|
2 ДЕКАБРЯ 2001 ГОДА
ВЕЧЕР ПАМЯТИ ВИКТОРА ПОПКОВА
Ведущие: Елена Санникова, Михаил Рощин
2 декабря 2001 года, в день, когда минуло ровно полгода со
дня смерти Виктора Попкова, состоялся Вечер его памяти в Музее и общественном
Центре имени Андрея Сахарова.
Готовясь вести этот Вечер, я стремилась не говорить лишних
слов, а уделить как можно больше времени изложению биографии Виктора Попкова.
Мой рассказ поочередно дополняли люди, бывшие свидетелями или соучастниками тех
или иных событий его жизни.
Текст, приведенный ниже, не является в строгом смысле стенограммой
Вечера памяти, хоть практически все, данное здесь, на Вечере прозвучало. Но выступления
поправлены и дополнены таким образом, чтобы их интересно было читать на бумаге.
Отрывки из статей Виктора Попкова озвучивал на Вечере Михаил
Рощин, друг и коллега Виктора Алексеевича. Здесь они выделены жирным шрифтом.
Текст Розы Музаровой был скомпонован мною из отрывков моей
беседы с ней, записанной на диктофон в августе 2001 года. Его читала на Вечере
адвокат и правозащитница Карина Москаленко.
Елена Санникова
Елена Санникова:
Сегодня мы вспоминаем Виктора Попкова.
Наше мероприятие проходит в рамках акции музея и общественного
центра Андрея Сахарова, которая называется "Хватит!".
Мы говорим "хватит!" войне, которая убивает, калечит, оставляет
без крова наших сограждан.
Мы говорим "хватит!" войне, которая вопреки нашему желанию,
вопреки нашей воли делает нас, россиян, невольными соучастниками военных преступлений.
Мы говорим "хватит!" войне, которая уносит наших родных, близких,
наших друзей и коллег. Уносит тех, кто идет на эту войну, чтобы ее остановить,
чтобы облегчить участь тех, кто от нее особо тяжко страдает, чтобы донести до
нас правду об этой войне, и сами становятся жертвами этой войны. Если мы составим
список таких людей, начиная с осени 1994 года, то есть с начала первой чеченской
войны, он нам не покажется малым.
Почтим минутой молчания память всех, кого убила эта война.
Сегодня - ровно полгода, как не стало Виктора Алексеевича Попкова.
Он умер от тяжелейших ран 2 июня этого года.
Виктор Алексеевич Попков родился 17 июня 1946 года в Краснодаре.
Его детство прошло в удивительно красивом заповеднике в горах Кавказа, где работали
охотоведами его родители.
Позже в одной из своих статей он писал:
Я вырос на Кавказе, на его южных, сбегающих к азербайджанской
части долины Алазани склонах вблизи Дагестана и Грузии. Детство мое протекало
близ края большого лезгинского села Джары, зажатого между горами и закатальской
крепостью, построенной в XIX веке, в пору завоевания Россией Кавказа. В мои ранние
мальчишеские годы в этой крепости размещалась детская колония, и слухи о происходящих
в ней издевательствах над юными арестантами вселяли в нас, ребят, ужас. Однако
в целом жизнь интернационального ребячьего сообщества Закатал - центра одноименного
района в Азербайджане - протекала спокойно, без каких-либо надломов, внутренних
междоусобиц и ожесточения, столь характерных для нынешних времен.
Родители мои работали в заповеднике, и мне часто доводилось
вместе с ними бывать не только в горах, но и в домах горцев - аварцев и лезгин,
работавших "наблюдателями" - егерями заповедника. Благодаря этому, в отличие от
многих других русских, я не просто имел более широкие возможности получить представление
о быте горцев, об укладе их жизни. Главное, горцы стали близкими для меня людьми,
людьми, образующими самобытный, но отнюдь не враждебный ко мне и к русской культуре
мир. Многие из этих горцев стали друзьями нашей семьи.
Когда Виктору Попкову было 18 лет, семью постигло горе: умирает
мать Виктора, Инна Попкова, и семья покидает Закаталы. Виктор приезжает в Москву,
поступает на физический факультет, учится успешно, но бросает учебу. Потом учится
какое-то время на историческом факультете, но знакомится с вулканологами и уезжает
жить и работать на Камчатку. Это был романтик. Размеренная московская жизнь, учеба
в перспективном ВУЗе, пребывание в пыльных кабинетах, научная карьера - все это
было не для него, он в эти рамки не вписывался. Камчатка, горы, вулканы и гейзеры,
сейсмологическая станция вдали от человеческого жилья - это оказалось его стихией.
Сначала он работал сейсмологом, потом - фотокорреспондентом в местной газете.
Он прожил на Камчатке около десяти лет, не собирался оттуда уезжать, хотел, как
он рассказывал потом, всю жизнь там прожить.
В одну из своих поездок в Москву познакомился с удивительно
милой девушкой, дочерью своего приятеля-вулканолога, которая тогда только что
вышла из больницы после мучительной депрессии. И сострадание к девушке, желание
как-то защитить ее от невзгод и болезней связали эти две судьбы. Виктор женится,
и рождается дочь, которой врачи ставят диагноз - фенилкетонурия, очень тяжелое
заболевание, которое требует наблюдения и лечения в Москве. Это обстоятельство
прочно привязывает Виктора к Москве. Все труды и тяготы по выхаживанию этого тяжело
больного ребенка Виктор берет на себя. Как-то при мне его тесть сказал, что это
был каждодневный никому не заметный подвиг. Двумя годами позже рождается сын,
и как только детишки подросли, Виктор стал брать их с собой в экспедиции, в которые
ездил сезонным рабочим. Каждое лето и осень семья проводила в экспедициях, в частности,
в археологических, и это кроме радости общения с природой давало возможность не
думать зимой о заработке. Поэтому зимой Виктор много писал, но писал, как говорится,
в стол. Писал большие труды, писал и заметки, которые время от времени удавалось
опубликовать в газетах или журналах. Темой этих заметок были негативные явления
окружающей действительности, какие-то вопиющие случаи, о которых невозможно молчать.
Так, однажды он был сезонным рабочим в дельфинарии, и его потрясло, как ученые
мучают дельфинов, проводя на них опыты. Ему удалось опубликовать об этом статью
в журнале "Знание-сила", которая привлекла к себе внимание.
Хоть заметки его имели целью защитить кого-то, но правозащитное
движение 70-х годов, самиздат, - все это почти не коснулось Виктора Попкова. Правозащитник
в нем пробудился тогда, когда вспыхнул армяно-азербайджанский конфликт. И, едва
почувствовав в себе эту боль, это мучительное чувство ответственности за совершающееся
зло, он, недолго думая, отправился туда - в самое пекло военных действий.
И тут надо отдать ему должное. В то время мы, правозащитники,
в большинстве своем приняли одну сторону конфликта. Я, например, сейчас сама не
понимаю, почему ни опыт Лефортова и пересылок, ни опыт работы с правозащитным
самиздатом не дали мне тогда понимания, что в вооруженном конфликте страдает прежде
всего человек, и защищать надо человека в независимости от того, какой он нации.
Мы восприняли эту новую для нас реальность - реальность войны - в рамках советских
каких-то стереотипов.
И тем удивительнее для меня, что этот человек, и самиздата
правозащитного в руках толком не державший, воспринял ситуацию именно как трезвый
и последовательный правозащитник. С тем равновесием души, с той дерзостью какой-то
доброты и открытости, которая свойственна была не нам, а, может быть, лучшим из
нас.
Выступление
Анатолия Шабада
Я хочу добавить, что Виктор Алексеевич очень много времени
и сил в Карабахе отдал тому, чтобы защитить и спасти и армян, и азербайджанцев.
Многие люди благодаря ему получили жизнь и свободу: он организовывал обмены военнопленными.
В мае 1992 года Виктор Попков создал организацию ОМЕГа. Именно
в этот период многие из нас с ним познакомились, он искал людей для своей организации.
У ОМЕГи был необычный устав. В нем слишком много места уделялось изложению нравственных
требований к членам организации. А целью ставилась гармонизация социума. Но социум
и в мирное-то время непросто гармонизировать, а может быть и невозможно. А тут
предполагалось, что миссии этногармонизации будут находиться в точках максимальной
социальной напряженности, в "горячих точках", и тем самым как-то сдерживать разрушительные
процессы.
В то время самой горячей точкой была Абхазия, и первая такая
группа, собранная Виктором Попковым, направилась в Абхазию. В группу вошли: бывший
политзаключенный Кирилл Попов и будущие правозащитники Андрей Каменщиков, Станислав
Божко и Михаил Богомолов. Группа вылетела осенью 1992 года. Сначала они приехали
в Тбилиси, где встретились с Шеварнадзе, который одобрил их акцию и выдал охранные
грамоты. С этими грамотами можно было уже ехать работать в Сухуми - город, контролируемый
тогда войсками Грузии. А из Сухуми они перебрались в Гудауту, контролируемую абхазами.
Как они работали и что делали, пусть расскажут участники поездки.
ВЫСТУПЛЕНИЕ СТАНИСЛАВА БОЖКО ОБ АБХАЗИИ
Это была первая моя поездка в горячую
точку. Та реальность, в которую благодаря Виктору я попал, реальность с огромным
тогда уже привкусом абсурда - она была для меня впервые. Виктор же вел себя достаточно
уверенно, очень профессионально. И, прежде всего, я хочу поблагодарить его теперь
уже вот за этот бесценный опыт, который я получил благодаря знакомству с ним.
Ну, некоторые странные, абсурдные черты того времени,
той осени 92-го года начались уже во Внуково. Мы садились в какой-то специальный
самолет, который был отогнан на окраинную полосу, шли к нему пешком под мелким
дождем и снегом. Очень долго сидели в этом самолете, он был не заполнен. Вдруг
какие-то грузинские довольно симпатичные на вид люди стали затаскивать в самолет
– к некоторому моему изумлению – одну за другой десятилитровые канистры с бензином.
Первая, пятая, десятая, двадцатая канистра с бензином. Это было так странно –
эти канистры ставились между рядами… И меня посетила совершенно абсурдная мысль:
может быть, уже происходит некий захват самолета или еще что-нибудь такое. Они
шушукались между собой, самолет простоял еще полтора часа. Но потом-таки мы взлетели.
Оказалось в ходе разговоров в полете, что стоимость бензина в Москве и Тбилиси
была настолько разной, что вот эта акция нескольким людям позволила… ну, там,
не знаю уж, сколотить состояние или решить какие-то практические проблемы.
Тбилиси встретил нас тоже не совсем приветливо. Центр города
был разрушен. И хотя Виктор довольно хорошо ориентировался там, но уже первая
ночевка в гостинице показала на ту реальность и тех людей, с которыми мы вот-вот
должны встретиться. Всю ночь по коридору бегал, ломясь в разные двери, предлагая
как-то разделить его проблемы (а проблемы далеко зашкаливали за красную черту)
какой-то человек из мхедриони [мхедриони – подразделение национальной гвардии
Грузии, которое отличилось особой жестокостью при “зачистках” Сухуми (ред.)].
Он был в полной форме. Иногда он выскакивал в коридор с автоматом, иногда без
него. То ли он был подколотый, то ли он был просто пьяный, то ли и то, и другое,
но все это было достаточно напряженно. Естественная, казалось бы, реакция на такие
дела - это настороженность, какая-то собранность, как, скажем, у парашютиста перед
прыжком из самолета… Вот что совершенно не было свойственно Виктору. Он спокойно,
благожелательно, проходя по этому коридору, просто сторонился этого человека,
а потом попытался с ним заговорить. Где-то через полчаса я заметил, что они оживленно
о чем-то болтают, и я опять же подумал, как бы это плохо не кончилось. Но не кончилось
плохо, этот человек куда-то исчез, то ли заснул спокойно… А наутро мы давали уже
интервью грузинскому телевидению. Потом, кстати, это интервью, которое было достаточно
широко растиражировано, сыграло нам уже в Сухуми очень серьезную службу. Дважды
меня и его задерживали какие-то вооруженные, достаточно агрессивно настроенные
грузины и потом, вглядевшись, узнавали нас по интервью, и вот, казалось бы, очень
простые слова, которые говорились там в ходе этой десятиминутной беседы, они вдруг
делали этих людей, ну, достаточно дружественно расположенными к нам.
Вот я говорю все это для того, чтоб каким-то образом сейчас
присутствующие ощутили, что у Виктора была - то, что называют… ну, не очень удачное
слово, но “аура”, наверно… То, что можно назвать “аурой миротворца”. И вот эта
черта абсолютно точно сочеталась чертой очень высокой практической подготовленности.
Потому что уже через неделю в Сухуми мы занимались абсолютно ясной и четкой практической
деятельностью. У нас были списки, в которых где-то сотни полторы, наверно, пропавших
без вести, и мы по этим спискам пытались найти этих людей. В редчайших случаях
их удавалось найти, в очень редких случаях. Но в основном мы узнавали, что эти
люди уже не существуют, они уже убиты. Тогда на нас лежала печальная обязанность
каким-то образом эту информацию передавать родственникам. Виктор каждый раз в
случае беседы в каком-либо крестьянском доме в Абхазии или в самом Сухуми максимально
вкладывался в ощущение каждой конкретной человеческой ситуации. А чаще всего это
была ситуация, когда людям нужно было объяснить, что этот человек не может быть
найден, этого человека уже нет. Причем Виктору, это было несколько раз при мне,
о гибели какого-то человека, которая была на этот момент засекречена, сообщали
люди из спецотрядов мхедриони. Собственно говоря, это были карательные, очевидно,
очень похожие (мне, во всяком случае, они казались и до сих пор кажутся очень
похожими) на эсэсовские зондер-команды, группы людей в пять, в шесть, в десять
человек, которые, собственно говоря, и совершали там ликвидации среди, в основном,
абхазской интеллигенции.
Вот, как вы сами понимаете, постоянно варясь в этом жестко
кипящем котелке… Да еще и налеты самолетов, какие-то артиллерийские обстрелы,
какие-то градовые эти дела… Все это способствует тому, что чрезвычайно трудно
сохранить равновесие. Скажем, не просто быть не травмированным всем этим, а продолжать
действовать, продолжать работать, встречаться с комбатантами… Самое трудное –
это сохранение равновесия, когда, скажем, сегодня тебе нужно, просо по работе
нужно беседовать с людьми, которые, как ты почти наверняка знаешь, принимали –
если не сегодня, то вчера – участие в реальной ликвидации людей. А потом разговаривать
с людьми с той, с другой стороны. И у каждого из этих людей… я впервые понял,
что даже вот у этих людей, занимающихся этими спецоперациями, была какая-то своя
правда. Как правило, они рассказывали о зверствах противоположной стороны. Я с
очень большим трудом мог выслушивать эти вещи и адекватно реагировать на них.
У Виктора же вот эта адекватная, профессиональная миротворческая реакция была,
скажем, как абсолютный слух у музыканта. Это очень важно, и в горячих точках без
этого качества просто нечего было делать. Вот таким образом
мы провели в Абхазии почти месяц, то перелетая на вертолете в Гудауту, то возвращаясь
обратно. И вот, собственно, Виктор остался там дальше, а я улетел на самолете
в Москву. Вот такой болезненный, жестокий след, похожий на след от физической
раны, у меня остается до сих пор об этом времени.
Время бежит быстро. Со времени той первой абхазской поездки
прошло всего два года, и настала осень 1994 года. В начале декабря 1994 года Виктор
Попков отправляется в Чечню.
"В Чечню мне удалось попасть 9 декабря 1994 года - буквально
перед самым вводом в нее федеральных сил и последовавшей за этим цепью весьма
динамичных событий, апофеозом которых стал начавшийся 31 декабря штурм Грозного.
Пока происходили эти события, я, подобно другим свидетелям со стороны - правозащитникам
и журналистам, мотался по улицам Грозного и селам республики, фиксируя результаты
обстрелов и бомбежек, беря свидетельские показания у их жертв, будучи так же,
как и эти жертвы, совершенно оглушенным и удрученным уровнем насилия, проявляемым
Россией в этих фиксируемых эпизодах. При этом каждый раз мы все - и жертвы, и
свидетели - были уверены, что это-то и есть максимально возможный уровень и масштаб
военного насилия, которое позволили себе власти России в отношении собственных
соотечественников. Но назавтра мы фиксировали новый взлет творимого федералами
насилия.
Так продолжалось вплоть до 31 декабря. Происшедшее 31 декабря
и в последующие дни окончательно развеяло какие-либо иллюзии относительно наличия
каких-то внутренних ограничений у властей России в отношении масштабов, форм и
методов военно-полицейского насилия, применяемого в Чечне. В том числе, полагая
происходящее в Чечне своим внутренним делом, власти России считали себя полностью
свободными и от необходимости соблюдения законов и обычаев войны.
..........
Видеосюжет № 1
(Здесь были показаны фрагменты грозненских хроник января 1995
и отрывок видеозаписи на площади Минутка, где в кадр попал Виктор Попков)
...........
Вы сейчас видели Виктора Попкова на площади Минутка, которая
контролировалась в тот момент силами чеченского сопротивления. Вы видели очень
разнородную толпу людей, и чеченцев, и русских, и мирных жителей Грозного, и вооруженных
боевиков, и наблюдателей разных национальностей, которые мирно сосуществуют на
этой площади. Здесь же организовывалась раздача хлеба от ингушского МЧС. Люди
толпятся, встречаются, разговаривают, делятся новостями. И многие из них идут
отсюда - каждый со своей целью - в ту часть города, где рвутся мины, грохочут
выстрелы, свистят пули. Там уже нельзя идти в полный рост, а надо либо бежать,
либо ползти. Таким местом в тот момент был Реском, или, как его тогда громко называли,
дворец Дудаева.
Именно туда шел или ехал с попутчиками с площади Минутка Виктор
Попков.
Что же он делал в подвале дворца Дудаева?
Он не очень любил афишировать свои добрые дела. Я знала понаслышке,
что он привозил из Чечни солдат, помог однажды освободиться какому-то офицеру,
но подробно об этом Виктор не рассказывал. И только две недели назад, ища в квартире
Виктора Попкова материалы для экспозиции на этом вечере, я совершенно случайно
наткнулась на такой вот маленький клочок бумаги, на котором стоит печать чеченской
республики. А написано на нем следующее:
"Представителю инициативной группы деятелю культуры Попкову
Виктору Алексеевичу и бывшим военнопленным п/п-ку Клапцову Ю.В., л-ту Яценко М.В.,
к-ну Мычко В.В., л-ту Сиденьник С.Н., ряд. Бакулеву Д.Е. разрешен беспрепятственный
выезд за пределы Чеченской Республики с целью рассказать правду о событиях в Чечне.
Начальник Главного штаба ВС ЧРИ полковник Масхадов"
Капитан Виктор Мычко, а сегодня уже подполковник, находится
в зале. Ему предоставляется слово.
Да, действительно, с этой бумажкой тринадцатого января
девяносто пятого года… Извините, тяжело говорить… Воспоминания, все это… Подполковник
Колобцов Юрий, лейтенант Ященко Максим, я был вот, Сидельников Сергей, рядовые
– Бакулев Дмитрий… и было еще три солдата…. Один из них был в плену, мать узнала,
что он в плену, приехала туда, в плен. Она была медиком, сын тоже закончил училище
медицинское… не закончил даже, незаконченное у него образование было. И вот они
в течение месяца помогали во дворце Дудаева перевязывать и русских пленных солдат,
и чеченских боевиков – всех, кто были ранены, кого приносили. А там буквально
через каждые пятнадцать – двадцать минут приносили или убитого, или раненого.
И благодаря тому, что там была мама (как же? – немножко забыл я… если вспомню,
то скажу) этого солдата, благодаря тому, что мать помогала и чеченцев перевязывать,
этого солдата тоже отпустил Масхадов. Правда, его в этом пропуске нет. И за одним
солдатом еще приехала мама вместе с братом. И буквально получилась такая ситуация….
Ну, сначала я расскажу, как мы с Виктором Алексеевичем познакомились. А
случилось это…. Тридцать первого декабря наш восемьдесят первый полк Самарский
бросили на штурм Грозного. Грубо говоря, конечно, бросили – у нас был приказ штурмовать,
мы военные. Без всякой подготовки мы вошли в город. Ситуация была такая, что как
будто шли на парад. По улице Первомайской, как сейчас помню, там посередине аллея,
и вот в колонну по четыре шла техника – куда шла, чего? – никто ничего не знал.
Потом через [тримлексы] мы видим, что впереди рвутся машины. Назад поворачиваем
башни – тоже рвутся. У нас в экипаже был Артур Белов – начальник штаба, Дима Казаков
– механик-водитель и Андрей Михайлов – радист. Я Артуру говорю:
“Куда?”.
Смотрю, сзади и спереди машины рвутся. Он:
“Давай вправо”.
Повернули вправо. Вторая машина, которая за нами шла, тоже
вправо. И на газы, как говорится.
Потом – резкий удар… Что к чему – ничего не понятно…
Очнулся я, когда уже было темно. Встаю, глаза открываю
– передо мной зеленые повязки. Вот представляете, мое состояние какое было…
“Ну все, – думаю, – пропал”. Ну,
получилось, что… не пропал. Как потом оказалось, меня вытащили из машины чеченские
боевики. Двое из них были… кто-то, может, назовет “наемники”, сами они представлялись
“друзья по Афгану” – для чеченцев, ну, то есть, вместе в Афганистане воевали.
Два хохла, два украинца. Сашко, как он назвал себя, Билий и… еще один был. И два
чеченца. Вот они меня вытащили из машины, притащили во дворец Дудаева. Многие,
может, видели – по программе “Взгляд” показывали мой допрос, как меня допрашивал
Масхадов. Но когда Масхадов выяснил, что на допрос притащили раненого офицера,
там, конечно, попало и своим. Меня сразу утащили в лазарет, где лечили чеченские…
Кому-то, может, странным покажется, что чеченцы сами стреляли, сами же и лечили.
Чеченский врач Ризван, с ним был Ислам, по специальности рентгенолог, он ему ассистировал.
Сестры были чеченские. Они оказали первую помощь. Ну, вот когда я лежал там, периодически
терял сознание… Была большая температура, меня укутывали во всякие шинели…. Рядом
лежали тоже ребята, вот Дима Бакулев, у него обе ноги были перебиты… Я глаза как-то
вот открыл, и возле меня стоит мужчина с большой бородой. Я думаю: “Священник,
что ли?”. Специально мы как-то и не знакомились… Или
я не помню уже… Просто
он представился:
“Меня Виктором звать. Попков Виктор”.
Я тоже ему представился. То есть, оказались мы тезками. А
в дальнейшем – вот подойдет, спросит, как дела…. Многие
подходили – и чеченцы, и русские. Нина Агалихина (вспомнил фамилию – был сын Агалихин
у нее, за которым она приехала), она, в основном, перевязки делала раненым, и
Ванька – Ваня Агалихин. И вот вокруг нас крутились, вертелись постоянно… что у
кого было покушать, приносили покушать. Даже варили там бульон, те же вот чеченские
боевики варили бульон, (как они себя называли там между собой в шутку – “бандформирования”),
они приносили нам тоже покушать. Что сами ели, тем и нас кормили. Как Масхадов
там сказал: “Раненых кормить на убой”. И вот этот пропуск….
Вот много было там людей, которые нас хотели освободить. Я знаю, что из Самары
депутат там был, тоже пытался как-то освободить нас из плена, потому что из Самарского
полка и из Майкопской бригады много ребят было нас – порядка восьмидесяти трех
человек. Раненых нас лежало двенадцать, по-моему, человек, остальные в другом
помещении находились. Но почему-то именно Виктору Алексеевичу Масхадов выписал
вот этот пропуск, не кому-то другому. Вот у него был такой подход к людям.
Я уже потом, будучи здесь, в Москве, с ним больше общался,
когда лежал в научном центре хирургии после операции, я его больше понял. У него
подход был к любому, наверное, человеку. Вот хоть он враг, хоть он не враг, вот
он мог как-то найти всегда общий язык. И когда вот…. Извините, я так скажу: здесь
я в Москве, когда меня в Научный центр хирургии привезли, я познакомился с будущей
своей женой, она меня лечила – тоже медсестра, и на нашей свадьбе… я пригласил
и Виктора на свою свадьбу, пригласил жену его. И на свадьбе все родственники спрашивают:
“А кто это? Вот с большой бородой?”. Я представил его: “Это мой, – говорю, – спаситель.
Он меня спас”.
Тогда он встал и выступил. Он сказал:
“Спас не я его, спасла его судьба”, – вот он верил в судьбу.
“Судьба, – говорит, – у него такая. Суждено человеку жить, он и будет жить”.
Спасибо.
В марте 1995 года Виктор Попков принял участие в организации
знаменитого марша мира. А летом 1995 года он был посредником и наблюдателем в
начавшемся переговорном процессе. Подробнее обо всем этом расскажет участник этих
поездок, друг и коллега Виктора Попкова Михаил Рощин.
Я познакомился с Виктором раньше, еще до Марша мира. Но
здесь первый раз у меня появилась возможность познакомиться с ним ближе – и как
с человеком, и как с миротворцем.
Он участвовал в работе оргкомитета марша мира, который проходил
в марте – апреле девяносто пятого года и, в принципе говоря, начался в Москве
с обхода стен московского Кремля. А дальше уже на автобусе люди двигались, сначала
на автобусе, потом на поезде и уже шли пешком из Назрани в сторону Чечни. Идея
была такая: дойти до Грозного и дальше, может быть, и остановить те боевые действия,
которые в тот момент шли.
Виктор тоже добрался до Назрани, но дальше его такая кипучая
энергия, натура, она требовала более каких-то активных действий, поэтому он уже
тогда занялся доставкой гуманитарной помощи в Грозный, в Чечню. И вот как раз
я вспоминаю, что когда с основной группой мы приехали в Назрань, в этот момент
приехал и Виктор с транспортом. Страсть к тому, чтобы нести какое-то такое особое
молитвенное послушание, у него была всегда, и он в тот момент тоже голодал, соблюдал
строгий пост такой.
Там было еще несколько человек, мы беседовали в Назрани, он
рассказывал о своих дальнейших планах. И после этого, после нашей встречи он поехал
дальше в Грозный. Ну, потом у него было много событий, в какой-то момент он даже
провел один месяц в Шатое, где был задержан, так сказать, но потом отпущен. Он
был задержан Чеченской стороной. А дальше… Мне кажется, что тогда, летом девяносто
пятого года, проявились его лучшие качества. То есть, его умение не просто, так
сказать, нести мир, а как-то активно, и одновременно принимать определенное участие
в политическом процессе.
Летом девяносто пятого года в конце июля было подписано первое
военное соглашение между Российской Федерацией и Чеченской республикой. И потом
Виктор подписал специальное соглашение с Масхадовым о том, чтобы организовать
наблюдательный процесс за тем, как это военное соглашение выполняется. В тот момент
я тоже работал, от организации “Омега” был наблюдателем вместе с моим другом и
коллегой Алексеем Кудрявцевым, который тоже сейчас здесь. И мы действительно выполняли
такую миссию. На мой взгляд, это был очень интересный эксперимент.
То есть, что мы делали… В то время по всей республике были
созданы совместные наблюдательные комиссии. Была центральная комиссия, которую
возглавляли с чеченской стороны Масхадов, а с российской стороны – генерал Романов.
И кроме этого были по районам, в разных районах республики тоже созданы соответствующие
комиссии. И мы вот как наблюдатели в двух районах работали, наблюдали, участвовали
в заседаниях вот этих комиссий на районном уровне. И, на мой взгляд это был очень
интересный процесс, потому что мы наблюдали, как… В каком-то смысле это военное
соглашение работало, правда, очень недолго. И вот мы наблюдали, как налаживается
мирная жизнь, как развивается общественная активность населения…
В Грозном мне часто приходилось наблюдать, как работал Виктор.
То есть, он там вел переговоры с представителями чеченского правительства, с руководителем
делегации. Потому что тогда, в тот момент, еще переговорный процесс продолжался.
И, действительно, у него было умение как-то убеждать людей. Кроме этого, мне кажется,
у него был хороший юридический подход, он всегда видел международно-правовой аспект
этой проблемы и старался как-то поставить ее на правовую основу. И, в общем, что-то
ему удавалось. На самом деле, для меня вот это до сих пор самое большое впечатление
от Виктора, и от встреч с ним и позднее, вот это его умение. Потому что фактически
организация “Омега” была очень маленькой. И, тем не менее, значение личности проявляется
в таких ситуациях, когда один человек при большом желании может чего-то добиться,
выступить посредником, установить какие-то контакты. Я
думаю, что и в Чечне, и в других регионах, где он до этого работал, большое значение
имело то, что он, действительно, сам родился на Кавказе, прекрасно знал кавказские
обычаи, традиции местных народов, хорошо чувствовал экологию края, и поэтому как-то
ему удавалось найти нужные подходы. Поэтому, конечно, в моей памяти он остался
таким миротворцем, который старался нести мир, но не всегда получалось, потому
что, в общем, у нас еще очень мало опыта работы неправительственных организаций,
не все всегда понимают тот позитивный вклад, какой они могут внести.
В 1996 году Виктор Попков основал организацию КОПОРЧ - комитет
патронирования обязательств между Россией и Чечней. К этому комитету он привлек
достаточно большое количество людей, но работу осуществлял практически он один.
Минул Хасавъюрт, настали годы как будто мира, но не мира на
самом деле, а так, затишья между двумя войнами...
Именно в этот период Виктор Попков перешел в старообрядчество,
очень серьезно углубился в церковную жизнь и по благословению духовника стал ходить
в одежде монастырского послушника.
Летом 1999 года Виктор Попков снова едет в Чечню. Он понял,
что происходит что-то неладное, что снова может начаться война. Во время этой
поездки Виктор был приятно удивлен, что поля в Чечне густо засеяны, люди трудятся,
в селах нет пьянства и разложения, дома отстраиваются, раны войны залечиваются.
И тем горше на фоне всего этого было наблюдать все то, что предвещало новую войну.
Он заявляет о возобновлении деятельности КОПОРЧ.
Перед этим на Международной Конференции Мира в Гааге он тоже
говорит о Чечне. Он пишет проект "Знания для свободы" в надежде найти финансирование
для периодического издания. Средства массовой информации тогда, как сговорившись,
давали только негативную информацию о Чечне: там человека убили, там украли, так
что могло уже сложиться впечатление, что в Чечне уже только тем и занимаются,
что убивают и крадут, и ни на что другое чеченцы не способны. То, что одновременно
идет мирная жизнь и люди в селах даже и не соприкасаются с этими бандитами, которые
существуют как бы в другой плоскости... Точно также как в российском селе или
городе человек может всю жизнь прожить и так ни разу и не увидеть российского
мафиози. Население Чечни не только не было соучастником этих преступлений, но
было страдающей стороной: чеченцев, жителей Чечни, брали в заложники больше и
чаще, чем не чеченцев.
Виктор хотел издавать вкладыш в "Новую газету", где, в частности,
излагалась бы правда о Чечне с целью предотвратить новые беды. Но так и не удалось
найти на это финансирование.
В конце августа, когда начались события в Дагестане, Виктор
Попков проводит заседание КОПОРЧ в Москве, ПЕН-центре. Там он заявляет о спровоцированном
характере событий в Дагестане, говорит о нашей личной ответственности за происходящее.
Он пишет в связи с этим текст под названием: "Я за газават, за большой газават
злу, которое во мне".
Все недобрые предчувствия Виктора Алексеевича оправдались.
Война началась.
Когда он узнал о том, что на Грозный опять обрушились ракетно-бомбовые
удары, что снова льется кровь мирных жителей, которые ни коем образом не виновны
в неизвестно кем устроенных взрывах жилых домов, он объявил голодовку. Это не
была голодовка протеста. Виктор назвал ее покаянной голодовкой. Он проводил ее
возле малого Соловецкого камня рядом со зданием "Мемориала". В людных местах власти
не разрешили проводить эту акцию. Голодовка сопровождалась молитвами, чтениями
псалмов, отрывками из церковного богослужения. Транспаранты выражали сострадание
народу Чечни и всем невинным жертвам начавшейся кровавой мясорубки, включая и
тех, кто явился жертвами взрывов жилых домов. К голодовке периодически присоединялись
люди, кто на более короткий срок, кто на более длительный, так что он не был один.
Здесь присутствует человек, который 42 тогда проголодал. Голодовка проходила на
холоде, на пронзительном ноябрьском ветру, от которого некуда было укрыться, потому
что власти запретили голодающим ставить палатку или какое-либо укрытие.
3 декабря, на 35-й день голодовки Виктор Попков вылетел в Ингушетию,
и на сороковой день голодовки выступил по местному телевидению со словами сострадания
жителям Чечни. На следующий день он пересек границу, оказался в Чечне, и выход
из голодовки осуществил уже в Урус-Мартане.
Виктор Попков хотел встретиться с Асланом Масхадовым. Он подготовил
пакет документов с мирными предложениями Чеченской республики и с обязательствами
человечного обращения с военнопленными. Он надеялся, что если Масхадов их подпишет,
это поможет началу миротворческого процесса. С Масхадовым встретиться не удалось,
но удалось другое. Виктор Попков собрал свидетельства о крайне бедственном положении
жителей предгорных сел, которым приходится делить свои беды с внутренними беженцами,
бежавшими в села из Грозного. Он понял, что этим людям надо элементарно помочь
с деньгами и продуктами. Он вернулся в Москву, чтобы найти средства помочь этим
людям. Откликнулась организация "Гражданское содействие", которая не только выделила
Виктору деньги на помощь жителям предгорных сел, но и самого его зачислила в штат,
обеспечив средствами на поездки и на работу. В следующую поездку Виктор закупил
в Урус-Мартане муку и организовал раздачу муки в предгорных селах.
Посмотрим видеосюжет из этих поездок. Как Виктор собирает свидетельства
о бессудных расправах над мирными жителями, о бомбежках, обстрелах. И как он раздает
муку.
..........
Видеосюжет № 2 (здесь были показаны отрывки из видеозаписей,
сделанных Виктором Попковым в Урус-Мартане и в Шалажах в январе 2000 года)
..........
Последние кадры этой видеозаписи были сняты в предгорном селе
Шалажи, где останавливался Виктор Алексеевич. В следующий раз он приехал в Шалажи
во второй половине февраля 2000 года. Это была уже третья его поездка в Чечню.
Прошел всего месяц с предыдущей поездки, но перемен произошло очень много. Тяжелых
перемен. В начале февраля боевики покинули Грозный и ушли в горы. Они шли по равнинной
местности, растянувшись длинной колонной на несколько километров. Эту колонну
практически не бомбили, федералы дали боевикам беспрепятственно уйти в горы. Зато
вслед колонне разбомбили все мирные села, мимо которых боевики прошли. Последний
удар пришелся на Гехи-Чу - предгорное село, которое находится рядом с селом Шалажи.
Поэтому на этот раз муку пришлось раздавать в основном в Гехи-Чу, которое пострадало
не только от бомбежки, но и от жесточайшей зачистки. Зачистка сопровождалась бессудными
расстрелами, мародерством, издевательствами, поджогами домов.
Посмотрим запись, сделанную Виктором Алексеевичем в селе Гехи-Чу
в феврале 2000 года.
.........
Видеосюжет № 3
.........
Комментарий С.Божко
В начале этого села… Село начинается на равнине и постепенно
главная улица села, которую вы сейчас видели, поднимается в горы… Так вот, при
въезде в село стоит, наверно и до сих пор стоит, и тогда стоял после жесточайшего
обстрела абсолютно не тронутый монумент Дудаеву. Это – такое сооружение в виде
кирпичной стелы. Он почему-то никому из федеральных сил, ни техники, которая только
мимо него могла пройти, не был нужен.
В верхней части села, собственно, за селом, когда мы приехали
с Виктором, лежали последние вдавленные в землю, тогда еще мерзлую, тела восьми,
может, десяти боевиков – хвост колонны, которую как бы подстегнули. Сама колонна
ушла в горы. А что было в середине села – это вы видели. Но то, что меня поразило…
Я очень подробно разговаривал с людьми о бессудном расстреле четырех братьев в
одном из дворов, об этом можно поговорить отдельно… И вот буквально за день до
нашего приезда убрали из полностью разрушенного двора, просто перенесли вместе
с кроватью, женщину, которая лежала там во время “зачистки”. Часть дома снесло
снарядом, ее успели вынести родственники. Эта женщина была 1895 года рождения…
Виктор Попков собрал свидетельства о том, сколько жителей погибло
от этой бомбежки и от зачистки. Он написал об этом статью, которая была опубликована
в "Новой газете" в конце февраля 2000 года. А теперь мы ее опубликовали в сборнике
памяти Виктора Попкова, который лежит на столе, и вы можете с ней ознакомиться.
Следующая поездка Виктора Попкова состоялась в апреле 2000 года. Он опять раздал
муку жителям Гехи-Чу, а потом отправился в село Комсомольское.
Сейчас мы посмотрим видеосюжет. Из Комсомольского только-только вышли
федеральные силы...
...........
Видеосюжет № 4
(см. текстовую расшифровку этой видеозаписи на нашем сайте
в разделе "Расшифровки аудио- и видеозаписей Виктора Попкова")
............
На следующий день Виктор Попков и Станислав Божко, который
был с Виктором в этой поездке, раздавали денежную помощь жителям Комсомольского
в Урус-Мартане. И его вместе со Станиславом задержали сотрудники ФСБ. Продержали
три часа. Но собралась большая толпа, поднялся переполох... Их отпустили. Еще
два дня спустя ему удалось, наконец, встретиться с Масхадовым. Масхадов подписал
все документы, которые предложил ему Виктор Попков, в том числе документ об обязательстве
милосердного обращения с военнопленными. Но надежды, которые Виктор возлагал на
подписание этих документов, в том числе Мирных предложений Чеченской республики,
не оправдались. А что касается задержания сотрудниками ФСБ, - он этому эпизоду
просто не предавал никакого значения, и даже об этом не вспоминал. Но сейчас об
этом хочется вспомнить, остановить на этом внимание, потому что от этого прямая
ниточка тянется к тому, что его убили... Ведь они тогда ясно и четко попросили
его больше в Чечне не появляться. Я хочу, чтобы Станислав нам сейчас рассказал
об этом эпизоде подробнее.
ВЫСТУПЛЕНИЕ СТАНИСЛАВА БОЖКО
Сначала несколько комментариев к тому, что вы увидели. Прежде
всего, комментарии вот к этому кладбищу в последних кадрах хроники. Одна из женщин,
принимавших участие в этих длящихся несколько суток похоронах, сказала мне следующее.
Тела тех, кого они хоронили, в основном совсем зеленых, шестнадцати-восемнадцатилетних
пацанов – “боевиков” в кавычках, были настолько истощены, что даже женщина среднего
веса, среднего телосложения могла поднимать их на руки (техники почти не было)
– либо укладывать на транспортную тележку, либо просто потом уже нести к могиле.
Еще она сказала следующее: почти во всех… в обгоревшей одежде если сохранились
брючные карманы, то в карманах этих брюк были слегка прожаренные огнем вот этих
последних пожаров зерна пшеницы. Это, очевидно, питание, которое в течение последних
недель было основным для этих молодых людей. Вот, наверно,
это не видно на экране, но абсолютно ощутимо кожей, почти как давление солнечных
лучей, – аура и давление смерти, которое висит над этим местом. Местом, в котором
убито к тому времени около тысячи человек, очевидно, эту смерть просто излучает,
как радиоактивное вещество. Ну, это субъективное наблюдение.
Там постоянно шла дата – девятнадцатое апреля.
А двадцатого апреля мы на одной из площадей, собственно, центральной
площади Урус-Мартана вместе с работниками социального обеспечения Урус-Мартана
раздавали помощь уцелевшим жителям. Это были в основном люди либо старше шестидесяти
лет, либо подростки со своими матерями. Молодых мужчин и мужчин даже моего возраста
не было, все постарше. И вот сначала я заметил, что исчез
Виктор, но не придал этому значения, думая, что он работает с видеокамерой. Работа
была очень напряженная, нам надо было раздать помощь нескольким ста человек. Ну
и, собственно, дело продолжается, нужно заполнять ведомости довольно тщательно
для отчета, работа идет, огромная толпа стоит, из нее выходят люди, все нормально,
доброжелательно. Как вдруг… все это происходит в таком небольшом… это был киоск
или маленькая лавчонка, которая в этот момент не принимала деньги, а, наоборот,
выдавала их. Вот такой сюрреализм, в хорошем смысле. Да, так вот, входит в этот
киоск так хорошо, прилично экипированный автоматчик и просит меня последовать
за ним. Естественно, автоматчик – федерал. Я говорю, что я занят и смогу последовать
за ним, когда окончу свою работу, у меня довольно большая сумма денег, и я просто
не имею права оставить ее. Все это я объясняю, но появляется второй человек, и
я понимаю, что скандалить с вооруженными людьми довольно бессмысленно, и начинаю
проталкиваться вместе с ними через толпу. Они просто просят меня пройти, поговорить
и вернуться обратно. Деньги я, естественно, оставляю социальным работникам, и
они продолжают работать. И вот пока я иду, пробираюсь через эту толу, я вдруг
начинаю слышать постепенно усиливающийся вой. Легкий сначала, где-то на границе
этой толпы, а потом просто к нему присоединяются многие люди, и я слышу, как старухи
как бы начинают ритуально оплакивать. Многие цепляются за одежду: “Ты не ходи
с ними, сынок”, – и так далее, и так далее. (Хоть, какой сынок, как говорится,
ну, ладно).
Да, ну, тем не менее, уводят меня, проходим мы внутрь вот
этой Урус-мартановской комендатуры, это трех-четырехэтажное здание, там, наверно,
был либо райком, либо горисполком. То есть, это главное административное здание
села. Выглядит оно очень колоритно: на крыше мешки с песком, за которыми пулеметы
на все четыре стороны, окна – там видно, что следы от пожаров – тоже блиндированы
мешками с песком. Перед самим зданием много фундаментных блоков с узкими извилистыми
проходами. В общем, вполне подготовленный к возможному штурму объект. Когда мы
заходим во внутренний двор, я с удивлением замечаю, что там стоит какая-то небольшая,
наверно, реактивная все же установка, и рядом с ней суетятся солдаты. Потом эта
установка тоже будет принимать участие в этом действии.
Внутри здание очень похоже на декорации из кого-нибудь сюрреалистического
фильма, хотя специально это не делается. Это полностью выгоревшие, внутри абсолютно
пустые цементные помещения, и потолок – он не просто закопченный, а куски краски,
обуглившиеся, при малейшем движении, при прохождении человека внизу, они просто
от мельчайшего сотрясения воздуха, а часто просто от разговора, от окрика, они
начинают падать, и такие кусочки пепла сыплются сверху, пока ты проходишь внутрь.
Внутри холодно (несмотря на теплый весенний день снаружи) и пусто, но все же есть
вооруженные люди. Ну, а нас… я вижу Виктора, где-то через пятнадцать минут ожидания
в одном из коридоров, а потом нас проводят в одну из следовательских комнат. Пока
идет разговор… Допросом его трудно назвать, поскольку формальная процедура не
соблюдается, мы не заполняем протоколов, а, в общем, идет диалог. Этот диалог
очень интересен. Да, этот диалог иногда прерывается оглушительными выстрелами
вот этой хреновины, которая стоит во дворе, и тогда опять же с потолка начинает
сыпаться пепел, а раза два во время этих выстрелов падают папки с какими-то делами
и из них рассыпается бумага, просто от сотрясения. Очевидно, внутренний двор и
все это резонирует при выстреле. Разговор очень странный.
В комнате находятся два… они представляются, вообще, работниками ФСБ. Ну, один
из них – эдакий ухарь в камуфляже, в распахнутом камуфляже и в тельняшке под ним.
Автоматы стоят в углу, готовые к употреблению. А второй - очень спокойный, с аккуратно
подстриженной бородой, почти в цивильном, но с элементами какого-то тоже военного
снаряжения. То есть, у него брюки камуфляжные, а пиджак обычный, гражданский.
И вот они играют – это я сразу понимаю, из житейского опыта,
– играют в доброго и злого следователя. Но в данном случае эта игра имеет как
раз очень интересную аранжировку, относящуюся к Чечне вот этого года, к Чечне
второй Чеченской войны. Собственно говоря, первый почти рвет на себе тельняшку
и кричит, как же мы можем вот помогать этим людям, этим бандитам, которые разоряют
мирных жителей (ну, имеются в виду, естественно, боевики), как же мы можем это
делать! Все попытки заметить, что вот эта акция проводится вполне официально,
с участием администрации, они как бы игнорируются, и продолжается такой на повышенных
тонах монолог. “Мы из “Гражданского содействия”, – говорю я, – мы строжайшим образом
соблюдаем всю юридическую и фактическую сторону дела”. “Ах, из “Гражданского содействия”!
– буквально взрывается он, – так вы же получаете помощь с той стороны, с Запада!
Вы что, не понимаете, что мы находимся в окружении! Что на нас давят со всех сторон,
что мы здесь изнемогаем вот в этой смертельной борьбе с бандитами! А вы, получая
гуманитарную помощь с Запада, распределяете ее для них же!”.
Вот в это время второй увещевательно обращается к Виктору.
И вот тут я впервые, наверно, увидел то, что можно назвать православным оборотничеством.
Он, как бы добрый русский православный человек, увещевает Виктора Алексеевича,
что ему как православному грех помогать этим фундаменталистам, этим мусульманам,
что он совершает страшный грех против религии, которую вот он как бы представляет
(заметив, что Виктор в послушнической рясе).
И вот разговор начинает напоминать какой-то очень странный
такой, затянувшийся и не кончающийся ничем абсурдистский, что ли, сценарий. В
конце концов “злой следователь”, исчерпав все аргументы и хлопнув дверью, уходит
вообще. А “добрый” пытается еще и еще увещевать нас. Но, как бы понимая, что мы
настолько заблудшие, что уж с нами бесполезно все, как-то машет рукой. И тут я
понимаю, что вот эта отмашка рукой в других обстоятельствах могла бы означать
не только финал вот этого диалога, а кое-что похуже.
Тем временем вокруг комендатуры собирается толпа. Ну, вот та
же толпа, которая была в двухстах метрах от нее, где мы раздавали помощь, она
собирается вокруг комендатуры, и практически вся комендатура, все здание блокировано
с двух сторон вот этой толпой. Оттуда кричат (что-то там я слышу через окна, эти
крики): “Выпустите их!”…. Ну, просто такое гудение, нарастающее довольно сильно.
Ну и, в конце концов… Я уж не знаю, либо это само собой должно
было таким образом кончиться, либо все-таки им показалось, военным, что дальше
тянуть эту ситуацию нельзя, либо еще почему-то. Ну, в это время там дозвонились,
вроде, до Кадыровской администрации, и, может быть, они уже получили там по радиосвязи
какую-то отмашку, чтобы все это дело прекратить. Но, тем не менее, к концу дня
(на самом деле все это больше чем три часа продолжалось) нас с Виктором выпускают.
И выводит нас, собственно говоря, из этого здания один из… ну, как его назвать?
– один из чеченских коллабрантов, наверно, – явно чеченец, он там по-чеченски
с кем-то общается, вооруженный, но явно на стороне этих же федералов…
Вот, собственно, и все.
В июне Виктор Попков снова едет в Комсомольское, снова раздает
помощь жителям села и помогает им составить жалобы в Страсбургский суд. Он составляет
план возрождения села Комсомольское. Делает попытки добиться исполнения обязательств,
которое взял на себя Масхадов. То есть он добивается, чтобы ему разрешили посетить
военнопленных. Но безуспешно. В июле опять едет, опять добивается встречи с военнопленными,
опять безуспешно. И повторной встречи с Масхадовым он так и не добился.
Осенью 2000 года Виктор Попков впервые попадает в горные села
Чечни и понимает, что ездить теперь он будет именно туда. Потому что там люди
бедствуют гораздо сильнее и серьезнее, чем во всей остальной Чечне. Он и так видел
в Чечне сплошную беду, но в горных селах беда оказалась еще горшей. Вернувшись
из той поездки, он стал собирать помощь - детскую одежду, чтобы одеть и обуть
буквально разутых детей горных сел. Он столкнулся с тем, что в некоторых селах
заработали школы, но дети не могут в них ходить из-за того, что им буквально нечего
надеть на ноги. Не говоря уж о голоде, болезнях, эпидемиях и обо всем прочем.
И в следующую поездку, уже поздней осенью он везет в горные села детские сапоги
и курточки. Сейчас мы посмотрим, как он раздавал эту помощь.
...........
Видеосюжет № 5. (Здесь были показаны отрывки из скомпанованного
Виктором Попковым видеосюжета, которй он назвал "Лучик тепла детям Чечни". Полная
запись хранится в организации "Гражданское содействие")
...........
В этом видеосюжете мы не видели такой картины разрушения, как
в предыдущих двух, но за всеми этими как будто мирными картинками стоит очень
тяжелая реальность. Люди из горных сел, которых вы сейчас видели, живут в крайней
нужде, голодают. В горах население живет в основном сельским трудом, но земли
сейчас заминированы. Скотоводчеством живут, но скотоводчество стало опасно. Если
не ежедневно, то очень часто в каждом селе - то один подорвался в лесу на мине,
то другой пошел в лес за хворостом или выпасти скотину - и его убили... Мы не
включили сюда один сюжет: человек рассказывает, как два его брата пошли заготовить
дрова для школы, а с ними пошли два солдата из части, которая стоит рядом с селом.
Выскочили откуда-то федералы из другой части, спецназовцы, как он говорит, и убили
всех: и солдат, и этих двух чеченцев, его братьев... Вот в такой повседневности
живут эти люди. Свирепствуют эпидемии, болезни, а лечить нечем, лекарств нет,
врачей нет. Обстрелы сел периодически происходят... Под обстрел можно попасть
и у себя в селе, и на дороге, и в лесу. И еще проблема - лечение полученных ранений.
Лечить нечем...
Виктор Попков составил проект медицинской помощи мирным жителям
горных сел. Стал искать средства. Нашел средства на покупку медицинского УАЗика,
на закупку медикаментов. Нашел врача, женщину, которая согласилась работать, ездить
в длительные поездки в горные села. И отправился в свою последнюю поездку в Чечню.
Я хотела позвать эту женщину, Розу Музарову, но она сейчас в Чечне. Интервью с
ней я записала на магнитофон и составила из отрывков ее текста рассказ, который
прочтет сейчас Карина Москаленко.
Карина Москаленко:
Прежде чем я прочту заметки Розы, я хотела бы сказать словами
Виктора Алексеевича: "Простите нас Христа ради". И, прежде всего, я хотела бы
эти слова обратить к самому пристнопоминаемому Виктору Алексеевичу: "Простите
нас. Ради Христа, простите..."
Текст Розы Музаровой:
Я работала заведующей дома престарелых в Катаяме, в Грозном.
Когда интернат стали вывозить, я выехала для того, чтобы подготовить распределение
стариков по другим домам-интернатам в России. Начались бомбежки, и сын, который
живет в Москве, не отпустил меня обратно в Грозный.
Я устроилась работать врачом в поликлинику, но все время переживала,
что сижу в Москве, что мне хорошо, а как по телевизору покажут очередной сюжет
из Чечни, я думаю: Боже мой, мы здесь сидим, кушаем, нас не обстреливают, а там...
Ну что же делать, как помочь людям? Я очень переживала. И говорю своей знакомой,
которая работает в правозащитной организации, в очередной раз делюсь своими мыслями:
надо бы нам что-то организовать, может быть при нашей поликлинике, где я работаю,
прием, диагностику для наших больных, беженцев из Чечни... И вот как-то она мне
звонит и говорит: я нашла тебе более интересную работу. Есть такой Виктор Алексеевич,
он собирается в Чечню и ему нужен врач. Это было в первых числах марта.
Мы познакомились. Виктор Алексеевич дал мне бумаги, в которых
описывалось состояние людей из горных сел. Меня удивило, насколько хорошо составлены
эти бумаги. Ведь он не врач, а настолько хорошо были составлены анамнезы, что
я уже по его записям могла сказать, какие заболевания в этих селах, и составить
списки медикаментов, которые нам понадобятся, и прикинуть их стоимость. Меня радовало,
что мы будем оказывать помощь адресно, конкретным людям, нужды которых уже описаны
Виктором Алексеевичем. А то меня всегда удручало то, что помощь для Чечни идет
не тем, кто действительно бедствует, и попадает неизвестно куда и неизвестно кому.
А горные села, куда ездил Виктор Алексеевич - там и не мечтают о гуманитарной
помощи. Даже в советское время транспорт туда еле добирался, а сейчас - о чем
говорить. А вот Виктор Алексеевич выехал, нашел какую-то машину, муку развозил
- каждому в руки. И на этот раз мы собирались действовать также. Только конкретным
людям. Кого сможем вылечить на месте - будем лечить там. Кого не сможем - будем
вывозить сюда. Виктор Алексеевич договорился в Министерстве здравоохранения, ему
пообещали, что наших больных будут принимать. Проекты были очень хорошие. Мне
понравились планы Виктора Алексеевича о возрождении горных сел, об обеспечении
рабочих мест для людей, создании мини-предприятий. Он договорился, например, в
Хасавюрте насчет сушилки для лекарственных трав, чтобы в горных селах люди травы
собирали, вывозили, сушили, сбывали и выбирались таким образом из нищеты. Все
это меня очень привлекло. И мы договорились, что будем работать вместе.
Мы выехали числа 10 апреля. В поезде Виктор Алексеевич рассказывал
мне о своем детстве, о маме, о том, как они жили где-то на стыке Азербайджана
и Дагестана, как дружили с горцами. Рассказывал и про жизнь на Камчатке, о том,
как он работал на сейсмологической станции, как там ему нравилось, как хотелось
прожить там всю жизнь, но получилось, что пришлось остаться в Москве. Рассказывал
о семье, о жене, о детях, страшно переживал за них. А еще он читал мне отрывки
из Библии, которая была у него с собой. Виктор Алексеевич вообще ничего не ел,
потому что была последняя неделя Великого Поста, а только пил чай без сахара.
Меня это очень беспокоило. Во-первых за него переживала - зачем он так себя истощает.
А во-вторых мне самой очень неловко было есть при человеке, который так строго
постится. А есть хотелось, мне всегда в поездах хочется есть. И когда он увидел,
что мне есть неловко, он взял кусок белого хлеба и сказал: "Ну ладно, чтобы ты
ела спокойно, я его съем".
Мы приехали в Хасавюрт, и там ждал нас уже шофер из чеченского
горного села, с которым Виктор Алексеевич сдружился еще в прошлую поездку. Они
занялись покупкой медицинского УАЗика, а я занялась медикаментами. Машину нашли,
Виктор Алексеевич очень радовался, что наконец у него есть эта машина, сразу закупил
бензин, чтобы чистым бензином в Чечне пользоваться. Потом закупил для детей подарочки,
вафли, конфетки, печенье. Закупили медикаменты. И на следующий день мы выехали
из Хасавюрта в Чечню и сразу же поехали в Ялхой-Мох. Виктор Алексеевич очень торопился
туда. И Пасху хотел отметить именно там.
Когда мы ехали по горной дороге, навстречу нам - российская
бронетехника. А дорога узкая, мы съехали на обочину, забуксовали в грязи. БТР
остановился, из него вышли ужасно пьяные ребята. Они поговорили с Виктором Алексеевичем,
помогли нам машину из грязи вытащить, подтолкнули ее. А когда они уехали, у меня
вдруг возникла мысль: а они ведь они могли нас спокойно расстрелять, и никто бы
и не узнал об этом. И я говорю:
"Виктор Алексеевич, не страшно вам?"
А он говорит:
"Ну и что, расстреляют и расстреляют". Вот так вот, совершенно
спокойно. "Бог ведь с нами, - говорит. - Что будет, то и будет".
А я про себя говорю: "Ну, ничего себе... Я-то не хочу, чтобы
в меня стреляли"
И вспомнила, как женщина из "Гражданского содействия" мне говорила:
"Смотри, он себя не жалеет..."
И ведь действительно он совсем себя не жалел...
Когда мы приехали в Ялхой-Мох, нас разместили в ремесленном
училище. Жители сами его организовали, это был обычный частный дом, который хозяева
отдали сельчанам под училище, а сами ютились в сарайчике. Я сказала хозяевам,
чтобы они нашли где-нибудь яйца, чтобы поздравить Виктора Алексеевича с Пасхой.
Они нашли, хоть это было очень непросто, село очень бедное, кур почти нет, все
съедено. Но нашли, и на следующий день накрыли стол, поздравили Виктора Алексеевича
с Пасхой. Я обрадовалась, что он наконец-то ест, и беспокоилась, как он будет
выходить из голода. Но он сказал, что выходил из голода очень часто, переносит
это очень легко, и чтобы я не беспокоилась.
В тот же день я начала прием больных в отведенной мне для этого
комнатке. Я в свое время училась на домашнего врача, на специалиста широкого профиля.
Это помогло мне принимать людей с самыми разными заболеваниями. С утра уже выстраивалась
очередь, а заканчивала я прием в 11 вечера. Видя, как я принимаю людей, Виктор
Алексеевича сравнил меня с земским врачом. За четыре дня я приняла 180 человек.
Сельчане шли, из других сел приходили. Там ведь нет врачей. Я выдавала лекарства,
объясняла, как и когда принимать. Приходил глава администрации, очень благодарил
нас.
Пока я вела прием, Виктор Алексеевич ездил по селам, развозил
помощь старикам, неимущим людям.
На четвертый день нам понадобилось выехать в Грозный. Необходимо
было договориться Минздраве по поводу госпитализации больных, в особенности об
одной девочке с тяжелым заболеванием глаз.
Мы выехали пустой машиной, никаких вещей я с собой не взяла,
положила ключ от своего кабинета, в карман юбки... Мы ехали, полагая, что вечером
вернемся обратно. В Грозный прибыли около 4-х часов. И оказалось, что все люди,
которые нам были нужны, уже разошлись. В Грозном вообще очень рано с работы уходят
люди. Из-за постов, обстрелов, комендантского часа. Нам говорят: с утра замминистр
будет, к девяти подъезжайте.
В Грозном остановиться было негде. У меня-то квартира сохранилась,
но там ни света, ни воды, ни тарелки, ни постели, все унесли.
И мы решили ехать в Алхан-Калу. Там у меня мама, сестра. У
мамы перелом тазобедренного сустава. Я подумала, что мы заодно проведаем маму,
а то узнает, что я здесь, рядом, а не заезжаю, обидится на меня. Переночуем, нас
там накормят, напоят... Еще Виктор Алексеевич хотел заехать по дороге в Урус-Мартан,
но не получилось, мост был перекрыт.
На постах с Виктором Алексеевичем разговаривали очень любезно,
считали, что он священник. Хотя каждому он объяснял, что он не священник, а послушник.
Но солдаты говорили: батюшка, смотрите, если вас кто обидит, мы защитим... Да
нет, говорит, кто меня обидит.
Когда мы приехали, нам очень обрадовались, сразу стали готовить
еду. Моя племянница показала Виктору Алексеевичу свои рисунки, и он сказал, что,
наверно, у нее был душевный разлад, когда она рисовала. Она удивилась его проницательности.
А он ее похвалил, что вкусно приготовила беляши. Племянница стала рассказывать
какую-то притчу о том, почему на Пасху яички красят. А Виктор Алексеевич сказал:
да нет, это все делается просто чтобы стол на праздник украсить, просто чтобы
празднично было.
С мамой он поговорил. Мама - глубоко верующий человек. О состоянии
дел в селе поговорили. Люди пришли, стали говорить, как страшно жить стало. Он
их успокаивал: ну как так бояться, нельзя бояться, жить надо активно. В шахматы
поиграли они, Ильясик, мой племянник, и Виктор Алексеевич. Пока свет горел, сидели.
Потом Виктор Алексеевич зашел в отдельную комнату и очень долго молился. Вообще
он молился он постоянно, и в поезде, когда мы ехали, там рано утром вставал и
тоже молился. Такой черный у него был молитвенник...
На следующий день мы встали рано, попили чай, собрались, и
около восьми часов выехали. Проехали минут 15... Там центр села, школа, бывший
кинотеатр, базарчик. И сразу же - выезд из села. И вот, чуть мы отъехали от этого
базарчика... Метров 400 от него идет эта дорога и разворачивается, и на этом развороте
блокпост стоит.
Так вот, только мы отъехали от этого рынка, остановку проехали...
Я еще заметила, что автобус на остановке стоит, и пассажиры садятся в автобус...
И отъехали мы от этой остановки метров сто, наверно... Виктор Алексеевич сидел
на переднем сидении, а я сзади. И я ему село показывала, говорила, где что, показала
на мечеть. И вдруг на полной скорости мчится эта машина. А дорога не такая широкая.
И я подумала: сумасшедший что ли, летит так. Даже шоферу сказала: какой-то сумасшедший.
Машина справа нас обогнала, почти впритык к нам подъехала и встала так косо...
Задняя дверь очень быстро открылась, и начался этот обстрел. Как будто гром на
меня обрушился. Я упала. Мне показалось, что стреляют сразу из нескольких автоматов,
такой был грохот. Еще мне казалось, что с блокпоста тоже стреляют.
Я кричу шоферу: скорее к посту... Метрах в 400 виден пост.
Но колеса, видимо, проколоты уже были. Людей, которые стреляли, я не видела, успела
только заметить кепочку на одном парне. Машина уехала, на блокпосту ее видели
и не задержали. А к нам подъехал автобус, из которого все люди вышли.
Мне рассказывали потом, что долго никто не решался подойти
к нашей машине, потому что боялись, что туда что-нибудь взрывчатое заложили. Шофер
наш убедил: не бойтесь. Он тоже ведь был ранен, но не так сильно.
Нас переложили в автобус и повезли, но на блокпосту задержали
и держали очень долго. Проверяли у водителя документы, а водитель в это время
держал Виктора Алексеевича у себя на коленях. И так на каждом блокпосту. А дорога
с ухабами, я от боли, наверно, пришла в себя и говорю: что вам нужно, умирают
люди, отпустите нас, срочно нужно оперировать... Нет, все равно держали. А ведь
если бы не держали, мы бы столько крови не потеряли.
Но все-таки в конце концов нас довезли.
На следующий день приехали старики из села, несмотря на ужасные
дороги, приехали со слезами на глазах. К Виктору Алексеевичу в реанимацию их не
пустили, а мне они от всего села пожелали, чтобы мы были живы.
Виктора Алексеевича увезли, а вскоре и за мной приехали родственники
и увезли меня в Хасавъюрт. Я не думала, что выживу, так было тяжело и мучительно.
Две операции перенесла. Казалось, что не встану. Когда я поднялась, наконец, на
ноги, вернулась в Москву. И тут только узнала, что Виктора Алексеевича уже нет.
А я все-таки так надеялась, что он выживет!
Очень тяжело на душе. Я вспоминаю его слова, которые он говорил,
когда я падала духом:
"Бог нас спасет, и тебя, и меня. Все будет нормально..."
|
