Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.
К оглавлению
Глава II
История Востока
МОНГОЛЬСКИЙ ПОРЯДОК
Хотя вы получили Поднебесную, сидя на коне,
но нельзя, сидя на коне, управлять ею.
Елюй Чу-цай.
Н езадолго до смерти Чингисхан поделил между своими сыновьями весь мир – покоренные области и все остальные страны, которые он завещал покорить. Земли на Западе «до захода солнца» предназначались старшему сыну Джучи, но он умер раньше отца, и его наследником стал знаменитый завоеватель Бату – «Батый» русских летописей. Второй сын, Чагатай, получил в удел Среднюю Азию; третий, Угэдэй, стал Великим Ханом, а четвертый, Тулуй, – правителем коренной Монголии. Все сыновья Чингиса и все наместники областей были обязаны подчиняться Великому Хану, и собираемые во всех уделах налоги доставлялись во дворец хана, воздвигнутый прямо посреди монгольской степи. Огромный дворец был построен десятками тысяч согнанных со всего света пленных: при взятии очередного города монголы специально отбирали ремесленников, каменщиков, плотников и ювелиров, чтобы отослать их на стройку, – и сюда же отсылали захваченные драгоценности и шелка. Позднее вокруг дворца вырос Черный Город, Каракорум – кварталы ремесленников и купцов с мечетями и буддийскими храмами, однако монгольские князья не хотели селиться в этом городе, да и сам хан редко жил во дворце, предпочитая кочевать со своим двором по степным просторам. Огромная юрта хана устанавливалась на платформу, которую влекли десятки быков; следом за ней двигались юрты ханских жен и приближенных, так что со стороны это напоминало движущийся город. Ханскую юрту иначе называли «походным дворцом» или «ордой», и именно сюда, в Орду, приезжали правители завоеванных стран, чтобы изъявить покорность и просить милости Великого Хана. Если хан был милостив, то им давали ярлык, грамоту на управление, украшенную большой красной печатью с надписью: «Бог на небе. Хан – на земле. Печать владыки человечества».
После великих побед и завоевания половины мира главной задачей Великого Хана было наладить управление завоеванными землями. У монголов не было грамотных чиновников – у них не было даже письменности и календаря, и им пришлось доверить управление сановникам покоренных царств. Когда монголы овладели Пекином, нукеры Чингисхана разыскали среди пленных и отвели к своему повелителю молодого китайского чиновника Елюй Чу-цая. Елюй Чу-цай был потомком знатного степного рода, но его предки уже давно жили в Китае, и Чу-цай говорил по-китайски лучше, чем на своем родном языке; он получил конфуцианское образование, сочинял китайские стихи и хорошо знал астрономию. Чу-цай удивил Великого Хана, с точностью предсказав лунное затмение, и после этого Чингис стал обращаться к нему за разъяснением различных знамений. Однажды, когда монгольская армия находилась на пути в Индию, перед воинами появился странный однорогий зверь, с виду похожий на оленя и говорящий на человеческом языке. "Пусть ваш повелитель побыстрее возвращается назад!" – сказал этот зверь воинам, и они в растерянности повернули назад, к ставке хана. "Это благовещий зверь, – сказал Чу-цай удивленному хану. – Его зовут цзюе-дуань. Он не любит убийств, и Всевышнее Небо послало его, чтобы предостеречь Ваше Величество. Внемлите воле неба и сохраните жизнь народам этих стран!" Чингисхан поверил Чу-цаю и приказал войскам возвращаться в Монголию; вскоре он умер, наказав своему сыну Угэдэю во всем советоваться с Чу-цаем.
В 1233 году монголы осадили столицу Северного Китая – Кайфын; это был огромный город, в котором укрылось несколько миллионов беженцев. Осажденные упорно сопротивлялись, они разобрали императорские дворцы и из взятых оттуда балок построили гигантские "огненные баллисты". Эти баллисты были установлены на городских башнях; они бросали в противника наполненные порохом чугунные бомбы, которые, взрываясь, "сжигали все на пространстве 120 футов и огненными искрами пробивали латы". Монголы несли большие потери, и, когда город в конце концов сдался, полководцы Угэдэя хотели устроить всеобщую резню. Однако Чу-цай представил Великому Хану доклад и убедил его пощадить население; беженцев вернули на родные места, а голодающим роздали зерно.
После падения Кайфына война на время утихла и уцелевшие крестьяне стали возвращаться на родные пепелища; они хоронили лежавшие повсюду трупы и пытались распахать заросшие полынью поля. Приближенные Угэдэя не видели пользы в возрождении земледелия: "От китайцев нет никакой пользы, – говорили они. – Лучше уничтожить их всех! Пусть земли обильно зарастут травами и превратятся в пастбища!" "Как можно называть китайцев бесполезными, – возразил Чу-цай. – Если справедливо установить налоги, то можно ежегодно получать 500 тысяч лян серебра[1], 80 тысяч кусков шелка и 400 тысяч ши зерна". «Надо создать налоговые управления, – говорил Чу-цай хану. – Хотя Вы получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя, сидя на коне, управлять ею». Угэдэй не был таким жестоким воином, как его отец, он отдавал должное удовольствиям мирной жизни, и ему пришлись по душе слова Чу-цая. «Наш царь Чингис с большим трудом создал царский дом, – сказал Великий Хан. – Теперь пора доставить народам мир и довольство и не отягощать их». Угэдэй назначил Чу-цая начальником «великого императорского секретариата» и поручил ему наладить управление обширными завоеванными территориями. Главное заключалось в том, чтобы найти толковых и грамотных чиновников, – и Чу-цай возродил старую экзаменационную систему; он старался собрать разбежавшихся конфуцианских ученых и вызволил многих из них из рабства. Императорский секретарь восстановил китайскую администрацию и назначил в провинциях налоговых уполномоченных, «даругачи» (в западных областях Империи их называли «баскаками»). В то время как наместник провинции командовал войсками и поддерживал порядок, баскак проводил перепись населения, осуществлял раскладку и сбор налогов, а также отвечал за почтовую («ямскую») службу. В некоторых провинциях роль наместников исполняли местные князья, и баскаки являлись одновременно представителями Великого Хана; другие провинции были отданы в удел («улус») полководцам, и часть собранных баскаками налогов шла на содержание воинов. В каждой области была канцелярия, где хранились списки налогоплательщиков и данные о причитающихся с них налогах; крестьяне платили два налога – поземельный и подушный, а горожане – подушный налог и торговые пошлины («тамгу»). Производство и продажа соли, вина и некоторых других товаров были монополией государства и давали большой доход; все введенные Чу-цаем повинности и налоги были необременительны для народа и считались легкими; поземельный налог составлял лишь десятую часть урожая – вдвое меньше, чем было до монголов. Священники и монахи всех религий освобождались от налогов и повинностей – с непременным условием, что они будут молиться за Великого Хана своим богам.
Таков был "монгольский порядок", установленный мудрым министром Елюй Чу-цаем; по существу, это было восстановление старых китайских порядков – но воля Великого Хана распространила эти порядки на обширные пространства от Новгорода до Пекина. Еще не покорившиеся правители Индии, Бирмы, Таиланда поспешно перенимали эти порядки, считая, что в них заключен секрет могущества монголов. "Монгольский порядок" означал самодержавную власть монарха и четкую административную организацию, мобилизующую все ресурсы страны ради поддержания военной мощи; установление этого порядка на обширных пространствах Азии и Европы оказало огромное влияние на судьбы населявших их народов. Великие державы, родившиеся на обломках Монгольской Империи – Турция, Индия, Персия, Россия – сохранили в себе этот порядок и были обязаны ему своим могуществом.
Впрочем, "монгольский порядок" был близок к традициям средневековых империй Ближнего Востока: мусульманские государства, так же, как и Китай, были построены на основах самодержавия и бюрократического управления. Монголы переняли некоторые из мусульманских традиций и стали отдавать налоги на откупа: мусульманские купцы платили в казну заранее условленную сумму, а затем собирали налог в свою пользу, намного завышая податные ставки. Елюй Чу-цай протестовал против деятельности откупщиков: "Это все коварные люди, которые обижают низы и обманывают верхи, причиняя огромное зло", – говорил Великому Хану императорский секретарь. "Ты опять скорбишь за народ! – сказал Угэдэй. – Уж не собираешься ли ты подраться со мной?" Великий Хан утвердил практику откупов и отобрал у Чу-цая право контроля за сбором налогов. Последние годы жизни императорский секретарь был не у дел – но, тем не менее, пользовался каждым удобным случаем, чтобы сказать правителям правду. Елюй Чу-цай скончался летом 1243 года за работой в своем министерстве. "Все люди плакали по нему, как будто потеряли близкого родственника, – свидетельствует китайский историк. – Из-за этого была прекращена торговля и прервана музыка на несколько дней". Недруги пытались оклеветать покойного министра, и власти распорядились обыскать его дом в поисках золота – в его скромном жилище нашли лишь несколько музыкальных инструментов и около тысячи книг.
Елюй Чу-цай был одним из тех мудрых министров, которые в разные времена объясняют завоевателям смысл законов истории, смысл того, что происходит после завоевания. Когда варвары покоряют большие культурные государства, то они неизбежно перенимают их порядки – этот процесс называется процессом СОЦИАЛЬНОГО СИНТЕЗА. Вожди кочевников занимают место свергнутых императоров и окружают себя местными чиновниками, которые покорно собирают для новых владык старые налоги. Сановники императоров привыкли простираться ниц перед своими господами – и это нравится степным ханам; они вводят при дворе обычаи прежних династий и одевают императорские одежды; они перебираются из юрт во дворцы и начинают смотреть на своих соплеменников как на слуг. Социальный синтез происходит при каждом завоевании, и завоеватели неизбежно возрождают порядки поверженных империй – иногда добавляя к ним свои древние традиции.
Хотя монгольским ханам нравились императорские одежды, им приходилось считаться со своими полководцами и племенными вождями, нойонами. По древней традиции "нойоны" и "лучший народ" после смерти хана избирали его преемника; они съезжались со всей монгольской степи и на многолюдном сборище, "курултае", поднимали нового хана на белой кошме. После смерти Великого Хана Угэдэя (1227-41) был избран ханом Гуюк, а затем – сын Тулуя Монкэ (1251-59). У Монкэ было три брата, завоеватель Персии Хулагу, покоритель Южного Китая Хубилай и младший брат – Арик-бука, который не ходил в походы и жил в степях. Монкэ и Хубилай продолжали политику Елюй Чу-цая, и это вызывало недовольство степных нойонов, которым не нравилось, что Великого Хана окружают китайские сановники и что он пытается защищать побежденных от насилий монгольских воинов. После смерти Монкэ воевавшая в Китае армия провозгласила ханом Хубилая – в ответ на это нойоны подняли восстание: это была НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ, которая всегда сопровождает процесс социального синтеза. Нойоны провозгласили Великим Ханом Арик-буку, началась междоусобная война; непобедимые монгольские армии вернулись в Великую Степь и сошлись в кровавых битвах, в которых брат шел на брата. Хубилай одержал победу над Арик-букой, но война привела к распаду огромной империи; Великий Хан сохранил власть лишь над Монголией и Китаем; западные улусы стали независимыми государствами, и мусульманские страны вновь обрели свою историю, отличную от истории монголов.
ТАМЕРЛАН
Все пространство населенной части мира
не стоит того, чтобы иметь двух царей.
Тамерлан.
И стория всех стран, по которым прошла волна монгольского нашествия, была историей жизни среди развалин. Летописцы горестно описывали руины, среди которых бродили волки, дороги, усеянные костями, поля, поросшие лебедой и полынью. «Сомнений нет, – писал историк Казвини, – что разруха и всеобщая резня, бывшие при появлении монгольской державы таковы, что если бы и за тысячу лет после того никакого бедствия не случилось, их все равно не исправить, и мир не вернется к тому первоначальному состоянию, какое было прежде».
Но все-таки жизнь продолжалась. Монгольские племена, пришедшие на Ближний Восток вместе с войсками Хулагу-хана, выбрали для своих кочевок Муганские степи в теперешнем Азербайджане; они породнились с жившими здесь тюрками и вскоре перемешались с ними, приняв тюркский язык. На окраине степи, в Алыдаге, тысячи согнанных пленных построили для хана великолепный дворец, но Хулагу лишь изредка появлялся в нем, предпочитая привычную кочевую жизнь. Государством фактически управлял великий визирь, персидский сановник Джувейни, проводивший ту же политику, что и Елюй Чу-цай. Так же, как и в Китае, налоги собирали даругачи и баскаки, которые отвозили деньги в кочевья и отдавали их эмирам сотен и тысяч – а те раздавали жалование своим воинам.
Хотя налоги были тяжелыми и откупщики намного завышали их ставки, этот порядок позволял крестьянам как-то жить, восстанавливать селенья и засевать заброшенные поля. Кочевым эмирам не нравилось, что ханы ограничивают их право грабить райатов, – и все надежды крестьян были на то, что сильные ханы и мудрые министры сумеют сдержать алчность кочевников, сдержать то, что историки называют националистической реакцией. Газан-хан (1295-1304) и его визирь, знаменитый историк Рашид-ад-дин, приказали вывесить на каждой мечети налоговые росписи, чтобы сборщики налогов не смели брать лишнего. Однако кочевники оказались сильнее; они заставили Газан-хана выделить каждому воину икта – деревню, с которой он мог сам собирать налоги – точно так же двести лет назад тюркские воины заставили раздать им икта знаменитого визиря Низам ал-Мулька.
Племенные эмиры получили в икта целые округа и принялись грабить крестьян. Вскоре эмиры перестали подчиняться хану и страна распалась на племенные княжества. Как в Великой Степи, племена воевали между собой и, подобно стаду овец, угоняли в свои владения тысячи захваченных у противника райатов. Города и деревни подвергались разорению, поля не вспахивались, в стране царил голод, и чума опустошала еще уцелевшие селения. Несчастным крестьянам оставалось уповать лишь на бога, и они стали искать спасения и совета у "святых людей", "дервишей", которые босиком и в лохмотьях ходили по деревням и тайком проповедовали против монголов. В 1337 году на востоке Ирана вспыхнуло крестьянское восстание; отчаявшиеся райаты называли себя "сербедарами", "обреченными на виселицу", и сражались с яростью обреченных. Усобицы среди кочевников помогли крестьянам одержать победу и создать небольшое государство, в котором все были равны, а султаны носили крестьянскую одежду и каждый день устраивали общие обеды для тех, кто приходил в их дом.
Между тем, усобицы среди кочевников распространились на правобережье Аму-Дарьи, в области, где правили потомки второго сына Чингисхана, Чагатая. Среди удальцов, прославившихся в бесконечных войнах, был сын эмира из племени барлас, Тимур, – его имя означало "железный"; в одной из битв он был ранен в ногу и охромел, поэтому его называли Тимур-ленгом или Тамерланом, "Железным хромцом". Жизнь Тамерлана была полна приключений; в 24 года он был назначен наместником Самарканда, но вскоре ему пришлось бежать от своих врагов; он посадил в седло свою жену и с горсткой друзей скитался по степи; ему не раз приходилось участвовать в отчаянных схватках, и он чудом остался жив. В конце концов, Тамерлану удалось собрать тысячу воинов и снова вступить в борьбу; после десяти лет войны он отвоевал Самарканд и объединил под своей властью кочевые племена Средней Азии. Кочевники не могли жить без войны, и объединение степных племен породило новую большую Волну; огромная орда обрушилась на Индию и Ближний Восток, обращая в пепел города и деревни.
Тамерлан хотел возродить всемирную империю монголов; он говорил, что "все пространство населенной части мира не стоит того, чтобы иметь двух царей". Новый завоеватель мира стремился превзойти своей жестокостью Чингисхана; после покорения сербедарского государства он приказал воздвигнуть стены из живых людей: связанных пленников клали друг на друга и заливали известью. Из отрубленных голов строили высокие башни и минареты; после овладения Багдадом было построено 120 башен из 90 тысяч голов. Страшная орда "Железного хромца" опустошила земли от берегов Ганга до Средиземного моря; на этих обширных пространствах почти не осталось людей и только жуткие башни из черепов возвышались среди развалин.
Уцелевшие ремесленники угонялись кочевниками в Среднюю Азию: Тимур решил превратить Самарканд в столицу мира; под свист бичей десятки тысяч пленных возводили здесь огромные мечети и мавзолеи. Неграмотный и жестокий варвар, Тамерлан изображал из себя почтенного мусульманина и приказал воздвигнуть самую большую мечеть в мире – самаркандскую мечеть Биби-ханым. Купол этой мечети был настолько велик, что кладка не выдержала нагрузки, и купол обрушился на головы молящихся – это произошло после смерти Тамерлана, который умер в 1405 году, в разгар приготовлений к походу в Китай. После смерти грозного завоевателя огромная империя была поделена между его сыновьями; междоусобные войны возобновились, и степные племена снова схватились между собой в извечной борьбе за скот и пастбища. Эта война среди развалин продолжалась больше столетия – пока с запада не пришли новые завоеватели; их звали турки-османы, и они были вооружены Новым Оружием – аркебузами и пушками. Новое Оружие положило конец господству кочевников и прервало долгую череду нашествий из Великой Степи; в истории Ближнего Востока началась новая глава – история Османской Империи.
РОЖДЕНИЕ ИМПЕРИИ ОСМАНОВ
От шума стрелявших пушек и пищалей,
от крика людей… казалось, что
небо и земля соединились и поколебались.
Нестор Искандер.
В XIII веке, когда на Ближний Восток обрушился монгольский смерч, часть тюркских племен бежала от монголов на запад, в Малую Азию. Среди этих беглецов было небольшое племя кайа во главе с Османом, по имени которого потом стали называть его соплеменников и созданное ими могучее государство. Осман был всего лишь вождем кочевников, он жил в палатке и оставил после себя только «несколько славных табунов и овечьих стад». Сын Османа Орхан (1324-60) попытался навести порядок на завоеванных землях; он завел чиновников и стал прислушиваться к тому, что говорили седые мусульманские улемы – знатоки законов и традиций. Визирь Орхана Хайр-уд-дин посоветовал ему править так, как правили великие султаны Востока, – и Орхан внял этому совету. Он прекратил грабежи покоренного населения, ввел фиксированные налоги и выделил воинам-тюркам тимары – несколько дворов или деревню, подати с которой шли на их содержание.
Тимар был древним установлением, которое раньше называлось икта; податные крестьяне именовались райатами, а воины – аскерами или "людьми меча". Чтобы отличаться от райатов, "люди меча" носили белые колпаки, они были обязаны регулярно являться на смотры и не смели взять со своих крестьян лишнего. Кроме того, Хайд-уд-дин посоветовал Орхану сформировать гвардию из рабов – таких рабов-воинов раньше называли гулямами или мамелюками. Эта гвардия рабов была создана в правление сына Орхана, Мурада I (1360-89); приведенные из походов мальчики-пленные были обращены в ислам и воспитаны в мусульманских семьях, затем они обучались грамоте и военному делу в специальном училище; самые талантливые из них становились чиновниками, а остальные – воинами. Легенда говорит, что когда была подготовлена первая тысяча воинов-рабов, им был устроен смотр, на который пришел почитаемый всеми за святого дервиш Бекташ. "Да будут они называться янычарами, – провозгласил Бекташ, простерев руки над склонившимися к земле воинами, – да будет их внешний вид всегда бодр, их рука – всегда победоносна, их меч – всегда остр!"
В отличие от средневековых гулямов, янычары были пешими лучниками. Их луки делались по образцу монгольских и состояли из нескольких слоев дерева и кости, прочно проклеенных и заключенных в оболочку из сухожилий. Стрела из таких луков за двести шагов пробивала любой доспех, и янычары были достойными соперниками английских и монгольских лучников. Кроме того, преимуществом янычар была их железная дисциплина; они всю жизнь проводили в казармах и тренировались в военном деле; у них не было ни семьи, ни собственности, и их помыслы сводились к тому, чтобы отличиться в сражении и стать десятником или сотником. Они посвятили себя войне за веру; ученики Бекташа, святые дервиши, жили вместе с ними в казармах и вместе с ними шли в бой, обещая тем, кто погибнет, блаженство в раю. Вот как описывал янычар европейский посол, оказавшийся в турецком лагере: "Представь густую толпу людей. Головы в тюрбанах… Что особенно поразило меня, так это выдержка и дисциплина, никаких возгласов, шушуканья. Каждый очень спокоен. Офицеры сидели, солдаты стояли. Самое примечательное зрелище – длинная шеренга янычар в несколько тысяч, которая, не шелохнувшись, стояла позади всех, и, поскольку они были от меня на некотором расстоянии, то я некоторое время сомневался, люди это или статуи, пока, наконец, не догадался поприветствовать их. Они дружно поклонились в ответ на мое приветствие…".
Реформы Орхана и Мурада сводились к восстановлению порядков средневековых мусульманских империй, к возрождению мощного государства, основанного на традициях исламской справедливости, государства, где каждому было отведено свое место и каждый знал, что он должен делать – сражаться или пахать землю. Это был процесс СОЦИАЛЬНОГО СИНТЕЗА, когда завоеватели перенимают культуру и традиции покоренных народов. Новые султаны оставили кочевую жизнь, они строили дворцы, мечети и медресе, почитали улемов и дервишей, изучали язык покоренных народов и милостиво относились к тем, кто принимал ислам и становился под их знамя.
Новая армия дала османам решающее преимущество перед соседями – греками, болгарами и сербами; османы объединили тюркские племена Малой Азии и переправились на Балканы. 15 июня 1389 года османская армия встретилась на Косовом поле с объединенными силами сербов; ранним утром, когда султан Мурад одевал доспехи, готовясь к битве, к нему в шатер ввели перебежчика – серба Милоша Обилича, утверждавшего, что он принял ислам. Оказавшись перед султаном, перебежчик неожиданно выхватил спрятанный в рукаве отравленный кинжал и заколол вождя мусульман. Храбрый Милош был тут же зарублен янычарами, и его самоотверженный поступок не помог сербам: старший сын султана Баязет принял командование армией и приказал янычарам идти в атаку. Сербы были разбиты; их князь Лазарь попал в плен и был казнен на том самом месте, где погиб султан.
Покорив балканских славян, турки обратились против Константинополя – знаменитого города, когда-то бывшего столицей великой Римской Империи. К XIV веку от прежнего великолепия Константинополя остались лишь полуразрушенные дворцы и храмы, да мощные стены, воздвигнутые тысячу лет назад императором Феодосием. Внутри этих стен сохранилось только несколько обжитых кварталов, перемежаемых полями и рощами; самый богатый квартал, Галата, принадлежал генуэзским купцам, захватившим в свои руки всю торговлю в черноморских проливах. Правители Константинополя по традиции называли себя "императорами римлян", но владения этих "императоров" не простирались далее городских стен: все окрестные земли от Дуная до отрогов Тавра принадлежали победоносным туркам.
Перед лицом турецкой угрозы "император" Мануил II обратился за помощью к христианам Запада, и, как триста лет назад, на выручку Константинополя выступила крестоносная армия. В сентябре 1396 года стотысячное христианское воинство переправилось через Дунай и под Никополем встретилось с армией турок. Янычары, как обычно, расположились на холме, вырыв ров и огородив себя частоколом; за холмом стояла турецкая кавалерия – "сипахи". Крестоносные рыцари не знали ни порядка, ни команд; французы первыми бросились в атаку, не желая уступить эту честь своим товарищам, – они полегли на склоне под стрелами янычар, а уцелевшие были окружены и добиты вышедшей из-за холма турецкой конницей. Затем настал черед венгров и немцев, венгерский король Сигизмунд едва успел бежать с поля боя; тысячи рыцарей попали в плен и, отказавшись принять ислам, были обезглавлены янычарами.
Вся Европа пришла в ужас от этого побоища; казалось, что христианский мир не сможет устоять перед "новыми солдатами" – однако судьба распорядилась иначе. Турки пытались восстановить мусульманское государство и мусульманскую цивилизацию на краю Азии в то время, когда над большей частью континента продолжал бушевать монгольский смерч. Новый завоеватель мира Тамерлан, подражая страшному Чингису, вырезал целые народы, обращал в развалины города и стирал с лица земли государства. В 1402 году полумиллионная орда Тамерлана двинулась в Малую Азию; султан Баязет со своим войском вышел навстречу страшному врагу. 25 июля на равнине у Анкары произошла одна из самых кровопролитных битв в истории человечества; воины цивилизации стояли насмерть – но их было втрое меньше; "новые солдаты" погибли на вершине холма, до последнего защищая своего султана. Баязет был взят в плен, и, по легенде, Тамерлан возил его за своим войском в золотой клетке. Тимур не собирался присоединять Малую Азию к своим владениям: он только грабил и убивал; разграбив все, что мог, он вернулся в свою столицу Самарканд. В 1405 году он умер в разгар приготовлений к походу в Китай; его владения были поделены между сыновьями, а затем степные племена снова сошлись в междоусобных войнах.
Распад орды Тамерлана дал передышку османам и позволил им восстановить свое государство, отстроить разрушенные города и заново сформировать войско. Турки снова стали угрожать Константинополю, и "император" Иоанн VIII обратился за помощью к римскому папе; в надежде спасти свой город Иоанн решился подчинить папе православную церковь и вместе с патриархом прибыл в Италию. В июле 1439 года на заседавшем во Флоренции соборе была подписана "уния" об объединении церквей; греки признали папу "наместником Христа" и пошли на уступки в спорных вопросах веры; со своей стороны, папа обещал организовать новый крестовый поход против турок. В 1444 году крестоносцы, возглавляемые венгерским королем Владиславом, переправились через Дунай и достигли берегов Черного моря; здесь, неподалеку от Варны, они были наголову разгромлены турками; король Владислав погиб.
Теперь уже ничто не мешало османам приступить к осаде Константинополя – эта последняя осада началась 5 апреля 1453 года. Турецкий султан Мехмед II (1451-81) хорошо подготовился к войне, он был одним из самых образованных людей своего времени и хорошо знал о последних успехах пушечных мастеров; он не раз осматривал мощные стены Константинополя и рисовал в своем воображении огромную пушку, которая сокрушит эти стены. В 1452 году в турецкий лагерь пришел из Константинополя литейный мастер Урбан, недовольный тем, что император не платил ему жалованья. Урбан обещал султану отлить орудие, способное разрушить стены самого Вавилона, – и ему немедленно предоставили все, что он просил. Тысячи рабочих соорудили огромные мастерские, и на протяжении многих месяцев дни и ночи над ними сияли блики пламени и поднимались клубы дыма: Урбан отливал для султана Новое Оружие. Он отлил сотни пушек и среди них медное чудовище – бомбарду длиной 8 метров, стрелявшую ядрами весом в полтонны. Чтобы доставить эту махину к Константинополю, пришлось выравнивать дорогу и укреплять мосты; пушку тащили 60 быков, а 200 человек шли рядом, чтобы поддерживать ее в равновесии.
К утру 6 апреля батареи были установлены напротив ворот Святого Романа и открыли огонь. Обломки крепостной стены взлетели в воздух, все вокруг затянули облака пыли и дыма. "От шума стрелявших пушек и пищалей, от колокольного звона и криков людей… казалось, что небо и земля соединились и поколебались", – писал очевидец событий. Внешняя стена у ворот была разрушена артиллерией – но наутро защитники сумели заделать пролом. Так продолжалось шесть недель: днем турецкие пушки крушили стены, а ночью греки делали все возможное, чтобы их восстановить. Ночью 29 мая при свете факелов и под грохот барабанов турки пошли на штурм; после четырехчасового боя янычары прорвались в проломы внешней стены. Защитников города охватила паника; спасаясь от врагов, они устремились в ворота внутренней стены – и следом за ними в эти ворота ворвались янычары. Император Константин IX, увидев, что все пропало, бросился в гущу сечи – после боя его труп был с трудом опознан по красным сапожкам.
Вечером Мехмед II вступил в завоеванный город и приказал своим солдатам прекратить грабежи. Султан вошел в Святую Софию и долго стоял, в молчании разглядывая великий храм, – а потом распорядился превратить его в мечеть. Константинополь стал столицей великой Империи Османов; через пятьдесят лет он украсился новыми дворцами и мечетями, новыми улицами и базарами. Население города увеличилось в десять раз, и шумная толпа на базарах говорила на всех языках Империи – на турецком, греческом, арабском, сербском, армянском. Мало кто из этих людей на базаре знал о прошлом, о Константине, Юстиниане и Римской Империи; для них – людей Нового Времени – этот город назывался Стамбулом, а "Кесарь Рума" – это был великий султан, чей дворец возвышался над вечным городом.
ВРЕМЯ ВЕЛИЧИЯ
Этот шнур власти, так прекрасно сплетенный,
находился у одного хозяина – у монарха.
Князь Збаражский.
В зятие Константинополя было первой великой победой Нового Оружия, волею судьбы оказавшегося в руках османов. Новое Оружие в руках «новых солдат» – история еще не видела более мощной силы: это было Фундаментальное Открытие, породившее волну завоеваний. Вооруженные аркебузами и пушками, янычары маршировали по дорогам Европы и Азии, и народы покорно склонялись перед всемогущими завоевателями. В правление Мехмеда II были покорены Албания, Валахия, Пелопоннес, Молдова, Босния; затем османы обратились на восток. За горами Тавра на обширных пространствах Азии продолжали господствовать кочевые орды и степные ханы, как сто и двести лет назад, сражались между собой за «скот» и «пастбища». Это был мир варваров, и янычары пришли в этот мир как солдаты цивилизации, несущие освобождение порабощенным крестьянам. В августе 1514 года на Чалдыранской равнине близ озера Урмия произошла грандиозная битва, в которой новые солдаты сокрушили объединенные силы господствовавших над Ираном кочевников. Затем были завоеваны Сирия и Египет, янычары вступили в священные мусульманские города, Мекку и Медину, а в 1534 году заняли прославленную в веках столицу арабов – Багдад.
Османская Империя превратилась в огромную Мировую Державу, наследницу великого Халифата; султаны стали называть себя халифами, "заместителями пророка" и "повелителями правоверных". Слава великих султанов Селима Грозного(1512-20) и Сулеймана Великолепного(1520-60) достигла пределов Европы и Азии; одни народы произносили эти имена с почтением, другие – со страхом. Султаны были предводителями мусульман в священной войне с неверными и проводили в походах большую часть жизни; даже обряд коронации султана состоял не в возложении короны, а в опоясывании "священным мечом". Когда после коронации, возвращаясь во дворец, султан проходил мимо янычарских казарм, ему навстречу выходил один из командиров и подносил чашу с шербетом. Выпив шербет и наполнив чашу золотыми монетами, султан произносил ритуальную фразу: "Кызыл эльмада герюшюрюз" – "Мы вновь встретимся в Стране Золотого Яблока". Это означало, что янычары должны готовиться к походу на запад – в христианскую Европу, которую турки называли "Страной Золотого Яблока".
В 1526 году султан Сулейман Великолепный во главе 100-тысячной армии при 300 пушках вторгся в Венгрию. 29 августа на поле у Мохача турки встретились с венграми; венгерская конница бросилась в отчаянную атаку на укрепления янычар и была в упор расстреляна артиллерией; король Людовик II утонул в болоте во время бегства. Турки овладели большей частью Венгрии и в 1529 году двинулись на Вену, вся Европа была охвачена страхом; казалось, что христиане не смогут остановить мусульманское наступление. В конце сентября османы осадили австрийскую столицу и придвинули к ее стенам 300 пушек, канонада продолжалась с утра до вечера, минеры рыли подкопы и взрывали укрепления. 9 октября турки пошли на штурм, который беспрерывно длился три дня – но янычарам не удалось сломить осажденных; предвидя наступление холодов, османская армия сняла осаду.
Возвращаясь, турки разорили австрийские земли и угнали в полон больше 10 тысяч крестьян. Война за веру не знала милосердия и ни мусульмане, ни христиане не щадили своих противников. Впрочем, любой христианский пленник мог сказать: "Признаю, что нет бога, кроме Аллаха", – и тотчас получить свободу. На завоеванных землях христиане не подвергались угнетению и жили своими общинами, по своим законам. Христиане должны были одеваться в черные одежды и не имели права носить оружие; за защиту и покровительство мусульман они платили налоги, "харадж" и "джизью", – но эти подати были намного меньше тех оброков, которые крестьяне уплачивали до завоевания своим господам. Многие крестьяне прежде были крепостными рабами и турки принесли им свободу, поэтому они с радостью принимали ислам и одевали чалму. Становясь мусульманами, они платили лишь небольшой налог – десятину урожая, и по закону им полагался надел земли, который обрабатывался парой волов.
Османская Империя была основана на законах исламской справедливости, "адалет", и ее порядки были непохожи на порядки Европы, где были господа и были рабы, и где дворянство кичилось своим благородным происхождением. "Там нет никакого боярства , – с удивлением писал славянский просветитель Юрий Крижанич, – но смотрят только на искусность, на разум и на храбрость". Пророк Мухаммед говорил, что все люди братья по отцу и матери, Адаму и Еве, и этот социалистический принцип лежал в основе всех исламских государств. Верующие должны были помогать друг другу, и богатому, который отвернется от бедняка, угрожали «пытки лютые и геенна огненная». Опасаясь мук ада, все, кто имел какое-то достояние, стремились жертвовать его в вакфы – благотворительные учреждения, где помогали бедным, кормили сирот и нищих. Мусульмане объединялись в общины во главе с судьями-кади, которые следили за соблюдением справедливости, за должным распределением налогов и за ценами на рынке: торговцы не должны были наживаться за счет покупателей и получать больше десяти процентов прибыли. Все земельные участки, доходы и причитающиеся налоги были переписаны в реестрах-"дефтерах", и чиновники-писцы следили, чтобы нигде не было утайки.
Так же, как и другие империи Востока, Империя Османов была социалистическим государством, и власти вмешивались во все дела, все контролировали и распределяли. Все земли считались государственной собственностью; в частной собственности могли находиться лишь вещи, созданные своим трудом. В государстве каждому было отведено свое место, и крестьяне должны были содержать воинов: некоторые деревни выделялись в тимар "людям меча" и передавали им часть собранных налогов. Однако доходы воина не превосходили дохода нескольких крестьянских дворов; на эти деньги нужно было каждую весну снаряжаться в поход – и если на смотре обнаруживался непорядок в снаряжении или аскер не проявлял отваги в бою, то тимар мог быть отнят. Офицеры получали большие тимары, "зиаметы", но должны были снаряжать и приводить с собой определенное число всадников-гулямов, так что казна следила, чтобы воины не жили в роскоши. "Никто под страхом смерти не стремился к дорогим нарядам, – писал польский посол, – роскошь и изнеженность осуждались и искоренялись… Жалование и другие награды были невелики, но, так как расходы были невелики, все были удовлетворены доходами с тимара. Поскольку превыше всего почитались послушание и воздержание, то всегда, когда воевали, это было не в тягость. Этот шнур власти, так прекрасно сплетенный, находился у одного хозяина – у монарха".
В раздираемой постоянными смутами Европе порядок и дисциплина воспринимались как нечто необычное; европейские философы и политики с удивлением описывали могущественную Османскую Империю, представляя ее как образец для подражания. Султанский двор поражал западных послов своей роскошью и блеском церемоний; здесь были собраны все таланты Востока, прославленные поэты, знаменитые архитекторы и почтенные богословы. Сулейман Великолепный был одним из просвещенных государей того времени; он писал стихи, знал шесть языков и был поклонником Аристотеля. Европейцев особенно удивляло то, что все высшие сановники, помощники султана в делах управления, были его рабами – "капыкулу"; они набирались среди янычар: из молодых воинов-рабов отбирали самых талантливых и готовили из них чиновников, "людей пера". Со временем выслужившийся раб мог стать великим визирем или наместником-пашой – но он всегда оставался дисциплинированным и покорным рабом, и за малейшую провинность султан мог приказать отрубить ему голову. Голову провинившегося визиря подносили султану на серебряном блюде, а затем выставляли на обозрение народа у ворот султанского дворца; там обычно лежало много голов, одни на драгоценных блюдах, другие на деревянных тарелках, а головы мелких чиновников просто бросали на землю.
Дрожавшие за свою жизнь чиновники-рабы не смели воровать и брать взятки; они старательно исполняли порученные им дела и, по свидетельству польского посла, "были образцом для всей земли". Наивысшей наградой для раба-капыкулу была почетная одежда, подаренная султаном; чиновники получали жалование, а высшие сановники жили во дворцах и имели гаремы – но все это могло быть в любой момент отнято. Дворец великого визиря назывался "Баб-и али", "Высокие ворота"; по-французски " La Sablime Porte " – поэтому европейские дипломаты называли турецкое правительство "Высокой Портой". Великий визирь возглавлял совет сановников, "диван", и решал все текущие вопросы; иногда султан посещал заседания дивана и, оставаясь незамеченным за занавеской, слушал, как обсуждаются дела.
По большей части, однако, султаны проводили время в походах или предавались утехам в своем огромном дворце Топкапа. Топкапа – это был целый комплекс из множества мраморных зданий среди прекрасных садов – мир роскоши и изящества, вознесшийся на холме высоко над городом и морем. Сокровенным центром дворца был "дом наслаждений", султанский гарем, где под охраной черных евнухов обитали сотни прекрасных одалисок, по большей части захваченных в походах пленниц-рабынь. Иногда султан приходил в "дом наслаждений" и усаживался на трон; рабыни в прозрачной кисее танцевали и пели, стараясь привлечь его внимание, и той, что ему нравилась, султан клал на плечо маленький платок. "Я хочу, чтобы его вернули мне ночью", – говорил султан, и это означало, что избранница должна провести с ним ночь. Однажды шафрановый платок лег на плечо русской невольницы Настасьи – она родила сына и стала любимицей султана Сулеймана Великолепного. Выучив турецкий язык и освоившись с обычаями чужой страны, смышленая Настасья превратилась в султаншу Роксолану, которая восседала на троне рядом с Сулейманом и перед которой заискивали европейские послы. Когда подошло время, султан избрал сына Роксоланы наследником престола – по обычаю двора это означало, что остальные дети обречены на смерть. "Тот из моих сыновей, который вступит на престол, вправе убить своих братьев, чтобы был порядок на земле", – гласил закон Мехмеда II, и его преемники следовали этому закону – в день смерти султана черные евнухи врывались в гарем и под рыдания и крики наложниц душили их детей.
Жестокость османов действительно помогала поддерживать порядок – в Империи не было войн за престол, обычных для других государств. Столица Империи, Стамбул, была символом процветания и могущества; это был крупнейший город Европы, в его порту толпились сотни кораблей, а огромные крытые рынки удивляли путешественников многолюдьем и обилием товара. Недавние кочевники, турки еще не успели освоить всех премудростей торговли, и на рынках торговали в основном греки, армяне и евреи. В городе проживало много христиан и было много церквей – но мечетей было гораздо больше, каждый султан считал своим долгом воздвигнуть мечеть, соперничавшую красотой со Святой Софией. Знаменитый архитектор Синан построил для султана Сулеймана великолепную мечеть Сулеймание, внешне очень похожую на Аия Софию, но наполненную внутри роскошью и изяществом Востока. Так же, как многие придворные султана, Ходжа Синан был в юности янычаром, учился военному делу и, между прочим, строительному искусству, потом воевал, строил укрепления и мосты, и, в конце концов, стал главным архитектором Империи. За свою долгую жизнь он возвел около ста мечетей и множество дворцов, библиотек, бань – турецкие бани были похожи на дворцы, их украшали высокими свинцовыми куполами и отделывали внутри мрамором.
Мусульмане переняли любовь к баням от римлян и греков. Подобно римским термам, турецкие бани строились на государственные средства и служили любимым местом отдыха и развлечений простого народа. За небольшую плату банщики делали посетителям знаменитый турецкий массаж, до хруста разминали суставы, растирали тело и приводили посетителя в состояние кейфа – "блаженства". Вдоволь попарившись, можно было посидеть в зале для отдыха, обсудить новости, выпить чашку кофе и выкурить трубку. Кофе тогда было новым напитком, завезенным из Аравии, но уже успевшим полюбиться стамбульцам; арабское слово "кахва" раньше означало "вино" – но пророк запретил пить вино, и оно постепенно было вытеснено кофе в сочетании с гашишем и табаком: турки были заядлыми курильщиками и никогда не расставались со своими длинными трубками.
Жилые кварталы Стамбула внешне не отличались от кварталов мусульманских городов Средневековья: те же узкие немощеные улочки, нависающие над улицей вторые этажи домов, деревянные решетки на окнах. Женщины закрывали лица чадрой, в прорезь которой были видны лишь подведенные сурьмой черные глаза. Жизнь текла по раз и навсегда установленным законам; имамы читали проповеди в мечетях, и здесь же преподаватели-факихи учили детей грамоте, выводя буквы на беленых табличках. Ремесленники работали в своих мастерских-лавочках на виду у прохожих; из кофеен терпко пахло жареным кофе и табаком, продавцы щербета предлагали свой освежающий напиток. Стамбул жил мирной жизнью, Империя была в зените могущества – и никто не догадывался о приближающейся катастрофе.
КАТАСТРОФА
Когда небо раскололось, и когда звезды осыпались,
и когда моря перелились, и когда могилы перевернулись,
узнала тогда душа, что она уготовила вперед…
Коран.
И стория обладает свойством повторяться из века в век, и прошлое постоянно говорит о будущем – но поглощенные суетными делами люди не желают прислушаться к его голосу. То, что случилось в Малой Азии в конце XVI века, уже происходило не раз и не два – это было Сжатие, последняя ступень извечно повторяющихся демографических циклов, ступень, за которой следует катастрофа. Великие султаны создали могущественную Империю и утвердили мир на обширных пространствах Европы и Азии. Крестьяне получили защиту от набегов хищных кочевников, каждая семья имела надел и пару быков, налоги были невелики – всего этого было вполне достаточно, чтобы каждый день молиться на бога и султана. В семьях появилось много детей, деревни стали быстро расти; за сто лет они выросли более, чем вдвое, и обнаружилась нехватка земли – началось Сжатие. В 1564 году хроники отметили первый большой голод: «люди питались травой». Чтобы не умереть от голода, крестьяне отдавали свои наделы за мешок зерна – хотя продажа земли была запрещена законом так же, как и ростовщичество. В деревне появились поместья торговцев и ростовщиков, обрабатываемые арендаторами; безземельные крестьяне уходили в города, но ремесла не могли накормить всех желающих; толпы нищих бродили по улицам и дорогам. «Людям меча», воинам, тоже приходилось несладко: цены росли, а доходы с тимара оставались фиксированными, – так что многие сипахи уже не могли купить кольчугу и шли в бой, надеясь лишь на господа бога. Между тем, султан требовал от них прежней отваги и отбирал тимары у показавших врагу спину. В 1596 году на смотру после битвы с австрийцами при Кересташе он приказал разжаловать тридцать тысяч дезертиров – тех, кто бежал с поля боя и тех, кто отсиживался в своих поместьях. Разжалованные сипахи присоединились к голодающим крестьянам, которые уже давно собирались в отряды и грабили поместья богачей, – началось большое восстание.
Армия повстанцев насчитывала десятки тысяч солдат и не раз одерживала победы над султанскими войсками. Гражданская война продолжалась 13 лет, города переходили из рук в руки, груды трупов лежали на полях сражений. В 1609 году янычары разгромили повстанцев; каратели не щадили никого и устраивали пирамиды из срубленных голов. Повсюду виднелись пепелища и заброшенные поля, уцелевшие крестьяне прятались в горах и ущельях, и путник мог проехать день, не встретив живого человека – только кости белели в придорожных канавах. Сжатие вызвало взрыв, испепеливший обширные области Империи: население уменьшилось вдвое, и история вернулась на полтора столетия назад – в XV век, когда османские султаны только начинали утверждать порядок и мир среди развалин.
XVII столетие было временем катастроф для большей части европейских и азиатских государств – это было время окончания демографического цикла, начавшегося после монгольского нашествия и Великой Чумы. Столетие катастроф разделило историю Нового Времени на два периода – и первый из этих периодов был временем господства Османской Империи. Великая Империя Османов была наследницей древних и средневековых империй Ближнего Востока; она была основана на традициях, идущих из глубины веков. Ближний Восток был местом, где человек впервые бросил зерно в землю, – это была родина земледелия и земледельческой цивилизации. Именно здесь родились первые города, первые государства и произошли первые революции, породившие первые социалистические империи – это было в то время, когда в Европе лишь маленькие деревеньки прятались среди дремучих лесов и люди по большей части жили в пещерах. Империи, основанные на Справедливости, существовали на Востоке четыре тысячи лет – и Османская Империя была последней из них. Сила этих империй была в порядке, который подчинял себе каждого, в объединении миллионов в Великое Целое – эта сила господствовала над Европой и Азией вплоть до XVII века. Вплоть до XVII века все государства Азии и Европы брали пример с Османской Империи – и история этого периода была историей модернизации большей части Евразии по османскому образцу. Потом, в XVIII веке, наступила другая эпоха, когда в жизнь людей снова вмешалось Новое Оружие; это оружие – легкие полевые пушки – оказалось в руках европейцев и породило новую волну завоеваний. Европейцы покорили полмира и навязали многим странам угодные им порядки – но это было позже, а сейчас нам нужно вернуться к началу Нового Времени, к истории Востока.
ИСТОРИЯ ИРАНА
В то время, когда османские султаны пытались смирить кочевников Малой Азии и восстановить Империю, основанную на заветах ислама, – в это время на обширных пространствах Иранского нагорья продолжали господствовать кочевые орды. После нашествия Тамерлана города и деревни лежали в развалинах, повсюду возвышались жуткие минареты из скрепленных известью человеческих черепов, и лишь кое-где в оазисах еще теплилась жизнь и погоняемый плетью кочевника крестьянин пахал свое поле. В XV веке Иранское нагорье было полупустыней, южной окраиной Великой Степи; построенные древними царями каналы давно занесло песком, и ветер раскачивал ковыль на месте прежних хлебных полей. Кочевники поделили между собой созданные их руками пустыни и степи – и самым сильным племенам достались лучшие пастбища на берегах Куры и Аракса, знаменитая Муганская степь в теперешнем Азербайджане.
После монгольского завоевания кочевавшие в Муганской степи тюрки приняли в свою среду несколько монгольских племен – но монголы быстро смешались с тюрками и стали говорить на их языке. Кочевые племена постоянно сражались между собой за пастбища, и эта повседневная война тянулась из века в век, пока среди тюрок не появился новый пророк, призвавший их оставить распри. Это был дервиш по имени Сефи-ад-дин; он говорил то же, что и Мухаммед: что все люди – братья, что надо прекратить раздоры и объединиться ради борьбы за веру. Его проповедь была горячей и искренней, и вокруг дервиша собирались толпы последователей, которые называли его "святым старцем", "шейхом", а себя – его учениками, "мюридами". Большую часть населения Ирана составляли мусульмане-шииты, верившие, что духовное верховенство должно передаваться по наследству в роду пророка, поэтому вскоре пошла молва, что Сефи-ад-дин является потомком Мухаммеда. Сыновья и внуки святого шейха продолжали его проповедь и, в конце концов, объединили под своей властью семь тюркских племен, кочевавших в Муганской степи. Воины этих племен носили чалму с 12 красными полосками в честь 12 шиитских имамов, потомков пророка, отдавших жизнь борьбе за веру и справедливость, – поэтому эти племена называли "красноголовыми", "кызылбашами". "Кызылбаши" брили бороду и отпускали длинные усы, а на бритой голове оставляли чуб; они клялись в верности шейхам-сефевидам и обещали посвятить себя войне с неверными.
Так же, как во время Мухаммеда, объединение кочевников под знаком борьбы за веру вызвало всесокрушающую Волну. В 1501 году фанатичные последователи обновленного ислама вырвались из своих степей и овладели столицей Ирана, Тебризом. Юный шейх Исмаил был провозглашен шаханшахом и основал династию Сефевидов. В 1510 году Волна достигла Аму-Дарьи на востоке, в 1514 году она хлынула на запад. 23 августа 1514 года на Чалдыранской равнине 120-тысячная конная лава кызылбашей бросилась на артиллерийские редуты турок – бросилась и отхлынула, оставив на равнине 50 тысяч трупов.
Впервые в мировой истории артиллерия остановила Волну. Это был звездный час человечества, предвещавший окончание господства кочевников и прекращение катастрофических нашествий из Великой Степи. Отныне "пушки решали все" – и вскоре варварам пришлось защищаться от победоносных обладателей нового оружия. В 1580-х годах турки перешли в наступление, еще раз разгромили кызылбашей, овладели Тебризом и вышли к Каспийскому морю. Шаханшах Аббас I (1587-1629) был поставлен перед выбором: потерпеть окончательное поражение и лишиться трона или перенимать оружие противника, перестраивать свое государство по османскому образцу. Начались поспешные реформы, приглашенные турецкие и европейские мастера лили пушки и обучали персидских артиллеристов; по образцу янычар был создан 12 тысячный корпус аркебузиров, "туфенгчии", – и в придачу ему конная гвардия из рабов-гулямов.
Кызылбаши понимали, что с созданием новой армии они перестанут быть господами Ирана – и не раз устраивали мятежи. Персидским аркебузирам поначалу приходилось сражаться не с османами, а с кочевниками; мятежники были усмирены железом и кровью, шах приказал вырезать несколько непокорных племен. В результате реформ Аббаса Великого Персия приняла облик Турции: армия и налоговая система были перестроены по османскому образцу, большая часть земли стала государственной; крестьянам были обеспечены пахотные наделы, и они, наконец, избавились от произвола кочевых ханов и эмиров. Новосозданная персидская армия сумела остановить османов и отвоевать Азербайджан, шаханшах покровительствовал поэтам и ученым; новая столица Персии, Исфахан, соперничала своей величиной и красотой со Стамбулом.
XVII век был для Персии временем относительного мира и достатка. Население быстро росло, деревни становились многолюдными, а вокруг городов разрастались ремесленные предместья. Затем, в соответствии с неумолимыми демографическими законами, настало время Сжатия: оно пришло позже, чем в Турции, потому что Иран позже освободился от господства кочевников и демографический цикл здесь оказался смещенным на столетие. Однако все происходило так же, как в Малой Азии: голодающие крестьяне продавали землю ростовщикам, толпы нищих бродили по дорогам, всюду вспыхивали восстания. Правительство не могло собрать налоги и, в попытке выйти из положения, стало облагать податями кочевников – тех самых гордых "людей меча", которые еще недавно господствовали над Ираном. Многие кочевники были суннитами и подвергались гонениям со стороны шиитов из-за казалось бы несущественных разногласий в вопросах веры. В конце концов, притеснения привели к восстанию афганских кочевых племен; как когда-то во времена Средневековья, конная лава кочевников устремилась на цветущие области центрального Ирана; 8 марта 1722 года в сражении при Гульнабаде афганцы неустрашимо бросились на персидские батареи, которые успели сделать лишь несколько залпов – и были затоплены лавиной всадников. Столица Империи была осаждена кочевниками и сдалась после 7-месячной осады; шаханшах Хусейн попал в плен; волна нашествия растеклась по всей Персии, оставляя после себя трупы и пожарища. Это была катастрофа, которая завершила очередной демографический цикл – очередной период персидской истории. Как прежде, после нашествия монголов, города лежали в руинах, заброшенные поля зарастали полынью – и тем, кто уцелел, оставалось лишь молиться о будущем.
ИСТОРИЯ ИНДИИ
Т амерлан, который стремился превзойти жестокостью Чингисхана, выжег весь Ближний Восток и опустошил земли вплоть до берегов Ганга – так что после его ухода на руинах Дели два месяца «даже птица не пошевелила крылом». Обширная равнина обезлюдела, трупы лежали на дорогах и в развалинах домов, и джунгли наступали на заброшенные поля.
Наместники Тамерлана, Сайиды, после смерти своего господина стали независимыми ханами и поселились среди руин Дели. Пришедшие с ними афганские и тюркские племена поделили между собой выжженную равнину и собирали дань с уцелевших крестьян; они неохотно подчинялись власти Сайидов и воевали между собой и с раджпутами, потомками предыдущих завоевателей Индии. Города и деревни постепенно вставали из руин, крестьяне распахивали заброшенные поля, а завоеватели-кочевники перенимали культуру и обычаи побежденных. Мусульманские улемы учили, что государство основывается на самодержавной власти падишаха, дисциплине получающих икта воинов и справедливых налогах. Сикандар-шах (1489-1517) уважал улемов, строил мечети и пытался привести к порядку племенных эмиров. Его сын Ибрахим-шах столь сурово требовал дисциплины, что возбудил недовольство своей знати, – и эмиры обратились за помощью к его врагу, правителю Кабула Захир ад-дину.
Захир ад-дин был потомком Тамерлана; он с юных лет проводил жизнь в седле и за отвагу в битвах заслужил прозвище Бабур, "Тигр". Этот смелый воин был к тому же поэтом, и, мчась на коне, он сочинял стихи, воспевающие любовь. Бабур знал о страшной силе турецких пушек, которые залили Чалдыранскую равнину кровью бесстрашных кызылбашей, – он сразу же пригласил к себе турецкого мастера-пушкаря Али и создал собственную артиллерию. В апреле 1526 года 12-тысячное войско Бабура встретилось с огромной армией Ибрахим-шаха на Панипатской равнине к северу от Дели; по обычаю турок, Бабур укрепил свой центр повозками и установил среди них пушки. В войске Ибрахима было 100 тысяч всадников и тысяча закованных в доспехи слонов – но его воины не знали, что такое артиллерия, и после первых залпов огромная армия в смятении остановилась. В это время особые отряды Бабура, сделав глубокий обход, зашли в тыл противнику; воинов Ибрахима охватила паника, и они бросились в бегство; их преследовали и рубили до захода солнца; погибло 40 тысяч человек – и в том числе сам шах, который мужественно сражался до конца. Перепуганные, брошенные погонщиками слоны бродили по полю боя, и их стадами пригоняли к Бабуру, который не мог поверить, что столь великая победа далась так легко.
Правда, война на этом не кончилась, она продолжалась еще тридцать лет, и ни Бабур, ни его сын Хумаюн не дожили до ее окончания. Эта долгая война принесла Северной Индии новое разорение, повсюду царил голод, и измученный народ ждал спасения только от бога. Среди простых людей распространилась вера в то, что близок конец света и вскорости явится новый пророк, Махди, пришествие которого было обещано Мухаммедом. В ожидании прихода Махди и Страшного Суда верующие объединялись в общины, продавали свое имущество и клали деньги к ногам святого шейха Абдуллы, учившего, что надо жить вместе и блюсти справедливость. Наследник Ибрахима Ислам-шах приказал расправиться с Абдуллой; седого шейха побили камнями и бездыханного бросили на дороге – но святой выжил и, удалившись от мира, долгие годы жил в местечке Сикри. Молва о святости шейха Абдуллы распространилась по всей Индии – и вот много лет спустя произошло чудо: к келье шейха пришел молодой падишах Акбар, попросивший у старца позволения называться его учеником – "мюридом".
Акбар был внуком Бабура, одержавшим победу в долгой войне за господство над Индией; он хотел успокоить раздираемую распрями страну и искал поддержки почитаемого народом святого шейха. Он желал утвердить "всеобщий мир", "сольх-и кулл", – мир между мусульманами и индусами, бедными и богатыми, воинами и крестьянами. Акбар приказал возвести вокруг кельи старого шейха великолепный "Город победы", Фатхпур, а на месте самой кельи – "Молитвенный дом", где собирались жрецы разных религий, чтобы создать новую "божественную веру" – "дин-и илахи". Новая вера должна была объединить мусульман и индусов, победителей и побежденных под божественной властью падишаха, которого одни называли новым пророком, а другие – воплощением Будды. Раджпуты, до тех пор яростно сражавшиеся с мусульманами, признали эту власть и послали своих воинов в армию падишаха; на огромных просторах от устья Ганга до отрогов Гиндукуша, наконец, установился мир.
Акбар был благородным воином, искренне желавшим делать добро людям, – но настоящим правителем государства был не он, а мудрый и всевидящий первый министр, шейх Абу-л Фазл. Абу-л Фазл был последователем Абдуллы, стремившимся силой власти утвердить справедливость и порядок – так, как его понимали мусульманские законоведы-улемы. Он прекратил грабежи покоренного населения, назначил справедливые налоги и отменил "джизью" – подать, которую раньше платили "неверные" в знак своей покорности мусульманам. Эмирам сотен и тысяч были выделены "джагиры" – округа, часть налогов с которых шла на содержание их отрядов. Эмиры не имели права повышать эти налоги и были обязаны регулярно являться со своими воинами на смотр; у их солдат проверяли коней, оружие, выучку – и если что-то было не так, то джагир мог быть отнят.
Индийские крестьяне издавна жили общинами, они совместными усилиями корчевали тропический лес, устраивали пруды, рыли оросительные каналы и колодцы. Первое время поднятая целина переделялась между общинниками, а потом поля закреплялись за семьями; большие наделы полагались старосте и общинному писцу, собиравшим налоги и отвозившим деньги в городскую управу. Крестьяне жили небогато: их жилищем были круглые глиняные хижины без окон; деревянный столб посреди хижины поддерживал тростниковую крышу; никакой мебели не было – только сундук, в котором хранилась глиняная и медная посуда. В земляном полу вырывали яму для рисового отвара, он бродил и превращался в крепкую водку; риса было много, земли было еще достаточно; после долгих войн, наконец, настало время мира и крестьянин мог спокойно пахать свое поле; он даже мог скопить несколько монет и купить жене пару браслетов: по обычаю, индийские женщины носили драгоценные браслеты на руках и ногах; глядя на них, можно было подумать, что они очень зажиточны, – но в этих передаваемых от матери к дочери браслетах заключалось все достояние семьи.
Крестьяне ничего не слышали о новой "божественной вере", которую придумал падишах Акбар, и поклонялись старым богам – Будде, Шиве, Вишну. В городах сохранялось множество старинных храмов, стены которых украшали тысячи статуй; во времена завоевания мусульмане разрушили некоторые храмы, а другие превратили в мечети – впрочем, завоеватели составляли лишь малую часть населения и мечетей было немного.
Городом мусульман был Дели – огромный военный лагерь, куда в сезон дождей возвращалась армия падишаха и где дворцы эмиров стояли вперемешку с крытыми соломой домиками простых воинов. Эти воины были потомками завоевателей – афганцев, тюрок и монголов, причем правящая династия была монгольской: Бабур и Акбар вели свой род от Тамерлана – поэтому падишахов называли Великими Моголами. Языком столицы был персидский, и мусульманская знать была воспитана в персидской культуре; поэты подражали великому Фирдоуси, а государственные деятели – шаханшаху Аббасу Великому.
Как бы ни старался Акбар утвердить свою "божественную веру", мусульманская знать стояла на своем, и после смерти падишаха религией двора снова стал ислам. Впрочем, наследники Акбара Джахангир (1605-27) и Шах Джахан (1627-58) старались поддерживать согласие между своими подданными, мусульманами и индусами; чтобы показать, как он заботится о народе, Джахангир распорядился протянуть золотую цепь с улицы в свои покои и соединить ее с колокольчиками – так что любой жаждущий правосудия мог привлечь к себе внимание падишаха. Шах Джахан прославился сооружением Красного Форта в Дели и знаменитого мавзолея Тадж Махал – одного из величайших чудес света, здания, ставшего символом Индии. Летописи говорят, что Шах Джахан страстно любил свою жену "Избранницу Дворца" Мумтаз Махал, которая умерла в 36 лет во время родов своего 14-го ребенка. Всемогущий падишах пригласил мастеров из Стамбула, Багдада и Самарканда и приказал им выразить любовь в камне; десятки тысяч рабочих более 20 лет возводили прекрасный беломраморный мавзолей; его стены были украшены орнаментом из малахита, янтаря, изумрудов, а купол как бы парил в воздухе между небом и землей. Когда Шах Джахан в старости утратил власть и был заключен своим сыном в крепость Агру, он часами смотрел из крепостной бойницы на возвышающийся вдалеке прекрасный мавзолей и вспоминал о своей возлюбленной.
Эпоха правления Акбара, Джахангира и Шах Джахана была временем роста городов и деревень; в Северной Индии крестьяне расчищали джунгли и с помощью государства строили ирригационные каналы. Население долины Ганга возросло за сто лет в три раза, и рано или поздно должно было наступить Сжатие. Индия была огромной страной, заключавшей в себе множество непохожих друг на друга областей; в то время, как в одних районах было много земли, другие области уже давно страдали от перенаселения. Очагом Сжатия в Индии был Гуджарат – область на западе страны у берегов Камбейского залива; этот район не был затронут нашествием кочевников, поэтому сюда стекались беглецы из Северной Индии, и уже в XV веке здесь не хватало полей и пастбищ, крестьяне уходили в города и пытались прокормиться ткачеством. Европейские путешественники сравнивали Гуджарат с Фландрией; они удивлялись многочисленности городов, искусству ремесленников и качеству прекрасных хлопчатых и шелковых тканей. В действительности городам Фландрии было далеко до огромных городов Гуджарата: в его столице Ахмадабаде насчитывалось около миллиона жителей и лишь в одном из трехсот предместий этого крупнейшего города Востока имелось 12 тысяч лавок купцов и ремесленников. При столь огромных размерах в Ахмадабаде было немного добротных каменных зданий; город напоминал большую деревню – бесконечное море крытых тростником хижин, окруженных маленькими двориками. Во дворике обычно располагался очаг, который топили сухим коровьим пометом и от которого поднимался не очень приятный запах; здесь же стоял простенький ткацкий станок из бамбуковых планок, и хозяин с помощью жены и детей с восхода до захода солнца трудился за этим станком. Мастерство индийских ткачей вызывало изумление европейцев, с помощью простейших инструментов они ткали тончайшие муслины и батисты; шаль из батиста легко проходило через обручальное кольцо, а муслин был настолько тонок, что не скрывал прелестей танцовщиц. Ткачи передавали свое искусство от отца к сыну и были организованы в ремесленные касты, похожие на европейские цехи – с той разницей, что члены касты считались родственниками и не допускали в свою среду посторонних. У каждой касты были свои обычаи, праздники, свой бог-покровитель – но при этом каста не имела самоуправления и города подчинялись шахским чиновникам, которые следили за порядком и устанавливали цены на рынках.
Прекрасные ахмадабадские ткани, батисты и муслины, везли к побережью Камбейского залива, где располагались знаменитые торговые города – Броч, Сурат, Камбей, Диу. Когда-то сюда, спасаясь от монголов, переселились десятки тысяч купцов с берегов Персидского залива; арабы и персы принесли с собой торговые навыки и крупные капиталы; порты Гуджарата стали новым пристанищем для потомков Синбада-морехода, и тысячи арабских доу выходили отсюда в дальние плавания к берегам Персии и Китая. Гуджаратские купцы везли из Китая фарфор и шелк, из Персии – оружие и лошадей и отправляли во все страны ткани из Ахмадабада. Однако самым выгодным для купцов товаром были не ткани, а пряности; перец выращивали в Индии, корицу – на Цейлоне, гвоздику и мускатный орех везли с Молуккских островов. Весь этот душистый и терпкий груз собирался в портах западной Индии, куда за ним приплывали сотни арабских кораблей; арабы перепродавали свой товар венецианцам, а из Венеции пряности расходились по всей Европе.
Торговцы Гуджарата не знали печали до тех пор, пока в Индийском океане не появились корабли Васко да Гамы. Португальцы нашли морской путь в Индию, и вслед за первыми кораблями пришли военные эскадры с тысячами моряков и солдат. Одну из этих эскадр возглавлял "вице-король Индии" Аффонсу д'Альбукерки, который построил крепость на маленьком островке Гоа и объявил, что все корабли, плавающие по океану, должны платить ему дань. Вооруженные десятками пушек португальские каравеллы без пощады расстреливали и жгли неповоротливые доу и джонки: каравелла была Новым Оружием, подарившим португальцам господство на морях. Индийским купцам пришлось отдать большую часть своих прибылей португальцам, которые за бесценок скупали индийские ткани, везли их в Индонезию и Китай, меняли на пряности, шелк, фарфор и отправляли все это в Европу.
В начале XVII столетия в Индийском океане появились английские и голландские корабли – "флайты". Флайты расправились с португальскими каравеллами точно так же, как те – с арабскими доу; морская торговля Азии оказалась в руках английской и голландской Ост-индских компаний. Европейские корабли приходили в порты Гуджарата, и агенты компаний скупали ткани из Ахмадабада; они платили серебряными монетами – но ткачи нуждались не в серебре, а в пшенице. Гуджарат уже давно страдал от перенаселения, голод приходил год за годом, и ткачи в отчаянии продавали своих детей в рабство – но Сжатие все нарастало. До поры до времени ремесла и торговля давали какое-то облегчение: в Европе торговля сумела обеспечить Голландию хлебом – но Гуджарат был в десять раз больше маленькой Голландии. В 1630 году разразилась катастрофа, начался такой страшный голод, что родители поедали детей, кости мертвецов толкли и подмешивали в муку; караваны с хлебом не могли дойти до Ахмадабада, потому что их грабили по дороге. Погибло около 3 миллионов гуджаратцев, ремесленные города и поселки опустели, многие касты ткачей вымерли и унесли с собой секреты своего мастерства. Европейские моряки, прибывавшие в Сурат, видели перед собой пустой порт и безлюдный город – лишь немногие нищие из последних сил ползли к кораблям, чтобы вымолить кусок хлеба.
Катастрофа в Гуджарате произошла в одно время с бедствиями, охватившими Европу и Переднюю Азию – это было окончание демографического цикла, начавшегося в XV веке. В Иране и Северной Индии господство кочевников сдвинуло этот цикл почти на столетие; Сжатие и голод пришли сюда во второй половине XVII века. Нехватка земли и голод заставили крестьян уходить из деревни, и в долине Ганга выросли ремесленные города, похожие на Ахмадабад; европейские корабли приходили теперь не в Сурат, а в Хугли, Дакку, Масулипатам – порты на восточном побережье Индии. Голодающие крестьяне не могли платить налоги – а между тем, число эмиров и воинов росло, и на содержание армии требовалось все больше средств. Шаханшах Аурангзеб (1658-1707) стал экономить в расходах и запретил своим подданным носить роскошные одежды, пить вино и содержать танцовщиц – впрочем, падишах и сам придерживался этих правил и вел жизнь святого дервиша. По законам ислама все богатства принадлежали богу, поэтому имущество сановников после их смерти забирали в казну, а у торговцев без лишних слов отнимали их деньги. Торговля шелком и солью стала государственной монополией, и государство снова принялось все контролировать и распределять.
Так же, как в Иране, всеобщее оскудение породило религиозные распри. Аурангзеб восстановил налог на индусов, "джизью"; он стал захватывать и грабить индусские храмы – в ответ начались восстания притесняемых "неверных". В 1674 году вождь племени маратхов Шиваджи созвал брахманов, которые принесли из "святых мест" "землю и воду" и по древнему обряду провозгласили его "императором индусов" – "чхатрапати". Маратхи были горцами, привыкшими сражаться за скот и пастбища; они были столь же воинственны, как обитатели Великой Степи, и их не пугала мощь армии падишаха. Объединившись под знаменем "священной войны", маратхи принялись совершать набеги на плато Декан и долину Нармады; тяжелая кавалерия Моголов не могла угнаться за легкой конницей маратхов: каждый горец имел три сменные лошади, а на ночевках маратхи, чтобы не обнаружить себя, не разводили огня и спали прямо на земле. Поначалу маратхи воевали за веру, но потом они стали грабить всех подряд; чтобы обессилить противника, они сжигали поля и отравляли колодцы. Аурангзеб лично возглавил огромную армию и двинулся на восставших – но не смог ничего добиться: неуловимый противник не принимал боя. По словам историка, движение армии падишаха было подобно движению лодки по воде: вода смыкалась, как только она проплывала.
За десятилетия войн Декан был полностью опустошен, повсюду царил голод. "В городе Хайдарабаде реки, дома и площади полны трупов,– писал хронист. – Непрерывные дожди удалили с них мясо и кожу; груды костей выглядели издалека, как куча снега…" По словам современников, голод 1702-04 годов унес два миллиона жизней. В 1699 году маратхи впервые переправились через Нармаду и ворвались на плато Мальва; в 1706 году 80-тысячная орда дотла разграбила Гуджарат. Аурангзеб был в отчаянии: "Я не знаю, кто я, и что я делал… – писал падишах своему сыну. – Драгоценная жизнь ушла неизвестно на что…"
В феврале 1707 года Аурангзеб умер и, согласно своему завещанию, был похоронен как простой дервиш. После смерти Великого Могола уже не нашлось сильной руки, способной руководить государством в условиях катастрофического Сжатия. Началась война между наследниками, наместники провинций отказывались повиноваться столице; никем не сдерживаемые маратхи доходили до Дели и прерывали связь между центром и окраинными областями. Распад Империи завершился военной катастрофой: в 1739 году в Северную Индию ворвались войска персидского шаха Надира. Население Дели подверглось грабежу и резне, "от восхода солнца до времени заката победоносное войско старательно убивало жителей, и потекли реки крови". Эта была катастрофа, которая завершила очередной демографический цикл – очередной период истории Индии. Как прежде, после нашествия монголов, города лежали в развалинах, джунгли наступали на заброшенные поля – и казалось, что история вернулась на четыреста лет назад.
