В письме к своему издателю Фреду Уорбургу от 22 октября 1948 г.
Оруэлл сообщил, что первая мысль о романе возникла у него в 1943 г. [СЕ,
IV, р. 448]. (Здесь и далее ссылки на четырехтомное издание публицистики
Оруэлла «The Collected essays, journalism and letters of George Orwell», L., Secker
& Warburg, 1968, обозначаются аббревиатурой СЕ с указанием соответствующего
тома и страницы). В записной книжке Оруэлла, заполненной не позже января 1944
г., обнаружен план книги под названием «Последний человек в Европе». Это композиционная
схема и идейно-тематический рубрикатор «1984». Там мы находим Новояз, ложную пропаганду,
пролов, двойной стандарт мышления, регуляцию сексуальной жизни идеологией, двухминутки
ненависти. Партийные лозунги приведены в той форме, как они вошли в опубликованный
текст «1984»: «Война — это мир», «Незнание — сила» и др. Записные книжки хранятся
в Оруэлловском архиве Университетского колледжа в Лондоне.
По плану в книге две части: первая — из шести, вторая — из трех глав. Обозначены
тематически-сюжетные линии: одиночество героя, терзаемого памятью; его отношения
с другим героем, с женщиной, с пролами.
В этой же записной книжке есть наброски романа «Живые и мертвые» («Live and
Dead»). О замысле «большого романа в трех частях» Оруэлл сообщал в «Автобиографической
заметке» 1940 г. В записной книжке обозначается тема «преданной революции» (тема
«Скотного двора»); упоминается в качестве одного из персонажей мерин Боксер, забитый
насмерть офицером. Учитывая, что замысел «Скотного двора» относится к 1943 г.,
а работа над ним — к 1944-му, нельзя не согласиться с мнением биографа Оруэлла
профессора Б. Крика: «Эти наброски подтверждают предположение, что обе книги были
задуманы одновременно, как части одного замысла и... что «1984» вовсе не был —
как утверждали некоторые — внезапной судорожной реакцией на обострение болезни»
[Crick В. George Orwell. A Life. L., 1980, p. 582].
Начало работы над текстом «1984» относят к 1947 г. В конце мая этого года Оруэлл
сообщает Ф. Уорбургу, что сделал вчерне треть книги и надеется закончить черновой
вариант к октябрю и в начале 1948 г. представить готовую рукопись. Сообщает он
о жанре и форме книги: «...это роман о будущем, т. е. своего рода фантазия, но
в форме реалистического романа. В этом-то и трудность: книга должна быть легко
читаемой». В октябре черновой вариант был закончен, но обострение туберкулезного
процесса прерывает дальнейшую работу. На Рождество Оруэлл помещен в клинику в
Ист-Килбрид (недалеко от Глазго), где пробыл семь месяцев. 28 июля 1948 г. Оруэлл
приехал на остров Юра в Северном море и приступил к интенсивной работе. К осени
его состояние из-за тяжелых климатических и бытовых условий резко ухудшилось,
тем не менее 22 октября 1948 г. он сообщил Уорбургу, что в ноябре книга будет
готова, и просил прислать ему машинистку. С той же просьбой он обратился к своему
литературному агенту Ч. Муру и другу Джулиану Саймонсу. Машинистки, готовой работать
в столь тяжелых условиях, не нашлось. Оруэлл перепечатал рукопись сам, причем
из-за сильной правки — дважды. В декабре Уорбург уже прочитал рукописный текст
«1984», а в январе 1949 г. Оруэлл был перевезен в Грэнхэм — частный туберкулезный
санаторий на юге Англии.
«1984» вышел в свет 8 июня 1949 г. в Лондоне тиражом 25 500 экз. и 13
июня 1949 г. в Нью-Йорке. Мгновенно раскупленный, он был переиздан через год в
Англии (50 000 экз.) и США (360 000 экз.). С тех пор роман многократно
переиздавался и был переведен на 60 языков, экранизирован и телеэкранизирован;
литература о нем составляет целую библиотеку. В первых же рецензиях «1984» был
оценен как высшее достижение Оруэлла, а в некоторых — и всей новой английской
литературы. Часть критиков настаивала, что это не антиутопия, а сатира на настоящее,
ибо пафос ее — не пророчество, а предупреждение (Джулиан Саймоне, Вероника Веджвуд,
Голо Манн). Рецензенты «Дейли уоркер» назвали роман «пропагандистским памфлетом
в духе холодной войны». Умирающий Оруэлл был глубоко огорчен тем, что правая пресса
приветствовала «1984» как сатиру на лейборизм, социализм и вообще левое движение
(рецензии в «Экономист», «Уолл-стрит джорнэл», «Тайм», «Лайф»). Он пытался это
опровергнуть.
Уже 16 июня он телеграфно отвечал американскому профсоюзному деятелю Ф. Хэнсону
на вопрос об идейном смысле книги: «Мой роман не направлен против социализма или
британской лейбористской партии (я за нее голосую), но против тех извращений централизованной
экономики, которым она подвержена и которые уже частично реализованы в коммунизме
и фашизме. Я не убежден, что общество такого рода обязательно должно возникнуть,
но я убежден (учитывая, разумеется, что моя книга — сатира), что нечто в этом
роде может быть. Я убежден также, что тоталитарная идея живет в сознании интеллектуалов
везде, и я попытался проследить эту идею до логического конца. Действие книги
я поместил в Англию, чтобы подчеркнуть, что англоязычные нации ничем не лучше
других и что тоталитаризм, если с ним не бороться, может победить повсюду» [СЕ,
IV, р. 502].
Высоко оценили роман крупнейшие представители западной культуры. Оруэлл получил
восторженные письма от Олдоса Хаксли, Бертрана Рассела, Джона Дос Пассоса. Среди
американских рецензий на роман наиболее проницательной и глубокой оказалась статья
американского критика Лайонела Триллинга, в которой он, в частности, писал: «Мы
привыкли думать, что тирания проявляется только в защите частной собственности,
что жажда обогащения — источник зла. Мы привыкли считать себя носителями воли
и интеллекта, видеть в них суть гуманности. Но Оруэлл говорит нам, что последняя
в мире олигархическая революция будет совершена не собственниками, а людьми воли
и интеллекта — новой аристократией бюрократов, специалистов, руководителей профсоюзов,
экспертов общественного мнения, социологов, учителей и профессиональных политиков.
Вся культура последних ста лет учила нас понимать экономический мотив как иррациональный
путь к гибели и искать спасения в рациональном плановом обществе. Оруэлл предложил
нам подумать, не приведут ли эти силы к еще худшему. Не он первый поставил эти
вопросы, но он первый рассмотрел их с истинно либеральных или радикальных позиций
без всякого намерения отклонить идею справедливого общества...» [Trilling L. Speaking on Literature and Society. Oxford, 1980,
p. 254].
К П. г. I
Уинстон — Наречение героя именем премьер-министра, лидера враждебной
Оруэллу консервативной партии, связано с глубоким переворотом в мироощущении писателя
после советско-германского пакта. В марте 1940 г. в эссе «Лев и единорог», обличая
пацифистов, думающих, что «человеку ничего не нужно, кроме покоя и безопасности»,
и не понимающих, что «человеку хотя бы иногда нужны борьба и самопожертвование»
[СЕ, II, р. 12], он почти дословно повторяет первую речь Черчилля
в качестве премьер-министра: «Я не могу обещать вам ничего, кроме крови, пота,
слез и тяжкого труда». «В час опасности Оруэлл, подобно Черчиллю, больше похож
на римского республиканца, чем на современного либерала... Он видит в национальной
войне школу добродетели и гражданского мужества»,— пишет биограф и исследователь
Оруэлла [Crick В. Op. cit., p. 381]. В имени
«последнего человека в Европе» читатель должен расслышать отзвук жизни, где все
— мир и война — настоящее, а не суррогат полувойны-полумира с условным противником.
Интересно, что последняя рецензия Оруэлла, написанная в клинике 14 мая 1949
г., посвящена второму тому мемуаров Черчилля. Вместе с тем резкость критики консерваторов
и их лидера сохранялась у Оруэлла до последнего дня, и мнение Ф. Уорбурга, что
«предисловие к «1984» мог бы написать Уинстон Черчилль, чье имя носит герой»,
вряд ли обоснованно [Warburg F. All Authors are
Equal. L., 1973, p. 105].
...лицо... грубое, но по-мужски привлекательное... — Портрет
Старшего Брата выдержан в стиле американского фильма по книге посла США в СССР
Дж. Дэвиса «Миссия в Москву» — апологетического по отношению к Сталину и тенденциозного
по отношению к его жертвам. Стандартная приторность портрета усиливает смутно
проступающую к контексте романа идею, что Старший Брат — фикция пропаганды и реально
не существует (см. диалог Уинстона с О'Брайеном в застенке).
Ангсоц — В публицистике Оруэлла этот термин раскрывается
как «тоталитарная версия социализма». Для Оруэлла всегда было два социализма.
Один — тот, что он видел в революционной Барселоне. «Это было общество, где надежда,
а не апатия и цинизм была нормальным состоянием, где слово «товарищ» было выражением
непритворного товарищества... Это был живой образ ранней фазы социализма...» (Homage
to Catalonia. L., 1968, p. 102). Другой — тот, что установил Сталин, тот, который
обещала будущая «революция управляющих» на Западе: «...Социализм, если он значит
только централизованное управление и плановое производство, не имеет в своей природе
ни демократии, ни равенства»,— писал он в рецензии на книгу Дж. Бернхэма «Революция
управляющих». Оруэлл дал совершенно ясную характеристику своего отношения к социализму:
«Каждая строчка моих серьезных работ с 1936 г. написана прямо или косвенно против
тоталитаризма и в защиту демократического социализма, как я его понимал» [СЕ,
I, р. 4-5)].
Есть разные оценки позиции Оруэлла. Ее определяют как «морализм» (Д. Рис);
«диссидентство внутри левого движения» (Дж. Вудкок); «попытку консервативного
сына XIX века быть... демократическим социалистом» (Р.Вурхез); как свидетельство
того, что Оруэлл был «революционным социалистом и предтечей «новых левых»» (Р.
Уильяме).
В последние годы жизни Оруэлл очень напряженно и конкретно думал, где реально
сможет «работать» в будущем модель демократического социализма, называя Европу,
Австралию и Новую Зеландию [СЕ, IV, р. 371].
Министерство Правды — Образ, навеянный опытом работы в Би-би-си.
Английские читатели узнают в описанном строении здание Би-би-си на Портленд-Плэйс
[Crick В. Op. cit., p. 421].
Джин Победа — По воспоминаниям писателя Джулиана Саймонса,
во время войны в убогой столовой Би-би-си Оруэлл постоянно брал некое «синтетическое
блюдо под названием «Пирог Победа»» [Steinhоff W. George Orwell and the Origins of «1984». Mien.,
1976, p. 154]. Пышные названия убогих предметов откладываются в воображении
писателя как характерная деталь быта в обнищавшем от войны государстве.
Он приметил ее в витрине старьевщика... — Оруэлл был постоянным
посетителем дешевых лавок всякого старья, так называемых «junk shops» в захолустных
районах Лондона, совсем не похожих на дорогие антикварные магазины фешенебельных
кварталов. С любовью перечисляя в одной из своих статей «милые старинные штучки»,
пылящиеся в убогих комнатках этих лавок, он упоминает купленное им «пресс-папье
с кораллом», ставшее в романе символом неофициального мира, в который уводит героев
любовь [Orwell G. Just junk — But who could Resist
It? — «Evening Standard», 5 Jan. 1946].
...в этом характерном лице было что-то... неуловимо интеллигентное...
— Решение Оруэлла сделать главным палачом тоталитарного общества интеллектуала
подготовлено всей логикой его духовного развития. Ключевыми здесь являются слова
его предсмертного интервью о «1984»: «...тоталитарная идея живет в сознании интеллектуалов
везде» [СЕ, IV, р. 502]. Убеждение в своем праве объяснять мир,
фанатизм, безумная страсть к порядку, амбиции и отчуждение от жертвенности и терпения
простых людей, по его мнению, делают интеллектуала особо доступным тоталитарной
идеологии. Если интеллектуалы служат идеологии, «они в большинстве своем готовы
к диктаторским методам, тайной полиции, систематической фальсификации» [СЕ,
IV, р. 150]. Политологическое обоснование своих подозрений о будущей диктатуре
интеллектуалов Оруэлл находил в работах Беллока, Вуата и особенно Бернхэма; среди
художественных воплощений этой идеи наибольшее влияние на него должен был оказать
роман Г. Честертона «Человек, который был Четвергом» (рус. пер. 1914), изображающий
заговор интеллектуалов против жизни и здравого смысла. В роман «1984» перенесены
некоторые детали этого заговора: внутренняя и внешняя секции партии заговорщиков;
«2 x 2 = 4» как символ здравого смысла; простонародное уличное
пение как голос самой жизни; имя одного из персонажей [Сим].
Оруэлл отличал подлинную интеллигентность от холодного, расчетливого, конъюнктурного
интеллектуализма. «Именно потому, что я серьезно отношусь к званию интеллектуала,
я ненавижу глумливость, пасквилянтство, попугайство и хорошо оплачиваемую «фигу
в кармане», процветающие в английском литературном мире» [СЕ, II, р. 229].
Б. Крик пишет: «Он не был антиинтеллектуалом как таковым. Он... осуждал только
погоню за модой и презрение интеллектуалов ко всем традициям, кроме тех, что охраняют
их привилегии» [Crick В. Op. cit., p. 494].
Голдстейн — Большинство исследователей считают прототипом
этого образа Л. Д. Троцкого; Т. Файвел ссылается на сделанное ему признание Оруэлла:
«Голдстейн, разумеется, пародия на Троцкого». «Он добавил, — пишет Т. Файвел,
— что еретик, поднимающий безнадежный мятеж против тоталитарного режима, скорее
всего, должен быть еврейским интеллектуалом» [Fyvel Т. Wingate, Orwell and the Jewish Question. — Commentary,
№ 11, Febr. 1951, p. 142]. У. Стейнхофф указывает на сходство текста Голдстейна
с «Тезисами» лидера ПОУМ Андре Нина; трагическая судьба Андре Нина, казненного
в 1937 г. во время сталинской расправы с ПОУМ, глубоко взволновала Оруэлла.
На изображение отношений государства Старшего Брата и его «врага № I» Эммануэля
Голдстейна, несомненно, повлияла высоко оцененная Оруэллом брошюра Б. Суварина
«Кошмар в СССР», в которой большое внимание уделено «черной магии» сталинской
пропаганды с ее мифом о вездесущем Троцком. «В этих средневековых процессах Троцкий
играет роль дьявола» [Souvarine В. Caushemar en
URSS. Р., 1937, р. 156].
Мысль, что фигура Дьявола необходима для тоталитарной идеологии, усвоена Оруэллом
задолго до «1984». Через три дня после убийства Троцкого он записал в своем дневнике:
«Как же в России будут теперь без Троцкого?.. Наверное, им придется придумать
ему замену» [СЕ, II, р. 368].
Остазия, Евразия, Океания — Политическая карта мира в последние
годы жизни представлялась автору «1984» в самом пессимистическом свете. В статье
«Навстречу европейскому единству» он писал: «В Западной Европе еще сохранились
традиции равенства, свободы, интернационализма; в СССР — олигархический коллективизм;
в Северной Америке массы довольны капитализмом и неизвестно, что сделают, если
он потерпит катастрофу... все движения цветных сегодня окрашены расовой мистикой»
[СЕ, IV, р. 371]. В это время он склоняется к мысли, что будущая
карта мира составится не по Г. Уэллсу с его Единым Мировым Государством, а по
Дж. Бернхэму, предсказавшему «разделение мира между несколькими супердержавами,
скорее всего США, Северной Европой и Японией с частью Китая» [Вurnham
G. The Managerial Revolution: What is Happining in the World. N.Y., 1941.
p. 175-176].
...как принято говорить, распылен... — На идеологические
трюки с употреблением эвфемизмов, когда речь идет о насильственной смерти, Оруэлл
обратил внимание еще в Испании. «Гитлеры и Сталины считают убийство необходимым,
но они отнюдь не рекламируют своего бессердечия и поэтому называют убийство исключительно
«ликвидацией», или «элиминацией», или еще чем-нибудь в этом роде» [СЕ,
I, р. 516].
К П. г. III
Это был один из тех снов... — Оруэлл был убежден, что важнейшие решения
человек принимает подсознательно. В статье 1940 г. «Моя страна, правая или левая»,
знаменовавшей его разрыв с пацифизмом и левацким саботажем приближающейся войны,
он описывает свой «вещий сон»: «Несколько лет я относился к войне как к кошмару
и иногда выступал с пацифистскими речами... Но однажды ночью — до оглашения русско-германского
пакта — мне приснилось, что война началась. Это был один из тех снов, которые...
открывают нам наши истинные чувства. Этот сон открыл мне, что, во-первых, война
оживит меня и, во-вторых, что в сердце своем я патриот, я не могу саботировать
войну или бороться с ней, я буду помогать, может быть, и воевать. Я спустился
по лестнице и нашел газету с сообщением о прилете Риббентропа в Москву» [СЕ,
II, р. 13-14].
Океания воевала с Евразией... — В одной из статей Оруэлл
рассказывает об анекдотическом происшествии с членом английской компартии, который
22 июня 1941 г., вернувшись на собрание из уборной, обнаружил, что позиция по
отношению к национал-социализму полностью изменилась [СЕ, II, р. 407].
Но Оруэлл никогда не считал привычку к бездумной перестройке сознания свойством
какой-то определенной идеологии. В одной из рецензий он писал: «Мы живем в сумасшедшем
мире, в котором противоположности постоянно переходят друг в друга, в котором
пацифисты вдруг начинают обожать Гитлера, социалисты становятся националистами,
патриоты превращаются в квислингов, буддисты молятся за победы японской армии,
а на бирже поднимается курс акций, когда русские переходят в наступление» [СЕ,
II, р. 314].
К П. г. V
Пролы — Слово идет от «Железной пяты» Дж. Лондона, но наполнено противоположным
духовным опытом: всю жизнь Оруэлл стремился опуститься «вниз», стать своим в мире
людей физического труда, иногда говорил под «кокни», находясь в обществе снобов,
«пил чай и пиво в пролетарской манере» [Моrris S. Some Are More Equal than Others.— «Penguin New Writings»,
№ 40, 1950, p. 97]. О несомненной искренности его любви к простому человеку
говорят не только тексты, особенно знаменитые стихи «Итальянский солдат», публикуемые
в эссе «Вспоминая войну в Испании», но и добровольно принятый им в молодости
крест «нищего и изгоя... во искупление колониального греха» [Orwell
G. The Road to Wigan Piers. L., 1937, p. 180].
К П. г. VII
...самое характерное в нынешней жизни... убожество, тусклость, апатия...
— В социальном интерьере романа отчетливо выявляется жанрово-идейное отличие «1984»
от антиутопий Е. Замятина и О. Хаксли, в которых государство,
обезличивая и духовно порабощая человека, компенсирует его сытостью и комфортом.
Образ голодного раба представлялся Оруэллу значительно более достоверным, чем
образ сытого раба. См. в эссе «Вспоминая войну в Испании» (наст. изд.) рассуждение
о материальном благосостоянии как условии свободы и духовности. Сознательно противопоставляя
«прекрасному новому миру» уродливый, убогий мир, Оруэлл направил политическую
сатиру на настоящее, а не на «прекрасное будущее», в которое, по свидетельству
творчески и человечески близкого ему А. Кёстлера, «он верил до конца» [из
некролога А. Кёстлера Дж. Оруэллу, опубликованного в газете «Tribune», 29.1.1950].
...не верить своим глазам и ушам... — Важная для философии
романа идея привычной и абсурдной лжи как условия существования тоталитаризма
опиралась, в частности, на известные Оруэллу ляпсусы московских процессов, один
из участников которых, например, показал, что встречался с Троцким в Копенгагене,
в отеле «Бристоль», сгоревшем задолго до этого, другой «признался», что прилетел
с конспиративными целями на аэродром, не принимающий самолеты в это время года,
и т. п.
К В. г. IV
...женщина... запевала сильным контральто... — Сходный образ есть в
одной из статей Оруэлла военного времени: «На Би-би-си пение можно услышать только
ранним утром, между 6 и 8 часами, когда собираются на работу уборщицы» [СЕ,
II, р. 430].
Крыс... нет ничего страшней на свете... — Изображение крыс
как орудия пыток особенно часто в европейской литературе после появления книги
Мирабо «Китайский сад пыток». Поскольку опыты на крысах, проводимые в бихевиористских
лабораториях после первой мировой войны, воспринимались Оруэллом как полигон для
создания «управляемого сознания», здесь возможна и определенная антибихевиористская
символика. Но ведущими, как часто у Оруэлла, являются автобиографические мотивы.
Испанские однополчане, отмечая его редкое бесстрашие, пишут, что больше пуль он
боялся крыс. «У него была настоящая фобия к крысам... Однажды ночью он выстрелил
в крысу, и эхо разбудило обе воюющие стороны» [George Orwell: A Programme
of Recorded Reminiscences, 2. XI. I960 — ВВС Archive]. Сильное впечатление
должна была произвести на Оруэлла одна из сцен с крысами в упоминаемых ниже мемуарах
Дж. Босорб [см. «Никогда еще он не любил его так сильно...»].
К В. г. IX
Уинстон начал читать... — Биограф Л. Д. Троцкого Исаак Дейчер настаивает,
что текст книги Голдстейна — неудачный парафраз книги Л. Троцкого «Преданная революция»
(The Revolution Betrayed. N. Y. 1937), однако, хотя мотивы «преданной революции»
несомненны, первоисточник здесь — работа Дж. Бернхэма «Революция управляющих»
(op. cit.) и «Макиавеллианцы» (The Machiavellians. N. Y., 1943), которые Оруэлл
не раз рецензировал и в полемике с которыми формировались его историософские и
политологические позиции.
К Т. г. I
В комнату сто один... — О предельной обобщенности оруэлловских символов
говорит совпадение номера застенка с номером кабинета Оруэлла в индийской редакции
антифашистского вещания на Би-би-си. В гиперболе этого парадоксального сопоставления
отразилась обостренная реакция на конъюнктурные особенности журналистской работы.
Люди, работавшие с Оруэллом на радио, вспоминают, как он с горечью говорил, что
пропаганда даже в лучших целях «имеет дурно пахнущую сторону». Он писал: «Ныне
все пишущие и говорящие барахтаются в грязи, а такие вещи, как интеллектуальная
честность и уважение к оппоненту, больше не существуют» [цит. по: Williams
R. Orwell. Fontana, 1971, p. 66]. Работа на Би-би-си показала Оруэллу,
что его идея «соединить антифашистскую пропаганду с антиимпериалистической» неосуществима
[там же].
К Т. г. II
Пять! Пять! Пять! — Тема «здравого арифметического смысла» звучит у
Оруэлла со времен гражданской войны в Испании, когда перед ним впервые встает
видение «кошмарного мира, где дважды два будет столько, сколько скажет вождь.
Если он скажет «пять», значит, так и есть, пять». Формула 2 x 2 = 4
давно стала литературной метафорой: у Достоевского, Пруста, Честертона, Андре
Бретона, Замятина. Но предшественники Оруэлла использовали ее как демонстрацию
«тирании рассудка». «Подпольный человек» Достоевского, отвергая во имя свободы
мир, где дважды два четыре, заявляет, что и «дважды два пять — премилая иногда
вещичка» [Достоевский Ф. Полн. собр. соч., т. 5. М., 1976. с. 119];
в антиутопии Замятина «Мы» обезличенные нумера — рабы тоталитарного государства
— скандируют оду формуле 2 x 2 [Замятин Е. Мы. — «Знамя», 1988, № 4, 5]. Оруэлл не принимал
этого позыва к бессмысленному мятежу, видя в нем агрессию человека, «который не
может жить в согласии с обычной порядочностью», как он писал в статье о Печорине
и Бодлере [The Male Byronic. «Tribune» (L), 21 June 1940]. Таким
образом — вопреки предшествующей традиции, — формулой свободы личности в «1984»
становится 2 x 2 = 4. Непосредственный импульс к такому решению
Оруэлл, по предположению У. Стейнхофа, получил из книги Е. Лайонса «Assingment
in Utopia», в рецензии на которую он цитирует следующие строки: «Формулы «Пятилетка
в четыре года» и «2 x 2 = 5» постоянно привлекали мое внимание...
вызов, и парадокс, и трагический абсурд советской драмы, ее мистическая простота,
ее алогичность, редуцированная к шапкозакидательской арифметике» [СЕ, I.,
р. 333-334].
Никогда еще он не любил его так сильно... — Некоторым ключом
к психологической тайне этой сцены может служить книга Джулии де Бособр «Женщина,
которая не смогла умереть» [Веausоbre J. de The
Woman Who Could not Die. L., 1938], прочитанная Оруэллом. Арестованная
в 1932 г. в Самарканде вместе с мужем (расстрелянным в 1933 г.) и прошедшая через
тюрьмы и лагеря, мемуаристка пишет о «страшной близости», которая устанавливается
«между тем, кого мучают изо дня в день, и тем, кто мучает изо дня в день» [op.
cit., p. 85]. О парадоксальной близости насильника и жертвы, отъединенных
от всего мира, пишут и некоторые заложники современных террористов. Сходный феномен
описан в романе А. Битова «Пушкинский дом»: вернувшийся из лагеря дед героя предпочитает
восторженному преклонению внука и других благородных интеллигентов общество бывшего
лагерного начальника.
Тоталитарный
— Определение профессором Б. Криком «1984» как «развивающейся модели», сопоставимой
по своей интерпретационной силе с «Левиафаном» Т. Гоббса [ор. cit., р.
27], оправдано высоким обобщающим уровнем центральной идеологемы романа.
Концепцию тоталитаризма Оруэлл сформулировал после гражданской войны в Испании.
Одновременно и независимо от него ее развивали в том же плане А. Кёстлер, Ф. Боркенау,
И. Силоне, А. Мальро. В рецензии на книгу Ф. Боркенау «Тоталитарный враг» Оруэлл
впервые использовал заимствованное у Бернхэма понятие «олигархический коллективизм»
для обозначения формы управления тоталитарным обществом [СЕ, II, р. 25].
Статус научной концепции за термином утвердил собравшийся в 1952 г. в США политологический
симпозиум, где «тоталитаризм» был определен как «закрытая и неподвижная социокультурная
и политическая структура, в которой всякое действие — от воспитания детей до производства
и распределения товаров — направляется и контролируется из единого центра» [Цит.
по: Arblaster A. The Rise and the Decline of Western Liberalism.
Oxford, 1984, p. 319]. Однако часть политологов считает, что тоталитаризм
— политическая метафора; в американской «Энциклопедии социальных наук» 1968 г.
он назван «ненаучной концепцией».
К Т. г. VI
Ты хочешь, чтобы это сделали с другим человеком... — В ожесточенном
признании Джулии — это, может быть, главное откровение романа — беспощадный расчет
с иллюзиями индивидуалистического гуманизма. Уже в 1943 г. Оруэлл пришел к выводу,
что идея «внутренней свободы» не только утопична, но в ней есть потенциальное
оправдание тоталитаризма. «Самая большая ошибка — воображать, что человеческое
существо — это автономная индивидуальность. Тайная свобода, которой вы надеетесь
наслаждаться при деспотическом правлении,— это нонсенс, потому что ваши мысли
никогда полностью вам не принадлежат. Философам, писателям, художникам, ученым
не просто нужны поощрение и аудитория, им нужно постоянное воздействие других
людей. Невозможно думать без речи. Если бы Дефо действительно жил на необитаемом
острове, он не мог бы написать «Робинзона Крузо» и не захотел бы это сделать»
[СЕ, 111, p. 160]. «Садистский» финал романа, в котором упрекали
Оруэлла некоторые критики,— единственное, что могло убедить читателя: именно потому,
что — вопреки демагогии О'Брайена — объективная реальность существует, нельзя
«в душе» остаться человеком.
Приложение
Новояз — Химерой Новояза завершается многолетняя борьба Оруэлла с идеологизацией
и вырождением языка, которую более всего стимулировали: наблюдения за деградацией
речи в английских газетах; анализ языка геббельсовской пропаганды; размышления
над механизмами укрепления сталинской диктатуры. У. Стейнхофф в качестве «прототипов
Новояза» указывает также на изданный Ортологическим институтом курс сокращенного
английского языка из 850 слов [System of Basic English. L., 1934]
и на «язык телетайпа». В публицистике Оруэлла и его романах обличается и пародируется
весь комплекс будущего Новояза: употребление «скользких эвфемизмов» и «затасканных
идиом» с целью скрыть истинное положение дел; эксплуатация понятий, не имеющих
предметного значения («измов»); обилие аббревиатур.
Идея спасения языка и через язык связана у Оруэлла с его сокровенной темой
«интеллигентной народности»: «Язык должен быть совместным творением поэтов и людей
физического труда». Оруэлловский Новояз стал одной из ведущих социокультурных
парадигм второй половины XX в. Широко известен термин «оруэллизация языка», составляются
«журналы» и «словари» Новояза. В специальных работах указывается, что лингвистический
анализ Оруэлла предвосхитил некоторые идеи Оксфордской школы социальной лингвистики
и Венского социолингвистического кружка [см., напр.: Harris
К. Misunderstanding of Newspeak. — «'The Times' Lit. Supplement», 1984,
№ 4, p. 17].
