился с Франсиско Писарро, приехавшим во дворец с планом покорения государства инков – страны, которая, по слухам, была еще более богатой, чем Мексика. Писарро получил разрешение императора, выслушал напутствие Кортеса и в 1531 году отплыл к берегам Перу с отрядом из двухсот солдат.
В Перу повторилось то же, что и в Мексике; испанцы сделали вид, что пришли с посольством, и во время переговоров захватили в плен великого инку Атауальпу. Атауальпа понял, что конкистадоры пришли за золотом и начертил на стене своей темницы линию, показав, что он наполнит эту комнату золотом до самого верха. Испанцы получили выкуп, но вместо того, чтобы отпустить великого инку, устроили над ним "суд" и задушили в темнице. Осенью 1533 года конкистадоры овладели столицей инков Куско и подвергли ее жестокому разграблению; сопротивление индейцев было подавлено, однако вожди завоевателей, Писарро и Альмагро, не поделили добычу и развязали междоусобную войну. Писарро одержал верх и казнил Альмагро, но, в свою очередь, был убит сыном своего врага – оказавшись вдали от короля, испанские дворяне принялись убивать друг друга, грабить все, что можно, и порабощать индейцев. Все это уже было в Испании и в других странах Европы – порабощение крестьян, частные войны и разбои рыцарей – и мы знаем, чем закончилось европейское Средневековье. История постоянно повторяется, снова и снова напоминая нам о своих законах, и вот в далекой Америке произошло то, что уже не раз происходило в Европе – церковь и король выступили в защиту народа.
ИНДЕЙЦЫ И КОРОЛЬ
Ответьте, по какому праву ввергли вы
индейцев в столь жестокое рабство?
Падре Антонио Монтесино.
К огда королева Изабелла запретила Колумбу обращать в рабство индейцев, она послала в Новый Свет монахов, доминиканцев и франсиканцев, чтобы они обратили индейцев в истинную веру и помогли им стать полноправными подданными испанской короны. Оба монашеских ордена были в свое время созданы, чтобы помогать бедным и нести людям надежду с помощью веры; их монахи ходили босыми, в одежде из грубой холстины, и все, что имели от милостыни и своих трудов, отдавали нуждающимся. Когда монахи прибыли на Гаити и увидели, как убивают и обращают в рабов ни в чем не повинных индейцев, они пришли в ужас, и отец Антонио Монтесино произнес гневную проповедь, угрожая конкистадорам Страшным Судом.
Монахи жаловались королю, но король был далеко и долгое время не мог ничего поделать; законы, принимаемые в защиту индейцев, не исполнялись местными властями. В 1520-х годах монах Лас Касас, которого Карл V назначил "защитником индейцев", сумел изгнать конкистадоров из городка Кумама и попытался наладить добрые отношения между индейцами и колонистами. Однако нашлись люди, которые не прислушались к проповедям Лас Касаса и продолжали творить насилия – это привело к восстанию индейцев, которые перебили почти всех колонистов. Добросердечный Лас Касас тяжело переживал эту трагедию и десять лет замаливал в монастыре свои несуществующие грехи – но, в конце концов, вышел из монастыря и попытался еще раз примирить индейцев и белых. По его настоянию власти запретили конкистадорам вступать в район Вера Пас; Лас Касас и его друзья-монахи одни пошли в индейские деревни – босиком, с крестом и библией. Монахи окрестили индейцев и побудили их признать власть католического короля; они перевели на язык киче священные книги, учили индейских детей читать и передавали им знания христианского мира. Вера Пас стала первой редукцией – "защищенным поселением", где индейцы жили по своим законам. В 1540 году Лас Касас вернулся в Испанию и представил правительству доклад о разорении Новой Испании конкистадорами и о том, какую пользу принесет короне справедливое отношение к индейцам. Прислушавшись к словам Лас Касаса, принц Филипп издал "новые законы": всем колонистам было приказано освободить порабощенных индейцев и впредь не допускать никаких насилий.
"Новые законы" вызвали у конкистадоров взрыв ярости; брат завоевателя Перу, Гонсало Писарро, поднял мятеж и убил королевского наместника. Однако монарх оказался сильнее; мятежники были разбиты, и Гонсало Писарро нашел смерть на виселице. Индейцы получили свободу, и "энкомьеда" была постепенно упразднена. Став королем, принц Филипп объявил, что берет индейцев под свою охрану; в 1570-х годах началось переселение индейцев в новые поселения, редукции, расположенные на "охраняемых территориях", где запрещалось появляться испанцам. Это были поселки из одинаковых глинобитных домиков с площадью для собраний, церковью и школой; поселениями руководили местные касики и священники-падре. Индейцы жили в редукциях так, как привыкли жить во времена инков; они поддерживали обычай передела земли и часто работали вместе, помогая друг другу. Как прежде, каждый день касик взбирался на вышку, трубил в раковину и объявлял, на каком участке сегодня работает община; сначала возделывались участки вдов и больных, потом наделы общинников и в последнюю очередь – большое "поле церкви", урожай с которого шел на общинные нужды и уплату податей. "Веянием нового" было дозволение всем индейцам жевать дурманящие листья коки – во времена инков это была привилегия касиков. Земля по-прежнему возделывалась палкой-копалкой, а в общинных мастерских на старинных станках ткали шерстяные накидки-пончо.
Постепенно с помощью падре в общинах появились железные мотыги и сохи, а на "поле церкви" с целью продажи стали выращиваться сахарный тростник, хлопок, кофе. Орден иезуитов специально готовил священников к жизни среди индейцев, учил их языку и ремеслам, которые падре должны были передать своим воспитанникам. В XVIII веке в поселениях, которыми руководили падре-иезуиты проживало более 700 тысяч индейцев; в Парагвае, где еще не было испанских чиновников, иезуиты основали "индейскую республику" – там были свои войска, и индейцы под предводительством падре сами защищали свои земли от набегов белых "бандейрос". "Во всех упомянутых поселениях, – свидетельствует европейский путешественник, – имелись кузницы, слесарные мастерские и мастерские огнестрельного оружия; кое-где даже отливали пушки. В поселениях имелись архитекторы, ваятели и художники; жители Америки были весьма искусны в работе, так как для их обучения приезжали из Европы знаменитые мастера-иезуиты…" Как и во времена инков, выход на работу в поле выглядел, как торжественная процессия с музыкой, песнями и танцами; падре привили индейцам испанскую любовь к празднествам и карнавалам; построенные мастерами-индейцами церкви удивляли своим великолепием.
Создавая редукции, Филипп II заботился не только о справедливости, но и о выгоде государства. Жившие в редукциях индейцы были обязаны полмесяца в году работать на короля – так же, как прежде они работали на великого инку. В 1540-х годах среди хребтов Центральной Кордильеры конкистадоры обнаружили "серебряную гору" Потоси – то самое Эльдорадо, к которому они так стремились. Однако "серебряной горой" завладел король Филипп; были мобилизованы десятки тысяч индейцев; сменяя друг друга, они прорыли многокилометровые штольни и построили 132 дробильные мельницы – это были крупнейшие рудники мира, дававшие ежегодно до 200 тонн серебра – во много раз больше, чем добывали в Европе. "Серебряная гора" стала символом богатств Нового Света; серебро, привезенное из Америки, питало Испанию; им оплачивались победы маршировавших по Европе испанских армий; по мановению ока Испания превратилась в великую державу, диктующую свою волю народам.
Англичане, французы и голландцы с завистью смотрели на богатства, которые доставляли испанские галионы из Америки; английские пираты, которые прежде грабили корабли в проливе Ла-Манш, стали плавать к берегам Нового Света и нападать на "серебряные галионы". Испанцам пришлось ввести систему конвоев: раз в год огромный караван из более чем ста судов в сопровождении военного флота направлялся к берегам Испании; каждое плавание "Золотого Флота" сопровождалось яростными сражениями – и не только с пиратами, но и с военными эскадрами враждебных государств. Богатства, доставляемые из Америки, были столь велики, что стоимость золота и серебра на протяжении XVI века упала в два с лишним раза – это была так называемая "революция цен", которая лишила Испанию большей части ее преимуществ. Кое-кто из историков утверждает даже, что открытие Америки разорило Испанию: когда испанцы узнали о богатствах Нового Света, они стали толпами покидать свою родину и оставили ее почти обезлюдевшей. Поля Испании опустели – а в открытом Колумбом "райском саду", как грибы после дождя росли городки новых поселенцев: Америка становилась Латинской Америкой.
ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА
Л атинская Америка была страной поселенцев, говоривших на латинских языках – испанцев и португальцев. Великое открытие Колумба подарило жителям Пиренейского полуострова самую прекрасную страну на свете – и все, кто впервые посетил эту страну, были зачарованы буйством тропической природы. «Прелесть этих рек, прозрачность вод, сквозь которые виден песок на дне, – писал Колумб, – обилие пальм, самых высоких и красивых, какие я видел, пышность полей сообщают этой стране столь изумительно прекрасный облик, что она благодатнее всех прочих, подобно тому, как день превосходит ночь».
Почва этой страны удивляла своей щедростью земледельца: один крестьянин в конце марта принес Колумбу колосья пшеницы, которую посадил в конце января. Скороспелые овощи вызревали всего за 16 дней, а более крупные, такие как дыня, тыква и огурцы, можно было подавать к столу через месяц после того, как семена бросали в почву. Земля, увлажняемая ручьями, реками и частыми ливнями, обласканная жарким солнцем обладала огромной, щедрой животворящей силой. Правда, нужно было привыкнуть к жаркому климату и научиться лечить тропическую лихорадку – но как только первые трудности были преодолены, в Америку устремился поток переселенцев, не только дворян, которых преследовал золотой мираж, но и крестьян, мечтавших распахать поляны этого райского сада. Переселенцы строили маленькие городки наподобие испанских "консехо": беленые кирпичные дома с увитыми виноградом верандами, широкие улицы и большой собор на центральной площади. Многие колонисты занимались скотоводством; на необъятных просторах пампы паслись огромные стада – сотни и тысячи лошадей и коров. Отбившиеся от стад животные быстро размножались, и в степи можно было встретить многочисленные табуны диких лошадей; индейцы приручали этих животных, и некоторые из обитателей пампы стали лихими наездниками; они нанимались к белым поселенцам в качестве пастухов-гаучо. Многие индейцы отказались переселяться в редукции и жили вместе с белыми: арендовали у поселенцев участки земли и работали в их хозяйствах за небольшую плату.
Земля в изобилии приносила дары тропиков: кофе, сахарный тростник, хлопок, табак, индиго. Купцы, приплывавшие из Испании, предлагали за все это хорошие деньги – однако для того, чтобы основать крупные плантации, белым поселенцам не хватало рабочей силы. В аналогичных условиях польская шляхта поработила крестьян и заставила их отбывать барщину – но испанский король не позволил колонистам поработить индейцев. Единственное, чего смогли добиться плантаторы – это разрешения на ввоз рабов-негров из Африки. Однако церковь протестовала против этой "богомерзкой" торговли, и количество ввозимых рабов было ограничено четырьмя тысячами в год; вдобавок, торговля облагалась большими налогами, и рабы были дороги. Сложившейся ситуацией сразу же воспользовались английские и голландские "предприниматели": они покупали рабов в Африке и везли в испанские колонии, где тайно продавали плантаторам; колониальные власти препятствовали контрабандной торговле, и "торговцы" иной раз силой захватывали прибрежные городки и на короткое время открывали "свободный рынок". Именно такой торговлей рабами поначалу занимался Френсис Дрейк, позже ставший знаменитым пиратом.
Богатства Америки неудержимо привлекали разбойников Европы, и вслед за конкистадорами сюда пришли те, кто не успел к разделу добычи, – английские, голландские, французские "рыцари удачи". В конце XVI века пираты обосновались на маленьком островке Тортуга у побережья Гаити и создали здесь свою базу. Пиратские капитаны набирали здесь команды для своих кораблей, создавая своеобразные "компании": команда подписывала договор о разделе добычи и "страховании жизни"; за отсеченную в бою руку полагалось шестьсот реалов или шесть рабов, за выбитый глаз – сто реалов или один раб. Пиратские флотилии иной раз насчитывали до двух десятков кораблей и двух тысяч человек экипажа; пираты с легкостью захватывали одиночные суда, и поэтому испанцы плавали лишь большими конвоями в сопровождении военных эскадр. Большие конвои были не по зубам пиратам, и разбойники стали совершать нападения на богатые прибрежные города; мирные жители не могли сопротивляться отборным головорезам и обычно бежали при появлении кораблей с черным флагом, на котором изображали череп и кости. Пираты захватывали тех, кто не успел убежать, и подвергали несчастных пленников зверским пыткам: от них требовали указать место, куда бежали горожане, – потом пираты хватали состоятельных колонистов и истязали их, требуя отдать припрятанное золото. Напоследок разбойники требовали от горожан выкуп, угрожая предать огню их дома, – впрочем, получив выкуп, пираты иногда убивали всех заложников и сжигали город.
Самым жестоким пиратом всех времен был англичанин Генри Морган; британское правительство, почти всегда поощрявшее пиратов, назначило его губернатором захваченного англичанами острова Ямайки, и Морган двадцать лет наводил ужас на побережье Латинской Америки. Вдоволь награбив, многие пираты пытались стать "добропорядочными джентльменами"; они строили роскошные дома, покупали рабов и создавали плантации.
На английских островах Вест-Индии не было ограничений работорговли; рабы были дешевы, и плантации сахарного тростника давали огромные прибыли. На сахарных плантациях работали и белые рабы – согнанные со своих земель английские крестьяне, которые под угрозой голодной смерти продавали себя в рабство на пять-семь лет; их везли за океан и перепродавали плантаторам; с ними обращались еще хуже, чем с неграми. Эпоха "первоначального накопления капитала" не знала жалости; состояния сколачивались любыми средствами, а лицемерие переходило всякие границы – через одно-два поколения потомки пиратов и работорговцев изображали из себя добродетельных буржуа и возмущались при одном намеке на грехи своих дедушек.
Испанцы и португальцы относились к рабам все же более мягко, чем англичане: они чтили установления церкви, которая призывала к милосердию и, к примеру, запрещала заставлять рабов трудиться в выходные и праздничные дни. Отпустить раба на свободу считалось богоугодным делом, и в Латинской Америке было довольно много свободных негров; белые и "цветные" не чурались друг друга так, как это было позднее в южных штатах; смешанные браки породили на свет огромное множество метисов и мулатов – мало кто из латиноамериканцев мог похвастаться чистотой крови. Католические традиции соседствовали в Америке с индейскими обрядами и таинственными ритуалами негритянского культа "вуду"; возле роскошного собора в стиле барокко можно было заметить индейца с ламой, а в карнавальном шествии гитара звучала вместе с африканским барабаном. Такова была Латинская Америка – новый мир, создававшийся на глазах истории людьми с разным цветом кожи, мир, у которого все было еще впереди.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ГЛАВА, ПРЕДНАЗНАЧЕННАЯ ДЛЯ НЕПОСВЯЩЕННЫХ
Эта глава предназначена для тех, кто не читал первый том нашей "Всемирной истории" и не знаком с демографической теорией исторического процесса, родоначальником которой является Томас Мальтус (позднее в развитии этой теории большую роль сыграла знаменитая французская историческая школа "Анналов"). Основным понятием демографической теории является ДАВЛЕНИЕ на этнос внешней среды, которая измеряется коэффициентом смертности взрослого населения. Различается ДЕМОГРАФИЧЕСКОЕ и ВОЕННОЕ ДАВЛЕНИЕ – соответственно голодная и военная смертность. Демографическое давление может рассматриваться, кроме того, как величина, обратная потреблению пищи на душу населения; состояние высокого демографического давления – это попросту состояние хронического или регулярно повторяющегося голода. Высокое демографическое давление возникает обычно в результате перенаселения ; мы называем ситуацию высокого демографического давления СЖАТИЕМ, а для ситуации высокого военного давления используем термин ВОЕННОЕ СЖАТИЕ. Сжатие, перенаселение, голод приводят к восстаниям и социальным революциям, порождающим ИМПЕРИЮ, общество, наделенное жесткой организационной структурой, и регламентирующее общественные отношения с целью противостояния голоду и внешним врагам. Это государственное регулирование осуществляется диктатурой или АБСОЛЮТНОЙ МОНАРХИЕЙ, АБСОЛЮТИЗМОМ. Помимо организации военных сил государства, абсолютизм регулирует распределение продуктов питания и земли, исходя из соображений социальной справедливости и военной целесообразности. Империю, осуществляющую такое регулирование, мы называем СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ, подразумевая под социализмом относительную равномерность в распределении жизненных средств. Общество Империи разделено на сословия воинов, чиновников, крестьян и ремесленников, однако, в принципе, эти сословия не являются замкнутыми. В случае нарушений в системе государственного регулирования воины или чиновники могут овладеть властью и захватить земли в собственность – таким образом, в результате разложения социалистической монархии может возникнуть частнособственническое, буржуазное общество.
Ход развития может быть нарушен ФУНДАМЕНТАЛЬНЫМ ОТКРЫТИЕМ – военным изобретением или открытием в области производства пищи, позволяющим расширить экологическую нишу этноса. Изобретение нового оружия порождает ВОЛНУ завоеваний, сопровождающуюся демографическими катастрофами и установлением на обширных территориях феодального строя; часть покоренного населения обращается в рабов, а другая часть – в неполноправных плебеев. Завоевание сопровождается СОЦИАЛЬНЫМ СИНТЕЗОМ, в ходе которого победители отчасти перенимают имперские порядки и используют их для эксплуатации покоренного населения. В результате такого синтеза завоеватели обычно становятся привилегированным военным сословием Империи, однако в некоторых случаях нежелание подчиниться абсолютной власти вызывает у них НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКУЮ РЕАКЦИЮ. Такого рода реакция под лозунгом восстановления старых традиций возникает и во время МОДЕРНИЗАЦИИ общества по образцу более сильных в военном отношении государств. Модернизация подразумевает перенимание военной техники и организации, а впоследствии и социальных отношений. Наряду с порождающей Империю социальной революцией модернизация является основным элементом исторического процесса.
В зонах высокого демографического давления, или ОЧАГАХ СЖАТИЯ – на Ближнем Востоке и в Китае – исторический процесс распадается на ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ ЦИКЛЫ. Каждый такой цикл начинается с периода заполнения экологической ниши ("период восстановления"), затем наступает перенаселение и Сжатие, которое приводит к голоду, восстаниям, революциям, войнам и сопровождающим их эпидемиям. Все это в конечном счете приводит к гибели большой части населения, к демографической катастрофе. После катастрофы начинается новый демографический цикл и новый период восстановления. На периферии развитие сводится в основном к модернизации по образцу Империй, существующих в очагах Сжатия.
Демографическая теория описывает развитие допромышленных обществ, существовавших в условиях высокого давления. Промышленная революция, произошедшая в XVIII-XIX веках, резко расширила экологическую нишу человечества и понизила демографическое давление, что явилось причиной гибели многих империй. История XIX и XX веков стала историей новой цивилизации, законы развития которой определяются в большей степени техническими, чем демографическими факторами, – и, хотя социалистические империи в очагах сжатия существуют и по сей день, новому обществу, по-видимому, должна соответствовать более сложная и совершенная организация, сочетающая элементы государственного регулирования с экономическими и политическими свободами.
Жозе Мариа де Эредиа. "Конкистадоры". Перевод Н. Гумилева.
|
