епископ Серафим Сигрист

ПРОПОВЕДЬ О РАДУГЕ

М. с ее «Книгой закатов»

Перевод по сравнению с оригиналом немного сокращен (с согласия автора). Перевод Марии Каменкович, любезно прислан для размещения на сайте переводчицей, 2003 г..

Его же: об о.А.Мене.

http://www.livejournal.com/users/seraphimsigrist/ - 2005 г. Епископ православный в США, на покое (работает библиотекарем), часто бывает в России, собирает в США пожертвования для тех, кого часть православных (и не только) американцев считает продолжателями о. Александра Меня (организация "Осанна").

I.В преддверии арок

Конец мая, пятница перед Неделей Жен-мироносиц (по календарю Восточной Церкви – второе воскресенье после Пасхи). Завтра мне лежит путь на север, в монастырь свв. Жен-мироносиц, на престольный праздник. Казалось бы, весна, но я и летом не упомню дня, чтобы так парило и чтобы жара казалась такой изнурительной…

И уже неясно – в воздухе притаилась эта мертвая неподвижность, или в сердце… а, может быть, только в сердце?..

Помню, когда-то много лет назад я вел дневник снов, по возможности каждое утро записывая очередной сон, пока эта процедура мне не надоедала, что обычно случалось после второй или третьей страницы. Однажды мне приснилась церковь, в алтаре которой было столько витражей, что воздух пронизывали лучи всех мыслимых цветов. И я понял, что это – хорошее место. Но почему? Казалось, там, в этой церкви, присутствовало и что-то еще… непонятно, что именно, хотя явственно ощутимое…

Но воспоминание теряется в жаркой, недвижной истоме.

Cерые тени удлиняются под горячим серым небом. Я подкатываю к окну передвижной кондиционер. Для этого нужно сдвинуть несколько книжных и бумажных кип – в моем маленьком коттедже царит изрядный беспорядок. И тут в глаза мне бросается потрепанный томик в кожаном переплете, без названия, без каких-либо опознавательных знаков. Я подбираю его с пола, открываю – и узнаю "Структуру космоса" Роберта Фладда . Когда-то много лет назад я просмотрел эту старую книжку, нашел ее любопытной, но отложил в сторону. Как очутилась она тут, на полу, среди вороха бумаг?.. Я раскрываю ее наугад, и в глаза мне бросается фраза:

"На границе своей небосвод наш приобщается ясности и тонкости Эмпирей – духовного неба высших небес..."

Я откладываю томик и перевожу взгляд на небо – влажное, серое, неподвижное.

II. Арка первая.

В монастырской церковке – вечерний сумрак, горят свечи. Снаружи – буря. Слышны отдаленные раскаты грома. Огоньки свеч слегка колеблются, отвечая урагану, бушующему снаружи.

"Я – перышко на Божием ветру..." Но хватит ли сил у едва ощутимого сквозняка, чтобы удержать перышко в воздухе?..

Вечерня идет своим чередом. Пение сменяется речитативом, речитатив – пением, одно действо – другим. Завтра на литургии читаются первые восемь стихов из шестнадцатой главы Евангелия от Марка (изначально это Евангелие на них и заканчивалось ). Это – тема моей завтрашней проповеди, и я уже предвижу сложности, с которыми мне предстоит столкнуться при ее разработке. В Евангелии, размышляю я под мерную пульсацию церковной службы и приглушенные раскаты грома, повествуется, как женщины-ученицы отправились ко Гробу Господа с драгоценными ароматами и миром, чтобы совершить маленькое, последнее дело любви по отношению к телу Умершего. Но тела нет. Вместо него – нечто, чего никто не ожидал, "трепет и ужас"... И женщины убежали от гроба и никому об увиденном не рассказали, "потому что боялись".

Как я могу прокомментировать это в своей проповеди? Ну, прежде всего, если рассматривать Евангелие просто как литературное произведение, надо признать, что оглушительная, внезапная концовка, выбранная Марком – акт небывалой свободы и дерзновения. Внезапный конец одновременно обнажает ключевое событие и заставляет в страхе от него отшатнуться. На удивление современный литературный прием! Наткнуться на него в таком древнем тексте, как Евангелие от Марка – все равно, что обнаружить в геологическом слое эпохи плейстоцена обломки "Боинга". Да, об этом я, пожалуй, стоит упомянуть в проповеди. Но что я смогу к этому добавить? Ведь мне доступно только дальнее эхо потрясения, испытанного когда-то мироносицами, и я ощущаю на своем лице не дыхание урагана, а только слабый сквозняк?

Я совершил все положенные ритуальные действия и отхожу к алтарному окну. Буря утихла, тени удлиняются, но небо ненадолго прояснилось, и на сумеречном фоне вырисовывается радуга, такая широкая, что ее основания кажутся почти вертикальными, – словно светящиеся красные колонны. Сумерки все гуще, но благодаря эффекту рефракции небо внутри радужной арки кажется несколько более светлым. Сама радуга тяготеет к красной стороне спектра, а основания ее светящихся башен касаются холмов и полосы тумана над полями...

Вот что еще можно было бы сказать по поводу этих восьми евангельских стихов (когда удается набрести на основную мысль проповеди, она начинает развиваться самостоятельно, все пронизывая собой, становясь фоном для всего, в том числе и для поверхностных, мгновенных впечатлений, и при этом заслоняя собой происходящее на более глубоких уровнях). Жены-мироносицы, а вслед за ними и ученики Господа нашли, обрели Воскресение. Но гораздо важнее другое: Воскресение НАШЛО ИХ. И действительно, если разобраться, никто, кроме учениц и Петра, ничего в сложившейся ситуации самостоятельно не предпринял. Все пребывали в каком-то внутреннем параличе. Воскресение пришло к ним само, как раз в момент, когда они совсем отчаялись. А между тем, от них даже не требовалось всей их веры, достаточно было бы и чуточки...

"Чтобы Бог смог войти в дом, дверь веры не обязательно распахивать настежь, хватит и маленькой щелки", – говаривал Андрей Ч.

Восставшего из гроба не удержать на Его пути к нам (вот, вот, проповедь уже начинает пускать побеги риторики). Он не укоснит и не остановится.

"И все же Некто есть, кто все паденья

веками держит бережно в горсти."

И речет Господь Воскресший:

«Се, стою при дверях и стучу...»

...не отворит ли кто-нибудь... не отворишь ли...

Огненная колонна растворяется в густеющей синеве.

За всю мою жизнь мне приходилось видеть лишь несколько подобных "живых" радуг.

Одна из них заключила в полукруг большой купол токийского собора в канун первого дня моего священнического служения в северных земледельческих районах Японии. Я стоял у окна, гадая, чем обернется для меня это назначение... Минуло пятнадцать лет без единой радуги, и вот однажды…

Тогда я уже решился покинуть Японию и запустил болезненную процедуру разрыва. Внутренне разбитый, удрученный, возвращался я однажды с собрания в Хакодате , и вдруг – совершенной формы радуга через все небо.

Минуло еще четырнадцать лет. Ничего даже отдаленно напоминающего ту радугу. И вот сегодня... Но теперь я не слишком спешу увидеть в радуге знак свыше. Я – ничто, Господи! Как тот привратник из притчи. Пришел раввин в синагогу и говорит: "Я – ничто". И кантор вслед за ним тоже: «Я – ничто!» И привратник повторяет: «Я – ничто!». А кантор раввину: "Ты смотри, и этот туда же!"

«Я» разделилось натрое, но, возможно, все три этих маленьких «я» недалеко ушли от чересчур возомнившего о себе кантора притчи. Ведь даже самое искреннее знание о своем ничтожестве – в лучшем случае едва заметное колебание воздуха, но никак не очищающий ветер. Все это не более чем избитые мысленные шаблоны, добровольно усвоенные и насквозь известные страхи и надежды, – иными словами, "тело смерти" ... Domine non sum dignus… Господи, я недостоин... И глубже: Domine non sum …

«Господи, ты уже спускаешься со Своего трона,

Ты уже в пути,

Как жаждем мы увидеть Лицо Твое!»

…слова, слова, теряющиеся в неподвижном воздухе…

Радужные дуги, образуемые преломленным в воде светом, принимают в наших глазах форму полукруга, заимствуя кривизну у водяных капель. И вдруг...

(тут меня подстерегает неожиданность, – примерно как Люси и Питера, когда бесконечные шубы в платяном шкафу внезапно кончились, и дети очутились в Нарнии) …я начинаю замечать, что «преломление света», о котором учила полузабытая мной физика, превращается в нечто иное...

Я внезапно догадываюсь, что два наблюдателя, глядящих на одну и ту же радугу, увидят, на самом-то деле, разные радуги. Даже наши глаза воспринимают одну и ту же радугу по-разному. Можно зафиксировать радугу на фотопленке, но это опять-таки будет другая радуга, – не та, которую видит фотограф. В моих глазах отражается по радуге, и объективу фотоаппарата их подсмотреть не дано. Две тайны, соединенные в одну: «зеница ока и радуга в небесах», по слову Олимпадора …

А если это так – …

и тут слепое нащупывание пути внезапно становится внутренней проповедью, не предназначенной для завтрашней службы, адресованной отнюдь не сестрам и не собравшимся у них ради праздника друзьям, а мне самому, – именно здесь и именно сейчас. Ибо знак одновременно един и множествен. Первую в мире радугу довелось созерцать Ною, вторую – Симу... В Иерусалимском Храме за шесть дней до Пасхи, одни услышали гром, а другие – голос с неба ... но гром, как фундамент и основа слов, услышанных лишь некоторыми, тоже являл собой знак, как и слова... и кто может утверждать, что слышавшие только основу прозвучавших в Храме слов восприняли не весь знак, а лишь его часть?

Не исключено, что, глядя теперь в алтарное окошко на светящуюся дугу, я втайне от самого себя надеюсь, – хотя и напрасно, – испытать какое-то особое состояние, восторг, экстаз, чтобы окончательно удостовериться, что эта радуга – и правда знак свыше. Хватило бы и едва заметного чувства облегчения, – по крайней мере, стало бы ясно, что знак «сработал»… Но путь в глубины этого знака – не только через экстаз, не только через преодоление границ привычного, но и через неподвижность равновесия. Глубокий басовый тон, вибрирующий у нижнего предела частоты... Парящий в вышине орлан-белохвост… Он почти не шевелит крыльями, но стремит свой полет в далекие дали, в отличие от колибри, зависшей на месте в экстазе движения...

Именно такая радуга и дана мне. Она не заставляет прослезиться, не вызывает смеха радости, ей не сопутствует какое-либо внезапное прозрение, если не считать прозрением то, что я сейчас пишу. Это – красная радуга. Она тяготеет к нижней части спектра, в ней преобладают длинные световые волны с их медленной ритмичностью. Багровые световые волны, глубокий, глубокий поток, низкий, басовый звук, граничащий с молчанием... На стенах пещер Ласко рождение искусства ознаменовано тысячами образов в красно-оранжевых тонах. Это – возникновение цвета из молчания, красное начало радужной арки любых чувств и всякого знания. Красный цвет господствует там, где все кончается и все начинается... Багряная полоса утренней и вечерней зари. Красная черта мудрости, если угодно. Что-то глубже чувства, что-то, находящееся за его пределами...

< Господи, коль скоры шаги Твои… На границе неподвижности, там, где кончается красная область спектра... там Ты найдешь меня... в радуге, там, где угасает свет> .

Внутренняя проповедь закончилась. Возможно, она продолжалась не дольше мгновения, но путешествие в глубину не имеет протяженности во времени.

Теперь «внешнее» сообщение может развиваться дальше.

"Се, стою при дверях и стучу", – продолжает себя проповедь словами Воскресшего Господа, вливаясь в слова, сказанные последней из семи церквей – Лаодикийской . Эти семь церквей Апокалипсиса выключены из исторического ряда; это – вечные аспекты Церкви, везде и во все времена, вечные семь ипостасей сердца.

Но как эта проповедь соотносится с моими теперешними временем и местом – со «здесь и сейчас» Америки? В этом «здесь и сейчас» царит энтропия, тут не горячо и не холодно, чай остыл, мороженое растаяло, не заметно почти никакого движения,

и перо вертикально падает на землю сквозь мертвый воздух.

«…И падает из звездного каскада

Отяжелевшая земля…»

Безвольно падают руки…

все бело

мертвый воздух

ни звука

все бело

ни дуновения

беда великая…

Господи, могут ли эти... ожить ?

Изреки пророчество ветру...

призови четыре ветра... Но воздух почти неподвижен...

Однако именно на этом уровне, именно здесь и сейчас Господь стучит в нашу дверь со словами:

"Если кто-нибудь отворит,

если ты откроешь дверь,

если ты хотя бы самую чуточку приотворишь ее,

виждь и знай: Я войду к тебе. Я, Побеждающий ныне и присно, Я — Жизнь, Я – Царь будущего".

<Прииди, Господи Иисусе, Чье Воскресение начинается там, где заканчивается наша жизнь... где заканчиваются наши церкви, наши общины, где заканчиваемся мы... где мы впервые приоткрываем сердце, вдыхаем глоток свежего воздуха... прииди... побеждай... живи!>

Проповедь закончена. Остается только записать ее. Свет меркнет, багрянец сменяется темной синевой, туман слился с темными холмами, служба подходит к концу... Нужно еще только вернуться к алтарю и произнести заключительное благословение…

<Если ты пожертвуешь своей свободой, точнее, тем немногим, что у тебя останется, когда ты поймешь, как ее у тебя на самом деле мало за пределами твоих страхов и ожиданий, – и когда ты поймешь, что так было всегда, – я войду к тебе, и ты выйдешь ко Мне: Я – войду в наималейшее... ты – выйдешь в величайшее.>

Перышко на ветру…

И – уже за пределами спектра –

свечение в воздухе...

III. Арка отраженная

Радуга, отразившаяся от поверхности, находящейся не за наблюдателем, а впереди него, «не является непосредственным отражением первичной радуги, которая в этот момент наблюдается в небе» (Роберт Гринлер, «Радуги, Гало и Свечения», с.15), поскольку порождается другим набором водяных капель. Это – разные радуги, но в то же время одна и та же… радуга…

Красная радуга в преддверии Недели Жен-мироносиц приводит мне на память другой час – синий, и одну испанскую семью.

В центре моего родного города есть четырёхэтажный угловой дом из кирпича. На первом этаже – магазин, в верхних этажах – дешевые квартиры, где находят приют бедняки, не способные снять себе в этом процветающем городе жилье получше. Когда-то много лет назад мы с матерью жили в трёхкомнатной квартире над магазином Костер-Маркет, наискосок от этого дома, в здании, которое впоследствии снесли, чтобы освободить место для добавочных железнодорожных путей.

Вечер. Прохладно. Наступает удивительный «синий час», которым отмечены лишь некоторые, особенные дни, и когда на темнеющем небе поочередно сменяют друг друга все мыслимые оттенки синего цвета – от лазури до полночной черно-синей тьмы: «синий час» парижских влюбленных, час, когда в Назарете красная кровельная черепица отбрасывает в небо розоватый отсвет.

Я иду по улице и на углу, близ кирпичного дома, вижу тихо стоящую семью из пяти человек. Я почему-то подумал, что они, должно быть, испанцы. Мать крепко прижимает к себе старшую дочь. Рядом – отец с двумя малышами, мальчиком и девочкой. Рядом – небольшой открытый пикап.

Над их головами, в третьем этаже – открытое окно, черное, окаймленное черным кирпичом. Вчера здесь был пожар. Добровольная пожарная команда мгновенно оказалась на месте происшествия. Пожарные быстро размотали шланг и пустили из него струю воды – сначала, правда, струя ударила не в ту сторону, отчего оказалась залита водой стена почты, потом в ту сторону, но мимо, потом, наконец, вверх… и красное пламя сменилось клубящейся чернотой.

В кузове пикапа можно разглядеть матрас, кажется, совсем еще новый, а на матрасе и на переднем сиденье свалены какие-то игрушки и прочее барахло. Я не присматриваюсь – мне и без того неловко: получилось, что я, сам того не желая, подглядел чужую жизнь и увидел нечто, для моих глаз никоим образом не предназначенное.

Как чист воздух этого часа! Я не знаю, как заговорить с погорельцами, и мне нечем с ними поделиться, да и что им можно было бы дать?

Поистине словно по волшебству – так чист этим вечером воздух и такая в нем разлита синева – перед моими глазами вновь возникает Костер-Маркет. В боковую дверь дома входит женщина, которая выглядит чуточку, самую чуточку усталой, и маленький мальчик, на вид немного грустный… Они еще не миновали меня, но уже вот-вот начнут подниматься по лестнице, в которой восемнадцать ступенек, к себе на третий этаж. Найду ли я для них слова, которые смогли бы сделать их жизнь хоть немного легче? Конечно, нет. Мне нечего им сказать, хотя этот мальчик – я сам. Я не заговорю с ним – это было бы грубым вторжением в его личную жизнь, в его молчание. У него есть причины молчать, и мои слова только возмутили бы тихую гладь того, что кроется за этим молчанием. Кроме того, я замечаю, что мать рада возвращению домой, и вовсе не производит впечатления павшего духом человека.

Но если мне нечего дать этим двоим, мерцающим передо мной в волшебном воздухе Синего Часа, этим двоим, с которыми я знаком так близко, – что же я скажу погорельцам, которых не окутывает никакое волшебство и вся жизнь которых свалена в багажник малюсенького пикапа?

А эта дама, остановившаяся на другой стороне улицы не отводящая от них взгляда, – не та ли это самая девочка, что сейчас прижалась к матери? Что, если это она, только через много лет? Такой она когда-нибудь станет и, смотрите, уже стала, – в будущем, на фоне сгущающейся небесной синевы… Но и она молчит...

Но никто из них не сдается – ни испанская семья, ни те двое, поднимающиеся по длинной лестнице уже исчезающего в сумерках дома с магазином внизу… и я спрашиваю себя – что дает им силы жить дальше?

(а откуда Мария Магдалина и другая Мария и Саломея взяли силы, чтобы продолжить путь после того, как умерла надежда?)

Может быть, это и называют Ангелом – нечто, прячущееся в самом потаенном уголке души, хранящее в себе будущую радость?...

Есть ангельские силы, находящиеся на линии времени впереди нас. Когда мы оборачиваемся, чтобы посмотреть назад, прошлое освещается их светом. Тот же свет озаряет наши души, и когда мы смотрим в будущее – мягкий, почти недоступный зрению, и все же различимый…

Грядущее, – Тот Самый День, и идущий оттуда свет, и Ангел этого Дня, – может в глубине своей как-то сообщаться с нами, со всеми нашими «я», глядящими друг другу в спину, может сообщаться с нами, но только в доверительной близости ангельских сил, которые предваряют и запечатлевают каждое слово…

Так стоим мы, ненавязчиво, деликатно утешенные, приободренные – все «мы», череда наших «я»… Стоим не друг перед другом, а друг за другом, глядя вперед, в будущее, которое почему-то именно сейчас кажется не просто худо-бедно сносным, но, паче всякого чаяния, сияющим – глядя в Лик Того, что грядет, что приидет.

Так было – разве нет? – и с Мироносицами, которые – паче всякого чаяния – каким-то образом нашли в себе силы взять ароматы и пойти ко Гробу. Ясно, что их укрепил тот самый Ангел Будущего, которого они встретили, достигнув Гроба, и который указал им вперед, на то, что будет: «…там вы увидите Его» – как сказано в Евангелии.

За Красной Радугой и за Синим Часом, уходящим за пределы синевы (небо уже нельзя назвать синим, хотя и черным его назвать еще нельзя, и оно не скоро еще станет черным… так неуловимо меняет оно цвет… меняет и не меняет… изменяется, не изменяясь…)

IV. Арка вторая

На третий день после возвращения из монастыря свв. Жен-мироносиц, направляясь в город, я застал конец могучей грозы. Выкручивая руль, чтобы не наехать на обломанные бурей сучья, я вдруг заметил, что освещение странно изменилось. Я остановил машину и вышел. На миг вспомнились научно-фантастические фильмы о летающих блюдечках. Там, когда машина попадает в испускаемый таким блюдцем сноп света, внутри нее тоже особым странным образом изменяется освещение. Но по сравнению с тем, что увидел я, все фильмы показались мне плоскими и банальными …

По правую руку от меня догорал закат – сияющий желтый свет, лоскут неожиданной голубизны у края темных туч… Повернув же голову налево, я увидел безупречный полукруг исполинской радуги, а над ним, наверху – второй, и в обеих радугах особенно яркой казалась сверкающая зеленая полоса посередине... и вдруг оба полукруга зигзагом, сверху вниз, пронзила молния.

Удар грома…

«В миг воссоединения, – пишет старинный писатель Генрих Кунрат, – чернота мрака, и все цвета, какие ни есть в мире, и Ирис, посланница Бога, и хвост павлина явятся единовременно. Внемли тайнам Радуги!»

Глаголет гром...

Свет, преломляясь в капле воды, создает на самом деле еще и вторую радугу, у которой угол отражения больше, чем у первой. Угловой размер второй радужной арки – около 51". Вверху – сине-фиолетовый луч.

Я – участник действа, которое превосходит мое понимание. Это одновременно картина кисти Нормана Рокуэлла на фоне сверкающего желтого неба, какое можно встретить на китайской ширме, – и апокалипсис, откровение, выводящее за пределы всякого искусства. Мои глаза воспринимают видение, а мысль отражает его. Так луч, пойманный падающей водяной каплей, под углом отражается от ее внутренней стенки и высверкивает наружу новой радугой… Мои глаза воспринимают это зрелище, это верно. Но без меня, наблюдателя, его не существовало бы… Совместное действо света, воды и сердца.

"радуга в небе, радужная оболочка в глазу.."

…………………………………………..

В письме к М. я говорю:

«Я понимаю теперь, что означает фраза из письма – «радуги так таинственны, что о них и говорить-то почти невозможно». Позволено ли мне признаться, что, прочитав эти слова, я подумал было, что они… отдают суеверием? По-видимому, наука мистера Бенглсдорфа, учителя, преподававшего мне когда-то физику в начальной школе, не прошла даром! Его целью было – раз и навсегда отучить нас думать о радуге как о чем-то чудесном. Радуга получается-де в результате взаимодействия воды и света, и говорить тут больше не о чем! Интуитивно я сразу же отверг его поучения, хотя, по-видимому, где-то в подсознании они все-таки таились... до сегодняшнего дня.

И что же я могу из всего этого извлечь?.. А это уже зависит от меня. Добавь полтора доллара и катайся на метро , как говорят у нас в Нью-Йорке…

Разве что… Правда, мне не хватает дерзости, чтобы утверждать, будто это видение – некий знак, запечатлевающий и приемлющий то, что я написал о красной радуге… (И все же, и все же…).

И – благодарение Богу за красоту и непредсказуемую странность Его мира!

И – я отдаю Ему свое будущее.

И – двойную радугу, этот глагол грома. Хотя как можно «отдать» кому-либо такую вещь, как радуга? Но, с другой стороны, почему бы и нет? Я превращаю ее в «дар предложения» . Пусть дар второй радуги запечатлеет дар первой.

V. МЕЖДУ АРКАМИ

Можем ли мы проследить путь мироносиц дальше? Что произошло с ними после того, как они пришли воскресным утром ко гробу и пережили миг Потрясения и Тайны?..

Мой друг Сергей пересказал мне беседу одного из наших общих американских знакомых с неким русским монахом.

«Верите ли вы в Бога?» – спросил монах.

«Смотря что под этим понимать».

«Ну, например, вы же верите в существование Австралии, хотя никогда там не бывали», – сказал монах, полагая, что загнал собеседника в тупик.

«Зато я достоверно знаю, что могу пойти и купить билет в Австралию. А отправиться назад во времени на две тысячи лет и подглядеть, что именно произошло у гроба Христа, я не могу».

И монах не нашелся, что возразить, поскольку никогда не размышлял на подобные темы и испугался за собственную веру…

……..

Я подумал, что, конечно, и Сергей, и я сам могли бы подыскать более замысловатые аргументы, могли бы, наверное, дать этому агностику несколько очков вперед и заставить его самого рассуждать примерно тем же образом, на какой он спровоцировал монаха.

Однако вопрос остается вопросом.

Рассмотрим его на фоне путешествия Жен-мироносиц ко Гробу, в свете того, о чем я лишь несколько дней назад вспоминал в монастыре. Зададим этот вопрос, не выпуская из поля зрения Радуги, виденные мною, одну – из монастырского окошка, другую – тремя днями позже. А не уместнее ли, говоря по совести, покинуть Жен-мироносиц у Гроба? В самый момент перехода от Неподвижности к Тайне..? Стоит ли нам пытаться проникнуть в то, как именно они пережили Воскресение? Это ведь все равно, что попытаться переправиться через радугу, все равно, что...

и кому это по силам?

Один из пациентов Карла Юнга видел такой сон: «Мне приснилась радуга, которая была мостом. Но идти надо было не по нему, а под ним. Кто попытается идти по мосту – упадет и убьется». Юнг прокомментировал это так: "По радуге могут ходить только боги... мы стоим на вершине сознания и в то же время по-детски верим в то, что тропа ведет наверх, к еще более высоким вершинам вдалеке. Радужный мост – химера... человеку нельзя вступать на радужный мост".

Я думаю, что, возможно, мой друг авва Лоуренс, настоятель Новоскитского монастыря, имел в виду примерно то же самое, когда заявил: "Если кто-нибудь вздумает тут у меня полевитировать, я отлевитирую его с этой горы вверх тормашками". А один древний отец-пустынник советовал: "Если увидишь брата воспаряющего к небесам, стяни его обратно на землю".

Но я еще помню, как мать пела мне песенку Джуди Гарланд из фильма "Волшебник Страны Оз": "Дрозды улетают за радугу, о, почему мне нельзя с ними?"

Много лет спустя мне попалась в руки книга, которая называлась "Под радугой". Там, в частности, рассказывалось, как вели себя во время съемок этого снятого в 1939 году фильма карлики, изображавшие Жевунов. Они были вечно пьяны в стельку и дебоширили. Разве дорога, которая проходит под радугой, так уж безопасна? Да и Джуди Гарланд так и не нашла дороги «за радугу», что уж тут спорить… А «под радугой» ее не ожидало ничего, кроме виски, наркотиков, неудачных браков и в конце концов – однажды ночью – нескольких лишних таблеток снотворного...

А, может быть, некоторым все-таки необходимо найти именно дорогу НАД радугой, потому что иначе они вообще не смогут двинуться с места?! Пророк Илия, несомненно, вступил на путь Радуги, и не как-нибудь, а на огненной колеснице. Но ведь он, кажется, не совсем простой смертный, а еще немножечко и бог, как думали о нем в старой России, недаром же считалось, что гром – это грохот его колесницы?... Кто может последовать его примеру? Елисей отказался оставить Илию в последний его день на земле, остался верен своему решению быть с ним неотлучно – и в итоге остался наедине с внезапной темнотой и поднявшимся вихрем: он не смог последовать за Илией, когда перед тем открылась огненная дорога ...

И все же были люди, которые стали впоследствии известны как "Взошедшие на Колесницу" …

Отчего же не быть и "Пересекшим Радугу"?

VI. Арка третья

Но что, если мысль не успокоится и не остановится не только на первом, но и на втором отражении?..

Что, если свет отразится внутри летящей вниз водяной капли не один и не два, а несколько раз? Угловой размер третьей радужной дуги будет в таком случае, как говорят нам математики, 40'20'",

но:

"Я не верю, что в природе можно наблюдать радуги третьего и более высоких порядков..." – заявляет Р.Гринлер.

Третья радуга существует, она здесь... но она недоступна зрению. Я ищу ее, но разум бессилен дотянуться до нее…

Самого главного глазами разума не увидеть, как сказал лис Антуану Сент-Экзюпери в пустыне.

<Есть дверь, сотканная из вечерних сумерек и утренней зари

дверь, занавешенная пеленой тьмы

есть ли за нею свет?

Дорога идет над дугами радуг, –

зигзаг молнии, свет без цвета>.

(Из песен индейцев Навахо)

М. спрашивает:

"Нельзя ли добавить к Вашему рассказу о двойной арке еще одно маленькое словечко – "Аллилуия!"?

Я полагал, что это «словечко» и без того содержится во всех остальных, просто по умолчанию, но теперь я знаю, что это не так. Как бы оно смогло в них поместиться?

Это слово и само теперь – зигзаг молнии, несчетно отраженный в каплях воды и все же недоступный глазу – хотя и вовсе невидимым его назвать нельзя:

это – третья Арка.

Это – дверь и путь к двери. Отражение – и конец отражений. Свет, Вода, Глаз и Радуга одновременно. Радуга сердца… сердце всех Радуг.

Аллилуия!

Третья Арка – пересечена молнией.

Поставив точку в этой фразе, я и сам внезапно «пересекаю путь молнии» и погружаюсь в состояние духовного подъема, восторга, который длится ни много ни мало несколько часов…

В письме к другу я пишу:

«Другое имя этому переживанию – внутреннее озарение. При этом слова почти бесполезны. Наверное, они не могут адекватно рассказать о том, что при этом переживаешь, но если попробовать обойтись совсем без слов, лучше не будет…»

Правда, восторг длится не бесконечно...

неподвижное приходит в движение,

чуду наступает конец;

и это минет...

Перышко на ветру...

Однако намеченный нами простой график предстоит еще дорисовать – график, показывающий, как дополняют друг друга отсутствие и полнота, график путешествия мироносиц ко гробу и обратно.

Радуга Тишины, Радуга Тайны, Радуга Восторга, – но есть и еще одна радуга, к высокому порогу которой я поднимаюсь на молнии, сверкнувшей над радужными дугами...

"Эти ворота – корень Неба и Земли.

И, хотя они едва различимы,

Похоже, они здесь..."

(Дао Дэ Дзэн")

"После сего я взглянул, и вот, дверь отверста на небе..."

Откровение Иоанна

VII. АРКА ОТРАЖЕННАЯ

Когда радужный полукруг отражается в чем-то, что находится за спиной у наблюдателя, отраженная радуга «может пересечь и разрезать поперек обе радуги, первичную и вторичную» (Карл Бойер, «Радуга», с.272).

Черный Лось рассказывает, что в начале священной церемонии хейока у индейцев сиу из Лакоты священные клоуны-хейока прежде всего создают атмосферу радости, которая необходима, чтобы могло прозвучать слово Грома… Возглавляет церемонию хейока, с которым гром заговорит первым.

Тем, кому снится молния, суждено стать хейока, говорят индейцы сиу из Лакоты. Об этом напомнил мне один мой друг, когда я рассказал ему о двойном радужном полукруге, пересеченном молнией, и об испытанном мною потом ощущении восторга…

Хейока – клоуны, но клоуны особого рода. Суть их клоунады – перевернуть сложившийся порядок вещей с ног на голову. Я читал, что хейока часто ходят нагими в стужу, а в самый зной надевают шубу…

Вот слова Йитса, которые мне так нравятся, что когда-то я даже обратился к каллиграфу, чтобы тот переписал их для меня на особый манер:

«Есть два живых мира… когда в одном из них зима, в другом – лето. Когда у нас дуют осенние ветры, там ягнятся овцы…»

Я предполагаю, что Йитс заимствовал эту идею у старинного шотландского проповедника Роберта Кирка, который, как утверждали некоторые, был «странником между мирами», побывал в Волшебной Стране и вернулся оттуда. Правда это или нет, но одно известно доподлинно – Кирк написал любопытную книгу «Тайное Достояние», где рассказывает, что в той стране времена года противоположны нашим…

А как по душе мне название научно-фантастического романа Роберта Хайнлайна – «Дверь в лето»! И сама книга под стать названию – такая же неспешная, «пешеходная»…

Однако хейока вовсе не ставят себе целью непременно попасть в лето, хотя слова Йитса понравились мне когда-то именно потому, что за ними мне виделось скрытое желание уйти от зимы. Как объясняет Черный Лось, «святой человек» племени Лакота и одновременно христианин-катехизатор, смысл этой игры в перевертыши скорее в том, что

«…истина, как вы, наверное, замечали, приходит в мир в двух обличьях. Одно – печально и искажено страданием, другое – смеющееся. Однако оба обличья есть одно и то же лицо, смеется оно или плачет. Тем, кто отчаялся, нужнее смеющееся лицо истины… а тем, кто чувствует себя чересчур хорошо, может быть, лучше видеть перед глазами плачущее. Как я понимаю, тут-то и приходят на помощь церемонии хейока».

В одной радуге порядок цветов привычный, в другой – обратный… Только что по нашим лицам скользил свет, а в следующее мгновение – уже набегает тень.

«Видите ли, – как всегда негромко рассуждает психиатр Ян, которого я спросил, что он думает о хейока, – бивалентность не является чем-то окончательным. – Он замолкает, чтобы набить в свою вересковую трубку голландского табаку, – так бывает всегда, когда разговор касается интересующей его темы, а тема «шута» – одна из его наилюбимейших, причем искорки в глазах Яна выдают, что он и сам не совсем чужд божественному безумию шутовства. – Как таковая, бивалентность восходит к надкушенному человеком плоду познания, сделавшего человеческое знание двухполюсным, двойственным. На нашем плане бытия человеческое знание всегда предстает диадическим, разделенным надвое, в отличие от цельного Божественного знания».

«Значит, и хейока односторонни?»

«Да, конечно. Но именно поэтому святой «шут» или «шутиха» все время меняют полюса… служа тому, что находится за пределами бивалентности. Для поэтов-трубадуров, наоборот, какая-нибудь роза на снегу была символом Любви, которая разрешает кажущиеся противоречия…»

Устраивая зиме и лету очную ставку, хейока снимают покров со священного года. Два профиля, увиденных по отдельности, напоминают о лице солнца, в котором нет разделения и нет профиля, о том изначальном лице, которое...

не о лице ли Того, Кого называют сыном Человеческим?...

… «Как жаждем мы…»

«Как жаждем мы увидеть Лицо Твое…»

«Ты уже идешь, Ты уже в пути!»

Аллилуйя.

VIII. И четвертая

"Теоретически четвертая радуга должна представлять собой окружность с угловым радиусом 46', c солнцем посередине".

Затем открывается слово "Аллилуия" и...

Я снова в Шартре, тем ранним утром, в том самом памятном месте... где я встретил когда-то раннее утро под знаком красного облака, отороченного синевой… идеально круглого… плывущего над башнями озаренного светом зари Собора.

Над большой темной дверью – резной радужный трон, а на нем – в окружении четырех животных – Сидящий на всецветной арке...

"Радуга – это Высшая Слава, Видение превыше всех видений, таящее в себе, помимо видимых глазом, еще не явленные миру цвета и цвета, которые вообще не могут быть явлены миру...»

(Книга Зохар)

"...и радуга вокруг престола, подобная смарагду" (Откр., 4:3)…

Единый, восседающий среди четырех... четыре цвета – три первичных и один сложный... четыре жизни... три первичных, – орел, бык и лев, – и сложенный из этих первичных жизней человек...

"Семь цветов радуги были некогда подтверждением Завета; ныне они – свита Того, кто правит колесницей пресветлой математики небесных воинств..."

Ч.Вильямс

Всплывший в памяти образ довершает картину – и все же...

Достаточно ли его, чтобы описать Встречу?

И вот образ Единого среди четырех раскрывается...

Превращаясь в осознание, в спокойное, неэкстатическое знание, сконденсированное в одном-единственном мгновении... и начинается внутренняя проповедь, предназначенная только для «сейчас».

Дорогие друзья (так начинает себя эта проповедь, поскольку даже внутреннюю проповедь невозможно обратить исключительно к самому себе),

жизнь Иисуса не чужда нам. Мы знаем Его человеческую жизнь не только из Евангелий, мы знаем Его не только как человека, который ходил со своими друзьями по дорогам Галилеи. Если бы мы встретились с Ним на тех дорогах лицом к лицу, это было бы, конечно, очень для нас важно: мы на собственном опыте убедились бы, что никогда еще не приходил и никогда больше не придет в мир человек, подобный этому Человеку. Однако встреча эта осталась бы, в каком-то решающем аспекте, внешней по отношению к нашей жизни. И как помогло бы непосредственное впечатление от встречи глубиннейшему из наших стремлений – постичь Бога в полете Единого к Единому (а я знаю, что вы испытывали это стремление)? Может ли наша молитва вместить одновременно Имя Иисусово и бездну Единого?

Но нет, жизнь Иисуса не является чем-то внешним по отношению к нашей жизни, – скорее наоборот: это – истинное вещество нашей жизни. Ибо все человеческие жизни – одно. В имени Адам скрыта глубочайшая истина, ибо слово "адам" – форма множественного числа. Прожив одну, отдельную жизнь, и прожив ее в совершенстве, Господь живет теперь всеми жизнями…

Но верно и обратное. Зная свою жизнь, я знаю и жизнь Иисуса. Моя сухость, моя тишина, мои удивление и радость, мои дни и ночи принадлежат и Ему. Именно это Он и разделил с нами, мои дорогие друзья, – не просто абстрактную «человечность», но нашу, именно нашу человечность. Гераклит Эфесский, за шесть столетий до того, как его слова смогли обрести полноту истины, сказал: «боги и люди живут жизнью друг друга…»

(И вдруг – Встреча, высекающая поток слез… И это не слезы печали или восторга, но слезы умиротворения… именно сейчас, в мгновение Встречи).

Значит, любая молитва – это молитва Иисуса ко Отцу, но в то же самое время и моя собственная, личная молитва, и одновременно возвращение Единого к Единому… Об этом сказано в Евангелии от Иоанна, в гл.17 . Возможно, эта глава – самое поразительное и глубокое из всего, что только написано рукой человека. И ключевое слово здесь, согласно Иоанну – Слава Божия. Слава – это Дух Святой, Слава – то, что открылось в Пятидесятницу, и, может быть, даже что-то еще более глубокое, если только это возможно... Сердце Света...

Мои дорогие друзья, слово, которое я говорю вам – слово знания, воспринятое мною в потоке слез, слез не радости и не горя, но умиротворения... Само по себе это мое слово – еще не проповедь, оно – только исток проповеди, и проповедь знает, что оно способно вобрать ее в себя обратно, сконденсировать в исходный миг –…

и тогда станет видно, что, по мере того, как она втягивается в этот миг, она все больше приближается к истине…

И вот она уже не более чем малая частица Славы ...

и вот от нее осталось одно-единственное маленькое слово –

шалом!

«Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам» , как написал об этом Иоанн…

Смотрите – и... мои дорогие друзья.... и знайте!

Знайте:

Единый среди четырех,

Тот, Чье Восстание Из Мертвых – и есть внезапный обрыв повествования евангелиста Марка,

Единый среди четырех, чей трон, как слово небес, в неизреченной розовости заревого облака соединяется с резным камнем, тоже становясь знаком,

и представляет собой теперь совершенный, замкнувшийся круг...

Женщины еще не успели достичь Гроба, а первые уже соединились с последними...

За пределами удивления,

ниже нижней границы уныния (стасиса) и выше верхней границы восторга (экстасиса)...

В глаголе гонимого ветром облака,

в слове живого камня...

и – за пределами всего, что называемо

(радуга образует круг) –

Встреча

(и круг замкнулся)…

За камнем, за облаком, за чудом, за тишиной,

За пределами постигаемой, развернутой в график Славы –

Встреча.

(Радуга образует круг –

и круг замкнулся).

И ныне и присно и вовеки:

АЛЛИЛУИЯ!

IX. Арка последняя

«Когда церемония закончилась, всем чувствовали себя значительно лучше, чем прежде… Острее воспринимались зелень мира, бескрайнесть священного дня, краски земли, и легче стало вместить в себя все это».

Черный Лось, «Церемония хейока»

Что же стало с мироносицами после того, как они встретили Господа? Они исчезли из истории. Правда, у каждой из них есть своя житийная легенда, но нельзя ли угадать пути – их и наш – внутри пятой и последней радужной арки?

Математик Карл Бойер объясняет: если мы постулируем существование пятой радужной арки (Квинты), она появится точно в том же месте, что Прима и Секунда, Первая и Вторая, и ее невозможно будет увидеть отдельно от них. Она окажется как бы позади них, но цвета ее будут расположены в обратном порядке.

Так на картинках, украшающих расписную ширму в Киото, волопас сначала гонится за волом, потом едет на нем верхом, а потом и вол, и всадник исчезают в круговом мазке кистью на пронизанном светом фоне... Следующая картинка изображает деревню, откуда волопас начал свой путь и куда, по-видимому, вернулся... На первый взгляд эта картинка ничем не отличается от первой, однако разница все же есть.

На первой картинке волопас был в конце, а на последней он – в начале.

Тех, кому довелось взойти на колесницу Илии и осилить огненную арку, называли "Спускавшиеся на Колесницу". Ибо Колесница – внутри нас...

Когда Радуга пересечена молнией, понимаешь, что безразлично – идти под ней или над нею. Как изрек премудрый Гераклит Эфесский: "Путь вверх и путь вниз – один и тот же путь".

Путешествие мироносиц закончилось и началось сначала. Когда мы встретились с ними в первый раз, они были в конце своего пути; теперь они делают первые шаги.

Арка Тишины

Арка Тайны

Арка Восторга

Арка Встречи

Арка Жизни

За четырьмя – пятая, которая заключает в себе все то, чему еще только предстоит быть.

Когда я услышал первый раскат грома за всенощной в монастырском храме, я был в конце.

Теперь я – в начале.

Х. За арками.

Буря пронеслась, воздух чист и ясен. Полдень; я сижу в тихой маленькой церковке. Размером она примерно с часовенку в монастыре свв.Жен-мироносиц, но отличается по форме: круглая и почти вся – сплошной витраж. Окруженный бликами цветного света, я просматриваю дневники о.Александра Шмемана, которого я знал как блестящего учителя. И он был им воистину. Сейчас, читая, я нахожу в его словах нечто новое и, пожалуй, более глубокое, чем видел раньше… например:

"Оставив позади секуляризм и усталость от "всего лишь" религиозности, понимаешь: мокрые голые ветки, туман, плывущий над полями, деревьями и домами, небо, ранние сумерки – все возвещает невероятно простую Истину. Тот, кто отрицает мир, не видит Истины <…> разлитой в небе и в туманных сумерках <...> или, скорее, намеренно закрывает глаза, <...> отвергает Истину. Мистик – тот, кто эту Истину видит".

Мы, видевшие радугу, знаем, что наш мистический опыт – это именно то, что дано нам «здесь и сейчас», а не что-нибудь иное, не выдумка, не измышление... это – Божий опыт в нас и через нас. Даже тоска, даже скука или печаль, даже то чувство сиротства и потери, которое мироносицы принесли к могиле – тоже Божий опыт в нас и через нас, и если мы в эти моменты чувствуем себя вдалеке от Всевышнего, то лишь потому, что сами же отвергаем простую истину: Бог говорит с нами на языке Благодати, говорит всегда, никогда не умолкая. Все слова, все образы, все мгновения, весь спектр Жизни – это Его речь, обращенная к нам.

"...наше небо приобщается ясности и тонкости высочайших небес..."

Omnes exeunt in Mysterium. Все вещи в глубине своей открыты Тайне.

Но ведь это, осознаю я, справедливо и по отношению к тому месту, где я сейчас нахожусь! И внезапно начинаю воспринимать окружающее с обостренной четкостью. Сколько раз я проезжал мимо этой церковки! Но только сегодня меня потянуло остановиться и заглянуть сюда… и я кое о чем догадался. Внутреннее пространство часовни – скруглено, стены наверху сходятся в одну точку, и кажется, что стоишь внутри перевернутого кубка или чаши. Четыре двери одна напротив другой, четыре моста через окружающий часовню маленький ров, опоясывающая аркада ворот и арок и восемь расходящихся лучей-дорожек…

Мне хорошо известно, что эта архитектурная форма восходит к средневековой литературе о Граале, а истоки ее следует искать в еще более глубоком прошлом.

Так, в «Титуреле» Альбрехта описывается окруженный насыпью круглый центральный храм похожей формы, с часовнями, пристроенными к главному зданию как бы наподобие лучей.

Описанию, приводимому в поэме, с детальной точностью соответствует выгравированное на серебряном персидском подносе изображение храма «Тахт-и-Такдис» («Трон Арок») в Шизе (Азербайджан), по времени предшествующее поэме Альбрехта. Такой же центральный круглый зал с такими же двадцатью двумя расходящимися от него приделами и галереями, образующими такой же внешний круг…

В храме Тахт-и-Такдис хранилось священное пламя Заратустры, и персидские властители совершали сюда перед коронацией пешее паломничество. Здесь же некоторое время хранился Истинный Крест Господень, вывезенный из Иерусалима. Чтобы отбить Крест, Запад предпринял военную акцию, которая закончилась успешно: Крест на время возвратился к христианам, а храм Тахт-и-Такдис сравняли с землей.

Но память о храме осталась, – не только благодаря изображению на серебряном блюде, но и потому, что воины императора Нового Рима Гераклия все же поведали миру о чудесной сокровищнице, которую они нашли и уничтожили… Легенда распространилась на Запад и дошла до Старого Рима, а позже стала известна и на берегах Северного моря, где Альбрехт Шарфенбергский написал своего «Титуреля Младшего», и где фон Эшенбах мечтал о кубке, история которого начертана в звездах и который хранится на недоступной горе с названием «Спасение» .

Мало-помалу храм в Шизе сделался для западного воображения, в течение целого тысячелетия разрабатывавшего идею Грааля, прообразом мифического храма Грааля на горе Монсальват…

Здесь, внутри маленькой церковки в пригороде Нью-Йорка, я испытываю странное чувство. Я словно бы нахожусь внутри перевернутого кубка, в центре особым образом организованного пространства, очерченного рвом и крепостным валом... Разумеется, легенда о Граале повлияла на архитектуру некоторых западноевропейских церквей, более всего – цистерцианских, с их куполами в форме перевернутой чаши, но сама эта архитектурная форма восходит к временам более древним – к храму Огня в Шизе, у Каспийского моря, где Хосров Великий приносил жертвы огню и где собирал всевозможные святыни Востока и Запада.

И вот – именно здесь и именно сейчас – я нежданно-негаданно очутился в самом сердце тайны, объединяющей обыденное и необыкновенное, – тайны места и тайны пути сквозь время… неисследимой, но и, конечно же, простой, как луч света… Я вполне отдаю себе отчет в том, что бетонные стены данного конкретного воплощения этой тайны не содержат в себе ровным счетом ничего чудесного. Пол и скамья, где я сижу, усыпаны бетонной крошкой… Но этот свет! Эти витражи, занимающие большую часть стен! Витражи, впрочем, довольно безыскусные, их формы и линии – самые простые и приблизительные, и стекла – только самых простых цветов: ярко-красные, голубые, фиолетовые, зеленые, желтые… и оранжевые, и синие, цвета индиго… Я – внутри радуги!

Среди прочих образов на одном из окон, рядом с Господом, можно распознать Марию Магдалину, мироносицу … Белизна витража контрастирует с крошащейся бетонной колонной...

Главный алтарь не представляет собой ничего особенного – алтарь как алтарь. На положенном месте горит маленькая лампадка … Но тайна архитектурной формы, отзывающейся многократным эхом в минувших веках, сообщает этому алтарю нечто, чего уже нельзя выразить словами. Ни Грааль, ни изначальный Огонь Шиза не могут выразить этой тайны в ее полноте и совершенстве.

Здесь, в конце пути, покоясь внутри радуги и размышляя о повседневном, по слову о.Александра Шмемана, исполненном тайны, нужно только захотеть увидеть и принять это «нечто». Отложив книгу, я закрываю глаза, и передо мной, непрошеные, внезапным сполохом вспыхивают цвета радуги, все оттенки от красного до фиолетового...

Но вера и сомнение друг без друга не живут, и возникает вопрос: если мистика разлита во всем, не то же ли это самое, что сказать – «нигде»? Если "здесь" и "сейчас" – оболочка мистических смыслов, не то же ли это самое, что сказать, будто, кроме этой оболочки плюс самообмана, ничего больше и не существует? И даже если совершить путешествие в Шиз, побывать в прошлом и в будущем, прожить все отведенные тебе дни и пройти по всем назначенным тебе дорогам, – не то же ли это скольжение по поверхности, не сон ли?

Но нет, ослепительная Радуга, пересекающая внутреннее небо – не обман. Она соединяет мгновение с его основой, банальность – с Тайной, наш путь – с путем Жен-мироносиц, и наши сердца – с их сердцами.

На словах это – не более чем голое утверждение. Может быть, миг соединения путей и сердец необходимо как-то зафиксировать, чтобы не сомневаться потом, что мы его доподлинно испытали? Но слово само по себе – еще не знание. Знание – это путь.

В одной из историй о Мери Поппинс рассказывается о Короле, уставшем от своей пустопорожней королевской деятельности. Самодержца спас Шут: он показал Королю радугу и по секрету рассказал, что по ней можно подняться в небеса (а кто еще знает этот секрет, кроме шутов-хейока?).

"Король посмотрел на радугу и на ее мерцающие фиолетовые, голубые, зеленые, желтые, оранжевые и красные полосы... "Ура! Она меня держит!" – довольный, воскликнул он... и быстро взбежал вверх по радуге".

На вершине радуги Король решил передохнуть, подложил под голову свернутую мантию и вскоре заснул. А Шут тем временем успел сбегать на другую сторону радуги и возвратиться назад, в мир.

……………………………………………

<Господи, благодарю Тебя за то, что Ты показал мне Арки Радуги, в которых отразился путь, проделанный мироносицами ради встречи с Тобой. Упокой же всех труждающихся и обремененных на арке всецветной и всесветной Твоей радуге, а всем, кого Ты освободил, – дозволь возвратиться, в мир творимый Тобою. Место и время встречи – здесь и сейчас. И ныне, и присно, и во веки веков: Аллилуия!>

Я открываю глаза… Я – в начале.

"Перышко на ветру..."

И – уже за пределами спектра –

разлитый в воздухе свет.

ARCUS COMPLETUS EST!

Проповедь о радуге закончена!

Примечания

Роберт Фладд (1574-1637) – английский философ и ученый, принадлежавший «герметической» традиции эпохи Возрождения.

Это зачало читается в канун недели Свв. Жен-мироносиц

«Се, стою при дверях и стучу. Если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр., 3:20).

Олимпадор (Олимпиадор) – древнегреческий философ, алхимик и историк из Фив (конец V в. до н.э.).

«…Отче! Прославь Имя Твое. Тогда пришел с неба глас: и прославил и еще прославлю. Народ, стоявший и слышавший то, говорил: это гром; а другие говорили: Ангел говорил Ему» (И.: 28,29).

Пещеры Ласко расположены в Пиренеях. Стены этих пещер покрыты росписями периода палеолита (ок. 15,000 до Р.Х., изображающими животных или сцены охоты. Предполагают, что росписи были сделаны с ритуальными целями. Все фигуры на стенах пещер – красного цвета, ближе к концу спектра. – Прим.автора.

Пояснение: здесь «медленность» световых волн красной части спектра сравнивается с кажущимся отсутствием чувства и каких бы то ни было движений духа. Но красный цвет – начало искусства, а бесчувствие – еще не признак отсутствия Бога, более того, чувство Его отсутствия, богооставленность – одна из модальностей Божественного Присутствия. Это, разумеется, клише, часто употребляющееся в духовной литературе… но и незачем изо всех сил стараться сказать что-то оригинальное. Проблема в том, чтобы вчувствоваться в это настолько глубоко, чтобы действительно «знать то, что мы знаем». Отсутствие – это Присутствие, но на самом глубинном плане… -- Прим.автора.

«И Ангелу Лаодикийской церкви напиши: …знаю твои дела: ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и ни холоден, извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и слеп, и нищ, и наг. Советую тебе купить у Меня золото, огнем очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться и чтобы не была видна срамота наготы твоей; и глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть. Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак. Будь ревностен и покайся. Се, стою при дверях и стучу. Если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною. Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил, и сел с Отцем Моим на престоле Его. Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам» (Откр., 3: 14-22).

Ср. кн. пророка Иезекииля, 37, 3-10: «…и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей, и обвел меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи. И сказал мне: …оживут ли кости сии? Я сказал: «Господи Боже! Ты знаешь это»… И сказал мне: изреки пророчество на кости сии и скажи им: «кости сухие! Слушайте слово Господне!» так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас, и оживете… и когда я пророчествовал, произошел шум, и вот движение, и стали сближаться кости… и вот, жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху… и вошел в их дух, и они ожили, и стали на ноги свои…»

Норман Рокуэлл (1898–1974) – американский художник-иллюстратор, изображавший повседневную американскую жизнь в идиллически-ностальгических тонах. Неизменный автор обложек газеты «Saturday Evening Post“.

Дар предложения – одна из разновидностей ритуального жертвоприношения, принятых в ветхозаветном иудаизме и в символической форме перешедших в христианский ритуал. Соответствует ветхозаветной «жертве приношения» (другие виды ритуальной жертвы – «жертва всесожжения» (в христианском обиходе существующая в форме возжигания свечей), «жертва мирная», «жертва за грех», «жертва повинности») (Книга Левит).

После разрушения первого Иерусалимского Храма в иудаизме широко распространились и пышно расцвели мистические учения. Когда, в 70г. по Р.Х., Храм был разрушен во второй раз, повторилось то же самое. Среди возникших на этот раз мистических учений особенно выделялась школа «Взошедших на Колесницу» (возможен вариант перевода – «Спускающиеся на Колесницу»), просуществовавшая до XI века.

«После сего взглянул я, и вот, дверь отверста на небе, и прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною, сказал: взойди сюда, и я покажу тебе, чему надлежит быть после сегою И тотчас я был в духе, и вот, престол стоял на небе, и на престоле был Сидящий. И Сей Сидящий видом был подобен камню яспису и сардису; и радуга вокруг престола, видом подобная смарагду… и посреди престола и вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади. И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лице, как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему. И каждое из животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не знают они покоя, взывая: свят, cвят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет» (Откр., 4:1-3, 6-8).

Чарльз Вильямс (1886-1945) – писатель-мистик, богослов, поэт, литературный критик, драматург, историк. Первым перевел на английский язык Серена Кьеркегора. Особенно известны семь его фантастических «христианско-романтических» (как их обычно характеризуют в энциклопедиях) романов, а из них – роман «Сочельник», где причудливым образом перемешиваются здешний и потусторонний миры и детектив с нравоучительной притчей. Визионерская, крайне усложненная поэма Вильямса о путешествиях барда Талиессина, попытка мистического осмысления судеб Англии, до сих пор как следует не «прочитана».

«После сих слов Иисус возвел очи Свои на небо и сказал: Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя, так как Ты дал Ему власть над всякой плотью, да всему, что Ты дал Ему, даст Он жизнь вечную. Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа. Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить. И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира. Я открыл Имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира; они были Твои, и Ты дал их Мне, и они сохранили слово Твое. Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть, ибо слова, которые Ты дал Мне, я передал им, и они приняли, и уразумели истинно, что Я исшел от Тебя, и уверовали, что Ты послал Меня. Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои. И все Мое Твое, и Твое Мое; и Я прославился в них. Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду, Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы. Когда Я был с ними в мире, Я соблюдал их во Имя твое; тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да исполнится писание. Ныне же к Тебе иду, и сие говорю в мире, чтобы они имели в себе радость совершенную. Я передал им слово Твое; и мир возненавидел их, потому что они не от мира, как и Я не от мира. Освяти их истиною Твоею; слово Твое есть истина. Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир. И за них Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены истиною. Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино, как ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едимо, – да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня. Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира. Отче Праведный! и мир Тебя не познал; а Я познал Тебя и сии познали, что Ты послал Меня. И Я открыл им Имя Твое и открою, да любовь, которой Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них».

Имеется в виду обычно хранящаяся в алтаре любой действующей католической церкви дароносица – сосуд со Св.Дарами. В католических церквях (а, судя по всему, речь идет о католической часовенке) Св.Дары сохраняются постоянно, и перед специальным сосудом – дароносицей – все время горит лампада, в знак присутствия Господа в Св.Дарах. В православном богословии Св.Дары «актуализируются» только непосредственно во время литургии, хотя и между богослужениями тоже рассматариваются как величайшая святыня.