Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.
К оглавлению
ГЛАВА 1
ЛЕНИН И ИСТОКИ БОЛЬШЕВИЗМА
Он далеко пойдет, поскольку верит в то, что говорит.
Мирабо о Робеспьере
Нет нужды верить, что историю делают «великие люди», чтобы признать огромное значение личности Ленина и его влияние на ход русской революции и на создание особого политического строя. Дело не только в том, что сосредоточенная в его руках власть позволяла ему решительно воздействовать на течение событий, но и в том, что политическая система, родившаяся в октябре 1917 года, стала как бы воплощением его личности. Партия большевиков была ленинским детищем; как ее творец, он создавал ее по своему образу и подобию и, подавляя всякое сопротивление извне и изнутри, вел по пути, который определил сам. Партия, в свою очередь, захватив власть в октябре 1917 года, немедленно упразднила все соперничающие партии и группировки и стала, таким образом, единственной политической силой в России. Коммунистическая Россия с момента своего появления была диковинным отображением сознания и воли одного человека: его биография и история слились и растворились друг в друге.
Несмотря на то, что редко о ком из исторических деятелей писали так много, как о Ленине, достоверные сведения о нем крайне скудны. Ленин был настолько не склонен отделять себя от своего дела, настолько не мыслил себя вне его, что почти не оставил автобиографических свидетельств: он жил жизнью партии. В глазах последователей он был личностью исключительно общественной. Индивидуальные черты, которые традиционно приписываются ему в коммунистической литературе, образуют стандартный ряд добродетелей, свойственный агиографическому жанру: самозабвенная преданность делу, скромность, самодисциплина, великодушие.
Хуже всего представлен период формирования Ленина как политического деятеля. Архив, относящийся к первым двадцати трем годам его жизни, состоит в основном из прошений, удостоверений и других официальных документов1. Нет ни писем, ни дневников, ни статей, — словом, ничего, что обычно свидетельствует о росте и развитии молодого интеллектуала. Либо таких материалов вовсе не существует, либо, что более вероятно, они не выпускаются наружу из советских архивов, поскольку представили бы молодого Ленина совсем не таким, каким его обычно рисуют в официозной литературе. [О первичных и вторичных источниках о молодости Ленина, содержащихся в закрытых советских архивах, см.: Revolutionary Russia/Ed, by R.Pipes. Cambridge, Mass., 1968. P.27, note 2]. Биографу Ленина не на что опереться, если он хочет представить интеллектуальное и духовное развитие его в период примерно с 1887-го по 1893 год, когда из молодого человека без политических убеждений и даже интересов он вырос в революционера-фанатика. Факты, которыми мы располагаем, дают в основном косвенные сведения и знание от противного: чего Ленин не сделал, хотя сделать мог. Реконструируя образ молодого Ленина, приходится аккуратно и последовательно устранять слои лакировки, год за годом наносившиеся официозным культом. [Попытка нарисовать картину ранней интеллектуальной и духовной эволюции Ленина на основании доступных нам документов сделана в нашей книге «Revolutionary Russia». Большинство сведений, приведенных ниже, взяты из этой работы и из двух других: Струве: левый либерал. М, 2001; Social Democracy and the St. Petersburg Labor Movement. Cambridge, Mass., 1963. Из вторичных источников самым ценным представляется книга Н.Валентинова: The Early Years of Lenin. Ann Arbor, Mich., 1969].
Ленин, Владимир Ильич Ульянов, родился в апреле 1870 года в городе Симбирске, в обыкновенной, прилично обеспеченной семье служащего. Отец его, школьный инспектор, достиг к концу жизни в 1886 году чина действительного статского советника, что в табели о рангах соответствовало генеральскому званию и давало право на наследственное дворянство. Он был человеком консервативно-либеральных взглядов, симпатизировал реформам Александра II и верил, что в просвещении — залог прогресса России. Трудился он не покладая рук и, говорят, за шестнадцать лет своей деятельности в качестве инспектора учредил несколько сот школ. Мать Ленина, урожденная Бланк, была дочерью врача еврейского происхождения, ее фотографии напоминают портреты кисти Уистлера. Это была счастливая, дружная семья, добродетельно соблюдавшая обряды и праздники православной церкви.
Семья Ульяновых в 1887 году пережила трагедию: в Санкт-Петербурге был арестован старший брат Ленина, Александр. При нем была найдена бомба, предназначавшаяся для убийства царя. Страстный ученый, Александр не выказывал интереса к политике до конца третьего года обучения в Санкт-Петербургском университете. Начитавшись трудов Плеханова и Маркса, он выработал эклектическую политическую идеологию, в которой программа «Народной воли» обретала некоторые черты социал-демократии. Признавая за промышленным рабочим классом ведущую роль в революции, он рассматривал политический террор как средство, а немедленный переход к социализму — как цель революции. Эта своеобразная смесь марксизма и народовольчества предвосхитила программу, которую Ленин выработал независимо несколькими годами позже. Арестованный 1 марта 1887 года, в шестую годовщину убийства Александра II, Александр Ульянов предстал перед судом и был казнен вместе с другими заговорщиками. На суде и во время казни он вел себя с исключительным достоинством.
Казнь Александра, состоявшаяся вскоре после смерти Ульянова-старшего, глубоко потрясла семью, в которой и не подозревали о его революционной деятельности. Но нет никаких свидетельств, что это повлияло на образ жизни Владимира. Спустя много лет младшая сестра Ленина Мария будет рассказывать, что, узнав о смерти брата, Ленин будто бы воскликнул: «Нет, мы пойдем не таким путем. Не таким путем надо идти»2. Не говоря о том, что Марии Ульяновой было в год трагедии всего девять лет, факт этот представляется сомнительным, поскольку к моменту казни брата Ленин не имел еще абсолютно никакого представления о политике. Цель этой очевидной выдумки — показать, что еще в семнадцатилетнем возрасте гимназист Ленин был склонен к марксизму, а это противоречит всем имеющимся данным. Более того, по воспоминаниям членов семьи, братья не были близки и Александр терпеть не мог постоянной грубости и заносчивости Владимира.
В Ленине-юноше удивляет как раз то, что, в отличие от большинства своих современников, он не выказывал никакого интереса к общественной жизни3. В воспоминаниях, вышедших из-под пера одной из его сестер до того, как железная лапа цензуры легла на все, что писалось о Ленине, он предстает мальчиком чрезвычайно старательным, аккуратным и педантичным, — в современной психологии это называется компульсивным типом4. Он был идеальным гимназистом, получал отличные оценки практически по всем предметам, включая поведение, и это год за годом приносило ему золотые медали. Его имя было в начале списка окончивших курс гимназии. Ничто в скудных сведениях, которыми мы располагаем, не говорит о бунте — ни против семьи, ни против режима. Федор Керенский, отец будущего политического соперника Ленина, бывший директором гимназии в Симбирске, которую посещал Ленин, рекомендовал его для поступления в Казанский университет как «замкнутого» и «необщительного» молодого человека. «Ни в гимназии, ни вне ее, — писал Керенский, — не было замечено за Ульяновым ни одного случая, когда бы он словом или делом вызвал в начальствующих и преподавателях гимназии непохвальное о себе мнение»5. Ко времени окончания гимназии в 1887 году у Ленина не было «определенных» политических убеждений6. Ничто в начале его биографии не изобличало в нем будущего революционера; напротив — многое свидетельствовало о том, что Ленин пойдет по стопам отца и сделает заметную служебную карьеру. Именно благодаря этим чертам он сумел поступить в Казанский университет, что было бы в ином случае затруднительно из-за дурной политической репутации его семьи.
В университете товарищи-студенты привлекли его, как брата известного террориста, к участию в нелегальной группе «Народная воля». Организация эта, возглавляемая Лазарем Богоразом, устанавливала контакты с единомышленниками в других городах, включая Санкт-Петербург, очевидно с намерением довести до конца дело, за которое были казнены Александр Ульянов и его сподвижники. Нет определенных сведений о том, насколько группа продвинулась в осуществлении своих планов и какова была роль Ленина в ней. Вся группа была арестована в декабре 1887 года, после университетских беспорядков. Ленин, которого видели бегущим, кричащим и машущим руками, был подвергнут кратковременному аресту. По возвращении домой он написал прошение об отчислении из университета, но попытка предотвратить таким образом исключение не удалась. Он был исключен в числе тридцати девяти других студентов. Подобные суровые наказания, обычно применяемые правительством Александра III в борьбе с независимостью и «непокорством», периодически снабжали революционное движение новыми добровольцами.
Возможно, Ленину и позволили бы через определенное время восстановиться в университете, но в процессе полицейского следствия были выявлены его связи с кружком Богораза и то, что брат его был террористом. Он был внесен в список «неблагонадежных» и отдач под полицейский надзор. Прошения о восстановлении в университете, подаваемые им и его матерью, раз за разом встречали отказ. Ленин не видел для себя будущего. Четыре года после исключения он провел в вынужденном безделье, проживая пенсию матери. Он впадал в отчаяние и, судя по одному из прошений его матери, склонялся к самоубийству. Воспоминания современников рисуют Ленина этого периода как человека высокомерного, саркастичного и недружелюбного. Несмотря на это семья Ульяновых молилась на него как на растущего гения и воспринимала его суждения без критики7.
В течение описываемого периода Ленин много читал. Он штудировал «прогрессивные» журналы и книги 1860-1870-х годов, особенно труды Н.Г.Чернышевского, которые, по его собственным словам, отказали на него решающее влияние8. Это было трудное время для всех Ульяновых: симбирское общество бойкотировало их, поскольку связи с семьей казненного террориста могли привлечь нежелательное внимание полиции. Видимо, этот горький опыт сыграл немалую роль в формировании ленинских взглядов. К осени 1888 года, когда они с материю переехали в Казань, Ленин был уже законченным радикалом, исполненным бесконечной ненависти к тем, кто порушил его многообещающую карьеру и отвернулся от его семьи, — к царскому режиму и «буржуазии». Отличительной чертой типичных русских революционеров — в том числе и Александра Ульянова — был идеализм; основным политическим мотивом Ленина стала ненависть. Взращенный на этом чувстве, социализм Ленина являлся изначально и всегда оставался доктриной разрушения. Ленин мало задумывался о мире будущего, потому что был слишком поглощен — интеллектуально и эмоционально — разрушением мира настоящего. Именно эта навязчивая страсть к разрушительству завораживала и отталкивала, вдохновляла и ужасала русскую интеллигенцию, склонную колебаться между гамлетовской нерешительностью и донкихотовской одержимостью. Струве, часто общавшийся с Лениным в 1890-х годах, говорит, что «в соответствии с преобладающей чертой в характере Ленина… его главной установкой — употребляя популярный ныне немецкий психологический термин Einstellung — была ненависть.
Ленин увлекся чтением Маркса прежде всего потому, что нашел в нем отклик на эту основную установку своего ума. Учение о классовой борьбе, беспощадной и радикальной, стремящейся к конечному уничтожению и истреблению врага, оказалось конгениально его эмоциональному отношению к окружающей действительности. Он ненавидел не только существующее самодержавие (царя) и бюрократию, не только беззаконие и произвол полиции, но и их антиподов — «либералов» и «буржуазию». В этой ненависти было что-то отталкивающее и страшное; ибо, коренясь в конкретных, я бы сказал даже, животных, эмоциях и отталкиваниях, она была в то же время отвлеченной и холодной, как самое существо Ленина»9.
* * *
Официальная версия жития Ленина в том виде, как она сложилась к 1920-м годам, списана в ее основных чертах с жизни Христа. Главный герой изображается неизменным и неизменяемым, живущим во исполнение судьбы, предопределенной к моменту его рождения. Официальные биографы Ленина не допускали, что он мог когда-либо менять свои взгляды. По их словам, Ленин был убежденным ортодоксальным марксистом с того самого момента, как впервые заинтересовался политикой. Легко показать, насколько это неверно.
Для начала следует заметить, что термин «марксизм» обозначал во времена юности Ленина по крайней мере две вещи. Классическая марксистская доктрина относилась к странам с развитой капиталистической экономикой. Это для них Маркс писал научную теорию развития, предсказывая как неизбежный исход крах и революцию. Учение это чрезвычайно импонировало русским интеллигентам-радикалам, поскольку претендовало на научную объективность и обещало безусловное осуществление прогноза. Маркс стал популярен в России еще до того, как там появилось русское социал-демократическое движение: в 1880 году он хвалился, что у «Капитала» больше читателей и поклонников в России, нежели в любой другой стране10. Но, поскольку капитализм (как бы расширительно мы ни употребляли этот термин) в России к тому времени еще не сложился, русские последователи Маркса приспосабливали его теории к местным условиям. В 1870-х годах была создана теория «особого пути», согласно которой Россия должна была развить свои собственные формы социализма, опираясь на сельскохозяйственную общину, и перейти к социализму, минуя капитализм11. Подобная идеология была характерна для русских радикальных кругов 1880-х годов, в частности ее положила в основу своей программы группа «Народная воля», в которую входил брат Ленина.
Знания об интеллектуальном окружении, в котором рос Ленин, проливают свет на то, как происходила его эволюция и формировалась идеология. В 1887–1891 годы Ленин не был и не мог быть марксистом социал-демократического толка, так как эта версия марксизма не была еще известна в России. Все факты неопровержимо свидетельствуют, что в период с 1887-го по 1891 год Ленин — типичный последователь «Народной воли». Он устанавливал тесные связи с членами этой организации, сначала в Казани, затем в Самаре. Он прилежно отыскивал старейших членов этого движения (многие из них осели в волжских областях после освобождения из тюрьмы или ссылки) и получал от них сведения об истории движения и его практической организации. Полученные знания крепко в нем укоренились: уже став одним из лидеров русской социал-демократической партии, Ленин заметно отличался от своих соратников твердой верой в необходимость хорошо дисциплинированной, конспирированной профессиональной революционной партии и тем раздражением, которое вызывали в нем программы, учитывавшие прохождение капиталистической фазы развития. Как истый народоволец он презирал капитализм и «буржуазию», в которой видел не попутчика социализма, а его заклятого врага. Небезынтересно, что, когда в конце 1880-х годов в непосредственной близости от Ленина начал действовать кружок, в котором к Марксу и Энгельсу подходили в «немецком», то есть социал-демократическом духе, Ленин к нему не присоединился12.
В июне 1890 года власти смягчились, и Ленину позволили экстерном держать экзамены на адвоката. Он сдал их к ноябрю 1891 года, вслед за чем посвятил себя не адвокатуре, а чтению экономической литературы, особенно статистических отчетов по сельскому хозяйству, издававшихся земствами. Целью этого занятия, по словам его сестры Анны, было выяснение «возможности социал-демократии в России»13.
Время было самое благоприятное. В Германии легализованная в 1890 году социал-демократическая партия пользовалась поразительным успехом на выборах. Превосходная организованность и способность сочетать работу среди рабочих с широкой либеральной программой приносили ей раз от разу все больше мест в парламенте. Неожиданно появилась вероятность, что в самой индустриально развитой стране Европы социализм может победить без опоры на насилие, демократическим путем. Этот успех так вдохновил Энгельса, что незадолго до своей смерти, в 1895 году, он признал: революционных восстаний, предсказанных им и Марксом в 1848 году, может и не быть, а за социализм можно бороться у избирательной урны, а не на баррикадах14. Пример социал-демократической партии Германии оказал сильное воздействие на русских социалистов и дискредитировал отчасти теории «особого пути» и революционного государственного переворота.
Одновременно с распространением этих идей Россия переживала период бурного промышленного развития, в результате которого число промышленных рабочих за десятилетие, 1890–1900 годы, удвоилось. Ни одна страна в тот период не имела такого высокого показателя экономического роста. Налицо были все признаки, что России не удастся миновать капитализма (даже Маркс считал это вероятным) и придется повторить путь Запада.
Обстановка менялась, и социал-демократическая теория приобретала все больше последователей в России. Г.В.Плеханов и П.Б.Аксельрод в Женеве, П.Б.Струве в Санкт-Петербурге считали, что Россия придет к социализму в два этапа. На первом этапе в ней возникнет развитой капитализм, что значительно увеличит численность рабочих и одновременно даст ей «буржуазные» свободы, в частности парламентскую систему, пользуясь которой русские социалисты, подобно немецким, смогут получить политическое влияние. Как только «буржуазия» разделается с самодержавием и с «феодальным» экономическим устройством, очистится путь для следующей фазы исторического развития, перехода к социализму. К середине 1890-х годов эта теория завладела воображением интеллигенции и практически вытеснила идею «особого пути», которую Струве презрительно окрестил «народничеством»15.
Ленин менял свои взгляды медленно — отчасти потому, что, живя в провинции, почти не имел доступа к социал-демократической литературе, отчасти потому, что прокапиталистическая, пробуржуазная философия, в ней содержавшаяся, плохо уживалась с тем, что Струве называл его «основным Einstellung», или установкой сознания. В 1892–1893 годах, прочтя Плеханова, он занял позицию на полпути от народовольческой идеологии к социал-демократической теории, исповедуя взгляды, подобные тем, которых придерживался его брат пятью годами раньше. Он оставил идею «особого пути» и признал то, что уже невозможно было игнорировать: Россия шла именно тем путем, о котором он читал в «Капитале» еще в 1889 году. Одной вещи он, однако, признать не хотел: а именно, что России, прежде чем созреть для революции, следует пройти фазу капиталистического развития, при которой, в течение неопределенного времени, у власти будет стоять «буржуазия».
Вышел он из положения, объявив Россию уже капиталистической. Эта своеобразная точка зрения, которую не разделял ни один из известных нам исследователей русской экономики, опиралась на весьма вольную интерпретацию статистических данных по сельскому хозяйству. Ленин убедил самого себя, что русская деревня переживает процесс «классового расслоения», в результате которого меньшая часть крестьянства превращается в «мелкую буржуазию», а большинство — в безземельный сельский пролетариат. Выкладки эти, позаимствованные у Энгельса, занимавшегося изучением немецкого крестьянства, имели мало общего с русской реальностью, но для Ленина они служили обоснованием того, что Россия не должна была откладывать революцию на неопределенное время, ожидая, покуда созреет в ней капитализм. Сообщая, что индустриализация России уже состоялась, поскольку 20 % сельского населения в некоторых губерниях превратилось в «буржуазию», Ленин взял на себя смелость заявить в 1893–1894 годах, что «капитализм уже в настоящее время является основным фоном хозяйственной жизни России» и что «по сущности, порядки наши не отличаются от западноевропейских»16.
Объявив «капиталистической» страну, четыре пятых населения которой составляло крестьянство, причем в большинстве своем общинное и малоземельное, Ленин получил возможность утверждать, что она созрела для революции. Более того, поскольку «буржуазия» уже «захватила власть», она превращалась из союзника в классового врага. Летом 1894 года Ленин в одном предложении сформулировал политическую философию, которой он, за исключением кратковременного отступления (в 1895–1900 гг.), оставался верен всю жизнь: «русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ»17.
Несмотря на то, что фразеология употреблялась марксистская, здесь устами Ленина говорила «Народная воля», — и действительно, впоследствии он признавался Карлу Радеку, что хотел соединить народовольчество с марксизмом18. Русский рабочий, которому «Народная воля» также приписывала роль революционного авангарда, должен был совершить «прямое» нападение на самодержавие, свергнуть его и на его обломках воздвигнуть коммунистическое общество. Ни одного слова о роли капитализма и буржуазии в разрушении политических и экономических основ старого строя. Подобная концепция была, по сути, политическим анахронизмом, поскольку в то время, когда писались эти слова, в России нарастало социал-демократическое движение, отвергавшее устаревшую интерпретацию теории Маркса.
* * *
К моменту приезда в Санкт-Петербург — город, который со временем станет носить его имя, — двадцатитрехлетний Ленин был уже сложившейся личностью. Впечатление, которое он производил на людей при первом знакомстве, тогда и впоследствии было скорее неблагоприятным. Приземистая плотная фигура, преждевременная плешивость (он практически полностью облысел еще до тридцати лет), раскосые глаза и широкие скулы, бесцеремонная манера вести разговор и частые вспышки саркастического смеха отвращали от него многих. Современники практически в один голос свидетельствуют о его нерасполагающей, «провинциальной» внешности. А.Н.Потресов говорил, что он «настоящий типичный торговец средних лет из какой-нибудь северной, Ярославской губернии»19. Брюс Локкарт, английский дипломат, сравнил его с «провинциальным бакалейщиком». Анжелика Балабанова, поклонница Ленина, считала, что он походит на «провинциального учителя».
Но этот непривлекательный человек излучал такую внутреннюю силу, что люди быстро забывали о первом впечатлении. Поразительный эффект, который производило соединение в нем силы воли, неумолимой дисциплины, энергии, аскетизма и непоколебимой веры в дело, можно описать только затасканным словом «харизма». По словам Потресова, этот «невзрачный и грубоватый» человек, лишенный обаяния, оказывал «гипнотическое воздействие»: «Плеханова — почитали, Мартова — любили, но только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собою, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающего фанатическую веру в движение, в дело, с неменьшей верой в себя»20.
Основным источником силы Ленина и его личного магнетизма было именно то свойство, о котором вскользь сказал Потресов, — идентификация себя с делом, неразрывное их слияние в одном человеке. Явление это не было совершенно новым в социалистических кругах. Робер Михельс в исследовании политических партий специально выделяет главу, которая называется «Партия — это я». В ней он анализирует сходные установки немецких социал-демократов и профсоюзных деятелей, среди них — Бебеля, Маркса и Лассаля, «Бебель всегда стоит на страже интересов партии и считает своих личных противников врагами партии», — цитирует Михельс одного из поклонников Бебеля21. Сходное наблюдение делает Потресов, говоря о будущем лидере большевизма: «В пределах социал-демократии, или за ее пределами, в рядах всего общественного движения, направленного против режима самодержавия, Ленин знал лишь две категории людей: свои и чужие. Свои, так или иначе входящие в сферу влияния его организации, и чужие, в эту сферу не входящие и, стало быть, уже в силу этого одного трактуемые им как враги. Между этими полярными противоположностями, между товарищем-другом и инакомыслящим-врагом, для Ленина не существовало всей промежуточной гаммы общественных и индивидуально-человеческих взаимоотношений»22.
Троцкий оставил нам интересные воспоминания о проявлении ленинского склада ума. Рассказывая, как навещал Ленина в Лондоне, он пишет, что когда Ленин показывал ему окрестности, то постоянно адресовался к ним как к «ихним», имея в виду «не английские», но — «вражеские»: «Этот оттенок, выражающийся больше в тембре голоса, был у Ленина всегда, когда он говорил о каких-либо либо ценностях культуры или новых достижениях… умеют или имеют, сделали или достигли — но какие враги!»23.
Обыкновенная дихотомия «я/мы — ты/они», переведенная в застывший дуализм «друг—враг», что в ленинском случае принимало экстремальный характер, повлекла за собой два важных исторических последствия.
Думая таким образом, Ленин с неизбежностью пришел к восприятию политики как войны. Ему не нужна была социология Маркса, чтобы военизировать политику и относиться к разрешению любого несогласия одним-единственным образом: несогласный подлежал физическому уничтожению. К концу жизни Ленин прочел Клаузевица, но еще задолго до этого являлся клаузевицианцем интуитивно, в силу всей своей психофизической организации. Подобно немецкому стратегу, он видел в войне не антитезис мира, но его диалектическое продолжение; подобно ему же, он был заинтересован исключительно в победе, а не в том, что из нее можно извлечь. Взгляд Ленина на жизнь был смесью идеологии Клаузевица и социального дарвинизма: когда однажды, в редкий момент откровенности, Ленин сообщил: «история показывает, что мир есть передышка для войны», — он непредумышленно приоткрыл перед нами самые глубокие тайники своего сознания24. Такой склад ума делал Ленина абсолютно неспособным ни к какому компромиссу, за исключением тактического. Как только Ленин и его соратники захватили власть в России, подобная установка не замедлила автоматически сказаться на новом режиме.
Другим следствием ленинского психологического склада была нетерпимость к любому несогласию, будь то организованная оппозиция или частная критика. Поскольку любой индивид или группа, находившиеся вне его партии или не под его личным влиянием, воспринимались им ipso facto как враги, из этого делался вывод, что их следует подавить и заставить замолчать. Эту черту его мышления Троцкий отмечал еще в 1904 году. Сравнивая Ленина с Робеспьером, он к нему относил слова якобинца: «Я знаю только две партии — плохих граждан и хороших граждан». «Этот политический афоризм, — заключал Троцкий, — начертан в сердце Максимильена Ленина»25. Здесь коренятся первые ростки террора как метода управления, тоталитарного стремления установить полный контроль над общественной жизнью и общественным сознанием.
Это ленинское свойство имело и положительную сторону, а именно лояльность и щедрость по отношению к «хорошим гражданам», распространявшиеся на его приверженцев и служившие изнанкой его враждебности к чужим. Отождествляя оппозицию с аутсайдерами, «чужими», он проявлял поразительную терпимость к несогласию внутри партии. Ленин не преследовал несогласных, но пытался их переубеждать; как к крайнему средству он прибегал к угрозам отойти от руководства партией.
Другим привлекательным свойством полной идентификации Ленина с делом революции была специфическая форма личной скромности. Несмотря на то что последователями был создан практически религиозный культ его личности, они здесь во многом исходили из собственной заинтересованности: не будь Ленина, движение утратило бы сплоченность. Ленин сам не поощрял создания культа, поскольку не мыслил своего существования вне «пролетариата»: подобно Робеспьеру, он считал в буквальном смысле, что «он — это народ». [В 1792 г. Робеспьер воскликнул в избытке чувств: «Я не слуга народа, не его судья, не его трибун, не его защитник — я сам народ!» (Cobban A. Aspects of the French Revolution. Lnd., 1968. P. 188)]. Его «неприятие выделения себя как личности вне общего движения» было скромностью, но скромностью, коренящейся в таком самовозвеличении, которое превосходило многократно обыкновенное тщеславие. Отсюда и его нелюбовь к мемуаристике: никто из вождей русской революции не оставил меньше автобиографического материала26. [Постепенно Ленин смирился с культом собственной личности, поскольку, как он объяснил Анжелике Балабановой, это было «полезно и Даже необходимо». «Наш крестьянин подозрителен; он не умеет читать, ему, чтобы поверить, нужно увидеть. Когда он увидит мой портрет, он поверит, что Ленин существует» (Impressions of Lenin. Ann Arbor, Mich., 1964. P. 5–6)].
Ленин был абсолютно чужд нравственных колебаний и напоминал римского папу, который, по словам немецкого историка Л.Ранке, был «наделен такой совершенной уверенностью в себе, что муки сомнения или страх перед возможными последствиями его собственных действий были ему абсолютно неизвестны». Это качество Ленина делало его крайне привлекательным для определенного типа русских псевдоинтеллигентов, многие из которых впоследствии вошли в партию большевиков, поскольку она давала им опору и определенность в эпоху социальных сдвигов и политических катаклизмов. Особенно же оно импонировало молодым полуграмотным крестьянам, покидавшим деревню в поисках работы и попадавшим в чужой, холодный мир промышленного города, где привычные им межличностные взаимоотношения вытеснялись деперсонализированными экономическими и социальными связями. Ленинская партия давала им чувство принадлежности: привлекали ее сплоченность и простота лозунгов. Ленин проявлял ярко выраженную склонность к жестокости. Легко показать, что он был принципиальным сторонником террора: издаваемые им декреты обрекали на смерть огромную массу ни в чем не повинных людей, и при этом он не чувствовал ни малейшего раскаяния по поводу смертей, которые были целиком на его совести. В то же время необходимо подчеркнуть, что он не извлекал удовольствия из страданий других и что его жестокость не была садизмом. Скорее, она происходила из полного безразличия к этим страданиям. Максим Горький составил из разговоров с Лениным впечатление, что «ему почти неинтересно индивидуально-человеческое, он думает только о партиях, массах, государствах». В другом месте Горький замечает, что «рабочий класс для Ленина это то, что для кузнеца руда»27 — иными словами, сырой материал для социального эксперимента. Это свойство Ленина проявилось уже в 1891–1892 годы, когда Поволжье, где он жил, поразил голод. Создавались комитеты помощи голодающему крестьянству. По сведениям, полученным от друга семьи Ульяновых, один Ленин (естественно, при поддержке всей семьи) выступил против такой помощи на том основании, что голод, который снимал крестьян с земли и гнал в город, где они формировали резерв «пролетариата», был явлением «прогрессивным»28. Относясь к «человеческому материалу» как к «руде», из которой ковалось новое общество, он посылал людей на смерть перед расстрельным взводом так же бестрепетно, как генерал шлет войска под вражеский огонь. Горький приводит слова одного француза: Ленин — это «мыслящая гильотина». Не отводя этого обвинения, он пишет дальше о ленинской мизантропии: «Он, в общем, любил людей, он их любил самозабвенно. Его любовь смотрела далеко вперед, сквозь пелену ненависти»29. Когда после 1917 года Горький просил сохранить жизнь тому или иному из приговоренных к смертной казни, Ленин каждый раз бывал неподдельно удивлен, почему его беспокоят по таким пустякам.
Как это часто бывает (это может быть отнесено и к Робеспьеру), оборотной стороной жестокости Ленина была трусость. Несмотря на то что, существует множество свидетельств об этом качестве ленинской личности, в литературе оно затрагивается редко. Ленин проявил недостаток мужества, еще будучи студентом, когда пытался избежать наказания за участие в студенческих волнениях, подав прошение об отчислении из университета. Как мы покажем позже, он не признался, что являлся автором текста, за который его товарищ получил два дополнительных года ссылки. Его неизменной реакцией на ситуацию физической опасности было бегство: он обладал непревзойденной способностью исчезать при угрозе ареста или перестрелки, даже если для этого требовалось бросить своих. Татьяна Алексинская, жена предводителя большевистской фракции во Второй государственной думе, наблюдала бегство Ленина от опасности: «Впервые я встретила Ленина летом 1906 г. Мне не хочется вспоминать об этой встрече. Ленин, которым восхищались все левые социал-демократы, казался мне до этого легендарным героем… Никогда его не видев, поскольку он до революции 1905 г. жил за границей, мы представляли его себе революционером без страха и упрека… Какое же острое разочарование постигло меня, когда я увидела его на митинге на петербургской окраине (в 1906 г.). Не одна только его внешность производила неблагоприятное впечатление: он был лыс, с рыжеватой бородой, монгольскими скулами и неприятным выражением лица. В основном это было его поведение во время последовавшей демонстрации. Когда кто-то, увидев, как кавалерия наехала на толпу, закричал: «Казаки!», Ленин первым бросился бежать. Он перескочил через забор. Его котелок упал, открыв лысый череп, потный и блестевший на солнце. Он упал, поднялся и снова побежал… У меня было странное чувство… Я понимала, что нечего было делать, надо было спасаться. И все-таки…30.
Эти неприятные личные качества были хорошо известны товарищам по партии, которые сознательно их игнорировали ради уникальных ленинских достоинств: поразительной способности к дисциплинированному труду и полной преданности делу революции. По словам Бертрама Вольфа, Ленин был «единственным порожденным русским марксистским движением, человеком с талантом теоретика, который одновременно с этим обладал способностью и желанием заниматься детальной организационной работой»31. Плеханов, который при первом знакомстве в 1895 году отнесся к Ленину как к человеку небольшого ума, оценил его впоследствии и стал более снисходительным к его недостаткам, поскольку, как пишет Потресов, «видел значение нового для него человека совсем не в идеях, а в инициативности и талантах партийного организатора»32. Струве, которого отталкивали ленинские «холодность, презрительность и жестокость», признает, что «боролся» с этими неприятными чувствами ради сохранения отношений, ибо считал их «морально обязательными для себя и политически необходимыми для нашего дела»33.
Ленин прежде и более всего был интернационалистом, считавшим государственные границы реликтовыми остатками другой эпохи, а национализм — отвлечением от классовой борьбы. Он в принципе был готов вести революцию в той стране, где представится возможность, и даже скорее в Германии, нежели в своей родной России. Более половины своей взрослой жизни он провел за рубежом (с 1900-го по 1917 год, за исключением двух лет — с 1905-го по 1907-й), и ему не довелось хорошо изучить свою отчизну: «Я плохо знаю Россию — Симбирск, Казань, Петербург, ссылка — вот и все»34. О русских он был невысокого мнения, считая их ленивыми, безвольными и не слишком умными. «Умный русский, — сказал он Горькому, — это почти всегда еврей или человек с еврейской кровью в жилах»35. Хотя Ленин не чужд был чувства тоски по родине, Россия стала для него случайным местом первого революционного восстания, трамплином для настоящей революции, эпицентром которой ему виделась Западная Европа. В мае 1918 года, объясняя территориальные уступки, сделанные немцам в Брест-Литовске, он писал: «Мы утверждаем, что интересы социализма, интересы мирового социализма выше интересов национальных, выше интересов государства»36.
Культурный багаж Ленина был чрезвычайно скромен для русского интеллигента его поколения. Его сочинения выдают очень поверхностное знакомство с русской классической литературой (не считая Тургенева), по большей части относящееся, вероятно, ко времени обучения в гимназии. Татьяна Алексинская, работавшая в тесном сотрудничестве с Лениным и его женой, отмечает, что они никогда не ходили на концерты и в театр37. Знание истории, помимо истории революций, также было у Ленина неглубоким. Он любил музыку, но предпочитал подавлять в себе это чувство, повинуясь аскетизму, который так впечатлял и одновременно настораживал его современников. Он говорил Горькому: «Я не могу слушать музыку, она возбуждает мои нервы. Мне хочется говорить глупости и ласкать людей, которые, живя в этом грязном аду, могут создавать такую красоту. Но в наше время нельзя никого ласкать: тебе откусят руку. Надо крушить головы, без всякой жалости крушить головы, даже если в идеале мы против любого насилия»38.
Потресов обнаружил, что с двадцатипятилетним Лениным можно было обсуждать только один предмет: «движение». Ничто другое его не интересовало, и ни о чем другом он не мог сказать ничего интересного. [Potresov A.N. Posmertnyi sbornik proizvedenii. Paris, 1937. P. 297. С ним согласна Татьяна Алексинская: «Для Ленина политика вытесняла всё и не оставляла места ни на что другое»]. В общем, он не был тем, что принято называть многосторонней личностью.
В этой ограниченности был еще один источник силы Ленина, преимущество его как лидера, поскольку, в отличие от интеллигентов, получивших лучшее образование, он не держал в голове лишних идей и фактов, которые могли в определенной ситуации сыграть роль тормоза и лишить его решимости действовать. Подобно своему наставнику Чернышевскому, он отметал противоречивые мнения как «чушь» и отказывался относиться к ним иначе, чем как к объекту насмешки. Труднообъяснимые факты он игнорировал или перетолковывал в соответствии со стоящей задачей. Если его противник был в чем-то неправ, он становился неправ во всем: Ленин никогда не признавал за противной стороной никаких достоинств. Его манера спорить была чрезвычайно воинственной: он буквально воспринял слова Маркса, что критика — «не скальпель, но оружие; объект критики — враг, которого желательно не опровергнуть, но уничтожить»39. Ленин использовал слова как оружие, чтобы уничтожать своих оппонентов, зачастую путем жесточайших выпадов относительно их личных свойств и мотивов. Он даже признался, что не видит ничего плохого в использовании клеветы и обмане рабочих, если это служит его политическим целям. Когда в 1907 году он объявил, что меньшевики предали рабочий класс, и должен был предстать перед социалистическим трибуналом по обвинению в клевете, он с бесстыдной наглостью заявил: «Именно эта формулировка как бы рассчитана на то, чтобы вызвать у читателя ненависть, отвращение, презрение к людям, совершающим такие поступки. Эта формулировка рассчитана не на то, чтобы убедить, а на то, чтобы разбить ряды, — не на то, чтобы поправить ошибку противника, а на то, чтобы уничтожить, стереть с лица земли его организацию. Эта формулировка действительно имеет такой характер, что вызывает самые худшие мысли, самые худшие подозрения о противнике, и действительно, в отличие от формулировки убеждающей и поправляющей, она «вносит смуту в ряды пролетариата»… То, что недопустимо между членами единой партии, то допустимо и обязательно между частями расколовшейся партии»40. Таким образом, он постоянно занимался тем, что Огюст Кошен, один из историков французской революции, называл «сухим террором»; а от террора «сухого» до «кровавого террора» был, разумеется, лишь короткий шаг. Когда один из товарищей-социалистов предостерег как-то Ленина, что его невоздержанные нападки на противника (Струве) могут надоумить какого-нибудь рабочего убить объект нападок, тот невозмутимо ответил: «Его и надо убить». В зрелые годы Ленин был личностью цельной и бескомпромиссной. С того момента, когда в тридцать с небольшим лет он сформулировал теоретически и практически доктрину большевизма, вокруг него как бы сомкнулась невидимая стена, за которую не могла проникнуть ни одна чуждая мысль. Вследствие этого ничто не могло изменить его мнения. Он относился к той категории людей, о которых маркиз де Кюстин сказал: они понимают все, кроме того, что им говоришь. С ним нужно было либо соглашаться, либо бороться; любое несогласие вызывало прилив разрушительной ненависти, стремление стереть противника с лица земли. В этом была его сила как революционера и слабость как государственного деятеля: неукротимый в бою, он не имел качеств, необходимых, чтобы понимать людей и руководить ими. В конце концов этот изъян подорвет его попытку построить новое общество, поскольку мысль о том, что люди могут жить в мире и согласии, была ему недоступна.
* * *
Осенью 1893 года Ленин переехал в Санкт-Петербург, якобы для того, чтобы приступить к адвокатской практике, на самом же деле, чтобы установить связи с радикальными кругами и начать революционную деятельность42. Социал-демократам, с которыми Ленин сошелся по приезде, он показался слишком «красным», то есть слишком горячим приверженцем «Народной воли». Вскоре Ленин обзавелся новыми знакомствами, войдя в кружок блестящих интеллектуалов и социал-демократов, душой которого был двадцатитрехлетний Петр Бернгардович Струве. Как и Ленин, он был сыном высокопоставленного чиновника, но, в отличие от Ленина, уже много путешествовал на Западе, был хорошо осведомлен во многих областях и являлся космополитом. Сверстники много спорили. Основные несогласия возникали вокруг отношения Ленина к «буржуазии» и его упрощенного представления о капитализме. Струве объяснял, что Россия не только не достигла уровня развития экономики по западному образцу, но еще едва сделала первый шаг на пути к такому развитию, что Ленин в этом убедится, если увидит Запад собственными глазами. Он пытался также убедить оппонента, что социал-демократия может пустить глубокие корни в России только при условии, если средний класс, побуждаемый трудящимися, даст стране свободу печати и свобод образования политических партий. Ленин с этим согласиться не мог.
Летом 1895 года он выехал за границу и встретился с Плехановым и другими китами социал-демократического движения. Ему объясняли, что отказываться от союза с «буржуазией» — глубочайшая ошибка. «Вы поворачиваетесь к либералам спиной, — сказал ему Плеханов, — а мы — лицом»43. П.Б.Аксельрод убеждал Ленина, что в совместной борьбе социал-демократы не упустят контроля над «либеральной буржуазией», поскольку сохранят «гегемонию» в этой борьбе и будут управлять и руководить своими временными союзниками, чтобы двигаться в направлении, отвечающем их собственным интересам.
На Ленина, который преклонялся перед Плехановым, это подействовало убеждающе. Насколько глубоким оказалось впечатление, определить трудно, но показательно, что по возвращении в Санкт-Петербург осенью 1895 года он выступил в роли ортодоксального социал-демократа и отдал много сил организации рабочих на борьбу против самодержавия в едином фронте с «либеральной буржуазией». Перемена была разительная: летом 1894 года Ленин писал, что социализм и демократия несовместимы, теперь же утверждал, что они нераздельны44. Россия в его глазах перестала быть страной капиталистической и стала страной полуфеодальной; главным врагом пролетариата была уже не буржуазия в союзе с самодержавием, но само самодержавие. Буржуазия — во всяком случае, ее прогрессивная часть — превратилась в союзника рабочего класса: «русская социал-демократическая партия, не отделяя себя от рабочего движения, будет поддерживать всякое общественное движение против неограниченной власти самодержавного правительства, против класса привилегированных дворян-землевладельцев и против всех остатков крепостничества и сословности, стесняющих свободу конкуренции»45. Он отказался — за ненадобностью — от идеи заговора и государственного переворота. Важно помнить, однако, что изменение взглядов на роль «либеральной буржуазии» основывалось непосредственно на предположении, сформулированном Аксельродом, что в борьбе против самодержавия революционеры-социалисты будут руководить, а буржуазия — подчиняться.
По возвращении из-за рубежа Ленин установил эпизодические контакты с рабочими кружками, действовавшими в столице подпольно. Иногда он преподавал марксистскую теорию, но в общем занимался просветительской работой не много и совсем отказался от нее, когда однажды рабочий, изучавший под его руководством «Капитал», унес его пальто46. Ленин предпочитал организовывать рабочих на массовые выступления. В этот период в Санкт-Петербурге действовал кружок интеллигентов социал-демократов, который установил контакты как с отдельными рабочими, так и с Центральным рабочим кружком, который рабочие создали сами с целью взаимопомощи и самообразования. Ленин вошел в этот кружок, но активно участвовать в его деятельности стал позднее, в конце 1895 года, когда тот принял на вооружение метод «агитации», изобретенный еврейскими социалистами в Литве. Чтобы преодолеть нежелание рабочих заниматься политикой, «агитационный» метод рекомендовал организацию промышленных забастовок, направленных на удовлетворение экономических (то есть не-политических) нужд рабочих. Считалось, что, увидев, как правительство и силы правопорядка неизменно берут сторону владельцев предприятий, рабочие осознают: экономические нужды невозможно удовлетворить в рамках данной политической системы. Это прозрение должно было политизировать рабочую среду. Ленин, перенявший «агитационный» методу Л.Мартова, включился в распространение агитационных материалов среди питерских рабочих. Брошюры разъясняли рабочим, какие права гарантированы им законом, и показывали, как законы нарушаются нанимателями. Результаты этой деятельности оказались скудными, а степень воздействия агитации на рабочих сомнительной; однако, когда в мае 1896 года 30 000 рабочих ткацкой промышленности начали спонтанную забастовку, социал-демократы посчитали это своей победой.
К тому времени Ленин и его соратники были арестованы за подстрекательство к забастовкам и помещены в тюрьму (аресты происходили зимой 1895/1896 годов). Тем не менее Ленин был убежден, что «агитационный» метод борьбы оправдал себя. «Борьба рабочих с фабрикантами за их повседневные нужды, — писал он, когда началась забастовка ткачей, — сама собой и неизбежно наталкивает рабочих на вопросы государственные, политические»47. Задачу партии Ленин определял следующим образом: «Русская социал-демократическая партия объявляет своей задачей — помогать этой борьбе русского рабочего класса развитием классового самосознания рабочих, содействием их организации, указанием настоящей цели борьбы… Задача партии состоит не в том, чтобы сочинить из головы какие-либо модные средства помощи рабочим, а в том, чтобы примкнуть к движению рабочих, внести в него свет, помочь рабочим в этой борьбе, которую они уже сами начали вecmu»48.
В ходе следствия, предпринятого после его ареста, Ленин отказался признать авторство данной рукописи, которая была ошибочно приписана полицией его подельнику, П.К.Запорожцу, и тот в результате этой ошибки получил два дополнительных года тюрьмы и ссылки. Ленин провел три года ссылки, к которым был приговорен, в Сибири, в относительном комфорте и постоянном общении с товарищами по партии (1897–1900). Он читал, писал, переводил и активно занимался гимнастикой. [Чтобы гражданская жена Ленина, Н.К.Крупская, могла последовать за ним в Сибирь, ему пришлось зарегистрировать с ней брак. Русское правительство не признавало гражданских браков, и поэтому им пришлось обвенчаться в церкви, что и имело место 10 июля 1898 г. (McNeal R.N. Bride of the Revolution: Krupskaya and Lenin. Ann Arbor, Mich., 1972). Впоследствии ни Ленин, ни Крупская никогда не упоминали в своих трудах об этом эпизоде их жизни.].
По мере того как срок ссылки истекал, Ленин получал из дома все более тревожные вести: движение, которое к моменту его ареста переживало успех за успехом, подошло к кризисному моменту, наподобие того, который переживался революционерами в 1870-е годы.
Агитационный метод, по предположениям Ленина, должен был радикализировать рабочих, но дал неожиданный результат: экономические требования, выдвинуть которые он согласился лишь с целью стимуляции политического самосознания рабочих, превращались в самоцель. Рабочие боролись за улучшение экономического положения и не обращали никакого внимания на политику, а «агитаторы» оказались втянутыми в пресное профсоюзное движение. Летом 1899 года Ленин получил в Шушенском документ, называвшийся «Кредо» и написанный Е.Д.Кусковой. В нем социалистов призывали передать борьбу с самодержавием буржуазии и сосредоточить усилия на улучшении социального и экономического положения русского пролетариата. Кускова не была вполне определившимся социал-демократом, но ее сочинение отражало тенденцию, возникшую в рядах социал-демократии. Ленин обозвал эту унылую ересь «экономизмом». Он был далек от мысли превращать социалистическое движение в служанку профсоюзов, которые по самой своей природе стремились приспособиться к «капитализму». Информация, получаемая им из центра, свидетельствовала о том, что рабочее движение выходило из-под опеки социал-демократической интеллигенции и отворачивалось от политической борьбы — то есть от революции.
Вслед за первой ересью очень скоро появилась другая — ревизионизм. В начале 1899 года некоторые ключевые фигуры русской социал-демократии, следуя за Эдуардом Бернштейном, потребовали ревизии социальной теории Маркса в свете событий последних лет. В том же году Струве опубликовал анализ социальной теории Маркса, в котором обвинил ее в непоследовательности: исходя из марксовых предпосылок, следовало бы прийти к выводу, что социализм может быть только следствием эволюции, а не революции49. Далее Струве последовательно критиковал центральное для экономического и социального учения Маркса понятие стоимости и в результате анализа приходил к выводу, что «стоимость» — категория не научная, а метафизическая50. Ревизионизм не так напугал Ленина, как экономизм, поскольку не давал немедленных практических последствий, но его возникновение означало, что упущено что-то серьезное. По воспоминаниям Крупской, летом 1899 года Ленин стал беспокойным, терял в весе и страдал бессонницей. Он направил всю свою энергию на анализ причин кризиса в русской социал-демократии и на поиск путей его преодоления.
Прежде всего он решил создать в содружестве с теми, кто оставался верен традиционному марксизму, печатный орган, наподобие немецкого «Sozialdemokrat», чтобы бороться с возникающими в движении отклонениями и, особенно, с экономизмом. Новую газету назвали «Искра». Но ленинская мысль шла дальше, и он начал подумывать, не превратить ли социал-демократическую партию в конспиративное, закрытое общество по типу «Народной воли»51. Эти размышления положили начало духовному кризису, который разрешился только годом позже — намерением создать собственную партию.
После возвращения из ссылки в 1900 году Ленин пробыл некоторое время в Санкт-Петербурге, ведя переговоры со своими коллегами и со Струве, который, хотя номинально и оставался социал-демократом, отходил постепенно к либералам. Струве должен был сотрудничать в «Искре» и в большой степени материально обеспечить ее издание. Позже в том же году Ленин переехал в Мюнхен, где совместно с Потресовым и Л.Мартовым основал «Искру» как орган «истинного» — то есть антиэкономистского и антиревизионистского — марксизма.
Чем дольше Ленин наблюдал поведение рабочих в России и вне ее, тем сильнее утверждался в мысли, что, несмотря на тезис марксизма о «пролетариате» как классе революционном, рабочие, предоставленные сами себе, скорее удовлетворятся большей долей в доходах капиталиста, чем начнут свергать капитализм. Это же имел в виду и С.В.Зубатов, когда писал о полицейском профсоюзном движении. [См. в первом томе настоящего издания]. В основополагающей статье конца 1900 года Ленин проговаривается: «Оторванное от социал-демократии рабочее движение… необходимо впадает в буржуазность…» Из этого поразительного утверждения можно было сделать только один вывод: если рабочим классом не станет управлять социалистическая партия, независимая от него и к нему не принадлежащая, он предаст свои классовые интересы. Только не-рабочие — то есть интеллигенция — знали, якобы, в чем состояли эти интересы. Совсем в духе модных в то время теорий Моска и Парето о политической элите Ленин утверждал, что пролетариат должен, ради его собственной пользы, подчиняться избранному меньшинству: «Ни один класс в истории не достигал господства, если он не выдвигал своих политических вождей, своих передовых представителей, способных организовать движение и руководить им», «надо подготовлять людей, посвящающих революции не одни только свободные вечера, а всю жизнь»52. [Позже Бенито Муссолини, итальянский социалист на десять лет моложе Ленина, пришел независимо от Ленина к такому же выводу. В 1912 г. он писал, что «просто организованный рабочий становится мелким буржуа, который руководствуется непосредственным интересом. Всякий призыв к идеалам оставляет его глухим» (Mussolini В. Opera omnia. V. 4. P. 156). В другом случае Муссолини говорил, что рабочие по своей природе «пацифисты» (Rossi A. The Rise of Italian Fascism, 1918–1922. Lnd., 1938. P. 134).]. Естественно, поскольку рабочим приходится зарабатывать, они не могут посвятить «всю свою жизнь» революционному движению, следовательно, руководство рабочим делом должно лечь на плечи социалистической интеллигенции. Это извращает самый принцип демократии: воля народа — не то, чего хотят живые люди, а то, что другие определяют как его «истинный» интерес.
Размежевавшись с социал-демократами в вопросе о рабочем классе, Ленин легко разошелся с ними и в вопросе о буржуазии. Став свидетелем зарождения мощного и независимого либерального движения, которое вскоре должно было объединиться в «Союз освобождения», Ленин потерял веру в способность более бедных и менее влиятельных социалистов стать «гегемонами». В декабре 1900 года, после длительных и бурных споров со Струве о сотрудничестве либералов с «Искрой», Ленин решил: бесполезно ожидать от либералов, что они отдадут социалистам ведущую роль в борьбе против самодержавия, — они станут бороться самостоятельно и преследуя свои собственные цели не-революционного характера, а революционеров используют как орудие53. «Либеральная буржуазия» ведет лицемерную борьбу против монархии и является поэтому классом «контрреволюционным»54. Отрицание прогрессивной роли буржуазии означало отход Ленина на позиции «Народной воли» и завершало его разрыв с социал-демократами.
* * *
После того как Ленин пришел к выводу, что промышленный рабочий класс по природе своей не-революционен и даже «буржуазен», а буржуазия «контрреволюционна», перед ним открылись две возможности. Первая состояла в том, чтобы вообще отказаться от идеи революции. Этого, однако, он сделать не хотел по причинам психологического порядка, описанным нами ранее: революция для Ленина была не средством достижения цели, но самой целью. Вторая заключалась в том, чтобы провести революцию сверху, путем заговора и государственного переворота, без учета пожеланий масс. Ленин избрал вторую. В июле 1917 года он напишет: «В революционное время недостаточно выявить «волю большинства», — нет, — надо оказаться сильнее в решающий момент в решающем месте, надо победить. Начиная с средневековой «крестьянской войны» в Германии… вплоть до 1905 года мы видим бесчисленные примеры того, как более организованное, более сознательное, лучше вооруженное меньшинство навязывало свою волю большинству, побеждало его»55.
За образец партийной организации, которая могла бы справиться с такой задачей, Ленин взял «Народную волю». Народовольцы держали в тайне все, что касалось структуры их партии и проводимых ею операций, и по сей день многое в этом отношении остается невыясненным56. Ленину удалось, однако, получить немало сведений такого рода из первых рук — из разговоров с бывшими народовольцами в Самаре и Казани. «Народная воля» была выстроена иерархически и действовала полувоенным образом. В отличие от организации «Земля и воля», из которой она произошла, «Народная воля» отвергала принцип равенства членов, заменив его командной структурой, во главе которой стоял всемогущий Исполнительный комитет. Чтобы удостоиться членства в Исполнительном комитете, требовалось не только безусловно принимать его программу, но и отдаться делу телом и душой: устав комитета предписывал «безусловное принесение каждым членом на пользу организации всех своих сил, средств, связей, симпатий и антипатий и даже своей жизни»57. Решения Исполнительного комитета, принимаемые большинством голосов, становились обязательными для всех членов. Новые члены в него кооптировались. Комитету подчинялись специальные органы, включая Военную организацию, и региональные, или «вассальные», организации; последние должны были выполнять распоряжения Комитета без всяких возражений. Поскольку члены Исполнительного комитета были профессиональными революционерами, большинство из них существовали на деньги, получаемые партией от доброжелателей.
Эти организационные приемы и практические принципы Ленин перенял полностью. Дисциплина, профессионализм и иерархическая организация были прямым наследием «Народной воли», которое он сначала хотел привить социал-демократической партии, а когда это не удалось, взял на вооружение в своей большевистской фракции. В 1904 году он утверждал, что «организационный принцип революционной социал-демократии… стремится исходить сверху, отстаивая расширение прав и полномочий центра по отношению к части»58, что могло быть буквально списано с устава «Народной воли».
Ленин, однако же, отошел от практических методов «Народной воли» в двух существенных отношениях. «Народная воля», хотя и была иерархически организована, не допускала личного руководства: Исполнительный комитет работал коллегиально. Это явилось теоретическим обоснованием создания большевистского Центрального Комитета, в котором не было должности председателя, но на практике Ленин руководил его заседаниями, и Центральный Комитет редко принимал какое-либо важное решение без его одобрения. Далее, «Народная воля» никогда не имела намерения стать правительством освобожденной от гнета царизма России: ее миссия должна была завершиться созывом Учредительного собрания59. Для Ленина, напротив, свержение самодержавия было только прелюдией к «диктатуре пролетариата», осуществляемой его партией.
Свои взгляды Ленин обнародовал в работе «Что делать?», вышедшей в марте 1902 года. Народовольческая идея была подана на социал-демократическом языке и в осовремененном виде. Ленин призывал к созданию дисциплинированной, централизованной партии профессиональных революционеров, задачей которой будет свержение царского режима. Он отказался от понятия партийной демократии и от мысли о том, что рабочее движение, в ходе естественного развития, осуществит народную революцию: рабочее движение само по себе было способно только на тред-юнионизм. Социализм и революционный пыл следовало привнести в рабочую среду извне: «сознательность» должна была возобладать над «стихийностью». Поскольку рабочий класс в России немногочислен, русским социал-демократам надо привлекать для совместной борьбы временных союзников в лице других классов. В «Что делать?» во имя «истинности» были отвергнуты основные положения марксизма, а из социал-демократии был выхолощен демократический элемент. Несмотря на это работа произвела огромное впечатление на русских интеллигентов-социалистов, старшее поколение которых все еще жило воспоминаниями о традициях «Народной воли» и которых выводила из терпения выжидательная тактика Плеханова, Мартова и Аксельрода. Тогда, как и позднее, в 1917 году, привлекательность программы Ленина заключалась в том, что он облекал в простые слова и переводил в план действий те идеи, которые его соперники-социалисты, не имеющие такой же силы убеждения, сопровождали многочисленными оговорками.
Своеобразие ленинских тезисов породило много споров в 1902–1903 годах, в период, когда социал-демократы готовились к очередному, II съезду партии, — съезду, который, несмотря на его название, должен был быть для партии учредительным. Возникали ссоры, в которых личная борьба за власть либо рядилась в идеологическую дискуссию, либо примешивалась к ней. Ленин при поддержке Плеханова призывал к созданию более централизованной организации, в которой рядовые подчинялись бы центру, в то время как Мартов, будущий лидер меньшевиков, выступал за относительно свободную структуру, в которую мог быть допущен любой, кто регулярно участвовал в партийной работе «под руководством одной из партийных организаций»60.
Съезд открылся в Брюсселе в июле 1903 года, на него приехали сорок три делегата с правом голоса, уполномоченные представлять пятьдесят один голос. [В конце того же месяца съезд был перенесен в Лондон из-за повышенного внимания со стороны русской и бельгийской полиции.]. О четырех делегатах говорится, что они были рабочими, остальные принадлежали к интеллигенции. Мартов, лидер оппозиции Ленину, постоянно получал большинство, но, когда он присоединился к своему сопернику в голосовании против предоставлении еврейскому Бунду автономного статуса в партии и пять бундовцев покинули съезд, а за ними последовали два делегата-экономиста, Мартов большинство временно потерял. Ленин немедленно воспользовался этим, чтобы захватить влияние в Центральном Комитете и обеспечить себе преимущество в его органе, газете «Искра». Бесцеремонность и интриганство Ленина вызвали значительные трения между ним и другими лидерами партии. Несмотря на то, что и тогда и впоследствии предпринималось множество попыток сохранить видимость единства, разрыв был необратим, и не столько вследствие идеологических расхождений, которые еще можно было бы примирить, сколько из-за личной неприязни. Ленин воспользовался этой ситуацией и для того, чтобы присвоить своей фракции наименование «большевики». Это название он сохранил за собой даже тогда, когда представители фракции оказались в меньшинстве, что случилось вскоре после закрытия II съезда. Оно позволяло Ленину выдавать себя за лидера наиболее популярной группировки в партии. Все это время он играл роль единственного «правоверного» марксиста, что не могло не нравиться в стране, где религиозная традиция полагала любую ортодоксальность наивысшей добродетелью, а любое отклонение от нее — отступничеством.
Следующие два года в истории партии были отмечены обилием интриг, которые не представляют большого интереса, но проливают некоторый свет на характеры действующих лиц. Ленин намеревался подчинить партию своей воле; когда ему это не удалось, он вознамерился создать под прикрытием партии параллельную организацию, подчиняющуюся лично ему. К концу 1904 года он уже создал по существу собственную партию с подобием Центрального Комитета, называвшимся «Бюро комитетов большинства». За это он был исключен из законного Центрального Комитета61. Этот метод подрыва законных институтов, в которых он оказывался в меньшинстве, путем создания неправомочных параллельных организаций, состоящих из его приспешников и носящих такое же название, как и первые, Ленин впоследствии (в 1917–1918 годы) использовал применительно к другим институтам власти, особенно к Советам.
Ко времени начала революции 1905 года большевистская организация была готова к бою и представляла собой «дисциплинированный отряд профессиональных заговорщиков, объединенный вокруг группы конспираторов, которые были повязаны отношением личной преданности предводителю, Ленину, и готовы следовать за ним на любую авантюру, лишь бы руководство оставалось достаточно экстремистским и радикальным»62.
Противники Ленина обвиняли его в якобинстве: Троцкий отмечал, что, подобно якобинцам, ленинцы опасались «стихийности» масс63. Ничуть не смущенный подобными обвинениями, Ленин с гордостью стал сам именовать себя якобинцем64. Аксельрод считал, что ленинизм — даже и не якобинство, а «упрощенная копия или карикатура бюрократическо-самодержавной системы нашего министра внутренних дел»65.
* * *
Ни большевики, ни меньшевики не оказали значительного влияния на ход революции 1905 года, за исключением, пожалуй, ее завершающего этапа. Жестокости 1905 года захватили социал-демократов врасплох, и большую часть года они занимались выпуском прокламаций и подстрекательством к мятежу, который впоследствии вышел за пределы их влияния. Только к октябрю 1905 года, когда был сформирован Петроградский Совет рабочих депутатов, меньшевики смогли принять в революции более активное участие; до этого ведущая роль принадлежала либеральным деятелям и либеральным программам.
Ленин не принимал участия в событиях, поскольку, в отличие от Троцкого и А.Л.Парвуса, предпочел следить за ними с безопасного расстояния и находился в Швейцарии; он благоразумно вернулся в Россию только в начале ноября, после объявления политической амнистии. Ему представлялось, что январь 1905 года обозначил начало общей революции в России. Хотя начальный импульс исходил от либеральной «буржуазии», этот класс должен был с неизбежностью капитулировать на полпути и пойти на сделку с царизмом. Социал-демократам предстояло поэтому взять всю полноту ответственности на себя и привести рабочих к окончательной победе. Несмотря на то, что Ленин всегда питал пристрастие к тому, что Мартов называл «анархо-бланкизмом»66, для выработки программы действий ему все же необходимо было теоретическое обоснование. Он нашел его в основополагающем сочинении Парвуса, написанном в январе 1905 года под первым впечатлением от Кровавого воскресенья. Теория «непрерывной» (или «перманентной») революции, выдвинутая Парвусом, являлась удачным компромиссом между традиционным учением русской социал-демократии о революции в два этапа, при которой социализму предшествует ярко выраженная фаза «буржуазного» правления, и анархистской теорией «прямого действия», которая больше соответствовала ленинскому темпераменту, но плохо увязывалась с марксизмом. Парвус допускал «буржуазную» фазу, но настаивал, что никакого интервала, отделяющего ее от социалистического этапа, быть не должно и что последний войдет в силу последовательно и постепенно. [Впервые Парвус сформулировал теорию «непрерывной», или «перманентной», революции (не употребляя, однако, ни одно из этих названий) в предисловии к памфлету Троцкого «До девятого января» (Женева, 1905. С. III–XIV. Датировано: Мюнхен, 18(31) января 1905 г.). На эту же тему см.: Deutscher I. The Prophet Armed: Trotsky, 1879–1921. N.Y; Lnd., 1954. P. 112–114, 118–119, 149–162; Zeman Z.A.B., Scharlau W.B. The Merchant of the Revolution: The Life of Alexander Israel Helphand (Parvus). Lnd., 1965. P. 76–79. Концепция «революции в непрерывности» была коротко развита Марксом в 1848 г. (см.: Schapiro L. The Communist Party of the Soviet Union. N.Y., 1960. P. 77).]. Согласно этой схеме, «пролетариату» (читай: социал-демократической партии) следовало немедленно брать власть в свои руки, как только разразится революция против самодержавия. Оправданием для создания этой теории послужило то, что в России не сложился еще радикализированный ремесленный класс, который в Западной Европе поддерживал и поощрял буржуазию. Русская буржуазия, находившаяся в более уязвимом положении, не довела бы революцию до конечной цели, а остановилась бы на «полпути». Социалистам следовало подготовить и организовать массы для гражданской войны, которая должна была последовать за падением царизма. Одной из предпосылок успеха было сохранение единства партии и сохранение четкой дистанции между ней и ее союзниками: «бороться вместе, идти порознь». Концепция Парвуса имела большое влияние на русских социал-демократов, особенно на Ленина и Троцкого: «впервые в истории русского движения был выдвинут тезис о том, что пролетариат должен немедленно захватить политическую власть и… сформировать Временное правительство»67. Вначале Ленин отверг теорию Парвуса, просто потому, что поступал так всякий раз, когда кто-нибудь, предложив новую идею или тактику, бросал вызов его первенству в движении. Но через некоторое время передумал. В сентябре 1905 года он уже вторит Парвусу: «Сразу после демократической революции мы начнем двигаться, в той мере, в какой это позволят наши силы… к социалистической революции. Мы стоим за непрерывную революцию. Мы не остановимся на полпути. [Ленин. Поли. собр. соч. Т. 11. С. 222. И Вольф (Three. P. 291–294), и Шапиро (Communist Party. P. 77–78) полагают, что подобное утверждение со стороны Ленина было оговоркой, поскольку впоследствии он писал много раз, что Россия не может миновать «капиталистическую» и «социалистическую» фазы. Но, как покажет его поведение в 1917 г., рассуждения о «демократической» революции останутся голыми словами: ленинская стратегия требовала немедленного перехода от «буржуазной» демократии к «диктатуре пролетариата».].
Социалистическая революция, по мнению Ленина, могла осуществиться только одним путем: через вооруженное восстание. Он углубился в изучение истории партизанских войн в городских условиях, чтобы постигнуть их стратегию и тактику; на первом месте стояли мемуары Гюстава Клюзере, руководителя обороны Парижской коммуны. Усвоенные при чтении сведения сообщались соратникам в России. В октябре 1905 года Ленин советовал формировать «отряды революционной армии», которые должны вооружаться «сами кто чем может (ружье, револьвер, бомба, нож, кастет, палка, тряпка с керосином для поджога, веревка или веревочная лестница, лопата для стройки баррикад, пироксилиновая шашка, колючая проволока, гвозди (против кавалерии) и пр., и т. д.)… Даже и без оружия отряды могут сыграть серьезнейшую роль: 1) руководя толпой; 2) нападая при удобном случае на городового, случайно отбившегося казака (случай в Москве) и т. п. и отнимая оружие; 3) спасая арестованных или раненых, когда полиции очень немного; 4) забираясь на верх домов, в верхние этажи и т. п. и осыпая войско камнями, обливая кипятком и т. д… Убийство шпионов, полицейских, жандармов, взрывы полицейских участков»68.
Одним из видов вооруженной борьбы был терроризм. Хотя большевики формально придерживались социал-демократической платформы и отвергали терроризм, на практике они участвовали в террористических актах эсеров, в том числе максималистов, а также организовывали их самостоятельно. Как правило, операции эти проводились секретно, но были случаи и открытого призыва к терроризму. Так, в августе 1906 года, приводя в пример то, как польская социалистическая партия постреляла полицейских в Варшаве, большевики призывали к уничтожению «шпионов, активных черносотенцев, начальствующих лиц полиции, войска, флота и так далее, и тому подобное». [Пролетарий. 1906. 21 авг. № 1. Цит. по: Спиридович А.И. История большевизма в России. Париж, 1922. С. 138. Охранка, чьи агенты тщательно собирали все сведения об активности большевиков, докладывала незадолго до февральской революции, что Ленин был не против террора, но считал, что эсеры придают ему слишком большое значение (Донесение от 24 дек. 1916 (6 янв. 1917 г.). См.: Hoover Institution, Okhrana Archives. Index № XVIId. Folder 5. № R. Как нами будет показано, ленинская организация снабжала эсеров взрывчаткой для их террористических акций.].
Возникновение Советов Ленин наблюдал со скепсисом, поскольку они мыслились как «непартийные» рабочие организации и как таковые были вне контроля политических партий: зная его мнение о «приспособленческом» характере рабочего класса, можно понять, что ни он, ни его соратники не считали Советы надежным институтом69. В период образования Советов некоторые большевики в Петрограде призывали рабочих бойкотировать их на том основании, что, ставя рабочую организацию над социал-демократической партией, они тем самым принижали «сознательность пред стихийностью»70, другими словами, ставили рабочих над интеллигенцией. Ленин вел себя более гибко, хотя так никогда и не решил окончательно, что должны делать Советы и в чем их польза. В конце концов, после 1906 года, он решил, что их можно использовать для оказания помощи «революционной армии». Советы могли быть использованы в революции («восстании»), но самостоятельной ценности они не представляли71. Он также отрицал роль Советов как органов самоуправления, — они должны были служить «инструментами» восстания, проводимого дисциплинированными вооруженными отрядами.
С началом революции 1905 года Ленин решил, что пришла пора отделиться от основной партии и открыто сформировать собственную организацию. В апреле 1905 года он созвал в Лондоне неправомочный III съезд РСДРП; все делегаты (38 человек) были членами его фракции. Крупская сообщала: «На 3-м съезде не было рабочих — по крайней мере, не было ни одного сколько-нибудь заметного рабочего… Зато «комитетчиков» на съезде было много. Тот, кто упустит из виду эту физиономию 3-го съезда, многого в протоколах съезда не поймет»72. В этом дружеском кругу Ленину было нетрудно утвердить все те резолюции, которые правомочная социал-демократическая партия не одобрила бы, что видно, например, из решений, принятых в следующем году в Стокгольме. III съезд обозначил начало формального раскола в социал-демократической партии, который завершился в 1912 году. Возвратившись в Россию в начале ноября 1905 года, Ленин стал вдохновителем московского восстания следующего месяца, но исчез, как только начали стрелять. В тот самый день, когда в Москве возводились баррикады (10 декабря 1905 г.), он и Крупская укрылись в Финляндии. Они возвратились только 17 декабря, после подавления восстания.
В апреле 1906 года две части РСДРП предприняли вялую попытку воссоединения на конференции в Стокгольме. Ленин снова попытался получить большинство в Центральном Комитете, но это ему не удалось. Он потерпел поражение и по ряду практических вопросов: конференция осудила создание вооруженных отрядов и идею вооруженного восстания, а также отвергла его аграрную программу. Ленина это не смутило, и он сформировал, втайне от меньшевиков, нелегальный тайный «Центральный Комитет» (по стопам «Бюро») под собственным руководством. Состоявший вначале, по всей видимости, из трех членов, комитет разросся к 1907 году до пятнадцати человек73. В течение и сразу вслед за революционным 1905 годом ряды социал-демократической партии возросли во много раз, в нее влились десятки тысяч новых членов, значительную часть которых составляла интеллигенция. К этому времени обе фракции приобрели отчетливые очертания74. Большевики насчитывали, по оценкам 1905 года, 8400 членов, примерно столько же было у меньшевиков и бундовцев. Считается, что на стокгольмскую конференцию РСДРП в апреле 1906 года съехались делегаты, представлявшие 31 000 членов партии, из них 18 000 меньшевиков и 13 000 большевиков. В 1907 году численность партии выросла до 84 300 человек (что примерно соответствовало числу членов в конституционно-демократической партии), из них 46 100 были большевики, 38 200 — меньшевики. К тому же к ней примыкали 25 700 польских социал-демократов, 25 500 бундовцев и 13000 латвийских социал-демократов. Это был апогей: в 1908 году начался выход из партии, и в 1910 году, по оценкам Троцкого, численность членов РСДРП сократилась до 10 000 и менее75. Меньшевистская и большевистская фракции различались по социальному и национальному составу. В обеих непропорционально большую часть составляли дворяне — 20 % по сравнению с 1,7 %, которые дворяне составляли от общей численности населения (на самом деле у большевиков их было немного больше — 22 %, а у меньшевиков — немного меньше — примерно 19 %). У большевиков было больше представителей крестьянства: они составляли 38 % членов фракции, у меньшевиков — 26 %76. Это были не единоличники — те поддерживали эсеров, — а деклассированные, оторвавшиеся от земли крестьяне, подавшиеся в город в поисках работы. Социально переходный элемент впоследствии поставлял много кадров в партию большевиков и оказал значительное влияние на формирование ее политического менталитета. Меньшевики привлекали больше мещан, квалифицированных рабочих (например, типографских рабочих и железнодорожных служащих), интеллигентов и представителей свободных профессий.
Что касается национального состава обеих фракций, к большевикам шли преимущественно великороссы, а к меньшевикам — нерусские, по большей части грузины и евреи. На II съезде партии основную поддержку Ленин получил со стороны делегатов от центральных — то есть великорусских — губерний. На V съезде (1907 г.) почти четыре пятых (78,3 %) большевиков были великороссами, у меньшевиков же они составляли всего одну треть (34 %). Примерно 10 % большевиков были евреи; у меньшевиков они составляли в два раза больший процент77. [Обстоятельство это не ускользнуло от внимания Сталина. Он писал о V съезде, делегатом которого был: «Статистика показала, что большинство меньшевисткой фракции составляют евреи (не считая, конечно, бундовцев)… Зато громадное большинство большевистской фракции составляют русские… По этому поводу кто-то из большевиков заметил шутя (кажется, тов. Алексинский), что меньшевики — еврейская фракция, большевики — истинно русская, стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром». Сталин И.В. Лондонский съезд РСДРП: (Записки делегата). Гл. 1. Состав съезда //Соч. Т. 2. М.: ОГИЗ, 1946. С. 50–51].
Таким образом, для партии большевиков в период ее формирования было характерно следующее: 1) большую часть ее составляли выходцы из деревни, рядовые ее члены были «в значительной мере из тех, кто родился в деревне и все еще имеет связь с деревней»; 2) подавляющее большинство ее членов были великороссами, происходили из центральных губерний России78. Другими словами, и социально, и с географической точки зрения корни партии уходили в те слои населения и в те регионы, где крепче всего принялось в свое время крепостное право.
У двух фракций были и общие черты, и самая главная из них — слабая связь с промышленным рабочим классом, той социальной группой, которую они якобы представляли. Уже с момента зарождения социал-демократического движения в России в 1880-х годах отношение рабочих к социалистической интеллигенции было неоднозначным. Неквалифицированные и полуквалифицированные рабочие совершенно ее избегали, считая, что интеллигенция — аристократы и «белоручки» — хочет использовать их для сведения личных счетов с царем. Они остались нечувствительны к влиянию социал-демократической партии. Лучше образованные, более квалифицированные и политически сознательные рабочие часто видели в социал-демократах друзей и помощников, но не были готовы идти за ними: как правило, они предпочитали тред-юнионизм партийной политике79. В результате число рабочих, входивших в социал-демократические организации, было ничтожным. По оценкам Мартова, в первой половине 1905 года, когда революция уже шла полным ходом, у меньшевиков в Петрограде было от 1200 до 1500 активных сторонников из числа рабочих, а у большевиков — «несколько сотен» — и это в самом большом промышленном городе империи, где рабочих насчитывалось более 200 00080. В конце 1905 года в обе фракции в целом в Санкт-Петербурге входило до 3000 рабочих81. Можно, следовательно, сделать вывод, что и меньшевистская, и большевистская фракции были организациями интеллигентскими. Опубликованные в 1914 году размышления Мартова по этому поводу предвосхищают ситуацию, которая сложилась после февральской революции:
«В таких городах, как Петербург, где в течение 1905 года фактически открылась возможность активной деятельности на широкой арене… в партийной организации остаются лишь рабочие — профессионалы», выполняющие центральные организаторские функции, и рабочая молодежь, вступающая в партийные кружки в целях саморазвития. Более зрелый политический слой рабочих остается формально вне организации или только числится в нем, что самым отрицательным образом отражается на связи организации и ее центров с массами. В то же время массовый прилив интеллигенции к партии, при большей приспособленности форм ее организации к условиям быта интеллигентов, по сравнению с рабочими (больший досуг и возможность затрачивать значительное количество времени на конспирацию, жизнь в центральных частях города, более благоприятных для ускользания от надзора), делает то, что все верхние ячейки организации… заполняются именно интеллигенцией, что, в свою очередь, питает психологическую их оторванность от массового движения. Отсюда — непрерывающиеся конфликты и трения между «центрами» и «периферией» и растущий антагонизм между рабочими и «интеллигенцией»82.
В действительности, несмотря на то, что меньшевики любили отождествлять себя с рабочим движением, обе фракции предпочитали руководить движением без вмешательства со стороны рабочих: большевики из принципа, меньшевики — по жизненной необходимости83. Мартов правильно подметил это явление, но не сделал из него того очевидного вывода, что в России демократическое социалистическое движение, не только представляющее интересы рабочих, но и руководимое ими, было попросту невозможно.
Принимая во внимание описанные нами моменты сходства между большевиками и меньшевиками, можно было бы предположить, что они объединят свои усилия. Но этого не произошло: несмотря на возникавшие время от времени периоды близости, они расходились все дальше друг от друга, движимые той страстной враждой, которая возникает между членами разных сект внутри одной и той же церкви. Ленин не упускал ни одной возможности отойти еще дальше от меньшевиков, шельмуя их как предателей дела социализма и интересов рабочего класса.
Эта жестокая вражда была скорее следствием личной неприязни, чем идеологических расхождений. К 1906 году, на спаде революции, меньшевики согласились принять ленинскую программу создания централизованной, дисциплинированной и конспиративной партии. Тактические принципы, которых придерживались обе фракции, тоже не сильно различались. Например, обе они одинаково поддержали скороспелое московское восстание в декабре 1905 года. В 1906 году обе единодушно осудили как нарушение партийной дисциплины заявление Рабочей конференции, поддержанное Аксельродом84. При всех незначительных, хотя и часто возникающих, теоретических расхождениях между двумя фракциями принципиальным препятствием к воссоединению была ленинская всепоглощающая жажда власти, которая делала возможным сотрудничество с ним не иначе как в роли подчиненного.
* * *
В период между 1905-м и 1914 годами Ленин выработал революционную программу, которая отличалась от принятой другими социал-демократами по двум важным пунктам: по вопросу о крестьянстве и по вопросу о национальных меньшинствах. Корень различия лежал в том, что меньшевики мыслили в ключе поисков решения, тогда как Ленина интересовала исключительно тактика: он желал выявить источники недовольства и использовать их как движущую силу революции. Как мы уже отмечали, еще до 1905 года он пришел к выводу, что ввиду немногочисленности русского пролетариата социал-демократы должны привлекать к борьбе и вести в бой любую социальную группу, противостоящую самодержавию, кроме «буржуазии», которую он считал «контрреволюционной»: после победы, считал он, найдется время для того, чтобы свести счеты с временными попутчиками.
Традиционный взгляд социал-демократов на крестьянство был усвоен ими от Маркса и Энгельса и состоял в том, что за исключением безземельного пролетариата оно являлось реакционным («мелкобуржуазным») классом85. Тем не менее, наблюдая поведение русского крестьянства в период деревенских волнений 1902 года и, что еще более существенно, в 1905 году, и отмечая связь между разорением помещичьей собственности и вынужденной капитуляцией царизма, Ленин пришел к мысли, что мужик был естественным, хотя и временным, попутчиком промышленного рабочего. Чтобы привлечь мужика, партии пришлось выйти за пределы уже заявленной аграрной программы, в которой крестьянам обещались так называемые отрезки — наделы, которые, согласно указу об освобождении 1861 года, они могли получить бесплатно, но которые составляли только часть требующихся им земель. Ленин почерпнул много сведений о складе мышления русского крестьянина из долгих разговоров с Гапоном после бегства последнего в Европу, последовавшего за Кровавым воскресеньем: как сообщает Крупская, Гапон был хорошо осведомлен о нуждах крестьянства и Ленин так увлекся этим человеком, что попытался обратить его в социализм86.
В результате Ленин сформулировал неортодоксальную точку зрения: социал-демократы должны пообещать крестьянину всю помещичью землю, несмотря на то, что это означало бы подкрепление крестьянских «мелкобуржуазных» и «контрреволюционных» наклонностей; социал-демократы, таким образом, должны были принять аграрную программу эсеров. В его новой программе крестьянин занял, в качестве главного союзника «пролетариата», место либеральной «буржуазии»87. На III съезде своих сторонников он выдвинул и провел пункт о захвате крестьянством всех помещичьих земель. После того как программа была проработана детально, большевики выступили за национализацию всей земли, частной и общинной, и раздачу ее в пользование крестьянам. Ленин выдвигал эту программу несмотря на открытые протесты Плеханова, что национализация земли укрепит «китайские» традиции в русской истории, в силу которых крестьянин воспринимал землю как собственность государства. Эта аграрная платформа оказалась очень полезной, когда большевикам потребовалось нейтрализовать крестьянство в конце 1917-го — начале 1918 года, в переломный момент борьбы за власть.
Ленинская аграрная программа противостояла столыпинской реформе, которая обещала (или, в зависимости от принимаемой точки зрения, угрожала) создать класс независимого и консервативного крестьянства. Ленин, всегда бывший реалистом, писал в апреле 1908 года, что, если столыпинская аграрная реформа завершится успехом, большевикам придется отказаться от их аграрной платформы: «Было бы пустой и глупой демократической фразеологией, если бы мы сказали, что в России успех такой политики «невозможен». Возможен! <…> Что, если, несмотря на борьбу масс, столыпинская политика продержится достаточно долго для успеха «прусского» пути? Тогда аграрный строй России станет вполне буржуазным, крупные крестьяне заберут себе почти всю надельную землю, земледелие станет капиталистическим и никакое, ни радикальное, ни нерадикальное, «решение» аграрного вопроса при капитализме станет невозможным»88. В этом утверждении содержится занятное противоречие: если, по Марксу, капитализм нес в себе зародыш собственной гибели, — капиталистическое развитие русского сельского хозяйства, с его разрастающейся массой безземельного пролетариата, должно было сделать «решение» «аграрной проблемы» более простым, и отнюдь не невозможным, именно для революционеров. Но, как нам теперь известно, страхи Ленина оказались безосновательными, поскольку столыпинская реформа не изменила сущности землевладения в России и вовсе не затронула образа мыслей мужика, который оставался определенным противником капитализма.
Аналогичным образом Ленин попытался извлечь пользу из национального вопроса. В социал-демократических кругах было принято за аксиому, что национализм — это реакционная идеология, отвлекающая рабочих от классовой борьбы и приводящая к распаду больших государств. Но Ленин отлично понимал, что добрая половина населения Российской империи была нерусской, что некоторые народности имели сильно развитое национальное самосознание и что подавляющее их большинство стремилось к большей территориальной и культурной независимости. Официальная программа партии, принятая в 1903 году, уделяла этой проблеме так же мало внимания, как и вопросу о крестьянстве: она предлагала национальным меньшинствам гражданское равенство, обучение на родном языке, местное самоуправление и то, что туманно называлось «правом всех наций на самоопределение», но более ничего89.
В 1912–1913 годах Ленин пришел к выводу, что этого недостаточно: несмотря на то, что, предположительно, национализм был реакционной силой и анахронизмом в эпоху возрастающих классовых противоречий, необходимо все же было признать возможность его эпизодических проявлений. Социал-демократы должны были, следовательно, быть готовыми использовать его, условно и временно, совершенно так же, как в случае передачи земли крестьянам в частную собственность: «<…> это — поддержка союзника против данного врага, причем социал-демократы оказывают эту поддержку, чтобы ускорить падение общего врага, но они ничего не ждут для себя от этих временных союзников и ничего не уступают им»90. Отыскивая программную формулировку, Ленин отверг популярные среди социалистов Восточной Европы идеи федерализма и культурной автономии — первую, потому что федерализм приводил к дезинтеграции крупных государств, вторую, поскольку культурная автономия закрепляла на уровне гражданского законодательства этнические различия. В 1913 году, после долгих колебаний, Ленин наконец сформулировал программу большевиков по национальному вопросу. Она основывалась на своеобразном толковании пункта о «национальном самоопределении» из программы социал-демократов: в ленинской интерпретации «право нации на самоопределение» значило только и исключительно право любой этнической группы на отделение от империи и формирование суверенного государства. Когда соратники стали возражать, что подобная формулировка создаст почву для партикуляризма, Ленин их успокоил. Во-первых, развитие капитализма, прогрессивно объединяющее различные части Российской империи в одно экономическое целое, подавит сепаратистские тенденции и сделает в итоге сепаратизм невозможным; во-вторых, право «пролетариата» на самоопределение всегда возобладает над правом наций, что означает: если нерусские народности отделятся — даже вопреки всякому ожиданию, — их силой вернут назад. Предлагая нацменьшинствам выбор между всем и ничем, Ленин игнорировал тот факт, что практически все они (за исключением поляков и финнов) хотели чего-то промежуточного. Он с определенностью полагал, что национальные меньшинства не отделятся, но сольются с русским населением91. Эту демагогическую формулировку Ленин с успехом использовал в 1917 году.
* * *
Одним из наиболее важных — и одновременно одним из наименее изученных — аспектов истории партии большевиков в период до революции 1917 года является финансирование партии. Деньги нужны любой политической организации, но требование, чтобы каждый член партии работал на партию и только на нее, ставило большевиков в исключительно тяжелое финансовое положение, поскольку значило, что большевистские кадры, в отличие от находящихся на самообеспечении меньшевиков, зависели от партийной казны. Средства требовались Ленину также и для того, чтобы обходить соперников-меньшевиков, у которых, как правило, было больше приверженцев. Большевики доставали деньги разными путями, как общепринятыми, так и абсолютно «нетрадиционными».
Одним из источников пополнения казны были пожертвования богатых доброжелателей. Например, эксцентричный промышленник-миллионер Савва Морозов вносил в большевистскую казну по 2000 рублей ежемесячно. Когда на французской Ривьере он покончил жизнь самоубийством, большевикам через жену Максима Горького, которая являлась душеприказчицей Морозова92, было передано 60 000 рублей из его наследства. Находились и другие жертвователи, в числе прочих Горький, агроном по имени А.И.Ерамазов, А.Д.Цюрупа, управляющий поместьями в Уфимской губернии (в 1918 году он станет в правительстве Ленина наркомом продовольствия), вдова сенатора и некогда близкий друг Струве Александра Калмыкова, актриса В.Ф.Комиссаржевская и многие другие, сведениями о которых мы не располагаем и по сей день93. Все эти покровители из чистого снобизма финансировали предприятие, совершенно противоречащее их собственным интересам: в то время, пишет близкий соратник Ленина Л.Б.Красин, «считалось признаком хорошего тона в более или менее радикальных или либеральных кругах давать деньги на революционные партии, и в числе лиц, довольно исправно выплачивавших ежемесячные сборы от 5 до 25 рублей, бывали не только крупные адвокаты, инженеры, врачи, но и директора банков, и чиновники государственных учреждений»94. Большевистская касса была независима от общей социал-демократической, и управление ею находилось в руках большевистского «центра», сформированного в 1905 году и состоявшего из трех человек: Ленина, Красина и А.А.Богданова. Сам факт существования партийной кассы хранился в тайне от рядовых членов партии.
Пожертвований сочувствующей буржуазии, однако, не хватало, и с начала 1906 года большевики стали прибегать к менее изысканным способам, идею которых позаимствовали у «Народной воли» и эсеров-максималистов. Значительная доля большевистских средств добывалась с этого времени уголовными методами, преимущественно вооруженным грабежом, известным под красивым названием «экспроприация». Совершая хорошо организованные налеты, большевики грабили почтовые и железнодорожные кассы, поезда и банки. Во время знаменитого ограбления государственного банка в Тифлисе в июне 1907 года они выручили 250 000 рублей, большую часть суммы в банкнотах по 500 рублей, серийные номера которых подлежали регистрации. Выручка от ограбления была внесена в большевистскую казну. Впоследствии несколько лиц, пытавшихся обменять в Европе украденные 500-рублевые банкноты, были арестованы — все они, в том числе будущий советский министр иностранных дел М.М.Литвинов, оказались большевиками95. Сталин — один из организаторов налета — был исключен из социал-демократической партии96. Несмотря на резолюцию об осуждении подобных видов деятельности, вынесенную съездом партии в 1907 году, большевики продолжали прибегать к ограблениям, иногда в сотрудничестве с эсерами. Таким образом удалось собрать значительные средства, которые дали им большие преимущества перед вечно нуждавшимися меньшевиками97. По свидетельству Мартова, постоянная практика подобных преступлений позволила большевикам посылать в Санкт-Петербург и Москву местным организациям по 1000 рублей и 500 рублей в месяц соответственно, в то время как законные поступления социал-демократической партии за счет членских взносов составляли не более 100 рублей в месяц. Как только приток этих средств был приостановлен, что случилось в 1910 году, когда большевикам пришлось передать их деньги на хранение трем доверенным лицам из немецких социал-демократов, российские «организации» исчезли как дым98.
Верховное руководство этими секретными операциями находилось в руках Ленина, но главным боевым командиром и казначеем являлся Л.Б.Красин, глава так называемой Технической группы99. Инженер по профессии, Красин вел двойную жизнь: почтенный служащий (он служил у Морозова и в таких немецких фирмах, как «AEG» и «Siemens-Schuckert»), в свободное время он руководил большевистским подпольем. [Служба Красина в немецкой фирме по производству электронной аппаратуры могла и не быть случайностью. По сообщениям, сделанным в 1917 г. главой русской контрразведки, Сименс использовал свои агентства с целью шпионажа, что привело к закрытию его конторы на юге России (См.: Никитин Б. Роковые годы. Париж, 1937. С. 118)]. Он работал в секретной лаборатории, где собирали бомбы, — одна из таких бомб была использована при ограблении Тифлисского банка100. В Берлине он руководил операцией по изготовлению фальшивых трехрублевок. Красин принимал участие и в контрабандных перевозках оружия — иногда из чисто коммерческих соображений, чтобы пополнить большевистскую кассу. В ряде случаев Техническая группа вступала в сговор с обыкновенными уголовниками — например, известной банде Лбова, действовавшей на Урале, было продано оружия на сумму в сотни тысяч долларов101. Подобная деятельность с неизбежностью привлекала в ряды большевиков сомнительные элементы, которым «рабочее дело» давало предлог, оправдывавший ведение преступной жизни.
Насколько далеко Ленин был готов зайти, чтобы выручить средства для своей организации, видно из так называемого дела Шмита102. Н.П.Шмит, богатый владелец мебельной мануфактуры и родственник Морозова, покончил с собой в 1906 году, когда должен был выступить ответчиком на суде по делу о предоставлении средств на закупку оружия для декабрьского московского восстания. Шмит не оставил завещания, но устно сообщил Горькому и другим знакомым, что хотел бы передать свое состояние в 500 000 рублей социал-демократам. Это сообщение не имело ценности в глазах закона, поскольку партия, будучи нелегальной, не могла стать бенефициарием наследства. Деньги перешли, таким образом, к ближайшему родственнику умершего, его младшему брату. Большевики исполнились решимости не дать наследникам растратить наследство или передать его в казну социал-демократов и на собрании под председательством Ленина постановили захватить его любой ценой. Юного брата-наследника быстро уговорили отказаться от наследства в пользу двух сестер, на которых, согласно плану, двое большевиков должны были затем жениться. Младшая из девушек, несовершеннолетняя, была обвенчана с негодяем-большевиком по имени Виктор Таратута; чтобы ввести полицию в заблуждение, ее выдали замуж вторично, фиктивно, за почтенного обывателя. 190000 рублей, полученные ею в результате замужества, были переданы в большевистскую кассу в Париже103.
Вторая часть наследства Шмита находилась в руках мужа старшей сестры, социал-демократа, симпатизировавшего большевикам. Он, однако, обнаружил намерение оставить деньги себе. Спор был вынесен на социалистический арбитражный суд, по решению которого большевикам причиталась всего треть или половина наследства. Со временем муж наследницы под угрозой физической расправы вынужден был передать все деньги Ленину. Таким образом Ленину удалось прибрать к рукам от 235 000 до 315 000 рублей из Шмитовского наследства104.
Когда Мартов обнародовал эту грязную финансовую аферу, большевики в социалистических кружках России и зарубежья возмутились, и Ленин был вынужден согласиться на передачу фондов партии доверенным лицам из немецких социал-демократов. Деньги являлись основным предметом спора между двумя фракциями в течение десяти лет, предшествовавших революции 1917 года. Крупская в качестве секретаря Ленина поддерживала непрерывную переписку с большевистскими агентами в России, используя невидимые чернила, шифровки и прочие хитрости, чтобы держать полицию в неведении относительно ее содержания. По сообщению Татьяны Алексинской, помогавшей Крупской в этой работе, в большинстве писем Ленина содержалось требование денег105. [Важность денежных поступлений подчеркивалась Лениным в письме к потенциальному жертвователю, написанном в декабре 1904 г.: «Наше дело грозит прямо-таки крахом, если мы не продержимся при помощи чрезвычайных ресурсов по меньшей мере полгода. А чтобы продержаться, не сокращая дело, необходимы minimum две тысячи рублей в месяц <…>» (Полн. собр. соч. Т. 46. С. 433)].
В 1908 году социал-демократическое движение в России пошло на спад, отчасти потому, что религиозный пыл, с которым к нему относилась интеллигенция, поостыл, отчасти в связи с тем, что вездесущая полицейская агентура сделала практически невозможной подпольную работу. Служба безопасности пронизывала социал-демократические организации сверху донизу, и члены их выявлялись и арестовывались еще до начала всяких активных действий. Меньшевики реагировали на ситуацию, выработав новую стратегию, основной упор в которой приходился на легальную деятельность: публикации, создание профсоюзов, работу в Думе. Некоторые меньшевики думали о том, чтобы превратить социал-демократическую партию в Рабочую партию. Они не хотели окончательно отказываться от нелегальной деятельности, но программа их склонялась в сторону демократического тред-юнионизма, при котором партия не столько руководила рабочими, сколько служила их интересам. Ленин предал анафеме меньшевиков, поддерживавших эту стратегию, и назвал их «ликвидаторами» на том основании, что их предполагаемой целью была ликвидация партии и отказ от революции. В его устах «ликвидатор» звучало как «контрреволюционер».
Самому Ленину, однако, тоже приходилось приспосабливаться к трудностям, создаваемым полицейской слежкой. Он справился с этой задачей, используя полицейских агентов, проникших в его организацию, для собственных целей. Несмотря на отсутствие источников, можно полагать, что именно этим объясняется загадочная история с агентом-провокатором Романом Малиновским, который некоторое время (в 1912–1914 гг.) представлял Ленина в России, а затем являлся председателем большевистской фракции в Думе. Этот случай полицейской провокации, по мнению В.Л.Бурцева, превосходит даже более знаменитый случай Евно Азефа106.
Ленин призывал своих соратников бойкотировать выборы в Первую Думу, меньшевики же оставили решение на усмотрение местных организаций, большинство которых, за исключением грузинской, тоже выступили за бойкот. В результате этого Ленин тут же переменил решение и в 1907 году, несмотря на протесты большинства своих соратников призвал большевиков принять участие в выборах. Он хотел использовать Думу как форум для обнародования своей программы. И Р.В.Малиновский сослужил ему в этом большую службу.
Поляк по происхождению, кузнец по профессии и вор по призванию, Роман Малиновский к этому времени отбыл три тюремных срока за воровство и кражи со взломом. Движимый, по его собственному признанию, политическим честолюбием, которое было невозможно удовлетворить из-за наличия судимостей, вечно нуждающийся в деньгах, он предложил свои услуги полицейскому управлению. По требованию последнего он вышел из фракции меньшевиков и в январе 1912 года прибыл на пражскую конференцию большевиков. Ленин, на которого он произвел самое благоприятное впечатление, описывал его как «парня хорошего» и «выдающегося рабочего лидера»107. Он направил новобранца в российское отделение большевистского Центрального Комитета с правом набирать новых членов по собственному усмотрению. По возвращении в Россию Малиновский воспользовался этим правом, чтобы кооптировать в ЦК Сталина108.
По приказу министра внутренних дел уголовное досье Малиновского было изъято, что позволило ему баллотироваться в Думу. Избранный туда не без помощи полиции, он использовал свой парламентский иммунитет, чтобы произносить гневные речи против «буржуазии» и социалистов-«оппортунистов»: все эти речи предварительно просматривались, а некоторые и подготавливались службой безопасности. Несмотря на то, что в социалистических кругах высказывались сомнения в лояльности Малиновского, Ленин безоговорочно его поддерживал. Одной из величайших услуг, оказанных Малиновским Ленину, была помощь в основании — с разрешения полиции и, по всей видимости, при ее материальном содействии — большевистской газеты «Правда». Малиновский при этом заведовал газетной кассой, а редактором стал другой агент охранки, М.Е.Черномазов. Партийный орган, выходивший под покровительством полиции, дал большевикам гораздо лучшую, чем была у меньшевиков, возможность распространять свои взгляды на территории России. Для соблюдения пристойности власти иногда облагали «Правду» штрафом, но газета продолжала выходить, публикуя речи Малиновского и других большевиков, произнесенные в Думе, а также другие большевистские материалы: один Ленин опубликовал в ней за 1912–1914 годы 265 статей. С помощью Малиновского полиция основала в Москве другой большевистский ежедневный печатный орган — «Наш путь»109.
Занимая указанные должности, Малиновский регулярно выдавал полиции секреты партии. Как мы увидим, Ленин верил, что больше выигрывает, чем проигрывает, идя на такую сделку.
Карьера Малиновского в качестве двойного агента неожиданно прервалась в мае 1914 года, когда заместителем министра внутренних дел был назначен В.Ф.Джунковский. Профессиональный военный, не имевший опыта контрразведывательной деятельности, Джунковский вознамерился «очистить» жандармский корпус и положить конец его политической активности: он был бескомпромиссным противником любых форм полицейской провокации. [Падение. Т. 5. С. 69; Т. 1. С. 315. Он упразднил систему полицейского надзора в армии и средней школе на том основании, что нехорошо было военным и учащимся доносить друг на друга. С.П.Белецкий, директор департамента полиции и непосредственный начальник Малиновского, считал, что эти меры расстроили работу полицейской контрразведки (там же. Т. 1.С. 70, 71, 75). Белецкий был расстрелян ЧК в сентябре 1918 г., в первую волну красного террора.]. Когда, вступив в должность, он узнал, что Малиновский является агентом полиции и что, таким образом, полиция через него проникла в Думу, Джунковский испугался крупного политического скандала и конфиденциально сообщил Родзянко, председателю Думы, об известном ему факте. [Было высказано предположение, что Джунковский избавился от Малиновского, поскольку опасался действия, которое зажигательные речи последнего в Думе могли произвести на рабочих в то время, как в России проходила новая волна промышленных забастовок. См.: Elwood P.С. Roman Malinovsky. Newtonville, Mass., 1977. P. 41–43]. На Малиновского было оказано давление, в результате чего он вышел из Думы и, получив 6000 рублей, свое жалованье за год, выехал за границу.
Внезапное и необоснованное исчезновение лидера большевиков из Думы должно было положить конец политической карьере Малиновского, однако Ленин встал на его защиту, ограждая от нападок меньшевиков и осыпая, бранью «ликвидаторов». [В 1915 г. Малиновский вступил добровольцем в армию и воевал в составе русского корпуса на территории Франции. Получив ранение и попав в плен к немцам, он вел пронемецкую агитацию среди русских военнопленных. Именно тогда он вступил в постоянную переписку с Лениным (см.: Падение. Т. 7. С. 374; Elwood. Malinovsky. P. 59; Аронсон Г. Россия накануне революции. Нью-Йорк, 1962. С. 52–54]. Можно допустить, что в данном случае личная привязанность Ленина к ценному сотруднику на время лишила его способности рассуждать, но это кажется маловероятным. На суде, состоявшемся в 1918 году, Малиновский заявил, что информировал Ленина о своем уголовном прошлом; поскольку ни один гражданин России не смог бы при наличии такого прошлого баллотироваться на выборах в Думу, сам факт, что министерство внутренних дел не использовало информацию, которой располагало, чтобы помешать Малиновскому пройти в Думу, должен был навести Ленина на мысль о его связях с полицией. В.Л.Бурцев, основной русский специалист по проблеме полицейских провокаций, поговорив с бывшим чиновником царской полиции, дававшим показания на суде над Малиновским, пришел в 1918 году к выводу, что, «судя по словам Малиновского, Ленин понял и никак не мог не понять, что его [Малиновского] прошлое не просто было связано с прямой уголовщиной, но что сам он был в руках жандармерии — и провокатор»110. Причина, по которой Ленин мог захотеть оставить полицейского осведомителя в своей организации, была сформулирована генералом А.И.Спиридовичем, высокопоставленным чиновником царского охранного отделения: «История русского революционного движения знает несколько крупных примеров, когда руководители революционных организаций разрешали некоторым из своих членов вступать в сношения с политической полицией в качестве секретных осведомителей, в надежде, что, давая полиции кое-какие несущественные сведения, эти партийные шпионы выведают у нее гораздо больше полезных сведений для партии»111. Давая показания комиссии Временного правительства в июне 1917 года, Ленин намекал, что он, возможно, использовал Малиновского именно таким образом: «Я не верил в провокаторство здесь и потому, что, будь Малиновский провокатор, от этого охранка не выиграла бы так, как выиграла наша партия от «Правды» и всего легального аппарата. Ясно, что, проводя провокатора в Думу, устраняя для этого соперников большевизма и т. п., охранка руководилась грубым представлением о большевизме, я бы сказал, лубочной карикатуры на него; большевики не будут устраивать вооруженное восстание. Чтобы иметь в руках все нити, стоило, с точки зрения охранки, пойти на все, чтобы провести Малиновского в Думу и ЦК, а когда охранка добилась и того и другого, то оказалось, что Малиновский превратился в одно из звеньев длинной и прочной цепи, связывавшей нашу нелегальную базу с «Правдой». [Вестник Временного правительства. 1917. 16 июня. № 81(127). С. 3. Показания Ленина по делу Малиновского не опубликованы в собраниях его сочинений.]. Хотя Ленин и отрицает здесь, что знал о связях Малиновского с полицией, все рассуждение звучит как попытка извиниться за привлечение полицейского агента к достижению партийных целей, то есть за максимальное использование легальной работы для обеспечения себе поддержки масс в то время, когда никакие другие средства не могли быть употреблены. [Татьяна Алексинская вспоминает, что, когда был поднят вопрос о возможном присутствии в Центральном Комитете полицейского осведомителя, Зиновьев сказал: «В хорошем хозяйстве даже мусор пригодится» (La Grande Revue. V. 27.1923. Sept. N. 9. P. 459).]. Когда в 1918 году Малиновский предстал перед судом, обвинитель от большевиков оказывал давление на свидетелей из числа царских полицейских, добиваясь подтверждения своей версии, будто Малиновский принес больше вреда царским властям, чем большевикам112. Малиновский по собственному желанию вернулся в советскую Россию в ноябре 1918 года, когда красный террор был в самом разгаре, и потребовал свидания с Лениным. Это сильный аргумент в пользу того, что он ожидал реабилитации. Но у Ленина больше не было в нем нужды, и, явившись в суд, он не дал показаний. Малиновский был казнен.
Малиновский оказал Ленину много ценных услуг. О его участии в основании «Правды» и «Нашего пути» уже сказано. Кроме того, выступая в Думе, он зачитывал тексты, написанные Лениным, Зиновьевым и другими большевистскими лидерами (перед этим, однако, он относил тексты С.Е.Виссарионову, заместителю директора департамента полиции, для правки)113. Таким образом большевистские обращения звучали на всю страну. Но главной заслугой Малиновского было то, что он прилежно предотвращал все попытки объединения ленинских приверженцев в России с меньшевиками. Во время созыва Четвертой думы обнаружилось, что семь меньшевистских и шесть большевистских депутатов действовали более согласованно, чем хотелось бы Ленину или полиции: они вели себя как единая социал-демократическая делегация, что обычно случалось в отсутствие Ленина, когда некому было сеять раздор. С точки зрения полиции, было делом высочайшей важности развести их в разные стороны и, следовательно, ослабить; по словам Белецкого, «Малиновскому были даны указания, чтобы он, по возможности, способствовал разделению партий»114. В этом случае интересы Ленина совпадали с интересами полиции. [Помимо Бурцева, уверенность в том, что Ленин был осведомлен о связях Малиновского с полицией, высказывает S.Possony в его кн.: Lenin: The Compulsive Revolutionary. Chicago, 1964. P. 142–143. Биограф Малиновского отвергает эту гипотезу на том основании, что от Малиновского большевики узнали гораздо меньше о полиции, чем полиция узнала о большевиках (Elwood. Malinovsky. P. 65–66). Но он не принимает во внимание ни рассуждений Ленина, ни заявления Спиридовича об использовании двойных агентов, которое мы приводим выше.].
Полное отсутствие щепетильности и диктаторские методы, к которым прибегал Ленин, отвращали самых последовательных его сторонников. Устав от скандалов и интриг, поддавшись преобладавшему в интеллигентской среде того времени тону спиритуализма, некоторые из видных большевиков стали искать утешения в религии и идеалистической философии: в 1909 году доминирующей тенденцией в их рядах стало богостроительство. Движение это, возглавлявшееся А.А.Богдановым, будущим главой Пролеткульта, и А.В.Луначарским, будущим наркомом просвещения, было своеобразной социалистической версией богоискательства, популярного в среде нерадикальной интеллигенции. В работе «Религия и социализм» Луначарский представляет социализм как вид религиозного опыта, «религию труда». В 1909 году сторонники этой идеологии основали школу на острове Капри. Ленин, отнесшийся к новому движению с нескрываемым отвращением, основал две контршколы, одну в Болонье, другую в Лонжюмо, неподалеку от Парижа. Последняя, открывшаяся в 1911 году, стала чем-то вроде университета, в котором рабочие, присланные из России, получали систематическое образование по общественным наукам и политике; в преподавательскую группу входили Ленин и два его самых лояльных соратника, Зиновьев и Каменев. Неизбежный полицейский информатор, на этот раз наряженный студентом, докладывал, что обучение в Лонжюмо «свелось к неосмысленному запоминанию слушателями школы отдельных отрывков зачитанных им лекций, носивших в произношении своем форму и характер неоспоримых догм и совершенно не располагавших к критическому обследованию и разумно-сознательному их усвоению»115.
К началу 1912 года, после того как Мартов предал огласке нечистоплотные финансовые операции Ленина и то, как незаконно полученные средства использовались для захвата власти, обе фракции оставили всякие попытки быть единой партией. Меньшевики сочли, что действия большевиков компрометируют социал-демократическое движение. На собрании Международного социалистического бюро в 1912 году Плеханов открыто обвинил Ленина в воровстве. Меньшевики осуждали Ленина как «политического шарлатана» (Мартов) и никогда не скрывали отвращения, какое им внушала способность Ленина легко прибегать к преступлению и клевете. Сам Ленин признавал, что намеренно вводил рабочих в заблуждение относительно меньшевиков. Несмотря на это не было предпринято ни единой попытки исключить его из партии; в то же время Струве, единственным грехом которого было сочувствие «ревизионизму» Эдуарда Бернштейна, был исключен в один момент. Неудивительно, что Ленин не воспринимал их всерьез.
Окончательный разрыв между двумя фракциями произошел в январе 1912 года на ленинской пражской конференции, после чего они никогда уже не собирались вместе. Ленин сам определил состав центрального органа, — в него вошли только прямые большевики, — и присвоил ему название «Центральный Комитет». Наверху разрыв был полным, однако рядовые меньшевики и большевики на территории России продолжали относиться друг к другу по-товарищески и чаще работали сообща, чем порознь.
* * *
Два года, предшествовавшие первой мировой войне, Ленин провел в Кракове, откуда ему легко было устанавливать контакты с соратниками в России. Либо непосредственно перед, либо сразу после начала войны он наладил отношения с австрийским правительственным агентством, «Союзом за освобождение Украины», которое в благодарность за поддержку украинских национальных настроений дало ему денежную дотацию и поддержало его революционную деятельность116. Союз этот, получавший субсидии как из Берлина, так и из Вены, действовал под присмотром австрийского министерства иностранных дел. Одним из активно действующих его членов был Парвус, который в 1917 году сыграл решающую роль в операции по обеспечению Ленину проезда через Германию в революционную Россию. В отчетном докладе Союза, датированном 16 декабря 1914 года и составленном в Вене, имеется, в частности, следующее сообщение: «Союз предоставил помощь фракции большинства Российской социал-демократической партии в виде денег и содействия в установлении связей с Россией. Лидер этой фракции, Ленин, не враждебен к требованиям Украины, что следует из прочитанной им лекции, текст которой представлен в "Ukrainische Nachrichten"»117.
Эти связи оказались крайне полезными, когда Ленина и Г.Е.Зиновьева, как подданных враждебного государства, арестовала австрийская полиция (26 июля (8 августа) 1914 г.) по подозрению в шпионаже. За них немедленно вступились влиятельные лица из австрийских и польских социалистических кругов, в числе прочих — Яков Ганецкий (известный также как Фюрстенберг), служащий предприятия Парвуса и близкий соратник Ленина. Пятью днями позже губернатор Галиции получил во Львове телеграмму из Вены, в которой ему рекомендовали не задерживать Ленина, поскольку он был «врагом царизма»118. 6(19) августа военный прокурор Кракова телеграфировал в суд города Новы Тарг, где Ленин содержался под арестом, приказывая немедленно его освободить119. 19 августа (1 сентября) Ленин, Крупская и ее мать выехали по пропуску, полученному от австрийской полиции, из Вены в Швейцарию на австрийском военном почтовом поезде — необычном для простых подданных враждебной страны виде транспорта120. Зиновьев с женой последовали за ними через две недели. Обстоятельства освобождения Ленина и Зиновьева из австрийской тюрьмы и отъезда Ленина из Австрии свидетельствуют о том, что Вена считала их ценным приобретением.
В Швейцарии Ленин немедленно занялся анализом краха Социалистического интернационала и разработкой его антивоенной платформы.
То, что интересы рабочего класса не знают государственных границ и что пролетариат ни при каких обстоятельствах не должен проливать кровь в борьбе капиталистов за рынки сбыта, всегда было основным принципом международного социалистического движения. Конгресс Социалистического интернационала в Штутгарте, собравшийся в августе 1907 года на пике международного кризиса, уделил большое внимание вопросам милитаризма и угрозы войны. В результате оформились две точки зрения на войну — одну выразил Август Бебель, и она состояла в том, чтобы противостоять войне, а если она начнется, бороться за ее «скорейшее прекращение». Вторую представляли три делегата от России — Ленин, Мартов и Роза Люксембург, которые, опираясь на опыт 1905 года в России, призывали социалистов использовать начало войны в своих интересах и провоцировать международную гражданскую войну121. Под давлением последних конгресс принял резолюцию, что, в случае начала военных действий, рабочим и их парламентским представителям следует «бороться за их скорейшее прекращение и прилагать все усилия к тому, чтобы использовать экономический и политический кризис военного времени, чтобы поднять массы и приблизить свержение господства капиталистов»122. Это положение было не чем иным, как оформленным на бумаге соглашением между правым большинством и левым меньшинством. Но Ленина такой компромисс не удовлетворил. Используя все ту же тактику, которая была им отработана на русском социал-демократическом движении, он вознамерился отколоть недовольных компромиссом и желающих использовать будущую войну в революционных целях левых от более умеренного большинства Социалистического интернационала. Он выступал против пацифистской политики, направленной на предотвращение военных действий, которой придерживались большинство европейских социалистов: Ленин страстно желал начала войны, ибо это давало уникальную возможность начать революцию. Поскольку такая позиция была непопулярна и для социалиста неприемлема, Ленин избегал говорить о ней открыто. Но иногда он проговаривался, как, например, в письме к Горькому, написанном в январе 1913 года во время очередного международного кризиса: «Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции (во всей восточной Европе) штукой, но мало вероятия, чтобы Франц Иозеф и Николаша доставили нам сие удовольствие»123.
Как только началась война, парламентарии-социалисты и Четверного согласия, и Четверного союза изменили своим обетам. Если летом 1914 года они страстно выступали за мир и выводили массы демонстрантов на улицы в знак протеста против надвигающейся войны, то с началом военных действий присмирели и стали голосовать за военные бюджеты. Особенно болезненным оказалось предательство немецких социал-демократов: у них была самая сильная партийная организация в Европе и они составляли костяк Второго интернационала; то, что их парламентская группа единогласно проголосовала за военные кредиты, оказалось оглушительным и почти смертельным ударом по Социалистическому интернационалу.
Русские социалисты отнеслись более серьезно к своим обязательствам перед Интернационалом, так как, в отличие от западных товарищей, не пустили еще глубоких корней в своей родной стране, не испытывали патриотических чувств и знали к тому же, что у них нет другого способа захватить власть, чем воспользовавшись «экономическим и политическим кризисом, созданным войной», как о том говорилось в резолюции Штутгартской конференции. За исключением таких патриархов социал-демократического движения, как Плеханов и Л.Г.Дейч, а также ряда социалистов-революционеров, в которых бряцание оружием вызвало патриотический подъем (Савинков, Бурцев), большинство светил русского социализма остались верными антивоенным резолюциям Интернационала. Депутаты от социал-демократов и трудовиков продемонстрировали это, когда единогласно проголосовали в Четвертой государственной думе против военных кредитов, — никто из европейских парламентариев, кроме сербов, так не поступил.
Немедленно по приезде в Швейцарию Ленин набросал программное заявление, которое называлось «Задачи революционной социал-демократии в европейской войне»124. Обвинив лидеров немецкой, французской и бельгийской социал-демократии в предательстве, он предложил бескомпромиссно радикальную платформу. Статья шестая «Задач» содержала следующее положение: «С точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск, угнетающих Польшу, Украину и целый ряд народов России и разжигающих национальную вражду для усиления гнета великорусов над другими национальностями и для укрепления реакционного и варварского правительства царской монархии». [Ленин. Полн. собр. соч. Т. 26. С. 6. То, что Ленин придает столько значения «угнетению» Украины Россией, может объясняться, хотя бы частично, его финансовой зависимостью от австрийского правительства. Он не требовал освобождения Украины из-под австрийского владычества.]. Ни один из европейских социалистов не высказывал публичного пожелания, чтобы его страна потерпела поражение в войне. Выступление Ленина в пользу поражения России в войне неизбежно навлекло на него обвинение в том, что он агент немецкого правительства. [Именно в этом его обвинял жандармский генерал Спиридович, обычно очень хорошо осведомленный. Он заявлял, не приводя доказательств, что в июне и июле 1914 года Ленин дважды ездил в Берлин для выработки совместно с немцами плана подрывной деятельности в тылах русской армии, за осуществление которого ему должны были заплатить 70 млн. марок (Спиридович. История большевизма. С. 263–265)].
Практические выводы ленинского заявления о войне содержались в седьмой, заключительной статье тезисов. В ней он призывал к усиленной агитации и пропаганде в среде военных и гражданских служащих воюющих сторон с целью развязывания гражданской войны против «реакционных и буржуазных правительств всех стран». Тиражи этого текста были тайно ввезены в Россию, что дало повод царскому правительству закрыть в ноябре «Правду» и арестовать большевистскую фракцию в Думе. Одним из адвокатов, защищавших большевиков по этому делу, был А.Ф.Керенский. Обвинение в государственной измене, которое могло стоить большевикам жизни, им предъявлено не было, их приговорили к ссылке, что практически вывело партию из игры вплоть до февральской революции.
Основой упор в своей программе Ленин делал на то, что социалисты должны были не добиваться прекращения военных действий, но использовать их в своих интересах: «Лозунг мира, по-моему, неправилен в данный момент. Это — обывательский, поповский лозунг. Пролетарский лозунг должен быть: гражданская война»125. Так он писал еще в октябре 1914 года и оставался верен этой формулировке до самого конца войны. Конечно, для него, жившего в нейтральной Швейцарии, это было куда безопаснее, чем для его соратников на территории воюющей России.
Немцы, зная о военной программе лидера большевиков, очень хотели использовать ее в своих интересах: призыв Ленина к поражению царской армии был равносилен пожеланию победы Германии. Основным связующим звеном между Лениным и правительством Германии был Парвус — один из вождей Санкт-Петербургского Совета в 1905 году, создатель теории «непрерывной революции», а в последнее время еще и сотрудник «Союза освобождения Украины». Один из самых выдающихся умов русской революции, Парвус одновременно являлся и одним из самых нечистоплотных ее деятелей. После краха революции 1905 года он пришел к выводу, что революция в России может победить только с помощью немецкой армии: самостоятельно русские неспособны были, по его мнению, справиться с царизмом. [Позже он полагал, что результаты его оправдали. В 1918 году он писал о революции 1917 года, что «прусские пушки при этом сыграли большую роль, чем большевистские листки. Думаю, в частности, что русская эмиграция до сих пор еще мыкалась бы за границей и жарилась в собственном соку, если бы немецкие полки не продвинулись до Вислы» (Извне. Стокгольм. 1918. 22 янв. № 1. С. 2)].
Обзаведясь при помощи своих политических связей значительным состоянием, Парвус предоставил себя в распоряжение правительства Германии. В начале войны он жил в Константинополе. Там он обратился к послу Германии и обрисовал ему в общих чертах возможность использования русских революционеров в интересах Германии. Поскольку, говорил он, русские радикалы смогут достичь своих целей только при условии падения царизма и развала Российской империи и поскольку подобное положение дел устраивало бы также и Германию: «интересы немецкого правительства совпадают с интересами русских революционеров». Парвус просил денег и санкции на вступление в контакт с русской левой эмиграцией126. С благословения Берлина в мае 1915 года он установил в Цюрихе связь с Лениным, положение которого в среде левой русской политической эмиграции было ему хорошо известно. Парвус был уверен, что стоит ему завоевать Ленина — и вся русская левая антивоенная группировка последует за ним127. Первая попытка закончилась неудачей. Дело было не в том, что Ленину не хотелось вступать в сговор с немцами или что он считал неприличным для себя брать у них деньги, — он не хотел вступать в переговоры с Парвусом — предателем дела социализма, ренегатом и «социалистическим шовинистом». Биографы Парвуса считают, что причина заключалась не столько в личной неприязни Ленина к Парвусу, сколько в страхе, который Ленин мог испытывать при мысли, что Парвус, если с ним заключить соглашение, может «прибрать к рукам русские социалистические организации и, при его финансовых возможностях и умственных способностях, обойти других лидеров партии»128. Сам Ленин никогда об этой встрече не упоминал.
Отвергнув заигрывания Парвуса, Ленин тем не менее установил политические и денежные отношения с немецким правительством через эстонца Александра Кескулу (Keskula). [О нем см.: Futrell M//St. Antony's Papers. № 3. Lnd., 1962. P. 23–52. Автору представилась редкая возможность говорить с этим эстонцем, но, к сожалению, он отнесся к его рассказам на редкость некритично.]. В 1905–1907 годы Кескула был самым активным большевиком в Эстонии. Затем он превратился в страстного эстонского националиста, боролся за независимость своей страны. Придя, как и Парвус, к выводу, что свержение царизма в России не может произойти без помощи немецкого оружия, он предложил свои услуги немецкому правительству и стал работать на немецкую разведку. Кескула обосновался в Швейцарии и Швеции и оттуда, получая немецкие субсидии, собирал сведения о внутреннем положении в России и нелегально переправлял в нее большевистскую антивоенную литературу. С Лениным он познакомился в октябре 1914 года и заинтересовался им как врагом царского режима и возможным освободителем Эстонии. [Фотрелл (Soviet Affairs. С. 47) утверждает, что это была его единственная встреча с лидером большевиков, но нам это представляется маловероятным.]. Много лет спустя Кескула утверждал, что не давал денег большевикам непосредственно, но делал опосредованные взносы в их кассу и финансировал издательскую деятельность. Даже и в этом случае для обедневших большевиков это была бы существенная поддержка, но есть вероятность, что Кескула давал Ленину деньги и просто так.
В сентябре 1915 года Ленин представил Кескуле, видимо, по требованию последнего, любопытную программу, состоявшую из семи пунктов и касающуюся условий, на которых революционная Россия согласна была бы подписать мирный договор с Германией. Документ этот был обнаружен в архиве министерства иностранных дел Германии после окончания второй мировой войны. [Текст воспроизводится в телеграмме, отправленной немецким министром графом Ромбергом из Берна в Берлин канцлеру Бетман-Гольвегу 30 сентября 1915 г. (Hahlweg W. Lenins Rukkehr nach Russland, 1917. Leiden, 1957. S. 40–43)]. Сам факт составления подобного документа свидетельствует о том, что Ленин видел в Кескуле не только эстонского патриота, но и представителя правительства Германии. Помимо нескольких пунктов, касающихся внутренних проблем России (провозглашение республики, конфискация больших поместий, введение восьмичасового рабочего дня, автономия национальных меньшинств), в документе оговаривалась возможность подписания сепаратного мира с Германией при условии, что Германия откажется от аннексий и контрибуций (исключение могли составлять буферные государства»). Там же Ленин выдвигал предложение о выводе русских войск с территории Турции и о начале военных действий против Индии. Безусловно, немецкое правительство помнило об этих предложениях, когда полтора года спустя позволило Ленину проехать через территорию Германии в Россию.
На средства, полученные из Берлина, Кескула организовал в Швеции издание работ Ленина и Бухарина, и большевистские курьеры перебрасывали их в Россию. (Одна из таких очередных субсидий была украдена большевистским агентом129.) Ленин отвечал любезностью на любезность, пересылая Кескуле донесения своей агентуры из России о положении в стране, которым немцы, по понятным причинам, живо интересовались. В донесении от 8 мая 1916 года, представленном служащим генерального штаба Германии лицу, возглавлявшему в министерстве иностранных дел отдел подрывной деятельности на Востоке, сообщается: «В течение последних месяцев Кескула установил ряд новых связей с Россией… Он также наладил чрезвычайно ценный контакт с Лениным и передал нам содержание конфиденциальных донесений агентов Ленина из России о положении дел в стране. Кескуле, следовательно, и в будущем должны предоставляться все необходимые средства. Принимая во внимание крайне неблагоприятный обменный курс, считаем, что 20 000 марок в месяц будет совершенно достаточно». [Ганс Штайнвахс. Политический отдел. Генеральный штаб Германии. Министру Диего фон Берген. Министерство иностранных дел (Zeman. Germany. P. 40). Содержание документа наводит на мысль, что Кескула дезинформировал Футрелла, когда сообщил ему, что получал эти донесения, проникнув в ленинскую шведскую группу (Futrell//Soviet Affairs. P. 24)].
За всю свою жизнь Ленин ни разу не упомянул об отношениях с Кескулой и Парвусом; это и понятно — они могли расцениваться только как государственная измена.
* * *
В сентябре 1915 года по инициативе итальянских социалистов в швейцарской деревне Циммервальд недалеко от Берна собралась тайная конференция Интернационала. Россия была представлена многочисленными делегациями от обеих фракций социал-демократической партии и партии эсеров во главе с их лидерами. Конференция быстро раскололась на две группировки — более умеренную, желавшую сохранить связи с теми социалистами, которые поддерживали войну, и левую, настаивавшую на немедленном разрыве с ними. Последнюю возглавлял Ленин, и в нее вошло восемь делегатов из 38. Большинство отвергло ленинский проект постановления о превращении «империалистической» войны в гражданскую, поскольку он был одновременно и невыполним и опасен: как отметил один из делегатов, все подписавшие подобное постановление по возвращении домой должны быть приговорены к смертной казни, в то время как Ленин в Швейцарии находился в полной безопасности.
Конференция также отвергла требование Ленина о немедленном разрыве с Интернациональной социалистической комиссией, находившейся под влиянием социалистов-патриотов. Нельзя, однако, утверждать, что Ленин потерпел полное поражение в Циммервальде130, поскольку в официальном манифесте конференции ему были сделаны некоторые уступки, осуждены социалисты, поддержавшие свои воюющие правительства, и сформулирован призыв к рабочим всего мира объединиться в «классовой борьбе»131. Циммервальдская левая выпустила собственное заявление, которое звучало более радикально, но не призывало, как того хотел Ленин, народы Европы к восстанию132. Разногласия между двумя группировками происходили в основном из их отношения к патриотизму — большинство европейских социалистов были пламенными патриотами, а большинство русских ими не были вовсе.
В продолжение Циммервальдской конференции в апреле 1916 года собралась конференция в Кинтале, в кантоне Берн. Конференция была созвана Интернациональной социалистической комиссией для определения отношения к войне, которая шла уже третий год. Участники Кинтальской конференции, представлявшие пацифистское крыло Интернационала, отказались поддержать циммервальскую левую, но на деле гораздо больше сблизились с ней, чем год назад. В резолюции «Отношение пролетариата к вопросу о мире» конференция, осудив капитализм за ведение войны, заявила, что ни «буржуазный, ни социалистический пацифизм» не может спасти мир от надвигающейся трагедии: «Если капиталистическое общество не может создать условия для долговременного мира, тогда такие условия создаст социализм <…> Борьба за долговременный мир может поэтому быть только борьбой за осуществление социализма»133. Из этого делался практический вывод, что «пролетариат должен требовать немедленного перемирия и мирных переговоров». Здесь, как и прежде, нет призыва к восстанию и обращению оружия против буржуазии, но можно сказать, что подобная мысль не исключалась резолюцией и даже скрыто в ней присутствовала.
Ленин, как и в Циммервальде, выдвинул заявление левого меньшинства, которое заканчивалось призывом к пролетариату: «Сложите оружие, обратите его против общего врага! — капиталистических правительств». [Ленин. ПСС. Т. 19. С. 437. «Кому объективно выгоден призыв к миру? — писал в это время Ленин. — Конечно, не революционному пролетариату. Не идее использования войны для скорейшего краха капитализма». Процитировав эту мысль, Адам Улам замечает: «Он просмотрел то обстоятельство, что миллионам человеческих жизней также мог быть «выгоден» призыв к миру» (The Bolsheviks. N. Y., 1965. P. 306)]. Из сорока четырех присутствовавших на конференции делегатов под ленинским воззванием подписались двенадцать, причем Зиновьев взял на себя ответственность представлять в этом случае Латвию, а Радек — Голландию.
Заключительная резолюция Кинтальской конференции по вопросу о «Международном социалистическом бюро», проект которой был составлен Зиновьевым, вполне удовлетворяла требованиям левых в том, что осудила эту организацию, обвинила ее в «соучастии политике так называемой «защиты родины» и гражданского мира» и заявила, что «Интернационал как определенная политическая сила может оправиться от обморока только в той мере, в какой пролетариат способен освободить себя от всех видов империалистического и шовинистского влияния и вернуться на путь классовой борьбы и массовых военных действий»134. Несмотря на то что идея Ленина о расколе в Интернационале снова не была поддержана, представитель правых С.Грумбах заявил после окончания конференции: «Ленин и его друзья играли важную роль в Циммервальде и решающую роль в Кинтале»135. И в самом деле, резолюции Кинтальской конференции заложили основу Третьего Интернационала, который был образован Лениным в 1919 году.
Своему успеху в Циммервальде и Кинтале в 1915–1916 годах и позднее в России в 1917 году Ленин был обязан тем, что ловил социалистов на слове и требовал, чтобы они поступали согласно их собственным заявлениям. Этим он завоевал поддержку немногочисленной, но преданной группы соратников в иностранных социалистических кругах. Что еще более важно, это парализовало его противников и не давало им объявить ему открытую войну, поскольку, заняв такую позицию, он как бы захватил моральные высоты социалистического движения. Лидеры Интернационала презирали Ленина за клевету и интриганство, но не могли осудить его, не осудив при этом самих себя. Эта тактика позволила Ленину постепенно оттеснять международное социалистическое движение влево, пока ему не удалось отделить от него собственную фракцию, что он уже проделал с русской социал-демократией.
Следует, однако, помнить, что годы войны были для Ленина и Крупской временем суровым и тяжелым, периодом бедности и изоляции от России. Они жили в районах, граничащих с трущобами, ели в обществе преступников и проституток, теряли старых друзей. Даже некоторые бывшие соратники начинали относиться к Ленину как к сумасшедшему, «политическому иезуиту», исчерпавшему себя человеку136. Однажды к Красину, когда-то близкому ленинскому соратнику, ведущему обеспеченную жизнь служащего военной промышленности, обратились с просьбой о помощи для Ленина; он вытащил из кармана две пятирублевые банкноты и сказал: «Право, Ленин не стоит того, чтобы его поддерживать. Это вредный тип, и никогда не знаешь, что, какая дикость взбредет ему в его татарскую башку, черт с ним!..»137
Единственным светлым моментом ленинской ссылки была его связь с Инессой Арманд, родившейся во Франции в семье артистов мюзик-холла, женой состоятельного русского. Начитавшись Чернышевского, она порвала с мужем и присоединилась к большевикам. С Лениным и его женой она познакомилась в Париже в 1910 году. Вскоре она при молчаливом согласии Крупской стала возлюбленной Ленина и верным его соратником. Бертрам Вольф видел в ней «преданную романтическую героиню», но Анжелика Балабанова, много раз встречавшаяся с Инессой, описывала ее как «идеального — абсолютно пассивного — исполнителя [ленинских] приказаний», «прототип идеального большевика, со способностью неуклонного, безусловного подчинения»138. Представляется, что она была единственным человеческим существом, с которым Ленин смог установить близкие личные отношения.
Хотя Ленин никогда не терял надежды на свершение общей европейской революции, реальные сроки отодвигались все дальше. Царское правительство успешно преодолело военный и политический кризис 1915 года и к 1916-му оказалось готово начать наступательную кампанию. Иногда получая от своего агента в Петрограде, А.Г.Шляпникова, сведения об ухудшающемся положении в России и массовом росте недовольства в городах139, Ленин не придавал этому большого значения, видимо, считая, что царское правительство способно справиться с этими трудностями. Обращаясь к собранию молодых социалистов в Цюрихе 9(22) января 1917 года, он говорил, что, хотя революция в Европе и неизбежна, «мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции»140. Эти слова были произнесены Лениным за восемь недель до падения царизма.
Примечания
1 Хронологический указатель произведений В.И.Ленина / Ин-т марксизма-ленинизма. М., 1959. Т. 1. С. 1–8.
2 Воспоминания родных о В.И.Ленине/ Ин-т МЭЛС. М., 1955. С. 85.
3 Об этом см.: Valentinov N. The Early Years of Lenin. Ann Arbor, Mich., 1969. P. 111–112.
4 Ульянова-Елизарова А.И. // Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине/ Ин-т марксизма-ленинизма. М., 1956. С. 13.
5 Молодая гвардия. 1924. № 1. С. 89.
6 Ульянова-Елизарова А.И. // Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта 1887 г. М.; Л., 1927. С. 97; Алексеев В., Швер А. Семья Ульяновых в Симбирске, 1896–1897. Л., 1925. С. 48–51.
7 Водовозов В. // НЧС. 1925. Т. 12. С. 175.
8 Valentinov. The Early Years. С. Ill-138, 189–215 — в основу положены беседы с Лениным.
9 SR. 1934. Vol. 12. № 36. Р. 592–593.
10 Marx К., Engels F. Werke. Berlin, 1966. Bd. 34. S. 477.
11 См. об этом: Пайпс Р. Струве: левый либерал. М., 2001. Глава 2.
12 Pipes R.// Revolutionary Russia/ Ed.by R. Pipes.Cambridge, Mass., 1968. P. 32.
13 Ульянова-Елизарова // Воспоминания родных. С. 29.
14 Marx, Engels. Werke. Bd. 22. S. 509–527.
15 Об этом см. нашу статью: SR. 1964. Vol. 23. № 3. P. 441–458.
16 Ленин. ПСС. Т. 1. С. 105; ЛС. Т. 33. С. 16.
17 Ленин. ПСС. Т. 1.С. 312.
18 Радек К. // Рабочая Москва. 1924. 22 апр. № 92 (656).
19 Потресов А.Н. Посмертный сборник произведений. Париж, 1937. С. 294; Lockhart R. Н. В. Memoirs of a British Agent. Lnd., 1935. P. 237; Balabanoff A. Impressions of Lenin. Ann Arbor, Mich., 1964. P. 123.
20 Потресов. Посмертный сборник. С. 301.
21 Michels R. Political Parties. Glencoe, HI, 1949. P. 227.
22 Потресов. Посмертный сборник. С. 300.
23 Троцкий Л. О Ленине. М., 1924. С. 6–7.
24 Ленин. ПСС. Т. 36. С. 23.
25 Троцкий Н. [Л.Д.]. Наши политические задачи. Женева, 1904. С. 96.
26 Tumarkin N. Lenin Lives! Cambridge, Mass., 1983. P. 77.
27 Горький М. Владимир Ильич Ленин. Л., 1924. С. 9; НЖ. 1917. 10 нояб. № 177 — приводится в кн.: Maxim Gorky, Untimely Thoughts / Ed. by H.Ermolaev. N.Y., 1968. P. 28.
28 Водовозов В. // НЧС. Т. 12. С. 176–177.
29 Горький. Ленин. С. 10; Gorki M. Lenine et le Paysan Russe. Paris, 1924. P. 96.
30 La Grande Revue. 1923. August. Vol. 27. № 8. P. 206.
31 Wolfe B.D. Three Who Made a Revolution. N.Y., 1948. P. 219–220.
32 Потресов. Посмертный сборник. С. 296–297.
33 SR. 1934. Vol. 12. № 36. P. 593.
34 Gorki. Lenine et le Paysan Russe. P. 64.
35 Ibid. P. 83–84.
36 Ленин. ПСС. Т. 36. С. 346.
37 La Grande Revue. 1923. September. Vol. 27. № 9. P. 459.
38 Gorki. Lenine et le Paysan Russe. P. 16–17.
39 Marx K. Critique of Hegel's Philosophy of Right / Ed. by J. O'Malley. Cambridge, 1970. P. 133.
40 Ленин. ПСС. Т. 15. С. 296–297.
41 Тахтарев Н.К. // Былое. 1924. № 24. С. 22.
42 Петербургскому периоду жизни Ленина посвящена наша кн.: Social-Democracy and the St. Petersburg Labor Movement. Cambridge, Mass., 1963.
43 Переписка Г.В.Плеханова и П.Б.Аксельрода. М., 1925. Т. 1. С. 271.
44 Ленин. ПСС. Т. 1. С. 279–280; Т. 2. С. 433–470.
45 Там же. Т. 2. С. 84.
46 Радек К. // Рабочая Москва. 1924. 22 апр. № 92 (656).
47 Ленин. ПСС. Т. 2. С. 104 — курсив наш.
48 Там же. С. 84, 101–102 — курсив наш.
49 Пайпс Р. Струве: левый либерал. М., 2001. С. 320–327.
50 Ibid. Р. 328.
51 Ленин. ПСС. Т. 4. С. 193–194.
52 Там же. С. 373.
53 Подробности этих споров описаны в нашей книге: Струве: левый либерал. М., 2001. С. 371–384.
54 Ibid. Р. 391.
55 Ленин. ПСС. Т. 34. С. 40.
56 Об этом см.: Твардовская В.А. // ИЗ. 1960. № 67. С. 103–144; Волк С.С. Народная воля. М.; Л., 1966. С. 250–277; Venturi F. Roots of Revolution. N.Y., 1960. P. 650–653.
57 Волк. Народная воля. С. 254–255.
58 Ленин. ПСС. Т. 8. С. 384–385.
59 Волк. Народная воля. С. 203–212.
60 Schapiro L. The Communist Party of the Soviet Union. Lnd., 1960. P. 49.
61 Ibid. P. 58–59.
62 Ibid. P. 61.
63 Троцкий. Наши политические задачи. С. 93.
64 Ленин. ПСС. Т. 8. С. 370.
65 Письмо Карлу Каутскому (июнь 1904 г.) приводится в кн.: Ascher A. Pavel Axelrod and the Development of Menshevism. Cambridge, Mass., 1972. P. 211.
66 Мартов Л. Спасители или упразднители? Париж, 1911. С. 3.
67 Zeman Z.A.B., Scarlau W.B. The Merchant of Revolution: The Life of Alexander Israel Helphand (Parvus). Lnd., 1965. P. 76.
68 ЛС. 1926. T. 5. С 456–459.
69 Об этом см.: Anweiler О. The Soviets. N.Y., 1974. P. 76–86.
70 Менделеев H. // НЖ. 1905. 2 нояб. № 6. С. 5.
71 Anweiler О. The Soviets. P. 84–85.
72 Крупская Н.К. Воспоминания о Ленине. М.; Л., 1930. Т. 1. С. 120.
73 Schapiro. The Communist Party. P. 86, 105.
74 Сведения почерпнуты главным образом из кн.: Lane D. The Roots of Communism. Assen, Holland, 1969.
75 Schapiro. The Communist Party. P. 101.
76 Lane. The Roots. P. 21.
77 Ibid. P. 44–45.
78 Ibid. P. 210.
79 О ранних проявлениях такой позиции см. Pipes R. Social-Democracy and the St. Petersburg Labor Movement.
80 М[арт]овЛ.//ОД.Т.З.Кн.5.С. 572.
81 Anweiler O. The Soviets. P. 278.
82 М[арт]ов Л. // ОД. Т. 3. Кн. 5. С. 570.
83 Там же. С. 571.
84 Schapiro. The Communist Party. P. 76.
85 См. с. 401, 402 нашего издания.
86 Крупская. Воспоминания о Ленине. Т. 1. С. 107–109.
87 Keep L.H. The Rise of Social Democracy in Russia. Oxford, 1963. P. 194–195.
88 Ленин. ПСС. Т. 17. С. 31–33.
89 Pipes R. Formation of the Soviet Union: Communism and Nationalism, 1917–1923. Cambridge, Mass., 1954. P. 31–33.
90 Ленин. ПСС.Т.2.С.452.
91 Pipes. Formation. P. 35–49.
92 Wolfe. Three. P. 261; Schapiro. The Communist Party. P. 88.
93 Keep. Social Democracy. P. 181–182, 205.
94 Леонид Борисович Красин («Никитич»): Годы подполья / Под ред. М.Н.Лядова [М.Н.Мандельштама] и С.М.Познера. М.; Л., 1928. С. 142.
95 Мартов. Спасители или упразднители? С. 22–23. Бибинеишвили Б. Камо. М., 1934. С. 142–143.
96 Shub D. Lenin. Garden City; N.Y., 1948. P. 101–102; Письма Аксельро-да и Мартова. Берлин, 1924. С. 184.
97 Мартов. Спасители или упразднители?
98 Там же. С. 18.
99 О нем см.: Красин / Под ред. Лядова, Познера; Glenny M. // SS. 1970. № 22. Р. 192–221.
100 Красин / Под ред. Лядова, Познера. С. 236–239.
101 Shub. Lenin. P. 104–105.
102 Wolfe. Three. P. 379; Aleksinskii T.//La Grande Revue. 1923. Sept. Vol. 27. № 9. P. 456–457.
103 Об этом см.: Шестернин С. // СБ. 1933. № 5 (8). С. 155–156; Крупская Н.К. Воспоминания о Ленине. М., 1932. С. 141–142; Geyer D. Kautskys Russisches Dossier. Frankfurt; N.Y., 1981. S. 18–25.
104 Geyer. Kautskys Russisches Dossier. S. 24.
105 La Grande Revue. 1923. Sept. Vol. 27. № 9. P. 448.
106 Падение. Т. 1. С. 315. О нем см.: Elwood R.C. Roman Malinovsky. Newtonville, Mass., 1977.
107 Ленин. ПСС. Т. 48. С. 133, 140.
108 Shub. Lenin. P. 117.
109 Цявловский М.А. Большевики: Документы по истории большевизма с 1903 по 1916 год бывш. Московского Охранного отделения. М., 1918. С. ХШ.
110 Burtsev V. // Struggling Russia, 1919. Vol. 1. № 9/10. P. 139.
111 Спиридович А.И. История большевизма в России. Париж, 1922. С. 260.
112 Burtsev // Struggling Russia. P. 139.
113 Цявловский. Большевики. С. XIV. См., напр., его речь 7 дек. 1912 г. в кн.: Государственная дума: Стеногр. отчеты: Созыв 4: Сессия 1: Заседание 8. СПб., 1913. С. 313–327.
114 Падение. Т. 3. С. 281, 286; Спиридович. История большевизма. С. 258; Бурцев // Падение. Т. 1. С. 316. О полицейской инструкции на этот счет см. кн.: Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов: Протоколы заседаний Исполнительного комитета и бюро Исполнительного комитета / Под ред. В.Я.Наливайского. М; Л., 1925. С. 312–313.
115 Спиридович. История большевизма. С. 231.
116 Об этой организации и ее деятельности см.: Zeman, Scharlau. The Merchant. P. 132–136.
117 Ereignisse in der Ukraine, 1914–1922 / Ed. by T.Hornykiewicz. Philadelphia, 1966. Vol. 1. P. 183.
118 Неопубликованные и хранящиеся в ЦПА (ныне РЦХИДНИ) документы, описанные в изд.: Ленин. Хроника. Т. 3. С. 269.
119 ЛС. 1924.Т. 2. С. 180.
120 Неопубликованные документы, описанные 8 изд.: Ленин. Хроника. Т.3.С.273.Обэтихсобытияхсм.:Ганецкий//ЛС. 1924.Т.2.С. 173–187; Крупская. Воспоминания. С. 212–216.
121 Gankin O.G. The Bolsheviks and the World War. Stanford, Calif., 1940. P. 54–55.
122 Ibid. P. 59.
123 Ленин. ПСС. Т. 48. С. 155.
124 Там же. Т. 26. С. 1–7.
125 Там же. Т. 49. С. 15.
126 Донесение от января 1915 г. см.: Germany and the Revolution in Russia, 1915–1918/Ed. by Z.A.B.Zeman. Lnd., 1958. P. 1–2.
127 О встрече Парвуса с Лениным см.: Zeman, Schariau. The Merchant. P. 157–159.
128 Ibid. P. 158–159.
129 Germany / Ed. by Zeman. P. 11–13; Шляпников А. Канун семнадцатого года. Изд. 2. М"б. г. Ч. 1. С. 154.
130 См.: Braunthal J. History of the International. N.Y.; Washington, 1967. P. 47.
131 Gankin. The Bolsheviks. P. 329–333.
132 Ibid. P. 333–337, 347–349.
133 Ibid. P. 422 — курсив в ориг.
134 Ibid. P. 426–427 — курсив в ориг.
135 Ibid. P. 461.
136 О швейцарском периоде жизни Ленина см.: Shub. Lenin. P. 143–153.
137 Соломон Г.А. Ленин и его семья. Париж, 1931. С. 78.
138 Wolfe B.D. Strange Communists Whom I Have Known. N.Y., 1965. P. 138–164; Balabanoff A. Impressions of Lenin. Ann Arbor, Mich., 1964. P. 14.
139 ШляпниковА Канун семнадцатого года. Изд. 3. М., 11923J.4.2. С. 37–44.
140 Ленин. ПСС. Т. 30. С. 328.
