Морган Скотт Пек

НЕПРОТОРЁННАЯ ДОРОГА

К оглавлению

 

Часть IV
Б Л А Г О Д А Т Ь

ЧУДО ЗДОРОВЬЯ

Удивительная благодать! Как сладки звуки,
Которые спасли меня!
Я погибал, но теперь возвращен к жизни;
Я был слеп, но теперь вижу.

Это благодать научила мое сердце бояться,
Это благодать облегчила мой страх.
А какой драгоценностью явилась она мне
В час, когда я впервые уверовал!

Через многие опасности, силки и ловушки
Пришел я сюда,
И в пути хранила меня благодать до сих пор;
Благодать отведет меня снова к родному дому.

И пусть проживем мы десять тысяч лет,
Как солнце, ярко сияя, –
У нас впереди будет больше дней, чем было,
Чтобы петь хвалу Богу.*

В этом знаменитом старинном американском евангелическом гимне слово "удивительная" является первым эпитетом благодати. Нас удивляет то, что выпадает из обычного порядка вещей, чего нельзя предсказать с помощью наших "естественных законов". Ниже я намерен показать благодать как явление обыденное и в определенной мере предсказуемое. Но в общепринятых понятиях нашей науки и "естественных законов" благодать остается необъяснимой.

* "Amazing Grace", by John Newton (1725-1807).

В психиатрической практике встречается много такого, что никогда не перестанет удивлять меня, да и других психиатров. Один из таких фактов состоит в том, что наши пациенты удивительно здоровы ментально. Обычным делом для других специалистов-медиков стало обвинять психиатров в практическом применении ненаучной и неточной дисциплины. На самом деле, однако, причины неврозов известны гораздо лучше, чем причины большинства других болезней человека. С помощью психоанализа происхождение и развитие невроза у каждого индивидуального пациента можно проследить с точностью и в подробностях, которые редко встречаются в медицине. Можно точно и безошибочно определить, как, когда, где и почему у пациента развился тот или иной невротический симптом или синдром. Столь же точно и подробно можно выяснить, как, где, когда и почему может быть или был излечен данный невроз. Мы, однако, не знаем, от чего зависит интенсивность невроза – почему у одного пациента мягкая форма, а не тяжелая, у другого – острый невроз, а не полная психотия. Мы неизменно обнаруживаем, что пациент пережил травму – или травмы – определенного типа, следствием чего является определенный невроз; но интенсивность травм была такова, что при обычном порядке вещей следовало бы ожидать более острого невроза.

Чрезвычайно удачливый бизнесмен тридцати пяти лет обратился ко мне по поводу невроза, который можно назвать только мягким. Он был незаконным и единственным ребенком у глухонемой матери, с которой и провел ранние детские годы в трущобах Чикаго. Когда ему было пять лет, государство, исходя из предположения, что такая мать не может воспитать ребенка, отняло его без предупреждения и объяснения и передало на воспитание как приемного сына в одну семью, затем в другую и третью. Там он испытал все обычные унижения и оскорбления, не говоря о полном отсутствии каких-либо привязанностей. В пятнадцатилетнем возрасте он был частично парализован в результате разрыва врожденной аневризмы кровеносного сосуда в мозгу. По достижении шестнадцати лет он оставил своих последних приемных родителей и стал жить сам. Как и следовало ожидать, через год он попал в тюрьму за особо жестокое и бессмысленное хулиганство. Никакого психиатрического лечения в тюрьме он не проходил.

После шести мучительных месяцев заключения он был освобожден; органы порядка предоставили ему работу мальчика-прислуги на складе в одной из третьеразрядных компаний. Ни один в мире психиатр или социолог не предсказал бы ему ничего хорошего в будущем. Тем не менее через три года он уже был самым молодым в истории компании завотделом. Через пять лет он женился на заведующей другим отделом из той же компании, уволился и открыл собственное дело. Его благосостояние постепенно росло, и к тому времени, когда он пришел ко мне, это был уже замечательный любящий отец, интеллектуал-самоучка, лидер в обществе и прекрасный художник. Как, когда, почему, где все это случилось? Обычные представления о причинах и следствиях ответа не дают. Вместе с ним мы в мельчайших деталях, с учетом всех факторов проследили происхождение и характер его невроза и излечили его. Но мы остались в полном неведении относительно первопричин его непредсказуемого успеха.

Я привел этот пример потому, что в нем отчетливо видны и драматические травмы, и обстоятельства его несомненного успеха. В большинстве подобных случаев травмы детства далеко не столь очевидны (хотя обычно не менее разрушительны) и состояние душевного здоровья не столь прозрачно, но общая схема остается неизменной.

Очень редко встречаются пациенты, чье ментальное здоровье было бы существенно лучше, чем у их родителей. Мы очень хорошо знаем, почему люди становятся душевнобольными; но мы не понимаем, каким образом люди так успешно переживают свои травмы. Мы точно знаем, почему некоторые люди совершают самоубийство; но средствами обычной причинно-следственной логики мы не можем объяснить, почему некоторые другие люди его не совершают. Мы можем сказать только, что существуют какие-то внутренние силы и механизмы, которых мы не понимаем как следует и которые защищают и оберегают душевное здоровье большинства людей вопреки самым неблагоприятным условиям.

В этом процессы душевных расстройств явно похожи на процессы физических заболеваний, хотя в других отношениях между ними мало общего. Действительно, мы значительно больше знаем о причинах физических болезней, чем о причинах физического здоровья. Спросите, например, любого терапевта, чем вызывается менингококковый менингит, и вы сразу же получите ответ: "Как чем, – менингококком, конечно". Но здесь есть проблема. Этой зимой мне пришлось выращивать суточные культуры этих бактерий, полученных из мазка гортани у жителей маленькой деревушки, где находится мой дом. Я обнаружил, что менингококки присутствуют в культуре девяти из каждых десяти обследованных. Но, странное дело, ни один из жителей деревни ни в обозримом прошлом, ни в эту зиму менингококковым менингитом не болел. Что же происходит? Болезнь эта достаточно редкая – и это при том, что ее возбудитель чрезвычайно распространен. Терапевты для объяснения этого феномена прибегают к понятию сопротивляемости: они утверждают, что тело обладает системой защитных сил, которые сопротивляются нашествию в полости тела менингококков и других болезнетворных организмов. Нет сомнения в том, что это правда; мы действительно много знаем об этих защитных силах и их действии. Но важнейшие вопросы остаются без ответа. Если некоторые из умерших от менингококковой инфекции действительно были ослаблены или имели другие дефекты защитной системы, то большинство до этого были совершенно здоровы и никаких отклонений в защитной системе у них не наблюдалось. На определенном уровне мы можем утверждать с уверенностью, что причиной их смерти стали менингококки, но это явно поверхностный уровень. Вглядываясь глубже, мы должны признать, что не знаем, почему они умерли. Самое большее, что мы можем сказать, – что те силы, которые обычно защищают нашу жизнь, почему-то не сработали.

Хотя представление о сопротивляемости чаще всего относится к инфекционным болезням, таким, как менингит, оно может в том или ином варианте применяться ко всем физическим болезням, за исключением тех неинфекционных заболеваний, когда мы практически ничего не знаем о работе защитных сил. Один человек может пережить единственный слабый приступ язвенного колита – болезни, которую принято считать психосоматической, – выздороветь полностью и больше никогда в жизни даже не вспоминать о нем. У другого приступы могут стать хроническими и вывести его из строя навсегда. У третьего эта болезнь может протекать бурно и свести его в могилу после первого же приступа. Болезнь как будто одна и та же, а результаты совершенно различные.

Почему? Мы понятия не имеем. Можем только сказать, что у некоторых людей есть определенные негативные индивидуальные особенности в системе защиты от этой болезни, тогда как у большинства из нас этих особенностей нет. Как это все происходит? Мы не знаем. Такие вопросы можно задавать относительно почти всех болезней, включая и самые распространенные – сердечные приступы, инсульты, рак, язву желудка и другие. Все большее число мыслящих врачей начинают думать, что почти все болезни являются психосоматическими, то есть что душа каким-то образом причастна к разнообразным сбоям, которые случаются в защитной системе. Но удивительны не так эти сбои, как то, что защитная система работает столь эффективно. При обычном порядке вещей мы должны были бы заживо быть съедены бактериями, сожраны раком, забиты жирами и сгустками крови, разъедены кислотами. Нет ничего удивительного в том, что мы болеем и умираем; поистине удивительно то, что мы не так уж часто болеем и не так уж скоро умираем.

Поэтому мы можем сказать о физических заболеваниях то же самое, что сказали о душевных: существуют силы, механизмы которых мы не понимаем как следует, но которые регулярно, рутинно работают почти в каждом из нас и защищают и укрепляют наше физическое здоровье даже в самых неблагоприятных условиях.

Обращаясь теперь к проблеме несчастных случаев, мы обнаруживаем новые интересные вопросы. Многие врачи, в том числе большинство психиатров, не раз сталкивались лицом к лицу с феноменом, который можно назвать склонностью к несчастьям. Среди множества примеров в моей практике самый драматический связан с четырнадцатилетним мальчиком, которого меня попросили обследовать в связи с направлением его на стационарное лечение в центр для малолетних преступников. Его мать умерла в ноябре, когда ему было восемь лет. В ноябре на девятом году жизни он упал с лестницы и сломал плечевую кость. В ноябре на десятом году жизни падение с велосипеда стоило ему перелома черепа и тяжелого сотрясения мозга. В следующем ноябре он провалился сквозь стеклянную крышу и сломал бедро. Еще через год, в ноябре, он упал на асфальт с роликовой доски и сломал запястье. Когда ему было тринадцать лет, в ноябре его сбил автомобиль, сломав ему тазовую кость.

Никто не сомневался, что этот мальчишка склонен к инцидентам; понятны были и причины. Но как происходили инциденты? Мальчик не наносил себе вреда сознательно. Не сознавал он и своей печали по умершей матери, повторяя мне тихо, что "забыл ее совсем". Пытаясь понять, каким образом возникали эти несчастные случаи, я подумал, что понятие сопротивляемости следует применить к инцидентам точно так же, как мы его применяем к болезням: можно говорить о сопротивляемости инцидентам, а не только о склонности к инцидентам. Дело не только в том, что некоторые индивиды в некоторые периоды своей жизни бывают склонны к такого рода происшествиям; дело еще и в том, что большинство людей в обычном состоянии обладают сопротивляемостью инцидентам.

Однажды зимним днем – мне тогда было девять лет – я возвращался с книгами из школы и, переходя через заснеженную улицу в тот момент, когда переключался светофор, поскользнулся и упал. Водитель быстро ехавшего автомобиля попытался затормозить, и машину занесло. Когда он остановился, моя голова была вровень с передним буфером, а ноги и туловище под кузовом. Я выскочил из-под автомобиля невредимый и, дрожа от страха, бросился домой. Сам по себе этот инцидент ничего особенного не представлял; можно было сказать, что я счастливо отделался. Но давайте соберем вместе все другие происшествия: все те случаи, когда меня едва не сбивал автомобиль, когда я сам вел автомобиль и едва не сбивал пешеходов или чудом проскакивал мимо невидимых в темноте велосипедистов; когда я жал изо всей силы на тормоза и останавливался в дюйме от машины, идущей впереди; когда я пролетал на лыжах в сантиметре от ствола дерева; когда почти вываливался из окна; когда клюшка для гольфа со свистом пролетала над головой, зацепив лишь прядь волос; и многие другие случаи. Что это такое? Быть может, я зачарован? Если читатели вспомнят подобные случаи из собственной жизни, когда им посчастливилось избежать явной опасности, то, я думаю, окажется, что число происшествий, когда несчастье почти случилось, неизмеримо больше, чем когда оно действительно случилось. Кроме того, я уверен, что читатели согласятся с тем, что их личный способ выживания, их сопротивляемость несчастным случаям, никак не является результатом сколько-нибудь сознательного выбора. Может ли быть такое, что жизнь большинства из нас "зачарована"? Может быть, действительно справедлива строка из гимна: "И в пути хранила меня благодать до сих пор"?

Кто-то может подумать, что во всем этом нет ничего особенного, что все это обычные проявления инстинкта выживания. Но разве, именуя явление, мы объясняем его? Разве то, что мы обладаем инстинктом выживания, становится банальным только оттого, что мы назвали его инстинктом? Наше понимание происхождения и механизма инстинктов в лучшем случае невелико. Фактически, рассмотрение проблемы несчастных случаев подсказывает нам, что наша тенденция к выживанию может быть чем-то иным и гораздо более чудесным, чем инстинкт выживания, который сам по себе достаточно чудесен. Поскольку мы очень мало знаем об инстинктах, то представляем их себе как механизмы, которые работают внутри обладающего ими индивида. Сопротивляемость душевным расстройствам и физическим болезням мы мыслим как локализованную в несознательном разуме или в телесных механизмах человека. Несчастные случаи, однако, включают взаимодействие между людьми или между людьми и неодушевленными объектами. Благодаря ли моему инстинкту выживания я не попал под колеса того автомобиля – или же водитель обладал инстинктивной сопротивляемостью возможности убить меня? Возможно, у нас есть инстинкт зашиты не только собственной жизни, но и жизни других людей.

Со мною лично это не случалось, но у меня есть несколько друзей, которые переживали такие автомобильные аварии, когда "жертвы" выбирались практически невредимыми из раздавленной в лепешку машины. Реакцией было чистое удивление: "Не понимаю, как можно остаться живым в такой передряге, а тем более без травм!" Как это можно объяснить? Чистой случайностью? Те же мои друзья, вовсе не религиозные люди, были удивлены именно потому, что случайности там не было места. "Никто не должен был остаться живым", – говорили они. Но при всей своей нерелигиозности и даже не особенно задумываясь над тем, что говорят, в попытках как-то переварить случившееся они делали замечания вроде: "Наверное, Бог любит пьяных" или "Видно, его время еще не пришло".

Читатель волен приписать тайну подобных событий "чистой случайности", беспричинному капризу, улыбке судьбы – удовлетвориться таким объяснением и прекратить дальнейшее исследование. Если же мы собираемся исследовать такие инциденты дальше, то наши представления об инстинкте не окажут нам серьезной помощи. Обладает ли неодушевленная автомашина инстинктом такого сминания в лепешку, чтобы не повредить контуры находящегося внутри человеческого тела? Обладает ли человеческое тело инстинктом в момент удара принимать форму, соответствующую внутренним очертаниям смятой машины? Эти вопросы внутренне абсурдны. Если я решаюсь исследовать дальше возможность того, что подобные события имеют объяснение, то отчетливо сознаю при этом, что наши традиционные представления об инстинкте здесь бесполезны. Более серьезную помощь может оказать концепция синхронности. Однако, прежде чем рассматривать синхронность, полезно будет рассмотреть некоторые аспекты функционирования той части человеческого разума, которую мы называем бессознательным.

ЧУДО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО

Начиная работать с новым пациентом, я часто рисую большую окружность. Затем у самой ее границы я изображаю маленькую нишу. Указывая внутреннюю область ниши, я говорю: "Это ваш сознательный разум. А все остальное, 95% или больше, – несознательный. Если вы поработаете достаточно долго и достаточно упорно, чтобы понять себя, то откроете, что эта огромная область вашего разума, о которой вы сейчас почти ничего не знаете, таит в себе богатства, превосходящие всякое воображение".

Откуда мы узнаем о существовании этого обширного, но скрытого царства и таящихся в нем богатств? Один из путей к нему – это, конечно, наши сновидения. Человек, занимающий достаточно видное положение, обратился ко мне по поводу депрессии, которая не оставляла его уже несколько лет. Он не находил никакой радости в своей работе и не понимал причин этого. Его родители жили в бедности и неизвестности, но у отца было несколько знаменитых предков. О них мой пациент упомянул лишь вскользь. Его депрессия была обусловлена многими факторами. Только через несколько месяцев мы смогли приступить к анализу его амбиций. А уже в следующий раз он принес рассказ о сновидении в последнюю перед сеансом ночь: "Мы находились в каком-то помещении, наполненном огромной, производящей угнетающее впечатление мебелью. Я был намного моложе, чем сейчас. Отец хотел, чтобы я переплыл залив и забрал лодку, которую он зачем-то оставил на острове. Он очень настаивал, чтобы я скорее отправился, и я спросил его, как мне найти лодку. Он отвел меня в ту часть помещения, где стоял самый громадный из всех предметов мебели сундук по меньшей мере двенадцати футов в длину и почти достигающий потолка верхней крышкой, с двадцатью или тридцатью гигантскими выдвижными ящиками, и сказал мне, что я могу найти лодку, если сориентируюсь по ребру сундука".

Смысл этого сновидения вначале был неясен, и, как это обычно делается, я спросил его, с чем он ассоциирует этот огромный сундук с ящиками. Он ответил сразу же:

– Почему-то – быть может, своей гнетущей тяжестью – он напоминает мне саркофаг.

– А выдвижные ящики? – спросил я. Неожиданно он усмехнулся.

– Возможно, я хотел убить всех моих предков, – сказал он. – Сундук наводит меня на мысль о семейной могиле или склепе, где каждый ящик достаточно велик, чтобы засунуть туда тело.

Смысл сновидения стал понятен. Действительно, еще в юные годы он был сориентирован – сориентирован на жизнь по могилам его знаменитых предков – и шествовал, согласно этой ориентации, по пути к славе. Но он все время ощущал давление силы предков на его жизнь, и ему хотелось психологически уничтожить их всех, чтобы освободиться от понукания.

Каждый, кто имеет большой опыт работы со сновидениями, увидит, что это было типичное сновидение. Я хочу подчеркнуть его полезность – как один из признаков его типичности. Этот пациент начал работать над проблемой. И почти немедленно его бессознательное выработало драматический сюжет, где прояснялась причина проблемы, о которой он раньше и не подозревал. Оно сделало это с помощью символов так элегантно, словно в самой безупречной пьесе. Трудно представить какой-то иной опыт, который на данной стадии лечения мог бы проинформировать нас обоих лучше, чем это сновидение. Его бессознательное словно стремилось помочь ему, работать вместе, и оно сделало это с удивительным мастерством.

Именно потому, что сновидения так часто бывают полезными, психотерапевты обычно рассматривают их анализ как существенную часть своей работы. Я должен признаться, что бывает много таких сновидений, смысл которых совершенно ускользает от меня; иногда возникает даже раздражение: хотелось бы, чтобы бессознательное потрудилось разговаривать с нами на более понятном языке. Но в тех случаях, когда послание удается перевести, оно всегда выглядит так, как будто специально составлено с целью поддержать наш духовный рост. По моему опыту, сновидения, которые удается истолковать, неизменно несут полезную для своего хозяина информацию. Эта полезность может принимать разнообразные формы: это может быть предупреждение о нашем личном заблуждении; подсказка по решению проблемы, которую никак не удавалось решить; своевременное указание, что мы неправы, когда нам кажется, что правы; поправка и ободрение, когда мы сомневаемся в своей правоте; источник важной информации о нас самих, когда нам этой информации как раз недостает; указатель направления, когда мы чувствуем, что потеряли его; указатель способа действия, когда мы чувствуем, что запутались.

Бессознательное может обращаться к нам, когда мы бодрствуем, с таким же изяществом и пользой, как и во время сна, но в несколько иной форме. Это могут быть "праздные мысли" или даже обрывки мыслей. Большей частью мы этим мыслям, как и сновидениям, не уделяем никакого внимания и отбрасываем их как ненужные. Именно поэтому пациентам в ходе психоанализа постоянно предлагается говорить все, что бы ни приходило им на ум и каким бы глупым и незначительным это ни казалось им вначале. Как только я слышу от пациента: "Странно, но эта дурацкая мысль не выходит у меня из головы; чистая нелепица, но вы велели мне сообщать вам такие вещи", – я уже знаю, что мы попали в точку, что пациент получил исключительно важное сообщение из бессознательного и что это сообщение существенно раскроет его ситуацию. "Праздные мысли" не только позволяют глубоко заглянуть в себя; они могут открыть нам недоступные глубины в других людях и в окружающем нас мире.

Как пример послания из бессознательного в виде "праздной мысли" последнего типа я опишу один опыт моего собственного сознания во время работы с пациентом. Пациентом была молодая женщина, с раннего отрочества страдавшая головокружениями – ощущением, что она может упасть в любую минуту. Никаких физических причин медики не находили. Из-за этого ощущения она ходила не сгибая ног в коленях и широко расставляя их, как бы вразвалку. Она была очень умная и симпатичная, и я вначале никак не мог понять, что могло вызвать ее головокружения; несколько лет психотерапии не дали никакого результата, и все же она снова пришла на лечение – на этот раз ко мне. Во время нашего третьего сеанса, когда она, усевшись удобно в кресле, рассказывала о том и о сем, в моем сознании внезапно вынырнуло единственное слово: "Пиноккио". Я старался сосредоточиться на рассказе пациентки, поэтому фазу же выбросил это слово из головы. Но спустя минуту, помимо моей воли, слово снова всплыло в сознании – почти зримое, как будто начертанное где-то в мозгу: ПИНОККИО. Раздосадованный, я поморгал глазами и еще раз попытался сосредоточиться на пациентке. Через минуту это слово опять возникло; у меня было ощущение, что оно обладает собственной волей и требует признания.

"Минуточку, – сказал я наконец сам себе, – если это слово так настойчиво лезет мне в голову, то, может быть, стоит уделить ему внимание. Я же знаю, что такие вещи бывают важными; я знаю, что если мое бессознательное пытается что-то сказать мне, то я должен послушать". Так я и сделал. "Пиноккио! Какого черта может этот Пиноккио означать? Что общего имеет он с моей пациенткой? Разве она Пиноккио? Стоп. Она хорошенькая, как куколка. Она одевается в красное, белое и голубое. Каждый раз она приходит сюда в красном, белом и голубом. У нее забавная походка, как у деревянного солдатика. Да, так и есть! Она кукла. Господи, она же и есть Пиноккио! Кукла!" В это мгновение мне раскрылась вся суть болезни пациентки: это не была реальная личность, это была неживая маленькая деревянная кукла, старающаяся действовать как живое существо, но с неотступным страхом, что в любой момент она может свалиться на пол и превратиться в кучку щепок и пружинок. Факты один за другим подтверждали эту гипотезу: невероятно доминирующая мать – это она дергала за ниточки и страшно гордилась тем, что приучила ребенка к горшку "за одну ночь"" полностью подавленная воля ориентирована на внешние запросы и ожидания – быть чистой, опрятной, аккуратной, говорить исключительно то, что следует, честно стараться справиться со всеми предъявляемыми ей требованиями; полное отсутствие собственной мотивации и способности принимать независимые решения.

Это неоценимо важное открытие относительно пациентки вначале предстало моему сознанию как непрошеный гость. Я не звал его. Я не хотел его знать. Его присутствие казалось мне враждебным и никак не связанным с моей работой, оно лишь отвлекало меня без всякой пользы для дела. И я вначале сопротивлялся ему, пытался вышвырнуть в ту самую дверь, через которую оно вошло. Эта изначальная враждебность и нежелательность типичны для бессознательного материала и для его манеры представляться сознательному разуму. В какой-то мере из-за этих свойств материала и из-за соответствующего сопротивления сознательного разума Фрейд и его первые последователи склонны были рассматривать бессознательное как наше внутреннее хранилище всего примитивного, антисоциального, злого. Из того факта, что наше сознание не желает воспринимать бессознательное, они, можно сказать, сделали вывод, что бессознательный материал – "плохой" материал.

Следуя этой же логике, они склонны были предполагать, что душевная болезнь как бы гнездится в бессознательных глубинах нашего мозга, как демон под землей. Юнг первым стал нарушать традицию этого взгляда, и одним из самых явных нарушений стало его выражение "мудрость бессознательного". Мой личный опыт подтверждает позицию Юнга в этом отношении настолько, что я пришел к заключению: душевное заболевание не является продуктом бессознательного, а представляет собой феномен нарушения сознания или нарушения взаимоотношений между сознанием и бессознательным.

Рассмотрим, к примеру, подавление. Фрейд обнаружил у многих своих пациентов сексуальные желания или враждебные чувства, которых они не сознавали, но которые как раз и обусловливали болезнь. Поскольку эти желания и чувства гнездились в бессознательном, то возникло представление, что бессознательное "обусловило" душевную болезнь. Но почему эти желания и чувства изначально поселились в бессознательном? Почему они были подавлены? Ответ один: сознательный разум не желал их. В этом-то нежелании, в этом отречении и заключается проблема. Дело не в том, что у человеческого существа есть такие враждебные и сексуальные чувства, а в том, что у человеческого существа есть сознательный разум, который так часто отказывается признать эти чувства и выдерживать боль взаимодействия с ними, предпочитая смести их в угол и прикрыть ковриком.

Третий способ, которым бессознательное заявляет о себе и говорит с нами, если только мы хотим слушать (а мы обычно не хотим), – это наше поведение. Я имею в виду оговорки и другие "ошибки" в поведении – "промахи", на примере которых Фрейд в книге "Психопатология обыденной жизни" впервые демонстрировал проявления бессознательного. То, что Фрейд использовал слово "психопатология" для описания этих проявлений, снова подтверждает его отрицательную оценку бессознательного; он воспринимает бессознательное как злобного или по меньшей мере озорного демона, старающегося подставить нам подножку, а не как добрую фею, упорно работающую над тем, чтобы сделать нас честными. Когда пациент совершает подобный "промах" в ходе психотерапии, это всегда способствует процессу лечения и исцеления. В такие моменты сознательный разум пациента занят борьбой против лечения, попытками скрыть истинную природу собственного Я от врача и от самоосознания. И именно бессознательное оказывается союзником врача на трудной дороге к открытости, честности, правде и реальности, в борьбе с "правдоподобием".

Я приведу несколько примеров. Аккуратная и педантичная женщина, совершенно неспособная признать за собой эмоцию гнева и поэтому же неспособная выразить гнев открыто, стала систематически опаздывать на несколько минут на лечебные сеансы. Я высказал предположение, что она чувствует определенное недовольство мной или лечением, а может быть, и тем, и другим. Она категорически отрицала такую возможность, объяснила свои опоздания стечением обстоятельств и выразила самую искреннюю симпатию ко мне и готовность к дальнейшей совместной работе. В тот же вечер она оплачивала свои счета за месяц, в том числе и мой счет. Чек, присланный ею, не был подписан. Во время следующего ее визита я сказал ей об этом, прибавив, что она, видимо, не заплатила мне из-за того, что сердилась на меня. "Но это смешно! – воскликнула она. – Такого не было ни разу в моей жизни, чтобы я не подписала чек. Вы знаете, насколько я аккуратна в таких вещах. Не может быть, чтобы я не подписала ваш чек". Я показал ей неподписанный чек. Она всегда была чрезвычайно сдержанна на наших сеансах, но тут неожиданно расплакалась: "Да что же это со мной происходит? Я распадаюсь на части. Во мне как будто два человека". Испытывая настоящие мучения и выслушав мои объяснения, что она действительно напоминает дом, разделившийся на две половины, которые противостоят друг другу, эта женщина впервые стала допускать возможность того, что по крайней мере какая-то ее часть скрывает в себе чувство гнева. Первый шаг к излечению был сделан.

Другой пациент, тоже с проблемой гнева, считал недопустимым испытывать, а тем более выражать, гнев против членов своей семьи. Как раз в это время у него гостила его сестра, и он рассказал мне о ней, представив ее как "совершенно приятную личность". Через некоторое время он рассказал во время сеанса, что сегодня вечером он принимает гостей, среди которых будет пара соседей "и, конечно, моя невестка". Я заметил ему, что он назвал невесткой сестру.*

* Игра слов в англ. языке объясняет оговорку: sister – сестра, sister-in-law – невестка. – Прим. перев.

– Наверное, вы собираетесь сказать мне, что это одна из тех фрейдовских оговорок, – сказал он беспечно.

– Да, собираюсь, – сказал я. – Ваше бессознательное говорит, что вы не хотите, чтобы ваша сестра была вашей сестрой, что она вас больше устраивает как невестка и что на самом деле вы ее не выносите.

– Я-то выношу ее, – отвечал он, – но вот говорит она беспрерывно, и я чувствую, что сегодня вечером она никому не даст слова сказать. Пожалуй, она меня утомляет.

Это тоже было начало прогресса.

Не все оговорки и промахи выражают враждебность или другие вытесненные "отрицательные" чувства. Они выражают правду, они выражают все как есть, а не как нам хотелось бы. Возможно, самую трогательную оговорку в моей практике я услышал из уст молодой женщины, пришедшей ко мне впервые. Я знал ее родителей как холодных и бесчувственных людей, которые воспитали ее в материальном достатке, но без всякой эмоциональной близости и подлинной заботы. Она представилась мне так, как должна представляться совершенно зрелая, самоуверенная, свободная и независимая светская женщина, которая обратилась к врачу в связи с тем, что она, по ее словам, "оказалась пока без дела, и есть свободное время, и немножко психоанализа может быть полезно для духовного развития". Я спросил ее, почему это она оказалась без дела, и узнал, что она только что оставила колледж в связи со своей беременностью на пятом месяце. Выходить замуж она не хотела. Ребенка собиралась предложить для усыновления, смутно представляя себе, как это делается, а затем поехать в Европу и продолжить учебу. Я спросил ее, сообщила ли она о будущем ребенке его отцу, с которым не виделась уже четыре месяца.

– Да, – сказала она, – я отправила ему записку. Я написала, что наша связь стала результатом ребенка.

Она имела в виду, что ребенок был результатом их связи, но вместо этого сообщила мне, что под маской светской женщины находится обиженная маленькая девочка, изголодавшаяся по любви, что она забеременела в отчаянной попытке обрести мать, хотя бы сама став матерью. Я не стал обращать ее внимание на оговорку, потому что она совершенно не была готова признать свою зависимость и переживать ее как естественную. И все же оговорка была для нее полезной, поскольку помогла мне осознать, что передо мной испуганный ребенок, нуждающийся в деликатной защите и в простейшей, почти физической поддержке – возможно, еще длительное время.

Эти три пациента, совершившие "промахи" в ходе лечения, не старались что-то утаить от меня или от себя. Первая действительно была уверена, что у нее нет ни малейшей досады. Второй был абсолютно убежден, что не испытывает никаких враждебных чувств ни к кому из домочадцев. Последняя не мыслила себя иначе как светской женщиной. В силу целого комплекса факторов наше сознательное представление о себе почти всегда в той или иной степени отличается от той реальной личности, которой мы являемся. Почти всегда мы либо более, либо менее компетентны, чем полагаем. А вот бессознательное знает, кто мы есть на самом деле.

В процессе духовного развития человека самой большой, важной и непрерывной работой является приведение его сознательной самооценки во все большее соответствие с действительностью. Когда большой участок этого нескончаемого пути одолевается с относительно большой скоростью, как это бывает при интенсивной психотерапии, человек часто ощущает себя "вновь рожденным". "Я уже не та личность, которая была раньше, – может сказать такой пациент, истинно радуясь огромной перемене в собственном сознании. – Я совершенно новый, другой человек". Такому человеку сразу понятны слова гимна: "Я погибал, но теперь возвращен к жизни; я был слеп, но теперь вижу".

Если мы идентифицируем наше Я с нашей самооценкой или с самоосознанием или с сознанием вообще, то в отношении бессознательного мы должны сказать, что существует некая часть нас, более мудрая, чем мы сами. Мы говорили об этой "мудрости бессознательного" прежде всего с точки зрения самопознания и самораскрытия. В примере с моей пациенткой, которую мое бессознательное раскрыло, идентифицировало как Пиноккио, я хотел показать, что бессознательное мудрее нас в отношении не только самих себя, но и других людей. А если говорить начистоту, оно мудрее нас во всех отношениях.

Мы прилетели с женой в Сингапур уже после наступления темноты и, устроившись в гостинице, отправились на прогулку. Вскоре мы вышли на большое открытое пространство, в дальнем конце которого сквозь мрак проступали контуры большого здания.

– Интересно, что это за здание, – сказала жена.

– О, это сингапурский крикетный клуб, – ответил я не моргнув глазом.

Эти слова сорвались с моих губ совершенно бесконтрольно. Я сразу же пожалел о них. Зачем так бессмысленно трепать языком. Я никогда в жизни не был в Сингапуре. Более того, я нигде и никогда, ни днем, ни ночью не видел ни одного крикетного клуба. К моему удивлению, когда мы дошли до здания и обогнули его, то увидели на другой стороне на стене у входа бронзовую доску с надписью: Сингапурский Крикетный Клуб.

Как мог я знать то, чего я не знал? Одно из возможных объяснений опирается на юнговскую теорию "коллективного бессознательного", согласно которой мы наследуем мудрость опыта наших предков, не имея личного опыта. Хотя этот вид знания может показаться выдумкой научному уму, о его существовании мы узнаем на каждом шагу в нашем обыденном языке. Взять хотя бы само слово "узнаем". Узнавая из чтения книги что-то новое для себя, мы как бы откликаемся на некий колокол, реагируем на то, что уже знаем, у-знаем. Но сознательно мы эту идею или теорию никогда раньше не мыслили! Слово говорит, что мы снова знаем то, что уже когда-то знали, забыли и теперь снова узнали, как старого друга. Как если бы все наши знания и вся мудрость содержались в нашем разуме всегда, и когда мы узнаем, что-то новое, то на самом деле лишь открываем то, что у нас всегда было.

Та же история со словом educare – "выводить", – корень которого входит в слово "образование" во многих языках: давая человеку образование, мы не набиваем его голову всякой всячиной, а выводим знание из его бессознательного и доводим до сознания.*

* Подобные лингвистические примеры можно найти, по-видимому, во всех языках. Любопытно, что примеры эти – вовсе не калька: их родство значительно глубже, чем просто морфологическая аналогия. Так, латинскому educare соответствует не менее впечатляющее русское образование – придать образ тому, что уже есть в сущности, но не проявлено; интересно и соответствующее украинское освiта – осветить, сделать видимым что-то сущее, но невидимое. – Прим. перев.

Но где первоисточник, что это за часть нас, которая мудрее нас? Мы не знаем. Теория Юнга о коллективном бессознательном предполагает, что наша мудрость унаследована. Недавно проведенные научные эксперименты с генетическим материалом, относящимся к феномену памяти, показали, что действительно возможна наследственная передача знаний, закодированных в цепочках нуклеиновых кислот внутри клеток. Представление о химическом хранилище информации позволяет нам допустить потенциальную возможность доступа ко всей информации, хранящейся в нескольких кубических дюймах мозгового вещества. Но даже эта невероятно сложная модель, допускающая хранение унаследованной и опытной информации в небольшом объеме, оставляет без ответа самые жгучие вопросы. Когда мы рассуждаем о технических свойствах такой модели – как она построена, как синхронизирована и т.п., – мы все равно взираем на феномен человеческого разума с благоговейным ужасом. Рассуждения на эту тему мало чем отличаются от рассуждений о таких моделях космического контроля, как Бог с подчиненными Ему армиями и хорами архангелов, ангелов, серафимов и херувимов, которые помогают Ему управлять Вселенной. Разум, который иногда делает вид, что он уверен, что чудес не существует, сам есть чудо.

ЧУДО СЧАСТЛИВОГО СЛУЧАЯ

Если мы уже как-то можем вообразить себе необычайную мудрость бессознательного, как она описана выше, представить ее в виде принципиально объяснимой функции молекулярного мозга, работающего по какой-то чудесной технической схеме, то у нас нет приемлемого объяснения так называемым "психическим феноменам", которые, несомненно, связаны с работой бессознательного. В серии утонченных экспериментов доктор медицины Монтегю Аллмэн (Ullman) и доктор философии Стенли Криппнер показали, что бодрствующий индивид может надежно и по многу раз "передавать" образы другому индивиду, спящему в это время в другом, удаленном месте, и что эти образы появляются в сновидениях спящего.* Такая передача может осуществляться не только в лаборатории. Например, не так уж редко случается, что двое знакомых людей независимо друг от друга видят одинаковые или чрезвычайно похожие сновидения. Как это происходит? Мы не имеем об этом ни малейшего понятия.

* "An Experimental Approach to Dreams and Telepathy: II Report of Three Studies", American Journal of Psychiatry (March 1970), pp. 1282-89. Каждый, кто еще не убежден в реальности экстрасенсорного восприятия или скептически смотрит на его научную достоверность, должен обязательно прочитать эту статью.

Но это происходит. Достоверность таких событий доказана научно на языке вероятностей. Было и у меня однажды ночью сновидение, состоявшее из семи последовательных образов. Позже я узнал, что мой друг, спавший в той же комнате двумя днями раньше, также видел сон с теми же семью образами и в той же последовательности. Никакого объяснения этим снам мы с ним так и не нашли. Мы не смогли связать свои сновидения ни с каким нашим реальным опытом, ни общим, ни раздельным, как не смогли дать им никакой осмысленной интерпретации. И все же мы знали, что случилось что-то важное. Мой мозг способен привлечь миллионы образов для конструирования сновидений. Вероятность того, что я случайно выберу ту же самую последовательность из тех же семи образов, что представились моему другу, астрономически ничтожна. Событие было настолько невероятным, что мы знали: оно произошло не случайно.

Тот факт, что чрезвычайно маловероятные события, для которых нельзя найти никакой причины в рамках известных естественных законов, происходят с невероятно большой частотой, получил название принципа синхронности. Мой друг и я не знаем причины, почему у нас были столь невероятно похожие сновидения; но одна из особенностей этих сновидений состоит в том, что они приснились нам с небольшим разрывом во времени. Выше, когда мы обсуждали склонность и сопротивляемость по отношению к несчастным случаям, упоминалось, что не так уж редко люди выбираются невредимыми из совершенно искореженных в аварии машин, и нам казалось смешным предположение, что машина могла инстинктивно смяться таким образом, чтобы защитить пассажира, или что пассажир мог инстинктивно съежиться таким образом, чтобы соответствовать форме смятого салона. Не существует известного естественного закона, по которому конфигурация машины (событие А) стала причиной спасения пассажира или форма пассажира (событие Б) стала причиной определенной формы смятой машины. И все же событие А и событие Б, не будучи причиной друг друга, невероятным образом произошли синхронно, то есть одновременно, таким образом, что пассажир действительно остался жив. Принцип синхронности не объясняет, как или почему это случилось; он просто утверждает, что такие неимоверные совпадения событий во времени случаются чаще, чем предсказывает обычная теория вероятностей. Этот принцип не объясняет чудес; он только помогает понять, что чудеса – это вопрос расстановки во времени и что чудесная расстановка – удивительно обычное дело.

Случай с подобными и почти синхронными сновидениями квалифицируется, в силу его статистической невероятности, как подлинно психический, "паранормальный" феномен, несмотря на то что смысл такого события непонятен. Вероятно, смысл по меньшей мере большинства подлинно психических, паранормальных феноменов столь же непонятен. Однако еще одна характерная черта психических феноменов, помимо их статистической невероятности, заключается в том, что значительное количество таких происшествий можно отнести к счастливым – в некотором смысле благотворным для одного или нескольких участников.

Зрелый, уважаемый и очень скептичный ученый, проходящий у меня курс психоанализа, недавно рассказывал такой случай:

– В прошлый раз после нашего сеанса была прекрасная погода, и я решил поехать домой вокруг озера. Вы знаете, дорога там петляет и много слепых поворотов. Я приближался уже, наверное, к десятому из них, как вдруг мне пришла в голову мысль, что, быть может, за поворотом навстречу мне мчится по моей стороне автомобиль... Не размышляя, я резко затормозил и остановился. В ту же секунду из-за поворота вылетел автомобиль, его колеса футов на шесть были за желтой линией, и он едва не зацепил меня, хотя я стоял на своей стороне. Если бы я не остановился, столкновение произошло бы неизбежно. Я не представляю, что заставило меня остановиться. Я мог бы остановиться перед любым из дюжины других поворотов, но не остановился. Я ездил раньше по этой дороге много раз, и хотя мне приходило в голову, что она опасна, я никогда не останавливался. Это заставляет меня задуматься. Может быть, действительно существует что-то вроде внечувственного восприятия. Никакого другого объяснения я не вижу.

Возможно, что события, статистически невероятные настолько, что приходится рассматривать их как синхронные, или паранормальные, бывают не только благотворными, но и губительными. Всем доводилось слышать не только о странном спасении, но и о странной гибели. Исследования таких явлений, несмотря на множество коварных методологических проблем, должны продолжаться. Пока что я могу высказать лишь свое "ненаучное", но очень твердое убеждение, что среди статистически невероятных событий частота явно благотворных значительно выше, чем частота губительных. Благотворные результаты таких событий не обязательно означают спасение жизни; чаще они просто способствуют жизни и развитию. Превосходным примером такого случая является "сон со скарабеем", рассказанный Карлом Юнгом в статье "О синхронии". Я привожу его целиком.

Мой пример касается молодой пациентки, которая, несмотря на наши обоюдные усилия, оказалась психологически недоступной. Затруднение объяснялось тем, что она все, всегда и обо всем знала лучше меня. Ее прекрасное образование идеально вооружило ее для такой борьбы: это был предельно отшлифованный картезианский рационализм с безукоризненно "геометрическими" представлениями о реальности. После нескольких бесплодных попыток смягчить этот рационализм хоть какой-то долей более человеческого разумения я вынужден был ограничиться надеждой, что произойдет что-нибудь неожиданное и иррациональное и взорвет интеллектуальную реторту, в которую она себя запаяла. И вот однажды я сидел напротив нее, спиной к окну, и слушал поток ее риторики. Прошлой ночью ей приснился очень яркий сон, в котором кто-то дал ей золотого скарабея – драгоценную ювелирную безделушку. Во время ее рассказа я услышал за спиной легкий стук в окно. Я обернулся и увидел красивое большое насекомое; оно билось снаружи в оконное стекло, явно пытаясь проникнуть в темноту комнаты. Мне это показалось очень странным. Я фазу же открыл окно и поймал насекомое прямо на лету. Это был обыкновенный садовый жук-скарабей Cetonia aurata, золотисто-зеленая окраска которого делает его очень похожим на золотого скарабея. Я протянул жука моей пациентке со словами: "А вот и ваш скарабей". Это событие пробило брешь в ее интеллектуальной броне, после чего лечение сдвинулось с мертвой точки. (The Portable Jung, Joseph Campbell, ed. New York: Viking Press, 1971. pp.511-12)

Обсуждая здесь паранормальные события с благотворными последствиями, мы говорим фактически о феномене "счастливого случая". Словарь Вебстера определяет соответствующее свойство человека* как "дар нечаянно находить приятные или ценные вещи". В этом определении есть несколько любопытных особенностей. Например, это свойство рассматривается как дар, который кому-то достается, а кому-то нет; есть счастливчики и есть несчастливцы. Важнейшее положение этой главы состоит в том, что благодать, проявляющаяся частично и в "нечаянном обретении приятных или ценных вещей", дана каждому, но не каждый пользуется ею. Впустив жука, поймав его и отдав пациентке, Юнг явно воспользовался благодатью. Некоторые из причин и обстоятельств того, как люди упускают возможности благодати, будут рассмотрены позже, в разделе "Сопротивление благодати". Сейчас же я только скажу, что одна из причин – неполное осознание присутствия благодати; то есть мы не считаем ценными вещи, которых не искали, не осмысливаем величину дара, который нам предлагается. Другими словами, счастливые случаи выпадают всем, но часто мы не распознаем их благодатный характер, рассматриваем как ничем не примечательные и упускаем возможность воспользоваться ими.

* Англ. serendipity – счастливая способность к открытиям или находкам; интуитивная прозорливость. – Прим. перев.

Пять месяцев назад я работал в одном городке; как-то у меня образовалось двухчасовое окно между деловыми встречами, и я попросил местного коллегу разрешить мне поработать в его библиотеке – мне нужно было переделать первую главу этой книги. В доме коллеги меня встретила его супруга. Эта холодная и сдержанная женщина никогда не уделяла особого внимания моей персоне, а иногда проявляла даже высокомерную враждебность. Минут пять мы неловко говорили о пустяках, а затем она сказала, что слышала, будто я пишу книгу, и ей интересно знать, о чем будет эта книга. Я сказал ей, что книга касается духовного развития, и больше не стал распространяться. Я засел за работу в библиотеке. Через полчаса работа застопорилась. Мне совершенно не нравился написанный мною раздел об ответственности. Для того чтобы вразумительно изложить свою концепцию, я должен был расширить его до размеров главы, и в то же время чувствовал, что такое расширение выходит за рамки основной темы. Не мог я и выбросить весь раздел, какое-то представление об этой концепции необходимо было дать. Почти целый час я безрезультатно мучился со своей дилеммой, чувствуя себя все более беспомощным.

В эту минуту в библиотеку тихо вошла супруга моего коллеги. Она держалась как-то робко, неуверенно, почтительно, но вместе с тем доброжелательно – совсем не так, как в предыдущих наших встречах.

– Скотти, я, надеюсь, не помешала вам, – сказала она. – А если помешала, то вы скажите.

Я ответил, что нет, что у меня как раз остановка и вряд ли я двинусь дальше. В руках у нее я увидел небольшую книжку.

– Я случайно нашла эту книгу, – сказала она. – Мне почему-то кажется, я не знаю почему, что она будет вам полезна. Может быть, и нет, я не уверена, но вы посмотрите.

В спешке и раздражении я мог ответить ей, что сижу по горло в книгах (и это была бы правда) и не вижу никаких признаков того, что в обозримом будущем смогу позволить себе читать еще что-то. Но странное ее смирение вызвало иной ответ. Я сказал, что тронут ее добротой и постараюсь прочитать книгу при первой же возможности. Я взял книгу с собой, не представляя, когда эта первая возможность представится. Однако в тот же вечер что-то вынудило меня отложить в сторону все другие книги и взяться за эту. Это был тонкий томик Аллена Уилиса "Как меняются люди". Значительная часть книги была посвящена вопросам ответственности. В одной из глав изящно и исчерпывающе излагалось все то, что я собирался сказать, если бы расширил свой незадачливый раздел. На следующее утро я сжал этот раздел до краткого справочного параграфа, а в сноске отослал читателя к книге Уилиса, где вопрос освещен полностью. Дилемма была разрешена.

Это не было грандиозное событие. О нем не трубили фанфары. Я мог так и не узнать о книге и обойтись без нее. И все-таки благодать коснулась меня. Событие это было и необычайным, и рядовым. Необычайное оно потому, что невероятное, а рядовое потому, что такие невероятные и благотворные события случаются с нами постоянно, спокойно, стучась в дверь нашего осознания не громче, чем стучит жук-скарабей в оконное стекло. Таких событий случилось много десятков с тех пор, как супруга коллеги дала мне книгу. И со мной они случались и случаются всегда. Некоторые из них я узнаю. Из некоторых я извлекаю пользу, даже не осознав их чудесной природы. И невозможно представить, сколько их я упустил.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ БЛАГОДАТИ

До сих пор в этой главе я описывал разнообразные явления, у которых есть такие общие черты:

1. они питают – поддерживают, защищают, укрепляют – человеческую жизнь и духовное развитие;

2. механизм их действия либо не совсем понятен (как в случае физической сопротивляемости болезням и сновидений), либо совсем непонятен (как в случае паранормальных явлений) в рамках естественных законов, интерпретируемых современным научным мышлением;

3. в жизни человечества эти явления существенно универсальны, обычны, протекают рутинно и возникают часто;

4. хотя потенциально они подвержены влиянию человеческого сознания, их начало таится за пределами сознательной воли и вне процессов сознательной выработки решений.

Хотя эти явления обычно рассматриваются как отдельные, я пришел к убеждению, что их всеобщность указывает на некий единый феномен, частью и проявлениями которого они выступают: это некая могучая сила, начало которой лежит вне пределов человеческого сознания и которая питает духовный рост человеческих существ. Ибо за сотни, за тысячи лет до научного осмысления таких вещей, как иммуноглобулины, состояние сна, бессознательное, эту силу неизменно признавали религиозные люди; они назвали ее благодатью. Они пели ей хвалу: "Удивительная благодать, как сладки звуки..."

Что же нам делать – нам, здравомыслящим скептикам с научной ориентацией ума, – что делать нам с этой "могучей силой, начало которой лежит вне пределов человеческого сознания и которая питает духовный рост человеческих существ"? Мы не можем осязать эту силу. У нас нет подобающего способа измерить ее. И все же она существует. Она реальна. Продолжать ли нам пользоваться нашим туннельным видением и игнорировать ее только потому, что она не укладывается в традиционные научные представления естественных законов? Поступать так было бы рискованно. Я считаю, что у нас нет надежды приблизиться к полному пониманию Космоса, места человека в Космосе и, таким образом, к пониманию природы самого человечества, если мы не введем в круг своих понятий феномен благодати.

Но мы не знаем даже, где находится эта сила. Мы сказали только, где ее нет: в человеческом сознании. Тогда где же ее искать? Судя по некоторым из рассмотренных нами явлений, таких, как сновидения, она заключена в бессознательном разуме человека. Другие феномены, такие, как синхронность и счастливые случаи, указывают на существование этой силы за пределами индивидуальности. Трудность локализации этой силы возникает не просто потому, что мы ученые люди. Богословы, которые, конечно, приписывают источник благодати Богу и убеждены, что это и есть любовь Бога, уже много столетий испытывают ту же трудность локализации Бога. В теологии на этот счет существуют две давние и противоположные традиции: одна из них, доктрина эманации, утверждает, что благодать является эманацией Бога, исходит от Бога и изливается на людей; другая, доктрина имманентности, видит благодать как имманентно исходящую от Бога внутри человеческого существа.

Эта проблема – в данном случае совершенно парадоксальная проблема – возникает как результат нашего желания в первую очередь локализовать все, о чем мы говорим или думаем. У человеческих существ есть глубокая склонность все концептуализировать в терминах дискретных сущностей. Весь мир мы воспринимаем как состоящий из таких сущностей – кораблей, сапог, сургуча и других категорий. И стремимся понять всякий феномен, помещая его в ту или иную категорию и называя соответствующей сущностью. И эта сущность может принадлежать либо той, либо другой категории, но не обеим. Корабль есть корабль, и никак не сапог. Я есть я, а вы есть вы. Я-сущность – это моя личность, моя идентичность, а вы-сущность – это ваша личность; и мы будем весьма расстроены, если наши личности каким-то образом будут перепутаны или смешаны. Как мы уже отмечали, индуисты и буддисты считают наши восприятия дискретных сущностей иллюзией, майей; и современные физики, работающие с теорией относительности, волнами-частицами, электромагнетизмом и т.п., все больше убеждаются в ограниченности наших представлений об отдельных сущностях. Но уйти от этих представлений нелегко. Наша склонность к дискретному восприятию вынуждает нас локализовать понятия, даже такие понятия, как Бог и благодать, и даже тогда, когда мы знаем, что эта наша склонность мешает нам постичь эти понятия.

Я пытаюсь не мыслить индивидуума как совершенно отдельную сущность; и поскольку мои интеллектуальные ограничения вынуждают меня думать (или писать) в терминах сущностей, то я представляю себе границы индивидуума как существенно проницаемую мембрану – так сказать, изгородь, а не стену; и через эту изгородь, сквозь нее и под ней другие "сущности" могут проползать, вскарабкиваться, перепрыгивать. Как наш сознательный разум всегда в какой-то мере доступен проникновению в него нашего бессознательного, точно так же и наше бессознательное доступно для внешнего "разума": он проникает в нас, хотя он не есть мы как сущность.

Научный язык двадцатого столетия далеко не так изящно и глубоко описывает проницаемые мембраны, как религиозный язык четырнадцатого столетия – Дамы Джулиан, затворницы из Норвича, 1393 г., – описывает отношения между благодатью и индивидуальной сущностью: "Ибо подобно тому, как тело есть ткань, одетая в ткань, и плоть, одетая в кожу, и кости, одетые в плоть, и сердце внутри всего этого, так и мы сами, душа, и тело, и платье, укрыты в доброте Бога. И даже уютнее: ибо все названное изнашивается и рассыпается прахом, но Доброта Бога всегда пребудет в полноте".*

* Revelation of Divine Love, Grace Warrack, ed. (New York: British Book Centre, 1923), Chap. VI.

Как бы то ни было, независимо от нашего способа описания и локализации, описанные "чудеса" показывают, что нашему развитию – как человеческих существ – помогает некая сила, иная, чем наша сознательная воля. Для более глубокого понимания природы этой силы нам, я считаю, следует рассмотреть еще одно чудо – процесс развития всей жизни вообще, то, что мы называем эволюцией.

ЧУДО ЭВОЛЮЦИИ

Хотя до сих пор в этой книге мы не останавливали наше внимание специально на эволюции, так или иначе мы все же касались ее проблем. Духовное развитие – это эволюция индивидуума. Тело индивидуума на протяжении жизненного цикла претерпевает возрастные изменения, но оно не эволюционирует. Новые физические свойства не приобретаются. Снижение физических способностей в старости неизбежно. Человеческий же дух в течение индивидуальной жизни может совершить огромную эволюцию. Приобретаются новые образцы поведения и мышления, новые паттерны. Духовные способности могут возрастать (хотя чаще этого не происходит) до самого момента смерти в глубокой старости. Отпущенный нам срок жизни предоставляет неограниченные возможности духовного роста до конца. Хотя основное внимание в этой книге сосредоточено на духовной эволюции, процесс физической эволюции подобен духовному процессу и ценен для нас как модель, позволяющая лучше понять процессы духовного развития и смысл благодати.

Самой разительной чертой процесса физической эволюции является его чудесный характер. Судя по тому, что мы знаем о Вселенной, эволюция не должна происходить, ее просто не должно существовать как явления. Второй закон термодинамики – один из фундаментальных естественных законов – гласит, что энергия естественным образом перетекает из состояния высшей организации в состояние низшей организации, из состояния высшей дифференциации в состояние низшей дифференциации. Другими словами, Вселенная пребывает в процессе "успокоения". Для иллюстрации этого процесса часто используют пример ручья, стекающего с горы. Для того чтобы обратить этот процесс вспять, вернуть воду к источнику, доставить ее на вершину горы, необходима энергия, или работа, – насосы, плотины, люди с ведрами или другие средства. И эта энергия должна откуда-то взяться, ее необходимо отнять от какой-то другой системы. В конце концов, согласно второму закону термодинамики, через много миллиардов лет вся Вселенная должна полностью успокоиться, достичь своего низшего уровня как аморфная, совершенно дезорганизованная, однообразная "лепешка", в которой больше ничего не происходит. Такое состояние полной дезорганизации и недифференцированности называют энтропией.

Естественное стекание энергии к состоянию энтропии можно назвать силой энтропии. И теперь мы можем понять, что "поток" эволюции направлен противоположно силе энтропии. Процесс эволюции – это развитие организмов от низкого ко все более и более высокому состоянию сложности, дифференциации и организации. Вирус чрезвычайно прост как организм, он мало чем отличается от молекулы. Бактерия более сложна, более дифференцирована, она обладает оболочкой, различными типами молекул, в ней происходит метаболизм. У инфузории-туфельки есть ядро, жгутики и рудиментарная система пищеварения. Губка не просто состоит из клеток, но эти клетки различны и взаимозависимы. Насекомые и рыбы обладают нервной системой, различными средствами передвижения и даже социальной организацией. И так далее, вверх по лестнице эволюции, лестнице все более высокой организации и дифференциации; на вершине этой лестницы находится человек с его огромной корой головного мозга и невероятно сложными механизмами поведения.

Я повторяю: процесс эволюции есть чудо, ибо, сопровождаясь повышением организации и дифференциации, он совершается вопреки естественному закону. При нормальном течении событий те, кто пишет и читает эту книгу, не должны существовать.*

* Представление о том, что эволюция противоречит естественному закону, не оригинально и не ново. Мне вспоминается цитата времен моего обучения в колледже: "Эволюция – это завихрение во втором законе термодинамики"" к сожалению, я не смог найти эту ссылку. Недавно эта концепция была изложена в книге: Buckminster Fuller, And It Came to Pass – Not to Stay (New York: Macmillan, 1976).

Процесс эволюции можно схематически изобразить в виде пирамиды, на вершине которой находится человек, самый сложный, но малочисленный организм, а основание образуют вирусы – самые многочисленные, но и самые простые организмы.

Вершина пирамиды рвется вовне, вверх, вперед против силы энтропии. Внутри пирамиды я изобразил стрелу, символизирующую порыв эволюционной силы, то самое "нечто", которое в миллионах миллионов поколений столь упорно и успешно бросает вызов естественному закону и которое само представляет еще не познанный естественный закон.

Духовную эволюцию человечества можно представить подобной диаграммой:

Я постоянно подчеркиваю, что процесс духовного развития труден, что он требует усилий. Это объясняется тем, что он направлен против силы естественного сопротивления, против естественной склонности удерживать все как есть, цепляться за старые карты и старые способы действия, избирать самые легкие пути. Об этом естественном сопротивлении, о силе энтропии и ее воздействии на нашу жизнь я еще скажу немного; но, как и в случае физической эволюции, чудо состоит в том, что это сопротивление преодолевается. Мы все-таки развиваемся. Вопреки всему, что препятствует этому процессу, мы становимся лучше как человеческие существа. Не все. Не легко. Но значительное количество людей каким-то образом умудряются совершенствовать себя и свою культуру. Существует некая сила, заставляющая нас выбирать более трудный путь и вырываться из трясины нечистот, в которой мы так часто рождаемся.

Диаграмму процесса духовной эволюции можно применить и к жизни отдельного человека. У каждого из нас есть собственное желание развиваться, и каждый, осуществляя это желание, должен сам сражаться с собственным сопротивлением. Справедлива эта диаграмма и для человечества в целом. Развиваясь индивидуально, мы обусловливаем и развитие общества. Культура, которая питает нас в детстве, получает от нас питание как от лидеров, когда мы вырастаем. Тот, кто достиг зрелости, не только наслаждается ее плодами, но и отдает эти плоды миру. Развиваясь индивидуально, мы несем на своих плечах человечество. Так оно и развивается.

Представление о том, что уровень духовного развития человечества постоянно поднимается, вряд ли разделяет поколение, разочарованное в своих идеалах прогресса. Повсюду войны, коррупция, загрязнение. Как тут можно всерьез предполагать, что род человеческий духовно развивается? И все же именно это я предполагаю. Само наше чувство разочарования возникает из того, что мы от себя ожидаем больше, чем ожидали от себя наши предки. Человеческое поведение, которое мы сегодня считаем отвратительным и недопустимым, воспринималось вчера как обычное.

Например, в этой книге огромное внимание уделяется ответственности родителей за духовное развитие детей. Нельзя сказать, что эта тема так уж радикальна сегодня, но несколько столетий назад она вообще редко кому в голову приходила. Я нахожу нынешнее состояние родительской культуры ужасающе низким, но у меня есть все основания считать, что несколько поколений назад оно было неизмеримо хуже. Недавно написанный обзор по вопросам заботы о детях, например, начинается словами:

Римское право дало отцу абсолютный контроль над детьми, вплоть до того, что он мог безнаказанно продавать их или предавать смерти. Этот принцип абсолютного права перекочевал и в английское законодательство, где доминировал без существенных изменений до четырнадцатого столетия. В средние века детство не считалось такой уникальной фазой человеческой жизни, как в наше время. Обычным делом было отдать семилетнего ребенка в услужение или в подмастерья, где обучение было второстепенным делом по сравнению с работой на учителя. С детьми обращались так же, как со слугами, даже в языке часто не было терминов для их различения. Только в шестнадцатом столетии возник интерес к детям, возникло представление, что нужны специальные усилия по развитию детей и что дети того стоят. (Andre P. Derdeyn, "Child Custody Contests in Historical Perspective", Vol.133, №12 [Dec. 1976], p. 1369)

Что же это за сила, которая понуждает нас как индивидуумов и как весь род человеческий расти и развиваться вопреки естественному сопротивлению собственной летаргии? Мы уже назвали эту силу. Это любовь. Мы определили любовь как "волю к расширению собственного Я с тем, чтобы питать свое – или чье-то – развитие". Если мы развиваемся, то потому, что работаем над этим, а работаем потому, что любим себя. Любовью мы себя выращиваем. Любовью к другим людям мы помогаем им взращивать себя. Любовь, расширение себя, есть самый настоящий акт эволюции. Это эволюция в движении. Эволюционная сила, присутствующая во всякой жизни, проявляет себя в человеческой жизни как человеческая любовь. Любовь среди рода человеческого есть та чудесная сила, которая бросает вызов естественному закону энтропии.

АЛЬФА И ОМЕГА

Мы все еще не дали ответа на вопрос, поставленный в конце главы о любви: откуда приходит любовь? Только сейчас мы можем расширить и поставить этот вопрос более кардинально: откуда берется сила всеобщей эволюции? К этому добавляется загадка происхождения благодати. Ибо любовь сознательна, а благодать – нет. Откуда же идет эта "могучая сила, начало которой лежит вне пределов человеческого сознания и которая питает духовное развитие человеческих существ"?

Мы не можем ответить на эти вопросы по-научному, как отвечаем, откуда берутся сталь, или мука, или личинки мух. И дело не в том, что речь идет о слишком неосязаемых вещах; дело в том, что вещи эти слишком фундаментальны для нашей нынешней "науки". Эта наука не может ответить не только на наши вопросы. Разве мы знаем по-настоящему, что такое электричество? Или откуда изначально идет энергия? Или откуда взялась Вселенная? Быть может, в один прекрасный день наука ответит на самые фундаментальные вопросы. До того дня – если он вообще наступит – мы можем только спекулировать, теоретизировать, постулировать и высказывать гипотезы.

Для того чтобы объяснить чудо благодати и эволюции, мы принимаем гипотезу существования Бога, который хочет, чтобы мы развивались, – Бога, который любит нас. Многим людям эта гипотеза кажется слишком простой, слишком легкой; она напоминает им наивную детскую фантазию. Но что же остается делать? Игнорировать факты, ограничившись нашим туннельным видением, – это не ответ. Мы не получим ответ, если не будем задавать вопросы. Как бы ни была проста эта гипотеза, никто еще из людей, наблюдая факты и задавая вопросы, не высказал лучшей гипотезы – если вообще он высказывал гипотезы. И пока кто-то что-то выскажет, мы будем придерживаться этой странной, почти детской концепции любящего Бога – или висеть в теоретическом вакууме.

А если отнестись к проблеме серьезно, то мы обнаружим, что этот простой принцип любящего Бога вовсе не обеспечивает нам легкой философии.

Если мы постулируем, что нашу способность любить, наше стремление расти и развиваться каким-то образом "вдохнул" в нас Бог, то тогда мы должны также спросить: зачем? Почему Бог хочет, чтобы мы развивались? И до какого состояния? Где конечный пункт, цель эволюции? Чего хочет Бог от нас? Я не намерен входить здесь в теологические тонкости и надеюсь, что ученые простят меня, если я миную все "если" и "но" спекулятивной теологии. Ибо как бы мы ни изощрялись на эту тему, каждый, кто постулирует любящего Бога и серьезно задумывается над этим, приходит в конце концов к единственной и страшной идее: Бог хочет, чтобы мы стали Им. Мы развиваемся в сторону божественности. Бог есть цель эволюции. Бог есть источник эволюционной силы и Бог же есть ее предназначение. Вот что мы имеем в виду, когда говорим, что Он есть Альфа и Омега, начало и конец.

Назвав эту идею страшной, я выразился мягко. Это очень древняя идея, но миллионы и миллионы людей бегут от нее прочь в полной панике. Ибо никогда не приходила в человеческую голову другая идея, которая возлагала бы на нас такую ношу. По своей требовательности эта идея уникальна в истории человечества. И причина вовсе не в том, что ее трудно понять; наоборот, она предельно проста. Причина в том, что если мы поверим в нее, то она потребует от нас все, что мы способны дать, все, что у нас есть. Одно дело верить в доброго старого Бога, который любовно заботится о нас с высоты своего могущества, достичь которого мы никогда и не помышляем. Совсем другое дело верить в Бога, который замыслил нас именно такими, чтобы мы достигли Его положения, Его власти, Его мудрости, Его сущности.

Если мы поверим, что человек способен стать Богом, тогда такая вера, по самой своей природе, возлагает на нас обязанность стремиться к реализации этой способности. Но мы не желаем брать на себя эту обязанность. Мы не желаем так тяжело работать. Мы не хотим нести ответственность Бога. Мы не хотим обязывать себя все время думать. Если же мы верим, что божественность для нас недостижима, то нет и нужды так сильно беспокоиться о своем духовном росте, мы не обязаны взбираться на все более высокие уровни сознания и любовной деятельности; мы можем расслабиться и быть просто людьми.

Если Бог находится там, на своих небесах, а мы – здесь, внизу, и если нам никогда не суждено встретиться, то пусть на Нем лежит и вся ответственность за эволюцию и за управление Вселенной. Мы выполним свою долю работы, чтобы обеспечить себе приятную старость, желательно окруженную богатыми, счастливыми и благодарными детьми и внуками, а остальное не стоит труда. Это тоже достаточно трудная цель, и пренебрегать ею нельзя. Но если мы верим, что человек может стать Богом, то уже никогда не сможем надолго предаться отдыху, никогда не скажем себе: "Ну вот, я работу закончил, моя миссия выполнена". Мы должны постоянно стремиться ко все большей мудрости, к высшей эффективности. Этой верой мы привязываем себя по крайней мере до конца жизни к вороту тяжелого ежедневного труда самосовершенствования и духовного роста. Ответственность Бога должна стать нашей ответственностью.

Не удивительно, что вера в возможность быть Богом невыносима.

Представление о том, что Бог активно питает нас, чтобы мы развивались и становились подобными Ему, вынуждает нас взглянуть в лицо собственной лености.

ЭНТРОПИЯ И ПЕРВОРОДНЫЙ ГРЕХ

Эта книга – о духовном развитии; но тем самым она неизбежно должна быть и об обратной стороне монеты – о препятствиях духовному росту. В конечном счете существует только одно препятствие, и оно называется ленью. Если мы преодолеем лень, то будут преодолены и все остальные препятствия. Если мы не преодолеем лень, то нам не взять и ни одного из остальных барьеров.

Таким образом, эта книга – также и о лени. Обсуждая дисциплину, мы говорили о лени как попытке избежать неизбежного страдания или найти самый легкий выход. При обсуждении любви мы также говорили о нелюбви как нежелании расширить собственное Я. Леность – это противоположность любви. Напомним в который уже раз: духовное развитие требует усилий. Сейчас мы находимся на таком уровне, который позволяет нам рассмотреть природу лени в перспективе и понять, что лень, как она проявляется в жизни каждого из нас, есть сила энтропии.

Многие годы я считал представление о первородном грехе бессмысленным и даже оскорбительным. Сексуальность не казалась мне особенным грехом. Как и другие мои разнообразные аппетиты. Нередко я позволял себе переедать вкусной пищи и, даже страдая от несварения, никогда не страдал от чувства вины. Я замечал грех в окружающем мире – обман, суеверия, грубость, издевательства. Но я не мог увидеть внутреннего греха в детях или дать разумное объяснение вере в то, что маленькие дети прокляты, поскольку их предки ели плод с древа познания добра и зла. Постепенно, однако, я начал осознавать вездесущий характер лени. Пытаясь помочь моим пациентам развиваться, я установил, что моим главным врагом неизменно оказывается их лень. А затем я стал осознавать и в себе подобное нежелание расширять собственное Я в новые сферы мысли, ответственности и зрелости. Я отчетливо увидел одно мое общее со всем человечеством свойство: лень. И тогда мне сразу открылся смысл истории со змием и яблоком.

Ключ к этой истории – в ее недостающем звене. История повествует, что Бог обычно приходил в рай "в прохладе дня" и что были открыты каналы связи между Ним и человеком. Почему же в таком случае Адам и Ева, по отдельности или вместе, не сказали Богу, когда змий искушал их: "Нам любопытно знать, почему Ты не позволяешь нам даже попробовать плод с дерева познания добра и зла. Нам здесь нравится, и мы не хотим выглядеть неблагодарными, но Твой закон в данном вопросе нам непонятен, и мы были бы очень рады, если бы Ты разъяснил его нам". Но они, конечно, не сказали этого. Вместо этого они просто пошли и нарушили закон Бога, совершенно не понимая причины, лежащей в основании закона, не предприняв попытки обратиться к Богу непосредственно, попросить у Него разрешения или поговорить с Ним на разумном уровне, как взрослые люди. Они выслушали змия, но не узнали мнение другой стороны – Бога – перед тем, как действовать.

Почему была допущена такая ошибка? Почему никаких шагов не было сделано между искушением и действием? Вот это недостающее звено и есть грех. Недостающее звено – дискуссия. Адам и Ева могли втянуть змия и Бога в дискуссию; не сделав этого, они не узнали мнение Бога по этому вопросу. Дискуссия между змием и Богом является символом диалога между добром и злом, диалога, который может и должен происходить в сознании человеческих существ. Наша неспособность провести добросовестно и до конца эту внутреннюю дискуссию между добром и злом является причиной тех дурных действий, которые составляют грех. Обсуждая мудрость предложенного порядка вещей или хода событий, человеческие существа обычно не принимают во внимание сторону Бога в проблеме. Они не дают себе труда спросить и выслушать Бога внутри себя, то знание правды, которое внутренне присуще сознанию каждого человека. Мы не даем себе этого труда, потому что мы ленивы. Такая внутренняя дискуссия является работой, для выполнения которой требуется время и энергия. И если мы относимся к этому серьезно, если серьезно выслушиваем "Бога внутри себя", то обычно обнаруживается, что мы должны выбирать более трудный путь, на котором придется затратить не меньше, а больше усилий. Проводить такую дискуссию означает открыть себя страданию и борьбе. Каждый человек, кто чаще, кто реже, отступает перед этой работой, старается избежать трудных, болезненных шагов. Как Адам и Ева, как каждый без исключения наш предок, мы все ленивы.

Итак, первородный грех существует: это наша леность. Она очень реальна. Она есть у каждого младенца, ребенка, подростка, взрослого и престарелого, у мудреца и дурака, у калеки и здорового. Кто-то не столь ленив, как другой, но в какой-то степени ленивы все. Как бы энергичны, амбициозны и даже мудры мы ни были, стоит по-настоящему заглянуть в себя, и на каком-то уровне мы обнаружим притаившуюся лень. Это – сила энтропии внутри нас, она тянет нас вниз, удерживает от духовной эволюции.

Некоторые читатели могут сказать искренне: "Но я не ленив. Я работаю шестьдесят часов в неделю на своей службе. Вечерами и в выходные дни, даже когда я чувствую усталость, я пересиливаю, расширяю себя и выхожу вместе с супругой, вожу детей в зоопарк, помогаю по дому и хозяйству. Временами кажется, что я только и делаю, что работаю, работаю, работаю". Я могу посочувствовать этим читателям, но повторю снова: они найдут в себе лень, если поищут. Ибо лень принимает и иные формы, не всегда связанные с арифметикой отработанных часов или выполненных обязательств.

Одной из значительных форм лени является страх. Для иллюстрации снова возьмем миф об Адаме и Еве. Можно заметить, например, что расспросить Бога о причинах Его закона Адаму и Еве помешала не лень, а боязнь – страх перед лицом Его величия и Его гнева. Но страх, если и не всегда, то в большинстве случаев, есть проявление лености. Большинство наших страхов – это боязнь перемены, боязнь, что мы можем потерять то, что имеем, если сделаем шаг вперед, сдвинемся с того места, где находимся. В главе о дисциплине я говорил о том, что люди явно пугаются новой информации, потому что, принимая ее, они вынуждены будут выполнить большую работу по пересмотру собственных карт действительности, и они инстинктивно стараются избежать этой работы. Потому-то они отвергают новую информацию чаще, чем усваивают ее. Да, их сопротивление мотивировано страхом, но основой страха является лень – страх перед работой, которую придется выполнить.

Подобным же образом, в главе о любви я говорил о рискованности расширения себя на новую территорию, на новую преданность и ответственность, на новые отношения и уровни существования. Здесь тоже возникает опасность потери статус-кво и страх перед неизбежностью работы для достижения нового статус-кво. Так что Адам и Ева, вполне возможно, испугались того, что может случиться с ними, если они станут открыто расспрашивать Бога; и они попытались пойти легким путем, шкодливо и незаконно прошмыгнуть к знанию, которого они не заработали, а там как-нибудь будет. Не вышло. Если мы задаем вопросы Богу, то должны быть готовы к большой работе. И мораль библейской истории состоит в том, что эта работа должна быть сделана.

Психотерапевты знают, что, хотя пациенты приходят к ним в поисках тех или иных перемен, на самом деле перемен они боятся – боятся работы, необходимой для перемен. Именно из-за этого страха, этой лени, подавляющее большинство пациентов, которые начали психиатрическое лечение, – быть может, девять из десяти – бросают его задолго до окончания курса. А из этих последних большинство бросают лечение после первых же сеансов или спустя пару месяцев. Особенно отчетлива эта статистика по супружеским парам: после первых занятий психотерапией они видят, в каком ужасном беспорядке находятся их супружеские отношения, насколько они губительны; они видят, что путь к душевному здоровью лежит через развод или через неимоверно трудный, болезненный путь полной перестройки отношений.

Такие пациенты на самом деле нередко догадываются об этом уже до начала лечения, и первые сеансы служат лишь подтверждением их подсознательного предчувствия и ужаса. Как бы то ни было, их охватывает страх при мысли о невыносимых трудностях одиночества после развода или о не менее печальной перспективе многолетней работы по улучшению супружеских отношений. И они прекращают лечение, иногда после двух-трех сеансов, иногда после десяти или двадцати. Извинения при этом звучат приблизительно так: "Мы поняли, что ошиблись в оценке наших финансовых возможностей"" или более откровенно: "Мне стало страшно, когда я понял, чем может закончиться лечение для моей семьи. Я понимаю, что не выдержал. Быть может, я когда-нибудь соберусь с духом и приду еще раз". В любом случае, они предпочитают поддерживать прежний жалкий статус-кво, лишь бы избежать тех колоссальных усилий, которые, как они теперь понимают, потребуются для освобождения из ловушек, в которых они очутились.

На ранних стадиях духовного развития люди обычно не осознают собственной лени, хотя с легким сердцем могут сказать что-нибудь вроде: "Конечно, как и у каждого человека, у меня бывают приступы лени". Дело в том, что ленивая часть души, подобно дьяволу (а может быть, это и есть дьявол), не брезгует средствами и специализируется на притворстве и вероломстве. Она прикрывает свою леность всевозможными рациональными маскировками, увидеть или сорвать которые растущей части души еще не по силам. Так, на предложение приобрести новые знания в некоторой области человек может ответить: "Эту область исследовали многие люди и ничего нового там не нашли"" или "Я знал одного человека, который интересовался этими вещами, так он спился и покончил с собой"" или "Вы пытаетесь манипулировать мною, хотите сделать из меня свою копию; не этим должен заниматься психотерапевт". Все эти ответы, как и множество других, прикрывают собственную лень пациента или студента и призваны дурачить не столько врача или учителя, сколько самого себя. Ибо познать лень в ее подлинном обличье и признать ее наличие в себе – это уже начало ее искоренения.

По этой же причине те, кто уже продвинулись по пути духовного развития, более отчетливо осознают собственную леность. Как раз наименее ленивые лучше понимают, что они лодыри. В моей личной борьбе за зрелость я постепенно все лучше осознаю новые прозрения, но они, словно по собственной воле, стремятся ускользнуть от меня. Мне открывается новый, конструктивный путь мысли, и мои шаги по нему незаметно замедляются, словно у них есть свои соображения. Я подозреваю, что большинство ценных мыслей ускользают почти незамеченными и я сбиваюсь с конструктивного пути, не осознавая этого. Но когда я ловлю себя на том, что еле передвигаю ноги, то вынужден применить волевое усилие, чтобы ускорить движение именно по той дороге, которой я избегаю. Борьба против энтропии никогда не заканчивается.

У каждого из нас есть больное Я и здоровое Я. Какими бы заядлыми невротиками или даже психотиками мы ни были, даже когда кажется, что мы совершенно объяты страхом или совершенно парализованы, всегда остается какая-то часть нас, пусть совсем маленькая, которая хочет расти, которая любит перемены и развитие, которую привлекает новое и неизвестное, которая хочет делать работу и идти на риск, связанный с духовной эволюцией. И какими бы здоровыми и духовно развитыми мы ни казались, всегда остается какая-то часть нас, пусть маленькая, которая не хочет, чтобы мы напрягались, которая цепляется за старое и привычное, боится любых перемен и усилий, желает комфорта и отсутствия боли любой ценой, даже если наказанием будет бесполезность, застой и регресс.

У одних людей здоровое Я кажется трагически маленьким, его как бы совершенно подавляет леность и боязливость монументального больного Я. Другие люди быстро растут, доминирующее здоровое Я активно продвигается вперед и вверх в борьбе за эволюцию к божественности; здоровое Я, однако, постоянно должно быть настороже, не забывать о лености маленького больного Я, которое всегда скрывается в каждом из нас. И в этом отношении все человеческие существа равны. В каждом живут два Я, больное и здоровое: жизнь стоит на своем – и смерть стоит на своем. Каждый человек представляет все человечество: в каждом живет инстинкт движения к божественности и надежда рода людского, и в каждом живет первородный грех лености, вездесущая сила энтропии, влекущая нас обратно в детство, в материнскую утробу, в те топи, из которых мы развились.

ПРОБЛЕМА ЗЛА

Предположив, что леность представляет собой первородный грех, и что в форме нашего больного Я она может быть самим дьяволом, уместно будет теперь завершить картину несколькими замечаниями о природе зла. Проблема зла является, быть может, величайшей из всех теологических проблем. Но, как и во многих других "религиозных" вопросах, психологическая наука, за немногими исключениями, ведет себя так, как если бы зла не существовало. Вместе с тем именно психология может внести ясность в этот вопрос. Я надеюсь, что со временем тоже сумею кое-что сказать по этой проблеме. Теперь же, поскольку это лишь побочная тема в книге, я ограничусь коротким перечислением четырех выводов, к которым я пришел, изучая природу зла.

Во-первых, я пришел к заключению, что зло реально. Это не плод воображения примитивного религиозного ума в бессильной попытке объяснить неизвестное. Действительно существуют люди и институции, составленные из людей, которые отвечают ненавистью на проявления добра и уничтожают добро всегда и всюду, где только могут. Они делают это не по злобному умыслу, но слепо, не осознавая собственного зла и, по существу, стараясь избежать такого осознания. Как пишется о зле в религиозной литературе, они ненавидят свет и инстинктивно делают все для того, чтобы избежать его, включая и попытки погасить. Они стараются уничтожить свет в собственных детях и во всех других существах, подчиненных их власти.

Злые люди ненавидят свет потому, что он разоблачает их перед самими собой. Они ненавидят доброту потому, что она разоблачает их злобность. Они ненавидят любовь, потому что она раскрывает их леность. Они уничтожают свет, доброту, любовь, чтобы избежать боли самоосознания.

Мое второе заключение, таким образом, состоит в том, что зло есть лень, возведенная в крайнюю степень. По моему определению, любовь есть антипод лени. Обычно лень – это пассивная неспособность любить. Некоторые просто ленивые люди могут и пальцем не шевельнуть, чтобы расширить собственное Я, если их ничто не принуждает к этому. Их бытие является демонстрацией не-любви; но они и не злы. Истинно злые люди, с другой стороны, не пассивно, а активно избегают расширения. Они используют любые доступные средства, чтобы защитить свою лень, сохранить целостность своего больного Я. Вместо того чтобы питать других, они предпочитают разрушать их; при необходимости, они готовы убить, лишь бы избежать боли собственного духовного роста. Поскольку духовное здоровье окружающих представляет угрозу целостности их больного Я, они ищут любые средства и способы, чтобы подавить и уничтожить всякие проявления духовного здоровья в окружающих. Я определяю зло, таким образом, как применение политической власти – то есть скрытого или явного подавления воли других людей, – для того чтобы избежать расширения собственного Я и питания духовного роста. Обычная лень – это не-любовь; зло – это антилюбовь.

Мое третье заключение: зло неизбежно, по крайней мере на настоящем этапе человеческой эволюции. Учитывая силу энтропии, а также наличие у людей свободной воли, мы приходим к неизбежности того, что одни люди надежно контролируют свою лень, у других же она ничем не ограничена. Поскольку энтропия, с одной стороны, и эволюционный поток любви, с другой, взаимно противоположны, то вполне естественно, что эти силы у большой массы людей находятся в относительном равновесии; в то же время небольшое количество индивидов на одном полюсе демонстрирует почти чистую любовь, а на другом – чистую энтропию, или зло. Поскольку эти силы противостоят друг другу, то их носители неминуемо обречены на битву: для зла столь же естественно ненавидеть добро, как и для добра ненавидеть зло.

И наконец, я пришел к заключению, что, при всей своей колоссальной силе, энтропия в самой крайней форме человеческого зла на удивление неэффективна как сила социальная. Мне приходится встречаться с действенным злом лицом к лицу, я видел злобную агрессию разврата, эффективно опустошающего умы и сердца десятков детей. Но в широкой картине человеческой эволюции зло пожирает само себя, вызывая встречный огонь. Ибо каждая разрушенная душа – а их много – становится орудием спасения для других. Не желая того, зло служит маяком, предостерегающим многих от неверного шага. Каждому из нас ниспослана благодать почти инстинктивного ужаса перед бесчеловечностью зла, и когда мы узнаем его присутствие, то оно служит тем камнем, на котором оттачивается наше осознание всегда существующей опасности. Сознание зла дается нам как сигнал к самоочищению. Зло подняло и распяло Христа, но тем самым оно раскрыло себя всему миру. Личное участие в борьбе против зла в мире – это одно из направлений нашего духовного роста.

ЭВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ

Слова "осознание", "осознавать" звучат часто и повсюду. Злые люди сопротивляются осознанию собственного состояния. Признаком развитой духовности человека является осознание им собственной лености. Люди часто не осознают своей религии, видения мира, и в ходе их религиозного развития им необходимо осознать собственные предположения и склонность к предубеждениям. Благодаря "вынесению себя за скобки" и любовному вниманию, мы развиваем в себе осознание наших любимых и всего мира. Существенной составляющей дисциплины является осознание нашей ответственности и права выбора. Способность к осознанию мы приписываем той части разума, которую называем сознательной, или сознанием. Теперь мы уже можем определить духовное развитие как развитие, эволюцию сознания.

Слово "сознание" происходит от "со-знание", "знание с".* Как понимать это со – ? Знание с чем? Мы уже говорили о том, что бессознательная часть нашего разума обладает чрезвычайным знанием. Она знает больше, чем знаем мы – сознательная часть нашего разума. И когда мы осознаем новую истину, то это происходит потому, что мы у-знаем ее; мы вновь узнаем то, что знали всегда. Не следует ли из этого вывод, что начать сознавать, осознать что-то означает знать с нашим бессознательным, совместно? Развитие сознания есть развитие сознавания в нашем сознательном разуме знания, совместного с бессознательным (которое уже обладает этим знанием). То есть это процесс приведения сознательного разума в синхронность с бессознательным. Это не должно звучать странно для психотерапевтов: часто они сами определяют лечение как процесс "превращения бессознательного в сознательное" или как расширение сферы сознания до взаимодействия со сферой бессознательного.

* В латинском языке прямое соответствие: con-scire – со-знавать. – Прим. перев.

Но мы до сих пор не выясняли, каким образом бессознательное обладает всем тем знанием, которое еще не усвоено сознательно. Здесь опять мы стоим перед фундаментальной загадкой, на которую нет научного ответа. Опять мы можем только высказывать гипотезы. И опять я не знаю лучшей гипотезы, чем постулирование Бога, Который теснейшим образом связан с нами – столь тесно, что Он является частью нас. Если вы хотите знать ближайшее место, где следует искать благодать, ищите внутри себя. Если вы желаете более высокой мудрости, чем ваша, вы можете найти ее в себе. Это означает, что взаимодействие между Богом и человеком по меньшей мере частично является взаимодействием между нашим бессознательным и нашим сознанием. Проще говоря, наше бессознательное есть Бог. Бог в нас. Мы были частью Бога всегда. Всегда Бог был с нами, Он есть с нами и всегда будет.

Как это может быть? Пусть читателя не пугает мысль, что наше бессознательное есть Бог; эта концепция не может быть еретической, так как по существу она совпадает с христианскими представлениями о Святом Духе, пребывающем внутри каждого из нас. Мне кажется, что это взаимоотношение между Богом и нами легче понять, если представить наше бессознательное как ризому, невероятно богатую и разветвленную корневую систему, которая питает небольшой росток сознания, едва поднявшийся над поверхностью грунта. Этой аналогией я обязан Юнгу, который, называя себя "осколком бесконечного божества", писал:

Жизнь всегда казалась мне похожей на растение, которое живет ризомой. Его истинная жизнь невидима, спрятана в корневище. Та часть, которая возвышается над почвой, существует лишь одно лето. Затем, после эфемерного проявления, она увядает. Когда думаешь о бесконечном росте и распаде жизни и цивилизации, невозможно избежать впечатления абсолютного ничтожества. И все же я никогда не терял чувства чего-то такого, что живет и не прекращается, скрытое под вечным потоком. То, что мы видим, – цветы; они осыпаются. Корневище остается. (С.G.Jung, Memories, Dreams, Reflexions, Aniela Jaffe, ed. New York: Vintage Books, 1965. p.4)

Юнг никогда не заходил так далеко, чтобы утверждать, что Бог существует в бессознательном, хотя все его труды показывают это направление. Он разделил бессознательное на сравнительно поверхностное "личное бессознательное" и более глубокое "коллективное бессознательное", общее для всего человечества. В моем представлении, коллективное бессознательное есть Бог; сознание – это человек как индивидуум; личное же бессознательное есть интерфейс, связующее звено между ними. И, поскольку оно является связующим звеном, личное бессознательное неизбежно оказывается ареной некоторого беспорядка, сумятицы чувств и борьбы между волей Бога и волей индивидуума. Я уже описывал бессознательное как благотворное, исполненное любви царство. Я верю, что оно такое и есть.

Но сновидения несут не только послания любящей мудрости; часто в них содержатся знаки многих конфликтов; в них бывает не только радость обновления, но и смятение, страх, кошмары. Из-за этого смятения многие исследователи пришли к выводу, что душевные болезни локализуются в бессознательном; бессознательное представляется ими как место, где расположена психопатология, где, словно подземные демоны, гнездятся симптомы и откуда они вырываются на поверхность, чтобы терзать больного. Как я уже подчеркивал, моя точка зрения противоположна. Я считаю, что психопатология обитает в сознании, что психические расстройства представляют собой расстройства сознания. Мы заболеваем только потому, что наше сознательное Я противится бессознательной мудрости. Только потому, что наше сознание расстроено, возникает конфликт между ним и бессознательным, которое ищет возможности исцелить его. Другими словами, душевная болезнь возникает тогда, когда сознательная воля индивидуума существенно отклоняется от воли Бога, то есть от воли собственного бессознательного.

Я говорил, что высшей, окончательной целью духовного развития отдельного человека является единство с Богом. Это означает – знание с Богом. Поскольку бессознательное и есть Бог, то мы можем определить цель духовного развития как достижение божественности сознательного Я. Индивидууму надлежит полностью, всецело стать Богом. Означает ли эта цель, что сознание должно слиться с бессознательным, так чтобы все стало единым бессознательным? Нет.

Здесь мы подходим к главному. Главное заключается в том, чтобы стать Богом, сохраняя сознание. Если росток сознания, развивающийся из корневища бессознательного Бога, сам может стать Богом, то это будет означать, что Бог принимает новую форму жизни. В этом смысл нашего индивидуального существования. Человек, как сознательный индивидуум, рождается с возможностью стать новой формой жизни Бога.

Сознание представляет исполнительную часть всего нашего существа. Именно сознание принимает решения и преобразует их в действия. Если бы мы стали совершенно бессознательными, то уподобились бы новорожденному младенцу – единому с Богом, но неспособному ни на какое действие, которое обнаруживало бы присутствие Бога в мире. Как я уже отмечал, есть нечто регрессивное в отдельных течениях индуистской или буддистской теологии, которые сравнивают с нирваной состояние младенца без границ эго, а саму цель вхождения в нирвану уподобляют цели возвращения в материнскую утробу.

Цель представляемой здесь теологии, как и цель большинства мистиков, прямо противоположна. Это не лишенный эго, бессознательный младенец; это развитое, зрелое, сознательное эго, которое затем становится эго Бога. Если мы, взрослые двуногие, способные делать независимый выбор, влияющий на судьбы мира, сможем отождествить нашу зрелую свободную волю с волей Бога, то тогда Бог через наше сознательное эго обретет новую, могучую форму жизни. Мы станем агентом Бога, его, так сказать, рукой, частью Его. И поскольку мы сможем тогда, через наши сознательные решения, влиять на мир в согласии с Его волей, то и сами наши жизни станут агентами благодати Божьей; они будут работать среди человечества ради Него, создавая любовь там, где ее раньше не было, поднимая наших собратьев на высший уровень осознания, двигая вперед человеческую эволюцию.

ПРИРОДА ВЛАСТИ*

Мы пришли к тому рубежу, где уже можем понять природу власти. В этом вопросе существует много путаницы. Одна из причин путаницы заключается в том, что существует два вида власти – политическая и духовная. Религиозная мифология ставит перед собой задачу провести границу между ними. Перед рождением Будды, например, ясновидящие сообщили его отцу, что Будда станет самым могучим царем на земле или же бедняком и величайшим духовным лидером, которого когда-либо знал мир. Либо – либо; совместить эти возможности нельзя. Сатана предлагал Христу "все царства мира и славу их"" но Христос отверг эту возможность ради, казалось бы, бессмысленной смерти на кресте.

* В английском тексте – power; это слово имеет более широкий спектр значений – власть, сила, могущество, мощь и др. – Прим. перев.

Политическая власть – это способность подавлять других, явно или неявно навязывать свою волю. Эта способность заключена не в человеке, а в том положении, которое он занимает (царь, президент), или в деньгах, которыми он обладает. Следовательно, политическая власть не имеет отношения к доброте или мудрости. На земле было множество очень глупых и очень злых царей. Духовная же власть всецело пребывает в человеке и не имеет ничего общего со способностью подавлять других. Люди громадной духовной силы могут быть богатыми или при определенных условиях занимать важные политические посты, но точно так же они могут быть и бедняками, лишенными всякой политической власти. В чем же тогда состоит духовная власть, если это не способность подавлять? Это способность принимать решения с максимальным осознанием. Это сознательность.

Большинство людей принимают большую часть своих решений, слабо осознавая, что они делают. Они предпринимают действия при слабом понимании собственных мотивов и без малейшего обдумывания возможных других выборов. Знаем ли мы в действительности, что делаем, когда принимаем или отвергаем потенциального клиента? Когда бьем ребенка, повышаем в должности подчиненного, флиртуем со знакомой? Каждый, кто длительное время работал в политической сфере, знает, что действия, предпринятые с наилучшими намерениями, часто вызывают обратный эффект и в конечном счете оборачиваются потерями; или что люди с самыми гнусными мотивами могут добиться, казалось бы, порочного решения, которое в конце концов оказывается конструктивным. Нечто подобное случается в воспитании детей. Что лучше, делать хорошие вещи из дурных соображений или приносить вред с наилучшими намерениями? Нередко бывает так, что мы находимся в полном неведении как раз тогда, когда так уверены в своей правоте, и наоборот, оказываемся правы, когда нас одолевают сомнения.

Что же нам делать, потерявшись в океане неведения? Нигилисты скажут – ничего не делать. Они только и могут предложить дрейфовать по воле волн и ветра; как будто вообще немыслим никакой возможный маршрут в безбрежном море, который вывел бы хоть куда-нибудь. Однако другие, достаточно хорошо осознавая, что они потеряли курс, не теряют надежды, что смогут выбраться из этого неведения, развивая в себе еще большее осознание. И они правы. Это возможно. Но более высокий уровень осознания не приходит ослепительной вспышкой озарения. Он поднимается постепенно, по миллиметру, и каждый шаг требует тяжелой, терпеливой работы наблюдения и исследования всего, в том числе и себя самого. Это скромные, смиренные ученики. Путь духовного развития – это путь учебы в течение всей жизни.

Если по этому пути идти достаточно долго и прилежно, то фрагменты знания начинают складываться в связную картину. Постепенно вещи обретают смысл. Бывают тупики, разочарования, концепции, от которых приходится отказываться после длительных поисков. Но мало-помалу приходит все более глубокое понимание смысла нашего существования. И понемногу мы можем прийти к действительному знанию того, что мы делаем. Мы можем прийти к власти.

Переживание духовной власти приносит большую радость. Это та радость, которая приходит с мастерством. И правда, нет большего удовлетворения, чем быть экспертом, по-настоящему знать, что делаешь. Люди, больше всех развившиеся духовно, – это эксперты: они мастера жить. Но есть еще одна, еще более высокая радость. Это радость общения с Богом. Ибо когда мы поистине знаем, что делаем, то становимся участниками всеведения Бога. При полном знании природы ситуации, наших мотивов воздействия на нее, а также результатов и возможных вариантов последствий нашего воздействия, мы достигаем того уровня осознания, который обычно приписывается только Богу. Наше сознательное Я сумело войти в полное соответствие с разумом Бога. Мы знаем с Богом.

Но те, кто достиг этого уровня духовного развития, этого состояния величайшего осознания, неизменно одержимы радостным смирением. Ибо одно из их осознаний есть осознание того, что эта необычайная мудрость приходит к ним из бессознательного. Они осознают свою связь с корневищем, осознают, что знание поступает к ним из корневища через эту связь. Их усилия в учебе состоят лишь в том, чтобы открыть эту связь; и они осознают, что корневище – их бессознательное – принадлежит не только им, но всему человечеству, всей жизни, Богу. Когда таким людям, обладающим истинной силой, задают вопрос об источнике их знания и мудрости, они отвечают неизменно: "Это не моя сила. Та маленькая сила, которой я обладаю, есть лишь крохотное проявление гораздо большего могущества. Я только передаю ее. Это вовсе не моя сила". Я сказал, что это смирение – радостное. Радость идет от их осознания своей причастности к Богу, от поистине могучего переживания малости собственного Я. "Твоя воля, не моя, да будет. Возьми меня Твоим орудием" – вот их единственное желание. Эта потеря себя всегда сопровождается у них особым спокойным экстазом, несколько напоминающим переживание влюбленности. Осознавая свою тесную связь с Богом, они перестают испытывать одиночество. Это единение.

Переживание духовной власти, духовной силы не только радостно; оно также ужасающе. Ибо чем выше осознание человека, тем труднее ему предпринять действие. Я об этом уже упоминал в заключении к первой главе: я привел в пример двух генералов, каждый из которых решал, ввести или не вводить дивизию в бой. Тот, который рассматривает дивизию просто как стратегическую единицу, будет спать спокойно после принятия решения. Для другого же, который осознает каждого живого человека под своим командованием, решение будет мучительным. Все мы генералы. Какое бы действие мы ни предпринимали, оно может повлиять на развитие цивилизации. Решение похвалить или наказать одного ребенка может иметь очень большие последствия.

Легко действовать, когда осознаешь ограниченное количество информации: лес рубят, щепки летят, будь что будет. Но чем обширнее наше осознание, тем больше информации должны мы принимать во внимание при выработке решения. Чем больше мы знаем, тем сложнее становятся решения. И чем больше мы знаем, тем больше появляется возможностей предсказать, что же все-таки будет и куда упадут отдельные щепки. Если мы принимаем на себя ответственность за место падения каждой щепки, то почувствуем такую сложность предсказания, что предпочтем бездействие. Но и само бездействие есть форма действия: в одном случае оно может оказаться благотворным, при других обстоятельствах – опасным или гибельным.

Поэтому духовная сила – это не только осознание; это также сохранение способности принимать решения при все растущем уровне осознания. А богоподобная власть – это власть принимать решения при полном осознании. Но, в отличие от популярных представлений на этот счет, всеведение не облегчает процедуру принятия решений; скорее, оно ее отягощает. Чем дальше поднимается человек к божественности, тем больше сочувствия испытывает он к Богу. Принимать участие во всеведении Бога означает разделять с Ним Его страдания.

Есть еще одна проблема, связанная с властью: одиночество.* Это то измерение, в котором существует сходство между духовной и политической властью. Человек, приближающийся к вершине духовной эволюции, подобен человеку, находящемуся на вершине политической власти. Не на кого свалить ответственность, потому что нет никого выше; некого винить; никто не подскажет, как поступить. Просто никого нет на вашем уровне, кто мог бы разделить с вами страдания и ответственность. Советчиков может быть много, но решения нужно принимать самому. Вы один несете всю ответственность.

* Есть различие между одиночеством и уединением. В уединении нет никого, с кем можно общаться. Человек большой силы постоянно окружен другими людьми, которые жаждут с ним общаться, поэтому он редко бывает в уединении и может даже мечтать о нем. Одиночество же – это отсутствие людей, с которыми вы могли бы общаться на вашем уровне сознавания.

В определенном смысле, одиночество огромной духовной власти еще тяжелее, чем власти политической. Уровень осознания у представителей политической власти редко соответствует преувеличенной высоте их положения, поэтому для них не составляет труда найти равных себе по уровню общения. Поэтому у президентов и королей всегда достаточно друзей и приятелей. У человека же, развившегося до высочайших уровней осознания, среди всех знакомых обычно нет ни одного, с кем можно было бы разделить всю глубину понимания.

Одна из самых пронзительных тем в Евангелии – постоянное чувство угнетенности у Христа из-за того, что нет ни одного человека, который действительно понимал бы Его. Как упорно Он ни старался, как ни расширял Себя, Он не мог поднять разум даже собственных учеников до Своего уровня. Мудрейший следовал за Ним, но не мог догнать Его, и вся Его любовь не могла освободить Его от необходимости идти впереди других, вести их, оставаясь при этом в полном одиночестве. Этот вид одиночества "разделяют" все те, кто ушел далеко по пути духовного развития. Эту тяжкую ношу никто не выдержал бы, если бы не то обстоятельство, что чем дальше уходим мы от своих собратьев людей, тем теснее становятся наши отношения с Богом. В обществе, где растет со-знание – знание с Богом, – есть достаточно радости, которая поддерживает нас.

БЛАГОДАТЬ И ДУШЕВНАЯ БОЛЕЗНЬ: МИФ ОБ ОРЕСТЕ

О природе душевного здоровья и душевных болезней высказывались самые разнообразные соображения: "Невроз всегда является замещением законного страдания"" "Душевное здоровье есть преданность реальности любой ценой"" "Душевная болезнь возникает тогда, когда сознательная воля индивидуума существенно отклоняется от воли Бога, т. е. от собственной бессознательной воли". Мы теперь можем исследовать проблему душевной болезни более пристально и объединить все эти элементы в единое целое.

Мы проживаем нашу жизнь в реальном мире. Для того чтобы прожить ее хорошо, нам необходимо научиться понимать реальность мира настолько точно, насколько это возможно. Но такое понимание не приходит легко. Многие аспекты реальности мира и наших взаимоотношений с миром для нас болезненны. Мы можем понять их только через усилия и страдания. Все мы, кто в большей, кто в меньшей степени, стараемся избежать этих усилий и страданий. Мы игнорируем болезненные аспекты реальности, изгоняя из собственного сознания некоторые неприятные факты. Иначе говоря, мы стараемся защитить от реальности наше сознание, наше осознание. Мы делаем это множеством способов, которые психиатры называют защитными механизмами. Все мы пользуемся этими механизмами, ограничивая тем самым наше осознание.

Если из-за лени и боязни страданий мы наглухо забронируем наше осознание, то окажется, что наше понимание мира будет мало связано или совсем не связано с реальностью. А поскольку наши действия основываются на нашем понимании, то все наше поведение станет нереалистичным. Когда это достигнет достаточно высокого уровня, то наши сограждане сделают вывод, что у нас "не все в порядке", и будут считать нас душевнобольными, хотя сами мы, скорее всего, будем убеждены в собственном здоровье.* Но задолго до того, как дело дойдет до этой крайности, мы получаем замечания от наших сограждан и от нашего бессознательного о нашем нарастающем несоответствии.

* Конечно, эта схема душевного заболевания несколько упрощена. В ней не учитываются, например, физические и биохимические факторы, которые в определенных случаях могут иметь большое или даже решающее значение. Я признаю также, что иной человек может быть настолько ближе к реальности, чем его сограждане, что больное общество признает его "больным". Тем не менее представленная здесь схема остается справедливой в подавляющем большинстве случаев душевных заболеваний.

Бессознательное делает эти замечания в разнообразных формах – в виде дурных снов, приступов беспокойства, депрессии и других симптомов. Наш сознательный разум отрицает реальность, но всеведущее бессознательное знает истинное положение вещей и пытается помочь нам; формируя симптомы, оно стимулирует наш сознательный разум к осознанию, что где-то что-то не так. Другими словами, болезненные и нежелательные симптомы душевного нездоровья – это проявления благодати. Их производит "могучая сила, находящаяся вне сознания и питающая наш духовный рост".

В кратком обсуждении депрессии в конце первой главы о дисциплине я уже подчеркивал, что депрессивные симптомы являются для страдающего человека знаками, что с ним не все в порядке и что необходимо произвести серьезные коррекции в поведении. Многие истории болезней, которые я приводил для демонстрации других принципов, можно использовать и для иллюстрации этого принципа: неприятные симптомы душевного заболевания служат для больного знаком, что он избрал неправильный путь, что его душа не развивается и находится в серьезной опасности. Но позвольте мне описать еще один случай, особенно ярко показывающий роль симптомов.

Бетси, миловидная и умная, но скромная до застенчивости женщина двадцати двух лет, обратилась ко мне по поводу сильных приступов тревоги. Она была единственным ребенком из католической семьи; ее родители, рабочие, экономили каждый цент, чтобы дочь смогла учиться в колледже. Закончив первый курс, Бетси, однако, несмотря на хорошую успеваемость, оставила колледж и вышла замуж за жившего по соседству парня, механика; на работу устроилась продавщицей в супермаркете. Два года все шло хорошо, а затем внезапно начались эти приступы тревоги. Ни с того ни с сего. Они случались совершенно непредсказуемо – но всегда вне дома и в отсутствие мужа. Приступ мог начаться, когда она делала закупки, во время работы или просто когда она шла по улице. Чувство паники в такие моменты было невыносимым. Она бросала все, чем занималась, и буквально бежала домой или в гараж, где работал муж. Паника начинала утихать только дома или в присутствии мужа. Из-за этих приступов ей пришлось оставить работу.

Терапевт прописал ей транквилизаторы, но они не только не сняли тревогу, но даже не повлияли на ее интенсивность. Она пришла ко мне.

– Я не понимаю, что со мной происходит, – плакала она. – Все у меня в жизни прекрасно. Муж очень добр ко мне. Мы так любим друг друга. Мне очень нравилась моя работа. А теперь все так ужасно. Я не знаю, почему это все со мной случилось. Может быть, я схожу с ума. Пожалуйста, помогите мне. Помогите мне, чтобы все стало так же хорошо, как было.

Но, конечно, в нашей работе с Бетси обнаружилось, что все было не так уж "хорошо". Сначала, медленно и болезненно, выяснилось, что при всей доброте мужа многие его черты раздражали Бетси. У него были грубые манеры. У него был узкий круг интересов. Для развлечения ему вполне хватало телевизора. Она скучала с ним. Затем она призналась, что работа в супермаркете ей тоже надоела. Тогда мы стали выяснять, зачем же она поменяла студенческую жизнь на такое безотрадное существование.

– Понимаете, мне там становилось все хуже и хуже, – рассказывала она. – У всех ребят только наркотики да секс на уме. Мне это не нравилось. А они все донимали меня, не только мальчишки, которым хотелось переспать со мной, но и подружки. Они считали меня наивной. Я поймала себя на том, что сомневаюсь, и не только в самой себе, но и в церкви, и даже в том, чему меня учили родители. По-моему, я была запугана.

Лечение началось с анализа тех вопросов и сомнений, от которых Бетси бежала, оставив колледж. А закончилось тем, что она вернулась в колледж. К счастью, ее муж захотел расти вместе с ней и тоже поступил в колледж. Их мировоззрение быстро расширялось. И, конечно, приступы прекратились.

На этот довольно типичный случай можно смотреть по-разному. Приступы тревоги у Бетси были типичной формой агорафобии (буквально "страх рыночной площади", но обычно понимается как страх открытого пространства); для нее это был страх свободы. Приступы происходили вне дома, без покровительства мужа, когда она могла свободно передвигаться и вступать в отношения с другими людьми. Страх свободы и был сущностью ее душевной болезни. Можно было бы сказать, что болезнью были приступы тревоги, представляющие ее страх свободы. Но я убедился, что больше ясности и реальной пользы вносит другой взгляд на ситуацию. Ведь страх свободы у Бетси появился задолго до приступов. Именно из-за этого страха она оставила колледж и начала ограничивать свое развитие. И на мой взгляд, Бетси была больна все это время, все три года перед тем, как у нее начались приступы. Но она не осознавала своей болезни, не осознавала вреда, который наносила себе этими самоограничениями. Именно симптомы, те самые приступы тревоги, которых она не желала и не искала, которые "свалились" на нее "ни с того ни с сего", – именно они заставили ее в конце концов осознать свою болезнь и стать на путь исправления и духовного роста.

Я уверен, что эта схема остается справедливой для большинства душевных болезней. Симптомы и болезнь – не одно и то же. Болезнь существует задолго до симптомов. Симптомы – не только не болезнь; это начало ее излечения. Тот факт, что они неприятны, нежелательны, только подтверждает, что они есть феномен благодати – дар Бога, послание от бессознательного с призывом начать самоисследование и исправление.

Как это обычно бывает с благодатью, большинство людей отвергают дар и не внимают посланию. Они делают это множеством способов, каждый из которых является попыткой избежать ответственности за свою болезнь. Они стараются игнорировать симптомы, делая вид, что это вовсе не симптомы, что "у каждого иногда бывают подобные приступы". Они стараются избежать работы с ними, увольняясь со службы, отказываясь водить автомобиль, переезжая в другой город, уклоняясь от некоторых видов деятельности. Они пробуют избавиться от симптомов различного рода обезболивающими средствами полученными у доктора таблетками, анестезируют себя алкоголем и другими наркотиками. Даже признав наличие у себя симптомов, они находят самые утонченные доказательства того, что в их состоянии виноват внешний мир – бездушные родственники, ложные друзья, алчные корпорации, больное общество и даже судьба, рок.

И только те, кто принимает на себя ответственность за свои симптомы, кто понимает, что симптомы указывают на беспорядок в собственной душе, – только эти немногие вслушиваются в послания своего бессознательного и принимают его благодать. Они принимают собственную неполноценность, принимают тяжесть работы, необходимой для исцеления. Зато к ним, как и к Бетси и многим другим, кому хватило воли выдержать боль психотерапии, приходит великое вознаграждение. Это о них сказал Христос в первой из заповедей блаженства: "Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное".

Все, что я говорю здесь об отношении между благодатью и душевной болезнью, прекрасно воплощено в великом древнегреческом мифе об Оресте и Фуриях.* Орест был внуком Атрея, человека, который упорно и злобно пытался доказать, что он сильнее богов. За преступления Атрея против богов они покарали его, наложив проклятие на всех его потомков. Проклятие над домом Атрея начинает сбываться, когда мать Ореста, Клитемнестра, убивает его отца, собственного мужа Агамемнона. Это злодеяние влечет за собой новое проклятье на голову Ореста: согласно древнегреческому кодексу чести, сын превыше всего обязан отомстить убийце отца. Но тягчайший грех, который может совершить грек, есть убийство матери. Орест испытывает мучительные сомнения. В конце концов он делает то, что, видимо, и должен был сделать, – убивает мать. За этот грех боги теперь карают Ореста, наслав на него Фурий – трех отвратительных и жестоких гарпий; видеть и слышать их мог только он один, и они терзали его день и ночь своими издевательствами и ужасным видом.

* Существует много различных версий этого мифа, и различия между ними довольно существенны. Ни одна из версий не является правильной. Излагаемая здесь версия представляет, главным образом, сокращенный вариант из Edith Hamilton's Mythology (New York; Mentor Books, New American Library, 1958). Я пришел к этому мифу через его толкование в книге Ролло Мэй Love and Will, а также в пьесе Т.Эллиота The Family Reunion.

Непрестанно и везде преследуемый Фуриями, Орест скитается по земле в поисках искупления своего злодеяния. После многих лет самоотречения и размышлений в одиночестве Орест обратился к богам с просьбой снять с него проклятие, тяготеющее над домом Атридов, и избавить его от Фурий; он считал, что искупил свой грех – убийство матери. Состоялся совет богов. Выступая в защиту Ореста, Аполлон взял на себя вину за создание такой ситуации, когда у Ореста не было другого выбора, как только убить мать, поэтому на него нельзя возлагать ответственность за это. При этих словах Орест вскочил и стал возражать своему защитнику: "Но это я, а не Аполлон убил мать!" Боги были удивлены. Никогда прежде ни один из Атридов не брал на себя всю ответственность, но неизменно обвинял богов. В конечном итоге суд богов закончился в пользу Ореста; они не только сняли с него проклятие, но также превратили злых Фурий в добрых, любящих Эвменид, которые своими мудрыми советами помогли Оресту достичь счастливой жизни.

Смысл этого мифа очевиден. Эвмениды, или "благосклонные", называются также "приносящими благодать". Галлюцинаторные Фурии, которых видит только Орест, представляют его симптомы, его личный ад душевного заболевания. Превращение Фурий в Эвменид есть превращение душевной болезни в счастливую жизнь, о чем мы уже говорили. И это превращение стало возможным в силу того, что Орест добровольно принял на себя ответственность за свою душевную болезнь. Хотя в конце концов он стал искать избавления от Фурий, он не считал их незаслуженной карой, не считал себя жертвой общества или чего-то еще.

Выступая неизбежным результатом изначального проклятия на дом Атрея, Фурии также символизируют тот факт, что душевная болезнь – семейное дело, наследуемое каждым поколением родителей, ибо грехи отцов падают на детей. Но Орест не обвиняет свою семью – родителей и деда, – хотя у него вроде бы и есть на то основания. Не обвиняет он также ни богов, ни "судьбу". Вместо этого он воспринимает свое состояние как собственное дело и прикладывает усилия для его улучшения. Это длительный процесс, как и почти всякое лечение. Но в результате он излечивается, и, благодаря этому лечебному процессу, производимому собственными усилиями, то, что доставляло ему столько мучений, становится источником его мудрости.

Каждый опытный психотерапевт видел в своей практике, как разыгрывается этот миф, наблюдал превращение фурий в эвменид в сознании и жизни наиболее удачливых пациентов. Это нелегкое превращение. Большинство пациентов, как только они узнают, что процесс психотерапии потребует от них полной ответственности за свое состояние и за его исправление, прекращают лечение, независимо от того, насколько решительными были их первоначальные намерения. Они предпочитают оставаться больными и винить богов, вместо того чтобы стать здоровыми и больше никого никогда не винить. Из того меньшинства, которое продолжает лечение, большинству еще предстоит обучиться принимать полную ответственность за себя как часть исцеления.

Это обучение – возможно, лучше подойдет слово "тренировка" – изматывающее занятие, в ходе которого врач методически, снова и снова, из сеанса в сеанс, из месяца в месяц, а нередко из года в год, заставляет пациентов убеждаться в их уклонении от ответственности. Часто, как упрямые дети, они вопят и брыкаются на протяжении всего пути, ведущего их к представлению о полной ответственности за себя. Но в конце концов они к этому представлению все-таки приходят. Лишь очень редкие пациенты приступают к лечению с готовностью с самого начала принять на себя всю ответственность. В таких случаях лечение становится, как правило, недолгим (хотя может и затянуться до одного-двух лет), сравнительно простым, а нередко и приятным занятием и для врача, и для пациента. В любом случае, легко или с трудом, раньше или позже, превращение фурий в эвменид происходит.

Те, кто посмотрел прямо в лицо собственной душевной болезни, принял на себя полную ответственность за нее и совершил необходимые перемены в себе, чтобы победить ее, не только обретают здоровье и освобождение от проклятий детства и наследственности, но и попадают в новый, совсем другой мир. То, что раньше казалось им проблемами, теперь воспринимается как возможности. Что было досадными препятствиями, теперь приятно возбуждает. Мысли, которые раньше хотелось прогнать, оказываются полезными прозрениями; чувства, от которых хотелось отречься, теперь наполняют энергией и подсказывают дорогу. То, что казалось бременем, теперь выглядит как дар, включая даже симптомы, от которых удалось излечиться. "Моя депрессия и мои приступы тревоги – это было самое лучшее, что когда-либо случалось со мной", – говорят обычно те, кто излечился. Даже если такие удачливые пациенты заканчивают лечение без веры в Бога, у них все равно возникает совершенно реальное чувство, что их коснулась благодать.

СОПРОТИВЛЕНИЕ БЛАГОДАТИ

Орест не пошел к психотерапевту: он лечился сам. И даже если бы в Древней Греции были профессиональные психиатры, ему все равно пришлось бы лечиться самому. Ибо, как уже упоминалось, психотерапия – это всего лишь инструмент, дисциплина. Выбрать или отвергнуть этот инструмент – дело пациента; выбрав же его, пациент сам определяет, как долго следует им пользоваться и с какой целью. Есть люди, готовые преодолеть все препятствия – нехватку денег, предыдущий досадный и бесполезный опыт с психиатрами или психотерапевтами, неодобрение родственников, холодную, отталкивающую атмосферу клиники, – лишь бы пройти психотерапию и извлечь из нее каждую крупицу пользы. Другие же отказываются от лечения, даже если им поднести его на серебряном блюде; или же, вступив в лечебный процесс, торчат в нем, как сучок в бревне, практически ничего не получая от лечения, каким бы искусным, настойчивым и любящим ни был врач. По окончании успешного лечения у меня нередко возникает искушение сказать себе, что я вылечил человека; но я знаю, что реальность проще: я был только катализатором. Но я счастлив и этим.

Если в конечном счете люди сами излечивают себя – с помощью или без помощи психотерапии, – то почему это удается столь немногим? Если дорога духовного роста, пусть нелегкая, открыта каждому, почему так мало людей ее избирают?

Именно этот вопрос стоял перед Христом, когда он сказал: "Много званных, а мало избранных".* Но почему немногие избраны и чем они отличаются от многих? Ответ, который дает большинство психотерапевтов, основан на представлении о различной глубине патологии. Они считают, что, хотя больны почти все, у одних болезнь сильнее, чем у других, и чем человек сильнее болен, тем труднее его вылечить. Более того, глубина психической патологии прямо зависит от того, насколько сильно и как рано был лишен пациент родительской заботы в раннем детстве.

* Матф. 22:14; см. также Матф. 20:16.

В частности, считается, что все психотики пережили крайне неблагоприятный родительский уход в первые девять месяцев жизни; их состояние может быть улучшено тем или иным видом терапии, но излечить психоз практически невозможно. Больные с нарушениями социального поведения (характеропатией) получили нормальный уход в раннем младенчестве, но зато были существенно лишены заботы в период от девяти месяцев до двух лет; в результате, они не так тяжело больны, как психотики, но все же больны серьезно, и лечить их достаточно трудно. Невротики же получили нормальный уход в раннем детстве, но затем, после двух лет, были лишены его; особенно часто их страдания начинаются к пяти-шестилетнему возрасту. Поэтому считается, что невротики не так тяжело больны, как характеропаты и психотики, и что их, следовательно, намного легче лечить.

Я считаю, что эта схема в основе своей правильна; она образует костяк психиатрической теории, во многих случаях весьма полезной для практикующих врачей, и ее нельзя сбрасывать со счетов. Однако она не дает полной картины. Один из ее недостатков – отрицание важной роли родительского внимания в период отрочества. Есть серьезные основания считать, что недостаточное внимание родителей в эти годы может и само по себе вызвать психическое заболевание, а полноценная забота родителей о подростке может исцелить многие, может быть даже все, нанесенные в раннем детстве раны. Кроме того, если эта схема имеет прогностическую ценность в статистическом смысле – невротиков лечить, в среднем, легче, чем характеропатов, а характеропатов, в среднем же, легче лечить, чем психотиков, – то результаты лечения в конкретном, индивидуальном случае она предсказать не может. У меня, например, самый быстрый и самый удачный за всю мою практику курс психоанализа прошел мужчина с тяжелым психозом; его лечение успешно завершилось через девять месяцев. И наоборот, я три года работал с женщиной, у которой был "всего лишь" невроз, а лечение принесло самые минимальные результаты.

Среди факторов, которые не учитывает схема классификации тяжести душевных заболеваний, есть одна трудноуловимая характеристика индивидуального пациента: я бы назвал ее "волей к развитию". Человек может быть чрезвычайно больным и в то же время обладать сильнейшей "волей к развитию"" в этом случае происходит исцеление. С другой стороны, сама по себе болезнь может быть мягкой, насколько это определение применимо к психической болезни, но если у больного нет воли к развитию, его нездоровое состояние не изменится ни на йоту. Я считаю поэтому, что воля пациента к развитию, душевному росту, является решающим фактором успеха или неуспеха лечения. И все же этот фактор совершенно не осмысливается и даже не признается в современной психиатрической теории.

Хотя я признаю огромное значение воли к развитию, я далеко не уверен, что могу внести существенный вклад в понимание этого фактора, потому что и здесь мы подходим к великой тайне. Совершенно ясно, что воля к развитию по существу своему есть тот же феномен, что и любовь. Любовь – это воля к расширению себя ради духовного развития. Подлинно любящие люди, по определению, – это растущие люди. Я говорил о том, как способность любить питается, воспитывается в человеке любящими родителями, но я отмечал также, что само по себе родительское воспитание не объясняет эту способность во всех случаях.

Я напомню читателю, что вторая глава этой книги завершается четырьмя вопросами о любви, и два из них мы сейчас рассматриваем: почему некоторые люди не реагируют на лечение, проводимое даже самыми лучшими и самыми любящими врачами; и почему некоторые люди преодолевают – с помощью психотерапии или без нее – последствия самого безрадостного детства и становятся любящими? Я отмечал, как помнит читатель, что я сомневаюсь в своей способности ответить на эти вопросы удовлетворительно для всех. Я высказал надежду, что некоторую ясность здесь может внести понятие о благодати.

Я пришел к убеждению – и я старался показать, – что способность человека любить и, значит, его воля к развитию питаются не только любовью родителей в детстве, но также и благодатью, любовью Бога, в течение всей жизни. Это та могучая сила, которая лежит вне сознания человека и действует через посредство его бессознательного, а также через посредство других любящих людей, кроме родителей, и какими-то третьими путями, которых мы не знаем. Именно благодаря благодати люди имеют возможность преодолеть травмы несчастного, лишенного любви детства и стать любящими существами, далеко превзойдя собственных родителей на шкале человеческой эволюции.

Но почему тогда лишь некоторые люди развиваются духовно и их эволюция перекрывает неудачные обстоятельства детства? Я уверен, что благодать доступна каждому, что все мы одинаково окутаны любовью Бога без каких-либо предпочтений. Поэтому единственный ответ, который я могу дать, состоит в том, что большинство из нас делает выбор: не внимать голосу благодати, не принимать ее помощь. Утверждение Христа "Много званных, а мало избранных" я толкую таким образом: "Всех нас благодать призывает к себе, но только немногие избирают внимать ее зову".

Тогда вопрос приобретает другую форму: почему столь немногие из нас избирают внимание к призыву благодати? Почему большинство людей, фактически, сопротивляется благодати? Мы говорили раньше о том, что благодать порождает в нас некое бессознательное сопротивление болезни. Как же так происходит, что мы, видимо, обладаем почти столь же сильным сопротивлением здоровью? Ответ на этот вопрос, в сущности, уже был. Это наша леность, первородный грех энтропии, тяготеющий над каждым из нас. Как благодать является первоисточником той силы, которая заставляет нас подниматься по лестнице человеческой эволюции, точно так же энтропия заставляет нас сопротивляться этой силе, оставаться на низкой, удобной ступеньке, к которой мы так привыкли, или даже спускаться ниже, к менее требовательным формам существования. Мы уже много говорили о том, как трудно дисциплинировать себя, по-настоящему любить, расти духовно. Что же, вполне естественно трудностей избегать. Хотя мы уже рассмотрели сущность проблемы энтропии, или лености, есть один аспект этой проблемы, который еще раз требует нашего внимания. Речь идет о власти.

Психиатры, да и многие неспециалисты знают, что психиатрические проблемы особенно часто возникают у лиц, недавно получивших большое повышение, достигших положения с высоким уровнем власти и ответственности. Военные психиатры, особенно хорошо знакомые с "неврозом повышения", знают также, что этот невроз не приобретает еще более широкого распространения только потому, что большинство солдат успешно сопротивляются повышению. Большинство сержантов просто не проявляют никакого интереса к повышению, а многие из них категорически отказываются от подготовительных офицерских курсов, хотя по уровню интеллекта и квалификации вполне соответствуют офицерскому званию и неоднократно получали соответствующие предложения.

С духовным развитием дело обстоит так же, как и с профессиональным. Ибо призыв к благодати есть повышение: это призыв к состоянию более высокой ответственности и власти. Осознавать благодать, лично испытывать ее постоянное присутствие, знать о своей близости к Богу означает знать и постоянно испытывать внутреннее равновесие и мир, а этим свойством обладают немногие. С другой стороны, это знание и осознание сопряжены с огромной ответственностью. Ибо испытывать свою близость к Богу означает также осознавать свое обязательство быть Богом, быть исполнителем Его власти и любви. Призыв к благодати есть призыв к жизни в напряженной заботе, службе и готовности к любой жертве. Это призыв к выходу из духовного детства и переходу к зрелости, к выполнению отцовского и материнского долга по отношению к человечеству. Это хорошо выразил Т.Эллиот в тексте рождественской проповеди в пьесе Убийство в кафедральном, соборе:

Но задумайтесь на минуту о смысле слова "мир". Не кажется ли вам странным, что ангелы провозвестили Мир, когда мир был наполнен нескончаемой Войной и страхом Войны? Не кажется ли вам, что ангельские голоса ошибались и что их обещания несли обман и разочарование?

Задумайтесь и о том, как наш Господь говорил о Мире. Он сказал ученикам: "Мой мир я оставляю с вами, мой мир я даю вам". Говорил ли Он о том мире, который представляем себе мы: Англия в мире с соседями, бароны в мире с королем, хозяин дома подсчитывает свои мирные заработки и искренне ставит на стол перед другом свое лучшее вино, а его супруга поет песни детям? Те, кто были Его учениками, не знали ничего подобного: им еще предстоял долгий, полный страданий путь по морю и суше, их ждали пытки, тюрьмы, разочарования и мученическая смерть. Тогда о каком мире Он говорил? Если вы задаетесь этим вопросом, то вспомните, что Он сказал также: "Не так, как мир дает, я даю вам". Да, Он дал своим ученикам Мир, но то был Мир не мира сего.

Да, с миром благодати приходят мучительные обязательства, долги, ответственность. Нет ничего особенного в том, что так много высококвалифицированных сержантов отказываются надеть офицерский мундир. Нет ничего удивительного и в том, что пациенты психотерапевта испытывают мало интереса к той власти, которая присуща подлинному душевному здоровью. Молодая женщина, только что завершившая у меня почти годичное лечение по поводу глубокой депрессии и многое узнавшая за это время о психопатологии своих родственников, пришла однажды радостно возбужденная в связи с тем, что сумела без труда, хладнокровно и мудро разрешить очередную семейную свару. "У меня очень хорошо на душе, – сказала она. – Если бы я могла чаще так себя чувствовать!"

Я сказал ей, что здесь нет ничего невозможного: ее прекрасное самочувствие объясняется тем, что она впервые действовала по отношению к семье с позиции силы, поскольку осознавала все недобросовестные ухищрения домочадцев, все неправедные приемы, с помощью которых они пытались манипулировать ею; поэтому она и оказалась на высоте положения. Я добавил, что она может распространить этот тип осознания и на другие ситуации и, оказываясь каждый раз "на высоте", все чаще испытывать эти приятные чувства. Она смотрела на меня с нарастающим ужасом: "Но для этого мне придется все время думать!" Я согласился: действительно, ее власть может поддерживаться и развиваться при условии постоянных размышлений, но зато она избавится от чувства беспомощности, которое стало источником ее депрессии. Она пришла в ярость: "Черт возьми, я не желаю быть обреченной на бесконечное думание! Я не для того пришла к вам, чтобы моя жизнь стала еще труднее. Я хочу расслабиться и просто радоваться жизни. Вы что же, хотите, чтобы я была чем-то вроде Бога?" Печально, но это происходило вскоре после того, как эта женщина, обладающая блестящим интеллектуальным потенциалом, закончила курс лечения; она была далека от исцеления, так как пришла в ужас от требований, которые ставило перед ней душевное здоровье.

Непрофессионалу это может показаться странным, но психотерапевты хорошо знакомы с тем фактом, что люди, как правило, панически боятся душевного здоровья. Трудная задача психотерапии заключается не только в том, чтобы привести пациента к ощущению душевного здоровья, но и, применяя всевозможные комбинации ободрения, утешения и твердости, предотвратить его бегство от опыта, к которому он уже пришел.

Один аспект этого страха можно считать законным, в нем нет ничего нездорового: человек боится, что, получив власть, он может ею злоупотребить. Святой Августин писал: "Dilige et quod vis fac" – "Если ты любишь и усерден, то можешь делать все, что захочешь". При достаточно успешном процессе психотерапии пациент в конце концов избавляется от чувства, что он не способен справиться с безжалостным, подавляющим миром, и внезапно осознает, что обладает достаточной властью, чтобы делать все, что ему захочется. Осознание этой свободы пугает. "Если я могу делать все, что хочу, – думает такой человек, – то что мне мешает делать великие ошибки, совершать преступления, жить аморально, злоупотребляя своей свободой и властью? Достаточны ли мое усердие и моя любовь для того, чтобы руководить мною?"

Если осознание своей власти и свободы переживается как призыв к благодати, как это часто и бывает, тогда есть и ответ на него: "Господи, я боюсь, что недостоин Твоего доверия ко мне". Эта боязнь сама по себе является, конечно, неотъемлемой частью усердия и любви и поэтому полезна для самоконтроля и предупреждения злоупотребления властью. По этой причине ее нельзя отбрасывать; но она не должна доминировать настолько, чтобы не дать человеку услышать призыв к благодати и взять на себя посильную власть. Есть люди, которые, будучи призваны к благодати, могут годами бороться со своей боязнью, прежде чем сумеют преодолеть ее и принять собственную божественность. Если эта боязнь и чувство недостойности столь сильны, что никогда не позволяют человеку взять на себя власть, значит, налицо невротическая проблема, работа с которой может стать главной задачей этого человека, а возможно, и его психотерапевта.

Но для большинства людей страх, что они могут злоупотреблять властью, не является главным в их сопротивлении благодати. Несварение у них вызывает не "Делай, что хочешь" в афоризме св. Августина, а "Будь усерден". Большинство из нас подобны детям или подросткам: мы уверены, что нам, взрослым, надлежит пользоваться свободой и властью, но как-то забываем, что к этому еще полагается ответственность и самодисциплина. Как бы ни угнетали нас родители, общество, даже судьба, – мы на самом деле, очевидно, нуждаемся в каких-то силах над нами. Чтобы было кого винить за наше состояние. Подняться до такого уровня власти, когда больше некого винить, кроме самого себя, – это страшно. Как уже говорилось, если бы в этой вышине не было близости Бога, мы ужаснулись бы своему одиночеству. И все же у многих настолько недостает способности выносить одиночество могущества, что они отвергают присутствие Бога, лишь бы не ощущать себя единственным хозяином на собственном корабле. Большинство людей хотят мира без одиночества власти. А еще они хотят взрослой уверенности в себе, но не желают вырастать из детства.

Мы по-разному рассуждали о том, как трудно расти. Очень немногие идут к зрелости не колеблясь и не кривя душой, постоянно готовые к новой, более высокой ответственности. Большинство же еле тащат ноги и по-настоящему так никогда и не становятся взрослыми, постоянно уклоняясь от требований полной зрелости. Именно так обстоит дело с духовным развитием, которое не может быть отделено от процесса психологического созревания. Ибо призыв к благодати в своей предельной форме есть требование быть одним с Богом, принять равенство с Богом. То есть это призыв к полной зрелости. Мы привыкли представлять себе момент обращения или призыва к благодати как феномен типа "О радость!". В моей практике куда чаще этот момент, по крайней мере частично, выглядел как "О гадость!". В ту минуту, когда мы наконец вслушаемся в призыв, мы можем сказать "О, благодарю Тебя, Господи"" или "О Господи, я недостоин"" или "Господи, должен ли я это сделать?"

Таким образом, тот факт, что "много званных, а мало избранных", легко объясняется трудностью ответа на призыв к благодати. И вопрос, по-прежнему стоящий перед нами, состоит не в том, почему люди не способны принять психотерапию или не могут извлечь из нее пользу даже у самых лучших врачей; или почему люди обычно сопротивляются благодати; учитывая силу энтропии, это как раз наиболее естественная реакция. Вопрос, скорее, должен быть поставлен по-другому: как происходит, что те, немногие, все-таки откликаются на призыв, вопреки всем трудностям? Чем отличаются эти немногие от многих?

Я не могу ответить на этот вопрос. Эти люди могут прийти из богатой, культурной среды, но могут быть и из бедного, суеверного общества. У них могло быть чудесное детство с любящими родителями, но они могли быть и совершенно лишены родительской любви и надлежащего внимания. Иногда они проходят психотерапию по незначительному поводу, в другой раз это тяжелое психическое заболевание. Среди них есть молодые и старые. Они могут внять призыву к благодати сразу и без видимых затруднений. В других случаях они яростно отбиваются от него, уступая постепенно, пядь за пядью.

В результате, приобретя многолетний опыт, я стал более осторожен в выборе будущих пациентов. Я приношу извинения тем, кого не берусь лечить из-за моего невежества. Ибо я убедился, что на ранних стадиях лечения я совершенно не способен предсказывать, кто из моих пациентов не поддастся психотерапии, кто достигнет заметного, но все же лишь частичного улучшения, а кто чудесным образом будет все время развиваться и достигнет состояния благодати. Даже Христос говорил о непредсказуемости благодати, когда обращался к Никодиму: "Как слышишь ты дуновение ветра, но не знаешь, откуда он появился и куда полетит дальше, так же и Дух. Мы не знаем, кому следующему Он дарует эту жизнь небесную".* Сколько бы мы ни говорили о феномене благодати, в конце концов нам все же приходится признать его таинственную природу.

* Этот перевод на английский язык взят из "Народной Библии", потому что он кажется мне совершеннее, чем версия короля Иакова. – Прим. авт. (В каноническом переводе это выглядит так: "Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит; так бывает со всяким, рожденным от Духа" (Иоанн 3:8). – Прим. ред.)

ПРИГЛАШЕНИЕ БЛАГОДАТИ

И снова мы оказываемся перед парадоксом. Я в этой книге постоянно упоминал о духовном развитии, как если бы это был упорядоченный, предсказуемый процесс. И выходило, что духовному развитию можно научиться, освоить его так же, как, например, некоторую сферу знаний, прочитав соответствующую программу кандидатского минимума: если вы заплатите за обучение и упорно поработаете, то, конечно, получите свою степень. Слова Христа "Много званных, а мало избранных" я интерпретировал в том смысле, что очень немногие делают этот выбор – внять призыву благодати – из-за сопряженных с ним трудностей. Этой интерпретацией я подчеркнул, что от нашего выбора зависит, будет ли нам дана благодать. В сущности, я утверждал, что благодать можно заработать. И я знаю, что так это и есть.

В то же время, однако, я знаю, что это не так. Мы не приходим к благодати; благодать приходит к нам. Как бы мы ни стремились к ней, она может ускользнуть от нас. Человек может не искать ее, а она найдет его. Сознательно он может изо всех сил желать духовной жизни, но потом обнаруживает в себе всевозможные блоки, загромождающие его путь. Вы можете не проявлять никакого ощутимого интереса к духовной жизни, но в конце концов обнаружится, что именно к ней вы призваны, призваны вопреки вашему желанию и неотвратимо. Если на некотором уровне мы сами решаем, откликнуться ли нам на призыв благодати, то на ином уровне становится ясно, что выбор совершает Бог. У всех, кто достиг состояния благодати, кому дана "эта новая жизнь от небес", есть одно общее переживание – чувство удивления собственному состоянию. Они не чувствуют, что заслужили его. Они могут реалистически осознавать высокое качество своей индивидуальной природы, но они не приписывают это качество собственной воле: они твердо знают, что оно создано другими, более мудрыми и более искусными руками, чем их собственные. Чем ближе человек к благодати, тем глубже осознает он таинственную природу полученного им дара.

Как нам разрешить этот парадокс? Никак. Возможно, лучшее, что мы можем сказать, звучит так: мы не можем по своей воле достичь благодати, но в нашей воле открыть себя ее чудесному пришествию. Мы можем приготовить себя, как плодородную почву, как лучшее место для гостя. Если мы переделали себя в совершенно дисциплинированных и любящих существ, то, даже если мы ничего не знаем о теологии и не думаем о Боге, мы готовы к приходу благодати. И наоборот, изучение теологии – это сравнительно слабый метод подготовки, сам по себе совершенно бесполезный. Однако я написал эту главу потому, что верю: осознание благодати как реальности может оказать существенную помощь тем, кто избрал трудный путь духовного развития. Ибо это осознание облегчит им путь трижды: оно поможет правильно употреблять дар благодати в продолжение всего пути; оно даст уверенность в правильном выборе направления; оно ободрит и даст новые силы.

Тот парадокс, что мы выбираем благодать, но в то же время и она выбирает нас, является сущностью феномена "человека-счастливчика", у которого есть дар находить ценные и приятные вещи, не занимаясь их поисками. Будда обрел просветление только тогда, когда перестал искать его – позволил ему прийти. С другой стороны, можно ли сомневаться, что просветление пришло к нему только потому, что по меньшей мере шестьдесят лет он посвятил его поиску и подготовке себя? Он и искал его, и не искал. Фурии превратились в носителей благодати только потому, что Орест и трудился, чтобы завоевать благосклонность богов, и в то же время не рассчитывал, что боги облегчат его участь. Через такое же парадоксальное сочетание поиска и не-поиска мы обретаем дар счастливого случая, дар благодати.

Этот же феномен неизменно проявляется в том, как пациенты используют сновидения в психотерапии. Некоторые пациенты, осознавая тот факт, что в сновидениях содержатся ответы на их проблемы, жадно докапываются до этих ответов, сознательно, механически, с большими затратами сил и времени записывая каждый свой сон в мельчайших подробностях и буквально заваливая каждый сеанс пересказами сновидений. Но все это мало что им дает. Фактически весь этот материал может оказаться помехой в лечении. Во-первых, для анализа всех сновидений нет времени. Во-вторых, есть более плодотворные техники психоанализа. В-третьих, чаще всего материал сновидений чрезвычайно запутан и неясен. Таких пациентов необходимо научить перестать гоняться за своими снами, дать этим снам приходить свободно, дать бессознательному сделать выбор – какому сну войти в сознание.

Само это обучение может оказаться весьма трудным и затяжным: пациент должен в определенной мере прекратить свой контроль и допустить более пассивные отношения между сферами собственного разума. Как только пациент научится не цепляться за свои сновидения сознательными усилиями, количество остающихся в памяти сновидений значительно уменьшается, но зато резко повышается их качество. В результате, сновидения пациента – эти дары бессознательного, которые больше не выпрашивают, – становятся, как оно и должно быть, деликатными помощниками в процессе лечения. Но есть и обратная сторона монеты: многие пациенты-новички совершенно не осознают и не понимают огромного смысла, который может быть заключен в их сновидениях. Поэтому они выбрасывают из памяти все сновидения как неважные и бесполезные. Этих пациентов приходится прежде всего обучать, как запоминать сновидения и как извлекать из них скрытые сокровища. Для того чтобы эффективно использовать сновидения, мы должны работать – осознавать их значимость и извлекать из них пользу, когда они приходят; но временами мы должны работать и в обратном направлении – не искать, не ожидать их, позволить им быть настоящими дарами.

Так обстоит дело с благодатью вообще. Мы уже знаем, что сновидения – это только одна из форм, одна из дорог, которыми приходит благодать. Этот же парадоксальный подход следует применять и ко всем другим формам – внезапным прозрениям, предчувствиям и всевозможным видам счастливых и синхронных случаев. И ко всякой любви. Каждый хочет быть любимым. Но сначала необходимо подготовить себя, стать тем, кого можно любить. Именно это мы делаем, когда сами становимся любящими, дисциплинированными человеческими существами. Если мы стараемся быть любимыми – рассчитываем, что нас будут любить, – то никогда не добьемся этого: мы будем зависимы, мы будем хватать и клянчить любовь, но не получать ее; это не будет истинная любовь. Но если мы питаем себя и других без предварительного расчета на ответный дар, то станем любимыми, и дар ответной любви, которого мы не искали, сам найдет нас. Такова любовь человеческая, и такова любовь Бога.

Главная цель этой главы о благодати состояла в том, чтобы помочь идущим по пути духовного развития научиться получать дары счастливого случая. И давайте так и определим эту способность – не как сам по себе дар счастливого случая, а как приобретенное, усвоенное умение распознавать и использовать дары благодати, которые приходят к нам из-за пределов нашей сознательной воли. Обладая этой способностью, мы поймем, что наше путешествие по пути духовного развития направляется невидимой рукой и невообразимой мудростью Бога, направляется несравнимо точнее, чем это могло бы сделать наше сознание без внешней помощи. С этой помощью путь будет только легче и быстрее.

В той или иной форме эти представления уже не раз высказывались прежде – Буддой, Христом, Лао-цзы и многими другими. Оригинальность этой книги лишь в том, что я пришел к их представлениям собственными окольными путями, типичными для культуры двадцатого века. Если вам требуется большее понимание, чем могут предложить эти современные комментарии, то вы можете просто обратиться к древним текстам. Ищите там более глубокого понимания, но не ожидайте новых подробностей. Есть люди, которые из-за своей пассивности, зависимости, страха и лени ожидают, чтобы им кто-то показал каждый сантиметр пути и убедил, что каждый шаг на этом пути безопасен, надежен и стоит их усилий. Это невозможно. Ибо путешествие по пути духовного развития требует мужества, инициативы и независимости каждой мысли и каждого действия.

Хотя слова пророков и помощь благодати доступны всем, путешествие каждый совершает в одиночку. Никакой учитель не проведет вас к цели. Нет готовых предписаний. Ритуалы – это только помощь в учебе, но не сама учеба. Вы можете есть растительную пишу, пять раз читать Аве Мария перед завтраком, молиться лицом к востоку или к западу, ходить в церковь по воскресеньям – это не приведет к цели. Никакое слово, никакое учение не может облегчить ношу духовного путешественника – ему надлежит самому пройти путь, выдержать напряжение и тревогу собственного маршрута, собственных жизненных обстоятельств, прежде чем он придет к отождествлению своего Я с Богом.

Даже когда мы по-настоящему понимаем это, духовное путешествие все равно оказывается настолько трудным и одиноким, что нередко приходит отчаяние. Тот факт, что мы живем в век науки, лишь частично облегчает задачу, а в некоторых аспектах еще больше обескураживает. Мы верим в механические законы Вселенной, но не верим в чудеса. Из нашей науки мы узнали, что наш дом – всего лишь отдельная планета отдельной звезды в одной из множества галактик. И когда мы видим себя безнадежно затерянными среди невообразимых пространств внешней вселенной, наука еще добавляет нам наш беспомощный образ: мы видим существо, жестко определенное и управляемое внутренними силами, которые не зависят от нашей воли, – химическими молекулами нашего мозга и конфликтами с нашим бессознательным, которые вынуждают нас чувствовать и вести себя определенным образом, даже не осознавая как следует, что мы делаем. То есть замена человеческих мифов научной информацией заставила нас страдать от чувства собственного ничтожества. Какое значение можем иметь мы, индивиды, или даже весь род человеческий, раздираемые внутренними химическими и психологическими силами, невидимые во Вселенной, умопомрачительные размеры которой не может исчислить даже наша наука?

И все-таки эта же наука некоторым образом помогла мне ощутить реальность феномена благодати. Я пытался передать вам это ощущение. Ибо если мы ощущаем реальность благодати, то представление о себе как о существе незначительном и бессмысленном рушится. Тот факт, что вне нас и нашей сознательной воли существует могучая сила, которая питает наш рост и эволюцию, достаточен, чтобы перевернуть с головы на ноги наши представления о своем ничтожестве. Ибо существование этой силы (коль скоро мы ощущаем ее) показывает с неопровержимой достоверностью, что духовное развитие человека имеет предельно важное значение для чего-то большего, чем мы сами. Это что-то мы называем Богом.

Существование благодати является prima facie подтверждением не только реальности Бога, но и реальности того, что Его воля направлена на развитие индивидуального человеческого духа. То, что когда-то считалось сказкой, оказывается реальностью. Мы живем под оком Бога, и не на периферии, а в самом центре Его зрения, его интереса. Может быть, Вселенная, какой мы ее знаем, – это только одна ступенька ко входу в Царство Божье. И не похоже на то, что мы затеряны во Вселенной. Наоборот, реальность благодати показывает, что человечество находится в центре Вселенной. Время и пространство существуют для нас, чтобы мы двигались сквозь них.

Когда мои пациенты теряют чувство своей значимости и впадают в отчаяние от трудности выполняемой нами работы, я иногда говорю им, что человечество как раз сейчас совершает эволюционный скачок. "Будет ли этот скачок успешным, – говорю я им, – лежит на вашей ответственности". И на моей. Вселенная, эта ступенька, была поставлена, чтобы подготовить путь для нас. Но одолеть ее мы должны сами, каждый самостоятельно. Благодать помогает нам не споткнуться, и через благодать мы узнаем, что нас приглашают идти. О чем еще мы можем просить?

Послесловие

За время, прошедшее после первой публикации этой книги, я получил много писем от ее читателей. Это были необыкновенные письма. Умные и хорошо написанные, все без исключения, они были просто переполнены любовью. Они не только выражали одобрение; большинство из них содержало дополнительные дары – подходящие стихи по теме, полезные цитаты из других авторов, крупицы мудрости и рассказы из собственного опыта. Эти письма обогатили мою жизнь. Я вдруг увидел, что в стране существует целая сеть людей – гораздо более обширная, чем я осмелился бы поверить, – которые спокойно идут по непроторенной, трудной дороге духовного роста и одолевают большие расстояния!

Они благодарили меня за то, что я облегчил их чувство одиночества в пути. Я благодарю их за эту же услугу.

Некоторые читатели сомневались в моей вере в эффективность психотерапии. Я согласился с тем, что качество психотерапии бывает далеко не одинаковым. Я и теперь считаю, что большинству из тех пациентов, которые не извлекают пользы из работы с компетентным врачом, недостает вкуса и воли к жесткости этой работы. Я упустил, впрочем, одно уточнение: у очень немногих людей – их приблизительно процентов пять – психиатрические проблемы носят такой характер, при котором психотерапия бесполезна и даже может ухудшить состояние, если зайдет слишком глубоко.

Очень маловероятно, что те, кто полностью прочитал и понял эту книгу, относятся к этим пяти процентам. В любом случае, компетентный врач обязан заботливо и не торопясь определить тех немногих пациентов, которым психоаналитическая работа противопоказана, и найти для них другие формы лечения, которые могут дать положительный результат.

Но что такое компетентный психотерапевт? Некоторые читатели, подумывающие о курсе психотерапии, обращаются с вопросом: как выбрать хорошего врача, как отличить компетентного психотерапевта от некомпетентного? Мой первый совет – отнеситесь к этому выбору со всей серьезностью. Это одно из самых важных решений в вашей жизни. Психотерапия означает крупное капиталовложение, и не только денег, но и не менее драгоценного времени и энергии. Это то, что биржевый брокер назвал бы инвестицией с высоким риском. Бели вы сделаете правильный выбор, то духовные дивиденды превысят все ваши ожидания. В случае неудачного выбора вряд ли вы будете серьезно травмированы, но вложенные вами значительные усилия, время и деньги будут потрачены впустую.

Поэтому ищите не торопясь и как следует. Не бойтесь довериться собственным чувствам и интуиции. Обычно в первом же разговоре с врачом вы можете уловить хорошие или плохие "флюиды". Если флюиды плохие – оплатите этот единственный визит и идите к другому врачу. Эти предчувствия обычно неосязаемы, но они могут порождаться вполне осязаемыми "мелочами". В 1966 году, когда я только начинал мою психиатрическую карьеру, я очень критически и болезненно относился к моральной стороне американской войны во Вьетнаме. В приемной моего психотерапевта лежало несколько номеров журналов Ramparts и New York Review of Books – оба либеральные, с антивоенной ориентацией. Я ощутил положительные вибрации прежде, чем увидел самого врача.

Но еще важнее, чем политические симпатии вашего врача, чем его пол или возраст, – это то, насколько он или она действительно заботливый человек. Это вы тоже нередко можете почувствовать сразу, хотя врач не должен осыпать вас сладкими уверениями и поспешными обязательствами. Если врач заботлив, то он также внимателен, дисциплинирован и обычно сдержан, но вы должны интуитивно почувствовать, что скрывается за этой сдержанностью – тепло или холод.

Когда психотерапевт ведет с вами беседу, чтобы решить, подходите ли вы ему как пациент, с вашей стороны вполне уместно и самому задавать вопросы. Не стесняйтесь спрашивать его, когда это уместно, о таких проблемах, как эмансипация женщин, гомосексуализм или религия. Вы имеете право на честные, откровенные и полные ответы. Что касается вопросов иного рода – как долго может продлиться лечение или о психосоматическом происхождении вашей сыпи на коже, – то можете смело доверять врачу, который ответит вам, что он не знает. В действительности, образованные и толковые люди в любой профессии не боятся признать свое неведение; они-то обычно и бывают лучшими знатоками дела, и им стоит доверять.

Мастерство психотерапевта очень мало связано с его степенями и званиями. Любовь, мужество и мудрость не удостоверяются никакими академическими дипломами. Например, самые дипломированные психиатры со всеми возможными сертификатами действительно получают достаточно серьезное образование, и вы можете быть относительно спокойны, что не попадете в руки шарлатана. Но психиатр как врач не обязательно лучше психолога, социального работника или священника; иногда он бывает и хуже. Среди всех известных мне великих психотерапевтов двое не имеют даже диплома о высшем образовании.

Изустная информация часто бывает лучшим способом начать поиск хорошего психотерапевта. Если один из уважаемых вами приятелей хорошо отзывается о своем лечении у такого-то врача, почему не начать с этой рекомендации? Другой путь, особенно показанный в случае острых симптомов или когда к ним прибавляются физические страдания, – обратиться сначала к психиатру. В силу характера их медицинского образования, психиатры обычно оказываются самыми дорогостоящими врачами, но зато они и лучше других врачей могут понять все особенности вашей ситуации. В конце беседы, если психиатру удалось определить сущность вашей проблемы, вы можете попросить его, чтобы он порекомендовал вам непрофессионального и не столь дорогого врача, если это возможно. Хорошие психиатры обычно охотно сообщают, кто из практикующих врачей в округе может оказаться наиболее подходящим в данном случае. Конечно, если вы ощущаете добрые вибрации от доктора и он согласен взять вас как пациента, вы можете остаться у него.

Если вы ограничены в финансовых средствах и не имеете медицинского страхования по амбулаторной психотерапии, то единственный для вас выход – обратиться в государственную или благотворительную психиатрическую клинику. Плата за лечение там будет установлена соответственно вашим доходам, и вы можете быть вполне уверены, что не попадете в руки мошенников. С другой стороны, лечение в таких клиниках бывает несколько поверхностным; весьма ограничена и ваша возможность выбора психотерапевта. Тем не менее этот вариант нередко оказывается вполне эффективным.

Эти краткие напутствия, возможно, покажутся читателям недостаточно конкретными. Но я хочу подчеркнуть главное: поскольку психотерапия требует интенсивных и психологически интимных отношений между двумя человеческими существами, то ничто не может освободить вас от ответственности за персональный выбор определенного человеческого существа, которому вы доверите руководство вами. Лучший врач для одного человека может оказаться не лучшим для другого. Каждая личность – врача и пациента – уникальна, и вы должны полагаться только на собственное уникальное интуитивное суждение. Поскольку это означает некоторый риск, я желаю вам удачи. А поскольку решиться на психотерапию и на все сопряженные с ней трудности есть акт мужества, то я вами восхищаюсь.

М. S. Peck
Bliss Road
New Preston, Conn. 06777
Март, 1979