СВЯЩЕННОИСПОВЕДНИК ДИМИТРИЙ, АРХИЕПИСКОП ГДОВСКИЙ
К оглавлению
Дело "Всесоюзной контрреволюционной монархической организации церковников ИПЦ"
В конце ноября 1930 года архиепископ Димитрий был привлечен к следствию по новому групповому делу - "Всесоюзной контрреволюционной монархической организации церковников Истинно-православная церковь", которое начало разрабатываться в Москве с лета 1930 года. Кроме владыки Димитрия к следствию были привлечены доставленные из мест заключения епископ Алексий (Буй) и М. А. Новоселов; арестованные в Моденском монастыре митрополит Иосиф, в Киеве - отец Анатолий Жураковский, а также арестованные в Москве священники и миряне из научной интеллигенции.
Одновременно с центральным делом на местах начались массовые аресты и следствия по делам "филиалов Всесоюзного центра ИПЦ". Обвинения носили тот же политический характер — "контрреволюционная борьба с Соввластью", только теперь сама организация называлась не "иосифлянами", а "Истинно-Православная Церковь" (ИПЦ), с двумя центрами - политическим в Москве (во главе с Новоселовым М. А. и Лосевым А. Ф.) и церковно-административным в Ленинграде во главе с митрополитом Иосифом, архиепископом Димитрием и близким к нему духовенством. Еще в первом деле владыки Димитрия были отмечены тесные связи иосифлян с духовенством в других областях страны, теперь они разрослись до "всесоюзных" масштабов. Важно отметить, что название "Истинно-Православная Церковь" прочно утвердилось во время следствия, вытеснив прежнее наименование "иосифляне", против которого на первом же допросе возражал митрополит Иосиф:
"Это течение совершенно несправедливо окрещено "иосифлянами", каковую несправедливость указывает и сам митрополит Сергий в переписке с митрополитом Кириллом. Гораздо основательнее оно должно быть названо вообще "антисергианским";
"Само течение нашей группы возродилось на благоприятной почве злоупотреблений митрополита Сергия и независимо от каких бы то ни было личностей вызвало одновременно повсюду соответствующе сильную реакцию в церковных кругах без всякого моего участия и влияния. Более того, я сам значительно позднее втянут был в это течение (1), и не оно шло и идет за мною, а скорее я плетусь в хвосте за ним, не сочувствуя многим его уклонам вправо и влево. И если бы даже уничтожить вовсе меня и мое участие в этом движении, оно безостановочно пойдет дальше без малейшей надежды на полное искоренение. Это движение не в силах остановить даже имя и авторитет главного нашего начальника, митрополита Петра. Всякая попытка его в этом роде истолкована бы была как его отклонение от здравых суждений об истине и неминуемо кончилась бы лишь отпадением верующих масс и от самого митрополита Петра" (2);
"Не отрицая моего сочувствия антисергианству, я должен констатировать факт, что оно и не нуждается ни в моем и ни в чьем особом возглавлении, так как каждый антисергианский архиерей получил власть вполне самостоятельно управляться со своею паствою и не нуждается в другой центральной власти за ее, в сущности, отсутствием и невозможностью функционировать правильно".
Очевидно, что во время следствия митрополит Иосиф преуменьшал свою роль, тем более что в предъявленном ему обвинении он именуется "руководителем контрреволюционной церковной группы". Однако эта роль была немаловажной, что прекрасно понимали чекисты, неизменно именуя его в материалах следственных дел "организатором и идейным руководителем "иосифлянской" организации и организации истинно-православных". На одном из допросов митрополит Иосиф также признал:
"Отрицая свое руководство над антисергианским течением, я все же сознаю, что нужно же кому-нибудь было быть духовным руководителем и советником того духовенства и верующих, которые в силу лжи митрополита Сергия отошли от него и примкнули к нашей церковной группе. А так как, кроме меня, никого из митрополитов не было, то только этим я и объясняю, что ко мне со всего Союза приезжало духовенство и верующие за советами".
Митрополит Иосиф подтвердил, что назначенный им в качестве заместителя епископ Димитрий (Любимов) по всем вопросам ставил его в известность, "спрашивая, как у своего митрополита, советов и руководства". Тем не менее митрополит подчеркнул, как уже указывалось выше, что основное практическое руководство осуществлялось все же владыкой Димитрием.
С первых же допросов митрополит Иосиф, как и другие обвиняемые, категорически отвергал политические обвинения и пытался доказать, что следствие идет по неправильному пути, имея своею целью ""разгром" так называемого "иосифлянства" (правильнее "анти-Сергиянства"), организации якобы с антисоветскими тенденциями". Владыка подчеркивал, что "критика слов и дел митрополита Сергия - вовсе не есть критика или выпад против власти", и отстаивал чисто церковный характер антисергианской оппозиции:
"Никакого другого оформления политического или церковного эта оппозиция не имела и не имеет, ограничивая себя чисто церковною деятельностью, чуждою гражданской политике, и в начале только лишь в тесном кружку одной общины, к которой вскоре же однако примкнул целый ряд других общин, как в самом Ленинграде, так и в других местностях Союза. Все эти общины объединялись одним духом протеста против антиканонических деяний митрополита Сергия и никакой документальной программы, общей и обязательной для всех, не имели. Их неписаный лозунг был — совершенное отрешение от светской политики в сторону только церковного дела. Целью было одно: религиозное утешение верующих в богослужениях по строго церковному, чуждому всяких новшеств чину, и как содействующее усло-вие этому — устройство церковной жизни на строго церковных началах, выработанных правилами Вселенских Соборов, ближе пододвинутыми к условиям современной жизни постановлениями поместного собора 1917 года".
Митрополит признавал наличие "антисоветских выпадов" и проявление "нелояльного отношения к власти со стороны отдельных лиц", но подчеркивал несправедливость возложения ответственности за это на всю организацию верующих и ее духовных руководителей.
Архиепископ Димитрий также признавал на допросе, что в некоторых документах его сторонников были места и выражения, носящие антисоветский характер: "Я очень хорошо сознаю, что в ряде документов и лиcтовок, которые выпускали мои сторонники, были места и выражения, носящие антисоветский характер. Должен заявить, что я лично не сочувствовал увлечению составителей в сторону политического момента и обычно советовал выбросить места такового рода из показываемых мне документов". Далее владыка пояснил, что когда с этими документами к нему приезжали не только священники, но и крестьяне из провинции и показывали их, тогда он говорил им: "Оставьте эти документы; вы поняли, где истинная вера, и достаточно, молитесь и веруйте так". Как и митрополит Иосиф, владыка Димитрий подчеркивал чисто церковный характер выступления против митрополита Сергия, а свою "установку как необходимость в случае надобности "пострадать до крови", весьма заинтересовавшую следствие, объяснял в церковном смысле как "готовность принять мученичество за Христа".
Однако все же позиция архиепископа Димитрия на следствии отличалась от позиции митрополита Иосифа, ведь владыка Димитрий не только не говорил о лояльности, но на одном допросе прямо сказал: "Мы считаем, что Церковь не может быть лояльной власти, которая ее гонит, а советская власть, по моему разумению, именно гонит Церковь". А на допросе 3 марта 1931 года еще откровеннее заявил:
"Мы считаем, что советская власть по религиозным соображениям не является для нас государственной властью, такой, какой мы подчиняться можем. Для нас приемлема такая власть, о которой говорится в одном из наших документов, а именно, в записи беседы с митрополитом Сергием: "Властью называется иерархия, когда не только мне кто-то подчинен, а и я сам подчиняюсь выше меня стоящему, то есть все это восходит к Богу, как источнику всякой власти". Иначе говоря, такой властью является помазанник Божий, монарх".
"Я признаю, что признание нами советской власти властью антихристовой должно было повлечь за собой для верующих, ориентирующихся на нас, невозможность участвовать в каких бы то ни было ее начинаниях".
Да, высказывания были прямо-таки вызывающими, и для следствия, несомненно, "антисоветскими" и "контрреволюционными", хотя владыка Димитрий и оговаривался, что "дальше распространения этих идей мы не шли" и практически против советской власти "ничего конкретного не предпринимали". Но само по себе такое умонастроение делало его носителя в глазах богоборческой власти самым заклятым врагом. Чекисты, условно разделившие всех обвиняемых на две группы, "левую" и "правую", поместили владыку Димитрия во главе "правой" группы, которая, по их версии, в отличие от "левой", ограничивавшейся лишь объявлением митрополита Сергия "изменником" и созданием собственного центра, имела еще "программу свержения советской власти и восстановления монархии".
Владыке Димитрию были предъявлены обвинения и в "активном участии в повстанчестве, террористических актах против совпартработников и представителей общественности, в организации массовых выступлений и эксцессов" (3). Не совсем понятно, какими конкретными фактами подтверждались эти убийственные и совершенно голословные обвинения, естественно отвергаемые архиепископом Димитрием и другими обвиняемыми (4). Тем не менее в приговоре ему и другим членам "правой" группы были вынесены более суровые наказания.
3 сентября 1931 года владыка Димитрий был приговорен к 10 годам тюремного заключения, епископ Алексий (Буй) и отец Анатолий Жураковский - к смертной казни с заменой на 10 лет концлагеря, профессор А. Ф. Лосев - к 10 годам концлагеря, М. А. Новоселов - к 8 годам тюремного заключения. Все священнослужители из этой группы получили по 10 лет концлагеря. Митрополит Иосиф, как глава "левой" группы, получил 5 лет концлагеря с заменой на высылку в Казахстан на тот же срок, несмотря на то, что в Обвинительном заключении его имя названо первым среди руководителей "Церковно-административного центра организации Истинно-Православных". Остальные священнослужители из этой группы были приговорены к 3-5 годам концлагеря или ссылки.
Столь "мягкие" приговоры по делу "Центра ИПЦ" по сравнению с делами "филиалов ИПЦ", где были вынесены десятки расстрельных приговоров, могли объясняться, по мнению некоторых исследователей, намеренным планом чекистов: отслеживать связи высланных руководителей и таким образом продолжать выявлять оставшихся на свободе их единомышленников. Одновременно представляется справедливым и более простое объяснение, особенно в отношении рассматриваемого дела "Всесоюзного центра ИПЦ": приговор выносился в зависимости от выражения степени лояльности в показаниях обвиняемых.
Однако, следует заметить, что эти степени лояльности на самом деле мало что меняли в общецерковной позиции "руководителей центра". Их отношение к безбожной власти в сущности было одинаково, они лишь по-разному пытались решить вопрос взаимоотношений Церкви с этой властью. Вопрос, как уже указывалось, непростой, во всех смыслах жизненно важный (5), но окончательно не решенный.
Если в первые годы революции постановления Собора 1917-1918 годов и послания патриарха Тихона выражали крайне отрицательное отношение к советской власти и не столько определяли, сколько констатировали отсутствие взаимоотношений между Церковью и безбожным государством (6), то в 1923 году позиция патриарха изменилась. В своих знаменитых "покаянных" заявлениях он объявил, что он "не враг советской власти" и раскаивается в своей прежней "антисоветской деятельности". Эти заявления патриарха многих тогда повергли в смущение. Не все согласились с выраженной в них лояльностью. Так и владыка Димитрий на одном из допросов сказал: "По моим и моих сторонников убеждению, Церковь вела себя правильно в политическом отношении и по отношению к советской власти до раскаяния патриарха Тихона в контрреволюционной деятельности".
Однако изменение позиции патриарха с пониманием воспринял даже такой противник безбожной власти, как глава Русской Православной Церкви за границей митрополит Антоний (Храповицкий), известный своей строгой бескомпромиссной позицией и прямолинейностью суждений. Сразу же после опубликования заявлений патриарха митрополит Антоний в статье под заголовком "Не надо смущаться" убедительно показал, что заявления патриарха хотя и являются безусловно уступкой безбожникам" но не погрешают против церковных канонов и Предания в целом, и что, идя на внешнее примирение с советской властью и пытаясь найти какое-то положение для Церкви в совдепии, если и не правовое, то хотя бы терпимое, патриарх с чисто церковной точки зрения не совершил преступления ни против веры, ни против народа.
Подробное рассмотрение данного вопроса выходит за рамки данной книги, тем более что на эту тему существует огромное количество церковно-исторической литературы, отечественной и зарубежной. Отметим лишь, что "покаянные" заявления патриарх делал от своего имени и ни на кого не налагал бремени, тем более не подвергал прещениям за несогласие. И что самое главное - при всех своих уступках патриарх никогда не пе-реступил ту грань, которая отделяет политическую лояльность от подчинения Церкви безбожной власти (7) и, сохраняя церковную свободу, не позволял безбожникам вмешиваться во внутреннюю жизнь Церкви.
В этом отношении позиция митрополита Иосифа, выраженная им в материалах следственных дел, полностью совпадала с позицией патриарха Тихона. Митрополит Иосиф, как и патриарх Тихон, пытался найти для Церкви хоть какое-то положение status vivendi в безбожном государстве. И даже заявления владыки Иосифа о том, что он никогда не был сознательным врагом советской власти, что готов доказать свою лояльность и т. п., напоминают подобные же заявления патриарха 1923 года. Вот, например, заявление митрополита Иосифа на допросе 5 октября 1930 года: "Я отметаю все антисоветское и каюсь в своих ошибках, от которых, повторяю, так трудно всякому уберечься. Я готов на все, что нужно, в пределах возможного, для восстановления доверия ко мне власти и для доказательства моей лояльности к ней".
Это заявление тоже может вызвать смущение, подобно заявлениям патриарха. Однако митрополит Иосиф, идя на определенные уступки, как и патриарх Тихон, не погрешал против церковной правды и не переступал границу политической лояльности. В приведенном заявлении владыка Иосиф говорил, что готов на все "в пределах возможного". А это "возможное" для него ограничивалось рамками дозволенного Церковным преданием. Заявляя, что он никакого отношения к политике не имеет и не позволит использования своего имени ни в чем "контрреволюционном" и "противосоветском", владыка твердо добавлял:
"Но и совестью своей торговать не намерен, и всякую попытку использовать свои силы вопреки декрету о невме-шательстве в дела чисто церковные и духовные — встречу отпором, ничуть не боясь погрешить этим против власти гражданской, если только она верна своим же собственным декретам и духу своих постановлений о свободе веры и совести каждого".
Напоминая представителям власти о декретах советской власти, владыка выражал "недоумение" по поводу преследования антисергианской оппозиции:
"Ведь у нас есть столь красивые (но ужели лживые?) декреты о свободе совести, об отделении Церкви от государства, о свободе всякого вероисповедания, о невмешательстве в чисто церковные дела, о запрещении поддерживать одну религиозную организацию в ущерб другой. И если законы пишутся для того, чтобы их исполнять, то не там ли настоящая контрреволюция, где эти революционные законы не исполняются, и этим самым они только роняются, уподобляясь "филькиным грамотам"?
Если закон о запрещении поддерживать одну какую-либо религиозную ориентацию в ущерб другой не есть такая филькина грамота, то я не вижу препятствий для введения в безвредное для государство русло и этой новой антисергианской, но отнюдь не антигосударственной ориентации".
В логике рассуждений митрополиту Иосифу не откажешь, и вряд ли представители советской власти могли ему что-либо возразить или опровергнуть обвинение в "контрреволюции", которое митрополит столь умно и тонко им предъявлял в ироничной и внешне наивной форме. Это была своего рода церковная дипломатия, попытка достигнуть какого-то соглашения с явным врагом - договориться с советской властью на основании ею же провозглашенных законов, соблюдение которых могло обеспечить Церкви вполне сносное существование. Именно к ним и апеллировал митрополит Иосиф.
Другое дело, что провозгласившие их власти на практике вовсе не собирались их соблюдать (8). Все "красивые" советские декреты и законы на деле являлись полной фикцией и для насквозь пропитанной ложью власти служили лишь цивилизованным прикрытием ее жесточайших гонений на Церковь. Очевидно, что митрополит Иосиф это понимал. Однажды, еще во время пребывания в ссылке в Николо-Моденском монастыре, после очередного вызова в ОГПУ, на требование изложить свое отношение к современным событиям владыка в сердцах написал:
"Толковать с вами — самое бесполезное и безнадежное дело. Мы никогда не столкуемся. Вы никогда не сделаете того, чего я хочу. Я никогда не сделаю того, что вам нужно. Вам нужно уничтожение Христа, мне — его процветание... По-вашему, мы мракобесы, по-нашему, вы настоящие сыны тьмы и лжи... Вам доставляет удовольствие издеваться над религией и верующими, таскать по тюрьмам и гонять по ссылкам ее служителей. Нам кажутся величайшей дикостью, позором из позоров XX века ваши насилия над свободой совести и религиозными убеждениями человечества".
Позднее эта рукопись была предъявлена митрополиту на допросе, и ему пришлось выражать "искреннее и глубокое сожаление" по поводу изложенных в ней мыслей и объяснять, что он сразу ее не уничтожил лишь потому, что "эта рукопись в суматохе куда-то завалялась". Но очевидно, что именно эта "завалявшаяся" рукопись, а не запротоколированные на допросах показания, выражала сокровенные мысли митрополита и его истинное отношение к безбожной власти.
Очевидно, что митрополит Иосиф уже понимал, что все надежды договориться с богоборцами тщетны, что советское государство никогда не допустит существования истинной Церкви. Так же, как и патриарх Тихон, он видел, что "предел политическим требованиям советской власти лежит за пределами верности Христу и Церкви", и единственно возможный способ существования (status vivendi) Церкви в советском обществе - подпольный, катакомбный а легализация возможна лишь на таких условиях власти, когда от Церкви остается лишь пустая оболочка, а внешняя организация сохраняется за счет недопустимого компромисса с безбожием (9).
Это и предвидели с самого начала сторонники "крайней позиции", прежде всего архиепископ Димитрий и протоиерей Феодор Андреев. Хотя они и продолжали открытое служение в храме и выполняли всякие бюрократические формальности, неизбежно с этим связанные (регистрацию в отделе культов, хозяйственные договоры и т. п.), но при этом они хорошо понимали, что в самом скором времени богоборческая политика советской власти положит конец как их открытому служению, так и самому существованию открытых храмов.
Протоиерей Феодор Андреев, по свидетельству протоиерея Никифора Стрельникова, еще до начала "развернутого наступления социализма" и сплошной коллективизации в деревне предупреждал, что "социалистическое строительство уничтожит Церковь". Он подчеркивал, что "в настоящее время фазис борьбы Соввласти с церковью устремляется на разрушение самых внутренних основ и существа христианских понятий" и что в скором времени будет произведено "переустройство общества на основе материалистических безбожных начал, при коих церковь, как видимая внешняя организация, уничтожится, и что поэтому она теперь уже должна уходить в подполье, чтобы сохранить себя в "чистоте" и полной неприкосновенности к ней безбожной власти" (10).
Завершение операции по ликвидации "контрреволюционной организации церковников ИПЦ"
Почти одновременно с "ликвидацией всесоюзного центра ИПЦ" были выявлены и ликвидированы его "филиалы" на местах. 30 августа 1930 года прошли массовые аресты духовенства, монашествующих и мирян, не признававших митрополита Сергия, в Казани и области. Епископ Нектарий (Трезвинский) проходил по делу как один из главных руководителей "филиала Всесоюзного политического и административного цен-тра контрреволюционной церковно-монархической организации ИПЦ в Татарии и Нижегородском крае". В октябре-ноябре 1930 года прошли аресты в Московской и Тверской областях по делу организации "Истинное Православие", к следствию по делу были привлечены пребывавшие в заключении в Соловецком концлагере епископ Максим (Жижиленко) и отец Александр Кремышанский, привезенные в Москву (11).
В декабре 1930 года прошла новая волна массовых арестов в Ленинграде. Среди арестованных были епископы Сергий Дружинин и Василий Докторов, а также множество иосифлянских клириков и активных мирян. Следствием было выделено несколько групповых дел, только по делу епископа Сергия проходило 76 человек. 18 февраля 1931 года в Ленинграде было арестовано сразу пятьсот человек, среди них более двухсот семидесяти монашествующих. Всем обвиняемым было предъявлено обвинение в "контрреволюционной деятельности" в составе "церковно-административного центра Всесоюзной организации ИПЦ" (12).
В январе 1931 года начались аресты на Украине - в Киеве, Херсоне, Харькове, Днепропетровске, Одессе и других местах в рамках группового дела "контррево-люционной церковно-монархической организации ИПЦ". К следствию были привлечены 140 "иосифлян": два епископа, Бахмутский Иоасаф (Попов) и Старобельский Павел (Кратиров), пятьдесят два священника, девятнадцать монашествующих, семь дьяконов (13). Аресты духовенства и мирян по делу Самарского "филиала" в Поволжье и по делу Удмуртского "филиала" "к/р церковно-монархической организации ИПЦ" в Ижевске прошли в 1930-1931 годах, среди арестованных был епископ Ижевский Синезий (Зарубин), названный руководителем. Продолжались начатые еще в 1929 году аресты непоминающих в Ярославской, Костромской и Ивановской областях. Согласно циркуляру ОГПУ от 28 января 1931 года, Обвинительные заключения по местным организациям ИПЦ препровождались к начальнику Секретного отдела ОГПУ в Москве Я. Агранову. Все они вошли составной частью в центральное дело "Всесоюзного центра ИПЦ". В марте-апреле 1931 года прошли новые аресты в Московской области: Клину, Загорске, Сходне - по делу "контрреволюционной церковно-монархическои организации истинных христиан " (14).
В 1932 году в Ленинграде расправились с духовенством и активными мирянами последних трех незакрытых иосифлянских храмов, а также участниками тайных монашеских общин и домашних церквей, устроенных в квартирах. В феврале-апреле 1932 года были арестованы почти все монашествующие, и в их числе оказалось немало иосифлян. По делу о "контрреволюционных церковно-монархических группировках "ИПЦ" прошло 146 человек, из них 130 было осуждено. В 1932 году прокатилась волна массовых арестов и в Москве. Среди арестованных по "делу ИПЦ" были архиепископ Андрей (Ухтомский), епископ Серафим (Звездинский), епископ Гавриил (Красновский), а также ряд клириков, непоминающих митрополита Сергия, в большинстве уже не имевших непосредственно связей с иосифлянами. Это был уже завершающий этап основной операции, при этом число арестованных в период с 1931 по 1932 год превысило 19 тысяч человек (15).
Отметим важное "признание" следователя ОГПУ по групповым процессам иосифлян в Ленинграде 1930-х годов:
"Если бы вы знали, сказал мне следователь, как хорошо ваше дело улеглось в наши планы, мы сами не ожидали такого успеха. Мы не верим ни в Бога, ни в черта, и нам не нужно, чтобы за нас молились, но нам надо было изъять "лучшую", с вашей точки зрения, и наиболее опасную для нас часть духовенства. Мы понимали, что это опасное для нас духовенство не согласится с Декларацией митрополита Сергия. Результаты превзошли все наши ожидания. Мы выполнили план на 300 процентов. Мы изъяли почти все тело Церкви, оставили только костяк. Подождем, когда он обрастет, и изымем опять" (16).
В 1933-1934 году аресты продолжались, но к тому времени фактически все архипастыри, как и большинство пастырей, уже были в лагерях и тюрьмах. Правда, кое-где еще некоторое время существовали открытые антисергианские храмы, например, в Вятской епархии, где в 1932 году было еще немало приходов, не поминавших митрополита Сергия, а в Котельничах все три храма до закрытия в 1934-1935 годах оставались "викторианскими". С конца 1934 года "викториан" окормлял сосланный в Северный край епископ Дамаскин (Цедрик), назначивший там несколько благочинных (17). Но во второй половине 1930-х годов и с этими последними" легально действующими храмами непоминающих было покончено. Оставался один-единственный действующий храм - ленинградская церковь Троицы в Лесном, не закрытая властями с целью дальнейшего выявления "антисоветских" настроений (18). Те священники, которым посчастливилось избежать ареста или выйти на свободу из лагерей, перешли на нелегальное положение и служили тайно.
Расправившись с антисергианской оппозицией, безбожные власти не пощадили и сторонников митрополита Сергия. Согласно своему плану, после создания разделений в церковной среде ОГПУ сначала ликвидировало церковную оппозицию, менее "лояльную", то есть наиболее опасную для себя часть духовенства и церковного народа, а затем приступило к уничтожению и оставшейся более лояльной части. В 1934 году начались массовые репрессии против остававшихся на свободе лояльных церковников. К весне 1935 года Сергиевский епископат настолько поредел, что митрополит Сергий был вынужден распустить Временный Патриарший Синод. В 1937-1938 годах были расстреляны тысячи священнослужителей, а те, кто оставался в живых, находились в лагерях и ссылках.
К 1939 году на свободе, помимо митрополита Сергия, осталось на своих кафедрах только три архиерея, да и те в страхе со дня на день ожидали ареста (19). Таким образом, вопреки надеждам митрополита Сергия, его Декларация и дальнейшая политика не остановила гонений, "не спасла Церковь":
"В судьбе "сергианства" обнаружились и провал порочного замысла, и наказание за грех в постигшем его страдании. Церковь времен митрополита Сергия, в итоге его морального компромисса и в фактическом контакте с безбожниками, перенесла, как мы говорили, жесточайшее гонение от последних. Что же представляет собою мученичество этого периода? Митрополит Сергий отнял у себя и у своих последователей исповедничество правды Божией. Представители церкви — кто страдали, но в процессе личного, лояльного уже сотрудничества с врагами Церкви; кто даже и при добром желании и способности чисто и свято послужить Церкви Божией лишались мужества; кто и добре страдали, но в условиях, когда вопреки велению Евангелия и своим совести и долгу пошли на соглашение и подчинились водительству "под чужое ярмо с неверными" своей падшей церковной власти. "Что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки?" (1 Петр. II, 20). - Какая похвала тем многим, ко-торые в декларации М. Сергия готовы были видеть новую зарю жизни Церкви, оправдывая ее, вводя в заблуждение людей нелепым и несбыточным миражом грядущей свободы церковной и восхваляя премудрость этого акта? Возлагать же всю ответственность за этот акт на плечи вождей нельзя. Ибо каждый христианин, имея свободную волю, сам несет ответственность за свои поступки.
И вот страдания при таком компромиссе и жертве правдою только доказали всю бесполезность и вредоносность этого пути и правду пути исповедничества, которого эти страдальцы себя лишили, от которого отказались. Не то же ли самое они получили, от чего первоначально хотели уклониться лукавым соблазном свободы своих слепых вождей, — только без венцов? Взирая на исповедников, им оставалось оценивать всю духовную красоту их подвига.
То были мученики, действительно достойные этого зва-ния, то были исповедники правды Божией, согласно евангельской заповеди и примеров церковной истории: те, кто умучены до контакта с безбожниками, кто противостояли этому контакту, за что и пострадали, равно как и те, кто остались "там" вне этого контакта по сей день. Могут ли к ним, на равных основаниях, быть причислены соглашатели, пострадавшие в компромиссе с безбожниками? Последние сами должны сказать первым со слезами: "Вы правы, вы — мученики Христовы, достойные этой славы, а мы — жертвы своего заблуждения, и Господь да простит нам грехи наши за претерпеваемые нами скорби" (20).
Кончина архиепископа Димитрия (Любимова)
О последних годах жизни владыки Димитрия почти ничего не известно. После вынесения приговора он был отправлен в Ярославский политизолятор, где, возможно, содержался в одиночке. Дочь владыки, Вера Дмитриевна, узнала о месте заключения отца после своего обращения в Политический Красный Крест, причем довольно быстро, через две-три недели после вынесения приговора, - сообщение из ПКК датировано 14 сентября 1931 года. Вера Дмитриевна сразу же ходатайствовала о свидании, однако только 15 ноября из ПКК ей отправили письмо, в котором сообщили, что она может прислать заявление с просьбой о свидании в ОГПУ и две фотографии, которые ПКК брался передать в ОГПУ и в дальнейшем уведомить Веру Дмитриевну о результате. Неизвестно, получено ли было разрешение на сви-дание до конца 1931 года. В письме от 15 января 1932 года Вера Дмитриевна вновь просит исходатайствовать право свидания для нее и для племянницы отца. В феврале она, обращаясь с вторичной просьбой о разреше-нии свидания, просит сообщить место нахождения отца, не зная, куда посылать передачи, так как не знает, дошли ли до него письма и посылки, а также отвезенная "туда лично передача". Вероятно, разрешение на свидание все же было получено в первой половине 1932 года, так как в июле из ПКК следует ответ на новое ходатайство Веры Дмитриевны о получении свидания: ей предлагалось, как и прежде, прислать заявление, адрес в ОГПУ, приложить фотографии и указать месяц, удобный ей для свидания (21). Было ли получено разрешение и когда состоялось свидание, неизвестно.
В июне 1935 года в письме в Политический Красный Крест (ПКК) Вера Дмитриевна просила выяснить о судьбе отца, сообщив, что с мая не получала от него писем, а продуктовая посылка, отправленная ему тогда же, вернулась обратно. Ответ из ПКК последовал лишь спустя полгода, в декабре 1935 года. В нем на основании полученной справки сообщалось, что Димитрий Гаврилович Любимов скончался 17 мая 1935 года. Существует предание, что владыка Димитрий умер на руках епископа Сергия (Дружинина), который с декабря 1931 года также пребывал в Ярославском политизоляторе (22).
--------------------
1 О том, что митрополит Иосиф действительно сначала хотел устраниться от дел, подобно многим архиереям, не согласным с митрополитом Сергием, он сам свидетельствует в своем знаменитом письме архимандриту Александро-Невской лавры Льву (Егорову): "До последнего времени я думал, что мой спор с митрополитом Сергием окончен и что, отказавшись дать себя принести в жертву грубой политике, интриганству и проискам врагов и предателей Церкви, я смогу спокойно отойти в сторону, добровольно принеся себя в жертву протеста и борьбы против этой гнусной политики и произвола. И я был совершенно искренен, когда думал и говорил, что "ни на какой раскол я не пойду и подчинюсь незаконной расправе со мной - вплоть до запрещения и отлучения, уповая на одну правду Божию". Польский М., протопресвитер. Новые мученики Российские... Ч. 2. С. 7-8.
2 Здесь и далее выдержки из следственного дела "Всесоюзной контрреволюционной монархической организации церковников "Истинно-Православная Церковь". ЦА ФСБ РФ. Д. Н-7377. В11 Т.
3 Осипова И. И. "Сквозь огнь мучений и воды слез...". М., 1998. С. 41.
4 В материалах следственного дела приведены два факта антиправительственных выступлений. Первое организовано иеромонахом Исайей (Кушниревым) в селе Никитовка Ахтырского района под Харьковом. После проповеди, взяв крест, он вышел из храма в священническом облачении и призвал прихожан к "крестному походу против советской власти". Верующие во главе с ним шли в село Балку, чтобы забрать в храме особо чтимую икону Покрова Божией Матери и идти с примкнувшими крестьянами до Тростянца и там на главной площади отслужить молебен "о ниспослании победы над большевиками". Народ их не поддержал, и до Тростянца они не дошли.
Второе "восстание" против власти, под руководством Фомы Трохова, прошло в августе в селе Вольном под Харьковом. Перед началом выступления по селам распространялись слухи, что "советская власть есть тот зверь, о котором говорится в Откровении Иоанна Богослова", что "царь-батюшка вместе с папой Римским идут крестовым походом на большевиков" и верующие должны поддержать "тех благородных людей, которые стремятся разрушить это царство сатаны". Фома Трохов и его сторонники уверяли, что у них "есть полк солдат", но крестьяне его не поддержали, и вскоре Фому Трохова и его ближайшее окружение арестовали и осудили. Осипова И. И, "Сквозь огнь мучений и воды слез...". М., 1998. С, 85-86.
5 Как отмечалось в известной антисергианской брошюре "Беседа двух друзей": "Всеблагому Промыслу Божьему угодно было поставить перед лицом неверующего государства именно Православную Русскую Церковь, которая не только велика по количеству своих членов, но велика и по значению своего просвещения, имеющая многочисленный ученый епископат, клир и мирян, по сравнению с прочими автокефальными православными Церквами, а посему она должна выразить безошибочно свои определения, которые определяли бы правильное отношение Церкви к такому государству, которое ставит своей конечной целью борьбу с Богом и Его властью в сердцах народа. Такие соборные определения Русской Церкви будут иметь руководящее значение для всего мира во времена эсхатологические". Православная жизнь, 1999, № 6. С. 28.
6 Достаточно вспомнить знаменитое послание патриарха, анафематствовавшее гонителей Церкви и призывавшее верующих не иметь с ними никакого общения.
7 Интересно свидетельство об этом доктора М. А. Жижиленко, близкого друга патриарха Тихона, впоследствии первого иосифлянского епископа Максима Серпуховского. "В одной из бесед Святейший патриарх Тихон высказал владыке Максиму (тогда еще просто доктору) свои мучительные сомнения в пользе дальнейших уступок советской власти. Делая эти уступки, он все более и более с ужасом убеждался, что предел "политическим" требованиям советской власти лежит за пределами верности Христу и Церкви. Незадолго же до своей кончины Святейший патриарх высказал мысль о том, что, по-видимому, единственным выходом для Русской Православной Церкви сохранить свою верность Христу будет в ближайшем будущем уход в катакомбы. Поэтому патриарх Тихон благословил профессора доктора Жижиленко принять тайное монашество, а затем, в случае, если в ближайшем будущем высшая церковная иерархия изменит Христу и уступит советской власти духовную свободу Церкви, - стать епископом". Польский М., протопресв. Новые мученики Российские... Ч. 2. С. 21.
8 Вся система советского государства была построена на исполнении решений Политбюро ЦК компартии, воплощаемых в жизнь силовыми органами ОГПУ-НКВД, которые руководствовались не конституцией, а директивами своего начальства. Третий Отдел Секретно-оперативной части ОГПУ, занимавшийся церковными делами, даже носил название "ликвидационный". 9 Будучи уже в казахстанской ссылке, владыка Иосиф осуществлял тайные богослужения, действительно подпольные. Их описание приводится в книге их непосредственной участницы, княгини Н. В. Урусовой, Урусова Н. В. Материнский плач Святой Руси. М., 2006.
10 Архив УФСБ СПб. ЛО. Д. П-83017. Т. 1. Л. 168.
11 18 февраля 1931 года по приговору семнадцать человек было расстреляно, среди них епископ Максим и отец Александр.
12 Все обвиняемые были приговорены к 5-10 годам концлагеря.
13 Руководители филиалов и ячеек были приговорены к расстрелу с заменой на 10 лет концлагеря, рядовые участники - к 3-5 годам концлагеря или ссылке.
14 В июне 1931 года девять обвиняемых были приговорены к расстрелу, девять - к 10 годам, остальные - к 5 годам концлагеря или высылки.
15 Наиболее активно чекисты действовали в столице и области, с гордостью рапортуя, что "в итоге работы почти повсеместно были выявлены и арестованы филиалы и ячейки этой организации с общим количеством участников свыше 4000 человек". Осипова И. И. Указ. соч. С. 27.
16 Об этом "признании" следователя вспоминала позднее Валентина Яснопольская-Ждан, арестованная и привлеченная к следствию по второму делу иосифлян в 1930-1931 годах. Валентина Яснопольская. Счастливый случай: воспоминания. / Мироносицы в эпоху ГУЛАГа. С. 535.
17 Один из них, иереи Василий Перминов из села Пищалье Оричевского района, арестован 24 апреля 1936 года по обвинению в том, что "в 1935-1936 годах входил в к.-р. группу, представляющую нелегальное руководящее ядро Вятской епархии, являлся нелегальным благочинным - уполномоченным епископа Дамаскина - и посылал ему доклады". Шкаровский М. В. Указ. соч. С. 61.
18 Большинство иосифлян не доверяло ее новому настоятелю, иеромонаху Павлу Лигору, которого стали просто бояться и сторониться. Свидетельства старейших петербургских иосифлянок Лидии Павловны Семеновой и Веры Федоровны Сазоновой, записи бесед 2005-2007 годов.
19 Их не арестовали, как объяснял митрополит Сергий (Воскресенский), по той причине, что "для Советского государства важно было сохранить Патриархию как орган высшего церковного управления "в целях рекламы и пропаганды", "как неоспоримое доказательство, что в Советском государстве даже Православная Церковь, эта опора реакции царизма, пользуется полной религиозной свободой". Цыпин В., прот. История Русской Церкви 1917-1997. М., 1997. С. 256.
20 Польский Михаил, протопресв. Новые мученики Российские: в 2-х ч. Ч. 2. Репр. воспр. 1949-1957 гг. (Джорданвилль). М,, 1994. С. XI-XII.
21 См. документы в Приложении I.
22 Узнала ли о кончине отца Вера Дмитриевна, неизвестно, и поскольку от нее не последовало никаких писем, то ПКК в феврале 1936 года информировал о кончине архиепископа Димитрия Наталью Тимофеевну Дмитриеву, вероятно, его племянницу. В дальнейшем никаких сведений о Вере Дмитриевне нет, и дожившие до наших дней иосифляне после войны уже ее не застали. В клировых ведомостях 1898 года упоминается пятеро детей отца Димитрия: Сергий, Вера, Анна, Гавриил и Надежда. По воспоминаниям монахини Анастасии Куликовой, служившей в семье Любимовых на протяжении почти 30 лет, младший сын страдал от головных болей, и до революции она сопровождала его в поездке на лечение во Францию. Очевидно, к концу 1920-х годов дети владыки либо умерли, либо были за границей. Краснов-Левитин упоминает, что якобы в 1914 году "единственная дочь о. Димитрия, учившаяся в немецкой школе, вышла замуж за немецкого офицера и уехала в Германию" и после этого из-за войны "отец с дочерью были разлучены навсегда". Эти сведения представляются по меньшей мере неточными. (Краснов-Левитин А. Лихие годы 1925-1941. Париж, 1977. С. 102). Как бы то ни было, в "Анкете арестованного" в 1929 году владыка Димитрий указал только одну дочь, Веру Дмитриевну.
|
