Е.Г.Рабинович

«КТО ТЫ?» (Деян 9:5) *

Светлой памяти Александра Иосифовича Зайцева

Оп.: Древний мир и мы: Классическое наследие Европе и России: Альманах. -   Вып. III. — 16.: Biblioteca classica Petropolitana; Алетейя 2003,— 400с.:илл.

BN 5-89329-627-3

Наличие внутри библейских текстов некоторой иерархии общепризнанно: различаются статусом Ветхий Завет и Новый - в пользу Нового, в Ветхом Завете канонические и неканонические книги - в пользу канонических, в Новом Завете Евангелия и остальное- в пользу Евангелий. Все это, однако, примеры иерархического различия целых книг или даже целых групп книг, а есть и другой, едва ли не более наглядный, критерий значимости хоть книг, хоть глав, хоть стихов: сказанное Богом важнее вдохновленного им (например, Второзаконие важнее Екклесиаста), а из сказанного Богом важнее то, что сказано при теофании, - отсюда и особый статус Евангелий, описывающих, можно сказать, величайшую из теофаний.

Эпизоды жизни апостола Павла также могут быть классифицированы по этому признаку, и тогда важнейшими будут признаны нисхождения Святого Духа, но, конечно, важнее всего - теофания на пути в Дамаск (Деян 9:4; ср. 22:6-8; 26:13-15), очень похожая на теофанию «неопалимой купины». Так как это сопоставление до сих пор не проводилось, полезно сначала продемонстрировать оба отрывка (для удобства цитаты даны по Синодальному изданию; заключенные в квадратные скобки редакторские добавления опущены).

<стр. 123>

Исход 3: 2 – 7

И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает. Моисей сказал: пойду и посмотрю на сие великое явление, отчего куст не сгорает. Господь увидел, что он идет смотреть, и воззвал к нему Бог из среды куста, и сказал: Моисей! Моисей! Он сказал: вот я! И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая. И сказал: Я Бог отца твоего, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова. Моисей закрыл лице свое, потому что боялся воззреть на Бога. И сказал Господь: Я увидел страдание народа Моего...

Затем Бог велит Моисею вывести Израиль из Египта (Ibid. 3:10).

Деян 9:3 -6:

Когда же он шел и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь. [Трудно тебе идти против рожна.][1] Он в трепете и  ужасе сказал: Господи! что повелишь мне делать? и Господь ему: встань и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать.

(Далее Савл в Дамаске принимает крещение, чтобы стать апостолом.)

Тут и там избранник видит славу Божью и поражен зрелищем; однако Моисей привлечен к пламени любопытством и закрывает лицо лишь когда слышит голос, а Савл и его спутники, от рожденья живущие по Моисееву закону н помнящие о неопалимой купине, все или почти все падают ниц.[2] В обоих случаях Бог дважды окликает избранника по имени; в обоих случаях после его ответа называет себя и ве-

<стр. 124>

лит, что делать дальше, - а затем избранник становится главным лицом очередного исторического периода. Сходство, таким образом, очень большое, но тем заметнее различия.

Моисей просто произносит: «Вот я», - не зная, с кем говорит, и Бог ему это объясняет. А вот Савл, уже павший ниц перед небесным светом, тем не менее на вопрос отвечает вопросом: «Кто Ты, Господи?», а вернее, «кто ты, господине?» (τις ει, κύριε;) - nomina (и уж тем более pronomina) sacra стали выделяться маюскулами сравнительно недавно, да и в любом случае такое возможно только в письменной речи, а обращение κύριε может означать хоть «Господи», хоть «господине», хоть просто «сударь», как и в современном греческом. В свете сказанного реакция будущего апостола не может не казаться странной: он получил хорошее еврейское образование и наверняка помнил Пятикнижие наизусть или почти наизусть - кто же, как не единый Бог, мог осиять его небесным светом и окликнуть по имени, точь-в-точь как некогда Моисея? Да Савл сначала и повел себя, как перед Богом - пал ниц, а вот затем словно бы усомнился в первой заповеди: вопрос «кто ты?» однозначно подразумевает, что окликать Савла с небес может кто-то еще.[3]

Для интерпретации этого эпизода полезно учесть некоторые компоненты той культурной реальности, в которой воспитывался и взрослел Савл.[4] Что он был человек образованный - с этим согласны все, <стр. 125> кто о нем писал но сейчас важнее, что у него было, в сущности, два образования. Так, обращаясь к жителям Иерусалима, он говорит: «Я Иудеянин, родившийся в Тарсе Киликийском, воспитанный в сем городе при ногах Гамалиила» (Деян  22:3) и говорит это по-еврейски (Ibid. 2), , что и само по себе могло считаться в то время признаком учености так как разговорным языком уже несколько столетий был арамейский. Зато чуть раньше, в беседе с римским хилиархом, примерно тоже самое апостол выражает иначе: «Я Иудеянин, Тарсянин, гражданин небезызвестного Киликийского города» {Ibid. 21:39) - и говорит он это, конечно, по-гречески. Обучение у Гамалиила, выдающегося фарисея и очень терпимого человека (у него хватало доброжелательности заступаться даже за христиан - Ibid. 5:34-39), было высшей и далеко не обязательной ступенью образования, да притом такая поездка за наукой отнимала много времени и денег, а значит, Савл прошел у себя в Тарсе достаточно хорошую еврейскую школу, чтобы был резон ехать доучиваться в Иерусалим. Но он был еще и «гражданином небезызвестного Киликийского города» - и в таковом качестве должен был получить и несомненно получил также достаточное греческое образование, испив не только первые «две чаши» из названных Апулеем (Flor. 20), грамоту и грамматику, но наверняка пригубив и от «третьей чаши», от риторики. Таким образом, он, подобно многим, с самого детства осваивал сразу две самостоятельные культурные традиции - и осваивал, разумеется, прежде всего через школьную зубрежку.

Приобщение к любой традиции необходимо предполагает способность хуже или лучше ориентироваться в корпусе писаных и/или неписаных текстов, которыми традиция располагает, а значит, грамотность необходимо предполагает не просто умение читать и писать, но и знание определенного набора вызубренных в школе хрестоматийных отрывков. Ясно, что как Савл знал еврейский язык вместе с Торой, так и греческий он знал вместе с довольно обширным набором фрагментов школьной классики, в основном, конечно, стихотворных.

<стр. 126>

В этом школьном цитатнике абсолютно лидировал, как мы знаем, Гомер, а непосредственно за ним следовал Еврипид.

В Новом Завете по-гречески очень часто передается многое, на самом едел сказанное вовсе не по-гречески – порой это сопровождается оговоркой, а чаще нет, однако как раз в сказанной по-еврейски речи в Иерусалиме апостол подобную оговорку делает: не только в точности передает записанный у Луки (вероятно, с его же слов) рассказ о чуде на пути в Дамаск, по еще и говорит, что Бог обращался к нему по-еврейски (Деян 22:6; ср. 26:14). Это косвенно подтверждается и тем, что в Деяниях еврейское Шаул всюду эллинизировано в Σαύλος и склоняется по-гречески со звательным Σαΰλε, а здесь просто транслитерировано: Σαούλ Σαούλ, τί με διώκεις; Хотя такие транслитерации библейских имен общеприняты, вид у них остается негреческий (в исходе греческого слова из согласных допустимы лишь ρ, ν и ς) - потому-то в речевом обиходе Σαούλ и превратилось в Σαΰλος. Но если на пути в Дамаск Савл не только увидел свет, а еще и услышал голос, говорящий по-еврейски, вопрос его кажется лишь непонятнее - ведь даже еще не обретший Тору Моисей в сходной ситуации ни о чем не спрашивал. Остается предположить, что недоумение Савла было вызвано не светом и не голосом, звавшим Σαούλ Σαούλ, а вопросом τί με διώκεις;

Однако если звучащее из света «Савл, Савл!» ассоциируется с важнейшим библейским текстом, известным Савлу наизусть, не может ли и последующее быть отсылкой к какому-то тексту, тоже известному Савлу наизусть? Представляется, что так оно и есть и что τί με διώκεις; намекает на знаменитый стих «Илиады»: τίπτε με, Πηλέος ύιέ. ποσιν ταχέεσσι διώκεις; (Il. XXII, 8-9: «Что ж ты меня, Пелеев сын, резвыми ногами преследуешь, сам смертный - бессмертного бога?») Вот как звучит подсказанный отрывок полностью, в очень точном переводе Гнедича:

Что ты меня, о Пелид,, уповая на быстрые ноги.

Смертный, преследуешь бога бессмертного? Или доселе

Бога во мне не признал, что без отдыха пышешь свирепством?

Ты пренебрег и опасность троян, пораженных тобою:

Скрылись они уже в стены; а ты здесь по полю рыщешь.

Но отступи; не убьешь ты меня, не причастен я смерти.

Это говорит Аполлон в облике Агенора преследующему его Ахиллу - памятный эпизод, и намек на него не бывал случаен: так, в «Жизни Аполлония Тианского» Филострат вкладывает эти строки в уста сво

<стр.127>

ему герою, когда тот, обвиненный в колдовстве, защищается перед Домицианом (Vita Apoll VIII, 5):

«Вели отнять у меня тело, ибо душу отнять нельзя! Но ты-то и тела у меня не отымешь, но отступи, не убьешь ты меня, не причастен я смерти!» - и с таковыми словами он исчез из судилища.

Филострат, как известно, изображал Аполлония по меньшей мере «божественным любомудром», а нередко и просто богом, что вполне согласовалось с современной ему религиозной практикой вообще и с уже совершившимся обожествлением Аполлония в частности, и вполне естественно, что здесь его герой называет себя богом expressis verbis.

Другое дело, что Аполлоний (вернее. Филострат) цитирует Гомера полностью и слово в слово, а в Деяниях цитирование не столь дословное н вдобавок - по крайней мере, на уровне декларации - по-еврейски; но даже если это правда,[5]- само по себе совмещенное с переводом цитирование не необычно: скажем, многие из «крылатых латинских выражений» по происхождению греческие, как дельфийское Nosce te ipsum или Гиппократово Quod medicamentum поп sanat.. Тесная связь греческой и латинской традиций, однако, сама собой предполагает подобные заимствования, а цитирование Гомера по-еврейски кажется необычным. Тем не менее в рассказе об этом эпизоде - если не в Деян 9:4, то уж во всяком случае в Деян 26:14, в речи апостола перед Агриппой (см. прим. 1), - есть еще одна цитата из греческой школьной классики: после «что ты гонишь Меня?» Иисус добавляет «Трудно тебе идти против рожна» - σκληρόν σοι προς κέντρα λακτίζειν.

Это προς κέντρα (κέντρον) λακτίζειν зарегистрировано у трех классических авторов: у Эсхила Эгисф велит «не переть на рожон» корифею: προς κέντρα μη λάκτιζε (Agam. 1624); у Пиндара говорится о строптивом воле, служащем довольно прозрачной метафорой противника богов (Pyth. 2,94-95: ποτί κέντρον δέ τοι λακτιζέμεν τελέθει ολισθηρός οΐμος); наконец, у Еврипида (а предпочтительным объектом школьной зубрежки был именно Еврипид) Дионис в «Вакханках» <стр. 128> говорит, что не «попер бы против рожна, смертный против бога» (Bacch. 795: προς κέντρα λακτίζοιμι θνητός ών θεώ), а во фрагменте «Пелиад» рекомендуется не «переть» против тех, кто сильнее (fr. 604 Nauck: προς κέντρα μη λάκτιζε τοίς κρατοΰσί σου), и здесь наше выражение буква в букву совпадает с Эсхилом.[6] Таким образом, по крайней мере в гл. 26 κέντρα в известном смысле удостоверяет цитату из Гомера, которая иначе могла бы - пусть с весьма заметной натяжкой - расцениваться как свободно порожденный текст, совпавший с «Илиадой» случайно. Итак, даже если будущий апостол и не слышал этих слов с небес, в позднейшем его рассказе они вряд ли были использованы непреднамеренно (и здесь нельзя не напомнить еще раз, что о слышанном Савлом с небес мы знаем только от него же - зато и предметом данного разбора являются не богословские проблемы, а освоение апостолом языков греческой традиции), то есть в речи перед Агриппой он добавил к своему обычному рассказу еще и присловье о рожне именно потому, что оно было таким же школьным, как цитата из Гомера, о которой мы тоже знаем только со слов апостола - а остальное за пределами филологии.

Так или иначе, первое услышанное Савлом было «Что ты гонишь Меня?» - и его недоумение становится от того лишь понятнее. Лежащий ниц Савл, слышащий из света «Саул, Саул», мог (и, наверно, должен был) вспомнить о неопалимой купине - и тут-то он услышал прозрачный намек на рапсодию, которым говорящий провозглашал божественность своей природы! Бог Савла «Илиаду» цитировать не мог: Гомер принадлежал совсем иному и едва ли не враждебному культурному универсуму. Пусть Савлом (как и другими еллинистами) еврейская и греческая традиции в быту были освоены одинаково или почти одинаково хорошо, в религиозном сознании они не соприкасались, а новая вселенская общность эллинов и иудеев в тот миг еще не была Савлу вообразима - ведь создать ее предстояло ему же.

<стр. 128>

Как до, так и после обращения Савл был верен тому, что знал наверняка. До обращения он знал, что некий житель Назарета выдавал себя за Мессию, был казнен, а затем якобы воскрес, из-за чего и возникла подлежащая искоренению радикальная секта. Об Аполлоне он знал едва ли не больше, однако знал, что - в отличие от вполне реального назареянина - Аполлон не существует иначе, как в языческом суеверии и баснословии. Соответственно, ни один из этих двух не мог окликнуть его, как некогда Бог Моисея, - такое было по силам лишь Богу, а гонителем Бога Савл, разумеется, никогда себя не сознавал. Между тем Σαούλ Σαούλ, τί με διώκεις; недвусмысленно указывало, что с Савлом говорит некто, могущий и осиять его светом с неба, и окликнуть по имени, как Бог Моисея, но при этом намеком на стих Гомера напомнить о своей божественности, как Аполлон. Кто это, Савл не знал, а потому и спросил: «Кто ты?» Вопрос по самой природе своей языческий: вопрошающий понимает, что перед ним божество, но не знает, которое из многих.[7] Для еврея подобное, конечно, невообразимо, а значит, в первый миг обращения Савл, открытый неведомому, отчасти уподобился именно эллину- одному из тех, кого ему в самом скором будущем предстояло обратить.

<стр.130>