Красавица и Чудовище
(Из практической мифологии)
«- Лягушка, лягушка, почему ты такая зеленая и мокрая?
- Болею я… А на самом деле я белая и пушистая.»
Старый анекдот
В конце 2004 г. в Украине
проходили президентские выборы. Ситуация тогда сложилась настолько
парадоксальная, что ее описанию и осмыслению было посвящено подавляющее
большинство «серьезных» публикаций - как в печатных СМИ, так и в
интернет-изданиях. В попытке привлечь внимание максимального числа читателей
журналисты как только не называли свои статьи: мне попадались и «Революция в
законе»,
и «Семь мифов «оранжевого» путча»,
и «Двухцветная страна»,
и «Оранжевая, перманентная»,
и «Бешеные бабки»,
и много чего другого… (Ил. 1)
Меня, однако, особенно
заинтересовало одно название, впервые появившееся в газете «Московский
комсомолец», затем растиражированное в Интернете и в конце концов ставшее
устойчивым и весьма расхожим выражением, использование которого – как это
всегда бывает с подобными штампами – отсылало к конкретному и хорошо известному
окружающим явлению. Название это - «Красавица и Чудовище» - было заимствовано
из сказки французской писательницы XVIII в.
Ж.-М. Лепренс де Бомон, экранизированной Жаном Кокто в 1946 г., а совсем
недавно превращенной в очередной полнометражный мультфильм киностудии “Walt Disney”.
Понятно, что в публикациях
с таким названием осенью и зимой 2004 г. речь шла вовсе не о несчастном
заколдованном принце и пришедшей к нему на выручку молодой особе, но об
основном претенденте на украинский «престол» Викторе Ющенко, изменившемся лицом
и телом в результате таинственного отравления, и его главной стороннице, прекрасной
панне Юлии Тимошенко.
Именно это, внешнее сходство
и вызвало к жизни многочисленных «Красавиц и Чудовищ».
Однако никто из использовавших это название авторов, похоже, не обратил
внимания на более глубокое (а на самом деле лежащее на поверхности) – и более
интересное – сходство двух историй: на мотив героя и его помощницы,
столь характерного для волшебных сказок и настойчиво повторяющегося в
публикациях, посвященных главным действующим лицам «оранжевой революции».
***
Мотив героя и его помощницы
хорошо известен фольклористам. Своими корнями он уходит даже не в волшебную
сказку, но в миф, который и по сюжетам, и по композиции, и по сходным мотивам
может со сказкой совпадать.
Это в особенности характерно для т.н. героического мифа, в котором речь
идет о формировании, становлении героя.
Все мы прекрасно помним историю Тесея и Ариадны с ее волшебной нитью,
помогающую герою выбраться из лабиринта. Или историю Ясона и Медеи, дающей ему
советы о том, как победить ужасных воинов, выросших из зубов дракона. Будучи
частью мифов, эти эпизоды, по выражению В.Я.Проппа, представляют собой
«классическую волшебную сказку».
Именно в сказке - с ее
интересом к личной судьбе героя, осуществляющего свои собственные желания,
с ее вниманием к испытанию, как основной синтагматической категории
повествования – наиболее четко прослеживается мотив героя и его помощницы. Мы легко узнаем
его в сказках с самыми разными сюжетами.
Это могут быть
Иван-царевич, попавший в царство Морского царя (или водяного), и пришедшая ему
на помощь дочь последнего Василиса Премудрая, за одну ночь строящая вместо
героя хрустальный мост, сажающая зеленый сад, возводящая церковь «из чистого
воску» и совершающая еще массу полезных дел, прежде чем стать законной супругой
Ивана.
Это могут быть и уже заключившие брак Иван и расколдованная им Царевна-лягушка,
ткущая рубашку, пекущая хлеб и танцующая на пиру для батюшки-царя.
Тот же мотив присутствует и в сказке типа «Красавицы и Чудовища» или в родственном
ей «Аленьком цветочке», когда юная девица сама «добывает» себе супруга,
оказывающегося ко всему прочему прекрасным принцем.
Несмотря на разные сюжеты
приведенных сказок,
интересующий нас мотив остается в них неизменным. Существует главный герой
(обязательно мужчина, пусть даже и временно заколдованный), которому помогает
женщина, обычно имеющая волшебное происхождение и/или умения и чаще всего в
конце истории превращающаяся в законную супругу героя.
К более детальному рассмотрению
основных параметров данного мотива я вернусь чуть позже. Сейчас же замечу, что
с возникновением иных повествовательных жанров сказочный мотив героя и его
помощницы никуда не исчезает, напротив, часто именно он является определяющим
для того или иного произведения.
Так, во французском
героическом эпосе XII-XIII вв. весьма популярен мотив главного
героя-рыцаря и его помощницы, прекрасной сарацинки, часто оказывающейся
принцессой. Таковы, к примеру, Бертран и Нубия из «Взятия Кордовы и Севильи»;
Гильом Оранжский и Орабль из «Взятия Оранжа»; сын короля Хлодвига Флоовант и
Могали, дочь сарацинского правителя Гальена, из «Флоованта»; Фульк де Канди и
сарацинская принцесса Анфелида из «Фулька де Канди».
Во всех этих жестах франкские герои либо попадают в плен, либо терпят поражение
в решающей битве, но им на помощь приходят прекрасные девушки и выручают из
беды. Затем они влюбляются в своих рыцарей, переходят под их влиянием в
христианство и в конце концов становятся их женами. Что же касается
жен-помощниц, то в эпосе встречаются и они, как, например, супруга
прославленного полководца Бертрана Дюгеклена, знакомая с астрологией и иными
гадательными практиками, не раз дающая ценные советы своему мужу перед
предстоящими ему сражениями.
Мотив героя и его
помощницы можно обнаружить и в рыцарском романе, хотя поведение главных
действующих лиц здесь более вариативно, чем в сказке, и сами они не столь
«однофункциональны».
Тем не менее, история Ясона и Медеи, воспроизведенная в «Романе о Трое» Бенуа
де Сент-Мора, история Эрека и Эниды из одноименного романа Кретьена де Труа или
отношения Ивейна и Люнеты из его же «Рыцаря со львом» вполне заслуживают нашего
внимания. Так, Ивейн после убийства Эскладоса Рыжего оказывается в ловушке в
дворце последнего. Ежеминутно ожидая нападения, он встречает Люнету, вдову своего
врага. Люнета помогает Ивейну избежать опасности: она дает ему волшебное
кольцо, делающее его невидимым и позволяющее одержать победу над соратниками
Эскладоса, жаждущими мести. Между Ивейном и Люнетом вспыхивает любовь, и она
обещает своему избраннику впредь всегда приходить к нему на помощь. Их
отношения, по мнению А.Д.Михайлова, и составляют основную сюжетную завязку
романа.
Перечень литературных
примеров подобного типа можно было бы продолжить, однако меня в значительно
большей степени интересуют несколько иные тексты, а именно описания реальных событий, имевших место как в далеком, так и в совсем недавнем прошлом –
тексты, в которых точно так же присутствует мотив героя и его помощницы.
***
Оговорюсь сразу, что речь
идет именно о текстах, о свидетельствах современников, об их попытках понять
происходящее. Т.о. мы имеем дело, если угодно, не с самой действительностью,
которая подстраивается под некую заданную форму, но лишь с повествованием,
с осмыслением этой действительности.
Насколько можно судить,
мотив героя и его помощницы получает особое звучание в средневековой Европе
применительно к правителю и его супруге. Идея королевы как соправительницы (consors regni) своего супруга и, следовательно, его главной
помощницы в делах управления, заимствованная из Византии,
достаточно рано проникает на Запад.
Уже в IX в. папа Николай I именует консортами императрицу Евдоксию и Энгельбергу, супругу Людовика II. То же понятие используется
применительно к королеве и в одном из самых ранних коронационных чинов,
датируемом 890-900 гг.: «…и как Ты позволил царице Эсфири приблизиться… к
брачному ложу царя Артаксеркса и к управлению его царством, точно так же позволь
милосердно своей служанке Н., присутствующей здесь, … стать достойной супругой
нашего величественного короля и участвовать [в управлении] его королевством».
Ссылка на историю
библейской Эсфири в данном контексте особенно показательна. Эсфирь воспринимается
в средние века как образец королевской супруги. (Ил. 2) Именно на нее
предлагает равняться Юдифи, второй жене Людовика Благочестивого, Рабан Мавр в посвященном
ей “Expositio in librum Esther” (834-836 гг.):
«Равным образом всегда имей Эсфирь, царицу подобную тебе, перед глазами своего
сердца, как пример для подражания в каждом твоем благочестивом и святом деянии».
Рассуждая о союзе Эсфири и Артаксеркса, Рабан Мавр использует термин “consortium”, замечая, что первая супруга царя,
иудейка Астинь, «была отстранена от совместного управления».
Сравнение с Эсфирью остается одним из важнейших и в последующие века. С ней
сравнивают Маргариту, королеву Шотландии (1070-1093), а вслед за ней – ее дочь
Матильду, супругу (1100-1118) английского короля Генриха I. В начале XIV в. титула «вторая Эсфирь» удостаивается Жанна Наваррская, жена Филиппа
Красивого.
Однако, как отмечает
Женевьева Бюрер-Тьерри, библейская Эсфирь воспринимается в средние века не
только как образец соправительницы. В ней еще со времен Св.Иеронима видят
персонификацию церкви,
что сближает ее с фигурой Богородицы,
образцом чистоты, добропорядочности и нравственности. Вместе с тем Дева Мария
видится многим средневековым мыслителям и как правительница – “Maria Regina”, “imperatrix et regina”, “regina coeli et terrae”. Впрочем, подчеркивает Джанет
Нельсон, Богоматерь никогда не выступает в роли «независимого правителя»: она
всегда только помощник, посредник и, прежде всего, наставница будущего царя.
Именно в роли консорта Богоматерь становится еще одним образцом для подражания
в средние века. С ней сравнивают многих королев, начиная с уже известной нам
Юдифи и кончая Анной Бретонской, супругой Людовика XII. Будучи консортом, королева несет
равную со своим супругом ответственность за состояние дел в стране, она имеет
право заменять его во время отлучек или болезни, ей также может быть доверено
воспитание наследника престола, а потому она – как Богоматерь - должна быть
абсолютно чиста и непогрешима. Нарушение королевой этих правил ставит под удар
(«скандализирует») не только ее семью, но и весь королевский двор и – шире –
всю страну.
«Классическим» примером
такого «скандала» является история Изабеллы Баварской. Объявленная в 1401 г.
соправительницей своего безумного супруга Карла VI, Изабелла замещает его в моменты обострения болезни и
осуществляет контроль над политическими группировками при дворе, она также
является официальным опекуном наследника престола.
Вплоть до 1405 г. политическая власть, сосредоточенная в ее руках, постоянно увеличивается,
и современники вполне благосклонно оценивают предпринимаемые ею шаги.
Но как только во Франции начинают циркулировать слухи о любовной связи Изабеллы
с братом короля, Людовиком Орлеанским, образ консорта разрушается:
«скандализировав» себя и свое правление, королева отныне воспринимается как
антитеза Богоматери.
На этом
противопоставлении играют советники будущего Карла VII, когда перед ними весной 1429 г. предстает никому
доселе неизвестная лотарингская девушка, утверждающая, что послана на помощь
дофину и его терпящим бедствие войскам. Уподобление Жанны д’Арк Деве Марии
можно назвать общим местом в произведениях как французских, так и иностранных
авторов XV-XVI вв. Несмотря на то, что Жанна вовсе не является ни супругой, ни любовницей Карла,
ее заслуги перед домом Валуа, ее роль в освобождении французских земель и в
сплочении нации столь велики, что ее современники готовы именовать ее
соправительницей короля.
И, конечно же, они называют ее помощницей и советчицей Карла, без которой он не
в состоянии ничего предпринять. Так, Панкрацио Джустиниани замечает, что Бог
решил помочь французам посредством Жанны, «и если бы так не произошло…, дофин
должен был бы бежать, бросив все, т.к. у него нечего было есть и не на что
жить».
Теперь же он «не предпринимает ничего без совета с этой девушкой, которая
сказала ему, что прогонит всех англичан из Франции».
Жанна д’Арк воспринимается
современниками и потомками как идеальный тип помощницы.
Неудивительно, что, описывая отношения Юлии Тимошенко с Виктором Ющенко осенью
2004 г., журналисты именуют ее «второй Жанной д’Арк» и даже изображают в рыцарских доспехах на предвыборных плакатах.
Впрочем, мотив героя и его помощницы не слишком нуждается в подобных
уточнениях. Достаточно вспомнить отношение современников к Николаю II и Александре Федоровне, к генералу
Перону и его Эвите,
к Михаилу и Раисе Горбачевым, к Джорджу Бушу и Кондолизе Райс, чтобы понять:
данный мотив постоянно присутствует в описаниях определенных исторических
событий. Истории взаимоотношений этих пар в том виде, в каком они предстают
перед нами на страницах исторических документов, научных и псевдо-научных
исследований, многочисленных журнальных и газетных публикаций, оказываются
удивительным образом похожими друг на друга – прежде всего потому, что для их
построения авторы – сознательно или неосознанно – используют в качестве
сюжетообразующих основные параметры уже знакомого нам мотива.
***
Всякая сказка, как мы
знаем, начинается с ситуации «предзавязочного благополучия»,
и чем более оно «благополучно», тем сильнее ощущается обрушивающаяся затем на
героев беда. Именно она представляет собой первый параметр интересующего
нас мотива: без беды нет героя, соответственно, нет и помощника. Беда в любом
повествовании – будь то собственно сказка, эпос, роман или описание реальных
событий – носит эсхатологический характер. Это, пусть временная, победа
хаоса над космосом, нарушение привычного хода вещей. Беда таким образом
угрожает самому существованию героев и окружающего их мира.
Именно в этих категориях
мыслится беда в интересующих нас текстах. Речь может идти, к примеру, о частном
вооруженном конфликте (guerre privée) между двумя знатными сеньорами,
ставящем под угрозу целостность владений одного из них. Так излагает историю столкновения
Гийома д’Эврё и Рауля де Конша в 1090 г. Ордерик Виталий, для которого оно –
«больше чем гражданская война, ведущаяся между могущественными братьями».
Бедой может стать и более
крупный конфликт – война, в которой на карту поставлена судьба целой страны. Эту
ситуацию мы наблюдаем во Франции XV в.,
где верные дому Валуа войска сдают свои позиции под натиском английской армии. Положение
дел выглядит настолько тяжелым, что даже сторонники дофина Карла сомневаются в
благополучном исходе: «…если бы англичане взяли Орлеан, они очень легко смогли
бы стать хозяевами Франции и отправить дофина в богадельню».
Часто бедой оказывается
не военный, но религиозный конфликт. Сюда относится, к примеру, жаркие споры об
инвеститутре, ведущиеся между папой Паскалем II, английским королем Генрихом I и архиепископом Ансельмом в XI в. Подобный конфликт может также легко перерасти границы христианского мира, что
мы наблюдаем на примере идеи Крестовых походов, нашедшей свое отражение, как мы
видели выше, в средневековом эпосе.
Любопытную трансформацию эти идеи претерпевают в современном нам мире:
достаточно вспомнить риторику заявлений американского Госдепартамента,
касающихся вторжения США в Ирак, слова о «новом мировом порядке»,
«демократизации мира», «божественной миссии Америки»…
Наконец, смена власти
(переворот, изменение политического курса, создание нового национального
государства на обломках старой империи) также, безусловно, воспринимается
окружающими как фактор дестабилизации. Граждане СССР переживают такую «беду» во
время перестройки, начатой Михаилом Горбачевым. Мы наблюдаем ее в 2004-2005 гг.
и несколькими годами позже в Украине, где создают новую «оранжевую» нацию.
Беда таким образом служит
завязкой сюжета,
ибо для ее преодоления необходим герой, который, конечно же, обязательно
находится. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что герой слишком
слаб. Иными словами, он не может самостоятельно справиться с поставленной перед
ним задачей.
Несостоятельным перед
лицом военной угрозы выглядит дофин Карл, так что даже самые преданные его
соратники отмечают: «…не было никакой надежды на то, что господин король сможет
отвоевать свои земли при помощи людей. Силы его врагов и их приспешников росли
по мере того, как силы его сторонников уменьшались».
Совершенно неспособным к принятию самостоятельных решений рисуют средства
массовой информации американского президента Джорджа Буша – и не только во
время иракской кампании.
Слабость Виктора Ющенко в качестве лидера нации отмечают наблюдатели как во
время выборов,
так и спустя продолжительное время после них.
В этой, казалось бы
тупиковой ситуации героя может спасти лишь одно – появление у него волшебного
помощника (предмета). Таким помощником в сказке может стать любое существо:
животное, птица, человек, Баба-Яга и т.д. Нас, однако, интересует тот вариант, где помощницей героя является женщина.
Именно она берется устранить беду.
Так, чтобы разрешить
вопрос с инвеститурой в Англии заинтересованные стороны обращаются за помощью к
супруге Генриха I Матильде, прямо называя ее своей
«помощницей» и «советчицей», способной отвратить короля от «дурных советов».
В конфликт англо-нормандских сеньоров в конце концов вмешиваются их жены –
Эльвиза д’Эврё и Изабелла де Конш – дабы своими военными действиями положить
конец спору.
В Столетнюю войну вступает Жанна д’Арк, посланная Богом на помощь дофину.
Действиями и даже словами Джорджа Буша руководит его «офисная жена» Кондолиза
Райс.
Тимошенко буквально «растит» из Ющенко будущего лидера, страстно агитирует за
него на Майдане, «делает» его президентом,
опекает его в качестве премьер-министра, взяв на себя решение всех самых
насущных и самых болезненных проблем украинской экономики,
протягивает ему руку помощи в момент собственной отставки и роспуска парламента.
Помощь, оказанная таким
образом, часто воспринимается современниками событий как волшебная, как чудо.
Да и сама помощница – в строгом соответствии со сказкой – женщина непростая.
Она обладает особыми уменьями (иногда принимаемыми за колдовство),
свидетельствующими, что она чрезвычайно умна – и в этом смысле гораздо сильнее
своего героя.
Именно эту силу якобы демонстрирует Жанна д’Арк во время выработки планов
военных операций, когда Карл приказывает не предпринимать ничего без совета с
ней.
Сильный аналитический ум восхваляют в Юлии Тимошенко и Кондолизе Райс их
сторонники.
Чудесные способности
позволяют помощнице заменить собой «слабого» героя в предстоящем ему испытании
и выйти из него с честью: «Следя за судьбой сказочного героя, мы вынуждены
установить его полную пассивность. За него все выполняет помощник,
который оказывается всемогущим, всезнающим или вещим … Тем не менее герой,
получивший волшебное средство, уже не идет “куда глаза глядят”. Он чувствует
себя уверенно, знает, чего хочет, и знает, что достигнет своей цели».
***
Впрочем, справедливости
ради, следует сказать и о тех различиях, которые существуют в бытовании нашего
мотива в сказке и в иных повествовательных жанрах. Прежде всего это касается развязки истории.
В волшебной сказке
«действие большей частью начинается с беды (недостачи) и обязательно кончается
избавлением от беды и приобретением некоторых ценностей».
Ценности эти находятся в прямой зависимости от общей направленности сказки, от
ее интереса к личной судьбе героя.
Сказочное действие стремится к установлению его личного благополучия, а потому
высшей сказочной ценностью здесь оказывается свадьба (и получение «полцарства в
придачу»). Взять в жены при этом герой может кого угодно, но очень часто этой
счастливицей оказывается именно его помощница.
Подобную концовку мы
наблюдаем не только в сказках. Ею «грешат» и эпос, и средневековый роман, и
новелла Нового времени. Однако в «истории» так происходит далеко не всегда. И
это порождает определенные проблемы.
Прежде всего нарушается
т.н. принцип сказочного баланса,
поскольку то или иное повествование о реальных событиях, выстроенное вокруг
мотива героя и его помощницы, по законам жанра должно приводить своих главных
действующих лиц к обретению совершенно определенных ценностей. Если же этого не
происходит, возникает ситуация неопределенности, недосказанности: повествование
перестает вызывать доверие у слушателей или читателей. И, как следствие, сразу
же обрастает слухами – всевозможными домыслами, «дописывающими» историю до «нужного»
конца и таким образом легитимирующую ее.
Легитимация эта в каждую
эпоху происходит по-своему. Так, кое-кто из современников и ближайших потомков
Жанны д’Арк не может поверить в невинность ее отношений с Карлом VII. Например, Шекспир: «Помилуй, бог!
Беременна святая! / Вот чудо величайшее твое! / Иль к этому вела святая жизнь?
/ Она с дофином славно забавлялась, / Предвидел я, на что она сошлется».
Другие авторы не желают мириться с ее смертью, оживляют ее, выдают замуж и
делают счастливой матерью.
Этим же занимается и кое-кто из историков.
Политкорректные авторы XX и XXI вв. уже не строят предположений о
возможной близости героя и его помощницы. Они, напротив, всячески подчеркивают
асексуальный характер отношений такой пары, делая упор на дружбе семьями и
единстве профессиональных интересов – как, например, в случае Джорджа Буша и
Кондолизы Райс.
Однако термин «офисная жена», придуманный современными психологами,
- всего лишь красивое название для ситуации, продолжающей оставаться
сомнительной в глазах обывателей. (Ил. 3) Герои и их помощницы попадают
в некий замкнутый круг: их отношения описываются в соответствии с заданным
мотивом, что делает их объектом самых разнообразных слухов, которые им
приходится опровергать без всякой надежды на успех именно потому, что их тандем
продолжает (до поры до времени) свое существование, не приводя к подсознательно
ожидаемой всеми развязке.
Еще одним интересным
отличием сказки от последующих повествовательных жанров является наличие или
отсутствие в них ярко выраженного национального компонента. Как отмечает Е.М.Мелетинский,
исторические воспоминания используются для мифологического концептирования
только в качестве «сырого материала». Само же мифологическое мышление
«принципиально неисторично».
Соответственно, так же неисторична и сказка, в которой локальная мифология
заменяется на «условно сказочную».
Однако, возникновение эпоса
относится уже ко времени этнической консолидации.
Для него таким образом характерна определенная национальная специфика, что
отчасти сохраняется и в средневековом романе.
Беда здесь часто носит национальный характер, угрожает существованию страны или
– шире – всего христианского мира. То же самое происходит и в исторических
сочинениях. Столетняя война в XV в.
начинает восприниматься как национальное бедствие, как посягательство одной
страны на целостность другой.
За национальное единство и независимость государства выступают лидеры
«оранжевой революции» в Украине осенью 2004 г.
Любопытно, что
национальная идея часто не только проговаривается словами, но и утверждается
визуально. Герой, а вернее, его помощница – поскольку именно ей выпадает честь
устранить беду – всем своим видом демонстрируют свою приверженность этой
национальной идее. В случае с Жанной д’Арк таким знаком становятся королевские
лилии,
которые «видят» на ней ее современники и потомки. Это лилии на ее гербе,
знамени и даже на попоне ее боевого коня. (Ил. 4, 5, 6) В случае с Юлией
Тимошенко символом ее особой «украинскости» является, конечно же, ее знаменитая
коса,
сразу же превращающаяся в модный аксессуар с легко считываемым смыслом (Ил. 7-8).
Подобный «сигнальный флажок», по мнению Ролана Барта, безусловно рождает
определенное «историческое правдоподобие».
Он претендует на «естественность» и с честью исполняет свою роль. Вместе с тем
этот знак «отличается двойственностью: оставаясь на поверхности, он тем не
менее не отказывается и от претензий на глубину. Он желает дать нечто понять
(что похвально), но одновременно выдает себя за нечто спонтанное (что уже
нечестно)».
Эту надуманность прекрасно чувствуют обыватели, выражающие недоверие косе
Тимошенко и заставляющие ее хозяйку оправдываться в ее подлинности, а значит в
своей искренней приверженности делу революции.
Впрочем, при всех
исторически обусловленных изменениях в бытовании мотива героя и его помощницы,
суть его остается совершенно неизменной на протяжении веков. Отношения
правителя и его супруги, правителя и его соратницы, правителя и его «офисной
жены» продолжают описываться по одной и той же схеме мифологического повествования,
что, собственно, и делает ее столь живучей.
***
Как отмечает Бронислав
Малиновский, «функция мифа состоит в том, чтобы упрочить традицию, придать ей
значимость и власть, возводя ее истоки к высоким, достойным почитания,
наделенным сверхъестественной силой началам».
Именно поэтому миф существует вечно – он неотъемлемая часть культуры, он
оправдывает и легитимирует любое новое явление в жизни общества.
В мифологическом сознании
для каждого события находится образец, в соответствии с которым это событие
воспринимается и осмысливается. Таким образом мифологическое мышление прецедентно по своему характеру: «… чисто мифические прасобытия затем многократно
воспроизводятся в обрядах и мыслятся образчиками, в свете которых
толкуются, к которым “подгоняются” действительные эмпирические события,
происходящие или могущие произойти в будущем».
Эти последние всего лишь укладываются в «прокрустово ложе готовой
мифологической структуры, оказываясь несовершенным воспроизведением,
повторением своего абсолютного прообраза».
Сказанное выше в равной степени касается как мифологических представлений, так
и мифологического повествования, без которого собственно не существует мифа,
целиком входящего в сферу высказывания.
Мифологическое
повествование интересно именно с точки зрения создания прецедента – образца для
восприятия всего нового и незнакомого. Прецедент в данном случае представляет
собой некую объяснительную схему – готовую «форму», в которую помещается любое «содержание»,
любая вновь рассказанная история, которая всякий раз подстраивается под эту
форму – вернее, апеллирует к ней как к безусловному авторитету.
Соответственно то, что является, возможно, случайностью для самого первого
текста, «становится кодом для последующих».
Сообщение, передаваемое
таким образом, по образному выражению Ю.М.Лотмана, напоминает «платок с
узелком, завязанным на память»,
где текст выполняет всего лишь мнемотическую функцию. У текста и его читателя в
этой ситуации складываются весьма специфичные, творческие отношения – отношения
сотрудничества, ибо получатель «платка с узелком» может домыслить рассказанную
ему историю, встроив ее в уже известную ему форму.
Однако сама форма рассказа
при этом не изменяет своих очертаний. Хотя мифологическое повествование и
призвано ответить на любой вопрос, снять любую проблему,
оно все же по-своему организует мир читателя, заставляет его мыслить
совершенно определенными категориями. И таким образом обретает идеологическую направленность. Поэтому, как представляется, мифологическое сознание особенно
ярко проявляется в критических ситуациях, когда потребность в оправдании, в
легитимации действий участников событий особенно возрастает.
Мифологическое повествование направлено здесь даже не на самих героев, но на отношение к ним, на выработку общественного мнения о том или ином спорном явлении, на
придание действиям героев законного в глазах окружающих характера. Именно в
этом заключается прагматическая функция мифа.
И именно поэтому привилегированным полем мифологии во все времена остается политическая
идеология - область, к которой в той или иной степени относятся все
рассмотренные выше примеры.
***
Интересующий нас мотив,
будучи мифологическим по происхождению, всегда остается и будет оставаться
неизменным. Нельзя, к примеру, поменять местами главных действующих лиц и вести
разговор о мотиве героини и ее помощника. В «мужском» обществе
средневековья, как и в не менее «мужском» современном мире такой мотив плохо
приживается и уж во всяком случае обладает совершенно иной семантической
ценностью, нежели мотив героя и его помощницы.
Для нас же куда больший интерес представляет ситуация, когда помощница
полностью вытесняет героя из повествования и сама превращается в героя.
Подобное превращение – в
рамках интересующего нас мотива - мы наблюдаем и в сказке, и в историческом
повествовании. Пока Василиса Премудрая, выпрыгнув из своей лягушачьей шкуры,
печет хлеб, шьет рубашку и танцует на пиру перед изумленными гостями, ее
муженек не делает ровным счетом ничего – разве что любуется лебедями, выплывающими
из рукавов его суженой. Рауль де Конш полностью исчезает из повествования
Ордерика Виталия в то время, как его прекрасная жена, одев доспехи и возглавив его войско, скачет навстречу битве.
Мы не знаем, чем занимается Карл VII,
пока воюет Жанна д’Арк: во всяком случае современники, пристально следящие за
ее победами, «забывают» нам об этом сообщить.
Но особенно любопытно
складывается ситуация с нашими современницами, готовыми не только заменить
своих героев в сегодняшних испытаниях, но и в скором времени занять
освободившееся после них место. Такова Юлия Тимошенко, которой вновь прочат
победу на очередных парламентских выборах и место премьер-министра. (Ил. 9) Такова и Хиллари Клинтон – еще одна верная помощница своего
героя и вероятный кандидат на пост президента США.
Интересно будет понаблюдать
за действиями этих «помощниц», ставших вдруг «героями», и посмотреть, какие
именно мифологемы, оправдывающие их появление на преимущественно мужской
политической сцене,
задействуют их многочисленные помощники. Собственно, их легко предугадать и
сейчас. Но в основе этой истории лежит уже совсем иной мотив…