Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Ян Потоцкий

РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ В САРАГОСЕ

К оглавлению. К предыдущему тексту.

ПРИЛОЖЕНИЕ. ДЕНЬ СОРОК СЕДЬМОЙ[46]

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВОЖАКА ЦЫГАН

Предыдущая часть истории Пандесовны.

Кавалер Толедо перестал думать о призраках и мечтал только о встрече с доньей Ускарис. Мы поспешили вернуться в Мадрид. Маленький нищий, вместо которого я дежурил у постели Суареса, приехал вместе с нами, и я тотчас же отправил его к больному. Проводив кавалера домой и сдав его на руки обрадованным слугам, я отправился к порталу святого Роха и собрал разбежавшуюся ватагу. От торговки, нашей постоянной поставщицы, принесли колбасы и каштанов, и мы устроили веселое пиршество, радуясь, что снова собрались вместе. Наша незатейливая трапеза приближалась уже к концу, когда какой-то человек остановился возле нас и стал пристально к нам приглядываться, словно колебался, к кому из нас обратиться. Мне уже приводилось встречать эту личность: почти ежедневно он проходил по нашей улице с угодливым выражением лица.

«Это, наверно, Бускерос», – подумал я и, подойдя к нему, спросил, не он ли тот мудрый и расторопный друг, советам которого Лопес Суарес так многим обязан.

– Да, это я, – ответил он, – и я, несомненно, устроил бы эту свадьбу, если бы не ночь и гроза, из-за которых я принял дом кавалера Толедо за дом банкира Моро. Но не надо опережать событий, герцог Санта-Маура еще не стал мужем прекрасной Инессы и никогда им не станет, не будь я доном Роке. А здесь я задержался, милый друг, чтобы выбрать среди вас малого потолковей, который смог бы выполнять мои поручения: поскольку ты знаешь историю Суареса, я остановлю свой выбор на тебе. Благодари небо, что перед тобой открывается такая блестящая карьера. Поначалу твоя служба покажется тебе не слишком выгодной, ибо ты не будешь получать ни жалованья, ни одежды; что же касается твоего пропитания, то это меня тоже нисколько не интересует, потому что в противном случае я доказал бы, что не верю в провидение, которое печется равно как о птенцах воронов, так и о потомстве могучих орлов.

– В таком случае, – отвечал я, – мне непонятно, какие же выгоды сулит мне служба у тебя?

– Ты поймешь это, – заметил Бускерос, – когда начнешь выполнять мои многочисленные поручения. Служа мне, ты будешь частенько бывать в передних вельмож, которые в будущем смогут оказать тебе покровительство. Наконец, я не запрещаю тебе в свободное время просить милостыню. Итак, еще раз возблагодари небо за счастливый жребий, а пока следуй за мной в лавку цирюльника, где мы сможем с тобой поговорить обстоятельней.

У цирюльника Бускерос в следующих словах перечислил поручения, которые я должен был выполнить:

– Друг мой, я видел, как, играя в карты, ты положил себе в карман несколько полуреалов. Возьми из этих денег две монеты и купи полпинтовую бутыль, затем пойди с ней на улицу Толедо к дону Фелипе де Тинтеро. Скажи ему, что дон Бускерос просит чернил для одного знакомого поэта. Наполнив бутыль, отправляйся к лавке бакалейщика, что на углу площади Севада. Там на чердаке ты найдешь дона Раньюса Агудеса. Узнать его легко, так как он носит один чулок белый, другой черный, одну туфлю красную, другую зеленую, а на голове у него вместо шапки, возможно, будут штаны. Отдай ему чернила и скажи, что я велю написать сатиру на грандов, вступающих в неравный брак; пусть напишет на двух языках: на испанском и итальянском. Оттуда возвращайся на улицу Толедо и войди в дом, который отделяет от дома Тинтеро узкий переулок. Постарайся разузнать, не собираются ли постояльцы оттуда переезжать; дело в том, что я снял этот дом и собираюсь поселить там свою родственницу, которая, надеюсь, выудит сеньора Тинтеро из его бессмертной чернильницы. Потом отправляйся к банкиру Моро. Поднимись на cuarto principal, то есть на второй этаж, спроси камердинера герцога Санта-Мауры и передай ему вот этот пакет, в который завернута лента. После этого иди в гостиницу «Под мальтийским крестом» и разведай, приготовлены ли комнаты для Гаспара Суареса, негоцианта из Кадиса. Оттуда как можно быстрее беги…

– Помилуйте, сеньор Бускерос, – вскричал я, – этих поручений мне хватит на целую неделю, не подвергайте мое усердие и ноги столь тяжкому испытанию.

– Желаю удачи, – сказал Бускерос. – Я хотел поручить тебе еще кое-какие дела. Ну, ладно, оставим это на завтра. Кстати, если у герцога Санта-Мауры спросят, кто ты, скажи, что тебя прислали из дворца Авилы.

– Сеньор Бускерос, – спросил я, – не кажется ли тебе, что у меня могут быть неприятности, если я буду так беспардонно бросаться знаменитыми именами?

– Бесспорно, – заверил меня мой новый патрон, – бесспорно, тебя могут поколотить; но нет худа без добра, и выгоды, которые ты от этого получишь, вознаградят тебя за некоторые неудобства. Итак, мой друг, за дело, не теряй даром времени!

Быть может, я отказался бы от чести служить дону Бускеросу, но любопытство мое было возбуждено тем, что он рассказал о моем отце и о своей родственнице, которая собиралась выудить его из чернильницы. Еще мне хотелось узнать, каким образом собирается Бускерос помешать герцогу Санта-Мауре жениться на прекрасной Инессе. Поэтому, купив бутылку, я пошел на улицу Толедо. Когда я оказался перед домом моего отца, меня бросило в дрожь, и я не мог сделать ни шагу вперед. Но тут на балконе появился дон Тинтеро и, увидев у меня в руке бутылку, кивнул, чтобы я вошел. Когда я поднимался по лестнице, сердце стучало у меня в груди, как молот. Наконец я отворил дверь и оказался лицом к лицу с отцом. Я чуть было не бросился к его ногам. Но мой ангел-хранитель уберег меня от этого, – и без того мой взволнованный вид возбудил подозрительность отца и явно его встревожил. Он взял бутыль, наполнил ее чернилами, не спрашивая даже, для кого они предназначаются, и открыл дверь, ясно давая понять, что задерживаться здесь незачем. И все же я успел бросить взгляд на шкаф, откуда упал в чан с чернилами, и на весло, которым тетка разбила чан и спасла мне жизнь. Я не мог справиться с волнением и, схватив руку отца, горячо поцеловал ее. Он испугался, вытолкнул меня за дверь и тотчас запер ее.

Хотя Бускерос велел мне сначала отнести бутыль Агудесу, а потом вернуться на улицу Толедо и разведать планы соседей моего отца, я, не видя в том большой беды, направился сперва к соседнему дому. Жильцы уже съезжали с квартиры, и я решил внимательно следить за будущими постояльцами.

Затем я побежал на площадь Севада, легко нашел дом бакалейщика, но к самому поэту добраться было много трудней. Я долго карабкался по черепицам, перелезал через водосточные желоба и навесы. Наконец, очутившись подле какого-то оконца, увидел фигуру, еще более курьезную, чем описывал Бускерос. Агудес, казалось, был во власти божественного вдохновения, и, увидев меня, он обратился ко мне с такими стихами:

О смертный, на пути своей воздушной колесницыТы топчешь шифера лазурь с кармином черепицыИ крыши острые коньки, что в небе из сапфира.Быть может, принесло тебя дыхание Зефира?Что привело тебя ко мне?

Я отвечал ему:

Я, бедный невежда,Тебе, Агудес, чернила принес.

Поэт продолжал:

О, дай мне эту жидкость, чей секретВ том, что в ней сталь свой растворила цвет,А ядрышко чернильного ореха,Смешавшись с шумной влагой Ипокрены,В душе моей тотчас находит эхоИ пробуждает в ней восторг священный.

– Сеньор Агудес, – сказал я, – твоя похвала, несомненно, доставила бы огромную радость сеньору Тинтеро, который их изготовляет. Но скажи, сеньор, не мог ли бы ты говорить прозой: я привык именно к этому способу выражения мыслей.

– А я, мой друг, – ответил поэт, – никогда к нему не привыкну. Больше того, я избегаю общения с людьми из-за их пошлой и низменной манеры выражаться. Всегда, прежде чем написать стихотворение, я долгое время питаю свою душу поэтическими образами и разговорами сам с собой словами звучными, исполненными гармонии. Если сами по себе они не таковы, то становятся поэтичными, когда я их соединяю между собой, творя как бы музыку души. Благодаря этой способности, я создал совершенно новый род поэзии. До этого ее язык был ограничен жалким количеством выражений, считавшихся возвышенными. Я ввел в поэзию все слова из нашего языка. В стихах, которые ты только что услышал, я упомянул черепицу, шифер, чернильный орех.

– Конечно, тебе никто не запрещает пользоваться в стихах любыми словами, но скажи, становятся ли они от этого лучше?

– Лучших стихов вообще не существует; они пользуются огромной популярностью. Моя поэзия – универсальный инструмент, особенно описательная, которую я, собственно говоря, создал. Она служит для описания предметов, которые не стоят того, чтобы на них обращали внимание.

– Описывай, сеньор Агудес, все, что тебе угодно, но скажи, пожалуйста, написал ли ты обещанную дону Бускеросу сатиру?

– В хорошую погоду я сатиры не пишу. А вот когда настанут ненастные дни, пойдут дожди и небо затянется тучами, тогда приходи за сатирой.

Когда с дождями осень наступаетИ душу и стихи тоскою наполняет,Я ненавижу сам себя, кляну яДрузей и близких; горько негодуя,Я в копоть, сажу погружаю кисти,Изображаю торжество корыстиИ изливаю свой безмерный гневНа смрадный мир, сей чавкающий хлев.Но стоит с колесницы быстрой ФебуРазлить потоки золота по небу,Нисходит снова Бог к душе поэта,И, грязь презрев, она стремится к свету.

Последняя рифма не совсем удачна, на для импровизации сойдет.

– Уверяю тебя, твои стихи безупречны и во многом поучительны; теперь я скажу дону Бускеросу, что ты пишешь сатиры только в плохую погоду. Но как я проникну к тебе, когда приду за сатирой? Сегодня я взобрался по единственной лестнице в доме, которая привела меня прямо на крышу.

– Друг мой, в глубине двора есть приставная лестница, по ней легко попасть на чердак, где соседний погонщик мулов хранит солому и ячмень; таким путем можно попасть ко мне, конечно, когда чердак не набит битком сеном. В последнее время этот путь как раз недоступен, поэтому еду мне подают через окошко, в котором ты меня видишь.

– Наверно, ты очень страдаешь от неудобства подобного жилья?

– Страдаю? Разве можно страдать, когда твоими стихами восхищается двор и весь город только о них и говорит.

– Думаю, что в городе говорят еще и о своих собственных делах.

– Само собой разумеется, но тем не менее мои стихи – источник всех разговоров, их беспрестанно повторяют, вспоминают отдельные строчки, которые сразу же становятся пословицами. Отсюда видна лавка книгопродавца Морено: люди приходят туда, чтобы купить мои творения.

– Не стану с тобой спорить, однако думаю, что, когда ты пишешь сатиры, здесь не очень сухо.

– Когда льет с одной стороны, я перехожу на другую, но чаще всего я вообще не обращаю на это внимания. А теперь оставь меня, пожалуйста, я устал от разговора прозой.

Я покинул поэта и отправился к банкиру Моро. Поднялся на второй этаж и спросил камердинера Санта-Мауры. Паренек моих лет, служивший здесь на посылках, направил меня к одному лакею, тот к другому, наконец я попал к камердинеру, который, к моему великому удивлению, провел меня к герцогу, занятому своим туалетом. Я разглядел его сквозь облако пудры; он смотрелся в зеркало, а перед ним лежали разноцветные банты.

– Мальчуган, – произнес он резко, – если ты не скажешь, кто тебя прислал и дал этот пакет, тебя высекут.

У меня душа ушла в пятки, и я сказал, что пришел из дворца Авилы, где живу вместе с кухонными мальчишками. Герцог бросил на камердинера многозначительный взгляд и отпустил меня, дав несколько монет.

Теперь мне оставалось лишь побывать на постоялом дворе «Под мальтийским крестом». Гаспар Суарес уже приехал из Кадиса и разузнал все о своем сыне. Ему рассказали, что Лопес дрался на дуэли с одним дворянином, с которым ежедневно обедал, что теперь этот дворянин поселился у него, свел его с подозрительными женщинами и одна из них выбросила его из окна своего дома.

Эти известия, наполовину правдивые, наполовину вымышленные, были для Суареса тяжелым ударом; он закрылся у себя и приказал никого не впускать. Представители торговых фирм, с которыми он имел деловые отношения, приезжали предлагать свои услуги, но не были приняты.

После этого я отправился к Бускеросу, который назначил мне свидание в винной лавке напротив цирюльника, и отчитался в своих действиях. Он спросил, откуда мне известно о приключениях Суареса. Я ответил, что мне рассказал обо всем сам Лопес. Поскольку Бускерос имел весьма смутное представление о семье Суаресов и ее соперничестве с домом Моро, я рассказал ему обо всем довольно подробно. Он выслушал меня внимательно и сказал:

– Мы должны обдумать новый план действий, он будет состоять из двух частей. Сначала нужно поссорить Санта-Мауру с семьей Моро, а затем помирить Моро с Суаресами.

Что касается первой части этого плана, то она далеко продвинулась вперед. Но прежде, чем объяснить тебе все это, я должен остановиться на некоторых обстоятельствах, связанных с родом Авилов.

Нынешний герцог Авила в молодости был одним из самых блестящих придворных, удостоенных внимания и даже дружбы короля. Редко бывает, чтобы юноша не возгордился своими преимуществами, и герцог не был исключением из общего правила. Он считал себя выше грандов, которые были ему ровней, и вознамерился породниться с монархом.

Тут Бускерос прервал свой рассказ и воскликнул:

– Маленький попрошайка, как это случилось, что я снизошел до того, чтобы рассказывать тебе о вещах, которые не должны касаться слуха людей низшего сословия? Ведь ты небось и с дворянами-то никогда не был знаком.

– Я не знал, уважаемый маэстро, – отвечал я, – что должен доказывать свое права на то доверие, которым ты меня удостаиваешь. Но, даже не обращаясь к моему генеалогическому древу, ты с легкостью убедишься, что я получил образование, какое подобает юноше из благородной семьи; из этого ты можешь заключить, что если я стал нищим, то виной тому не мое происхождение, а превратности судьбы.

– Превосходно, – заключил Бускерос, – да и твоя манера выражаться отличается от простонародной. Но скажи мне, кто ты, да поживее.

Я принял серьезный и даже удрученный вид и сказал:

– Ты мой покровитель и можешь, если захочешь, заставить меня говорить; но речь идет о трибунале столь же строгом, сколь священном…

– Не желаю ничего больше слышать, – прервал меня Бускерос, – и не хотел бы иметь ничего общего с трибуналом, который ты помянул. Итак, расскажу тебе все, что знаю об Авилах; охраняя свои тайны, ты будешь беречь и мои.

Удачливый Авила, гордый своими успехами и благосклонностью короля, задумал с ним породниться. Инфанта Беатриса выделялась среди своих сестер приятной манерой держаться, а также приветливым взглядом, говорившим о чувствительном сердце. Авила сумел пристроить к ней свою родственницу, которая пользовалась его полным доверием. Дерзкий замысел молодого придворного заключался в том, чтобы тайно обвенчаться с инфантой, но с объявлением подождать, когда монарх будет к нему еще милостивее. Насколько Авила преуспел в своих планах, неизвестно. Два года это оставалось тайной; тем временем Авила старался отстранить от власти Оливареса, но безуспешно. Более того, министр отчасти проник в его тайну. Авила был арестован, заключен в Сеговийскую башню, а вскоре после этого изгнан. Ему обещали прощение, если он женится на ком-нибудь другом; он отказался. Из этого заключили, что он был тайно обвенчан с инфантой. Хотели было арестовать родственницу Авилы, но побоялись скандала, – это могло бы запятнать честь королевского дома.

Инфанта вскоре умерла, сраженная горем. Авила, стремясь вернуться из изгнания, решил жениться на молодой Скара, племяннице Оливареса. От этого брака родилась дочь, которую он осмелился назвать Беатрисой, что было прозрачным намеком на его отношения с инфантой. Эта дерзость льстила его самолюбию; казалось, он боялся, что его роман забудется. Дон Луис де Гаро, наследник Оливареса, считал, что тайная связь существовала и есть якобы даже плоды этой связи. Предпринятые розыски ни к чему не привели.

Герцогиня Авила умерла; герцог поместил свою дочь в один из брюссельских монастырей, где она была отдана на попечение своей тетки, герцогини де Бофор. Она получила несколько необычное воспитание, скорее соответствующее нашему полу.

Беатриса шесть месяцев назад вернулась в Мадрид. Она необычайно красива, но в то же время непомерно надменна и, кажется, не расположена к замужеству. Она считает, что, будучи единственной наследницей, не обязательно должна выходить замуж и вправе жить независимо. Герцог укрепляет дочь в этих убеждениях. Старые придворные, хранящие память о прошлом, склоняются к мнению, что герцог был женат на инфанте и у них был сын, которого герцог рассчитывал признать. Но они осмотрительно молчат, и если я об этом осведомлен, то лишь благодаря кое-каким связям с дворцом Авилы.

Герцогиня Авила не выйдет замуж. Гордость ее настолько непомерна, что, я думаю, никто в Испании не осмелится просить ее руки. Но я рассчитываю на тщеславие герцога Санта-Мауры и надеюсь убедить его, что Авила влюблена в него[47].

Послушай, как я стал осуществлять свои замыслы. Ты знаешь, что теперь в моде большие банты, которые женщины носят в волосах, на рукавах, на юбках. Модницы выписывают их из Парижа, Неаполя или Флоренции и ревниво наблюдают за тем, чтобы ни у кого не было лент того же рисунка.

Герцог Санта-Маура был принят при дворе в прошлое воскресенье; в тот же день вечером во дворце состоялся бал. Герцог отличается благородной внешностью, грациозно танцует, к тому же, как чужеземец, появившийся там впервые, он привлек к себе внимание всех красавиц. Казалось, все выразили ему свое благоволение. Но герцог был увлечен лишь одной гордой Беатрисой, которая отвечала ему высокомерным презрением. Герцог посетовал на это некоторым придворным и даже позволил себе пошутить насчет неприступности испанских дам.

В тот же вечер паж, делая вид, что подает лимонад, сунул ему в руку записку со следующими словами: «Не теряй отваги». Подпись отсутствовала, но к записке был приложен кусочек зелено-лиловой ленты, украшавшей в тот вечер наряд Беатрисы. Тогда же герцогине Авиле передали, что неаполитанский сеньор огорчен холодным приемом. Боясь прослыть невежливой, она сказала герцогу несколько любезных слов. С этого момента неаполитанец уже не сомневался в том, что кусочек ленты заменял подпись в записке. Он вернулся домой весьма довольный собой, а прежние замыслы, которые казались ему столь привлекательными по приезде в Мадрид, потеряли для него всякую прелесть.

Назавтра, во время завтрака со своим будущим тестем, Санта-Маура заговорил о герцогине Авиле. Моро сообщил, что эта дама, получившая воспитание во Фландрии, испытывает некоторую неприязнь к Испании и испанцам. По крайней мере, он лишь этим объяснял себе ее беспримерную гордость и нежелание выходить замуж. Моро высказал предположение, что герцогиня скорее всего выйдет замуж за иностранца. Простодушный банкир не подозревал, что своими словами расстраивает свадьбу, которая была ему весьма по сердцу. А Санта-Маура в самом деле решил, что располагает достаточно вескими доказательствами того, что Беатриса отдает предпочтение чужеземцам перед испанцами.

В тот же день утром герцог получил бумагу, сложенную как письмо, но содержащую лишь кусочек оранжево-лиловой ленты. Вечером в опере на герцогине были банты того же цвета.

– Надеюсь, сеньор попрошайка, – добавил Бускерос, – у тебя хватит ума догадаться, в чем суть интриги. Так вот знай, что камеристка герцогини, чьим особым расположением я пользуюсь, каждое утро присылает мне образчик ленты, которая будет на ее госпоже в этот день. В письме, которое ты отнес сегодня, была лента и известие о встрече у французского посла Тертуллия; Беатриса, несомненно, будет любезна с герцогом, так как сегодня утром она получила письмо от герцогини Осуна, дочери вице-короля Неаполя, в котором та много пишет о нем. Не может быть, чтобы между ними не завязалась беседа, а это не уйдет от моего внимания, поскольку посол Франции разрешил мне бывать на его приемах.

По правде говоря, я не принадлежу к числу наиболее знатных гостей, но слух у меня, слава богу, неплохой, и я слышу, что говорят в другом конце зала. Пожалуй, на сегодня хватит; ты, наверно, изрядно проголодался, и я не запрещаю тебе пойти пообедать.

Я пошел к кавалеру Толедо; у него была сеньора Ускарис, он отослал своих слуг, и за обедом прислуживал я. Когда дамы удалились, я рассказал ему об интриге, сотканной Бускеросом, чтобы поссорить Санта-Мауру с семейством Моро. История эта позабавила кавалера, и он обещал помочь нам; имея такого союзника, можно было не сомневаться в успехе планов Бускероса.

Кавалер Толедо был одним из самых именитых гостей французского посла. Он вступил в беседу с неприступной Авилой, и та отвечала ему с обычным своим высокомерием. Но Толедо был наделен таким неотразимым обаянием, что герцогиня даже несколько раз улыбнулась. Тогда он заговорил с ней о Санта-Мауре. Беатриса выразила желание познакомиться с герцогом и даже несколько оживилась. Необычное поведение герцогини привлекло к себе внимание. Несколько придворных поздравили Санта-Мауру со столь блистательной победой, и он окончательно потерял голову; он уже видел себя супругом Беатрисы. Вернувшись домой, он подсчитал, насколько наследство Авилов превосходит приданое Инессы Моро, и с этого времени не скрывал своего пренебрежения к семье невесты.

На другой день утром кавалер Толедо позвал к себе Бускероса, для которого этот визит был великой честью. Решили послать герцогу письмо от Беатрисы, а вместо подписи приложить кусочек ленты. Подобная проделка ни у кого не вызывала угрызений совести. Письмо было загадочное: недоговоренность, намеки на какие-то трудности, а в конце назначалось свидание у герцога Икаса. У Санта-Мауры нельзя было отнять остроумия: вместо ответа он пунктуально явился на свидание. На этот раз Беатриса снова была надменна и неприступна, что могло расстроить все наши планы, но кавалер Толедо отвел Санта-Мауру в сторону и доверительно сообщил ему, будто Беатриса поссорилась со своим отцом, который во что бы то ни стало хочет выдать ее за испанца. Санта-Маура окончательно уверовал, что он любим, и ничто уже не могло омрачить его радости.

Мы продолжали переписку с нашим легковерным неаполитанцем; мнимые письма Беатрисы становились все многозначительнее, и вскоре из них можно было понять, что развязка близка. Но одновременно выражалось недоумение, почему Санта-Маура продолжает жить в доме Моро. Герцог и сам тяготился этим, но не знал, как порвать знакомство.

Однажды Санта-Маура вместо обычного письма получил длинное стихотворение под названием: «Сатира на грандов, вступающих в неравные браки». Начиналось оно так:

О, болот пактолийских ничтожные гады,Хлынуть в сферы Эола вы были бы рады!Но напрасно вы будете к небу стремиться,Не дано вам с богами вовек породниться!Вы забыли, глупцы, о судьбе Салмонея:Он богам подражал и погиб, пламенея, —Наглеца сам Юпитер, досадой исполнен,Ниспроверг с колесницы ударами молний.

Сатира, как видно из этих строк, метила не столько в грандов, совершающих мезальянсы, сколько в богачей, которые стремились породниться со знатью. Творение было не плохим, не хорошим, как все, что выходило из-под пера Агудеса, но произвело ожидаемый эффект.

Герцог Санта-Маура не без злорадства прочел эту сатиру за обедом у Моро. Когда все с возмущением встали и удалились в другую комнату, герцог, не теряя времени на объяснения, велел запрягать лошадей и в тот же день переехал в гостиницу. На следующий день весь город узнал о случившемся. Мнимая Беатриса написала письмо, более нежное, чем обычно, и разрешила Санта-Мауре официально попросить ее руки. Что он и не замедлил сделать, но отец Беатрисы отказал ему, даже не сообщив об этом дочери. Он избавил тем самым неаполитанца от унижения и несколько уменьшил его сожаление об утрате Инессы.

Теперь оставалось примирить Суаресов с Моро. Произошло это следующим образом. Гаспар Суарес, разгневанный поведением сына, долго жил в гостинице затворником; наконец он решился выйти в город. Чтобы немного развлечься, он зашел в лавку виноторговца, которая находится около Ворот солнца. За одним из столиков сидели и оживленно беседовали между собой несколько мужчин, он подсел к ним и с видимым удовольствием прислушивался к чужому разговору, сам не проронив при этом ни слова. Это было не очень вежливо и свидетельствовало о том, что у Суареса в Мадриде не было знакомых. В другой раз наш негоциант сел рядом с двумя мужчинами, один из которых сказал:

– Я утверждаю, сеньор, что ни один торговый дом в Испании не может сравниться с домом Моро; утверждаю это с полным основанием, так как просматривал их торговые книги начиная с тысяча пятьсот восьмидесятого года, в которых записаны все деловые сделки за сто лет.

– Сеньор, – отвечал другой собеседник, – ты не станешь, конечно, отрицать, что Мадрид по своему значению уступает Кадису и торговля с Новым Светом позволяет заключать сделки куда более выгодные, чем мелкие денежные операции в столице. Поэтому я полагаю, что первый в Кадисе дом Суаресов достоин большего уважения, чем первый в Мадриде дом братьев Моро.

Поскольку это было сказано довольно громко, кое-кто из находившихся в лавке бездельников подсел к столу спорщиков. Суарес, с любопытством ожидавший продолжения беседы, отодвинулся к стене, чтобы лучше слышать и не быть на виду.

Тогда первый собеседник, еще больше повысив голос, сказал:

– Сеньор, я уже имел честь сообщить тебе, что видел книги Моро с тысяча пятьсот восьмидесятого года; история дома Суаресов также мне известна. Иньиго – тот, который, избороздив немало морей, основал в Кадисе торговый дом и в тысяча шестьсот втором году посмел выдать Моро необеспеченный вексель. Подобный поступок мог бы погубить Суаресов, но Моро великодушно замяли это дело.

Возмущенный Суарес хотел было ему возразить, но тот продолжал:

– Примерно с тысяча шестьсот двенадцатого года Суаресы пустили в оборот слитки серебра одной и той же пробы, но неравноценные по стоимости, и Моро установили это при свидетелях. И снова, вместо того чтобы погубить Суаресов, благородно простили им.

Суарес с трудом сдержал негодование, а рассказчик тем временем продолжал:

– Мало того, Гаспар Суарес, не располагавший достаточным капиталом для торговли с Филиппинами, сумел войти в доверие к дядюшке Моро и одолжил у него миллион. Чтобы получить обратно этот злосчастный миллион, Моро вынуждены были подать в суд, и процесс, кажется, до сих пор еще не закончен.

Гаспар Суарес, не помня себя от гнева, готов уже был взорваться, когда какой-то незнакомец, обращаясь к защитнику братьев Моро, сказал:

– Сеньор, заявляю тебе, что в твоем рассказе нет ни слова правды. Вексель Иньиго Суареса имел обеспечение в Антверпене, и братья Моро не имели права опротестовывать его. Их письмо с извинениями находится в конторе Суаресов, есть там и другое письмо, относительно слитков; наконец, судебный процесс тоже представлен тобой в ложном свете, так как его начали не Моро, а Суаресы, которые хотели заставить Моро взять не одолженный у них миллион, а два миллиона чистой прибыли, полученной в последней экспедиции на Филиппины. Твой собеседник был прав, утверждая, что Суаресы – первые негоцианты в Испании, это так же бесспорно, как то, что у тебя, сеньор, язык без костей.

Сторонник братьев Моро малодушно струсил и поспешил ретироваться. Гаспар Суарес счел своим долгом выразить признательность своему защитнику; он подошел к нему и как можно любезней предложил прогуляться по Прадо, незнакомец согласился. Когда они присели на скамейку, Суарес обратился к новому знакомому с такими словами:

– Сеньор, твоя речь сделала меня твоим должником, ты это поймешь, узнав, что я тот самый Гаспар Суарес, глава торгового дома, которого ты отважно защищал от низкого клеветника. При этом я не мог не оценить, что ты хорошо разбираешься в торговой жизни Кадиса и в совершенстве знаешь историю моего дома. Ты, несомненно, искушенный негоциант, поэтому прошу тебя, назови свое имя.

Человек, к которому обращался Суарес, был не кто иной, как Бускерос. Он решил пока сохранить в тайне свое настоящее имя и назвался Роке Мораредо.

– Прости, сеньор Мораредо, – сказал Суарес, – но твое имя не очень известно в торговых кругах. По-видимому, обстоятельства еще не позволили тебе заключить сделки, соразмерные твоим талантам и достоинствам. Я предлагаю тебе участие в нескольких моих предприятиях, а чтобы ты не сомневался в искренности моих чувств, я поделюсь с тобой своими заботами. У меня единственный сын, на которого я возлагал большие надежды. Я отправил его в Мадрид, напутствовав тремя правилами: именоваться просто «Суаресом», а не «доном Суаресом», не иметь дела с дворянами и никогда не обнажать шпаги. А между тем, представь себе, сеньор, в гостинице его величают доном Лопесом, единственный его знакомый в Мадриде – дворянин Бускерос, с которым он дрался на дуэли. И в довершение всего его выбросили из окна! Такого не бывало ни с одним из Суаресов. Чтобы покарать непослушного и неблагодарного сына, я срочно решил жениться. Решение мое бесповоротно и окончательно. Мне нет еще сорока лет, и никто не осудит меня за подобное намерение. От будущей жены мне нужно лишь одно: она должна быть дочерью безупречно честного негоцианта. Ты знаешь Мадрид, могу ли я рассчитывать на твою помощь в этом деле?

– Сеньор, – отвечал Бускерос, – я знаю дочь одного весьма почтенного купца. Она недавно отказала юноше знатного рода, так как стремится соединить свою жизнь с человеком, равным себе по положению. Отец в приступе гнева потребовал, чтобы она избрала себе мужа в течение недели и сразу же оставила родительский дом. Ты говоришь, сеньор, что тебе сорок, но на вид я не дал бы тебе больше тридцати. А теперь сходи в театр де ла Крус на пьесу «Горожанин из Гранады». После первых двух актов я зайду за тобой.

Гаспар Суарес отправился на «Горожанина из Гранады», и еще до того, как начался третий акт, он увидел своего нового друга. Бускерос вышел с ним из театра и повел по многочисленным улицам и переулкам, словно желая его запутать. Суарес хотел узнать имя девушки, но его проводник заметил, что подобный интерес нескромен, так как эта особа крайне заинтересована в том, чтобы все оставалось в тайне, если свадьба не состоится. Суарес согласился с этим доводом. После долгих блужданий они вышли на задворки какого-то большого дома, попали в конюшню, затем поднялись по темной лестнице и оказались в пустой комнате, освещенной несколькими светильниками. Тотчас же туда вошли две закутанные в покрывала дамы, и одна из них сказала:

– Сеньор Суарес, поверь мне, что этот поступок вызван не природной смелостью, которой я не обладаю, а пустым тщеславием моего отца, который хочет меня выдать замуж за знатного сеньора. Светские дамы получают воспитание, соответствующее тому обществу, в котором они вращаются, но мне-то что там делать? Блеск светских салонов затмит скромный свет моего ума; я не найду счастье в этом мире и потеряю в ином. Я хотела бы выйти замуж за купца. Суаресов я уважаю и поэтому хочу с тобой познакомиться.

С этими словами она откинула покрывало, и Суарес, ослепленный ее красотой, опустился на одно колено, снял с руки дорогой перстень и подал его ей, не говоря ни слова.

В это мгновенье боковая дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился юноша с обнаженной шпагой, за ним следовали лакеи с канделябрами.

– Я вижу, сеньор Суарес, – сказал вошедший, – ты собираешься сделать предложение донне Моро?

– Моро? – вскричал Суарес. – Я не хочу жениться на донне Моро!

– Уведите отсюда мою сестру, – приказал молодой человек. – Тебя же, сеньор Суарес, который волочится за девушкой из дома Моро без намерения жениться, я должен попросту выбросить в окно. Но мне дорога честь моего дома, поэтому сначала я выпровожу слуг, а потом мы с тобой выясним отношения.

Когда слуги вышли, молодой Моро сказал Суаресу:

– Сеньор, нас трое; дон Бускерос, который пришел с тобой, будет моим секундантом.

– Не знаю, кого ты называешь Бускеросом, – ответил Суарес, – это сеньор Мораредо.

– Не важно, – заметил юноша. – Ты старше меня, но раз ты можешь стоять на коленях перед моей сестрой, значит, и сразиться со мной можешь. Обнажай шпагу или прыгай в окно.

Суарес, как и следовало ожидать, предпочел драться, но искусство фехтования он знал не лучше своего сына, поэтому тотчас же был ранен в руку. Увидев кровь, молодой Моро удалился. Бускерос перевязал носовым платком рану Суаресу и отвел его к хирургу, после чего они отправились в гостиницу. Там Суарес увидел своего сына, которого как раз в это время принесли на носилках. Встреча эта потрясла его до глубины души, но, не желая выдавать себя, он стал упрекать сына:

– Ах, Лопес, ведь я запрещал тебе якшаться с дворянами!

– Увы, отец мой, – отвечал Лопес, – я встречался лишь с одним дворянином, которого вижу подле тебя. И смею тебя уверить, что знакомство с ним было вынужденным.

– Во всяком случае, ты не должен был драться с ним на дуэли; я запретил тебе обнажать шпагу.

– Не забывай, сеньор, – вступился Бускерос, – что ты сам ранен в руку.

– Я бы все тебе простил, – продолжал Суарес-отец, – если бы не то, что тебя выбросили из окна.

– Увы, – заметил Бускерос, – эта неприятность только что могла произойти и с тобой.

При этих словах Суарес сильно смутился. Но в это мгновенье ему вручили письмо такого содержания:

«Сеньор Гаспар Суарес!

Пишу тебе от имени моего сына, Эстебана Моро, который нижайше просит у тебя прощения. Увидев тебя с Инессой в помещении наших конюхов, он счел своим долгом дать тебе понять, что не одобряет подобного поведения.

Незадолго до этого твой сын Лопес пытался проникнуть к Инессе через окно, но перепутал дом и, свалившись с лестницы, сломал себе ноги.

Подобные поступки могут навести на мысль, что вы задумали обесчестить нашу семью, и я имею полное право подать на тебя в суд, но предлагаю тебе другой выход: между нами идет тяжба из-за двух миллионов пиастров, которые, по-твоему, принадлежат мне. Я приму их, но с условием, что добавлю к ним еще два миллиона и передам все это твоему сыну вместе с рукой моей дочери Инессы.

Твой сын оказал мне огромную услугу, расстроив брак Инессы с неким грандом, которому я из глупого тщеславия хотел отдать свою дочь. Кара, сеньор Суарес, всегда равна вине; твой сын оказал бы нам честь, сделав Инессе предложение, но он предпочел проникнуть к ней через окно. Его поведение, несомненно, было следствием той неприязни, которую ты питаешь к нам в течение многих лет и которая была вызвана ошибками посредников, что мы по мере наших сил старались исправить.

Отрекись, сеньор Суарес, от чувств, несовместимых с христианским милосердием; они могут навлечь на тебя кару господню на этом и на том свете.

Прошу тебя об этом как будущий тесть твоего сына и твой нижайший слуга.

Моро».

Прочтя письмо вслух, Суарес опустился в кресло, терзаемый противоречивыми чувствами, которые бушевали в его сердце.

Лопес, заметив состояние отца, собрал все свои силы и, невзирая на пронзительную боль, бросился со своих носилок к его ногам.

– Сын мой, – воскликнул Суарес, – зачем ты остановил свой выбор на девушке из семьи Моро?

– Вспомни, – прервал Бускерос, – что ты сам стоял на коленях перед нею.

– Прощаю тебя, – сказал Гаспар.

Нетрудно представить себе окончание этой истории. Лопеса Суареса в тот же вечер перенесли к его будущему тестю, и заботы Инессы немало способствовали его выздоровлению. Гаспар Суарес так и не смог полностью избавиться от предубеждения к дому Моро и вскоре после свадьбы сына возвратился в Кадис.

Лопес уже в течение пятнадцати дней был счастливым супругом Инессы и собирался поехать с ней в Кадис, где их с нетерпением ждал Гаспар Суарес.

Осуществив свой замысел, Бускерос взялся за другой, которому придавал большое значение. Он задумал женить моего отца на своей родственнице Гите Салес; красавица уже поселилась в соседнем доме в переулке. Я дал себе слово расстроить эту свадьбу.

Прежде всего я отправился к почтенному театинцу, брату Херонимо Сантосу, но монах наотрез отказался помочь мне по той причине, что он не имеет права вмешиваться в мирские дела, исключение он делает лишь в том случае, когда речь идет о примирении супругов или пресечении пороков, все остальное его не касается.

Предоставленный самому себе, я хотел заручиться поддержкой кавалера Толедо, но тогда мне пришлось бы сказать, кто я, а это было невозможно. Поэтому я ограничился лишь тем, что постарался удалить Бускероса от кавалера, рекомендуя последнему остерегаться его назойливости. Но дону Роке порой не изменяло чувство такта. Кавалер разрешил ему бывать у себя, иногда прислуживать, и Бускерос, дорожа этим, старался не злоупотреблять оказанным ему доверием.

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова